Кашуба Николай Алексеевич : другие произведения.

Остановись, мгновенье...

То, что человек существо слабое и начисто лишенное божественного дара предвидения, как и то что, отсутствие у него этого самого божественного дара есть причиной всех его бед и несчастий, я понял очень давно. Но чтобы так..., чтобы на столько..., чтобы со мной...

Большую школьную перемену, эту кульминацию школьной жизни мы всегда воспринимали как утешительный приз за мучительную терпеливость к тоталитарным принципам совковой педагогики. Поэтому не удивительно, что со школьным звонком об окончании урока изо всех закоулков порабощенного высоконравственным воспитанием сознания стремительно выплескивалось наружу Фрейдовское неосознанное, которое тут же напоминало всем нам о наших далеких исторических корнях и ставило окончательную точку в давнем споре атеистов и верующих о происхождении человека. Каждая такая перемена была для нас удивительным калейдоскопом неповторимых по своей форме и содержанию эмоциональных переживаний, не имеющих ничего общего с целями и задачами советской педагогики.

На этот раз окончание урока русского языка я ожидал с особым нетерпением. И вовсе не потому, что мне не нравились эти уроки, и даже не потому что учитель был для меня, по меньшей мере, мало симпатичным человеком, имеющим настолько отдаленное представление о современной педагогике, что легко и непринужденно подменял ее дедовским домостроем. А потому что у меня в кармане была красивая, длинная, тяжелая серебреная цепочка, взятая из старой шкатулки, принадлежавшей некогда моей бабушке.

Как только прозвучал долгожданный звонок, я тут же извлек из кармана цепочку и начал подбрасывать ее в гору к высокому сводчатому потолку. Придуманная мною игра оказалась весьма увлекательным и почти интеллектуальным занятием по сравнению с тем, чем были заняты другие. Я так увлекся игрой, что не заметил, как оказался в опасной близости возле писавшего что-то в журнале учителя. Снизойди на меня в этот момент тот самый божественный дар предвидения, и в моем сердце не было б печали в этот день. Но судьба, уготовила мне другую участь. Взлетев очередной раз высоко к потолку, цепочка конвульсивно дернулась и вдруг по совершенно не мыслимой траектории

хищно устремилась вниз на склоненную над журналом лысую голову учителя. Я тут же седьмым, еще не ведомым для науки, каудальным чувством, или попросту говоря нижней запредельной частью спины, почувствовал беспредельный трагизм возникшей ситуации. Понимая, что для меня наступил не столько момент истины, сколько переломный момент в моих и так непростых отношениях с учителем, я с обезьяньей ловкостью, способной вызвать зависть у всех голкиперов по обе стороны железного занавеса, взвился ввысь над весело сверкающей и ничего не подозревающей лысиной учителя. Запечатлей кто-либо этот необычайно динамичный и эмоциональный миг на холсте, и сокровищница мирового искусства пополнилась бы еще одним художественным шедевром с непременным названием`` Остановись мгновенье ты прекрасно``. Впрочем, что касается прекрасного, то у моей интуиции на этот счет было свое особое мнение.

Говорят, что теорию относительности, как и Россию, умом понять невозможно. Чушь! Я ее не только понял, я ее подлую прочувствовал. Поспешность, с которой я устремился вверх в надежде перехватить цепочку, сыграла со мной весьма скверную шутку. Не долетев несколько сантиметров до цепочки, я, подобно Икару плененному оковами земного тяготения, тут же устремился вниз. Вслед за мной, мучительно медленно приближаясь к моей руке, падала цепочка. Казалось время замедлило свой бег в полном соответствии с коварной теорией относительности. Но если по отношению ко мне цепочка замедлила свое движение, то по отношению к лучезарной лысине ни о каком замедлении не могло быть и речи. Она, как впрочем, и я падала вниз с известным всем нам из учебников по физике ускорением, в очередной раз подтверждая незыблемость законов старой доброй ньютоновской механики. Весь класс замер в предвкушении потрясающего события. Удивленный внезапно наступившей тишиной учитель поднял вверх голову, и в этот момент оно и произошло это самое потрясающее событие, то есть соударение моего локтя а вслед за ним и цепочки с ничего не подозревающей и мирно поблескивающей лысиной, и наконец каблуков моих новых добротных ботинок с не менее добротными мозолями ног учителя. Учитель был потрясен. От головы до основания.

Сказано, не наступай на мозоли ближнему, ибо со бытие, то бишь сосуществование ваше будет преисполнено множеством малоприятных и непредсказуемых событий.

Подтверждением сказанному было то, что учитель, вскочив на ноги, тут же к моему удивлению занял совершенно не конструктивную позицию, в результате чего моя собственная позиция на его мозолях сильно пошатнулась. Опуская дальнейшие скучные подробности в том числе и некоторые общеизвестные по форме и мало понятные по содержанию высказывания из его напутственной речи сообщу лишь некоторые следствия вытекающие из классической физики.

При известном приложении силы к телу оно способно вместе со своим хозяином легко и непринужденно покинуть класс по весьма сложной и малопонятной траектории.

Так как у моего учителя сила убеждения всегда опиралась больше на силу, нежели на убеждение, я был искренне убежден, что мое дальнейшее пребывание в школе будет не только непродуктивным, но и небезопасным. Поэтому я решил, что в моих интересах следует быть от греха подальше.

Однако визит к родному дому в столь ранний час был бы с моей стороны не только признаком дурного тона, но и, что более важно, повлек бы за собой много нездоровых и не сулящих ничего хорошего вопросов. И хотя погода к этому не располагала, так как падал первый снег, который тут же таял, превращаясь в грязную болотную кашицу, я все же счел за благо провести небольшую прогулку в окрестностях своего дома. В надежде как-то скрасить время я занялся поисками друзей и развлечений. Увы, друзей не было, развлечений тоже. Под впечатлением погоды и недавних событий в голову лезли всякие мысли о смысле жизни и рыбьем жире, верный признак того, что на душе становилось скучно и гадко. Я уже собирался идти домой, но в это мгновенье я увидел своего двоюродного братишку, Витьку, младшего от меня эдак лет на десять, который, пыхтя от усилий, тащил за собой по болоту несоразмерно огромные и тяжелые санки размером с двухместный боб. На безрыбье и рак рыба - подумал я, прикидывая, откуда можно прокатиться на санках. И тут мне пришла в голову, как мне показалось, блестящая идея. И хотя я знал, что не все то золото что блестит, потащил Витьку, к недалеко расположенной горке покрытой густой, увядшей травой, на которой лежал еще не успевший растаять снег. Горка заканчивалась у края глубокого оврага с крутыми склонами, поросшими большими грабовыми деревьями.

Когда мы вскарабкались на вершину горки, выглядывавшие из оврага верхушки больших деревьев, больше напоминали безобидные кустики, и не коим образом не взывали к здравому рассудку. Более того. Находясь под впечатлением от недавнего, более чем тесного общения с учителем русского языка и его неповторимой русской словесности я, со словами великого классика Какой русский не любит быстрой езды, посадил впереди себя на санки Витьку и...

Если бы в школе изучали правила уличного движения, я бы непременно вспомнил первое правило автомобилиста, ``Водитель проверь тормоза!`` Запоздалая попытка притормозить ``боб-санки`` навела на грустные мысли о бренности человеческого бытия. Спустя еще какое - то мгновение, когда санки вплотную приблизились к роковой черте, то бишь к краю обрыва, я уже был готов поспорить с классиком что знаю, какой русский не любит быстрой езды.

Последняя здравая мысль, которая мелькнула у меня в голове, перед тем как покинуть грешную землю не отличалась новизной. Второй раз за этот день я услышал крик своей души, - остановись мгновенье....Увы! Ни мгновенье, ни тем более санки, ни о чем подобном не помышляли. Более того. Последние легко и радостно вспорхнув бабочкой с края обрыва грациозно рухнули на верхушки деревьев, мирно дремавших на склонах оврага. С этого момента все происходившее с нами до боли напоминало мне кадры из немого черно-белого кино времен Чарли Чаплина. Иллюзия была настолько яркой, что когда в глазах сверкнула ослепительная вспышка и все вокруг померкло, в моем угасающем сознании всплыла неожиданная и совершенно нелепая мысль - кино не будет, кинщик заболел. Кто такой кинщик я так и не успел понять....

Мое возвращение к реальности было настолько безрадостным, что меня тут же потянуло на философию. Обнаружив, что я лежу на крутом склоне обрыва ногами кверху, мое сознание после длительного и мучительного размышления глубокомысленно изрекло, - если видишь, что мир перевернут вверх тормашками не пытайся его переделывать. Лучше сам встань на ноги. Однако, как оказалось, проще давать советы, чем им следовать. Подняться на ноги я был явно не в состоянии. Они мне напоминали портрет генсека. На них можно было только смотреть. Ни о каком взаимопонимании и тем более сотрудничестве не могло быть и речи. Рожденный ползать летать не может - мысленно процитировал я очередного классика и медленно пополз по крутому склону в поисках потерянного ковчега и его содержимого т.е. Витьки. Внезапно мое внимание привлекло нечто висящее высоко на кроне одного из деревьев.

Лично мне известен лишь один случай, когда предпочтительней смотреть снизу вверх. Это был явно не тот случай. Женщиной здесь и не пахло. Здесь пахло кровью и еще кое-чем. Благовония явно исходили от распятия висевшего на грабовых ветвях. Когда же мне после длительных и мучительных усилий удалось вскарабкаться на дерево, предо мной возникла такая картина, что мне тут же стало как никогда близким и понятным внутренне состояния души Ивана Грозного подле убиенного им сына. Окровавленное лицо Витьки с одинаковым успехом можно было называть кровавым бифштексом, задом павиана или тем и другим вместе взятым. Глядя на его дефекты, я впал в состояние полного аффекта. В результате мои ноги не только восстановили способность двигаться, но и проявили неимоверную прыть и независимость в хорошем, не политическом смысле этого слова.

Способность здраво рассуждать я приобрел лишь дома, когда Витька своим внезапным ревом морской белуги неопровержимо убедил меня в том, что он жив и продолжение следует. К моему счастью у меня дома никого не оказалось, но это не вселяло в меня оптимизма так как за стенкой в Витькиной квартире раздавались голоса и у его родителей мог возникнуть отнюдь не риторический вопрос по поводу того что это случилось с их единоутробным. Зная, что на детей, как и на женщин лучше всего действуют алогические аргументы, я свирепым голосом заорал - тихо а то родители услышат, тогда еще не так получишь. Как это не странно, это возымело немедленное действие. Витька умолк внезапно и надолго. По его выражению лица было видно, что его очень пугала и мучила мысль как это можно еще больше получить сверх уже полученного.

В отличие от Витьки мне не давала покоя несколько иная мысль. Близился вечер, а с ним неотвратимо приближался час расплаты. Как бы в подтверждение этому из соседней квартиры раздался стук в стенку, и отец Витьки громко позвал его домой ужинать. Однако, несчастный, перепуганный насмерть Витька, наотрез отказался идти домой самостоятельно. Что бы не вызвать каких-либо подозрений я тут же радостно и бодро как на пионерской линейке отрапортовал, что я его, дескать, накормил и он сыт по горло. При этом я весьма дипломатично умолчал, чем же я его так попотчевал. И хотя время было выиграно, особого повода радоваться у меня все же не было. Близилась передача ``Спокойной ночи малыши``, а, следовательно, время сна. Я сильно подозревал, что на сей раз в нашем доме спокойной ночи не будет не только у малышей, но и у взрослых. Это было неизбежно.

Когда - то я однажды услышал, что неизбежное надо воспринимать как должное. Эту фразу я тогда оценил по достоинству и благодаря этому навсегда избавился от многих нежелательных мыслей и эмоций. Но эту ситуацию я несклонен был рассматривать столь однозначно. Одно дело неизбежный скандал, а другое дело грядущая порка. Ее можно и нужно было избежать. Страх делает человека изобретательным. Поэтому, когда в очередной раз Витьку позвали через стенку домой, я, предварительно вывернув пробки в электрощите, как можно убедительней прокричал, что у меня погас свет, и на улице тоже уже темно и он трусит сам идти домой. Впрочем, трусил не только он. Когда раздался в двери стук, я внезапно услышал, как на него эхом ответила мелкая барабанная дробь, и я не сразу понял, что это стучат зубы. Я до сих пор не знаю чьи, но почему-то думаю, что это был очень слаженный дуэт. На вопрос Витькиного отца - вы что, замерзли? Мы дружно промычали - угу!

Лишь после того как раздался спасительный щелчок английского замка во входной двери я уверовал в свою относительную безопасность. Остальное, как мы тогда говорили, было делом техники. Чтобы избежать порки со стороны собственных родителей я применил давно проверенный и абсолютно надежный метод. Я тут же улегся спать, так как знал, что родители сонного колотить меня не будут, а утром некогда, да и злость пройдет.

В сущности, на этом для меня эта не вымышленная история и закончилась. Что касается Витьки, то хотя с тех пор его нос стал мягким и податливым как у плюшевого мишки, у него появился неподражаемый аристократический французский прононс, о происхождении которого мало кто догадывался.