Солнце жарило прямо с утра. С раннего утра. Это садизм! Он сидел на плоском неудобном камне, сжимая руками раскалывающуюся голову. "Пить, пить, пить,..." - шептал страждущий мозг, и распухший, шершавый язык был согласен, только вот выговорить не мог это вожделенное слово "пить". Скрип двери за спиной. - Открыто! И - долгожданная прохлада зала. Он перевел дух, принял степенный вид и направился к прилавку. - Мне эту... - и сует продавщице несколько мятых бумажек. - Кончилась, - цедит слова та, - есть вот эта, - и пальцем в стеклянный ряд емкостей - тыц, - еще рупь надо! Рупь. Какое красивое слово. Да где ж его взять! - А это, красавица... - В кредит не продаем, - и морда сразу, как налоговая полиция. Ушел.
Опять плоский камень. Мысли всякие. "Ограбить банк? Занять у Толика? Выпросить у "бывшей"? Эх. Где у нас ближайший банк?" Тетка вылазит из автобуса. Семейственная. Две сумки тащит. И ведь, зараза, ни в одной нету пузырька, ни в одной! Сумки колышутся в пышных руках, и новенький, пухленький, жирненький, симпатичненький кошелек выскальзывает из сумки, и шлепается на горячий асфальт. Вы когда-нибудь видели ястреба в атаке?
"Мама моя,... да тут у нее - вся зарплата...". Похолодевшие пальцы. Волной, из еще трезвого детства: батя врезал мамке по морде, потому что у той на рынке сперли кошелек. С зарплатой. - Гражданочка! Вы тут, того - обронили. Жирные пальчики, цапнувшие было кошелек, вдруг задрожали. Потом ручка нырнула внутрь, вытащила бумажку, сунула: - Спасибо. На, мил человек, на здоровье!
Цветы могут цвести и на стенах, и на стекле витрин, и на прилавке вино-водочного отдела. - Мне вот ту! Сдачи не надо!
Он парил над бренной землей, сжимая в руке запотевшую Вожделенность, и был счастлив. До тех пор, пока Запотевшая не выскользнула из дрожащей руки, и не раскололась вдребезги об асфальт тротуара.
Вы когда-нибудь видели мужчину, плачущего над осколками, и перебирающего их, раня пальцы в кровь?
- Мама, а пачиму дядя плачит? - Тихо ты! Дядя алкаш, ему бы лишь бы нажраться! - и Розовый Бантик потащили за ручку прочь.