Последнее время стало тихо. Спокойствие граниќчило с блаженством. Как после шторма. Две крайние улочки деревни стали как будто ниже безмяќтежнее и даже не смотрели друг на друга. И матово-прозрачное небо словно выпрямилось и стало легче в два раза. Начиналась весна.
Из зеленого слегка выпукло-вспухшего от старости домика вышел Денис, набрать воды на колонке. На дороге распустилась первая грязь. Он посмотрел вдоль улицы, зимняя красота испарялась как плоть с разлагающегося трупа. Обнажая потрескавшийся шифер, черные доски и корявые ветки. Все это рождало в его сознании какое-то похмельно-просветленное ощущение мира. Поддавшись его влиянию в голову, почему-то лезли какие-то мелочные мысли, что он давно не стриг ногти, что его ботинки как-то уродливо стоптались. Причем такая форма уродства была присуща, только определенному типу людей, такому неглубокомысленному, несколько неуклюќжему, но доброму и восторженному. Вот у действительно умных богатых и порядочных людей боќтинки почти никогда не стаптываются, а если и стаптываются то очень аккуратно.
К остановке на повороте с противоположной стороны улицы подъехал автобус. Первым вышел мужчина в красном пуховике с очень серьезным президентообразным лицом. Он строго глядел на мир и подал руку девушке в тонких сапожках на высоком каблуке где-то на голову выше его. И в пышном женском пуховике. Все ее тело казалось слишком громоздким, что бы удержаться на таких прозрачных ножќках. Затем переваливаясь сбоку на бок, вывалились две старухи. И еще какие-то неприметные на обќщем фоне люди, от всех исходило слегка настороженное настроение, как будто они в этом месте оказались впервые. Хотя Денис видел, что многие из них были местными жителями. Он решил, что от поездки в город, за такой короткий срок хотя бы чуть-чуть, но они уже успели отвыкнуть от деревни и привыкнуть к городу. Однако это успело повлиять на изменение внутреннего мировоззреќния.
Самой последней едва проходя между створок, спустилась улитка высотой со средний человеческий рост в светло-коричневом панцире, словно из стекла изнутри заляпанного грязью. Ее желеобразное скользкое тельце, переходящее в головку с усиками словно съехало по ступенькам, облегая собой сразу две-три, как скатившийся коврик.
Денис уже набрал воды и взялся за деревянную коротенькую ручку эмалированного ведра, надетую на другую, железную выгнутую полукругом, как увидел, что улитка направляется прямо к нему. Не оторвав ведро от земли, он так и оставил его на месте, выпрямился. Ее лицо имело вполне человечеќское выражение похожее на старушку, которая, не смотря на возраст, морщины и дряблость кожи какими-то отдельными чертами смахивала на внезапно постаревшую шестилетнюю девочку.
Она старательно торопилась, заметив, что он терпеливо ждет. И стеснительно, но довольно скаќзала спасибо.
-- Молодой человек, вы случайно не из Первоуральска?
-- Нет. А почему я должен быть из Первоуральска?
-- Я подумала, что видела вас там, на вокзале, когда ездила к сестре. Если нет, то извините.
Весь ее внешний вид говорил о том, что она совсем не путешественница и даже в автобусе ездит раз в четыре с половиной года. А натуральная домоседка, которая сутками сидит в кресле и что-то вяжет и даже спит в нем. Очень редко поднимаясь, что бы помыть посуду. А убирается совсем раз в полгода и то результат почти не заметен. Даже взгляд ее казался засиженным мухами.
-- А вы откуда? - Спросил Денис.
-- Далеко. С Алтая.
-- А к нам в гости или по делу?
Старушка не убирая улыбки, перевела взгляд с Дениса на дома. В ней почувствовалась надменность, как будто этот вопрос он задал неправильно. Как будто в других кругах, там, где общалась она, существовал некий стандарт задавания вопросов, под который этот никак не подходил, и для нее это было нестерпимо как для некоторых людей скрип по стеклу. Но она все-таки пересилила свое недовольство, даже не изменив выражения лица, и простила его. За незнание не наказывают.
-- Мне нужен Александр Борисович.
-- А, вы не знаете, где он живет?
-- Почему, знаю. Я уже не раз была у него.
-- А зачем же вы тогда у меня спрашиваете?
-- А я у тебя и не спрашиваю. А подошла я к тебе потому что ты похож на того парня из Первоќуральска. Но и не только по этому. На. Вот возьми.
Она достала из коричневой дамской сумочки, какие носили в шестидесятых, белый шар размером чуть больше кулака. Из материала очень похожего на яичную скорлупу.
-- Что это?
-- Это плод австралийской яблони. Бери. Ты добрый. Я сразу вижу это. Если у тебя есть время, ты не мог бы проводить меня?
-- Конечно, только ведро отнесу.
От всех жителей деревни Александр Борисович отличался тем, что жил в каменном доме похожем на строения средневековой Франции. Казалось бы, его появление должно сопровождаться какой-то тайной, а смысл существования не доступным для простого обывателя. Однако наоборот, все преќкрасно знали, что его построил прадед Александра Борисовича, нашедший в двадцати километрах от деревни каменный курган. Как он сам говорил, остался от Чингиз Хана. Но все по слухам знали, что здесь не было монголов. Мужик он был своевольный с размахом, поэтому помогали ему со всей деревни. И жил он в нем с женой и семью детьми до самого начала двадцатого века. И умер в нем в возрасте ста одного года. Дальнейшая судьба его отпрысков очень схожа с судьбами героев эпопеи "Вечный зов". Когда-то и сам Александр Борисович много пожил в разных городах, когда работал в организации специализирующейся по восемнадцатому веку. Так случилось, что после пенсии он осќтался совсем один, и кривая вывела его обратно к родным корням. К счастью остальные его братья не воодушевлялись желанием жить в этой глуши в каменном жилище. Поэтому на дом никто не преќтендовал.
Во дворе была неизбежная грязь и редкие замершие в немыслимом танце тощие кустарники. Кривую деревянную дверцу долго никто не открывал. Затем послышался скрип тяжелой оббитой чем-то мягким внутќренней двери. Низкий невыразительный голос спросил.
-- Кто там?
Денис внутри еще ни разу не был и сейчас, глядя на кладку стены без окна, представлял себе нечто вроде жилища Робин Гуда, даже почувствовал себя участником древнейших событий.
-- Александр Борисович, это Фая!
Послышалась возня, звякнуло ведро, толчок отбрасываемого крючка. Из-за приоткрытой двери выќсунулось вытянутое заспанное лицо молодого парня, слегка недовольное беспокойством, со светлой щетиной.
-- Александра Борисовича нет.
И хотя из-за двери торчало только лицо, Денис без всяких сомнений понял, что он в одних трусах.
-- Как нет?! - Улитка Фая от неожиданности растерялась. - А где он?
Парень немного помялся, толи, подыскивая слова толи пытаясь понять, насколько можно раскрыть правду этим незнакомым людям.
-- Он уехал к родственникам.
-- Когда? Надолго?
-- Думаю, что да. - Он опять помолчал. - Он решил сделать круиз по разным городам. Его семья разбросана по всей стране.
-- Вот те раз! - Фая развернулась, посмотрела на Дениса и дальше за него, как будто хотела там увидеть другой ответ. - Что же теперь делать? А вы кто?
Она снова повернулась к дверям.
-- Я его племянник из Павлодара. Он попросил меня посмотреть за домом, пока его нет.
-- Ну что ж, ничего не поделаешь, раз так получилось, придется ехать обратно. Во сколько обратќный автобус?
-- Только вечером. - Сказал Денис. В его голове по его складу характера уже начал созревать план, что бы пригласить ее к себе до автобуса, и только он собрался его предложить, как светлобородый парень сказал.
-- Подождите. - Он прикрыл дверь и, через несколько минут распахнул ее полностью. - Ну что ж тогда входите.
Он надел спортивный костюм штаны куртку с капюшоном и стал похож на подростка. Фая с Денисом переглянулись, едва коснувшись взглядами, как обычно делают старые знакомые, сталкиваясь с чем-то неожиданным. Но они сразу, же оба поняли, что не старые знакомые и их взгляды тут, же устремились вперед. За внутренней дверью оказался маленький квадратный коридорчик и два прохода на кухню и в комнату. Хозяин перќвым прошел в комнату. Воображение человека оказавшегося здесь впервые могло бы нарисовать каменные стены с высокими потолками, морды животных, тяжелую деќревянную мебель... Потолок был ниже среднего мягкая мебель несколько ковров и палас все относиќтельно красного цвета создавали атмосферу вампирско-плюшевого уюта. И незахламленный беспоќрядок.
-- Присаживайтесь. - Племянник с какой-то женственной хозяйственностью что-то убрал с диќвана в шкаф, сложил одеяло.
-- Кстати, вас как зовут? - Спросила Фая, устраиваясь на краю дивана. Ее тело, вытекающее из спиралевидного панциря, при этом выгнулось как гусиная шея. Задняя часть осталась внизу, как опора, а лицо смотрело вперед. Сам панцирь боком прислонился к спинке дивана, похожий на музыкальную трубу.
-- Меня Гера. - Он согнутым указательным пальцем начал тереть правый заспанный глаз как пятилетний мальчик.
-- Ну, меня как вы уже поняли, тетя Фая.
-- Я Денис.
-- Последний раз я была здесь четыре года назад. Все было по-другому. Ни мебели, ни ковров. Алекќсандр Борисович тогда занимался резкой по дереву.
-- А вы с ним давно знакомы? - Спросил Гера.
-- Не помню точно, что-то около пятнадцати лет. Но, в общем-то, нас и до этого сталкивало обќщее дело.
-- А что за дело?
Фая опять сделала снисходительно недовольное лицо.
-- Раньше был отдел по древности. До перестройки он был строго засекреченным. Потом он расширился, начали набирать новых сотрудников, я попала из археологического, в исторический ну и там, в отделе мы столкнулись. Александр Борисович тогда был заведующим по военной истоќрии. Он даже участвовал на парадах на Красной Площади. Сейчас как такового отдела не сущестќвует, появилось много нового и интересного моднее, чем древность. Вот мы так сказать ветераны еще встречаемся.
-- А почему это древность была строго засекречена? Ее же в школе преподают. - Спросил Денис.
-- А, тогда все что не укладывалось в рамки, засекречивали. - Она отмахнулась рукой. - А то, что в школе преподают детские сказки.
-- Ну, расскажите что-нибудь. - Попросил Денис.
-- Ну, вот представьте, что в какой-нибудь из пирамид был зал в центре которого стоял многорукий бог со множеством голов произрастающих друг из друга. Его тело оплетал удав. С каменного языка удава капал настоящий яд. Яд, конечно, был смертельным. Но если его правильно приготовить со смесью трав получался бальзам, употребив который человек обладал способностью в течение жизни в любой момент возвращать себе молодость. Этот бальзам умел готовить один тиќбетский монах, за что его четыре года продержали в сыром подземелье. Потом выкололи глаза, отреќзали язык и уши, кисти рук и стопы ног, половые органы и живьем коптили над костром. Люди, обќладавшие телепатическими способностями, проникали в этот момент в его сознание, и им открыќвалась вся внутренняя структура человеческого сознания. В ней объединялись рай и ад и образовывали нечто новое. Так что они предпочитали молчать, чтобы не повторить участь этого монаха. И после всего он еще остался жив и скончался через восемь лет в заточении. Но потом такие пирамиды были разрушены.
-- Неужели все эти знания ушли с ними в могилу? - Снова поинтересовался Денис.
-- Я не знаю точно. Возможно, они до сих пор засекречены.
-- Но как так, я поверить не могу, разрушить целую пирамиду, так, что бы, не осќталось даже и следа? - Гера от волнения вытирал вспотевшие ладони об штаны.
-- Так сколько лет прошло. - Фая отмахнулась обыденным жестом. - Сейчас единственным знаком от тех времен осталось несколько яблонь в Австралийской пустыне, на которых растут яблоки в яичной скорлупе. Кстати, которое я тебе дала.
-- А что мне с ним делать?
-- Пока ничего. Потом разберешься.
-- А что это за внутренняя структура человеческого сознания? - Спросил Гера.
-- Ну, как бы тебе объяснить. Вот человечество научилось писать, придумало буквы, научилось считать, придумало цифры, есть еще иероглифы, различные символы. А тот, кто проникал за внутреннюю структуру человеческого сознания, видел нечто другое, некие знаки которые тоже можно писать на бумаге, но они обладают совершенно иным качеством, которое еще не доступно обычному земному разуму.
-- Да. - Задумался Денис. - А может оно и правильно что бы такие вещи скрывать от масс. Люди наверно еще не готовы к ним.
-- Ага, как убивать друг друга так к этому мы уже готовы. Как заниматься насилием, изобретать бомбы, уничтожать целые народы, выкалывать глаза, по двадцать лет сидеть в тюрьме, так к этому мы готовы. А к высшим знаниям мы не готовы. - Гера хмыкнул и отвернулся.
-- Да ладно ребята не берите так близко к сердцу. Я вам рассказала еще не самые ошеломляющие вещи. В восемнадцатом веке, например, луна была в два раза меньше, потому что находилась дальше.
-- А почему мы об этом не знаем? Я думаю это не такая уж великая тайна. - Спросил Денис.
-- Не знаю, как-то этот факт упустили из виду. Тогда же не знали, что она приблизиться.
-- Да. - Чему-то про себя ухмыльнулся Гера. - Я раньше луну вообще не замечал, только последнее время стал обращать внимание. Да вот буквально только вчера, перед сном вышел на двор, обратно возќвращаюсь и тут вдруг как в глаза ударило, луна такая огромная молочно-белого цвета с грязными пятнами я никогда такой не видел. И очень-очень близко, кажется. Здесь в деревне вообще звезды наќмного ближе кажутся и ярче.
-- А у тебя бывает, смотришь на что-нибудь и не видишь?
-- Как это?
-- Ну, вот я, например, задумаюсь о чем-нибудь, мимо проедет машина а я не обращу внимания. Потом кто-нибудь спросит, кто проезжал. Я говорю, я не видел. Как не видел, ты же только что там стоял. Смотрят как на дурака.
-- Не у меня бывает по-другому. Мимо проедет какая-нибудь "Бэнтли" и я понимаю, что хочу таќкую же машину. И тут же понимаю, что мне никогда такой не иметь. Да вот у меня корефан Дима Давыдов тоже хотел иномарку. Не важно какую, не новую, просто, что бы на ходу была, и его личная. Главное что иномарка. Он четыре года копил. Представь четыре года жить одной мыслью. Кредит взял. В общем купил. И ездить не смог. У него не получалось спокойно за рулем сидеть плохо ориенќтировался на дороге. А знаешь почему? У него в голове не укладывалось, что мечта сбылась.
-- А я последнее время перестал мечтать, раньше нравилось, лежишь перед сном мечтаешь. А сейчас почему-то даже неприятно. И как-то стыдно. Словно присел с детьми в песочницу поиграть.
Гера несколько секунд подумал о чем-то своем и как будто в задумчивом трансе произнес.
-- Я думаю что человек мечтает, пока у него есть возможность добиться того что ему хочется. Он не знает, что это за возможность, но чувствует подсознательно, что проход открыт, отсюда и желание мечтать. А коќгда возможность пропадает, коридор закрывается, то подсознательно и желание мечтать исчезает. А человеку только кажется, что слегка ухудшилось настроение.
Улитка Фая почувствовала, что засыпает и в виду пожилого возраста она понимала, что ей не справиться с этим. И перед тем как окончательно провалиться в сон она еще подумала, что эти два молодых человека очень похожи друг на друга. Хотя внешне они сильно отличались. Денис был смугќлым, нос с горбинкой, волнистая копна зачесанных назад волос. Глаза круглые, смотрят как угольки. Гера курноќсый, русый, коротко стриженный. Однако все равно в них было что-то общее, как в песне спетой двумя разными голосами.
Гера как хозяин сразу заметил, что она спит. Денис еще продолжал выкладывать свои мысли, войдя во вкус.
-- Вообще последнее время со мной что-то странное твориться. Я иногда сам себя не понимаю. До этого никогда таких проблем не было. Раньше вот жил, жил и ни о чем не задумывался. Тут надоело дома сидеть, решил на работу устроиться. Документы приготовил, утром встал пораньше и вдруг все желание пропало. Никуда не поехал. Сидел дома четыре дня. Никуда не ходил, ни с кем не разговаќривал. Я один живу. Потом кто-то стучит в дверь, принесли квитанцию за электричество. А мне страшно просто идти с человеком разговаривать. Кое-как себя пересилил. Потом через несколько дней так захотелось в какую-нибудь шумную компанию, прямо аж сил нет, на месте сидеть. Что происходит, ничего не понимаю.
Гера приложил палец к губам, глазами показал на Фаю, махнул головой к выходу. Они вышли в приќхожую.
-- Пожилая уже, вот и спит постоянно. - Гера что-то искал в куче тряпья наваленной в углу. - Пусть спит. Жалко, что ли.
-- У меня бабушка тоже постоянно спит. Включит телевизор, садиться и спит.
Гера сначала нашел кочергу от печи, потом колесо от детского велосипеда. Откинул в сторону заќсаленную фуфайку. В этот момент Денис заметил на его запястье четыре белых шрама.
-- Ты что вены резал?
Гера отвлекся на секунду, затем снова принялся искать.
-- Да это так, еще когда на малолетке сидел.
-- Ты, еще и сидел?
-- Два раза.
-- За что?
-- Последний раз за убийство. Мы вшестером случайно мужика одного убили. Я там косвенно иду, дали шесть лет. Да он сам виноват. Бомж какой-то прикопался, дайте ему десять рублей. Его раз послали - не понимает. Второй - не понимает. Набили морду - бесполезно. Ну, один там, самый нервный, давай его ногами пинать, остальные присоединились. Я уже потом смотрю, дело приобреќтает другой оборот, давай останавливать, да поздно.
-- А что ты ищешь?
-- Сейчас покажу. А я же ее сюда положил. - И он достал с полки, прибитой к задней стенке шуќмовку которой достают пельмени из кастрюли. - Во!
-- Зачем она тебе?
-- Слушай. - Гера смотрел прямым спокойным взглядом, как будто предлагал взять по бутылке пива. - Давай сожрем, эту улитку. Говорят они вообще вкусные. Я давно хотел попробовать.
Денис, мягко говоря, несколько не ожидал. Поэтому ничего не сказал.
-- Да ладно пошли, сейчас вытянем ее из раковины и сожрем.
В комнату еще Гера притащил плоскую керамическую тарелку очень широкую как горло колодца и нож похожий на те которыми колят свиней. Все это он делал с каким-то затаенным воодушевлеќнием и почти профессионализмом. Словно наркоман готовивший себе дозу. И нельзя и опасно и очень интересно.
-- Думаешь, я просто так вас пригласил в гости из доброты душевной. Да нафига мне здесь нужна была эта старая кляча. Я вообще старух больше всего в жизни терпеть не могу. Только слышу старќческий голос, меня аж передергивает всего.
Денис от неожиданности происходящего не знал что делать и молча смотрел на его действия, шиќроко раскрыв глаза.
-- Я еще алкашей ненавижу. - Продолжал Гера. - Конечно, не всех кто пьет. Те, кто просто выпивает или там нажрался и уснул еще ладно. Я и сам иногда бывает. Но таких, которые жрут постоянно, с ними даже разговаривать невозможно, вонища стоит, сопли слюни во все стороны изо рта вообще ужас. Несет всякую пургу. Я вот таких вообще органически не перевариваю.
Он резким движением схватил тело улитки, как будто силиконовую подушку, вытянул наружу и отрезал ножом значительный кусок размером с кошку. Бросил его на чашку. Фая в последний момент только широко раскрыла глаза, но ничего сказать не успела. Гера отрезал еще один кусок и бросил его на блюдо таким движением как будто с кисти стряхивал воду.
Денис подумал в этот момент о человеческой уверенности, насколько сильно она может влиять на мозг, что сам человек даже не задумывается, а может, стоит этого не делать. Наверно вот такая несломимая уверенность бывает у насильников, что даже сам человек, подвергнувшись ее влиянию не в состоянии ее перебороть. Гера отщипнул пальцами маленький кусочек с блюда и принялся жевать. Затем он жестом и полными воодушевления глазами предложил Денису сделать тоже самое. И Денис незаметно для самого себя забыл о том, что только что думал.
-- А разве ее готовить не нужно? - Он еще не решался.
-- Да ты что это же деликатес. Знаешь, устриц едят сырыми? Это почти тоже самое.
Денис нерешительно оттянул пучок от своей порции, почувствовав, как будто прикоснулся к чему-то напоминавшему одновременно холодец и теплое свежее мясо. Гера самодовольно улыбался одними глазами. На вкус она оказалась пресноватой, немного отдавала мускусом и орехами.
-- Можно подсолить.
-- Во! Точно. Я чувствую, чего-то не хватает. - Гера мгновенно принес солонку, что Денис даже упустил момент его отсутствия.
-- А я устриц ни разу не ел. - Сказал Денис.
-- Не, я пробовал. Я как-то работал в гостиничном комплексе в ресторане. Там чего только не перепробовал, даже лягушек.
-- У тебя наверно оттуда страсть к деликатесам.
Гера закивал головой, энергично, со вкусом прожевывая. С солью дело пошло быстрее. Блюдо стало напоминать холодную рыбу.
-- Чем-то похоже на строганину. - Сказал Гера. - Ел когда-нибудь?
-- Нет.
-- А что ты вообще ел? - Усмехнулся хозяин.
-- А, что тут в деревне, картошка, помидоры, огурцы да свинина с говядиной. Самая простая еда.
-- А еще молоко.
-- Ну да. А почему ты бабушек ненавидишь?
-- Не знаю, у меня с детства к ним какая-то неприязнь. Может быть потому что, моя родная бабушка меня никогда не любила.
-- Как это, не может быть такого. Бабушки всегда любят всех своих внуков.
-- Вот мне, то же самое говорили - тебе так кажется; ты все выдумал. Я не понимаю этих людей. Моя бабушка была таким человеком, она вроде и добрая, женственная как нормальная бабушка, но в, то, же время в ее характере было что-то мужское, жестокое она очень упертая пробивная. Будет всегда добиваться своего, причем, не смотря на все препятствия, маленькие или большие будет стоять на своем и с таким видом, будто она их не замечает как здоровые очень сильные мужики.
-- И ты за это ее не любил?
-- Нет, в том-то все и дело, что я-то ее любил. Это она ко мне так относилась с такой неприязнью, даже где-то граничащей с ненавистью. У нас с ней разные взгляды на жизнь. Она всю жизнь проработала в своем колхозе, была одним из лучших работников и может быть, поэтому у нее было твердое мнение, что все люди должны работать. Она была очень сугубой реалисткой, и даже чтение книг считала пустым занятием. У меня складывается впечатление, что ее мировоззрение заключалось в том, что хорошо только то, что видно. Человек капает землю - это видно. А если человек читает книгу, по ее мнению он ничего не делает просто сидит без движения и держит в руках какой-нибудь том. То, что написано в книге этого же не видно. А меня всегда тянуло на приключения, то есть по ее мнению тоже бесполезный человек. И вот из-за этого очень консервативного взгляда, то, что она не понимала, она почти ненавидела.
-- Ну, почему, ты думаешь, что ненавидела, может она, просто не обращала внимания на то, чего не понимает.
-- Понимаешь, я-то видел эту ее причуду и старался относиться к этому лояльно. А она ничего не хотела людям прощать. Такой эгоистичный подход к людям - я допускаю только то, что подходит к моему мировоззрению либо то, что мне нравиться. И вот эта разница между нашими взглядами в ней отражалась очень резко. В детстве я, конечно, этого не понимал и относился, ко всему молча. Потом когда мне стало больше двадцати, и я более глубже вдумался в это, у меня просто лопнуло терпение. К тому же я тогда был худым она меня считала слабаком. Короче вообще меня за человека не воспринимала. И я перестал с ней общаться. Все родственники говорили ты, что с ума сошел, нельзя на бабушку обижаться она же бабушка. Однако я почему-то должен ее понимать она же все мои проявления полностью отрицала. Они говорили, да ты все выдумал, тебе показалось. Как это мне могло показаться!?
Гера нервно дернулся, почему-то кавказским движением плеснув руками немного в стороны и вперед, затем снова принялся есть.
-- А ты не задумывался, почему ко всем старым людям относятся более снисходительно? Может быть, потому что им то - жить осталось меньше чем тебе.
-- Не знаю. Я видел много очень классных дедушек. А в женщинах и так есть вот эта.... Не знаю, как сказать. - Он пощелкал пальцами. - Свои собственные ошибки они допускают, причем и окружающих они заставляют их допускать. Однако кого-то другого они готовы загрызть за его оплошность. А в старости это проявляется особенно сильно.
-- Мы не можем знать, что там, в голове у стариков для этого надо прожить столько же.
-- Меня еще бесит, что эти бабушки себя считают везде полноправными хозяевами. Ладно, я понимаю, у них опыта больше, они могут дать какой-нибудь полезный совет. Но зачем лезть-то туда, куда тебя не просят. Вплоть до того как я должен думать. Я буду думать, так как могу. Каким человеком я родился так я и буду думать. Если они себя считают такими умными, почему они этого не хотят понимать.
-- Ну, может быть у них другое мнение по этому поводу. Может они считают, ради общего дела все должны стараться думать только об одном.
-- Это потому что их всю жизнь заставляли думать одинаково. А теперь они поняли свою ошибку, да поздно, жизнь-то уже прошла. И они хотят нас заставить жить точно так же. Какая-то жизненная дедовщина. Причем существует мнение, что нужно верить всем старшим безоговорочно, но все при этом упускают из виду, что некоторые старики или там пожилые люди прикрываясь этим, пытаются осуществить какие-то свои низкие потребности или даже обман.
Куски, брошенные на блюдо, незаметно кончились, и Гера уже по инерции вырвал из панциря оставшуюся половину. На тарелке разрезал ее на более мелкие куски.
-- А, ничего да?
Денис пожал плечами.
-- Нормально. Видать твоя бабушка чем-то очень серьезно тебе насолила.
-- Я помню в детстве, мы с двоюродным братом дрались подушками и разбили один плафон на люстре. Так представь, она взяла палку, знаешь, раньше диваны были с деревянными боковинами и сверху такая опорная ручка. Сначала она приклеена, потом со временем, начинает слетать. И вот этой палкой со всей злости врезала брату по ляжке! Так же можно и кость переломить. Я понимаю люстра, но не ломать, же из-за нее ребенку ноги.
После этих слов Денис невольно задумался. Хотя в принципе ничего особо нового или сверхъестественного он для себя не услышал. Он и раньше знал, что бабушки в порыве гнева лупасят своих внуков кто тапками, кто шлангами от стиральных машин. Особенно в деревне это как само собой разумеющееся. И он привык к этому, как привыкают не замечать луны. Но именно в том, что это сказал посторонний человек, оно действительно казалось чем-то жутким. Тем более такое произнес посторонний человек из города. Как бы этот человек придал этому событию, на которое раньше никто не обращал внимания, это большое отрицательное значение.
Время перевалило за обеденное. Настроение стало расслабленным, но с какой-то глубокой задумчивостью.
Гера начал колупать шумовкой внутри раковины сошкрябывая остатки со стенок.
-- Так, а ты, что до сих пор нигде не работаешь? - Спросил он, с удовольствием ковыряя языком в зубах.
Денис отрицательно помотал головой.
-- А что так? Вроде нормальный, здоровый парень. Тебе сколько лет?
-- Двадцать шесть.
-- И девчонки нет?
-- Понимаешь у меня какая-то проблема с людьми. Я не могу долго находиться среди людей, у которых различные мировоззрения. Вот представь себе бригаду. Сколько человек столько различных взглядов на мир. И ведь каждый никогда не отступиться от своего, будет спорить до последнего. Если не сможет переспорить, вообще не будет с этим человеком разговаривать. Вот среди вот этого я не могу долго находиться. Какое-то выпячивание собственной спесивости. Ну не так должно быть. Почему надо тратить свои силы для того что бы кому-то насрать в душу когда можно направить эти силы на улучшение качества труда. Думаешь, я нигде не работал? Я работал на шинном заводе три года. И в итоге мне все это до такой степени надоело, у меня было такое ощущение, что у меня в мозгу мозоль. Когда увольнялся, сказал, что не могу так работать, они подумали что мне тяжело. Меня удивляет, почему никто не понимает, что физическая усталость во многом зависит от твоего душевного состояния.
-- Все люди думают о разном. Ты вот об этом. Другие совершенно о другом. - Гера поднялся. - Пойду, чаю поставлю.
Денис опять ушел в себя. Нет, здесь какая-то другая причина есть. Возможно, люди устают от постоянно однообразной жизни, но как-то с молодости приучили себя не выпускать наружу эту усталость и вот она выливается в подавлении друг друга. Потому что понимают, что им деваться больше некуда. А у него не много не такой мозг и ему тяжело с этим справиться. И возможно ему уготовано судьбой нечто другое. Он вдруг почувствовал усталость от таких рассуждений с самим собой. Такие проблемы должны решать психологи на предприятиях. Но у нас народ сильно расположен к лени. А психологи те же самые люди. И они тоже могут забывать то, чему их учили в институтах и целиком погружаются в обычную бытовую рутину. Так что когда вдруг встает подобный вопрос в коллективе они не сразу могут разобраться, в чем тут дело, т.е. за одну секунду снова превратиться из обычного человека в психолога.
Потом к Денису пришло какое-то странное ощущение, что те мысли которые ему пришли в голову после того как он почувствовал усталость имели какое-то необычное свойство. Словно то, как он всегда думал, сосредотачивалось в его голове как серый туман средней тяжести, а эти мысли вдруг стали легче прозрачнее и как будто преобладали над сгустком его мыслей, как атмосфера покрывает землю. Он вспомнил, что чувствовал что-то подобное, когда не спал двое суток. Мысли становились такими же незыблемыми. Он решил отнести это к тому, что начиналась весна.
Гера вернулся с каким-то озабоченным видом. Словно опять что-то потерял и так и не нашел. Снял толстовку, одел футболку. Взял будильник начал настойчиво крутить завод. Денис только сейчас заметил полку с книгами. Он никак не мог понять, какая-то она была несуразная, и потом догадался, что она сделана вручную, не покупная.
-- А полку собирал Александр Борисович?
На вопрос Гера насторожился, на секунду перестал крутить будильник. И прислушался, как будто его задал третий голос, которого раньше не было в комнате.
-- Да он же любит по дереву заниматься. - И голос его стал ниже как будто после испуга.
Денис решил не обращать внимания. А полка была сделана со вкусом. Несуразность ее была в не симметричности. Мы привыкли видеть полки либо одну над другой, либо одинаковые по ширине. Здесь было шесть полок в разных сторонах, все разной ширины. Но всему красоту придавала деревянная окантовочка вокруг каждой полочки и деревянный цвет. Вся конструкция напоминала тот же средневековый стиль неровный но крепкий с какой-то внутренней насыщенностью. Он буквально почувствовал, какими были тогда вещи. Как будто у него вдруг появилась способность вот так заглядывать в прошлое и сколько угодно разглядывать предметы с близкого расстояния. И только после этого снова понял, что эти мысли имели такую же прозрачную структуру! Теперь его это несколько ошарашило! Происходило что-то странное.
Гера, внезапно что-то вспомнив, нервно вышел. Его не было минуты три, вернулся с кружкой чая в руках. Сосредоточенно сел на диван, даже не предложив Денису. Гость, конечно, это заметил, но пропустил, тут же сообразив что причина в чем-то другом.
-- Случилось что-нибудь?
-- А? - Гера отвлекся от своих внутренних мыслей.
-- Ты, чего занервничал?
Гера поставил стакан на пол и вытер ладони об голени.
-- Ты когда-нибудь курил траву?
-- Так пробовал, лет десять назад. Мне не нравиться.
-- У меня такое ощущение как будто меня сейчас торкнуло. - У Дениса побежали мурашки по коже. Он тоже испытывал что-то подобное.
-- А мне кажется, что в мои мысли кто-то вмешивается.
-- Да! - Гера подался вперед. - И я сейчас стою, чай наливаю и вдруг понимаю, что его надо заваривать не так. Что мы никогда в жизни не заваривали чай правильно. Как будто мне кто-то наставление сделал.
Он встал и видимо от того что только что сказал, сделал такое ошарашено удивленное лицо, как будто перед ним сейчас с потолка опустилась мертвая петля. Его словно качнуло как при землетрясении. Понимание того что кто-то может вмешаться в его мысли расплывалось в голове, отдаваясь нервными рывками тела. Он уперся руками в тумбу, пытаясь успокоиться и нормализовать дыхание.
-- Нет! - Он скинул футболку. - Надо водой сполоснуться, и вылетел из комнаты.
Денис реагировал более спокойно. Хотя внутри он испытывал не меньший шок. Как будто слова Геры помогли им обоим понять, что на самом деле происходит. Денис довольно быстро справился с потрясением. Деревенские люди как-то проще относятся, когда что-нибудь вмешивается в человеческое тело извне. Будь то острые предметы или какая-нибудь болезнь или чужое влияние. Оно как бы на них действует, только они сами не придают этому значения. Но что это может быть? и главное оно действует на них двоих. Сам он понять этого не мог. Если бы сейчас был кто-нибудь, кто рассказал ему. А так ничего не оставалось, как только ждать. Он даже успокоился. И внутри снова сами собой начали появляться эти мысли окутывавшие его мозг. Он сам понимал, что это ненормально, возможно сумасшествие или какое-то раздвоение личности. Но как говориться с ума поодиночке сходят.
Все происходящее сейчас сделало его мозг беззащитно слабым, поскольку случилось первый раз. Из-за этого в голову лезли какие-то абстрактные картины. Представление рисовало машину скорой помощи, смирительную рубашку, запертую палату. Но каким-то восемнадцатым подсознанием он понимал, что снаружи этой палаты совсем не больница, а скала, а палата находится в пещере и он совсем не Денис, а улитка Фая! И он или она сидит в кресле качалке и, засыпая, довязывает салфетку. Даже спиной ощутил приличный вес раковины. Все это представление родилось с неумолимой стремительностью и разлилось по телу судорожным шоком. Он так явственно почувствовал себя улиткой, что то, что он когда-то был Денисом, теперь казалось сном.
Но удар в правое плечо и затем в голову словно разбудил его. Он открыл глаза и понял, что как сидел на корточках возле блюда у Геры в гостях, так и упал на пол боком. Он как будто на несколько секунд потерял сознание в тот момент, когда превратился в улитку. Теперь воображение не рисовало ничего. Перед ним была все та же комната. Денис снова сел. Но чувствовал, что внутри сознания что-то шевелиться. Как будто внутри яблока его разума родилась ранетка, и пытается очистить для себя вокруг свободное пространство.
-- Интересное у тебя конечно воображение, только я не ранетка. - Раздался в голове голос Фаи.
-- Фая! Но как ты...?
-- Как, как вы взяли меня и сожрали! - Она почти кричала. - Разве можно есть живых существ? Ты что разве не знал, что сознание того кого ты съел родиться внутри твоего?
В этот момент в комнату вошел Гера. Глаза его были большими и красными, и он как будто стал в два раза ниже ростом.
-- Она говорит с тобой? - Даже голос осип.
-- Да.
-- Ты понимаешь, что она поселилась в нас двоих? - Денис молчал. Он понимал, что с Герой происходит тоже самое. - Что делать?
В наступившей тишине стало слышно, как за окном проехала машина, залаяла собака, промычала корова. Это значит, что снаружи жизнь не остановилась. Она все так же продолжает существовать в том же направлении с тем же ритмом и той же иссушающей душу прозаичной обыденностью. Но Денис не понимал, как можно вписать, то, что произошло в эту обыденность. Пойти рассказать соседу, подумает, что с ума сошел. Или нет, решит, что над ним смеются. Корове это вообще совершенно безразлично. И петухи будут точно так же продолжать кукарекать каждый день. Каждый день и ничего не измениться. Ему вдруг стало жалко себя. Как жалко подсудимому, которому дали пятнадцать лет. Как жалко когда ты узнаешь что тебе изменил любимый когда ты понимаешь что после того что сделано не сделаешь так что бы этого не было сделано.
Все трое молчали минут десять. Гера, мутно покачиваясь, ушел на кухню. Дениса тоже стала тяготить комната, ему сильно захотелось выйти на улицу и сесть на лавочку, как будто этим он мог избавиться от Фаи.
-- Да, теперь вам, пожалуй, будет трудновато от меня избавиться. Не смотря на то, что вы меня съели, я вас понимаю и даже сочувствую и хочу помочь. Но сама я что-то сделать уже не в силах. Вам придется самим стараться. Я могу только давать советы.
-- Я хочу домой. - Сказал Денис.
Гера даже не заметил, как он ушел.
-- Если тебе страшно могу поддержать тебя разговором, для успокоения.
-- Лучше заткнись.
Фая замолчала.
Дома он почувствовал холод. Несмотря на весну, во всем еще чувствовались остатки зимы. Решил затопить печь. В комнатах стояла какая-то настороженно-новая тишина, словно только что заселившийся жилец. Хозяин дома был теперь другим. Денис принес дров и в тревожном забытье долго не мог разжечь огонь, как будто забыл, как это делается. Мысли в голове путались, трудно было сосредоточиться на чем-то одном. Иногда от безликих уличных звуков он испуганно вздрагивал, точно ждал еще каких-то неприятных сюрпризов. По полу поползли первые весенние двухвостки. Первая партия дров никак не хотела разгораться, он вытащил и переложил все по-другому. Наконец, после пятнадцати минутного старания, пахнущие сырой улицей поленья затрещали.
Обернувшись в пол оборота, глядя в комнаты, он вдруг испытал нечто похожее на то ощущение, когда в самой дальней антресоли, в которую ты не заглядывал уже лет пятнадцать, находишь кипу старых газет. И развернув одну из них, начинаешь читать программку телевидения за тридцать первое октября тысяча девятьсот девяносто четвертого года. И все те фильмы, передачи, шоу тебе кажутся игрушечными макетами каких-то полудетских постановок. И тут же в голову закрадывается изумление от понимания того что ты сейчас держишь в руках давно всеми забытый экземпляр. А в душу лезет ностальгия по ушедшим годам и еще какое-то смутно-волнительное чувство похожее на воспоминание о совершенном тобой когда-то подвиге, но т.к. подвига ты никогда не совершал, то не можешь дать ему никакого объяснения. И гораздо позже, через несколько лет только, ты поймешь причину этого волнения идущего из подсознания, которое, молча, понимало, что в тот момент ты держал в руках не что иное как кусок времени, вырванный из прошлого таким непопулярным способом.
И вот сейчас его дом напоминал одновременно и макет и какой-то кусок прошлого. Он уже начал испытывать тоску по будущим еще непрожитым здесь годам. И вдруг поразился собственной догадке - он думал так, словно находился здесь последний раз в жизни! Вернее последний раз был когда он ушел.
Все это привело к единственно значимой в данный момент мысли - что делать? Хотя и до этого она постоянно была где-то рядом, просто до нее нужно было дотянуться, как пловцу, который на мгновение потерял с какой стороны берег, как всегда самое главное мы понимаем в конце.
Фая, честно молчавшая до этого, видя его замешательство, позволила себе вмешаться.
-- Есть один вариант, хотя и он почти невыполнимый.
Она замолчала, ожидая, что на это скажет Денис. Он не произнес ни слова. Тогда Фая продолжала.
-- Яблоко, которое я тебе дала, содержит тот самый яд, про который я рассказывала. Но если ты помнишь нужно знать специальный рецепт что бы приготовить бальзам, который может помочь. А я даже сама не знаю, существует ли он до сих пор и если существует, то где его искать.
Денис по-прежнему молчал. Он прошел в зал, сел на диван, взял пульт от телевизора и больше ничего не делал. Со стороны он был похож на человека, которому только что сообщили, что завтра его расстреляют. Это совершенно бесповоротно, есть лишь какая-то неуловимая надежда. Ему казалось что то, что сейчас с ним происходит одна сплошная галлюцинация, а может быть вся жизнь, что была до этого, была галлюцинацией, а может быть, он сам превратился в галлюцинацию. Во всяком случае, мозг уже не мог вернуться в прежнее русло, но и никак не мог до конца привыкнуть к случившемуся. Поэтому Денис ошарашено просидел с полчаса как будто после допроса, на котором ему сообщили, что завтра расстрел.
Потом он немного пришел в себя и снова вернулся вопрос, что делать? А, что делать? Понятно, что рецепт этого бальзама он нигде не найдет. Было еще несколько вариантов. Во первых, сходить в больницу. Но, что он скажет? При любом объяснении это психушка. Сослаться на алкоголь, может его положат под капельницу и все пройдет. Да нет, не поверят. Скорее это больше похоже на наркотики, а это опять психушка. К тому же начнут лечить от наркомании, к которой он вообще никакого отношения не имеет.
Был еще вариант. Найти бабушку. Знахарку, которая снимает порчу сглаз и все такое. Но где ее искать? Он всю жизнь живет в этой деревне, и нигде в округе даже не слышал об этом. Денис отложил, не понимая, как он оказался у него в руках, пульт. На полке журнального столика расположенной под столешницей лежало несколько газет с программками за последние четыре недели, под ними несколько дешевых глянцевых журналов, а еще ниже он заметил придавленный макулатурой и отсутствием внимания серый ежедневник с каракулей росчерка от шариковой ручки, которую он пытался расписать прямо на обложке. Лет десять назад он хотел вести дневник, но эта затея не прожила даже месяца. Потом он иногда записывал в него некоторые планы на будущее, покупки, что бы ни забыть, художественные фильмы, телефоны.
На первой странице старательным почерком с круглыми буквами была запись: дата, "Сегодня с братом кололи дрова, перекололи половину. Потом брат уехал в город, вторую половину докалывал я один". Ниже еще. "Лена мне очень нравиться, но она сказала, что я лохматый. Надя тоже очень красивая, но Карась сказал, что она уродина. Постоянно думаю об обеих, даже не знаю из кого выбрать".
Денис вспомнил этих одноклассниц и теперь сам себе казался глупым. Лена сразу после одиннадцатого класса вышла замуж и уехала во Владивосток. А Наде, он все-таки предложил дружбу, и она ему не отказала, но только он не знал, что с этой дружбой делать. Спускаясь по лестнице в школе, он встретил ее. Она сказала, привет, больше они не произнесли друг другу ни слова. Позднее до него дошли слухи, что она работала проституткой на железнодорожном вокзале.
Потом он вспомнил, как они всем классом ходили на озеро отмечать день рождения Пупа, ведро окрошки, тайная мутная самогонка в прозрачной бутылке с коротким горлышком, тусклые колечки копченой колбасы, казавшиеся недоделанными из-за отсутствия жира. Возвращаясь назад, они тогда встретили деревенских мужиков на обочине дороги похожих на ошарашенных жизнью землекопов с неизбалованной лишними движениями деревенской походкой и втянутыми в плечи головами. Среди них был Александр Борисович. Денис тогда не знал, кто он такой, знал только, что он живет в каменном доме и что он является каким-то родственником девочки из младшего класса.
И тогда он представлял его жилище как длинную почти бесконечную пещеру, по которой идешь с факелом в руках, отражавшимся от гранитных черно-потрескавшихся стен. И ты еще не знаешь, что конкретно тебя ждет впереди, но смутно представляешь себе зал, в центре которого стоит многорукий бог со множеством голов произрастающих друг из друга. Много рядов людей на коленях в грязных халатах и чалмах. И других людей суетящихся вокруг, словно режиссеры перед спектаклем. И все это очень отдаленно каким-то общим настроем напоминает весеннюю генеральную уборку в средней школе. И хотя ты знаешь, что где-то в застенках мучается тот самый тибетский монах, единственный, который знает рецепт. И ты понимаешь, что до него тебе никогда не добраться и твое нахождение здесь бессмысленно, и ты никогда не узнаешь этот рецепт и тем более никогда не приготовишь этот бальзам. И пальцами с черными пятнами сажи от печки начинаешь чистить скорлупу с того яблока, белыми мраморными обломками падающую на палас, разламываешь его и смотришь как по сочной снежной сердцевине стекает прозрачный яд попадая тебе на руки, колени...
А ты уже сидишь в кресле качалке, довязывая толи, шарф толи что-то подобное из шерстяных ниток и тебя клонит в сон, и ты понимаешь, что тебе с ним не справиться. И откладываешь это дело с сожалением, словно не смог досмотреть интересный художественный фильм. И дом твой не дом, а пещера. И ты уже сладко предвкушаешь картинки сна в мягкой постели, но тут, же сам себя неприятно одергиваешь, вспомнив о каких-то хозяйственных недоделанных мелочах, которые не могут потерпеть до утра. Сползаешь с кресла или с дивана, слышишь приглушенно-рвущийся треск дров в печке. Удивленный, откуда? вроде в этой пещере не было печки! Но выползая в коридор, чувствуя спиной, значительный вес раковины, понимаешь, что пещера это лишь какая-то бредовая фантазия, пришедшая в полудреме. Так, а что же я хотел сделать? Или может быть хотела? А, ну да надо набрать картошки в погребе. А где же ведро? А ведро я оставила в гараже. Позавчера принесла соседка через дорогу, она просила попользоваться на некоторое время. Она с сыновьями перебирала картошку, ведер, что ли у них не хватает. Кстати надо будет попросить их, когда земля отойдет, перекопать огород. Хотя бы посадить лук огурцы, да помидоры. Денис, покачивая из стороны в сторону раковиной как перегруженный легковой автомобиль открыв дверь, перевалился через порог. На улице вечерело, стало прохладнее, в оглохшем сумраке пахло печным дымом из трубы.
Из каменного дома выползала улитка ростом с пони. На первый взгляд все улитки кажутся женского пола. Но если присмотреться на эту скорее она была похожа на молодого парня с русой бородой. Среди всего прочего хлама, что ежесекундно волшебным образом из ничего возникает в наших головах, в голове Германа очень четко высвечивалась одна мысль: "Нужно срочно напроситься в гости, что бы меня кто-нибудь съел".