Карпов Игорь Петрович : другие произведения.

Твоими молитвами

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ из жизни современных христиан


   Твоими молитвами
  
  
   Знал я, что где-то в родне есть у меня бабка Настя. Доживает свой век одна, в город к сыну переезжать не собирается: пока могу себя обихо­дить, буду здесь жить, а вот не стану смогать, тогда уж как Бог велит.
   Однажды почти случайно, хотя ничего случай­ного нет в нашем бытии, ну так, совсем по другому поводу, не ради встречи, я оказался у этой бабуш­ки с ее внуком Павлом.
   От железной станции до деревни долго шли лесом. Я хоть время от времени и вдыхал шумно утренний весенний лесной воздух - благодать, дышать не надышаться, но сам был еще там, в городских заботах, и все сводил разговор на поли­тику. А Павел, здоровенный мужик, спокойный и улыбчивый, забавлялся. Присел у муравейника, бросил на него тростинку, потом муравьишек стряхнул и облизывает, довольный. Или дал мне горсть каких-то почек.
   - Ешь, витамины.
   - Спасибо, ничего, есть можно. Но ты только представь, - не унимался я. - Одни и те же газеты и журналы, одни и те же люди вчера говорила одно - вперед к коммунизму, сегодня кричат дру­гое - вперед к капитализму. А мне-то все это как понимать?
   Павел нахмурился, замахал на меня руками, как большой Мишка-медведь.
   - Уйди, уйди, уйди со своими такими разгово­рами. Тебя послушаешь - жуть, хоть умирай. Вот здесь прошлый раз аккурат медвежонка встрети­ли. Меньшой мой аж завизжал от радости. А я его за руки, да другого - вперед себя - и бегом в деревню. Ну медведица б рядом. Вот уж где страх был, до сих пор мороз по коже.
   Лес кончился полем, дорогой, все круче заби­рающей вверх. Потом мосток через чистую речуш­ку, потом и деревенская улица. А вон там, видно, когда-то церковь стояла. По всей округе, значит, малиновый звон струился.
   - Да, стояла, но снесли, в хрущевские времена.
   В палисаднике около дома встретила нас невзрачная старушка, в длинной юбке, кофте ка­кой-то задрипанной, платочке, с совсем сморщен­ным личиком. Подалась к нам всем тельцем, щурясь, чуть не заплакала:
   - Али Павлушка?
   Бабушка и внук расцеловались. Мы стали знакомиться и выяснять, кто я, чей сын, чей муж.
   - А я думала, что за батюшка идет, с бородой-то, ровно их здесь во всей округе и нет. Ну, айда в дом.
   В избе они еще обменялись новостями, и бабка Настя засуетилась с чаем, а Павел, при­смотрев разъехавшиеся половицы, полез в под­пол - подбить клинья.
   Здесь, в избе, во веки веков все было неиз­менно. По левую руку - печь да кухонный засте­нок, по правую - кровать, стол, комод да красный угол с иконами. Стулья, плетеные из лоскутков половички, диванчик у кухонной загородки, фото­графии, старые, в самодельных рамках... И запах - природный какой-то, чистый, деревом, травами. В таких домах, в простоте и чистоте этой, будто сам изнутри светлеешь, будто и в тебе тихо светит это полуденное нежаркое солнце. И стыдно становится за свою городскую жизнь со всем, что насовано в наши квартиры - полированным, хрус­тальным, ковровым. Но здесь, если уж в социаль­ном плане опять же рассудить, нищета ведь, Господи, Боже мой, как жили и живут люди. А может, все-таки не они нищие, а мы? И все же... Так и спрашиваю у бабки Насти, как же это вам рабоче-крестьянская власть жизнь облегчила?
   - А почто нам жизнь облегчать? - удивилась старушка. - Нам Бог испытание послал, и мы ничего, не отреклись, не предали Бога.
   Во как, удивляюсь и я про себя, можно, оказывается, еще и довольной быть.
   Одна икона у бабуси большая, не домашняя, из церкви.
   - Из Вознесенской, вот у нас была. Лет двад­цать как разорили. Все бы, ахиды, растащили, мы, старухи, что смогли, прибрали. Наши же пьяницы воруют. И руки-ноги у них не отсохнут Эх, как ко грехам нашим Господь милостив. Не так бы нам еще надо.
   Пришел Павел, сели мы к столу, как раз под иконами, перекусили, стали чай пить. Только что умер Патриарх Московский и Всея Руси, и я, чтобы продолжить разговор с бабушкой, посочув­ствовал: и так-то в стране развал вокруг, а тут еще и церковная власть меняется. А бабушка и говорит:
   - Ну и что, что умер. Мог бы Господь и ранее прибрать.
   И замолчала многозначительно. Стоит у комо­да, маленькая, сухонькая, строгая.
   - А ты что, староверка? Церкви не признаешь?
   - Признаю, только вот ее у нас нет с энных пор, по домам молимся.
   - Тихонианка она, - пояснил Павел.
   Он только с улыбкой посматривал на меня, на мой интерес к бабушке.
   - Да, тихониене мы. И на том всю жизнь стоим. И никогда не соглашались, чтобы нас поработили. А то что развели? В Яранске, сказывают, над мо­гилкой отца Матвея распятие висит. Так ровно вот в руку, такое телесное. Это разве по-нашему? А эту часовню возвели, так ведь десять других-то могил порушили. Неужели так делается?
   - И я, бабушка, в церкви недавно был, - вспомнил я. - С полчаса постоял, а потоми что-то так левую руку заломило. Стою, пытаюсь слушать, а сам не знаю, как выстоять.
   Бабушка Настя первый раз за все время нашей встречи остановилась на мне взглядом, да пристально, как в душу посмотрели.
   - "Верую"-то достоял?
   -Кажется, нет.
   Она покачала головой, дескать, ну все с тобой ясно.
   - Бог еще тебя не допускает. Поначалу всегда, говорят, трудно стоять. А за левым плечом ясно ведь, кто у нас, кто нас все время караулит. После "Верую" полегчало бы. А после "Отче наш" уж совсем радость внутри. Нет силы-то в вам, молодых, веры потому нет. Одна гордыня да любопытство пустое. Вера наша строгая, так ведь и знать надо, перед кем стоишь, перед Богом. Паша вот у меня в детстве все молитвы знал, а сейчас забыл, поди.
   - Да многое и не забыл, - ласково смотря на бабушку, возразил Павел.
   - Ну креста не носишь, так какие тебе молитвы, - сердито проворчала старушка.
   - Пойдем-ка мы, в огороде тебе покопаем, - поднялся Павел, и я за ним. - А ты пока сходи по деревне, узнай, может, кто дом продает. Вот человек дачу в деревне хочет иметь.
   До вечера мы не спеша, с перекурами, работали в огороде. Бабка Настя все куда-то ходила, узнавала по моему делу. А то взялась нам помогать, ухватилась за лопату.
   - Да отдохни ты, - не выдержал Павел. - Что ли, без тебя тут не справятся?
   Присела на скамейку. Чуть посидела, ревниво поглядела на мое неумение копать землю, с трудом, видимо, сдержалась, чтобы не сделать замечание. Опять куда-то быстро засеменила.
   Ближе к вечеру и мы с Павлом вышли на деревню. Бабка Настя ничего для меня не нашла, самим к кому-то идти было бесполезно.
   - Вот видишь домишко, - сказал Павел, пока­зывая на большой пятистенок. - В прошлом году за семьсот рублей продали. Опоздал ты на год-два. Сейчас, вишь, все голода боятся, дороговиз­на. Даже в таких, в далеко от дороги деревнях, и то все скупили. Здесь почти вся улица продана. И этот дом, и вон тот на краю, и на другой стороне.
   - И везде теперь дачники?
   - Дачники, скупили все по дешевке.
   Стояли мы посередь улицы, озирались.
   - Павел, может, и целую страну можно так вот, сначала разорить, довести до нищеты, а потом скупить за бесценок?
   Павел, кажется, тоже ясно представил себе, что его родная деревня наполнилась чужими людьми, которые заявились не то хозяевами, не то гостями - не понять. Но не ради этой земли пришли они сюда, вернее, как раз ради нее, взять от нее поболее и утащить в город. Я вдруг по­чувствовал себя каким-то наглым вором, забрав­шимся в дом нищего.
   - Пошли, Павел, на мосток, постоим.
   Деревня, поля вокруг, дальний лес - вес было в свете закатного солнца, местами в глубокой тени. Тишина, воздух попрохладнел, весенне чист. Отлегла от сердца угрюма, успокоилась душа. Долго стояли, смотрели, дышали. Павел рассказал, как он в этой речки в детстве рыбу ловил. Большой была река, полной.
   Вернулись мы в избу и попали к столу - к жареной картошке и чаю. С детства люблю жареную картошку, чуть подсоленную, где мягкую, где с хрустящей корочкой, и сладкий крепкий горячий чай.
   Опять бабушка хлопотали вокруг нас. Затем­нело. И только тут заметил я, что в комнате нет ни радио, ни телевизора, ни вообще электрической проводки. Бабушка зажгла керосиновую лампу.
   - Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам.
   Перекрестилась на иконы. Да она и вообще все делала с именем Бога, с Крестным Знаменем.
   Поставила лампу на комод.
   - Бабушка Настя, а почему без света-то?
   - А почто он мне? Я и за день наработаюсь, с солнышком встану. А вечером помолиться мне и лампы достает. Это ж все захотели переиначить. Буквы наши убрали. Как же без и с точкой. Это ж Иисус Христос. А как без твердого знака? Вот и нет твердости в жизни.
   Чудный свет фитилька вспомнил я из далеко детства, когда у нас тоже был свой дом, в городе, но все-таки не казенная хрущевка, а свой дом, мы, молодые мои папа и мама, и я, любимый их маленький сын, чаевничали при лампе, когда, почему-то часто, отключали электричество Свет золотисто колыхался на большой иконе, что строгим ликом Бога смотрела на меня. А если б в каждое мгновение жизни ощущать на себе этот взгляд? Это вынести бы разве свои грехи, не раскаяться, не убояться?
   Мы допивали чай, а бабушка сидела чуть поодаль на диванчике, подперев голову ладош­кой, и будто сама себе вспоминали.
   - Почто, спрашивают, в колхозе не работа­ешь? А как там работать, ежели там в праздники заставляют работать? Все переворотили, пяти­дневку выдумали, только чтобы наше течение жизни сломить. А почто, спрашивают, детей в школу не отдаешь? А как отдавать, ежели там Закону Божьему не учат? Так и отступились от меня, долго не беспокоили. Потом вызвали в их контору, добиралась к ним, только заявилась - сразу бумагу несут, уж сколько-то до суда. Гляжу, а матушка ты моя, а чего только там не написано. Давайте, говорю, ко мне этого писателя. Смотрю, скоро катится по лестнице, колобок такой. Ты чего, говорю, написал-то? Разве такое мы с тобой гово­рили? А он улыбается, добрый сам-то дяденька. Так если я, говорит, напишу, что ты говорила, так за что тебя судить? Ну... тогда понятно. Тогда спасибо, спаси тебя Бог, что пришел, не побрез­говал. Десять лет мне дали. Вот так. Но нет, не отреклись от Бога, ребятки. А вот мы помрем, так кто же за нас молиться-то будет?
   Она сидела здесь, в деревенской избе, в темноте, у лампы, под иконами, и горевала за нас, молодых, здоровых, счастливых семьями, достат­ком, городскими благами.
   Мне стало страшно. И впервые, может быть, за всю жизнь подумалось так - в тоне этой женщины: ну, правда, умрут эти старушки, как же мы-то жить будем? В пустоте. Или завтра нам скорее еще какой-нибудь "изм" придумают, чтобы мы вели себя смирно? И другое подумалось: а кто же этих старушек, бабушек наших, матерей, отцов вспомянет молитвой? Кто же за них, живых и усопших, помолится, попросит заступничества у святых, милости у Бога?
   Постелила нам бабка Настя в клети. Я оказал­ся на железной кровати с никелированными ши­шечками по краям, да под старым стеганым одея­лом. И опять был мне знак из детства - напоми­нание: в детстве на такой сетке прыгали тайком от отца с матерью да засыпали под таким одеялом, наслушавшись сказок.
   - Павел, а как же она одна?
   - А что с ней сделаешь? Не хочет в город. Комнату ей отдельную выделяем - ни в какую. Видел, какая она у нас. Там, в тюрьме, их собра­лось таких несколько бабок, да молодые тогда были, а на воротах лозунг, чтобы они свою вину перед родиной исправляли трудом. Они подума­ли, подумали да и не пошли на повинность. Какая ж их вина перед родиной? Никакой их вины нет. Так все в карцере сидели да Богу молились. Она говорит, что всегда были готовы к смерти. Пост, а им скоромное подают. Какое уж там в лагере ско­ромное. Нет, говорят, не будем. Их опять до рубах раздели - и в холодную, мокрую камеру. Чуть все не померли, лежат, молитвы шепчут. Так в лагере, в те то времена, принудили подавать им постное.
   - А почему без света все-таки? Это уж что-то совсем...
   - Не понял? Ничего не надо ей от этой власти. Вот и все. Давай спать, завтра рано домой ехать.
   Павел пошевельнулся с боку на бок, прино­равливаясь к дивану, и, слышу по дыханию, скоро заснул.
   Я тоже медленно засыпал, дивясь и радуясь душевному покою, сквозь который моя городская жизнь с ее книгами, газетами, дискуссиями, альтернативами, перестройками, презентация­ми... всей этой чертовщиной, что постоянно куда-то тянет, вовлекает, заставляет с кем-то бороться, кого-то спасать... Все это было где-то далеко, в другой жизни, и вообще, выдуманное кем-то, злым.
   Проснулся я с легким сердцем, чего со мной давно не было. И увидел картину, на которой было раннее утро, еще чуть с дымкой, только-только засеребрилось облачко в первых лучах. В глубине картины - изба с молодой березкой, и от той березки через улицу по зеленому травяному коврику шла ко мне бабка Настя с банкой густо-белого молока в руках, так прямо ликом наплыва­ли... Видит, что я не сплю, улыбается приветливо.
   Я тоже блаженно улыбаюсь и засыпаю вновь, а где-то, может быть, в глубине всей моей жизни или в глубине только что причудившегося сна зву­чит мой же голос, но так, будто я стою перед кем-то на коленях и шучу:
   - Только ведь твоими молитвами и живы, ба­бушка.
   И это новое знание так огромно и важно для меня, что звучит оно во всю оставшуюся жизнь.
   ...твоими молитвами...
  
  
   18 августа 1990
  
   (Вп.: Православная Русь. Церковно-общественный орган Orthodox Russia. 1990. N 20. P. 1-3.)
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"