Отгремели июльские грозы, чернокорая вишня, несмотря на экономический кризис, дала сладкий урожай, а салатовая листва на деревьях потемнела и покрылась пылью. Лето 1996 года подходило к концу, и в большом южном городе началась пора отпусков. Солнце светило уже не так знойно, но ещё припекало, так что не уехавшие на море жители прятались в зелёных насаждениях под кронами платанов и акаций.
Городской парк был забит счастливыми парочками, целующимися на скамейках и под каждым столбом. Повсюду мелькали мамки с колясками, а рядом не спеша прогуливались пенсионеры, благодаря теплу и солнцу переставшие говорить о болячках. Даже бомж, собиравший бутылки, прекрасно вписывался в окружение и создавал ощущение не то чтобы совершенства, но завершённости пейзажа.
Только невесть откуда взявшийся парень в армейских берцах и прихрамывающий на правую ногу, выглядел пришельцем из другого мира. Вроде и одет был обыденно, и внешность не примечательная, но походка у него была какая-то странная, будто он по кладбищу прогуливался, а не по парку, и на людей смотрел, как на памятники. Так и хотелось спросить, какого чёрта его сюда занесло?
- Раковый больной? - вопросительно прощебетал соловей, глянув на парня, и перепрыгнул с ветки на ветку.
- Не мели ерунду! - стуком по коре ответил дятел. - Цветом кожи не подходит. Видать, чернобылец.
- Сам ты чернобылец! - завопил соловей. - Молодой он слишком для ликвидатора...
- Чего это вы к нему придрались? - вмешалась белка, высунув мордочку из дупла. Прищурившись, она посмотрела на парня и сказала: - Знаю я его, разгильдяя, он на Калиновой в двух кварталах отсюда живёт. Раньше здесь часто с дружками гулял, а в последние годы пропал куда-то...
Неожиданно белка заметила машину-поливалку, мощной струёй сбивающую пыль с дороги, и прокричала:
- Эй, народ! Кого жажда замучила? Воду дали!
Максим Щукин, принятый дятлом за ликвидатора аварии на ЧАЭС, наблюдал за стайкой птиц, слетающейся посёрбать воду из собравшейся лужицы. Чёрная надпись на баке поливалки "Горожанам - чистый город!" перекрутилась в голове и стала похожей на лозунг времён гражданской войны "Бей барона Врангеля!", популярный на тачанках красных.
"Какое всё пыльное и замершее вокруг, - думал он, выходя из парка на широкий проспект. - Мой родной город ничуть не изменился. Разве что иномарок прибавилось... Что ж, здравствуй, родина!" Когда Максим переходил пешеходный переход, дорогу перегородила старенькая Мазда с грустной и необыкновенно красивой девушкой на заднем сиденье. Они встретились взглядами, и пока машинам горел красный свет, как заколдованные, смотрели друг на друга. Потом Мазда уехала. Вот и всё! Возможно, они были теми людьми, которые ищут друг друга всю жизнь, а может быть, у неё был парень, и она смотрела на него только от скуки. Может быть, всё может быть... "В общем, не судьба!" - решил Максим и пошёл дальше.
Он долго рассматривал серые лица прохожих, в надежде встретить кого-то знакомого, но внимание привлекла только кампания длинноволосых панков, несущих по улице орущий магнитофон, а на другой стороне проспекта ещё и кучка сектантов, столпившихся вокруг пронырливого проповедника.
Группа панков состояла из подростков лет семнадцати, готовых убить любого за своих кумиров. С белыми черепами на рюкзаках и обвешанные символикой, они были ужасно похожи на сектантов с горящими от фанатизма глазами. Большинство прохожих, и Максим в том числе, с опаской и явным презрением смотрели на этих несчастных людей, потерявших веру в себя.
Оставив вопли молодёжи позади, он вышел к широкой площадке с гранитными плитами и вечным огнём. Тут находилась могила неизвестного солдата и главный памятник города, вокруг которого 9 мая маршировали солдаты и возлагал венки городской мэр с губернатором. "Здесь раньше вставала земля на дыбы, а нынче - гранитные плиты..." - вспомнились слова Высоцкого, и вместе с ними исчез мир в зелёных летних красках, и неприятно засосало в пробитой осколком ноге.
"Когда ранило, страха не было совсем, - вспоминал Максим. - Только пекло в ноге и звенело в ушах, а ещё какой-то звериный инстинкт заставлял прижиматься к земле. За двадцать минут, что прошли с начала боя, нашу площадку разворотили гранатами вдоль и поперёк.
- Ты - на подаче! Все остальные - бейте ленты! - командир расчёта орал приказы, срывая голосовые связки, но до меня его голос доносился, как далёкое эхо.
Штанина насквозь пропиталась кровью и под ногой по земле расползалось тёмное кровавое пятно. Голова начинала кружиться, и впервые с момента начала боя я представил, что могу умереть. Погибнуть в непонятной войне за чужую и безразличную мне республику.
Где-то впереди, под шквальным огнём, наши ребята трещали автоматами, и столько их полегло, что медики не успевали уносить с поля боя. На меня у них рук не хватило, а может попросту не заметили, и я продолжал лежать, истекая кровью..."
Газовое пламя беззвучно играло и переливалось над могилой неизвестного солдата. И какой героической смертью бы не погиб Максим Щукин в Чечне, его никогда не хоронили бы с теми почестями, с какими провожали героев Великой Отечественной.
Здесь, рядом с вечным огнём, все обожествлённые кумиры современной молодёжи стирались и таяли в бессмыслице. Их песни про жизнь были пустым звуком для тех, кто так и не вернулся из ада войны.
"Ты помнишь, какими бесконечно далёкими казались мечты о возвращении домой? - сам себя спрашивал Максим. При этом он странно улыбался, как улыбаются очень старые люди, когда вспоминают молодые годы. - После всей уведенной крови, когда погибали товарищи, с которыми только что говорили о пиве и бабах, нормальная жизнь после увольнения казалась невозможной... Я мечтал, что если останусь после всего этого живым, то уеду в тихое село где-нибудь на Алтае, и буду мирно доживать свой век среди чистой природы и горного воздуха. Просто пасти овец, ходить по зелёным склонам... Какой же красивой казалась трава, когда меня, раненого, везли в госпиталь. И уже не нужен был ни дом, ни Алтай, а хотелось просто когда-нибудь ещё разок увидеть эти деревья и сочную травку".
Максим долго лежал в госпитале. Сначала совсем не ходил, потом понемногу начал осваивать костыли. Ему нравилось медленно прохаживаться по зелёным аллеям и часами сидеть на скамейках, болтая с другими больными. Впоследствии три месяца, проведённые в госпитале, казались ему самыми счастливыми в жизни. Он вернулся к своей роте за неделю до увольнения, и в боях больше не участвовал.
Максиму до сих пор часто вспоминаются слова бывшего замполита капитана Зорина, когда он в последний раз построил ребят:
- Никто из вас не забудет, через что вы прошли. Гордитесь этим! Самые значительные события в вашей жизни уже позади, они остаются здесь. На гражданке вас не поймут. Всё, что будет потом - ничто в сравнении с тем, что вы видели. И всегда помните: выше нас - только солнце!