Я сижу на табуретке, в нашей с Борисом комнате, в закутке, и пишу письмо Генеральному Прокурору (копия - Министру Внутренних дел, копия - Министру Обороны). Я пишу: "Уважаемый господин Генеральный Прокурор!"
Это ему, кажется, четвертое письмо, а может уже и пятое - одно точно было на прошлой неделе и сколько-то еще раньше, я теперь, конечно, не помню, о чем. Их так много, что про написанные я сразу забываю.
"..прокурор! Считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что рано утром 14 октября незаконные вооруженные формирования, нелегально переправившиеся на территорию России, совершат попытку штурма города..." - тут я оставлю пустое место и название потом впишу, когда Борис карту посмотрит, а пока я пишу дальше: "...со взятием в качестве заложников учащихся и педагогов городской школы. Убедительно прошу Вас принять превентивные меры и не допустить террористического акта..." - я осторожно оглядываюсь - не слишком ли близко мамочка подошла, вдруг посмотрит, что я пишу... знаю, что не посмотрит, но на всякий случай закрываюсь учебником... Нет, прошла мимо, на кухню. Злая - сигареты искала, не нашла. Убираю учебник, пишу дальше: "...не имею возможности в силу понятных обстоятельств назвать Вам свое имя, однако изложенная информация получена мной из близких к руководству террористов источников..."
Убираю в конверт, прячу в портфель, между тетрадок. Все адреса - только утром: вдруг мамочка снова кинет в папу моим портфелем. А я тогда скажу: поздравления одноклассникам.
Борис (ближе к середине стола, совсем впритык со мной) три раза чихает. Я три раза говорю ему "будь здоров!", но не поворачиваюсь. Он старается, он пишет палочки: прямые и с наклоном, как ему задали на дом. Напишет и покажет мамочке. Руки и губы у него в чернилах.
Слишком много подробностей - это только хуже. Если я напишу Прокурору, как все будет, и сколько учеников может погибнуть, то его помощники (секретариат) прочтут, мне не поверят и письмо Прокурору не отдадут. Раньше, когда мне было девять лет, и десять, я еще не умела писать правильно, и они не отдавали мои письма, и не разговаривали со мной по телефону. Теперь мне одиннадцать, и я научилась все делать правильно. Послезавтра Прокурор приедет (с совещания), ему сразу принесут папку писем (корреспонденции), и он откроет папку и возьмет мое письмо, открытое и приделанное к конверту специальной прокурорской скрепкой, и прочтет его. И поверит.
Беру еще один лист. Тороплюсь, потому что папочка придет сегодня рано, совсем скоро. А мне ведь еще два письма - одно простое, начальнику Семенову, на стройку возле станции, а второе - на английском. Это письмо я отправлю заранее, в особенном конверте. Важно узнать - куда, и все это нужно успеть до девяти, в девять - "Новости" по телевизору, а еще я должна вычистить форму Бориса, его толкнул мальчишка на перемене, а полы там натирают чем-то желтым, я попробую водой. А мамочка будет злая сегодня.
Я говорю: Борис. Посмотри - что мамочка делает? Он слезает и идет смотреть. Несет мамочке свои палочки.
Приходит обратно. Сказала - переписать. Сидит курит и плачет. Телевизор на всю громкость, как всегда. А сейчас папочка придет.
Борис качается на своем стуле взад-вперед. Когда-нибудь он так свалится. Переписывает палочки и раскрывает атлас под столом. В общем-то он давно умеет читать и писать: он должен помогать мне, одна я не справлюсь. Но мамочка и папа об этом не догадываются, потому что он каждый день пишет помногу рядов палочек, как маленький. Мамочка находит кривую и говорит: переписать. А моих тетрадок не смотрят, но всегда проверяют дневник, и для этого я отличница.
И я слышу, как папа пришел. И Борис слышит, и мы выбираемся из своего угла и бежим в коридор. Мы не должны раздражать мамочку и папу, если я хочу смотреть телевизор, и Борис очень приветливый, он бежит к ним, улыбается, а сам внимательно смотрит папочке в лицо и еще - в руки, чтобы угадать, как будет сегодня, и приставать ему к папочке или лучше притвориться, как будто мы исчезли.
Только я уже все поняла. Они все еще в коридоре, а я уже на моем месте, за столом, и пишу, пишу, потому что времени будет мало. Та штука, которая через несколько дней упадет с железных крюков и раздавит троих строителей - как она называется? Подвеска? Я вижу, как она высоко висит. Я пишу: "Уважаемый господин Семенов! Считаю необходимым предупредить Вас..."
Теперь мамочка уже, конечно, тоже все поняла. Она еще тихо сначала говорит: "Ну, и до каких пор все это будет продолжаться?"
Папочка ей ничего не отвечает. Тогда мамочка спрашивает погромче:
- Может быть, я не к тебе обращаюсь?
А папочка опять молчит.
"...о неудовлетворительном состоянии креплений..." - я мучаюсь и, как Борис, кусаю кончик ручки.
- Ну что, я не тебя спросила?.. Ты не слышишь?!
Борис, наклонив стул на две ножки, заглядывает в мой листок. Он меня жалеет, видит, что у меня не выходит, и молчит, чтобы не мешать.
"...креплений..."
Мамочка кричит: - Что, опять завтра?! А жрать ты хочешь когда - тоже завтра? Или сегодня?! А детей своих ты завтра кормить будешь?! Что ты молчишь!..
Я зажимаю уши руками. Есть совсем не хочу. Хочу знать это слово, это такое... такая...
- Платформа, - тихо-тихо говорит Борис, но я не слышу, потому что я же зажала уши руками. Тогда он берет одну мою руку и тянет. Я трясу рукой и хочу сказать "отстань", но говорю только "о...", потому что он раньше, так обиженно, говорит мне в ухо:
- Ну платформа же! Пиши.
Повезло! Я улыбаюсь Борису, и я глажу его по голове, он очень гордый и довольный. Теперь все совсем легко, я пишу "...платформы на главном участке вверенной Вам стройки..." Думаю о стройке, и такая "платформа" там только одна, он поймет. Дальше: "рекомендую немедленно усилить контроль за соблюдением безопасности и принять необходимые меры по устранению неисправности креплений по избежание несчастного случая. С уважением..."
- ...отсюда убраться! Ты так не считаешь?!
Папочкин голос: - У нас в стране демократия. Кто чего хочет, то и считает.
Теперь мамочка что-то говорит тихо, а папа в ответ громко:
- Отстань, я тебя предупредил!
Письмо - в конверт. И сразу следующее...
Щелчок, тишина. Мамочка выключила телевизор. Назло, чтобы папочка не смотрел. Но папочка сейчас назло опять включит.
Дело в том, что мне очень важно смотреть "Новости", хотя бы один раз в день, хотя бы вечером. Потому что я очень много знаю, но не всегда все понимаю. Или я вдруг знаю, что что-нибудь случится, но не знаю, где это. Читаю газеты, но выходит не очень хорошо: мне ведь надо видеть, а не читать. Газеты лучше может Борис. Хотя обычно мы с ним знаем одно и то же.
Тут мамочка говорит: - Посиди, посиди еще!.. Куда ж это ты?..
- Людмила...
Опять Борис! Только не гордый и не довольный... Расстроенный.
- Людмила, нету...
- Надо говорить "нет", - поправляю я... и тут пугаюсь, потому что тут понимаю: он этого места в карте не увидел, так бывает. И еще тут понимаю, что если завтра утром не отправлю письмо, то оно же не успеет. Не успеет!..
- Дай! - но только знаю уже, что глупо мне смотреть после Бориса.
И мы сидим и молча смотрим друг на друга. И я вижу только это: странный голубой, а может, синий поезд, такой странный поезд, мчащийся быстро-быстро по блестящим рельсам, под ярким солнцем, и целая толпа его встречает, но это дальше, где-то впереди, с флажками, улыбаются, а тут только поезд, коротенькие деревца мелькают за окном, быстро-быстро, еще ближе флажки, еще быстрей, вперед и немного под уклон, ветер свистит, сверкают рельсы, вперед - и вдруг... - резкий короткий звук, рельсы, колеса... рельсы...
Теперь нет поезда, нет рельсов. Есть дым, крики, стоны, огонь, и много, очень много плохого в стороне, где раньше были деревья. Что-то шевелится там, в этой куче, но я не хочу смотреть, мне страшно, и я изо всех сил мотаю головой, но все равно вижу...
Вот Борис... Глаза у него уже прозрачные, а губы дрожат - сейчас заплачет... Слезы стекают, а Борис улыбается. И говорит:
- Людмила, не бойся. Сегодня же в "Новостях" покажут, вот увидишь. Помоешь мне штаны?
Сейчас я ему готова что угодно сделать. Потому что он в таких вещах не ошибается. И я сразу же пишу по-английски: "Дорогой мистер..." Какой Борис молодец!
- ...Отстань, я тебе сказал! - и мамочка с папочкой заходят в нашу комнату. Я хочу толкнуть Бориса, но он уже, оказывается, рядом с ними. Мамочка не успевает перестать кричать и кричит на Бориса: - Что?!
- Мама, - очень вежливо говорит Борис и смотрит, - мама, я все. Можно "Спокойной ночи"?
Мамочка сразу поворачивается к папе: - А спроси папу. Папочка, можно твой сын телевизор посмотрит? Или как?
Папочка ничего не говорит. Ищет сигареты. А я уже, конечно, затолкала лист под учебник, чтобы они не видели, как я пишу по-английски.
- Пожалуйста... - пристает Борис как маленький, очень похоже. - Можно, а?
Это он специально. После "Спокойной ночи" сразу начнутся "Новости", и главное - чтобы они не выключили телевизор.
Тогда мамочка хватает тетрадку Бориса и показывает папочке, а он думает, что мамочка хочет на него замахнуться этой тетрадкой, и он вырывает ее у мамочки, и тетрадка мнется и отрывается от обложки.
- Что ты сделал?! - кричит мамочка. - Урод!
Он держит в руке тетрадку, она - обложку, никто не смотрит на Бориса.
- Я тебе сказал - оставь меня в покое! - Папочка хочет уйти, а мама ему кричит: - Он весь день эти закорючки рисовал, ты понимаешь?! Пока ты шлялся!..
- Ее склеить можно, - громко говорит Борис, чтобы они не догадались, как ему легко писать палочки. - Людка склеит.
Я беру борисовы штаны и жду, когда можно выйти в ванну. Папочка идет в коридор, а мамочка ему вслед говорит: - Ну и убирайся совсем. Хоть тебя кормить не придется.
Папочка останавливается и спрашивает: - Ты этого хочешь? Хорошо, - и идет собирать вещи. Мамочка идет за ним - швырять его вещи. А я иду на кухню и включаю там телевизор. Потом иду в ванну. Борис смотрит мультики, а я щеткой чищу его штаны от желтого. В комнате что-то падает, и мамочка кричит: - Да, да, и вот это забирай!
Наливаю Борису молока из порошка. Он смотрит по телевизору "Спокойной ночи!" и смеется, но он, конечно, тоже знает про синий поезд. Хорошо бы папочка собирал помедленнее свои вещи, тогда мы успеем...
А мне всегда обидно, что я так мало успеваю. Могла бы больше. Кроме тех вещей, которые я знаю, есть еще другие, которые я знаю не очень хорошо, или не уверена, или вижу, но не понимаю. Но даже с теми, которые знаю совсем, еле-еле успеваю. Мне нужно немножко специальных вещей: нужны большие книги, карты... Очень нужен большой словарь, в котором будут все непонятные слова, и все газеты для Бориса, и, конечно, чтобы не мешали смотреть телевизор. Деньги на завтраки мы в школу не отдали, но их все равно хватило только на конверты и марки, ну и на газеты, и еще один раз, когда в шахте скопился газ, мы с Борисом посылали телеграмму... Еще я много думаю про войны. Мне ведь не нравится, когда умирает столько людей. Если бы я была раньше - смогла бы я сделать так, чтобы не взорвалась та бомба в Хиросиме?
Мультики кончились. Я уже волнуюсь, мне нужно не отвлекаться, а мама с папочкой злятся в той комнате, а вдруг придут сюда?..
"Добрый вечер, - говорит диктор. - Сегодня..."
Я слушаю все: про Парламент, про войну, про еще одну войну. Но не очень отвлекаюсь, просто жду.
Что-то очень знакомое было вот сейчас. Я никогда раньше не видела этого места: дым какой-то, из труб. Завод, наверно. Что-то случится там, нет, не здесь, а рядом, где сейчас не показывают, я вижу... я уже точно знаю... Но это будет потом, а пока...
- ...Что, - спрашивает мамочка, - сюда поискать пришел? Тут ничего твоего нет.
Папочка наливает чашку воды из-под крана и хочет пить.
"А теперь - к международным событиям..." - говорит диктор.
- Или телевизор пришел посмотреть? - спрашивает мамочка. - А может - поискать, что у собственных детей унести забыл?
И тут мамочка выключает телевизор. Я даже сразу не понимаю, куда вдруг голос диктора делся, и все-все...
Папочка размахивается и швыряет чашку, не в мамочку, конечно, а об пол, и мамочка сразу кричит: Прекрати! - и чашка разбивается, осколки летят, вода вся разливается и течет, мамочка кричит: "Скотина!", а я вижу только: рельсы, флажки, солнце, рельсы, поезд синего цвета, колеса... Рельсы! Я смотрю на Бориса, вижу рельсы, а он понимает меня. Он упирается рукой в край стола, а спиной - в спинку стула и начинает тихонько наклонять этот стул, и стул едет понемножку, по мокрому полу, назад, назад...
- Подонок, - говорит мамочка. - Уже этим ты меня не напугаешь, напугал уже.
- Заткнись, - говорит папочка. - Все уже, хватит, - и шагает вперед.
- Отойди от меня! - кричит мамочка.
Тогда раздается страшный грохот - это стул упал, и Борис упал тоже. Мамочка и папа смотрят и видят: Борис сидит возле стула, где осколки от чашки, тянет руки, и на ладошке у него - кровь.
- Мама, - хнычет Борис, - я упал... у меня кровь, ой...
Мамочка бежит к Борису, через кухню, папочка тоже, но мамочка раньше. - Рука! - кричит мамочка. - И вот, смотри, нога еще! Бинт быстро неси, зеленку!
Папочка бегом бежит в комнату. У Бориса повыше коленки вся нога в крови.
- Не плачь, маленький, - успокаивает мамочка Бориса и на руках тащит его в ванну. - Сейчас все пройдет, сейчас папа бинтик принесет... Да скорей же, умер ты там, что ли?!
Папочка прибегает, с йодом, с бинтами, с целой пачкой ваты, и теперь они все в ванной, только Борис громко хнычет, а они оба его успокаивают.
И я бегом включаю "Новости".
"...Снова обострилось положение в Боснии... - рассказывает диктор. - Совет Безопасности ООН..."
Тогда я думаю: неужели пропустила? И что теперь будет? - будет поезд, опять этот крик, грохот в ушах, стон, и все это можно было изменить, я ведь все это знаю, никто не знает, а я знаю, только я не знаю - где?! - и уже не узнаю, уже не успею, никогда, и все это из-за... (...ну вот, молодец, давай ладошку теперь...) а мои ладони, я вижу, неспециально сжимаются в кулаки.
"...свяжет новая железнодорожная линия. Строительство уже практически завершено, но только через десять дней по новому маршруту проследует первый сверхскоростной состав. О своем намерении принять участие в торжественной церемонии открытия заявили..."
"...хочу предупредить вас о неисправном состоянии рельсов на участке между 170 и 171 километром по маршруту следования состава. Своевременное выявление и устранение неисправности не позволит трагическому происшествию омрачить радость от ввода в действие новой линии... мои заверения в искреннем уважении..."
Я перевожу это на английский и убираю в конверт. Я и не буду думать больше про синий поезд. Потому что он придет, как они и хотели, минута в минуту. И ничего с ним не случится, теперь.
- Все? Получилось? - спрашивает Борис. Он сидит в кровати, нога завязана, на руке - пластырь. Ждет, когда похвалю, и я, конечно, его похвалю.
- Страшно было?
Он скромно так улыбается и говорит: - Страшно, когда стеклом коленку корябал. Я нечаянно мимо упал, тогда я его скорее взял, зажмурился только, и... рраз! Тогда страшно. А руку я нечаянно.
- Ничего, - говорю я, - до свадьбы заживет. А ты молодец, настоящий герой.
И Борис, гордый, довольный, лезет под одеяло. Его то и дело надо хвалить, ему очень нравится, и я всегда его хвалю.
Они приходят пожелать нам спокойной ночи и садятся на кровать Бориса. Мамочка целует его в лоб. - Ну ничего, - говорит, - до свадьбы заживет. А сколько раз мамочка говорила - не качайся на стуле!..
- Кавалеристом будет, - немножко смущенно говорит папочка. Смущенно - это потому, что знает, что виноват: это ведь он чашку разбил, - и тоже целует Бориса в лоб.
- Если до субботы двоек не наполучаете, придумаем что-нибудь, - обещает папа. - Может, в цирк всей семьей, а? Договорились?
И подходят ко мне, пожелать что-нибудь на ночь. Мамочка наклоняется ко мне, и я думаю, как люблю их обоих, и мамочку, и папу, они добрые, и иногда я просыпаюсь ночью и долго-долго не сплю, потому что я знаю, что пройдет еще только год, а потом мамочка поругается с папой и пойдет в ларек за сигаретами, она будет плакать и думать, что скажет ему, когда вернется, а не будет смотреть на дорогу и на красный свет, а потом будет уже поздно, она будет уже лежать на дороге, а лицо у нее будет все в слезах. А папочка туда побежит, побежит...
Папочка улыбается и ничего не знает об этом, а мамочка целует меня и говорит:
- Хороших снов тебе, Людмила.
А я обнимаю ее за шею и держу очень долго, так даже долго, что надо уже отпустить, потому что иначе...
Но всюду ведь так много всех этих пожаров, крушений, взрывов, и поездов, и самолетов, столько людей, которым нужна будет помощь, и я должна знать о них, ведь только я могу их спасти, больше никто, но для этого мне нужно чуть-чуть побольше времени, я должна успевать, и совсем немножко разных вещей, и еще для этого мне очень нужно всегда смотреть "Новости", ну хотя бы один раз в день вечером, хотя бы один раз... чтоб никто! не выключал! телевизор!
Правда, очень нужно.
И я отпускаю мамочку и только отвечаю:
- Спокойной ночи, мама... папочка... - и улыбаюсь.
Мы никогда не говорили с Борисом про... это, хотя я знаю уже почти целую осень. Я не знаю, знает ли он, но мне кажется, что тоже знает, но никогда ничего не говорил мне, и я не говорю. Он доверяет мне, или еще просто не придумал, и поэтому молчит. Но ведь еще почти целый год, а через год Борис будет уже совсем взрослый и тоже придумает все правильно. Ведь он все понимает, и он мой брат, и он должен мне помогать.