Виртуозная игра на скрипке заставляла струны трепетать, наполняя зал музыкальными колебаниями, словно заполняя наэлектризованный воздух тончайшими ароматами волнительных эмоций счастья и тревоги, покоя и отчаянных исканий, готового через миг взорваться доселе невиданными эмоциями бурного восторга.
Слезы невольно катились из глаз, размывая все вокруг, наполняя зал, погруженный в полумрак, таинственной пеленой. Это были не пошлые слезы, которые оставляют гадкий осадок в душе. Это были слезы очищения.
В ее руках скрипка то визжала, то стонала, то издавала поистине чарующие звуки ни на что не похожие. Творение ее рук и, самой души, взывали к человечности, открывая зачерствелые ее стороны и сознания, так привыкшие мириться, уживаясь и приспосабливаясь к несправедливостям каменного мира железа и бетона.
Зал трепетал. Воздух дребезжал. Казалось можно протянуть руку и дотронуться до невидимых струн нашего мира. Познать его первозданность, сыграв на этих струнах свою судьбу, подобно талантливой особе на сцене.
Ее силуэт утопал в разноцветном тумане, причудливо меняющем форму и цвет. Сам образ казался миражом, среди моря темноты и пустоты. Но она была реальна, как оазис в пустыне. И этому было подтверждение - мурашки и холодок, пробегающий по рукам и спине.
Она восседала в центре пустой сцены, в пол-оборота, на высоком табурете. Шелк ее платья струился, обнимая ее стан, спадая свободными волнами к ее ногам. В разрезе бурлящего потока складок, в такт ритмичной игре музыкальной нимфы, обнажалась нога, словно айсберг среди волн океана, опирающаяся на перекладину табурета, а другая еле-еле доставала носочком до пола сцены.
Волосы были собраны в греческий узел с множеством выбивающихся прядок. Несмотря на фейерверк цвета, мне казалось, что ее волосы цвета полей зрелой пшеницы с шоколадными прядками.
Цвет глаз, из-за бездны зрителей впереди сидящих, попросту невозможно было разобрать, но данную задачу еще усложнял и тот факт, что ее глаза были скрыты повязкой белого шелка.
Она была похожа на ожившую статую Родена, виданную мной в детстве при изучении истории искусств. Она ожила сама и подарила миг новой жизни окаменелым сердцам обывателей.
И вот последний полет смычка, и, тишина...
Тишина вязкая, холодная, резко резонирующая с гармонией только что звучащего звука.
Она словно наползала, обволакивая своими тощими щупальцами, выталкивая эхо последних нот. Нот, заставивших твое сердце изменить свой ритм.
Жадно глотая последние звуки, зависшие в воздухе, разум просыпался от увлекших его грез.
Ты словно побывал в ином мире и вернулся назад.
Зал взорвался немыми аплодисментами. Да, именно, немыми.
Ни единый зритель не поднес руки для так ожидаемого хлопка.
Казалось это полным безумием после услышанной феерии звука гармонии самой жизни. Все сидели в онемении, не смея пошевелится, дабы не сорвать с себя полог музыкального волшебства.
Немой восторг так и кричал в тишине. Его можно было, чуть ли, не попробовать на вкус, настолько это было очевидно.
Проходит долгая минута, а за ней еще и еще.
Зритель сидит неподвижно. Он заворожен. В его глазах читается восхищение.
Девушка на сцене превратилась в каменное изваяние в недоумении от ожидания заслуженной похвалы.
Это был ее дебют. И потому как вся она напряглась, вытянувшись, словно струна на ее скрипке, была видна ее растерянность, сменяющаяся волнением и тревогой.
Из-за повязки, скрывающих ее глаза, она не могла оценить тот эффект и то состояние в которое она своей игрой ввергла весь зал.
Из-за угла сцены появляется фигура распорядителя концерта. Он спешит на помощь сконфуженной скрипачке.
И тут один за другим встает зритель: парень, в элегантном темно-сером костюме, а за ним дама в строгом платье цвета закатной зари, далее молодая пара, держась под руки.
Зал оживает редкими аплодисментами с каждым хлопком все, нарастая и нарастая, переходя в бурные овации. Как вода, следуя своему течению, набирает скорость и грохот, несясь к ниспадающему потоку водопада.
Зал аплодирует стоя.
Распорядитель помогает встать неизвестной скрипачке и что-то шепчет ей на ухо. Счастливая смущенная улыбка в ответ озаряет лицо девушки, поцелованной музой.
Она кланяется зрителю.
Со всех концов сцены восторженные поклонники спешат одарить ее цветами.
Не в силах уместить зрительскую благодарность в своих хрупких руках ей на помощь приходит все тот же распорядитель, ни на шаг, не покидающий юную особу. Находясь поодаль, он придерживает ее под локоть, давая тем самым понять, что он рядом.
Зал уже десять минут оглушен овациями и криками восхищения.
Восторг сменяется любопытством, и интригующий всех вопрос срывается с сотни губ:
- Имя! Имя! Имя! - скандирует толпа.
И тут зал замолкает в ожидании.
Скрипачка подносит руки для воздушного поцелуя.
Вздох срывается с уст зрителя.
Поднесся руки к сердцу, в поклоне склоняется перед ожидающим зрителем и покидает сцену все в той же компании распорядителя.
По рядам зала прокатывается волна возмущений, и тут же сменяется новыми порциями эмоций зрителя:
- Какая интрига!
- Браво!
- Великолепно!
Одинокий крик выбивается из толпы:
- Эвтерпа!
И все как один скандируют имя греческой музы, покровительницы поэзии и музыки.
Звон будильника.
Утро.
На часах шесть тридцать.
Бодрящий душ смывает остатки липкого сна.
Быстрая тридцатиминутная пробежка по парку позволяет вернуть чистый и трезвый взгляд.
И снова душ. Уже очищающий и бодрящий, позволят улыбке вновь заиграть на лице.
За теплой чашкой хрупкого фарфора, янтарно-терпкий чай приводит мысли в порядок, настраивает на рабочий лад. Впереди поход к психиатру (почти хобби уже как полгода), встреча со спонсорами и меценатом вечером, позвонить маме...
Последнее, пожалуй, наисложнейшая из всех поставленных задач, таящая в себе опасность на каждом шагу. Джунгли социального общения. Страшнее, чем придирчивые и корыстные спонсоры, жадно глотающие крошки твоих слов, словно стая голодных собак в переулке.
Ожидая назначенной встречи в кабинете Яна, рассматривала 'стену плача', как я ее окрестила про себя.
Ян предупредил об опоздании и попросил подождать его в кабинете.
Заботливая секретарь позаботилась о том, чтобы я не скучала, предоставив нескромную по размерам чашку чая на травах.
Утопая в расслабляющей музыке, читала благодарственные отзывы посетителей - обрывки маниакальных фраз, цитаты, просто теплые и для кого-то очень важные слова, погружалась в свои мысли, размышляя над историей жизней этих людей, оставивших о себе воспоминания на гладкой, как яйцо, стене цвета молока.
Калейдоскоп инициалов и дат внушал трепет и уважение.
По словам Яна, 'стена плача' служила своеобразным щитом между прошлым и будущим. Как символ, как знак для людей, готовых сделать шаг навстречу осознанному будущему без фобий, способных побороть свой страх 'жить'.
Как он сам утверждал: люди, выстраивают стену из своих страхов словно барьер, считая, что он способный защитить их от еще большей опасности - самой жизни. Но тем самым они отгораживают себя от возможности не только жить полной жизнью, принимая все ее стороны, но и лишают себя счастья чувствовать.
Ведь, вкушая все вкусы по отдельности, только тогда можно познать гармонию целостного аромата и создать нечто новое.
С этой проблемой столкнулась и я.
Только все мои фобии и страхи реализовывались в моих снах.
Сон для меня уже с год как превратился в кошмар.
Иногда, мне удавалось справиться с аморфными наваждениями, порой удачно, иногда на грани трагизма...
Все мои переживания, личностная трагедия воплощалась моим подсознанием, когда я отдавалась грезам во власть Морфея.
Мой взгляд упал на лежащую газету на журнальном столике возле кресла среди прочей корреспонденции.
Заголовок вещал: 'Муза сошла с Олимпа'. Уголки губ тронула самодовольная улыбка. Чего таить, тщеславие и гордость мне не чужды.
В статье речь шла о моем дебюте в национальном театре оперы и балета - главной сцены города.
Лейтмотивом статьи был вопрос касательно того кем же является эта таинственная и загадочная личность, скрывшая свое имя и лицо, заставившая испытать весь зал состояние эйфории и музыкального экстаза, и в итоге просто покинуть сцену неизвестной.
За этим занятием Ян меня и застал.
- Привет, Тати. Прости, пришлось задержаться. Смотрю, ты нашла, чем себя развлечь. - Легкий сарказм прозвучал в его голосе, видать заметил мое эмоциональное возбуждение. От нервной дрожи в пальцах, газета трепетала в моих руках.
- Угу. Доброго дня, Ян.
- Что интересного пишут? - полюбопытствовал человек, который заставлял меня чувствовать реальность и оставаться в ней.
- Да, так. Ничего особенного. Кто-то вчера оставил публику пребывать в неизвестности.
- Да, замечательный был концерт, - сразу отреагировал Ян.
Реакция девушки на мое замечание заставила насторожиться. Профессиональное чутье давало о себе знать. Девушку наполнили противоречивые чувства. Я осторожно задал вопрос, садясь в мягкое кресло напротив:
- Как твои дела? Опять кошмары?
- Да... - голос сразу дрогнул и потерял свой звон.
- Рассказывай.
- Хорошо. В этот раз мне приснился слон.
- Слон? Уже гораздо лучше. У нас прогресс. Этот образ из реальной жизни, который существует.
- Да, наверное, но этот сон был другим. Не таким как остальные.
Все помещение залито солнечным светом.
Блики играют на хрустале и фаянсе, венецианское стекло искрится радугой. Стеллажи с полу доверху наполнены стеклянной, чугунной, металлической и керамической посудой всевозможной формы и значения.
Тут красуются и бокалы искусной работы мастеров, словно эльфы и взаправду существуют. Имеет место и старорусский добротный самовар, как из детских сказок, расписанный красными маками и петухами.
Шум падающего чугуна, смешивается с дребезжанием разбивающегося стекла. Хрусталь пронзительным эхом отдается в ушах.
В посудной лавке слон!
На его белесую шкуру падают осколки посуды. Разбивая противоречивую истину о толстокожести слонов, его шкура покрывается мелкими кровоточащими порезами.
Ему больно и страшно.
Он ревет, подняв хобот вверх.
Паника всецело овладела животным, и он в попытках укрыться от падающей и ранящей его посуды, все больше и больше расшатывает стеллажи.
По своей натуре животное очень осторожно и аккуратно, но помещение слишком мало и только дает возможность маневрировать, вращаясь вокруг себя, раскачиваясь из стороны в сторону.
Чувство тревоги, вселенской потери наполнят, заполняя легкие, отравляя дыхание. Чувство чего-то безвозвратно утраченного настигает тебя. Словно смерть близкого, дорого человека.
Слезы струятся из глаз, выжигая, соленые дорожки.
Весь пол покрыт окровавленными осколками.
Слона больше нет.
Дева поддалась тоске. На меня смотрели холодные угли ее души.
Тати закончила свой рассказ и повисла неловкая тишина.
С профессиональной точки зрения я должен был тут же подхватить разговор, но человеческая сторона понимала насколько ранимая и впечатлительная особа напротив меня. Она в десятки или, даже, в сотню раз острее воспринимает реалии нашего мира.
Именно это было ее главной проблемой, а не кошмары, мучающие по ночам.
Я пытался найти способ побороть данное восприятие, но пичкать ее лекарствами не хотелось, превращая в человекоподобное существо - зомби.
Да, и еще на первом сеансе был оговорен вопрос препаратного лечения и категорически отметен как нежизнеспособный.
Как мне было известно, девушка была творческой личностью, но в какой именно сфере пожелала скрыть.
- С нашего последнего сеанса в твоей жизни были значимые события? - нарушил тишину наконец-то я.
- Как тебе вчерашний концерт? - тихим голосом ответила девушка, поставив своим вопросом в тупик.
- Ничего подобного я раньше не чувствовал - честно признался.
- И как тебе? Она талантлива?
Печаль, таившаяся в ее глазах еще пару минут назад, сменилась лучащимся любопытством и детским озорством.
- Она гениальна, - восторженно ответил я.
- А, как ты считаешь, Ян, то, что она сокрыла свое имя и лицо не свидетельствует о неуверенности или каких-либо психических расстройствах?
- Возможно, но я бы так не утверждал. Как по мне, это очень умный, интригующий ход. Зритель, а точнее, слушатель был предоставлен самому себе. Это как читать книгу или смотреть кино.
Она была книгой. Ее музыка обретала лицо и имя. Да, и трудно, представить, что подобная мелодия была рождена земным существом. Одно слово - муза, - улыбнулся я, увлекшись своим ответом. - А к чему такая смена темы?
- А ты бы хотел узнать автора скрипичного концерта? - тень смущения пробежала по точеному лицу.
- А, как же муза? Или 'читать книгу'? - поймала меня моя собеседница напротив.
- Ну, я же все-таки человек, хоть и психиатр, - таковым был ответ, переходящий в легкий смех.
- Ян, я с малых лет играю на скрипке, путешествуя с моим отцом. Он у меня возглавляет экспедиции волонтеров и постоянной команды по борьбе за права нашей Земли.
Я видела рождение слонят и фламинго. Мы с ним объездили половину земного шара. Я успела насладиться прекрасной флорой и фауной от джунглей да саванн и пустынь. Познать трагизм беспощадности течения жизни до рукотворных грехов человечества - выжженные джунгли, браконьерство, человеческая злоба.
Я познала в те времена восторг и сущую злобу.
Я стала ненавидеть людей.
Мне было тяжело находится в их обществе, с этим я к тебе и пришла.
Единственным моим утешением была скрипка. В ее струны я пыталась вложить не только свою душу, но и душу самой Земли. Отразить рождение жеребенка, похоронный ход слона на кладбище, озорство подрастающего молодняка гепардов, стремительный бег леопарда в погоне за жертвой. Ленивый и необузданный бег вод горного ручья. Щебет птиц. Шум грозы и цвет радуги.
В скрипке я смогла найти покой моему сердцу.
Вчера был мой дебют.
Меня папа уговорил. Он нашел мецената. В наше время, это практически нереально. Они устроили для меня это, представляешь?
Не скажу, что я была в восторге от самой идеи. Но меня убедили, что все средства мы пустим на новую экспедицию.
- Ты смогла сделать это! - недоуменный взгляд вопросительно воззрился на меня. Не такой реакции она ожидала на свое признание. - Ты смогла воплотить в своей музыке душу.
- Спасибо, - смущенная улыбка заиграла на ее губах. - До скорого, Ян, наше время закончилось.
Пребывая в некотором шоковом состоянии, я не успел предложить продлить наш сеанс, как юная муза умчалась вихрем вон.
Время до следующего сеанса тянулось очень долго. Моими мыслями завладела всецело юная скрипачка. Она меня покорила своим восприятием нашего мира.
В ее сердце умещались ненависть и злоба, переходящие в любовь и прощение.
Она для меня стала похожа на огонь жизни.
Я сидел, и с нетерпением ждал прихода своей пациентки, то и дело, поглядывая на часы. Мне не терпелось поговорить о ее сне про слона в посудной лавке.
- Доброго дня, Ян, - раздалось за моей спиной.
Я привстал с кресла, поприветствовав долгожданную особу.
На меня смотрели чувственные и глубокие глаза цвета шоколада или бренди, в зависимости от игры света и улыбки в них.
Когда же их посещала печаль, они становились темны как ночь без проблеска света в них, словно все звезды покинули небо. Ее небо.
Я, наконец-то, увидел цвет глаз музы.
- Чаю? - прервал взгляд я.
- Нет, спасибо, - звонко прозвучало в ответ.
- Отличное настроение?
- Да. Мне предложили контракт на полгода с туром по стране. Средств на экспедицию хватит и, возможно, я смогу открыть приют для животных. Мама, как всегда не одобряет, но я к этому привыкла.
- Здорово, - искренне обрадовался я. - Поздравляю. Аудиторию так и будешь держать в неведении?
- Пока, да.
- Я бы хотел поговорить о твоем сне про слона в посудной лавке. Он касается твоих отношений с матерью. Не возражаешь?
- Хорошо.
- Я, думаю, ты знаешь про аналогичное выражение? - Тати согласно кивнула. - Я решил применить к твоему сну нечто подобное и сразу понял, что тебя тревожит.
Слон, это своего рода символ. Можно сказать, что это близкий человек, который заставляет испытывать тебя некое неудобство, неуклюжесть, мнением его ты дорожишь, но он тебя не понимает, не слышит. Ты боишься не соответствовать его мнению. Ты не хочешь и боишься разочаровать его. Это же применимо и к социуму, который непосредственно контактирует с личностью в отдельности.
Это страх непризнания. Следствие твоего дебюта. Ответ твоего нежелания раскрывать свою тайну.
Люди, как в отдельности, так и в своей массе по природе неуклюжи, неосознанно грубы и жестоки. Такова защита нашего организма, реакция на стрессовые ситуации или требующие глубокого эмоционального возбуждения.
Социум, как слон в посудной лавке ведет себя с личностью. Он ее топчет под себя, грубо обращается с деликатными материями индивидуальности.
Хрустальная, фарфоровая посуда требует деликатного обращения, это словно тонкие материи человеческой индивидуальности которые можно с легкостью затоптать невежеством и грубостью.
А восприятие творческой личности более хрупко и ранимо в силу своей утонченности. Способности чувствовать глубину и трагизм нашего мира.