Аннотация: Сентиментальное повествование о лёгком алкогольном опьянении, полученном на Цветном бульваре в середине мая 2000 года. Повествование украшено тяжеловесными мировоззренческими конструкциями и вполне правдоподобными жизненными ситуациями.
Девчонки-второкурсницы нацепили на голову рыжеволосому увальню Андрюше венок из одуванчиков. Андрюша смотрит на них умильно и тупо, явно сконфуженный неожиданным переизбытком женского внимания. Зато он знает, что, поскольку пришла весна, можно временно отбросить в сторону некоторые свои наиболее излюбленные комплексы. И потому он смотрит до изнеможения на улыбки восемнадцатилетних издевательниц, светясь не то взглядом, не то рыжими волосами, не то весной, не то венком из одуванчиков. Он смеется. И я тоже улыбаюсь. Потому что я-то знаю: сколько цветов не вплетай, все равно рано или поздно придется вернуться к началу венка и замкнуть цепочку...
Но вот и девчонки разбежались, им пора на занятия, поэтому мы собираемся выпить по бутылке пива и, тем самым, убить хотя бы полчаса. Но вдвоем это довольно скучное занятие, особенно если второй - это Андрюша. Поэтому мы закуриваем, ожидая появления кого-нибудь из моих или его знакомых.
И дожидаемся.
Вот она, Дарья. Высокая, темноволосая красавица. Грация. Стиль. Шик. Полное осознание собственной незаурядности. Андрюша явно встречает ее впервые: делает несколько шагов назад, видимо, несколько ослепленный, и, наконец, садится на невысокий заборчик, ограждающий наш факультет. Мне смешно.
Разговор недолог.
- Как дела?
- Нормально.
- Что у тебя сейчас?
- Вроде семинар. Только не знаю, будет ли.
- Да ну его к черту! Пойдем, лучше на бульваре погуляем!
- Давай. Только я сначала уточню, что у меня там по расписанию.
Дарья лихо разворачивается, заходит на крыльцо и уже почти скрывается за дверью факультета, как Андрюша вдруг громко орет с расстояния шагов эдак семи:
- Леди! Вы - кто?
"...после этого!", - читается в его глазах, однако, взгляд этот перехватил только я, так как Дарья не обернулась и исчезла в здании.
- Ну и способы у тебя знакомиться с девушками, - сквозь смех отвечаю я.
- Способы как способы, - угрюмо отвечает Андрюша и вдруг погружается в масляную топь своего сознания, откуда нет выхода...
Венок из одуванчиков на рыжей башке делает его похожим на херувима. Вот только херувимы не пьют пива...
Мне всегда было очень странно разговаривать с ней, ибо я всегда знал ее мысли наперед, а она - мои.
Она считала, что жизнь - это миф, придуманный параноиками и пессимистами; и ей действительно нечего было терять, потому что будущее казалось ей фальшивым прогнозом из прекрасного настоящего. "Будущего нет, потому что оно еще просто не произошло", - говорил я и знал, что она думает точно так же. И мы были оптимистами. Потому что если для более впечатлительных людей будущее представлялось катастрофой, то для нас его просто не было вообще. А прошлое, если и было, то таким, что о нем лучше было вообще не думать. Что же оставалось? Только настоящее!
Я считал, что безразличие к "вечным" проблемам уменьшит мою личную зависимость. Так оно и вышло: став жить сиюминутным, я лишился таких комплексов и стереотипов как сентиментальность, жажда достижений и даже страх смерти (вернее, потери жизни), а такие понятия как любовь, ненависть, воля и, в особенности, свобода приобрели для меня совершенно иное, сиюминутное значение. "Каждое из наших якобы "вечных" чувств длится мгновение, но отвлеки от него свое внимание, и чувство тоже уйдет", - говорила она, и знала, что в этом я с ней спорить не буду. Мы были свободны и ничем не дорожили, а потому считали себя вправе ничего никому никогда не обещать.
Жизнь для нас расцветала всеми возможными красками и оттенками. Каждый день не мог быть похожим на предыдущий просто по определению. И мы шли по этой дороге уверенной походкой - каждый в свою сторону. Но зато кроме нас на этой дороге больше не было никого. "Стиль нашего существования заключается в непрекращающемся чрезвычайном происшествии", - говорил я и не слышал с ее стороны каких-либо возражений. Да, это было так. Мы никогда не знали заранее, какой крендель выкинет с нами бытие, но, по большому счету, были счастливы на этом свете.
Правда, иногда то "будущее", о котором нам все же время от времени напоминали, заставляло нас поступать так, как мы не могли или не хотели. Нас убеждали и уговаривали, что "экзистенциализм - это гуманизм", но оканчивалось это, как правило, настойчивой рекомендацией все-таки закончить как-нибудь институт, устроиться на какую-нибудь приличную работу, а так же возвращаться домой к одиннадцати вечера и трезвым. Тогда приходилось идти на временные уступки для того, чтобы следующим днем продолжить все заново. Поэтому, даже откатываясь на полшага назад, нам никогда не было обидно. И мы снова начинали плести венок из одуванчиков, каждый свой, больше всего надеясь на себя самих (в том, чтобы выжить) и на удачу (в том, чтоб потом об этом не пожалеть).
Нет, дорогие мои. Экзистенциализм - это антигуманизм!
Дарья приходит на бульвар слишком поздно: к этому времени мы с Андрюшей выпиваем уже по четыре бутылки пива, и потому состояние наше несколько неадекватно. Мы покупаем ей пива, а заодно и себе тоже. Теперь мы втроем. Правда, все в разном настроении и, особенно, состоянии. Дарья, самая трезвая из нас, молчит, время от времени лукаво поглядывая то на меня, то на Андрюшу. Я сижу на скамеечке рядом с ней и тоже молчу, но по другой причине: Андрюша, несколько уже невменяемый, ходит из стороны в сторону и, бешено жестикулируя, что-то увлеченно рассказывает о вечных проблемах бытия. Слушать его, как всегда, неинтересно, но приходится.
На фоне Андрюшиной речи хорошо слышно, как в церкви Рождества Богородицы звонят вечерню. Веселый колокольный звон довольно оригинально инкрустирован в заурядный автомобильный шум, заполняющий собой Рождественский бульвар и Неглинную улицу. И даже озлобление гудков заметно не так, как обычно: они ругаются уже словно по привычке и сами плохо ориентируются в своем существовании. Зато хорошо ориентируются в своем существовании местные алкоголики: если бы было иначе, думаю, весь Цветной бульвар рано или поздно был бы полностью завален пустыми пивными бутылками, а на деньги от их сдачи можно было бы достроить станцию метро "Трубная". Но этого не происходит: ведь алкоголику тоже нужна утеха.
С цирка на Цветном бульваре опять слышна бравурная музыка, но так как ветер дует с севера, кажется, что музыка звучит не в цирке, а в представительстве КПРФ через дорогу напротив. Впрочем, чем коммунисты не циркачи... Я улыбаюсь и тут же замечаю, что Дарья улыбается тоже. Скорее всего, мы опять подумали одно и то же, поэтому я улыбаюсь ей в ответ и снова пытаюсь сконцентрировать внимание на том, что говорит Андрюша.
Бесполезно. Я никогда не смогу отнестись серьезно к тому, что он считает смыслом жизни, а о меньшем он говорить не хочет. Но тут, к счастью, у нас с Дарьей почти одновременно заканчивается пиво, и мы идем возобновлять его запасы, попросив Андрюшу остаться на месте и проследить за нашими вещами.
Покупаю две бутылки пива Дарье и две себе - очень опрометчивый поступок, если учесть, сколько я уже выпил. Что поделать? Пусть завтра я еще не раз буду укорять сам себя за этот напрасный шаг, но сегодня мне все равно.
Даша подходит близко-близко, и я слегка обнимаю ее за плечи. Мы замедляем шаг, но не только поэтому: до Андрюши остается еще метров пятьдесят, и миновать их скорее почему-то не хочется. Потому, не считая необходимым что-либо говорить друг другу, мы проходим это расстояние тихо и не торопясь.
Андрюша продолжает свои философские рассуждения, как ни в чем не бывало. Правда, теперь он меньше ходит из стороны в сторону и чаще поглядывает на нас с Дарьей: не устали, ребята? Нет, не устали. Но когда я допью шестую бутылки пива, может быть, она полетит и в тебя, Андрюша.
Он вдруг останавливается на полуслове, беспомощно замолкает и испуганно смотрит куда-то в сторону. Венок из одуванчиков падает с его головы в песок.
- Я поехал.
- Зачем?
- Там узнаю, - отвечает Андрюша и снова погружается в свое сознание. Теперь его оттуда уже не вытащить.
Он поспешно хватает сумку и удаляется в сторону метро. Мы провожаем его взглядом, потом переводим глаза друг на друга. "Что с ним случилось?", - словно спрашивает меня она. У нее очень красивые глаза. Зачем спрашивать, Даша? Ведь ты, наверное, и так все знаешь и об Андрюше, и обо мне, и обо всем мире! Тебе не кажется, что это глупо общаться при помощи намеков? Впрочем, извини, Дашенька, я не имею права просить тебя о чем-либо - даже просить хотя бы изредка смотреть на меня ВОТ ТАК.
Я все понимаю. Мы ведь не очень-то нужны даже самим себе, потому вряд ли имеем право требовать что-то друг от друга. И мы бы, наверное, вовсе не общались друг с другом, боясь посягнуть на свою свободу, но у нас пока еще есть некоторые общие устремления, и потому конвергенция возможна... Меня передергивает.
- Лучше вспомни о венке... - говорит Даша и оборачивается ко мне.
Венок! Точно! Как же это Андрюша никому не нужен, если ему, именно ему сплели венок из одуванчиков?! Даша улыбается: она поняла, что до меня, наконец-то, все дошло. Но все ли? Судя по ее взгляду, не все!
Пора плести свой венок, и я придвигаюсь ближе. Пятая бутылка пива скатывается со скамейки и звонко разбивается об асфальт...
Потом я не буду ни о чем жалеть. Хотя, может, и вспомню о прошедшем с некоторой печалью: ведь оно не повторится, а завтрашний день не продолжит столь быстро закончившееся сегодня. Зато можно будет успокоиться и как-то жить дальше.
И тогда я снова приеду в институт и снова не пойду на занятия, но день будет уже другой, и мы с ним не узнаем друг друга в лицо. А о том, что произошло, будут напоминать разве что похмелье, пивная крышка в кармане и странный вкус на губах. И когда я встречу Андрюшу, как всегда курящего на крыльце стреляную сигарету, или может, если повезет, даже Дарью, мне придется снова знакомиться с ними, потому что я больше их не увижу такими, какими я их знал вчера. Но если я сначала пойду не на факультет, а вернусь на одинокую скамеечку в самом конце Цветного бульвара и увижу лежащий на ней забытый увядший венок из одуванчиков, я все вспомню, улыбнусь... и проснусь.