Ольга играет Офелию. Венок набекрень сбился: пара соломенных кудряшек все время лезет на глаза, и Ольга откидывает их жеребячьим каким-то движением, вот и съехал веночек. А на спине платья - кривой шов; костюмерша зашила наспех, вроде издалека - не видно. Но Ольга-Офелия про шов помнит, и упорно старается не поворачиваться к залу не то что спиной - даже боком, отчего ее "воздушная грация" смахивает на движения ржавого робота. А еще явственно видно, что прима наша забыла слова, и еле удерживается, дабы не начать нести отсебятину.
А настоящая речь у нее на треть пересыпана сленгом, если не чем похуже, и мы, дыхание затаив, ждем, что вот-вот Офелия начнет выражаться. Но она пока держится. Зато Гамлет попался отменный - с коровьими испуганно-грустными глазами. Этот слова помнит отлично, только Офелию, похоже, боится до полусмерти, пятится от нее, когда она патетически наступает, и даже оглядывается через плечо, прикидывая, не пора ли удирать за кулисы.
Шекспир, наверное, в гробу уже сообразил нечто вроде пляски Святого Витта...
В общем, пьеса понравилась.
То есть пока все отлично, а там разберемся.
Снаружи наверняка прохладно, по небу чиркают редкие белые звездочки. Тихо так, хорошо, главное, ногу не сломать, когда будем добираться до дома. По темноте-то. Фонарик у меня в кармане лежит, но сдохнет наверняка - по закону наипервейшей гадости. Поневоле захочешь, чтоб посветлей, да и техника нынче такая, что проще трением огонь добывать. Доигрались, в общем; а впрочем, мы-то причем? Другие сценарии пишут, а мы вечные зрители.
...Эта дура давно к нам летела; говорят, миллиардов десять назад ее подцепила планета и влюбилась в нее, что ли. Так никуда и не отпускала. Все в общем привыкли, что рано или поздно она-таки грохнется.
Любимым ругательством уже стало - чтоб на тебя эта дура свалилась...
Мы еще когда в школу ходили, мастерили карманные телескопы из стебельков-трубочек, на небо таращились. Даже днем.
А она все где-то летала.
Потом надоело - у меня до сих пор в коробке валяется такой, с позволения сказать, "телескоп". Выбросить жалко, да и думалось - если и вправду грохнется, какой смысл наводить порядок? Все равно будем одной большой некрасивой кучей мусора... или красивой, как посмотреть. Некоторые, блин, художники создают же шедевры - на помойке сгрести полкило хлама, на металлический лист приклеить, краской побрызгать - и на стенку, гордиться.
Лучше бы самих их на стенку. А я больше старинное такое люблю, в рюшечках... то есть в переносном смысле, конечно. Картина какая-нибудь, каких не осталось почти - сидит эдакая дева-дива, глаза вполлица, вся меланхоличная до посинения, в озеро смотрится... Сразу видно, что настоящая. Не то что Ольга-Офелия. Эту хоть как посади, в каком угодно веночке - любоваться не тянет, плюнешь и дальше пойдешь.
Кстати, о пьесе. Прима наша все же забыла слова, уставилась на Гертруду и улыбается. А та руками разводит, что-то шипит - ну верно, чужую-то роль куда ей учить?
Если уж честно совсем, я тоже плохо помню. Вроде каких-то ромашек надо нарвать, ходить и раздаривать всем. А потом пойти и топиться.
Смотрю на растерянную Офелию, и смех меня разбирает. Глупый-преглупый, и она будто почуяла, стоит, рот раскрыв, губы шевелятся, руку воздела и на небо показывает. Там сияющий шар - дождался, когда мы перестанем его караулить, и падает. Теперь уже и телескоп не понадобится - разве что микроскоп, после разглядывать, вдруг что останется от человечества.
А я хохочу уже во все горло, а небо светлое, будто днем, и земля радостно от смеха дрожит, тоже над примой нашей... а может, Шекспир-таки из гроба лезет, по шее нам всем надавать.
А народ загомонил и тоже полез - на сцену, будто и сам решил поучаствовать, а Офелия передумала топиться, веночек сняла наконец и Гертруде на шею кинулась. А я все смеюсь, хотя уже воздуха не хватает и болит все внутри. А снаружи светло-светло, будто не поздний вечер - и фонарик не пригодился.