Аннотация: Вот такими я их вижу - ангелов, то есть :)
Качелям недоставало малости, чтобы стать настоящими. Шершавости досок, лохматой веревки или легкого поскрипывания петель. А еще здесь не хватало прохладного воздуха и легкого запаха горящей листвы - хотя была осень.
Маленькие ангелы играли в людей. Когда они начинали уж слишком шалить, легкое облачко прикрывало солнце - воспитатели никогда не навязывали маленьким своей воли, просто грустили, если подопечные совершали не самый достойный поступок. А какой ангел любит, когда из-за него грустно?
Воображаемые качели взлетели чересчур высоко, и ангелочек позабыл, что веревка - только иллюзия, про которую лучше бы помнить, - увлекся полетом. И упал. Покатился по жестким комьям настоящей земли, по перепутанным стеблям сухого пырея. Конечно, падение на землю даже малышам ничем не грозит. Ангел - скорее, это была она, чем он, - сидела посреди настоящего газона, вся в траве, листьях и обрывках бумаги.
Откуда-то сверху - а может быть, снизу, для ангелов понятие пространства весьма относительно - доносился смех.
Она и сама понимала, что выглядит крайне забавно.
"Поднимайся скорей!" - звали ее. Она отряхнулась и сделала пару шагов по газону. Неуверенных - впервые стояла на чем-то столь грубом. А потом вспомнила. Маленькие ангелы не могут сами покинуть землю, за ними должен придти кто-то из старших. Должен, значит, придет. Ангелы не умели тревожиться.
Напротив, она закрутила головой по сторонам - и реальный мир попросту ошарашил ее, разбивая и разрывая тончайшее полотно иллюзий и всевидения. Броские цвета без полутонов, шум и запахи, порыв пыльного ветра, едва не сбивший ее с ног - слишком много ощущений, много больше, чем способно вместить одно существо - эти ощущения, звуки и запахи перебивали друг друга, порой диссонируя, порой попадая в некий общий ритм. Она потрогала кору мертвого карагача, исполосованную трещинами. Если стукнуть по этой коре даже случайно, можно пораниться. И осколками стекла на тротуаре, и торчащим прямо из земли витым железным штырем. Сплошные "нельзя" для людей. То есть можно, наверное - но небезопасно.
Она пошла осторожно, одновременно приглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь, мимо развешенного во дворе мокрого белья - огромных полотнищ, нехотя качавшихся под ударами ветра. Голоса маленьких ангелов переставали быть слышны - этот мир, огромный, громогласный и грубый, поглощал их, забивал шумом, запахами и вещностью.
С другого конца двора доносился ритмичный призыв:
- Маринка! Маринка!
Кого звали, она не поняла, но слово понравилось. Здесь, внизу, все имеет словесное обозначение, об этом-то были наслышаны даже самые маленькие ангелы.
"Пусть я пока побуду Маринкой", - подумала она, осторожно следуя вдоль белого мокрого полотна. Простыни казались готовыми в любой момент напасть и, в лучшем случае, коснуться своим холодным тяжелым краем, а в худшем - укрыть с головой, замотать и не дать выкарабкаться. Среди простыней только одна была доброй - в розовые ромашки, видимо, детская. Простыня покачивалась на веревке, доверчиво и удивленно поглядывая ромашками по сторонам.
- Здравствуй, - сказала Маринка, прикоснулась к одной из ромашек. Цветок мигнул и потянулся к ангелу. Маринка тронула другой цветок - и подскочила от вопля:
- Ты чего там творишь?! А ну, прочь оттуда!
Какая-то женщина вперевалочку семенила к ним.
- До встречи! - сказала Маринка ромашкам, и побежала вдоль остального белья, не желая вступать в объяснения. Вслед ей неслась визгливая брань.
"Бедняга", - подумала Маринка, присаживаясь на перевернутый ящик. "Вещи бывают злыми. Говорят, от злых вещей у людей болит голова. Лучше бы хозяйка выкинула все это белье, оставила только ту штуку с ромашками".
Двор был огромен. Не хватило бы нескольких дней, чтобы изучить его весь - каждая травинка рассказывала о своем и была отлична от миллиона сестер, растущих на том же кусочке земли. Каждый камень завораживал переходами цвета на неровных боках, фактурой и отличным от подобных ему настроением. Маринка неспешно передвигалась от одного пятачка двора к другому, жадно принимая в себя человеческий мир - пока не натолкнулось на что-то большое, вырастающее из травы.
Прямо перед Маринкой громоздились качели: сиденье из грубо сбитых досок и охватывающая их веревка. Маринка вспрыгнула на качели. Присмотрелась к веревкам. Наверное, когда за них держатся, они теплые.
Ангелам недоступно чувство холода или тепла.
В этом люди богаче ангелов.
Нет, немного не так. Если ангел воплощается на земле, ему обычно становятся доступны все мелкие радости и неприятности телесного существования. Но Маринке подобное было внове. Она обрела тело, однако не умела еще до конца отрешиться от тонкого мира и целиком погрузиться в этот. Хотя и пыталась.
На качелях было уютно. Только не качаться хотелось сейчас, а спать. Так, свернувшись на досках, в полуметре над землей, спать - и видеть во сне полет через огромное небо, полное рассыпчатых звезд.
- Иди сюда, красавица! - окликнули Маринку. Пожилой приемщик бутылок похлопал по скамейке рядом с собой.
- Присаживайся!
Маринка подошла и остановилась напротив, внимательно глядя на человека.
- Ну у тебя и глазищи - зеленые, и светятся, как прожектор! Аж жуть берет. Ты откуда взялась? Будешь? - протянул ей сомнительного вида бутерброд с прилипшими к нему кусочками газеты. - Паршивая колбаса, надо сказать. Туда уже не бумагу кладут, а как бы ни что похуже!
Маринка не отвечала - отвлеклась. Ветер донес до нее сладковатый запах, приятный и вместе с тем вызывающий отторжение. Приемщик поначалу взглянул на нее удивленно, потом ветер и ему сообщил, что несет.
- Чувствуешь? Пивозавод... - принюхался в свой черед, - Бурду повадились разливать, сволочи... Одна этикетка осталась, а толку нет.
Маринка окинула взглядом бутылки - темно-зеленые, пропыленные. В одной из бутылок прятался солнечный луч.
- Вылезай, - сказала Маринка, - Так нехорошо. Свет не должен прятаться за стеклом.
Но луч не желал появляться. Слушаться маленького ангела ему казалось весьма неуместным. Вот если бы кто-то из Старших... Те могут просить - и даже приказывать и ветру, и свету, и звуку. А в бутылке было уютно и сонно. К тому же лучу нравилось пиво - не вкус, разумеется. А цвет. Подобный цвет часто бывает у янтаря, который сам - застывшее солнце. Лучи умеют видеть цвет и одной капли, а в бутылке оставалась не одна.
- Вылезай, - вновь позвала Маринка, и тронула бутылку. Та покачнулась, и, подумав, упала, покатилась по асфальту к открытому колодезному люку.
- Эй, ты что творишь?! - всполошился приемщик бутылок, а лучик наконец выскользнул из узкого горлышка и сверкнул на карнизе одного из окон.
- Так-то лучше, - сказала Маринка, и пошла прочь, на ходу заглянув в колодец. Она слышала, что разбитое стекло бывает очень красивым, особенно поначалу, когда горит гневом на разбившего. Но бутылки не было видно - в колодце плескалась вода. И эта вода пахла интересно и неприятно одновременно. Тускло. Она была живая, но успела об этом забыть. Пожалуй, чтобы разбудить эту воду, не хватило бы усилий Старшего.
Ангелы отнюдь не столь могущественны, как их представляют. Во многом люди сильнее ангелов, так же как их мир сильнее тонкого мира. Но Ангел никогда не станет разрывать сущее, он будет скользить в том или ином потоке, проникая в нужное русло или осторожно поворачивая избранную линию вероятностей по заданному пути.
Маринка не успела узнать, как это делается. Интуиция и врожденное понимание есть и у людей, и у ангелов, но и учиться должны и те, и другие.
Старушка несла сумку и бидон. Маленькая старушка, уютная - таких бабушек любят внуки, такие бабушки пекут пироги с вареньем и готовят восхитительную сладкую кашу. Маринка не знала про кашу и пироги, но поймала само ощущение необыкновенного тепла и любви.
А сумка покачивалась в такт неровным шаркающим шагам, нетяжелая сумка, но неудобная, сплетенная из полупрозрачных волокон, и торчал из сумки веселый батон, рыжий, задравший нос к небу.
Маринка, уловив исходящую от старушки мелодию любви, пристроилась неподалеку, следуя за ней почти невольно, как листик плывет в бурном потоке. Вероятно, листик так же наслаждается течением, стремительными водоворотами и переливами бликов на быстрой воде, как ангелы - движением чистой души.
А у Маринки еще не было опыта подобных встреч, и она чуть не прозевала момент, когда со стороны в музыку вкралась помеха.
Маринка увидела иным зрением, как из-за угла выворачивает машина, и как замешкавшаяся старушка неуверенно вступает на проезжую часть, хотя светофор собирался уже сменить цвет с зеленого на красный. Линия встреч соединила двоих - старушку и автомобиль, и Маринке не нужно было особого опыта, чтобы это понять.
Она с усилием оторвалась от потока нежности, влекущего ее за старой женщиной, и кинулась наперерез машине.
Непредвиденное движение заставило старушку замереть, а потом вскрикнуть, выронив сумку, и веселый батон чиркнул носом по пыли.
А Маринке стало больно - впервые в жизни, и сама она удивилась, и боль была удивленной, словно растерявшейся, что ей пришлось встретиться с ангелом.
Тротуар был жестким и пыльным, а потом ощущение пыли и жесткости пропало, и стало светлее, чем было, и краски показались гораздо ярче. Маринка пошевелилась и отряхнулась уже успевшим стать привычным движением.
Мальчишка-подросток с раскосыми черными глазами смотрел на нее, прислонившись к столбу, и на его лице не было ни испуга, ни удивления.
- Здравствуй, Старший, - она подошла к мальчишке, чувствуя себя немного неуверенно. Тот прикусил соломинку, совсем человеческим жестом поправил потрепанную зеленую куртку.
- Понравилось на земле?
- Трудно. И так много всего...лишнего. Но мне будет не хватать этого мира, он красивый по-своему.
- Вернешься.
Поднял ее на руки.
- Пора.
- Жаль, что я не могу принимать человеческий облик... - вздохнула Маринка, прижимаясь боком к зеленому полотну куртки. Невидимые, они все еще оставались в мире вещественном, и куртка была почти настоящей.
- Подрастешь - сможешь. - Мальчишка отбросил соломинку, и та полетела вниз плавно, невероятно медленно, падая из "почти-земного" пространства на обычный асфальт.
Шагнул вперед, и для двоих земля кончилась.
А старушка причитала над сбитой кошкой:
- Смотри-ка, черненькая, совсем как моя Матильда! Ах ты, Господи, как же тебя!? Бедняжка!