- Не нравится мне этот рекламщик, - Игорь повертел в пальцах визитку и отправил в урну.
- Да ты что! Он знаешь для каких контор рисовал - не чета твоей забегаловке! И деньги берет смешные!
- Не... Как глянул на образцы - душа не лежит. Вымораживают они, хоть все с виду красиво и стильно.
- Ну и дурак, - обиделся Вовка.
Он всегда обижался - на минуту или две, до следующей стычки. Как в первый раз в музее обиделся, пятнадцать лет назад еще, что Игорь чучело рыси облезлым обозвал, так и продолжал. Но дружба их с той поеденной молью рыси и началась.
Вовка был сыном директора музея, а Игорь только один раз с классом и сходил, ибо чучел побаивался. Смотрят стеклянно, а отвернешься - как врежут лапой!
Или не врежут, а просто сверлят спину стылым взглядом, и холод до костей пробирает.
Что еще хуже - ожившее чучело хоть треснуть чем можно в ответ, отбиться; а от взгляда - как отобьешься?
От взгляда, как у тех, о ком говорить не принято было - и тошно, и страшно, а потому лучше сделать тему стыдной, запретной.
Про "холодные души" упоминали еще во времена юности родителей Игоря. Только тогда это было газетными слухами, над которыми посмеивались люди просвещенные и все остальные "Фомы неверующие". Но число таких "душ" выросло на глазах, и теперь газеты помалкивали, а в народе ходил слух о "новой заразе". Окольными путями ходил, чтоб репутацию говорившего не замарать.
Сами "зараженные" несчастными себя, похоже, не чувствовали, правда, прочесть их мысли и чувства не представлялось возможным. Да и если насчет мыслей не возникало сомнения, что они имеются, насчет чувств никто не был уверен. Холодные они и есть, души не больше, чем жара в полуфабрикатах из морозилки.
Не то чтобы рядом с ними всегда творились беды. Собаки их обходили, сбегали, если завел питомца человек, еще не остыв. Порой выли, словно по мертвым. Цветы, если их не выкидывали, на подоконниках сохли - но тут уж и мистики никакой не надо. Если душа холодная, то и цветы ее не согреют, а значит, и поливать их незачем.
Птицы домашние тоже дохли. Рыбам, опять же, не слишком везло - аквариумы тиной зарастали в момент, откуда только эта тина бралась.
Но в целом люди как люди, только пустота вокруг них. Каким бы ни был раньше круг друзей, рассасывался едва ли не в одночасье. Опять же, семьи распадались, и соприкоснувшимся радости уже не было, хоть новых друзей заведи, хоть снова женись или замуж выйди.
Хотя бывало и плохо, конечно. Как одну из таких заведующей детдомом назначили, так дети из больниц не вылезают. А те, что здоровы, ходят зашуганными, худеют и бледнеют, так зараза и старшеклассникам передаваться начала время от времени. Маленьких-то не трогала.
В общем, худо-бедно, но жили.
А то, что все холоднее становились зимы, и летом ощутимо прохладней, и вовсе смешно было с этими связывать...
Пока что стоял май, и снег сошел, и одуванчики расцвели - все как полагается, но и трава, и цветы были какими-то неубедительными. У Вовки на столе в вазе букетик стоял, нарвал кто-то из женской части родни - так желтые головки почти сразу склонились, вся сила ушла в то, чтобы хоть расцвести, а на большее не хватило.
- Сестра у меня... плохо с ней все, - сказал Игорь, пройдя в комнату друга, и сник у стола, будто в добавление к одуванчикам.
- Подумаешь, от мужа ушла! - философски отметил Вовка. - Еще неизвестно, кому повезло!
- Да и детей оставила, и вообще... закрутила. А Вадик ее - эх и мужик! Таких только дуры бросают. И если б счастливой выглядела!
- Совесть не пропьешь, - хмыкнул Вовка.
- Да глаза у нее... как у чучел музейных. Стеклянные. А сама улыбается, как те чучела. В блондинку покрасилась.
- Тебе-то что?
- А еще у нее рыбки... того. Тина сплошная...
- Да что ты пристал! - рассердился Вовка, догадавшись, к чему клонит приятель. - Нашел жилетку!
- Эх, ты! Друг нашелся, - Игорь поднялся, чтобы уйти.
- Да не кипятись ты! Но сам понимаешь... Ну, блин, как маленький! Нашел тему для разговора.
- Да с кем, как не с другом, поговорить? Думал, хоть ты не станешь вопить, а выслушаешь.
- Ну слушаю, дальше-то что? Да и мало ли дур, которые бросают мужей, и детей, и котят! - неискренне прозвучал голос. Тех, "остывших", не только любая собака чуяла - чужие и те сторонились, а уж родственникам только и оставалось слезы лить. Никакого диагноста не надо было звать, достаточно кинуть взгляд, постоять рядом для верности и парой слов обменяться. Остальное уж так, попытки надежду реанимировать и лицо перед соседями удержать.
- От меня-то чего ты хочешь? - продолжал бурчать Вовка, а руки сами собой тянулись к бару, извлекали бутылку - сейчас разопьем и забудем, тоже, нашел о чем говорить...
- Не могу я так, понимаешь?!
- Да ей все твои переживания...
- Ей, а мне?! Сестра на глазах стала... проще чучело той рыси в сестрах иметь, чем эту! Да и косятся, думаешь, я не вижу? Все вежливые, вслух ничего не скажут...
- От меня чего хочешь?! - повторил Вовка, опустошая стакан.
- Но ведь можно их, ну... расколдовать? - спросил Игорь. - Бабка была у нас во дворе, баба Глаша, помню, все о реке говорила. А потом старые дома посносили... Вовка, будь другом, у тебя в знакомых полгорода! Может, узнаешь, расселили куда...
- Да ты рехнулся, батенька. Бабка та померла уж давно!
- А вдруг нет? Это нам, мелким еще, она древней казалось. А может было ей лет семьдесят. Не такой уж преклонный возраст, люди и по сотне живут
- Не померла, так в маразме, - не преминул обидеться Вовка, на сей раз уж и вовсе непонятно на что. Но-таки сдался.
Бабка Глаша была жива. Обитала на шестнадцатом этаже единственной на весь город подобной высотки. "На насесте", - отметил Игорь, увидев бабку - черная, в пуховом платке, она смахивала не то на курицу, не то на упитанную ворону. Чтоб еще сильней постарела - такого Игорь сказать не мог, но в росте уменьшилась и внушительность подрастеряла. Однако глаза у нее были определенно живые.
- Проходи уж, чего стал...
Его бабка вспомнила, стоило лишь открыть рот и начать представляться. Засеменила на кухню, поставить чайник. При виде мутно-бурой жижи, льющейся в чашку, Игорь совсем растерялся. Пропади оно пропадом, это гостеприимство. Чтоб отхлебнуть пойла, воли понадобилось не меньше, чем для вопроса. После бабкиного чая с языка уже само сорвалось, за чем пришел.
Та не удивилась, нахохлилась, пожевала губами - и все, словно к ней по десятку в день заглядывали с такими вопросами, и устала дуракам давать от ворот поворот.
- Так что, баба Глаша? - поторопил ее гость неожиданно для себя робко.
- Ходят тут, спрашивают, помощнички! Много вас... Знаешь, что бывает с такими помощничками?! Я, мол, хочу, и баста! А хотят ли те, чтоб их туда-обратно мотали, никто не спросил!
- Ну помоги, баба Глаша...
- Не помогу. Нечем.
- А как же... про реку! Помню! - вскинулся Игорь. Если б не пришлось пить бабкину дрянь, может, и не было б той настойчивости. А так - не зазря ж!
- Про реку... Лучше б тебе память укоротить! Раз заговорил - ладно, пес с тобой. Кто про это помянет и разговор оборвет, недолго и проживет... Ладно, слушай сюда!
Игорь послушно наклонился к щели рта - больно уж тихо говорила бабка.
- Сядешь в черную реку, глаза завяжешь, от берега оттолкнешься - и плыви, куда река несет. Пока не вынесет. А там - с завязанными глазами и выходи на берег, после повязку снимай, а раньше нельзя. Только черная река страшная...
- А найти ее где?
- Да на любую, из тех, что ближе, иди, когда ночь. Наша вон, чем тебе не годна? Лодку от берега оттолкнешь, подхватит ее течение - и станет тебе река черной.
- Так у нас... там и ночью моторки плавают, а баржи и теплоходы...
- Чего пришел? - рассердилась бабка. - Что хотел, я тебе рассказала. Не нравится - поезжай, где поспокойней! Только поспокойней не найдешь, раз от одной отказался!
- А это... слова какие знать надо?
- Сказал уже все, что мог! Спасают они родню, как же! Самим стыд глаза ест!
Найти на реке бесхозную лодку да ухитриться отплыть - надо было еще постараться. По берегу Игорь бродил целых три дня, на работу махнув рукой. Усилия были вознаграждены - лодку он отыскал на засыпанном мусором "диком" пляже, небрежно примотанную цепью к колышку - замка на цепи не было. Весла добыл в гараже у знакомого, и сразу с ними на реку явился, боясь, не исчезла бы лодка. Глядя, как моторки рассекают водную гладь, сплюнул - ну, бабка! Если пошутила так - самое милое дело скинуть ее с насеста многоэтажного!
Если б не бабкина слава "ведуньи", в жизни бы в подобную чушь не поверил.
Поначалу хотел домой уйти, переждать - не тут же сидеть до вечера, но чуял: если уйдет, на этом все и закончится. Пока ждал, усевшись на ободранное бревно, продрог до костей. Одна радость - шавка приблудная рядышком покрутилась, у ног легла. Полежав, встала, хвостом махала, потявкивала, отбегая - будто звала за собой, прочь от берега. Но Игорь лишь отмахнулся.
Когда стемнело, влез в лодку, давно уже не думая о сестре, только проклиная дурость свою. Бабка проклятая маячила перед внутренним взором, и назло ей назад повернуть не хотел.
Как она напоследок сказала, будто бы плюнула - ну, катись, плыви, коли дурак! Переспросил тогда - сама ж сказала, река - дело верное?
Верное, верное, еще раз будто сплюнула бабка. Не пожалеешь! И захлопнула дверь.
Помянув старуху недобрым словом, Игорь взял весла, оттолкнулся от берега. На бакенах помигивали веселые огоньки, близ другой стороны баржа двигалась, темная на фоне усеявшей склоны иллюминации. Остановившись метрах в пятидесяти от берега, достал повязку, завязал глаза плотно. Почувствовал, как лодку словно подпихнули под дно, и потащили вперед.
Игорь медленно снял с глаз повязку, которая в общем-то и не мешала уже; и без того бы нашел, что надо, и выбрался бы. Вверху, над невысоким обрывом, горели тускло-красные фонари бетонного здания, кажется, зернохранилища. Далеко занесло лодку, под железнодорожный мост.
Ночной воздух хорошо прочищал мозги.
Вот же и впрямь дурак. Мало ли на что могла налететь лодка!
Работать пора, а не слушать полоумных старух. Сглупил, что выбросил визитку, но адрес и без того впечатался в память. Да, тот дизайнер отрисует все в лучшем виде. Поднимаясь по влажному глинистому склону, подумал, что пора наконец и в квартире убраться - цветочные горшки превращают квартиру в грядку огородника.
Уже наверху, проходя мимо деревянных ворот с табличкой "Злая собака", шикнул на псину, подавшую было голос, и поморщился, когда с десяток шагов спустя в спину ему прилетел заунывный собачий вой.