Каплан Виталий Маркович : другие произведения.

Философ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Виталий Каплан

Философ

1.

  
   -- Довольно, философ! -- мелодичным голосом изрекла королева. -- Довольно наслушались мы твоих речей, и находим их дерзкими и возмутительными, оскорбляющими наш слух. А потому...
   Она перевела дыхание, соображая, видимо, что же говорить дальше. Щёки её пылали пунцовыми, цвета перезрелых помидоров, пятнами, а глаза, неправдоподобно огромные глаза, превратились теперь в узкие щёлочки-бойницы. И куда делась тщательно наведённая красота! Не спасали положение даже изысканно завитые льняные локоны. Ари­сто­кра­ти­чес­ки бледная кожа как-то вдруг посерела, сморщилась. Да, хрупкая вещь -- красота. Не знаю уж, как она сумеет спасти мир.
   Наверное, сторонний наблюдатель съёжился бы сейчас под королевским взглядом -- тот, по идее, должен был пронзать насквозь, обжигать, вгонять в трепет и вообще уравнивать любую единицу с толстеньким нуликом.
   И конечно, мрачно закивали придворные. Высохшие старцы в лисьих шубах деловито переглянулись, багроволицые здоровяки в стальных панцирях как бы невзначай стиснули рукояти длинных, едва ли не в рост их обладателей, мечей, а напудренные дамы точно по команде сконфузились.
   Однако я не был сторонним наблюдателем и, несмотря на всю эту мишуру, понимал, что из монарших глаз готовы выкатиться горячие, злые слёзы, и готовы прямо вот сейчас искривиться от обиды излишне тонкие губы -- ей всегда не хватало чувства меры. Растерянность сквозила за её наскоро слепленной суровостью. Правда, знал об этом один лишь я.
   -- А потому, -- выдохнула наконец королева, -- мы, Божьей милостью Брунгильда Первая, властительница славного королевства Лотарингия, повеливаем! -- Она выпрямилась, довольная своей формулировкой. -- Дерзкого философа взять в железа и заточить в подвалах Башни Справедливости. Верховному же инквизитору нашему, благородному Ольвену де Брайену, с тщанием великим произвести дознание по сему прискорбному делу, дабы оградить спокойствие наших добрых подданных и пресечь крамолу со всеми бесовскими корнями её. Такова наша воля!
   Всё это королева произнесла на одном дыхании, ни разу не сбившись на свои из­люб­лен­ные словечки: "ну, это самое", "короче", "в общем". Что ж, делаем успехи.
   Никто не шелохнулся во время её речи, и даже солнечный свет, струящийся из высоких стрельчатых окон на мраморные плиты тронного зала, тоже замер, опасаясь нарушить торжественность момента.
   Королева поёрзала, устраиваясь поудобнее на необъятном золотом троне, и бросила на меня короткий, ликующий взгляд. Он означал что-то вроде "Ну как, съел? Так чья взяла, философ?"
   Ладно, эти взгляды нам знакомы. Более чем.
   -- Я только что хочу сказать, ваше величество, -- кашлянув, сообщил я не то королеве, не то окружающему пространству. -- Старайтесь уж как-то соответствовать, что ли. Имеется, знаете ли, ряд досадных неточностей. Надо бы подкорректировать. Во-первых, ваша свита, -- я сделал нарочито длинную паузу, оглядывая притихших придворных. -- Так вот, ведомо ли вам, моя королева, что никто -- ни бароны, ни герцоги, ни прочая живность в тронный зал с оружием не допускается. Нигде и никогда. Сие дозволено только личной королевской страже. Ну, вы понимаете -- феодальная раздробленность и озлобленность, заговоры там всякие, смуты... В общем, элементарная техника королевской безопасности.
   Королева молчала, переваривая услышанное, и её злую растерянность уловил бы сейчас даже сторонний наблюдатель. Которого, разумеется, нет и быть не может. Сюжет абсо­лют­но приватный.
   Я отхлебнул кофе -- тот, оказывается, успел уже остыть, и продолжал:
   -- А кстати, почему Лотарингия? Мелкая, малоинтересная французская провинция. Я думал, будет нечто помасштабнее. Звучит, впрочем, красиво. Лотара-миротворца напоминает... Да, и последняя поправка. Этот ваш верховный инквизитор... Понимаете, ваше величество, имя у него неподходящее. Если Брайен, то никак уж не "де". А если "де", то никак уж не Брайен. Выберите что-то одно. А то ведь гибрид получается.
   -- Ну ты, умный, поговори мне, -- выдвинулся из-за спин придворных некто высокий, бородатый, в синей, украшенной какими-то белыми блямбами, мантии.
   Бородач приблизился ко мне вплотную, белые блямбы на поверку оказались маленькими оскаленными черепами, вышитыми столь искусно, что хоть сейчас в учебник анатомии.
   Вот, значит, он какой, верховный инквизитор Ольвен де Брайен. Всё предсказуемо -- рост под два метра, мощные руки, более смахивающие на медвежьи лапы, густая, с еле заметной рыжинкой борода, ниспадающие на плечи волосы. Тонзуры, конечно, нет. Видимо, не хочет казаться лысым. А может, и не слышал он ничего о тонзуре.
   -- Что-то вы, ваше преосвященство, слишком грубы, -- заметил я, глядя в карие, испытующие его глаза. -- Оно, кстати, и вашему сану неприлично. Лучше уж так: "Не суесловь, сын мой, ибо вскоре, после имеющей быть между нами проникновенной беседы, ты и сам с глубокой горечью осознаешь, сколь пагубны твои заблуждения..." Вот на таком языке я согласен разговаривать.
   -- Языки здесь выбираю я, грешник, -- насмешливо прищурился де Брайен. -- Что же до твоего, то он излишне остёр. А подобный язык подлежит удалению, ибо сказано: "Язык твой..."
   -- "Враг мой", -- закончил я за него цитату.
   -- Ты прав, философ. Но ты прав и ещё в одном -- заблуждения свои придётся тебе осознать, и очень скоро.
   Он всегда был излишне уверен в себе.
   -- Стража! -- кивнул де Брайен подпирающим двери латникам. -- Обвиняемого -- на третий подземный ярус, в двести пятнадцатую допросную. -- Верховный инквизитор задумчиво взглянул на меня, словно припоминая что-то, затем добавил: -- До встречи, грешник.
   -- До встречи, ваше преосвященство, -- грустно улыбнулся я в ответ. -- Да, черепа с мантии сними. Перед людьми неудобно. Это ведь вовсе не инквизиторские побрякушки.
   -- Разве? -- слегка опешил де Брайен. -- Ну и что, а если мне нравится?
   Вкусы у него всегда были так себе.
  

2.

  
   -- Итак, ты не хочешь покаяться в своих заблуждениях? -- неожиданно мягко поинтересовался де Брайен, глядя на меня снизу вверх.
   Камеру освещал всего лишь один, воткнутый в позеленевшее медное кольцо, факел, рыжеватое пламя чадило и потрескивало, точно зуб в клещах неумелого дантиста. Аналогия была под стать обстановочке -- малиновым цветом наливались прутья жаровни, тускло поблёскивали разложенные на столе кривые щипчики, висели на стене разнообразного ассортимента плети. Вдобавок имелась в камере и дыба, на которой я, собственно, и висел -- с вывернутыми локтями, голый по пояс, и спину мою украшало с десяток сизо-багровых рубцов.
   Наверное, мне было очень больно.
   -- Покаяться? В чём именно, ваше преподобие? -- сухо осведомился я, наблюдая за угнездившемся на потолочной балке нетопырём. Красивая была мышь, как в детских книжках с цветными картинками.
   -- Ну вот, на колу мочало, -- обиделся Верховный инквизитор. Он примостился на узенькой табуретке, обратив ко мне своё мужественное, в ореоле чёрно-рыжей бороды лицо.
   -- Да, огласите весь список, -- кивнул я с высоты своего положения.
   -- Итак, ты утверждаешь, философ, -- наклонился де Брайен к пергаментному свитку, -- что светлый мир наш, славное королевство Лотарингия, равно как и лежащие от неё по четырём сторонам света земли, с лесами и реками, озёрами и пажитями, высокое небо и мрачные бездны -- что всё это не более чем морок, фантазия, лишь благодаря хитроумному устройству видимая. Было такое?
   -- Было, -- согласился я. -- Было, есть и боюсь, что будет.
   -- Ну, насчёт "будет" сомнительно, -- покачал головой инквизитор. -- Из этих стен, юноша, выходят лишь на костровую поляну. А что касаемо "было", то дерзостные свои речи возглашал ты в трактире "Королевский тигр" на улице Чёрного ветра, чем привёл в смущение неповинных ни в коем грехе горожан. Далее направил ты свои отягощённые злом стопы в аббатство Святого Армагеддония, что находится в графстве Бенуа, и там проповедовал своё еретическое учение. Будучи взят благочестивыми братьями под стражу, не укоротил ты своего злого языка и вещал из ямы об иллюзорности мира сего. Настоятель же, преосвященный Глостер, направил о том депешу в столицу королевства, в славный наш Брандберг. И коль скоро её королевское величество соблаговолили выслушать тебя и разрешить сие дело согласно древним установлениям нашим, ты, еретик, представ пред светлыми её очами, не только не раскаялся с своих заблуждениях, уповая на монаршую милость, но тем более злобствовал, извергая хульные речи, противные разуму и сердцу.
   Нет, далеко ему было до королевы. То и дело инквизитор останавливался, подглядывал в бумажку, и в течение долгих пауз напряжённо сопел, причём уши его наливались цветом спелой малины. Куда там жаровне!
   Хотя, конечно, графика у него тут была потрясающая.
   -- Признаёшь ли ты имевшие место прискорбные факты? -- оторвался от пергамента де Брайен.
   -- Отчего ж не признать, -- улыбнулся я. -- Но вот насчёт прискорбных... Тут уж я никак с вашим преподобием не соглашусь. Мир, то есть, конечно, настоящий мир, а не это ваше рукописное средневековье -- он куда больше и интереснее, чем вы думаете. Чем скорее вы это поймёте, ваше преподобие, тем лучше будет для всех. В конце концов, разве не глупо -- сидеть, уткнувшись носом в монитор, щёлкать по клавиатуре и думать, что всё это взаправду. На улице, кстати сказать, весна, солнышко греет, ручейки по асфальту текут, бензиновые. Понимаешь, настоящие ручейки, не оцифрованные. И столько там дел, дорогой ты мой инквизитор... С девочкой хотя бы прошвырнуться куда-то, двойку по алгебре исправить.
   Нет, это я зря. Нельзя нарушать правила. Но вот вырвалось ведь, и назад не засунешь. А лицо де Брайена сейчас же напряглось, глаза превратились в узенькие злые щёлочки, как давеча у королевы, а голос сделался по-осеннему стылым.
   -- Значит, и здесь, будучи подвешен на дыбе, ты продолжаешь упорствовать? Видно, мало тебе показалось полученных плетей? На что ты надеешься, еретик?
   -- На твой здравый смысл, преподобие, -- не спеша отозвался я. -- На то, что тебе знакомо чувство меры, хотя бы иногда. Равно как и чувство юмора.
   -- Тебе ли говорить о юморе? -- нахмурился инквизитор. -- Зная, какое тебя ждёт наказание, ты продолжаешь смеяться? Воистину, вот оно, безрассудство. Конечно, твоя молодость может послужить неким оправданием, ибо сказано: "Млад он и зелен, и помыслы его колеблемы южным ветром. Тростию же направляй заблудшего на стезю его, и благом тебе воздаст, войдя в возраст".
   -- Красиво сказано, -- искренне порадовался я. -- Сам придумал или скачал где-то?
   -- Сие есть древняя истина, -- заявил он столь обиженным тоном, что я понял -- скачал.
   -- К сожалению, тростью делу не помочь, -- вздохнул я. -- Уж вам ли это не знать, ваше преподобие?
   -- Не было ещё еретика, коего не сумел бы я убедить, -- хвастливо вздёрнул голову инквизитор. -- Тростью ли, иными ли средствами...
   -- Ну, насчёт виртуальных еретиков не знаю, -- отозвался я с той же грустной усмешкой. -- Я их не программировал. Что же до меня, вам лучше прислушаться к голосу истины.
   -- А что есть истина? -- скептически взглянул на меня де Брайен.
   -- Истина в том, дорогое ты моё преподобие, что на голове у тебя шлем со множеством проводочков, и сплетаются они в общий кабель, и тянутся к последовательному порту. А руки твои лежат на клавиатуре и судорожно нажимают кнопки, а на модеме мигают зелёные огоньки.
   -- Это всё? -- хмыкнул инквизитор.
   -- Нет, конечно. Ещё она, истина, в том, что мама больна, а тебе, разумеется, некогда съездить в аптеку за инсулином. Здесь, в Лотарингии, у тебя проблемы поважнее. Еретиков пытать, орков гонять... Истина также и то, что завтра предстоит итоговая контрольная по алгебре, а ты ещё ту двойку не закрыл. Истина номер четыре -- ты перестал читать книги, ты забросил даже секцию айкидо, а ведь, между прочим, было заплачено за полгода вперёд. Пятая истина -- ты теряешь друзей. Тех, у кого нет модема, с кем надо общаться в режиме реального времени. Довольно, преподобие? А ведь есть ещё и шестая, и седьмая...
   -- Умолкни, грешник, -- негодующе взревел инквизитор. Он соскочил с табуретки, и та покатилась по каменным плитам пола. Он схватил было узкий, с вшитой на конце свинцовой гирькой кнут, бросил его и метнулся к жаровне, где калились клещи с длиннющими ручками.
   -- Самое время выпить чашечку кофе, -- заметил я, тут же последовав своим словам. Сахару, впрочем, бухнуто было излишне -- приторный вкус назойливостью не уступал июльской мухе. Впрочем, парочка бутербродов заметно подняла мой тонус.
   -- И даже это тебя не убеждает, -- устало пробормотал инквизитор, швыряя клещи в чан с водой. Омерзительное шипение малость заглушило его слова. -- Ну что тебе от нас надо? -- выдавил он, поднимая отброшенную табуретку. -- Чего ты нас всех достаёшь? По­йми, этот мир -- наш. А ты влез и всё напортил. Кто бы ты ни был, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
   -- Сердце моё полно жалости, -- в тон ему отозвался я. -- Я не могу этого сделать.
   -- Тогда... -- мрачно отозвался инквизитор, -- доверимся предначертанному.
   Он стукнул в дубовую, обитую стальными пластинами дверь, и сейчас же камеру на­пол­ни­ли гремящие железом латники.
   -- Снимите, -- кивнул де Брайен на висящего меня. -- В сто тридцатую. Отлёживайся до су­да, грешник.
  

3.

  
   -- И принимая во внимание вышеизложенное, -- тянул козлиным тенорком благообразный старец-судья. Его пышные седины качались в такт словам, и невозможно было понять -- настоящие ли это волосы или парик.
   Хотя солнце едва поднялось над иззубренным еловым го­ри­зонтом, уже изрядно припекало. Старцы в лисьих шубах, на­до полагать, тушились в собственном соку, придворные дамы своими веерами подражали вентилятору, а мно­го­чис­лен­ные рыцари... О, не хотел бы я оказаться внутри этих же­ле­зок! К полудню, должно быть, доблестные воины спекутся на­прочь.
   Видно, я слишком втянулся в сюжет, если всерьёз раз­мыш­ляю об ощущениях фантомов. Правда, если это не фи­гуры, а персонажи, подобно инквизитору и королеве, да ещё и шлемы у них хорошие, хьюлет-паккардовские, то воз­мож­но... Нет, вряд ли. Персонажи -- они на главные места рвутся, им трон подавай. Интересно, а этот дедушка, Ге­не­раль­ный судья, он кто? Фигура или персонаж?
   -- И принимая во внимание вышеизложенное, Верховный ко­ро­левский суд рассмотрел имеющиеся свидетельства и уста­но­вил несомненную виновность бродяги, прозывающегося Фи­ло­софом. Сей грешник смущал подданных королевства дерз­ки­ми и безумными идеями, пытаясь по диавольскому нау­ще­нию посеять в благочестивых душах сомнения в основах ми­ро­здания, и тем самым ввергнуть оные души в бездну мрачного отчаяния. Налицо нарушение Великого королевского свода уложений, параграфы 130, 215, 98, а также древней прав­ды ло­тарингов и норм нравственности. А посему, учи­ты­вая закоренелость вышеобозначенного Философа во лжи и упорное его нежелание покаяться, Верховный королевский суд вынес приговор...
   Старец надолго замолчал, шелковым платочком утирая выступивший на лбу пот. Благородное общество замерло в ожидании. Впрочем, плевать мне было на благородное общества. Я видел сейчас лишь королеву и Верховного инквизитора. Первая сжимала подлокотник походного рас­клад­ного трона, второй задумчиво поигрывал висящим у пояса кинжалом. Приглядевшись, я заметил, что с синей его мантии исчезли черепа. Однако!
   Разумеется, и суд, и приговор были условностью. Здесь, на костровой поляне, ждал уже меня высокий, обложенный штабелями дров столб, вокруг припасены вязанки хвороста. Вязанок почему-то оказалось неправдоподобно много.
   Неожиданная мысль обожгла меня: а что, будь это всё по-настоящему? Куда бы делся ироничный Философ? Уж не ползал ли бы в монарших ногах, вымаливая хоть какую-никакую, а жизнишку?
   -- ...к сожжению на костре. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
   Ну, ещё бы. Кому жаловаться? Держателю сервера?
   ...Оказывается, мне что-то говорят. Ах да, последнее сло­во. Смотри ты, как цепляются за традиции. Книжек, видно, на­читались.
   -- Ну что ж, -- оглядел я присутствующих. -- В принципе, всё, что хотел я сказать, уже сказано. К сожалению, без толку. Не думал, что вы окажетесь такими трусами.
   -- Чего же мы боимся, наглец? -- выкрикнул кто-то из толпы. Судя по ярости тона, персонаж.
   -- Жизни вы боитесь, дамы и господа. Той самой обычной жизни, где королева провалила вступительные экзамены на юрфак, где инквизитор забросил спорт и нахватал двоек, где каждый из вас, который настоящий -- ну, вы понимаете, о чём я, где каждый настоящий кого-то любит, кому-то обязан, на что-то способен. Где надо жить напрягаясь. А вы не любите напрягаться, халявщики. Боитесь. Вот и сле­пи­ли себе всё это, -- обвёл я рукой напрягшееся прост­ран­ст­во. -- Бездарно, кстати говоря, слепили. Хоть бы сперва книжки какие-никакие почитали. Вам, королева, тем бо­лее непростительно, -- поклонился я в сторону трона. -- Со­бираешься на юридический, так выучи историю. Как ми­ни­мум в объёме школьной программы. Впрочем, ладно, я увлёкся. Мне больше нечего вам сказать.
   -- И это верно, -- медленно протянула королева. -- Ты и так уже наговорил на тысячу костров. Ты пришёл в этот мир незваный, ты своими злобными речами портишь всё, к чему при­касаешься, ты грузишь нас! Уходи же, откуда пришёл, и не пытайся вернуться -- доступ тебе будет перекрыт на­веч­но. Стража! -- звонко вскричала она, -- исполняйте же при­го­вор суда!
   Латники неторопливо двинулись ко мне, взяли за локти. Миг -- и я оказался лицом в густой колкой траве, ещё миг -- и с меня содрали всю одежду. Быстро и умело. Господи, ну это-то зачем? Мало сжечь, надо ещё и унизить? Впрочем, не я ли кому-то внушал: унизить тебя можешь только ты сам. Так чего же я дергаюсь? И вообще, это кино надо досмотреть до конца.
   Вскоре стальные цепи охватили мою грудь, и голыми ло­пат­ками я ощутил тёплое смолистое дерево. На столб по­шла сосна, из тех, что называют корабельными.
   Королева махнула рукой с зажатым в ней белым платочком, и сейчас же Верховный инквизитор Ольвен де Брайен зашептал что-то людям в чёрных плащах.
   Вскоре явился огонь -- едва заметный сейчас, при свете ут­реннего солнца. Верховный инквизитор принял от черно­плащ­ного слуги факел. Красиво размахнулся и швырнул -- далеко, через всю поляну, словно мяч на соревнованиях. Пламя тут же охватило хворост, затрещали, взбираясь по сухим веткам, рыжие язычки пламени.
   Я поймал взгляд де Брайена -- и вздрогнул. Он улыбался мне -- свободно и открыто, как человек, что всё для себя уже решил, избавился от изнуряющих сомнений и навсегда выбрал свой путь.
   А вот и королева неспешно поднялась с трона, величаво прошествовала к столбу и, взяв поданный лысым человечком в трико факел, весьма неизящно ткнула им в хворост.
   Мне не надо было смотреть ей в глаза -- я и так знал, что те у неё на мокром месте, что она, кажется, до­га­да­лась, кто пришёл в "Лотарингию" под видом юноши-фи­ло­софа. Но и она всё решила, хотя и не любит это дело, решать, предоставляя сие старшим. Конечно, если дело не касается развлечений.
   А пламя уже коснулось моих ступней, обволокло их, облизало дымными языками и медленно заструилось выше. Я вновь улыбнулся -- и тут пришла боль. Этого никак не могло быть, это какое-то злое волшебство, но -- жадная, из­го­ло­дав­шаяся боль пронзила меня насквозь. Огонь брал своё, а я, слабый человек, не хотел отдавать. И потому, руг­нув­шись, нажал кнопку Reset.
  

4.

  
   Половина второго ночи. Фыркающий на газу чайник. За кухонным столом, возле пустой пока ещё чашки -- я. Хлеб в украшенном мультяшными монстрами пакете. Сыр -- в тёмной утробе холодильника.
   -- Ну что, сходил в "Лотарингию"? Понравилось?
   -- Да уж, ощущения незабываемые. Шкура, так сказать, в подпалинах.
   -- Только шкура?
   -- Ну ты спросил...
   -- Извини, я всегда отличался повышенной тактичностью.
   -- Впрочем, сюжет всё равно закрыт.
   -- Что так?
   -- Вход на сервер "Лотарингия" мне заблокирован. Точку коннекта они, надо полагать, отследили. Да и системные пароли поменяли.
   -- Тем более, ты и старые-то узнал случайно.
   -- Узнал? Слишком нейтральное слово. Сказать по правде, подглядел. Порылся вчера утром в Олежкиной машине, пока отпрыск штаны на занятиях просиживал.
   -- Ну так. Шпионим помаленьку. Скромно так, по-до­маш­не­му. Кто-то когда-то об искренности вещал, о доверии.
   -- А что мне оставалось делать, кроме как попробовать до­кричаться оттуда? Каждый день, понимаешь, каждый день видеть, как дети уходят от тебя. Да разве только от нас с Мариной? Вообще уходят -- из реальности. Туда, в это ки­бер­нетическое непотребство.
   -- Так уж и непотребство? Там есть что-то, чего не нашлось бы и тут, в суконном нашем бытии?
   -- Не ври, оно не суконное. Не только суконное.
   -- Вот только давай не будем ударяться в философию, ладно? Получится ещё хуже, чем у Ленки с Олежкой их "Лотарингия". Столь же густой запашок дилетантства.
   -- При чем тут философия? Дети уходят из жизни.
   -- В другую жизнь.
   -- Которая не более, чем отражение этой. Вдобавок ещё и зеркало кривое.
   -- А не рожа?
   -- Не заслоняйся банальностями от истины.
   -- А что есть истина?
   -- Ну вот, начинается... Ты же столько раз говорил себе...
   -- И не только себе.
   -- И не только. Но ведь в самом же деле! Ленке надо мак­си­­мально использовать оставшиеся месяцы. Может, хоть со вто­рой попытки сдаст. Голова-то у неё светлая. Но и вуз попроще надо присмотреть, на всякий пожарный. Согла­сен?
   -- Добавь ещё "присмотреть работу".
   -- И добавлю. Содержать красну девицу неполных девят­над­ца­ти лет -- это, знаешь ли, накладно.
   -- Уж мне ли не знать. Статейками да рецензиями палат каменных не нажить. Хотя, это как посмотреть. У каждого ребёнка своя комната, свой компьютер, в гараже "шестёрка", пускай и потрёпанная, но вполне ещё на ходу. В общем, по миру не идёшь, и не ври -- не на сию тему у тебя мозги болят.
   -- Ты прав. И ты знаешь, как это страшно. Я становлюсь им не нужен. Что я, что Марина. То есть нет, нужны, конечно, но... Как обеденный стол, как ботинки...
   -- Как воздух...
   -- Вот именно. Пока дышишь -- не замечаешь. Но это всё не то. Не о том. Я, именно я, делаюсь им не нужным. Неинтересным, что ли. Да, согласен, мама с папой -- фигуры для них немаловажные. Но именно что фигуры. Не персонажи. Замени нас любой другой парой из того же круга, и ничего для Ленки с Олежкой не изменится. А поезд ушёл -- вот и бежим за паровозом.
   -- Это всегда говорили себе все родители. Ещё, наверное, в каменном веке.
   -- Тогда не было виртуальности. Не было, куда уйти. А им этот мир нужен только чтобы не умереть с голоду. Чтобы бы­ло, чем на кнопки нажимать. А главное, а суть -- там, в трон­ном зале, в подвалах этих дурацких. Господи, и это мой Олежка! Верховный инквизитор... Щипцы с длинными руч­ками... Он же в пять лет всем детям игрушки свои дарил.
   -- А как рыдал, когда Джула везли к ветеринару, усып­лять...
   -- А в шесть лет, помнишь, когда Маринкина мама... Как он вечером подкрался сзади, прижался к моей ноге и тихо так попросил: "Папа, ты только не умирай, ладно? Никогда!"
   -- И ты ответил: "Ладно, малыш. Обещаю."
   -- А теперь вот... Я всё думаю, он знал, кто такой Философ, когда... Когда бросил факел? С одной стороны, он столь заигрался, что забыл себя. Что он не ублюдочный этот "де Брайен", а семиклассник Олежка. А с другой...
   -- А с другой ты ему тонко намекнул на толстые обсто­я­тель­ства. Про двойку по алгебре, помнишь?
   -- Но связал ли он? Хотя двойки, лекарство для мамы, разбежавшиеся друзья-приятели... Несложно вычислить, кто может быть в курсе всего этого.
   -- И всё-таки ты никогда не узнаешь правды.
   -- Наверное, к счастью.
   -- Или наоборот. Пойми, тут не бывает простых решений.
   -- Мне ли ты объясняешь? Я ли не запирал им компьютеры на ключик?
   -- Что они и преодолевали посредством булавки.
   -- Или вынимал модемы.
   -- После чего Ленка объявила голодовку, а шустрый Олежка смылся на пару дней. Как выяснилось, к Лёньке Бутягину. Благо, родители у того расслаблялись в очередном круизе, а пацана оставили наедине с компьютером и глухой прабабкой.
   -- Которую поганец Лёнечка строил по стойке "смирно".
   -- "Тростию же направляй заблудшего на стезю его..."
   -- Пробовал. Но знаешь, давай не будем. Вот про это -- не будем.
   -- Уж больно ты нежен, как я погляжу. Гуманист, однако...
   -- Уж какой есть.
   -- Неудивительно, что они уходят. Понимаешь, важно не то, куда. Важно -- от кого.
   -- Ну ты, умный! Поговори мне!
   Я резко поднялся, шагнул вперёд, и он тоже подался мне навстречу -- из овального, в дубовой раме зеркала. Оно досталось Марине ещё от её бабушки.
   Дымчатая поверхность отражает край кухонного стола, белую дверцу холодильника, меня -- невысокую личность с изрядными залысинами, с имеющим быть животиком и серыми мешками под глазами. Нет, надо, надо бросать курить. И пиво тоже. И по утрам бегать... надо...
   Они спят -- каждый в своей комнате. Умаявшийся от инквизиторских трудов прыщавый мой Олежка, который так не любит манную кашу и алгебру, а любит... Я теперь уже и не знаю, что он любит.
   Пухлощёкая моя Ленка, расцветшая ещё не женской, но уже и не девчоночьей красотой, дылда моя лопоухая, не нужны тебе эти королевские льняные локоны и эльфийские, в пол-лица, глазища. Ты и так хороша.
   Они спят, и я не вижу их сквозь обклеенные зелёными обоями стены, не вижу -- но слышу их прерывистое дыхание. Или это мне только кажется, что слышу.
   Вы только не бросайте меня, ладно? Никогда.
   Довольно, Философ!
  

1997

   URL: http://kapvit.newmail.ru/kapvit
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"