Канцыреев Александр Александрович : другие произведения.

Захождение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   З А Х О Ж Д Е Н И Е
  
  
   ( хроники 70-х.)
   1
  Нуждающихся в медицинской помощи врач плавбазы подводных лодок капитан мед службы Чечин принимал в амбулатории. Как правило, на прием приходили молодые матросы лишенные всех привилегий и стоящие на самой низшей ступени корабельной иерархии.
  Работа в трюмах, особенно по ночам, изнуряющие вахты четыре через четыре, негласный запрет на отдых в обеденный перерыв, делали койку лазарета уголком обетованным. Но добраться до этого уголка было не просто...
  Два кулака фельдшера мичмана Ившина с зажатыми в них градусниками, как две симплегадские скалы, сходились под мышками матроса-романтика, и через пять минут матросский кораблик надежды тонул в волнах бесстрастного баска фельдшера: - Температура в порядке! Гуляй в распорядке!
  - Опять грибок! - вздыхает Чечин, когда счастливчик-матрос вырывается из объятий Ившина и предстает пред очами начмеда.
  Это было самое распространенное заболевание на корабле, и за всем этим стояло грустное осознание того, что как практикующий врач он потихоньку деградирует...
  Кое-кого из его коллег такая участь вполне устраивала. Они или находили себе хобби (резьбу по дереву, чеканку по меди, рыбную ловлю, особенно ночную), или тихо спивались, неуклонно, как рост щетины на лице, превращаясь в "корабельное чмо".
  На финишной прямой в это качество находился подчиненный начмеда, врач - стоматолог старший лейтенант Арнаут, с самобытной кличкой "Кальмар".
  История получения этой клички вызывала неумолкаемые пересуды, когда разговор в компании офицеров вдруг касался зубной боли или ловли кальмаров.
  - Кстати, о зубной боли, - так начинал очередной рассказчик пересказ уже обросший мистическими подробностями 'кальмарьей' истории:
  - В 10 часов утра в каюту Арнаута заходит флагманский врач майор мед службы Свинарев в сильном раздражении. Жалоба мичмана Бут на стоматолога и беспорядок, обнаруженный в стоматологическом кабинете накануне визита, заставили его, минуя начмеда, лично переговорить с младшим коллегой.
  Он застает Арнаута в каюте за столом. В пальцах его правой руки - карандаш, застывший над чистым листом бумаги. Кулак левой - уперт в подбородок. В погруженной в полутень каюте, взгляд Арнаута, как показалось майору, был направлен прямо на него.
  Свинарев начал выговаривать свои возмущения по жалобе Бута. Мичману был удален здоровый зуб по ошибке Арнаута, и Арнаут был готов удалить следующий. Но Бута насторожило злорадное выражение суженных оловянных глаз стоматолога. Он сполз со стоматологического кресла и побежал к Свинареву искать защиты и управы над зубодером.
  После 3-х минутного монолога Свинарев вдруг услышал легкий свистящий звук. Нагнувшись и внимательно рассмотрев лицо Арнаута, отшатнулся! ...Арнаут спал! Спал с открытыми глазами! Здесь и рождается "кальмар", слово, непроизвольно выпавшее из приоткрытых губ флагманского специалиста, пораженного феноменом увиденного. Свинарев, под гипнотическим взглядом Арнаута, бесшумно покинул каюту и осторожно прикрыл за собой дверь...
  
  Когда со словом "кальмар" в офицерском коллективе стала персонифицироваться личность Арнаута, а не морского моллюска класса головоногих, в новом свете засверкала еще одна история происшедшая с ним в базе, за несколько дней до выхода корабля в Средиземное море...
  
  Плавбаза стояла на стенде размагничивания в центре бухты, растянутая, как кроличья шкурка, на тихой глади воды с помощью швартовых концов, заведенных на четыре бочки. Был безветренный вечер пятницы. Солнце касалось четы тополей на дальней сопке. На корабле производилась приборка.
  Офицеры и мичманы сходной смены потянулись к правому шкафуту, где был спущен за борт трап. У нижней площадки трапа тарахтел баркас, готовый отойти от борта по команде дежурного по кораблю.
  Среди сходящих на берег замелькали малиновые погоны стоматолога и его белая фуражка с небольшим ржавым пятном посередине. Арнаут, обходя офицеров и мичманов, выпрашивал портфель или дипломат для сноса на берег грязных нательных вещей. Цветная целлофановая груша из этих вещей висела у него на руке.
  - Ну, как я с этим попрусь по городу! Надо бы спрятать! - взывал он к сознанию очередного сослуживца, приподнимая пакет к самому лицу.
  Сопереживанием к нужде Арнаута проникся командир электротехнической группы старший лейтенант Ландайкин. Стоматолог два дня тому назад с первой попытки удачно удалил ему больной зуб, и теперь воспоминания о бессонной ночи и облегчении, которое он получил после удаления зуба, толкнули благодарного Ландайкина в люк, ведущий к его каюте...
  - Я сегодня кручусь с проверкой магнитного поля! В понедельник вернешь! - говорил Ландайкин помогая Арнауту втиснуть "грушу" в свой дипломат.
  -Верну в целости! - пообещал Арнаут бесцветным голосом...
  Когда баркас со сходной сменой отвалил от борта корабля, Ландайкин вдруг вспомнил, что из бокового кармашка дипломата не выложил ключ от квартиры, снятой по случаю приезда из Питера жены...
  -Юра! Юра! - закричал он вдогон уходящему баркасу, - В дипломате ключи от квартиры! Завтра в девять жду тебя на городском причале!
  Стоматолог, стоя на корме баркаса, два раза, молча, утвердительно кивнул головой....
  На следующий день, напрасно прождав Арнаута на причале, Ландайкин решил попытаться попасть в квартиру через форточку. Замок был французский и изнутри открывался без ключа. Второй ключ от квартиры лежал в кухонном столе.
  Благополучно добравшись до дома и войдя в подъезд, Ландайкин увидел знакомую фуражку с ржавой метой посередине...
  -Как же фуражка Арнаута могла оказаться здесь? - подумал Ландайкин и, с нарастающим беспокойством, через две ступеньки, начал быстро подниматься на третий этаж. Дверь квартиры оказалась незапертой. Ландайкин толкнул ее, она бесшумно отошла....
  -Слава Богу! Хозяйский холодильник на месте! - с чувством облегчения подумал он, входя в прихожую. Здесь же лежал раскрытый дипломат, взятый накануне Арнаутом.
  Войдя в комнату, Ландайкин остановил проигрыватель, игла которого уже задрала бумажный кружок его любимой пластинки 5-ой симфонии Бетховена. Игла хозяйского стереопроигрывателя была безнадежно стерта.
  -Погулял, зубодер! - процедил сквозь зубы командир ЭТГ, открывая дверь в совмещенный туалет с ванной. В ванной, до краев наполненной водой, плавали нательные вещи Арнаута.
  Сам Арнаут, опустив голову на колени, сидя со спущенными брюками на унитазе, спал.
  На белом кафельном полу рядом с унитазом лежала раскрытая коробка от конфет "Юбилейных" и пустая бутылка из-под "Советского шампанского", приготовленные Ландайкиным для встречи жены.
  Брюки врача, коробка из-под конфет, бутылка были залиты рвотными массами не переваренного шоколада. Острый, сладковатый запах разложения неприятно бил в нос.
  Попытки разбудить стоматолога и поднять с унитаза его тяжелое, волосатое, шарнирное тело под руки не удавалось. Арнаут безвольно откидывал назад испитое, небритое лицо, невидяще смотрел в лицо Ландайкину и невнятно матерился, брызгая слюной, когда тот тер его большие и тоже волосатые уши.
  Как только Ландайкин отпускал его уши, тело Арнаута расслаблено сгибалось и зависало над коленями, как тело шарнирного Буратино, но с габаритами Карабаса, в которое папа Карло ещё не успел вдохнуть жизнь.
  Сделав последнюю, отчаянную попытку, Ландайкин смог оторвать синий с красной каймой зад стоматолога от унитаза. Но поскользнулся на разлитом шоколаде, и вместе с "сыном Карло" повалился на пол. Высвобождая ноги из-под спины врача, Ландайкин подвывая, заплакал, но поборов в себе горечь обиды, поднялся на колени и начал методично бить ладонями по щекам стоматолога.
  -Просыпайся, просыпайся, сволочь! - после каждой пощечины повторял Ландайкин.
  Голова Арнаута как " Ванька - встань-ка" моталась по полу, глухо постукивая теменной костью, и издавала горловые, булькающие иллетераты.
  В сердцах, плюнув в эти закрытые глаза, Ландайкин вышел из туалета, умылся под краном на кухне.
  Вытирая тряпкой с брюк сгустки шоколада, все время качал головой и зло шепотом повторял: - Вот свинья! Ну, свинья! В прошлую субботу тост поднимал - "Мир этому дому" И так все обосрать!! Влез в чужую квартиру! Ну, животное!
  Открыв холодильник, Ландайкин обнаружил, что и литровая бутылка спирта тоже выпита, а палка сырокопченой колбасы со следами зубов ополовинена.
  Отыскав в брюках Арнаута ключ, Ландайкин вышел из квартиры, хлопнув входной дверью....
  Далее, был промежуток времени, за который Ландайкин добрался до корабля и кратко доложил командиру суть случившегося, а тело Арнаута, все так же распластанное на кафельном полу, бессознательно повернулось и приняло более удобную позу для продолжения субботнего отдыха...
  
  Солнце уже перекочевало из окна кухни в комнату и зависло над крышей соседнего дома, сгущая тени во дворе. Ласточки продолжали со щебетом, зигзагами пересекать видимый из окна комнаты кусок беспечального, светло- серого неба, в поисках, начавшей собираться в рои, мошкары.
  В сопровождении Ландайкина в сумеречный двор широким и нестройным шагом вошли главный боцман плавбазы, низкорослый и усатый, мичман Сытник с четырьмя крепкими матросами-годками. В подъезде была подобрана фуражка, из ванной была выпущена вода.
  Грязные вещи стоматолога, выжатые и скрученные, снова оказались в целлофановой "груше".
  Молчаливо и делово происходила косметическая подготовка тела Арнаута к выносу. С надеванием и очисткой брюк, с прилаживанием к голове фуражки при помощи ремешка, затянутого под подбородком, как во время порывистого шквального ветра.
  Критический осмотр главным боцманом Арнаута, с удержанием последнего в вертикальном положении под руки двумя матросами, завершился одобрительным кивком головы и короткой фразой: - Хорош Гусь!
  Молчаливо и делово происходил вынос врача, с сутолокой на площадках и шарканьем ног на лестничных маршах. С короткими отрывистыми командами главного боцмана, как при швартовке корабля в сложных навигационных условиях.
  После 30-и минутной тряски в переполненном рейсовом автобусе, с удержанием тела, головы и фуражки Арнаута в достойном офицерского звания положении, произошли - торжественный внос с баркаса на борт корабля по командирскому трапу и встреча врача-стоматолога на правом шкафуте командиром. Командир, увидев шарнирную фигуру "сына
  старого шарманщика", совсем по-домашнему всплеснул руками и тихо воскликнул: - Амба!
  
  Через неделю в кают-компании состоялся суд чести младшего офицерского состава.
  За столом, накрытым зеленым сукном с графином и с разложенными стопкой документами, восседала тройка судей. Председатель суда капитан лейтенант Лупак недолго посовещавшись с членом суда капитан-лейтенантом Пузанко и секретарем суда капитан-лейтенантом Каленым, огласил перед офицерским собранием протокол.
  Пикантные подробности были сглажены, но общая картинка удручала. Выбритый и бледный Арнаут все время почесывал правую мочку уха и на все вопросы возмущенной аудитории односложно повторял: - Сам не знаю! Бес попутал! Нет! Не помню! Виноват!
  Арнауту было объявлено общественное порицание с добровольным возмещением нанесенного ущерба потерпевшему.
  Ущерб, однако, был возмещен лишь частично...
  2
  За штурманом плавбазы старшим лейтенантом Курдовым странные наклонности замечались офицерами и ранее. Когда в узкой и неуютной, двухместной каюте собиралось свободное от вахт и дежурств офицерское общество и пило технический спирт, возбужденный спиртным Курдов начинал, как бы невзначай, хватать подвыпивших офицеров за коленки. Или тыльной стороной ладони проводить вдоль бедра рядом сидящего. А если кто-то из компании вставал со стула или нижний койки по какой-либо надобности, он хватал этого офицера за брюки в районе промежности, громко смеялся, говоря при этом, какие мол, у Сереги или Вити (кто попадался) "коки". На эти штурманские выходки, окрещенные, как "шутки дурного тона" офицеры смотрели сквозь пальцы, однако штурмана за глаза называли - "педиком"
  У Курдова маленькие тускло-зелёные глаза. Брови редкие и белесые. Рот небольшой с бескровными, тонкими губами. Острый подбородок и нос слегка скошены на бок. В разговоре с кем-либо из сослуживцев, он после каждой произнесенной фразы втягивает ноздрями воздух и быстро проводит под носом указательным пальцем, как будто боится, что из него выкатится капля. Взгляд его на короткое мгновение ловит глаза собеседника и становится неподвижным. Через мгновение, видимо, пугаясь разгадки скрытых своих желаний, взгляд его уже скользит по лицу, груди, плечам собеседника, ни на чём не останавливаясь, затем снова цепко впивается в глаза сослуживца, пытаясь выяснить его настроение и строй мыслей.
  Руки Курдова беспорядочно хватают сослуживца то за плечо, то за локоть, то вдруг начинают стряхивать с его плеча мнимую перхоть, а когда попавшийся на эту уловку, поворачивает голову, желая посмотреть, чем же там присыпало, он хватает его за нос и громко хохочет.
  Штурманское дело Курдов знал достаточно для безаварийного плавания судна, а на занятиях по командирской подготовке под руководством командира капитана 2 ранга Ширкунюка, для шуток над офицерами, плавающими в астрономических задачах.
  О себе штурман рассказывал скупо и неохотно. Женился он второй раз, неожиданно для всех, на официантке из ресторана 'Прибой', как говорили злые языки, лишь потому, что она нравилась многим его знакомым. Когда плавбаза стояла в главной базе, штурман все вечера проводил в "Прибое" где, не стесняясь своей супруги, жуировал, как заправский ловелас, и слыл в среде халдеев и лабухов кутилой и бабником. Этого было достаточно, чтобы Курдов был вхож, на стихийно собирающиеся на корабле после вечерней поверки, офицерские "мальчишники". В курдовское "зазеркалье" никто никогда не заглядывал. Текучка повседневных дел, да и просто не любопытство окружающих, давали штурману свободу в проявлении своих порочных склонностей.
  Жертвой Курдова оказался сосед по каюте молодой лейтенант выпускник училища связи, Куликов, худой и высокий юноша, форма одежды которого еще держала запахи одного из питерских ателье. Угловатые и стеснительные жесты, растерянное выражение лица, при обращении к нему кого-либо с вопросом, смущали заматеревшие души, находившихся рядом офицеров, заставляя их вспоминать далекие беззаботные курсантские годы...
  
  В безветренный день с борта плавбазы, в точке якорной стоянки, на горизонте можно было увидеть берег Северной Африки. Когда же поднимался ветер, песок ливийской пустыни скрипел на зубах, берега видно не было, но каждый знал - африканский континент под боком.
  Заканчивался четвертый месяц пребывания корабля в Средиземном море. Конец июля был изнуряюще жарким и безветренным....
  Чечин не был удивлен, когда к нему на прием пришел лейтенант Куликов, и не спешил начать разговор. Мало ли какие проблемы. Лейтенант, сев на край стула напротив начмеда, смущенно мялся и перебирал пальцами пуговицы на форменной куртке. Настороженно осматривал выкрашенные белой масляной краской переборки с навешенными на них полками с лекарствами и документами, не зная, как начать разговор...
  Сначала Куликов говорил о бессоннице, которая уже третий день его мучает, об отсутствии писем от матери и его обеспокоенности за ее здоровье... Но капитан за всем этим усмотрел какую-то иную душевную травму, приведшую к нему этого молодого человека с затравленным взглядом испуганных серых глаз.
  В повороте головы, в жестах его тонких мальчишеских рук, в застывших его глазах чувствовалась потерянность и страх. Когда Чечин предложил ему стакан чая с клубничным вареньем, Куликов откликнулся на это благодарной смущенной улыбкой и кивками головы. За чаем Чечин расспрашивал Куликова о его матери Раисе Ивановне, воспитавшей его без отца. О Питере, в котором начмед закончил мед. академию.
  Когда разговор коснулся корабельной службы и отношений с соседом по каюте, лейтенант просто сказал: - Это тварь! Она меня достает! Достает видимо давно! Но об этом я узнал три дня назад. Собственно, из-за этого я и здесь, ..у вас...
  Я просто не придавал значения тем ощущениям и чувствам, которые владели мной после пробуждения ото сна, и уж ни как не связывал их со штурманом... Куликов нервно повернул голову на дверь амбулатории и тихо сказал:
  -Доктор, я его боюсь.. Теперь я не сплю, жду, когда он приходит с вахты, не сплю до тех пор, пока не услышу, как он начинает посапывать, не притворно, а по-настоящему... Он спит подо мной, на нижней койке, и уж поверьте мне, все ритмы его дыхания и посапывания я уже изучил и знаю...
  Куликов снова нервно обернулся на амбулаторную дверь. ...
   -Теперь я знаю, когда он притворяется спящим и ловит мое дыхание, сплю я или нет,... - Куликов нервно сглотнул и замолчал, подбирая слова.. - Когда он убеждается в том, что я заснул, он освобождает мои ноги от простыни и пальцем, легонько, постукивает по моим ступням, ...эта свинья, каким-то звериным чутьем, по одному ему ведомым признакам убеждается, что сон мой глубок, тогда он приподнимает мою левую ногу и накладывает ее на правую. Потом, видимо заранее приготовленной упругой щетиной, которой набиты коечные матрасы, он снизу протыкает матрас как раз в том месте, где находятся мои 'органы'...Куликов, слегка покраснев, опустил голову, - и начинает её тыкать в мою промежность. Набивочный материал в этом месте матраса специально им разведён по сторонам, я это проверил, чтобы беспрепятственно проходила щетина. Естественная реакция заторможенного сном человека устранить причину раздражения...Моя рука автоматически забирается в трусы и чешет раздраженное место. Этого он и ждет. Вслед за моей рукой он запускает свою... и начинает играть моими органами, вероятно получая от этого необычные сексуальные ощущения. ...Раньше я просыпался с чувством огромной тяжести на сердце, как будто его кто-то сдавливал, вместе с грудной клеткой, с ощущения сползания чего-то холодного и длинного, как тела питона с моего правого бедра. Правая моя рука в момент пробуждения всегда находилась в трусах, а на правой ноге лежала левая, и правая всегда казалась мне затекшей, т.е. малочувствительной, как будто я отлежал ее во сне.
  ...Но, доктор, поза в которой я просыпался, казалась мне естественной, ощущения дискомфорта не вызывали у меня подозрений, была лишь какая- то подсознательная обеспокоенность смешанная с чувством страха.
  В одну из таких ночей я проснулся, ...а он,...он этого не заметил, по- видимому, находясь в состоянии сексуальной экзальтации и, потеряв контроль за моим дыханием...
  Куликов снова замолчал, окунаясь в воспоминания пережитого,
  - Мне кажется, что он специально надавливал на мою грудь, вот здесь, - лейтенант приложил ладонь в область сердца, - тем самым замедляя его ритм и углубляя сон? Как вы думаете? - обратился Куликов к Чечину. Чечин пожал плечами и попросил: - Вы мне все расскажите, а потом поговорим...
  -В момент моего пробуждения, - продолжил лейтенант,- Курдов гладил своей левой рукой волосяной покров на моей ноге, я ощущал щекотание и тепло идущее от его ладони. Торчащая из-под отвала моей койки часть его лица с этими прикрытыми глазками, с этими вытянутыми в трубочку губами, к тому же подсвеченное через иллюминатор отраженными от воды движущими бликами света от полной луны, показалось мне лицом Люцифера. Правой рукой он очевидно мастурбировал, его лицо и рука над моей ногой дергались в такт со специфическим кожным шелестом... Первая мысль у меня была отдернуть ногу и пяткой заехать в эту рожу...но я, ...я, доктор, испугался... Вы разрешите мне закурить? - спросил Куликов. И опять в выражении его глаз, в движении с которым он потянулся к нагрудному карману куртки за папиросой, начмед заметил чувство неуверенности и страха. Чечин, молча, кивнул, не желая прерывать рассказ. Прикурив от дрожащей в руке спички, и сделав две глубокие затяжки 'беломорины', Куликов внимательно посмотрел на Чечина:
  - Я надеюсь, что вы меня принимаете за нормального человека, попавшего в чертовски скверную ситуацию, но отвечающего за свои слова?
  Чечин опять, молча, кивнул.
  - ...В каюте мы были вдвоем, за переборкой с одной стороны глухой отсек, с другой - каюта, оба обитателя которой в тот момент стояли на вахте, рядом, в пяти метрах за иллюминатором, плещется море. Реакция Курдова, если я дам понять, что я проснулся и все знаю о нем, была бы не предсказуемой.. Я просто испугался, ...испугался и разыграл сцену своего пробуждения, а потом в течении часа оставшегося до моего заступления на вахту, я ворочался в койке, раз за разом проигрывая в голове это сумасшествие... Я прислушивался , что же делается под моей койкой, но кроме хруста суставов его тела в момент моего мнимого пробуждения , плеска воды за иллюминатором и биения своего сердца ничего больше не слышал... С той ночи я не нахожу себе места... теперь все время перед моими глазами стоит его гнусная рожа, с вытянутыми в трубочку губами, как какой-то апофеоз самости.
   И в каюте этой я теперь появляюсь лишь для того, что бы побриться и почистить зубы...
   Папироса догорев до мундштука уже не дымилась в руке Куликова, и он не находя глазами на столе пепельницы, приподнялся и выбросил окурок в иллюминатор. - Вот такая история, доктор! Что делать, не знаю...
  -Да! - сказал Чечин, все в этом рассказе для меня так неожиданно, что, пожалуй, для другого, я имею в виду командира, это покажется просто бредом. ...Думаю, лучше это оставить между нами. За Курдовым я понаблюдаю. Вас я постараюсь разместить в другую каюту, а к штурману подселим кого-нибудь из "старой гвардии". А на дальнейшую службу на флоте возьми себе девиз - 'Ничему не удивляться, даже самому удивительному!'
  Необходимость переселения лейтенанта Куликова в другую каюту Чечин обосновал перед Ширкунюком тем, что штурмана раздражает запах от ног и носков лейтенанта, что были уже словесные перепалки, сказывается сенсорная депривация... Но на командира произвело впечатление именно сообщение о носках. Ширкунюк сам не выносил, когда от кого-то пахло немытым телом, тем более от ног, и легко согласился с доводами начмеда.
  
  Новым соседом в каюте штурмана стал командир радиотехнической службы капитан-лейтенант Пузанко. Унылый и запущенный, с постоянно опушенным перхотью воротником, на некогда синей, а сейчас засаленной и выгоревшей на солнце, куртке. С сонными маленькими свиными глазами, на обрызганном веснушками, скуластом лице. С умеренным, но постоянным запахом перегара изо рта. Когда командир или старпом делали ему замечание, он обычивался и говорил: - Вы что, хотите сказать, что я пьян? Так вот!.. После этого он делал два шага назад, становился по стойке "смирно", закрывал глаза, разводил руки в стороны и медленно, описывая руками сегмент дуги, поочередно касался указательными пальцами до кончика носа. Этот милицейский аргумент был неотразим. Старпом, мысленно поставив себя на место Пузанко, с учетом густоты перегара, очень сомневался, что смог бы повторить, не пошатнувшись, указанный прием. И когда командир выговаривал старпому за бесхребетность в отношении начальника РТС, который не служит, а лежит на занимаемой должности, старпом разводил руками, и говорил, что это его нормальное рабочее состояние и другого он не помнит с момента назначения на должность.
  
  Лейтенанту Куликову досталась опять верхняя койка в каюте командира артиллерийской, боевой части, капитан-лейтенанта Лупака, энергичного и перспективного 42-х летнего офицера, выходца из мичманов.
  Он был среднего роста, сухощав, очень подвижен, брил голову, носил усы и имел густые, темные, сросшиеся брови.
  Подселение лейтенанта Куликова сам хозяин каюты воспринял, как попытку заместителя командира по политчасти внедрить к нему своего агента-осведомителя.
  С Пузанко, за четыре месяца совместного проживания, Лупак уже нашел общий интерес.
  По субботам, на грядущую ночь они позволяли себе расслабиться. Напивались на пару до полной релаксации. На койку от стола по уже сложившейся традиции Лупака перетаскивал сотрапезник. В воскресенье на утреннем построении офицеров, в облаке умеренного перегара, Пузанко докладывал командиру о пошатнувшемся здоровье артиллериста и его вероятном выздоровлении к вечерней поверке.
  С Куликовым командир БЧ-2 повел себя официально - покровительственно, объяснил какими полочками в каюте, ящиками в столе, отделениями в шкафу лейтенант может пользоваться.
  По фамилии или имени- отчеству к Куликову Лупак не обращался. Он его называл по воинскому званию - лейтенант. И настроение Лупака можно было узнать по окраске голоса, артикуляции и энергии, которую он вкладывал в это слово, когда его прокуренный белесый язык проталкивал это воинское звание сквозь крупные редкие желтые зубы.
  -Шо ты там натворил, лейтенант, шо тебя поперли от штурманца? А! Лейтенант?
  Куликов под внимательным взглядом Лупака терялся и начинал говорить о несовместимости характеров, ...на что Лупак махал рукой и говорил: - Лейтенант, не верти! Зам. тебя направил!
  Куликов терялся еще больше, отвечал невпопад, а Лупак, видя смущенье лейтенанта, укреплялся в своих подозрениях, хлопал Куликова по плечу и говорил:
  -Эх! Лейтенант! Подневольный ты человек! Знаю! Знаю я! От Зама ты! От Зама! Нутром чую! Ну, ничего, лейтенант, - выгребем!
  Встречаясь в кают-компании за общим столом, Курдов часто останавливал свой плотоядный взгляд на Куликове, сидевшим на противоположном конце стола. Лейтенант чувствовал этот взгляд на себе, прекращал пережевывать пищу, поворачивал голову, ища источник беспокойства. Но глаза Курдов уже совершали свой ритуальный танец по лицам и плечам сидевших напротив офицеров.
  Однажды после ужина, когда офицеры и мичманы собрались на юте корабля, чтобы перекурить, подышать морским вечерним воздухом, Курдов подошел к Куликову и, заигрывающе, сказал: - Что, Василек, в гости не заходишь?! Заходи, чайком с бальзамчиком угощу.
  Лейтенант, молча, отшатнулся от штурмана и примкнул к группе офицеров и мичманов, обсуждавших предстоящую ночную ловлю ставриды.
  -Какой я ему василек? - с отвращением думал Куликов, не вникая в суть разговора о повадках кальмаров, обрывающих крючки удилищ, - Вот мерзость! Цветочек хочет из меня сделать! Нюхнул, крутнул и полный оргазм!
  Жалоб со стороны Пузанко на штурмана Чечину не поступало. Начмед, возвращаясь к случаю с Куликовым, пришел к выводу, что быстрей поступит жалоба со стороны Курдова на Пузанко, чем наоборот. Начальник РТС по ночам "квасит" спирт, и кто в ночных бдениях выйдет победителем, еще вопрос! Ну, а если штурман и начнет приставать к Пузанко, то быть может, от прикосновения нетерпеливых и ласковых рук Курдова, к тому во сне явится какой-нибудь воздушный, пушистый, эротический женский образ с соленым огурцом на вилке...
  
  В Средиземном море дни катятся неспешно и однообразно, как вдоль бортов корабля соленые волны. От жары, которую приносил с побережья знойный самум, изнывали все.
  Воздушные кондиционеры работали с перегрузкой. Их не хватало даже на аппаратуру связи и командный пункт походного штаба. Под лучами полуденного солнца стальная палуба накалялась, как сковородка, и жалила через подошвы форменных тапочек ступни ног. Корабельная вентиляция проталкивала раскаленный воздух сквозь сетки воздуховодов в каюты, кубрики, боевые посты, не принося облегчения, а только обволакивая человеческие тела влажным коконом испарины...
  По пятницам экипаж мылся в корабельной бане. Она напоминала о далеком доме, где поворотом водопроводного крана можно было извлечь из лабиринта труб чистую, холодную воду, совершенно не беспокоясь, что она может иссякнуть.
  Первыми мылись офицеры походного штаба. Зам командира по политчасти капитан 3 ранга Птюх обнаружил закономерность - если баня для штаба проходила без замечаний, то и оценка кораблю за неделю выставлялась, как правило, положительная.
  Птюх обладал безошибочной интуицией и идеальным чувством самосохранения.
  В его выпуклых водянистых глазах было что-то изучающе - холодное, хотя складки морщин на лице в этот момент укладывались в выражение добродушия, сочувствия или внимательного безразличия. Как калейдоскоп, вращаемый руками ребенка, меняет замысловатый узор из цветных стеклышек, так и лицевые мышцы Птюха калейдоскопически меняли выражение его лица от восторга до растерянности, принимая очередной оттенок, который подсказывала ему изощренная интуиция и чувство самосохранения.
  -Слаб человек! - говаривал он, знакомясь с телеграммой о смерти родственника кого-либо из экипажа.
  -Слаб человек! - изрекалось и тогда, когда в своей каюте, развалясь в кресле и, помешивая крепкий чай в стакане, он тщательно пережевывал бутерброд с черной икрой, добытой из штабного ларька одним из многочисленных замовских подхалимов.
  В часы, отведенные распорядком дня для помывки штаба, сутулая фигура зама, с покатыми плечами, с втянутой в плечи головой, с бочкообразным животом, обтянутым втугую синей, тропической курткой, появляется в районе корабельной бани.
  - Товарищ матрос! - обращается Птюх к машинисту трюмному, стоящему в тамбуре у клапана подачи воды на баню, - Клапан на баню открыт?!
  -Так точно! Открыт, товарищ капитан 3 ранга, - докладывает матрос.
  -А вы проверьте! Проверьте еще раз! Вдруг закрыт!? - сомневается Птюх.
  Матрос пожимает плечами и говорит уже менее уверенно: - А что его проверять, если и так видно, шток выкручен - значит открыт.
  Тогда Птюх еще глубже втягивает голову в плечи и медленно идет по коридору в нос плавбазы. Открыв дверь раздевалки и засунув в проем голову, он спрашивает раздетого до трусов дежурного по бане: - Товарищ матрос! Как баня?! Водичка, парок - есть? - и, получив утвердительный ответ, с чувством исполненного долга, идет в каюту командира с докладом, что лично проверил организацию помывки штаба, настроение у людей хорошее...
  Два раза в день Птюх посещал камбуз рядового состава для снятия пробы пищи: один раз перед обедом, второй- перед ужином.
  За комингсом камбузной двери, завешенной марлевой занавеской, замполита уже ждут.
  Первый шаг Птюха по жирной кафельной палубе камбуза встречается громким дискантом: - Смирно!
  От пищеварного котла, из глубины камбуза, начинают движение в сторону Птюха сначала живот, нижний сегмент которого не может скрыть с трудом застегнутый на три верхние пуговицы белый халат.
  Затем появляются ноги, кажущиеся тонюсенькими под грудой рыхлого, дебелого тела, кока-инструктора Жирнявского, списанного на плавбазу с подводной лодки из-за потери способности протиснуться в отсек лодки через люк.
  Остановившись перед Птюхом, с трудом переводя дыхание от пройденных шагов, кок с частыми остановками докладывает, что обед команде готов: на первое-суп гороховый, на второе - гречневая каша с мясом, на третье-компот....
  В это время из подсобки появляются два матроса-узбека в белых рабочих робах. Они подходят сзади к замполиту и аккуратно набрасывают на его плечи белый халат.
  Приняв доклад, Птюх осторожно, боясь поскользнуться, проходит по камбузу, заглядывая в открытые, аппетитно парящие и шкварчащие кратеры пищеварных котлов, останавливается у стола, где в тарелках поданы для пробы суп и каша. Берет ложку, размешивает ею суп и, набрав гороховой густоты, отправляет ее в рот. Лицо его, как у человека с генетически мощной системой пищеварения, принимает выражение сосредоточенного чувствования.
  -Лаврового листа - побольше, а соли - поменьше, и тогда - твердая четверка, - говорит зам и подсаживается к столу, на, услужливо подвигаемый двумя матросам, стул.
  Птюх берет вилку и, подковырнув кусок мяса из каши, подносит его к своему левантийскому носу. Ноздри расширяются и алчно втягивают в себя струящийся запах. Рот быстро открывается и хватает мясо зубами. Челюсти профессионально подхватывают гастрономическую эстафету.
  Рука, натренированно, вилкой перемешивает в тарелке кашу. Под веселое перешептывание пищеварных котлов вершится пиршество плоти.
  Перед глазами замполита маячит разрез халата кока-инструктора, откуда ажурно, каскадами, на пояс брюк свисают тугие складки живота, и видна ширинка с расстегнутой пуговицей.
  -Слаб человек! С таким животищем непросто управляться с ширинкой, тем более с бабой, - пережевывая мясо, размышляет Птюх, а вслух хвалит: - Второе тоже приготовлено хорошо!
  -Раздачу пищи разрешаю! - вставая из-за стола, выдыхает Птюх.
  Услужливо отодвигается стул, снимается халат. Жирнявский улыбается одними губами и говорит: - Есть! - думая про себя: - Попробуй, не разреши - камбуз разнесут!
  Отбрасывая рукой занавеску, под команду "Смирно", замполит выходит на левый шкафут, втягивает в плечи голову и направляется в каюту командира с докладом...
  Над мачтами корабля, из динамиков корабельной трансляции, проникновенно изливается мелодия на горне, приглашающая экипаж обедать.
  Над кормой плавбазы, переругиваясь, зависают чайки, в ожидании обильных отбросов с матросских столов...
  4
  В 2часа 40 минут дверь каюты Курдова от глухого удара открылась и, схваченная противоштормовой щеколдой, низким тоном завибрировала. Переступив через комингс, в каюту вошли мокрые и совершенно голые: механик плавбазы капитан 3 ранга Филиппов, невысокий блондин, с прилипшими эвкалиптовыми листьями на розовых плечах и животе, и командир боевой части связи капитан-лейтенант Каленый, с впалой, густо заросшей черными волосами грудью и длинными ногами. Механик включил свет, вывернул левую руку из-за спины, поставил на стол бутылку из-под лимонада, заткнутую скрученной из газеты затычкой. Каленый взял со штурманского стола стакан с остывшим чаем и вместе с чайной ложкой выплеснул его в раковину.
  -С легким паром нас! - сказал Филиппов, вытащив зубами затычку и наполняя подставленный Каленым стакан до половины.
  - На, пей! - пододвигая по столу к штурману стакан, прорычал Каленый. - Где Пузан? На ходовом?
  -Да! У него "собака", - окончательно очнувшись от сонного забытья и втискивая ноги в форменные полуботинки, уточнил Курдов.
  -Мужики! Пить не могу... Дежурю! - заартачился штурман, увидев на столе стакан.
  Час назад, подменившись дежурным по низам, он ушел из рубки на четыре часа, отведенные ему 'Корабельным уставом' для отдыха.
  -Пей! - просто и грубо сказал Филиппов, - Иначе подожжем!
  - Не могу, мужики! Штаб. Командир с дежурства снимет, - взмолился Курдов.
  -Снимет, снова поставит! - с циничной иронией, парирует Каленый, - А легкий пар - где он?..
  Каленый, романтически подкатив глаза к подволоку, делает выдох через трубочку губ, -Только был, ...и уж нет! ...Пей! - зло шипит он и мокрыми пальцами берет со стола штурмана коробок спичек.
  Курдов знал сумасшедшие выходки этой 'не разлей - парочки'. Они не шутили.
  Недели 3-и тому назад штурман был приглашен в каюту Лупака на день его рождения.
  Сильно подвыпивший Филиппов не поделил там с Каленым последнюю сигарету из пачки механика. Обозленный механик плеснул на голову Каленого чистого спирта и чиркнул спичку. Голова вспыхнула, как спиртовка. Каленый схватил подушку с койки Лупака и, словно шапку-ушанку, стал натягивать ее на горящую голову. Каюта наполнилась запахом жженых волос к большому неудовольствию именинника.
  Когда волосы не горели, а, слегка потрескивая, дымились, механик с мрачным сарказмом отметил грамотные действия Каленого по борьбе с пожаром... И сейчас, сидя на койке напротив двух пьяных, распаренных голых тел, Курдов понял: если выпьет - сгорит по дежурству, если не выпьет- сгорит синим пламенем.
  Протянув руку, штурман взял стакан, подошел к раковине, повернул кран и долил в спирт воду, затем поднял стакан до уровня глаз и посмотрел сквозь стекло на механика. Сделав короткий выдох, он в два глотка выпил содержимое стакана.
  -С легким паром вас, - пробормотал Курдов.
  -Во!Во! Другое дело! И нам сразу стало - легко - легко! - хохотнул Каленый, бросив коробок на стол.
  -Спокойного дежурства, - произнес механик, заталкивая в горлышко бутылки затычку и осклабя в неискренней улыбке зубы и десна.
  -Ну! Кто там следующий? - обратился Филиппов к Каленому...
  - Айда к Лупаку! - взвизгнул в пьяном кураже Каленый...
  Оставив на зеленом линолеуме две лужи и следы от босых ног, они вышли из каюты, и пошлепали гуськом по коридору...
  - С этими и с трезвыми лучше не связываться, - подумал Курдов, закрывая на ключ дверь каюты. Спирт уже горячо покалывал стенки желудка и легким дурманом укутывал голову.
  -Да! Кэп унюхает- снимет! Как пить дать, - сняв телефонную трубку и набирая номер, размышлял он.
  -Бут! Слышите? - сказал Курдов, выслушав по телефону доклад дежурного по низам,
  -Утренний распорядок крути сам. Меня не трогать! Для старпома - я в обходе по кораблю. В 6.40 разбудишь для доклада командиру...
  Снимая ботинки и укладываясь на жесткую койку, Курдов решил для себя - лучше быть снятым с дежурства, чем с обгорелыми ушами на посмешище экипажу! А может и пронесет... с этими мыслями он тут же уснул.
  Он не проснулся когда, отстояв вахту на ходовом, пришел его каютный сосед.
  Пузанко бесцеремонно включал и выключал свет над умывальником, гремел ключами и дверцей сейфа. Крякнув, выпил 'послесобачий' стопарь шила, и, мурлыча что-то задумчиво-колыбельное себе под нос, уложил свое уставшее военно-морское тело на верхнюю койку. Где и затих.
  Каюта спала, когда в 6 часов утра колокола громкого боя ворвались в самые затаенные уголки плавбазы, заставляя матросов ошалело срываться с коек и выскакивать на верхнюю палубу на зарядку.
  Они не проснулись и тогда, когда команда боцманов в тяжелых прогарах как раз над их каютой выполняло упражнение - прыжки на месте... И только в 6. 40, когда согнутая костяшка указательного пальца матроса-рассыльного негромко постучала в металл двери, штурман очнулся, включил прикроватный светильник и посмотрел на часы.
  Все шло, как было задумано. Курдов встал, подошел к умывальнику. Быстро умылся, побрился, долго чистил зубы, и полоскал полость рта зубным эликсиром....
  
  -Кажется, пронесло! - выходя после утреннего доклада из каюты командира, весело подумал штурман, аккуратно прикрывая за собою дверь.
  Грузно поднимаясь по трапу и медленно вырастая из люка навстречу штурману, появились голова и плечи Птюха. Подняв глаза на Курдов и продолжая грузно вырастать, Птюх негромко поздоровался: - Здравие желаю, товарищ старший лейтенант. Вы с доклада?
  -Здравие желаю! Так точно, с доклада! - ответил штурман, после полного выдоха в сторону.
  -А я на доклад! - печально вздохнул замполит, - Не хорошо по ночам "шильцом" баловаться. Да еще при повязке! Не бережете вы здоровье нашего командира, - и, покачав головой, добавил, - Ладно, уж идите. Если обо всем командиру докладывать, в его каюте для всех полуночников места не хватит, - последняя фраза Птюха утонула за прикрытой дверью командирской каюты.
  -Тьфу ты! - тихо сухими губами выдунул Курдов, - откуда опять все знает? Живешь, как в аквариуме с этой рыбой - телескопом. Не Каленый же ему все рассказал?! И, опустив голову, Курдов поплелся на ют, в рубку дежурного...
  5
  Каленый не мог услышать этих слов, сказанных в сердцах штурманом, он спал, поджав ноги к животу, на диване в каюте механика...
  Корабельные офицеры уважали Каленого не только за то, что он был мастером военного дела по своей специальности, но и за глубокие знания и практическую помощь в лечении болезней от "любви".
  Ими редко, но прихварывали холостяки, реже семейные офицеры. Его уважительно звали Борис Альбертович. Он не заканчивал ВМА имени Кирова и не давал клятвы Гиппократа, но гонорею и трихомониаз знал не только по учебникам, но и живьем, некогда нося возбудителей этих болезней в себе и пройдя тернистый путь рецидивов...
  Истоки его венерической одиссеи уходили в бесшабашные курсантские годы.
  Тогда он, юный, неотразимый кадет военно-морского училища, в поисках достойной и верной подруги жизни, менял их, как стержни для шариковой авторучки. На четвертом курсе, в один из солнечных апрельских дней, у Каленого появились совершенно незнакомые, но узнаваемые по рассказам бывалых сокурсников признаки. Он не решился официально объявиться в санчасть училища - для карьеры это было самоубийственно...
  Через бывалого сокурсника Каленый вышел на кустаря-венеролога. Этот самородок за бутылку коньяка, 'покумекав' над микроскопом, поздравил его с полным "букетом".
  Кустарное лечение на полных парусах вынесло 'неотразимого кадета' в гольфстрим хронического течения болезни. На пятом курсе Борис Альбертович привык уже к тому, что трихомонады и гонококки, как боевые его 'товарищи', ели, спали, ходили вместе с ним и потихоньку ему докучали: то затевали веселую возню с невыносимым зудом в пикантном месте, то, чаще обычного, призывали его к малой нужде с неприятными резями и болями...
  Лейтенантом, попав служить на плавбазу, Каленый решил раз и навсегда покончить с этой заразой. Холодным январским днем он пошел сдаваться в гарнизонную поликлинику.
  А в марте после нескольких курсов безуспешного лечения, в венерологическом кабинете мед сестры и сам Сергей Терентьевич, полковник мед службы запаса, лечащий врач Каленого, встречали его как старого знакомого...
  - Борис Альбертович?! - отрывая глаза от микроскопа, навстречу входящему лейтенанту, восклицает Сергей Терентьевич, - 'Нас водила молодость в сабельный поход'. ...А куда водила молодость, извините, вас? ...Опять в кафешантан? Вот я вас в стационар на месяц другой...
  -Вы все шутите, Сергей Терентьевич, а воз и ныне там, - с грустной улыбкой вздыхает Каленый
  -Да! Такой запущенной формы, юноша, давно мне не попадалось! Ну, ничего. Буш и ляпис вернут Борису Альбертовичу бодрое настроение!
  Бодрое настроение вернулось к Каленому после месяца стационарного лечения в госпитале.
  О тех временах напоминал микроскоп на каютном столе, познакомивший Каленого очно с "боевым содружеством" и верхний ящик этого стола, заполненный пузырьками с порошками и таблетками для борьбы с этим 'содружеством'.
  Когда кто- либо забегал к нему в каюту и просил таблетку от головной боли, Каленый разводил руками и говорил: - Извини, старичок. От головы не держим...
  Когда же из уст посетителя вырывалось: - Борис Альбертович! Я к вам по смежной специальности, Каленый откладывал любой срочности решаемый вопрос и с грустной улыбкой предлагал "падшей душе" присесть, а потом на выбор: сигарету или чашку кофе.
  Просил подробно рассказать, как и что того беспокоит.
  В его манере выслушивать, в постановке наводящих вопросов, чувствовалось влияние Сергея Терентьевича, запавшего в душу Каленого своим неиссякаемым жизнелюбием и умением в серый будничный рассказ посетителя о своем грехопадении привнести элемент романтики: - Ну, зачем?! Зачем, так грубо о женщине?...не лучше ли сказать - предались с прелестницей эротическим безумствам, - повторяет, запомнившийся оборот речи полковника, Каленый.
  Но, не каждый воспринимал предлагаемый высокий слог, спотыкаясь косным своим языком на привычных: телка, хата, бабки...
  Каленый давал исчерпывающие рекомендации: когда придти к нему на мазок, и как вести себя в период лечения. Последним его клиентом был капитан-лейтенант Лупак. За два дня до отпуска Лупаку была предложена Чечиным одиночная "горящая" путевка в санаторий, где-то под Ялтой. Обманув бдительность супруги жалобами на здоровье, "мол, песок в почках нашли", Лупак в одночасье рванул из ошейника добропорядочного семьянина на 'юга', а еще через 9 дней, прервав интенсивный отдых с" вымыванием песка", прямо с вокзала с объемистым чемоданом и свежей гонореей стоял в каюте Каленого...
  -Слышишь! Альбертыч! Выручай! - держа чемодан в руке, от двери запричитал Лупак, - Триппер, кажись, намотал?
  -А почему ко мне, а не к Чечину? - поинтересовался Каленый.
  - У Чечина не оттуда язык растет! А у тебя все шито-крыто и самое главное - быстро! - аргументировал свой выбор командир БЧ-2.
  -Да, вы поставьте чемодан, Феодосий Максимович! Давайте все по порядку. Присаживайтесь! Сигарету... кофе? - предложил Каленый.
  -Да некогда мне кофеи хлебать, не для того я тряс жопу в поезде, отпуском коту задницу вытер! - разнервничался Лупак.
  - Успокойтесь, Феодосий Максимович. Кто она?
  -В смысле!? - озадачился Лупак.
  -Дама вашего сердца?
  -А! Анжела! Фигура... Зав продскладом! Баба шо надо! Задница - во!12 пивных кружек, - разводя руки, как бы обхватывая 12 кружек и выражением своего лица снова погружаясь в кипарисную тень санатория, смакует Лупак, - А жратвы с собой сколько навезла. Короба`!
  И языки говяжьи, и балычок, и курица в собственном соку, и еще, черт ногу сломит! За месяц не сожрать. Кто бы мог подумать, зав склада и триппер?!
  Каленый морщится. Под ствольными залпами жаргонных фраз, пропахшего порохом артиллериста, романтика и поэзия любви Сергея Терентьевича блекнет и теряет свой чарующий аромат, как забытый букетик незабудок в общественном туалете.
  -Ну, это надо еще проверить! - говорит Каленый, - Может быть у вас неспецифический уретрит в острой форме?!
  -Да нет, Альбертыч! Триппер железный! Точнее не скажешь - как ссать, так плакать! Вот смотри, - и Лупак, привстав со стула, начал расстегивать ширинку...
  -Нет! Нет! Не сейчас! - протестует и морщится Каленый, - Завтра с утра, с полным мочевым пузырем ко мне!
  - Как ты кумекаешь, - застегивая ширинку, заискивающе, говорит Лупак, - За неделю осилим?! А?! Альбертыч!? Отблагодарю! Баба, Тоська моя, сразу домогаться начнет. Покажи, скажет, как почки теперь работают? А, что я ей покажу?! Э-эх! - безнадежно взмахнул рукой Лупак, - Не надо мне было Анжелу обманывать. Козел я старый, ляпнул шо майор! Ну, а куда денешься, если сказала, как ножом - с младшими офицерами не якшается! Ну, меня и заело! Сказал, шо летчик! Командир крыла!
  Лупак снова безнадежно взмахнул рукой, как раненым крылом...
  Бдительность супруги Лупака оказалась значительно выше, чем мог предположить незадачливый "авиатор". В день официального возвращения самозваного майора с юга, вокруг его левого глаза вызрел фиолетовый круг, впитавший в себя краски безлунной крымской ночи, вздохи Анжелы, запах кипарисов и гниющих водорослей...
  
  Вечерняя поверка экипажа проводилась на баке корабля. Матросы по подразделениям выстраивались по бортам. Строй плавно сужался вместе с обводами корпуса и смыкался у среза форштевня, где с гюйс- штока в бездонное звездное небо одиноко мерцал якорный огонь. Палуба во время поверки блестела отраженным светом от двух прожекторов, установленных на надстройке. Попытка бросить взгляд в сторону 600- ватных светил заканчивалась минутным ослеплением. Поверку проводили старшины команд, выкрикивая фамилии матросов из журналов, повернутых именными списками в сторону прожекторов.
  -Старшина 2 статьи Цупа! ...старший матрос Цяпа, матрос Цыпа, матрос Цыплюк! - выкрикивает мичман Бут фамилии своих подчиненных, проказами господина- случая, собранными в одно подразделение.
  -Для полного комплекта Птюха не хватает! - отпускает шутку, из стоящего напротив строя, капитан-лейтенант Пузанко, находясь в своем "рабочем" состоянии.
  Строй сдержанно смеется. На вечерней поверке место замполита было рядом с "цыкнутой" командой.
  -Что за смех в строю?! - возмущается Птюх, когда, еще не привыкнув к фамилии молодого матроса Цыплюка, мичман Бут делает ударение в ней на первый слог, а обиженный матрос из строя поправляет его, тем самым, вызывая взрывы смеха.
  -Не Ц`ыплюк, а Цыпл`юк, товарищ мичман. Вам то хорошо, куда не сдвинь, все Бут!
  - Цыц, цыплячье племя! - одергивает Бут матроса, - Только вылупился, а туда же.
  Цупа! - обращается он к командиру отделения Цыплюка, - С Ц`ыплюком, после поверки, ко мне в каюту. Яйцо петуха учить еще будет, куда ударение ставить! Ц`ыплюк и все тут! - заводит сам себя Бут...
  -Товарищ Бут, с командиром боевой части после вечерний поверки прибыть ко мне в каюту! - негромко одергивает старшину команды Птюх. Филиппов из головы строя показывает Буту свой увесистый кулак.
  -Есть! - сразу успокаивается, досадливо вздыхает и опускает руки к бедрам Бут.
  -Попался петух к лису на зуб! - языком Эзопа шутит командир РТС.
  -Эх, Пузанко, Пузанко! - укоризненно качая головой, вздыхает зам, - Такой большой, а как малое дитя! Я бы на вашем месте от стыда сгорел! В строю же стоите!
  -Так точно! - с легкой издевкой изрекает Пузанко, - Строй место святое! А от стыда настоящий мужчина сгорает два раза в жизни: первый раз - когда не может второй раз, а второй раз - когда не может первый. А с малыми детьми, - кивая на своих подчиненных, добавляет он, - Сам становлюсь ребенком, - и через паузу, - ...но с большими яйцами.
  Строй опять прыскает дружным смешком...
  Из непроницаемой темноты за прожекторного пространства выныривает долговязая фигура командира плавбазы.
  Над баком плывет команда, усиленная микрофоном - "Смирно"
  Неспешно, с чувством собственного достоинства, бросая тень на всю длину бака, Ширкунюк идет вдоль строя навстречу дежурному. Дежурный строевым шагом подходит к нему и, жмурясь от слепящего света, докладывает о результатах поверки.
  -Вольно! - негромко командует Ширкунюк. Подойдя к микрофону, он стучит по нему ногтем указательного пальца.
  -Товарищи! - убедившись, что микрофон включен, говорит Ширкунюк, - Командир соединения сделал сегодня замечание всему экипажу за низкую морскую культуру! В обеденный перерыв под иллюминаторами его каюты, кто-то из нашего экипажа устроил перебранку, отборным подзаборным матом! Разве так можно, товарищи матросы?! Даже комбриг впервые столкнулся с такими оборотами! Ну, если приперло, пойдите в гальюн, там под шумок водички выговоритесь, а потом, ходите себе на здоровье! ...Это первое!
  После небольшой паузы, очевидно вспоминая выпавшую из головы фамилию матроса, Ширкунюк продолжил, - Матрос Лемешко! Выйти из строя!
  На правом фланге в строю произошло движение, и от строя отделилась худая фигура матроса, растерянно озирающаяся по сторонам.
  -К шпилям! Товарищ Лемешко! К шпилям! - усилил микрофон жесткие нотки в голосе командира. Матрос, опустив голову, семенит по палубе к шпилям, похожим под ярким светом на две огромные плахи. Шпили были "лобным" местом. Между ними обычно выставлялся нарушитель воинской дисциплины. Освещенный прожекторами и ощупываемый сотнями глаз, стоя между двух металлических "плах" и, чувствуя над собой беспредельный, холодный звездный свод, провинившийся испытывал щемящее одиночество и глубокую подавленность.
  -Товарищи! - продолжает командир, когда Лемешко поворачивается лицом к прожекторам, - Сегодня начальник политотдела хотел попасть в корабельную библиотеку! И что же вы думаете! Он туда попал? Нет! Не оказалось ключа! ...А где, я спрашиваю, был ключ?! Ключ оказался в кармане!
  Карман оказался в штанах! - голос Ширкунюка совершив головокружительное "крешендо", - обрушился на бак, - Шта-ны оказались на жо-пе! Жопе, вот этого матроса! - последнюю фразу Ширкунюк сопроводил жестом гоголевского Вия, ткнув пальцем в увядшую фигуру Лемешко.
  - Они, видите ли, устали! Притомились! Уснули! Так, что же вы не открыли дверь, когда в нее стучали?
  Матрос повернул в сторону командира ослепленное, испуганное лицо и что-то невнятно бормотнул...
  -Ах, испугались! - передразнил матроса командир, - Красная девица!
  -Зам командира! Посмотрите! Может быть, пора Лемешко убрать из библиотекарей?
  Птюх кивает головой и кратко бросает: - Есть!
  -Становитесь в строй! - уже обыденным тоном, приказывает Ширкунюк, - Зам командира накажет вас своей властью, - вдогон матросу летит напутствие командира.
   - Дежурный! Командуйте по распорядку! - добавляет Ширкунюк.
  Над баком летит команда "Смирно". Когда фигура командира проглатывается темнотой, звучит команда "Разойдись"
  Тишина взрывается топотом и многоголосьем. Бак быстро пустеет. У лееров остается лишь одинокая фигура матроса в каске с автоматом, вглядывающаяся в подсвеченную прожекторами фосфорицирующую бездну моря.
  
  7
  Известие о заходе корабля в сирийский порт Тартус быстро облетело весь экипаж. По кораблю пошли разговоры о курсе сирийского фунта к рублю, какой товар, в каких магазинах лучше покупать. В оборотах речи стали проскальзывать арабские слова: бакшиш, садык, сава-сава...
  Чаще и внезапней, как тунец среди стаек ставриды, в местах скопления личного состава, стала появляться узкоплечая фигура с мелкими и невыразительными чертами лица, офицера особого отдела капитан-лейтенанта Изовита. Филиппов величал его издевательно "внук ренегата Каутского". Изовит закончил то же самое училище, что и Филиппов. Попал по распределению на старый, но еще бегающий эсминец. Покрутившись в шкуре "без вины виноватого" - командира машинно-котельной группы, затем - командиром электромеханической части этого эсминца, Изовит крепко призадумался и решил для себя, что железяки, мазут, трюма, бессонные ночи - для дураков. Для умных (а он себя относил к последним), найдется работа и почище...
  Наведя справки и переговорив с 'кем надо', пройдя проверки и собеседования и получив "добро" от "кого надо", Изовит собрал в чемодан незатейливый свой каютный скарб и нырнул с ним в перестук колес новосибирского пассажирского поезда....
  Вынырнул Валерий Моисеевич через два года на плавбазе с новенькой красной книжечкой во внутреннем кармане тужурки, пугающая тисненая аббревиатура которой, заставляла при разговоре с ним взвешенно подбирать слова, обращаться только на "вы", даже корабельных ветеранов Лупака и Пузанко. Разрешала без стука входить в каюту командира и замполита, строить распорядок дня по своему усмотрению и ни перед кем не отчитываться, кроме своего "патрона"....
  Годы "дураковки", как называл Изовит свою службу на эсминце, он вспоминал с "дрожью в коленках". Знакомясь с коллективом плавбазы и пытаясь представить себя в офицерском обществе - "нашенским", "рубахой парнем", Валерий Моисеевич часто рассказывал "дураковские" истории, в большинстве своем, авантюристического толка.
  В его устах они звучали примерно так: - ...прошли Гибралтар, ход 14 узлов, идем в точку рандеву. В кают-компании обед, ...только я подношу ложку ко рту... Вдруг слышу тонкий нарастающий свист, как будто с юта самолет взлетел. Думаю, откуда у нас, на эсминце, самолету взяться?
  Через минуту влетает в кают-компанию мой командир отделения турбинистов... По его дрожащему лицу и рукам понял - взлетел не самолет, а генератор. - Что? Генератор? - говорю, - он мне молча кивает, язык от страха к жопе прилип...
  Нырнул я в генераторный отсек, по запаху понял - дело - дрянь! Вскрыли редуктор... - мать моя женщина, шестерни гладкие, что моя коленка. Схватил я этого турбиниста за грудки и задницей об редуктор,...об редуктор... Без масла, - кричу, - редуктор работать не может!.. Покричал, душу отвел... Собрал всех турбинистов... - Оставшийся генератор, - говорю, - беречь, как ДМБовскую реликвию, этот - собрать и покрасить! Горячки не пороть, но чтоб к утру было готово!
  Через день приходим в точку рандеву, нагрянули штабисты... Флаг мех. в генераторный отсек - зырк..., а там, все тип-топ. Подходит он к свежевыкрашенному генератору, похлопал по редуктору, глаз сощурил и говорит: - Ну, как? Нагрузку не качает? Я морду ящиком... -Так точно! - отвечаю, - не качает.
  -Вот и хорошо! - говорит, - а то только придут, то генератор нагрузку не держит, то вообще не в строю! ...А ты, молодец! Хорошо генераторный отсек содержишь! - и по плечу меня хлопает...
  ...Так, все пять месяцев, на одном генераторе и проходил...
  Конечно, эсминец - старичок, каждый день то понос, то золотуха, но генератор не подвел...
  Пришли в базу, я сгоревший талями сдернул, на минную дорожку поставил и, как глубинную бомбу, - бульк!..
  А заводские умельцы за "шильцо" мне за два дня из своих запасников, не новый, но вполне... поставили, открутили, да еще и спасибо сказали за роскошную закуску. А законно..., забодали бы комиссиями, да по ушам бы настучали, да месяц с лишком бы ставили, а у меня как раз звание выходило, получил бы младшего лейтенанта, ...так-то!
  Эти правдоподобные истории, располагали отдельных, незадачливых офицеров, к встречной откровенности, несущей за собой неожиданный удар из-под тишка.
  Опыт предыдущей службы давал Изовиту неоценимую услугу в отправлении своих новых обязанностей. Корабельные дрязги и склоки, периодически сотрясавшие корабль, Валерий Моисеевич мог смоделировать в стройную психологическую ситуацию с возможными вариантами ее исхода. Но этим он занимался, между прочим, для забавы, за чашкой кофе в каюте замполита, с которым сошелся накоротке. Часто за полночь он засиживался в его уютных апартаментах, в неспешной беседе перемывая косточки офицерскому корпусу,
  и делясь опытом работы с людским материалом.
  Все тайные птюховские осведомители были давно раскрыты и провалены, а один, перевербованный капитан-лейтенантом Каленым, аккуратно вешал замполиту, состряпанную Борисом Альбертовичем, успокоительную "лапшу".
  С приходом Изовита, совсем было заглохшая внутрипартийная работа Птюха, заметно оживилась, и выливалась в громкие обличительные процессы на подведении итогов, где, правда, вскользь, упоминался даже старейший профессионал- конспиратор, изобретатель не звенящего стакана, капитан-лейтенант Пузанко.
  Дремлющая галерка кают-компании, когда замполит брал слово, оживлялась и бросала одобрительные реплики в адрес его осведомленности. Стало совершенно ясно, что Птюх в своей работе стал использовать что-то новенькое, нетрадиционное и не без участия офицера особого отдела...
  После того, как сгорел очередной "мальчишник', о котором знал только ограниченный круг лиц, Каленый с Филипповым, анализируя сложившуюся ситуацию, пришли к выводу, что за каютой Птюха необходимо установить наблюдение. Однако, выяснить причины потрясающей прозорливости замполита, помог случай...
  Как- то, после вечерний поверки к замполиту в каюту без стука зашел капитан-лейтенант Лупак, позволявший себе такие дерзости в минуты мрачного расположения духа, и застал Птюха стоящим на стуле, с засунутой в вентиляционную отдушину головой. Защитную сетку Птюх держал в руке. Зам был смущен, и долго объяснял Лупаку о мешающих спать крысах и попытке найти их гнездо... Лупак не придал особого смысла увиденному, но в разговоре с Филипповым сболтнул об этом. Механик сразу же ухватился за этот факт и решил проверить возникшую версию....
  На следующий день, после вечерний поверки, в вентиляционную сетку в своей каюте Филиппов вставил кусочек ватки, смоченной в спирте, закрыл каюту и вышел на верхнюю палубу... Минут через 15, спустившись в отсек, в коридоре у своей каюты механик увидел Птюха, Изовита и старпома Шмыгайлова. Изовит, приложив ухо к двери, прислушивался...
  Увидев Филиппова, замполит, мягко улыбаясь, проговорил: - А я к вам! - и сразу за механиком вошел в его каюту. Заведя беспредметный разговор о плохой работе камбузных электроплит и, осмотрев каюту, зам, скомкав разговор, вышел. Филиппов, прислонившись к двери, слышал, как троица возилась с дверью Пузанко. Потом тишину нарушила перебранка между разбуженным Лупаком и старпомом. Лупак в выражениях не стеснялся, прервать отдых перед "собакой" могла только форс-мажорная ситуация, а тут - непонятно - что, и непонятно - кто?
  Теперь каждый вечер в отсеке зама или особиста, по скользящему графику, в вентиляционную решетку "подсадной" каюты вставлялась проспиртованная ватка...
  Эффект был полный. Предупрежденные офицеры специально приходили посмотреть паломничество тройки "нюхачей" к неуловимому каютному духу С2Н5ОН. Вентиляционная эпопея подарила замполиту легкую рифмованную приставку' Птюх - тонкий нюх', и слегка пошатнула непоколебимый авторитет узкоплечего психоаналитика с механическим прошлым, старпом ничего не прибавил и не убавил к своему прозвищу "Мура"....
  
  8
   Еще с училища за Шмыгайловым прилепилось прозвище 'Мура', сокращение от имени нарицательного Муруроа. Этот французский термоядерный атолл, по умозаключению Шмыгайлова, сыграл с ним злую шутку...
  После окончания третьего курса Шмыгайлов находился на курсантской практике в Тихом океане. В один из обычных, ничем неприметных дней океанской вахты, над эсминцем появилась небольшая серая туча. Не задерживаясь, как бы, между прочим, она обрызгала верхнюю палубу крупными, освежающими каплями. Ей даже обрадовались. Курсант Шмыгайлов тоже радостно подставил под ее косые, холодные капли свои загорелые лицо и плечи. Туча ушла за горизонт, палуба высохла, и воспоминания растаяли, ...однако...
  В конце первого семестра четвертого курса у Семена Глебовича, как у католического священника, на макушке засияла тонзура. Попытки затормозить процесс выпадения волос втиранием мазей и рекомендованных жидкостей в очередной раз обманули тлеющую надежду и сделали Шмыгайлова тихим и замкнутым. Вспоминая всех своих родственников, рассматривая семейные фотографии, Семен Глебович заключил - наследственность ни при чем... И вспомнилась океанская практика, и этот проходной, косой дождь, ...а до атолла - рукой подать...
  На пятом курсе его голова была совершенно свободна от какой-либо растительности... Только крупные, бледные уши рельефно лепились по сторонам, иногда ярко вспыхивая, когда чей- либо нескромный взгляд, ползая надоедливой мухой по френологическим буграм его головы, задерживался дольше приличного. Еще каких- то полгода тому назад, на танцевальных вечерах в училищном клубе, он, одним из первых, был приглашаем на "белый танец", нынче - как отрезало... Семен Глебович часто останавливался у огромного прямоугольного зеркала в фойе клуба, придирчиво осматривал свою статную фигуру. Когда взгляд его выхватывал из зеркала абрис головы, уши вдруг непроизвольным, рудиментарным движением слегка выезжали назад и вверх. Это рефлекторное движение ушей заставляло смущенного Шмыгайлова быстро отходить от зеркала, вставать где-нибудь незаметно у оконной портьеры, и внутренне, который уж раз, переживать "муруроанскую трагедию". У окна с видом на голый, залитый дождем и тусклым светом фонарей плац пришло решение приобрести парик.
   Шмыгайлов не любил империализм, с известных пор, особенно французский. И хотя эта нелюбовь прививалась ему с пеленок: сказками о мальчишах - плохишах с буржуинами, строящих козни его родине, картинками с дядьками Сэмами с животным оскалом сосущими сигары и угнетающими негров, Семен Глебович из училища, помимо всего прочего, вынес уверенность в том, что в мире капитала у власти стоят хладнокровные и коварные нелюди, готовые ради власти на любое преступление.
  
   Пример Хиросимы ему был с избытком доказателен. За всеми историями о войнах и революциях, написанных для простаков, он чувствовал грандиозную мистификацию, продуманную коварную стратегию непрямых действий этих нелюдей, к которым он относил Ротшильдов, Морганов, Варбургов и прочая, умело сталкивающих страны и их народы в непримиримой смертельной бойне, к своей выгоде. Многие думают, что на земном шаре происходит борьба классов, борьба философий и идеи. Нет! На земном шаре происходит только одна борьба: последовательная, многовековая борьба евреев за мировое господство, вся мировая история представляет собой историю утверждения еврейской гегемонии в каждой отдельно взятой стране, а классовая теория - это их отмычка к любому народу. Многие, по наивности считают, что войны развязывают политики. Войны всегда начинаются по расписанию этой Системы! Деструкция - это семитский принцип. Политики - марионетки. И если народ оказался втянутым в очередную бойню, значит в культуре этого народа появилось нечто очень опасное для этих сил. В любой стране есть бедные, недовольные, неудачники, малоимущие, а то и вовсе неимущие. Всегда их можно настроить и натравить на основу нации, на ее лучшую часть. У него есть, а у тебя нет. У него больше, а у тебя меньше. Несправедливо. Иди и отними, ты что, хуже?
   Направляясь на флот, Шмыгайлов был уверен, что будет свидетелем и участником третьей мировой войны...
   На плавбазе, являясь руководителем группы политподготовки мичманов, он любую тему связывал с этой сквозной, навязчивой идеей и, подводя итоги занятий, всегда предупреждал: - Силы, творящие человеческую историю -демонически жестоки. Господа, собирающиеся на различные симпозиумы, конференции, съезды в защиту мира - рано или поздно начнут войну... Не ненависть, а альтруизм, готовность сотрудничать - играют решающую роль в сохранении институтов войны. Руками этих господ готовились и первая и вторая мировые войны, и все известные революции. На пути к власти и ради власти эти психопаты трясут мир. Создавать противоборствующие очаги сил и умело сталкивать их между собой, оставаясь в тени - вот лучший способ извлечь максимум выгод для себя. Лучше всего управлять людьми, не навязывая им своего мнения, а непрямым руководством, подталкивать их к этим действиям, чтобы им казалось, что эти решения (даже ведущие к катастрофе) исходят именно от них, по их собственной воле, а не со стороны.
   Что этим господам Потсдам, Ялта или Нюрнберг. Еще одно, два поколения - и живых свидетелей последней войны не останется. Хрупкий мир, за который заплачено миллионами жизней, опять подвергнется ревизии. Опять заноют старые раны территориальных претензий. Опять коричневое станет светлым и манящим. Аушвиц, Дахау, Саласпилс ... предстанут добротными воспитательными учреждениями. Победа и освобождение вдруг окажутся оккупацией. Эти господа опять все извратят и вывернут наизнанку. Их подсознательно томит сладострастие братоубийства. Они своим извращенным нутром чуют, что инстинкт агрессии генетически заложен в законопослушном гражданине. Играя на его чувствах любви к родине, солидарности, они подведут народы к понятиям 'свой- чужой', сделают окружающий мир проще и понятнее, дадут зомбированному гражданину почувствовать себя востребованным, нужным родине... И оболваненный информационной ложью, народ уже ликует от известий о первой чужой крови, о первой победе на далеком фронте боевых действий, о первом отвоеванном 'по праву' куске территории. В истории, между огромными и массовыми эпизодами уничтожения людей, проходит ровно столько времени, сколько необходимо этому скрытому интернациональному еврейству для обеспечения своего очередного алиби. Этот перманентный геноцид и составляет смысл человеческой истории. ...Опять горы трупов, опять Дахау, Аушвиц, Саласпилс и подсчёт кровавых барышей этой кучкой нелюдей. ...Будьте бдительны! Третья мировая может начаться завтра ...
  Слушатели, получив небольшую отсрочку фатального катаклизма, шумно шли на ют плавбазы, на перекур, осматривали спокойно дышащее море, безмятежно плывущие по небу облака, но ни одной приметы грядущей трагедии в мироздании не обнаруживалось...
  
  О том, что Шмыгайлов носит на голове парик, на плавбазе знали немногие: командир, замполит, особист, да еще, всегда загадочно улыбающийся, секретчик. Он давно обнаружил несоответствие фотографии в личном деле старпома с оригиналом.
  Но приходит срок, и все 'банное' становится явным. В одну из пятниц Шмыгайлов заказал себе душ. Еще не до конца усвоивший технические особенности пароводяного смесителя этого душа, машинист трюмный Самылов, подав пар и воду по инструкции, все же сомневался. Когда он приоткрыл дверь, чтобы развеять свои сомнения, то вдруг в клубах пара увидел красный, распаренный череп старпома. Выражение лица Шмыгайлова и без того строгого, в клоках мыльной пены показалось Самылову зловещим. У Самылова подкосились ноги, и он упал в тамбуре, потеряв на некоторое время сознание. Нашатырный спирт и легкие шлепки по щекам привели матроса в сознание. Самылов, узнав в наклонившемся над ним человеке Чечина, закричал: - Обварил! Обварил - старпома!
  Его никак не могли успокоить. Появление перед взволнованным матросом старпома с лоснящейся улыбкой (не каждый день от грозного его вида теряют сознание), со знакомой слегка кучерявой шевелюрой русых волос, успокоило его. Самылов глубоко вдохнул, закрыл глаза и с облегчением выдохнул: - Слава тебе, Господи - померещилось!
  
  9
  Корабль, запустив главные машины, полным ходом идет в экзотическую Сирию. За кормой ровной, широкой, кипящей лентой ложится фарватерный след. Корма плавбазы натужено вздрагивает, пугаясь резонансной мощи винтов. Запущенная карусель ходовой вахты включила в свой круг весь экипаж.
  Лупаку на переходе комбриг разрешил зачетную стрельбу главным калибром. Магнитная наводка в трансляционной сети минут десять по всему кораблю тихо, но различимо, разносит перебранку в крепких и специальных выражениях между Лупаком и постом группы управления арт-огнем (пост ГУАО не видит условную цель). Потом наступает напряженная тишина. Ее разрывает 20-ти минутный кашель100 миллиметровых пушек. В трансляционную сеть опять прорывается надрывный голос Лупака, склоняющего только крепкие выражения. И снова становится тихо.
  Тугой звук выхлопа отработавших газов главных машин из дымовой трубы в своем монотонном однообразии совершенно не дифференцируется, и воспринимается слухом, как фон тишины. Незаметно наступает вечер. Корабль форштевнем упирается в зависшее над горизонтом тускнеющее солнце. Вокруг ни огонька, ни кусочка земли, от горизонта до горизонта волнующаяся серость моря с багровым разливом впереди. Над мачтой бездна неба в первых звездах. Сумерки быстро сгущаются, от заката остается лишь остывающая рдяная полоска, а небесная твердь, светлея, опускается к воде немигающе - безмолвно и рассыпчато - выпукло.
  В 6 часов утра корабль оглашается звонками аврала, на фок- мачте уже полощется сирийский государственный флаг. В дымке различим холмистый материк, обвешенный сверчками огней. Приближается рейд Тартуса с разбросанными тут и там судами, с включенными якорными огнями. Вырисовывается мол порта, с мигающим красным маячком...
  Вот и причал. В сирийские тер. воды вытравлен якорь, на палы причальной стенки заведены швартовы. Без суеты вываливается трап. После остановки главных машин становится непривычно тихо: различимы обрывки незнакомой речи и портового разнозвучья...
  
  На следующий день, после подъема флага, на юте выстраиваются увольняемые в город.
  Весь экипаж, стараниями замполита и особиста, разбит на пятерки: старший - офицер или мичман, с ним четыре матроса. За пять дней делового визита старшим пятерок придется по четыре, пять раз совершать шестикилометровый пробег до центра Тартуса и обратно, чтобы всем морякам показать город и отоварить выданные деньги.
  "Марафон поросячьей рыси", как сразу назвали трассу к центру города, предваряется инструктажем пятерок замполитом. Птюх объясняет как вести себя в той или иной ситуации с непременными речевыми заставками: "упаси вас Бог, не приведи Господь, только не вздумайте..."
  Здесь же за строем внимательно наблюдает за всем происходящим, слегка нервничая, капитан-лейтенант Изовит. Он не вмешивается, вся предварительная работа им уже проделана. Психологическая ситуация момента многократно продумана, доверенные люди расставлены и проинструктированы.
  Валерий Моисеевич понимает - любой прохлоп в иностранном порту - его прохлоп.
  Первые два километра пути, от трапа корабля до шлагбаума проходной порта, с двумя охранниками одетыми в "защитку", с нашими "калашами", преодолеваются той самой "поросячьей рысью", то есть, крупным шагом, переходящим в мелкие перебежки. Вдоль пакгаузов и контейнеров, разбросанного оборудования и какого- то хлама, заросшего сорняком, по дорожкам, запудренным по самые щиколотки пылью.
  Охрана, видимо предупрежденная, не обращает внимания на стремительное выдвижение на набережную серых от пыли военных экскурсантов.
  С первых шагов по городским улицам разнокалиберная тартусовская детвора, подстраиваясь под неровное движение иностранных моряков, начинает выклянчивать значки воинской доблести, ярко начищенные и приколотые к белым форменкам. Самые бойкие пацаны срывают их с булавочных замков и сразу же с визгом рассыпаются по подъездам домов. Удивляясь простоте заморских детских нравов, "марафонцы", неся легкие потери, безостановочно продолжают движение к центру города. На последнем километре, монолитно перемещающаяся масса белых форменок и желтых рубашек, растягивается вдоль улицы, редеет, растекаясь по узким переулкам, теряясь в магазинах и лавках, набитых диковинным, для свежего взгляда, дешевым ширпотребом.
  То здесь, то там, по всему городу мелькают бескозырки и фуражки....
  Вокруг лотка с яркой вывеской "Фанта" слетелась стайка бескозырок, и в насыщенном жарой и пылью воздухе слышится смех и восхищение леденящим гортань чудо - напитком...
  -Умеют же капиталисты, туды их в зад, подать как надо! - отпивая мелкими глотками из горлышка узкой, отпотевшей бутылки, напиток, нахваливает Лупак, - А у нас?! Если пиво, то теплое, шо моча! Если лимонад, то скисший и тоже моча!
  Феодосий Максимович уже упаковался. На его лоснящемся курносом носу молодцевато сидят зеркальные очки с яркой этикеткой на стекле "Феррари", в них искривленно отражен капиталистический мирок... В запыленных брюках и ботинках, со сдвинутой фуражкой на затылок, из-под которой торчит багровая лысина, с большим белым пакетом с надписью на английском языке"Camel"и картинкой этого горбатого животного ядовито-желтого цвета, он чувствует себя в этой мусульманской стране по-домашнему уверенно. Это впечатление усиливает стоящая рядом с ним четверка моряков, во всем копирующая своего старшего наставника.
  Каленый в своей четверке, выбрав самого бойкого матроса, назначил его старшим, а сам отошел к лавке, где, по наводке данной Бутом, из-под прилавка приторговывают "порнушкой".
  Каленый давно хотел приобрести такой журнал, где было бы все - от и до... Этим тайным желанием он как-то поделился с Филипповым, и говорил страстно и возбужденно:
  -Сидим тут, как сычи! А жизнь? ... Вроде только училище закончил, а уже - 28, еще год, два и все.
  Кому нужен - перезревший и задолбаный. Придем в базу, опять суета, текучка, а через два месяца снова в путь, на ремонт в Тиват. Закончим ремонт у 'югов', сразу сунут, минимум на полгода, в Средиземку, - ни какой личной жизни! Кстати, Бут подсказал - можно приобрести журнал с красивыми, обнаженными малышками. Как ты? ...Я хочу взять. Хоть глазами посмаковать обнаженную женскую плоть. Хочу, чтобы там было все, понимаешь, - все - от и до! - и хотя эти слова не несли в себе особого смысла, Филиппов, посмотрев на выражение лица сослуживца, и поймав его сексообильный выдох, сам того от себя не ожидая, слегка сексуально возбудился и, молча, одобрительно кивнул головой.
  "Садык" оказался сговорчивым. Журнал, где было все - "от и до", перекочевал из-под прилавка за пояс военно-морских брюк, под желтую рубашку, как раз к тому месту, от которого и появляется этот необоримый зуд и неутолимая жажда... 'Не важен предмет очарования, важна жажда быть очарованным'
  
  Старший лейтенант Арнаут, даже в этой мусульманской, непьющей стране, умудрился привести себя в состояние легкого опьянения. Проходя во главе своей пятерки вдоль одной из узких улочек, Арнаут увидел впереди, в тени эвкалипта, два столика с белыми резными деревянными креслами. Из кассетного магнитофона, стоящего на стойке бара, приятно лилась музыка, рождаемая каким- то национальным арабским струнным инструментом.
  Подойдя к этим стульям, Арнаут почувствовал, что ноги ватно - тяжелы. И вместо того, чтобы сделать шаг вперед, он по - балетному сделал шаг в сторону и аккуратно опустился всем своим уставшим телом в кресло, в прохладную ароматную тень эвкалипта, с оттенком запаха прожаренного кофе, в струящиеся бурдонные звуки саар...
  Глаза Арнаута сами собою закрылись, сладкая усталость разлилась по всем его трепещущим, после пятимесячной, вынужденной гиподинамии, мышцам и сухожилиям....
  Четверка моряков сбилась в кучу и замялась, не зная, как реагировать на такой не предусмотренный птюховским инструктажем "вираж".
  -Мосье!? - это обращение заставило Арнаута разлепить глаза и сосредоточить расплывшееся внимание на смуглом мальчике, лет четырнадцати, брюнете, с аккуратной, короткой стрижкой, в белой курточке, с белоснежной салфеткой, перекинутой через левую, согнутую в локте, руку. Арнаут понял, что обращаются к нему, и что от него хотят. Он коротко бросил: - Бренди!?
  Мальчик почтительно кивнул головой и скрылся за стойкой бара. Через минуту, на расписном, круглом подносе, он принес к столику Арнаута небольшую плоскую бутылку "Бренди" и граненый стаканчик.
  Стоматолог сразу оживился, сорвал с бутылки пробку, бросил ее на стол и в два глотка выпил содержимое.
  Повернув голову в сторону, заворожено смотрящих на него матросов, рыкнул: - Эй! Ну-ка! Быстро! У кого есть хорошая сигарета?!
  Один из моряков достал из кармана брюк пачку "Винстона" и подал ее Арнауту.
  Арнаут из раскрытой пачки губами вытянул сигарету, ...и снова появился мальчик, с почтительным: - Мосье! - поднес к сигарете газовую зажигалку....
  Вытянув во всю длину пыльные свои ноги, Арнаут со смаком втягивал в себя ароматизированный дым, наливаясь и зрея от выпитого. Выкурив две сигареты подряд, Арнаут, подражая мальчику, крикнул: - Мосье! Счет!?
  Мальчик подошел к столу, назвал сумму к уплате по-французски и показал ее на пальцах. Арнаут бросил динары на столик и промямлил: - Спасибо, юный садык!
  Медленно, с помощью рук, выжав себя из кресла, Арнаут встал, одернул задравшуюся рубашку и, повернувшись к морякам, бросил: - А теперь на корабль!
  Жирнявский был выпущен на заморский берег в последний день визита, в составе офицерской пятерки, "по гражданке". Гражданка у большинства представляла веселый винегрет из форменных брюк и ботинок и цветастой футболки или рубашки.
  С одним непродолжительным перекуром на территории порта, под беспрестанные подбадривания, спешащих в город товарищей, Жирнявский смог преодолеть первый этап "марафона".
  У шлагбаума охрана, увидев среди уже примелькавшихся офицеров и мичманов, тяжело дышащую, внушительную фигуру кока-инструктора, отдала ему вдруг воинскую честь, очевидно приняв его за самого главного русского начальника...
  Замполит подозрительно и внимательно посмотрел на Жирнявского сверху вниз и забеспокоился: - Жирнявский, вы случайно не мусульманин?!
  Жирнявский, вытирая носовым платком струящийся по вискам пот, молча, отрицательно мотнул головой. Добравшись до первого магазина на набережной, кок сел в тень на бетонную тумбу и наотрез отказался следовать дальше.
  Птюх уже изматерил и вслух и про себя тот день и час, когда согласился быть старшим в этой пятерке, и взвешивал про себя сложившуюся ситуацию на весах своей интуиции:
  - Какой из Жирнявского, к черту, мусульманин. Лопает свиные отбивные, величиной с тропический тапочек. Даже, если его оставить здесь насильно, он к родному камбузу, как паломник в Мекку. Через все преграды, из последних сил... Хотя?! Слаб человек! А до пенсии мне всего ничего, а тут - "чепе"?!
  -Ну, что Григорий Яковлевич, - сочувствующе обращается он к коку, - отдохнули?! Теперь- то по асфальту, полегче?! И до центра - рукой подать!
  Жирнявский хватает ртом воздух и, молча, смотрит на замполита. В его глазах читается абсолютное безразличие к домоганиям Птюха...
  -Поймите - же, Григорий Яковлевич, - замученным голосом канючит зам, - вы в составе пятерки и своими действиями не даете возможности остальным членам группы отовариться.
  - Давайте его здесь оставим! - потеряв терпение, предлагает мичман Сытник, - Ничего с ним не случится!
  -Нельзя! Инструкция! Вдруг ему заплохеет! - парирует Птюх
  -Слышишь, ты! Няф-няф! - обращается Сытник к Жирнявскому, подходя к нему вплотную, - Поди, не мертвый бридель! Вставай! Как к корыту, так Дюймовочкой с бака до камбуза летишь... Вставай! - шипит в густые усы боцман и не сильно бьет кока в бок.
  -Сам дурак, - соскакивая с тумбы, взвизгивает Жирнявский, - Вернемся, доложу командиру за оскорбление....
  - Боров! Ты можешь не вернуться! - снова подойдя вплотную, и, тыча кулаком в его мягкий бок, угрожает Сытник, - Тебе заплохеет сейчас, если с якоря не снимешься!
  Жирнявский вертит головой, ища поддержки в лицах сослуживцев, но наталкивается на холодные, осуждающие взгляды. Усилиями боцмана пятерка" снимается с якоря" и медленно плывет по горячему асфальту в сторону торчащего в конце улицы минарета...
  10
  Визит завершен. Корабль покидает сирийские территориальные воды. Капитан-лейтенант Изовит возбужденно прохаживается по юту, поглядывая на уходящие в дымку последние, зыбкие контуры земли. Довольно потирает руки.
  -Визит завершен! Можно сочинить шифровочку, - рассуждает он, - и себя в ней не забыть. Кто знает?! Может в мозговую ячейку" патрона" и западет - Тартус, Изовит, ...успешно завершен, а может и похвалит, мол, молодец капитан..., а почему собственно капитан, майор! Пора мол, и 3-го ранга. Засиделся в капитанах?!
  Плавбаза входит в привычный ритм ходового расписания. Опять со всех сторон, дразня чувством бескрайности мироздания, плавно выгибается линия горизонта. Офицеры и мичманы, свободные от вахт, кочуют друг к другу, из каюты в каюту, внимательно и придирчиво разглядывая и обсасывая каждую купленную безделушку и делясь впечатлениями о "загнивающей загранице", на пыльных торжищах которой еще не остыли следы "поросячьей рыси" русских "пятерок".
  
  Куликов уже обвыкся со своим новым каютным соседом. Помимо прочих достоинств, Лупак оказался страстным курильщиком. Куликов тоже курил, но в сравнении с ним, решительно причислял себя к некурящим, а свой трехлетний стаж курения стал считать баловством и дилетантством...
  В массивной, красного стекла, пепельнице, если она не была до краев набита окурками, в желобке все время дымился обсосанный чинарик "Примы", любимых сигарет Феодосия Максимовича. Их удушающим ароматом была пропитана вся каюта: шторы, занавески, подушки, одеяла, рубашки и носовые платки. Казалось, что и выкрашенные в салатный цвет переборки тоже источают этот кисловатый запах, и что сам этот запах может существовать только в салатных тонах. Куликову иногда представлялось, что он находится не в каюте, а на дне уличной урны, переполненной и забытой запойным сизоносым дворником. Горки сигаретного пепла были рассыпаны повсюду. И хотя матрос приборщик, подчиненный Лупака, два раза в день добросовестно вытряхивал окурки из пепельницы и делал мокрую приборку, пепельные холмики вырастали вновь. На них можно было наткнуться где угодно: в ящиках стола, в раковине умывальника, на подушке, в мыльнице и даже в стаканчике для бритья. Пачками "Примы" было забито целое отделение лупаковского шкафа. Когда Лупак приоткрывал шкаф и просовывал руку за очередной пачкой, на Куликова осклаблялась сигаретная пирамида, своим пачечным оскалом, не давая не единого шанса лейтенанту хоть когда-нибудь избавиться от тошнотворного никотинного кошмара...
  Однажды, Куликову приснилась ладонь Феодосия Максимовича, с тлеющей сигаретой между большим и указательным пальцами. Кончик сигареты, зловеще потрескивая и покрываясь серым налетом, медленно рос, и вырастал до циклопических размеров. Откуда-то сбоку, из темноты, появлялся мизинец той же ладони с ясно различимым петлеобразным рисунком на подушечке с длинным желтым ногтем. Ноготь подбирался к дымящейся серости и, врезаясь в нее, обрушивал на лицо Куликова лавину сухого и теплого пепла. Куликову не хватало воздуха, он барахтался, махал руками, проваливался в пустоту и задыхался...
  Задыхаясь, с учащенным сердцебиением, Куликов проснулся. Проснулся с тем же чувством беспокойства и страха, с той же тяжестью на сердце с какой просыпался в каюте Курдова. Опять ноги его лежали одна на другой, и, опять показалось, что "нечто" длинное только что отползло с бедра вниз. Куликов даже попытался удержать, ухватить это 'нечто', протянув к бедру руку, но там ничего не оказалось; включив прикроватный светильник, он заглянул вниз. Нижняя койка была пуста...
  -Похоже, схожу с ума, - подумал Куликов, анализируя обрывки сна, и эти вернувшиеся страхи и мерзостные ощущения. Спрыгнув с койки и сев на край стола, лейтенант набрал номер "ходового". В трубке прохрипел голос Лупака. Куликов, не сказав ни слова, повесил трубку ...
  -Это нонсенс! Что со мной?! Похоже, схожу с ума!
  11
  В обеденный перерыв в каюту командира вошел замполит: - Ознакомьтесь, Юрий Игоревич! К нам едет ревизор! - с озабоченностью в голосе выдыхает Птюх, протягивая через стол Ширкунюку, утонувшему в кресле, с послеобеденной сигаретой в левом углу рта, тонкую полоску телеграммы, - только что из КПС принесли....
  -Только этого нам не хватало! - пробежав суженными от наплывшей сизой ленты сигаретного дыма глазами текст телеграммы, процедил свободным углом рта Ширкунюк, и слегка наклонив голову, чтобы спасти глаза от въедливого дыма, резюмировал: - Ну, что зам! Грядет момент истины! Собирай свой актив! Накручивай хвосты! Ставь задачи! Готовь план встречи...
  -Ну, и остальное, - оторвав глаза от телеграммы и взглянув на двойной птюховский подбородок, многозначительно добавил, - Сам знаешь, не первый год замужем...
  Птюх, молча, кивнул и вышел из каюты.
  -Ходовой - командир! - включив "Каштан", вызвал Ширкунюк на связь вахтенного офицера...
  -Давай командуй! Приготовиться, а через 10 минут построиться по большому сбору на юте.
  Получив утвердительное "Есть", - добавил, - Штурмана ко мне!..
  Взглянув на часы, Ширкунюк решил, что комбрига беспокоить не стоит, а о полученной телеграмме доложить после перерыва.
  - Сколько нам осталось до точки?! - встретил вопросом, вошедшего штурмана, командир.
  -Четырнадцати узловым ходом -10 часов, товарищ командир! - не задумываясь, отрапортовал Курдов, втянув носом воздух, и привычно скользнув под ним указательным пальцем. Забегал глазами по бумагам, разложенным на командирском столе, ища причину его интереса к срокам прибытия в точку якорной стоянки...
  -Хорошо, идите! - не глядя на штурмана, бросил Ширкунюк, а когда тот развернулся и сделал шаг к двери, окинул его невысокую плотно сбитую фигуру, хмыкнул про себя: - Не любит, видите ли, запаха носков! Балерина! Впрочем, кто это любит?!
  Через распахнутую, выходящим штурманом, дверь, в командирскую каюту ворвались звуки колоколов громкого боя в перехлест с мажорными переливами "до-соль" "Большого сбора" на горне.
  
  После всех формальностей построения - поверки, докладов, команд дежурного по кораблю - перед экипажем с короткой речью выступил командир: - Товарищи! В точке якорной стоянки нас уже ждут! На борт корабля ожидается прибытие начальника политотдела эскадры, контр-адмирала Страусова, - Ширкунюк сделал паузу и обвел поворотом головы каре строя, - Как вы понимаете, адмирал нечастый гость, и по тому впечатлению, которое останется у него после посещения плавбазы, будет складываться общая оценка нашей деятельности за весь период нахождения в Средиземном море. Адмирал большой ценитель морской культуры и флотских традиций.
  Поэтому никаких соплей не должно висеть ни на леерах, ни на трапах. Никаких 'глазений' из иллюминаторов, особенно, коков предупреждаю, - командир выразительно посмотрел на мичмана Жирнявского.
  - Из корабля нужно сделать конфетку! Так Сытник!? - как бы ища поддержки своим доводам, обратился Ширкунюк к главному боцману.
  -Так точно! Кавторанга! - бодро из строя ответил Сытник.
  Ну вот! - Ширкунюк вскинул левую руку, взглянул на часы, - у нас 9 часов отработного времени..., на корабле объявляется аврал, мною назначенная комиссия все проверит.
  По результатам аврала будет издан приказ! ...Вопросы есть?!
  Командир снова поворотом головы обвел строй. Выждав паузу, в тишину которой ворвалось шипение, рвущейся из-под винтов воды, разрешил дежурному по кораблю начать инструктаж на авральные работы...
  Через полтора часа поминутный план встречи начальника политотдела и пребывания его на борту в черновике на 12 листах лежал у Ширкунюка на столе. Птюх, сидя напротив командира, по каждому пункту плана давал объяснения.
  -Нужно ли чтобы на "Опросе жалоб и заявлений" мичман Бут высказал адмиралу свое удовлетворение политикой партии и правительства?!
  - Нужно, Юрий Игоревич! Это подскажет адмиралу о монолитности нашего экипажа. Не жалобы, а горячая любовь к Родине - вот кредо плавбазы!
  -А почему вы на обед включили пшеничную кашу, я уже забыл, как она выглядит?
  -Юрий Игоревич! - с легкой досадой в голосе, как бы журя командира за непонимание, парирует Птюх, - Ее очень любит Страусов Пантелеймон Захарович! Почему бы ни порадовать адмирала, сами же говорили - нечастый гость! Надо уважать человеческие слабости...
  Перевернув очередную страницу плана, Ширкунюк хмыкнул, чуть выдвинул нижнюю челюсть, и скривил губы:
  -Хм! А нужно ли проводить после ужина делегатскую встречу Страусова с комсомольским активом, ...после похода ведь, ...пусть народ отдохнет!..
  -Нет, нет! Юрий Игоревич! Обязательно! Заслуженный адмирал, прошел войну. Вопросы, которые будут задавать адмиралу, уже розданы, выступающие готовы, а резолюция собрания с обращением ко всем экипажам кораблей эскадры сейчас дорабатывается, по готовности предъявлю!
  В недрах корабля, заведенная Птюхом пружина политаппарата начала раскручиваться, вовлекая в свое всеохватывающее вращение групкомсоргов и агитаторов, секретарей первичных партийных и комсомольских организаций, редакторов стенгазет и боевых листков и прочая... прочая...
  Боцман готовил правый трап. Мичман Сытник рассуждал: - Театр начинается с вешалки, корабль с правого трапа! Правый трап-лицо боцмана.
  Трап был завален на шкафут и боцманята, как бригада "скорой помощи", реанимировала уже слегка припорошенный морской солью и слегка закисший во вращающихся частях, на вид простой, а в техническом отношении, достаточно сложный "организм". "Организм" поскрипывал и посапывал от прикосновения натруженных рук моряков. Мичман Сытник испытывал удовольствие, над спинами копошащихся матросов, выпускать из-под густых, распушенных усов поучительные наставления боцманской "азбуки":
  -Аккуратнее, мягче стеклом тяни тетиву; кто ж так привальник перетягивает, вовнутрь войлок, вовнутрь, а кожу сверху в натяг.
   ...Сильнее! Сильней! Это ж не осла за хвост. Во! Во! Теперь в аккурат!
  Трап на глазах оживал, светлея благородным узором камбия дубовых поверхностей тетивы, балясин, решетчатых площадок, выдраенных и покрытых бесцветным лаком. Бронзовые стойки и поручни зеленели, облитые пастой "гои". В утренней, предподъемной тишине, они будут зачищены суконной ветошью вахтенными приборщиками до блеска, соперничающего со свечением диска восходящего солнца....
  В 23 часа плавбаза стала на якорь в точке, указанной оперативным дежурным эскадры.
  Заканчивался еще один многотрудный день боевой средиземноморской вахты...
  12
  На следующее утро в 8. 30. экипаж в смотровом комплекте тропической формы строится на баке. Разбросанные в точке якорной стоянки корабли и суда еще не примелькались и вызывают живой интерес с комментариями и выкриками разгоряченных спорщиков, по контурам угадывающих названия и класс кораблей...
  Наконец от "флагмана" отрывается светлая точка катера и начинает движение в сторону плавбазы, увеличиваясь в размерах и вызревая. Командир с комбригом засуетились у парадного трапа, расставляя дежурную службу по уставной схеме при встрече должностного лица. Старпом быстрой походкой вышел на бак и скомандовал: -Левый борт - кру- гом!
  Строй на левом борту развернулся лицом в сторону моря, замер, наблюдая за приближающимся катером.
  На катере, чуть зарывающимся носом в набегающую волну, произошло движение, два матроса - крючковых, оторвавшись от сторон катерной рубки, один выдвинулся вперед - на нос, другой на корму. Оба замерли с отпорными крюками, упертыми в палубу на вытянутых вперед руках, показывая, что в катере должностное лицо высокого ранга. Через минуту на носу катера стал различим, трепещущий на ветру, красный брейд-вымпел. В этот миг над плавбазой зависает медно-певучее "До" сигнала "Захождения" на горне. По дрожанию звука чувствуется, что горнист волнуется. Но его волнение умело сдерживает трясущийся перед его лицом увесистый кулак помощника командира Гусева. На нем лежит прямая ответственность за чистоту звуков выдыхаемых в атмосферу восточного средиземноморья...
  Катер, замедляя ход, начал подруливать к трапу. На борту катера застыла сутулая фигура Страусова, с правой рукой, приложенной к расшитому золотой ниткой козырьку фуражки.
  Борт катера мягко коснулся привальника. Адмирал, выждав момент, когда катер
  на набегающей волне, сравнялся с нижней площадкой трапа, легко шагнул вперед...
  Над трапом загремело: Смирно! Страусов неспешно поднялся на борт, навстречу докладам, рукопожатиям, знакомствам ... Вслед за ним поднялись три офицера политотдела эскадры.
  План, составленный Птюхом, работал без сбоев до 22 часов, на этот час за пунктом 176 значилось: Каюта?1. Личная гигиена и отход адмирала ко сну.
  Если бы была возможность, Птюх бы спланировал и ночь Страусову. На каком боку, сколько тому спать. Однако здесь произошел сбой. Закрывшаяся за адмиралом дверь, оставляла в плане пробел до 6 часов утра, вносила нервозность и неопределенность, давала необузданному воображению Птюха страшные картины ночных, разгромных адмиральских проверок, с далеко идущими оргвыводами.
  'Береженого - Бог бережет' - решил Птюх и выставил за переборкой душа, напротив каюты ?1, пост из надежных матросов-партийцев. В случае если адмирал решит взглянуть на ночную жизнь корабля, можно будет сделать предупреждающие шаги, - думал он, укладываясь, не раздеваясь и не снимая ботинок, в свою койку...
  Интуиция не подвела Птюха и на этот раз. В 3. 20. наблюдатель, разбудив разоспавшегося замполита, доложил, что адмирал вышел из каюты и направился в корму корабля. Зам. выскользнул из своей каюты и метнулся по коридору....
  Рассчитав, что Страусов непременно посетит машинное отделение, зам спустился туда, впервые за 5 лет службы на плавбазе и стал ждать. К Птюху, вытирая паклей от соляра руки, с изумлением на лице, как у полинезийского аборигена, увидевшего впервые капитана Кука, подошел старшина команды мотористов мичман Толстобров, однако, убедившись, что это не Кук, а Птюх, поправил на голове пилотку и громко по форме представился....
  Когда открылась дверь, и на верхнюю площадку трапа в машинное отделение опустилась адмиральская нога, Птюх начал медленно подниматься ему навстречу...
  -Зам!.. А ты что не спишь?! - спросил Птюха Страусов, когда они лицом к лицу столкнулись на переходной площадке.
  -Проверяю вахту, товарищ адмирал! - виновато вздохнул Птюх и стыдливо опустил голову.
  -Ну, зам ...не ожидал! - удивленно покачав головой, пробасил начальник политотдела, развернулся и без задержки зашагал к себе в каюту...
  Весь период пребывания Страусова на борту плавбазы сопровождался беспрерывными выпусками радиогазет и молний, справочной информацией о силах и средствах вероятного противника.
  А когда адмирал после разбора результатов проверки вышел из кают-компании на шкафут и двинулся в сторону трапа к ожидавшему его катеру, навстречу ему, как бы невзначай, из дверей кубрика выплыли три матроса, один из них играл на аккордеоне и все втроем пели любимую адмиральскую песню "Раскинулось море широко..."
  Адмирал вдруг развернулся, ища глазами Птюха в сбившейся в кучу из-за неожиданной остановки свите, подозвал его к себе, крепко пожал ему руку, горячо и страстно повторяя: - Какие люди! Какие люди, служат на этом корабле!!! Спасибо тебе, зам! Какие люди...
   "Обращение ко всем экипажам кораблей эскадры" составленное Птюхом понравилось Страусову. Ширкунюку было предложено с текстом этого обращения прибыть к командиру эскадры.
  -Ай, да Птюх - тонкий нюх, - сам, от себя не ожидая, произнес Ширкунюк, когда радостно возбужденный замполит, глотая слова, сообщил ему эту новость.
  После трехчасового пребывания Ширкунюка на "флагмане", Птюха пригласили в КПС на переговоры по УКВ.
  Командир по радио подтвердил, что оценка "отлично", командиром эскадры утверждена и "Обращение..." уже передается по линиям связи на корабли эскадры...
  Вылетев из КПС, зам распорядился организовать встречу командиру с таким же ритуалом, с каким встречали начпо.
  Когда катер с Ширкунюком приблизился к борту плавбазы, медноголосое, тягучее "До" зависло над кораблем. На шкафуте по схеме стояла дежурная служба. На верхней площадке трапа, выкатив под поручень живот, с правой рукой под козырек, стоял Птюх.
  Вся его фигура дышала торжеством победителя, звуки горна напоминали ему первые такты триумфального шествия из вердиевской "Аиды"...
  Он не смотрел на приближающийся катер. Взгляд его был устремлен на далекую точку горизонта, и мыслил он о чем-то трансцендентальном, пытаясь соединить воедино - пространство, время и человеческие слабости...
  Когда катер ткнулся левым бортом в привальник, командир выпустил из рук катерный поручень и сделал шаг вперед...
  Замполит вложил в команду "Смирно" всю рвущуюся из него радость, и еще выше закинул голову вверх, так, что его двойной подбородок разгладился, омолодив лицо лет на 10.
  ...Но набежавшая накатом вдоль борта волна, толкнула катер, и он, нарушив человеческие законы инерции и глазомера, не донес для триумфального шествия ногу Шеркунюка, а опрокинул ее хозяина в воду....
  Когда над гребнем волны появилась командирская голова, с ошалевшими глазами и увидела Птюха, все еще ласкающего радостным взором далекий горизонт, голова, отплевываясь от воды, громко заорала: Вольно! Вольно! ... вашу мать! ...но очередной накат снова накрыл ее, не дав выплеснуть то, что переполняло ее, и рвалось наружу...
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"