Аннотация: Из жизни моего отца и его друга. Их памяти. Также памяти Изабеллы Григорьевны Каменщиковой, записавшей со слов отца эту историю много лет назад.
Вечером в дом, где жила семья Федора, пришла расстроенная бабушка Марфа и прямо с порога закричала его отцу:
- Ефим Иванович! Ну, сделай же чего-нибудь! Твой Федька с дружком опять залезли в мой огород! На этот раз обломили головы моим подсолнухам! Я же их оставила дозревать на семена на будущий год!
Отец спросил пожилую женщину:
- Марфа Ивановна! Сколько у тебя росло в огороде семенных подсолнухов?
- Пять
- А ребята сколько сломали?
- Три
- Понял. Я Федю накажу, больше такого не повторится. А через пару недель, когда будем ломать свои семенные подсолнухи, тебе, Марфа Ивановна, принесем три головки. Хорошо?
- Спасибо, Ефим Иванович... Ну, я тогда пошла что ли?
- Ступай, Марфа. Сильно не обижайся. Он больше не подойдет к твоему огороду. Обещаю.
Баба Марфа вышла. Мать Федора выбежала из-за стола, проводить незваную гостью и чтобы еще раз извиниться перед ней за сына.
- Ну, сынок, выбирай: либо три дня в подполе либо три раза ремнем по голой попе.
- Пап, ну мы же ей отдаем три головки...
Отец молча снял с гвоздя узкий ремень.
Сын посмотрел на отца, передернул плечиками и опустил голову:
- Лучше в подпол...
- Зря, сынок - ремнем вытерпел и все, а тут три дня... Ну, пошли.
В кухню из сеней вернулась Ольга, мать Федора. Она сразу все поняла:
- Ефим, да прости ты Федю. Он больше не будет, а головки-то, подсолнухов мы же Марфе отдадим - она мне сейчас сказала, что теперь зла на Федора не держит.
- Конечно, Ольгея, он больше не будет. Но за свои уже свершенные дела надо отвечать. Федор выбрал подпол, на три дня, за каждый сломанный подсолнух у бабы Марфы. Значит, третьего дня, после-послезавтра вечером выпущу. Там две шкуры есть - на одной спать, другой укрываться, картошка на зиму лежит, горшок для нужды - не пропадет. Обдумает, чего-нибудь важное. Меня отец однажды на пять дней запер в подполе.
И двухметровый кузнец, легко поднимающий коня, взял мальчишку под мышку, прошел в угол кухни, открыл тяжелую крышку подпола и поставил одиннадцатилетнего сына на крепкую стремянку, опущенную в подпол под домом. Сын покорно спустился по лестнице, мать подбежала, крикнула сыну, что на полке стоит кастрюля со щами, сегодня сваренными, а отец опустил крышку и задвинул на нее стоящую рядом тяжелую бочку с подковами, которую в доме никто кроме него не мог сдвинуть.
Через день, утром, когда семья: отец, мать, шестилетний сынок Санька и младшая пятилетняя дочка Катя завтракали на кухне, к воротам подскакали два пограничника. Они спешились, привязали лошадей и вбежали в дом, на кухню. Сержант, запыхавшись, выпалил:
- Ефим Иванович! Нам через час в дальний дозор скакать надо. Сейчас лейтенант подскачет, просьба перековать его лошади левую заднюю ногу - подкова 'хлюпает'. Ну, и у наших с ефрейтором лошадей посмотрите - как подковы держаться.
Пока Ефим одевался, Ольга быстро сделала два больших бутерброда с мясом и налила две чашки чая:
- Ефим ты иди, открывай ворота и раздувай огонь в кузне, а ребята быстро подкрепятся и подойдут к тебе.
- Правильно, Ольгея! !Умница! Я пошел, жду вас товарищи пограничники в кузнице.
Военные, запивая чаем, быстро сметали приготовленные им бутерброды.
Ольга, стараясь говорить по-деловому, как бы мимоходом, сказала парням:
- Товарищи военные, возьмите с собой, на всякий случай, вон из той бочки по паре подков. И сдвиньте ее с крышки подпола - у меня там кастрюля со щами.
Военные быстро вдвоем выполнили просьбу жены кузнеца и, захватив с собой по две подковы, ушли. Как только за ними закрылась дверь, мать бросилась поднимать крышку подпола. Из открытого подпола выскочил Федор и обнял мать:
- Мамочка, спасибо! Я все слышал!
- Ты чего ел-то? Милый ты мой сыночек! Похудел, бедный!
- Сначала щи с мясом доел, а потом - сырую картошку. Обтирал и ел - как папка сказал. Невкусно, конечно, но пришлось - голод не тетка, - и Федька засмеялся, - А бабка Марфа!
Федя посеръезнел:
- Мам, дай пожрать-то!
Поев, Федор выскочил из-за стола, быстро оделся и выдал:
- Мам, я побегу к Мишке, его проведать надо!
- Федь, да лучше досиди ты, день остался.
- Не-а, мам! Вдруг Мишку выручать надо? Они, правда, далековато от бабы Марфы живут, но она и к ним может доковылять, Мишка же и ее ейными семечками угощал! Надо спасать другана! А то отец его выпорет! Он у него строгий.
И Федор убежал к другу.
- Лейтенант, посмотри в бинокль. Что там за белая точка у китайского берега?
- Товарищ капитан, похоже, парус... на небольшом плоту. Если и нарушители, то странные какие-то... Маленькие, даже для китайцев. Вон, рядом с плотом бакен. Нет, небольшие... Может дети... Головастые больно, велики головки-то для такого роста... Да, похоже, дети.
- Сержант, давай курс на эту белую точку и прибавь газу, чтобы не успели причалить к берегу. Дай-ка мне бинокль, лейтенант.
Капитан взял бинокль, отдал экипажу команду:
- Приготовиться к бою!
И стал осматривать ближайший китайский берег на предмет засады, других скрытых нарушений границы, для которых парусник мог быть отвлекающим внимание элементом операции.
Пограничный катер летел вниз по Аргуни, бойцы, выставив винтовки, отслеживали свои сектора обзора. Догнав парусник, катер резко сбросил ход и вклинился между парусником и китайским берегом реки, по урезу которого и проходила государственная граница. Парусником оказался небольшой плот из четырех нетолстых бревен с укрепленным на полутораметровом шесте прямым парусом, видимо, из куска простыни. На плоту в мокрой одежде сидели два десятилетних подростка с дощечками в руках, которыми они и гребли. Катер до нуля сбросил ход, а ребята перестали грести дощечками. Капитан взял рупор и громко спросил:
- Куда, ребятки, плывем?
- В гости, к родственникам, на тот берег, - ответил вихрастый парнишка с веснушками.
- Так это же за государственной границей. Считайте, приплыли. Мы сейчас подойдем, и вы пересядете на наш катер.
Пограничный катер на самом малом ходу подошел к плотику, сбросил ход до нуля и ребята перебрались на катер. В это время плот на быстрой струе развернуло лагом, притопило сильным течением один край, и плот вдруг развалился на бревна.
- Вот видите ребята! Получается, что мы вас спасли. Вы одни или с вами кто-то еще?
- Нет, мы одни! Вдвоем то есть.
- Вы, мальчишки, откуда, из какого села?
- Из Усть-Урова.
- Ну и хорошо. Возвращаемся в Усть-Уров, на заставу. Там поговорим или прямо здесь?
- Нет, товарищ капитан, там, - ответил веснушчатый мальчишка.
- Молодец, парень! В петлицах и званиях разбираешься!
Ребят привезли на заставу, быстро определили чьи это дети из каких домов, капитан послал двух бойцов за родителями. Ребят спросил:
- Вы же знаете, что нельзя переходить госграницу. Зачем же вы поплыли? Хорошо еще, что не высадились на том, на маньчжурском берегу, то есть не пересекли границу. Давайте только без вранья про гости, а по-честному. Зачем поплыли. Ответил Федор:
- Товарищ капитан, нас отцы наказали: Мишку - ремнем, меня - в подпол посадили, вот мы и дернули на пару дней к родичам.
- А за дело, хоть, наказали? - спросил капитан.
- За дело. Мы семенным подсолнухам у бабы Марфы головы отвернули. Мы не знали, что они на семена...
- Но ремнем по голой попе... - тихо, опустив голову, сказал Мишка.
Дверь в кабинет открылась, и вошли отцы нарушителей. Капитан вышел из-за стола, протянул ладонь:
Здравствуйте, Андрей Петрович! Здравствуйте Ефим Иванович! Ефим Иванович, огромное тебе спасибо, что вчера подковал наш дальний дозор. Поздно вечером все благополучно вернулись.
А теперь мужики! Забирайте своих нарушителей, сильно не наказывайте. Самое печальное, что могли погибнуть, их плотик развалился на быстрой струе. Учите ребят плавать! Ну и не нарушать границу, конечно!
По дороге домой Ефим спросил сына:
- Чего ж ты всего пол суток не досидел в подполе?
- Пап, слабину дал. Мама выпустила пожрать, а я поел и побежал Мишку спасать... Посадишь досиживать?
- Нет, не посажу. А я вот свои пять дней в подполе у отца отсидел.
- Сколько тебе было лет, пап?
- Девять. Нет, погоди. Когда мне исполнилось девять, отец уже погиб на русско-японской войне. Значит, восемь с хвостиком, моложе тебя.
- Пап, а за что тебя дедушка посадил в подпол, на эти целых пять дней.
- Нашалил я серьезно. А за что конкретно - не скажу, вот если бы ты отсидел свой срок, то рассказал бы. У меня другой вопрос. Ты Родину любишь?
- Люблю, пап.
- Значит, в Китай, в Маньчжурию не сбежишь?
- Нет, не сбегу.
- Понимаешь, про родственников на том берегу пока надо забыть! Мы же японцам недавно поддали на озере Хасан. Они теперь и боятся нас, и злятся на нас - может готовят еще какую-нибудь гадость... А теперь скажи. В случае чего ты Аргунь переплывешь? Ну, если судно, на котором плывем, как ваш с Мишкой плот вдруг развалится? Я ж тебя научил плавать!
- Пап, ну если вода не холодная, то переплыву.
- Ну, и лады. И пока ни в какие гости на тот берег не плаваем.
- Дорогие мои! Красная Армия продолжает вести бои в самом Сталинграде, южнее города и в районе Среднего Дона. В результате ее действий окружена большая группировка немецко-фашистских войск. Все их попытки разорвать кольцо пресечены. Еще немного и гитлеровцы сдадутся. Или мы их уничтожим!
По рядам мальчишек в черной форме и в шапках-ушанках с кокардой Читинского ФЗУ N 5 прошло радостное волнение.
Начальник училища - коренастый мужчина на костылях, без ноги, с ромбами майора в петлицах улыбнулся и продолжил:
- А теперь, будущие металлообработчики, поздравляю вас с Новым годом! Уверен, что 1943 год станет годом нашей победы!
- Ура! - грянули мальчишки, выстроившиеся в два ряда на плацу училища.
Начальник продолжил:
- Ребята! С завтрашнего дня наше училище приостанавливает обучение...
- Ура! - опять закричали мальчишки.
- Да тише вы, черти! - И майор поднял вверх костыль. Пацаны замолчали.
- Дайте договорить! Приостанавливает до нашей победы над врагом. А сейчас фронту нужны танки, орудия, корабли, и поэтому необходима легированная сталь! Страна направляет вас на трудовой фронт, на рудник редких металлов. Это будет ваш вклад в победу.
Мальчишки, переполненные неожиданной новостью, опять загалдели, но начальник снова поднял костыль, и фэзэушники притихли.
- Работа там тяжелая, но вы будете трудиться вместе со взрослыми. На руднике сейчас работают заключенные, и им вы поможете. Поскольку там лагерный режим, то и у вас будет режим - жить будете в бараке, уходить с территории рудника запрещается. По воскресеньям для ваших близких разрешены посещения и передачи, а в первое воскресенье каждого месяца от училища будет ходить машина, летучка, на нее ваши родители должны будут записаться, мест немного. Понятно?
- Понятно, - нестройно ответила ремеслуха.
- Александр Иваныч! А какой рудник-то? - выкрикнул Федька учащийся второго курса - крепкий голубоглазый парень среднего роста с веснушками.
- Да, забыл сказать, рудник "Солонечное". От Читы триста километров. Вас туда отвезут.
- Мишка! - зашептал Федор соседу по шеренге, другу и земляку, широкоплечему парню с пробивающимися над верхней губой усиками,
- Так от этого рудника до Усть-Урова примерно восемьдесят километров, если напрямки, а по сопкам, по тайге все сто будет! Но все равно не так уж и далеко! Мы с отцом один раз там недалеко от рудника охотились и смотрели по карте.
Рудник, куда привезли шестьдесят мальчишек из Читинского ФЗУ представлял собой зону с двойным забором из колючей проволоки и с вышками, на которых дежурили вохровцы с пулеметами. Внутри ограждения стояли четыре барака, а в стороне от них огромный маховик с приводным ремнем от силовой установки и несколько высоких конусов породы из шахты рудника.
Мальчишки спрыгнули с грузовиков, построились в две шеренги и по команде воспитателя зашагали к самому дальнему бараку.
- Мишка, ты понял?! Наш трудовой фронт - это просто зона! И знаешь, чем мы отличаемся от зэков?
- Ну, и чем?
- А тем, что в сортир сможем сбегать без конвоя! - с грустной усмешкой сказал Федор, идущему рядом другу.
- Да понял я, понял, - ответил Мишка, - И, что к нам с тобой никто не приедет, тоже ясно. Мамка и так одна еле управляется с двумя малыми и с хозяйством. Да и у твоей матери тоже самое, хотя твои сестра с братом постарше будут, но все равно одних их не оставит.
И началась работа на трудовом фронте. Заключенные кирками рубили под землей в штреках породу, а салаги, то есть фэзэушники, те, что постарше пятнадцати-, шестнадцатилетние, на салазках подтаскивали ее к вагонеткам для погрузки и доставки к лифтам, поднимающим руду на поверхность. Младшие, четырнадцатилетние, помогали наверху и в столовой. Кормили неплохо, а вот передачами, что приносили пацанам родичи, приходилось делиться с зэками. Правда, у Мишки и Федора этой проблемы не было, поскольку к ним родные не приезжали. Работа в шахте тяжелая, но жить можно, если бы не воздух там, в забое.
Федора поставили в пару к Павлу, работящему мужику из Поволжья, отбывающему пятилетний срок за порчу колхозного имущества. На фронт, в штрафной батальон, Павла пока не взяли, так как он потерял на зоне средний палец левой руки, а в коновязы он сам не хотел. Паша писал начальству письма и надеялся, что его все-таки отправят в штрафбат, и потому старательно работал, чтобы характеристика была хорошей. К своему подсобнику он относился строго, но по-человечески.
Как-то, в самом конце февраля, через два месяца от начала работы фэзэушников на руднике Павел подозвал Федора и негромко сказал:
- Слушай, Федька! Хороший ты парень, но, видишь, тоже кашлять стал! И как раз через два месяца! Это, Федь, не простуда и не просто пыль, есть другая причина. Сходи-ка ты к Николаю Петровичу, он умный и на воле фельдшером работал. Петрович тебя послушает, посмотрит и подскажет, что нужно делать. Только, учти - он политический, по пятьдесят восьмой сидит. Смотри, чтоб вохровцы вас не увидели, не подставляй его. Он работает у лифта, на перегрузке породы из вагонеток. Да ты же его знаешь, каждый день видишь. У него там есть небольшие перерывчики в работе, как раз для разговора. Я Петровичу шепну и тебя прикрою, сам салазки потаскаю.
- Николай Петрович! Меня Павел прислал, я - Федор,..
- Это - хорошо. Мне сказали. А ну-ка, давай, парень, я тебя послушаю. Скинь куртку и подними рубаху. Та-а-а-к!
Петрович приставил ухо к спине Федора. Ухо было холодное, и Федор поежился.
- Дыши... Теперь вдохни и не дыши. Выдохни. Теперь спокойно дыши, как обычно. Теперь повернись ко мне, - доктор приложил коротко постриженную голову ухом к Фединой груди,
- Дыши. Не дыши. Постарайся не кашлять. Та-а-ак. Молодец! Теперь вдохни. Задержи дыхание... Все, дыши. Одевайся, Федя.
Федор заправил рубаху, надел куртку и повернулся к Николаю Петровичу.
- Плохо твое дело, парень! Все дело в сурьме, которая в породе и в воздухе, в шахте ее слишком много для организма. Кто-то это легче переносит, - вот я, например, хотя она, конечно, никому не полезна. А кого-то она подкашивает, отрава эта. В прошлом году человек десять умерло. После этого в забой провели воду - поливать породу, чтоб не пылила. Стало лучше, но ведь все равно сурьма-то в породе есть и в забое в воздух попадает, и часть народа, как ты, травятся. Ты, конечно, пожалуйся воспитателю, что в шахте дышать тяжело, что в груди часто горит. Он отведет тебя к нашему лагерному врачу. Правильно зэки называют его лепила. Он в лучшем случае положит тебя на пару дней на койку, а потом опять в шахту пошлет, ведь наверху ты пока не кашляешь. Не верь ему, что все в порядке, он, сволочь не хочет беспокоить начальство и поэтому "не видит" воздействия сурьмы на здоровье работающих в шахте. Знай, Федя: жизни тебе, на руднике отмеряно шесть месяцев, два из них уже прошли, осталось четыре. Думай, парень! Те, из наших, кто помер, тоже через два - три месяца кашлять начинали. Бежать тебе надо, сейчас, правда, нельзя - зима, не дойдешь. Все равно сильно подумай и не затягивай. К маю надо решаться, пока силы у тебя еще есть, да и снег к маю в основном сойдет... Сколько тебе лет, Федор?
- Месяц назад, в январе шестнадцать исполнилось.
- Это хорошо, уже не маленький, да и на вид ты крепкий, на чистом воздухе легкие должны восстановиться.
Вечером Федор сказал Михаилу:
- Миш, мне бежать надо, иначе сдохну здесь - легкие сдают из-за какой-то сурьмы в воздухе, там, в шахте. Я в начале мая собираюсь дернуть. Давай со мной. Одному сотню километров по тайге не пройти. Сам знаешь, -Федор грустно улыбнулся, - Опять, Мишка, я тебя бежать зову, как тогда пять лет назад...
- Да я, Федь, снова готов! Мы же друзья! Только, боюсь, поймают нас и сюда же на зону вернут, но уже под полный конвой, как преступников, как дезертиров с трудового фронта.
- А поэтому, Миша, бежать надо не домой и не в Маньчжурию, как тогда, а на фронт! До Читы доберемся, а там - на запад, на товарняках.
- Точно! Но лучше, Федь, сначала домой зайти. У нас же документов нет! Наши-то ученические билеты, которые вместо паспортов, теперь у воспитателя, а дома мы возьмем свидетельства о рождении, чтоб подтвердить, что нам уже по шестнадцать. Дальше дунем в райцентр, в Нерзавод и получим паспорта. Потом рванем в Борзю, а там - на станцию, на товарняк и на фронт.
- Молодец, Мишка! А еще мы в Нерзаводе в военкомат зайдем. Там военкомом однополчанин моего бати по гражданской, дядя Леша. Он помог отцу в июне сорок первого оформиться добровольцем, ведь батин девяносто шестой год в июне еще не призывали. Может, военком и нам поможет!
- Да твой дядя Леша, наверное, уже сам на фронте!
- Нет, он без руки, в гражданскую потерял. А нас он, глядишь, просто призовет, год прибавит и призовет. Тогда вообще как нормальные люди на фронт поедем! Ну, что делаем ноги отсюда? Начинаем готовиться?
- Давай! Похоже, другого выхода нет.
Начали потихоньку сушить сухарики. А через две недели закашлял и Мишка. С побегом наступила полная ясность: без него - смерть. Значит - вперед на фронт! Оба парня раньше ходили с отцами на охоту и знали, как выживать в тайге, но все-таки побаивались. Пройти весной по тайге сто километров, ну, может, восемьдесят - это вам не баран начхал!
И вот хлеба, сухарей запасли, на кухне с помощью друзей-первокурсников "позаимствовали" три коробка спичек и небольшой нож. Ведь свои-то ножики вохровцы у ребят отобрали, а как говаривал дядя Вася, брат Фединого отца "Без спичек и ножа человек, конечно, выживет в тайге, но недолго". Николай Петрович подсказал, что в ночь накануне Первомая у вохровцев обычно суета с подготовкой к празднику, поэтому для побега выбрали ночь с тридцатого апреля на первое мая и не прогадали.
Побег. День первый.
Возле хозблока по-тихому срезали ножом прочную бельевую веревку, Федор сказал, что веревка в тайге будет очень нужна. Дальше в заранее разведанном месте, где проволока немного провисла, друзья, помогая друг другу, благополучно выбрались из-под "колючки". Потом часа два шли через голые сопки, стараясь не маячить на открытых местах. Добрались до тайги и по распадку пошли под уклон, все ниже и ниже спускаясь к реке в уровскую котловину. Надо было до темноты добраться до самой реки, да еще и Уров где-то вброд перейти, чтобы сбить со следа возможную погоню с собаками. Правда, была надежда, что за ними, бесконвойными, сбежавшими с трудового фронта, погони вообще не будет, но все же лучше оборвать след для собак. И вот добрались до реки, с трудом нашли место, где Уров на перекате уже вскрылся, и там по колено в ледяной воде, но в ботинках перешли реку, прошли по воде еще немного вниз по течению и нырнули в тайгу. Федор заметил подходящую сосну с нижними ветками на высоте около полутора метров и под нее беглецы упали, чтобы отдышаться. Пришли в себя, развели костер и обсушили штаны и ботинки, поели вчерашнего хлеба.
- Миш, спать будем по очереди: один дежурит у костра и поддерживает его, другой спит сидя на ветке, привязавшись к стволу веревкой.
- А почему, Федь, у костра-то не поспать: один дежурит, другой рядом на лапнике спит?
- Мать мне написала в последнем письме, что волков развелось - просто уйма, и они осмелели, как никогда, охотники-то их не отстреливают, ведь почти все мужики на фронте. К ночи и к нам, наверняка, стая подвалит. Вдвоем у костра нельзя - каждый будет надеяться на другого, и оба уснем, костер притухнет и нас сожрут. Часовой должен быть один! Согласен?
- Понял, Федь! Давай, я первый буду у костра сторожить.
- Но сначала, Миша, надо набрать валежника, и чтобы на всю ночь дров, хватило.
Так все и сделали: спали часа по два, а волки ходили, ходили вокруг, в отблесках костра сверкали глазами метров с двадцати - тридцати, ближе не подходили, огня боялись. Под утро волки ушли.
Побег. День второй.
В среднем течении Уров в этом году еще не вскрылся, поэтому шли по льду, по возможности спрямляя путь. Майский лед, однако, ненадежен, и ребята проявили осторожность: один шел впереди, а другой с веревкой сзади, метрах в пяти - десяти. И не зря - Мишка, он в этот раз шел первым, провалился под лед, но Федор был начеку, кинул ему веревку и вытащил друга. Опять нашли подходящую сосну, развели костер и просушились. Прошли в этот день километров двенадцать, не больше. После ужина подвели грустный продовольственный итог. Еды на завтра почти совсем не осталось. Вообще-то сухарей запасли на четыре дня, но в первый же день съели, не заметив как, треть запаса. А сегодня из-за "купания" намочили все сухари, так как их нес Мишка. Пришлось доесть оставшиеся две трети. И никаких признаков переедания, Просто неплохо подкрепились, ведь и сил на сегодняшний маршрут ушло немало. А вот дальше, если ничего не придумать - будет голодуха. Конечно, можно и потерпеть, но есть опасность - неожиданно вдруг обессилить и не дойти - дядя Вася об этом рассказывал.
- Послушай, Миш! Надо менять маршрут. Не доберемся мы без еды. У нас в конце запланировано было три, ну пусть четыре дня пути на подножном корму, уже без всякого запаса продуктов, а теперь получается пять-шесть. Не дойдем. Надо где-то еды раздобыть. Что думаешь?
- Эх, жаль, рыболовных снастей у нас нет. И ловчую яму без лопаты не выкопать, да и ждать некогда... Не знаю, что нам делать.
- А я, Миша, знаю. Завтра идем на наш с батей ручей - отсюда не очень далеко. Там у нас хорошее было место, намоем золота и в Митровку, в магазин.
- Так не продадут! Им же запрещено!
- Там у продавщицы муж тоже моет золото и сдает, батя его знает, поэтому мы с отцом однажды расплатились с ней парой маленьких самородков вместо денег. Надеюсь, она меня вспомнит.
- Должна вспомнить, Федь, с ней, небось, не часто самородками расплачиваются! Давай на ночь устраивайся. Ты первый полезай на сосну, а я буду костер поддерживать. Слушай! А как же спать, хоть и на ветке, когда почти под тобой волки ходят? Вчера-то я зачалился к сосне, и сразу отключился, так умаялся, а сегодня, боюсь, не усну.
- Да радоваться надо, Миша, что вокруг волк ходит, а не тигр, от которого на ветке не спрячешься.
- Федька, а ты видел тигра?
- Я - нет, и вообще они к нам, в Забайкалье только летом добираются. А вот батя с дядей Васей видели и не раз. Большущая и красивая зверюга! И умный! В последнее 'свидание' на батю с дядей Васей только посмотрел, видно увидел, что они с ружьями, и пошел спокойно дальше. Они говорили, что, как будто сказал: 'Я тут, мол, на козлов и косуль охочусь, вас не трогаю, и вы меня не трогайте...'
- Здорово!
- Миш, если уж, совсем сильно, захочешь спать, клевать носом начнешь, то буди меня - поменяемся.
И Федор залез на сосну. Через пару часов провели смену караула, как и договорились у ствола 'спальной' сосны, с толстым горящим сучком в руках - страховкой, чтобы волк не напал в момент смены, а сучок передавали друг другу, как эстафетную палочку. Теперь на сосну залез Мишка, привязался, посмотрел на ближайшего волка - вспомнил Федькины слова, что это всего лишь волк, а не тигр, улыбнулся и заснул. Друзья примерно каждые два часа менялись местами, а волки ходили кругами, ложились, в свете огня поблескивали их глаза, но от костра звери держались на расстоянии. Федор бросил в них головешку - нехотя отскочили немного. С рассветом ушли.
Побег. День третий.
Прежде всего, доели все намокшие в мешке и слипшиеся в комки крошки от сухарей и пошли дальше. Добрались до очередного правого притока Урова, поднялись вверх по течению километра на три, потом по впадающему в приток ручью еще метров сто, и нашли старательское место Федора и его отца. А рядом, в двадцати шагах, стояла избушка! Мишка обрадовался так, словно ему прямо сейчас, в тайге, дали шоколадку. Ведь это означало, что спать они будут в избе, а не на ветке! Нашли припрятанные решета, лоток, две лопаты, приступили к работе, но животы подвело так, что стало ясно - нужно немедленно раздобыть какой-нибудь еды. Любой. Пошли искать орехи. Мишка нашел маньчжурские и набил ими карманы, а Федор чуть подальше на каменистом склоне нашел лещину, под которой валялись прошлогодние орехи. Раскололи их камнем на другом камне - оказалось, что совсем не проросших и не подгнивших съедобных ядер, около трети. Этими орехами и подкрепились. Маньчжурские расколоть так и не удалось, дома-то ведь их разбивали молотком на твердом березовом чурбаке. Заморив червячка, стали мыть породу. Мыли целый день, еще дважды подкреплялись орехами, и в итоге намыли очень много - граммов десять.
- Слушай, Миш, а мы с отцом никогда больше пяти граммов за день не намывали! Значит, долго не мыли, а ручей-то все работал и золотце нанес.
- И мы с батей тоже три-пять граммов за день, не больше. Молодец ручей! Будет на что еду покупать!
Ночью, наконец-то спали по-человечески - в избе на лежаке с еловым лапником вместо матраца: одной телогрейкой укрыли ноги, другой укрылись сами.
Побег. День четвертый.
Добрались до Митровки. Понаблюдали - нет ли милиционера. Вроде все спокойно. Договорились, что возьмут и как.
Выбрав момент, когда в магазине никого не было, юркнули внутрь. Тетя Маша узнала Федора, быстро принесла хлеб, сухари, пряники, тушенку. Все без заминки положили в мешок. Перемигнулись, что, дескать, план закупки срабатывает и Мишка с мешком быстренько, но шагом, а не бегом, вышел из магазинчика. Федор же вытащил из кармана телогрейки тряпицу с золотом, и как только входная дверь за другом закрылась, раскрыл ее и стал делать кучку на оплату. Тетя Маша внимательно смотрела за Федиными руками, увидев маленькие желтые самородки, она вдруг запричитала:
- Федька, да мой-то на фронте! Куда я их дену? Посадят меня!
- Тетя Маша! Да, не плач ты! Не посадят! Все будет хорошо! Давай я тебе побольше отсыплю, с походом, в оплату за то, что тебе золото на деньги обменяют. Ну, есть же у вас в деревне такие ребята, которые моют и сдают золотишко. Твой же муж с ними дело делал! И ты тоже их знаешь! А прииск работает, и золото принимают. Я в августе сорок первого сам сдавал, отец уже ушел на фронт, и прошлым летом, в сорок втором тоже сдавал. Драги вовсю работали, ведь золото стране очень нужно. И твои знакомые сдадут. Обязательно сдадут! Тетя Маша, дай-ка мне еще четвертинку водки - нам хоть по глотку вечером надо принимать, чтобы согреться и кишки продезинфицировать.
На том и порешили - песочку Федор еще подсыпал и мерзавчика получил.
Побег. День пятый.
Самый удачный день: еда есть, солнышко пригревает, цель с каждым шагом ближе. Шли берегом, стараясь спрямлять изгибы реки. Срезать путь сильно не удавалось из-за бурелома, но в итоге продвинулись очень неплохо. Прикинули, что по прямой, в направлении на Усть-Уров, прошли, наверное, километров пятнадцать! Встали на ночь. Все как обычно: один, привязанный к стволу, на ветке спит, другой у костра дежурит, через пару часов пересменка. А вот волков в эту ночь не было!
Побег. День шестой.
Хотели срезать большой изгиб реки и пошли через лес, но заблудились. Бродили по тайге часа два, пока не поняли, что нужно подниматься на сопку повыше и ориентироваться. Забрались. Михаил залез еще на сосну, разглядел вдали Нерчинский хребет и по нему понял, как идет уровская котловина, по дну которой и течет родной для ребят приток Аргуни. Спустились с сопки, полчаса прошли в нужном направлении, и вышли к Урову.
- Молодец Мишка! Ты прямо, как Дерсу Узала! - Похвалил Федор.
Правда, к конечной точке маршрута, к Усть-Урову, в этот день продвинулись километра на три, не больше. Ночевали опять на подходящей сосне с нижними ветками с одной стороны, с другой развели костер. Волков почему-то и в эту ночь не было.
Побег. День седьмой.
Утром поели, снова всухомятку и с удивлением обнаружили, что все закупленные запасы еды закончились, опять неправильно их расходовали, на широкую ногу. Федор припомнил, что примерно километров через пять вниз по течению должна быть деревня, и можно попробовать купить там еды. Золота осталось примерно треть.
Подощли к деревне. Осмотрелись. Есть хотелось нестерпимо. Решили зайти в крайний дом. Пошумев, проверили - нет ли собаки. Никто не выскочил. Открыли калитку, подошли к двери, постучали. На стук вышла хозяйка - женщина лет сорока, вместе с ней выбежала небольшая дворняга. Женщина шикнула на нее, и собака убежала за забор, а ребята вошли в сени. На табуретке у стены на гнезде сидела полусонная курица, на яйцах, получается.
- Чего вам, ребята? - Спросила хозяйка. Федор ответил:- Тетенька, мы в верхнем течении мыли золото, там наш с батей участок, а папка мой на фронте. У нас кончились продукты. Продайте нам немного какой-нибудь еды за песочек. До дома еще два дня пути, без еды не дойдем.
- А деньги у вас есть?
- Денег нет, только песочек.
Женщина переменилась в лице и побагровела:
- Ах вы, обманщики проклятые! Ишь, повадились! Вчера мне один гаденыш вместо золота медные опилки подсунул! Ваш, наверное! В тюрьму меня хотите посадить! Пошли вон отсюда! Сейчас я на вас мужика своего напущу! Он хоть и инвалид, а костылем вас отделает!
Ребята замерли от такой неожиданности. Женщина же поняла так, что мальчишки упираются и не хотят уходить. Она развернулась, оглянулась и пригрозила:
- Ну, я вам сейчас устрою! - и вошла в дом - за мужиком, наверное, а может, и за ружьем.
Мальчишки переглянулись, сообразили, что им грозит, и их как ветром сдуло, но Федор успел схватить курицу, засунул ее за пазуху, под телогрейку, и там прижал птицу к груди, чтоб не верещала. Ребята выбежали из дома и под сдавленный куриный клекот рванули к лесу. Мишка, заметив Федькин маневр с курицей, сорвал с бельевой веревки наволочку, подумал: "Пригодится". Бежали минут двадцать, курица почти сразу притихла. Остановились, прислушались, погони не было. Птице по-хозяйски свернули шею, отрезали голову и слили кровь, а потом завернули трофей в наволочку. Шли долго, чтобы подальше отойти от деревни. В сумерках развели костер, и кое-как общипав упитанную птицу, зажарили ее на вертеле из сучка. Съели половину, вторую оставили на утро. Есть очень хотелось, поэтому поспешили и курица получилась полусырой, пришлось запить глотком водки, но в итоге неплохо поели.
Спали на этот раз на земле, на лапнике у костра, но строго по очереди: один поддерживает огонь, другой спит. Всматривались - нет ли волков, но их опять не было.
Побег. День восьмой.
Утром дожарили остаток курицы и, смакуя, доели. Понимали, что это последняя еда на ближайшие два дня, за которые рассчитывали добраться до дома. Места на реке были уже знакомые, рыбачили здесь не раз. К вечеру нашли сооруженную на сосне широкую лежанку и решили на ней переночевать. Было, конечно, холодновато, даже на еловом лапнике, но если спинами прижаться, а сверху лапником же прикрыться, то можно спокойно поспать. Выспались без волков хорошо.
Побег. День девятый.
К вечеру пришли к Усть-Урову. Залегли, увидели, что часть полей на пологих сопках вспахана - значит, посевная в колхозе уже началась. Дождались темноты. Пора и по домам. Обнялись.
- Слушай Федор! А ведь ты ни разу не кашлянул с тех пор, как мы сбежали с рудника!
- Мишка, да и ты тоже! Значит, дружище, не зря сбежали! Поживем еще!
Пригибаясь и обходя открытые места, ребята, разошлись по своим домам.
- Кто там? - негромко спросила одиннадцатилетняя Катюша.
- Катюха, открывай! Это я, Федя! - шепотом ответил с крыльца старший брат.
Федор вошел в кухню и на нем сразу повисли Катюшка и младший брат Санька.
- Да ладно вам, свалите же меня! - и старший брат ласково погладил сестренку по голове, по волосам, собранным в толстенькую косу и потеребил вихры брату,
- Пожрать чего-нибудь есть? Два дня не ел.
Подбежала мама, обняла сына. Потом с болью и лаской посмотрела Феде в лицо, провела ему по волосам:
- Бедный мой! На голове-то колтун! - и всплеснув руками, кинулась накрывать на стол.
- Мам, что так мало? - спросил Федор, сметав тарелку щей с куриной ножкой.
- Тебе после голодухи сразу много нельзя. Как исхудал-то!
Федор непонимающе зыркнул на мать, и она немного добавила сыну еды. Он вцепился зубами в толстый кусок хлеба и стал энергично поглощать добавку щей, орудуя ложкой в миске. Опустошив ее, сын спросил:
- Мама, ты чего плачешь? Я же пришел - живой, здоровый.
- Плачу я потому, что приезжал милиционер, сказал, что ты и Мишка дезертировали с трудового фронта, и что тебя и его теперь за это осудят, дадут срока и посадят в лагерь, как настоящих зэков.
- А он не сказал, что я там, на руднике, чуть не сдох?! Ладно, мам, не плачь - мы с Мишкой на фронт пробираться будем.
- Тебе же шестнадцать только! И Мишке тоже. Сколько дней по тайге шли?
- Девять дней.
- Сиди пока дома и никому не показывайся. Завтра с утра я схожу к начальнику заставы. Он позвонит военкому в район, может, вас и возьмут в армию. Алексей Иванович, надеюсь, поможет, они же вместе с отцом в Гражданскую воевали.
Федор прилег на кровати и тут же уснул. Мама подложила ему под голову подушку и укрыла сына одеялом. Через два часа Федя проснулся. Не сразу сообразил, что не нужно меняться с Мишкой по дежурству у костра, и что сам он дома. Позвал мать, спросил:
- Мам, а от отца с фронта с осени были еще вести?
- Пришло два письма, пишет, что был ранен, сейчас поправляется.
- Когда ранили батю?
- В ноябре.
- Наверное, под Сталинградом. Мы с Александром Ивановичем, начальником училища, постоянно слушали сводки. Он нам объяснял обстановку на фронте.
- Федя, давай я тебя постригу и помою. Мы водички немного нагрели.
Мать помыла сына прямо в корыте, поливая из кувшина на только что неровно постриженную ею голову. Смахивала слезы и все причитала:
- До чего же ты отощал-то! Сущий шкелет! А синяков-то сколько!
После помывки Федор блаженно улегся в застланную кровать. На белье! Забытое ощущение простыни, одеяла, подушки!
Прибежали Катя и Санька, стали в захлеб делиться с братом своими новостями:
- Мы с Санькой в пристяжах на лошадях пашем: он с дядей Витей, который без руки, а я с тетей Леной Петровой. А завтра мне одной дают Монгола!
Федор аж подпрыгнул на кровати и сел:
- Как Монгола? Это же серьезный бычина! Три года назад я с ним не справлялся, только вместе с батей получалось - он пашет, а я в пристяжах! Нет, ты с ним не справишься! Не берись!
- Так я же не пахать на Монголе буду, а боронить, в поводу его с бороной поведу.
Федор улыбнулся, погладил сестренку по головке:
- Ладно, успокоила. Надеюсь, что Монгол постарел и потише стал. У Саньки были свои вопросы к старшему брату: про тайгу, про волков, про тигров, про прииск. Федор с удовольствием отвечал брату. Потом лег на спину, и, зевнув, продолжил:
- Санек, вообще-то, чтобы выжить в тайге, надо знать - чего нельзя делать. Все просто, братишка. Нельзя в тайгу одному. Если же, что случилось, то нельзя паниковать, терять голову. Нельзя без спичек и ножа в лес заходить. Нельзя...
И Федор снова уснул.
На утро мать отправилась на погранзаставу. На КПП дежурный позвонил начальнику заставы, и по его распоряжению женщину пропустили в кабинет.
- Письма от Ефима есть? - сразу спросил майор.
- Есть, ранили его, но поправляется. А как у вас тут, все шумят японцы за рекой?
- Не волнуйся, Оля! После Сталинграда японцы смирные стали. Нет, не нападут, не осмелятся! Ведь самураи-то еще и пуганые - помнят, как мы в тридцать девятом под командой Георгия Константиновича им на Халкин - Голе сильно наваляли. А теперь они, сами того не желая, и Сталинград к себе примеряют. Нет, теперь точно не решатся.
- Спасибо, Дмитрий Иванович, успокоил! А я пришла, про сына поговорить. И Ольга Григорьевна рассказала про Федора и его друга Михаила, про побег, про то, какие они исхудавшие, про то, что милиционер приезжал, грозил ребятам тюрьмой.
- Деваться некуда! Надо ребят призывать. Сейчас позвоню военкому, думаю, он поможет.
И майор позвонил в райцентр, в военкомат. Коротко описал ситуацию и спросил, что можно сделать. Военком задал пару уточняющих вопросов и потом сказал, что парней призовет, и объяснил, когда надо привезти ребят на призывной пункт. А еще военком тут же продиктовал начальнику заставы телефонограмму с повесткой о призыве Федора и Михаила.
Дмитрий Иванович положил трубку, подписал телефонограмму, поставил на ней печать и протянул женщине бумагу:
- Вот тебе, Ольга Григорьевна, охранная грамота на ребят. Это если опять милиция заглянет. Но вообще-то они сюда практически не ездят, чтобы нам пограничникам не мешать. Ну, иди, за неделю откормите беглецов и везите их на призывной пункт. Ничего, что им по шестнадцать лет, военком оформил их как семнадцатилетних.
Через неделю Ольга Григорьевна еще раз сходила на погранзаставу. Майор снова позвонил в райцентр военкому, тот сказал, что прибыть надо к военкомату в Нерчинском заводе, завтра к десяти утра. На следующий день мать Федора запрягла лошадь, и в семь утра на подводе выехала с новоявленными призывниками в райцентр. В десять были на месте. Лейтенант выстроил всех прибывших, потом по спискам проверил, отдал команду на прохождение медкомиссии. Дальше - получение обмундирования, обед и команда на погрузку в полуторку, которая и повезла призывников на станцию к поезду на запад.
Потом будет запасной полк и учебный лагерь в Омске, формирование боевой части в Горьком, затем фронт, первый бой,... Но все это будет потом, а сейчас в маленьком грузовичке с новобранцами, везущим их от военкомата в Нерчинском заводе на станцию Борзя КВЖД, не было счастливее парней, чем шестнадцатилетние Мишка и Федька, недавние "шкелеты", уже немного, правда, откормленные матерями и уже больше двух недель не кашляющие.