Жил недолго, умер страшно. Явился на свет в Богом забытом, его одним именем и известном селе на задворках Империи. Вскормлен очаровательным вульгарным диалектом, которым покорил имперскую столицу. Любил писать, стоя за конторкой, притопывая. Двадцать лет прожил в Риме, где синее небо Италии, где тепло, где Колизей, пицца, море вина и чернобровые горячие девки. Написал за это время книгу о мертвых душах, где если и есть положительный герой, то это смех сквозь невидимые миру слезы. Распят в хрестоматиях, обсосан, как кость. Больше всего на свете боялся быть похороненным заживо. Был. Говорят, царапал ногтями атласную обивку дорогого гроба. До дыр, до заноз. Присутствующий — улицей — в любом приличном городе. Адресат письма, за чтение которого полтора века назад могли упечь за решетку. Обладатель самой странной в пантеоне отечественной словесности прически. Шлейф сомнительных слухов: мол, чой-то чуял и знался с нечистым: "видел чорта". Несостоявшийся отец русской литературы. Бесплодное семя, трагический финал. Гоголь.
Без Гоголя русская литература ничего бы не потеряла, ибо из Гоголя почти ничего не взяла. Он родился настолько раньше своего времени, создал тексты, столь невнятные для современников, что они, современники, даже не были ошарашены. Он их даже не взволновал особенно, Гоголь. Примерно так, как мы, физически не в силах осознать реальные размеры Солнца, принимаем его спокойно как сияющий на небосклоне пятак. И Гоголь — сияющий пятак. Слепит, но, хвала всем святым, мал. Сравним. Укладывается — монетой — в ладонь, закладкой — в учебник. А что блестит шибко, режет внимательный глаз, — так ведь классик же, попробовал бы не блестеть...
Первое, что бросается в глаза, - политалант Гоголя, его способность создавать абсолютно непохожие друг на друга тексты. "Нос" - сюрреализм, модернизм какой-то, произведение, которое, согласно уму, никак не могло появиться раньше 1900 года, когда в литературу (русскую) пришли Федор Сологуб и Андрей Белый. И, написанный Гоголем, "Нос" был не узнан, не признан, мысль не подхвачена. Чего только не случается в этом городе на болоте, которому вообще, согласно пророчеству, "быть пусту"... "Все мы вышли из гоголевской "Шинели!" - храбро возражает другой пророк, не меньше подверженный болезнетворной сырости петербуржских туманов. Да ведь как раз и плохо, что из "Шинели", откуда взят для любования и оплакивания "маленький человек", выдернутый из контекства демонического мира как такового, созданного Гоголем. Никчемный обыватель как образец человеческой драмы — бедный, маленький, затюканный, можно снисходительно и по головке барской ручкою погладить. Ах, униженные, ох, оскорбленные!.. Просто не ведал еще автор "Бесов" (про этого, кстати, никто не говорит, что с чертями знался, и поделом: писал-то ведь километрами за хорошие деньги, а платили, как Бальзаку или таксисту, — по "километражу"...), так вот, не знал он еще, что Акакий Акакиевич - это весь Кафка, это Иосиф К. из "Процесса" один в один. Возвращал свой билет Федор Михайлович, возвращал — да так и не возвратил, взял в руки Библию и помер приличным человеком. Это уже в другую эпоху мода пошла — билеты сдавать обратно, неудовольствие испытывать Божьим миром. А тогда еще не умели как следует...
Но ведь есть еще у носатого, с волосами-крыльями, хохляцкого самозванца и другие герои! Эпически-былинных, как Нибелунги, пахнущих и ветром, и потом, и кровью, и горилкой с салом, чудовищно, не по-русски свободных героев "Тараса Бульбы" пристроить современники совсем уж не смогли: жалеть их как-то странно, а воспевать - и немодно, и неуместно. Свободный храбрый человек, герой — его русская классическая литература вообще на дух не переносила. "Я тебя породил, я тебя..." Святые угодники, да среди всей череды наводняющей страницы нашей классики саркастически-скучающих мудозвонов (то есть, человек звонит мудами и выдает сии громкие звуки за признаки целесообразной жизнедеятельности) Тарас Бульба — как голый среди одетых! Один Раскольников бедный позарился было на поступок — и что вышло? Про иных помолчим: поступками у нас и по сей день никто не блещет. Свора достоевская кишмя кишит, Сорокин вот самый последний, свеженький, а где, где Джек Лондон? Где русский Киплинг? Даже примитивный, вроде, пещерный оптимизм и живучесть этой дуры в "Унесенных ветром" — просто другой взгляд на мир, если угодно. Были разве Павка Корчагин с Маресьевым, так их давным-давно с говном смешали... Те смешали, кто с перебитыми ногами черт знает сколько времени по снегу к своим не полз, разумеется. И боевой самолет не поднимал в воздух с протезами от колена. Языкатые, глумливые твари.
Та же печальная судьба постигла и гоголевские "ужасти". С "Портретом" никак не справились, его тихонечко оставили в покое: вот и нету у нас своих Уайльдов или По, или Майринков, у нас даже, черт побери, свой Стивен Кинг до сих пор не вырос! А "Вий"! А некоторые пассажи из "Миргорода"!.. Александр Сергеевич Пушкин, чье мнение, как товарища Сталина в свое время, обсуждению не подлежит, заявил по поводу "Вечеров...": "Какая поэзия!" И все. Дал определение. Пригвоздил. Эка невидаль - поэзия... И не имеем мы теперь своих Павичей (а "Хазарский словарь" вполне сравним с "Вечерами...", и гораздо менее оригинален). По сути, вся балканская проза, все это направление, замешенное на фольклорных ужасах, рождено Гоголем на сто лет раньше. Там, в принципе, и Маркес недалеко. У нас ведь как: у нас самый главный ужас — наша забубенная жизнь, которую принято патриотически, с омерзением, воспевать и любить. (Вот и Пелевина постигла гоголевская поганая, русская судьба: никто ведь не вякнул до сих пор, толком, насколько теплые, светлые, человечные у него книги, какая там вера огромная в то, что царствие небесное действительно внутри нас есть... И нет у нас, блядь, ни своего Ричарда Баха, ни Германа Гессе... Но мы отвлеклись.)
Сатира Гоголя - о, это подхвачено, да как подхвачено! Доступно, весело, уютно. Свиные рылы вместо лиц. Тяжеловесный, как вся диссида, Салтыков-Щедрин, приторно-сентиментальный Некрасов... Далее везде вплоть до Солженицына. Проклинать и ныть у нас умеют, что ни говори. Тут — в точку. Правда, гоголевские "свиные рылы", они опять-таки, если на то пошло, ближе к Кафке, они — обличья не людей, но демонов. С ужасом озирается кругом себя Хома Брут, увидевший, наконец, подноготную этого мира... Какой, кстати, гениальный герой, насколько не чета онегиным-печориным, тьфу!.. Натурально, по-человечески живые и веселые Хлестаков да Чичиков, они ведь потому так легко водят за нос свои опереточные жертвы, что жертвы их суть мертвые души, они иллюзорны, их почти нет. Как потешается Хлестаков, какую бесшабашную чушь несет не стесняясь! Еще одно открытие Гоголя: в мире демонов только смех — волшебная палочка, магическая защита. Отачянное неприятие этого мира как ненастоящего, неправильного, высмеивание как способ сохранить себя, свое "я", не поддаться всеобщему гипнозу, всеобщему кошмару. Что-то от Ходжи Насреддина... Свинорылые современники прочли все с точностью до наоборот. Насколько светлая, в самом деле, искрометная книга "Мертвые души" — и какой мертвечиной тянет, скажем, от "Истории одного города" Михаила Ев-гра-фо-ви-ча Салтыков да еще и Щедрина...
Воспринятый клочками, неточно, Гоголь дорого обошелся и русской литературе, и России. Обсасывая страдания "маленьких человеков" и противопоставляя им, невыносимым страданиям, некрасивые рылы помещиков и чиновников, мы поневоле приходим к идее социального переустройства мира, к идее революции. На этой накипи, снятой с Гоголя, и начали потом заваривать всю кашу... Хотя пойди русская литература по пути "Процесса" и "Замка" (и далее, логически, - к "Постороннему" Камю, к экзистенциалистам), бунтовать следовало бы против Того, кто всю эту поебень задумал и устроил, а эксплуататоров оставить в покое как частный случай всеобщего безобразия. Федор Михалыч побунтовал было, но вовремя схватился за голову, а Толстой, воинствующий бич Божий, и вовсе с корнем вытоптал скудные ростки. Даже сам Гоголь ужаснулся увиденному, той "прорехе в мироздании", о которой пишет Манн, бросился в религию, спасения в ней так и не нашел (логично!) и умер страшной смертью. Русский классический писатель, он же такая блядская зараза высокомерная, что голодом себя не уморит, он или на дуэли красиво помрет, или в каземате, страдая за правду, или по нездоровью телесному от утонченности натуры, или уж сопьется, на худой конец. Пулю в лоб - это уже не то, это развращенный двадцатый век, футуристы-имажинисты, Маяковский с Есениным, другая кровь... Один Николай Васильевич, с какой стороны ни зайди, - чистый выродок.
Да что же с ним такое, что за притча, черт его дери? Можно предположить, что Гоголь был настолько талантлив и настолько несвоевременен, что попросту не знал, куда себя деть, куда приложить неприложимые способности. Соответствующая ему литературная традиция родилась спустя полвека как минимум, современникам залечил мозги Пушкин, только то и сделавший, что переложил по-русски современную ему западную литературу (прежде всего, французскую), ее основные тенденции, ее миропонимание. Прорубил, так сказать, окно. Роль "проклятого поэта/писателя" была еще мало известна, ее и Лермонтову, как ни старался, сыграть не удалось - надо ж было еще блистать в свете, а чеченцы подкачали, не отстрелили вовремя башку. В моде было звучать, как колокол на башне вечевой, щеголять в красивых одеждах полубога, сочиняя политкорректные тексты о юных барах, что томятся бездельем, и прочих "умных ненужностях", о нечеловеческих страданиях "подлого" народа, обо всех прочих лютиках-цветочках. А нос, сбежавший от хозяина, а "подымите мне веки" - полноте, господин хороший, это вы просто к Петербургу так тяжело привыкаете, это у вас адаптационный период идет-с, здесь вам не Малороссия, где вы на мамкиных харчах щечки отъедали да домовых пужались, здесь столица! И заставили-таки, буквально пригнули к земле и заставили писать и "Ревизора", и души эти мертвые, а когда, собрав все силы, попытался было всплыть, оказалось: слишком далеко забрался (заврался). Сжег второй том и отрекся от мира вообще, умер, отвернувшись к стенке, а потом ожил в гробу... Я бы такую кончину знаете, кому пожелал бы? Живучему и злоебучему моралисту Льву Николаевичу Толстому. Вегетарьянцу.
Итог печален. Не оставив потомства физического, Гоголь не сумел, выражаясь фигурально, пролить семя и в русскую землю, нелепо удобрив ее лишь своим невовремя воскресшим трупом. Его последователей, если смотреть внимательно, раз-два, и обчелся: Сологуб, Белый, Хармс, Булгаков... Кто еще? А нет никого. Солнце русской литературы — настоящее, свое, не из царскосельского лицея, но из глухой деревни, первооткрыватель, сравнимый с Леонардо, — солнце это взошло, просияло, да так никто и не разглядел его света. Каждый ограничился лишь своей собственной тенью, отброшенной, как хвост. Бывает... Хорошо и точно сказал о нем Лимонов: "Ну и маньячина Вы были, Гоголь!" "Вы" в оригинале с большой буквы — книга "Священные монстры". Подписываюсь: маньячина. Выродок. Очень грустно.