Кальницкая Ирина Матвеевна
Париж - Мадрапур

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
Оценка: 1.00*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Объявлен рейс "Париж - Мадрапур". В числе пассажиров - французский дипломат, английский учёный, агент ЦРУ, богатые американки, французский предприниматель, юный немец, молодая француженка, красивый итальянец... Что ждет их в пути? Как сложатся их отношения?

ПЬЕСА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ ПО РОМАНУ РОБЭРА МЭРЛЯ
"МАДРАПУР"

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

СЕРЖИУС: Англичанин. Около 50 лет. Специалист в области языкознания. Некрасив и знает об этом. Нормальный рост, спортивная фигура, хорошие глаза.
СТЮАРДЕССА: Француженка. Около 30 лет. Зеленоглазая блондинка маленького роста, необычайно привлекательная. Тип женщин, который беспощадно критикуют представительницы слабого пола и пожирают взглядом мужчины.
МИССИС БАНИСТЕР: Американка французского происхождения. Около 50 лет. Аристократка. Прекрасная фигура, роскошная грудь. Ее лицо напоминает маску японского актера: самурайские глаза и брови. Горда, надменна.
МИССИС БОЙД: Американка. Около 60 лет. Абсолютно довольна собой. Некрасива и плохо сложена (толстая, грудь и живот висят). Немодная завивка, круглое гладкое свежего вида лицо. Постоянно что-то грызет или сосет. Часто вздымает вверх толстенькие ручки. Обожает сплетни.
МАДАМ МЮРЗЭК: Француженка. Между 40 и 50 годами, скорее - неопределенного возраста. Жесткое выражение лица. Лицо желтого цвета. Жидкие волосы неопределенного цвета зачесаны назад. Узкий упрямый лоб. Большие беспощадно глядящие глаза. Трудно представить себе мужчину, который смог бы прожить несколько лет под ее беспощадным взглядом.
БЛАВАТСКИ: Американец. Около 50 лет. Агент ЦРУ. Крупный здоровяк, фигура почти квадратная, короткие руки и ноги. Жесткие волосы с завитками напоминают каску. Серые испытующие глаза за темными очками. Большой нос, сильно очерченные губы, большие белые зубы, квадратный подбородок с ямочкой. Этот человек вооружен до зубов в жизненной борьбе.
РОББИ: Стройный тонкий юный немец. Светлые вьющиеся длинные волосы, симпатичен, красив, женоподобен. Подвижен, изящно жестикулирует. Умен, образован. Похож на цветок на длинном стебле. Своей одеждой напоминает луг в мае: светло-зеленые брюки, бледно-голубая рубашка, оранжевый шарф на хрупкой шее. На ногах - красные сандалии на босу ногу, педикюр розового цвета.
КАРАМАН: Французский дипломат. Около 50 лет. Прекрасно выбрит и подстрижен, безукоризненно одет. В одежде преобладают темно-серый и черный цвет. Костюм темно-серый. От него исходит уверенность в собственном превосходстве. Часто презрительно поднимается уголок верхней губы. Явно принадлежит к правительственным кругам.
КРЕСТОПУЛОС: Грек. Около 45 лет. Маленький жирный, лоснящийся. Огромный живот. Сидит широко раздвинув ноги. Круглая голова, густые черные с проседью волосы, густые черные сплошные брови, бегающие глазки, пошлого вида усики. Огромное количество драгоценностей: три кольца, массивная цепочка, большие золотые часы с массивным браслетом. Золотистого цвета огромный галстук и желтые ботинки.
ПАКО: Французский предприниматель. Между 40 и 50 годами. Носит ленточку Ордена Почетного Легиона. Толстяк. Розовая лысина с торчащими вверх волосами, короткая шея, квадратные плечи. Такое впечатление, что он вырос из своего костюма. В волнении выпучивает глаза.
БУШУА: Француз. Неопределенного возраста, страшный и тощий. Бесцветный. Пустые глаза. Все время тасует колоду карт.
МИШУ: Молоденькая француженка, очень хорошенькая, без большого интеллекта. Светло-каштановая прядь волос поминутно падает на глаза. Плоская, безгрудая, небольшой лоб, по-детски наивные глаза. Одета в стиранные джинсы и старый свитер.
МАНДЗОНИ: Молодой красивый высокий статный итальянец, похожий лицом на римского императора. Необычайно элегантен: светлый, почти белый, костюм, фиолетовая рубашка, светло-синий галстук. Похоже на то, что он очень богат, но никогда не зарабатывал деньги своим трудом. Явный Дон Жуан.
МАДАМ ЭДМОНД: Француженка. Около 40 лет. Высокая красивая сильная блондинка. Великолепное животное. Прекрасные формы. Смотрит похотливо на всех мужчин, обнажив колени. Однако, жесткость взгляда выдает в ней женщину, делающую из похоти коммерцию. Одета в обтягивающее зеленое платье с оборками и большим рисунком на ягодицах, который при ходьбе подчеркивает их движенье. Манера говорить меняется от слащавой до грубой, вульгарной.
ИНДИЕЦ: Между 30 и 40 годами. Высокий стройный, благородное лицо. Изысканная речь. В глазах - ум и мягкость. Временами его взгляд приобретает почти гипнотическую силу. Костюм из светло-серой шерсти сшит не хуже, чем у Карамана. На голове - чалма.
ИНДИАНКА: Между 20 и 30 годами. Высокая стройная. Одета в сари, облегающее ее красивое полное тело.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Сцена представляет собой салон самолета с несколько необычным (круговым) расположением кресел. Голос за сценой: "Заканчивается посадка на рейс Париж - Мадрапур". Пассажиры поочередно входят в салон самолета. Стюардесса проверяет билеты. Последним входит Сержиус. Мандзони с интересом разглядывает Мишу, стюардессу, миссис Банистер.

СТЮАРДЕССА /смотря на билет/: Мистер Сержиус, все пассажиры уже на месте. Мы ждем только вас.

Стюардесса энергично захлопывает дверь и закрывает ее на задвижку. Пассажиры сидят в креслах, образующих круг.

СТЮАРДЕССА: Садитесь, пожалуйста, мистер Сержиус!
СЕРЖИУС /смущенно/: У меня билет в салон второго класса.
СТЮАРДЕССА: В салоне второго класса никого нет. Не оставаться же вам там одному. Да и к тому же мне легче обслуживать всех в одном салоне.

Сержиус садится в свободное кресло, ставит под ноги портфель, все остальные пассажиры сидят, как указано на рисунке.

СТЮАРДЕССА: Медам, месьё, будьте любезны, приготовьте ваши паспорта, билеты и деньги.
КРЕСТОПУЛОС: Деньги? Зачем?
СТЮАРДЕССА: Таково распоряжение. Не беспокойтесь, вы получите все по прибытии.
КРЕСТОПУЛОС: Что за идиотское распоряжение?
БЛАВАТСКИ: Эй, вы, послушайте, хватит болтать! Гоните деньги, и дело с концом!

Стюардесса обходит пассажиров, собирая билеты, паспорта и деньги в кошельках или бумажниках. Уносит все в служебное помещение. Пассажиры разглядывают друг друга. Круговое расположение кресел дает возможность зрителю видеть всех одновременно. Стюардесса выходит из служебного помещения. С обеих сторон от входа в служебное помещение загорается световое табло "Пристегните ремни".

СТЮАРДЕССА: Пожалуйста, пристегните ремни!

Все пристегивают ремни. Слышен легкий шум мотора, похожий на звук холодильника. Мадам Мюрзэк пытается жестами привлечь внимание стюардессы, но это ей долго не удается.

МЮРЗЭК /резко и повелительно/: Мадмуазель!
СТЮАРДЕССА /оборачиваясь к Мюрзэк, спокойно/: Да, мадам?
МЮРЗЭК: Почему командир корабля не обратился к нам с пожеланием хорошего полета?
СТЮАРДЕССА: Наверно, не работает трансляция.
МЮРЗЭК /с обвинением в голосе/: В таком случае вы обязаны сделать это!

В это время гаснет световое табло. Пассажиры отстегивают ремни, роются в вещах, раскрывают книги, газеты, Пако и Крестопулос расслабляют галстуки, женщины (Бойд, Банистер, Эдмонд) поправляют прическу.

СТЮАРДЕССА /вежливо/: Вы абсолютно правы, мадам, но я потеряла листок, на котором записана вся информация.

Стюардесса роется в карманах униформы с таким видом, как будто бы она знает, что все равно ничего не найдет.

МЮРЗЭК /саркастически/: А без бумажки сказать несколько слов вы не можете?
СТЮАРДЕССА /естественно/: Вы правы, мадам, я - новенькая. Это мой первый рейс в Мадрапур.

Внезапно находит листок. Удивленно его разглядывает и монотонно читает.

СТЮАРДЕССА: Медам и месьё! Приветствую вас на борту нашего самолета. Мы летим на высоте одиннадцать тысяч метров. Скорость полета - девятьсот пятьдесят километров в час. Температура воздуха за бортом - минус пятьдесят градусов по Цельсию. Благодарю за внимание.

Стюардесса складывает бумажку и кладет в карман.

МЮРЗЭК /в негодовании/: Но, мадмуазель, ваше сообщение неполно. Вы не назвали фамилию командира, не сказали, на каком самолете мы летим, а главное, вы не сообщили время посадки в Афинах!
СТЮАРДЕССА /спокойно/: Неужели все это так важно?
МЮРЗЭК /гневно/: Да, представьте себе, все это важно! И, кроме того, так принято!
СТЮАРДЕССА: Мне очень жаль.
МЮРЗЭК /требовательно/: Задайте все эти вопросы командиру от моего имени.
СТЮАРДЕССА: Хорошо, мадам.

Стюардесса удаляется в помещение, где находится кабина пилотов.

БЛАВАТСКИ: Ну и болтливы же эти французские бабы! /обращаясь к Сержиусу/ Рад познакомиться, Сержиус! /гордо/ Моя фамилия - Блаватски.
СЕРЖИУС /в недоумении/: Очень приятно, мистер Блаватски. Откуда вам известна моя фамилия?
БЛАВАТСКИ /фамильярно подмигивая/: Профессия такая. Мне также известно, что вы - англичанин, работаете переводчиком в Организации Объединенных Наций и знаете дюжину языков.

Сержиус холодно молчит, но Блаватски этого не замечает.

БЛАВАТСКИ: Послушайте, плевать я хотел на фамилию командира, но я хотел бы знать, какой это тип самолета. Я ничего подобного никогда не видел. Во всяком случае, это не "Боинг". Может быть, это ваш "Конкорд", Сержиус?
КАРАМАН /отрываясь от газеты "Монд", которую он все время читает, язвительно/: Наш "Конкорд"! В "Конкорде" только мотор английский, а все остальное - французское.
СЕРЖИУС /нейтрально/: Это не "Конкорд", мистер Блаватски, "Конкорд" - Щже.
КАРАМАН /иронически/: И он не делает девятьсот пятьдесят километров в час.
БЛАВАТСКИ /агрессивно/: В любом случае это - французский самолет, /глядя на Карамана/ достаточно взглянуть хотя бы на идиотское расположение кресел. Половина площади теряется. У французов начисто отсутствует здравый смысл!
КАРАМАН /поднимая краешек губы, ехидно, но абсолютно спокойно/: Будем надеяться, что это французский самолет, и, следовательно, можно быть уверенным, что наши чемоданы не свалятся на землю во время полета.

Караман снова погружается в чтение "Монд'а" с презрительным выражением лица.

БЛАВАТСКИ /наклоняясь к Сержиусу, громким шепотом/: Уписаться можно от этого француза! Придется сходить в туалет.

Блаватски громко хохочет, обнажая крупные зубы. Направляется к хвосту самолета. Караман не обращает внимания на этот выпад. Когда Блаватски исчезает, Крестопулос быстро садится на его место. Он обращается к Сержиусу, но поглядывает на Карамана.

КРЕСТОПУЛОС /тихо/: Мистер Сержиус, я хочу вам дать один совет: остерегайтесь этого типа. Он - агент ФБР. /скромно/ Позвольте представиться, Крестопулос.

Сержиус не отвечает. Из служебного помещения выходит стюардесса, двигая перед собой передвижной столик. Она очень бледна, чем-то очень подавлена, ни на кого не смотрит. Ставит столик в середине и подает подносы, которые ставятся на ручки кресел.

КАРАМАН /наклоняясь в сторону Крестопулоса, с интересом/: На чем основано ваше утверждение?
КРЕСТОПУЛОС: На интуиции.
КАРАМАН /презрительно/: Ах, на интуиции! /Презрительно поднимает краешек губы и откидывается на спинку кресла./
КРЕСТОПУЛОС /страстно/: Напрасно вы смеетесь. Если бы я не умел вычислять людей с первого взгляда, мне давно уже была бы крышка.
КАРАМАН /со своим обычным презрением/: Ну и как же вы вычислили меня?
КРЕСТОПУЛОС: Вы - французский дипломат и летите в Мадрапур с официальной миссией.
КАРАМАН /сухо/: Я не дипломат /Продолжает читать газету./
КРЕСТОПУЛОС /любезно улыбаясь/: Как хотите, я вас предупредил. Я уверен, что у этого типа все карманы набиты подслушивающими устройствами.
КАРАМАН /не отрываясь от газеты, цедит/: Я не просил вас меня предупреждать.
КРЕСТОПУЛОС /широко улыбаясь/: Я не прочь услужить хорошим людям и, надеюсь, мне отплатят тем же.

Появляется Блаватски. Крестопулос поспешно освобождает его кресло и садится в свое. Пока стюардесса обслуживает пассажиров, Мюрзэк бросает на нее пристальные взгляды. Стюардесса уходит в служебное помещение. Все едят.

МЮРЗЭК /громко/: Эта негодяйка так и не ответила на мой вопрос!

Снова появляется стюардесса, везя столик. Глаза ее опущены. Она убирает подносы, ни на кого не глядя, без улыбки.

МЮРЗЭК /с достоинством/: Мадмуазель, вы, наконец, ответите мне на те вопросы, которые я задала командиру?
СТЮАРДЕССА /не оборачиваясь и не глядя на Мюрзэк, лишенным окраски голосом/: Нет, мадам, я очень сожалею, но я не смогла задать ваши вопросы.
МЮРЗЭК: Не смогли?
СТЮАРДЕССА: Не смогла.

Всеобщее недоумение. Все молчат. Мюрзэк тоже молчит, с вызовом глядя на своих спутников. Крестопулос, озираясь на Блаватски, направляется в сторону туалета. Блаватски быстро встает и, ко всеобщему изумлению, хватает портфель Крестопулоса, стоящий под креслом, открывает его и начинает в нем рыться. Индиец и индианка, до этого момента неподвижные, выказывают сильное волнение. Женщина пытается встать, но индиец сильно нажимает ей на плечи, пристально глядя ей в глаза.

ПАКО: Но, мсьё, вы не имеете права!
КАРАМАН /с дипломатическим спокойствием/: Я придерживаюсь того же мнения.

Блаватски, не обращая ни на кого внимания, продолжает рыться в вещах.

БЛАВАТСКИ /обращаясь к Пако с веселой наглостью/: Откуда вы знаете, что я не имею права?
ПАКО: Но вы же не таможенник! И даже если бы вы и были таможенником, вы не имели бы права рыться в вещах в отсутствие их хозяина.
БЛАВАТСКИ /широко улыбаясь, гордо/: Моя Фамилия Блаватски. Я - агент Бюро по борьбе с наркотиками. /Достает из кармана какое-то удостоверение и небрежно издали показывает его Пако./
ПАКО: Это не дает вам права рыться в багаже гражданина Греции во французском самолете!
БЛАВАТСКИ /с чувством собственного достоинства/: Я назвал вам свою фамилию, а вы мне свою не назвали.
ПАКО /взбешенный, тараща глаза/: При чем тут моя фамилия?!

Блаватски вытряхивает содержимое сумки Крестопулоса на его кресло, щупает подкладку, подрезает ее ножичком.

БЛАВАТСКИ /не поднимая головы/: Может быть, мы будем рассуждать, как взрослые люди?

Бушуа, сидящий слева от Пако, что-то шепчет ему на ухо.

ПАКО /успокаиваясь/: Если вы настаиваете на том, чтобы я представился, извольте: Жан-Батист Пако, директор Общества по закупке фанеровочной древесины. /указывая на Бушуа/ Мсьё Бушуа - брат моей жены и моя правая рука.
БЛАВАТСКИ /любезно/: Счастлив познакомиться, мистер Пако, мистер Бушуа! Мистер Пако, у вас есть дети?

Разговаривая, Блаватски неторопливо укладывает вещи Крестопулоса.

ПАКО /тараща глаза от удивления/: Нет. А какое это имеет значение?
БЛАВАТСКИ /поучительно/: Если бы у вас были дети, вы желали бы, чтобы все торговцы наркотиками сидели за решеткой. И, видите ли, мистер Пако, у нас есть основания считать, что Мадрапур - центр наркобизнеса в Азии, а мистер Крестопулос - один из крупных посредников. /Кладет портфель Крестопулоса под кресло, садится на свое место./
КАРАМАН /нахмурив брови и приподняв верхнюю губу, ядовито/: В таком случае вам следовало бы обыскивать Крестопулоса на обратном пути.
БЛАВАТСКИ /улыбаясь с видом превосходства, Караману/: Я не наркотики ищу. Вы не поняли, Караман, Крестопулос - не мелкий торговец, а посредник.
КАРАМАН /презрительно/: В любом случае, рыться в чужих вещах по простому подозрению - действие незаконное.
БЛАВАТСКИ /улыбаясь во весь рот/: Незаконное действие! Я предпочитаю в борьбе против наркомафии пользоваться этим перочинным ножичком, а не продавать, как некоторые, оружие слаборазвитым странам.
КАРАМАН /со своей презрительной миной/: Не хотите ли вы сказать, что Соединенные Штаты не продают оружие слаборазвитым странам?
БЛАВАТСКИ: Я прекрасно знаю, чтС я хочу сказать.
СЕРЖИУС /сидящий между ними/: Месьё, быть может, лучше прекратить этот разговор!
КАРАМАН /ехидно/: Вы выдали себя, Блаватски. Вы - не агент Бюро по борьбе с наркотиками, вы работаете на ФБР под видом борьбы с наркотиками.
БЛАВАТСКИ: Полноте, Караман, неужто вы поверили в то, что сказал обо мне Крестопулос? Этот старый жулик думает, что вы связаны с правительством Франции и ищет вашего покровительства. Никакого отношения к ФБР я не имею, однако, естественно, я поинтересовался, с кем я лечу в Мадрапур, тем более, что самолет летит туда впервые.

Караман молчит, газета лежит у него на коленях. Такое впечатление, что он сожалеет о том, что сказал лишнее.

БЛАВАТСКИ /как бы невинно/: И уж поверьте мне, Караман, я не связан с ФБР. Я интересуюсь только наркотиками и плевать я хотел на ваши делишки с нефтью и оружием.
КАРАМАН /оглядывая беспокойно пассажиров, цедит сквозь зубы/: Спасибо за рекламу. /Снова погружается в чтение. Заметно, что он делает над собой усилие, чтобы сдержать гнев./

Блаватски смеется. Входит Крестопулос, садится на свое место. Из кухни возвращается стюардесса, садится на свое место, ни на кого не глядя, сильно подавленная чем-то. Сержиус нежно смотрит на нее, пытается ее как-то отвлечь.

СЕРЖИУС: Мадмуазель, будьте так любезны, принесите мне стакан воды.
СТЮАРДЕССА: Хорошо, мистер Сержиус. /Уходит./

Сержиус с нежностью смотрит на нее. Стюардесса тотчас же возвращается с подносом, наклоняется, подавая поднос.

СТЮАРДЕССА: Пожалуйста, мистер Сержиус.

Сержиус берет ее руку в свою.

СЕРЖИУС: Подождите, прошу вас.

Стюардесса улыбается, ждет, пока Сержиус выпьет воду. Мюрзэк неодобрительно хмыкает, Караман презрительно поднимает краешек губы, продолжая читать.

СЕРЖИУС /стюардессе/: Вы чем-то озабочены?
СТЮАРДЕССА: Да.
СЕРЖИУС /нежно, отечески/: Поверьте моему опыту, все неприятности со временем проходят.
СТЮАРДЕССА /подавленно/: Вы хотите сказать - с наступлением смерти?
СЕРЖИУС: Нет, нет. Я совсем не о том. Просто через какое-то время меняется взгляд на вещи, и неприятности не кажутся такими уж значительными.
СТЮАРДЕССА: Не все.

Стюардесса берет стакан у Сержиуса, улыбается ему и уходит. Сержиус провожает ее взглядом. Мандзони с интересом разглядывает Мишу.

МАНДЗОНИ /обращаясь к Мишу/: Мадмуазель, я хотел бы задать вам один вопрос.
МИШУ: Задайте.
МАНДЗОНИ: Вы только что закончили книгу и начали читать ее снова. Вы очень загадочная девушка.
МИШУ: Не вижу в этом ничего загадочного. Когда я подхожу к концу, я не помню, что было в начале. /Снова погружается в чтение./
МАНДЗОНИ /любезно хихикая/: Как это ужасно - прочитать и сразу же все забыть!
МИШУ /не поднимая головы/: Вы правы.
МАНДЗОНИ /хихикая/: Но это же очень выгодно: вы можете всегда читать одну и ту же книгу.
МИШУ /обрывая разговор/: Вот именно. Мсьё Пако, что такое фанеровочная древесина?
ПАКО: /тронутый вниманием, весь подаваясь вперед, говорит отечески улыбаясь/: Это древесина, которая используется для отделки.
МИШУ: А что, во Франции нет такой древесины?
ПАКО: Есть, конечно, но мы также ее импортируем. Например, красное дерево...
МИШУ: Ну и что же вы с ним делаете?
ПАКО /с улыбкой/: О, это довольно сложная операция. В сушильных печах...
РОББИ /обращаясь к Мишу/: 3ачем вам эти подробности? Вы ведь сразу же все забудете.

Все смеются. Робби, встряхивая кудрями, всем улыбается.

КАРАМАН /обращаясь к Пако/: И большое у вас предприятие?
ПАКО /с преувеличенной скромностью/: Тысяча рабочих.
МИШУ: Тысяча эксплуатируемых!
ПАКО: О, мадмуазель, у вас левые взгляды! Вы принадлежите к тем, кого эксплуатируют?
МИШУ /качая головой/: Никоим образом. Я никогда не работала, я - типичный паразит. Живу на средства папаши. /Задумывается./ Заметьте, папаша - тоже паразит. Кстати, он очень похож на вас, мсьё Пако. Когда я вас увидела, я даже вздрогнула.
ПАКО /церемонным тоном/: Мне было бы очень приятно иметь такую дочь. К сожалению, у меня нет детей.

Мишу улыбается ему. Мадам Эдмонд смотрит на Пако с презрительной усмешкой.

МЮРЗЭК /тон слащавый, а выражение лица - жесткое/: Мне кажется, мадмуазель, что вы несколько преувеличиваете свою леность.
МИШУ: О нет. Дома я даже не стелю постель, ложусь прямо на одеяло.
МЮРЗЭК /слащаво/: Но не всегда же?
МИШУ: С тех пор, как Майк уехал в Мадрапур, я целыми днями читала в кровати и курила.
МЮРЗЭК /в том же тоне/: Но, дорогое дитя, нельзя же все время жить в праздности.
МИШУ: Это не праздность. Я просто ждала.
МЮРЗЭК: Чего же?
МИШУ: Я ждала Майка. Полгода назад Майк уехал в Соединенные Штаты, а потом он написал мне, что едет в Мадрапур работать в компании по добыче золота.
БЛАВАТСКИ /удивленный, обращаясь к Караману/: Золото в Мадрапуре? Вы знаете об этом, Караман?
КАРАМАН: Никогда не слышал.
МЮРЗЭК /с загоревшимися от любопытства глазами/: Майк - ваш жених? Он вам писал из Мадрапура?
МИШУ: Нет. Майк вообще редко пишет.
МЮРЗЭК: 3начит, Майк вас не просил приехать в Мадрапур?
МИШУ: Нет.
МЮРЗЭК /выпрямляясь, пристально глядя на Мишу/: Откуда же вы знаете, что он будет там, когда вы приедете?

Мишу хочет что-то сказать, губы ее дрожат, она смотрит умоляющими глазами на Мюрзэк. Мюрзэк молчит, улыбаясь. Мадам Эдмонд, покачивая бедрами, в своем обтягивающем зеленом платье с оборками и большим рисунком на ягодицах проходит в туалет. Все мужчины, кроме индийца, смотрят на ее бедра. Когда она скрывается за занавеской, Пако бросается в ее кресло, пытается утешить Мишу. Мадам Эдмонд возвращается из туалета.

ЭДМОНД /еще не дойдя до своего кресла, сухо/: Освободите, пожалуйста, мое место.

Пако, не отвечая, со смешным достоинством садится в свое кресло.

ПАКО /Караману/: Странно, но в Париже мне не удалось купить карту Мадрапура.
КАРАМАН: В Лондоне их тоже нет. Есть карты Индии, но так как правительство Индии не признает независимости Мадрапура, этого наименования вы не найдете на карте.
ПАКО: Но если Мадрапура нет на карте, откуда известно, что он существует?
КАРАМАН /иронически/: Потому что туда уже летали.

Все пассажиры настораживаются.

БУШУА /стюардессе/: Мадмуазель, бывали когда-нибудь раньше рейсы на Мадрапур?
ПАКО /нетерпеливо/: Мой дорогой, стюардесса уже сказала, что это ее первый рейс. Правда, мадмуазель?

Стюардесса утвердительно кивает, пальцы ее сжимаются на коленях.

БЛАВАТСКИ: Мы знаем о Мадрапуре только то, о чем нас информирует ВПМ.
БАНИСТЕР /небрежно/: Что такое ВПМ?
КАРАМАН: ВПМ - это Временное правительство Мадрапура. Мадам, вы француженка или американка?
БАНИСТЕР /по-королевски/: Конечно, француженка. Я - дочь герцога Буателя.

Все пассажиры с уважением смотрят на Банистер, только Мюрзэк громко хихикает. Банистер кокетливо смотрит на Карамана и на Мандзони, который ей очень нравится.

БАНИСТЕР: А почему это правительство - временное?
КАРАМАН /почтительно/: То, что сказал мистер Блаватски, абсолютно верно, и я позволю себе это подтвердить: Индия не отвечает на наши запросы о Мадрапуре. Все, что мы знаем, исходит от Временного правительства Мадрапура. По данным этого правительства, Мадрапур - это государство, находящееся севернее Индии и восточнее Бутана. Оно граничит с Китаем, который, как говорят, снабжает его оружием. Бывший магараджа Мадрапура хотел в 1956 году присоединиться к Индии, но был изгнан, и государство стало практически независимым.
БЛАВАТСКИ /Караману/: Что вы понимаете под словом "практически"?
КАРАМАН /с улыбкой, предназначенной скорее миссис Банистер, чем Блаватски/: Это значит всего-навсего, что Индия отказалась вести бесконечную войну с повстанцами среди гор, лесов и бездорожья.
ПАКО /в сильном волнении/: Как, бездорожья? Как же я буду вывозить свой лес?
БАНИСТЕР /кокетливо, показывая Мандзони профиль/: Ваш лес?
КАРАМАН: Имеются в виду стволы деревьев. Мсьё Пако импортирует во Францию фанеровочную древесину.

Миссис Банистер благосклонно кивает в сторону Пако, но Пако, выпучив глаза, в волнении смотрит то на Карамана, то на Блаватски.

БЛАВАТСКИ /внешне доброжелательно/: О Мадрапуре почти ничего не известно. Одни думают, что там есть золото, /взглянув на Карамана/ другие, что там есть нефть, /жестко/ третьи интересуются наркотиками, а вы, мистер Пако, - фанеровочной древесиной. А почему бы и нет? В конце концов, если Мадрапур существует, существуют и его леса.
ПАКО /требовательно, капризно/: А дороги? Дороги? Мне нужны дороги!
БЛАВАТСКИ /с фальшивым участием/: Не слишком ли многого вы хотите? По моим данным, мы должны приземлиться на китайском аэродроме, а в Мадрапур нас доставят на вертолетах. Похоже, что там действительно нет дорог.
ПАКО /с упреком Караману как к члену правительства/: Если бы меня предупредили заранее, я не совершил бы этот бесполезный полет!
КАРАМАН /холодно/: Насколько мне известно, вы не обращались к нам за консультацией.
ПАКО /резко/: Вы знаете не хуже меня наши министерства: мне предложили бы сделать запрос, а ответ я получил бы через полгода. К этому времени в Мадрапуре были бы уже мои конкуренты.
КАРАМАН /сухо/: В таком случае вам не в чем нас обвинять.

Блаватски удовлетворенно наблюдает эту перепалку между французами.

БЛАВАТСКИ /с улыбкой/: Мистер Пако, есть хороший способ вывоза вашего леса, если, конечно, Мадрапур находится там, где мы предполагаем. Ваш лес можно сплавлять по Брахмапутре, Гангу до Бенгальского залива...
ПАКО /с надеждой/: Вы правы. Это мысль!
БЛАВАТСКИ /явно издеваясь/: Да, но Индия...
ПАКО: Что вы хотите сказать?
БЛАВАТСКИ /тоном учителя/: Брахмапутра, Ганг, Бенгальский залив - все это Индия. Я не думаю, чтобы Индия позволила провозить по своей территории сырье из государства, восставшего против ее протектората.

Караман, хотя и взволнован, делает вид, что с интересом читает "Монд". Пако, потрясенный, молчит. Блаватски тоже молчит с видом победителя.

БАНИСТЕР /с кокетством, направленным на Мандзони/: Мистер Блаватски, в ваших словах несколько раз прозвучало неверие в существование Мадрапура!
БЛАВАТСКИ /пытаясь быть светским человеком/: Вы правы, у меня есть некоторое сомнение в его существовании, но и это - уже прогресс. Еще совсем недавно я считал, что Временное правительство Мадрапура - чистое измышление французского Министерства иностранных дел. /глядя с вызовом на Карамана, который поглощен чтением/ По правде сказать, мое мнение несколько изменилось, когда я прочитал в списке пассажиров имя мсьё Карамана. Я сказал себе: если мсьё Караман дает себе труд выяснить, есть ли в Мадрапуре нефть, возможно, Мадрапур - не миф, возможно, он действительно существует. И, следовательно, там существует торговля наркотиками. /любезно обращаясь к Крестопулосу/ Мистер Крестопулос, вы уже бывали в Мадрапуре?
КРЕСТОПУЛОС /проявляя признаки волнения, вращая глазами/: Нет!
БЛАВАТСКИ: Значит, вы не можете мне сказать, есть ли в Мадрапуре наркотики?
КРЕСТОПУЛОС /поспешно/: Нет.
БЛАВАТСКИ: Выходит, что у вас те же проблемы, что и у Карамана с нефтью.

Караман не обращает внимания на эти инсинуации.

КРЕСТОПУЛОС /страстно/: Мистер Блаватски, как вам не стыдно! Вы не имеете никакого права обвинять меня в том, что я продаю наркотики!
БЛАВАТСКИ /улыбаясь/: Конечно, конечно, я не имею права. В особенности я не имею права обвинять вас публично. Вы можете подать на меня в суд.

Крестопулос произносит невнятные ругательства.

БАНИСТЕР /кокетливо/: Надеюсь, в Мадрапуре существует тот великолепный отель, который я видела в проспекте? Я не намерена спать в хижине и принимать ванну в луже!

Сержиус встает и направляется в сторону туалета. Его догоняет Пако.

ПАКО: Мистер Сержиус, что вы думаете обо всем этом: о нашем полете, о Мадрапуре? Мне кажется, что это какой-то чудовищный обман.
СЕРЖИУС: А разве сама жизнь - не обман? Люди рождаются, производят на свет себе подобных и... умирают. Есть в этом какой-нибудь смысл?
ПАКО /тихо/: Как вы считаете, Блаватски действительно тот, за кого он себя выдает?
СЕРЖИУС: Возможно.
ПАКО: В любом случае, он - отвратителен!
СЕРЖИУС: Да нет. Просто у него такая работа. /Пытается уйти в туалет./
ПАКО: Извините меня, последний вопрос: почему Блаватски нас так не любит?
СЕРЖИУС: Вы хотите сказать - Карамана и вас, или вообще французов?
ПАКО: Французов.
СЕРЖИУС /ехидно/: А это уже чисто французский вопрос. Французы хотят, чтобы все их обожали. Но скажите на милость, чем они лучше других народов?

Сержиус уходит в туалет. Пако возвращается на свое место.

БАНИСТЕР /обращаясь к миссис Бойд и кивая в сторону кресла Сержиуса/: Такое уродство просто непозволительно! Можно подумать, что это плод любви Кинг-Конга и той несчастной женщины с Эмпайер Стэйт Билдинг. Когда он дотронулся до руки стюардессы, мне показалось, что он сдерет с нее кожу.

Посреди этого монолога появляется Сержиус. Он слышит, чтС говорит о нем миссис Банистер.

БОЙД /как бы протестуя, но с удовольствием/: Но моя дорогая!

Сержиус направляется к креслу, гневно, с упреком смотрит на миссис Банистер, садится. Миссис Банистер призывно ему улыбается. Миссис Бойд тоже ничуть не смущена. Тем временем мадам Эдмонд настойчиво ухаживает за Мишу, что-то шепчет ей на ухо. Пассажиры напряженно наблюдают за этим. Особенно возмущен Пако.

ПАКО /взволнованно/: Мишу, я хочу, чтобы вы знали, ктС эта женщина. Помимо того, что она известная проститутка и хозяйка большого притона в Париже, она еще и лесбиянка.

При этих словах с мадам Эдмонд происходит странная метаморфоза. До сих пор такая нежная с Мишу, она становится неузнаваемой, вульгарной в движениях и в выборе слов.

ЭДМОНД: Мой притон давно бы уже прогорел, если бы в него не таскались такие блудливые кобели, как ты! Видали вы, подавай ему только малолеток и всякие там штучки!

Все исподтишка поглядывают на Пако. Бушуа безобразно оскаливается.

СЕРЖИУС /пытаясь прервать Эдмонд/: Замолчите!
РОББИ: Хватит!
ЭДМОНД /Робби/: Хватит! Хватит! Еще бы! Тебе-то в моем притоне делать нечего!

Банистер и Бойд о чем-то заинтересованно переговариваются, исподтишка поглядывая на Пако.

БЛАВАТСКИ /Сержиусу/: Ну и ну! С ума сойти! Платить такие деньги, чтобы позабавиться с пигалицей! Вы слышите шум моторов?
СЕРЖИУС: Почти не слышу.

Мишу внезапно начинает рыдать. Все смотрят на нее сочувственно кроме невозмутимых индийцев, Мюрзэк и Эдмонд. Эдмонд, высоко подняв голову, величественно идет в туалет. Мандзони настойчиво о чем-то просит Робби. Робби с неудовольствием встает, уступает свое место Мандзони, Мандзони отдает свое место Мишу. Робби садится на место Мишу. Пако созерцает это перемещение, но не решается вмешаться. Миссис Банистер делает вид, что не замечает, что ее соседом оказывается Мандзони. Караман читает газету.

КАРАМАН /Сержиусу/: Вам, вероятно, известно, что дома подобного рода были запрещены во Франции еще в конце Второй мировой войны.
СЕРЖИУС: Но они существуют!
КАРАМАН /сухо/: Они существуют во всем мире. /Снова погружается в чтение, брезгливо приподняв уголок верхней губы./

Эдмонд возвращается из туалета.

МЮРЗЭК /Пако/: Мсьё, я считаю себя обязанной спросить у вас, правда ли то, о чем говорит эта особа?
ПАКО /выпучивая глаза/: Мадам, по какому праву вы задаете мне вопросы?!
МЮРЗЭК: Итак, вы не ответили на мой вопрос и не сочли возможным опровергнуть обвинения этой особы.
ЭДМОНД /наклоняясь к своему новому соседу - Робби/: Идиотка! /При этом она истерически хохочет./
ПАКО: Какое вам дело до моей личной жизни?!
МЮРЗЭК: Ваша личная жизнь сделалась публичным достоянием, и вам придется нести за это ответственность.
ПАКО /изумленно/: Нести ответственность?
МЮРЗЭК: Если вы еще не совсем потеряли стыд, вам следовало бы понять, что вы не можете оставаться среди нас!

Возгласы удивления, все смотрят на Мюрзэк.

ПАКО: Как? Как? Вы сошли с ума! Куда я могу уйти?
МЮРЗЭК: В салон второго класса.
ПАКО /в бешенстве/: Сами туда идите, если я вам мешаю.
МЮРЗЭК: Конечно, мешаете. Едва ли найдется кто-нибудь, кому бы вы не помешали после того, что мы узнали.
БАНИСТЕР /презрительно глядя на Мюрзэк/: Мне, например!
БОЙД /вскидывая толстенькие ручки/: Дорогая, не спорьте с этой женщиной. Она - несносна.
МЮРЗЭК /Банистер, с видом трагедийной королевы/: Вам, мадам?!

Миссис Банистер кивает. В ее лице и позе чувствуется самообладание и сила.

МЮРЗЭК: Вероятно, у вас на то есть веские причины, раз вы так снисходительны к этому господину.
БАНИСТЕР /улыбаясь всем, с очаровательной невинностью/: Конечно, у меня есть веские причины. И, прежде всего, я не поняла, в чем его обвиняют, и что значит, например, "всякие там штучки". У вас, мадам, есть, вероятно, большой опыт в этой области, не могли бы вы дать мне разъяснения?

Миссис Банистер кокетливо оглядывает всех мужчин. Мандзони что-то шепчет ей на ухо.

БАНИСТЕР: Ах, вот оно что! /Как бы невзначай, одной рукой дотрагивается до руки Мандзони и крепко сжимает ее, а другой, как школьница, касается своего лица, изображая смущение./
БОЙД /с жадностью, обращаясь к Банистер/: Что он сказал?

Обе дамы начинают шептаться, поглядывая с интересом на Пако.

МАНДЗОНИ /наклоняясь к Мишу/: Вы читаете Шеви?
МИШУ /показывая обложку книги/: Да.
МАНДЗОНИ /хихикая/: Тринадцать пуль в башке? Хватило бы и одной.

Мишу продолжает читать, не отвечая на его шутку.

МАНДЗОНИ: Не кажется ли вам, что Шеви - садист?
МИШУ: Нет, не кажется.
МАНДЗОНИ: А все эти трупы?...
МИШУ: Ну и что.

Из книги Мишу выпадает фотография. Мандзони стремительно подбирает ее, подает Мишу. Миссис Банистер бросает на него взгляд, полный презрения.

МАНДЗОНИ: Какой красивый мужчина!
МИШУ /благодарно/: Это Майк.
МАНДЗОНИ /изображая удивление/: Майк?
МИШУ: Майк - это мой "жених", как сказали бы эти дамы. /Указывает на Банистер и Бойд./

Глаза миссис Банистер загораются гневом, но она сдерживает его.

БАНИСТЕР /как любящая старшая сестра/: Я не такая уж старуха, как вам кажется, Мишу. И в вашем возрасте у меня было немало "женихов" в том смысле, который вы вкладываете в это слово.
БОЙД /всплескивая руками/: О Боже!
МЮРЗЭК: И вы еще хвалитесь этим!
БАНИСТЕР /уверенная в том, что все очарованы ее признанием/: Я скажу еще больше: если я и сожалею о чем-то, так это об упущенных возможностях. /Смотрит на сидящих напротив мужчин так, как если бы они являли собой эти упущенные возможности. И все мужчины, включая даже Карамана, подпадают под ее очарование./
МЮРЗЭК /негодующе/: Какой цинизм!
БАНИСТЕР /Мюрзэк/: Вы, вероятно, считаете своим достоинством добродетель?
МЮРЗЭК /холодно/: Да, считаю.
БАНИСТЕР: Итак, ни малейшей слабости, ни флирта...?
МЮРЗЭК: Я вынуждена вас разочаровать: у меня был только муж, который очень рано умер.

Миссис Банистер бросает на всех заговорщический взгляд.

БАНИСТЕР: Бедняжка!
МЮРЗЭК /с горячностью/: Что вы хотите этим сказать?
БАНИСТЕР /цинично/: Ничего. Мне нет дела до вашей личной жизни.
МЮРЗЭК: Вы хотите сказать, что неспособны меня понять. Это неудивительно после всего того, что вы рассказали о себе. Мной руководит долг и высокие устремления. А вам должно быть стыдно считать себя простым объектом вожделения!
БАНИСТЕР /с иронической миной/: Дорогая мадам Мюрзэк, у вас очень наивное представление о роли секса в человеческих отношениях. Поверьте, самое печальное для женщины - это не быть объектом вожделения.

Побежденная Мюрзэк молчит, поджав губы. Опьяненная успехом, миссис Банистер оборачивается к Мандзони, но тот поглощен созерцанием Мишу. На лице Банистер, недавно таком оживленном, появляется усталость. Внезапно индиец обеими руками снимает с себя чалму. Такое впечатление, что чалма тяжелая. Возможно, там лежат пистолеты, которые через мгновенье окажутся в руках индийцев. Индиец кладет чалму на кресло. Индиец и индианка встают с величественной медлительностью. Такое впечатление, что они готовятся спеть религиозный гимн. У обоих в руках - пистолеты, направленные на пассажиров.

БОЙД: О Боже!
ИНДИЕЦ /вежливо/: Прошу вас, не беспокойтесь. У меня нет намерения стрелять. Во всяком случае, сейчас, Моя цель - захватить самолет.
ПАКО: В чем дело? Что происходит?
БЛАВАТСКИ: А ты не видишь, чтС происходит? Эти ребята целятся в нас. Тебе этого недостаточно?
БОЙД /вздымая руки, с негодованием/: Позор! Какой позор! Такие вещи следовало бы запретить!
ИНДИЕЦ /мягко/: Они запрещены.
БОЙД /наивно/: Раз вы сами признаёте, что это запрещено, не делайте этого!
ИНДИЕЦ: Увы, мадам, у меня нет выбора.
КАРАМАН /чопорно/: Я считаю своим долгом предупредить вас, что захват самолета чреват тяжелыми последствиями.
ИНДИЕЦ /серьезно, но с усмешкой в глазах/: Благодарю вас, мсьё, мне это известно.
БОЙД /Банистер, жалобно/: Подумать только, дорогая, что все это случилось со мной!

Мюрзэк громко хихикает.

БАНИСТЕР /возмущенно/: Полноте, Элизабэт, это случилось не только с вами. Надеюсь, вы это понимаете? /Улыбается индийцу. Такое впечатление, что она заинтригована происходящим./

Мишу и Робби смотрят на индийца с восхищением. Мадам Эдмонд бросает ему призывные взгляды.

БОЙД /плаксиво/: Что мы должны теперь делать?
ИНДИЕЦ /поднимая удивленно брови/: Что делать?
БОЙД /жалобно, со стремлением подчиниться/: Ну, я не знаю, может быть, поднять вверх руки? /Поднимает вверх свои маленькие толстенькие ладошки./

В глазах индийца появляется усмешка.

ИНДИЕЦ /вежливо/: Прошу вас, мадам, опустите руки. Ваша поза слишком утомительна. Вы можете положить руки на подлокотники кресла. Эта рекомендация касается всех.

Все без исключения повинуются. Индиец легким и величественным шагом подходит к стюардессе и что-то говорит ей на ухо. Стюардесса встает и становится на расстоянии метра от занавески, отделяющей служебное помещение. Индианка становится за ней и, грубо обхватывая ее шею, прижимает ее к себе. Индианка выше стюардессы на голову. Она направляет на пассажиров пистолет.

ИНДИЕЦ: Моя помощница обладает прекрасным зрением и будет без предупреждения стрелять, если кто-нибудь из вас шевельнет рукой. Я должен переговорить с экипажем.

Похоже, он боится оставить свою помощницу наедине с пассажирами. Он что-то шепчет ей на ухо, она бесстрастно слушает, но зловещее выражение не сходит с ее лица.

ИНДИЕЦ /оглядывая всех, вежливо, но с явной усмешкой/: Всего доброго! /Проходит позади своей помощницы, приподнимает занавеску и исчезает./

Под дулом пистолета все напряженно ждут возвращения индийца. Вскоре занавеска поднимается и появляется индиец с пистолетом в опущенной руке. Он что-то тихо говорит своей помощнице, та выпускает из объятий стюардессу, а индиец знаком разрешает ей присесть. Он садится сам, небрежно сбрасывая на пол чалму, кладет руку с пистолетом на колено, ни в кого не целясь. Его сообщница продолжает стоять, держа пистолет наготове.

ИНДИЕЦ: Я счастлив, что все хорошо обошлось. Зная свою помощницу, я испытывал некоторое опасение, оставляя вас с ней наедине. /оглядывая пассажиров/ Мне придется изменить план действий из-за одного непредвиденного обстоятельства: в кабине нет пилотов.

Всеобщее оцепенение, затем возгласы ужаса, удивления. Индиец наблюдает пассажиров молча, с презрением.

БЛАВАТСКИ /очень громко/: Это невероятно! Я видел военные самолеты, управляемые с земли, но пассажирские самолеты дальнего следования - никогда!
ИНДИЕЦ: Согласен. Может быть, кто-нибудь из вас хочет обследовать кабину?
ПАКО: Я могу это сделать. Во время войны я служил в авиации.
ИНДИЕЦ: Кем вы были?
ПАКО: Радистом.
ИНДИЕЦ: Превосходно, мистер Пако. Я как раз не нашел в кабине радио.

Пако, оставаясь в прежней позе, смотрит поочередно на индийцев. Индиец что-то говорит сообщнице и рукой делает знак Пако, разрешая ему встать. Пако уходит. Все ждут его возвращения. Появляется Пако, очень взволнованный, садится на свое место.

ПАКО /почти неслышно/: В кабине никого нет и нет радио обычного типа.
ИНДИЕЦ: Вы хотите сказать, что там может находиться радио необычного типа?
ПАКО: Конечно. Если бы не было связи между землей и самолетом, он не смог бы лететь.
ИНДИЕЦ: Я такого же мнения, мистер Пако. Похоже на то, что Земля не хочет вступать с нами в разговор и в то же время слышит, о чем говорим мы.
БЛАВАТСКИ: Я не согласен с вами. Нет доказательств, нет никаких доказательств, что земля нас слышит!
ИНДИЕЦ: Пока доказательств нет, но скоро они появятся. /обращаясь к Пако/ Если не принимать во внимание отсутствие радио, кабина показалась вам обычной?
ПАКО /вытирая пот/: Не знаю. Я не знаю, какой должна быть кабина в самолете, управляемом с земли. На приборном щитке почти нет приборов. Хотя это естественно, если ими никто не пользуется. Я не могу понять, каково назначение красной лампочки, которая горит на приборном щитке.
ИНДИЕЦ: Может быть, сигнал тревоги?
ПАКО: Для кого? Ведь пилота - нет!

На мгновенье маска спокойствия исчезает с лица индийца.

ИНДИЕЦ: Я тоже обратил внимание на эту лампочку. /всем/ Мне неведомы секреты Земли и, следовательно, я не знаю, куда она вознамерилась вас отправить.
КАРАМАН /спокойно/: В Мадрапур.
ИНДИЕЦ: Я родился в Бутане и смело могу вас заверить, что восточнее Бутана нет государства, которое называется Мадрапуром. Мадрапур - это миф, порожденный воображением обманщиков. Не существует, следовательно, и Временное правительство Мадрапура и нет никакой нефти, и, к моему огорчению, я должен разочаровать этих дам: нет даже намека на отель, расположенный на берегу озера.
БАНИСТЕР /взволнованная больше отсутствием отеля, чем Мадрапура/: Это невозможно! Есть предел шуткам! Что же с нами теперь будет?
ИНДИЕЦ /подчеркнуто вежливо, но с презрением, как он вообще говорит с женщинами/: Это не моя шутка. Я лишь констатирую факт: нет Мадрапура - нет отеля. Надеюсь, вам это ясно?
БОЙД /в негодовании/: Но я видела фотографии отеля в проспекте так же ясно, как вижу вас. Я видела, к тому же, фотографию ресторана.
ИНДИЕЦ: Вы видели фотографии какого-то отеля и поверили в то, что этот отель находится в Мадрапуре.

Крики возмущения, недоверия. Индиец прерывает их, подняв руку. Стюардесса потрясена сообщением. Индиец сардонически наблюдает за пассажирами.

ИНДИЕЦ: Джентльмены, джентльмены! Вы не обязаны придерживаться моего мнения. Если вас утешает мысль о существовании Мадрапура, я ничего не имею против.
КАРАМАН: Мне представляется, что ваша точка зрения не расходится с точкой зрения правительства Индии, которое не признает политического существования Мадрапура.
ИНДИЕЦ: Никоим образом. Моя позиция - прямо противоположна: я отрицаю физическое существование Мадрапура.
КАРАМАН /с горячностью/: Однако, мы читали рассказ о путешествии, совершенном в 1872 году четырьмя братьями Абберсмит, в котором они говорят, что были приглашены в Мадрапур магараджей.
ИНДИЕЦ /поднимая насмешливо брови/: Рассказ о путешествии! В позапрошлом веке! Рассказ, сочиненный четырьмя английскими вралями и хвастунами, придумавшими из снобизма историю о знакомстве с магараджей. Я читал этот рассказ, мсьё Караман. Это - чистая фикция.
КАРАМАН /обиженно/: Специалисты придерживаются другого мнения.
ИНДИЕЦ: Специалисты! /гневно/ Специалисты, изучающие сомнительные документы и не знающие Индии. Легенды, ложь, чудеса!
ПАКО /привлекая к себе внимание тихим покашливанием/: Вы, значит, считаете, что в Мадрапуре нет отделочной древесины?
ИНДИЕЦ /хохочет/: Отделочная древесина, наркотики - все это в изобилии есть в Индии, мистер Пако, а не в Мадрапуре, так как Мадрапур не существует. Честно говоря, вы не производите впечатления человека серьезного! Пора бы вам раз и навсегда отказаться от привычки вывозить дешевое сырье из слаборазвитых стран и покупать у голодающих родителей индийских девочек.

Бушуа улыбается зловещей улыбкой. Пако съеживается, как паук под струей горячей воды.

ИНДИЕЦ: Мне странно, мистер Пако, что вас интересуют глупости, тогда как речь идет о жизни или смерти!
ПАКО: О смерти? Но я прекрасно себя чувствую! У меня вообще прекрасное здоровье.
ИНДИЕЦ: Вот именно: о вашей смерти. И не только о вашей.

Все молчат под впечатлением этой фразы. Караман неподвижен, пальцы Блаватски сжимают подлокотники кресла, Крестопулос утирает пот, Пако изменился в лице. Только Бушуа спокойно тасует карты. Женщины реагируют на реплики мужчин, как зрители. Лицо Робби почти радостно, он смотрит с вызовом на индийца.

ИНДИЕЦ: Я хотел бы объяснить вам свое решение. Мне кажется, что вы сочтете его логичным, хотя сделать это будет нелегко. Я не знаю намерений Земли и не могу сказать, куда она вас отправила, Это - дело Земли. И, разумеется, ваше. У меня нет намерения разделить вашу судьбу. Я не собираюсь следовать вслепую туда, куда следуете вы, джентльмены! Когда я находился в кабине, я потребовал, чтобы Земля высадила меня и мою спутницу на каком-нибудь аэродроме. Как и мсьё Пако, я предполагаю, что Земля меня слышала. Кроме того, я думаю, что Земля проявляет заботу о вас, раз она устроила ваше путешествие...
БЛАВАТСКИ /взволнованно/: У вас нет никаких оснований на то, чтобы утверждать все это!

Блаватски настолько взволнован, что поднимает руку с подлокотника, но индианка тотчас же направляет на него пистолет. Потрясенный, Блаватски замирает в прежней позе.

БЛАВАТСКИ /истерично/: На чем основывается ваше предположение, что земля проявляет заботу о нас? Где же ваша логика? Если земля обманула нас по поводу Мадрапура, как же вы можете утверждать, что она заботится о нас?

Индиец не отвечает. Караман выпрямляется в кресле так, чтобы лучше был виден Блаватски.

КАРАМАН /Блаватски, с негодованием/: Я не считаю возможным, мистер Блаватски, слушать подобные вещи. Это недостойно с вашей стороны и это не вяжется с вашими официальными функциями. У нас нет никаких доказательств того, что Мадрапур не существует, что земля нас обманула, ни, тем более, что она враждебно относится к нам. Постыдитесь высказывать такие предположения!
БЛАВАТСКИ /в бешенстве/: Да замолчите вы, Караман! Вы ничего не понимаете! Не суйте повсюду свой нос. Вы все портите своим идиотским вмешательством. Предоставьте действовать мне, а ваше доверие к земле можете засунуть себе в задницу!
КАРАМАН /ледяным голосом/: Напротив, я прекрасно все понимаю. Я понимаю, что вы цинично отрицаете существование цивилизованного общества.
БЛАВАТСКИ: В задницу ваше цивилизованное общество!
ИНДИЕЦ /с грациозным жестом успокоения/: Джентльмены, джентльмены, невзирая на то, что ваш диспут представляет для меня величайший интерес и что я с наслаждением ему внимаю, я прошу вас ненадолго его отложить и дать мне возможность объявить вам свое решение.
БЛАВАТСКИ /в отчаянии/: Но это несправедливо! Вы пренебрегли моими соображениями! Дайте мне хотя бы время, чтобы продолжить свою мысль.
ИНДИЕЦ: Напротив, я с большим вниманием отнесся к вашим соображениям. Сейчас вы в этом убедитесь. /оглядывая всех/ Как я уже сказал, я потребовал, чтобы Земля высадила меня и мою спутницу на каком-нибудь аэродроме. Я дал Земле один час на выполнение этого требования. По истечении этого времени, к моему глубочайшему сожалению, я буду вынужден убить одного заложника... /Слышны протесты./ Одну секунду, прошу вас, я еще не все сказал. Если после смерти первого заложника пройдет еще один час, а мое требование не будет выполнено...

Он не заканчивает фразы, делает небрежный жест, холодно смотрит из-под опущенных ресниц, как если бы его спутники не принадлежали к человеческому роду. Пассажиры потрясены услышанным.

БЛАВАТСКИ: Интересно, что движет вами - революционные идеалы или желание отомстить?
ИНДИЕЦ: Ни то, ни другое.
БЛАВАТСКИ: В любом случае нет оправдания хладнокровному убийству ни в чем не повинных людей.
ИНДИЕЦ: Ни в чем не повинных людей нет, в особенности среди белых да, к тому же, американцев. Вспомните все гнусности, проделанные вами по отношению к цветным.
БЛАВАТСКИ /вопит/: Если вы осуждаете эти гнусности, почему бы вам не отказаться от той гнусности, которую собираетесь совершить вы?
ИНДИЕЦ /со смешком/: Разве можно сравнить уничтожение кучки белых /с сарказмом/, какими бы выдающимися людьми они ни были, с геноцидом в Америке, Африке, Австралии, Индии?
БЛАВАТСКИ: Но это было в прошлом!
ИНДИЕЦ: Вам очень хочется забыть об этом, но мы помним все.
БЛАВАТСКИ /сжимая в волнении ручки кресла/: Вы не можете считать нас виновниками всех прошлых преступлений! Ответственность за преступление лежит на конкретном человеке, не может быть коллективной ответственности!
ИНДИЕЦ: Будьте откровенны, мистер Блаватски, разве можно снять вину с немецкого народа за геноцид еврейского народа?
КАРАМАН /приподнимая уголок верхней губы/: Мы отвлекаемся от темы. Сейчас не идет речь ни об евреях, ни о немцах, речь идет о французском самолете, вылетевшем из Парижа и имеющем на борту, в основном, французских граждан. Я хотел бы вам напомнить о том, что Франция после двух тяжелых войн отказалась от колоний, что она находится в самых лучших отношениях со слаборазвитыми странами и оказывает им щедрую помощь.
ИНДИЕЦ /улыбаясь/: И не продает оружие!
КАРАМАН /оскорбленно/: Слаборазвитые страны имеют право обеспечивать свою оборону.
ИНДИЕЦ: А Франция - свою выгоду. /с иронией/ Уж не претендуете ли вы на то, что Земля, управляющая нашим полетом, - это тоже Франция?
КАРАМАН: Вполне возможно.
ИНДИЕЦ: Если так, не стоит волноваться. Естественно, Земля не оставит своих подданных /произносит это слово с иронией/ и через час /глядя на часы/, простите, через три четверти часа, самолет приземлится.
КАРАМАН /взволнованно/: А если предположить, что бортовое радио, которое мсьё Пако не смог обнаружить, принимает сигналы, но не передает их. В этом случае земля не услышит вашего требования и не сможет воспрепятствовать вашему бесчеловечному шантажу.
ИНДИЕЦ /улыбается, держа руку на пистолете, лежащем на колене/: Ваша гипотеза - маловероятна, хотя ее нельзя исключить. Вскоре мы все узнаем. Вы понимаете, чтС я имею в виду, нет нужды повторять.
КАРАМАН /взволнованно, но без тени страха/: Я не верю в то, что вы хладнокровно осуществите то, о чем говорили.
ИНДИЕЦ /улыбаясь/: Вы заблуждаетесь.
КАРАМАН: Но это отвратительно! Убить беззащитных заложников - значит преступить земной и небесный закон!
ИНДИЕЦ: Ах, небесный закон! /делая круговое движение рукой/ Вы, кажется, сказали: небесный закон? А вы знаете, что это такое?
КАРАМАН /уверенно/: Как все, кто верит в откровение.
ИНДИЕЦ /веселясь/: Что ж, если вы знаете небесный закон, то вам должно быть известию, что вы - смертны. Вы живете для того, чтобы умереть.
КАРАМАН /с горячностью/: Нет! Ваше утверждение - дьявольская фальсификация! Мы живем, и в конце - не смерть, а вечная жизнь.
ИНДИЕЦ /долго смеется/: Послушайте, Караман, вы похожи на ребенка, который прячется за тонкий ствол дерева и думает, что его не видят. Вы живете, притворяясь, что не знаете, чем все закончится. /оглядывая всех, раздельно произносит каждое слово/ Если вы пытаетесь забыть о смерти, это не значит, что смерть забыла о вас.

Все пассажиры слушают индийца, опустив голову, не глядя друг на друга, только Робби оживляется, глаза его горят восторгом.

РОББИ /обращаясь к Сержиусу/: Какая прекрасная фраза!
СЕРЖИУС: Какая фраза?
РОББИ: Та, которую мы только что услышали /подняв голову, декламирует/: Если вы пытаетесь забыть о смерти, это не значит, что смерть забыла о вас!

В устах индийца эта фраза звучит, как похоронный звон, в устах Робби - как призыв к подвижничеству, почти героизму. Индиец с вызовом поглядывает на пассажиров. Все молчат.

ИНДИЕЦ /выпрямляясь в кресле/: Джентльмены, моя помощница подойдет к каждому из вас с мешком. Благоволите положить в этот мешок часы, кольца и прочие драгоценности. Это, естественно, относится и к дамам. /Пассажиры потрясены./ Есть возражения?
БЛАВАТСКИ: Вы меня разочаровали. Я считал вас идейным врагом.
ИНДИЕЦ: Есть еще возражения?
КАРАМАН: Но это - грабеж!
ИНДИЕЦ /с насмешкой/: Можете это называть как вам угодно. Однако, правильнее было бы это расценивать как ваш добровольный отказ от земных благ. В особенности вам, Караман, вы же - христианин!
КАРАМАН /приподняв край губы, уходит от темы/: Если вы не связаны с политикой, то кто же вы?
ИНДИЕЦ /с улыбкой, но с серьезностью в голосе/: Я - разбойник с большой дороги.

Неожиданно индиец резко поворачивается к Крестопулосу, обжигает его взглядом и направляет на него пистолет.

ИНДИЕЦ: Спокойно, мистер Крестопулос!
КРЕСТОПУЛОС /испуганный, дрожащий, плачущим голосом/: Я ничего не сделал. Я даже пальцем не пошевелил.
ИНДИЕЦ /пристально глядя на Крестопулоса, не повышая голоса/: Не лгите. Вы хотели напасть на меня. Да или нет?

Эффект взгляда индийца таков, что Крестопулос вздрагивает, несколько раз открывает рот, издает звуки, которые издают, задыхаясь.

КРЕСТОПУЛОС: Да.

Индиец отводит взгляд от Крестопулоса, тот начинает спокойно дышать, но тело его, обессиленно обмякшее в кресле, напоминает кучу лохмотьев.

КРЕСТОПУЛОС /жалобно/: Но я ничего не сделал.
ИНДИЕЦ: Правильно. Но я должен был предупредить ваше нападение. К тому же, вам ничего не угрожало, мистер Крестопулос. Я ведь не сказал, что вы будете первой жертвой.
КРЕСТОПУЛОС /бесцветным голосом/: Я очень дорожу своими кольцами.

Все взгляды обращаются к рукам Крестопулоса. У него кольцо с огромным черным камнем и огромная печатка на левой руке, вторая печатка с бриллиантом на мизинце правой руки. Кроме того, массивная золотая цепочка с именем на правом запястье и массивные часы с массивным золотым браслетом на левом запястье.

ИНДИЕЦ /смеясь/: Человеческий род не перестает меня удивлять. Не абсурд ли это, мистер Крестопулос, что вы идете на риск, чтобы спасти этот хлам, и остаетесь пассивным, когда дело касается вашей жизни.

При слове "хлам" у Крестопулоса искажается рот.

ИНДИЕЦ /направляя пистолет на Блаватски, обращаясь ко всем/: Вот как мы будем действовать: я буду подходить к вам сзади, и как только вы почувствуете прикосновение дула пистолета к затылку, но, подчеркиваю, не ранее, вы положите ваше пожертвование в мешок, который я вам протяну. Во время этой операции моя помощница будет стрелять в любого из вас, кто неосторожно шевельнет рукой.

Индианка продолжает стоять за креслом стюардессы неподвижно, как статуя, с выражением ненависти на лице. Индиец медленно и величественно проходит мимо Крестопулоса, Пако, Бушуа и останавливается за Блаватски.

ИНДИЕЦ: Мистер Блаватски, /дотрагиваясь дулом до его затылка/ не двигайтесь, пока я не выну из кобуры ваш пистолет. Это избавит вас от рискованных замыслов на мой счет.

Женщины плачут, расставаясь с драгоценностями, которые они кладут в потрепанный черный мешок. Индиец с презрением бесцеремонно потряхивает этим мешком. Туда попадают бриллиантовые серьги миссис Банистер. кольца миссис Бойд, тяжелые и толстые золотые браслеты мадам Эдмонд. Последним оказывается Крестопулос.

ИНДИЕЦ: Ну, мистер Крестопулос, бросайте сюда ваши побрякушки. Вам станет легче.

Такое впечатление, что Крестопулос отрывает свои украшения вместе с мясом. Он кладет, а не бросает их в мешок. Когда дело доходит до кольца с бриллиантом на мизинце, он стонет.

КРЕСТОПУЛОС /плачущим голосом/: Палец стал толще. Я не могу снять это кольцо.

ИНДИЕЦ /строго/: Я вам советую самому снять его, мистер Крестопулос, и побыстрее. Иначе моя ассистентка с удовольствием отрежет вам палец.

Крестопулос делает небольшое усилие, снимает кольцо, кладет его в мешок и падает в кресло со вздохом отчаяния.

ИНДИЕЦ /протягивая мешок стюардессе/: Бросьте это стеклышко, мадмуазель, и пройдите на кухню. Моя ассистентка вас обыщет.

Индиец бросает с отвращением пистолет Блаватски в мешок и передает мешок своей помощнице, говоря ей что-то на ухо. Индианка идет за стюардессой в кухню. Индиец величественно садится на свое место. Входит стюардесса, взволнованная, опустив глаза. За ней из кухни выходит индианка с мешком в руках. Мешок теперь туго набит и закрыт на молнию. Индианка бросает мешок на пол, к ножкам своего кресла. При этом Крестопулос подскакивает и смотрит на мешок с выражением вожделения. Индианка становится за креслом. Мрачно смотрят ее глаза над поднятым пистолетом. Чувствуется всеобщее напряжение. Индиец смотрит на часы.

ИНДИЕЦ: Осталось двадцать минут.
БАНИСТЕР /кокетливо/: Могу я вам задать вопрос?
ИНДИЕЦ: Можете.
БАНИСТЕР: /с бесстыдным, но гордым кокетством/: Вы производите впечатление человека образованного и чувствительного. /Индиец улыбается./ Я не могу поверить, что такой человек, как вы, мсьё, может через двадцать минут убить одного из нас.
ИНДИЕЦ /пародируя серьезность/: Я не стану это делать сам. Я поручу это своей помощнице. Как вы уже успели убедиться, она менее чувствительна.
БАНИСТЕР /с негодованием/: Какая разница - вы или она!
ИНДИЕЦ: Увы, вы правы. Но то обстоятельство, что выстрелит она, не ударит так сильно по моей чувствительности.
БАНИСТЕР /без кокетства/: Вы еще считаете возможным издеваться над нами!
БОЙД: Моя дорогая, не ссорьтесь с этим... джентльменом!
ИНДИЕЦ /бесстрастно/: С цветным джентльменом.
БАНИСТЕР /театрально/: Надеюсь, вы избавите от экзекуции женщин?

Индиец медленно разглядывает Банистер с головы до ног, как разглядывают проституток в витринах. Отворачивается, как если бы остался неудовлетворенным.

ИНДИЕЦ: Мадам, у меня нет причин делать снисхождение женщинам, так как они стремятся - и это вполне законно - к равенству с мужчинами. У меня нет никаких предубеждений относительно пола, когда дело касается смерти заложника. Мужчина, женщина - какая разница?

Мюрзэк хихикает, беспощадно глядит на Банистер.

МЮРЗЭК: Браво! Многого вы добились, разыгрывая из себя проститутку?

Миссис Бойд начинает рыдать. Банистер ее утешает, но на ее лице написано презрение. Мадам Эдмонд и Робби возбужденно переговариваются. Стюардесса и Мишу молчат. Молчание стюардессы - напряженное внимание к происходящему, молчание Мишу - полная индифферентность. Она поглощена разглядыванием фотографии Майка, лежащей у нее на коленях. Похоже, что она пропустила мимо ушей, о чем шла речь. Все шумно переговариваются.

ИНДИЕЦ /раздраженно/: Хватит!

Понемногу наступает тишина. Бойд заглушает рыдания.

ИНДИЕЦ /спокойно/: Я предлагаю тянуть жребий, чтобы решить, кто из присутствующих мужчин или женщин...
КАРАМАН: Я категорически возражаю против такого рода процедуры. На мой взгляд, и я смею надеяться, что этот взгляд разделяет большинство моих спутников, вся ответственность за выбор жертвы лежит на вас.
БЛАВАТСКИ /воинственно, Караману/: Вы так говорите, потому что рассчитываете как француз на снисхождение!
КАРАМАН: Ошибаетесь, мистер Блаватски. Ваши подозрения и манера их выражать - непозволительны.
БЛАВАТСКИ /авторитетно/: Только жребий может нас гарантировать от произвольного выбора, продиктованного фанатизмом. Прошу проголосовать за мое предложение!
ИНДИЕЦ /сухо/: Пожалуйста, голосуйте, но поторопитесь. Остается только четверть часа.

Стюардесса скромно поднимает руку, прося слова. Сержиус смотрит на нее с нежностью и восторгом.

СТЮАРДЕССА /тихо/: Я хотела бы высказать свое мнение.
ИНДИЕЦ: Прошу вас.
СТЮАРДЕССА: Я такого же мнения, что и мсьё Караман: мы не должны тянуть жребий. Мне кажется, что, сделав это, мы станем соучастниками преступления.
КАРАМАН /торжествующе/: Совершенно верно, мадмуазель, /галантно/ и прекрасно сказано!
БЛАВАТСКИ /грубо/: Наверно, стюардесса думает, что, если мы не будем тянуть жребий, она ничем не рискует. Ведь должен же кто-нибудь нас обслуживать.
СЕРЖИУС: Вы не имеете права так говорить!
БЛАВАТСКИ /нагло/: Выходит, имею, раз говорю! Речь идет о демократической процедуре. Но прежде, чем мы приступим к голосованию, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что нас четырнадцать. Что будет, если семь человек будет за жребий и семь - против?
ИНДИЕЦ /внимательно следя за спором/: Я могу ответить на этот вопрос. Если семь человек будет за и семь человек против, я сделаю выбор сам.
БЛАВАТСКИ: Давайте голосовать.

Голосуют поднятием руки. Семь голосов - за жребий, шесть - против: Караман, стюардесса, Эдмонд, Бойд, Банистер, Мюрзэк, один человек воздержался - Мишу, находящаяся в состоянии полусна.

МИШУ: Я не знаю, о чем вы спорите, меня это не касается.
ИНДИЕЦ /не скрывая презрения/: Итак, вы тянете жребий. Мистер Сержиус, у вас, конечно, найдется бумага. Не сочтите за труд сделать четырнадцать бюллетеней с именами.

Сержиус кивает в знак согласия, складывает и разрывает листы бумаги, пишет имена. Все взгляды направлены на него. Всеобщее напряжение. Когда бюллетени готовы, раздается голос Робби.

РОББИ: Я хотел бы сказать кое-что!
ИНДИЕЦ: Я вас слушаю.
РОББИ /высоко подняв голову, торжественно/: Я добровольно приношу себя в жертву!

Все взгляды обращены к Робби. В глазах женщин - восхищение, во взглядах мужчин - неловкость, унижение.

ИНДИЕЦ: Тогда, почему вы голосовали за жребий?
РОББИ /спокойно/: В тот момент я боялся, что вы изберете жертвой меня.
ИНДИЕЦ: А теперь вы справились со страхом и побежали вперед?
РОББИ: Можете это расценивать, как вам угодно. Только это не имеет ничего общего с бегством. Если вы примете мое предложение, вы окажете большую честь мне и моей стране.
ИНДИЕЦ: Нет. Я не согласен, ведь вы не голосовали против жребия. Теперь вы разделите общую участь. Однако, я не имею ничего против, если кто-нибудь из тех, кто не хотел тянуть жребий, добровольно пожертвует собой.

Молчание.

ИНДИЕЦ: Мадам Мюрзэк?
МЮРЗЭК: Почему я?
ИНДИЕЦ: Отвечайте - да или нет.
МЮРЗЭК: Нет.
ИНДИЕЦ: Миссис Банистер?
БАНИСТЕР: Нет.
ИНДИЕЦ: Миссис Бойд?
БОЙД: Нет.
ИНДИЕЦ: Мадам Эдмонд?
ЭДМОНД: Нет.
ИНДИЕЦ /стюардессе/: А вы, мадмуазель?

Стюардесса отрицательно качает головой.

ИНДИЕЦ: Мсьё Караман?
КАРАМАН: Нет. Могу я объяснить свой отказ?
ИНДИЕЦ: Нет, не можете. К тому же, ваше объяснение вас никак не украсит.

Индиец что-то говорит своей сообщнице, она нагибается, поднимает с пола чалму, подходит к Сержиусу и протягивает ему чалму. Сержиус опускает в нее четырнадцать бюллетеней, сложенных вчетверо.

МЮРЗЭК: Надеюсь, вы хотите, чтобы предстоящая процедура проходила без нарушений?

ИНДИЕЦ: Само собой разумеется.
МЮРЗЭК: Тогда сосчитайте бюллетени сами, чтобы убедиться, что их действительно четырнадцать, и откройте каждый бюллетень, чтобы проверить имена.
ИНДИЕЦ: Золотые слова, мадам! Я очень заинтересован в том, чтобы не было никаких нарушений.

Индиец встает, подходит к своей сообщнице, погружает правую руку в чалму, продолжая держать пистолет в левой руке, один за другим открывает бюллетени, читает и засовывает их между ладонью левой руки и ручкой пистолета. Закончив эту процедуру, он с интересом смотрит на Сержиуса.

ИНДИЕЦ /насмешливо/: Никогда бы не подумал, что английский джентльмен способен на жульничество! Но факт есть факт: мистер Сержиус совершил подлог. Не хотите ли вы объясниться, мистер Сержиус?
СЕРЖИУС: Нет.
ИНДИЕЦ: Но вы признаете, что совершили подлог?
СЕРЖИУС: Да.
ИНДИЕЦ /обводя всех взглядом/: Что вы думаете по этому поводу? Мистер Сержиус признает, что совершил подлог. Как мы его накажем за это?
КРЕСТОПУЛОС: Убейте его первым!
ИНДИЕЦ /презрительно/: Превосходно! Кто согласен с этим предложением?
БЛАВАТСКИ: Я не стану голосовать, пока не узнаю, в чем заключается подлог!
ИНДИЕЦ: Но вы же слышали сами, он не желает ничего объяснять.
БЛАВАТСКИ /агрессивно/: Но вы-то знаете, вы же можете нам рассказать!
ИНДИЕЦ /насмешливо/: Могу. Если, конечно, мистер Сержиус не имеет ничего против.
СЕРЖИУС /с еле сдерживаемым бешенством/: Покончим с этой комедией! Я никого не затронул. У вас четырнадцать бюллетеней. Вам этого не достаточно?
МЮРЗЭК: Как, четырнадцать?
СЕРЖИУС /в бешенстве/: Представьте себе, мадам, четырнадцать. Не больше и не меньше, и благодарю вас за доверие.
БЛАВАТСКИ: Если я не ошибаюсь, Сержиус включил свою фамилию в бюллетень?
ИНДИЕЦ /улыбаясь/ Вы его недооцениваете. Мистер Сержиус очень гордится своей фамилией. Он включил ее в два бюллетеня. Вот почему мы и получили четырнадцать бюллетеней, к удивлению мадам Мюрзэк.
БЛАВАТСКИ: Это совсем другое дело. /развязно/ Вероятно, Сержиус хочет сделать подарок стюардессе, тогда это нас не касается.
ИНДИЕЦ /с отрицательным движением головы/: Не могу с этим согласиться. Мне требуется четырнадцать имен, а не четырнадцать бюллетеней. Я не позволю поставить кого бы то ни было в привилегированное положение. Это нечестно. Мне не нужен герой - самоубийца. Если вы не считаете нужным наказать Сержиуса, пусть он, по крайней мере, исправит один из бюллетеней, на котором значится его имя.

Сержиус молчит.

БЛАВАТСКИ /наклонясь к Сержиусу/: Не упрямьтесь, старина, и не тяните время.
СЕРЖИУС /Блаватски/: Исправьте сами этот бюллетень. Я больше не хочу до него дотрагиваться. И, должен признаться, я не могу себе простить, что проголосовал за жребий, за эту чертову мерзость, и согласился вписывать имена.

Блаватски смотрит на индийца, тот делает знак помощнице, дает ей бюллетень, и она передает его Блаватски. Блаватски исправляет бюллетень на колене своей ручкой, случайно протыкает бумагу, чертыхается. Индианка бережно берет бумажку, несет ее индийцу и показывает имя. Он одобрительно кивает, а индианка, не опуская пистолета, левой рукой ловко складывает лист вчетверо и бросает в чалму, которую индиец держит в правой руке. В его левой руке - пистолет, но он ни в кого не целится. Его лицо серьезно. Кажется, что он собирается читать проповедь.

ИНДИЕЦ: Джентльмены, если через несколько минут самолет не приземлится, я буду вынужден лишить кого-то из вас жизни. У меня, к сожалению, нет выбора. Я должен покинуть самолет во что бы то ни стало. Я не могу покориться судьбе, как это делаете вы. Вы - добровольные жертвы обмана. Вы не знаете, куда вы следуете и кто вами управляет. Следовательно, нам не по пути. Сейчас мы узнаем, кто моя и ваша жертва.

Все молчат. Индиец протягивает чалму своей помощнице, опускает в нее руку и вытаскивает один бюллетень. Индиец раскрывает его. Выражение отвращения появляется на его лице.

ИНДИЕЦ: Мишу.

На лицах ужас, стыд, но и облегчение.

ИНДИЕЦ /обращаясь к Мишу, с состраданием/: Если бы вы не воздержались, а проголосовали бы против жребия, было бы семь голосов "за" и семь "против", и тогда бы я сам сделал выбор.

Похоже на то, что Мишу до конца не понимает, о чем говорит индиец. Она напоминает птенца, выпавшего из гнезда, ее глаза полны удивления.

МИШУ: Вы убьете меня?

Индиец с замкнутым выражением лица утвердительно качает головой.

МИШУ /протестуя по-детски, закрывая лицо руками, рыдая/: Нет! Нет!
БЛАВАТСКИ: Неужели вы хладнокровно...
ИНДИЕЦ /гневно, направляя пистолет на Блаватски/: Замолчите, наконец! Хватит повторять одно и то же! Припасите ваше хладнокровие для себя. Оно еще вам потребуется, если Земля не услышит моей просьбы. А пока я отказываюсь от дискуссий. Хотя, возможно, кто-нибудь из вас предложит вместо Мишу себя?

Сначала все отводят глаза, потом устремляют взгляд на Робби. Робби откидывает голову назад, поочередно смотрит на всех.

РОББИ /решительно/: Если вы рассчитываете на меня, то напрасно. Приступ героизма прошел. Мне приказали разделить общую участь. Я подчиняюсь.
КРЕСТОПУЛОС: Но вы же только что вызвались сами...
РОББИ: Как все великие артисты, я не повторяю свои жесты.
МЮРЗЭК: Значит, это был только жест?
РОББИ /сухо/: Да, и этот жест может сделать каждый. Попробуйте!

Мишу отнимает от лица руки, плачет, не стыдясь, по-детски, открыв рот.

МИШУ /обращаясь ко всем, с рыданиями/: Не смотрите на меня. Я не хочу, чтобы вы смотрели! Я знаю, о чем вы думаете!
ПАКО /со слезами на глазах/: Я предлагаю снова тянуть жребий и исключить бюллетень с именем Мишу.
ИНДИЕЦ: Решайте сами. Я больше этим не занимаюсь. /Садится, с отвращением протягивает чалму Пако, которой хватает ее дрожащими руками./
ПАКО: Кто согласен снова тянуть жребий?

Все неподвижны, глаза смотрят в пол.

ПАКО: Кто согласен?

Стюардесса поднимает руку, ее глаза, устремлены на Сержиуса. Сержиус также поднимает руку, за ним Блаватски, Пако.

ПАКО /вопросительно/: Робби?
КАРАМАН: Мсьё Пако, вы не должны принуждать людей голосовать так, как вам заблагорассудится.
РОББИ /поднимая голову, вызывающе глядя на Пако/: Нет!
ПАКО: Мсьё Мандзони?
КАРАМАН: Но, мсьё Пако, так нельзя!

Мандзони отрицательно качает головой.

ПАКО /Караману/: А вы?
КАРАМАН /в негодовании/: Вы не имеете права! Я с самого начала голосовал против жребия. Не стану же я после этого голосовать за него. Это противоречит моим принципам.
ПАКО /со слезами на глазах/: Трусы!
МЮРЗЭК /шипя/: Нам не пристало брать уроки морали у такого порочного типа, как вы. А если у вас такое доброе сердце, предложите себя вместо Мишу.
ПАКО: Но я не могу. У меня жена, дети...
БУШУА /с ненавистью/: Жена, которой ты изменяешь с проститутками!
ПАКО /Бушуа/: Раз ты так хорошо рассуждаешь, почему бы тебе не предложить свою кандидатуру? Ты ведь целыми днями твердишь, что не проживешь и года...
БУШУА /со скрежещущим смешком, являя собой самый образ смерти/: Вот именно. К тому же ты ошибаешься. Теперь уже не год, а полгода. Понимаешь теперь, как мне не терпится прилететь в Мадрапур! /Смеется./
МИШУ /перестав рыдать, отчетливо/: Сколько у меня остается времени?
ИНДИЕЦ /глядя на часы, с некоторым колебанием, так как, вероятно, время уже прошло/: Десять минут.
МИШУ: Могу я уйти на эти десять минут в салон второго класса?
ИНДИЕЦ: Да.
МИШУ: С Мандзони?
ИНДИЕЦ /удивленно/: Если синьор Мандзони согласен.

Мандзони утвердительно кивает. Кажется, он не способен выговорить ни слова. Мишу встает и, взяв его за руку, уводит с собой. Занавеска, отделяющая салон второго класса, опускается за ними. Индиец встает, что-то говорит своей сообщнице, которая тотчас становится у занавески, за которой скрылись Мишу и Мандзони. Индианка слегка отодвигает занавеску, чтобы следить за ними.

БЛАВАТСКИ /решительно/: Я хотел бы кое-что сказать.
ИНДИЕЦ /устало/: Говорите, мистер Блаватски.
БЛАВАТСКИ: Предположим, что скоро истечет время, если оно уже не истекло. самолет герметически закрыт. Вы убиваете эту девочку... Вопрос: что вы делаете с телом?
ИНДИЕЦ /без раздражения/: Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
БЛАВАТСКИ: После убийства первого заложника вы повторяете свой ультиматум Земле, а Земля то ли не слышит вас, то ли не желает выполнять ваши требования. Тогда по истечении второго часа вы убиваете второго заложника. А если и далее Земля останется глуха к вашим требованиям, убийства будут продолжаться, а салон второго класса превратится в морг. Когда же вы, наконец, приземлитесь, вас арестует за ваше чудовищное преступление.
ИНДИЕЦ /спокойно, взглянув на часы/: Ваш анализ, мистер Блаватски, основывается на двух ошибочных гипотезах: во-первых, что Земля относится к вам недоброжелательно, и, во-вторых, что мои требования к Земле - чрезмерны.
БЛАВАТСКИ: Я могу поспорить с вами...
ИНДИЕЦ: Тут не о чем спорить, отношение к вам Земли в этой задаче - неизвестное.
БЛАВАТСКИ: Вернемся ко второй гипотезе. Вам, естественно, лучше знать, что вы потребовали у Земли...
ИНДИЕЦ: Поверьте, в моих требованиях нет ничего чрезмерного. /с загадочной улыбкой/ Мне нужно всего лишь, чтобы была исправлена ошибка. Ибо как иначе, если не по ошибке, мы оказались в вашем самолете?
КАРАМАН: Что значит по ошибке?
ИНДИЕЦ: Конечно. Странно, что вы, мсьё Караман, вы - воплощенная логика - могли, хоть на мгновенье, подумать, что я собираюсь лететь в Мадрапур, заранее зная о том, что он не существует.
КАРАМАН: Мы летим в Мадрапур, и я не желаю обсуждать ваши гипотезы.

Индиец спокойно улыбается, как взрослый человек, говорящий с упрямым ребенком, спокойно смотрит на часы, как если бы он был уверен, что Земля согласится на его ультиматум. Пассажиры проявляют сильное беспокойство.

ИНДИЕЦ /помощнице/: Ну, как там дела?
ИНДИАНКА /отрывая взгляд от зрелища в салоне второго класса/: Западные женщины - суки!
ИНДИЕЦ /доброжелательно/ Моя помощница - женщина страстная: она влюблена в ненависть.
ИНДИАНКА /тараща глаза, тяжело дыша/: А - а - а!
ИНДИЕЦ: В чем дело?

Индианка в крайнем возбуждении показывает пальцем на световые табло "Пристегните ремни", загоревшиеся слева и справа от занавески служебного помещения.
  

Пауза

Постепенно гаснет свет

Занавес


ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Та же сцена. Горят световые табло. На лицах пассажиров - настороженность.

СТЮАРДЕССА /с профессиональной интонацией/: Пожалуйста, пристегните ремни!

Пассажиры шумно пристегивают ремни.

БОЙД /наклоняясь к Банистер/: Слава Богу! Закончился этот кошмар!
ИНДИЕЦ /мрачно/: Он закончился для меня, но не для вас.

Индиец делает знак своей помощнице, приказывая позвать Мишу и Мандзони. Индианка отодвигает занавеску и делает повелительный жест. Первым появляется Мандзони. Индианка с выражением отвращения отступает, как бы боясь загрязниться, направляет на него дуло пистолета. Мандзони останавливается, тщательно поправляет галстук.

МАНДЗОНИ: /патетически обращается к индийцу/: Если вам нужно непременно кого-нибудь убить, убейте меня!

Зная, что угроза миновала, пассажиры начинают смеяться.

МЮРЗЭК /свистящим, противным голосом/: Вы, несомненно, сошли бы за героя, если бы не предупреждение о посадке!
МАНДЗОНИ /почти искренне/: Но я его не видел!

Появляется Мишу. Ни на кого не глядя, она проходит перед Мандзони, не замечая его, как автомат, доходит до своего кресла, пристегивает ремень, открывает книгу и делает вид, что читает. Индианка стоит на прежнем месте.

СТЮАРДЕССА /индианке/: Может быть, вам лучше присесть, мадам, при посадке иногда бывает сильный толчок.

Индианка бросает на стюардессу презрительный взгляд.

ИНДИЕЦ: Будьте снисходительны к моей помощнице. Ей поручено наблюдение. Дело в том, что у мистера Крестопулоса разрывается сердце из-за потери драгоценностей, а мистер Блаватски очень сожалеет о своем пистолете.
БЛАВАТСКИ: Вы могли бы вернуть его мне, выходя из самолета.
ИНДИЕЦ: Ни в коем случае.
БЛАВАТСКИ: Только пистолет, без обоймы, если вы боитесь, что я в вас выстрелю.
ИНДИЕЦ /с улыбкой/: Зачем вам оружие? Вы вооружены умением рассуждать. /Пристегивает ремень, спокойно ждет посадки. Мешок с драгоценностями лежит у его ног./

Пассажиры готовятся к приземлению. Миссис Бойд сосет конфету, миссис Банистер прикрывает рот рукой, зевая, Крестопулос жует зубочистку, Бушуа тасует карты, Мишу, отвернувшись от Мандзони, читает свой роман. Кажется, что кошмар, который все испытали, остался позади.

МЮРЗЭК /холодно глядя на Мишу/: Должна признаться, мадмуазель, меня удивило, что вы, воспользовавшись первым подвернувшимся поводом, залезли в штаны к этому юному красавчику. Направляясь к любимому жениху, заниматься на глазах у всех любовью! Если, конечно, можно назвать любовью эти упражнения с незнакомым мужчиной.

Мишу вздрагивает, губы ее начинают дрожать, она хочет что-то сказать, но не успевает, так как Пако стремительно бросается на ее защиту.

ПАКО /в бешенстве/: Вы, змея, оставьте, наконец, в покое эту девушку! Иначе я за себя не отвечаю!
БЛАВАТСКИ /возмущенно/: Вам бы следовало понять, мадам, что мы сыты по горло вами и вашими нападками. Вас просят немного помолчать!

Все в самолете одобряют Блаватски, индиец внимательно, но безучастно наблюдает за событиями. Глаза Мюрзэк загораются злостью.

МЮРЗЭК: Уж не потому ли, что вы - американец, вы считаете себя вправе здесь командовать? Я высказываю свою точку зрения, и никто не заткнет мне рот!
ПАКО /в бешенстве/: Я заткну вам рот парой пощечин!
МЮРЗЭК /хихикнув/: Вы здесь не у мадам Эдмонд, а я не из тех девиц, которые исполняют ваши прихоти!
ПАКО /рычит/: Мадам!
МЮРЗЭК: И не рычите, вам не по нутру, что я вижу вас насквозь.
РОББИ: Вы видите насквозь, но только наполовину. Это свойственно всем ограниченным людям.
МЮРЗЭК /хихикая/: Вам как раз и пристало говорить о половине! Вам - полумужчине!
КАРАМАН: Мадам, вы можете думать о своих спутниках все, что вам угодно, но никто вас не просит высказывать свои мысли вспух.
МЮРЗЭК: В отличие от вас, я откровенна. Меня не обучали лицемерию.

Караман умолкает. На его лице написано раздражение.

БЛАВАТСКИ: При чем тут откровенность! Речь идет об элементарном воспитании.
МЮРЗЭК /хихикая/: А рыться в багаже соседа, когда он вышел в туалет, как раз и есть пример этого элементарного воспитания!

Крестопулос вскакивает и с испугом устремляет взгляд на Блаватски.

БЛАВАТСКИ: Вы - просто злой человек.
МЮРЗЭК: Прямо-таки вестерн: злые и добрые! И в конце концов добрые по-доброму уничтожают злых.
СЕРЖИУС: Злая вы или добрая, однако, не похоже, чтобы вы любили себе подобных.
МЮРЗЭК: Отчего же? Я люблю себе подобных, но не разновидность гориллы!

Всеобщее возмущение.

БОЙД: Дорогая, эта женщина несносна!
МЮРЗЭК: Это вы несносны! Вы - прорва, состоящая изо рта, кишечника и заднепроходного отверстия!
БОЙД: О Боже!
МАНДЗОНИ: Как вам не стыдно говорить подобные вещи пожилой женщине! У вас ужасные манеры.
МЮРЗЭК: Помолчите! Фаллосы не имеют права голоса!
РОББИ: Если бы у них было это право, они вряд ли проголосовали бы за вас.
СЕРЖИУС: Мадам, не кажется ли вам, что эта ненависть и презрение ко всем - ненормальны? Чем мы отличаемся от вас?
МЮРЗЭК: Всем! Слава Богу, у меня нет ничего общего с недочеловеками, которые здесь находятся!
ПАКО /в бешенстве/: Надо выгнать эту особу в салон второго класса и забыть об ее существовании!
БЛАВАТСКИ /с еле сдерживаемым бешенством/: Если вы считаете нас недочеловеками, вам ничего другого не остается, как покинуть этот самолет при посадке!
ПАКО: Мы и сами можем выбросить ее отсюда!

Это предложение встречается гулом одобрения.

СТЮАРДЕССА /мягко/: У мадам Мюрзэк билет до Мадрапура.
МЮРЗЭК /спокойно/: Вам не придется меня выбрасывать. Я выйду сама, как только самолет приземлится.
СТЮАРДЕССА /как официальное лицо/: Мадам, вы имеете право оставаться в самолете до тех пор, пока мы не прилетим в пункт назначения.
МЮРЗЭК: А вы можете мне гарантировать, что этот самолет летит в Мадрапур?
СТЮАРДЕССА /так же официально/: Да, мадам.
МЮРЗЭК /презрительно, передразнивая стюардессу/: Да, мадам! Вы ничего не знаете, хотя с самого начала притворяетесь, что все в порядке. Меня - то вы не одурачили, так и знайте! Хоть у вас и вид святоши, вы здесь хуже всех: вы лгунья и лицемерка! Вы знали с самого начала, что в кабине нет пилотов. Вы это обнаружили, когда я послала вас туда за дополнительными сведениями.

На протяжении этого высказывания пассажиры по-разному реагируют на обвинения Мюрзэк: сначала возмущаются, затем понимают справедливость некоторых обвинений. Мюрзэк перекрикивает всех.

СТЮАРДЕССА: Вы правы. Когда по вашему требованию я вошла в кабину...
МЮРЗЭК /ехидно/: Вы никого там не обнаружили! Вы обязаны были сообщить это нам! Это - ваш долг!
СТЮАРДЕССА: Я хотела все рассказать, но потом передумала, ведь моя обязанность - помогать пассажирам, а не пугать их.
СЕРЖИУС: Такое поведение мадмуазель - вполне оправданно.
МЮРЗЭК /со злым смешком/: Чудовище спешит на выручку к красавице! /стюардессе/ Что ж, успокойте этих наивных дурачков. Скажите им, что они летят в Мадрапур.

Стюардесса молчит.

МЮРЗЭК: Вот видите, вы не осмеливаетесь утверждать это!
СТЮАРДЕССА: Мое мнение никого не интересует. Оно не имеет никакого значения. Ведь не я управляю самолетом, им управляет Земля.

Никто не оспаривает этих слов. Неожиданно все подскакивают из-за толчка выпускаемого шасси. Индианка, продолжающая стоять у входа в салон второго класса, чуть не падает.

МЮРЗЭК /оправившись от встряски, индийцу/: Где мы приземляемся?
ИНДИЕЦ: Не знаю. /вежливо/ Не двигайтесь и не отстегивайте ремни. Когда откроется дверь, погаснет свет. Не бойтесь, он погаснет всего на несколько минут.

Невзирая на этот приказ, Мюрзэк встает, кладет сумку на кресло и надевает свою легкую замшевую куртку.

ИНДИЕЦ /тактично/: Мадам, вы заблуждаетесь, если полагаете, что можете сами решить, летите ли вы в Мадрапур или нет.

Все, кроме Мюрзэк, настораживаются, индиец медленно надевает чалму и перчатки, проходит за своим креслом, за помощницей, стоящей справа. Его лицо выражает иронию и, вместе с тем, сострадание. Слышен звук спускаемого трапа. Гаснет свет. Миссис Бойд вскакивает. Наступает полная темнота. Слышны какие-то звуки, шарканье.

ИНДИЕЦ: На место, Крестопулос! Не двигаться! Вы чуть не убили мадам Мюрзэк.

Яркий луч фонаря высвечивает Крестопулоса, стоящего у кресла с ножом в руке, и мадам Мюрзэк, находящуюся в нескольких шагах от него. Она, вероятно, шла к выходу. Недалеко от таблички "Выход" видна фигура индианки. В ее руке - мешок с отобранными драгоценностями. Крестопулос садится. Слышен звук защелкиваемого ножа. Луч освещает последовательно Блаватски, Бушуа, Пако (все они сидят, сгорбившись), затем останавливается на Крестопулосе. Рука индийца в перчатке берет из руки Крестопулоса нож.

ИНДИЕЦ /спокойно/: Мистер Крестопулос, вы можете себе представить, чтС могло бы случиться, если бы мы начали стрелять в темноте! Скольких людей мы бы искалечили из-за ваших побрякушек!

Индиец гасит фонарь. Становится совсем темно. Слышен звук открываемой двери, в самолет врывается ветер и холод.

ИНДИЕЦ: Вы спасены. Пока спасены... На вашем месте я бы не доверял Земле: едва ли судьба, которую она вам уготовила, отличается от той, что ждала вас, если бы самолет не совершил посадки. Признаюсь, вы меня разочаровали: вы вели себя не так, как это подобает людям, а как стадо животных, спасающих свою жизнь. Запомните: какой бы длинной ни казалась вам ваша жизнь, одна лишь смерть - бесконечна.

Слышны шаги индийцев по лестнице, на фоне неба видны их спускающиеся силуэты. Стюардесса закрывает дверь на задвижку. Некоторые пассажиры встают в темноте, наощупь ищут свои пальто. Слышны стоны, причитания. Внезапно зажигается свет. Раздается общий вздох облегчения. Стюардесса встает, растирает руки, закоченевшие от холода, снимает с себя и кладет на кресло плед. Мадам Мюрзэк нет на месте.

СТЮАРДЕССА: Я сейчас приготовлю кофе.

Возгласы одобрения.

БАНИСТЕР: Я хотела бы чаю.
БУШУА /слабым голосом/ Я тоже.
СТЮАРДЕССА: Хорошо. /Уходит, нетвердо ступая закоченевшими ногами./

Пако вскакивает, хватает плед, лежащий в кресле стюардессы, и кладет его на ноги Бушуа. Не говоря ни слова, Бушуа тянет плед к шее. Сержиус с трудом встает. Блаватски поднимает голову, испытующе смотрит на Сержиуса.

БЛАВАТСКИ: Вы куда?
СЕРЖИУС: Хочу помочь стюардессе.
БЛАВАТСКИ: Она не нуждается в вашей помощи.
СЕРЖИУС: А я - в ваших советах. /Медленно идет в кухню./

Стюардесса стоит, обхватив обеими руками кастрюльку в которую погружен кипятильник. Она встречает Сержиуса вымученной улыбкой, дрожит от холода.

СТЮАРДЕССА: Вода еще не согрелась.
СЕРЖИУС: Вы можете обжечь руки!

Стюардесса молча кивает.

СЕРЖИУС: Уберите руки! Вы обожжетесь!

Стюардесса находится в состоянии шока, только глаза живут на ее неподвижном лице. Сержиус с силой отрывает ее руки от кастрюли. Стюардесса вскрикивает и молча опускает голову на плечо Сержиуса. Он нежно ее обнимает и целует. Она не отстраняет его. Сержиус берет чашку, насыпает в нее кофе, наливает воду и протягивает чашку стюардессе.

СТЮАРДЕССА /голосом, лишенным окраски/: Нет, нет. Я не буду пить первой, сначала пассажиры.
СЕРЖИУС: Пейте, вам нужно подкрепиться, хотя бы для того, чтобы их обслужить.

Стюардесса так слаба, что не находит сил на то, чтобы возразить. Она берет чашку. Сержиус наливает кофе себе, и они молча пьют, согревая о чашку руки. Сержиус вывозит тележку с кофе, чаем и бутербродами и помогает стюардессе обслуживать пассажиров. В салоне за время их отсутствия произошли изменения: Крестопулос занял кресло индианки, а Мишу пересела в кресло Крестопулоса, рядом с Пако. Робби оказался в кресле Мишу, слева от Мандзони, а мадам Эдмонд передвинулась к Робби, оставив свободным кресло около стюардессы. Все, кроме миссис Банистер, с благодарностью встречают стюардессу и Сержиуса.

БАНИСТЕР /высокомерно/: Я вас поздравляю, Сержиус, вы рождены для этой роли!
РОББИ: Я надеялся, что реплики подобного рода исчезнут с исчезновением мадам Мюрзэк. Вам следовало бы смириться с тем, что мужчинам могут нравиться и другие женщины.
БАНИСТЕР /явно задетая/: Надеюсь, говоря о мужчинах, вы не имеете в виду себя?
РОББИ /с ехидством/: Не показывайте так явно свое огорчение.

Мадам Эдмонд кладет свою ладонь на руку Робби, выражая солидарность с ним.

ЭДМОНД /с вульгарностью/: Да наплюй ты на эту потаскуху!

Пассажиры тем временем едят. Пако безуспешно пытается накормить Бушуа, тот лишь выпивает немного чая. Он с явной враждебностью относится к Пако.

СЕРЖИУС /стюардессе/: Рядом с вами есть теперь пустое место. Могу я его занять?
СТЮАРДЕССА: Конечно. Едва ли мадам Эдмонд будет на него претендовать.
СЕРЖИУС: Вы не находите мое поведение нескромным?
СТЮАРДЕССА: Оно вполне естественно.
СЕРЖИУС: Меня удивляет ваше доброе ко мне отношение.
СТЮАРДЕССА: Но ведь вы тоже...

В словах стюардессы - ни тени кокетства. Такое впечатление, что она понимает, что у их чувства нет будущего. Стюардесса и Сержиус убирают и увозят грязную посуду. Зажигаются световые табло, извещающие о взлете. Появляются стюардесса и Сержиус. Слышен шум мотора.

СТЮАРДЕССА: Медам и месьё, пристегните, пожалуйста, ремни!

Пассажиры пристегивают ремни.

БЛАВАТСКИ /стюардессе/: Мадмуазель, мне кажется, пришла пора задать вам несколько вопросов.
СТЮАРДЕССА /вежливо, но устало/: Я к вашим услугам, мсьё.
БЛАВАТСКИ: Когда вы узнали о том, что вы летите в Мадрапур?
СТЮАРДЕССА: Вчера днем, и это меня удивило.
БЛАВАТСКИ: Почему?
СТЮАРДЕССА: Потому что я только утром вернулась из Гонконга и должна была три дня отдыхать.
БЛАВАТСКИ: Как вам об этом сообщили?
СТЮАРДЕССА: Мне позвонили домой.
БЛАВАТСКИ: Вам обычно звонят домой?
СТЮАРДЕССА: Нет. Но иногда это случается.
БЛАВАТСКИ: Что вам сказали?
СТЮАРДЕССА: Попросили встретить пассажиров в аэропорту и сопровождать их в Мадрапур.
БЛАВАТСКИ: Кто вам звонил?
СТЮАРДЕССА: Какой-то мужчина.
БЛАВАТСКИ: Он назвал свою фамилию?
СТЮАРДЕССА: Да, но я ее не расслышала.
БЛАВАТСКИ: И не переспросили?
СТЮАРДЕССА: Я не успела. Он сразу же повесил трубку.
БЛАВАТСКИ: Вам было приказано не заходить в кабину пилотов?
СТЮАРДЕССА: Нет.
БЛАВАТСКИ: Тогда почему вы туда не зашли?
СТЮАРДЕССА: Мне кажется, что стюардесса не должна заходить в кабину пилотов, если ее туда не зовут. В особенности, если она не знакома с командиром.
БЛАВАТСКИ: Кто передал вам текст сообщения, которое вы нам зачитали?
СТЮАРДЕССА: Никто. Я нашла его на кухне.
БЛАВАТСКИ: Вам не показалось, что это сообщение неполно?
СТЮАРДЕССА: Показалось.
БЛАВАТСКИ: Но вы даже не попытались задать вопросы командиру!
СТЮАРДЕССА /устало/: Я решила не делать этого, чтобы командир не подумал, что я хочу исправить его ошибку.

В тишине раздается хохот Робби. Все взгляды обращаются к нему.

РОББИ: Простите меня, мистер Блаватски, но все это так глупо, так по-американски!
БЛАВАТСКИ /нахмурившись/: По-американски?
РОББИ /насмешливо/: Не сердитесь, прошу вас, вы погрязли по самую шею в американских стереотипах и даже этого не замечаете.
БЛАВАТСКИ /сухо/: В чем вы видите американские стереотипы?
РОББИ /весело/: Да во всем. Взять хотя бы этот допрос. Все, как в детективном романе! Но, послушайте, это же смешно. Еще немного, и вы будете утверждать, что индиец - гангстер.
БЛАВАТСКИ: А кто же он по-вашему?
РОББИ: Не знаю. Только не гангстер.
КРЕСТОПУЛОС /негодуя/: Он же нас обчистил!
РОББИ: Нет. Он преподал нам урок!
КРЕСТОПУЛОС: Ничего себе! Урок!

Робби смеется и не отвечает.

СЕРЖИУС /Блаватски/: Я нахожу неуместным полицейский допрос, который вы учинили стюардессе. Вы обращаетесь с ней так, как будто уверены в ее виновности.
КАРАМАН: Ваш инквизиторский тон возмутителен.
БАНИСТЕР /язвительно/: Как ретивы защитники нашей стюардессы!
БЛАВАТСКИ: Как хотите, а я продолжу свои вопросы. Может быть, вы любите загадки, а я хочу все знать начистоту! /продолжает более деликатно/ Мадмуазель, еще несколько вопросов. Кто приказал вам забрать у нас паспорта, деньги и билеты?
СТЮАРДЕССА: Человек, который разговаривал со мной по телефону.
БЛАВАТСКИ: Но ведь так обычно не поступают. Вы не поинтересовались, почему вы должны это делать?
СТЮАРДЕССА /устало/: Я ведь вам уже сказала - я не успела, этот человек положил трубку.
БЛАВАТСКИ: Вы должны были ему перезвонить.
СТЮАРДЕССА: Кому перезвонить? Я же не знала, с кем говорю.
БЛАВАТСКИ: Вернемся к вашему сообщению. Мадам Мюрзэк считает, что оно неполно и настаивает на том, чтобы вы попросили дополнительные сведения у командира. Вы входите в кабину и видите, что она пуста. Вы испытываете шок.
СТЮАРДЕССА: Да.
БЛАВАТСКИ: Однако же, войдя в салон, вы молчите. Почему?
СЕРЖИУС: Ваши вопросы, Блаватски, ничего не проясняют. Вы топчетесь на одном месте. Мадам Мюрзэк уже задавала этот вопрос, и стюардесса на него ответила.
БЛАВАТСКИ: Пусть она еще раз ответит.
СТЮАРДЕССА: Моя обязанность - успокаивать пассажиров, а не вызывать у них беспокойство.
БЛАВАТСКИ: Таковы ваши служебные обязанности. Возможно, у вас были какие-нибудь личные соображения на этот счет?
СТЮАРДЕССА /немного оживляясь/: Какие у меня могли быть личные соображения? самолет летел, он взлетел без экипажа, следовательно, он мог без него и приземлиться. Стоило ли пугать пассажиров?
БЛАВАТСКИ: Перейдем к следующему вопросу. После того, как у нас отобрали часы и драгоценности, индиец приказал своей помощнице вас обыскать. Как вы думаете, почему только вас?
СЕРЖИУС: Надо было спросить об этом индийца.
БЛАВАТСКИ /кричит, вскидывая вверх руки/: Да замолчите же, наконец, Сержиус! Вы мне мешаете своими дурацкими репликами.
СЕРЖИУС /поднимаясь/: Я не позволю никому говорить со мной в подобном тоне! Сами вы - дурак!
КАРАМАН /опасаясь, что Сержиус набросится на Блаватски, протягивает к ним руки/: Месьё, месьё, не слишком ли много страсти!

Стюардесса молча тянет Сержиуса в кресло. Он садится.

КАРАМАН /приподняв бровь и уголок губы/: Мне кажется, что мистер Блаватски должен немного умерить свой темперамент, а мистер Сержиус, со своей стороны...
СЕРЖИУС: Если мистер Блаватски извинится, он первый употребил это слово, я готов...
БЛАВАТСКИ /тоном человека, который принял извинение/: Полноте, старина, я на вас не сержусь.
СЕРЖИУС /в бешенстве/: В таком случае, я не стану извиняться!

Все пассажиры хохочут, затем к ним присоединяются Блаватски и Сержиус.

КАРАМАН /стюардессе/: Мадмуазель, я нахожу, что последний вопрос, который вам задал мистер Блаватски, - вполне уместен. Как вы думаете, почему индийцы обыскивали только вас?
СТЮАРДЕССА /мягко/: Я не пыталась уйти от ответа. Меня просто удивила сама формулировка вопроса. Из нее следовало, что я должна была это знать заранее.
КАРАМАН: Нет, не заранее, а потом...
СТЮАРДЕССА /обеспокоенно/: Потом я, конечно, поняла. Не знаю, стоит ли об этом говорить...
БАНИСТЕР /вся ее поза выражает превосходство/: Не кажется ли вам, мадмуазель, что ваша забота о нас несколько чрезмерна? Мы не нуждаемся ни в мамаше, ни в учительнице. У вас только одна обязанность - обслуживать нас.

Стюардесса молчит.

КАРАМАН: Мадмуазель, вы сказали много и, вместе с тем, мало. Расскажите нам все.
СТЮАРДЕССА: Когда индианка обыскивала меня, она забрала мой электрический фонарик.
КАРАМАН: Фонарик, которым воспользовался индиец, чтобы предостеречь мистера Крестопулоса?
СТЮАРДЕССА: Да.
КАРАМАН: Это все?

Стюардесса молчит.

КАРАМАН: Что-нибудь еще?
СТЮАРДЕССА: Она забрала у меня ключ.
БЛАВАТСКИ: Какой ключ?
СТЮАРДЕССА: Ключ от шкафа, где лежали паспорта и деньги.
БЛАВАТСКИ /вставая/: Бог ты мой! Пойдемте, мадмуазель, покажите мне этот шкаф!

Пассажном взволнованы. Блаватски быстро шагает в сторону служебного помещения. За ним идет стюардесса. Он тотчас же возвращается, мрачный.

БЛАВАТСКИ: Шкаф пуст. Они забрали все.

Стоны, жалобы, причитания, проклятия. Те, на ком были пальто, снимают их. Некоторые пассажиры устремляются в служебное помещение, чтобы убедиться, что все услышанное - правда. Особенно взволнованы Крестопулос и мадам Эдмонд. Они о чем-то переговариваются и бросают гневные взгляды на стюардессу.

ЭДМОНД /стюардессе/: Мерзавка, ты знала с самого начала, что они все сперли!

Робби кладет свою руку на руку мадам Эдмонд, и она мгновенно умолкает.

БЛАВАТСКИ: Минуточку, минуточку! Не надо нервничать. Начнем все по порядку. Мадмуазель, индианка при вас открыла шкаф, где хранились паспорта и деньги?
СТЮАРДЕССА /устало/: Нет.
БЛАВАТСКИ: Вы думаете, что она открыла его, отослав вас в салон?
СТЮАРДЕССА: Да. Иначе зачем ей было бы брать ключ?
БЛАВАТСКИ /с обвинением в голосе/: И, однако, вы ничего нам не сказали!
СТЮАРДЕССА: Что бы это могло вам дать? Они были вооружены.
БЛАВАТСКИ: А после того, как индийцы покинули самолет, вы, надеюсь, проверили, целы ли наши паспорта и деньги?
СТЮАРДЕССА: Нет.
БЛАВАТСКИ: Вы не любопытны!
СТЮАРДЕССА /спокойно/: Я знала, что шкаф пуст.
БЛАВАТСКИ: Вы знали! Откуда вы знали?
СТЮАРДЕССА: Когда индианка вышла из кухни, мешок был туго набит.
БЛАВАТСКИ: Итак, индийцы убираются отсюда. Почему вы ничего нам не говорите?
СТЮАРДЕССА: Я могла бы сказать, но это сильно бы вас взволновало. К тому же, это не так уж важно.

Крики возмущения.

БЛАВАТСКИ /властно/: Мадмуазель, вы взяли у нас на хранение паспорта и деньги, а теперь говорите, что не так уж важно, что они пропали!
СТЮАРДЕССА: Тогда я была озабочена другим.
БЛАВАТСКИ: Чем?
СТЮАРДЕССА /сначала колеблется, затем решительно/: Я не могу вам это сказать.
ЭДМОНД: Тебе не удастся так легко от нас отделаться!
БЛАВАТСКИ /громко/: Мадмуазель, вы можете чем-нибудь подтвердить, что получили в Париже приказ отобрать у нас паспорта и деньги?
СТЮАРДЕССА: Как я могу это подтвердить? Я получила этот приказ по телефону.
БЛАВАТСКИ /с видом победителя/: Вот именно! У вас нет никаких доказательств!
СЕРЖИУС /голос его дрожит от гнева/: Но нет никаких доказательств и того, что стюардесса вас обманывает. Я хочу вам напомнить о презумпции невиновности: стюардесса не должна доказывать свою невиновность, это вы обязаны доказать ее вину.
БЛАВАТСКИ: Но я не утверждал...
СЕРЖИУС: Утверждали! Вам мало мадам Мюрзэк. Вам нужен другой козел отпущения!
РОББИ /с улыбкой/: Сержиус прав, мистер Блаватски, я еще раз говорю вам, что все это - абсурд. И ваш псевдодопрос - тоже. Есть, между тем, одно обстоятельство, которое сводит к нулю все ваши претензии к стюардессе: она не ушла с индийцами, она здесь, и ее ждет та же участь, что и всех нас.
КАРАМАН /будничным тоном/: Мистер Блаватски, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что вы не имеете права выступать в качестве судьи над гражданкой Франции во французском самолете.
БЛАВАТСКИ: Как и все здесь сидящие, я имею право задавать вопросы!
КАРАМАН: Вы имеете это право, но вы им злоупотребляете. Вы страдаете болезнью, свойственной всем американцам, - во все вмешиваться.
БЛАВАТСКИ: Что вы хотите этим сказать?
КАРАМАН: Вы постоянно во все вмешиваетесь, как ФБР, и так же бездарно. Вот вам пример: сначала вы устраиваете переворот в Афинах и устанавливаете там власть полковников, потом, через несколько лет, вы устраиваете переворот на Кипре. Каков результат? Греческие полковники... сметены. Ваш второй переворот аннулировал первый.
БЛАВАТСКИ: При чем здесь эти дурацкие примеры? Какое я имею отношение к Кипру или к Афинам?
КАРАМАН: А какое вы имеете отношение к нам?
БЛАВАТСКИ: Эти бесполезные разговоры ничего не дают. Вернемся к стюардессе. Эта тема касается нас всех. Я не обвиняю ее в том, что она сообщница индийца. Если бы она была сообщницей...
СЕРЖИУС /гневно/: Вы не имеете права высказывать подобные предположения! Тем самым вы выражаете недоверие стюардессе!
СТЮАРДЕССА /спокойно/: Мистер Сержиус, меня нисколько не трогает недоверие мистера Блаватски. Раз это его так забавляет, пусть у него будет ощущение, что он все еще исполняет свой профессиональный долг.
БЛАВАТСКИ: Предположим, что стюардесса - сообщница индийца. Правда, она находится здесь, но что ей мешает встретиться с индийцем и получить свою долю?

Робби громко смеется. При этом он все время меняет положение в кресле, двигает ногами, хватает себя за щеки, закрывает рукой рот. Смеется он долго, не может никак остановиться, наконец, становится серьезным.

РОББИ: Послушайте, Блаватски, вы ведь умный человек. Как же вы можете говорить такое! Вы абсолютно ничего не поняли! Даже ребенок сумел бы понять, что индиец покинул этот мир навсегда и что никто из нас его больше никогда не увидит. Ни его, ни мешка, который он унес с собой.
КРЕСТОПУЛОС /почти вопит/: Зачем же тогда он его унес?
РОББИ: Не для того, чтобы обогатиться, а для того, чтобы отобрать лишнее у нас.

Во время этого разговора Пако заботится о Бушуа, Мишу по-детски ища защиты, кладет свою руку на руку Пако, миссис Бойд что-то грызет или роется в сумочке, миссис Банистер украдкой поглядывает на Мандзони, а Мандзони не спускает глаз с Мишу. Караман что-то изучает в блокноте. Все как будто забыли о том, что не знают, какова их дальнейшая судьба.

БАНИСТЕР /агрессивно/: Надеюсь, что окружающие меня мужчины, такие умные и внимательные, смогут объяснить мне, почему стало так холодно, когда индиец и его сообщница вышли из самолета.

Понимая, что это не вопрос, а вызов, все молчат.

ПАКО: Действительно, было очень холодно, и у меня сжалось сердце, когда я увидел, что мадам Мюрзэк собирается выйти из самолета в легкой замшевой куртке.

Все сконфуженно молчат. Мандзони неотрывно смотрит на Мишу. Банистер обрушивает свой гнев на Пако.

БАНИСТЕР: Если у вас такое доброе сердце, мсьё Пако, вам не следовало бы угрожать мадам Мюрзэк тем, что вы ее вышвырните вон отсюда.
БОЙД: Дорогая, дорогая!
ПАКО: Я этого не говорил! Я просто попросил ее уйти в салон второго класса. Это мистер Блаватски предложил ей покинуть самолет.
БЛАВАТСКИ /холодно/: Абсолютно точно, я так и сказал, а потом вы сказали в точности то, что повторила сейчас миссис Банистер.
ПАКО /искренне все забыв/: Неправда!
БАНИСТЕР: Нет, правда! А, кроме того, вы еще пообещали дать ей пару оплеух. Прекрасное обращение с дамой!
ЭДМОНД: Она такая же дама, как ты!

Миссис Банистер не обращает внимания на этот выпад.

РОББИ /встряхивая кудрями/: Неважно, кто чтС сказал. Все мы виноваты в том, что она была вынуждена уйти.
СЕРЖИУС: Все, кроме стюардессы.
СТЮАРДЕССА /с виноватым видом/: Это не совсем так. Я сказала мадам Мюрзэк, что она имеет право остаться, но я не настаивала на том, чтобы она осталась.
БЛАВАТСКИ: Я сожалею о том, что я сказал миссис Мюрзэк. Я хотел этими словами заставить ее замолчать, и был потрясен тем, что она приняла мои слова буквально. Я не могу понять, как она рискнула выйти из самолета одна ночью в такой холод, даже не зная, где приземлился самолет.
КАРАМАН: Мне показалось, что этот индиец произвел на мадам Мюрзэк очень сильное впечатление, и она решила последовать за ним.
БЛАВАТСКИ: Нет, нет, это мы виноваты. Мы вынудили ее уйти своими оскорблениями.
БАНИСТЕР /неожиданно мягко, сердечно/: Вы правы, мистер Блаватски, мы должны были ее успокоить, не следовало реагировать на ее саркастические замечания.
БОЙД: Но это было очень трудно. Эта женщина - совершенно невыносима!
БАНИСТЕР /ангельским голосом/: Вы правы, но не следовало с ней пикироваться. Надо признаться, мы сами раздразнили ее.

Все эти ее доброжелательные высказывания имеют целью привлечь внимание Мандзони.

БОЙД /шаловливо/: Дорогая, я вас ненадолго покину, мне нужно припудрить нос.

Бойд мелкими шажками направляется в туалет, на ее руке висит сумочка из крокодиловой кожи. Внезапно раздается крик ужаса. Появляется бледная шатающаяся миссис Бойд. Сержиус бросается к ней, поддерживает ее. Бойд смотрит на всех широко раскрытыми глазами.

БОЙД: Какой ужас! Там сидит призрак!
СЕРЖИУС /уверенно/: Мадам, призраков не бывает.
БОЙД: Я видела его так же ясно, как вижу вас!

Стюардесса и миссис Банистер подбегают к миссис Бойд одновременно.

БАНИСТЕР /хлопая кокетливо ресницами/: Не беспокойтесь, я займусь ею, мистер Сержиус.
СЕРЖИУС: Спасибо. Пойду посмотрю, чтС ее так испугало.

Открывает занавеску, делает шаг, замирает. В салоне второго класса сидит Мюрзэк с закрытыми глазами, осунувшаяся, похожая на мумию.

СЕРЖИУС: Мадам!

Ни слова, ни малейшего движения. Сержиус осторожно дотрагивается кончиками пальцев до плеча Мюрзэк, чтобы убедиться в том, что это не призрак. Мюрзэк резко поворачивается и ребром ладони ударяет Сержиуса по руке.

МЮРЗЭК: Что за манеры! Что вам от меня нужно?

За спиной Сержиуса раздается громкий смех. Это Блаватски.

БЛАВАТСКИ: Теперь все ясно. Это - она!

Все пассажиры подбегают к Мюрзэк. Один только Пако остается с Бушуа.

БЛАВАТСКИ /Мюрзэк/: Мадам, вы должны нам объяснить...
СТЮАРДЕССА: Прошу прощения, мистер Блаватски, мадам Мюрзэк должна сначала вернуться на свое место и выпить горячего.

Возгласы одобрения.

МЮРЗЭК /неожиданно мягко, стюардессе/: Благодарю вас, мадмуазель, за вашу доброту, но я не смею перечить тому решению, которое приняли мои спутники. Они правы, что изгнали меня. Я это заслужила и должна за все ответить. /обращаясь к стюардессе/ Извините меня мадмуазель, за все, что я вам наговорила. Я ни за что не вернулась бы в самолет, если бы с самых первых шагов /вздрагивая всем телом/ не ощутила, что Земля меня отталкивает. /Все это она говорит дрожащим голосом непривычной окраски, а на лице ее отчетливо видно отчаяние./ Я поняла, что не нужна нигде - ни в самолете, ни на Земле. /Закрывает лицо руками./
СТЮАРДЕССА: Мадам, вы не можете здесь оставаться. В этом салоне очень холодно.
МЮРЗЭК: Когда я спустилась на Землю, - а я не пожелаю даже самому злейшему врагу испытать то, что я испытала, - я вдруг вспомнила, что вы поначалу предложили мне перейти в салон второго класса. Эта мысль придала мне мужества, и я решила вернуться в самолет. Здесь я готова принять любое наказание. /Она не притворяется. Ее униженное поведение - результат пережитого ужаса./

Все пассажиры толпятся в проходе, слышен общий гул голосов, упрашивающих Мюрзэк вернуться на свое место. Банистер прижимается грудью к Сержиусу, он оборачивается к ней. Банистер встречает его взгляд с вызовом, продолжительно смотрит на Сержиуса, прищурив глаза, затем переводит откровенно презрительный взгляд на Мюрзэк. Сержиус отстраняется от Банистер.

СЕРЖИУС /цедя сквозь зубы, тихо, с угрозой/: Если вы скажете какую-нибудъ гадость этой женщине, я вас задушу!
БАНИСТЕР /бесстыдно изучая фигуру Сержиуса/: А кто вам сказал, что мне это будет неприятно?
БЛАВАТСКИ /перекрикивая общий гул/: Мадам, может быть, вы нам все-таки объясните...
СТЮАРДЕССА /твердо/: Я прошу вас не задавать вопросов до тех пор, пока мадам Мюрзэк не займет свое место и не выпьет горячего.
МЮРЗЭК /с присущей ей твердостью/: Еще раз благодарю вас, мадмуазель, но я останусь здесь. Мне нет места среди вас.

Все хором протестуют, утверждают, что здесь холодно, неудобные кресла, салон плохо освещен, ей не с кем будет поговорить, а она в этом сейчас нуждается.

ЭДМОНД /Мюрзэк, обнимая Робби за талию/: Мадам, вы отморозите себе ляжки в этой холодине!

Мюрзэк всех благодарит, но не двигается с места.

КАРАМАН: Мадам, если вы испытываете необходимость в раскаянии, вам будет легче это сделать, находясь рядом с нами. И пожалейте, пожалуйста, стюардессу, избавьте ее от необходимости обслуживать вас в другом салоне.

Мюрзэк встает. Ее поддерживают, сопровождают, торжествуют. Мюрзэк занимает свое прежнее место. Все садятся, Взгляды прикованы к Мюрзэк. Стюардесса приносит поднос. Мюрзэк пьет кофе, а миссис Бойд встает и намазывает для нее маслом хлеб. Она подает кусочки хлеба с нежностью, а Мюрзэк всякий раз благодарно смотрит на нее. Царит атмосфера всеобщего благодушия. Стюардесса забирает поднос у Мюрзэк и бросает выразительный взгляд на Блаватски, как бы умоляя его не задавать вопросов. Тот удобно устраивается в кресле и закрывает глаза.

СТЮАРДЕССА /выходя из кухни, голосом доброй няни/: Теперь давайте немного отдохнем.

Все устраиваются поудобнее. Наступает тишина. Ее нарушает голос Мюрзэк.

МЮРЗЭК: Мсьё Блаватски, я готова ответить на ваши вопросы.
БЛАВАТСКИ /подскакивая, как ударенная хлыстом лошадь/: Если вы готовы, мадам...
МЮРЗЭК: Да, мсьё.
БЛАВАТСКИ: Первый вопрос. Вы вышли из самолета до или после индийцев?
МЮРЗЭК: Ни до, ни после.
БЛАВАТСКИ: Не хотите ли вы этим сказать, что индийцы остались в самолете?
МЮРЗЭК: Никоим образом. Позднее я увидела, как они удалялись от самолета, но в тот момент, когда я спускалась, я была одна. Это я помню точно.
БЛАВАТСКИ: Как вы можете это утверждать, если было абсолютно темно?
МЮРЗЭК: Действительно, было темно, но, если бы они спускались по металлическим ступенькам лестницы, я бы услышала их шаги.
БЛАВАТСКИ: Подождите, вернемся немного назад: самолет приземляется, гаснет свет, индиец направляет фонарь на Крестопулоса, который стоит с ножом в руке. Где находитесь вы в этот момент?
МЮРЗЭК: Я иду к выходу.
БЛАВАТСКИ: Где находится индианка?
МЮРЗЭК: Справа от входа в кухню. Она целится в Крестопулоса.
БЛАВАТСКИ: Что происходит потом?
МЮРЗЭК: Кто-то, наверно, стюардесса, открывает дверь.
СТЮАРДЕССА: Совершенно верно, мадам.
БЛАВАТСКИ: И вы тут же выходите?
МЮРЗЭК: Нет. Когда индиец заговорил, я остановилась, чтобы послушать, чтС он скажет.
БЛАВАТСКИ: Верно, он говорил. Я помню его дурацкую речь.
РОББИ /с раздражением/: Эта речь не была дурацкой. Просто вам недостает воображения, Блаватски.
БЛАВАТСКИ /презрительно/: Пустяки! Мадам Мюрзэк, вы выслушали до конца тираду индийца?
МЮРЗЭК: Да. Я запомнила его последние слова: "Какой бы длинной ни казалась вам ваша жизнь, только смерть - бесконечна."
РОББИ: Абсолютно точно. Именно этим он закончил. Это слова Лукреция.
БЛАВАТСКИ /Мюрзэк/: Что вы сделали потом?
МЮРЗЭК: Я стала спускаться по лестнице.
БЛАВАТСКИ: А индийцы шли за вами?
МЮРЗЭК: Нет. В этом я совершенно уверена.
БЛАВАТСКИ: Как же вы можете быть совершенно уверены?
МЮРЗЭК: Спустившись вниз, я стала их ждать.
БЛАВАТСКИ: Зачем?
МЮРЗЭК: Меня охватил ужас.
БЛАВАТСКИ: Что произошло потом?
МЮРЗЭК: Внезапно я увидела индийцев метрах в десяти от хвоста самолета.
БЛАВАТСКИ /торжествуя, точно он уличил Мюрзэк во лжи/: Вы их увидели?! Но ведь было совсем темно!
МЮРЗЭК: Индиец зажег фонарь, чтобы осветить дорогу. Я увидела их силуэты. Они шли, не торопясь. Можно было различить в темноте чалму индийца и мешок, который он нес.
БЛАВАТСКИ /властно/: Итак, либо индийцы спустились до вас, либо - после.
СТЮАРДЕССА: Была еще одна возможность...

Блаватски не обращает внимания на эти слова.

БЛАВАТСКИ /рассерженно, обращаясь к Мюрзэк/: Ну, мадам, отвечайте!
МЮРЗЭК /с раздражением/: Я только и делаю, что вам отвечаю. Индийцы не могли спуститься после меня. Я их ждала внизу и слышала бы их шаги. Я стояла на последней ступеньке лестницы, и они не смогли бы пройти, не задев меня. И до меня они не могли спуститься, мистер Блаватски. Когда индиец закончил свою речь, которую вы по глупости назвали дурацкой... /Пугается своих слов, съеживается, опускает глаза, глотает слюну и продолжает тоном раскаяния./ Простите, мсьё, я не должна была употреблять эти слова. Примите мои извинения! /с рвением/ Но я считаю, что индиец произнес потрясающие слова и что нам выпало большое счастье быть рядом с ним!
ЭДМОНД /хлопая себя по ляжкам/: Черт побери! Мы здорово раскошелились за это счастье!

Робби прерывает эту тираду, касаясь ладонью ее губ.

БЛАВАТСКИ /смущенно/: Не нужно извинений, мадам. Я тоже наговорил много лишнего. Я отношусь с уважением к вашим убеждениям.

Мюрзэк вынимает из сумочки носовой платок и вытирает слезы.

БЛАВАТСКИ: Итак...
МЮРЗЭК /мягко, но настойчиво/: Я утверждаю, что, когда индиец говорил с нами, он стоял за Крестопулосом, а я - рядом с дверью. Когда индиец произнес последние слова, я стала спускаться по лестнице. Он не мог выйти раньше меня.
БЛАВАТСКИ: Предположим. Предположим, что два плюс два - не четыре, и что индийцы вышли не до и не после вас. Тем не менее, они оказались вне самолета. Они, наверно, прошли сквозь обшивку!
СТЮАРДЕССА: Но есть еще одна возможность...
БЛАВАТСКИ /прерывая стюардессу жестом, отметающим всякие возражения/: Итак, мадам, вы стоите на последней ступеньке. Что происходит?
МЮРЗЭК /с дрожью во всем теле, опуская глаза/: Я сказала уже, что испытала ужас.
БЛАВАТСКИ: Это вполне естественно. Было темно и холодно, вы не знали, где находитесь.

Мюрзэк выпрямляется, смотрит в глаза Блаватски.

МЮРЗЭК /отчетливо/: Нет, мсьё, это не вполне естественно. Я не принадлежу к разряду пугливых дамочек. Я не боюсь ни темноты, ни холода. И если бы я смогла идти, я бы пришла куда-нибудь.

Блаватски молчит.

РОББИ: Что вызвало у вас это ощущение ужаса?

Мюрзэк смотрит на него с благодарностью, ей явно хочется поделиться с кем-нибудь тем, что она пережила.

БЛАВАТСКИ: К дьяволу ощущения! Вернемся к фактам.
МЮРЗЭК /с холодным достоинством/: С вашего позволения, я отвечу на заданный мне вопрос.

Блаватски не возражает, понимая, что допрашивать мадам Мюрзэк - совсем не то, что допрашивать стюардессу.

МЮРЗЭК /с благодарностью оборачиваясь к Робби, сжимая руки, чтобы они не дрожали/: Мне трудно это объяснить. Я почувствовала, что какая-то сила меня отталкивает.
РОББИ: Вы ощутили это физически?
МЮРЗЭК: Да. Когда я увидела индийцев в десятке метров от себя, мне захотелось их догнать, но я почувствовала - такое бывает во сне - что мои ноги не двигаются с места, хотя я изо всех сил пытаюсь идти. Вот, что я ощутила. Какая-то сила не давала мне сойти с места.
БЛАВАТСКИ /с усмешкой/: Ветер.
МЮРЗЭК: Нет. Ветер дул мне в спину. /Умолкает. Чувствуется, что она страдает от того, что не может точно передать свои ощущения./
РОББИ: Вы дважды употребили слово "ужас". Какую разницу вы усматриваете между словами "ужас" и "страх"?
МЮРЗЭК: Огромную. Со страхом можно бороться, а ужас овладевает вами...
РОББИ: Он овладел вами сразу, или это происходило постепенно?
МЮРЗЭК: Он овладел мною сразу, как только я спустилась на Землю, но тогда он еще не достиг своего апогея.

Робби кивает головой, внимательно смотрит на мадам Мюрзэк.

РОББИ: Вы можете сказать нам, в какой момент ужас достиг своего апогея?
МЮРЗЭК: Когда индийцы исчезли...
БЛАВАТСКИ /с сарказмом/: Исчезли!
РОББИ /с раздражением/: Перестаньте, Блаватски! Вы мешаете мадам Мюрзэк! Итак, мадам, вы сказали, что сделали безуспешную попытку догнать индийцев. Вы видели в свете фонаря их черные силуэты, вы различили чалму и мешок, который нес индиец. Это все, что вы увидели?
МЮРЗЭК /сжав губы, делая усилие, чтобы сосредоточиться/: В какой-то миг индиец направил лампу в сторону, и я увидела воду...
РОББИ: Лужу?
МЮРЗЭК: Нет, нет, что-то большое - озеро...
БЛАВАТСКИ /со смешком/: Озеро на аэродроме!
РОББИ /пронзительным голосом/: Да замолчите же, наконец, Блаватски! Вы мешаете мадам Мюрзэк вспомнить, чтС с ней произошло. Вы это делаете нарочно!
БЛАВАТСКИ: У мадам Мюрзэк короткая память, если она не может вспомнить, чтС с ней случилось несколько часов тому назад!
РОББИ /с горячностью/: Ничего удивительного! Она испытала ужас.
БЛАВАТСКИ /разводя руками/: Но, послушайте, озеро - на аэродроме! Около посадочной полосы! Кто в это поверит?
МЮРЗЭК: Посадочная полоса? Вы хотите сказать - дорога, покрытая цементом. Но ее не было. Был толстый слой пыли, под которой виднелись камни.
РОББИ: Вот почему посадка была такой резкой. Итак, индиец освещает фонарем озеро, и сразу же он и его помощница исчезают?
МЮРЗЭК: Нет, нет, до того, как я перестала их видеть, произошло что-то очень важное...

Пассажиры внимательно слушают рассказ.

МЮРЗЭК /дотрагиваясь руками до щек, страдальческим голосом/: Здесь какой-то провал в моих воспоминаниях. Все поглотил ужас, который охватил меня, когда индийцы исчезли.
БЛАВАТСКИ /саркастически/: Ах, они исчезли! Рассеялись! Как дьяволы! Как ангелы! Как призраки!
РОББИ: Ваши манеры сыщика - отвратительны!
БЛАВАТСКИ: По крайней мере, это мужские манеры.
КАРАМАН: Месьё, личные оскорбления - недопустимы.
МЮРЗЭК /спокойно, обращаясь к Робби/: Я употребила слово "исчезли". Так мне тогда показалось. Быть может, индиец просто выключил фонарь, и я перестала их видеть.

Пассажиры согласно кивают. Их устраивает такое простое объяснение.

РОББИ: И именно в этот момент ужас достиг своего апогея?
МЮРЗЭК: Да.
РОББИ: Вы можете описать ваше состояние?
БЛАВАТСКИ /вздымая вверх руки/: Весь этот психологический анализ ничего не дает. При чем тут душевные переживания? Вернемся к фактам!
КАРАМАН: Но состояние души - тоже факт.
МЮРЗЭК /Робби/: Я почувствовала, что мне угрожает что-то страшное. Сначала я почувствовала себя парализованной, лишилась голоса... Потом побежала...
БЛАВАТСКИ: В каком направлении? Вы же сказали, что не могли сдвинуться с места.
МЮРЗЭК: Я упала в пыль, поднялась, снова упала... Вставая, я почувствовала под ногами ступеньку и поняла, что самолет еще не улетел. Я поднялась наверх не по трапу, а по лестнице, которая находится в хвосте самолета.
БЛАВАТСКИ: Лестница! Значит, она была спущена?
СТЮАРДЕССА: Да. Вероятно, это сделал индиец.
БЛАВАТСКИ /стюардессе/: Откуда вам это известно?
СТЮАРДЕССА: Потому, что был открыт люк. Я уже дважды пыталась вам об этом сказать, мистер Блаватски.
БЛАВАТСКИ: Вы закрыли люк? Значит, вы видели мадам Мюрзэк в салоне второго класса?
СТЮАРДЕССА: Нет. Я не могла ее видеть. Тогда еще не зажегся свет.

Успокоенные более или менее реалистическим объяснением случившегося, пассажиры начинают мало-помалу откидывать спинки кресел. Слышны еще разговоры шепотом между Пако и Мишу, Бойд и Банистер, Эдмонд и Робби.

СТЮАРДЕССА /Сержиусу/: Вам нужно немного поспать. Вы плохо выглядите.

Стюардесса нежно кладет свою руку на руку Сержиуса, он нежно гладит ее руку, не отпуская. Пако вынимает из рук Бушуа колоду карт, которую тот все время тасовал, пока не заснул, и кладет карты в его карман. Бойд уже спит. Мюрзэк, тощая, желтая с непричесанными волосами, встает и что-то шепчет на ухо стюардессе. Стюардесса смотрит на нее удивленно, колеблется с ответом.

СТЮАРДЕССА: Хорошо. Только с тем условием, что вы не будете ни до чего дотрагиваться.
МЮРЗЭК: Я обещаю вам это.

Мюрзэк исчезает за занавеской служебного помещения.

СЕРЖИУС /удивленно/: Куда она пошла?
СТЮАРДЕССА: Она попросила у меня разрешение побыть в кабине пилотов.
БЛАВАТСКИ: И вы разрешили?!
СТЮАРДЕССА: Конечно. Она не сделает ничего дурного.
БЛАВАТСКИ /вставая/: Я иду туда.
РОББИ /с жаром/: Да оставьте, наконец, в покое мадам Мюрзэк! Она и так достаточно настрадалась. Вы неисправимы, Блаватски. У вас мания подозревать людей, командовать ими, обвинять, оказывать давление. Оставьте нас в покое!
БЛАВАТСКИ /с наигранным миролюбием/: Я не стану ее беспокоить. Я хочу только посмотреть, чем она там занимается. Речь идет о нашей общей безопасности.

Блаватски на цыпочках идет к служебному помещению и исчезает за занавеской. Через несколько мгновений возвращается, не говоря ни слова садится на свое место, скрещивает на животе пальцы и закрывает глаза, как если бы он решил поспать. Никто ни о чем его не спрашивает. Разозленный отсутствием любопытства, Блаватски не выдерживает.

БЛАВАТСКИ /иронически/: Теперь я спокоен. Такой вид деятельности не может никому повредить. Мадам Мюрзэк стоит на коленях и смотрит, не отрываясь, на красную лампочку, горящую на приборном щитке.
КАРАМАН: Что она делает?
БЛАВАТСКИ: Молится.
КАРАМАН: Ах вот как!

Оба с улыбкой переглядываются, лишний раз убеждаясь в странном поведении Мюрзэк.

РОББИ: Про себя или вслух?
БЛАВАТСКИ /обиженный на Робби, но желая быть в центре событий, отвечает, не глядя на него/: Громко и очень отчетливо.
РОББИ: Какая это молитва?
БЛАВАТСКИ /с презрительным жестом/: Отче наш, иже еси на небесех...
РОББИ: Было бы лучше, если бы она сказала: "Отче наш, иже еси на Земле."

Лицо Робби абсолютно серьезно. Пассажиры молчат. Сержиус лежит в кресле с полузакрытыми глазами. Он явно болен.

СТЮАРДЕССА /Сержиусу/: Что у вас болит?
СЕРЖИУС: Ничего. Просто я чувствую слабость.
СТЮАРДЕССА: Вы чувствовали себя неважно еще до полета?
СЕРЖИУС: Нет. Я вообще никогда не болел, если не считать гриппа.
СТЮАРДЕССА: Мне нечего вам дать кроме аспирина. Хотите, я принесу аспирин?
СЕРЖИУС /пытаясь улыбнуться/: Нет, не нужно. Все будет хорошо.

Стюардесса отводит взгляд и смотрит на Бушуа, который лежит с закрытыми глазами. Страшный, как покойник, он, в силу какого-то инстинкта, все время сжимает и разжимает пальцы. Сержиус тоже смотрит на Бушуа.

СТЮАРДЕССА: Меня очень беспокоит этот несчастный. Мне кажется, что он долго не протянет.

Бушуа открывает глаза. Его рука начинает ощупывать одеяло, карман пиджака, откуда он вынимает колоду карт. На его страшном лице появляется тень удовлетворения.

БУШУА /тихо, с расстановкой, обращаясь к Пако/: Сыграем... в покер?
ПАКО: Эмиль, я вижу, что тебе стало немного лучше.
БУШУА /отрывисто/: Настолько..., чтобы... сыграть... в покер.

Все пассажиры прислушиваются к этому страшному голосу.

ПАКО /сконфуженно/: Но, Эмилъ, ты же знаешь, что я не люблю покер. К тому же мне не везет. Я всегда проигрываю.
БУШУА: Ты... проигрываешь..., потому что плохо... играешь.
ПАКО /пытаясь шутить/: Я не умею жульничать.
БУШУА: Тебе это удается в семейной жизни.

Пако не возражает. В разговор вступает Мишу.

МИШУ /обращаясь к Бушуа/: Какой вы грубиян!
БУШУА /нетерпеливо, обращаясь к Пако/: Ну!
ПАКО: Но у нас нет денег.
КРЕСТОПУЛОС /глаза его загораются/: Чтобы играть в покер, не обязательно иметь деньги. Можно взять любой лист бумаги, написать "1000 долларов" и поставить свою подпись.
ПАКО /обращаясь к стюардессе/: Мадмуазель, у вас есть бумага?
СТЮАРДЕССА: Нет, мсьё.
ПАКО /обращаясь ко всем/: У кого есть бумага?

Никто не отзывается.

КРЕСТОПУЛОС: Можно использовать все, что угодно. Мадмуазель, есть у вас туалетная бумага?
СТЮАРДЕССА: Есть.

Стюардесса идет на кухню. Пако сконфуженно улыбается. На страшном лице Бушуа появляется нечто вроде улыбки. Стюардесса возвращается из кухни и протягивает Пако пакет туалетной бумаги.

БАНИСТЕР /презрительно/: Вы будете расплачиваться этим?
БОЙД: Дорогая, не разговаривайте с этими людьми!
ПАКО /доставая ручку из кармана/: Что поделаешь!
КРЕСТОПУЛОС /вежливо обращаясь к Мишу/: Мадмуазель, вы позволите мне сесть рядом с мсьё Пако?
ПАКО: Пожалуйста, Мишу!
МИШУ /не скрывая раздражения, копирует Пако/: Пожалуйста, Мишу!

Она идет к креслу, где сидел индиец.

ПАКО /одновременно тронутый и обеспокоенный/: Но это ненадолго, мой ангел.
МИШУ: Я не твой ангел, толстый бегемот!
КРЕСТОПУЛОС /Пако/: Мсьё Пако, напишите на каждом листке "1000 долларов", поставьте подпись и число.
ПАКО /рассмеявшись/: Никаких долларов! Только швейцарские франки или марки! Сколько нужно приготовить листков?
КРЕСТОПУЛОС /улыбается, но глазки его бегают/: Для начала тридцать. Вы будете банкиром, мсьё Пако. Вы дадите каждому по десять билетов, а в конце игры мы подсчитаем выигрыши и проигрыши.
ПАКО /пишет и говорит без тени серьезности/: тысяча швейцарских франков.
КАРАМАН /холодно/: На вашем месте, мсьё Пако, я бы не поставил свою подпись на документе подобного рода.
ПАКО /смеясь/: Но ведь это - туалетная бумага!
БЛАВАТСКИ: Дело не в бумаге.

Пако озадаченно смотрит на Карамана и Блаватски, но в это время слышится недовольный голос Бушуа.

БУШУА /еле выговаривая слова/: Ну..., поторопись!
РОББИ: Валяйте, мсьё Пако, чего вы опасаетесь? Пишите, ставьте число, подписывайтесь! Какое это имеет значение? Правда, мсьё Крестопулос и люди, которые вас предостерегали, думают иначе.

Не понимая намека Робби, Пако подписывает листки, дает десять Бушуа, десять - Крестопулосу и оставляет десять себе. Стюардесса идет на кухню.

МАНДЗОНИ /Мишу/: Разрешите мне занять свободное кресло рядом с вами?
МИШУ: Нет. Благодарю вас, вы мне больше не нужны.
ПАКО /с упреком/: Но, мой ангел!
РОББИ /иронически/: Настоящий ангел!
МИШУ /с обидой, Пако/: Играйте в свои грязные игры и оставьте меня в покое!

Мандзони ничего не отвечает, только пальцы его сжимаются на подлокотниках кресла. Миссис Банистер смотрит на него с презрением. Игра в покер оживляется. Даже глаза полумертвого Бушуа загораются. Появляется Мюрзэк. Она скромно садится и вдруг видит играющих в покер.

МЮРЗЭК /с негодованием/: Они заставили этого несчастного играть в карты!
БАНИСТЕР /с иронией/: Совсем наоборот: их заставил играть этот несчастный.
МЮРЗЭК: Но ведь у них же нет денег. Что это за бумажки?
РОББИ /торжественно/: Каждая из этих бумажек стоит тысячу швейцарских франков. Это - туалетная бумага.
МЮРЗЭК: Какая мерзость!
РОББИ: Деньги не пахнут - таков девиз капитализма.

Сержиус лежит в кресле, почти безучастный. Покер продолжается.

БЛАВАТСКИ /ехидно/: Как жаль, мистер Крестопулос, что вы лишились своих колец. Вы могли бы сделать большую ставку.
КРЕСТОПУЛОС /так, как если бы его кольца были при нем/: Я никогда не рискую кольцами!
БЛАВАТСКИ: Конечно, вы обходитесь без этого. Едва ли вы часто проигрываете.
КРЕСТОПУЛОС: Вы правы. /гордо/ Я всегда выигрываю и не жульничаю. Вы, кажется, на это намекаете, мистер Блаватски? Просто я хорошо играю.
МЮРЗЭК /вздыхая с грустью/: Индиец выбрал большую дорогу, а вы - маленькую.
РОББИ /заинтересованно/: Что вы имеете в виду под словами "большая дорога" и почему вы считаете, что индиец ее выбрал?
МЮРЗЭК: Он сам это сказал: "Я - человек с большой дороги".
СЕРЖИУС /голосом больного человека/: Простите, мадам, но он сказал: "Я - бандит с большой дороги".
МЮРЗЭК /с негодованием/: Как вы можете так говорить!
ЭДМОНД: Этот проходимец всех нас обчистил, он украл даже часы и еще собирался прихлопнуть малышку. /Робби/ Правда котик.

Эдмонд кладет свою большую руку на тонкие пальцы Робби, но Робби отрицательно качает головой. Стюардесса привозит обед. Все едят. Крестопулос ест с жадностью, запихивая мясо в рот руками, запивая его вином. Он вздыхает, сопит. Его штаны, кажется, вот-вот лопнут на огромном животе, его ноги широко расставлены. Когда Стюардесса забирает поднос, он зажигает сигару, вынимает из пиджака пачку листов туалетной бумаги, тщательно их пересчитывает, протягивает несколько листов Пако.

КРЕСТОПУЛОС /с сигарой во рту/: Мсьё Пако, я возвращаю вам десять тысяч швейцарских франков, которые вы мне одолжили.
ПАКО: Зачем? /Удивленно глядя на бумагу, машинально берет ее из рук Крестопулоса./ Едва ли Эмиль захочет снова играть. /Смотрит на Бушуа, который лежит с закрытыми глазами./ Он не любит проигрывать. А вы его здорово обчистили, да и меня тоже.
КРЕСТОПУЛОС: В таком случае, надо подвести итог. /Он веером, как карты, расправляет листы туалетной бумаги в руке и говорит, обращаясь к Пако./ Вы мне должны восемнадцать тысяч швейцарских франков.
ПАКО /взбешенный/: Что?! Вы хотите, чтобы я вам заплатил за эти дурацкие бумажки? Какая наглость!
БЛАВАТСКИ /мстительно/: Я вас предупреждал!
КРЕСТОПУЛОС /негодующе/: Это не дурацкие бумажки! На них стоит число и ваша подпись.
ПАКО: Подпись на подтирке!
БОЙД: О Боже!
КРЕСТОПУЛОС /страстно/: Какое это имеет значение! Важно, чтС здесь написано. Вы же не откажетесь от того, что это ваша подпись.
ПАКО /тараща глаза/: Но это шутка, не более, мсьё Крестопулос. Разве можно относиться серьезно к подписи на туалетной бумаге?!
КРЕСТОПУЛОС /все еще с сигарой во рту/: Это не шутка. К тому же, вас об этом предупреждали. И если вы, деловой человек, подписываете бумагу и не отвечаете за последствия, тем хуже для вас. Я требую, чтобы вы вернули мне карточный долг!
ПАКО /вне себя/: Карточный долг! А, может быть, вы жульничали?
КРЕСТОПУЛОС /вынимая изо рта сигару и вставая/: Мсьё Пако, вы оскорбили маня и мою страну. Если вы сейчас же не извинитесь, вы получите пощечину!
ПАКО /тоже вставая/: Извиняться за то, что вы пытаетесь меня ограбить!
МИШУ /тоже вставая, Крестопулосу/: Если вы, подлец, дотронетесь до него, я вам выцарапаю глаза! /Неожиданно ударяет Крестопулоса по колену./
КРЕСТОПУЛОС: Сумасшедшая, сейчас ты у меня получишь!

Однако, он ничего не предпринимает, возможно, ему мешает сигара, которую он держит в правой руке. Пако встает и тянет Мишу в кресло. Мишу упирается, глядя с вызовом на Крестопулоса.

БЛАВАТСКИ: Всем сесть! Это - приказ!

Все трое покорно садятся.

БЛАВАТСКИ: Вот теперь мы все выясним. Мистер Пако, вы утверждаете, что мистер Крестопулос жульничал?
ПАКО: У меня нет доказательств, но я так думаю.
КРЕСТОПУЛОС /в негодовании, закатывая глаза/: Потому, что я - грек!

Глаза Бушуа открываются, он подминает тощую руку, требуя внимания.

БУШУА /отчетливо/: Он... не... жульничал. Я... следил... за ним. Это моя колода..., а не... его. /Медленно поднимает голову, с явным ехидствам смотрит да Пако и, когда снова закрывает глаза, ехидная улыбка остается на его почти мертвом лице./
БЛАВАТСКИ: Если мистер Крестопулос не жульничал, вы обязаны извиниться перед ним, мистер Пако.
ПАКО /в гневе/: Я обязан извиняться перед этим... этим...!
КРЕСТОПУЛОС /обращаясь ко всем, с чувством собственного достоинства/: Я обойдусь без извинений мистера Пако. Однако, требую, чтобы он публично признал свой долг: десять тысяч швейцарских франков, которые я честно выиграл у него, и восемь тысяч франков, которые я выиграл у мистера Бушуа. Итого, как я уже сказал, восемнадцать тысяч франков. /Произнося эти слова, он собирает в пачку листы туалетной бумаги с подписью Пако и потрясает ими в воздухе./
БАНИСТЕР /грациозно поворачиваясь к Мандзони и как бы невзначай кладя на его руку свою/: Но почему мсьё Пако должен оплачивать долги мсьё Бушуа?
МАНДЗОНИ /в покровительственном тоне/: Потому что мсьё Пако поставил на бумаге свою подпись. Конечно, в дальнейшем мсьё Пако может потребовать, чтобы мсьё Бушуа вернул ему эту сумму.

Все смотрят на Бушуа. Его голова приподнимается, и на лице снова появляется гримаса улыбки.

ПАКО /громко, с жестом, отвергающим бумагу, которой потрясал Крестопулос/: И не надейтесь! Вам не удастся меня одурачить, мсьё! Вы у меня ничего не получите! Ни-че-го! Ни цента, ни пенни, ни единого су! А этими листочками можете...
МИШУ /хохоча/: Гениально!
КРЕСТОПУЛОС /с достоинством, но с несколько меньшей уверенностью/: Напрасно вы мне грубите, мистер Пако. Вы мне должны восемнадцать тысяч швейцарских франков и, если вы мне их не вернете, я подам на вас в суд. /Бережно складывает бумаги и кладет их в карман пиджака./
РОББИ, БЛАВАТСКИ /в один голос/: В суд!

Это восклицание звучит у них по-разному: Робби считает, по-видимому, абсурдным говорить о суде в этих условиях, в голосе Блаватски звучит уверенность в том, что жулик не осмелится обратиться в суд.

БЛАВАТСКИ: Хотелось бы знать, в какой, суд вы намерены обратиться, мистер Крестопулос, - во французский или в греческий?
КРЕСТОПУЛОС /несколько смущенный/: Конечно, во французский.
БЛАВАТСКИ: Почему?
КРЕСТОПУЛОС: Потому, что мсьё Пако - француз.
БЛАВАТСКИ: А почему бы вам не обратиться в греческий суд? Вы же - грек. /Крестопулос явно смущен, по его лицу струится пот./ Наверно, у вас плохие отношения с органами правосудия вашей страны?
КРЕСТОПУЛОС: Никоим образом! /Замечает, что все пассажиры обращают внимание на его дрожащие руки, и прячет руки в карманы. Он это делает с трудом, так как брюки и так еле вмещают его огромный живот./ Я никогда не занимался политикой.
БЛАВАТСКИ: Совершенно точно.
КРЕСТОПУЛОС: И никогда не находился под следствием.
БЛАВАТСКИ: Верно. Но вы были привлечены в качестве свидетеля по делу офицера, который был начальником лагеря для политических заключенных во время правления черных полковников. Вы с ним неплохо поживились продовольствием, предназначенным для заключенных.
КРЕСТОПУЛОС: В этом деле не было ничего незаконного!
БЛАВАТСКИ: В то время - возможно. Однако, вместо того, чтобы явиться свидетелем в суд, вы предпочли покинуть Грецию.
КРЕСТОПУЛОС /изображая негодование/: Я уехал из Греции по личным мотивам!
БЛАВАТСКИ /жестко/: Еще бы! И по личным мотивам вы летите в Мадрапур?
КРЕСТОПУЛОС: Я уже несколько раз ответил на этот оскорбительный вопрос!
МЮРЗЭК /Крестопулосу/: Я помолюсь за вас, мсьё.
КРЕСТОПУЛОС /вопит, не вынимая дрожащих рук из карманов/: Плевать я хотел на ваши молитвы!
МЮРЗЭК /как святая, обращаясь к Блаватски/: Месьё, в вас нет сострадания! Вы учинили допрос мсьё Крестопулосу по поводу цели его полета в Мадрапур, но этот допрос сам по себе не имеет цели, так как мы никогда туда не прилетим.
БЛАВАТСКИ /с грубой иронией/: Не прилетим? Вот это новость! Хотелось бы знать, кто вам ее сообщил?

Мюрзэк, бережно роясь в сумке, вытаскивает записную книжку, аккуратно ее листает.

МЮРЗЭК: Вот расписание самолета на Нью-Дели: самолет вылетает из Парижа в 11 часов 30 минут. Первая остановка - в 15 часов 30 минут, в Афинах. Вылет из Афин в 16 часов 30 минут. Вторая остановка Абу-Даби в 23 часа 50 минут. И, наконец, прибытие в Нью-Дели на следующее утро, в 4 часа 20 минут.
БЛАВАТСКИ: Ну и чтС вы из этого заключили?
МЮРЗЭК: Подсчитайте сами. Нужно затратить четыре часа на полет из Парижа в Афины, шесть часов - на полет Афины - Абу-Даби и полтора часа - на полет Абу-Даби - Нью-Дели.
БЛАВАТСКИ /нетерпеливо/: ЧтС из этого следует?
МЮРЗЭК: У нас не было остановки ни в Афинах, ни в Абу-Даби, и, если этот самолет летит по обычному расписанию, мы должны уже прилететь в Нью-Дели. /обращаясь к стюардессе/ Верно, мадмуазель? Вы это можете подтвердить, вы ведь летали в Нью-Дели?
СТЮАРДЕССА: Да. /Смотрит с упреком на Мюрзэк./

Мюрзэк умолкает, не пытаясь что-либо еще доказывать.

КАРАМАН /строго/: Я проанализировал выдвинутые здесь фантастические гипотезы. Я думаю, что наш самолет летит по другому расписанию и по другому маршруту. Но нет никаких доказательств того, что он не прибудет на место своего назначения.

Возгласы одобрения. Пако вытирает платком лицо Бушуа. Робби заливается смехом.

РОББИ /Сержиусу/: Как они верят в этот старый добрый миф о Мадрапуре!

В салоне довольно темно. Все молчат.

ПАКО /изменившимся голосом/: Он умер!

Бушуа лежит неподвижно, его руки вытянуты поверх одеяла.

БЛАВАТСКИ /агрессивно/: Умер? Откуда вы знаете, что он умер? Вы что - врач?
ПАКО: Но он не двигается, не дышит!
БЛАВАТСКИ /победоносно/: Откуда вы знаете, что он не дышит? Кстати, дыхание - еще не признак жизни. В реанимационных отделениях я видел, как с помощью особых аппаратов заставляли дышать мертвецов.
КАРАМАН: Но мы же не в больнице и не можем сделать кардиограмму, мы можем только послушать его сердце.

Все обмениваются взглядами, но никто не предлагает свои услуги. Миссис Бойд, которая до этого дремала, вынимает из ушей затычки, оглядывает всех, устремляет свой взгляд глупой курицы на миссис Банистер.

БОЙД: Что произошло?
БАНИСТЕР /сердито/: Вы прекрасно видите, чтС произошло.
БОЙД: О Боже! /Кладет затычки для ушей в коробочку, а коробочку - в сумку./ Боже! Это ужасно! Умереть вдали от близких! А куда его положат?
БАНИСТЕР /громким шепотом/: Прошу вас, Элизабэт, помолчите! Еще не известно...
БОЙД /с упреком/: Еще не известно?
БЛАВАТСКИ: Нет, мадам!
МЮРЗЭК /опуская глаза/: Если никто не хочет послушать его сердце, можно приложить зеркало к его губам. Если зеркало потускнеет, значит, он еще жив.
БЛАВАТСКИ: Это знахарский способ.
РОББИ: Но раз нет другого способа, можно попробовать. Миссис Банистер, не одолжите ли вы нам зеркальце?
БАНИСТЕР: К сожалению, у меня нет зеркала.
РОББИ: Оно у вас есть. Я его видел.
БАНИСТЕР: Вы ошиблись, Робби. Вы мне напоминаете Нарцисса: вам повсюду мерещатся зеркала.
ЭДМОНД /вынимая из сумки зеркало и протягивая его Пако/: Нашли из-за чего спорить! Держи, толстяк.

Пако идет к мадам Эдмонд, берет зеркало и подносит его к губам Бушуа.

БЛАВАТСКИ: Ближе, но не касайтесь губ!

Пако повинуется. Проходит несколько секунд.

ПАКО: Достаточно?
БЛАВАТСКИ: Достаточно.

Пако наклоняется ближе к иллюминатору и вблизи рассматривает зеркало.

БЛАВАТСКИ: Не дышите на него, а то оно потускнеет от вашего дыхания!
ПАКО: Но я близорукий. Я ничего не вижу. /стюардессе/ Мадмуазель, пожалуйста, зажгите свет!
СТЮАРДЕССА: Я не могу зажечь свет в этом самолете. /Гладит руку Сержиуса./

Внезапно зажигаются световые табло по обе стороны от занавески, ведущей в кухню. Блаватски первым их замечает, вскакивает.

БЛАВАТСКИ: Смотрите! Пристегните ремни! /торжествующе/ Пристегните ремни! /Весь его вид выражает торжество. Он стоит, широко расставив ноги и указывая рукой на светящиеся надписи, как будто они появились благодаря ему./

Пауза

Постепенно гаснет свет


КАРТИНА ВТОРАЯ

Та же сцена. Все (кроме Сержиуса) приводят себя в порядок. Пако, прижав к лицу ладони, пытается заглушить рыдания. Мишу протискивает свою руку под руку Пако и кладет голову ему на плечо, затем она пытается заглянуть ему в лицо и что-то тихо шепчет, утешая его. Пако убирает руки от лица и благодарно гладит щеку и волосы Мишу.

МИШУ: Вытри щеки, дурачок!

Пако вынимает платок и вытирает лицо, а Мишу трется щекой об его плечо. Мандзони недоумевающе смотрит на нее.

СТЮАРДЕССА: Пристегните, пожалуйста, ремни!

Все пристегивают ремни. Банистер садится, красиво двигая бедрами.

БАНИСТЕР: Ах, Элизабэт, я надеюсь что ванная будет комфортабельной. На меня так трудно угодить! Я помню, как однажды в Лиссабоне, хозяин отеля не мог понять, чем я недовольна. Он все время повторял: "Почему вам не нравится ванная, она же отделана мрамором?" /Смеется, кокетливо поглядывая на Мандзони./ Как только мы приедем в Мадрапур, я погружаюсь в ванну! Отмываюсь! Надеюсь, кто-нибудь потрет мне спину.
БОЙД: Но, дорогая!
БАНИСТЕР /бросая взгляд на Мандзони/: Вы, Элизабэт! Если вы, конечно, не против.
МИШУ /обращаясь к Пако/: Ты что, собираешься сто лет его оплакивать, дурачок?
ПАКО: Ты не понимаешь, Мишу. Мне поручила его моя жена. Что я ей скажу?
РОББИ: Вы ей ничего не скажете! Вы ничего не скажете по той простой причине, что вам никогда не представится возможность ей что-нибудь сказать!

Все смотрят на Робби с негодованием. После оживленных сборов пассажиры застывают в ожидании. Некоторые из них заглядывают в иллюминаторы. Свет в самолете делается сначала слабым, затем вообще гаснет, затем снова становится слабым. Лица пассажиров превращаются в светлые пятна с размытыми контурами. Яснее всего видно белое лицо лежащего Бушуа. Слышен шум моторов, ощущается встряска. После длительной встряски самолет останавливается, слышен скрежет спускающейся лестницы. Все напряженно ждут, не отстегивая ремней, слышно потрескивание громкоговорителя, невыносимо громкий голос, похожий на голос робота, заполняет собой весь самолет. Крестопулос и Блаватски отстегивают ремни.

ГОЛОС: Не отстегивайте ремней! /после паузы/ Мадмуазель, откройте дверь!

Стюардесса отстегивает ремень, встает. Ее почти не видно. Слышен звук открываемой задвижки. Ветер, холод, жалобы, причитания.

ГОЛОС: Внимание!

Все в ужасе застывают. Через несколько секунд снова слышен голос.

ГОЛОС: Внимание! /Небольшая пауза./ Бушуа Эмиль! /Снова пауза./ Вас ждут на Земле!

Все переглядываются, недоумевая.

ГОЛОС /после паузы, без тени нетерпения/: Бушуа Эмиль!
ПАКО /робко/: Он умер.
ГОЛОС /еще громче/: Бушуа Эмиль! Вас ждут на Земле!
СТЮАРДЕССА /тихо/: У нас в самолете находится больной - мсьё Сержиус. Можно ему сойти с самолета?

Долгая пауза. Снова раздается голос, в нем звучит недовольство.

ГОЛОС: Мсьё Сержиус не должен был заболеть. /Короткая пауза./ Пусть он примет Онирил: одну таблетку утром, другую - вечером.
СТЮАРДЕССА: Хорошо, мсьё.

Тело Бушуа начинает шевелиться, его руки откидывают одеяло, он выпрямляется. Раздается женский визг.

ПАКО /в голосе радость и страх/: Эмиль! А мы думали, что...
БЛАВАТСКИ: Боже мой!

Женские крики. Бушуа встает. Снова раздается визг. В темноте Бушуа направляется к выходу. Пако отстегивает ремень, устремляется за Бушуа с портфелем в руке.

ПАКО: Эмиль, твой портфель!

В темноте слышен звук падающего портфеля. В открытой двери видно темное небо и на его фоне - черный силуэт Бушуа с руками, висящими вдоль тела. Фигура качается от ветра, постепенно исчезая, слышны тяжелые шаги по металлической лестнице. Стюардесса закрывает дверь на задвижку, идет на кухню, приносит Сержиусу воду и таблетку. В салоне все еще темно.

СЕРЖИУС: Что это?
СТЮАРДЕССА: Онирил.
СЕРЖИУС /голосом ослабевшего человека/: Где вы его нашли?
СТЮАРДЕССА: На кухне.

Сержиус глотает таблетку и запивает ее водой, дрожа от холода. Пассажиры подавлены тем, что их надежды не сбылись. Слышен плач, затем звук поднимающейся лестницы. Стюардесса уносит стакан на кухню и возвращается. Мюрзэк расстегивает ремень и подходит к иллюминатору, затем она поворачивается к пассажирам.

МЮРЗЭК /мягко, но настойчиво/: Здесь мы вчера приземлялись с индийцем. Я узнала озеро и берег, по которому они шли.
БЛАВАТСКИ: Вы просто сумасшедшая! Что вы могли узнать? Кругом была темень. К тому же из иллюминатора, в который вы смотрели, видно только крыло самолета.
МЮРЗЭК: Неправда!
БЛАВАТСКИ: Правда! Крыло - блестящее, и вам показалось, что блестит вода. С вашим воображением...!
МЮРЗЭК: Если вы мне не верите, посмотрите сами!
БЛАВАТСКИ: Мне и так все прекрасно видно. Во всяком случае, достаточно, чтобы утверждать, что там нет никакого озера и никакого берега!

Мюрзэк возвращается на свое место. Крестопулос направляется в сторону кухни.

МЮРЗЭК: Я очень сожалею, что мне приходится вам возражать, но я действительно увидела озеро и берег, по которому шли индийцы.
БЛАВАТСКИ /раздраженно/: Вы увидели то, что вам хотелось увидеть! Вас преследует воспоминание об индийце! Я уверен, что, когда вы молитесь в кабине самолета, перед вами парит в небе ваш индиец.

Блаватски хохочет. Мюрзэк молчит.

РОББИ /негодующе/: Избавьте нас от ваших предположений! Вам не известно, что делает мадам Мюрзэк в кабине. Я не понимаю, с какой стати вы так грубо обращаетесь с женщиной, которая даже не пытается защищаться... Впрочем, я догадываюсь: вы не хотите примириться с мыслью о том, что со вчерашнего вечера самолет летал по кругу и вернулся в исходную точку.

Тихие протесты пассажиров.

БЛАВАТСКИ /с яростью/: Для меня не имеет значения, что показалось мадам Мюрзэк, когда она смотрела в иллюминатор. Это для меня не доказательство.

Крестопулос возвращается на свое место.

МЮРЗЭК /ее лица не видно в темноте/: И все же я видела озеро. Я еще раз повторяю: я видела озеро, его вода была черной. Я видела берег и рядом с ним лодку.
КАРАМАН: Откуда вы знаете, что это было озеро? Вы видели другой берег?
МЮРЗЭК: Нет.
КАРАМАН: Может быть, вы видели реку?
МЮРЗЭК: Нет. У реки заметно течение.
КАРАМАН: Но если вода была черной, вам трудно было разглядеть течение.
МЮРЗЭК: Вы правы.
КАРАМАН: Иллюминатор не дает возможности понять, какова протяженность водоема.
МЮРЗЭК: Возможно, вы правы.
КАРАМАН /торжествующе/: В таком случае, вы не можете сказать точно, что вы видели - озеро, реку, пруд или большую лужу.

Пассажиры смеются.

РОББИ: Дело не в том, видела ли мадам Мюрзэк озеро, реку или пруд, дело в том, что она узнала место первой посадки.
КАРАМАН /с уничижительной иронией/: Как она могла его узнать, если она не может его точно описать?

Пассажиры снова смеются.

СТЮАРДЕССА /тихо/: Мадам Мюрзэк права. Она видела озеро.
БЛАВАТСКИ /грубо/: Откуда вы это знаете?
СТЮАРДЕССА /спокойно/: Потому что я тоже видела озеро.
БЛАВАТСКИ /угрожающе/: Вы видели озеро? Смею спросить вас, когда вы его видели?
СТЮАРДЕССА: Когда открывала дверь. Я видела все, что видела мадам Мюрзэк: озеро, берег, лодку.
КАРАМАН: Но из этого не следует, что это то же самое место, где высадились индийцы.
СТЮАРДЕССА: Не знаю. Тогда было так темно, что я ничего не видела.
БЛАВАТСКИ /с издевкой/: Вы не видели, а мадам Мюрзэк видела!
МЮРЗЭК: Конечно, видела. Ведь индиец освещал дорогу электрическим фонарем, который он отобрал у стюардессы.
БЛАВАТСКИ /в оскорбительном тоне/: Я еще раз хотел бы обратить ваше внимание на то, что стюардесса ничего не видела!
СТЮАРДЕССА /с живостью/: Но это нисколько не противоречит утверждению мадам Мюрзэк. Я ничего не видела, потому что, когда я закрыла дверь, индиец еще не зажег фонарь.
БЛАВАТСКИ: Еще не известно, взял ли он с собой этот фонарь!
СТЮАРДЕССА: Когда он вышел из самолета, он держал в правой руке мешок, а в левой - фонарь.
КАРАМАН /вежливо/: Прошу прощения, мешок несла индианка.
СТЮАРДЕССА: Сначала - да, но после инцидента с мсьё Крестопулосом индиец забрал у нее мешок.
КАРАМАН: Ничего подобного я не заметил.
СТЮАРДЕССА: А я заметила. Я не спускала глаз с рук индийца, потому что у него был мой фонарь, и я надеялась, что он мне его вернет. Я даже попросила его об этом, когда он выходил из самолета.
КАРАМАН /недоверчиво/: Вы попросили вернуть вам фонарь? Я этого что-то не слышал. И что же он вам ответил?
СТЮАРДЕССА: Он сказал что-то по-английски, я не поняла.
РОББИ: Я понял! Когда стюардесса попросила его отдать фонарь, он рассмеялся, а потом сказал: "Им не нужен свет. Они предпочитают потемки".

После этих обидных слов все умолкают. Слышится негромкий шум мотора и зажигаются световые табло "Пристегните ремни". Странно их видеть, так как почти у всех пассажиров ремни пристегнуты. Только у стюардессы, Пако и Мюрзэк они отстегнуты. самолет трясется по неровной дороге, затем взлетает, зажигается яркий свет. Все мигают с непривычки, озадаченно смотрят друг на друга, дрожат от холода.

СТЮАРДЕССА: Сейчас я приготовлю чай. /Уходит./

На всех лицах появляется облегчение.

РОББИ /Мюрзэк/: Вы сказали, что индиец освещал дорогу электрическим фонарем и что в свете фонаря вы видели их силуэты...
МЮРЗЭК: Они шли очень близко к воде... Индиец держал в руке мешок... Потом он протянул руку, его пальцы разжались и мешок упал в воду.
РОББИ: В воду?!
МЮРЗЭК: Да.
КРЕСТОПУЛОС /вставая/: Неправда! Неправда! Вы лжете! Вы все это придумали!
КАРАМАН /презрительно/: Вы не умеете разговаривать с дамами. /обращаясь к Мюрзэк/ Я не хочу вас ни в чем обвинять, но ваш рассказ меня удивил.

Мюрзэк молчит. Ее, видимо, истощило усилие, которое она должна была сделать, чтобы вспомнить.

РОББИ /с вызовом, Караману/: Вас удивил рассказ! Почему же?
КАРАМАН: Да потому, что этот рассказ немного запоздал.
РОББИ /страстно/: Запоздал! И поэтому вы подвергаете его сомнению! Мадам Мюрзэк пережила страшные минуты и, когда она впервые попыталась нам их описать, она столкнулась с недоверием. Ее постоянно прерывали. Все было пущено в ход, чтобы не дать ей рассказать правду, чтобы заставить ее замолчать. И нет ничего удивительного в том, что мадам Мюрзэк могла что-то забыть.
КАРАМАН: Я не подвергаю сомнению искренность мадам Мюрзэк. Она могла ошибиться. Она же сказала, что ночь была темной. Ведь на расстоянии двух десятков метров, в слабом свете фонаря мадам Мюрзэк могла разглядеть только силуэты. К тому же, она была в состоянии шока.
РОББИ: /Сначала ждет ответа на эту реплику от Мюрзэк, но та молчит, пристально глядя на Карамана./ Что вы на это скажете, мадам?
МЮРЗЭК: Ничего. Если мсьё Караман не хочет мне поверить, не надо.
КАРАМАН /уязвленный/: Дело в том, что ваш рассказ неправдоподобен: человек сам именует себя разбойником с большой дороги, отбирает у нас деньги, паспорта, билеты, драгоценности и даже часы, угрожая убийством заложников, он добивается посадки самолета, уходит с добычей и, сойдя с самолета, выбрасывает эту добычу! Кто в это поверит?!
СЕРЖИУС /голосом больного человека/: Вы правы, индиец назвал себя разбойником. У него был своеобразный юмор. Мне кажется, вы допускаете ошибку, принимая его слова всерьез.
КАРАМАН: Он украл наши вещи, и это полностью подтверждает то определение, которое он дал себе сам, с юмором или без него!

Стюардесса привозит чай.

РОББИ /ухмыляясь/: Мсьё Караман, вы совершаете огромную ошибку в своих рассуждениях, так как исходите из того, что ваше предположение верно.

Караман привскакивает от негодования.

РОББИ: Вы рассуждаете следующим образом: индиец отнял у нас деньги и драгоценности, следовательно, он - вор. А если он вор, он не мог выбросить в воду мешок с добычей. Значит, мадам Мюрзэк обманывает нас, утверждая, что он сделал это.
КАРАМАН: Мадам Мюрзэк ошибается.
РОББИ: Если вам так угодно, она ошибается. Это звучит несколько вежливее. Итак, исходя из собственной трактовки событий, вы отрицаете факт, который приводит очевидец. Однако, если предположить, что индиец, как это утверждает мадам Мюрзэк, действительно выбросил мешок в озеро, все ваши рассуждения рассыпаются в прах. Индиец - не вор, он настолько презирает вещи, что тотчас же их выбрасывает. Притом, заметьте, у него нет никакой необходимости спешить - за ним никто не гонится.

Караман молчит, но вскоре обретает уверенность.

КАРАМАН: Признаюсь, я основывал свое мнение об индийце на том факте, что он нас обокрал. Обокрал - значит, вор. Но я хотел бы обратить ваше внимание на то, что у мадам Мюрзэк тоже своеобразное представление о нем: он не вор, он - мудрец, пророк, святой!
МЮРЗЭК /твердо/: Он - мудрец, если хотите, - мыслитель.
КАРАМАН: И когда он покидает самолет, вы следуете за ним как верный ему адепт. Вы и помыслить не можете о том, что ваш кумир - заурядный вор. Вам нужно, чтобы он выбросил добычу, и вам кажется, что он ее выбрасывает...
МЮРЗЭК /очень отчетливо/: К сожалению, эта спасительная для вас версия - несостоятельна: мне это не показалось, я все видела. /В голосе и поведении проявляется прежняя Мюрзэк. Однако, тотчас же она опускает глаза, сутулится, кладет ладони на колени./
КАРАМАН /впервые выходя из себя/: Спасительная версия! Что в ней спасительного? Можете вы мне это объяснить?!
МЮРЗЭК: Мсьё, если мои слова показались вам оскорбительными, я беру их назад и очень прошу вас меня извинить. /искренне раскаиваясь/ Такие люди, как я, сразу не изменяются. Ядовитые слова всегда готовы сорваться у меня с языка. Еще раз прошу извинить меня!
КАРАМАН /тоже раскаиваясь/: Это я должен перед вами извиниться: я подверг сомнению правдивость вашего рассказа.
МЮРЗЭК /смиренно/: Нет, нет. У вас были все основания сомневаться и даже считать, что я сошла с ума.
КАРАМАН: Я никогда так не считал! Поверьте, я очень сожалею о том, что пытался опровергнуть ваши доводы.

Робби начинает хохотать. Он хватается за голову, скрещивает и разводит ноги, зажимает рукой рот. Постепенно он успокаивается.

РОББИ: Если приступ самобичевания у двух добрых христиан закончился, вернемся к существу дела.
БЛАВАТСКИ: Мадам Мюрзэк, вы сказали, что видели, как индиец протянул над водой руку и его пальцы, державшие мешок, разомкнулись. Так?
МЮРЗЭК: Да. Именно так.
БЛАВАТСКИ: Спасибо. А вы можете мне сказать, как он выглядел в этот момент?
МЮРЗЭК /простодушно/: Я не видела его лица, я видела его со спины.
РОББИ /хохоча/: Но Блаватски, что за детские хитрости! Воистину, полицейский - всегда полицейский. Зачем вы стараетесь подловить мадам Мюрзэк? Вам очень хочется доказать, что она лжет или ошибается! Вы тоже настаиваете на спасительной версии, что индиец - вор?
КАРАМАН /раздраженно, обращаясь к Робби/: Вы можете, наконец, объяснить, чтС вы понимаете под словами "спасительная версия", если, конечно, эти слова не заимствованы из современного жаргона и, следовательно, не означают ничего!
РОББИ /с нарочитым усердием/: С большим удовольствием. Я думаю, вы не станете отрицать, что всем нам безразлично, забрал ли индиец мешок себе или выбросил его в воду. В обоих случаях мы не получим его содержимое. /Грациозный вопросительный жест./ Зачем тогда так страстно спорить? Зачем уверять мадам Мюрзэк в том, что она ошиблась? А вот зачем: если индиец выбросил мешок, он - не пират и не бандит. Он - мудрец и, следовательно, он преподал нам урок.
КАРАМАН: Это уже настоящий роман!

Блаватски смеется.

РОББИ /встряхивая кудрями и ангельски улыбаясь/: Теперь предположим, что мадам Мюрзэк ошиблась. Тогда все в порядке. Мы спасены: нас просто обокрали, индиец - обыкновенный вор, а наше путешествие - самое обычное путешествие, и мы можем даже надеяться на то, что куда-нибудь прилетим. Может быть, в Мадрапур. В роскошный отель на берегу озера. /Смеется./ Именно поэтому я называю эту версию спасительной.

Пассажиры внимательно слушают Робби. Караман пожимает плечами и всем своим видом показывает, что дальнейшее обсуждение его не интересует, стюардесса увозит грязную посуду. Робби садится на место стюардессы, рядом с Сержиусом.

БЛАВАТСКИ: Идиотизм! /Направляется в туалет./
СЕРЖИУС /обращаясь к Робби/: Всякий раз, как я пытаюсь понять, что с нами происходит, я наталкиваюсь на стену. Я не могу ответить себе ни на один вопрос.
РОББИ: Вы спрашиваете себя, чем закончится этот полет? Кто знает? Мы полностью зависим от произвола Земли.
МЮРЗЭК /прислушиваясь, глядя на Робби с упреком/: Не говорите так! Это не произвол. Это воля Земли, которую нам не дано понять!
СЕРЖИУС: Зачем мы здесь? Какова, по-вашему, наша роль? Быть может, мы - подопытные кролики?
РОББИ /с жалостью/: Вы не можете отвлечься от научной фантастики.
СЕРЖИУС: То, что я сказал, не так уж абсурдно: между нами и Землей существуют какие-то отношения, она нас слышит, наблюдает за нами, руководит нами.
РОББИ /с живостью/: Да, вы правы, но это не значит, что наши отношения - это отношения между людьми. То, что мы именуем Землей, не обязательно являет собой воплощенное зло /кивая головой в сторону Мюрзэк/ или воплощенное добро, как думает мадам Мюрзэк... К тому же, индиец предостерег нас от всякого рода домыслов.
СЕРЖИУС: Что же, по-вашему, мы делаем здесь?
РОББИ: /Долго смотрит на Сержиуса, раздумывая./ Вы хотите сказать: "Что мы делаем здесь, когда у нас было так мало времени позади и так мало остается впереди?"

Сержиус утвердительно кивает головой. Караман и Блаватски направляются в сторону туалета.

РОББИ /с мягкой иронией/: Этот вопрос вы могли бы задать себе и раньше, до этого полета... /наклоняясь к Сержиусу/ Вы слишком взволнованы. Вам нужно отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. Например, о вашей соседке, которая скоро вернется... С тех пор, как я понял, что мы узники в этом самолете, я мысленно повторяю немецкую пословицу: "Надеясь на будущее, довольствуйся настоящим."

Возвращаясь из туалета, Караман подходит к Сержиусу.

КАРАМАН /Сержиусу/: В салоне второго класса очень холодно. Блаватски считает, что люк багажного отделения плохо закрыт. Он собирается выяснить все досконально. /тонко улыбаясь/ Впрочем, выяснять все досконально - его профессия.

Сержиус, обессиленный предыдущим разговором, молча кивает. Караман уходит на свое место. В салон возвращается Блаватски, он подходит к Сержиусу.

БЛАВАТСКИ /Сержиусу, тихо/: Я воспользовался тем, что стюардесса на кухне, чтобы осмотреть багажное отделение. Люк трапа был плохо закрыт, и из него шел холод. Теперь все о-кей, кроме...
СЕРЖИУС: Кроме чего?
БЛАВАТСКИ: Кроме того, что в багажном отделении нет багажа...
СЕРЖИУС /потрясенный, хватая Блаватски за руку/: Не говорите об этом нашим спутникам. Это причинит им лишние волнения!

Блаватски оскаливает зубы в презрительной улыбке.

БЛАВАТСКИ: Вы это серьезно, Сержиус? Даже речи быть не может о том, чтобы я скрыл это от своих спутников. У меня иные представления об ответственности перед людьми. Они должны быть в курсе всех дел.
СЕРЖИУС /устало/: Но это ничего не изменит. Они и так потом все узнают.
БЛАВАТСКИ /негодующе/: Вы предлагаете лгать людям, вести себя с ними, как с детьми, от которых скрывают истинное положение вещей, как это делает, кстати, стюардесса! Я же отношусь к своим попутчикам, как к взрослым людям, и не стану скрывать от них правду.
СЕРЖИУС: Чем может помочь им эта правда? Вы, кажется, до сих пор считаете наше путешествие обычным и думаете, что, если мы вылетели в Мадрапур, мы должны обязательно туда прилететь?

Блаватски оторопело смотрит на Сержиуса.

БЛАВАТСКИ /яростно/: Вы несете чушь, Сержиус! /обеспокоенно/ Что с вами? Вы ужасно выглядите!
СЕРЖИУС /поспешно/: Я прекрасно себя чувствую.
БЛАВАТСКИ: Мы обязательно прилетим туда, Сержиус! Уж не думаете ли вы, что мы будем летать сто лет. Это было бы бессмыслицей.
СЕРЖИУС: А наша жизнь - не бессмыслица?
БЛАВАТСКИ: И это говорите вы - верующий?

Стюардесса направляется к Сержиусу. Блаватски идет на свое место. Стюардесса, видя, что Сержиус обессиленно откинулся в кресле, сама кладет таблетку ему в рот и подставляет стакан с водой. Уносит стакан.

БЛАВАТСКИ: Прошу вас всех внимательно выслушать меня. Я обнаружил, что в багажном отделении нет багажа.

Все потрясены. Миссис Бойд рыдает, как маленькая девочка. Крестопулос бьет себя по голове, плачет. Робби утешает мадам Эдмонд.

БОЙД: Что же я надену, когда приеду в отель?
БАНИСТЕР /презрительно смотря на миссис Бойд и заговорщически поглядывая на Мандзони/: Не надо так отчаиваться, Элизабэт, не вы одна остались без вещей. Со временем вы их получите.
БОЙД /сморкаясь/: Вы так считаете? /продолжая рыдать/ У меня отняли все - мои деньги, мои драгоценности, мои платья!
БАНИСТЕР /смеясь, поглядывая на Мандзони/: Ну, Элизабэт, успокойтесь. У вас отняли далеко не все. Очень многие были бы счастливы иметь то, что у вас осталось. Когда мы прилетим в Мадрапур, вы позвоните в Бостон своему банкиру и на следующий день получите нужную вам сумму.
БОЙД /все еще всхлипывая, неожиданно агрессивно/: Что там можно купить, в стране, где живут дикари!
БАНИСТЕР: Мы купим сари. Они очаровательны. Я уверена, что сари вам очень пойдет. Оно делает женщину одновременно величественной и сексапильной.

Все, что она говорит, адресуется Мандзони. Банистер взглядом призывает его сравнить свое стройное тело с безгрудой, бесформенной, толстой фигурой подруги. Мандзони принимает участие в этой игре.

БОЙД /поняв, что над ней смеются, переставая плакать, с жестким выражением лица/: Я думаю, что сари вам понадобится особенно в тот момент, когда вы станете его снимать.

Банистер продолжает улыбаться, не замечая этого выпада.

БЛАВАТСКИ: Не надо волноваться. Все получат свой багаж или денежную компенсацию.

Робби идет в туалет. В его походке нет прежней легкости. Мадам Мюрзэк подходит к Сержиусу.

МЮРЗЭК: Как вы себя чувствуете, мистер Сержиус?
СЕРЖИУС: Спасибо, намного лучше.
МЮРЗЭК /улыбаясь/: Вот увидите, вы скоро поправитесь.
СЕРЖИУС: Конечно.
МЮРЗЭК: Ведь Земля сообщила, что ваша болезнь - ошибка.

Сержиус закрывает глаза.

МЮРЗЭК: А пока что мы все желаем вам быстрого выздоровления.
СЕРЖИУС /не открывая глаз/: Спасибо, я очень вам благодарен.
МЮРЗЭК: Скажите, что я могу сделать для вас?
СЕРЖИУС: Спасибо, стюардесса делает все необходимое.
МЮРЗЭК: Стюардесса выше всяких похвал! Желаю вам хорошо отдохнуть. /Уходит на свое место./

Робби возвращается из туалета. Его походка, ранее такая легкая, изящная, изменилась. Он, качаясь, доходит до кресла. Пассажиры смотрят на него, потом отводят взгляд. Стюардесса подходит к Сержиусу, целует его, садится в кресло, берет его руку в свою.

СЕРЖИУС: Я люблю вас.
СТЮАРДЕССА /задумчиво, как бы взвешивая слова/: Мне кажется, что я вас тоже люблю.
СЕРЖИУС: А когда вы будете уверены а этом?
СТЮАРДЕССА: Когда мы расстанемся. Земля дала мне понять, что мое чувство к вам не имеет будущего.
СЕРЖИУС: Потому что у меня остается мало времени?
СТЮАРДЕССА: Да.
СЕРЖИУС: Но ведь и у вас... /Останавливается, не желая продолжать, закрывает глаза./

Стюардесса кладет ему на ноги плед, которым был укрыт Бушуа, целует его в губы.

МЮРЗЭК: Робби, простите за откровенность, но вы сегодня ужасно выглядите. Вы себя плохо чувствуете?

Робби не отвечает.

ЭДМОНД /опечаленно/: Правда, малыш, у тебя больная мордашка. Что с тобой?

Робби смотрит в какую-то точку, сидит, не шевелясь.

МЮРЗЭК: Робби, позвольте мне повторить свой вопрос: вы плохо себя чувствуете?
РОББИ: Спасибо, все в порядке.
МЮРЗЭК: Мадмуазель, мне кажется, что вам следует дать Робби таблетку Онирила.
РОББИ: Не надо. Я не стану принимать это снадобье. К тому же, как вы видите, я прекрасно себя чувствую.
МЮРЗЭК: Не пытайтесь нас обмануть. Вы себя чувствуете плохо.
РОББИ /слабым голосом/: Предположим, вы правы, мадам. Чем вы можете мне помочь?
МЮРЗЭК: Я помолюсь за вас.
РОББИ /серьезно/: Прямо сейчас?
МЮРЗЭК: Если хотите, сейчас.
РОББИ: Я буду вам очень благодарен.

Мюрзэк идет к служебному помещению, отдергивает занавеску, поворачивается к Робби.

МЮРЗЭК: Я попрошу вас мысленно присоединиться к моим молитвам.
РОББИ: Хорошо, мадам.

Стюардесса идет на кухню.

РОББИ /с тенью улыбки на лице/: Я буду молиться за то, чтобы ваши молитвы достигли цели.
МЮРЗЭК: Примите Онирил, Робби.
РОББИ: Обойдусь без него.

Мюрзэк исчезает за занавеской.

КАРАМАН: Онирил - не панацея от всех болезней.
РОББИ /слабым голосом, но с насмешкой/: Не могу с вами согласиться. Онирил как раз панацея от всех болезней, которые не заставят себя здесь долго ждать.

Тишина. В иллюминаторах светло. Стюардесса привозит тележку с обедом как раз в тот момент, когда звучат слова Робби. Останавливается.

СТЮАРДЕССА: Даже если бы Робби согласился принять Онирил...
РОББИ: Но Робби не соглашается.
СТЮАРДЕССА: ...я бы не смогла ничего сделать. У меня осталась только одна начатая упаковка, которую я храню для мистера Сержиуса. Остальные исчезли.
БЛАВАТСКИ: Исчезли?! Когда вы заметили, что они исчезли?
СТЮАРДЕССА: Еще недавно было девять упаковок, а сегодня утром я обнаружила только одну, уже начатую. /Вынимает лекарство из кармана./

Все удивленно смотрят друг на друга.

БАНИСТЕР: Если восемь упаковок Онирила исчезли, значит, кто-то их украл!
РОББИ: Сколько таблеток в упаковке?

Стюардесса вынимает из кармана упаковку, высыпает таблетки в ладонь, считает до восемнадцати.

СТЮАРДЕССА: Две я дала мистера Сержиусу. Значит, двадцать.
РОББИ: Девять упаковок по двадцать таблеток. Всего сто восемьдесят таблеток. /Начинает что-то тихо вычислять./
БОЙД /в упор глядя на Крестопулоса/: Мистер Блаватски, спросите у мистера Крестопулоса, что он делал на кухне.
КРЕСТОПУЛОС: Сумасшедшая! Я не вставал со своего места! /Руки Крестопулоса выдают волнение. Они мечутся во все стороны, ощупывают галстук, ширинку, пальцы, где раньше были кольца./
БАНИСТЕР: Вы лжете, мсьё, я тоже видела, как вы выходили. Я решила, что вы голодны и, пользуясь отсутствием стюардессы, решили взять что-нибудь съестное. На самом деле, вы украли Онирил - единственное лекарство, которое у нас было и которое, в случае необходимости, можно было раздать всем.
КАРАМАН: Позвольте заметить, мадам, в самолетах не раздают лекарств.
СТЮАРДЕССА: Прошу прощения, мсьё, Онирил следует раздать всем пассажирам.
БЛАВАТСКИ /агрессивно/: Откуда вы это знаете?
СТЮАРДЕССА /спокойно/: Это было указано в инструкции.
БЛАВАТСКИ /хихикая/: На том листочке, который вы потеряли?
СТЮАРДЕССА: Да.
БАНИСТЕР: Почему вы нам об этом ничего не сказали?
СТЮАРДЕССА: Я должна была ждать до тех пор, пока Земля не даст мне указание.

Все молчат. Стюардесса пытается предложить еду, но все отказываются. Она увозит тележку на кухню и возвращается.

ПАКО /поворачиваясь к Крестопулосу/: Грязный негодяй! Вы не только обираете партнеров по карточной игре. Вы еще воруете лекарства! Если вы сейчас же не вернете его стюардессе, вам не поздоровится!
КРЕСТОПУЛОС /вздымая руки/: Вы лжете! Вам самому сейчас не поздоровится!
КАРАМАН: Месьё! месьё!
БАНИСТЕР /обращаясь к Мандзони, как королева к вассалу/: Мандзони, помогите мсьё Пако отобрать лекарство у этого проходимца.
МАНДЗОНИ: Хорошо, мадам.

Пако и Мандзони одновременно направляются к Крестопулосу. Тот вскакивает, поворачивается к Пако, потом к Мандзони, бросается на кухню и исчезает за занавеской. Пако и Мандзони остаются на месте. Мандзони смотрит на Банистер, вопросительно подняв брови, как бы вопрошая, что делать дальше.

БАНИСТЕР /в тоне приказа/: Посмотрите, чтС у него в сумке!

Мандзони с отвращением открывает сумку и роется в ней. Вынимая серую коробочку, показывает ее стюардессе.

МАНДЗОНИ: Это оно?
СТЮАРДЕССА: Да. Там должно быть еще семь.

Мандзони поочередно вынимает коробочки и через Пако передает их стюардессе. Видимо, он боится, что миссис Банистер будет недовольна, если он дотронется до руки стюардессы. Пассажиры наблюдают эту сцену. Занавеска кухни отодвигается и появляется Мюрзэк, за которой идет Крестопулос.

МЮРЗЭК: Мсьё Крестопулос мне все рассказал. Прошу вас, не троньте его. Что вы собираетесь с ним делать?
БАНИСТЕР: Ничего.

Мандзони и Пако садятся на место. Крестопулос почти падает в свое кресло.

БАНИСТЕР /высокомерно, обращаясь к стюардессе/: Мадмуазель, заприте лекарство на ключ, а ключ отдайте мсьё Мандзони.

Стюардесса молчит.

МЮРЗЭК: Мы должны простить мсьё Крестопулоса и снова принять его в свой круг.
РОББИ /почти неслышно/: Конечно. Мадам, вы уже завершили свою молитву?
МЮРЗЭК: Нет.
РОББИ /устало/: В таком случае я беру Крестопулоса под свое покровительство.

Эта фраза звучит иронично, но Мюрзэк этого не понимает.

МЮРЗЭК: Спасибо, Робби! /По-военному поворачивается и скрывается за занавеской./
РОББИ /с крайней усталостью/: Мы должны простить мсьё Крестопулоса: он, как и многие из нас, поддался иллюзии, что ему одному удастся выжить...
КАРАМАН /в гневе/: О чем вы говорите? Что за абсурд! Вы бредите и хотите заставить нас поверить в свой бред! /У него дрожат губы, он с силой сжимает руками подлокотники кресла./ Вы пытаетесь посеять здесь панику!
РОББИ /с усилием/: Я высказываю свое мнение.
КАРАМАН: Но ваше мнение не стоит того, чтобы его высказывать!
РОББИ /тихо, но с достоинством/: Об этом позвольте судить мне самому.
СТЮАРДЕССА /чтобы разрядить обстановку/: Я отнесу Онирил и запру ящик на ключ.
РОББИ: Не делайте этого. Лучше раздайте по таблетке тем, кто хочет.

Стюардесса раздает таблетки.

БАНИСТЕР: Но мы не больны. /Принимает таблетку./
РОББИ: А страх? Разве это не болезнь?

В тишине мадам Эдмонд начинает тихо плакать. Слезы текут по ее щекам, размазывая краску. Она еще крепче держит под руку Робби. Пако держит в своей руке руку Мишу. Постепенно пассажиры принимают таблетки и не обращают внимания на Сержиуса, который давно лежит, не открывая глаз и не двигаясь.

БЛАВАТСКИ /с юмором, глотая таблетку/: Ярый враг наркомафии принимает наркотики!
ПАКО: Но мы не так больны, как мсьё Сержиус или вы, Робби. Не стоит зря расходовать Онирил.
РОББИ /с улыбкой на пепельного цвета лице/: Не беспокоитесь, количество таблеток Онирила точно рассчитано: две таблетки на каждого пассажира в течение тринадцати дней с учетом того, что каждую ночь будет становиться на одного пассажира меньше...

От слов Робби на лицах пассажиров - ужас.

КАРАМАН: Вы - сумасшедший! На чем вы основываете свое дурацкое утверждение? У вас нет никаких доказательств!
РОББИ /тихо, без тени злости/: Доказательств нет, есть предположение. Вы, вероятно, не поверите, мсьё Караман, но учтено даже количество таблеток и то обстоятельство, что один пассажир откажется от своей доли, Вот почему у нас сто восемьдесят таблеток, а не сто восемьдесят две, как следовало бы.
КАРАМАН: Вы бредите, мсьё. Я не верю ни единому вашему слову.
РОББИ /еле слышно/: Мсьё Караман, такому рассудительному человеку, как вы, казалось бы, должно быть ясно, что есть всего лишь одна-единственная возможность выйти из этого самолета - так, как вышел из него Бушуа.

Караман глотает таблетку, вынимает свои бумаги, показывая, что он спокоен и собирается работать. Из кабины, где она молилась, выходит Мюрзэк, приняв таблетку, обращается к Робби.

МЮРЗЭК: Робби, вы прияли Онирил?
РОББИ /еле слышно/: Нет.
МЮРЗЭК: Но это бесполезное геройство. Вы же прекрасно знаете, чтС с вами происходит.
РОББИ: Я думал об этом.
МЮРЗЭК: И что вы решили?
РОББИ: Я решил отказаться от "подарка" Земли.
ПАКО /притворяясь веселым/: Боюсь, что эти таблетки возбудят в нас эротические желания!

Мадам Эдмонд перестала плакать и приводит себя в порядок. После слов Пако она начинает хихикать. Крестопулос снимает пиджак и жилет, расстегивает воротник. Пако тоже снимает пиджак. Блаватски снимает пиджак, видны его подтяжки. Миссис Бойд тупо смотрит перед собой.

БАНИСТЕР /обращаясь к Мандзони/: Скажите, знаменитый Алессандро Мандзони - ваш родственник?
МАНДЗОНИ: Возможно.
БАНИСТЕР: То есть как это "возможно"? Если бы знаменитый Мандзони, принадлежавший к Туринской знати и написавший великолепные стихи, был бы вашим родственником, безо всяких сомнений, вы бы это знали.
МАНДЗОНИ /сконфуженно/: Считайте, что это мой однофамилец.
БАНИСТЕР: Тогда вам не следовало утверждать, что он ваш родственник, и хвастать родством с ним.
МАНДЗОНИ /оскорбленно/: Но я не хвастался. Вы сами завели этот разговор. Я ответил первое, что пришло мне в голову. Я не придал значения этому вопросу.
БАНИСТЕР /кокетливо/: Как? Вы не придаете значения моим вопросам?!

Мандзони что-то бормочет в свое оправдание.

РОББИ /тише обычного, обращаясь к Банистер/: Если вы так хорошо осведомлены об Алессандро Мандзони, вы должны были бы знать о том, что он родился в Милане, а не в Турине.

Банистер изящно выгибается в кресле, показывая грудь, и улыбается Мандзони. В ее расчет входит наказать его за невнимание, но никоим образом не оттолкнуть. Мандзони набирается смелости.

МАНДЗОНИ: Вы приводите меня в смущение.
БАНИСТЕР /касаясь своей груди/: Я? Не хотите ли вы сказать, что я кажусь вам загадочной?
МАНДЗОНИ /уже уверенный в успехе/: Вы для меня - загадка!
БАНИСТЕР /холодно/: Вы повторяетесь! Это вы уже говорили Мишу.
МАНДЗОНИ /сконфуженный/: Разве можно сравнить...!
БАНИСТЕР: Вы меня разочаровали, синьор Мандзони. Я полагала, что для меня вы придумаете что-нибудь новенькое. Но у вас одна заготовка для всех!
МАНДЗОНИ /беспомощно/: Вы меня не так поняли. Мишу меня интриговала только тем, что она читала и перечитывала один и тот же полицейский роман.

Мишу бросает на него презрительный взгляд.

БАНИСТЕР /высокомерно улыбаясь/: Вы - обманщик, синьор Мандзони: Мишу вам нравилась. Она была первой в вашем списке. Правда, вам не удалось ее соблазнить.
РОББИ /еле слышно/: Не удалось соблазнить! Это только так говорится!
МАНДЗОНИ: Первой в моем списке?
БАНИСТЕР /легковесно/: Конечно. Когда вы сели на свое место, вы сразу огляделись. Сначала вы посмотрели с видом хозяина на Мишу, потом - на стюардессу, затем - на меня. Это было забавно! /Смеется./ Не скрою, это мне польстило: вы ведь могли вообще меня не заметить. Но, с другой стороны, это меня и обидело - я не была первой...
МАНДЗОНИ: Мишу меня больше не интересует. С этим покончено.
БАНИСТЕР /взволнованно/: Покончено?
МАНДЗОНИ: Она вообще еще не созрела и влюблена, как школьница, в какого-то типа.
МИШУ /Пако/: Какой идиот!
БАНИСТЕР /высокомерно/: Вы опять лжете. Мишу двадцать лет, и вы предпочитаете ее мне.
МАНДЗОНИ: Ничего подобного! Мишу - это кислятина. От нее во рту оскомина.
БАНИСТЕР /холодно/: А от меня сводит скулы?! Что ж, если вы оцениваете нас, как пищу, какова на ваш вкус стюардесса?

Мандзони молчит, растерянно смотрит на Банистер. Банистер, ни на кого не глядя, впивается в его губы.

Внезапно по обе стороны от занавески, отделяющей кухню, загораются световые табло "Пристегните ремни". Все пассажиры неотрывно смотрят на них. На лицах - напряженное ожидание. Один лишь Сержиус никак не реагирует на происходящее, обмякнув в своем кресле.

СТЮАРДЕССА: Пожалуйста, пристегните ремни!

Все повинуются. На лицах - напряженное ожидание.
  

Свет в самолете делается тусклым, затем совсем гаснет.
Слышен шум моторов.

В неосвещенном зрительном зале опускается занавес.

По обе стороны от занавеса как предостережение зрителям зажигаются световые табло
"ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ!".

После продолжительной паузы свет в зрительном зале загорается.


К О Н Е Ц

Оценка: 1.00*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"