Аннотация: Она - надменная аристократка, он - наглый бродяга. Они совершенно не продходят друг другу. Но любой, кто встанет между ними - умрет.
Глава 1
Марракеш
Душная ночь Марракеша. Воздух тягуч и давит в груди. Высоко в небе горит неземным светом " железный гвоздь " -- Полярная звезда. Но час демонов еще не настал, все еще впереди...
* * *
- Сейдук, открывай, к тебе гости! Да пошевеливайся, мне что, всю ночь здесь торчать?!
- Иду, иду, начальник, не сердитесь... Все, все - открываю!
- Ну наконец-то! А то я уже думал зайти утром, когда ты проснешься...
- Обижаете, начальник! Глаз не смыкал!
- Оно и видно - рожа заспанная, глаза как щелки, стоишь шатаясь - ну просто свеж как утренняя роза!
- Смеетесь, начальник, над бедным Сейдуком, а за что? Разве я виноват, что Аллах наградил таким лицом...
- Да уж... Аллах наградил, так наградил - смотреть тошно. Ладно, хватит болтать, принеси факел!
-----------
- Вот, начальник, и факел!
- Держи повыше. Так. Эй вы, ведите сюда франков!
- Франки, начальник? Откуда?
- Дэв его знает. Хм-м-м... Пять франков: четыре здоровенных мужика, из которых один ранен... и один дохля... Держи факел выше!... Хм-м-м! Одна дохлячка.
- Дохлячка, начальник?
- Женщина, болван! Факел ближе! Так...
- О, Аллах акбар!
- Согласен. Весьма неплохо. Посмотрим, какие у нее волосы... Дэв побери! Да держите вы их крепче!... Сейдук, где факел?
- А-а-ах, начальник... Этот франк меня ударил!
- Поделом.
- Больно!
- Ничего... потерпишь. Нечего засматриваться на чужих невест.
- Так этот бешеный франк ее жених, начальник?
- Иногда, Сейдук, ты бываешь просто поразительно догадлив!
- Спасибо, начальник. А может... брат?
- С таким взглядом? Ты когда-нибудь смотрел так на свою сестру?
- Я понял, начальник. А куда их?
- Мужиков вниз, а женщину... женщину в темницу аль Гасаада.
- Начальник?
- Что ещё?
- Вы не хотите взять ее себе?
- Э-э-эх, Сейдук. Запомни мой девиз: "Ничего для себя - все для государства." Понятно?
- Потрясающе, начальник!
-----------
- Начальник!
- Что еще, Сейдук?
- Видите ли, начальник...
- Короче!
- Я вспомнил - темница аль Гасаада уже занята.
- Как так?
- Вчера ибн Фазух привез какого-то бродягу.
- Бродяга, и в аль Гасаада?!
- Но ибн Фазух приказал...
- Понятно. Что еще ждать от этой свиньи... Ладно, ты не виноват, Сейдук. Что за бродяга?
- Хромой, оборванный. Как привели в темницу, лег и заснул. Ибн Фазух сказал - не кормить, через два дня его казнят.
- Завтра значит?
- Да, начальник.
- Так, так... Отлично. Оставим женщину с ним. Жил по-собачьи, хоть умрет как человек - после ночи, проведенной с прекрасной женщиной, в роскошной обстановке и... Сейдук, подашь ему хороший ужин...
* * *
Ночь. Стрекочущая степная, с запахом ковыли и воронца - южная ночь.
Мансур сидел неподвижно, глядя на звезды. Его черный бурнус шевелил ветер, игриво забирясь в складки и беспокойно там елозя. Обветренное лицо воина чуть заметно тронула легкая улыбка. Он ждал.
Вот и они. Пятеро казаков - дозор. Кони бредут шагом. Сечь совсем рядом - казаки спокойны, но настороже; воины с детства; осторожность инстинктивная, звериная; зверь ли, человек рядом - кинутся разом, как волки. Волки и есть...
Кони пошли рысью. Запорожцы рассыпались цепью - передовые посты дальше в степи; отряд не пройдет, разве что повезет одиночке... Такого впятером возьмут легко.
Мансур неторопливо поднялся на ноги, распрямляя плечи. Еще не старый, гибкий и сильный, как барс, он любил войну, а больше того схватки один на один, клинок на клинок, предпочитая равного противника.
Казаки заметили высокую черную фигуру и молча, наставив пики, поскакали к ней. Чубатый, как вожак, держался чуть позади остальных.
Мансур стоял не шевелясь.
Казак, подскакавший первым, остановил коня и легонько ткнул шейха концом пики в грудь:
- Кто такой? - грозно спросил он.
Остальные подъехали почти вплотную, обхватывая черную фигуру кольцом. Острия пик смотрели Мансуру в грудь, в лицо, метили в спину между лопаток, касались затылка.
Мансур спокойно посмотрел в лицо спрашивающему и промолчал.
- Ты кто? - повторил казак, нагибаясь, чтобы разглядеть лицо шейха.
И вот тут-то все и началось...
- Шайтан!! - страшно, прямо в лицо запорожца, крикнул Мансур, выдернул нож у казака из-за пояса, и вонзил по рукоять. Ударили пики, дико заржал раненый конь. Бездыханное тело запорожца вывалилось из седла бешено и обреченно рванувшегося жеребца, и земля оросилась кровью.
Мансур рывком вылетел из-под брюха коня, куда нырнул, прячась от пик, чудом увернулся от удара копытами, перекатился под ноги другому. С силой оттолкнувшись от земли, подпрыгнул, хватаясь обеими руками за пику, дернул вниз. Упал на землю. Рядом тяжело, с хрустом, ударило в землю человеческое тело. Звук выбитого из разбитых легких дыхания был страшен.
Еще один, подумал Мансур, потянувшись схватить саблю мертвеца, но тут тупой удар в плечо развернул его. Он услышал треск разрываемых мышц, и почувствовал раскаленную кровь, забрызгавшую руку. Капли попали и на лицо. Инстинктивно моргнув и схватившись правой рукой за рану, он увидел перед собой ногу в стремени и мутно-серый бок коня.
Поднял голову и встретил взгляд ошалелых глаз молодого безусого казачка. Пика взметнулась, чтобы довершить начатое. И тогда Мансур со страшной силой пнул прямо в раздутое, тяжелое брюхо мерина. Успел увидеть брызнувшую из оскаленной пасти грязную воду; он сделал коню больно, очень больно. Тот безумно дернулся, сбрасывая седока, упал на колени и стал заваливаться набок. Крик, полный боли, казался донельзя человеческим; остальные кони испугались - всадники пытались удержаться в седлах. Раскинув руки, безвольно, неестественно поджав ногу, лежал казачок; вылетевшая из его рук пика описала в воздухе дугу, и воткнулась в землю в опасной близости от Мансура.
Он видел размытое движение чубатого запорожца - метнуть нож. Сейчас все будет кончено - тот не промажет, понял Мансур.
И - шагнул вперед.
...Удар пикой наотмаш вышиб запорожца из седла...
С последним казаком он справился совсем легко - зарубил того его же собственной саблей.
... Крови он потерял довольно много - не сразу удалось остановить. Перетянул плечо повыше раны тряпкой, затянул узел зубами и огляделся.
- Плохо. - сказал он. Ни стона, ни вскрика, ничего.
Недовольство собой - неприятная штука - не все сплавишь на судьбу и волю Аллаха. Он позволил ранить себя какому-то мальчишке, не воину. Что воин! Сам Хромец не смог задеть его ни разу, а отметин получил целых четыре... Дэв побери! - подумал он, - Сегодня не мой день! Старею, старею... Ладно , надо поторапливаться, кто-нибудь мог услышать крики. Не оставить следов - вот сейчас главное... Как сказал Хромой? "Помни, ты - призрак." Я призрак? Ха-ха-ха...
* * *
...Надо бежать! -- мысль беспокойно бьется в горячей голове, не давая расслабиться ни на миг.
Лунный свет освещал противоположную от окна стену камеры, играл на дорогих подушках - о, это камера не для простых воров. Здесь ожидали суда и казни многие знатные и богатые узники, некоторые из которых пошли отсюда не на смазанный горячим жиром кол, и оттуда на небо... Нет. Кое-кто из сиживавших на этих подушках ныне стали большими вельможами...
Табитина, по мальчишески гибкая и проворная в мужской одежде, резким движением отбросила за спину копну рыжих волос. Надо бежать! Сейчас не помогут отец и брат. Не поможет и жених, могучий и красивый, как лев, Марко. Даже он не сможет сломать стену, тем более в подземелье, где стены укреплены толщей земли... И...он не убежит без меня.
Табитина представила проломленные стены, трупы сарацинов, лежащие друг на друге, кровь течет рекой, а в центре - Марко с огромным мечом, рубящий врага в капусту... Она выбегает на встречу, а он...
Нет. Все это мечты... Пока я здесь, у него связаны руки. А вот если меня здесь не будет..., то... Держитесь, магометяне!
Она пробралась к оконцу, переступая через подушки, споткнулась несколько раз обо что-то. Но ее это не задевало, проходя мимо сознания, главное - мир за окном, забранный в решетку. Табитина чувствовала, что ей душно. Она ухватилась маленькими, но крепкими руками за пыльное железо. Для этого пришлось подпрыгнуть, но она справилась без труда; подтянулась и судорожно глотнула ртом воздух улицы - пыльный и сухой. Закашлялась от обиды и разочарования, слезы выступили на глазах. Но тут же упрямо поджала губы, и, пересилив себя, подпрыгнула вновь. Изо всех своих сил затрясла железные прутья:
Табитина от неожиданности отпустила решетку, упала на ноги, и мгновенно всем телом развернулась в сторону двери. Сердце билось как заячий хвостик, грозя убежать в пятки. Но дверь оказалось закрытой, охранника не было, и первый, нервный, приступ страха отпустил...
Глядя прямо на нее, на подушке сидел оборванец с красной повязкой на голове. Ноги он сложил по-магометянски, а глаза его отсвечивали в темноте, как у кошки.
- Кто ты? - только и смогла сказать Табитина. Она не знала арабского, и поэтому разговор Сейдука с начальником остался для нее секретом. Но даже она поняла, что обычно плененных девушек не сажают в одну камеру с бродягами...
Обычно - нет.
- Кто ты? - переспросила Табитина, задавая себе вопрос - а вдруг незванный гость не понимает по-норманнски? Но нет, не может быть - он же окликнул ее, причем с хорошим произношением...
Бродяга устало закрыл глаза, напоминая в лунном свете статую. Отвечать он , похоже, не собирался.
- Кто ты?! - в третий раз переспросила Табитина, уже почти крича. Появилась непонятная злость на безмолвного бродягу, ничем, конечно, не оправданная - ну не хочет человек разговаривать, так это его дело и ничье больше...
В ответ - молчание. Табитина топнула ногой, вымещая злость на ни в чем не повинном камне. Ее, привыкшую быть в центре мужского внимания, просто бесило такое безразличие. И мучил вопрос - откуда взялся таинственный гость, ведь когда ее втолкнули в камеру, никакого бродяги здесь не было? Или она не заметила его в темноте?
Но подумав, Табитина решила, что для нее же лучше, если "гость" к ней равнодушен. В свои годы она прекрасно понимала, какие чувства вызывает у мужчин, но до сего дня ограждал от приставаний Марко, а до него отец с братом. Сейчас же она была беззащитна...
- Беззащитна?! - от такой мысли Табитина фыркнула, как котенок. Беззащитной она себя не считала, обладая неженской силой и недюжинной ловкостью с оружием. Лошади ее слушались, слуги - тоже, не раз убеждаясь в полном превосходстве хозяйки над собой. Она умела приказывать так, что не исполнить приказ становилось невозможным - отец, воин сурового пограничья, воспитал ее сам, без матери, привив свое умение понимать людей, и поступать по совести. Люди уважали и любили как отца, так и дочь. Сын, к сожаленью, удался не в отца, а в мать, и внешностью и характером - его не жаловали, называя то квашней, то тряпкой, хотя был и росл и красив - волосы русые, глаза карие, косая сажень в плечах, строен и гибок...
Табитина села, прислонившись спиной к стене. Тяжелые волны усталости давили на тело. Она закрыла глаза...
И провалилась в сон.
Разбудило ее тихое пение. Первое, что она увидела, открыв глаза - грязную ногу у своего лица. Противно. И пахнет - увы! - не розами.
Возмущенно фыркнув, Табитина вскочила на ноги, и - замерла. Обладатель пресловутой конечности, вися на руках, как раз вынимал из окна прутья. Те самые, что успешно сопротивлялись ее натиску...
Стараясь не слишком шуметь, незнакомец осторожно тянул прут на себя. Тот сопротивлялся, но в конце концов выскочил из паза и был брошен на пол. Мягкая подушка погасила звук удара. Продолжая что-то неразборчиво напевать, незнакомец, потянулся к следующему из трех оставшихся в окне прутьев, раскачал его и с гулким металлическим хлопком выдернул. Занялся следующими. Последний прут он взвесил в руке, усмехнулся озорно и, уже не заботясь о шуме, швырнул через окошко на улицу. Металлический звон способен был, по мнению Табитины, разбудить мертвого и весь Марракеш в придачу, но... Похоже во всем городе остались только она, да обнаглевший взломщик темниц. Зажмурившись было, Табитина широко распахнула глаза...
Так не приглянувшаяся ей нога уже исчезала в оконном проеме...
Раздался треск разрываемой ткани, шум падения, удара о землю , и через некоторое время до темницы донеслось: Мать! Причем по-норманнски.
Табитина не ошиблась - незнакомец действительно владел этим языком, и владел в совершенстве. Похоже, он знал также еще и несколько других... Некоторым из его оборотов позавидовал бы пьяный сапожник.
Судьба столкнула ее не только с прекрасным лингвистом, но и с весьма умным человеком - уже через минуту она услышала, а высунувшись в окно, и увидела, как незнакомец, не тратя времени даром, направился прочь, по пути деловито подобрал железный прут, и скрылся за углом.
Удивление Табитины было с примесью страха - незнакомец запросто вышел из тюрьмы, легко убрав со своего пути решетку, проигнорировал высоту, на которой расположена темница,не пострадал при падении ( хотя ему могло просто повезти ), а ведь лететь ему было не меньше четырех ростов взрослого мужчины. Но самое главное - это полнейшее его равнодушие к ней и ее красоте! Она не считала себя неотразимой ( доля самокритики и внутреннего кокетства ), но не заметить ее было трудно. Ее замечали все - мужчины восхищались, женщины завидовали. А этот... просто не обратил внимания...
Табитина даже не догадывалась, что двое, вроде бы не обративших на нее внимание, влюбились с первого взгляда. И Мулей Исмаил, ироничный начальник Сейдука, и ее странный знакомо-незнакомец - оба, причем еще не понимая этого, попали в древнейшие на земле сети - те, что расставляет женщина...
* * *
Позади погоня, впереди река.
Плавать Мансур умел, но не любил. Воин пустыни ценит воду, но утонуть... Более жуткой смерти представить себе он не мог. А плыть ночью, когда вода - темный, холодный монстр, завораживающе обхватывающий в мягкие лапы и тянущий внутрь, в черноту, в мокрую глубину бездонной глотки... Бр-р -р!
Это была ошибка, каких Мансур не совершал очень давно. Крики, вопли умирающих, конское ржание -- все это не осталось незамеченным. Нападение в ночи, у самой Сечи... Да, это была ошибка. Но не это главное - Мансур совершил еще одну, теперь уже стратегическую ошибку - неправильно выбрал цель, не ощутив движения Сечи. А Сечь этой ночью двигалась - к ней подходили все новые отряды и шайки, ехали по одному и группами. Шли все те, кого принято называть - запорожцы. Собирались коши - степенно, не торопясь. Но один кош - Стародубский - был уже собран в полном составе, до единого человека. Кошевым атаманом в нем был человек, о котором говорили - он может быть и львом, и лисицей - Кончак. И все это сильно попахивало дымом...
Но Мансур ничего не знал.
Одна из ватаг расположилась на ночлег невдалеке от засады Мансура; опытные воины соблюдали осторожность даже в родной степи - огонь не разводили, жевали сухое мясо, выставили дозорных. На крики сначала внимания не обратили - мало ли кто в степи кричит, поссорились казаки и бьют друг другу морду. Влезешь - так же дружно накостыляют тебе; свои собаки дерутся - чужая не встревает... Но когда прямо на них выскочил раненый конь, забеспокоились всерьез - как бы пьян не был казак, а коня калечить ни за что не станет...
Затем Мансуру пришлось туго.
Ватага была большая - человек двадцать с лишним, так что никаких шансов в открытом бою у него не оставалось. Тем более - с висящей, словно плеть, рукой...
Гнали его как волка, по следам крови. Дыхание хриплое, с надрывом, рука занемела, холодея... Мансур едва держался в седле, порою теряя сознание; большая потеря крови, опять пошла сильно. Из-за бешеной скачки рана разболелась и повязка уже не помогала, намокнув и отяжелев. Мясо на плече разорвано, но если выживу, - подумал Мансур. - заживет как на собаке, будет лучше нового. Если выживу... Ха!
... Рана, боль, погоня, а теперь еще и река... О, Аллах, не дай мне такой страшной смерти! Чем я ее заслужил? Лучше быть разорванным на сотню кусков бешеным шакалом, чем захлебнуться! Бр-р-р! До чего холодная вода... Прошай, верный конь, ты спас мне жизнь, только не пей - тебе сейчас нельзя...
Холод пробил раненую руку, принося и боль и облегчение. Плыть, гребя одной рукой и закутанным в бурнус - очень трудно. А теряя при этом кровь - еще труднее. Хорошо, хоть холодная вода свела потерю до минимума - кровь почти остановилась...
Мансур обладал потрясающей волей к жизни. И просто кошачьей живучестью...
Казаки, увидев полуживого коня, неровные следы, ведущие к воде, а под конец широкий извилистый след, словно в воду сползал огромный червь, посчитали Мансура мертвым.
Он действительно был почти мертв...
Почти...
* * *
О, мой бог, помоги мне!
Табитина судорожно цеплялась за камни побелевшими пальцами, чувствуя поселившуюся в них боль. Идея спуститься из окна на высоте в четыре человеческих роста была, по мнению Табитины, вполне выполнимой, но отсутствие опыта скалолаза сыграло свою роль - пальцы ужасно болели и едва сгибались, а до земли было еще далеко.
Пальцы соскользнули в очередной раз. Табитина вцепилась что было силы и еще раз сумела не сорваться, но долго так продолжаться не могло... Рано или поздно она сорвется, и кто знает, чем окончиться этот полет? Никто. Ее мать, выбегая на крыльцо, споткнулась и - все, дети остались сиротами...
Проникший в душу страх заставлял вздрагивать все ее тело.
Табитина, собралась с духом, загнала страх поглубже - с глаз долой, из сердца вон - и переступила ниже еще на один камень. Вогнала носок сапога в щель, забитую рассохшейся глиной, еще раз поблагодарив небо за то, что в мужской одежде - попробовала бы она полазить по стенам в своем обычном наряде - давно лежала бы под стеной со свернутой шеей...
Перевела дух.
И сорвалась.
Занемевшие пальцы отказались повиноваться, руки соскользнули. Беспомощно раскинувшись, она падала, увидев на краткий миг бездонное, звездное небо - колодец ледяной глубины. На краткий миг ощутила чувство полета, когда замирает сердце и душа щемит...
И тут ее подхватили чьи-то сильные теплые руки...
Полет закончился пробуждением.
Табитина поняла, что ее несут куда-то, но ей было все равно, она прижималась к широкой груди своего спасителя, чувствуя сквозь одежду его напрягшиеся мышцы; ей стало хорошо и спокойно, как в детстве на руках у отца. Так она и покачивалась в такт шагам в сладкой полудреме...
Ее поставили на ноги и тихий голос произнес:
- Все. Теперь тебе придется идти самой... Мы пойдем по крышам.
И еще не проснувшись до конца, Табитина так же тихо ответила:
- Хорошо, Марко...
* * *
Начальник тюрьмы Мулей Исмаил лежал на крыше своего роскошного дома на шелковых подушках, лениво жуя виноград, и вот уже полчаса пытался убедить себя в том, что его нисколько, ну просто ни капли не заинтересовала франкская пленница.
- Конечно, она красива... Даже необычайно красива, но красивых хватает и у меня в гареме..., а Фарида по красоте ее намного превосходит. Мужская одежда женщине вообще не к лицу, хотя вынужден признать, что в этом есть некоторая прелесть...
Мулей закинул в рот очередную виноградину.
- А эти ее рыжие волосы?! Все правоверные знают, что такие волосы приносят беду и несчастье... А может стать христианином?
Такой поворот собственных мыслей слегка встревожил Мулея. На ум неожиданно пришли слышанные когда-то, мельком, стихи:
Когда в мое сердце вошла любовь,
От прошлых страстей не осталось примет.
Норманнку-язычницу я полюбил,
Ее красота - лучезарный рассвет...
Мулей вскочил на ноги, забыв про виноград.
- Почему она? Ведь есть намного красивее и при этом мусульманки. Есть покорные, а у этой характер, есть черноволосые, блондинки, златовласки, а эта с волосами рыжими, беду предвещающими... Почему она?!
Мулей схватился руками за голову. С немой болью, исказившей лицо, посмотрел в черное небо, на яркую голубую звезду, мерцающую в безвременье. Внезапно вспомнил, дернулся, стискивая кулаки. И, забывшись, произнес вслух:
- Имя! Я не знаю ее имени! И... и проклятый бродяга - она же с ним, одна! Что я наделал!
Он резко метнулся к краю крыши, спрыгнул вниз, во дворик. Через мгновение Мулей мчался на черном жеребце в ночь, к тюрьме.
Ярко горели звезды - наступал час демонов...
Но чудо живет в чужедальнем краю,
Куда не найдешь, не отыщешь след.
Как юная роза, она хороша,
В жемчужные росы цветок разодет.
Она мне дороже и сладостней всех,
Вдали от любимой мне жизни нет.
С другими сравнить ее - значит солгать,
А ложь непривычна мне с малых лет...
* * *
- Марко? - незнакомый голос был полон удивления и, как показалось не менее удивленной Табитине, боли. Она резко повернулась. Перед ней стоял давешний оборванец, но только теперь Табитина смогла его как следует рассмотреть. Небольшого, чуть пониже Табитины, роста. Стройный, прекрасно сложенный, но без особо выделяющейся мускулатуры. Лицо его, удивительно юное, безбородое, казалось прекрасным , но не из-за красоты, нет, оно было скорее некрасивым. Но выразительные, отсвечивающие как у кошки , глаза и печаль, проглядывающая изнутри, освещали его, делая завораживающим...
Выражение равнодушия, превращавшее лицо в маску, а человека в лед, исчезло. Черные волосы, густые и лохматые, удерживала красная повязка. Лунный свет играл на них, ломаясь острыми гранями и рассыпаясь подобно тысячам звезд на черном бархате ночного неба...
- Марко? - повторил незнакомец, и Табитине снова почудилась в его голосе боль. - Нет здесь никакого Марко. Только я, ловец прыгающих из окон девиц-норманнок.
В его голосе была уже явная ирония. Табитина вспыхнула, но любопытство пересилило раздражение.
- Так ты норманн?
- Нет.
- Но говоришь по-норманнски?
Незнакомец подарил ей такой иронично-насмешливый взгляд, что Табитина почувствовала себя глупо.
- Ладно, пошли... А то вдруг у стражи возникнет нездоровый интерес - что там делают в одной камере бродяга и рыжеволосая красавица? А?
Табитина вспыхнула, поджала губы и надменно растягивая слова , начала:
- Если ты воображаешь, что...
Глухой стук копыт не дал ей закончить. Ее резко сдернули на землю, вжали в сухую песчаную пыль, крику преградила путь сильная рука, грубо зажав рот. Рядом мерно дышал пылью незнакомец, чья рука показалась Табитине не намного чище , чем мостовая под ними. Но держал он ее крепко, так что ни о каком сопротивлении не могло идти и речи.
Вылетев из-за угла , мимо них промчался всадник на черном, как ночь, жеребце. Клубы темной пыли вздымались под копытами. Мелькнул и исчез, топот пробарабанил и затих вдали.
Наконец незнакомец отпустил ее, чихнул раз, другой, так что на глаза навернулись слезы, осмотрелся и ткнул рукой - туда. Табитина, тоже чихая как заведенная, беспрекословно полезла на указанное дерево.
Взобралась и огляделась вокруг. Бесконечное поле плоских крыш, уходящее вдалеке в полную темноту, расстилалось перед ней.
Позади вскарабкался на крышу незнакомец, втянул объемистый мешок.
- Что там?
- Вещи. - неопределенно хмыкнул он, и тут Табитина заметила, что железный прут куда - то исчез...
Теперь понятно - куда.
Еще и грабитель...
- Нам в ту сторону. - незнакомец показал рукой и пошел впереди, - Придется по крышам...
- Зачем - туда? - Табитина наконец-то поняла, что не знает, куда ведет ее таинственный незнакомец, почему и главное - зачем ему вообще все это нужно?
- Зачем? - незнакомец уловил ее сомнения и усмехнувшись уже по-доброму, без иронии, сказал:
- Не бойся, норманнка, я ничего тебе не сделаю... Ты знаешь, что такое Застава?
Табитина утвердительно кивнула - еще бы не знать!
- Так вот. - продолжал незнакомец, - Я приведу тебя в Заставу, сдам на руки вашим - их там пруд пруди, верно? -- получу награду, причем заслуженную... И... прощай и забудь меня...
Все казалось достаточно правдоподобным. Табитина спросила:
- А мои отец, брат, жених? Вытащи их из тюрьмы, и ты получишь намного больше... Да, намного больше, чем за меня одну.
- Хм-м-м. Извини, но я не бог - чудесами не занимаюсь. Вытащить твоих родственничков из подземелья еще можно, но на все это нужно время, а нас хватятся утром, если не раньше... Начнут искать. Нет, ничего не получиться.
- Мы спрячемся где-нибудь, переждем...
- Не будь наивной - с тобой не спрячешься. Искать ведь будут тебя, вряд ли меня - зачем я им нужен, бродяга и оборванец. А вот ты...
Незнакомец насмешливо покачал головой. Сказал уже серьезно:
- Пошли - время не ждет...
- Стой!
Он повернулся к ней, и Табитине стало страшно. Он почти шипел:
- Я доведу тебя до Заставы - хочешь ты этого или нет.
Бешенство сверкнуло желтым огнем в его глазах...
Табитина хотела возразить, сказать, что без родных и без Марко никуда не пойдет, но незнакомец жестко взял ее за руку и повернул в сторону восхода солнца.
- Вперед!
Полная луна освещала улицы Марракеша, кривляясь в сотнях зеркал. И зеркалами теми были души.
Они пошли...
Бешено и жестко горели звезды. Начинался час демонов. Время Темной Силы...
* * *
- Погоня, за нами погоня...
Незнакомец, похоже, сказал это самому себе. Табитина, измотанная бесконечным бегом и еще более многочисленными перескоками с крыши на крышу, только устало мотнула головой, продолжая бежать.
Их действительно настигали. Разъяренный Мулей с десятком всадников. Узнав о побеге, едва не зашиб перепуганного Сейдука. Теперь весь Марракеш был разбужен его людьми. Мулей разослал их ко всем воротам , к стенам , хотя хорошо понимал - пойти беглецы могли вероятнее всего на восток - там Застава и Сечь, где их встретят с распростертыми объятиями. Ни один человек в здравом уме и твердой памяти не двинет на Запад. Фанатизм западных властителей хорошо известен - Мулей был там всего один раз , но его до сих пор мутило.
... Ямы, забитые людьми, крики, стоны, кипящая смола ... Жирный черный дым. И клекот. Неумолчный птичий клекот. Днем и ночью. Ночью и днем. Желто - коричневая глинистая грязь. Солдаты, мочащиеся на головы несчастных...
Ни один неверный живым оттуда не выбрался, а приводили много, очень много - целые караваны пленных христиан, казаков, еретиков, осужденных непонятно за что, ордынцев... Людей.
Все остались там - живые и мертвые...
Значит - на восток.
Мулей сам не понимал, что делает. Поднял на ноги всю стражу, весь город -- и все из-за какой-то невольницы...
" Все именитые задницы Марракеша будут очень недовольны, а некоторые - просто в бешенстве. Плевать! Пойдут все к дэву - надоели... Пошлют на рубежи - хорошо; сдеру несколько казачьих или ордынских шкур - вытирать ноги чем-то надо. А ее достану! Голой, закованной в цепи -- золотые цепи!-- посажу в своем саду, и буду стрелять из лука серебряными стрелами - получай! А лучше... одену в красный шелк - нет, лучше зеленый, он больше идет к рыжим волосам, и заставлю танцевать, ломая гордость, а после - как поникнет - поцелую в алые губы, по-детски припухлые... Дэв побери! За что мне это?! "
Грезы наяву. Исмаил тряхнул головой, бешенство подкатило к горлу, забурлила кровь. Жеребец взвился от боли в жестоко стиснутых боках, и рванул по улице, дико ржа и роняя пену. А Мулей все колотил его бока пятками и все сильнее сжимал саблю, мечтавшую о крови.
Он не заметил двоих, залегших на крыше...
Но и его свита их тоже не заметила.
* * *
Полумертвого Мансура обнаружил ордынец с туго стянутыми в хвост на затылке волосами. Найдя на нем вместо золота и оружия простой металлический талисман - фигурка кота со вздыбленным хвостом, задумчиво почесал выбритый подбородок ( тоже старая ордынская традиция - здесь брили бороды и усы, но волосы не стригли, связывая их в длинный хвост или делая несколько разноразмерных косичек, свободно свисающих с затылка и висков).
Знак Хромца знали все. Дорогого гостя отнесли в шатер, старухи занялись врачеванием, залепляя раны лечебной смесью навоза, глины, различных трав и человеческой слюны.
Тенвагар рода Белой Кобылицы послал гонца в Заганхар - кочующую ставку Хромца и его приближенных. На следующее утро гонца приведут к Генералу - женщине, начальнице личной охраны. Странное поведение сечевиков встревожит ее, но Хромца в это время в ставке не окажется, и решать придется военному совету Орды. Совет будет долго совещаться, но так ничего и не решит, и поэтому отложит окончательное решение до возвращения кайяра. До него останется всего три дня...
Всё это будет завтра.
Но пока еще только ночь, и гонец скачет по стрекочущей степи, ориентируясь по " Железному гвоздю ", и длинный хвост угольно-черных волос развевается у него за плечами...
* * *
Уснувшие было подозрения Табитины вспыхнули с новой силой. Незнакомец, стянув волосы на затылке пучком, перевязал их красной лентой, ранее опоясывавшей голову. Удобно, волосы не мешают в бою...
Они лежали на плоской крыше какого-то дома. Отдых был необходим, по крайней мере Табитине, к тому времени еле волочившей усталые, избитые ноги. Незнакомец, с виду совсем юноша, казался двужильным. Последние полчаса он просто нес Табитину на руках, изредка позволяя ковылять самой. По виду он нисколько не устал. А когда Табитина улеглась, хватая ртом воздух, занялся собой. Оторвал длинные рукава и полы своего полосатого халата, сделав из него вполне приличную безрукавку неопределимого цвета ( правда, тоже полосатую ).
По мнению Табитины он стал походить уже не на бродягу, а на наемника - степняка. Уверенные движения, удобная одежда, кошачьи повадки - с крыши он выглядывал, как заправский кот, выслеживающий мышь. Когда же он связал волосы в хвост, у нее не осталось никаких сомнений - незнакомец был ордынцем.
Табитина ничем не выдала своего страха, хотя почувствовала себя маленькой девочкой в темном лесу. Предательство! - она содрогнулась. На нее уставились светящиеся желто-зеленым светом глаза; чертовски наблюдателен! -- но через некоторое время ее уже не терзал пронизывающий взгляд - по улице проскакали несколько всадников и, бряцая оружием, скрылись за углом.
- Я отдохну, посторожи немного. - сказал незнакомец.
- Хорошо. - голос Табитины был абсолютно спокоен и даже слегка заспан. Незнакомец молча взглянул на нее, лег на спину и закрыл глаза. Дыхание его стало ровным.
Табитина выждала немного, затем осторожно приподнялась и, стараясь не дышать и двигаться легче дуновения летнего ветерка, придвинулась к краю крыши.
Довольно высоко. Ничего, если она спустилась из тюремной башни, то тут-то делов - раз плюнуть. Придется пойти на риск, решила она, -- оставаться с ордынцем? -- нет, лучше в темнице у мусульман - есть шанс, что тебя выкупят. Дома про ордынцев рассказывали, что пленных они либо продают на Запад ( а что там делают с христианами - о, боже! ), либо приносят в жертву кровавым языческим богам. Людям вспарывают грудь, вынимают сердце и сжигают на алтаре тело. Еще живое сердце едят, славя ужасных богов, что " пришли из заката и остаться решили, на пьяной от крови земле " -- как поют в песнях о временах " Исхода " скальды. Боги ордынцев - те, кого остальной мир зовет -- " Старые ".
Ужас придал ей храбрости - Табитина прыгнула...
Ошеломленная приземлением и чувствуя, как гудят усталые, сбитые, а теперь еще и отбитые ноги, все-таки нашла в себе силы побежать. Она бежала по безлюдным улицам, шарахаясь от звуков и теней, принимая одиноко стоящие деревья за людей, и не позволяя себе оглянуться или испугаться.