Коридор, где без труда поместился бы легкий четырехкрылый крейсер, заполнял жирный, лохматый, сизый дым.
-- Группа шесть, -- прохрипел голос майора над ухом. -- Пошли, пошли, пошли, -- чуть тише скомандовал он, и черные фигуры ринулись в темно-серую гущу.
Над плечом тотчас просвистел огненно-алый шарик размером с грецкий орех. Щеку обдало жаром, слева с треском брызнули фонтаном осколки мрамора, и я упал. Рядом, ругнувшись, бухнулся Серега Фомичев. Покрытое сажей лицо; опаленные черные волосы выбиваются из-под шлема; небритый, плоский, как у героев из комиксов, подбородок тычется в собранный на шее эллипс дыхательной маски.
-- Жарковато, да? -- как-то зловеще улыбнулся он, обнажив модные в конце двадцать первого века титановые зубы. Впрочем, чего еще следовало ждать от такого сорвиголовы. -- Щас завеса исчезнет, и они нам задницы-то подпалят, -- захихикал он.
И мы начали медленно ползти по лиловому, когда-то ровному полу, то и дело натыкаясь на сожженные до костей, едва ли не наполовину разорванные, источающие нестерпимую вонь тела эльфов, как многие их называли. Хотя, кроме остроконечных ушей и любви к стрельбе из лука, от эльфов в звалах было столько же, сколько в Сереге хороших манер и здравого ума.
Но, так или иначе, по ту сторону дымной завесы был враг. Враг, загнанный в угол; враг, обреченной на гибель цивилизации; враг, которому нечего было терять...
***
Не спать.
Мысль проскрипела вяло, едва заметно тронув поврежденный недосыпом рассудок. Однако ее хватило, чтобы разлепить свинцовые веки. Они раскрылись неохотно, но все же раскрылись, и перед глазами вновь вспыхнули очертания комнаты.
Очертания. Пожалуй, это самое подходящее слово. На месте прежних, знакомых и дорогих сердцу вещей ныне лишь мерцали и плыли радужные пятна на белом фоне стен. Словно художник набросал несколько штрихов на холсте, но еще не решил, что же все-таки будет рисовать. Прямо овердроизм какой-то.
Не спать, вновь подумал я и почувствовал, как по ляжкам заструилась моча.
В первый раз было жутко. Жутко и стыдно лежать в собственных испражнениях тридцатипятилетнему мужчине. Но сейчас я был даже рад этому. Именно потому, что я еще мог "ощутить!". Мог почувствовать жизнь и щекотание пусть и бегущих к ступням желтых ручейков. А может, уже и не желтых, а с примесью крови или черт его знает каких еще выделений. Вонь, наверное, в квартире стоит невероятная. Почище, чем при штурме Уина.
Теперь моча так быстро не впитывается в обтягивающую сиденье дивана ткань, которая пропитана ей настолько, что лужицы исчезнут лишь к утру. Кое-что испарится, кое-что все-таки просочится сквозь погрубевшую, покрытую соленой коркой материю. Но это неважно, главное -- не отключаться. Главное - не...
***
-- Огонь! -- надрывая из последних сил голосовые связки, рявкнул майор.
Штурмовые винтовки мы с Серегой вскинули почти одновременно, и тающий дым озарили сотни солнечных вспышек. С гулом пронеслась ракета, оставив позади себя зеленоватый, закрученный в несколько колец след. Грохнуло -- аж в ушах зазвенело. Впереди явно рухнул потолок. И снова послышалось майоровское "Вперед!".
Стиснув зубы, я вырвался из дыма и вышиб ближайшую дверь. В коридоре дико взвыли, снова ухнула ракета, а вокруг все заходило ходуном. Рискуя потерять равновесие, я буквально испепелил просторную комнату. Правда, испепелять тут особо было нечего -- наши бомбы издырявили дворец Тейта Храброго донельзя.
В розовом шкафу (он стоял у стены, наверное, поэтому остался целехонек) что-то шаркнуло. Створки вертикально разъехались и...
-- А, подстрелил гаденыша! -- услышал я за спиной знакомый голос.
Серега слегка оттолкнул меня и, не сводя ухмылки с лица, согнулся в три погибели над звалским детенышем.
-- Ты что? Он же еще ребенок, -- робко возразил я, глядя, как Серега армейским ножом аккуратненько отрезает коричневатое ушко.
-- Наших-то они не шибко щадили...
***
На сей раз глаза открылись быстрее, почти как у здорового человека. Сознание снова обрело ясность, а забвение отступило.
-- Именно девятого сентября две тысячи восемьдесят третьего года ... -- продолжал монотонно бубнить ведущий новостей, а разум крепко хватался за эту фразу.
Для меня она была глотком свежего воздуха, кружкой горячего кофе, холодным душем. Все-таки телевидение иногда приносит пользу. Не услышь я столь знаменательную дату -- и, возможно, веки не раскрылись бы никогда.
Ну-ка, что это за уныние, капитан Врочек! Так легко ты не сдашься! Ты ведь все сделал правильно: деактивировал домобот, и некому боле вызвать спасателей, чье появление означало бы неминуемую позорную казнь за употребление звалской дури; запрограммировал телевизор включаться ненадолго каждые пятнадцать минут; повысил яркость света как внешнего раздражителя; дал задачу роботу всякий час обливать хозяина ледяной водой. И вот теперь от тебя практически ничего не зависит.
Остается только бороться со сном и уповать на Серегу. С Марса (там, надеюсь, по-прежнему можно достать Иллэйн) до Земли лететь шесть дней, значит, шанс, пусть микроскопический, у меня есть, и нужно сосредоточиться на том, чтобы не задремать. Каждая клетка моего тела должна проникнуться этой мыслью. Каждая клетка должна драться за мою жизнь.
Что там говорил врач? Думать. Только так можно сопротивляться Мечте. Нужно думать. О чем угодно, лишь бы мозг хоть немного работал...
Итак, я все еще жив. И ничего, что голос из телевизора звучит, будто из глубокой ямы, а я почти ослеп. Главное -- я могу мыслить, но... Я не сплю и не бодрствую вот уже... А сколько дней? Семь? Нет, так долго без Мечты наркоман не выдерживает. Выходит, меньше. Мысли путаются... Кошмары появляются обычно на третий день. Вчера они уже были, поэтому четвертый или пятый. Тело начинает отказывать на четвертый. Тогда, пять. Значит, именно столько дней назад накрыли последнюю точку, где можно было достать звалскую дурь. По крайней мере, со сроками определились.
Теперь нужно найти какую-нибудь тему, ухватиться за что-нибудь, за что угодно. А что если... Как там было записано в дневнике? Девятое сентября две тысячи восемьдесят третьего года - самый счастливый день для людей и один из худших для меня. День, когда звалы капитулировали, и день, когда я впервые попробовал Мечту...
***
Пульсары и плазмометы фыркали без передышки, окрашивая ночное небо в едко-желтые и ярко-красные цвета. На дворцовой площади стали складывать эльфийские трупы, и вскоре из окровавленных, изуродованных, как правило, безухих тел выросли горы раза в два выше человеческого роста. Пленных практически не было. Кто-то притащил дискофон старой модели и врубил его на полную катушку. Затем трупы облили топливом, подожгли и под громкое "Hey, hey, hey!" Дэвида Брауна заплясали вокруг погребальных костров, не обращая внимания на невероятный смрад, от которого нормального человека наверняка вывернуло бы наизнанку.
Штурмовики веселились.
Повсюду витал запах победы.
Десятилетняя война наконец-то закончилась.
Взглянув на темно-голубой флаг, водруженный на крыше дворца, а вернее на его остатках, я протопал по языку трапа и шагнул в отверстую пасть крейсера, надеясь побыть в тишине. И тут же наткнулся на Вильяма. Он сидел чуть поодаль от выхода. В свете лампы рыжие волосы молодого штурмовика казались золотыми. Правую ногу, от пятки до колена, сковывала громоздкая накладка, наполненная нанотехами. Видать, сильно зацепило. Ну, ничего, к утру от раны не останется и следа.
Я сел рядом с Вильямом, и он молча сунул мне серебристую флягу. Я хлебнул. Горло приятно обожгло. Я снова хлебнул и почувствовал, как меня слегка замутило. Мой молчаливый сосед достал сигарету и закурил.
-- Отличный виски.
-- Пфу, для особого случая берег, --ответил Вильям, выпуская струю дыма. -- А, во...
Перекатив сигарету из одного уголка рта в другой, он вытащил из кармана цилиндрический пузырек, на чьем донышке, растопырив шесть стальных лапок, лежал Мозгоклюй -- лиловый жучок, похожий на скарабея.
Я улыбнулся. Серега как-то брал с меня клятву, что, если подобная хреновина попадет к нему в мозг, я должен буду немедля пристрелить его. Я все отшучивался, дескать, в твоей башке он сдохнет и так.
-- Сам достал, -- гордо заявил Вильям, кивая на ногу. -- На память оставлю.
Он стал прятать трофей в нагрудный карман, но крохотный пузырек отчего-то туда никак не нырял.
-- Тьфу, черт! -- Ладонь Вильяма выудила из кармана плитку, обернутую черной бумагой. Он заметил мое любопытство.
-- Иллэйн?
-- Да, друг мой, это Мечта. -- Глаза у него заблестели. -- Что никогда не видел?
Я покачал головой и добавил:
-- Только слышал. А это правда?
Вильям кивнул.
-- Кладешь под язык перед сном, думаешь о самом сокровенном и... добро пожаловать в Рай.
-- А виртуальная реальность? -- возразил я.
Вильям хмыкнул:
-- По сравнению с этим ВР -- баловство для детишек, -- глубоко затянувшись, сказал он. -- Ни вкуса, ни запаха. К тому же ни одна программа не в силах смоделировать до последней хромосомы твоих друзей или врагов.
Вильям чуть сдвинул обертку и отщелкнул крошечную ячейку. Внутри нее, в мутноватой коричневатой жидкости, плавала золотистая "жемчужина", истыканная, точно ежик, серебристыми иглами.
-- На! -- Он положил Иллэйн мне на ладонь. -- Сам попробуй. После первого раза привыкания нет.
Я поднялся, похлопал Вильяма по плечу и побрел вдоль хорошо освещенного коридора.Меня нисколько не волновало пагубное действие наркотика, его цена, привыкание. Я лишь хотел вернуться в то время, когда близкие и родные были живы, а о подлом звалском нападении на Марсианские колонии никто и не подозревал...
***
Вначале был всплеск, а после пришло осознание того, что меня с ног до головы окатили студеной водой. Тело вроде бы дернулось, как если бы в него ткнули элетрошокером.
Что ж, я снова выиграл поединок со сном. Но, как говаривали наши предки, выиграл только сражение, а не войну.
Однако вовремя. Так надолго я прежде не отрубался. Наверное, еще две-три минуты -- и все: забвение. Но без дури засыпать нельзя. Это даже хуже, чем оказаться в коме, из которой, пусть и через пять-десять лет, есть надежда выйти, а вот забвение -- навсегда. Больницы переполнены такими людьми. Людьми, превратившимися в эдакие растения. Но я не хочу стать растением! И убивать себя я не буду.
Неужели -- черт возьми! -- опущусь до подобного? Последую совету собственных кошмаров. Как они там говорили: "Здесь так спокойно, Алекс".
Вон, по-прежнему наблюдают за мной. Но они лишь в моей голове. Плод, порожденный больным сознанием. Если это понимать, то можно привыкнуть и к ним. Человек, как известно, привыкает ко всему -- на редкость живучая тварь.
Хотя, когда они впервые явились, было страшнее, чем при взятии Уина. Таков Иллэйн. Он превращает сон в Эдем, а реальность -- в Ад. Худшие из твоих страхов обретают плоть.
Мои кошмары иногда ходят, но чаще просто стоят, как сейчас, неподалеку. И смотрят. Их всегда двое: высокая длинноволосая женщина в белом платье -- моя жена; и безухий эльфийский ребенок. Он держит Маргарет за руку. У жены на щеках и руках огромными багровыми пузырями ожогов вздымается кожа, кое-где она прожжена до костей, при этом одежда почему-то не тронута. Эльфенок же норовит закрыть рану на животе, хотя его маленькая ладошка постоянно тонет в голубоватых кишках.
Что смотрите? Я жив. Понятно? Я не растение... Да, не растение...
Я напряг глаза, силясь разглядеть только что появившуюся в дальнем углу зала тень. Она черной размывчатой фигурой вырастала из пола и неспешно приближалась. Тень не была очередным кошмаром, тогда...
Дыхание внезапно перехватило, будто из комнаты разом исчез весь воздух, а потом я провалился в беззвучную тьму. Нет, не страшную, скорее равнодушную ко всему. Но она мне нравилась. Боль ушла, спать совсем не хотелось, и я ощущал небывалую легкость, словно не просто пребывал во мраке, а парил, летел в нем, как лист, подхваченный ветром.
Когда тьма резко исчезла, все стало на свои места. Предметы обрели привычные формы и краски, а в шаге от меня стояла она. Закутанная в черный балахон, отнюдь не рваный, каким обычно его любят изображать художники; без косы, однако из-за плеча торчала черная рукоять меча; руки ее были затянуты в черные перчатки; на запястье сверкали серебром часы; лица мне так и не удалось разглядеть из-за капюшона.
Она, видимо, понимала, что я не боюсь ее и не собираюсь бежать. Человеку, прошедшему мясорубки бесконечных штурмов, -- тому, кто совсем недавно ходил под себя и не спал почти неделю, смерть была верной подругой.
-- Я вам так благодарна, -- вдруг сказала она, хотя холодный голос явно принадлежал "ему", а не "ей".
-- За что? -- удивился я.
-- Благодаря вам, воинам, я видела другой мир. Мир розовых облаков, лилового песка и красного солнца. -- Она немного помолчала. -- Представляете, там тоже есть Смерть. У звалов тоже есть жнецы, -- с каким-то детским восторгом произнесла она. -- Правда, им дозволено ходить с непокрытой головой, и одежды их гораздо удобнее.
-- Ты есть везде, -- подметил я.
Смерть ничего не сказала, и я понял -- пора.
-- Но куда ты поведешь меня? -- спросил я, становясь рядом с ней.