Я смотрю прямо в тебя. Поднимаюсь и целую в губы. Запах сигарет и алкоголя доводит меня до кипения. Я затягиваюсь сигаретой, опускаю голову, упершись лбом в твою волосатую грудь, и выпускаю дым вниз. Туда, где расстегнутые джинсы. Они не до конца расстегнуты, и я не вижу, что под ними. Расстегиваю до конца. Мне нравится то, что я вижу.
Иду и курю, одну за другой, - мой приятель-америкашка Тим назвал бы это chainsmoking, но он умер месяц назад от передозировки чего-то страшного. Я боюсь наркотиков и боялась его, когда он был под впечатлением. Меня он называл sleepwalker, потому что я иду и не вижу перед собой ничего.
Ее глаза покрылись стеклянной коркой, тонким скрипучим льдом ненависти, наполнились внезапно нахлынувшим потоком боли. Они стреляли на поражение сквозь поднятое стекло и густой сыроватый воздух. Она смотрела так, будто вот-вот убьет меня, и ей не помешает даже этот светофор, который с минуты на минуту станет зеленым. А я застыла, как под гипнозом, и не могла оторвать взгляда.
Он был сквозняком, влетал и вылетал, оставляя после себя опустошающее ощущение временности. И все бы ничего, пока я не узнала, что Катя - его ребёнок...
Она просто очень клёвый ребёнок. От неё пахнет чем-то сладким, белым шоколадом или карамельками, которыми она вечно кормит всех на работе. Я так её и прозвал когда-то - Шоколадка, прикалываясь с её светлой кожи. Зовут её Ингрид (у неё мать русская, а отец швед), но я никогда не называю её по имени. Я его просто выговорить не могу.