Аннотация: Воспоминания лысьвенского рабочего Жданова Георгия Михайловича о своём детстве на Урале в конце XIX века. К сожалению, текст не полный
Жданов. Лысьва.
МОИ ВОСПОМИНАНИЯ
Для Уральского Научно-Исследовательского Института Деткомдвижения
Положение детей пролетариата на Урале до Октябрьской революции 1917 года.
Первое - Моё детство, родился я в семье батрака-рабочего в 1876 году в деревне Россольне, река Чусовая Кусье-Александровской волости (быв. Пермской губернии и уезда).
По рассказам моего отца, его отец ещё в бывш. крепостное право быт выслан в эту деревню Россольню на поселение. В последствии у моего отца всей семьи было 11 человек. Его мать 75 лет, нас ребят 8 человек. Я был первым сыном, за мной сестра Афонасья и т.д.
Отец мой с моей матерью работали на рудниках Тихоновском, Сергеевском. От подрядчика-эксплоататора Никитина С.Н. зарабатывали за 12 часовую работу в день по 30 копеек, 35-40 коп. Отец копал в шахтах руду. Мать работала на верху шахты на вороту, доставала бадьёй эту руду из шахты при 35 градусов мороза, особенно зимами и так каждый день.
Летами отец мой всё время с моей матерью работали на сплаве руды и леса по реке Чусовой от этих разных подрядчиков.
Я помню хорошо, когда мне было около 7-8 лет, как я лично зимой светил в светильне лучину. Всем нам давались работы по специальности. Наша бабушка - мать моего отца Надежда Ильинишна, заставляла меня щепать лучину из поленьев берёзовых дров, сестра моя Афонасья связывала эту лучину в пучки, бабушка эти пучки сушила в печке или на печке.
Я также помню, моя бабушка к вечеру приготовляла лутошки, таяла их за печкой, чтобы они могли к вечеру растаять, легче с них будет снимать лыко.
Также помню, как моя бабушка приготовляла для зимы чай из [112] звиробоя травы, распаривала её в глиняном зелёном чайнике в печке, чтобы он был готовым, и готовила редьку и капусту, картошку для дома.
И вот я помню. Когда мой отец и мать вечерами приходили с рудника после своей тяжёлой работы, ели редьку, капусту и картошку и пили чай из звиробоя травы, и после ужина брались снова за работу. Я лично светил в светильне (на колодке вколоченной) лучину, угли от лучины тушил в поставленном корыте с водой.
Отец мой снимал с расстаянных латушек лыко и плёл лапти, бабушка пряла подрядчику на пряснице шерсть, а мать моя вязала чулки или носки тоже этому подрядчику Никитину и другим. И так почти каждый вечер. Иногда вечеровали до 12 часов ночи и до часу (часов в деревне у нас не было, работали от зари до зари, днём по солнышку). Чтобы экономить лучину, бывало так - когда светила луна (месяц), при свете луны плели лапти, мать и бабушка пряли шерсть и вязали чулки и т.д. И я лично научился плести лапти. И так продолжалась наша деревенская жизнь и дальше.
Бывало так, мы с отцом наплетём пар 30-40, мать моя снесёт их в Кусье за 12 вёрст, продаст их по 3-4 копейки пару, купит на эти деньги муки, хлеба и приносила эту муку на себе в деревню Россольную полтора-два пуда, так как в этой деревне хлеб не сеяли, и школы в этой деревне тоже не было.
Если летом отец и мать мои уходили на работу, нас воспитывала чёрная грязная улица. Мы все ребята деревенских жителей, я помню, трудились на реке Россольне - прудки делали, плотики и пропускали ручейки. По этим ручейкам пускали специально сделанные дощечки с поставленным столбиком, к которому прикрепляла тряпку - флажки. Играли в бабки, также играли в мячик, сшитый из тряпок (резиновых мячей не было).
Зимой мы ловили лесных птичек под названием "клесты". Специально [113] делали из снега горки, в которых замораживали петельки из конских силышков, делали на этих горках прикорм. В эти петельки много очень попадало птичек "клестов". Я помню, как моя бабушка из этих петелек вынимала клестов, выдёргивала из этих петелек. Вынимала клестов и выдёргивала из них крылышки - самое большое перо и этим перышком колола горлышко. И они кончали, эти птички, свою жизнь. Иногда их было жалко убивать, но они очень вкусные. Бабушка их жарила и варила суп.
Я также хорошо помню, я лично охотился за зайцами, особенно когда их бывает гоньба, стрелял их из лука стрелой и один раз подстрелил зайца дома у себя в огороде, так как мы жили в деревне близко у леса. Потом я его поймал живьём, мне его было добивать жалко, он кричал, как ребёнок, его добил мой товарищ Мишка. После чего у меня радости было очень много, потому что был убит мной из лука заяц. После этого мои товарищи деревенские ребята тоже стали охотиться за зайцами, но у них опыт ещё не был.
Я помню, как мы с отцом в Бутиле у севного моста речки Россольи, зимой ловили мордами рыбу налимов, их очень много было в этом Будили. Потом я стал охотиться и научался стрелять из пистонного ружья, ходил летом за рябчиками, удил летом удочкой в реке Чусовой рыбу - харезов, подусов, головей и т.д. Бродил по реке Чусовой всё время в лаптях, и наша вся семья носила лапти, кожанной обуви у нас ни у кого не было. Рубашки и штанишки носили холстовые, ситцевые носили мало, потому что ситец стоил 10-12 копеек аршин, а холст стоил от 6 до 7 копеек. Чулки и носки приходилось на ногах носить мало, а больше носили портянки. Осенью и весной всё время мокрые ноги, лапти промокали, и ноги были простужены. Приходилось всё это переносить и терпеть.
Мать моя всё время заставляла молиться богу и говорила: "Бог увидит, [114] больше даст". За всякую провинку она меня наказывала. Один раз я у неё вытаскал сухари из корчаги, которые она берегла к пасхе, они стояли на чердаке, за это она меня так натаскала за волосы и поставила меня на колени, я стоял в углу долгое время. Держали нас очень строго.
Вёснами по реке Чусовой и летом плыли барки с разными товарами, чугуном, железом, рудой и другими продуктами. Также плыли казёнки крашенные с разными лентами на столбах - мачтами. В этой казёнке находился сам хозяин и разные князья - Голицын, Строгановы и другие, которые специально приезжали для сплава (из бывш. Петрограда), чтобы посмотреть эти казёнки шедшего карована.
Весной мы всей деревней приходили на берег реки Чусовой смотреть, как плывут барки и эти казёнки, где находится сам хозяин. Если казёнка проплыла Разбойник камень и не разбилась, и подплывает к деревне Россольне, то с этой казёнки делается несколько выстрелов из маленьких пушек холостыми снарядами и т.д.
Разбойник камень много бил казёнок и барок. Разбитые барки тонули на дно реки Чусовой. Люди - рабочие и сплавщики этих барок - тонули, как мухи, в реке Чусовой, десятками людей в угоду капитала и князей. Когда вода спадала после весеннего половодья, рабочих и сплавщиков много находили в кустах реки Чусовой и замытых утопленников в песках бичевых. Труд был для всех тяжёлый, много было жертв в угоду слуг капитала.
Когда мне было уже 10 лет и моей сестре Афонасье 9 лет, моя мать и отец решили поехать на жительство в завод Кусью. Деревенская жизнь, видимо, им надоела и тот каторжный труд, какой они несли в угоду подрядчиков-эксплоататоров и деревенских кулаков. Я сейчас помню, когда мы собрались в завод Кусью, как вся деревня собралась нас провожать, собрались старики и старухи и вся моя ровня деревенских ребят. Хотя мне и моей сестре Афонасье не хотелось расставаться [115] со своими товарищами, но мы радовалась, что мы едем жить в Кусью. Для нас это составляло большое удовольствие, мы расчитывали, что будем с Афонасьей учиться грамоте. Я помню, старик Курочкин разбивал моего отца и мать не ездить в завод Кусью, а старуха Ежова, соседка, говорила моей матери: "Зачем Вы хотите ехать, ведь на одном-то месте и камешек обрастает, а Вы хотите ехать, что там ещё будет?"
Я помню хорошо, как мой отец играл на скрипке "Последний нынешний денёчек гуляю с Вами я, друзья". Все собравшиеся пели эту песню в один голос. Мать моя заплакала. В это время моя сестра Афонасья говорила ей: "Что ты, мамка, зачем ты плачешь? Все горшки, корчаги надо под гору сбросать. В Кусье будем - новые купим". Я бегал лично, прыгал от радости и натопывал ногой в новых лаптях, и на меня глядя, и старики пошли плясать в присядку. Общее горе собравшихся деревенских батраков на наших проводах сменилось в какое-то событие, что мы решили поехать в Кусью-завод из глухой деревни Россольни.
Нас ребят погрузили в два короба на две подводы и короб с деревенской куханной утварью а багажём. Всего 3 подводы. Местное население деревни, батраки и ребята, далеко нас провожали по дороге.
Две деревенских избы и сени, в которых мы жили, и всё поместье: 2 конюшни, баня, ограда, отец всё это продал своему брату Николаю за 9 рублей.
По приезду в Кусью в 1886 году, я помню хорошо, мы стали на квартиру к одной старушке Ипатовне за один рубль в месяц. Единственный её сын был сослан в Сибирь. Она жила совершенно одна. У неё было тоже две старые избы и большой двор, крытый жердями.
Мой отец поступил работать плотником опять к подрядчику Костареву В.М. 50 коп. в день за 12 часов. Началась наша новая [116] заводская жизнь.
Прошла весна, наступало лето. Отец мой с матерью решили зайти в дом к одному старику Макару Пустынникову в приёмные сыновья (как тогда называли). От старушки Ипатовны с квартиры мы переехали к старику Пустынникову. Отец мой с подрядчиком Костыревым уехал к верху по реке Косье. Мы с матерью остались в дому Пустынникова. Прошло 5 дней, старик Пустынников рассердился почему-то на мою мать и нас всех выгнал из своего дома на берег реки Косьи, и мы 10 человек со всеми ребятами жили под лодкой на берегу реки Косьвы трои сутки, как цыгане-беспризорники. С берега реки Косьвы, когда отец мой вернулся с работы через 8 дней, мы снова ушли опять на квартиру к старушке Ипатовне. Потом этот дом у старухи Ипатовны купили за 43 рубля. На покупку этого дома продали жеребёнка, который был вырощен в деревне Россольне, и охотничье ружье отца за 3 рубля.
Таким родом мы стали жить опять в своём собственном доме (как это тогда называли).
Как проходила моя учёба, когда я стал учиться грамоте и моя сестра Афонасья. Осенью нас посадили с Афонасьей в школу. Учитель был в этой школе Афонасий Лаврентьевич (фамилию его теперь забыл). Он был очень строгий, всегда нас всех учеников заставлял учить закон божий. Тот, кто его изучал, этого ученика учитель и поп считали хорошим учеником, а кто его плохо учил, этого ученика наказывали - ставили на колени на полчаса в угол. Ребят в перемену отпускают на улицу, а провинившийся ученик стоит на коленях. Ещё отдельных учеников ставили на колени на горох на 10-15 минут.
Я лично стоял на коленях 2 раза. Один раз стоял за то, что не остановился на запятой "как птичка над своим окошком гнёздышко вьёт", второй раз плохо прочитал молитву "отче наш" и в третий раз оставлен был без обеда за то, что играли в перемену в бабки, и одному ученику Власову разбил [117] лицо до крови.
Отдельных учеников учитель драл за уши за их шалости. За это мы решили один раз с учителем не разговаривать и не здороваться. Об"явили бойкот на три дня и в эти дни не разговаривали с учителем. Это решение нами было выдержано. Кроме этого, один раз был случай таков. Мы отказались перед занятием петь молитвы "отче наш". За это нас учитель оставил всех без обеда.
В общем, нам с сестрой Афонасьей хотелось учиться грамоте, проучились мы с ней первую зиму, с первых чисел мая нас отец с матерью взяли из школы обратно и увели в курень с собой рубить дрова. Сказали нам, что Вам учиться больше некогда. На этом наше ученье с сестрой в школе закончилось. Я лично с отцом ходил в курень пилить дрова, сестра моя убирала сучки и ложила их в костры.
Я помню хорошо, с этих сучков собирали пихтовые и еловые ягоды и ели их с водой и молоком. Это мы считали кушаньем лакомства. Зарабатывали мы все в день свой заработок - 1 руб. 30 коп., т.е. рубили дрова с куба 1 руб. 30 коп. и дешевле.
Сезонная весенняя рубка дров была нами закончена. Отец мой опять поступил работать к подрядчику Костыреву в кузницу плотником латать телеги (одры) по 60 коп. в день за 12 часов. Мать моя прислуживала этому же подрядчику Костыреву. Я помню, как мы все к нему ходили летом на покос грести травы сено, работали с утра до ночи. Он нам платил плату 20 коп., отцу с матерью по 40 коп. в день.
Осенью этого лета, когда мне уже было 12 лет. Отец с матерью меня отдали к этому подрядчику в срок на 3 года по три рубля в месяц на моём хлебе на углевыжигательное заведение "плотбище" сторожем караулить уголь, где мне лично приходилось сторожить этот уголь день и ночь, чтобы он не мог загореться, когда его высаживали из угольных печей на площади. Отец мой всё время [118] работал в кузнице. Я лично зарабатывал 10 коп. в сутки, спать мне приходилось больше всего днём. Ночью, чтобы не проспать, не прокараулить уголь, я ложил узкую доску на возвышенное место, если на доске, когда буду ворочаться, с доски повалюсь на пол со сна, в это время пробуждался. Так себя приучил, чтобы не проспать уголь.
Один раз был такой интересный случай. Во время моего отдыха я спал ночью в казарме, на окне казармы стоял медный хозяйский чайник, один какой-то вор задумал этот чайник стащить, открыл окно и потащил этот чайник. Я со сна услыхал и поднял крик, шум, выскочил из казармы, бросился за ним бежать. Он чайник бросил, а я всё-таки за ним вдогонку, настиг вора, оказалось какое-то незнакомое лицо. Когда я обратно пошёл, это дело было уже на утро, светло, смотрю, по дороге, куда бежал вор, рассыпанные валяются медные деньги пятаки и конфекты. Я собрал эти деньги пятаки, которых оказалось около 75 копеек, точно теперь не помню, и много конфет. Когда вор бежал, то с испугу, видимо, всё это вытряс из своих карманов.
Моя служба сторожа продолжалась дальше. Грамоту я продолжал самоучкой, поскольку я уже умел писать и читать. Сколько жигарь Выломов сжигает уголь, всё это я записывал, сколько женщины-работницы, когда высаживают из печки уголь и обратно в печку насаживают дрова, время и т.д., сколько они зарабатывают, и сколько у них остается дома ребят - всем я этим интересовался. Вот теперь, описывая эти мои воспоминания, очень сожалею, что у меня этих записей не сохранилось.
Кроме всего этого, я очень интересовался одним вопросом. Мать мне всегда говорила: "Егорко, молись богу, бог увидит - больше даст". Правда, я молился богу, работал больше того, всё время какая-то нужда, бедность, ношу на ногах всё время лапти, которые еще сам [119] плёл. Отдельные мои товарищи соседей одеваются хорошо, чай пьют с сахаром, покупают к чаю ягоды, землянику и т.д., а у нас нет денег купить этой земляники красных ягод, которые стоили всего 10 коп. фунт. Мать мне всегда говорила: "Ты, Егорка, опять сахар спустил в чай, пей так, в прикуску, в чашку не клади, он ведь стоит 12 коп. фунт" и т.д.
Работницы, которые работали у подрядчика на этом заведении, зарабатывали в день с утра до ночи на человека по 40 коп. Дети их, когда они уходили на работу, оставались на произвол судьбы, их воспитывали чёрная, грязная улица. Когда матери приходили с работы домой, если они были детные, то их ещё дома ожидала работа 2-3 часа, потому что когда их детишки особенно летом бегали по улице, играют, балуют, между ними были нередки случаи ссор и драк, побьют себе лица до крови или изрежут на себе рубашки, штанишки и т.д. Этим женщинам-работницам приходилось слушать от своих детей жалобы, обиды и т.д. Кормили своих детей, нашивали рубашки, мыли эти рубашки и т.д.
Хуже того, слуги капитала летом, когда сплавляли по реке Косьве дрова для этих заведений, если прорвет заплавину, дрова понесёт на мост, который имелся через реку Косьву, в это время сгоняли всё население на выгрузку этих дров, эксплоатировали, как только хотели, особенно лесничий Зиргил и его помощники, и всех тех детишек, которые только могли таскать дрова, платили им по 10 коп. в день. Всё это происходило на моих глазах.
Срок мой в сторожах - три года - был закончен. Мне уже было 15 лет. На этом же заведении я поступил жигарем, выжигал уголь, 8 руб. в месяц. Под моим наблюдением было 3 печи. Продолжая свою работу жигаря, я стал задумываться - где же правда? Говорят вот - бог, еще какие-то святые угодники, почему же этот бог не наказывает этих подрядчиков, которые плавят [120] по реке Косьве дрова. Прорвёт заплавни, дрова унесёт. Подрядчик здесь с лесничим пишут: унесло дров 50-60 кубометров, а в действительности дров унесло значительно меньше. За рубку унесённых дров получали деньги. И эти полученные за дрова деньги пропивали и прогуливали. Спаивали женщин-работниц и делали своё гнусное дело. Всё это происходило на моих глазах.
Я лично сильно задумывался нал этим вопросом: "Где же правда и бог? Почему он допускает такое насилие над женщинами и воровство денег, которые подрядчики получают с лесничим и пропивают?"
Один раз я с заведения пришёл домой ужинать. Это дело было зимой по великому говению (как все тогда называли). Смотрю, у моей матери сидят две прохожие старухи, которые ходили в Верхотурье молиться богу. Они рассказывали моей матери, как Семён праведный двух женщин-богомолок не допустил к своему прикладу, ко гробнице, где лежит праведный Семён, святой угодник, потому что одна женщина была грешница, а другая блудница. Так они, эти старухи рассуждали.
Я лично заинтересовался этим вопросом. По своему решил так - грешница, видимо, та, которая пьёт вино, а блудница та, которая имела мужчин. Решил лично проверить святого угодника Семёна праведного, т.е. найти правду, так ли это на самом деле. Кроме этого, мать меня всё время заставляла молиться богу. Я молюсь и все молимся, а всё время живём в большой нужде и бедности, и работаем больше всех, а подрядчики богу не молятся и не работают, а живут богато. Почему их бог не наказывает, и святы этого не видят, а всё бог наказывает почему-то бедняков и т.д.
Решил всё это проверить, подговорил себе товарища, Баженова А., с которым пошли в Верхотурье молиться богу. Сшили холстяные котомки, сплели сами запасные лапти и отправились путешествовать пешком. Дорогой наша задача была напиться два раза водки, согласно разговоров старух богомолок, чтобы быть грешниками и тому подобное. Что мы в деревне Ранюшино и проделали [121] во время ночлега у одной вдовы, стати грешниками и блудниками.
Во время этого ночлега с нами было ещё такое приключение. Эта хозяйка квартиры держала квартирантов, которые в реке Туре мыли платину, в количестве 8 человек мужчин. Когда они были на работе, мы до них сделали всё, что надо, а после выпивки легли спать на полати. Эти квартиранты пришли с работы, узнав о нас, они между собой решили нас постращать:
- Эй ты, Петька, точи нож, а ты, Ванька, запирай двери на крючёк. Хозяйка говорит, что пришли какие-то молодые богомольцы, мы им зададим жару.
Один из них точит на брусе нож, и брякает в дверях крючёк. А Антошка на полатях меня тихонько толкает в бок:
- Ты, Егорша, слышишь?
Я шопотом отвечаю:
- Слышу.
Антошка, мой спутник, напугался и говорит мне:
- Что, Егорша, станем делать-то, ведь они нас зарежут?
Я отвечаю:
- Не трусь, они пугают, пошутить захотели.
Я лично высунул голову через брус с полатей и заявляю: