Качижев Виктор Иванович : другие произведения.

Эхо ушедшей страны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


www. Kuzyol.narod.ru

Предлагаю читателям Интернет и библиотекам избранные произведения Кузъёля - глупопею социально-бытовых и половых отношений в России по методу Декамерон - Архипелаг Бардак, Повести временных лет и сборник рассказов - Мы.

В создании глупопеи и сборника рассказов о нас может участвовать каждый читатель. Вы это можете осуществить в любой форме, присылая сюжеты, рассказы из своей жизни и заметки о увиденном, стихи и рисунки, красное словцо или каламбур, мечты и фантазии просто - факты и характерные случаи уходящего времени, не претендуя на соавторство. Позволяю, править и редактировать мои тексты, развивать или изменять сюжеты. Буду рад любому критическому замечанию или пожеланию, совету. Пишите всё о нас без прикрас, но и без грязного очернительства. Имена или псевдонимы авторов сюжетов будут указаны, в чём вы можете убедиться, прочитав первый треплер Архипелага Бардак.

И периодическим изданиям предлагаю публиковать мои рассказы или отрывки, предварительно уведомив меня об этом. Я инвалид и не претендую на большой гонорар, не откажусь от любой помощи для издания и опубликования в прессе своих произведений. Высылайте свои материалы, а также предложения о публикации по электронной почте или почтовому адресу:

Kuzyol1@yandex.ru

215110. г. Вязьма, Смоленской области, главпочтамт, до востребования Качижеву Виктору Ивановичу.

Для ориентировки вот некоторые темы глав - треплеров для Архипелага Бардак, не вошедшие в этот сайт:

Блеск и нищета россиянок; Прекращение Золушки; Ярмарка Бесправия; Сказки дикого рынка; Хочу, если! (подростки); За колючей проволокой семьи; Матерная жизнь (о матерях); Путаны и депутаны; Голубые мечтатели и розовые писестрадатели; Аристократы блуда; Заумь Бесиё...

Те, кто по каким-то причинам не может или стесняется писать, запишите свой рассказ или сюжет, размышления, на магнитофонную ленту вольной речью и перешлите по почте. Говорите и пишите без стеснения, можно и сленгом и даже нецензурными словами, главное, чтобы мысль была. Вдруг и ваша памятка останется в бытописи уходящего времени.

КУЗЪЁЛЬ

МЫ

сборник новелл и рассказов

Жене Элене, урожденной Амирханян, - посвящаю!

Запад есть Запад, Восток есть Восток, а вы, русские, другие, скажет нерусская героиня одного из моих рассказов.

И на самом деле, кто же мы такие? С одной стороны добродушные, а с другой - злые. И понятия у нас совершенно другие. В западный рынок всё никак не войдём и тонкие дела Востока до сих пор не поймём. Вот именно, в России живём, не своруем, так соврём и до сих пор мечтою о райской жизни живём. Только у нас крутые, то есть грубые, алчные, порочные и злые "новыми" становятся и в грабеже старого никак не остановятся.

Но опять же, сегодня он новый, а завтра, глядишь, уже труп. Выходит, ты, оставшийся в "русской старости", не так уж и глуп, хотя мало кого нынче горькие лермонтовские строки о нашем поколении за душу берут. Не белеем, - звереем парусом одиноким в дерьмовом смраде России красно-голубом.

Ну, кто из советских интеллигентиков - диссидентиков мог такое предполагать, что в их сбывшейся мечте Свободе-92 года, не о чем будет даже мечтать? А жить и вовсе в прозе и почивать не в бозе.

Ну, о чём тут нас, писателей спрашивать? Пора вас самих допрашивать! И писать не профессиональными словами, а то о чем вы расскажете сами.

МЫ

эссе

Я попросил врача-нарколога. - Дайте мне возможность выбраться самому.

   - Это - подвиг, - сказано было таким безнадёжным тоном!

Мне захотелось стать Александром Матросовым. Или панфиловцем. При такой,

   корчагинской, жизни подвиг просто обязателен.

Это я не о себе. О нас и о России.

  
   Кто-то сказал, написал или изрек. - К середине восьмидесятых годов двадцатого столетия на территории бывшего СССР складывалась совершенно новая социальная формация - советский народ.
   Я не собираюсь оспаривать это мнение, поделюсь с вами своими наблюдениями. Честный советский человек жил и рассуждал примерно так:
   Хорошо живешь, значит, ты - куркуль, и нация твоя хохол или белорус. Спекулянт и прохиндей - это был обязательно армянин или еврей. Прибалты Западу "женю" лизали, азиатов ёмко именовали зверями и не буржуазились сами. Старшеклассник уже знал, что истина в этой стране только в вине.
   Хорошая складывалась нация. До Беловежья ещё разодрались и по-подленькому разбежались.
   Кто мы, мне сказали уже в июле 1988 года в Риге на площади Дома.
   - И подошёл я, было, к латышам, но разговор не получился по душам. - Ты русский! - мне они сказали. И рты в гримасе неприятия сжимали. А кто-то вовсе бросил, стоя в полуоборот, - послушный очень, до паскудства, вы народ.
   Русскоязычные тогда не воспринимали организованные сборища прибалтов, и снисходительно отвечали на мои тревожные вопросы. - Ай! Побурухтанят немного и успокоятся.
   И прибалты успокоились через пару-троечку лет. Бурухтанит теперь русскоязычное население, требуя, чтобы и их считали человеками в свободной, по западным меркам, стране.
   Увы! Свобода - 92 года впрок нам не пошла. Надежда - мой компас земной по-прежнему в рубке не у меня, Вера в очередной раз находится на искусственном оплодотворении и Любовь без сестёр попросту скурвилась, бросив своё неразумное дитя Мечту со сломанными крыльями. И деды Победы давно отмечтались, семидесяхнутые наследники Ничего восьмидерасничают с демократией, читая ещё что-то понаслышке.
   Кто - мы? - окончательно созрел вопрос. Как случилось, что мы оказались даже не посетителями, а только просителями свободного мира? Почему наш дом Россия стал притоном чужих? У матери-родины в отчизне своей большинству из нас не находится достойного места. Революции мы не допустили, эволюция превратила советских вороваек в русских попрошаек.
   - Было потерянное поколение, а мы - брошенные, - скулила устало интеллигентная женщиночка в деловой компании прорабов перестройки накануне ГКЧП.
   - Растерянные вы, - вымолвила снисходительно дева уходящего возраста с комсомольским значком на груди.
   - Притворяющиеся, - произнес с апломбом молодящийся кандидат в кого-то. - В бога не верят даже попы. Благодействуют все!
   Я сказал, что думал. - Мы - изнасилованное поколенье! Поэтому руссская демократия становится проституткой, а коммунизм сутенёром при ней.
   В тот раз меня дружно проигнорировали. Проигнорируете и теперь?
   Ну, что ж, тогда опять голосуй! Может, на этот раз тебе подыграют? Вон, снова - опять выборы назревают. Журнальстивые корреспонденты уже рейтинги-выручку подбивают, на шоу-ловливый спектакль "Без ума не горе" зазывают. Завязка сюжета крайне проста - Капитал нанимает на работу власть! Форма найма - выборы! И нас по выбору. Себе на работу. Без пенсионного стажа, но под крутой стражей.
   Что делать? - извечный только для нас, русских, сакраментальный вопрос. Уж очень плоховато выглядим мы в тайге российского рынка. Другие народцы обучены этому получше. Ну, кто возьмёт тебя проводником своих интересов, отупевшего в длительном безделии и часто пьяного Сусанина? Разве только на погибель себе. Наверное, поэтому купцы наши ролью Минина и не обольщаются, а Пожарские на трон не избираются. И вот, очередной "нарядно избранный" зализывает незаживающие раны дорог, марафетит парадные фасады домов, обещанных денег нам не находит и рабочих мест для нас не заводит, приглашая чужих восстанавливать свою экономику. И вещать то нам уже нечего, приходиться гнать общечеловеческие ценности с экрана. А не рано? Янки-то НАТОм бомбят, заставляя нас гуманно воевать с отморозками. Только для них собственные интересы ценнее всего населения другой страны. А кто в отчизне своей ты?
   О чём сетуют наши благораздетели? Коммунизм изжил себя. Демократия в России не приживается. Народу нужна новая идеология!
   Какие ж вы, однако, депутаны, господа! Ведь давно уже, опробована вами и внушена нам идиотология безрождения нации. Мы уже не просим - вопим! - Сгубите наши души! Сгубите наши души! Лучше отдаваться Западу, чем геройствовать в нищете!
   И с любовью-то мы давно разобрались, не только с автономиями - со всем СНГ. Нас отовсюду гонят, а у нас они везде! Осталось только базары и стройки незаконными формированиями объявить. Без наций! И - вон! Может, тогда и заживём без необъявленных войн...
   Так что, в тревожную даль не стремись. Врубись! Доллар, - не хлеб, всему голова. И к благоденствию ведет нас не президент и правительство, а семья!
   Вот где истина! В "семейной" постели зарыта! А остальное - забыто. Красота, может, и спасёт мир, но зачем нас? У нас некрасивых не бывает. Без водки скука, вот и вся социологическая наука! Быть или не пить - не тот вопрос. Жить! И не парно, а порно любить! Любые сношения с чужими уже не измена, а компромисс...
   Только в тайге словоблудия не заблудись. Я то и в шалаше вижу рай. Да-да! И на смех меня не поднимай. Любовь, что незаряженное ружьё стреляет счастьем однажды. А остальное - не важно! Даже, на старости лет.
   ...Али нет?
  
   P.S.
  
   Катила себе, катила телега российской государственности, правда, уже не на лихой русской тройке. А воз социализма всё тяжелел и тяжелел. Коренник от перенапряжения начал понемногу сдавать, и пристяжные стали сачковать: интеллигентствующий лебедь всё норовил улететь в небеса западной жизни, номенклатура и вовсе постромок не тянула, знай, хватала всё, что ни попадя, своей ненасытной щучьей пастью...
   Однако мы ехали. Пока не приехали! В Беловежскую пущу...
   Тут же последовала команда. - Стой, распрягай. Ямщика меняй. Кризис системы!
   Думали - будут лечить. Ан! Перестали кормить. Нагрузили торбами реформ и погнали побираться...
   Так вот и живём кусочками в затянувшемся на десятилетия кризисе. Но системы ли? Нет, мне кажется, это совсем другой кризис. - Кризис души народа. Кризис наших душ.
   И не причём тут Горбачёв, а тем более - Ельцин. Это всё мы. Только мы - эхо ушедшей страны.
  
  
   ЭПИЛОГ - ПРОЛОГ
   на смерть генсека
  
   Ещё в 1982 году от разоблачительных публикаций о коррупции в высших эшелонах
   власти повеяло свежим ветром перемен. Перестройка началась уже тогда, долгий
   путь дорогой в никуда.
   И навряд-ли Андропов удовлетворился бы достигнутой вершины власти, видимо
   он окончательно убедился, что прикормленный с ручки КПСС когда-то великий
   народ быстро теряет былое величие, становясь плебсом крушения империи.
   Поэтому вскоре ветер перемен стал дуть только в средствах массовой информа
   ции, а ещё более короткий период правления Черненко и вовсе оказался самым
   унылым и ни чем не примечательным периодом в истории уходящей страны. Но,
   чтобы там ни говорили о дряхлой бездеятельности последних генсеков, это всё же
   были деятели государства, после них в Кремле остались одни лишь шестёрки.
  
  
   На этот раз до странности долго не объявляли преемника усопшего генсека - председателя похоронной комиссии. Однако и это вызвало лишь глумливую догадку у советских людей.
   - Не пробздятся никак, выдающиеся.
   Кремлёвские куранты пробили два раза, чётко сменились часовые на крыльце мавзолея и зашагали изящными марионетками вдоль милицейской цепочки, ограждающей последний путь ещё не последнего генсека уходящей страны. В желто-сизом, промозглом мареве под ярким светом прожекторов уже собирались пока ещё небольшими группами осчастливленные открытками-приглашениями на траурную церемонию жители Москвы и гости столицы. Никто ещё не догадывался, что уходила эпоха. Да и настоящее как всегда мало волновало советских людей, они уже ерничали о будущем.
   - Не, этот возможно и умный. Тоже лысый. Как Ленин.
   *
   И далеко от Москвы, в почти миллионном городе в большой и дружной только в беде коммуналке тоже ждали время похорон. Смерть сюда пришла неожиданно, ошеломив всех своей преждевременной жестокостью. В двенадцатиметровой комнате тесно заставленной самой необходимой мебелью застыла у цинкового гроба совсем ещё не старенькая и ещё не седая мать солдата. На общей кухне кто-то потерянно ахал:
   - Ну, как же без деда? Всего-то, денёчек какой-то подождать.
   Но нормально проститься со своим внуком-сыном-племянником-братом и другом детских игр им было не дано. Воинов - интернационалистов в советской стране хоронили по военному чётко и быстро.
   *
   А там, в Афганистане, откуда доставляли мрачный груз "Чёрные тюльпаны", уже хоронили и сами готовились к смерти достойной. Рассвет лишь слегка окрасил восточную часть неба, но на вершине утеса прямо на глазах становилось всё светлее и светлее. Здесь только что закончился бой. Несколько израненных десантников стаскивали убитых бородачей в неглубокий разлом, свои уже покоились в более глубокой расщелине...
   И вот, бросив по нескольку горстей каменной крошки, десантники пальнули в чужое небо трескучий залп и стали закладывать братскую могилу только что погибших товарищей крупными булыгами. Офицера слегка заносит, и чернявый прапорщик силой уводит его к тяжелораненым на самой вершине утеса.
   - Богданыч! Без вас справимся. Ни шакалам, ни духам не достанутся пацаны.
   Офицер медленно усаживается в тени под скалой. Ещё один раненый сидит, привалившись спиной к камню, сипит пробитыми лёгкими, пузыря кровь на губах. Двое лежат, один из них почти не дышит. Вскоре собираются и остальные, рассаживаются рядом и дружно закуривают. Дают и офицеру. И раненому в грудь. Но только курнуть.
   А под ними долинка. Пестрит рваной от взрывов зеленью, чадит разбитой авто и бронетехникой и, будто, вымерла. Немного ниже, через пропасть змеится крутая тропа перевала, тропа, ради которой они совершили подвиг, отбив господствующую высоту у моджахедов, заманивших агитколонну с гуманитарной помощью в каменный мешок.
   Прапорщик пустил сигнальную ракету, и она взлетела над долиной.
   - Предпоследняя, - вымолвил он хмуро.
   Все молчат. Долго. Надолго воцаряется полнейшее уныние...
   Но вот и последняя ракета погасла падающей звездой. Долинка по-прежнему не подаёт признаков жизни. Подвиг грозит не состояться.
   - Давгаев! Надо пробиваться к ним. Может, и у них, так же как и у нас разбита рация, - глухо говорит контуженый командир и смотрит на чернявого, афганоподобного прапорщика. И тот соглашается:
   - Карпухин и Миллер легко ранены. Как раз расчет набирается.
   Сборы были недолги, по очереди обняв остающихся товарищей, они вскоре выстроились перед командиром.
   Давгаев негромко доложил. - К выполнению задания готовы.
   - С богом! - не по-советски напутствует их капитан. И они один за другим исчезают внизу. Капитан закрывает глаза. Молчание длится долго.
   Потом офицер неожиданно говорит, будто разговаривая с кем-то в бреду: - Ошибаешься, циничная красотка. Возможно, ты и подцепишь номенклатурного отпрыска. Но подвиг мой не будет бессмысленным.
   Солдаты переглядываются, опасаясь за разум контуженного, но командир объясняет осмысленно:
   - Предрекла мать моего сына мне бессмысленный подвиг Андрея Болконского.
   - Да что она, на двойки в школе училась? Нормально князь погиб. От ран, за родину.
   Командир полыхнул на них серым, острым, как клинок, взглядом. - Погиб невостребованным в великой битве от своей же артиллерийской гранаты.
   Солдаты оторопело переглядываются. Войну и мир они проходили и в школе, и здесь, но чего-то им не дожевали ни учителя, ни отцы командиры.
   - Нормальный мужик, Андрей Болконский.
   - Не мужик, - упёрто возражает офицер.
   Солдаты бурчат уже в пику. - Умрем не хуже князя.
   - Умрём! Умрём! Умрём! - звучит не клятвой, а мальчишеским упрямством.
   - Умрём! - повторяет с некоторой грустью и командир.
   - Умрём, когда последний солдат пройдёт перевал.
   *
   А жизнь страны Советов шла своим чередом, в тюрьму пришёл этап. Советское искусство продолжало штамповать героев пятилеток и Великой той войны, жизнь же развитого социализма создавала своих, истинных героев нашего времени - бытовых уголовников. Хулиганы и спекулянты, растратчики и несуны-воровайки заменили советской стране комсомольцев, став основной рабсилой ударных строек пятилеток. Большая группа голых заключенных стояла в очереди на медосмотр в бесконечно длинном, ярко освещенном тюремном коридоре. Их наспех осматривала ещё молодая медичка, сидевшая за столиком в нише у раковины. Тут же контролёры ощупывали одежду и сидора-котомки этапников, швыряя их в общую кучу.
   - Замятин! - вызвала следующего медичка.
   - Геннадий Гаврилович! Шестидесятого года рождения, статья 89, часть два. Возврат со строек народного хозяйства, - скороговоркой проговорил свою "ксиву" нерослый, но с хорошо развитой мускулатурой темнорусый юноша.
   Медичка невольно задержала взгляд на ладной фигуре парня, это "усекли" и тут же отреагировали из очереди.
   - Прямо, минишварцнеггер. В натуре!
   - Я дам натуру! - рявкнул толстый капитан в сапогах и перетянутый портупеей по мундиру.
   Женщина поспешила задать обязательные вопросы. - Ушибов головы или переломов не было?
   - Нет.
   - Сифилисом, гонореей или другими инфекционными заболеваниями не болел?
   - Нет.
   - Возьми член в руку и обнажи головку.
   Замятин проделал эту процедуру.
   - Повернись задом, нагнись и разведи ягодицы руками.
   И опять взгляд её наткнулся на гениталии, она поспешила прекратить осмотр.
   - Все! Можешь одеваться.
   Капитан откровенно балдел, забирая у неё карточку заключённого и шепнул на ушко:
   - Привести для повторного осмотра?
   Женщина сверкнула на него возмущенным взглядом и вызвала следующего:
   - Митрофанов!
   Перед нею завихлялся расписанный наколками паренёк. - Александр Анатольевич! Шейсят седьмого...
   - А ну, ну, ближе, - перебила его медичка, и грубо схватила за бугрившийся кукурузным початком член рукой в перчатке.
   - Док! Это Муле моей шибко нравится, - вскрикнул, было, парнишка, но резкий тычок контролёра заставил его шарахнуться к ней и замолчать. Зловеще загремели инструменты, в очереди глумливо захихикали.
   - В цирк пришли, али чо? - рыкнул капитан с угрозой. - Мне недолго спортивный зал здесь для вас устроить.
   Снова наступила тишина. Медичка безжалостно ковыряла нежную плоть скальпелем, окровавленные пластмассовые шарики с весёлым стуком падали в эмалированный тазик под ногами крутого Жиголо. Женщина ворчала:
   - И какой только ерунды с дури не напридумывают. Не можешь по-нормальному женщину удовлетворить, лучше ложку привязывай. А этим только отвратишь от себя даже самую заядлую "бэ".
   Жиголо молча морщился от боли, опасливо косясь на мордатого и пузатого "пупкаря" и только быстро засеменил ногами, когда медичка обильно смазала йодом окровавленный член. Следующая команда поступила от контролёра:
   - Нагнись!
   И только пацан выставил свой тощенький задик, крутой удар кованого сапога швырнул его в кучу одежды.
   - За что, начальник?
   - Больно жопа хороша!
   Прапора ржали от души, это был для них утренний допинг.
   Замятин оделся с солдатской проворностью и, подхватив матрацную скатку, встал в короткий строй из трёх мужчин. Капитан приказал, как десантникам при выкидушке. - Пошёл!
   И они зашагали за контролёром-сержантом со связкой больших отмычек. Офицер инструктировал на ходу:
   - Паханами будете у малолеток. Порядок чтоб у меня был. Иначе одним только ШИЗО не отделаетесь.
   Прошли второй поворот и остановились. Сержант загремел отмычками, открывая дверь камеры. Капитан глянул в список:
   - Так, значит, шейсят вторая. Замятин.
   И Геннадий шагнул в синие сумерки камеры. Офицер дал последнее напутствие:
   - Смотри у меня, Чекист.
   *
   И в уютной спаленке, совсем ещё девочка, с характерно выпиравшим животом, волновалась от вида гениталий. Сердито дернула их, от чего рыжий и дубинистый её сверстник вскрикнул, а она полезла из постели.
   - У-у! Трухальщик.
   Любовник паниковал. - Анестези! Ну, погоди, оклемаюсь чуток.
   - Всю ночь ни как не оклемаешься, до бешенства матки скоро доведёшь.
   Она встала перед ним голой и фыркнула. - Мужику даётся только одно. Спорт или бабы. Так что, вали-ка ты к своим штанге и гантелям.
   Парень заворчал. - Пузо на нос лезет, а ей всё давай и давай.
   - Не всё, а хотя бы разочек кончить.
   Она накинула на голое тело халат и вышла из спальни, пошла по темному коридору на свет из приоткрытой двери комнаты. Квартира была большая не по-советски. В кабинете на темно коричневом кожаном диване почти не видно корявенького молодого негра, только чётко выделялись несоизмеримые с понятиями крупные и черные, как головёшка, гениталии на белой худой ляжке, спавшей кверху попой девчонки.
   Анестези ахнула, и врезала по заднице подруге. - Кристинка! Ну, у тебя и пипища!
   Та храпнула по-мужски, и приподнялась, оттолкнув черного любовника. Фыркнула слабо:
   - Ой уж! Будто сама негру не давала.
   - Да тише, ты! Дубина не спит. Припёрся не вовремя. В край уже заколебал своей ревностью.
   Но было поздно. В комнату влетел голый обалдуй и с ходу, по-мужски, ударил кулаком прямо ей по лицу.
   - Сука! Уже и под негром раскладывалась.
   Анестези полетела на письменный стол, опрокидывая его. Смазал ревнивец и негра, но удар только разбудил его. Тот вцепился в него, и они покатились по полу, сшибая стулья, и врезались в шкаф. Он осыпал их книгами.
   На долго Дубины не хватило, вскоре он распластался на паласе, дергаясь от оплеух черной ладони. Анестези выползала из погрома, разметав окровавленные ляжки. Кристина лезла на стену по ковру спиной, как княжна Тараканова, только не было ни наводнения, ни крыс. Увидел ужастик и негр. Отскочил от поверженного противника и стал быстро одеваться испуганно бормоча.
   - Низзя мине. Низзя мине русики скандаля. Низзя!
   Анестези хныкала. - Скорую! Вызывайте скорую. Лезет из меня что-то непонятное.
   Негр оделся быстрее русского салаги в армии и поспешно юркнул в дверь. Но Кристина уже поняла и фыркнула, поймав очумелый взгляд Дубины.
   - Игорь, Настя от тебя негритёнка родила.
   - Пошла нах!
   Кристина смеялась, подскочив к телефону. - Найдём двух свидетелей, - не отвертишься.
   *
   В Советском Союзе секса не было, но и за зрелищем надо было постоять. На Красной площади не протолкаться, с шести часов не пропускают и с открытками-приглашениями. Парит по банному, в мерзкой стылости голоса глухи и сиповаты. Как обычно в русской толпе ощутимо тянет табаком и перегаром. Женщины и " шибко интеллигентные мужики" морщатся и воротят лица. Скорби никто не выказывает, так, сдержанно треплются в большой курилке.
   - Андропова б надоть. А тут снова-опять, на место Кучера какого-то Агронома ставют.
   - Кукурузу сажали, целину подняли. БАМ построили. И этот чо-нибудь ещё придумает.
   - А дисциплину не укрепили и пьянство не искоренили.
   - И Афган ещё не умиротворили.
   Диссиденствующий интеллигентик хочет быть услышанным, подпрыгнул даже, и крикнул:
   - Сельхозотдел, одним словом! Воевать разучились, ремесленничать не научились, остаётся одно, - быть мужиком и не поддаваться борьбе с пьянством.
   - Точняк! - оценили ехидную фразу. - Нас ю-ют, а мы крепчаем.
   - А бабам это должно быть в кайф.
   - Смотря чем и куда? Ха-ха-ха...
   - А нашей бабе хоть чем и куда, всё стерпит. Так, глядишь, на ней в коммунизму и въедем.
   - Не, а если без подъё? Молодой ишшо. Может, что сделает?
   - Ну, да, он ещё пацан в кремлёвском доме престарелых.
   - Ильич в его возрасте уже загнулся.
   - Зато Усатый с его лет стал свой культ личности вытворять.
   - Ай, да чо жопу драть? Всё равно по-нашему не будет.
   - Но можа, он тожа какую нибудь, навроде горбатой, водку подешевше выпустит?
   Заворчали бабы с неподдельной ненавистью. - Мало вам всё, латрыги вы ненапорные.
   - Ага! Не хватат чем Рассею измерить. А уж понимайте вы её сами.
   Неожиданно раздается строгий голос. - Постыдились бы, генсека хороним.
   Начальства народ ещё не разучился слушаться, замолчали и заворочались стеснительно. Гомон стал стихать, лишь некоторые продолжали опасливо шушукаться.
   - Атас! Чека не дремлет.
   - Но уже ссыт народа. Нам то они чо сделают? Мы не евреи и ни какие-нибудь там, диссиденты.
   - На ментов как бы не нарваться, эти живо в вытрезвитель заберут. Ладно, чо там в карманах выгребут, на работу сообщат. И премия, и тринадцатая мандой гавкнется, и с очереди на квартиру передвинут.
   Тут уж окончательно замолчали. Милиции мы и по сейчас хуже бандитов боимся.
   *
   В отделанной липовым шпоном баньке тепло, светло и уютно. Здесь всесоюзные похороны, а тем более, проклятые вопросы никого не волнуют. На лавке лежит, ласкаясь, контрастная парочка. Тридцатилетний коренастый парень немного пузат, кривоног и носат, девушка лет на десять моложе, миниатюрна и мила по-детски, как Дюймовочка.
   - Алевтиночка, - нудно ноет, стоя на коленях перед бассейном здоровенный толстяк с совершенно тупым лицом будущего "нового русского". - Отдельно заплачу, по двойному тарифу.
   Голубоглазая и белокурая бестия ихтиандрово извивается в прозрачной воде, дразнясь обнаженными сокровенностями. На него она не смотрит, работает. И выговаривает ему досадливо:
   - Роман, я танцовщица, а не проститутка. С этим ты к Дюймовочке обращайся.
   - Я Анжелку уже не хочу.
   Дюймовочка делано возмущается. - Ой! Ой! Разборчивый стал какой.
   - Дурак, настоящего кайфа не понимаешь, - поддержал её партнёр. - У Ляльки, после родов, теперь шире маминой, а Жемка ещё девушка.
   - Правильно! Меня ширяй, а на Бестию спускай. Ха-ха-ха...
   - Лялька! - восклицает Анжела, отсмеявшись. - Номенклатурное чадо перед тобой. Это не Тигр, а Телец
   - Жирный телёнок.
   - Золотой телёнок!
   - Золотой, пока папа на должности. А что случись, как с мамой Вербицкого, и тоже на зону залетит.
   Вербицкий самодовольно хмыкает. - Я что, плохо сижу? И на зону ходил, только когда комиссия приезжала. И сейчас на химии не горбачусь, раз в неделю отмечаюсь и свободен.
   Он цапнул свою девку за ягодички, и хмыкнул самодовольно. - Такие вот красивые шалавы за меня мой срок тянут.
   Уязвлённая Дюймовочка фыркает. - Говно в проруби не тонет.
   И тут же визгнула, слетев с лавки от оглушительной оплеухи. Вскочила и с воем побежала прочь.
   - Скот! Издевается только.
   - Можешь сваливать за своим Чекистом на зону.
   - Яшка! - сердится Роман. - Прекращай свои зековские замашки
   Вербицкий тоже ворчит. - Святославом меня звать.
   - Если шнобель убрать.
   - Ой! Ой! Да сейчас русскими только дураки остаются.
   Но Рома его не слушает. Лялька будто издевается, похабненько изгибается, выпятив орешковые ягодички. Растопырилась развратным лягушонком, выворачивая чисто выбритые промежности. Оглянулась и озорно подразнилась язычком. Роман просто окаменел. Закипевшую страсть невозможно сдержать и он прыгает в воду.
   - Йи! Ах! - взрывается бассейн каскадом брызг. Стриптиз-герлз приседает от неожиданности и Роман хватает её за бёдра. Но скользкое тело невозможно удержать, Бестия быстро опомнилась и буквально срывается с вонзившегося в неё члена, лезет на барьер.
   - Яшка! Держи, - пищит сипло Роман.
   И тот соскакивает со скамьи. Сделав зверскую рожу, больно тискает девчонку за плечи и толкает назад. - Не трепыхайся, сука!
   И Лялька хнычет, покорно подставляя задок. - Яша! Отпусти. Больно мне. Рома, ну, скажи ему.
   Тот тяжело сопит, вбивая рыхлый студень живота в круто вывернутую попку. - Яшка, свали!
   Бьётся быстро-быстро и, как кролик, падает, садясь в воду, и закатывает глаза.
   - Хай! Ты меня возбуждаешь волнительно.
   Лялька тут же полезла из бассейна, но попадает в грубые руки другого насильника, и так же покорно раскладывается, ложась на спину.
   - Славик! Славик! Потише. Больно же...
   Но тот рычит, закидывая её ноги себе на плечи, и ещё яростнее бьёт бедрами.
   - Довыламывалась, сука! И в очко всажу! И на клык навалю! Ха-а! Опущу по полной программе.
   Лялька истошно кричит и от страха, и от боли. Рома взбадривается, шумно вставая.
   - Сдерни, козёл! Моя баба!
   Но и Яшка только по виду волк, задрожал преждевременно, и обмяк на девчонке. Однако вовремя увидел опасность. И пинок Ромы угодил в многострадальные Лялькины промежности. Она влетела под лавку и оцепенела на некоторое время от боли. Выскочила уже с другой стороны и, так же, как и Дюймовочка, шмыгнула шустрым зверьком в дверь. А Роман прёт на отступающего Яшку, тот прыгает через лавку.
   - Роман, харэ! Ну, чо ты кипяшуешь? И её надо опустить, как Анжелку.
   - Когда надо будет, опущу. А пока - женюсь.
   Одышка гасит пыл толстяка, и он останавливается, садится на лавку.
   - Рома, у тебя все дома?
   - Усыновлю Богданчика и отдам Тане, Тигр сам к ней прибежит.
   Славка Вербицкий лупит на него глаза. - И Золотая Рыбка чокнулась.
   Роман презрительно морщится. - Да что ты понимаешь в нашей жизни, братан ты, тупорылый? Ты бы нож в ход пустил за оскорбление, а она посерьёзнее ему рану нанесёт.
   *
   В шестьдесят второй камере и после завтрака тревожная тишина, но не от внимания к проникновенному голосу московского диктора вещавшего с глубокой скорбью о безвременной кончине выдающегося деятеля партии и государства, неутомимого борца за мир... Только что, во время раздачи пищи к открывшейся кормушке с воплем подскочил тщедушный мальчишка.
   - Надо мной издевались! Насиловали! Били!
   Его увели, и оставшиеся в камере ждали скорой расплаты. Только старшой ничего не знал. Он спал одетым на кровати по верх одеяла и во время шума лишь приподнялся, поведя осовелыми глазами, и снова рухнул в постель, измученный тяжелым этапом.
   И вот загремели засовы, дверь распахнулась. В камеру ворвались четверо контролёров, заломили опешившего от неожиданности пахана и пинками вынесли его в коридор. Захлопнув дверь камеры, бросили его на пол и стали безжалостно пинать, хрипло выкрикивая ругательства.
   - Дорого тебе, сука, очко пацана обойдётся.
   - Козёл! Премии нас лишил.
   Первым опомнился старший прапорщик, увидев, что заключенный подплывает кровью, и стал расталкивать товарищей.
   - Харэ! Харэ! Пересажают мудаков.
   Контролёры отступили от безжизненного, окровавленного тела тяжело отдуваясь. - Перестарались чуток.
   - Э! Как бы он не того...
   - Да кто за козлодёра будет жопу драть?
   Старший нервно вскрикнул. - Женька! Беги в больничку. Не дай бог, здесь загнётся, задолбают разборками.
   Молодой сержант тяжело затопал по коридору, едва не сбив вышедшего из-за поворота толстого капитана. Тот сразу увидел распростёртое тело и сердито вскрикнул:
   - Кого опять отвачкали, дуроломы?
   - Пахан из шестьдесят второй, где пацана изнасиловали.
   Офицер взвыл, хватаясь за голову. - Сами пацаны парнишку изнасиловали. Во время смены этапов, когда без пахана остались. Ну, дурогоны! Ну, дурогоны! Когда было такое, чтобы паханы малолеток насиловали? По согласию если только. И то очень редко.
   Старший прапорщик чесал затылок. - Да, промашка вышла.
   - Ну, одни ЧП! Одни ЧП, - продолжал выть капитан. - Написали объснительные по этому случаю и вали ли бы домой. Нет! Нашли на жопу новых приключений.
   Старший прапорщик подступил к нему. - Фёдорыч! Поговори с врачом, чтобы его какой-нибудь дурью накачали. Дескать, оказал сопротивление обурённым.
   Капитан молчал.
   - Фёдорыч, верой и правдой служили.
   - Отслужили!
   - Ой, ли, Фёдорыч? Одной верёвочкой, как альпинисты связаны.
   Офицер взъярился. - Ты что, скот, наглеешь?
   -Да бери за жопу этого врачишку. Пора и ему левак отрабатывать. Тоже на греве греется.
   Послышался размеренный топот ног, показались санитары из заключенных с носилками.
   - Фёдорыч, иди, пока не поздно.
   И капитан метнулся по коридору. - Где Ермишин?
   - Идёт, идёт.
   Старший прапорщик, растопырив руки, увлёк товарищей к повороту коридора.
   - Пошли. Пошли. Посмотрим, как выносить будут.
   - Этого жмурика что ли?
   - Того.
   - Кого ещё?
   - Генсека из комы.
   - А идёт он на..! Делать больше нечего.
   *
   Хорошего роста, ясноглазая, несколько изнеженного вида девушка в тёмной шубке и меховой шапочке шла под руку и в ногу со сбитой девочкой-мальчишкой в дутой куртке и таких же ботиках на чёрных шерстяных гамашах. Шли они по заснеженной аллее парка, среди кустов на тропках мелькали фигуры спортсменов.
   - Варя, - хныкала капризно девушка в шубке. - Заканчиваю школу, а не знаю, как дальше жить.
   - Жить надо весело, а не слезливо.
   - На весёлую жизнь надо заработать. Это у них там, на Западе, прибавочная стоимость. А у нас всё убавляют и убавляют. Даже за деньги без блата хорошую вещь не достанешь. А чего только не обещали при Андропове?
   - Хотели как лучше, а получилось, как всегда. Поманили свежатинкой, а накормили тухлятинкой.
   Варя вскрикнула. - Дашка! Так и осталась ты школьной пацанкой, хотя и говоришь, что уже факалась со своим Димочкой.
   - А ты без соития женщиной стала в медучилище?
   - Медблядями нас обзывают.
   Даша засмеялась. - И ты заблудила со своим пальчиком?
   - С братом твоим.
   Даша вылупила на неё и без того огромные и лучистые глаза. - В полюции от него приплываешь?
   - В натуре! Живот накачал, а потом к своей австриячке сбежал.
   - Опять она его окрутила?
   - Скрутила!
   - И как же теперь?
   - Мамка договорилась, на выкидыш ложусь.
   Оттолкнув застывшую в шоке подругу, Варя свернула на боковую аллею и быстро зашагала прочь. Вздохнув, Даша пошла прямо, школа была рядом, через улицу. Из распахнутых ворот видны были проносившиеся мимо машины. И у неё тоже не всё хорошо было с сердечными делами. Проводила своего Диму в армию и... Стыдно было признаться. Но она призналась вслух, тихо визгнув.
   - Хочу если...
   Особенно неудобно было то, что после учебки Димку оправили в Афганистан.
   Лёгкое шлёпанье ног рядом насторожило её. Она высокомерно повернула головку через плечо, собираясь отшить "кадра" и радостно вспыхнула, вскрикнув:
   - Ой! Женский доктор Семён Семенов! Здравствуйте!
   - Доброе утро, Дашенька. Я не женский доктор, а травматолог. И в гимнастической секции только подрабатываю.
   - Да я шучу, Семен! Шучу! Вы такой ласковый и обходительный. Женщины врачи намного грубее тебя.
   Он был в синем спортивном костюме и шапочке. И, перейдя на шаг, стал тут же мёрзнуть на холодном ветру.
   Даша обеспокоилась. - Семён! Ты простудишься.
   - Да, пожалуй. Пойду домой. До свидания, Дашенька.
   - Как до свидания?
   Семён смущённо клонил голову. Даша понятливо фыркнула. - Всё ясно. На заре ты её не будил.
   - Я один.
   - И я тоже теперь одна, - соврала она. - Не выдержал мой милый мальчик сексуального голодания. И... И...
   Снова повторила она. - Теперь я одна.
   Семён дрожал и не только от холода. Даша поняла, что нравится этому красивому мужчине. Остатки девичьей стыдливости покидали её. Она спросила капризно:
   - Семён! Ты не хочешь согреть сестру друга чашкой горячего чая?
   - А как же школа?
   - Траурный митинг. Обойдутся без меня.
   Семён задрожал ещё сильнее. И Даша легко рассмеялась, затормошила его и погнала, как пленного, по петляющей тропке среди редких деревьев. - А ну, живо! Живо, домой. Домой! Домой!
   Где он жил, она знала, несколько раз у него бывала и с братом, и с Димой.
   *
   И наступает этот час, улицы советских городов вымирают, как в Италии или Бразилии во время решающих матчей футбольных команд. Пустеют рабочие места и столы, застывают даже конвейеры. И только сталевары у плавки, да часовые родины на посту. Весь советский народ, всё прогрессивное человечество замерли у экранов и радиоприёмников. На Красной площади сплошное море голов. Но Спасские ворота пусты. В толпе негромко бурчат.
   - Да когда же понесут?
   - А у нас без не подождёшь ничего не возьмёшь и не посмотришь.
   - Начальство и на собственные похороны задерживается.
   К Красной площади уже не пройти, там плотная серая масса, кругом военные патрули и улицы перегорожены автобусами. Те, кто не пробились на Красную площадь, собираются в магазине Военторг. И тут набито людей, как на Красной площади, продавщицы стоят на прилавках, непокупатели заполнили не только зал, но и лестницу, стоят и на перилах. Вошедший мужик в брылястой нутриевой шапке, уже "вмазавши", ажиотажно спрашивает.
   - Чо выбросили?
   - Не вынесли ещё.
   - Я и спрашиваю - чаво выносить будуть?
   - Не чаво, а кого, чудо ты совхозное. Генсека хороним.
   Мужик распустил губы. - Нашли чо смотреть. Тут жана-баба такой список накатала чо - почём и где взять. А они, вишь ты, генсека хоронять. Да за кого переживать, чать не родной. Да и другова уже выбрали, главного могильщика умершего. Эт вам не Америка, нащёт этого у нас чётко и ясно, как дважды два - четыре.
   Его одёрнули из толпы. - Мужик, кончай бубнить. В рог получишь.
   И тот отпрянул к двери. - У, москвичи! Будто совсем не у нас живётя. Всё только для вас, всё только у вас. Обождитя ужо, будет и на вас Минин с Пожарским.
   И матюгнувшись, мужик попёр злым медведем прочь.
   *
   Роман догнал энергично шагавшую обочиной Алевтину уже за дачным посёлком и, притормозив, открыл переднюю дверцу. Но белая Волга ещё долго катила рядом с гордо шагавшей девушкой. А вокруг простирались бескрайние поля в черных весенних проталинах. Дул несильный, но пронзительно сырой и холодной ветер. За городом всегда дуло. А на Ляльке не было даже колготок, подол крупной вязки бежевого платья высвечивал бедра без треугольника трусиков. Кирпичного цвета замшевая куртка была лишь до пояса и Алевтина сдалась. Захлопнула переднюю и стала дергать за ручку задней дверцы. Рома остановил машину и запустил её в салон. Она забилась в дальний угол за его спину, но он повернулся к ней.
   - У тебя что, как у Вовочки, единственные трусы и гамаши?
   Лялька ответила коротко. - Скот!
   - Ладно, завернем в магазин. Заплачу за удовольствие.
   Тут уж Лялька ответила тоном обиженного ребёнка. - Бельё ещё не высохло, в сумочке лежит.
   В машине было тепло, и она расстегнула куртку, а потом и вовсе её сняла. Рома неожиданно вымолвил:
   - Жениться, что ли на тебе?
   - Сестра жениться тебе.
   - Она и предложила. Богданчик с сестрёнкой будет воспитываться. Я усыновлю его. Он же у тебя Антипов. Вот будет клизма Андрею. Потому Таня и не дала ему развод, чтобы он не смог усыновить выблядка своего.
   Алевтина снова осердилась. - Сам ты - выблядок!
   - Да ладно, я так. Вырвалось невзначай.
   - А я не так.
   Рома тоже стал снимать свою кожаную куртку, воскликнул вдруг. - О! - и вынул красивый инкрустированный портсигар. - Несколько косяков ещё осталось.
   Протянул ей раскрытый портсигар, отдельно от сигарет в нем лежало несколько папирос, она взяла одну из них и сразу же закурила, характерно хлюпая, захватывая вместе с дымом и воздух.
   - И квартира у меня есть. Живи. Только Богданчика отдай Тане на воспитание. Хочешь, прямо сейчас и заселю тебя туда.
   Он тоже взял папиросу, Лялька дернулась к нему, чтобы отобрать, но Рома отстранился. - Ты что?
   - Довези вначале до квартиры.
   - Довезу, - вымолвил он самонадеянно, уже празднуя победу над этой привередой.
   И довез...
   Они уже проскочили будку ГАИ перед городом. Рома просто испугался обгонявшего впритирку грузовика и вильнул к обочине. Их подбросило на невидимой в луже колдобине до самого потолка, машина потеряла управление и полетела с насыпи, переворачиваясь, застряла в лесопосадке. Хорошая доза наркотика притупила чувства, Антипова некоторое время ничего не понимала. Она оказалась под Ромой и тот, стоптав её неуклюжим бегемотом, протиснулся в узкую щель и затопал, удаляясь.
   - Беги! Беги! Бензобак может взорваться.
   Тишина после грохота и треска наступила умопомрачительная. Остро пахло бензином. Антипова отчаянно завозилась, но подол платья был намертво зажат. И она завизжала отчаянно...
   И как только смогла вывернуться из платья? Вылезла она из под машины совершенно голой и помчала вверх по насыпи , где уже собирались автомобилисты вокруг отчаянно жестикулирующего Ромы. И только выбравшись на обочину дороги, Антипова почувствовала сильную боль в ноге. Вид раздувшей стопы поверг её в шок, она села голой задницей на стылый асфальт. Но не от боли. Балерины к боли привычны. Повреждение стопы - смерть для танцовщицы. Прощай сцена!
   Гаишники приехали сразу же. Голая, явно не в себе девка, да и вид Ромы был чрезмерно суетливым, насторожил милиционеров, и они долго возились у перевёрнутой Волги. Потерпевшие уже сидели в милицейской машине, отогреваясь. Ляльке дали замызганое покрывало, а Рома мёрз в разодранной белой рубашке. Он с радостью взял из рук старшины куртку и надел её на себя.
   - Не найдется у вас закурить? - спросил его милиционер.
   И Рома вынул свой красивый портсигар, открыл и подал старшине сигарету.
   - Я вижу там у вас папиросы. Привык к Беломору.
   Рома поспешно захлопнул портсигар. - Это лечебные.
   Лялька уже всё поняла, их обступили вместе с милиционерами и гражданские люди.
   Старшина ехидно спросил. - Астму анашой лечите?
   Рома попёр было буром. - Прекратите эти наглые инсинуации! Я - Рыбкин!
   Но никто не испугался фамилии председателя горисполкома, времена были уже не те. Люди злорадно захихикали.
   - Каков наглец!
   - Вот чем сынки начальства занимаются.
   - На ходу что ли девок дрючат?
   - А обурёному море по колено. Жор у них с наркоты наступает, кровать загориться, всё равно не перестанут....
   Вмешался лейтенант. - Цыбин, оформляй протокол изъятия с понятыми и на экспертизу.
   Рома кинулся к нему и зашептал на ухо. - Я заплачу! Хорошо заплачу. И папа вас продвинет по службе.
   Но лейтенант был молод, он брезгливо отстранился от номенклатурного чада и громко произнёс:
   - Советская милиция взяток не берет.
   *
   А во дворе обшарпанных пятиэтажных малосемеек, в просторечии - 500 весёлых, траурная церемония шла даже с опережением графика. Играл военный оркестр. Военный катафалк подогнали вплотную к крыльцу. Во дворе тоже собралось много народу. Но лица у всех неподдельно грустны и даже угрюмы. Всех раздражает не по военному ухоженый майор в голубой парадной шинели с золотым поясом распоряжающийся похоронами. Женщины возмущённо ворчат. - Даже хоронят бегом. И деда подождать не разрешили.
   - Со двора по-человечески вынести не дают.
   - Вон, на днях, директоришку магазина хоронили, ворюгу чертова. Всю улицу перекрыли, полчаса машины выли...
   Наконец из подъезда показался гроб уже обтянутый по-своему розовым ситчиком. Все замолкают. Грубо воет мать. Она невменяема. Её тащат.
   - Люди вы или кто? Один он у нас Димочка был... И у деда тоже.
   И бабы поддерживают её в некрасивом горе жалобным воем.
   - Ой, да ты и горемычная. Всю то ты жизнь бедовала. Одна сыночка вырастила. От тюрьмы сберегла, да военные сгубили.
   Майор нервно суетится, оттесняя людей от единственного, правда, большого автобуса. Всем не влезть, он забит, как в часы пик. Несколько парней с матом лезут в крытый грузовик для оркестра и расчёта почётного караула. Происходит некоторая заминка у дверей автобуса, но и они, наконец, со скрежетом захлопываются. Оставшиеся женщины рыдают, пожилые мужчины, кривя лица, отворачиваются.
   - Да что же это такое? - звенит с надрывом тонкий голос. - Да и когда мы людьми станем?
   Тронулись всё же достойно. Медленно. С воем сирен.
   *
   Дашеньку давно уже раздражает экран телевизора. Лица. Лица. Лица. И все такие красивые в печальной скорби! Будто на самом деле переживают. О ком только? Артистов для этого наверное наняли. Скорбящие лица она уже повидала достаточно. И они совсем не красивые. В раздражении, Даша выдёргивает шнур, погасив экран, и бесцельно закружила по просторной комнате. В ней только стол, диван, узкий платяной шкаф с антресолью и три стула. Стены сплошь заставлены книгами на простых проалифленных досках служащих полками. Разобранный пылесос лежит в прихожей. Сёма понёс мусор куда-то далеко.
   - Ну, какой он, право, сущий мальчишка, - стонет она, изображая капризную девочку. - Хоть самой на себя затаскивай.
   От нечего делать, Даша открыла шифоньер и потерянно ахнула, увидав себя в зеркало. - Чучело-мяучело.
   Широкая голубая футболка бесформенно свисает почти до колен, тонкие, стройные ножки выглядят спичками из мужских спортивных трусов.
   - Да у кого поднимется желание на такую Золушку?
   Она нервно сбрасывает с себя чужую одежду. Вид больших и толстых с начёсом панталон повергает её в шок. Даша вскрикивает досадливо:
   - Ну, мамка! Не застуди письку. Не застуди письку. Это самый важный орган для всего человечества.
   Снимает с себя и панталоны и суёт их под развешанное на стуле школьное платье и снова смотрит на себя в зеркало. Опять ахает потеряно:
   - А пипища!
   У всех она стыдливо прячется в промежностях, а тут нахально вылезла на живот сочным оковалком плоти. И почти совсем без волос.
   - Прямо, прости-господи какая, - хнычет Даша уже искренне. - Затрёпаная и худая. Кошка, мартовскими котами драная.
   Девочка на шаре не воспринимает грациозности своей фигурки. А в грудях ломило, лоно томило.
   - Хочу если!
   Она схватила ладошками и там и там и на некоторое время застыла. Внезапно в шкафу вспыхнул отчаянно снежной голубизной медицинский халат, и сам облёк её широкими крыльями. Она порхнула по комнате белоснежной бабочкой и застыла перед дверным проёмом в широком размахе крыльев. Бледным аскетом-послушником в тёмной прихожей стоял Семён.
   - Сёмушка-а... - позвала она.
   И он упал перед нею на колени. Прикосновение горячих губ к лону вознесло её в поднебесье. Даша долго-долго таяла там облачком блаженного упоения. И не хотела возвращаться на землю, только сейчас получив ошеломительное удовольствие от мужчины. Сёмушка был над нею, и так упоительно ощутим!
   Однако удовлетворение возвращало на землю, на жёстком паласе было жёстко лежать, она ворохнулась, отстраняя его и, не удержавшись, заглянула туда. И забеспокоилась, писька сочилась, и под ней на халате расплылось сопливое пятнышко. Даша дёрнулась суетливо.
   - Ой! Халат испачкали. Надо замыть.
   Но Семён не выпустил её из объятий. - Этот халат я одевал на свою первую самостоятельную операцию. Пускай останется на нём и эта памятка.
   *
   И вот, море голов на Красной площади разом успокоилось, будто от внезапного штиля. Красивый лакированный гроб в сопровождении почетного караула торжественно выплывал на плечах мужчин из Спасских ворот, символом уходящей эпохи шоркало за гробом, едва передвигая ногами, дряхлое Политбюро и ЦК КПСС. Миллионы людей застыли у экранов телевизоров. Смотреть было на что. Сочные яркие краски, как в американском шоу, только музыка надрывная...
   Но молоденькая иссиня бледная роженица с лиловым синяком под глазом, дотянувшись до портативного телевизора стоявшего на прикроватной тумбочке, выключила его и вновь прилегла на кровать. Она была в изящной кружевной ночной рубашке и повязана по животу большим белоснежным шерстяным платком. На присевшего на стул довольно высокого и худощавого лейтенанта милиции она смотрела доброжелательно. Мягкий ненапористый взгляд участкового не раздражал её. Да они уже были знакомы, Анестези уже была у него в опорном пункте милиции по поводу драки со сверстниками. Правильный и через чур изящный для милиционера офицер видимо на этот раз очутился не в своей тарелке. Палата была ухожена и уютна не по больничному и одноместная. С цветами в красивых вазах, изящными бра и кашпо с экзотичными комнатными растениями и картинами на стенах.
   - Анастасия Викторовна! - продолжил допрос милиционер после вынужденной паузы. - В комнате вашей настоящий погром и следы насилия налицо...
   - Ну, хватит об этом, Роман... Роман... Товарищ Хлебушкин.
   - Как это хватит?
   - Я вам никакого заявления не подавала. И не приставайте больше ко мне с этим.
   - Милиция не пристаёт, а ведёт дознание, и вы обязаны отвечать на заданные вам вопросы.
   - Я обязана только в туалет ходить и то только когда приспичит.
   Роман Хлебушкин довольно долго молчал, теряясь. С таким явным пренебрежением к милицейской форме он ещё не сталкивался за свою однолетнюю практику. Да и молоденькая, ещё несовершеннолетняя женщиночка даже с синяком под глазом была очень красива. Он всё же справился с волнением и спросил:
   - Может, вы боитесь....
   - Я! Боюсь? - перебила она его с пренебрежением в голосе. - Вы что, так и не врубились кто я?
   - Пока вы всего лишь ученица десятого класса.
   Тут же номенклатурное чадо показало себя. - Папа покажет коё-кому ученицу! Мало не покажется.
   Милиционер попытался осадить её. - Прекратите хамить! Перед законом все равны. И вы должны...
   - Да вали ты отсюда, мент поганый! Без тебя разберёмся.
   Хлебушкин подскочил. - Это оскорбление представителя правоохранительных органов при исполнении...
   - Папа исполнит тебя - козёл! Мало не покажется
   Лейтенант поднялся со стула. - Но это... Это... Да как вам не стыдно! Девушка из хорошей семьи и так себя ведёте!
   Девчонка окончательно взбесилась и вскочила с постели. - Сказала! Дёргай отсюда! Мент поганый!
   Схватив апельсин, она запустила им в растерянного милиционера. Потом яблоком. Этот удар был сильнее, и лейтенант отпрянул к двери. А когда она схватила вазу с цветами, выскочил в коридор. Звон разбитого стекла, и плеск воды остался за дверью.
   Настя продолжала орать грубо и противно. - Скоты! Сволочи продажные! Ставят из себя честных, чтобы побольше выторговать себе каких-нибудь благ или блата добиться.
   На крики роженицы никто из персонала не спешил и Хлебушкин пошёл по мягкому ковру через уютный холл к Сестринской. Дверь была приоткрыта. Такие же непривычные для взгляда "честного советского человека", каким ещё оставался молодой лейтенант, четыре миловидные медсестры не в обыденных медицинских халатах, а в светлоголубых кокетливых форменных платьях пили чай среди цветов с тортом и шоколадными конфетами.
   - Там у этой... Роженицы... Истерика вроде... Вы что, не слышите? - проговорил Хлебушкин несмело.
   - А пускай побесится.
   - Попейте с нами чайку или кофе.
   Милиционер совсем растерялся. - Но... Это... Она может... Того...
   - Тут будешь того от чёрненького сыночка!
   А Настя продолжала реветь и греметь разбрасываемыми предметами.
   - Засмеют сверстники. На улице нельзя будет показаться с чёрненькой обезьянкой в коляске.
   - Лейтенант, не волнуйся! Ничего с ней не случится. И опуститься не дадут. Подберут и снова отмоют. Это нам невозможно подняться, даже не падамши. А эти до старости лет проблудят в почёте и уважении.
   - Кто эти?
   - Да эти... Из евреев и чёрных, которые...
   - Она русская.
   - Значит, есть кто-то. В начальство без родственника еврея или чёрного не лезь.
   - Лейтенант! Да хватит тебе. Нашёл о ком переживать. Идём чай пить. Тут всё от них самое импортное и дефицитное. Ты, поди, ещё и не пробовал этой номенклатурной вкуснятины.
   - Спасибо. С удовольствием бы, но мне надо её как-то допросить.
   - Ой, да не связывайся. Не то ещё спросишь, потом тебя твой же начальник в порошок сотрёт. У них везде блат. Связи, как они говорят. Сто друзей руки друг другу моют. Я вам телевизор, вы мне телефон. Это мы, сколько по магазинам не рыскай, всё равно ничего стоящего для себя не найдём.
   Настя заревела ещё громче. - Сдох, что ли, весь персонал? Куда делись эти медбляди ленивые? Ни одна сука не подойдёт. Надоело! Домой хочу! Убегу прямо в ночнушке. Замерзну! Будет вам за меня! Повыгоняют сучек с тёплой работы...
   Тут уж медсёстры обеспокоились и выскочили в коридор, с нарочитыми причитаниями побежали к палате.
   - Настенька! Настенька! Что с тобой? Ух, этот милиционер! Мы прогнали его. Уходит он. Уходит. Настенька, прими успокоительного... Поспи... Успокойся...
   Хлебушкин чуть ли не бежал к выходу по широкому и красивому коридору...
   *
   И в крохотной буфетной перед обеденным залом кафе-столовой несколько работниц по кухне в несвежих белых халат толпятся у телевизора. Кадры выхватывают из толпы возвышенно скорбные лица. Одна из женщин воскликнула завистливо.
   - Знать хорошо платют, коль так красиво плачут.
   - Нас так хоронить не будут. Бросют в яму и скоро забудут.
   - Ой! А то этот кому-то нужен? Детям только своим.
   - А мы и своим не нужны.
   Происходит какая-то заминка, процессия останавливается. Кто-то фыркает.
   - И их тоже везти за гробом надо.
   Но вереница согбенных старцев вновь зашоркала мелкими шажками и все замолчали.
   Лишь одна парочка сидит за одним их трёх столиков буфетной, зал кафе пуст. Кареглазая щекастая молодуха в распахнутой норковой шубке сильно расстроена, но не происходившем на экране.
   - Эмиль Бердыевич! Ну, скажите, что с мамой?
   - Раечка! - укоризненно говорит интеллигентный азиат в кожаной куртке и белой рубашке с галстуком. Полная и рослая ханум, явно в его вкусе и он рисуется перед нею. - Не тяну я на дядю. Зови меня просто - Эмиль.
   - Ну, Эмиль. Скажи честно, что с ней?
   Рая разливает остатки коньяка по гранёным стаканам, и по-мужски пьёт, зажевав шоколадной медалькой. Эмиль тянет коньяк по-западному вприхлёбку и жеманно выговаривает.
   - Раечка! Организм человека, что неизведанные глубины океана. О космосе знаем больше. То, что я перевёл её в онкологию, ещё ничего не значит. Надо провести более детальные анализы.
   Рая не верит ему и тяжело вздыхает. - В город сумели пробиться. Такой шикарный домино с мансардой отгрохали. Со всеми удобствами. И газ тебе, и свет, и тёплый туалет. И попу не надо морозить, и дровами запасаться. Жить бы да жить...
   Мимо них прошёл высокий офицер в шинели и шапке, сходу заказал дебелой буфетчице:
   - Стопятьдесят коньяку и шоколадную медальку.
   Вино-водочные магазины уже тогда открывались только с 14 часов, но сухое вино и коньяк можно было брать в любое время.
   Рая предложила. - Может, ещё добавим?
   И врач уступил чисто по-женски с некоторыми колебаниями. - Не много будет? Хотя, пожалуй. Марочного если...
   Рая тут же поднялась и шагнула к прилавку. Капитан с медицинскими петлицами отступил с гранёным стаканом в руке и оценивающе ощупал взглядом её статную фигуру. Эмиль Бердыевич приятно удивился.
   - Ермишин, привет!
   Но тот уже пригубил стакан и только скосил на него взгляд. Потом уже поздоровался не очень радушно.
   - А... Агапетов. Салям!
   Однако коллега его был в игривом настроении. - Что ты, Максинька, не весел? Что ты голову повесил?
   - Повесишься тут, - хмыкнул военврач, подшагнув к нему ближе, но садиться не стал. - Тюрьма, не ваша богадельня.
   - В анализе ошибся?
   - Какие ошибки могут быть с зеками? Молодого заключённого ни за что, по ошибке, истоптали зверски.
   Агапетов делано ахнул. - Максим! Ты уже, как Менгеле, участвуешь в истязании заключённых?
   Военврач возмутился. - Ладно, щериться. Пупкари парня истоптали.
   - А это что за категория такая?
   - Тюремщики. Контролёры - прапора вот с такими мощными пупками.
   - А тебе-то что?
   - А мы все там, как альпинисты, одной верёвочкой связаны
   Буфетчица всё никак не могла раскупорить бутылку, Рая посматривала на красивого офицера, машинально прислушиваясь к их разговору. Агапетов спросил:
   - С зековской пайки ещё что-то можно взять?
   - Наоборот, сами им таскаем по двойной цене. Там не одно только мужичьё сидит. А Андроповский призыв, сам знаешь, какой мастёвый.
   Эмиль не понимал. - А при чём тут избиение заключённого?
   - Наркотой и спиртом накачать заставили, будто оказал сопротивление обурённым.
   Рая уже подходила к ним с большой бутылкой в руках. Эмиль пренебрежительно хмыкнул:
   - Нашёл о ком переживать.
   - Отца его знал, - хмуро вымолвил врач после последнего глотка коньяка и поставил пустой стакан на столик.
   - Да и ты, поди, не пропускал лекции профессора Замятина...
   Эмиль всплеснул руками. - Сынок Гаврилы Степаныча!
   Рая застыла, у неё изменилось лицо. Агапетов это заметил и взял её за руку.
   - Раечка! Да полноте вам. В конце концов, это преступник.
   - Это муж мой! - ревнула грудастая деваха и, размахнувшись, ударила бутылкой военврача по голове, обдав всё вокруг пахучими брызгами.
   Брызги вина заставили отшатнуться и Агапетова, он свалился со стула на пол, опрокидывая и стол. Капитан же лишь припал на одно колено, шапка смягчила удар и, тут же вскочив, метнулся вон. Бутылка его не догнала, зазвенев в фойе разбитым стеклом. И Агапетову скандал был ни к чему, он тоже шмыгнул вслед за сокурсником. Рая рухнула на стул и заревела в голос:
   - Убили! Убили, гады! Убили!
   Смотревшие телевизор женщины сбились в испуганную стайку. Только дебелая буфетчица оставалась невозмутимой, она то находилась за прилавком.
   - Пьяная она. Звоните в милицию.
   Рая подскочила от этих слов и кинулась к ним. - Милиция! Милиция! Мне надо позвонить в милицию.
   Она ухватила за руки одну из шарахнувшихся от неё женщин и умоляюще завыла:
   - Тюремщики ни за что мужа моего искалечили. А этот врачишка покрывает их.
   Женщины стали успокаиваться, обступив её. Буфетчица фыркнула:
   - Кому звонить? Одна шайка - лейка.
   - Майора Сизова мне надо найти. Муж мой с его сыном дружит. Майора даже бандиты уважают. Так и зовут. - Мент честный! Где у вас телефон?
   И Раю повели в подсобку. Одна только женщина осталась у прилавка буфета перед телевизором. Гроб уже вносили в сквер выдающихся палачей советского народа на задворках мавзолея. Буфетчица фыркнула:
   - При Андропове правды не увидели, а теперь и подавно.
   Женщина вздохнула. - А ничего, вроде, девка, так о муже беспокоиться.
   Буфетчица скривилась.
   - Ты что, Ивановна?
   - Хорошие девки в норках не ходят. За натуральную шубёнку надо давать или воровать. На одну зарплату разве только внучке такие деньги накопишь.
   *
   И на дальнем кладбище, жалком и запущенном, тоже подносили к могиле скромный гроб обтянутый розовым ситчиком. Оркестр и расчет почётного караула часто сбивался и с ритма и с ноги на колдобистой тропе изображавшей аллею. Март в России ещё не весна, дул пронизывающий сырой ветер. Несолидный для погибшего во имя Родины гроб (точнее сказать было бы кощунственно) будто вынесенный половодьем обломок жизни, кружил и неуклюже разворачивался среди разрушенных и совсем новых крестов и пирамидок со звёздочками в оградках. Безнадёжно тоскливый вой женщин клинил закалённые потерями и издевательствами сердца...
   В последний путь на советскую свалку человеколома погибшего за родину провожало не очень много народа.
   *
   И на вершине утёса время приближалось к развязке. Долинка зашевелилась, на Змеиной тропе появилась жидкая цепочка измученных солдат. Десантники заулыбались и зашептали довольно:
   - Пробился Абрек.
   Шепчет и раненый в грудь украинец. - Возвэрнуться хлопци до дому.
   Чувствовать себя героем и упоительно, и стеснительно. Волнение отнимает последние силы, и он припадает к камню, сдерживая рвущий пробитые пулями легкие кашель. Офицер склоняется к нему.
   - Держись, Тарас, держись. Не время ещё уходить.
   - Та ни, - приподнимает тот голову. - Я такой смэрти не жалкую. Тем, кто выйде, худшее.
   Товарищи переглядываются. - Выходит, мы зря их спасали?
   - Та ни, я о жизни нашей треклятой. Подвиг легшее совершить, чем по совести жить.
   - Хахоль! - вскрикивает худощавый кавказец. - Вальтанешься раньше времени и подвиг свой не увидишь.
   Но тот шепчет о своём. - Хай живут. Витчизне нужны бывалые люди, шоб начальство нас хотя бы чуток побздёхивало. А то уж дожили, к продавщице какой-то на хромой козе не подъедешь. Вся в золоте и сама импортна, смотрит на простого покупателя, як барыня на холопа. Начальник и вовсе, что хотит то и творит. Вершители судеб народных.
   - Ладно, Тарас, не заводись. Опять кровь горлом пойдёт.
   Но Тарас выпрямился и положил руку на плечо смуглого парня.
   - Ты чо, Сашок, так и не поняв смысл нашей жизнюки? Ну, кто б ты був после дембеля? Арой с базара али бракоделом-шабашником.
   - А теперь что?
   Тарас мечтательно поднял глаза к небу и сдержанно вздохнул.
   - А теперича, мабуть, Тараске Ковтуну в ридном селе бьюст поставлять.
   И темноволосый раненый в ногу десантник прошершавил белорусским выговором.
   - Навечно запишут наши имяна.
   Сашок хмыкнул хмуро. - В полковом туаллэт!
   Капитан показал на выходившую из долины смерти цепочку солдат.
   - Серонян! Вот кто запишет наши имена в своих сердцах. И матери их. И родные.
   Но ни армянин, ни остальные не ответили ему, засопели тихо, сдерживая чувства.
   Офицер вымолвил почти шёпотом. - Ну, вот, пора подводить итоги.
   - Какие могут быть итоги в девятнадцать лет? - снова заговорил Тарас. - Пощупав наскоком несколько дивчин. И усе итоги.
   - А я женился, - сообщил, мечтательно улыбаясь, белорус с перевязанной ногой. - Вот-вот должна родить. Как бы не в день смерти моей.
   - Значит, ты, Костя, не умрёшь.
   - Да и о вас память людская останется.
   Неверующий армянин мрачно прошептал. - Хорошо только в кино американском или индийском кончается.
   Офицер рассердился. - Зачем тогда с нами пошёл?
   Серонян ответил строптиво. - Армянин тоже человек. Тоже хочет героем быть. Не по блату, а в натуре.
   Но на его вспышку не отреагировали, настораживаясь. Исподволь, нарастая, в торжественную тишину гор вплетается еле слышимый комариный зуд. И вскоре звук стал распознаваться.
   - Никак, наши летят.
   - А толку что? Помашут крылышками на прощанье.
   Черные точки на белесом экране пышущего зноем неба быстро превращаются в изящные фигурки боевых самолётов, несомненно, с ходу идущих в атаку. Все в недоумении. И только командир всё понимает. Восстает вдруг гневным демоном на вершине утёса.
   - Только не это! Не это! - кричит отчаянно Тарас Ковтун.
   Но всё до того по-сверхзвуковому стремительно! Долинка забурлила кипящим котлом колдовского варева, и только потом придавил слух звериный рёв самолётов. Полыхающий огненный смерч обозначил и все извивы Змеиной тропы, поглотив уходивших от смерти солдат...
   Толи они сами кричали, толи им... Сознание вспыхнуло тысячесолнцем пустыни. Осталось одно - огромное белое небо - экран и замирающий зуд палачей - самолётов.
  
  
   СОЛНЫШКО
   из повести "Восемьдесят седьмой"
  
   "...март в России ещё не весна, в Афганистане начало лета. Отцветают сады, брызгами крови зацветают маки, алея пятнами памяти о погибших товарищах по склонам сопок. На обочинах дорог афганские мальчишки-бачата размахивали руками. Показывая проезжавшим на броне шурави крепко сжатые кулаки. Нет, они не грозили. Они предлагали товар, подбегая шумными стайками к останавливавшимся на перекрёстках машинам.
   - Командор! Купи кайф.
   И они покупали. Почти в открытую. Вякнет разве какой ещё ретивый по привычке офицер из проверяющих, но его так оттянут забористым матом, и тому остается только отвязаться на попавшемся на глаза командире:
   - Капитан! Распустил бойцов. Смотри у меня!
   И они смотрели. С разных углов и расстояний. Прорабы войны и ревизоры военной страды. Для них здесь был всё тот же Советский Союз, всё то же авральное социалистическое производство. Только работяга был с ружьём и так же тащил с производства всё, что сгодится для балдежа и на пропой. К наркоте здесь была и арака, афганцы быстро научились гнать самогон.
   О чём вещают "журнальстивые" корреспонденты, взирая на наш мир через призму полученного задания или темы. Невозможно смотреть на чужую страну только через прицелы и триплексы бронемашин. Всё равно выйдешь, хотя бы оправиться или купить кайф. А они, тем более, ездили там на броне и кое что видели. И, в первую очередь, увидели чёрный рынок своей страны - ханыжную Москву, Кавказ в натуре! Коммунизм та же азиатчина, а Восток дело тёмное. Тонкость и ум в нём узрели лишь те, кто народа своего в упор не замечает. - Я жив, пока живу. Без меня жизни нет, - вот и вся тонкость восточной мудрости. Подлость, помноженная на изуверскую жестокость, заражает и нас уголовными отношениями в обществе, дедовщиной в армии...
   Нет, мои книги не о войне. И про войну тоже. Россия жила без войн только при Александре 3. Война стала частью нашей жизни".
  
   Это негромко читал вслух, правя текст в общей тетради, заросший серым с проседью волосом худой и болезненно бледный юноша лет тридцати. Он сидел на копёшке сухого сена в солнечном заливчике среди буйной южной растительности. В просвет между кустами виден был большой водоём с пляжными постройками. Но ещё не сезон, несколько рабочих выгребали там зимнее запустение. Отвлекла его от чтения девушка в плавках и завязанной на животе распахнутой клетчатой рубашке, она устало тащила по траве отделанную бахромой торбу из мешковины и, кажется, проходила мимо. Измождённый юноша, видимо инвалид, медленно отвернулся и снова стал читать рукопись вслух:
   "- Гранатовый цвет, гранатовый цвет на дороге... Мы уходим в рассвет, мы уходим в рассвет по тревоге, - едва слышно доносились слова солдатской песни сквозь лязг и грохот железа несущейся по прямой бетонной дороге бронеколонны.
   - Но на этот раз нас подняли не в рассвет, в пышущий зноем, уже не утренний свет. В зловещие чёрные горы, - привычно рассуждал по прочитанному в ставшей глумливой советской прессе, старший лейтенант Ерванд Керопян. Он тоже примостился на броне рядом с солдатами и, вцепившись в скобу, подрёмывал на ветерке. Солдатам своим он не подпевал. Размышлял о творившемся бардаке там, на родной земле. Его брата, майора советской армии, тайно вывозили из Сумгаита во время армянской резни с несколькими солдатами-армянами, как из враждебной страны. Он конечно не политолог, но уже чувствовал, чем афганский исход отразиться на нашей стране. Не только чувствовал, видел. Видел изнутри, без коммунистических прикрас. Они выносили с собой эту спрятанную здесь войну в свою страну. Уже полыхнули мракобесием Фергана и Сумгаит. Воевали в Карабахе. А главное, русскому солдату, именно, русскому, украинцу или белорусу по национальности, небезопасно стало выходить за ворота гарнизона в своих братских республиках. И дикие расправы над ними, оставались безнаказанными. Русскоязычное население начинало исход из мусульманских республик Советского Союза и с Кавказа".
   Появившаяся в этом уединённом месте девушка, видимо, обеспокоила инвалида. Он снова прекратил чтение и стал настороженно озираться. Прошедший в 1985 году Всемирный фестиваль молодёжи в Москве пополнил, в общем-то, не очень многочисленные толпы советских бичей совсем молодыми бродягами, которых стали звать на западный манер хиппи, панками или бомжами. Грабили и днём, не гнушаясь отбирать мелочь на мороженое даже у детей. Но бродяжка, кажется, забрела сюда одна и сейчас стояла в раздумьи, видимо, собираясь остановиться в этом хорошо прогретом солнцем и защищённом от ветра заливчике. Вздохнув, обросший волосом парень снова склонился над тетрадью, и стал читать тише, понизив голос:
   "- Гранатовый цвет. Гранатовый цвет на дороге.
   Мы уходим в рассвет. Мы уходим в рассвет по тревоге.
   Песня становилась слышнее. Бронеколонна быстро гасила скорость, снова наваливалась жара, солдаты зашевелились...
   - Сказали, не будем больше высовываться. А тут прём, как угорелые, не изобразив даже ложный маршрут.
   - Говорят нам много, - завязывался разговор.
   - В восьмидесятом мы уже должны были жить при коммунизме.
   - И Мишка Меченый обещает к двухтысячному году всех квартирами или своими домами обеспечить.
   - Не, но ведь можно жилья хотя бы настроить.
   - Как и коммунизм построить в отдельно взятой семье.
   - Коммунисты уже живут при коммунизме.
   - Мамка пишет, в Застое часами стояли в очередях, а теперь - сутками. Вот-те, блин, и демократия!
   - Ага! Демократия нужна нам, как воздух. Никак не надышимся, горбачёвским трёпом о демократизации общества.
   - И не нажрёмся, и не напьёмся.
   - Не застой был у нас, а застолье. Вот сейчас, точно, застой. Мужики уже тараканью морилку стали пить. Три пшика на кружку пива и - кайф!
   Худенький солдат продекламировал:
   - Застольные герои стали мы. Нам перестройка видится лишь обустройством быта.
   Мы рыскаем в тайге очередей, выискивая чёрный ход блатного сбыта.
   - И газеты почитать, тут у нас во всю идёт процесс примирения. А духи уже и днем лупят из безоткаток по военным городкам. Носу не дают высунуть.
   Худенький пацан в форме, приподнялся и выкрикнул, чтобы быть услышанным:
   - Раньше журналисты врали классно, а теперь гласно!
   Но такая Акина Матата его товарищей не привлекла. Темно русый сержант, такой же могутный, как и офицер, осадил комсорга роты.
   - Назаров, вечно ты впрягаешься не по делу! Придержи свои ораторские перлы для комсомольского собрания.
   И обратился к командиру. - Товарищ старший лейтенант! На самом деле, куда идём?
   - Пленных тигров освобождать.
   - Это что еще за масть такая?
   - Вы то точно, не в масть!
   Комсорг снова "впрягся" в разговор, вымолвив значительно, дескать, знает больше всех:
   - Да дезертиры наши. Особисты за ними уже который год гоняются.
   - Назаров! Вот ты то точно станешь дезертиром. А тэ рэбята, хер в рот! Родына нэ продает! - неожиданно вспылил, заакцентировав, обычно уравновешенный командир.
   И солдаты примолкли на некоторое время. Их саперный бронетранспортёр по указанию регулировщика, стоял поперёк дороги. Бронеколонна разворачивалась, уходя по просёлочной дороге в горы. Перед ними образовалась автомобильная пробка. Но смотреть им было неинтересно. Ни одного женского лица, только несколько женских бесформенных фигур в паранджах в несуразных пассажирских люльках на кабинах "борбухаек", длинных автобусах со снятыми крышами. Пассажирский салон предназначался для клади и, обычно, был забит доверху. Только в стоявшем рядом разбитом Джипе без кузова сидела накрытая тонким покрывалом рослая женщина. Но и ту невозможно было рассмотреть. Кто-то из солдат тоскливо запел:
   - Ну, разве здесь закончишь к лету, когда тут все за них, - и вест, и ист.
   И я спросил у комполка, зачем мне это? А он мне, ты же воин - интернационалист.
   - Заканчиваем ужо, - баснул глумливо сержант. - Пришли по просьбе, уходим восвояси.
   - Похоже на предательство.
   - А если друг оказался вдруг?
   - В натуре! Не война, а базар. Купи-продай, одним словом.
   - Мишка наверно с Афганистана берёт эту новую модель социализма.
   - Ага! Наживайся, пока Горбачёв!
   Кто-то и вовсе высказал мрачное предположение. - Бля буду! Скоро и мы своих духов по горам будем гонять.
   Не поддержанный товарищами певец снова пропел с надрывом:
   - Эх, где же ты, моя любимая Россия? И зачем я оказался тут?
   Керопян приподнялся, оглядываясь, и скользнул взглядом по рядом стоявшему джипу. За рулём и на переднем сиденье сидели афганский и советский офицеры. За ними щуплый юноша в джинсовом костюме и рослая молодая женщина. Она и вскочила, сдернув покрывало с головы.
   - Эдик! Сльон! Элефант!
   Но бронетранспортёр в это время круто развернулся по указанию регулировщика. Керопян перевалился на другой бок. Мелькнуло знакомоё лицо. Но машина нырнула в густой шлейф пыли, их затрясло на ухабах, пришлось сильнее вцепиться в скобу. А когда они вынырнули из пыли, выйдя на ветер, автострада была далёко.
   Керопян громко вскрикнул. - Кет Виллер приехала. Значит, жив Андрей! Жив! Жив! Жив!
   И неожиданно для всех запел гортанную песню горцев Кавказа".
   А рядом давно уже слышалась тихая возня и шуршание травы. Парень оторвал взгляд от тетради и медленно повернулся на посторонние звуки. Совсем смешался, увидев рядом девушку с голой грудью. Она сидела на сене, широко расставив согнутые в коленях ноги. Великоватые плавки подвернулись, выставив всё! Он дрогнул взглядом от вида нежной приплухости девичьей плоти в обрамлении редких белесых волос и стал неловко поправлять трусы, застеснявшись своей бледности и худобы. Неброская, но какая-то мечтательная, под кайфом что ли, девушка мягко сияла огромными ясными глазами, без стеснения набивая "косяк" табачной смесью с ладошки.
   Парень произнёс с угрюминкой. - Зря меня кадришь. Я инвалид и сам копеечки считаю.
   - А я, типа, не за этим к тебе подошла, - ответила она, всё так же ясно улыбаясь.
   Голос был немного глуховат, но женственен. Однако выглядывавшая из под плавок, перечерченная туго сжатой щелочкой половых губ, девичья плоть завораживала инвалида, как кролика перед удавом. И девушка тут же подметила это.
   - Тебе нравиться смотреть на голое женское тело, - просмеялась она не обидно и, откинувшись на спину, сняла плавки, оставшись совсем голой. Потом прилегла, обольстительно изогнувшись. Теряясь ещё больше, он с трудом выговорил, заикаясь и пряча глаза.
   - Чего ты от меня хочешь?
   - Я вижу, ты болен, одинок и талантлив и решила помочь тебе.
   - Я сам восстаю понемногу. Правда, не знаю, зачем это мне нужно.
   Она сделала первую затяжку с характерным хлюпаньем и, медленно выпустив дым, произнесла:
   - Я тоже не вижу смысла этой жизни. Давай, поищем его вместе.
   - На это у меня попросту не хватит здоровья.
   Девушка прикрыла глаза, наполняясь кайфом после второй такой же глубокой затяжки. Тело было худенькое, но по-женски привлекательно, и он заметался взглядом.
   - Ну, не скажи, - возразила она. - Возможно, жизнь на природе исцелит тебя. Да и лучше умереть среди друзей, чем в самой распрекрасной лечебнице.
   Он хмуро подтвердил. - Срок пребывания в санатории подходит к концу. Мне пора возвращаться в Дом Инвалидов.
   - А что с тобой?
   - Избили контролёры в тюрьме. Смещен грудной позвонок. И голова не совсем в порядке.
   - Да о какой можно говорить демократии, если правоохранительные органы, по-прежнему нас не охраняют, а только карают, оставаясь безнаказанными?
   Инвалид горько улыбнулся.
   - Да нет. На этот раз советское правосудие хоть как-то проявило себя. Контролёров выгнали со службы, меня амнистировали по болезни, дав минимальную пенсию, рабочего стажа у меня всего три года. Ко всему, родители мои умерли один за другим, когда я отбывал срок заключения, и квартира перешла другим, я оказался бездомным.
   - У тебя совсем никого нет?
   - Сестра. И друзья не забывают. Зимой блатные не стремятся в санатории, они и определяют меня сюда в несезонное время.
   Девушка вновь затянулась и неожиданно предложила. - Идём в мою семью.
   - А кто ты?
   - Пиппл. Волосатая. Тусовочная герла, как нас зовут в своём кругу. Я просто человек и просто хочу тебе помочь, - выдала она хипповское кредо и добавила после короткой паузы. - Мы подбираем брошенных кошек и собак, а ты - человек.
   - О какой семье ты говоришь? - спросил он, уже догадываясь. - Это когда все со всеми?
   - Ну, да, - осияла она его своим лучистым взглядом. - Я люблю всех, все любят меня.
   Подсела к нему вплотную, протягивая папиросу. - Шмальни. Это тебе не помешает.
   Но руки его плохо слушались. Тогда девушка обняла его по-матерински и, как ребёнка из соски, стала поить кайфом. От прикосновения девичьего тела и упругих грудей, инвалид на некоторое время окостенел. И, когда немного справился с волнением, не удержавшись, поцеловал её после затяжки в изгиб шеи. Испугался, было, но она опять поощрительно просмеялась.
   - Делай, что тебе нравится.
   И он просунул руки ей под мышки, огладил спинку, с дрожью ощущая нежную упругость грудей и надолго застыл, прижавшись, словно наполняясь здоровьем её тела. Потом снова засосал дыма с воздухом. Спросил, с трудом перебарывая неловкость от захлестывавшего всё его существо желания.
   - В чём смысл вашего протеста?
   Она так ясненько посмотрела на него!
   - Мы не протестуем. Мы - празднуем. Жизнь должна быть не в лом, а в кайф.
   В этом что-то было, и он задумался. Но близость женского тела будоражила и, он уже не знал, от чего больше пьянел, от анаши или от неё. Снова прижался уже губами к её грудям и задрожал, простонав что-то нечленораздельное. И она наткнулась вдруг на его твердость. Тут же схватила ладошкой без малейшего стеснения и сняла с него трусы, посмотрев туда.
   - О! У тебя всё в порядке. Если я факаюсь, значит - живу!
   Стала медленно заваливаться на спину, затаскивая его на себя. Вправила. Сама напряглась, наполняясь желанием... Но ей пришлось самой двигать бедрами. Спина его с трудом разгибалась, отзываясь от движений острой болью между лопаток. Член то опадал на короткое время от резкой боли, то она сама его теряла, изогнувшись мостиком. Это было и трудно и неудобно, и она только распалилась и вскоре устала. Опустилась под ним на спину и, мягко огладив и потрепав гениталии, остановила бесполезные попытки к соитию.
   - Погоди. Догонюсь пальчиком и потом сделаю тебе хорошо по-другому.
   И ему до того стало обидно и стыдно своей беспомощности! Он махнул бёдрами, как надо... Всё вдруг взорвалось в нём ядерным взрывом и швырнуло с неё в траву.
   Герла тут же склонилась над ним. - Эо, ты! Типа не умирай. И всё такое, типа, прекращай. Вставай! Вставай!
   Он сразу же очнулся и неожиданно легко сел. Боль в спине уходила облегчающей волной.
   - Тебе стало лучше!
   Это было написано на его лица. Осторожно, ещё боясь боли, он повёл плечами и, обняв, поцеловал её в губы. И она отозвалась, да так! Всё вновь напряглось в нём с удвоенной силой. Герла была рада больше него.
   - Теперь убедился? Если я факаюсь, значит, - живу!
   Он спросил, уже веря в свои силы. - Как тебя звать?
   - Солнышко!
   Она на самом деле грела, он даже отстранился немного, чтобы лучше ощутить сияние её глаз.
   - А тебя? - спросила она, когда он уже уверенно задвигал бедрами, ощущая упругость и сжатие желающей его плоти. Солнышко блаженно уходила в свои женские ощущения и закрывала глаза. И его осенило в накатывавшем облегчающей волной оргазме. - Тузик! Подобранный тобою пёсик.
   - Хорошее имя, - прошептала она и задвигалась энергичнее с тихим протяжным стоном.
   - А-а-а, - захватывала и его чувственным оргазмом...
   Всё выплеснулось из него. И боль тела, и горечь испоганенной души. Он вновь становился человеком...
  
  
   ЗАЧИСТКА
  
   Здесь широкое ущелье заканчивалось узким коньоном, в котором терялась дорога, и бронеколонна остановилась, рассыпавшись перед пещеристыми скалами наверху. Вышли саперы, и пошли косым клином по узкой дороге теряющейся в каменном нагромождении скал, как комбайны на гигантских полях Целины. Так же неспеша, покатила за ними машина разграждения, весело поблёскивая отполированными о каменистую почву отвалами и скребками. И только один БМП ехал за нею, соблюдая дистанцию. Люка дозорного броневика были распахнуты, солдаты примолкли, настороженно разглядывая каменное нагромождение, в которое они заходили. Рыжеватый дубинистый сержант на переднем сиденье рядом со скуластым чернявым водителем-казахом дрогнул от резкого гортанного голоса в наушниках шлемофона:
   - Ерёмкин! Тьфу, черт! Двадцать второй! Тормознись, что-то не то, проверю по следам траков.
   Водитель сбросил газ, и они остановились. Тут же раздался пронзительный голос комбата:
   - Глыба! Лазурит твою мать! Не бди чрезмерно. Давай, давай, шевели своих чистильщиков, время поджимает.
   - Нэ нада, камандырр, высэм даватт, бистра истрэпешься,- заакцентировал нарочито кавказец.
   Водитель и сержант Ерёмкин фыркнули смешливо, их тут же спросили из десантного отделения.
   - Чего там смешного услышали?
   - Да Керопян комбата как бы блядью обозвал.
   - А так оно и есть. Честных замуж не берут, умным должность не дают.
   - И сейчас у нас всё та же матата. Всё те же мартышки, ослы, козлы нам косолапым мишкам перестройку в глаза втирают.
   Напряжение было снято, солдаты шумно задвигались и закурили разом свои термоядерные сигареты без фильтра, которые даже нищие афганцы не могли курить. Тем временем минный разградитель исчез за поворотом, вскоре показался идущий им навстречу глыбистый офицер в каске и бронежилете, шел как-то небрежно, насвистывая весёлый мотивчик. Кто-то из солдат вымолвил:
   - Вечно, эти черножопики выпендриваются. Идёт, как по бульвару Распай в Париже.
   - А что, в Москве нельзя так ходить?
   Но Еремкин сердито одёрнул солдата. - Глохни, салабон! Глыба - правильный командир.
   - А что он, будто, на блядки собрался?
   - Глядит, где духи кефир пролили, чтобы мы яйца свои не подпалили.
   - Зачем им солярку проливать?
   - А чтоб собачка фугас не унюхала.
   Офицер остановился, не дойдя до них шагов семьдесят. Некурящий, вынул ярко красную пачку Примы и, выудив из нее видимо последнюю сигарету, бросил под ноги. Прихлопнул сапожищем сорок последнего размера. Прикурив, уже резвее пошел к ним. Сержант высунулся из люка, подойдя, Керопян сунул ему дымящуюся сигарету в рот. - Секёшь, Ерёмкин?
   - Ага! Взрывоустойчивая мина. Пропустят несколько броников. И бац! Ловушка захлопнулась.
   - Будет фугас и на выходе из ущелья. Разминировать не дадут. Давай, Игорь, дуйте к Ермолаеву, подстрахуете моих чистильщиков. Борис зафлажкует мину, а вы её бац-бац! Но чтобы не мимо. Как у тебя Яшка-артиллерист?
   Ерёмкин повернулся в десантное отделение, и ткнул в ногу высоко сидевшего оператора. - Петро, как? Справишься?
   Перед ним тут же выставилось веснушчатое лицо Иванушки-дурачка и вымолвило с мужичьей солидностью:
   - Попрогвам!
   - Я тебе, блин! Попрогваю, - взъярился сержант. - До конца моего дембеля будешь жить половой жизнью, если не долбанешь фугас.
   - Ну, сказал же! Чо, психовать?
   - У, ты, лаптёжник пензенский.
   Керопян тронул Еремкина за плечо и поторопил. - Давай! Давай, Игорь. Только флажок мой не сдуйте.
   Медленно, накатом прошли над бумажным флажком и вздохнули разом облегченно. Дальше покатили веселее и вскоре нагнали медленно ползущий разградитель. Здесь его офицеры не могли видеть, и Ерёмкин выскочил из БМП, обогнал минный тральщик и подошёл к идущему последним могутному не по возрасту русоволосому сержанту.
   - Ну, как Боря, оно ничего?
   Тот коротко глянул на него замутненным от усталости взглядом и глухо вымолвил. - А ничего. На-на нах! Ущелье кончается. Никак мину не надыбыем, хоть тресни.
   Солнечные лучи сюда не проникали, однако с сапёров пот катил градом, просолённые гимнастёрки коробило жестью. Кроме оружия они были обвешаны всевозможными приспособлениями. Чего стоило нести на себе трёх пудовые бронежилеты-тюфяки. И каски только мешали, сползая то на лоб, то на затылок. Сапёры шли смертельно опасным путём с внимательной неторопливостью, очищая другим дорогу к жизни. И под обстрел попадали первыми, сапёры были вожделённой мишенью для моджахедов, за них платили больше, чем за обыкновенного солдата. Ермолаев снова поднял на друга усталый взгляд и выматерился:
   - Дубина! На-на нах! Свали. Не отвлекай.
   Ерёмкин остановился, пропуская разградитель.
   - Камандыр! Сматры! - крикнул ему водитель казах.
   Но он уже сам видел, цепенея от напряжения. Присевший солдат, разгрёб руками мелкое каменное крошево и зыстыл, затравленно уставившись на сержанта. - Будулай! Глянь, чернеет вродь бы...
   - Она! - выдохнул Ермолаев и, не показывая виду, неспеша направился к солдату. Но у того не выдержали нервы, он шарахнулся в сторону. Будто нутром, почуяв опасность, сержант зычно крикнул. - В укрытие!
   Нырнул огромной рыбиной к опасному месту, опередив гулкую пулеметную очередь. Воткнул металлический штырь флажка, и взлетел... Но до камней обочины не дотянул, упал сбитой птицей, оросив дорогу гранатовым цветом. Ерёмкин запоздало кинулся к своему БМП, увидав, что саперы потащили обмякшее тело сержанта в укрытие. Весь батальон уже лупил из всех видов оружия по пещеристым скалам наверху. Вокруг гремело и грохотало от густого камнепада. У него посыпались искры из глаз, резкая боль резанула в руке...
   Он уже терял сознание, когда солдаты затащили его в бронемашину. Ему тут же сделали укол, и он стал понемногу приходить в себя. БМП пятился назад по команде целившегося во флажок из скорострельной пушки оператора. Голова Игоря гудела, кисть руки безобразно раздуло, но он тут же забыл о боли. И солдаты тоже замерли, не сводя глаз с флажка.
   Кто-то шептал. - Петя, не подкачай! Разов, давай! Давай, Разов.
   Ерёмкин взвыл. - Петька! Ну, если долбанешь этот фугас, до дембеля от нарядов освобожу. Полы мыть даже по графику не будешь. Борька не только земеля мой. Друган-однокашник.
   - Не замай! - прорычал Петька-артиллерист. - Дай отойти.
   И вдруг звонко вскрикнул. - За Будулая! На-на нах! Получай, суки бородатые!
   Перед ними вспыхнул дымно огненный смерч и стал медленно, как в замедленном кадре оседать. Минный разградитель рьяно попёр по дороге, сваливая крупные булыги в стороны. Наушники заревели озверело, и Ерёмкин дернулся, как от удара, сбросив шлемофон с головы.
   Орали и солдаты его отделения. - А... Ва... Ма...
   Он застыл от боли в тряской гонке. Мелькнули сопки, особенно сильно подбросило на высохшем русле ручья. Но вскоре машина пошла плавно выйдя в степной простор, понеслись к небольшому утопающему в зелени кишлаку. Затем они отвернули влево, обходя кишлак околицей, и машина стала гасить скорость. В наушниках звучал только голос комбата. - Марш! Марш! Не церемонится! Раздавим осиное гнездо духов!
   Но всё было спокойно, селеньице без движения. Из ущелья выскакивали последние машины, охватывая кишлак плотным кольцом. Комбат продолжал кричать, не был он для них батей, слишком уж фанфаронился. И солдаты морщились. - В малосемейке от баб, наверное, научился лаятся.
   Но тут последовала команда. - Пошёл на зачистку!
   Солдаты полезли наружу, Ерёмкин оставался, он глянул строго на коренастого ефрейтора и напутствовал.
   - Ты это, Кротов, смотри, не геройствуй. И сопли не жуй, командуй.
   - Всё ништяк будет, Дубина! Отдыхай.
   - Не базарьте, что я выходил из машины. Камень влетел в распахнутый люк.
   - Да мы чо, лажанутые? Выздоравливай командир.
   - Может, какую-нибудь там в госпитале сестричку зачистишь.
   - Много нас таких Иванов, особенно здесь.
   Солдаты ушли, водитель с оператором продолжали говорить.
   - Повезло тебе крупно. Подлечишься и как раз дембель.
   - Отъешься, мордатым, как с курорта, домой придёшь.
   - Типун тебе на язык!
   - Точняк! Сложный перелом. А это надолго. Какой смысл держать тебя здесь, итак госпитали переполнены
   - Ну, ладно. Если не вернусь, не поминайте лихом
   - Дубина! Хороший ты мужик, обиды на тебя не держим. Так что давай, не переживай, может, выпьем ещё на гражданке.
   А комбат продолжал бесноваться, слышно было из лежавшего на сиденье шлемофона.
   - Дружнее! Дружнее! Не терять локоть товарища! Артиллерия! Глаз не спускать с прицела. Сорокин! Что там у тебя? Лазурит твою мать! Смелее, давай!
   Ерёмкин был растроган прощанием с товарищами по оружию. Петька протянул водителю индивидуальный пакет
   - Сделай ему ещё укольчик. Нам, кажется, кайф не понадобится, мирные здесь духи.
   Казах повернулся к Ерёмкину и сделал укол, Петька продолжал говорить с добродушной завистью.
   - Нормально подковали. Твоя последняя война. Мама дождется сына.
   Люка остались открытыми, последние солдаты исчезали в зарослях без единого выстрела.
   - Обошлось вроде, - заметил и казах, закуривая. Сунул Игорю сигарету в рот и стал снова прикуривать.
   Еремкину становилось лучше, и он забеспокоился. - Как там Борька?
   - Да-а, - протянул Петя. - Кровь фонтаном хлынула. От самого плеча.
   - Задело, вроде, серьёзно.
   Игорь стал выбираться из машины, устраивая ремень автомата на плече для стрельбы здоровой рукой.
   - Куда ты?
   - Пойду. Как там Будулай. Развезут по разным госпиталям, и не узнаю, что с другом.
   - Погоди, пусть хорошенько зачистят. Мало ли что?
   - Да нет, мирные здесь духи. Пойду, чисто вроде.
   Еремкин вылез из люка и, взяв автомат на изготовку, повернулся к ним.
   - Ну, давайте! Не держите обиды. Служба.
   - Да не, Дубина. Ты у нас ништяковый был командир. Как Крот себя поведет?
   - Пиши, Игорёк!
   Очарованный тёплым прощанием, Ерёмкин направился к ближайшей улочке и пошёл вдоль дувала. Уже слышались крики, женский и детский плач. Мужчин и даже подростков сгоняли к выезду из кишлака на большую поляну, где они цепочкой проходили мимо бронетранспортера афганских чекистов, в котором сидел невидимый лазутчик и указывал, кого надо арестовать. Мужчину тут же выдергивали и, связав руки, отводили в сторону, где уже сидело на корточках несколько его товарищей по несчастью. Всех их ждала смерть, тут же на околице.
   Игорю пришлось задержаться, пропуская большую группу задержанных на проверку. Солдаты довольно гудели. Обошлось, вроде, без крови. О раненом сапере они не знали, уже маклевали, перемигиваясь с афганцами. Некоторым вообще нравилось чувствовать себя эдаким Рэмбо, мановением ствола направляя испуганные толпы людей в заданном направлении.
   Вдруг рядом, за дувалом послышались громкие крики и бряцанье оружия. Игорь обернулся. В маленький глинобитный домик стучались три солдата, выкривая заученные фразы на афганском:
   - Выходи! Проверка документ.
   За хлипкой дощатой дверью звенел на высокой ноте старческий голос. Никто никого не понимал. Лобастый малышок подшагнул ближе и, вымолвил, - Он ещё возникает, шайтан старый!
   Шарахнул по двери прикладом автомата. Она разлетелась вдребезги. Солдат задержался на пороге черного проема и глянул на товарищей. Снова крикнул. - Выходи! Проверка документ
   Это был кадр из ужастика. Темная, костлявая рука самой смерти высунулась из темноты дверного проема. Сверкнул полированный полумесяц серпа. Жуткий хруст раздираемой плоти потряс всех!
   - Мама! - взметнулся к небу отчаянно звонкий мальчишеский вопль. Солдатик отступил назад и, изогнувшись, упал на спину, разметав кровавые ошметья внутренностей. Перевернулся и стал поджиматься, завыл на глухой ноте. Его товарищи стояли в оцепенении, подбегали ещё. Кто закричал пронзительно:
   - Стасу живот распороли!
   И тут же несколько голосов заревели истошно. - Нету здесь мирных! Мочи всех подряд! Дави сук бородатых!
   Кто-то грозно крикнул. - Ложись!
   Все попадали. Сразу несколько взрывов гранат развалили глинобитный домик на куски. Солдаты снова вскочили на ноги, и рассыпались по кишлаку, круша всё подряд. Раздалось ещё несколько взрывов, затрещали автоматные очереди. В нескольких местах поднялись густые клубы дыма. Среди солдат заметались офицеры и прапорщики, вырывали у них оружие, сбивали с ног, пытаясь образумить.
   - Прекратите! Пересажают мудаков!
   Но всё было бесполезно, справиться с ними командиры не могли, пока Керопян не крикнул зычно:
   - К бою! Противник по фронту! По машинам! Занять круговую оборону!
   Такую команду на войне нельзя не выполнять и солдаты тяжело затопали к своим бронемашинам...
   Наконец стало тихо и спокойно. Офицеры собирались у бронетранспортёра хадовцев, направился туда и Ерёмкин в поисках командира сапёров. И вскоре увидел его, но пришлось остановиться не доходя. Старший лейтенант нависал глыбой, оттесняя аккуратненького капитана в не выцветшей полевой форме от двух измождённых оборванцев в драных халатах. .
   - Ти чито, чижик, нэ поняль? - нахально теснил капитана Керопян. - Гаварыт хочу с землякам.
   - Никаких разговоров! Это дезертиры!
   - Ти сам дэзертир, сбежаль от войны вы штаб!
   - Керопян! Прекрати скоморошничать!
   - Ти сам обезьян в форме! Атайды, сказаль, гаварытт буду.
   Капитан затравлено озирался, но собиравшиеся поодаль офицеры старательно показывали им спины, оживленно что-то обсуждая. Он вскрикнул. - Это форменное безобразие!
   Эдик наступил сапожищем ему на ногу и, охнув, штабной офицер отскочил. Керопян подступил к пленным.
   - Жив Стриженов?
   - Тай нэ дойшлы мы до той теппы ненужного героизма, - ноющим голосом заговорил светловолосый исхудалый богатырь. - Ранило по пути. Очнулись у духов. Так вот и бедуемо с Костиком в этом кишлаке.
   - Ковтун! Мне только не гони. Или забыл меня? Я вас минному делу в учебке обучал. Я друг Стриженова - Глыба! Жив он?
   - Тай не знаемо мы ни чого. З нами какой-то Акшайтан був, себя не помнит. Не по нашему говорит. Увели ещё вчера с Сероняном куда-то. И нас тоже собирались уводить. Но чтой-то замешкались. Больные мы, потому наверно и не взяли.
   Раздраженно шоркнув ногой, Керопян подступил еще ближе к ним и спросил тихо.
   - Что случилось у вас? Говори. Я специально сюда напросился, чтобы друга искать.
   Ковтун глянул на офицера с надеждой и вымолвил. - Нам бы Батю ввидэти...
   Эдик снова шоркнул сапогом по каменному крошеву и нахмурился. Последнюю фразу капитан услышал и крикнул злорадно. - В психушке ваш Батя!
   Пленные переглянулись и поникли, клоня головы. Керопян спросил тихо. - Акшайтан это Андрей?
   - Та не знаемого мы ни чого, - снова заныл, будто заученный текст Тарас Ковтун. - Жили, отрезанные от мира всего.
   Еремкин шикнул опасливо. - Товарищ старший лейтенант! Комбат с особистом идут.
   Раздраженно притопнув ногой, Керопян отступил от пленных, поняв, что ничего от них не добьется, и неожиданно попросил у Игоря закурить. Они отошли ещё дальше, косясь на пленных. К ним подходили два майора и тот капитан. Тут же раздался злой окрик:
   - А ну, встать, как положено. Вас ещё никто не демобилизовывал.
   - Казёль! - громко поперхнулся дымом Керопян. Майор сердито глянул на него, но комбат что-то шепнул ему и тот отвёл взгляд, приказав. - Ведите к бронетранспортёру. Вертолёты уже вылетели.
   Керопян отвернулся. Лицо было мрачно. Игорь спросил несмело:
   - Как Боря? Ермолаев.
   Эдик прикрыл глаза и молчал некоторое время. Потом выговорил с трудом:
   - Инвалид теперь. Руку у самого плеча... Раздробило всмятку.
  
  
   СОЛДАТ ВЕРНУЛСЯ
  
   Рая Замятина и в выходной поднялась рано по привычке, зашторенное окно светилось ясной погодой, и она подошла к нему, раздвинула шторы и сладко потянулась, оглядывая двор с рядом теплиц уже обтянутых полиэтиленовой плёнкой. Огород еще было рано копать, сыровато. И она обрадовалась, вспомнив, что давняя подружка-одноклассница, получив наконец-то квартиру за погибшего в Афганистане мужа, приглашала в гости. С мужьями ей не везло, пожив короткое время с умным интеллигентным мужем, она уже не могла найти себе мужчину по вкусу. Мужиковатые парни её раздражали, а интеллигентные не приживались в доме - усадьбе, где надо было не работать, а пахать. Да и мать её была не золотце, к тому же в последней стадии рака, постоянно пила, чтобы унять боль и, конечно же, выступала всегда не по делу, унижая зятьёв. Сын, избалованный бабкой, превратился в домашнего деспота, закатывал истерики похлеще бабкиных. Рая попросту решила убежать на выходные из дому и по возможности заночевать у подруги. Около той всегда крутились парни, правда, всё пьянь, но на "это самое" вполне способные. А ей было не до хорошего, лизнуть хоть сладенького, потешить иногда бунтующую от одиночества плоть. Рая поторопилась, пока мать и сын не проснулись, быстро оделась и, прихватив маминой настойки, потихоньку вышла из дому.
   Ехать было далеко, с тремя пересадками в другой конец города. Но это путешествие она преодолела быстро, настраивая себя на игривый лад. Квартира подруги находилась в новом ещё недостроенном, замороженном перестройкой, микрорайоне, пришлось осторожно пробираться через завалы строительного мусора и обходить грязь на не заасфальтированных тротуарах.
   Стройная с интеллигентными чертами лица подружка была больна. Вяло удивилась появившейся в дверях однокласснице и отступила в глубь голой прихожей. И наружная дверь только у неё одной была не обита. Рая обняла её и отшатнулась от густого запаха перегара.
   - Семенкова! Ну, ты видно вчера поддала!
   - Да ни кому не дала. Этих козлов хоть самих долби! - выразилась она конкретно. И тут же поправила Раю.
   - Хорошилкина! Я уже больше четырех лет Просиневич.
   - И я Замятина. А толку что?
   - Ну, я за своего слюнявчика хоть хату эту получила.
   - Галька! Ну, как ты можешь так о погибшем говорить?
   - Да дура была. Пожалела пацана, тот первый раз до пи-пи дорвался. Ну и присосался. И я тоже от любви такой поплыла. Родила. Письма он такие душевные писал! Но пропал. Сколько ждать? Четыре года вдовею. А ведь фактически я его и не знала...
   - А и я тоже счастья толком так и не вкусила.
   - А ты то что?
   - А не шибко интеллигентная для него...
   - А! Что теперь об этом? Ты случайно выпить не принесла?
   - Не случайно! Принесла.
   Они вошли в такую же пустую, как и прихожая, комнату. На продавленном диване сидел высокий с завитой причёской парень. Галя представила его.
   - Санька Фидель! По паспорту - Митрофанов. Не прошёл он у меня по конкурсу. Гоню!
   Подойдя к нему, она смазала ладошкой вскользь ему по затылку и хрипловато вскрикнула:
   - Харэ на хвосте сидеть. Дёргай отседа! И не покеда, а насовсем! Сама последний х... без соли доедаю.
   Санька лишь кашлянул и не сдвинулся с места. Рая выговорила ей:
   - Галя! Ты уж совсем оторви и выбрось стала.
   - А мужики если такие пошли, - не дерут, а только пьют.
   - Ты сама Рахима отшила, дескать зверя к укротительнице веди. Я и отвёл его к Вальке- косой.
   Но Галя снова разозлилась. - Не, ну не скот? Гоню, не уходит! Вали! Выпивки тебе больше не обломится. И больше не дам. За так, нормальному мужику дают, а не такому истрепанному блядуну.
   - Ой, а сама? Пробы негде ставить.
   - Кому надо, поставит. У меня не спермосборник, мне нужен не блядун, а любовник. Вот завяжу и такого мужика себе закадрю!
   - Мечтать не вредно.
   Галя выставилась перед ним. - Ты ещё не ушёл?
   Тут уж Рая заступилась. Парень был рослый и по-мужски красивый.
   - Галька! Пускай останется.
   Рая вынула из сумочки бутылку и поставила её на обшарпанный стол, кроме дивана в комнате находился только старинный шифоньер с зеркалом и три разномастные табуретки.
   Митрофанов вздохнул с облегчением, скалясь на Раю красивой мужской усмешкой. - О! Есть бог на свете.
   У неё, аж, захорошело там между ног! Рая поспешила сесть на диван рядом с ним. Галька это заметила.
   - И ты, видать, застоялась подруга...
   - Галька! - визгнула Рая. - Выраженья у тебя, как у девки ресторанной.
   - А я уже на панель выхожу, только не собой торговать, а мужиков снимать.
   Рая закатила глаза осуждающе и ничего не сказала. Санька схватил бутылку и стал, было, разливать по разномастным стаканам, но Галя не позволила. - Чистота - залог здоровья!
   Сгребла их и ушла на кухню. Фидель спросил улыбаясь. - И как вас величать?
   - Рая.
   Галя вскоре вернулась с вымытыми стаканами, и сама разлила подкрашенную водку. На закуску в хлебнице лежало два зачерствевших ломтика черного хлеба, на тарелке несколько кусочков плавленного сыра и ливерной колбасы. Соль и бокал воды из-под крана. Но что им бутылка? Опростали они её в два захода и заскучали. Рая затёрла коленками на неудобном диване. Санька тут же унюхал чутьем кобеля женское хотение, скалился ей откровенно и придвинулся вплотную. Рае становилось жарко в своей розовой мохеровой кофте почти до колен, и она расстегнула её, хотя в неухоженной комнате было прохладно.
   - Может, ещё на бормотушку наскребём? - зашарил Фидель по карманам и выложил на стол рубль с мелочью.
   Галька фыркнула. - Пошёл начисто! Последний трояк на хлеб до получки остался.
   Рая медленно со значением выложила на стол двадцатьпятку. Санька восхищённо ахнул.
   Галя довольно засмеялась. - Фидель! Битте в дритте фрау мадам хочет.
   И он тоже проворчал недовольно. - Может, у нас любовь с первого взгляда вспыхнула?
   - От самогонки!
   Галя поднималась, понятливо улыбаясь, сгребла деньги и крутнула подолом халата. - Ладно, сама в шинок схожу. И у Вальки-косой посижу!
   Из прихожки крикнула. - Не теряйте время даром, похмеляйтесь Солцедаром.
   Как была в халате она вышла на лестничную клетку и спустилась этажом ниже, позвонила в красиво обитую дверь. Открыла ей довольно высокая женщина немного старше её с уходящим взглядом. Но столько радости было на мало привлекательном лице!
   - Ой, Галя! Заходи, заходи. Мы не спим.
   Галя вошла в красиво обставленную прихожую, и в комнате солидно сияла полировкой мебельная стенка.
   - Валь, может, дашь бутылку взаймы? Ты же приторговываешь вином.
   - Ой, Галь, не могу. Рахимушка теперь у меня, решили сойтись, пока он здесь шабашит. Вечером земляки обещали прийти.
   Галя фыркнула, перебивая. - А меня что на сучью свадьбу не приглашаешь?
   Валя вымолвила не обижаясь. - Ну и пусть сучья. Все равно - кайф.
   Стол в комнате был накрыт по-праздничному. И графинчик с водкой стоял, зелень, фрукты.
   - И когда успела набрать всего?
   - Долго на базар съездить? И тебя приглашаю. Только попозже, к вечеру. Может, и себе кого выберешь. Ты не думай, никакие они ни чёрные...
   Галя засмеялась. - Ну, да. Жёпа тоже - бели-бели. Смотри, как бы не всадил!
   - Ну и что? Он мне такое удовольствие делает! Можно и ему. Потерплю.
   Галя молчала, стараясь скрыть закипавшую злую зависть. Ну, дура пьяная! Такого чувака прогнала. Она уже каялась.
   - Да ты проходи. Проходи. Позавтракай с нами. А вечером пировать будем. Ребята мангал привезут, во дворе шашлыки будем жарить.
   Тут из ванной и вышел смуглый брюнет в красной футболке и спортивных брюках, опалил Галю жгучим взглядом и негромко поздоровался. - Добрый день!
   Галя фыркнула. - Ты что, обиделся?
   - На женщин и детей не обижаются.
   - А что делают?
   - Прощают или немножко наказывают.
   - Ух, ты какой.., - визгнула Галя. Валя забеспокоилась.
   - Проходи к столу, присаживайся, где тебе нравится.
   Но Просиневич села в кресло в стороне от стола.
   - Выпью за вас, а есть не хочу. Уже завтракала. И нельзя мне засиживаться, гостей проводить надо.
   Рахим сел за стол, Галя расположилась в кресле, нестеснительно выставив стройные ляжки, и Валя заметалась прикрывая соблазн своим телом. Поднесла подруге стопку водки с закуской на тарелочке и не отходила, чокнулась с нею и тоже выпила. Рахим молча ел, не знали о чём говорить с женщинами. Валя снова метнулась к столу и, схватив графин, наполнила Галину стопку.
   - А что сама?
   - Нет, нет. Мне надо в одно место сходить.
   Галя выпила и поднялась. - Ладно, пойду. Заждались наверно меня.
   Ею овладевала злая зависть, поэтому и поспешила уйти. Она поднялась на следующую лестничную площадку и закурила, остановившись у окна. Опять чертыхнулась про себя. Вот дура пьяная! Такого парня упустила. И вообще надо с пьянкой завязывать. Пока молодая ещё и красивая, надо семью создавать. Но где хорошего мужика искать? Вокруг вертелись только пьяные придурки, потенциальная алкашня.
   Снизу послышался щелчок замка, как-то непроизвольно, Галя метнулась за поворот лестницы и замерла, прислушиваясь. Открылась дверь. Раздался Валин голос.
   - Я недолго. Ты уж, Рахимушка, поскучай немного без меня. Телевизор посмотри. Мне троих инвалидов надо обойти, уколы сделать.
   - Да ничего, ничего. Работай спокойно.
   Снова щелкнул замок, послышались, удаляясь, шаги. Потом хлопнула подъездная дверь, Галя прильнула к окну. Валя пересекала сырой двор, удаляясь. В тени белели грязные сугробы ещё не растаявшего снега. Уход подруги её будто подстегнул. Она в два прыжка одолела лестничный марш и ворвалась в свою квартиру, спугнув любовников. Рая оправлялась недовольно, Фидель чувствовал себя явно не в своей тарелке.
   - Как оно ничего сесть на кукурузный початок? - просмеялась Галя, бросив деньги на стол, и подошла к шифоньеру.
   - А ничего, - фыркнула с издевкой Рая, подражая азиатскому выговору.- Куй есть и даже с шарами, но махкый-махкый!
   Фидель вымолвил. - Да погоди, похмелье ещё не рассосалось.
   Рая прикрикнула на несостоявшегося любовника. - Заткнись, мудило, пока я тебе морду в лоскуты не располосовала.
   Галя предложила. - Пусть сходит в шинок за бутылкой.
   - А пошёл он начисто! Пацан глупый. Давай сходим куда-нибудь.
   - Мне Рахима надо. Санёк, за бутылкой сходишь, и Рахима приведи.
   - Всё ясно, - фыркнула сердито Рая и зашагала на выход.
   - Райка, куда? Чего тебе ясно? К вечеру соберутся Рахима друзья.
   Но та не задержалась. - На чёрных я уже нарывалась.
   Фидель метнулся за ней. - Рай! Рай! Раиса Батьковна! Идём к Штыкам. Всё ништяк будет. Такого чувака тебе подгоню. Друган у меня за всю херню, и женится хочет...
   Дверь за ними захлопнулась. Галя застыла в растерянности и чертыхнулась, соображая, как ей Рахима из Валькиной квартиры увести. Пребывала в раздумье не долго. Тряхнула упрямо головой и вынула из шкафа легенький сарафан. Раздевшись, пошла в ванную, обмылась тщательно под душем, вытерлась и надев свежие трусики, вернулась в комнату. Оглядела критически свою стройную фигуру, только груди были немного опавшие, вздохнула и, надев сарафан, вышла. Снова спустилась на этаж ниже и позвонила. Дверь ей открыл Рахим, и она шагнула прямо на него.
   Он отступил, теряясь. - Вали нет, где-то, через час вернётся.
   Галя прошипела страшным голосом, забавляясь его смущением. - С Валькой, значит, сошёлся?
   - Тебе звери не нравятся.
   - Вы своих баб воруете или покупаете, а нас завоевать надо! Вот и подбираете отбросы на русской помойке.
   Рахим опустил глаза.
   - Наши парни стыдятся связи с такими дурнушками. А ты... Расписался. Ну, разве не зверь голодный? Писестрадатель!
   Галя топнула ногой, досадуя на его стеснительность.
   Он поднял глаза. - Чего ты от меня хочешь?
   - Удовольствия!
   Она вцепилась в его плечи и присосалась к губам, пока он не застонал от боли и желания. И она уже задыхалась. Оторвалась и выдохнула, уже нежно обнимая и целуя его. - Зверь ты мой ласковый...
   Рахим пискнул сквозь поцелуй. - Неудобно перед Валей.
   - А у нас вся жизнь неудобная. Поэтому и не сюсюкаемся больно.
   И крикнула нетерпеливо. - Живо, собирай свои манатки! И пошли!
   И Рахим безропотно переселился в её квартиру.
  
   Ещё не вечер, они лениво ласкались на застеленном диване. Галя убеждала Рахима. - Да разве я, если буду знать, что ты только со мной... Разве позволю чего?
   Рахим помалкивал.
   - Целку вам обязательно в жены надо?
   - Не обязательно.
   - На своей чурбаночке хочешь жениться?
   Рахим разозлился. - Вот вы-то, русские, как раз и есть чурки глупые и тупые. Такая страна просторная и богатая, а жить нормально не можете.
   - Чем ваши девки лучше?
   - Они - другие.
   - Поперёк что ли у них?
   Рахим приподнялся. - Ты фармацевт, а выражаешься как баба с базара.
   Галя тихо засмеялась. - Ты бы врачей и учителей послушал. Да кто сейчас не материться? Немые если. Жизнь у нас матерная. На матери держится семья. И на женщине, работнице советский, вся страна едет к коммунизму.
   Коротко и как-то несмело прозвенел звонок. Галя замолчала, но не поднялась. Звонок зазвенел снова уже более продолжительно. Тут уж Галя вскочила с постели и накинула халат на голое тело.
   - Валька, блин! На скандал нарывается. Щас я ей, всем давалке, устрою
   Рахим тоже поднялся и стал одеваться. Звонок снова зазвенел, долго и прерывисто.
   - Неймётся, сучке...
   Галя выскочила в прихожую и крикнула зло. - Чего надо?
   - Галя, это я - Костик! Из афганского плена вернулся.
   Просиневич пошатнулась и схватилась за сердце. И Рахим каменел, сильнее темнея лицом.
   - Солдат вернулся, - он кашлянул и докончил самоуничижительно. - А тут чурка в постели.
   Галя глянула на него шалеющим взглядом и медленно подошла к двери, но открыть так и не решилась.
   - Ладно, всё понял. Меня проинформировали, - снова раздался голос из-за двери. - Желаю счастья. Сумку с подарками забери. Я завтра часов в одиннадцать подойду. Выведи дочку во двор.
   Любовники долго стояли в оцепенении. Первым опомнился Рахим, сунул ноги в кроссовки, снял с вешалки куртку и, выскочив на лестничную клетку, помчал вниз. Худощавый солдат в полевой форме прихрамывая уже сворачивал за угол дома. Рахим нагнал его, но что сказать не знал. И бросить, как говориться, на произвол судьбы вернувшегося из долгого плена солдата не мог. Сам был солдатом на той войне. И когда вернулся, его любимую выдали замуж за другого. Он зашагал рядом, пока солдат не обернулся и не вскинул от удивления брови, увидев смуглое лицо. Потом грубо спросил. - Чего надо?
   - У меня серьёзно с твоей женой. Мы думали, ты погиб.
   Костя скривился и ничего не ответил.
   - Я тоже служил в Афгане. Десантник. И мне очень неприятно, что так получилось. Мы только что сошлись с ней. Я могу уступить.
   Тут уж Костя остановился и спросил в упор. - А ты бы взял жену из-под кого-то?
   Рахим опустил голову. - Не взял бы.
   - Ты где служил? - спросил Костя.
   - В бригаде Ваньки Негрозного, в разведбате у Бати. В мае 85 дембельнулся.
   Костя всмотрелся в него. - Что-то не припомню я тебя. В какой роте служил?
   - Во второй, - Рахим неожиданно замолчал.
   Потом воскликнул. - Так ты - Бульбаш! Тоже с Тигром на бессмысленный подвиг ушёл!
   Костя лишь глубоко вздохнул. Рахим заволновался. Они остановились перед кафе на первом этаже жилого дома. Дальше начинался парк. Вернее, только закладывался, на большой поляне перед лесом торчали лишь жидкие стволы молодых деревьев и была проложена единственная освещённая фонарями аллея к памятнику. У самой опушки леса торчали прямо из земли каменные русские штыки, памятник героям Великой той войны, черный, низкий пьедестал был почти не виден. В чаше вечного огня слабо полыхало пламя.
   - Костя, не уходи. Выпьем у Штыков. Поговорим, мы же с тобой не то, что однополчане, в одной роте служили.
   - У меня почти не осталось денег.
   - Да о чём ты? - Рахим метнулся к дверям кафе, швейцар видно его знал и тут же запустил, хотя и висела табличка - Мест нет. Он исчез в стеклянном тамбуре. Настроение Просиневича было настолько подавленным, он не ушёл.
   Рахим вернулся довольно скоро с пластиковой сумкой и повёл его к Штыкам. Пьедестал оказался не таким уж низким, почти по пояс, и они разложили на нём закуску. Где-то, не очень далеко за раскидистыми кустами с не растаявшим снегом под кроной пировала весёлая компания, доносился женский смех и мужские голоса. Они выпили молча, не чокаясь, из белых пластмассовых стаканчиков за тех, кто не с ними. Второй стакан Рахим предложил выпить за его возвращение. Но Костя не ответил.
   Рахим спросил осторожно. - Что там у вас случилось?
   - Не дошёл я до той теппы ненужного героизма. Ранило по пути. Очнулся уже в плену.
   - А Богданыч жив?
   - Был жив. Он, собственно, один только не вернулся. А нас всех сохранил. Кроме, конечно, погибших при взятии господствующей высоты.
   - Давай выпьем за него. За командира Тигров.
   - Да! Чтоб не возвращался сюда. Русскому в России нет, и не будет, житья.
   - А ты думаешь, нам легче живётся? Не все чёрные торгаши и сволочи. Простого народа вы не видели и судите о нас по прохиндеям, которые здесь мошенничают.
   - При чём тут вы? - хмыкнул Костя. - Давай сменим тему. Расскажи, что там о нас говорили.
   - Разогнали оставшихся Тигров по разным подразделениям. А вас объявили дезертирами.
   - Да, мы сдались в плен.
   - Как? - едва не поперхнулся Рахим.
   - Так приказал командир. И оказался прав, - все мы остались живы.
   Они одновременно заметили Галю, она стояла метрах в семидесяти от них под молодым деревом. Было довольно прохладно, она белела светлым плащом и голыми ногами, съёжившись и, видимо, мёрзла.
   - Может, позовём? - предложил Рахим.
   - Как хочешь, - равнодушно отозвался Костя.
   - Нет, ты должен её позвать.
   - Никому я ничего не должен. Тем более, не моя баба, - отрезал Костя.
   Рахим крикнул. - Галя! Подходи...
   И она подошла, остановилась рядом, но так взгляда Кости и не поймала. Сказала отрывисто.
   - Здравствуй, что ли?
   - Будь здорова и ты.
   - Прости, Костя.
   - Бог простит.
   - А ты?
   - А я... Да кто я? И кому нужно моё прощение?
   Она тихо спросила. - Домой теперь поедешь?
   - Нет у меня теперь и отчего дома. Чернобыль сгубил. Родители выселены и живут в гостинице уже четыре года. А тут я ешшо объявивси хворобый, - прошершавил он белорусским выговором.
   Салимов обнял его и рыднул. - Прости, Бульбаш. Прости. О! как мы за эти четыре года изменились. Уже не узнаём друг друга.
   - Да и там мы друзьями не были, скорее врагами. Согнали нас в стадо. Я был салагой, а ты уже дедом, и так же притеснял молодых солдат.
   - Я не о дедовщине, Костя.
   - С Галькой ты не виноват. Не ты б так другой. Сучка не схочет, кобелюка не вскочит.
   - Но я, Костя! Я не по этому делу. Влюбился.
   Галя с издёвкой фыркнула. - И я тоже полюбила, до конца твоей шабашки.
   - Галя! Прекрати.
   - Да, ладно, живи. За собственное удовольствие я с тебя денег не возьму.
   Галя делано рассмеялась, но парни молчали, Рахим угрюмо хмурился. Костя смотрел в темнеющее небо, как Иванушка-дурачок, будто ждал когда прилетит Жар-птица. Мы же, русские, как заметил Михаил Задорнов, счастье не ищем, а ждём. Костя через некоторое время хмыкнул и негромко пропел.
   - Куда теперь идти солдату? Кому нести печаль свою?
   У Гали задрожало лицо. Костя вздохнул тяжело и через паузу снова продекламировал:
   - Никто солдату не ответил, никто его не повстречал.
   Жена рыднула. - Прекрати.
   - А я больше и не знаю слов этой песни. Её дед мой по-пьяне со слезой напевал. Но я эту песню тогда не понимал. Тогда про любовь меня песни трогали. И затронули. Только не то место.
   - На что ты намекаешь? - спросила Галя.
   - Пьёшь ты по-мужски.
   - Причём тут пьянка?
   - Поэтому и нет любви.
   Костя сам взял бутылку коньяка и наполнил два стакана. Галя пила с Рахимом, их стакан он наполнил с верхом. Попросил на родном языке. - Галю, нэ пий. Доча у тэбэ. Ты маты. Акромя маты в эйтой жизни ни чого не остаётся. Только ридна маты не продаётся, святой в этой блядской жизни остаётся.
   - Кончай мраки нагонять, - вздохнул Рахим и допил, забрав у Гали стакана.
   Костя вздохнул. - Я в другую страну попал. Ещё более дикую и бардачную.
   И неожиданно как-то сник. Воцарилось долгое молчание.
   Потом Костя тихо спросил. - Дочь где?
   - В деревне у матери. Считай, что она не твоя.
   - Она родилась в тот день, когда не умер я. Предположил, что у меня родится ребенок в день смерти моей.
   Галя буркнула. - Я тебе свою дочь не навязываю.
   - Как это?
   - Да пошёл ты...
   Но Костя упрямо воскликнул. - Она и моя тоже.
   - Твоя! Твоя! Только вот сукой оказалась я.
   - Я не поверил, что ты такая. Уж очень злая была та молодая женщина с косым взглядом.
   Галя фыркнула. - Она права.
   Костя метнул взгляд на Салимова и тот виновато потупился. Они опять долго молчали.
   - Какая ж ты стала, - вздохнул Костя
   - После родов в нас ящик Пандорры открывается. Знала б, замуж за тебя не выходила. Только фригидная баба может мужа своего долго ждать.
   - А как же бабы той войны? Все фригидными были?
   - И сейчас жизнь бабья всё та же героика без войны. Вы вмажете водяры, и попёрли в атаку. А тут насухую непрерывная атака. Дитя надо кормить и одевать. Да не абы как, адидасы чтоб у него были и разные там прибамбасы.
   Компании за кустами уже не было слышно давно. Но тут вдруг, нарастая, до них стали доноситься странные звуки, толи скулеж щенка, толи детский плач. Было ещё совсем светло, и они вскоре увидели выползавшую из-за куста совсем голую женщину. Ползла она странно, как-то боком, подтягиваясь руками, и мелко дрожала от холода, клацая зубами.
   - Козлы! Да что они меня, сучком что ли, отодрали? - стала внятнее и громче причитать женщина. - Больно как. Больно. Ой, не могу...
   Галя узнала подругу. - Райка! Ну, сучка, доблудилась, - и подскочила к ней.
   - Хари уголовные! - захныкала ещё жалобнее Рая. - Почему не сказала, что здесь общага условников?
   Замятина с трудом перевернулась на спину и широко размахнула ляжки. Галя присела на корточки, половая щель слабо кровоточила и она осторожно раздвинула её пальцами.
   - Что с тобой сделали?
   - Не помню, отключилась. Посмотри. Как будто мне туда что-то натолкали. Не стекло ли?
   Галя ещё ближе склонилась к паху, запустив пальцы внутрь влагалища, и вскоре фыркнула, показав ей водочную закрутку с острыми лохмотьями фольги.
   - Ну, скоты! - отбросив закрутку, она снова запустила пальцы внутрь.
   Рая пронзительно закричала, и Галя отодвинулась от неё, повернувшись к парням. - Вызывайте скорую. Там ещё есть. Глубоко. Без хирурга, мне кажется, не обойтись.
   Рахим быстро зашагал к домам. Костя совсем помрачнел от навалившихся на него перестроечных впечатлений и хмуро спросил Галю. - Как и когда мне можно будет дочку увидеть?
   - А надо ли? Я с тебя аллименты не собираюсь брать.
   Костя молчал некоторое время. Потом вымолвил. - Да! Боль лучше вырезать сразу.
   Медленно повернулся и захромал прочь. И тут только у Гали появились слёзы, она заломила руки и, едва сдерживая бабий вой, уткнулась головой в траву, не обращая внимания на жалобные стоны Райки.
  
   ДЕПУТАТСКАЯ ПРОВЕРКА
  
   Замятин прошел метров триста мимо двух котлованов для фундаментов и вошёл в первый подъезд уже законченного девятиэтажного здания. Поднялся на второй этаж и толкнул дверь с табличкой прорабская. В единственной комнате проходило собрание. Вернее, только началось. Худощавый прораб его возраста в новой спецовочной куртке на белой рубашке с галстуком сердито смотрел на тихо переговаривающихся рабочих. Рядом с ним сидела на стуле молодая женщина в строгом тёмном платье. Мужики рядом с открытой дверью тихо переговаривались. - Мишка, что это твоя овца вдруг припёрлась?
   - А я знаю?
   - Тут башка с бодуна разламывается и с ранья разборки. Поучил что ли её малешко?
   - Да не помню. Она сама учительница. Зануда такая!
   Прораб постучал торцом шариковой ручки по столу. - Тише, товарищи. Тише! Приступаем.
   Гул голосов стал стихать.
   - Я собрал вас, товарищи. Прямо скажу, не по хорошему делу. Есть оказывается в нашем коллективе такие товарищи, что позорят честь рабочего человека.
   Он помолчал, рабочие слушали, не глядя на него.
   - Это небезызвестный нам Михаил Прохоров. По заявлению жены он почти каждый вечер приходит с работы домой пьяным и устраивает скандалы. Тут налицо бытовое пьянство. И кого? Члена передового коллектива борющегося за звание коллектив коммунистического труда.
   Кто-то с издёвкой дополнил. - Активиста общества тревозвости.
   Женщина нервно вскрикнула. - Это не бытовое пьянство. Дома мы водку не держим. Напивается он на работе. Только в выходные отдыхаем от его пьянок.
   Прораб возмутился. - Ну, это вы, гражданочка, зря. С этим у нас строго. Не только я и бригадир ведем постоянный контроль. Профсоюзный и партийный комитеты постоянно проводят совместные рейды.
   - А вы гляньте, какой у него вид? И не только у него одного. Да они сейчас думают только об одном, как бы похмелиться.
   Здоровенный парень с выдающимися, как у обезьяны, челюстями вскочил с лавки и хрипло выкрикнул.
   - Ты чо, дура образованная, мелешь?
   - Да ты вчера ещё до пяти на рогах приполз. Что говорил? Шабашки у вас каждый день. И не пить нельзя, непьющих стукачами считают.
   - Да ты чо? Друга я вчера после работы встретил.
   Гридин уже нервно ломал пальцы. - Ну, Прохоров. Ну, Прохоров.
   - Сука! - взвыл тот жалобно. - Из глухой деревни вытащил, думал, не испорченная. А она шементом городскее городских стала.
   - А не я тебя из тюрьмы вытащила? Ты бы опять туда с "химии" возвратом пошёл.
   - Да ты, шалава, до меня масло напополам с маргарином жрала. В штопаных трусах и колготках ходила.
   Прораб рыкнул. - Прохоров! Замолчи! Сядь!
   Тот послушно сел, преданно смотрел в глаза прораба. - Аверьяныч! Врёт она! Не говорил я такого.
   - Да он не только о своих ежедневных пьянках на халяву хвастает, о всех шлюхах, что поимел, рассказывает.
   Рабочие возмущённо загудели. - Болтун, находка для шпиона. Гнать надо с бригады трепло этого. Шабашки у нас каждый день. Ну, гад! Всё выложил. И что было, и чего нет.
   - Прекращай базар! - уже заорал прораб. - Тихо!
   И когда рабочие успокоились, заговорил значительно.
   - Итак, факт злейшего нарушения норм социалистического общежития налицо. Это пятно и на коллективе. Бытовое пьянство члена бригады является таким же нарушением трудовой дисциплины, за которое коллектив лишается до пятидесяти процентов премии.
   - У... А...- загудели возмущённо бригадники.
   - А я со своей стороны, как шоферов, проверять вас по утрам буду. И однозначно, с запахом, пошёл в отдел кадров. А как вы знаете, по новому положению кодекса закона о труде за пьянку на рабочем месте администрация может уволить работника без согласования с профсоюзным комитетом.
   - Антон Аверьяныч! Ну что теперь психовать? Мы то причём? С него спрашивай. Тринадцатой его лиши.
   - Это само собой. Он, кроме этого, еще ответит индивидуально за свой проступок.
   Сделав паузу, прораб спросил провинившегося с подвохом. - Прохоров! Когда у тебя отпуск?
   - В августе.
   - Теперь пойдёшь в ноябре или декабре. А очередь на квартиру?
   - Седьмой.
   - Будешь теперь семнадцатым.
   Лицо женщины покрывалось пятнами, она нервно ёрзала на стуле. А тут и вовсе подскочила и выхватила из под руки прораба исписанный листок бумаги. Тот и не препятствовал.
   - Ладно! Я ничего не писала. Сами дома в семейном кругу разберёмся.
   - Ну, вот. Давно бы так, - вздохнул прораб с облегчением. - А то, чуть что и сразу всё на работу сваливаете. С пьянством мы боремся. И строго.
   Но женщина уже уходила. - Ничего я такого не говорила. Извините. До свидания!
   И только за ней захлопнулась наружная дверь, все облегчённо вздохнули и засмеялись. Но прораб грохнул кулаком по столу. - Становись на проверку. В стакан дышать будете.
   Мужики завыли. - Аверьяныч! Ты этого шалобола проверяй. Самый жадный на водку.
   - А ты, Прохоров, пиши заявление о переводе в другую бригаду. Нам такие болтуны не нужны.
   Мишка вскочил с лавки и подбежал к прорабу. - Аверьяныч! Всё! Осознал. Круто исправляюсь.
   - Здесь не исправительно-трудовой лагерь, иди туда, там будешь исправляться.
   - Да ладно, Аверьяныч, мы его сами повоспитаем чуток, будет, как шелковый.
   - Ну, уж, нет, - упирался Гридин. - Кто-то будет перевоспитываться, а кто-то в стакан дышать. Не только утром, но и после обеда.
   - У-у... О-о... - взвыли рабочие. - Да мы этого шалобола за яйца повесим.
   - Вот и принимайте решение. Гнать или прощать!
   - Аверьяныч! Да ты сам его избаловал. Он и нам уже рты затыкает. Дескать, с прорабом кентуется, из одного стакана пьёт.
   - Каков наглец! - уперся злым оком прораб в растерянный взгляд Прохорова. - Это уже не дружба, а наглая эксплуатация моего имени. Мишка! Однозначно, ты мой одноклассник, но истина дороже! Вон, из нашего коллектива!
   - Антон Аверьяныч! - слёзно заголосил Прохоров. - Да не говорил я такое! А если говорил, не в том смысле. Дисциплину поддерживал и ваш авторитет. Да кто за мной в работе угонится? И после работы всегда остаюсь, когда надо.
   - Короче! Вам работать. Вот и решайте, как с ним поступить, смягчил всё же тон прораб и вышел из комнаты, поздоровался с Замятиным.
   - Гена! Выходные впереди. Там у тебя на даче такая рыбалка!
   Из кухни вышел полнеющий рослый парень их возраста с неухоженой поповской бородой и приятно удивился встрече с Замятиным.
   - Зяма, привет! Вы, оказывается друзья. О бедном депутате амолви словечко. Поставили мне треснутую раковину в ванной и вот уже который месяц никак не заменят.
   - Ну, нет сейчас у меня ничего, - взвыл Антон Гридин. - Этот дом фасониной укомплектовать не можем.
   Гена нарочито удивился, засмеявшись. - Тьфу, черт! А я думаю, что это Юр Фёдорыч от дивана оторвался? Меркантильные интересы сильнее лени.
   - Лень - двигатель прогресса!
   - А что не прогрессируешь? Опубликовал два рассказа и снова залёг.
   - Когда писать? Я работаю побольше вас. Кроме школы курсы английского языка в Доме Культуры веду, учусь на курсах журналистов. Встречи с избирателями, депутатские проверки. Тут ещё бытовые заморочки.
   - Юрка! Отец твой директор ДСК, а ты ходишь, побираешься.
   - Однокомнатную квартиру мне сделал и сказал, что больше пальцем не пошевелит. От мамы ушёл, живёт с молодой. Мы теперь ему по ... Так и сказал, сам должен крутиться.
   Гридин опешил. - Так вы сын Чебыкина!
   Рабочие выходили из прорабской. Прохоров метался между ними.
   - Мужики! Мужики. Ну, скажите, мужики.
   За спиной его ворчали. - И нечего говорить. Развели этих активистов-жополистов.
   - Мужики, ну ладно. Чего не наговоришь по-бухалову? Так и быть, литру поставлю. Щас, шементом, в шинок и слётаю.
   - Принеси вначале. А то тоже, как и друг твой, такой же трёп-трёп.
   - Не трог Аверьяныча! - тут же рыкнул Прохоров
   - Да он сам кого хошь тронет. Иль спецом орёшь, чтоб услышал?
   Замятин рассмеялся, ткнув Гридина. - Антоша Трёп-трёп! Метко в тебя попали! Народ в корень зрит.
   Прораба аж передёрнуло, он выскочил в подъезд и заорал матом.
   - Я вас... в вашу мать ети! Ни на минуту нельзя вожжи отпустить. Пра слово, не народ, а скотинка брыкливая! Только кнута понимаете, от пряника начинаете борзеть. Девятый час, а они всё никак не раскачаются. Давно вас не учил? Всё! С девяти часов рабочее время ставлю. По часу должны будете.
   Затопали грубые башмаки, захлопали двери, и вскоре всё стихло. Гридин вернулся в прорабку.
   Чебыкин буркнул Замятину. - Ну, что не знакомишь со своим другом прорабом?
   И тот дурашливо представил. - Любимец статных дам, рыбак, охотник и трепло, честный советский человек в натуре и скоро будет женат на дуре, мой коллега и закадычный друг Антоша Трёп-трёп, тире - Гридин.
   - Совсем меня опарафинил.
   Но Гридин улыбался, и тиснул Замятина. Чебыкин смотрел на них с нескрываемой завистью, и тяжело вздохнул, когда друзья расцепились. Гридин глянул на него и пообещал.
   - Займу раковину у другого прораба. После обеда может и привезу. Придётся вам подождать меня.
   Чебыкин неожиданно предложил Замятину. - Гена! Идём со мной на депутатскую проверку Машзавода. Мои коллеги по комиссии, один в деревню к матери, а другой на рыбалку смотались. А проверка комплексная. Хотя бы вдвоём подойти. Помощником депутата тебя представлю.
   Но тот хмыкнул. - Этого мне только не хватало. Да и тоже в контору надо, сдать матотчёт на проверку.
   - С крыльца не успеем сойти, подбежит нестареющий мальчик. В "греческий зал" отведёт и с собой ещё пакетик сунет.
   - Депутаны вы, однако, - хмыкнул Гена. - И что там будет в пакетике?
   - Коньячок армянский, винцо марочное и закусон дефицитный. Идём, чего тебе? Пожрём и бухнём на-халяву.
   - Генка, на самом деле. И кстати коньячок будет. Людмилка просила тебя в Комсомольский парк привести. Ты что ей свой номер телефона не даёшь? Заколебала звонками.
   - Потому и не даю телефон блядям, чтоб не колебали.
   - Ну, хоть сегодня давай на танцы сходим. Чуву с хатой мне обещала подогнать. Поезжай с Юр Федорычем, а я завезу в ПТО твой отчёт.
   - Ладно, уговорили, - согласился Замятин, и они стали собираться.
   Антон привёз их к заводу на Камазе-самосвале и покатил дальше. Проходная была пуста. Чебыкин на ходу расстегнул чёрную кожаную папку и выложил перед пожилым вахтером лист бумаги с тиснённой заставкой - Совет депутатов трудящихся Октябрьского района. Дед дрогнул, в недрах охранного ведомства что-то брякнуло. Юр Фёдрч поморщился. - А вот на ноги всех поднимать не обязательно.
   - Вас сопроводить надо.
   - Мы не высокопоставленные гости, а око народа.
   - Проходите. Проходите.
   Они вышли на широкое крыльцо. Слева ухоженный сквер с галереей портретов героев пятилетки, торцами напротив и вправо шёл ряд цехов. Было солнечно и чисто.
   - А уютненько, и не подумаешь, что завод.
   - Это витрина, а внутри - жуть! Особенно в литейке. Там только немые в основном и работают. Этот завод, трофей Великой той войны и уже давно рассыпается.
   Они на самом деле не успели сойти с крыльца, сзади послышалось тяжелоё дыхание, перед ними замер нестареющий мальчик лет сорока в строгом костюме при галстуке. Элегантный гид едва ли не вилял задницей
   - Юрий Фёдорович! Вы, прямо, как Штирлиц, проникаете везде неуловимым разведчиком.
   - А вы, как Мюллер, скрываете секреты своего ведомства!
   Они пожали друг другу руки. Сопровождающий деланно всплеснул руками.
   - Какие могут быть секреты? Нам нечего скрывать от депутатов трудящихся. Рады будем, если выявите какие-то просчёты и упущения. Со стороны всегда виднее.
   Чебыкин кисловато улыбался в своей манере. - Смотрю, Аполлон Герасимыч, на портретной галерее вашей уж который год знакомые всё лица. Когда последний раз обновляли?
   - Удерживаем достигнутое.
   Аполлон Герасимович предупредительно сделал паузу и Чебыкин представил Замятина.
   - Это помощник депутата Сарайкина, Геннадий Гаврилович Замятин.
   Они обменялись рукопожатиями, гид спросил. - Что на этот раз вас интересует?
   - Как всегда больной вопрос - охрана труда и работа с молодёжью. Соцкультбыт и сопутствующее с ним - бытовое пьянство и хулиганство в ваших общежитиях.
   Аполлон ловко заступил им дорогу, заставив остановиться.
   - Но это больной вопрос всех ведущих предприятий города.
   - Значит, можно от него уйти?
   - Я не это хотел сказать. Юрий Фёдорович! Конечно, надо реагировать на критику. Исправлять недостатки. Но не надо идти на поводу этих, выскочивших на волне перестройки карьеристов. Мы не в Москве и не на Кавказе, маклевать не умеем. Пьянство, к сожалению, - да, извечно больной вопрос матушки России.
   Чебыкин хмыкнул. - Кроме всего, поступил сигнал о зажиме критики.
   - Клевета! Чистой воды демагогия!
   - Аполлон Герасимыч, что вы так волнуетесь? Разберемся, выслушаем обе стороны. С письмами трудящихся надо работать пока они не дошли до Москвы.
   - Но не так же на ходу? Да и что, вы всё ещё не находились по заводу? Всё тут, как прежде. Оборудование изношено, хронически не хватает сырья и комплектующих, запасных деталей для изношенных станков, а план давай. Да ещё встречные заставляют принимать.
   Он так и не уступал им дорогу, заблокировав проход. Чебыкин хотел, было отстранить его. Но Аполлон вдруг предложил. - Давайте обсудим это в спокойной обстановке. Заодно и позавтракаем. Брекфест, так сказать, по-американски второй завтрак.
   И Чебыкин не стал больше "пылить". Протянул ему папку и вымолвил:
   - Понимаем, что это всё "жопа". Ладно, не будем делать умное выражение при глупой игре. Короче, сами и отобразите депутатскую проверку.
   Аполлон с радостью схватил папку. - Это мы мигом. Пока кушаете, всё будет готово.
   - Да нет, тут спешка ни к чему. Комплексная проверка, к вам откомандировано трое депутатов. Недельку мы у вас, как бы, полазаем. И критика чтоб была. И недостатки отобразите. Объективная проверка.
   - Бу, сделано! - уже хамовито хмыкнул Апполон, загарцевав на одном месте.
   - Идите! Идите! Я уже распорядился. Я чуть позже подойду, - и побежал вприпрыжку к проходной. Чебыкин довольно засмеялся. - Ну вот, теперь можно потешить кишку.
   Гена хмыкнул. - Кучеряво живёте, господа депутаны.
   - Ну, кончай ты обзываться таким двусмысленным словом.
   - А если вы на самом деле такие.
   - Депутатский день у нас не каждый день. На сессиях только отоваривают дешёвым дефицитом. А собирают нас не так уж и часто. Да и там тоже надо в очереди постоять и блат иметь.
   Они вернулись в проходную, но Юра повёл его не к вертушке, а в сторону. Они прошли коротким коридором и вошли в солидно отделанный небольшой вестибюльчик с вешалкой. Раздеваться им не надо было, они прошли в уютный, весь в зелени зал с десятком разгороженых декоративными стенками столиков. Миловидная женщина уже поджидала их и указала на сервированный столик. Они сели и взяли меню. Гена едва сдержал возглас удивления. Тут была даже стерляжья уха! И все блюда по таким мизерным ценам! Им же и вовсе бесплатно. Это и был "греческий зал" для начальства при рабочей столовой.
  
   БЕРЕГ СМЕРТИ
  
   Лейтенант лежит в тесном окопчике рядом с крупным, словно мёртвым телом офицера. Приближался рассвет, гася узоры незнакомых созвездий, всё чётче и чётче проступали на небе зловещие зубцы гор. Он пошевелился осторожно, пытаясь устроиться удобнее, но нечаянно задел старшего лейтенанта и тот тут же вскинулся бесшумно, насторожено озираясь по сторонам.
   - Простите, пошевелился неловко.
   - Неловких в разведку не берут, - буркнул едва слышно офицер и снова "умер".
   Совсем рядом завыл шакал, его поддержали сразу несколько.
   - У, падлы! Чуют кровь.
   Чиркнула зажигалка. Лейтенант раздражённо хмыкнул, ну и разведчики. И тихо шикнул:
   - Не курить!
   - А идёшь ты, салабон!
   Молодой офицер просто онемел от такой борзости. А разведчики продолжали еле слышно переговариваться.
   - Кто там такой правильный?
   - Чижик штабной понтуется. Теперь всю жизнь будет рассказывать, как ходил в поиск.
   - Бычара, приглуши звук, одни головные боли от козлов штабных. А этот, как бы ещё и однофамилец Ваньки Негрозного.
   В лейтенанте взыграло ретивое. - Вы, петухи старые! Встретимся после боя.
   - Строевым, штоль, погоняешь?
   - Как пацану уши надеру.
   - Так тебе и подставили.
   - Бочкарёв! - тут же вскинулся старший лейтенант. - Дедом стал, - блатовать начал? Смотри у меня!
   Он мягко ткнул лейтенанта. - Климов! Как с солдатами обращаешься? Ты - командир!
   - По-своему, - буркнул молодой офицер.
   - Как это? Объясни.
   - В десанте не командир, а вожак должен быть.
   Командир хмыкнул. - Ладно, поговорю с Батей, испробуем тебя в разведке.
   Климов осторожно спросил. - А что у вас, всё Батя и Батя. Подполковник Кондратьев начальник разведки, а в бригаде решает всё.
   - Он - голова Ивана Грозного.
   - Сан Саныч, а что вы генерала Климова то Иван Грозный, то Ванька Негрозный.
   - Как получил большущую звезду на погоны, стал малость побздёхивать начальство. Вот мы его и перекрестили.
   - Пшик из нашей разведки получился, - раздался слишком громкий для сидевших в засаде голос.
   - Безверха! Мать твою ... люблю! Поговори у меня, - взвился старший лейтенант.
   - Бля буду, командир! Слиняли духи! Шакальё, как у себя дома, шастает. Просочились через зелёных за хороший бакшиш.
   Лейтенант Климов отслужил год после окончания училища и уже потихоньку шалел, особенно здесь в Афганистане. Солдаты, особенно разведчики, вели себя, как отпетые уголовники. Их тут и называли блядями. Блядские роты, блядьбаты. Только жаргон был несколько другой. Сорбозов афганских правительственных войск они звали зелёными, и невоюющих афганцев тоже называли духами, только мирными. Танк у них был слоном, автомашина - чайкой. Людей они называли ягодами, обыкновенный бой - войною. А саму эту спрятанную войну и на официальном уровне именовали афганской командировкой...
   А рассвет разгорался стремительно, дико заросший сад прямо на глазах просматривался всё лучше и лучше. После непродолжительного молчания Сан Саныч раздражённо шикнул.
   - Безверха! Отправляй на зачистку.
   Тут же последовала команда. - Барсуков - прямо! Калитин - левее. Бочкарёв! Идёшь по правому флангу.
   Ловкие фигуры тройками с интервалами один за другим бесшумно метнулись в заросли. И вскоре замелькали в просветах между кустами неопасливо. - Да нет здесь никого!
   На открытое место вышел коренастый солдат, по-пиратски повязанный женской косынкой, и стал бурно мочиться под дикий хохот десантников. Тут же взлетели две зелёные сигнальные ракеты. Солдаты и вовсе заорали. - Салют - просрали!
   - Продали!
   - Купились!
   - В натуре, - смылись!
   - Поделились бы, пидеры усатые!
   Сад затрещал от солдатского штурма. Заорали невидимые в кустах командиры, оказывается, они находились в засаде не одни. - Отставить! Назад! Прекратить жрать немытые фрукты! Опять обдрищетесь!
   Сан Саныч матерился почём зря. - Ну, блин! Говно зелёное! Выложил им банду на тарелочке и - на тебе! Я их мать куть-куть, настоящие шакалы! Точно, за хороший бакшиш пропустили!
   Климов ахнул. - Неужели такое возможно?
   - Володя! Другой мир, другие люди! Как и у нас в Союзе советскими, кроме нас братьев славян никто не хочет быть... И у нас не новая модель социализма, а купи-продажная система утверждается. Кто не ворует, тот плохо ест. Мишка с Афгана эти пронырочные отношения копирует.
   - Разведка! Светлов! - закричал выскочивший из-за кустов чернявый и худой прапорщик, офицеров он не видел и передал приказ солдатам. - Выходи на дорогу к предгорью. Капитан Никулин собирает всех командиров.
   - Пёхом что ли потопаем?
   - А нам не привыкать команду выполнять.
   Светлов вышел, рявкнув. - Пацеля! Не гони...
   - Сан Саныч! Кончай кипешевать. По рации передали, всё вертушки в разгоне. К Мутной речке транспорт подошлют.
   - Да это самоубийство такой толпой идти по горам без прикрытия. Их что, духи так ничему и не научили?
   - Нам говорят - надо! Мы отвечаем - есть!
   Прапорщик исчез за развалинами хозпостройки, это видимо был брошеный колхозный сад. Сан Саныч приказал. - Разведка! Становись! Безверхов, веди к месту сосредоточения.
   И крупно зашагал в ту сторону, куда ушёл прапорщик. Климов пошёл за ним. Вскоре они вышли на петляющую дорогу и метров через триста оказались на большой поляне перед начинающимся предгорьем. Здесь уже собирались двумя шумными толпами советские солдаты и афганские сорбозы. Десантники, как бы демонстрируя выучку чётко прошли стороной и аккуратно присели на выженную траву. У большой скалы рядом с сидящим радистом говорил в наушник корявый и рукастый капитан. Вернее не говорил, а выл жалобно:
   - Да что, что? Какие с зелёных вояки? Я бы один с разведчиками Светлова банду распушил. Ночью идти в атаку зассали. А утром от духов одно говно осталось.
   Старший лейтенант перед ним отчаяно мимицировал лицом, только что подошёл пышноусый афганский капитан. Русский капитан наконец увидел союзника краем глаза и хмыкнул:
   - А и жуй с ним! Нехай хавает!
   Капитан Никулин сунул наушник в руки радиста и подошёл к собравшимся офицерам, ворча:
   - Оно и козе понятно, что высоты надо занимать.
   И обратился с показной льстивой улыбкой к союзному капитану. - Анвар! Дост - дорогой! Как спалось?
   - Нэ гавары дарагой. Какой ми вояк? Ти адын с разведкой врага распушил.
   Никулин сделал страшные глаза. - При всех будем отношения выяснять?
   - Гавары порадок прохождений маршрут.
   Никулин хмыкнул. - Короче! Ваши горы, они помогут вам. Идешь в охранении по левому и правому флангам.
   - Висо ясна! Один вызвод право, другий - лева! Трэтий - авангард! Извиняй больше нечем тивой жоп прикрыть. Это разведкачи сделают.
   Смуглый капитан гордо отошёл от советских офицеров, не закричал, а зашипел команды. Сорбозы с завидной проворностью выстроились и пошли тремя отрядами согласно только что принятой диспозиции.
   - А ведь есть у них выучка.
   - Только без нас применить её не могут.
   - Ладно, Сан Саныч, вижу, поизмотались твои бойцы, пойдёшь за взводом Сердюка, - показал рукой на худощавого старлея капитан. Светлов скривился.
   - Да куда уж нам? Бойцы в пяхоте, в мотострелковой роте, а мы ... - но не досказал.
   Потом отрывисто спросил. - Ты кому поручил боевое охранение?
   - Отважным союзникам!
   - Ленивые и жадные, собаки! Если ушами не прохлопают, то продадут. Иду по горам на хвосте отважных союзников.
   - Тебе что, больше всех надо?
   - Ага! Жить хочу. И своих солдат не перед прессой, а в натуре берегу!
   Отвернувшись от пехотинцев, Светлов направился к разведчикам. Никулин сказал Климову:
   - Лейтенант, вы остаётесь с нами для связи. Идёте с радистом в середине маршевой колонны.
   Но Володя уже кое-чего нахватался и дерзко бросил, отвернувшись:
   - Я не боец отважных мотобздёхов, а офицер десантно-штурмовой бригады, - и зашагал за Светловым.
   Разведчики выстроились, Климов вытянулся перед командиром. - Товарищ старший лейтенант! Разрешите возглавить одну из групп дозора!
   - Пострелять не терпится?
   Володя стал мучительно краснеть.
   - Зажуёт меня Иван Грозный, не дай бог, что с тобой случится.
   Володя понял, что однофамильству его с генералом никто не поверил и вскрикнул, сорвавшись на фальцет:
   - При чём тут папа-генерал? Я такой же, как и все советский офицер!
   Десантники одобрительно загудели. - А чо, ничо, вроде, сынок у Ваньки Негрозного.
   - Нехай с нами пробежится.
   - Нечего ему в штабе штаны просиживать. Пусть покажет, какой он сынок.
   И в шеренге зашелестел добродушный смешок. - Сынок! Сынок! Сынок!
   Климов покраснел ещё гуще, поняв, что получает нелестное крещение. Он снова вскрикнул:
   - Я племянник Бати!
   Тут уж десантники загудели более одобрительно. - О! Батин племянник! Племянник!
   Высокий, мосластый сержант вытянулся перед Светловым. - Товарищ старший лейтенант, бля буду! Ништяковый командир из Племянника получится! Пускай идёт с Бочкарёвым.
   И Светлов распорядился не по уставному. - Ну, что ж... Давай! Оправдывай боевое имя.
   И лейтенант загарцевал ретивым жеребчиком...
  
   Шли изнурительно долго. Круто ныряющая тропа и жара не располагали к разговорам. Светлов шёл с чернявым прапорщиком за двумя рыскавшими впереди десантниками.
   - Пацеля! В десантуре хочешь послужить?
   - Ну, зачем Однофамильца в дозор отправил?
   - Да что вы с Никулиным так за него волнуетесь?
   - Голову обещали оторвать и в заднее место запихать, если, не дай бог, что с ним случится.
   - Головы у вас с Никулиным лишнии.
   - Сан Саныч! И тебе ведь достанется, мало не покажется.
   Дозорные впереди неожиданно залегли, один из них оглянулся и крикнул:
   - Товарищ старший лейтенант! Эти блин! Зелёные! Сорбозы херовы! Бегут гурьбой с высот, увидав речку.
   Светлов подбежал к ним и, выскочив на увал, остановился. Тут дорога круто шла вниз к петляющей бурной речке, можно сказать, большого ручья. Скалы расступались взяв опасным амфитеатром переправу у широкого плёсса, куда с радостным визгом мчали солдаты союзной армии. Светлов распорядился:
   - Пацеля! Дуй к Никулину! Доложи, сорбозы покинули высоты, моих двух отделений для прикрытия недостатоточно.
   Тот жалобно взвыл. - Святой, ну, хватит бдительничать! Прошли же...
   - Выполнять! - рявкнул офицер.
   И прапорщик, сбросив рюкзак, потопал налегке назад. Светлов глянул на одного из солдат и тихо рыкнул:
   - Остаёшься здесь. Смотреть в оба! Только дурак или ленивый не устроит тут засады.
   Крикнул другому - За мной! - и полез на кручу.
   Следовавший за ним десантник опасливо предупредил. - Командир! Осторожно. Живых камней полно.
   И будто накаркал. Вскоре старший лейтенант вскрикнул и заскакал по козьей тропке на одной ноге.
   - Ну, блин! Поиск козлиный! Если не повезёт, значит понесут.
   Он сел, сдернув с ноги разбитую кроссовку, и тупо уставился на вздувающуюся щиколотку. Потом крикнул вниз:
   - Кошкин! Пошёл с Базылевым! Занять вон ту зелёную высотку.
   Сам стал неуклюже спускаться вниз держа травмированную ногу на весу. Десантник проскочил мимо него, а он съехал на заднице к рюкзаку Пацели и сбросив свой уселся привратником толи у ворот прохладного рая, толи у ада неожиданной и бесславной смерти. В клубах пыли подходил первый взвод Никулинской роты, растянувшийся на добрую сотню метров. Сам взводный, старший лейтенант Сердюк нёс ручной пулемёт "умирающего" пулемётчика.
   - Стоять! - выкрикнул Александр Светлов и солдаты стали медленно сбиваться в кучу. Разглядев плескавшихся в воде солдат загалдели недовольно.
   - Разведка доложила точно. Очередную банду распушили без потерь.
   - А как же, главблядь на мине ногу подернул.
   - Теперь и его нести придётся.
   Светлов багровел от ярости, представляя толи ещё будет, если ни какой засады здесь нет. Он крикнул взводному:
   - Сердюк! У тебя говно, а не солдаты. И сам ты не командир, а неумелый погоняло.
   Тот вскрикнул грозно. - Разговорчики в строю! А ну, выравняться!
   И подошел к сидевшему Светлову. - Сан Саныч! хватит что ли? Столько шли и тут у самой воды.... Издеваешься?
   - Даже звери знают, что водопой самое опасное место. А ты, Сердюк, если не был на войне, хот бы вспомнил бы, чему тебя учили.
   - Да кроме как обращаться с автоматом Калашникова нас только всему бесполезному учили.
   Злобный говор солдат стих. Наплывала новая волна пыли с выходящими из неё витязями непрекрасными, тут уже немного дуло. И с ними шёл рукастый и корявый Черомор - Никулин, он тоже был отцом-командиром, нёс чей-то рюкзак и рацию с батареями. Такой же неорганизованной толпой выходили из желтоватой пыли измученные солдаты и только молоденький лейтенант мотался назад и обратно, выволакивая отстающих. Никулин туповато повторял, видимо и сам на пределе:
   - Давай! Давай! Немного осталось. Считай уже пришли...
   Останавливаться он не собирался. Светлов крикнул. - Куда прёшь? Бех охранения остались.
   - Да идитя-я.., - ехидно процедил капитан глянувшим на него своим офицерам. - Идитя! И разведчика ентова подберитя!
   Светлов заскрипел от злости зубами, когда к нему подступил Пацеля с двумя солдатиками. Фраза Никулина послужила командой и все повали вниз густой толпой. Тут уж капитан осердился.
   - Сердюк! Распустил бойцов. В бою тоже за них стрелять будешь?
   Светлов встал и, обхватив за плечи солдат, указал на кучу валунов внизу.
   - Тащите меня к тем вон камешкам.
   Пацеля снова заныл. - Сан Саныч! Хватит выступать. Журналистов нет с нами.
   Но старший лейтенант упрямо скакал на одной ноге к укрытию. Залёг среди камней и уставился на стоявших перед ним солдат и прапорщика. - Не знаете что делать?
   - Чего?
   - Пацеля! Тябя что, учили только, как ротное имущество воровать?
   И тут, гром с ясного неба, прозвучала короткая автоматная очередь и отчаянно звонкий крик лейтенанта Климова:
   - Засада! В укрытие!
   Со скалы сорвалась поджарая фигура, птицей распахнув широкие полы халата. Опережая её, простучала неразряженная базука и вспыхнула среди камней запоздалым взрывом. Недолгую ошеломительную тишину так же внезапно сотряс грохот взрывов и густой треск автоматных очередей. Солдаты только что выбежали на голый плесс почти без камней и заметались панически. И только Светлов бил из камней короткими очередями, вскоре опомнился и Сердюк, стоя стал поливать огнём сверкающие разящими искрами скалы. Никулин, растопырив руки, гонялся за солдатами, пинками и тумаками направляя их в укрытие.
   - Бей! Стреляй! Огрызайте! Куда прёшь, дура? Лево! Лево! Открой глаза, там укрытие.
   И вскоре стали стрелять все, долго и бестолково. Светлов давно вскочил, пытаясь перекричать грохот выстрелов.
   - Отставить! Прекратить стрельбу, паникёры! По моим разведчикам бьёте.
   Моджахеды сделав пару разящих залпов давно уже скрылись, оставив на камнях два трупа пораженных разведчиками. Постепенно стрельба стала стихать. Но тишина оказалась мгновенной. Грянул взрыв, потом второй третий и только потом донеслись до них пушечные выстрелы, солидно и деловито забил пулемёт. Стреляли не по ним, по скалам наверху. Разведчики горохом посыпались вниз. Кто-то истошно крикнул:
   - Расчёт Минаева слон накрыл.
   К речке, прямо в воду выскочил длинный сержант и стал бить по вынесшемуся из шлейфа пыли танку. И тот понял. Круто притормозил и исчез в густых клубах пыли. Торжественно и спокойно шла к ним колонна крытых грузовиков. Светлов бесновался как дервиш, круша и ломая ноздреватый камень.
   - У-у... Бардак козлиный!
   И тут только берег смерти с истерзанными телами взвыл и застонал жалобными и истеричными голосами. Лейтенант Климов застыл, сияние гордого возбуждения боевым крещением медленно сходило с его лица. Лишь Никулин стоял столбом среди воющего и копошащегося разворошенного муравейника. Светлов закричал:
   - Никулин, сука ты! Застрелись - козёл!
   Капитана будто ударили. Пошатнувшись, он медленно вошел в воду. Но не топиться. Окунулся с головой охнув от ледяной воды и снова вышел на берег. Закричал радист:
   - Товарищ капитан! Доложите потери. Груз 300 и 021 заберут вертушки!
   - Х... им в грызло! - вышел из оцепенения Сердюк и отбросил уже ненужный пулемёт. - Груз 021 заберём с собой. Опять эти козлы тела перепутают.
   А тела ещё неприкрытые тянули восковеющие безгрешные лица в чужое белесое небо...
   ...А тела ещё неприкрытые, зачастую забытые всё ещё тянут застывшие в смерти лица в чужое равнодушное небо Чечни и Дагестана, на границах СНГ с Афганистаном... И Никулины не стреляются, в своих смертных грехах не каются, становясь генералами. И козлы эти из тыловых служб вечно тела путают....
  
  
   АФГАН ВСЁ СПИШЕТ
  
   И в Афганистане праздновали день Победы. Артём Арцишевский отметил это событие с друзьями и теперь торопился на службу. Гнал машину, вцепившись в руль, не отрывая осовелые после хорошей выпивки глаза от дороги. Искорёженный Камаз-наливник громыхал железом сильнее танка, мчась на предельной скорости по узкому серпантину дороги жизни Афганистана - Саланг. Разгорался рассвет, чётко обозначая чёрные зубцы гор на стремительно светлеющем небе. Машину бросало то в кромешную темь, то в сумеречную муть начинающегося дня. Две молодые бабёнки, в одних лишь портупеях на голых телах и в фуражках, истерично хохотали, визжа и толкаясь, в тесной для них кабине. Толстуха всё норовила уцепить сидевшего за её рослой подругой Эдика Керопяна за мужские сокровенности.
   - Хи-и! Ты не Слон, а кавказский ишак. Зюлька! Не задыхаешься как жирафа из анекдота? Ну, дай, хоть в руке почувствовать...
   Артём рычал недовольно, отталкивая неугомонную подружку.
   - Придурки! Прекратите! В пропасть сорвёмся!
   Смуглянка тоже сердито отталкивала толстуху. - Олька! Вы, русские бабы, совсем помешались на больших...
   Да забери этого ишака! Ему только таких как ты коров топтать.
   - Ха-ха! А мне самый раз! Эдичка...
   Она таки ухватила его за "это самое" и вскрикнула от восторга! Слон дернулся, да так! Машину замотало шлюпкой на штормовой волне. Замелькали камни, зубцы гор...
   - Артём! - ахнула толстуха, вцепившись в водителя, но тот шибанул её локтем. - Изыди, сатана голая!
   Взревел и Керопян. - Арч! По тормозам!
   Бензовоз занесло и боком ударило о каменную стену и отшвырнуло к обрыву. Взрывом осыпалось лобовое стекло. Машина передком врезалась в большой валун и тот, покачавшись, с грохотом ухнул в пропасть. Это на какое-то время удержало их от падения. Уклон к обрыву был крут, машину неудержимо тянуло в низ. Перед ними развёрзся аспидно-чёрный мрак преисподней. На мгновенье все оцепенели, трезвея.
   - Пошёл! - гаркнул Артём, как при выкидушке.
   И Керопян машинально выполнил команду, схватив свою стройную смуглянку. Толстуха же наоборот полезла на Артёма, и он попросту выпнул её из кабины, вылетел и сам птицей из клетки. Машина уже летела вниз...
   Артём всё-таки сумел зацепиться за выступ, попав под удары срывающихся камней. Но устоял и полез вверх. Ольга, пыхтя, уже вылезала на обочину, но Зюля странно висела боком, цепляясь за выступ. Вытянувшийся до невозможности Керопян удерживал её за трусы. Артём кинулся к ним. И вовремя. Зульфия попыталась изогнуться к верху, но сорвалась, тонкие трусики лопнули, и она накрыла голову вылезавшего Артёма своими тугими телесами. И опять Артём удержался, поднатужившись до искорок в глазах, вынес стройную, но в хорошем теле женщину к обрезу обрыва, и она тут же слетела с него кинувшись к отвесной стене горного массива. А он распластался на краю в конец обессиленный. Ольга уже тёрлась спиной о шершавый камень, замерев от пережитого страха. Обе молодые женщины боялись теперь даже выйти на дорогу, хотя до обрыва их отделяло больше десяти метров. Голые офицеры остались лежать на самом краю, тяжело отдуваясь.
   - Ускрэблись, - хрипнул Керопян и поднялся. Артём лишь сел и, втащив из плавок мятую пачку сигарет с зажигалкой, закурил. Ольга вдруг истерично захохотала. - Вот это - поблядовали!
   И Зюля проговорила веселея. - Будет теперь и нам что вспомнить о войне.
   Артём вымолвил с презрением. - Не натрахались, сучки!
   - Козлы! Если б мы не надели портупеи, где бы сейчас были ваши пистолеты? А за потерю оружия судят.
   - Афган всё спишет.
   - А бензовоз?
   - Он уже списанный.
   Женщины с опаской приблизились к ним, Ольга была в разодраных трусах, на Зюле, кроме ремней портупеи и кобуры, ничего не осталось. Это напомнило им об опасности. Офицеры вскочили и забрали у них пистолеты. Стали озираться. Солнце уже выходило из-за гор. Керопян хмыкнул.
   - Вазелю жамне! Пора бежать. Скоро будет припекать.
   - Может, здесь и дождёмся первой колонны?
   Артем ткнул пальцем в Зюлины бритые промежности, и она отскочила, шлёпнув его по руке. Он хмыкнул:
   - Вот так, голяком?
   Тут только женщины поняли всю пикантность ситуации и к тому же в мусульманской стране. И они здесь тоже, как и все женщины, выходили на улицу только в длинных платьях и с покрытыми головами. Зульфия захныкала:
   - Как появимся в таком виде?
   Ольга засмеялась и подбоченилась, выставив крутые бёдра.
   - Так и появимся. А кис-киски кобурами прикроем. Ха-ха-ха!
   - Ты то в трусах...
   - Это разве трусы? - Ольга разорвала в клочья то, что осталось у неё на бёдрах, и швырнула лоскуты на дорогу.
   - Икрамова, не ссы при мужиках! Афган всё спишет.
   - Да, это вам, русским, всё до лампочки. А меня теперь на весь Таджикистан ославят.
   - Переезжай в Россию. У нас воров и блядей уважают.
   Керопян подтолкнул их. - Погнали! Яйца сварим, а у вас в титьках варенец получится.
   И они побежали. Поначалу легко, да и под горку всё. Поначалу даже интересно было смотреть, как женщины шлепали по дороге, с милой неуклюжестью виляя сочными задами. Но жара усиливалась не по часам, а минутам и солнце всё сильнее и сильнее палило близким огнём из топки. С солнечной стороны спиральной дороги приходилось улепётывать во все пятки. Уже через полчаса у женщин стала гореть нежная кожа грудей и внутренняя сторона бедёр, они захныкали и сильно сбавили темп. Забежав на теневую сторону, и вовсе остановились.
   - Немного осталось. Давай, девки! Последний рывок.
   - Всё! Не могу!
   - Уже спалились. Кожа слезать будет.
   Женщины сели в тени у отвесной стены тяжело дыша. Офицеры переглянулись и тоже присели рядом.
   - Ладно, будем ждать колонну.
   - Зря только бежали, - прохныкала Зюля. - Ой! А позорище будет!
   Олга фыркнула. - Икрамова! Держи хвост пистолетом.
   - Тебе то что? Ты медсестра. А я офицер, переводчик разведотдела. И новый начальник такой правильный мужик.
   - Правильно Вертинскую трахает.
   - Какую Вертинскую?
   - Начальницу артистов.
   И тут из-за поворота выкатил бронетранспортёр с солдатами на броне. Увидели голых баб и загудели восхищённо. Но броневик неожиданно сдал назад. Девки вскрикнули и побежали за ним, крича:
   - Стой! Стой! Нас заберите! Баб голых испугались, козлы?
   Голые офицеры рассмеялись. - Вот кого надо в атаку на духов пускать...
   До поворота они добежать не успели. Из-за него выкатил командирский Уазик и остановился. Застыли и голые гуляки, женщины потупились и, забыв о кобурах, прикрыли свои киски ладошками. Керопян и Арцишевский застыли перед машиной в крайнем удивлении. Артем вымолвил. - Батя!
   Керопян ахнул, заакцентировав. - Наташя...
   Натали с погонами лейтенанта на форменной рубашке вышла из машины и, не глянув на него, зашагала к повороту дороги. Стали вылезать и смешливо фыркавшие артистки, эти часто оглядывались, хихикая.
   Внезапно Слон затрубил. - Наташя! Я лублу тебья!
   Но та даже не оглянулась. Зато артистки заговорили восхищенно.
   - Ах! Какой гарачий! Когда уже Власенкова успела афганца охмурить?
   - Ишак кавказский! - громко вскрикнула Зульфия, и влепила Керопяну пощёчину.
   Наташа оглянулась и дрогнула. И тут же прибавила шагу. Артистки на мгновенье остановилсь, разочарованные.
   - Армяшка. Снабженец поди. А что, тоже неплохо. Всегда сыта будешь.
   Смеясь они наконец скрылись за поворотом. Керопян пощечины не почувствовал. Первым шагнул к машине и сел рядом со склонившимся на руль Кондратьевым.
   - Здравия желаю, товарищ подполковник!
   - Здравствуйте!
   - А мы думали вы в психушке.
   - Выздоровел.
   Притихшие девки съёжились на заднем сиденье. Артём спросил. - Возьмите меня к себе в разведку.
   - Хорошо! Завтра-послезавтра облетишь десантные роты нашей бригады, надо пополнить разведбат. И начнём глубокую разведку по маршруту отвода войск.
   - Есть!
   Разворачивая машину на узкой дороге и, проезжая мимо колонны грузовиков, Кондратьв прокричал.
   - Без меня! Поезжайте без меня.
   Прибавил газу, направив машину по боковой дороге к видневшемуся военному городку
  
   *
   Наташа Власенкова к Бате теперь по вечерам не ходила и избегала его. В тесном коллективе скрыть это было невозможно, над суровым разведчиком потешались за его спиной. И он это чувствовал и пропадал в подразделениях и на постах, часто там и ночуя. А дней через десять завклубом сама зашла уже поздно вечером в комнату Керопяна. Арцишевский сидел за столом с одетой в форму толстухой. Ощутимо пахло вонючей аракой. Да и та у них кончилась, стаканы были пусты. Керопян, отвернувшись к стенке, лежал на узкой кровати. Наташа неожиданно дико засмеялась и, с громким стуком поставила на стол бутылку.
   - Откуда спирт? Откуда бабы? Спроси об этом у войны...
   Но ни кто даже не улыбнулся, воззрившись на неё, как на чудо. Такой утонченно интеллигентной женщине не шло вульгарное поведение кокотки. Но это Натали не смутило. Эдик резко обернулся и стал медленно вставать, проговорив волнуясь:
   - Наташя! Ти пришёль ка мнэ?
   Снова засмеявшись, она бросилась к нему. Он крякнул, садясь на кровать с нею на руках. Наташа села ему на колени и впилась в губы. - Медвежонок мой миленький. Мататулечка агромадная ты моя!
   - Наташя, нэ нада так. Свэтка эта тогда нам подстроиль.
   Собутыльники Эдика поднялись, переглядываясь. Арцишевский спросил:
   - Можно у вас спиритусу позаимствовать?
   - Будем пить вместе, - не оторвалась от Керопяна Наташа. - Только погуляйте где-нибудь минут двадцать...
   Артём предложил. - Давайте, хоть по стопарику вмажем за встречу.
   - Ты что, мерин, не понимаешь? Хочу я! - Наташа будто сосала нектар из губ Керопяна.
   Ольга дёрнула Артёма. - Да пошли, алкашина, успеешь нажраться.
   И, схватив капитана за руку, вытащила его из комнаты. Наташа оторвалась от губ Эдика и пересела на койку. Оттолкнула, когда он потянулся к ней и сердито спросила.
   - А теперь женишься не целочке?
   Он засопел и откинулся спиной к стене, долго молчал. А потом глухо выдавил.
   - Я уже женился не на целочке. Сын растёт.
   Она ловко спрыгнула на пол. - Ну, я пошла...
   - А зачем пришла?
   - Посмотреть на тебя.
   Слон лишь шумно вздохнул и не ответил. Наташа оставалась стоять, не оборачиваясь к нему. Точёная фигурка доводила его до умопомрачения, и он закрыл глаза.
   - Наказать тебя хотела. Но не знаю как.
   - Наташя, за что?
   - Из-за тебя я пошла по рукам.
   Он заволновался. - Ти с двенадцат лэт с мамой вмэсте билядовал. Сам же сказаль.
   Она повернулась к нему. - В таких условиях я жила. А поступила в Культпросветучилище и вообще про мужиков забыла. Четыре года у меня не было половых сношений.
   - Я тебье предлагаль на свадба кровь простын пачкатт.
   Наташа фыркнула. - Так и остался ты чуркой тупорылой. Вы с грузинами такоё же чурбаньё, не верите в Христа, а притворяетесь.
   Она повернулась и шагнула к двери. - Что и требовалось мне доказать.
   - Ты - жестокая женщина! Ты Батю унизила.
   - Я его хочу вылечить от себя. Тут, к сожалению, не обойтись без шокотерапии.
   Вышла, не хлопнув дверью.
  
  
   МАРОДЁРЫ
  
   В коридоре Кондратьева будто караулили. К нему сразу же подступили десантники и заорали, как на плацу:
   - Батя! Когда этот чекистский беспредел кончится?
   - Мы не свои склады разворовываем, а трофеи с бою берем.
   - Не нас, а штабных чижиков шмонать надо. Это они своё барахло контейнерами из Афгана вывозят без досмотра.
   Больше всех говорил рослый смуглый сержант с рукой на перевязи. И Кондратьев гаркнул:
   - Рахимов! Осади. Приглуши звук, не в казарме.
   - Боитесь, штабных чижиков распугаем? Да они давно уже никого не боятся. Знай, свою песенку поют. Дай, дай, дай! Комбат с замполитом уже не о деле думают, а как побольше с нас дани собрать на поклон начальству. Всё это барахло, что отмели в нашем батальоне, штабные офицеры прятали у нас. Разведчиков никогда не шмонали, знают, что мы крысятничеством не занимаемся.
   Подполковник обвел взглядом десантников и спросил строго. - В чём дело, товарищи солдаты?
   - На дембель серёжки и браслетики невестам выменяли и уже - мародёры. А настоящих мародёров в упор не замечают.
   - С чужих слов говорите. Командиры подговорили вас здесь базар устроить?
   - Особист с замполитом нашим мародёрство нам вешают.
   - Мародёрство! - возмутился Кондратьев.
   - Вот именно! А Бес - Акчурин уже издевается, - у Бати плохих сынов не бывает.
   Валерий Викторович крупно и зашагал в дальний конец штабного модуля. Толкнул дверь с табличкой Спецчасть и вошёл в приёмную разгороженную барьером, где сидел за столом вылощеный старший лейтенант в невыгоревшей форме и, как в кино, чистил ухоженные ноготки. Перед подполковником вытянулись два десантника.
   - А от вас чего хотят?
   И эти солдаты были такие же нестеснительные, тоже заорали. - Батя! В стукачи вербуют.
   - Только - хрен им в рот! Десантура своих боевых товарищей не продаёт!
   Кондратьев приказал. - Марш, по своим местам.
   И они с радостью ломанулись в дверь, едва не сорвав её с петель. Старший лейтенант небрежно заметил.
   - Подполковник, вам, как начальнику разведки не надо забывать, что такое Особый отдел. Мы - контрразведка. А вы, всего лишь, диверсанты. И за вами...
   Свирепея от развязного вида нахального чижика, Кондратьев подался к нему, протянув мощную длань.
   - Встать, контра! Встать, перед боевым офицером!
   Тот шарахнулся в дальний угол. Тут же распахнулась дверь кабинета, в проеме застыл, улыбаясь, щупленький майор с невыразительным лицом. - Атас! Десантура высадилась.
   - Бес, ты наглеешь! Иль не видишь? Честный советский человек здесь с ружьём и часто бывает балдёжным. Забыли, как недавно солдат застрелил офицера за то, что тот остриг его наголо?
   - Кондратий! Булавин! Окстись! Сам следи за своими есаулами. Я то при чём? Плановая проверка. Раевский на нас наехал. А этот, своего не упустит. Идём, поговорим конфидециально.
   Майор отступил в глубь кабинета, и Кондратьев вошёл вслед за ним. Со стула у хозяйского стола поднялся полный подполковник.
   - Хаметов! А ты какого... забыл здесь? - рявкнул на негоКондратьев.
   - Анатолий Авдеич пригласил.
   - Кондратьев, не дави, - вмешался Акчурин. - Я чего позвал Хаметова? У него контакт с Раевским.
   Майор хихикнул. - Родственные души, так сказать, иерусалимский дворянин и татарский хан.
   Кондратьев явер каламбура не понимал и промолчал, так же упёрто разглядывая вертевшего задницей чекиста. И майор сердито буркнул. - Дело за тобой.
   - Какое ещё дело?
   - А ты глянь, - Акчурин подошёл к шкафу и раскрыл дверцу, из него вывалилась связка ковров. Полки были заставлены чеканной посудой. Майор поставил на стол большое серебрянное блюдо, наполненное золотыми женскими украшениями. Сверху лежала инкрустированная сабля, кинжалы и два старинных пистолета.
   Крякнув, Кондратьев сел на первый попавшийся на глаза стул и вынул из кармана старинный позолоченный портсигар, закурил неизменную свою Беломорину. Такого обилия сокровищ увидеть он не ожидал.
   - А неплохо бы к такому портсигару кинжал- сабельку старинную и пистолетик дуэльный, - угодливо хихикнул Хаметов. - Вызовем потом этого дворянина к барьеру.
   - Бара валютного, - хмыкнул Акчурин.
   Но Валерий Викторович молчал.
   - Ну что, Кондратий Булавин, твоё слово.
   - Какое ещё слово?
   - Мужик ты или не мужик?
   - Я - офицер.
   Акчурин нервно визгнул. - Ну, что, будем оформлять протокол изъятия?
   - Зови Пахомова. Он командир полка, а я тут у вас тоже проверяющий.
   - Твои разведчики. Кирпич сам просил уломать тебя. Тем более, Раевский обещает всё это похерить и... Хм. Как говориться, с доставкой на дом. Таможню он берёт на себя.
   Кондратьев встал со стула и направился к выходу. - Делайте что хотите.
   - Ну, уж нет! - подступил к нему Акчурин. - Поделимся по-братски. Раевский поставил обязательное условие. Чтоб все заинтересованные лица были в доле. Но мы же не отморозки, кровью вязать друг друга не будем. А вот этим. Да ни какое это не воровство! Упустим - другим достанется... Так что, говори адрес, куда доставить драгоценный груз. Раевский поставил непременное условие. Тут нет альтернативы, Кондратий. Родину надо тоже умеючи защищать. Нашу военную жизнь и Юлиану Семёнову не догнать. Или тоже, как наши отцы хочешь побеждённым победителем стать?
   Хватка была мёртвой и, как разведчик, Валерий Викторович это тут же понял. И сдался.
   - Улица Парижской коммуны, 102, квартира 38, Климовой Ларисе Викторовне. В свою квартиру я пустил квартирантов.
   Подполковник Хаметов догадался. - Так вы что, шурин генерала Климова?
   Но Кондратьев не ответил, хлопнул непроизвольно дверью, выйдя в приёмную, и уставился злым оком на вытягивающегося перед ним уже не нахального чижика. Сказал ему равнодушно. - Вольно, - и, как Командор, истуканом вышагал в коридор.
   Окончательно дозрела мысль. - Вот и я тоже стал мародёром.
   И смысл этой войны прояснялся. Теперь он понимал, кому она нужна.
  
   А сейчас мы поняли, зачем нам Чечня? И не только Чечня, вся эта необъявленная Акина Матата...
  
  
   С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА?
  
   Красивый и ухоженный не по военному подполковник ужом вертелся на скамье в гудящем по-тракторному чреве вертолёта, заглядывая в окна. Рослый капитан с обветренным сухощавым лицом дремал у самой кормы, сам мелко подрагивая от вибрации корпуса воздушного танка.
   Подполковник внезапно кинулся к противоположному окну. - Я их мать, ети!
   Потом крикнул, дверь пилотской кабины была распахнута. - Сергеич! Сходу сажай! Прихватить надо шлангов этих.
   - Неймется всё тебе, комиссар твою мать! - недовольно отозвались из кабины.
   - Кому говорят, сажай! вы с рядовым составом не работаете.
   - Да уж, тоже спим в Ленкомнате на политзанятиях.
   Капитан глянул в окно. В Шахских развалинах, своеобразном учебном полигоне, метались расхристанные фигуры солдат, только небольшая группа салаг преодолевала полосу препятствий. Вертолёт резко накренился и быстро пошёл на снижение по крутой дуге. Вскоре завис и сел мягко...
   Когда офицеры соскочили на землю и уши слегка заложило наступившей тишиной, только красиво посвистывали теряющие инерцию винты, к ним подскочил рослый и полный не по солдатски старший сержант.
   - Тоуваришч пидполковник! Утора рота першего батальону проводить тренироучни заняття по тактичной подготовке. Исполняющий обязанности старшины роты старший сержант Кланя.
   - Эт-та что тут мне за афганский табор устроили? - прошипел подполковник страшным голосом.
   - Яки табор, тоуварышч пидпоковник? - вылупил наивные глаза сержант. - Тильки трохи покуриты прийсэлы и вы прилетели.
   - Как в Сочах, понимаете ли вы мне, балдеют.
   - Яки могут быть курорты на войне? Только поза-позавчора така кровава боевушка була. Никак не отойдем ещё.
   - Распереживались, как бабы.
   - Дак чо мы тут забыли? Перестройка, в всё равно задарма своих людей здесь кладём? Как афганского зверя не корми всё равно в горы убежит.
   Подполковник вскрикнул, перебивая. - Да кто тебя такого политически безграмотного старшиной роты назначил?
   - А я не просивси. Назначилы.
   Но подполковник завелся и не слышал его. - И тебе, старшине, объяснять с чего начинается родина? Афганистан - подбрюшье Советского Союза! Отсюда начинается Родина!
   Подполковник сделал эффектную паузу, но вмешался капитан, даже поморщился:
   - Короче, подполковник. Мне не политически грамотных, а выносливых и смелых парней надо в разведку.
   Подполковнику ничего не оставалось как отвязаться на сержанте. - Кланя! А ну-ка давай посмотрим, как вы тильки трохи по тревоге поднимаетесь.
   И, подняв руку с часами к лицу, закричал истошно. - Рота! В ружьё! Строится у вертолёта!
   Шахские развалины загудели, заматерились грубыми голосами. Грохнул нечаянный выстрел. Подполковник взвыл:
   - Ну, Кланя! Ну, Кланя! Губа по тебе плачет.
   Сержант видимо молчать не умел, хмыкнул с издёвкой. - Губа на войне - кайф! Ништяково бы пару недель оттопыриться.
   - Я сейчас кое-кого оттопырю, - зловеще пообещал подполковник.
   Конечно же, как не метались и не матерились солдаты, и не пинались сержанты, рота во время не укладывался. Лишь один взвод выстроился в полном составе. Другие не дотягивали, роняя и подбирая громоздкую амуницию.
   - И это рота быстрого реагирования, - оценил подполковник.
   Сержант снова заговорил. - Да не пийму я для чого вся эта никчемна экипировка, акромя Калашника? Горшки железны и тюфяки бронированы мы, всё равно, перед боем сбрасываемо. И в говнодавах десантных не ходим, кимры на свои кровные покупаем. Зато у духов экипировочка, - это да! Спальники пуховы, курточки меховы. Повязавси платком и скачи козелком. А мы, как танки, по горам за ними гоняемся. Не они, а мы партизанимо.
   Капитан откровенно посмеивался, ехидно поглядывая на подполковника, это окончательно взбесило "комиссара" полка.
   - Ну, Кланя! Ты сейчас всё пиймешь у мэнэ. И зачем вся эта экипировка, и с чего начинается родина. А ну, становись во главе отставших взводов. Двадцать кругов по периметру полигона! Бегом! Марш!
   Два взвода во главе со старшим сержантом тяжело затопали по петляющей среди разрушенных строений тропе. Капитан хмыкнул неодобрительно. - Жара убийственная.
   Подполковник приказал. - Помкомвзвода, ко мне!
   Из строя вышел младший сержант и отчеканил. - Младший сержант Карташов по вашему приказанию прибыл.
   - Карташов! Буду ходатайствовать перед командиром полка о твоём назначении старшиной роты.
   - Разрешите отказаться.
   - Этта ещё что такое?
   - Молодой. И земляков нет в роте. Я из школы сержантов прибыл.
   Возразил и капитан. - Да, с дедами не пробьётся.
   Замполит возмутился. - Да что это вы мне неуставные отношения пропагандируете. С дедовщиной мы покончим в ближайшее время.
   Капитан ехидно спросил. - Как и с пьянством?
   Ответить подполковник не успел. Внезапно взвыл стартёр, в моторе вертолёта стукнуло, и он завёлся, раскручивая лопасти винтов. Из кабины закричали. - Гришку Силкина сбили! Выбросились где-то рядом на парашютах. Арцишевский! Сажай десант! Полтора отделения сажай в вертушку.
   Капитан тут же отреагировал. - Карташов! Сам отбери бойцов для десанта, - и зашагал к вертолёту, крикнув. - По машинам!
   - Артём Львович! Тебе то зачем? - окликнул его подполковник.
   Тот глянул на него язвительно. - А тоже хочу знать, с чего начинается Родина.
   Молодой борттехник в лётном комбинезоне уже руководил посадкой, считая заходивших в вертолёт за капитаном десантников и вскоре закричал. - Хорош! Хорош! Под завязку!
   Сам запрыгнул внутрь, и люк стал медленно закрываться. Круто, боком, вертолёт медленно полез вверх... И вдруг, словно сорвался, зарыскал гончим псом, обнюхивая лесистые складки гор. Недолго шли на бреющем, солдаты с напряжением смотрели в окна и вдруг разом облегчённо вздохнули. С почти голого косогора взлетела сигнальная ракета. Но поднялись только две фигуры в лётных комбинезонах, отчаянно махая руками показывая направление за увал.
   - Арч! Высаживай по тросам половину десанта! - вскрикнул динамик. Карташов вскочил и стал тыкать пальцем в солдат.
   - Ты! Ты! Ты! Ты!
   Люка распахнулись и несколько десантников один за другим слетели вниз хищными птицами. Они снова заскакали ретивым конём, выскочили на вершину увала, разворачиваясь. В кабине вдруг заревели, вертолёт на мгновенье застыл и содрогнулся от залпа неуправляемых ракет, размеренно забили пушки и пулемёты. Зло закричали и солдаты, открыв стрельбу из всех видов оружия. Артём ничего не понимал и метнулся к кабине. Мелькнула вспыхнувшая сосна и разбегающиеся халатные фигуры. Моджахеды не ожидали выскочившую чёртом шайтан-арбу и разбегались, усеяв редко лесистый косогор истерзанными от прямого попадания крупных калибров телами...
   И тут, набегающим кадром, увеличиваясь, понеслась прямо на него вздернутая на сук карагача человеческая голова с мученическим оскалом на лице. Вокруг валялись куски истерзанного тела. Пилоты и солдаты ревели:
   - Бей, зверей! Отморозки е... аные!
   - Гришки нет! - рявкнул динамик.
   Арцишевский крикнул. - Прекратить стрельбу! Экономь боезапас.
   К корме подбежал плачущий борттехник и стал выбрасывать автоматы и ящики с патронами и гранатами.
   - Не жалей! Есть у нас! Есть боезапас! Сверх нормы!
   Но они уже отлетели, стрелять было не в кого. Также внезапно, в крутом развороте, появился небольшой кишлачок, открытый и голый, мило покорный, как бритая пися мусульманочки. Но и там мельтешили, как вошки, хищные фигуры в бурых халатах вокруг зацепившегося за угол дома белого полотнища парашюта.
   - Ах вы, суки, мирные! - рявкнул динамик, и два домика рядом с парашютом вспыхнули огненно-дымными сполохами разлетаясь на куски. Они пронеслись по единственной улочке, поливая огнём всех кто двигался и завернули обратно. Кишлачок словно вымер, и вертолёт завис над плоской крышей, настороженно поворачиваясь. Огромный мужчина в лётном комбинезоне с опаской вставал, помахивая стволом автомата. Ему скинули трап и он вскоре ввалился в люк, попав в объятия Арцишевского.
   - Гришка! Чёрт глюпий! Живой! Живой!
   Тот сразу спросил. - Как мои?
   Борттехник истерично закричал. - Равиля Шингалеева в куски изрубили!
   И добродушно улыбавшийся гигант заревел. Махнул ствол в открытый люк и стал бить короткими очередями.
   - Нету тут мирных! Бей всех подряд! Бей! Бей, сук бородатых! И зверёнышей их подлых!
   Вертолёт тут же отозвался дрожью и вспышками пыльного огня внизу. Заревели и солдаты, обступив люка и прильнув к амбразурам. Силкин кричал громче всех, брызгая крупными слезами.
   - Зачем зверствовать? Зачем?
   Это он кричал не о себе и не о своих товарищах, стреляя по метавшимся среди огня фигурам. Арцишевский подобрал с полу автомат и тоже забился в общем психозе...
   Били всех подряд. И стар и млад. И ишаков тоже.
  
   Что, вам немножко не по себе, борцы прав недочеловеков? Вот она - сущая правда о войне, которую не прочувствовать интеллигентно и мне. Вы можете только осуждать зверства русского солдата, звериной сути его противника не воспринимая. Да и ему не понять ваших гуманных соображений. Не вы, а он стоит на смертном рубеже, жизнью своей смерть и насилие над нами отвращая...
   А я не побоюсь и в этом случае сказать. - Слава русскому солдату!
  
   И только динамик ревнул. - Уходим. Боезапас на исходе, - дробный, разящий треск визгливых осколков поразил и их. Всех швырнуло в одну злобно рычавшую кучу. Кричали даже убитые в нежном оскале мальчишечьих лиц. Вертолёт разворачивало, креня. Мелькнул бронетранспортёр с афганскими опознавательными знаками, хоботки стволов пулемёта сверкали разящими звёздочками.
   - Союзнички, суки!
   Последние два НУРСа полыхнули по машине, перевернув её. Вертолёт уже раскручивало в крутой спирали, тела убитых и раненых катались по полу...
   - Прощайте товарищи! - возвышенно вымолвил динамик, и хрусткий удар разметал всех. Всё отрубило тишиной.
   Когда прилетели спасатели, лишь опалённый афганский офицер неприкаянно бродил вокруг догоравшей развороченной бронемашины и твердил одно и тоже по-русски:
   - Зачьем такой слючай? Зачьем? Зачьем такой слючай? Зачем?
   Продолжал это твердить и когда его уносили в носилках.
   Твердили машинально этот вопрос и окровавленные, чудом оставшиеся в живых офицер и сержант.
   - Зачем? Зачем? Зачем?
  
   Через несколько лет подобное повторилось опять, только уже не в Афганистане, а у себя ...
   Вертолёт догорал у разрушенной околицы горного кишлака. Санитары собирали тела, упаковывывая их в чёрные полиэтиленовые мешки. Несколько офицеров стояли перед небольшой толпой злобно визжавших смуглых женщин. И лишь коренастый ещё не старый мужчина в камуфляже без знаков различия безучастно стоял в стороне. Неожиданно к нему подошёл низкорослый солдат из похоронной команды и, странно волнуясь, протянул ему измятую в пятнах крови тетрадь.
   - Вот, товарищ корреспондент, почитайте, о чём думал русский солдат.
   Мужчина взял тетрадь и развернул её. Бумага была вощёная, солдатик поправился.
   - А может, младший офицер.
   Журналист вздохнул, он уже давно подметил, что старших офицеров, особенно из штаба, фронтовики за своих не считали и ненавидели их сильнее, чем самого подлого врага. Всё оставалось в армии по прежнему, как и тогда при советской власти...
   Он стал читать короткий текст неоконченного письма вслух:
   - Машенька! Пожалуй, не жди меня. В лучшем случае я вернусь отсюда калекой или моральным уродом. Как и все тут я тоже схожу с ума. Это не кадры ужастика. В этой жути я живу и такую же жуть творю. Нет, это не бред воспаленного сознания. Виртуальная нереальность. Реальная жизнь в бреду...
   Вокруг горы, горы и горы. Клочья тумана ли, облаков клубятся адской пеной колдовского варева, выползая из преисподней бездонных ущелий. Вокруг всё грохочет и полыхает. Здесь воюют все и вся, сегодня с тобой, завтра против тебя. Убивают нас даже женщины и дети. Бывалые говорят, что в Афгане было безопаснее ездить на броне, а здесь и небо стреляет. Тут тебя встретят как самого дорого гостя. Обласкают льстивой улыбкой и возвысят красочным словом... Но стоит только довериться, и тебе перережут горло или похитят. Тут без жалости взрывают наших жен и детей в домах и детских кафе, предварительно уведя оттуда своих. Вот я и спрашиваю и не только себя, зачем они нам? Зачем? Для чего нам вернули кошмары постоянно повторяющегося прошлого? Валерик Лермонтова и Ханкальское ущелье Булгакова усиленные во сто крат?
   Зачем они нам? Зачем?
   - Вот и я хочу спросить у вас, - вывел корреспондента из задумчивости взволнованный голос солдата. Тот, оказывается, не ушёл. Взгляд его, не такой сочный, как у южан, горел мятущимся огнем правдоискателя.
   - Зачем они нам? Что вы об этом напишете?
   И зрелый мужчина опустил взгляд перед юнцом, вымолвил глухо. - А тоже спрошу.
   Парнишка в форме запальчиво воскликнул. - Но мы от вас писателей ждём ответа! Зачем вы тогда пишете?
   Журналист вскинул на него глаза и честно признался.
   - Тоже хочу понять, с чего начинается Родина...
  
  
   ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
  
   За водкой бесполезно было стоять, тротуар перед винным магазином был запружен толпой. Рыжеватый дубинистый прапорщик и среднего роста старший лейтенант, плотно сбитый и курносенький, довольно долго стояли, вслушиваясь в раздраженный говор толпы. В дверь запускали сразу по нескольку человек два милиционера. И договориться ни с кем нельзя было, в руки давали только бутылку водки и две "бормоты". Даже апрель в России не всегда весна, "Угловой", как прозвали этот известный всему городу магазин, стоял, что называется на семи ветрах - на широком углу двух космических улиц - Циолковской и Леонова. Ежась от пронзительного холодного ветра, военные уныло переглянулись и направились через перекрёсток к Дому Торговли, зашли на второй этаж в кафе, где в буфете продавали спиртное на разлив, выпили по граненому стакану "стрелецкой" и снова вышли на улицу. Закурили в раздумье.
   Офицер проговорил отрешённо. - Жениться надо срочно.
   Прапорщик хмыкнул, явно собираясь съязвить, но тот перебил его:
   - Ерёмкин! Я серьёзно. Выбирать и присматриваться не собираюсь. Брак - это лотерея.
   - Ну, в Молодежном я тебе, Володя, такую телку подгоню, на весь гарнизон хватит
   Тот поморщился. - Игорь! Давай по делу.
   - Влад! Да что ты волнуешься? Бабы в Союзе нашем нерушимом ещё не дефицит. Хотя и их экспортировать стали. Блядское золото для европейцев.
   - Хватит всё ерничать. Мне надо такую, чтоб не очень. Без высшего. И в красивых я уж навлюблялся.
   - Вот именно! Оттопыримся на ком попроще.
   - Да нет. Ну чтоб это... Как сказать? С понятием баба была. Не каждая может офицерской женой стать.
   Игорь глянул на него. - А что? Есть такая! Одноклассница моя. Само то для тебя. На вид, правда, средней паршивости, но душевная. Все мы плакались ей в жилетку. Позвоню, шементом прилетит. Ей тоже уж замуж невтерпёж. Мединститут заканчивает, но шибко грамотную из себя не корячит. Свой пацан - Варька Чебыкина...
   Игорь говорил всё медленнее и медленнее и вдруг осадил Володю, останавливаясь. Сделал стойку, как охотничий пёс и воскликнул восхищенным шепотом:
   - Верочка Арцишевская! Девчонка с нашего двора.
   Навстречу им шла белокурая и стройная девочка, отсюда видно было, как восхитительно сияли её голубые глазки. Он быстро проговорил ему. - Короче, Климов, подходи к пяти к Моложёжному.
   Встал по стойке "смирно" и взял под козырёк лихо заломленной фуражки.
   - Верочка Артёмовна! Прапорщик Еремкин прибыл в ваше полнейшее распоряжение для выполнения особо капризного задания.
   - Я вас не знаю, и знать не хочу!
   Ещё выше вздёрнула свою длинношеею головку девушка и прошла мимо. Только сухо прошуршала её кирпичного цвета дублёная курточка и простучали каблучки не длинных и не модных сапожек.
   Игорь коротко бросил старлею. - Влад! Прихвати чего-нибудь, у них строго, подают только сто грамм и фруктовые коктейлики. А тёлок, если Варьку Чебыкину не приведу, там снимем.
   Ерёмкин нагнал строптивую девчонку и пошёл рядом с нею, плечо к плечу. Выдохнул страстно:
   - Вера! Ты моя надежда и любовь!
   - А ты обыкновенный бабник!
   - А ты что, всё ещё девочка?
   - Да! - резко обернулась она. - И женщиной стану в брачную ночь.
   Они столкнулись и остановились. Ерёмкин хмыкнул с издёвкой:
   - Сейчас женщинами в брачную ночь становятся самые отпетые блудницы.
   И едва увернулся от пощёчины, вовремя отскочив от осердившейся девчонки. От удара в пустоту Верочку развернуло, она поскользнулась и раскорячилась на мокром асфальте. Но поднялась сама, сердито оттолкнув руку помощи.
   - Отвали! Я брезгаю прикасаться к тебе, спидик ты потенциальный.
   - Ну, ладно, Верочка, извини за вчерашнее столь эмоциональное проявление любви.
   - Любишь. Определённое действо с женщинами, - проворчала Верочка, вытирая платочком испачканные ладошки.
   - Это и есть высшая форма любви.
   - Это ты определённого сорта девочкам гони.
   - Ну, извини! Одичал малешко в Афгане.
   - Ты одичал ещё в одиннадцатом классе, если от тебя девки негритят рожали, - бросила злорадно Верочка и пошла дальше по тротуару, свернув на узкую улочку.
   Ерёмкин краснел, но продолжал упрямо шагать рядом с нею. Улочка имела вид заброшенной. Стены обшарпаных домов были прикрыты красочными плакатами:
   Перестройке - энергию масс! Ускорение! Гласность! Демократизация общества! Зелёную улицу новейшим технологиям! Однако по-прежнему страна шла к великим свершениям под руководством партии на встречу очередному съезду КПСС.
   Солнечные лучи на эту улочку не пробивались, было серо и сыро. На обочинах грязным ледовым барьером всё ещё лежал плотно спрессованный снег. Черные стволы тополей тянули к небу обезображенные грубой обрезкой ветки, будто взывая к отмщению.
   - Не улица, памятник разрухи! - вырвалось у Верочки. Игорь подхватил:
   - Ощущение, что отступаем в коммунизм по нами же разрушенной дороге.
   Вера фыркнула с издёвкой. - Спиши слова! - и выскочила на ледовой барьер, намереваясь перебежать улицу.
   Поздно заметила несущийся на большой скорости синий Жигули, попыталась остановиться, но не смогла удержаться на накатанной дорожке и неудержимо заскользила на проезжую часть улицы. Рывком, как-то ногой, по-футбольному, Игорь сумел зацепить её за подол юбки, задержав на мгновенье скольжение. Но и сам не удержался на скользкой тропке, грубо схватил её в охапку и высоко подпрыгнул...
   Удар лобового окна швырнул их обратно на обочину. Игорь и на этот раз сумел извернуться и принял на грудь отнюдь не миниатюрную девочку. Крякнул глухо и закрыл глаза. Тишина от воя мотора и визга тормозов наступила умопомрачительная. Игорь лежит недвижим и, кажется, не дышит...
   - Игорёк, Игорёк, - тянется Верочка к его лицу...
   И вдруг - ам! Игорь оживает и впивается ей в губы. Верочка просто размякает на нём, улетая в доселе неизведанные чувства...
   Но послышался дробный стук каблучков, Верочка заполошно дёргается, но Игорь не выпускает её из своих объятий и ловко поднимается с нею на руках. Щерится в своей манере на замершую перед ними автомобилистку в потёртой кожаной куртке.
   - Дубина! Ты? - растеряно ахает девушка и тут же досадливо фыркает. - Вечно на тебя натыкаюсь.
   - Наезжаешь, Анестези, - щерится дурашливо Ерёмкин и шагает мимо неё.
   Верочка встрепенулась. Та самая? И, не удержавшись, оборачивается, воскликнув насмешливо. - Мама негра!
   Анестези словно магнитом разворачивает за ними. Не сдержав торжества, Верочка корчит ей рожицу и показывает язык. Автомобилистка яростно топает ногами и, скакнув дикой кошкой, вламывается в дверь автомобиля. Взревел мотор, ёрзнув взад и вперёд, машина с рёвом помчала по колдобистой улице, громыхая днищем кузова. А они хохочут, обнявшись, и снова целуются. Долго и упоительно. У Верочки уже подкашиваются колени, и что-то невероятное тревожит внутри. Она с трудом берёт себя в руки и отталкивает парня.
   Ворчит, поражённая. - Пришёл. Увидел...
   - Полюбил! - орёт по-солдатски Игорь и снова хватает её в объятия.
   Она не в силах сопротивляться и вновь улетает в пугающие, но сладостные чувства. Но опять отрывается от него и капризно сомневается:
   - Да... Любишь... Одно дело...
   - И ты полюбишь, когда познаешь!
   Вера бьёт его по рукам. - Сказала! женщиной стану в брачную ночь.
   - Это сколько же ждать? Семь на семь - значит, тебе только будет четырнадцать лет.
   - Подождёшь, если любишь.
   Ерёмкин уныло молчит, и она тоже вздыхает тяжело. Он спрашивает:
   - А в Молодёжное кафе тебя мама отпустит?
   - В десять вечера я должна быть дома.
   - В десять так в десять, - соглашается Игорь. - А сейчас можно посидеть в кафе-мороженое.
   - Мне надо в кожно-винералогический диспансер зайти.
   Ерёмкин растеряно уставился на неё, и Вера рассмеялась.
   - Надо прививку от тебя сделать. Венерические болезни и через поцелуи передаются.
   И на самом деле, она снова свернула в переулок и направилась по крутой улочке вверх. Небольшое двухэтажное здание диспансера было обшарпано и давно не ремонтировано. Зато, напротив, через улицу с булыжной мостовой за красивым решетчатым забором, в красивом ухоженном сквере сияло сплошным стеклом модерновое здание так называемой обкомовской больнички для сильных града сего и их домочадцев.
   Игорь тоже вошёл в фойе. А Верочка, увидев трёх парней, неожиданно кинулась к самому лохматому и угрюмому из них. - Геныч! Ты ходишь! Выздоровел, значит?
   Они обнялись и поцеловались, однако тот чувствовал неловкость.
   - Да, Верочка, пошёл вроде на поправку.
   С ними была и девушка и утонченно красивая девушка с огромными глазами, но спутники Геныча вышли, сказав, что подождут на улице.
   - К мамке приходил? А что не домой?
   - Некогда. Забежал, чтобы успокоить.
   - А мы ждём, ждём. Совсем пропал и не пишешь.
   - Ладно, Верочка, зайду как-нибудь. До свидания. Нет времени, товарищи ждут.
   Верочка полюбопытствовала. - Это твоя девушка?
   - Нет. Нет, - вымолвил тот и поспешил уйти.
   Вера крикнула. - Геныч! Где ты хоть обитаешь, уж не на даче ли? Мы туда ещё не наезжали.
   - Да, там пока с друзьями остановился. Но скоро, как потеплеет, уйдём. Так что, пользуйтесь
   - Я всё лето там пропадала, мне понравилось земледелием заниматься. Мы там в том году целый сад насадили. Принялись саженцы.
   - Да, да, почти все, - буркнул Геныч, сказал, до свидания, и вышел.
   Игорь хмыкнул. - Ну, ты и язвочка! Прививка от Спид - инфо.
   - Я на самом деле боюсь какой-нибудь заразы от тебя подцепить.
   - Нас в армии постоянно проверяют.
   - Но не каждый же день.
   - Ладно, иди к маме.
   - Я не долго, только спросить. Дешёвые шмотки им спекулянтки заносят, обещала мне хорошее платье купить.
   - Я на улице покурю.
   Верочка побежала по коридору, а он направился к выходу.
  
   *
   К длинному высокому крыльцу Молодёжного центра культурного отдыха Варя Чебыкина подъехала эффектно на такси. Было шумно и весело, здесь были и игровые автоматы, видео и зал с тренажёрами. Парикмахерская с кабинетами массажа и психотерапии. Перед дверями кафе длинной шпалерой выстроились девочки на любой вкус. Варю уже ждали. Ерёмкин щерился в своей манере, выставив напоказ свою очередную красивую куклу. Её он и представил первой.
   - Вера! Моя надежда и любовь.
   Чебыкина фыркнула в пику Дубине, представляясь. - Варя! Без надежды на любовь.
   Коренастый курносый мужичок в шинели странно не смотрел на неё. Варя была одета под мальчика, толи длинная рубашка, толи супер-мини платье черного перламутра, едва прикрывала крутые ягодички, сочные ляжки в черных гамашах нахально лезли в глаза. Кожаная куртка с множеством кнопок смыкалась на талии, открывая высокую и полную грудь в глубоко расстегнутом вороте. И глаза её были хороши, колдовской омут неизведанной глубины. Но, увы! Лицо грубовато и ножки ниже колен тонковаты и чуточку кривоваты. Варя это знала, однако мечтала. Но Дубина, будто в издёвку, привёл ей такого же простодырого и корявенького молодого мужичка в форме.
   Офицер представился сам. - Владимир Климов! Воздушный десант
   - И не боитесь, с вашим то жокейским весом, что унесёт не в тую степь?
   - Боюсь! - хмыкнул Климов. - Получить посредственную оценку на учениях. Я отличник боевой и политической подготовки!
   Варя не преминула восхититься. - Ах! Какой блестящий офицер!
   - Блистать не обязательно, надо упорно и настойчиво овладевать знаниями. Красота не спасёт, она уже губит мир. Поэтому я попросил Игоря познакомить меня не с красивой, а умной и скромной девушкой.
   Варя пропела издевательски. - Я не люблю тебя, давай поженимся. Будем вместе квазимодиков рожать.
   Это был коварный удар в самое уязвимое место. Климов стал краснеть. Игорь хохотнул несдержанно:
   - Варька! Без Афгана волчицей стала!
   В говорливо-визгливой толпе молодёжи шныряли крутолобые малышки, приставая к парням постарше. Подскочили двое и к Климову. - Военный! Дай рублик.
   Но Володя находился в растерянности и не ответил.
   - Ну, полтинничек...
   Ерёмкин дернулся к ним. - Дам по шее!
   - Атас! Десантура высадилась! - визгнули пацаны издевательски, но отскочили от них и подошли к стоявшему неподалёку у перилл молодому парню в длинном драповом пальто и шляпе а-ля Челентано.
   - Слышь, дай полтинничек.
   Тот хмыкнул издевательски. - И сигаретку тоже?
   - Ага!
   - А чем расплачиваться будешь? Я не лох.
   Его они не побоялись и завизжали по-подленькому. - Ой! Ой! Глянькось, какой крутой! Годик посидел на параше и деловой стал, в натуре.
   - В натуре член у кобеля красный. На светланке теперь зек думает. Параша давно прошедший день.
   Ребята спросили с ехидцей. - А скажи, деловой, - член в серево, какое дерево?
   - Сосина! Гондурас ты ушастый.
   - Сам ты - Менгиста! Вхарил Мариам.
   - Вьехал! В Роттердам через Копенгаген. На такое у вас масла в голове не хватит.
   Пацаны восхищенно засмеялись. - Ты откель такой будешь?
   - Из этого города.
   - Город большой.
   - Ага! И красивый.
   - Харэ, кончаем дешевый базар. Как кличут?
   - Фидель.
   - А чо без бороды?
   - Она у меня в другом месте лохматится.
   И снова ха-ха. Пацаны были покорены и тут же предложили. - Хочешь клёвую тёлку снять?
   - Ага! И на конец не поймать.
   - Ну, уж это как кому повезет.
   - Повезёт воронок, когда лажанёшься. А я, покеда, езжу на такси.
   - Ласточку можем подогнать за четвертак.
   Фидель скривился. - Тут любая красуля за пятёрку и за щеку возьмёт.
   - А потом на гоп-стоп поставит.
   Верочка трепетала от такой откровенности и уже несколько раз дёрнула Игоря за рукав, чтобы уйти от такой грубой натуры.
   Варя спросила издевательски. - Ты что первый раз от мамы сбежала?
   Вера вспыхнула и не смогла ответить, запунцовела и отвернулась, уткнувшись в плечо Игоря.
   Варя обратилась к Ерёмкину. - А что своего друга не отведёшь на страусиную ферму?
   Тот не понял. - Какая ещё ферма?
   - Или на улице ты этого страусёнка поймал?
   Игорь захохотал. Тут уж Верочка вспылила и оттолкнула его, вскрикнула возмущённо.
   - Сами вы от себя убегаете!
   Игорь обнял её, успокаивая. Климов попытался разрядить обстановку.
   - Короче, ладно. Приглашаем в нашу компанию этого Алленделончика. А я сниму Ласточку.
   Верочка вскрикнула. - Не нужна мне такая компания!
   Варя смерила Володю презрительным взглядом. - Дуб и Дубина, как раз для Сосины. А мой таз не отхожее место.
   Крутнулась, махнув ручкой Игорю. - Чао - какао, Игорёк! - и заскакала вниз по ступенькам.
   Тот восхищённо крикнул ей вслед. - Варька! Точно, волчицей стала.
   - Устала.
   Чебыкина подбежала к стоявшим такси и залезла в переднюю машину. Володя предложил, сохраняя бодрый вид, он видно уже был дубинистее своего друга Дубины:
   - Игорь, что нам этот обезьянник? Снимаю Ласточку, и катим на хату.
   Верочка снова вскрикнула. - Никуда я с вами не поеду!
   Климов молча направился в кафе, на ходу отмахиваясь руками от пристававших девок из шеренги.
   Игорь взвыл. - Верочка! Быть девочкой уже не модно.
   Она презрительно фыркнула. - Шерше ля фам, любимец блудных дам!
   И того заело. - А что, думаешь, не найду?
   - Кого искать? Вон, целая очередь отхожих мест. Не унитазы, а размалёванные параши.
   И Ерёмкин отскочил от неё, подлетел к одной из девиц и закричал. - Ну, что, красивая, гульнём?
   - Здесь не солдатская столовка.
   - А что ты предлагаешь?
   - Будет коньяк, я буду королевой.
   - Сейчас только воры пьют коньяк и королев трахают.
   - Ну и вали тогда на дискотеку со своей Золушкой.
   - Мне мало до полночи. Уговорила! Идём.
   Верочка думает, что Игорь просто дурачится, но он хватает пятернёй девку под ягодицы, и они со смехом вламываются в тамбур кафе. А вокруг смех и издевательский, озорной говор. Верочка думает, что это смеются над ней, и мчит сломя голову вниз по ступенькам, сбив кого-то...
   Они падают на загаженный мокрый тротуар. Верочка вновь оказалась на военном. На этот раз это офицер. Верочка ахает, увидев его лицо. - Папка! - и вскакивает.
   Майор неловко поднимается. Девка, года на три, если, постарше Верочки, поднимает офицерскую фуражку и надевает на смущённого офицера, шипит зло на застывшую в шоке измазанную в грязи девчонку.
   - Ну, чо встала, корова! Вали, давай, отседа!
   Арцишевский отталкивает подругу. - Заткнись! Это моя дочь.
   Вера вспыхнула. - Какая я тебе дочь? Для тебя все - бабы, - и помчала прочь, ничего не соображая.
  
  
   ЛОТЕРЕЯ
  
   Анестези вновь столкнулась с рыжим Дубиной на день Победы в ресторане, куда она зашла, заскучав в занудной компании сокурсников. Варя Чебыкина царила за двумя сдвинутыми столами безальтернативной королевой в мужской компании. Коренастый курносенький капитан прощался, обнимаясь с несколькими молодыми военными. Рядом с прапорщиком Ерёмкиным сидел и однорукий Будулай в солдатском мундире. У обоих на груди сияли по медали, у молодого капитана их было несколько с орденом Боевого Красного Знамени. Не подойти к бывшим одноклассникам было нельзя. И Варин брат Юрий, репетитор ёё по английскому языку, тоже чесал своё большое брюхо о край стола. Настя не успела раскрыть рта, когда подошла к ним, Ерёмкин представил её:
   - Анестези Тильякагуа! Негритянская принцесса.
   Он был через стол от неё, не достать. Пришлось так же по-хамски парировать подлый удар:
   - А Игорь Ерёмкин - настоящий дровянин. Палки нормальной не имеет, Дубиной стал.
   Молодой бородатый пузан храпнул коротко по-жеребячьи. Смеялись все кроме самого Ерёмкина и курносенького капитана. Климов долго пялил на неё совершенно пьяные глаза и, когда смех стих, вымолвил с восхищением.
   - Настоящая принцесса!
   Настя была в глубоко декольтированном вечернем платье, разрез подола открывал правую ногу до самого бедра. Она и сама знала, что отменно хороша, особенно сегодня. Сокурсники просто обомлели, когда она предстала перед ними. Офицер галантно предложил ей место рядом с собой. И Настя села между ним и Варей, обнявшись с подругой. Потом потрепала жалостливо Борю Ермолаева по плечу и спросила:
   - Как хоть живёшь?
   - Как все инвалиды на пенсию, - ушел однорукий богатырь от ответа и отвернулся от неё, выговорил Ерёмкину. - Дубина, в армии ты становишься ещё дубинистее.
   Тот буркнул. - Прапор и должен быть таким.
   Настю заставили выпить штрафную.
   - За новоиспеченного капитана. Володя Климов звание получил досрочно.
   Выпив, все замолчали на некоторое время, закусывая. Оркестр гремел, перед эстрадой ритмично шоркала извивающаяся в танце толпа. Вечер был в апогее хмельного веселья.
   Пьяный Володя Климов стал грозить всем. Оркестр гремел, приходилось кричать.
   - Мотаю в отпуск на юга, и женюсь там на первой попавшейся. Брак, это лотерея. Русская рулетка. Судьба!
   Юра Чебыкин засмеялся. - Это не опасно, от пуль адюльтера вырастают только рога.
   - Вова! Найдёшь ты там подругу для всего гарнизона.
   - Не лужа, хватит и для мужа.
   - Что было до меня, меня не касается.
   - А вдруг коснётся? - хмыкнул со смешком Юра.
   - Любой самой блудливой девчонке стоит только родить и блядская дурь сойдёт с неё, как сезонная шкура змеи.
   - Найдёшь сейчас дуру ехать с тобой в дальний гарнизон.
   Варя неожиданно предложила его Насте, она тоже была хорошо пьяна и почему-то грустна.
   - Вовка москвич. И папа генерал. Кадри пока не увели.
   Настя издевательски отвергла выгодное предложение.
   - Сопоги чистить сейчас умеют только дочери сельских механизаторов.
   Чебыкин подхватил. - В наше время блеск советскому офицеру только сельская Марфутка сможет навести.
   - А демократу с партбилетом - пузо, - парировал Климов.
   Он был пьянее всех, только Борис Ермолаев был спокоен и даже равнодушен. Он заметил:
   - Дискуссия ваша, я чувствую, скоро перейдёт в драку.
   Варя обратилась к Климову. - Володя, на самом деле, приезжай к нам на дачу. В деревне на танцах и найдёшь себе жену. Только на селе ещё можно найти не испорченную городом девушку.
   Климов презрительно скривился.
   - Что сельских Татьян, что городских Натали Ростовых давно уже объедками лучезарного будущего прикормили и по рукам пустили. Деревенская девка моментом городскее городских становится. Это они - советские женщины! Суки голодные, и кидаются на любой кусок падали. Как они пару лет назад вопили даже в экран телевизора. - Правильно, Михал Сергеич! Даёшь перестройку! А теперь от вида своего кумира матерятся похлеще строителей.
   Чебыкин вымолвил. - Горбачёв и не коммунист и не демократ. Он - партократ.
   - Проститутка Керенский! - вставил и Ерёмкин.
   У Климова был свой спор с Чебыкиным, он собственно, только и обращался к нему.
   - А сам ты кто, демократический коммунист или коммунистический демократ?
   - Мы - прорабы перестройки! А вы кто, советские офицеры?
   - Не шестерки Запада.
   Юра возмутился. - Это уже казармой попахивает.
   - Не дерьмом.
   - Это всё ругня, а если конкретнее?
   - Семидесяхнул вас Запад своей попа - культурой. Своего ума нет, а чужого не занять.
   - Демократия у нас только начинает развиваться.
   - Ну, да. Вы не набрали ещё общего консенсуса, чтобы дорваться до власти.
   - Что бы вы там не говорили, а только демократия перестроит наше совковое общество и человека.
   - И какими она нас сделает?
   - Деловыми!
   - Дурными! - вскричал Климов. - Уже сделала.
   Все рассмеялись. Юра насупился. Здесь им не восторгались и не внимали его мудрым изречениям. Он поднялся неуклюже из-за стола и, буркнув. - Освежусь, - пошёл к выходу.
   Анестези фыркнула. - Невзрослеющий мальчик.
   - Такие и в пятьдесят остаются солидными идиотиками, изображающими нераскрывшийся талант.
   - Обломов.
   Анестезии засатупилась за своего репетитора. - Обломов барствовал, а Юр Фёдрч работает, газету редактирует.
   - Да кто её читает?
   - Не скажи, у них свой читатель. Больше тысячи экземпляров расходится. Для нашего Октябрьского района это неплохо.
   Климов говорил о своём. - Все уже поняли цену этой демократии. Беспорядки в Алма-ате. Фергана, Новый Узень, Сумгаит, Карабах. Прибалты давно уже стали раковой опухолью Советского Союза. А братья наши смуглые - заразная чесотка. Кусачие блохи в шкуре русского медведя. И только демократы поддерживуют и даже оправдывают этих пронырливых недочеловеков, не замечая, что в России никто хуже русского не живёт. И в армии служат только русские. Остальные прислуживают. Как здесь в ресторане официанты, обсчитывая нас.
   - Ну вот, ты и договорился уже до фашистской терминологии.
   - Национал-социализм ничего общего ни с фашизмом, ни с коммунизмом не имеет. Социализм для себя, для своего дома, а не для вороватых соседей. Тем более жизненного пространства у нас предостаточно, на чужое мы не позаримся.
   Анестези взвыла. - Балдеть пришли, али чо? Я только что ушла от такой же занудной компании. Помешались все на политике.
   Ерёмкин поддержал её. - Выпивка кончается, можно и побалдеть. В фойе мальчик с девочкой тусуются, анашой торгуют втихаря.
   Он разлил остатки водки по рюмкам. Выпили молча без тоста. Варя шепнула Насте:
   - Давай, что ли, косячок забьём. Настроение какое-то паршивое.
   Настя предположила. - Из-за Борьки?
   - Настя, мне ли, дурнушке, выбирать? С любым рада даже на короткое время. Сладу нет, сукой становлюсь.
   - А мне они надоели. Не мужики пошли, а интеллигентные слюнявчики или хамоватые дубины.
   - Ну, так что, пойдем за дурью?
   Настя согласилась. - Можно мозги расправить.
   Они направились к выходу, лавируя между столами и натыкаясь на пьяных. Оркестр ревел, хоть уши затыкай, кричали и посетители. Только за их столом воцарилось молчание. Вернулся Чебыкин, выпил свою рюмку в одиночестве и тоже не пытался заговорить.
   Ерёмкин предположил. - Девки, видать, за кайфом отправились.
   Чебыкин хмыкнул. - Любить их некому, остаётся шмалить.
   Климов взвился. - Любить им некого! Посмотрите на себя вначале.
   Ермолаев заметил хмуро. - Пора разбегаться, эдак недолго и подраться.
   - А можа тожа шмальнём? - ощерился Игорь дурашливо.
   - Не помешает дурью догнаться, - согласился Чебыкин и стал вылезать из-за стола. Пошёл с ними и Климов. Борис остался один за столом. Уже перед дверью Володя спросил Чебыкина:
   - Ты учитель или юрист - экономист?
   - Ну и постановочка вопроса!
   - А только вы двигаете советскую демократию. И знаете все пути к возрождению.
   Тут уж Игорь вмешался. - На самом деле, балдеть собрались, али чо?
   Они молча вышли в фойё и, сунув Ерёмкину купюры, направились в туалет. Игорь задержался, Настя с Варей стояли у гардероба. Перед зеркалом моталась пьяная парочка, мешая им посмотреться, и Настя грубовато отодвинула их. Лобастый паренёк оскалился на неё, замахиваясь рукой с двумя выставленными пальцами.
   - Ты чо, коза, хвост задираешь?
   - Сам козёл, если коз знаешь.
   Вокруг засмеялись, это окончательно взбесило парня. Он дернулся, было, к Насте, но его перехватил высокий парень.
   - Харэ, Серый! Не наши тёлки.
   - Фидель, ты чо, в натуре? Да на ... я вертел таких борзых!
   Но тот силой оттащил его в сторону. Девушки наспех осмотрели себя в зеркало и отправились в туалет. Пошёл в дальний угол фойе и Ерёмкин...
   Ермолаев долго сидел один, зазвучала прощальная песня, из зала повалили гурьбой, но никто из сотрапезников не возвращался, и он тоже направился к выходу уже в числе последних посетителей. Его друзья всё ещё толкались в тамбуре. Девчонки пошли вразнос после анаши и, явно, затевали скандал. Настя пыталась ударить Ерёмкина, Варя возилась с братом, который пытался её увести.
   - Я Боре хочу помочь! - кричала она. - На даче его поселю.
   Увидав его, она бросилась к нему. - Боря, Боря. Ну, какой ты право? У меня есть возможность помочь тебе. И Дашку найдём. Не переживай. Она давно не живёт с Семёновым.
   Он стал успокаивать её, но Варя твердила своё, уже ничего не соображая.
   - Боря, лето начинается. Живи на даче. Каждый час туда рейсовый автобус ходит. Газ проведен. И ванна есть. Речка, лес...
   Он потащил её наружу. - Идём, идём. Потом поговорим об этом.
   Настю от толчка Ерёмкина занесло в мягкий живот Чебыкина. Он не приминул тиснуть её. Это она позволяла всем, даже подставлялась демонстративно, чем вводила в конфуз похотливых мальчиков. Позволила она и на этот раз лапнуть себя своему репетитору английского языка. Даже прижалась к нему и подняла глаза, фыркнула, будто только сейчас увидела, в чьи попала объятия.
   - Хи-и! И мерин вспомнил, что когда-то был жеребцом.
   Юра сердито оттолкнул её и с неожиданной для его комплекции проворностью выскочил из тамбура. Проломилась за ним в дверь и Настя, но на крыльце пришлось схватиться за перила. Утвердившись, она воскликнула. - Карету мне! Карету!
   - Тихо ходишь. Ни одного такси уже нет. Придётся идти на Московскую.
   Но Настя упёрлась. - Карету подают к парадному подъезду.
   Володя пошёл исполнять её просьбу, быстро зашагал по тёмной улочке, нагоняя Чебыкиных и Ермолаева. Ерёмкин подступил к ней ближе, но Настя оттолкнула его и шагнула с крылечка, её понесло куда-то в сторону и занесло на дерево. Она вцепилась в ствол, прижавшись к нему всем телом, и икнула, обернувшись, прямо ему в лицо. Игорь схватил её в объятия и попытался поцеловать.
   - Вот фиг тебе, пока не оближешь меня всю! От писи до сиси!
   - Хватит выступать!
   - Ищи тачку, дровянин совковый!
   - Найду я тебе! - вскрикнул он, вспыхнув от злости. - Найду негра!
   Настя махнула в него пощечину, и попала мимо. Её оторвало от ствола дерева, и она раскорячилась на тротуаре. Игорь не помог ей подняться, круто развернулся и быстро зашагал прочь.
   Настя справилась сама и, поняв, что осталась одна, вскрикнула. - Мужичьё! Женщину бросили...
   Ничего не оставалось, как одной добираться до дома, и она пошла, пошатываясь кромкой тротуара на огни светящейся впереди оживлённой улицы. Сзади, медленно, словно крадучись, нагонял её потрёпанный красный Москвич. Поравнялся с нею, щелкнул замок задней дверцы открываясь.
   - Мадама, подвезть?
   Настю качнуло к машине, и она вцепилась в дверцу. - Увезть!
   - Гы-гы, - заржал, высовываясь, приятель оскорблённого ею козлом лобастого здоровячка, тот сидел на водительском месте. Схватил её за руку и вдёрнул на заднее сиденье. Взвыл мотор на повышенных оборотах. В крутом вираже машина свернула в узкий и тёмный переулок и помчала, встряхивая пассажиров на колдобинах. Окна были открыты или разбиты, сильно дуло. Ночная прохлада подействовала отрезвляюще, Настя стала быстро приходить в себя, поняв, что с нею сдирают одежду. Содрали и колготки, оборвав их у туфель, и ком одежды полетел в окно. Водитель торопил.
   - Ну чо ты, Фидель меньжуешься?
   - Сейчас, - пыхтел насильник. - Насажу козу на каркалык рогатый!
   Серый за рулём похохатывал. - Разворачаешь своим кукурузным початком!
   - На клык навалишь!
   Тут только Настя поняла в какую попала ситуацию и отчаянно взбрыкнулась. Но, получив такую оглушительную затрещину, оцепенела от боли! В глазах вспыхнул ослепительный фейерверк. И тут между ног резануло острой болью, будто ей всадили сучок, и она завизжала, как резаная. Взбрыкнула ногами, сбросив с себя вонзившего в неё что-то неимоверно корявое и рвущее внутренности, и рыгнула блевотиной. Обильно потекло и из промежностей. Густая вонь заполнила салон.
   Серый завизжал, корчась от тошноты и едва управляя машину. - Выкини эту вонючку! Выкини!
   Автомобиль притормозил, с треском распахнулась дверца и, получив пинка в зад, Настя вылетела на дорогу. Проюзила по асфальту и больно ударилась головой о бордюр. Но эта боль ни шла ни в какое сравнение с той что горела у неё внутри между ног. Настя долго лежала, приходя в себя, и только холод заставил её подняться. Ноги отказывались слушаться, но она пошла потихоньку.
   Вдруг её окликнул детский голос. - Эй ты, погоди! Мама звонит в милицию.
   Тут только Настя осмотрелась. Её выкинули совершенно голой среди нового микрорайона. Было светло от фонарей, хоть газету читай. Она бросилась к десятилетней девочке стоявшей на лоджии первого этажа, цоколь был высокий.
   - Не надо вызывать милицию! Не надо! Пустите меня к себе, я сама позвоню. Меня заберут.
   Распахнулась балконная дверь, маленькая и толстенькая, но решительная бабенка, как кутёнка, зашвырнула в комнату дочь и выставилась перед голой девкой тянувшей руки к перилам лоджии.
   - А ну, пошла прочь, шалава! Заразы мне ещё не хватало.
   Настя захныкала. - Я заплачу, отблагодарю. Пустите, мне холодно.
   - Милиция согреет.
   Женщина выхватила швабру, и ткнула ею Настю в лицо. Она снова упала на свой многострадальный зад и закричала от боли. Сил уже не было подняться...
   Так её и подобрали милиционеры распластанной на неширокой полоске обдерненной земли.
   *
   Две недели Настя зализывала свои душевные раны, синяки и ссадины. Прославилась она на весь город, её показали по местному телевидению, тогда это делали почти ежедневно, как сейчас показывают особо опасных преступников находящихся в розыске. И хотя мама достала ей справку о полученной травме, но она не помогла, когда Настя её предъявила. Её отчислили из института, не допустив до курсовых экзаменов. Декан отказался даже с ней разговаривать, запершись у себя в кабине. Статная женщина брезгливо подала ей пакет с документами, выговорив высокомерно. - Вы недостойны звания советской студентки. Тем более лечить советских людей.
   Швырнув пакет в лицо этой секретутке, Настя выбежала из учебного корпуса и села в машину. Завела мотор, выехала с институтского двора и остановилась перед улицей, не зная куду ехать и что теперь делать. Папы в данный момент дома не было, он находился в инспекционной поездке, и всё бы хорошо, если бы менты эти поганые не отправили свою пакостную бумагу из медвытрезвителя в институт. Отца она боялась отчаянно, он её поколачивал и довольно жестоко. Завтра он должен приехать и уже звонил, узнав о её позоре. Настя поёжилась в предчувствии боли от будущей расправы и совсем запаниковала.
   - Надо бежать! Бежать! - запульсировало в мозгу. - Хоть на время. Но куда? Куда?
   Она вырулила на проезжую часть улицы и бесцельно повела машину. Неожиданное решение подсказала бегущая рекламная строка. - Летайте самолётами Аэрофлота!
   И здание предварительной продажи билетов было недалеко. Но там было сущее столпотворение. Даже перед стяклянной стеной операционного зала гудела густая толпа. Настя даже не стала выходить из машины, только вынесла ноги наружу, оставшись сидеть, обдумывая ситуацию. Надо было рвать на юга, как тот курносенький капитан, и цеплять жениха. Можно и на машине, но одной страшновато.
   Видно она вспомнила об этом слюнявчике не зря. Неожиданно он вышел из раздраженной толпы с большим чемоданистым кейсом и, смущённо улыбаясь, спросил:
   - Анестези, если не изменяет мне память?
   - Она самая! Привет! - тут же вошла в свою привычную роль Настя и с необъяснимой радостью уставилась на него. Сердце успокаивалось, теперь она умилялась этим глупым мальчишкой в офицерской форме. Настя спросила, кокетливо заиграв глазками.
   - За первой попавшейся на юга мотаешь?
   Он солидно изрёк свою фразу-фикс. - Брак, это лотерея. В грязи ищи алмаз! Тем более получил назначение на границу с Афганистаном. А там сейчас очень неспокойно. Обнаглели духи, уже обстреливают нас со своей территории, хотят перенести джихад в наши мусульманские республики. Родители беспокоятся, требуют от меня внука. Я у них единственный.
   Но Насте не нужна была политика, она грубовато оборвала его. - Ты что, политработник?
   - Никак нет. Окончил Высшее десантное училище.
   - Ну и хватит партлялякать! Тем более я не солдат, а скучающая девица. Гражданские парни такие слюнявчики и зануды. Я вначале думала, что офицеры - дубы. А вы, наоборот, самые современные люди.
   Но "сапог" этот ни заигрывание, ни комплимент не понимал. Только засмущался ещё больше и совсем замолчал беспричинно краснея. Тут уж Настя сама решила напялить этот сапог на себя. Фыркнула в своей манере:
   - Ну, что, тянем билетик?
   - Есть возможность достать билет в Краснодар?
   Настя закатила глаза, этот "сапог" её доставал. - Брачный билет давай вместе потянем!
   И опять он ничего не понимал. - У меня нет времени на... На... Я попрощался... Получил новое назначение.
   Настя озлилась. - Что ты мне горбатого лепишь?
   Володя тихо крякнул и совсем стушевался. Настя раздосадовано вскрикнула:
   - Мне тоже уж замуж невтерпёж!
   Он уныло и с недоверием спросил. - А тебе зачем? Такая красивая...
   - Красивые разве не хотят иметь семьи?
   Володя тяжело вздохнул и ничего не ответил. Настя разозлилась и уже не знала с какой стороны подступить к этому дубаку. Он неожиданно попросил.
   - Отвези меня лучше к автовокзалу.
   - Зачем?
   - Доеду до первой не крупной станции, там можно будет с проводниками договориться.
   Теперь уж Настя насупилась, её красота для замужества этому мужичку в форме не годилась.
   Она спросила с ехидцей. - Офицерская жена обязательно должна быть некрасивой?
   - Не обязательно. Ты не так меня поняла.
   - А как тебя понимать?
   Он опять вымучено вздохнул. - У красивой женщины должен быть красивый мужчина.
   Настя засмеялась, с такой несбыточной тоской выговорил он это!
   - Наоборот, у малопривлекательного мужчины обязательно должна быть красивая жена, чтобы улучшить породу.
   - Мама у меня очень красивая и рослая. А я всё равно в папу уродился.
   - Значит, не хватает генов красоты в вашей породе. Кстати, я в мединституте учусь.
   И решила признаться. - Извини, вру. Только что меня отчислили, не допустив к курсовым экзаменам.
   - За что? - ахнул Володя.
   - Бросили меня у ресторана, - хныкнула Настя. - Милиция и подобрала. А тут ещё рейд по борьбе с пьянством, представители общественности, журналист. В общем, сколько мама не ходила, не смогла меня отмазать. И вот я стала недостойной высокого звания советской студентки.
   - А я и не помню, как разошлись.
   - Я с тобой хотела, а ко мне всё Дубина лез.
   - Так ты же не умеешь сапоги чистить.
   Настя кокетливо рассмеялась. - Женщина всегда говорит обратное.
   На этот раз Володя молчал ещё дольше и насупился ещё больше. И Настя замолчала. Проблема так просто не решалась. Предложила б она ему переспать, тут же кинулся, как умалишенный. Она непритворно тяжело вздохнула.
   - Вижу, тебе надо помочь, - оборвал её мысли Володя. - Я готов. Что надо сделать?
   - Жениться на мне и вытащить из семейной тюрьмы, - сердито, чуть ли не со слезой, выкрикнула Настя. - Отец настоящий деспот. За такое он меня вообще на цепь посадит.
   Но он продолжал молчать.
   Настя предложила. - Едем на машине. Представимся братом и сестрой. Ты мне найдёшь кандидата в мужья, а я тебе сосватаю невесту.
   Володя мрачно покачал головой. - Не смогу.
   - Почему?
   - Не смогу оставаться братом с такой красивой.
   - Ой! Да - пожалуйста! - вырвалось у Насти. - Только поехали вместе, боюсь одна...
   Настя замолчала, вид мальчика в форме стал совсем удручённым, он опустил голову, разглядывая асфальт под ногами. Настя психанула и, заскочив в машину, вскрикнула.
   - Заморочил себе и мне мозги своей лотереей! Садись! Отвезу тебя на автовокзал.
   И он подшагнул к ней, удержав дверцу. - Анестези! Только не используй меня в тёмную. Фиктивный брак так фиктивный...
   У Насти даже сжалось сердечко от жалости! Она выскочила из машины и обняла его.
   - Володя! Зачем фиктивный? Нормальный ты парень! Чего комплексуешь?
   - Какой нормальный? Мужик в форме. Да и старше тебя лет на семь - восемь.
   - А Бальзак! И ещё там кто из великих? Да и Пушкин на обезьяну был похож. А какие красавицы их любили!
   Она поцеловала его, с удовлетворением почувствовав, как он улетает. Блеснула мысль. Да лучше с таким жить! Она уже любила его от восторженности, которую он испытывал к ней. И ласково затормошила его:
   - Володька! Какой ты милый! Я уже плыву! Что-то исходит от тебя такое! Такое...
   На них уже пялили глаза, вся толпа повернулась к ним и замолчала. Настя рассмеялась.
   - На нас, как на артистов смотрят. Садись. Садись. Поехали.
   - Куда?
   - К тебе в Москву. Там и распишемся.
   - А как твои родители?
   - Вызовем телеграммой.
   Володю немного знобило, он неуклюже забрался в машину, сев рядом с ней и неожиданно заявил:
   - Я и негритёночка твоего усыновлю.
   Настя вскрикнула. - Ерёмкин, скот! Какой негритёнок? Это подруга моя с негром таскалась. У меня от Ерёмкина выкидыш был. Ударил по-пьне ногой прямо в живот, вот и вышел плод посинелый!
   Тут в Володе прорезалось мужское. - Ну, я ему, сплетнику, если встречу! Язык оторву!
   Настя не заводила машину, становилось так хорошо.
   - Не связывайся. Дубина такой здоровенный!
   - Да я его, как хочу. Я мастер рукопашного боя. А он обыкновенный трепло и лентяй.
   Засмеявшись, Настя обняла его. - Вовка! Какой ты хороший! Честное слово! Я тебя люблю.
   И они слились в особенно упоительном поцелуе.
  
  
   ПЛАЧ ЯРОСЛАВЕН
  
   Тузик спустился в пологую ложбину и вскоре вышел к небольшой заводи. Но полянка уже была занята, на ней поодаль друг от друга расположились две компании. Ближе к нему около десяти парней и четыре девушки чуть старше двадцати лет лежали вокруг достархана из клеёнки с непритязательной закуской. Пили "бормоту", вокруг валялись большие бутылки из-под вина. Рыжий мосластый детина, в накинутом по-гусарски на одно плечо десантном парадном кителе с галунами, цеплял на голую грудь медаль. Девушки недовольно ворчали.
   - Дубина! Не можешь без выступлений.
   - Всё веселее умереть и свою лебединую песню петь.
   - Рановато последнюю песенку хочешь спеть.
   - Не последнюю, а лебединую.
   Дубина обернулся к девушкам, Верочка Арцишевская тоже была с ними. Парни повизгивали по-мальчишески, с восторгом поглядывая на рисующегося перед ними товарища. Крякнув, Ерёмкин проколол кожу на груди булавкой и застегнул медаль.
   - Игорь, ну ты и глумишь.
   - А наш одиннадцатый "г" и звали глумным.
   - Да, как молоды мы были...
   - Не преданно любили, не верили в себя, - перебил их Игорь с издёвкой.
   - Кому преданой быть, если все вы козлы такие.
   - От коз козлами становятся.
   - Вы бы в женской шкуре побывали...
   Тут уж все засмеялись. - Нас ещё не отпетушили.
   - Жизненные обстоятельства задолбили.
   - Ну, и глохни, задолбанные.
   - Мы, хоть, не ноем. Ах, как трудно жить! Раз в году на встречу однокашников некогда прийти.
   - Пришли, а что толку? Только бормоту жрать можете, да выступать не по делу.
   Ерёмкин подступил к Верочке. - Уйду вон к тем красоткам.
   Там, куда он показал, выставив руку, как командир, посылающий солдат в атаку, танцевали, в основном девушки, все в бикини и отсюда казавшиеся голыми. Компания была солидной, в стороне стояло несколько легковых машин, инструментальная музыка доносилась и сюда.
   - Не наши герлы, - с завистью проговорил кто-то.
   - Анестези, ваатще-е, стала.
   - И Варька Чебыкина тоже заелась. Бормоту она не пьёт, и с придурками дружбу не ведёт.
   - А сама баба натуральная, только классным прикидом берёт.
   - Мама негра и не подошла даже...
   - За москвича, сынка генерала выскочила замуж.
   - Блядь блядует, счастья не проблядует.
   Игорь крикнул, озлившись на завистливые комментарии однокашников. - Посмотрели б вы на её квазимодика.
   - Муж для дома, для быта. Любовника надо красивого иметь.
   Верочка сидела несколько в стороне ото всех. Её позвали, наполнив пласмассовые стаканы вином.
   - Верочка, что ты отделилась? Кислушку свою хотя бы допей.
   - Материтесь чуть ли не на каждом слове.
   - Русский мат это самоутверждение разочарованной души.
   Ерёмкин хмыкнул. - Вы не только ручкой, а и словом блудничаете.
   Он поймал расстроенный взгляд Верочки и вымолвил нагло. - Не дашь - одна домой пойдешь!
   - Дубина, хватит хамить! Верочка девчонка ещё.
   - Не верю, пока не проверю.
   - Сходи, скупнись. Охладись.
   - Уже застыл от холодной любви Снежной Королевны.
   Арцишевская краснела, опустив голову. Игорь отступил от неё и обвёл взглядом ребят.
   - Бабья столько! А мы, как мерины, только жрём и пьём.
   - Сходите, сходите в кусточки. Вы ещё на тех девочек не дрочили.
   - Это мы посмотрим, кто будет дрочить, а кто красотку долбить.
   Скакнув по-жеребячьи, Игорь зашагал к танцующей компании, за ним побежали и несколько парней. Верочка стала нервно собирать свои пляжные вещички в сумку.
   - Ты что? Куда? Автобус часа через два только подойдёт.
   - На попутке доеду...
   Тузик присел у полевой дороги, наблюдая за недружными однокашниками, племянница должна была выйти к нему. А Ерёмкин уже подходил к прекратившей танцевать компании и закричал, увидав бывшую подругу.
   - Анестези-и..! Звереют чувства от тоски...
   Настя, теперь Климова, выставилась перед ним и, видно, сказала что-то оскорбительное. Игорь застыл, она подскочила к нему ещё ближе и засмеялась в лицо, что-то выговаривая. Что говорила, отсюда было не слышно. Игорь вдруг глухо вскрикнул и ударил девушку кулаком наотмашь. Настя отлетела далеко в сторону, а он, развернувшись, зашагал к воде.
   Упавшую Настю, обступили девушки. Четверо парней из их компании так и остались стоять в стороне. Настя тут же поднялась, оттолкнула подруг и залезла в синий Жигули, за ней бросилась и Варя Чебыкина...
   Верочка Арцишевская уже подходила к сидевшему Тузику, когда машина нагнав её, остановилась.
   - Тоже от Дубины досталось? - крикнула узнавшая её Варя. - Садись.
   Всхлипнув, Вера полезла в машину. - Скот! Опять опозорил!
   - Да он просто еть не может, - конкретно сказала Настя жалобным голосом. - Только понтуется перед девками. А сам как кролик, моментом кончает. Только до бешенства доводит.
   - Вера, нашла о ком переживать. На тех, кто побывал в тюрьме или Афгане, ставь крест. Человека с такого уже не получится.
   - Да не люблю я его, просто дружить не с кем. Все пацаны сплошь придурки какие-то. Или хамло, или крысята подлые.
   - Козлы! - взревела Настя и тоже захлюпала носом. - Ну, когда у нас счастье будет?
   - А ты то что?
   - А то... В Карабах Вовка поехал служить.
   - Да там армяне и азербайджанцы между собой воюют. Наши их только умиротворяют.
   - Карьерист! Трус героический! - ревела Настя в голос. - А мне со свекрухой одной жить. И строго наказано - родить!
   Её рёв подхватила и Верочка, завыла и Варя. Мотор заглох и птичий щебет смолк. Жалобный плач ярославен заглушил песню природы...
   Ревели девчонки довольно долго, потом притихли и засморкались. Первой заговорила Настя.
   - Дашку позавчера встретила. Светится солнышком. Хиппует она. Довольная такая. Не уходи в тончак и избегай крутняков. Жизнь должна быть не в лом, а в кайф. Если я факаюсь, значит, живу! И всё ей теперь по ху - ху!
   Тут только Тузик догадался кто Солнышко. И растерялся, опешив. И как он её не узнал?
   Настя истерично вскрикнула. - Тоже всё брошу и уйду хипповать.
   - А как Вовчик? На войну всё же ушёл. Ты теперь жена фронтовика.
   - Мало ему наград за Афган? И капитана досрочно получил. Тоже, как папа, в генералы метит. В том году в Академию будет поступать, карьерист херов.
   - Настя, имей совесть.
   - Совесть... Совесть, - захныкала и Вера. - В нашей стране справедливости только бессовестные хорошо живут.
   - Или свободные, как Дашка.
   Тузик подошёл к машине и заглянул внутрь. - Хотите, покажу вам свободную жизнь вашей бывшей одноклассницы?
   Настя даже подскочила. - Поехали. Поехали.
   Верочка узнала его. - Ой, Геныч...
   - Замятин! - ахнула и Варя. - Тоже хиппуешь?
   Он залез в машину. - Живу рядом с ними.
   Развилка была недалече и, через несколько минут они подъехали к тусовке хиппи.
   - Идём, прогуляемся, - предложил Тузик. - Надо узнать, где её искать.
   Они вышли из машины и направились на середину поляны. Он предупредил. - Здесь зовите меня Тузиком.
   Девушки фыркнули на его имя, настроение их переменилось, они с каким-то опасливым интересом посматривали на заторможенных, ленивых обитателей поляны, раскованно и откровенно ласкавшихся на виду у всех, некоторые были совсем голые и, видимо, шизанутые. И неопрятные. Но только Верочка смотрела на эту "дичь" с еле заметной брезгливостью.
   - Ништяк отрываются! - фыркнула Настя. - Все любят всех.
   - Но так? Это же грязно.
   - Подумаешь! Подмылась, и опять чистенькая. А с презервативом и вовсе что-то типа мастурбации, завелась Анестезии. - На западе петтингом можно заниматься и с другим даже при муже.
   Но пришлось замолчать, Тузик остановился и весело окликнул косматую герлу в одних лишь плавках, тощие грудки едва выделялись на плоской ребристой груди.
   - Дебби, привет! Стой там - ходи сюда.
   И та медленно подошла к ним, мельком обозрев опрятных девочек
   - Ты, типа, что-то ко мне имеешь?
   - Без типа, мне надо Солнышко найти.
   - А то ты, типа, о ней ничего не знаешь?
   - Что я должен знать?
   - Солнышко, типа, Мадонной захотела стать. Единственная герла в семье олдовых чуваков. Их там у неё около десяти человек.
   - Где они расположились?
   Герла попросила. - Дай закурить.
   - Я же не курящий.
   - Может, раскумариться найдёшь? Ты ведь иногда балуешься травкой...
   Настя вынула из сумочки сигарету и пояснила ей. - Одноклассница она наша.
   Этого то и не надо было говорить. Герла взяла сигарету и, явно, насторожилась.
   - Вы что, типа, повязать её хотите?
   - Встретиться. Пообщаться.
   Тузик вмешался. - Дебби, говори, где Солнышко.
   - Что ты мне, типа, предъявляешь?
   - Подруги школьные Солнышко хотят видеть.
   - Из гороно, типа, подруги или родственники её?
   - Дебби...
   - Ты, типа, мне фуфло не гони. Если ты, типа, такой, значит и я, типа такая?
   - О чём ты, Дебби?
   - Не держи меня за почтальонку.
   - Подруги мы её, - вскрикнула Настя. - Она нас сама сюда оттопыриться пригласила. И ни каких сплетен мы не собираем.
   - Пригласила. Только, типа, не говорила где её найти, - съехидничала Дебби, закурив с наслаждением.
   Тузик понял, что от неё ничего не добьёшься, и решил подкупить герлу. Он вынул из кармашка своей клетчатой рубашки узкую коробочку из-под дамских сигарет и вынул из неё папиросу.
   У Дебби сразу затрепетали ноздри. - Ништяк раскумариться. Только на всех мало будет.
   - Дебби, я не олдовый и всех не люблю.
   - А кого ты, типа, любишь?
   - Тех, кто меня любит и правдиво отвечает на вопросы.
   Он закурил с показным удовольствием и пустил струйку дыма ей в лицо.
   Дебби взрыднула. - Ну, дай! Не видишь, сушняк у меня.
   - Гуляй, Дебби, к Васе. Базар не состоялся.
   - Ну, дай хоть разачек шмальнуть.
   - Я же не пиппл, Дебби. Сколько раз говорить?
   И герла сдалась. - Далеко они ушли.
   - Куда?
   - В домике лесника, вон, по той дороге, что в лес идёт. Больше двух часов, а то и все три, туда топать.
   Тузик сунул ей папиросу и увлёк девушек к машине. - Поехали.
   Ехать пришлось больше десяти километров по петлявшей в лесу просёлочной дороге, по которой, наверное, в этом году ещё не ездили. И вот на бугре показался рубленный замшевший от неухоженности домик с разбитыми окнами. Хозяйственные постройки были разрушены, и крыльцо сгнило. Остановив машину у сохранившихся столбов забора, они вышли и сразу увидели спавших на траве голых парней. Лишь один, Сезам, спал сидя, привалившись к высокой берёзе. Вокруг валялись кости мелких животных, вороньи головы и перья голубей.
   Они подошли ближе, девушки замерли и переглянулись. За берёзой в смятой траве ритмично ходил коленвалом меж широко расставленных и согнутых в коленях ног тощенький мальчишечий зад. Спутанные жидкие космы волос мотались по угрястой спине. Солнышко очень тихо, но напряжённо, стонала и так же ритмично подмахивала бёдрами, словно чистила влагалище ёршиком. И всё это в таком слаженном и активном ритме! Оба были единым агрегатом секстренажёра.
   Варя подступила, было, к пилившейся парочке, но Тузик удержал её за руку:
   - Бесполезно! Оторвалась Солнышко. Жор накатил. Её не остановить пока не вырубится окончательно.
   Фыркнула и Настя. - С этого снимешь, Тузика станет насиловать.
   Он с усмешкой повернулся к растерянным девушкам. - Всё ещё хотите хипповать?
   Верочка была уже на пределе и, едва удержав подкатившую тошноту, помчала к машине и стала там плеваться. Шарахнулась за нею и Анестези. Только Варя осталась, всё же медичка, но была крайне растеряна.
   - Надо её забрать, - вымолвил Тузик хмуро. - Пропадёт. Уже на иглу подсела. Колются всякой дрянью.
   Варя ответила хмуро. - Я уже пыталась снять её с иглы. Но у неё и с головой не в порядке. Шизофрения.
   Он удивился. - Но она же была здорова.
   - Так получилось, что изменила своему парню, служившему в Афганистане, в день его похорон. А потом пришло сообщение о гибели брата. И тоже в этот же день.
   - Да нет, Андрей возможно жив. Был жив в конце 88 года.
   Варя просто оцепенела.
   - Скажи ей об этом.
   - А ты почему не сказал?
   - Только сейчас узнал, что она сестра Андрея. Я же её всего пару раз видел и то двенадцатилетней.
   Варя прошептала. - Ой, Даша. Ой, Дашка. Что же с ней делать? Практически, ещё никого не вытаскивали из наркотической зависимости.
   Тузик мрачно хмыкнул и пошёл от неё. - У меня тем более нет возможности вытащить её. Самому негде жить.
   К машине он не пошёл, там юные Ярославны опять хлюпали носами, тоскливо подвывая. Тузик направился прямиком через лес к стойбищу хиппи. И вскоре услышал раздражённый крик Вари Чебыкиной.
   - Хватит скулить! Помогите Дашку в машину затащить.
   Послышался дробный топот ног. Он оглянулся, к нему подбежала раскрасневшаяся Верочка.
   - Ты меня должен сделать женщиной.
   У Тузика даже челюсть отвисла.
   - Я тебе только наполовину племянница, у вас с мамкой разные матери.
   Но он не мог вымолвить не слова. Вера снова вскрикнула.
   - Засмеяли меня девки целкой. Одна я такая в классе осталась.
   Медленно повернувшись, Тузик глухо вымолвил. - Пойдём, - и зашагал по петляющей тропинке.
   Вера, спотыкаясь о кочки и цепляя ветки ногами, пошла за ним.
  
  
   АРКАДИЙ РАЙКИН
   из повести "Кулацкие яблоки"
  
   - Ё - кэ - лэ - мэ - нэ, - хрипел, распаляясь, толстый седой подполковник, постукивая пухлым веснушчатым кулаком по столешнице.
   Старший лейтенант Хлебушкин стоял за заседательским столом, остальные милиционеры сидели, черча что-то в своих блокнотах.
   - Пра, слово, легавые! Вышли на крупного зверя, да заяц - армяшка дорогу перебежал, за ним помчались.
   Рослый светловолосый майор, сидевший рядом с негодующим шефом спросил, когда тот замолчал.
   - Что там с милицейской фуражкой?
   - Оставил ещё вчера участковый, заходил перекусить.
   - И сутки она оставалась лежать на подоконнике?
   - Иван Петрович, что тебе сдалась эта фуражка? Твоих молодчиков разбираем. Надо же, так жидко обокакаться!
   Дверь кабинета внезапно распахнулась во всю ширь. Лёгкой, энергичной походкой вошёл элегантный и моложавый слегка полнеющий полковник в военной форме со знаками различия внутренних войск, все заместители генерала, выдвиженцы перестройки, носили военную форму, даже снабженец, а этот был замполитом. Милиционеры шумно поднялись из-за стола.
   - Здравствуйте, товарищи! Садитесь, садитесь...
   Хлебушкин остался, было, стоять, но подполковник зыркнул на него гневливым взглядом, и тот поспешно сел. Полковник это заметил и проговорил благодушно.
   - Вы хотели что-то спросить, старший лейтенант?
   - Что там, в Москве твориться?
   Подхватили и другие. - Танки на улицах. Баррикады строят.
   - И, говорят, лагеря новые приготовили.
   Полковник оборвал галдёж. - Наводится элементарный порядок! И ничего более. Остальное - выдумки досужих журналистов и перестроившихся политиканов.
   Подполковник оставался стоять и зыркал глазами на подчинённых, дескать, заткнитесь. Полковник досадливо сказал ему.
   - Наижпапа, садитесь.
   - Насижусь ещё на пенсии.
   - Нет, нет. Мы вас отстояли.
   Он снова повернулся к начальствующему составу. - Товарищи, ну что за наивные вопросы? Вы милиционеры или обыкновенные обыватели?
   Майор заметил. - Мы тоже граждане этой страны. И тоже должны определить свою позицию. ГКЧП сам себя провозгласил. Это мятеж, государственный переворот.
   - Сизов! Вам то... Я удивляюсь вашей... Э-э... Некомпетентности. Вы не понимаете, что пришёл конец глумящейся над советским строем группке так называемых демократов - реформаторов. В народе их обзывают ещё скабрезнее. Пора убирать испражнения Перестройки, очистить горбачёвские конюшни.
   - Но вы же сами выдвиженец этих реформаторов.
   Полковник взвился, едва не закричав. - Меня выдвинула партия! А не какая-то клика продавшихся Западу заумных выскочек. Хватит, наперестраивались. Снова на талоны перешли. К вашему сведению, руководство области полностью поддерживает ГКЧП. Пора восстанавливать порядок.
   С начальником не поспоришь, и досужий майор тоже замолчал.
   Полковник повернулся к начальнику Угрозыска. - Василь Адамыч! Ну что там у нас по этим кулацким яблокам?
   - Кооперативным...
   - Кулацким! Иначе этих кооператоров ни как не назовёшь. Столыпинскую реакцию, понимаете ли вы, опять хотели народу насадить.
   Нижпапа тут же сориентировался и ответил. - Сигнал не подтвердился. Да эти кулацкие кооператоры соврут, не дорого возьмут. Кто будет дарить, да ещё детским учреждениям хороший товар? Не было спроса на ихние зелепупки, вот они и подарили их.
   Майор не мог смолчать. - Торговая мафия на них наехала, не дали торговать.
   - Иван Петрович! - оборвал его тут же Наижпапа. - Ты ещё будешь. У нас не Москва, ситуацию держим под контролем.
   Полковник поддержал безаппеляционно. - Всё это выдумки горе кооператоров. Не могут работать, вот и списывают на правоохранительные органы. Но эти досужие вымыслы будоражат общественность. А всё от того, что не можете работать с бумагами. А уж правильно говорить с народом и - подавно.
   Полковник переводил красноречивые взгляды на майора Сизова. - А чего вы хотели, если некоторые наши руководители всё ещё не могут правильно определить свою позицию.
   Слушали хорошо, щеголеватый полковник закачался на носочках модельных туфель и заговорил с ещё большим выражением.
   - Работать надо. Крутится! Не искать, не вешать на себя бесперспективные дела, а доводить до конца то, что уже имеется.
   Он повысил гневливо голос. - Насмотрелись, понимаете ли вы, "Следствие ведут знатоки". Напридумывали чёрт-те что борзописцы на западный манер. Но наша советская милиция это вам не буржуазный сыск. Нам не детективы, а оперативники нужны. Оперативно решать поставленные партией и народом задачи.
   Милицейские сидели смирно, лишь начальник Угро стоял дрессированной гориллой. Эта угодливая покорность стала раздражать полковника, он снова вымолвил раздражённо.
   - Сядьте, Наижпапа! Сядьте.
   И тот, наконец, сел с тяжёлым вздохом. Полковник продолжал.
   - Наперестраивались. Пришлось Москву освобождать от уголовной демократии, воинские патрули в более - менее крупные города вводить. Едва не до комендантского часа не дожили. От пуль бандитов и националистов погибает больше людей, чем в афганскую войну. С такими темпами роста тяжких преступлений мы скоро догоним Америку.
   Он сделал паузу, но никто не воспользовался ею. И унылое внимание офицеров замполиту тоже не нравилось, он снова стал раздражаться.
   - И вы тоже, понимаете ли вы, уже перестроились на западный манер... Нет, тут кто-то из руководителей недопонимает сложившуюся ситуацию. Считает себя... Эдаким... Э-э... Не газеты надо читать и ящик слушать, а самому соображать... Понимать текущий момент. Обзавелись, понимаете ли вы, тайными осведомителями и уже считают, что всё знают. А что это такое, по сути буржуазное, тайное осведомительство? Это такой же остапбендеровский отъём денег их нашего бюджета. Перестройка у нас уже была. Кто-то уже на новостройку нацеливается?
   Полковник помолчал значительно, обведя всех взглядом, и снова вымолвил с апломбом:
   - Честный советский человек обязан бескорыстно сотрудничать с правоохранительными органами. А вы тут расплодили тайных осведомителей.
   Он резко повернулся к подполковнику. - Василь Адамыч! Хватит разыгрывать "парижские тайны". Это дело я беру под свой контроль. Даю вам три дня сроку, чтобы все списки тайных осведомителей лежали на моём столе!
   Лёгкий вздох оторопи пронёсся по рядам милиционеров. Наижпапа неуверенно возразил:
   - Но, Аркадий Матвеич, дело это настолько деликатное...
   - В милиции мы ещё будем деликатничать? Хватит. Надо оповестить всех тайных осведомителей. Проведём организованное мероприятие, встречу с общественностью. Я сам проведу беседу. Это же наглядный пример! Вот, работают с нами люди. Отличившихся наградим почётными грамотами и ценными подарками...
   Тут и он заметил оторопь милиционеров и замолчал, удивляясь. Майор Сизов спросил с еле заметной издёвкой.
   - Простите, Аркадий Матвеич, где вы до нас работали?
   И комиссар областной милиции уловил, ответил резко. - Куда партия направляла, там и работал. До вас я возглавлял парторганизацию текстильного комбината. Вот там специалисты! До ста оттенков чёрного цвета различают. У нас было около тысячи наименований одних только пуговиц...
   Прячущиеся глумливые улыбки он не мог не заметить и резко оборвал себя. Спросил отрывисто.
   - Вопросы есть?
   Вопросов не было.
   - Работайте! - сказал он также отрывисто и, красиво повернувшись, вышел энергичной походкой из кабинета.
   Милиционеры откровенно заржали, едва не попадав со стульев.
   - Выдвиженец партии. Во - хохмач! Цирк приехал.
   - Слёт стукачей готовит...
   - Пидоровиков уголовки на доску почёта.
   - Повесят за яйца в слёдующую же ночь на этих досках без почёта.
   - Да это же артист! Геннадий Хазанов коммунист.
   - Да не, это - Райкин.
   - Точно! Аркадий Райкин!
   - Райкин... Райкин... Райкин...
   Громкий хохот поряс стены кабинета, даже галки на улице с громкими криками снялись густой тучей сдеревьев.
   - Досмеётесь! - рявкнул Наижпапа, он один выглядел растерянным.
   Но смех не прекращался. В кабинет стали заглядывать сотрудники управления и тоже начинали смеяться, выслушав отрывистые комментарии.
   - Аркадий Райкин! Райкин. Райкин.
   Так выдвиженец перестройки, переведённый из армии на усиление правоохранительных органов, заместитель начальника Городского УВД Виктор Иванович Васильев получил боевое крещение.
  
  
   Э П И Л О Г , К А К Б Ы , Т О Й Ж И З Н И
   дочерям своим посвящаю - прочитайте маме.
  
   Всё бы ничего, но и Перестройку вдруг, - бац! и прихлопнули...
   А все вокруг продавали и покупали, какую-то липу и туфту создавали, только мы ничего не понимали совсем ещё не старые папонты перестройки, последние ударники комтруда выгнанные совсем в никуда. Эхо Ушедшей Страны. Мы и за работу ничего не получали, гайдаровские чубайсята оделили нас только ваучерами, чьим именем с тех пор мы и называем свой такой же бестолковый половой орган. А вот у женщин его почему-то прозвали - бюджет. Да-да, это для нас, мужиков, в этой стране кроме "сэма" ничего нет.
   Эх, знать бы, что ничего кроме ваучеров не дадут, мы бы ЕМУ вместо танка дерьмовозку подогнали. Интересно, чтобы он тогда нам с неё наобещал? Оно и козе понятно, что каждому своё. Кесарю то кесарево досталось, а нам с тех пор и сала всегда не хватало. Эту жизнь только женщина и понимала, и меня жена с некоторых пор в рыночные отношения загоняла, не тонко намекала на совсем не толстые обстоятельства.
   - Бегает по стадиону старичок-бодрячок, как бы, и за мной тоже. По нескольку раз за занятие измерять давление подходит и разные там разговоры заводит.
   Не, Галька у меня баба с понятием. И сама вмажет, и меня на скаку остановит. На пятый этаж - аж, занесёт. Правда, сейчас я уже сам стою после МММ и Русского Дома Селенга памятником жеребцу Скобелева. Дескать, ничего мужик был, да малость застыл в бессрочном отпуске. Поэтому теперь я всё больше помалкиваю. Но на этот раз жена молчание моё не одобрила, ширнула локтем, вылезая из постели.
   - Предложение сделал. Навещать его с процедурами, как бы.
   Молчать было опасно, я дал совет. - Устраивай свою жизнь сама. И без как бы.
   - Дурак! Столько лет прожили. Да и не поизносился ещё. Не новая русская, чтобы ещё не истрёпанную вещь выбрасывать. Но трудно уже одной содержать жеребца стоялого. Пристегнуть надо в упряжку хотя бы этого мерина старого.
   Она смотрела на меня требовательно. Но говорить на такую мутную тему не хотелось. Я лишь вздохнул, так и не выудив из мозгов ни одной мысли на эту тему.
   - Сам же говорил, немец хвастает, если его жену за сто марок, как бы...
   - Ну, то немец.
   - Хочешь сказать ты - русский?
   - Как бы, - иногда и я употребляю её ходкое словечко.
   Жена явно досадовала. - Ему соблюсти приличия надо. Навещать только с тобой. И без как бы.
   Я флегматично сопел, не вылезая из постели. Галька фыркнула зло:
   - Приходи через пару часов. Договорись как бы. Баба же я.
   Она торопилась на стадион, ещё одна минималка всё же. Хлеб она приносила. Масло я давно не добывал. Как интеллигентик какой не знал, что делать и как жить? Кому силушку свою и профессию сбыть? Даже картошки-маркошки с дачи нам на ползимы не хватало, и Галька уже всем задолжала...
   А-а! Да что теперь эти мысли сосать? Остаётся одно - вспоминать. И вы, поди, не забыли, как мы тогда плохо жили. В очередях стояли за всем! А теперь не за чем. Магазинные полки полны, только вот у многих из нас кошельки пусты. И женщину мы теперь ищем не как причину, а для жратвы. Мало кто из нас без них прокормиться может. А воспоминания гложут...
   ... Санька Фидель, по паспорту - Митрофанов, подвёл меня поздним вечером к молоденькой матери - одноночке, медсестре по-профессии, и с ходу стал прикалывать медицинскими терминами:
   - Галчонок! Перепихнину от торчка требуется. Подлечить этого зверя надо от половой недостаточности.
   Фильма о нежном и ласковом звере эта блудливая пташка, видимо, не смотрела и отреагировала натурально.
   - Зверя к ветеринару веди.
   Он и отвёл меня в хрущёбу напротив, тоже к Гале на мордочку похуже. Девушкой та оказалась безотказной, однако, мы её застали врасплох, но "на корягу залезать" она не хотела, и мне пришлось маяться с нею всю ночь плейбойскими способами. Нам, мужикам, эти способы ещё дают какой-то кейф, а вот русской женщине, сомневаюсь я, чтобы заячий секс приносил удовольствие. Да и я, блин! Тоже, - такой русский! Прямо, Витька-дурак. Если девчонка от меня не балдеет, не могу балдеть и я. Короче, умчалась Галя-ветеринар куда-то сранья и принесла сотню презервативов. Конечно же, столь дерзкая операция в поселке для одного завода, где я находился в командировке, не прошла незамеченной и с тех пор обрастает всё новыми и новыми подробностями. Ну, это ладно, будет потом. А теперь я уже сам лечил её от половой недостаточности...
   Короче, женщине всегда хочется хорошим приобретением похвастать, и на следующий вечер Галя вывела меня на показ. На день рождения к своей подруге Галчонку...
   Тут только на свету мы окончательно и рассмотрели друг друга...
   Конечно же, глаза у Галчонка были голубые, а волосы белокурыми. Любовь вспыхнула со второго взгляда!
   О, что тут с нами сотворилось! Стеснительность с женщинами во мне напрочь отсутствует. Да и она была уже с днём рожденная, то бишь, торчённая...
   - Совсем обалдели! - ахнула восхищенно соседка по коммуналке - Валя, Санькина подружка, и затолкала нас в свою комнату, защелкнув замок. Мы только и слышали её лицемерное возмущение:
   - Во, гады! Смотались куда-то.
   Меня будто в порно фильм занесло. И понесло до самого ЗАГСа. Хрупкотелая худышка оплела меня сладостно-сексуальной нирваной на несколько лет. Ну, разве мог я отказаться от такой причины?
   Но, увы, коренной житель областного города квартиры я не имел. Я у матери был не один и, после службы в армии, меня в отчимовом доме не прописали. И этот скоропалительный брак мой списали. Короче, всё было, как у всех. Коммуналка, тёща, свекруха... И получился не брак, а разруха. Гениталиться в хрущёбе и с топ моделью надоест, а дачный шалаш мы поздновато решили завесть. Только последний пыл свой растратили и окончательно отношения изгадили. Вскоре, пташка моя блудливая превратилась в козу бодливую, а я "новым" так и не состоялся...
   Вот, скажете, растрепался. Однако, как не крути, на деловое свидание надо идти. Баба же она, как бы.
   В общем, пришел я ко времени. Процедура, как бы, и по виду совсем не новый клиент-пациент уже сидели за пластмассовым столиком перед кафе Спорт у аляповатых ворот стадиона Вперед. Жабьекожее личико бодрячка не скрашивал и неподдельный Адидас, он игриво похихикивал, запивая свой трёп Миллером. Галька на этот раз и не кукарекала, хотя всегда петушистой была, клевала скромной курочкой что-то в фентипёрстовой обёртке и даже не квохтала.
   - Генри Резник! - представился бодрячок, как бы вставая, и добавил с прононсом. - Офф!
   Я скромно назвался Витей. Резник-офф тут же сообщил доверительно:
   - А мы с твоей женой пьянствуем, как бы...
   И засмеялся шаловливым мальчиком. Видно и ему понравилось Галькино ходкое словечко.
   Я равнодушно ответил. - На здоровье, - и сел без приглашения.
   - Викки! - с ходу перевел он меня в плейбоя и предложил. - Отбросим условности. Так сказать, ближе к т-делу!
   Тело, вообще-то, если захотеть, слышалось и делом. Однако даже мою, лишь слегка интеллигентную, женщиночку покоробила такая простота рыночных отношений. Она взбрыкнула всё ещё обалденными ножками и поднялась со стула. - Схожу. В туалет, как бы...
   Генри обеспокоил её уход. - Что с ней?
   - Баба же. Стесняется, как бы.
   Резник-офф вздохнул понятливо. - Уж такая нынче се ля ви пошла.
   - Да. Солженицыну было легче в тюрьме. Воровать мы умеем. А вот торговать...
   Генри хохотнул. - Вот именно, пайки теперь не будет, - и стал выставлять угощение. Он и вкусы мои знает. К водке поставил и бутылку Балтики 9. Мне налил всклянь, себе чуть-чуть. Мы выпили за всё хорошее, он по-западному - вприхлёбку, я по-русски - махом, и пива много.
   Бодрячок что-то забалдел надолго. Переждав некоторое время, я уже сам разлил водку и предложил.
   - Пора и за что-то конкретное выпить.
   Но он приложил лягушачью лапку к груди и стал описывать свой нелюбовный букет медицинскими терминами. Обоих "мерзавцев" я выпил один и снова хорошо запил пивом. Генри предположил:
   - Ты, видимо, тятя в доме.
   Врать я не умею, и признался флегматично. - Уже чужой дядя.
   - Но мы с нею, как бы, всё обговорили.
   - Её тело, не моё дело. Я уезжаю в длительную командировку.
   Генри аж подскочил. - Соблюсти приличия - непременное условие. У меня дети видные люди в городе.
   Я забавлялся, бодрячок так испереживался. Вот когда с него можно было слупить. Но, увы, так я не могу жить. Витька-дурак. А что? Глядишь, тоже, не хуже Бориски царём стану, если всю эту Акину Матату достану. Тем более, в России только дураки правителями становятся...
   Но Резник-офф порассуждать мне не дал - запротестовал. - Ты ставишь меня в щекотливое положение!
   Но я отрезал. - Щекотать тебя будет она. Я этого делать не умею.
   Он вдруг выхватил у меня из-под руки бутылку, я даже подумал - ударит. Но нет, сунул её в сумку и закинул ремень на плечо. - Он ещё водку мою жрёт.
   Я протянул ему пиво, там ещё было. - Забери, это тоже твоё.
   - Вылей!
   Я и вылил, сунув бутылку в сумку горлышком вниз. - За углом чебурашки принимают.
   Воистину, старичок бодрым оказался, вскоре от него только описанный пивом след на асфальте остался. Галька всё видела и уже шла, предосудительно улыбаясь.
   - Ой-ой-ой! Всё ещё влюблённый такой. Прямо, Отелло какой...
   - Никто не ревновал.
   - Почему тогда не договорились?
   Я лишь передернул плечами.
   Улыбка сходила с её лица. - В цене, штоль, не сошлись?
   - Как бы...
   И тут она взорвалась. Баба же...
   - Себя оценивай, дармоед!
   - Галчонок! Ты что? - сразу вспомнил я её звёздное имя.
   - Вот ты то - кто!
   - Кто?
   - А никто! Ни украсть, ни покараулить. Не проститут и не сутенер.
   - Мне того, что у нас есть, хватает.
   - А мне не хватает! Хватит мне дармоеда содержать. Сегодня же чтобы и духу твоего дома не было. Сам не уйдёшь, посажу по первой же пьянке.
   Я онемел. Это было уже не как бы...
   ... Без меня Галька очень похорошела одеждой, а я, говорят, лицом. Теперь она всем доказывает, как хорошо жить бабе одной. И добавляет громко, отворачиваясь от меня при случайных встречах.
   - Столько лет прожили - торговать мною вздумал.
   Ну что тут скажешь? И ничего не докажешь. У неё, видимо, это уже эпилог. Но в моей новой-то жизни только начинается пролог...
   А-а! Да ну-ка всё это, как бы без как бы. Вот гонорарчик бы получить за этот рассказ, как бы.
   Ну, так поняли вы что-нибудь из моего как бы?
  
  
   ОДНА НЕ ИЗ ТЫСЯЧИ НОЧЕЙ
  
   Стыдливый взгляд горячих глаз юной восточной красавицы приводил в трепет и жениха. Она уже сняла с головы свадебное покрывало, изображавшую мини-паранджу и восторженно засияла радостным взглядом будто вырвалась на свободу. Свадьба была компромиссной, с российским ЗАГСом и муллой. Но старики, наконец, ушли, можно было отмечать торжество как положено у свободных людей. Об это и сказал громко и весело молодой русоволосый русский офицер (дело было в Средней Азии) и крикнул молодожёнам - Горько!
   Наконец-то русский лейтенант слился с женой в первом поцелуе!
   Это была экзотика для всех, остались только свои и близкие друзья, которых эти мерзостные и ставшие религиозными времена просто угнетали. Все улетели в поднебесье от первобытной в нашем понимании любви. Присутствующие тоже протяжно вздохнули и надолго замолчали, мечтательно улыбаясь...
   Теперь не надо было соблюдать мусульманские обычаи и молодежь стала с радостью сдвигать столы, освобождая место для танцев. Сидевшая рядом со старшим лейтенантом черно-рыжая смуглая девушка вымолвила с чувством, невольно качнувшись к нему.
   - О! Как это романтично!
   Но тут же опомнилась и отшатнулась от своего кавалера. Потом спросила сердито:
   - Искандер! Зачьем тогда ти не вороваль менья, как Тёма Ратху?
   - Улдуз! Звёздочка ты моя! Я не могу жениться на тебе.
   - Зачьем?
   - У Артёма крутые родители. Это отрежиссированный спектакль. А я... Я...Жена принесла справку о беременности, развод отложили ещё на пол года.
   - Прими тогда мусульманство. Я согласна быть младшей женой и буду послушна.
   Русский офицер просто опешил. - Но это... Для нас...
   - Для вас, русов, это ничего не стоит.
   - Улдуз! Ты - звездочка на моём небосклоне. Единственная и недосягамаемая.
   Девушка опустила головку, поняв, что он окончательно отказывается от неё, и прошептала потерянно:
   - Запад есть запад. Восток есть Восток. А вы русские - другие!
   - Чем же мы другие?
   - Всё у вас наоборот. Первая звезда на небе для вас чёрт. А у нас это ангел. И в супружестве, жена у вас - хозяин в доме. Даже на свободном Западе это нонсенс.
   - Почему Запад обязательно свободный? - возмутился Искандер. - Свободная любовь в Европе сейчас наблюдается только у нас. Я не имею в виду этот животный секс. Только в России большинство юношей и девушек, женщин и мужчин до сих пор ещё сходятся по любви без меркантильных интересов.
   - Почему тогда ти не браль меня?
   - За это вас наказывают жестоко и на всю жизнь.
   Улдуз медленно поднялась, и смотрела на него с горечью. - Я даже и за это невинное общение с тобой буду наказана.
   - Как? За одни только разговоры с тобой?
   - Да! Теперь на мне хороший человек не женится.
   Она отошла от него к женщинам...
   От сложности чувств и двусмысленности положения Александр в этот вечер напился до чёртиков...
   Очнулся он на рассвете. Немыслимо нежная мелодия исходила, будто не от лиры. В искрящихся лучиках уже не утреннего солнца витало упоительное облачко мечты. К нему шла сказка из "Тысячи ночей"...
   Но не дошла. Остановилась перед ним персонажем Востока из аммэрикен филмз. Волоокая гетера с кокетливо-озорной стыдливостью прикрывала только нижнюю часть лица. Обнажённое тело, унизанное украшениями, трепетало призывно в легком тумане газа, предлагая нежную сочность девственного лона...
   Но это было не то. Белокурый урус разочарованно прикрыл глаза. Маленькую девочку, играющую роль развратной женщины хотелось отшлёпать по попке и поставить в угол...
   Заметив это, гетера стала снова превращаться в Улдуз. Присела перед ним на корточки и стала готовить похмельный напиток для уруса. Проговорила виновато. - Извини, переиграла.
   Саша не мог смотреть на неё. Просто не было сил бороться с влечением к этому очаровательному даже в своём осознанном бесстыдстве страдающему существу. Хрупкие плечики хотелось обнять с такой же нежностью, которые они изображали.
   Но, стоп! Это не его сказка. За это их жестоко наказывали. И на всю жизнь.
   Александр привстал и, отстранив приготовленный ему похмельный напиток, взял водку и налил полный фужер. Улдуз вымолвила. - Я тоже хочу пить русска водка.
   Рука Саши дрогнула, звякнув горлышком бутылки. Улдуз с неожиданной проворностью схватила наполненный бокал и, отступив от тахты, стала вливать в себя огненную жидкость, захлёбываясь, тяжелыми глотками. Осилила до дна, и швырнула бокал на пол. Но он не разбился о мягкий палас. Улдуз вымолвила, нарочито огрубляя голос.
   - Нэ будэтт счастья, значитт.
   Схватила приготовленный для Саши похмельный напиток и стала заливать разгорающийся жар в груди.
   - Такая смесь свалит с ног и сильного мужчину.
   - Пара падатт и мнэ!
   Но романтика юности брала своё, отдышавшись, Улдуз попросила. - Я хочу чтобы "это" пэрви раз биль красыво у нас.
   - Красивое можно изобразить, - вымолвил Саша тоном строго дяди. - Но жить красиво - невозможно.
   И Улдуз понесло. - Не представляй себя умудрённым большим опытом мужчиной. Вы, русские, не знаете Востока.
   - Да уж, - вымолвил Саша угрюмо. - Восток - дело тёмное...
   Голенькая девочка топнула ножкой. - Мы - женщины Востока - другие.
   - Только рожаете и воспитываете самых гнусных отморозков.
   - Мы воспитаны по-другому! - она его, кажется, не слушала, играя роль по сценарию. - И в отличии от развратных русакан, раннее знание низменной прозы любви делает нас мечтательницами. Мы влюбляемся в сказку.
   Улдуз распахнула объятия. - С первого взгляда я полюбила тебя, саид Искандер! И не побоюсь заплатить самую высокую цену за краткий миг быть твоею!
   Она восстала перед ним в ниспадающих одеждах, словно пери волшебного мира. И его унесло в сказку мистических грёз...
   Всё было как там...
   ...И внезапный крик неизбежности, и болезненная восторженность заполненных изумрудом слезинок обожающих глаз. Благоухающие наслаждением уста шептали восторженные строфы любви. Но вершина упоительного восторга не расслабила его, лишь на мгновенье окатила усладой успокоения и опять стала наполнять новыми силами. Но юная пэри была обессилена и, блестя изумрудом слезинок в глазах, старательно давала ему наслаждение. Усилием воли Саша погасил в себе вновь поднимающееся желание и, нежно осушив губами затуманенный взор, упокоил на груди покорную царицу своего сердца...
   Полгода упоительного счастья вконец истощили Светлова. Им мало и по частям платили, а то и вовсе задерживали зарплату. Он перестал обедать в части, забирая котловое натурой. Но всё равно пэри свою сносно содержать не мог. Саша видел, восточная Звёздочка быстро тускнела на небосклоне русской жизни.
   Но ничего ему не пришлось решать. Когда подошло время развода, Улдуз сказала, что замуж за него не пойдёт. Принял это сообщение Светлов с тупым равнодушием. Звёздочка честно объяснила свой уход.
   - Вам, русским, не позволяют быть мужчинами. А мы, восточные женщины предназначены для мужчин. Русская женщина дана вам богом, возвращайся к жене.
   Последний раз Звёздочка отдалась ему плачущей. Он уходил в суточный наряд, а когда вернулся, Улдуз и её одежды уже не было. На колченогом столе в комнате, которую они снимали, стояла лишь одинокая розочка в граненом стакане русского забудылги. Да-да. Цветами лучше любоваться в вазе. Любовь познаешь на...стороне.
   На развод Светлов не пошёл и стал жить как все, не задавая лишних вопросов себе, лишь иногда спрашивая в пьяном сне.
   - Где ты моя Звёздочка? Где?
  
  
   НОЖ И ЧАСЫ
  
   Лишь два офицера, оба при параде, вышли из раннего рейсового автобуса уврзившего нескольких пассажиров дальше в гражданский посёлок Солнце только поднялось над лесом окружавшим забор воинской части. Несколько изнеженного вида но рослый и даже могутный не по возрасту лейтенант приостановился не доходя стеклянного аквариума карпома и комнаты свиданий. Он с удивлением смотрел на белокурого капитана ставшего собирать мелкие полевые цветочки. Собирал не всё подряд, составляя букетик типа икебаны. Оба ещё не совсем проспались после предпраздничной ночной пирушки, особенно этот красивый мальчик в форме.
   Лейтенант воскликнул восторженно. - Сан Саныч! Девочки у тебя, я скажу, за всю фуйню! А эта чурбаночка, вообще. Небесное создание! Бэла!
   Капитан мрачно хмыкнул. - Чёрт в моём небе!
   - Не понял.., - вытаращил на него глаза лейтенант.
   - Всё наоборот у нас в России, Дима.
   - Ты оригинал, конечно, Сан Саныч. Эдакий, непонятный нам, дубакам, аристократ Печорин...
   - Дима, зачем так уничижать себя? Сын университетских преподавателей не должен быть дубаком.
   - Ладно, объясни доходчиво, как можно не любить такое возвышенное создание?
   - Бэла, кажется, меня разлюбила. И теперь по контрсюжету меня должны чечены зарезать.
   - Мы не бараны, а офицеры...
   - Не льсти себе, Дима. Какие мы офицеры? Мужичьё в форме.
   Лейтенант снова выставился на него. - Сан Саныч, ну ты - вообще...
   - Частности говорю, Дима.
   Они медленно двинулись к карпому. Светлов хмуро говорил с нотками назидания.
   - Глянь на тупые рожи наших генералов. Надень кепку и мужик, в натуре! Тоже готов плясать с загипсованной ногой на сцене с проститутками. Разве будет такой около себя умных держать? Увольнять! Увольнять! Увольнять! Потому до сих пор и прут наши военная и экономическая науки на тачанке - танке по трупам собственных солдат и сломанным судьбам людей.
   - Как, разве у нас не было выдающихся стратегов и экономистов?
   - Были! Маршалы пирровых побед и мошенники шокотерапии.
   Они замолчали проходя мимо заспанной физиономии солдата и, выйдя на аллею ведущую к штабу, свернули на футбольное поле. Зашагали прямиком к кирпичным казармам на высоких цоколях. Строгая аккуратная унылость, а больше последние слова своего кумира подействовали на Диму отрезвляюще и он больше не задавал вопросов, молча свернул к своей роте.
   Сегодня был праздник, общее построение и подъём на час позже. Поэтому поначалу прапорщик Диму не удивил. Только весь наряд странно пялился тупыми баранами на стену у тумбочки дневального. Дима матюгнулся, увидав. Ротных часов на стене не было.
   - Подполковник Никулин козлятничает, - уныло объяснил сержант с повязкой дежурного по роте на рукаве.
   - Он сегодня дежурный по части. Это его коронка, часы снимать.
   - Что он с тебя штаны не снял и в жопу не отодрал, - зло рыкнул рыжеватый дубинистый прапорщик.
   - Я то что? Салага уснул за тумбочкой.
   - Ты командир поста и не при чём? - заорал прапорщик. - До дембеля, блин, теперь увольнений не увидишь. Разжалуют, только половой жизнью будешь у меня заниматься. Зае...у-у...полами!
   Дима взвыл. - Ерёмкин! Сделай что-нибудь. На первое место тянем и на тебе! Все показатели коту под хвост.
   Прапорщик ткнул сержанта в бок. - Погнали! Сделаю и я этому Николя! Мало не покажется щетке српржной!
   Они оба скакнули на выход, только коротко прогремели сапоги на высоком крыльце. Дима застыл в мрачном раздумьи. Всё так хорошо шло. И представление пришло на старлея...
   - Ну как с вами можно по-хорошему? - визгнул он на бычившихся перед ним солдат. - Шланги ленивые!
   И тоже выскочил на крыльцо. Приехали они очень рано и Дима решил зайти к Светлову, благо ротная казарма его была следующей. Он не надеялся на благополучное завершение ротного ЧП, так, хотелось просто поплакаться...
   Светлов стоял в самом конце казармы с наружи. Двое солдат в одних трусах и красивых самошитых тапочках переминались перед капитаном провинившимися школьниками. Блестящий офицер качался перед ними на носочках с выпендроном.
   - Выбирайте! Или достаёте нож из этой клоаки или отдаю вас по суд.
   Казармы были старые, они стояли перед открытым выгребом, ощутимо тянуло вонью и Дима близко подходить не стал.
   - Товарищ капитан! Договорились со Стёпочкиным, прощения попросили и всё прочее. Так, слегка ножом ткнули в ляжку.
   Светлов покосился на Диму и вымолвил явно для него. - Старики! С первогодком вдвоём справиться не могли. Пустили нож в дело.
   - А чо он? Назвали его салагой, а он нам, соси мой член, он тоже с влагой. Ну и заело, да ещё он мастер спорта к тому же. Решили чуток спесь сбить.
   Офицеры рассмеялись. Солдаты стали смелеть.
   - Точняк, товарищ капитан! В выгреб нож выкинули. Нет у нас его. Наказывайте хоть губой или ещё чем. Только в дисбат не сажайте.
   Но Светлов отрезал. - Вот увижу нож, тогда и говорить будем о степени наказания, - и отошёл к Диме.
   Тот за два года ещё не привык к дикости армейских будней и откровенно шалел, распуская губы.
   Светлов хмыкнул насмешливо. - Переживаешь, друг солдата?
   - Сан Саныч, ну ладно там окурок с почестями хоронить или полы полкового туалета зубными щётками чистить. Но в говно без защитной экипировки лезть! Глумишь совсем.
   - А если мне глумной солдат достался? Подлыми зверушками их школа и родители воспитали. Или забыл как из самого в училище школьную дикость выбивали?
   - Улица, а не школа их дикарями делает.
   - А мы на кого свою несостоятельность в воспитании списывать будем?
   Ответить Дима не смог, прислушиваясь к говору солдат. Они уже лезли в выгребную яму, опуская в зловонную жижу босые ноги.
   - Бля буду, по грудки будет.
   - Да не ссы! Лезь, давай, отблюёмся, отмоемся потом.
   Лейтенант брезгливо отвернулся. - Не дай бог, в бой с такими идти.
   Капитан хохотнул. - С такими только на Чечню и идти. Брезгливые на войне в первую очередь погибают.
   Но у Димы было своё, он заговорил уныло. - Сан Саныч! Я это что? Ты с подполковником Никулиным вроде ничего в смысле отношений. Поговори, пока есть время. И у нас он часы снял. Пусть вернёт пока не заметили пропажи. Хороший магарыч поставлю.
   Светлов едко усмехался. - И пальцем не пошевелю. В военное время за сон на посту расстреливают, а раньше в дисциплинарный батальон сажали.
   Они долго молчали. Дима уже собирался уходить и сам поговорить с Никулиным, время неотвратимо приближалось к подъёму. А солдаты, взявши друг друга за плечи, уже месили говно в клоаке. Дима не мог на них смотреть и отвернулся. Внезапно за спиной пробасили.
   - Ухватил, кажись. Вован, держись. Погоди блевать, может, ногой уцеплю.
   Особенно сильно зачавкало, послышался протяжный звук выплеснувшейся блевотины. Офицеры оглянулись. Один солдат сидел по самые плечи в дерьме, держась рукой за другого. Но тот едва удерживал равновесие на скользком дне, содрогаясь от позывов рвоты...
   Оба исчезли так внезапно! Клоака забурлила зловонным месивом.
   - Самого посадят, если утонут, - вскрикнул Дима и метнулся вместе со Светловым к выгребу. Но зловонный рубеж не преодолел, упал на траву и забился в конвульсиях рвоты, потом вскочил на карачки и по-обезьяньи помчал прочь. Светлов выдернул одного солдата, схватил, было, в горячке и вторую кикимору, но не мог осилить, сам пустил густые струи изо рта, и упал рядом с выгребом, закричав истошно.
   - Наряд, ко мне! Все сюда! Шланги пожарные выносите. Воду! Воду давайте! Поливайте-е...
   Второй солдат сумел таки выкинуть блеснувший на солнце клинок на траву и повесился в изнеможении на крае выгреба, рыгая уже впустую. Дима метнулся дальше в кусты, добежал, брызгая рвотой до своей ротной казармы и, открыв пожарный кран, стал жадно хлебать воду. Потом умылся и почистился, замыв пятна на мундире, и присел на скамейку в курилке. Но курить не мог, его всё ещё подташнивало от воспоминаний.
   Тут и появились на дорожке идущей вдоль казарм дежурный по части, корявый, гориллоподобный подполковник с прапорщиком и проверяющий, ухоженный подполковник из штаба. Никулин удерживал его.
   - Николай Андреич! Успеем во второй батальон, давай заглянем в хвалёную роту. Сверим часы, так сказать.
   Прапорщик увидел поднявшегося со скамейки лейтенанта и нагло ощерился, подмигнув ему. Краснея, Дима опустил глаза.
   - У меня свои часы точнее московских курантов, - упирался подполковник, намереваясь идти дальше.
   Никулин склонился к его уху и что-то зашептал. Проверяющий хохотнул и заскакал резвым мальчиком к крыльцу Диминой роты.
   - Ну, Никулин! Прохиндей, твою мать! И к этим подкрался.
   Они быстро вбежали на крыльцо и исчезли в дверях. Но скоро же и выскочили обратно.
   Проверяющий сердился. - Темнишь, что-то, Никулин. Идём проверять твой батальон.
   Дежурный пыхтел за ним, ничего не понимая. - Да не, что-то не то. Сам снял часы и в сейф положил.
   - Идём! Идём! Всё сейчас будет то.
   С дрогнувшим от радости сердцем, Дима пошёл за ними. К подъёму они как раз успевали. Казармы загудели от грохота сапог, солдаты выбегали на плац в майках и брюках и выстраивались поротно на зарядку. Проверяющий остановился, но вскоре что-то заметил и прошёл внутрь каре. Остановился. Всё отделение - семь человек, стояли в трусах и без сапог. Дежурный по роте вытянулся перед ним, взяв по козырёк, и растерянно молчал.
   Подполковник неожиданно хихикнул. - И часы тоже?
   - Так точно!
   Взбрыкнув по-жеребячьи, проверяющий побежал обратно не в силах сдержать смех. - Ну, Никулин! Ох, Никулин! Сам себя подсидел. Ха-ха-ха! С вами не соскушься...
   Но подполковник Никулин на штабного чижика не смотрел. Перед ним застыл с раскрытой ладонью у виска коренастый капитан и тоже не знал о чём рапортовать. Одетые не по форме солдаты и для него были нонсенс. Командир батальона багровел от гнева.
   - Ну, Васин! Пойдёшь ты у меня в академию. Сегодня же отзываю представление.
   Ротный дрогнул. Дима и вовсе качнулся, будто этот словесный выстрел поразил их обоих. Капитан Васин симпатичен был ему. А он, Дима, по существу, стал причиной мерзости, за которую тому придется заплатить крахом карьеры. Ничего не соображая, лейтенант круто развернулся и побрёл в сторону проходной, не отвечая на приветствия, спешивших на службу, офицеров. Светлов, уже в другой одежде, застиранной полевой форме, нагнал его за проходной у автобусной остановки. Спросил тут же язвительно.
   - Что с вами, мой бедный мальчик? Дядя ротный отругал?
   - Никто меня не ругал. Я сам совершил мерзость.
   Светлов фыркнул. - Теперь я не понял? Никулину сапоги полизал, но часы он так и не отдал?
   - Нет. Васина он жестоко наказал.
   - И снова я не догоню. При чём тут Васин?
   - Ерёмкин у них часы снял. И до кучи, отделение раздел. Форму выкрал вместе с сапогами.
   Светлов засмеялся. - Молодец, Дубина! Хорошую клизму наконец-то и Никулин получил.
   - Клизму Васин получил. Никулин забирает представление на него в академию.
   Светлов нахмурился. - А ты куда?
   - Отслужил два года и хватит.
   Капитан долго молчал и, встретив тоскующий взгляд, по сути, ещё пацана, резко спросил.
   - Плохая у нас армия?
   - Мерзкая!
   - А кто её будет делать хорошей?
   - Сам говоришь, умных сокращают.
   Дима ещё ниже клонил голову. Капитан закричал гневно.
   - Я её буду хорошей делать. Васин! Другие дубаки. А вы, умные, будете шакалить на рынке и балдеть над нами. Дубьё офицерьё. Мужичьё дисциплинированное!
   И Дима не выдержал столь яростной тирады, сорвался с места и побежал к проходной. Светлов устало прикрыл глаза. Это он говорил и для себя. Самому уже давно служить стало тошно, порою казалось невозможно. Но видимо на том и стоит Русь. Крепкая не начальниками и профессионалами. А вот такими дубаками, но не мужиками. Хорошими мужиками у нас себя считают только мошенники, аферисты и разные там артисты даже в генеральской форме. Все, кто из себя перед подчинённом своё я выпячивает, а перед начальством себе в зад запячивает, профессионально делая карьеру.
   Ну и жуй с ними! Пробьёмся.
  
  
   ИСПЫТАНИЕ
  
   - А-а, - перекрыл грохот боя мощный командирский рёв. - Совсем зажали, шакалюги!
   Вокруг полыхало, рвалось и стреляло. От горевшей БМП припекало.
   - Х.. сосать! Не те ребята! - снова взревел высокий и широкоплечий офицер и, поднявшись в полный рост, помчал огромными прыжками к скале, отмахиваясь огнём из ствола ручного пулемёта. Полез на неё, укрываясь в разломах и трещинах, отсекая огнём подбиравшихся к солдатам боевиков. В него пустили гранату, но она только помогла ему, забросив на пологую вершину господствующей высотки. Он рявкнул торжествующе и, привстав на колени, стал поливать прицельным огнём зарвавшихся бандитов...
   Вскоре к нему забрались и остальные. Скала была из старого обветренного веками камня, и забираться на неё было довольно легко. Затащили и двух раненых. Ещё одного задело, и он полетел, было, вниз, но сзади лез молодой офицер в лётном комбинезоне и, подхватив падавшего, тот завалился с ним на вершину. Погашенный парашют трепыхал серебристым озерцом среди мелких камней в долине. Это было начало предгорья, они заняли господствующую высоту и заревели торжествующе.
   - Теперь попробуй нас взять, чечен в вашу мать! Шакальё подлое! Это вам не заложников хватать и не в спины стрелять. Отморозки, эбаные?
   Старший лейтенант рявкнул на солдат. - Прекратить стрельбу! Экономь патроны.
   Его послушались даже боевики внизу. Стрельба прекратилась. Солдаты устроились поудобнее и дружно закурили. А старший лейтенант отбросил пулемёт и с радостным рёвом полез на летуна.
   - Жора! Чёрт глюпий! Сколько лет? Почти с самой школы не виделись. А ведь, не разлей вода были.
   Они завозились, но вертолётчик не радовался. - Димка, зачем полезли на верную смерть? Своя жизнь не дорога, пацанов бы пожалел.
   - Они сами кого хошь пожалеют. Не видишь, все дембельнутые. Сами воевать остались.
   Солдаты и на самом деле все заматерелые, сверхсрочники, щерились улыбчиво. Тогда ещё контрактников не было. Оставались мстить за погибших друзей и самые отпетые, которым в гражданской жизни "не светило", а на бандитизм они ещё не решались. Пилот возмутился.
   - Вот, дурогоны! Вечер скоро, а у них всё смехуёчки.
   - Ага! Не снимут до темна, будет нам секир башка.
   - И то ладно. Закинут наши буйные головушки на пост. Будет что хоронить.
   Жора тихо шалел от такого чёрного юмора, и Дима отступил от него, хмыкнув с издёвкой.
   - Не воевать, а воровать надо было тебе учиться.
   Солдаты и на это отозвались со смехом. - А и братву, и торгашей тоже по чём зря мочат. Сегодня ты - новый, а завтра - труп.
   Соколов хмыкнул тоже закуривая. - Харэ мраки нагонять, пора баб вспоминать.
   Они некоторое время молчали. Жора уныло сообщил. - А я, Дима, женился. Сынишке и годика ещё нет.
   - А я разженился.
   - И зажили вроде бы нормально. Квартиру от немцев получили и хоть начальство мебелишку и модерновую фасонину выгребло, всё равно квартирка шик - красота.
   Паузой никто не воспользовался и он снова вздохнул. - И жёнушка у меня - мечта!
   - Блондинка, поди, голубоглазая?
   - Сероглазая. Понял сразу я.
   - Расскажи, как закадрил.
   - Привёз майор молодую жену из отпуска... Смотрю - моя баба!
   - Как твоя? - ахнули все разом.
   - А вдарило по мозгам. Моя и всё! Через пару недель увёл я её у майора.
   - Ха-ха-ха! - заревели в безудержном хохоте солдаты. Даже боевики всполошились, снова открыв стрельбу.
   - Ну Жора, десантурный ты мужик, оказывается.
   Но смеялись недолго, уж очень унылый вид был у вертолётчика.
   - Чо, норовиста попалась кобылка, трудно усидеть в седле?
   Жора озлился. - Отлично живём! Вам и не снилось.
   Стрельба стихла, и парни примолкли, думая о своём. Через некоторое время Жора толкнул школьного дружка.
   - Ты должен её знать, Дима. Лариска Капустина, младше нас на три класса.
   - Ириска-а, - стал распускать губы офицер десантник. И неожиданно вскрикнул. - Моя баба!
   Но тут же сник и отвернулся. Тишина воцарилась наинеприятнейшая. Кто-то из солдат вымолвил мрачно.
   - Какая теперь разница - чья? Шансов выйти - ноль.
   Дима вдруг вскинулся. - Это у вас нет шанса выйти. А мы, Жора, гад буду - выйдем! Судьба - сука такая! Любит создавать ситуации.
   Теперь Жора распускал губы. - Имей совесть! Дитё у нас.
   - Имею право! Оболгали меня перед нею, вот и ломанулась в замуж за первого попавшегося.
   *
   Дима оказался прав. Они продержались до утра, отбиваясь от подкрадывавшихся боевиков, пока к ним не пробилась помощь. Но лишь два солдата тихо напевали страшную песню агонии жизни своей. И не допели её до госпиталя. А школьные друзья отлежались и залечили раны. Тут и Лебедь подмахнул пером мир позорный. Не героями возвращались они с первой чеченской войны. Жора от судьбы не уходил и привел школьного товарища домой. Но Ларисы они не застали, с сынишкой не узнавшим отца нянчилась соседка, тоже офицерская жена, только гораздо постарше. Она и сказала с подтекстом, что Лариса торгует на рынке у лиц кавказской национальности.
   Военный городок вертолётчиков передислоцированных из бывшей ГДР находился километрах в сорока от областного центра. Каждый день ездить было накладно, и Лариса часто не ночевала дома. Они поехали к ней на базар.
   Дима остановился тут же у ворот, мрачно разглядывая суетливую рыночную толпу. Летун в парадном мундире нетерпеливо подтолкнул друга в чёрно-пёстром прикиде крутого и огромных тёмных очках. - Ну что ты?
   - Да погоди, разведать надо.
   - Чего выдумываешь?
   Дима угрюмо кивнул на пронырливых смуглых брюнетов суетящихся вокруг хорошеньких продавщиц и чувств друга не пожалел. - Может, мы ей уже оба не нужны?
   Было уже за полдень, солнце шло на убыль, как и там, тогда в горах. Старлей уныло поплёлся за ним, сохраняя дистанцию. Свою сероглазую увидел он почти сразу же. Но разведчик дал отмашку - Умри! Жоре пришлось втиснуться в узкий проход между прилавками. А крутой стал брюзгливо рассматривать яркую свиную продукцию из Польши.
   - Пожалуйста, выбирайте! Что будете брать? - отшагнула от улыбающегося уже немолодого и полного до безобразия кавказца белокурая женщиночка в голубеньком переднике.
   - Э-э... Мне только зажевать, - отважный воин кажется терялся.
   Взбодрил его хозяин. - Ест дэшовеньки водка из Беларусс. Зидэс и випьешь. Стакан хилеб тожа дамм.
   - Ты... Черномордин! А ну - сдёрни! Без тебя разберёмся.
   Повторять было не надо. Продавщица предостерегла. - Не очень права качай. Свои же бока намнут. Они тут под двойной крышей. И ментовской, и бандитской.
   - Пробьемся! - хмыкнул беззаботно парень и сделал заказ. - Наливай сразу стакан. И щечек свиных с полкило. Мелочиться не будем.
   - Здесь не ресторан, отвергла заказ Лариса. - Бери бутылку и пей сколько влезет вон за тем пустым прилавком
   Жора отвлёкся, к женщине торгующей сметаной и творогом подошла пожилая женщина и предложила сделку.
   - Сразу четыре пакета возьму, если уступишь.
   Продавщица перегнулась к ней. - Сколько объяснять, не торговки, а продавщицы мы.
   - Это базар, торговаться надо взаимовыгодно.
   - Ага! Тебе уступлю, из своего кармана заплачу.
   - Платите с навара рекитёрам.
   - Какой навар? За двадцатку здесь торчу. У тебя пенсия больше. Навар только у хозяина. Он даже и налоги не платит. Сдал мне товар, нет у него как бы товара. Вишь я с тетрадкой работаю и тоже налог не плачу, потому что нету дохода.
   - Ну да, так бы ты за двадцатку и стояла
   Но продавщица отрезала. - Иди, давай, место не загораживай.
   И закричала. - Сметанка, творог свежие из Белоруссии. Сметанка, творог...
   Женщина побрела прочь, ворча. - И куда только все эти милиции, полиции и надзоры смотрят? Сталина надо! Сталина и Гитлера. И Саддам Хуссейна.
   У продавщицы видно тоже накипело, она заорала вдруг вслед женщине.
   - Куда смотрят милиции и полиции? В свой карман! Бабка, иль забыла где живешь? Как пошло с вас коммунистов, так всё и людоедничаем. Вот когда вы передохните, тогда, может, и заживём не героически, а для себя. Людьми станем.
   Жоре становилось нехорошо, он попросту терялся, и дома национальный конфликт зарождался. Национализм, как нудный дождь начинал моросить и в его душе, Всё больше и больше смуглых и наглых брюнетов становились хозяйчиками в его стране...
   А Дима уже выцедил из стакана водку и задумчиво зажёвывал подкрашенной свининкой. Он спросил.
   - Скоро вы освободитесь?
   Лариса гордо стояла за прилавком с сигаретой в руке и презрительно не смотрела на него. - Я торгую, но не собой!
   Неожиданно она закатила глаза и отложила только что прикуренную сигарету, нарочито простонала. - О! - зашарила руками под весами. Решительная женщина бросила на весы кусок свинины в целлофановом пакете.
   - Вот! На контрольных взвесила, больше ста грамм не хватает.
   - Ой! Да не может этого быть! - красивые и проворные ручки сняли из под чаши весов кусочек магнита и стали успокаивать стрелки весов. - Да как это получилось? Наверное сбоку на стрелку смотрела.
   Лариса быстро отсчитала сдачу - додачу и сунула в руку заворчавшей женщине.
   - Смотрите вы всегда в свою сторону. Постыдились бы нищих учителей и пенсионеров обирать.
   И пошла от неё с гордым обиженным видом. Лариса крикнула. - Вот и встала бы сама торговать!
   Соседка по прилавку фыркнула. - Учителка... Думает, что умирает стоя. А тоже в гроб положат.
   Но Лариса на нее не смотрела, косила глаз на этого... И Дима усёк, тут же отреагировав, он видел все её манипуляции с весами.
   - Не стыдно обвешивать нищих?
   - Стыдно, когда нищету видно!
   У Димы вырвалось, Ларису он знал совсем другой, а теперь не узнавал, как и себя за какой-то год войны.
   - Какая же ты стала?
   Он понял, она его узнавала, и снял очки. Лариса фыркнула зло и не отвела глаза, Ириска не сладенькой теперь была. - Птенчик жрать хочет, а я не кукушка.
   - Всё ясно, офицер воюет, а его жена балует.
   Лариса выставилась перед ним. - Вот именно! Вы там с ними воюете, а мы здесь с ними - звереем!
   Он растерялся, она фыркнула хамовато. - Всё! Конец цитаты. Деньги есть веди на хату. Жёны офицерские на довольствии не стоят.
   И этот дурогон закривил вдруг губы, но ответить не смог. И устоять. Сорвался с места и попёр не разбирая дороги, как в атаку....
   Жора догнал его уже за воротами рынка. И отказался пить только на его деньги. За войну им всё же заплатили и они решили посмотреть за что воюют, засев до утра в ночном ресторане. Пили по-сибирски, много и молча, отгоняя пристававших к ним девочек коротким и емким словом. Под утро уже Жора вдруг пропел глумливую присказку о женщинах. - Если курит, значит пьёт. А если пьёт, то без разбору всем...
   - Да не дошло до этого, - вымолвил Дима. - Пылит она всё.
   Но Жора, кажется, входил в хмельный транс. - Эх, Дима, Дима. Вот как бы не Димка...
   - До лампочки ей теперь Димка. Ты что не понял?
   Жора посмотрел на него отсутствующим взглядом. - Будто ты один Дима на этом свете?
   - Ну м пошёл на!
   - А его не пошлёшь. Да и не знает он ещё меня, сам видел.
   - А! - дошло до Соколова. Он вздохнул с облегчением и спросил. - Крестил его?
   - Сказала, сама найдёт крестного папу. Не такого долбобоба, как я.
   Тут уж Соколов и сам заторчал глухо пока Жора не встал. - Ладно, пойдём. Выгоняют.
   Паследние гуляки выходили из уютного заведения. Вышли и они в душную августовскую ночь. Темь на улице была как в горах, будто и город соблюдал светомаскировку. Где-то вдруг истошно закричали, прогремел выстрел, второй, топот ног затих вдали.
   - И это моя страна, - будто сейчас всё увидел Жора.
   - Да, необъявленная война.
   - Всё темнее и темнее становится у нас. Сплошной мрак. В Чечне воевать как-то спокойнее...
   Фонари всё-таки горели, но через раз или два и то в пол накала. Они остановились под одним из них. Показалось такси с зелёной звёздочкой на лобовом стекле. Дима махнул рукой, и машина остановилась.
   - Может, пойдем ко мне? Успокоишься на раскладушке. Проспимся - похмелимся... И...
   - Да нет, Дима, домой пойду. Война кончилась. Что этих денег? Опять буду Ириску сосать, а она за это весь мой род е...ть.
   - За что, Жора?
   - А за что нас хвалить, если мы для себя не умеем жить.
   - Дима вдруг обнял его порывисто. - Жора! Не теряй высоты. Всё это превозмочь надо. Удержать хотя бы это. Сыны подрастут. Исправят. Доделают. Или переделают.
   Машина терпеливо ждала, Жора отстранил друга и направился к ней.
   - Да, Дима, ты прав. Испытание нам выпало такое. Испытание.
  
  
   ПЕРВЫЕ ВОЙНЫ
  
   И вот, тревожно замигала лампочка, зазуммерил сигнал.
   - Приготовиться к высадке!
   Десантники зашевелились, бряцая оружием, мимо к корме вертолёта прошёл худой и длинный, студент в форме, борттехник. Люка распахивались, впустив вместе с ветром и грохот обстрела. Шмели, вертолёты огневой поддержки уже начали свою работу. Значит, враг обнаружен и им тоже предстоит работа, так они просто называли участие в бою. Борттехник припал к полу, выглядывая в люк, и закричал:
   - Хватит высоты! Вперёд! Вперёд! Метров двенадцать! И влево ещё два возьми.
   Они вылезали на скалистое плато, в окна не хотелось смотреть, острые выступы скал едва не скребли по стёклам иллюминаторов. Молодой лейтенант на полу закричал ещё истошнее!
   - Левее - два! И пять вперед! Передними коснулись! Сажай! Сажай! - и отскочил от люка.
   Рослый сержант тут же рыкнул. - Десантура! Пошёл!
   В окнах внезапно сверкнуло разрядом молнии. Вертолёт хрустнул и как-то просел, медленно кренясь. Все попадали на пол, как от землетрясения.
   - А-а! Ва! Ма! - заревел сержант, вскакивая первым, и стал пинками вышибать зазевавшихся солдат. Сергей Савин прыгнул сам, правильно, как учили, и красиво. Только не смотрел на него ни кто. Засмотрелся он сам, оглянувшись и ещё не успев подняться с четверенек. Вертолет кренился, неудержимо клонясь к пропасти. Худой и неловкий лейтенант в лётном комбинезоне уперся, пытаясь удержать машину за сломанную растяжку шасси. И, кажется, удержал, блистер кабины осыпался осколками от удара изнутри, и из окна стали вываливаться фигуры пилотов. Без снесённых гранатой винтов, вертолёт стал похож на лягушку, вылезавшую из пропасти. И Сергей словно с цепи сорвался, помчал вверх по некрутому косогору за десантниками.
   Внезапно Сергей едва не упал, сержант схватил его сзади за ремень. - Командир, осади! Твой первый бой.
   Но лейтенант лягнул приставленного к нему "дядьку" по-жеребячьи. - Щас! За твою спину спрячусь.
   И, освободившись, рьяно попёр за высыпавшими на плато солдатами. Десантные пчёлки уже круто взмывали вверх и шмели отступали, прекращая обстрел, чтобы не задеть мимороком своих.
   Из камней на них высыпала большая группа бородачей и тут же сдала назад, пырснув шустрыми тараканами обратно в скопище камней. Десантники торжествующе заревели. Так они с ними очень редко встречались. Эти черти, как правило, в последний миг исчезали, предпочитая бить исподтишка из засад и ставить мины.
   - А! Суки бородатые! Наконец-то попались, отморозки е..а-а...ные!
   Затрещали выстрелы короткими очередями. И всё стало стихать. Тройками, короткими перебежками, десантники исчезали в камнях...
   Началась страшная охота человека на человека...
   Дальние звуки боя не ощущались. Наступила напряжённая до умопомрачения тишина боевой зачистки...
   И вдруг - взрыв! Ещё и ещё! Короткий беспорядочный треск автоматных очередей. Хрусткие удары!
   - Получи своё, сука бородатая!
   И захлебнувшийся крик. - Алла-а...
   И снова напряжённая тишина...
   Таким боем руководить невозможно и Сергей взял левее, уходя от своего опекуна. Драться он умел, единственно, не испытал ещё себя в смертельной схватке. Увидев мельтешню среди скал, рванул туда, но тут же и потерял их из виду...
   Бесцельно бежал недолго, полез верхом, чтобы осмотреться. И тут, с виду нормальный камень оказался "живым" и, качнувшись, сбросил его вниз прямо между двух пробиравшихся боевиков. Набегал, закричав пронзительно, по-женски, и третий...
   Однако свалившийся чёртом с неба русский офицер не растерялся. Опередил переднего ударом штыка и увернулся от размашистого удара второго, обернувшегося к нему. Встретил его страшным ударом приклада в грудь. Но от третьего увернуться не успел, растяжка, удар ноги, в тесном пространстве не получилась. Набежавший, забыв о своей винтовке, отчаянно визжа, вцепился в него обеими руками. Они запутались в частоколе оружия и агонизирующих тел и упали...
   Но возились недолго. Офицер и силён, и ловок, он вскоре вздёрнул худое тело, замахнувшись, чтобы сломать последнее сопротивление...
   Но ударить не смог. Чеченский мальчишка в рваной длиннополой для него русской гимнастёрке умеет только визжать и толкаться. Глаза отчаянны и смелы, такими они, наверное, были у Александра Матросова. Но руки мальчишки цепки и Сергей долго и изнурительно возиться с ним, чувствуя, что это безнадёжная борьба с эпилептиком. Он уже изнемогает, но ударить не может. Просто рука не поднимается...
   И вдруг! Тело чеченского мальчишки взмывает вверх...
   Вверх на штыке солдата. Такой же, как и он, только посветлее волосом, пацан в форме, отбрасывает худенькое тело как сноп. И оно складывается сломанной куклой среди некрупных камней.
   - Зачем ты его так? - вырывается у Сергея.
   - Не психуй, командир, - солидно успокаивает его солдат. - Первые войны всегда страшенны. Не поддавайся глюкам.
   Сергей садится, сползая спиной по камню. А тот склоняется к трупам и начинает их деловито обшаривать. Роется и в обуви и головных платках. Сергей оторопело следит за ним. Ротный строго-настрого запретил вмешиваться в действия солдат пока он не завоюет авторитета. Но смолчать Савин не смог.
   - Не стыдно по трупам шариться?
   Солдат скривился. - Вы, офицеры, пайкой своей недовольны. А нам, что после вас остаётся? Только кашу жрём от пуза!
   Он подшагивает к нему, разворачивая платок. В нём кольца и золотые коронки от зубов. Даже золотой крестик. Солдат спрашивает:
   - Зачем правоверному крестик неверного? - и сам отвечает на свой вопрос. - Потому что он золотой.
   И глухо вскрикивает. - Суки они, а не мусульмане. Обыкновенные грабители.
   - А ты кто?
   - А идёшь ты, - вскрикнул солдат, но ругательство недосказал, не обозвал. Хмыкнул только после короткой паузы. - Шибко правильный.
   Только сейчас до Савина доходят звуки не боя, а расправы.
   - Вован! Ссышь прикладом - пулей добей! Не жалей этих отморозков. Сдадим, они откупятся у ментов, и снова нам будут стрелять в спину.
   Сергей кричит. - Прекратить зверство!
   Лучше бы он этого не говорил. Рёв дюжих глоток потряс окрестности!
   - Хер сосать, не те ребята! Мочили и мочить будем отморозков этих.
   - Ребята! - бежит на рёв Савин. - Не уподобляйтесь зверям этим!
   - Ребята по тёмным углам девок трахают. А мы - мужики! Мужики! Мужики!
   К нему и выходят только по виду пацаны. Суровые, обожжённые солнцем и жестокой службой совсем не ребячьи лица. Выручивший его солдат говорит примирительно:
   - Вы не смотрите, что салага. Двух таких матёрых чехов завалил! С мальчишкой только заглюковал. Даже курицу, наверно, до этого не резал.
   Кто-то заметил. - Да эти пацаны у чеченцев самые отмороженные снайперы.
   - Эх, командир, не видел ты ещё стонущий мешок переломанных костей русского солдата.
   Но Савин упрямо возражает. - Мы не должны быть такими.
   - Командир, ты не воспит, и не гони нам о светлом образе русского воина. Через пару месяцев, если не спрячешься в штабе, ты будешь зверее нас.
   Но тут кто-то крикнул. - Мужики! Шустри, давай. Второй взвод лезет, раскатали губёнки на наше.
   И солдаты поспешно расходятся меж камней, слышатся деловитые шорохи и тихий говор. Сергей совсем шалеет, у него даже дрожит лицо. Но тут подбегает сержант, и тащит его за большую скалу. Усаживает под ней.
   - Командир, не роняй авторитета таким дешевым базаром. А он у тебя уже прорезается. Понаблюдал я чуток за тобой. И пас! Один на один с тобой не пойду...
   Он завладевает рукой офицера. - Сейчас. Сейчас. Сделаем укольчик. Даст нам кайф промедольчик.
   Потом присаживается рядом, бок о бок и, повозившись немного, закуривает. Затянувшись пару раз, передаёт самокрутку Савину.
   И тот узнаёт равнодушно. - Гашиш, - затягивается и неожиданно успокаивается.
   Сержант доволен. - Херня война. Главное - побалдеть! Всё веселее умереть.
   Потом говорит убеждённо. - Первые войны всегда страшенны. Главное, что бы в это время крыша не поехала.
  
  
   ГОРБАТЫЙ ПЕРЕВАЛ
  
   На последнем привале их подстегнули радиограммой. Радист доложил:
   - Товарищ капитан! Передали, замечен многочисленный караван из Афганистана и уже подходит к Горбатому перевалу. Задержать не смогли, обстреляли из зенитного пулемета. Вертолетам трудно будет нас поддержать. Высота на уровне облаков. Разреженность большая.
   Светлов вскочил, приказав, поднимая всех. - Отряд, строиться.
   Рассвет только-только занимался, было ещё темновато, особенно в тени скал. Он дождался, когда солдаты выстроились, и коротко поставил задачу:
   - Разведчикам облегчить рюкзаки, груз донесут саперы. Берем только самое необходимое. Прём к перевалу. Приз - наша жизнь. Тут уже нет ни командиров, ни подчиненных. Только вперед! Вперед к перевалу!
   И они "поперли", соревнуясь с самой смертью. Горбатый кряж перевала уже торчал перед ними. И если боевики или контрабандисты появятся там первыми, перестреляют их, как мишени на полигоне. Больше десятка десантников быстро вырвались вперед растянутой группой. Вскоре и вовсе пошли цепочкой, выйдя на узкий покатый карниз, осыпающийся к пропасти. А рассвет разгорался стремительно, небо светлеет неумолимо. Кроме полутора километрового, петляющего карниза впереди еще огромная скала, на которую нужно забраться, с неё только можно выйти на перевал. И хотя десантники держат хороший темп, Светлов постоянно подстегивает их забористым матом.
   А карниз становится круче. И без того узкая дорожка вскоре превращается в козью тропу, им иногда приходиться зависать над бездонной бездной преисподней, преодолевая каменные выступы. Приходиться плотно прижиматься к каменной стене. И темп марша замедляется. Светлов кричит уже рядом:
   - Бочаров, штангиста твою мать! Темпо! Темпо! Или в натуре дедом стал старым?
   Здоровенный детина впереди ревет дуром и прибавляет шагу. Впереди старшего лейтенанта Дмитрия Соколова только четверо солдат. Он идёт по пятам за коренастым старшим лейтенантом Крымовым. Тот иногда оглядывается на него и покровительственно хмыкает:
   - Силен мужик!
   - Сам ты мужик.
   - Простите, Ваше благородие!
   - Это лучше товарища мужика.
   Тот удивлённо смотрит на него. - Да ты чистой воды демократ.
   - Вот именно, что не грязный.
   Больше Соколов не стал отвечать на его реплики. Да и лейтенант прекратил издевки. Трудно держать дыхание на вертикали. Самый разгар знойного лета, однако, им и в прохладе всегда было жарко, сорок килограммов навьюченного груза заливали потоками пота всё тело.
   Внезапно, под ногами Вадима Крымова с шумом, сплошным потоком, поползла щебеночная осыпь. Офицер кинулся к стене и вдруг, нечаянная автоматная очередь из-за спины вверх, рушит на него несколько крупных булыг и сбивает с ног. У всех поплыло под ногами, щебенка рушится в пропасть целыми пластами. Приходиться лечь, распластавшись, как на болоте. Только Соколов смог достичь каменной тверди и, зацепив кошку за скальный выступ, стремительно кинулся вниз по веревке за сползающим к пропасти телом лейтенанта. Тот засыпан камнями, рука и нога неестественно вывернуты и кроссовка кровоточит. Но первый прыжок Димы неудачен. И передние солдаты пытаются использовать альпийское снаряжение, но от их движений щебеночный пласт снова зашевелился, и они замирают. Уже не рассуждая, Дима кидается к срывающемуся в пропасть Крымову. Сцепившись, они зависают над туманной бездной преисподней. Но подтянуться на веревке Дима не может. Тяжесть двух орюкзаченных тел неимоверна. У него замерцало в глазах от перенапряжения. Крымов приходит в себя, и голова у него тоже сочится кровью. Встретившись с Димой взглядом, Вадим кричит:
   - Сокол! Вперед к перевалу! Не теряй время, бросай меня. Бросай!
   Находит в себе силы и кричит, повернувшись ко всем. - Прощайте, товарищи!
   Мальчишке не терпится умереть красиво. Но Соколов продолжает уперто держать его уже не чувствуя руку, вторая у него на веревке, но поднять их тела не в силах. А каменистый кряж, на который им надо подняться, уже рядом. Он почти гол, видна змеившаяся между скал тропа перевала, на которой вот-вот могут появиться боевики. Здесь уже прохладно, рот жадно хватает плохо насыщяющий легкие разреженный воздух. Светлов пытается, как пловец, приблизиться к каменной тверди, но сползает еще ниже, упершись пяткой в подставленную ладонь пулеметчика.
   - Командир! Подтолкну. Попробуйте добраться до стенки.
   - Отставить! Только сам сорвешься,
   - Сами сказали в этом марш-броске нет командиров. Приготовиться! Пошел!
   От сильного толчка в пятку, Светлов взмывает вверх и тигриным прыжком достигает пористой стены из красного туфа. Теперь он действует автоматически. Кошка летит на скальный выступ, рука дергает веревку, проверяя зацепление, и он хищной птицей пикирует вниз, хватает сползавшего к обрезу пропасти пулеметчика и выкидывает его к стене. Потом в натяг по веревке скачет кромкой обрыва и достигает сцепленных тел. Но осилить не может. Дима видит, как белеют его глаза от неимоверного напряжения. Но тут уже пулеметчик кидается к ним, и они вылезают, наконец, на зыбкий карниз, а потом достигают и твердого места, освобождая из зыбучей щебенки и остальных.
   Светлов снова кричит, подстегивая десантников. - Вперед к перевалу. Раненых подберут умирающие.
   Умирающие, на их сленге, это выдыхающиеся. Тут уж Светлов опережает всех, забрав пулемет вместе с дисками у захромавшего чернявого пулеметчика. Соколов от него не отстает. Впереди высится последняя преграда, крутая стена. Первыми они и подходят к ней. Остальные в ста метрах от них. Закинув кошку и, начав подьем, Светлов кричит:
   - Соколов! Забери пулемет у Бочарова.
   Тот ревет подбегая. - Обижаешь, командир.
   - А...Ва...Ма-а...- грубо матерится капитан, и Бочаров безропотно меняется оружием с офицером.
   - Командир прав, - соглашается солдат. - Ты меня обойдешь на вертикали. А там в первые минуты лишний пулемет не помешает.
   С первого броска Дима не сумел зацепить кошку. Его нагоняют еще трое. Но со второго броска и он рьяно полез вверх, лезет быстро, наращивая темп. Чем выше, тем легче. Это старые горы, хорошие горы. Ходить по ним легче и безопаснее, рыхлый камень в разломах и трещинах, дальше они уже и веревкой не пользовались. Однако капитана он так и не нагнал. Тот уже исчез за увалом. Вскоре достигает каменного гребня и он. Перед ним неглубокая лощинка и длинный горб перевала с редкими скалами, среди которых белеет лента избитой копытами вьючной тропы. Но тут последние силы покидаютСоколова. Он окончательно умирает, по-рыбьи хватая ртом не насыщающие кислородом легкие воздух. Правее ему видна сказочно расцвеченная изумрудно палевым многоцветьем небольшая долинка-оазис. А вокруг вечный покой. Космическая величавость древних гор завораживает огрубевшие на войне чувства. Приятно обдувает ветерком, воздух чист и колюч, словно шипящие пузырьки шампанского.
   Но что это? Дмитрий вздрагивает, всматриваясь в красочную даль. Цепочка муравьев выползает из изумрудного островка зелени на противоположном конце вытянутой неровным эллипсом долинки. Ползет среди расчерченных неправильными квадратами крохотных полей в их сторону. А сторона к ним всего с километр и длина долинки чуть более трех. А впереди каравана должен идти дозорный отряд...
   Откуда только взялись силы? Соколов скатывается кубарем в лощину и, отчаянно карабкаясь по круче, быстро забирается наверх. Слышит возглас Светлова:
   - Стреляй только Макаром. Не спугни караван.
   И тут же затрещали пистолетные выстрелы. На Диму выскакивает бородатый молодой боевик, но не успевает вскинуть автомат и падает сраженный выстрелом сзади, это бил Светлов. Он снова кричит:
   - Бери правее.
   И точно, выскочив из-за скалы, Дима видит бегущую назад к долине халатную фигуру и стреляет в нее. Рядом свистят пули, Дима прыгает за скалу и успевает выпустить оставшиеся в обойме патроны в стрелявшего совсем молодого боевика. И тот тоже падает. Но первых своих убитых Диме не удается посмотреть
   - Занимай позицию слева от дороги, - приказывает невидимый ему за камнями капитан.
   - Ставь пулемет. Гранаты к бою. Забрасываем гранатами. А потом - огонь из стволов.
   Протопали двое десантников, потом еще. Соколов устанавливает пулемет и раскладывает перед собой гранаты. А караван приближается. Слышны крики погонщиков и храп мулов. Вереница вьючных ослов уже преодолевает подъем, остальные скучились внизу. А торжественное величие гор призывает к покою и созерцательности. Дико думать, что сейчас свершится ужасное смертоубийство. Какое-то гадкое чувство липкой мерзостью заливает душу.
   - Не психуй, командир! - -замечает его состояние залёгший рядом солдат.
   - Гранатами! - вскрикнул капитан. И команда сработала. Швыряет гранаты одна за другой и Дима. Различает только первый взрыв. Все опрокидывается в сознании круговертью дыма, огня и пыли. Огненный смерч выбрасывает разодранные куски плоти и конечности животных и людей. Дробный треск выстрелов из нескольких стволов затряс и его будто в пароксизме тропической лихорадки. Пулемет сам бьется в его руках, вырезая целые куски пульсирующего, дико орущего кровавого месива. Один диск он заменил, но когда кончился и тот, заменить его не может. Оружие продолжает трястись, но он не может оторвать от него руки. Трясется вместе с ним и поднимается на колени. Тут же оглушительная затрещина швыряет его на землю, и он затихает, выходя из приступа сумасшествия.
   Пыль и дым после взрыва гранат осели. Разгромленный караван, будто растерзанное тело, все еще воет и стонет жалобными голосами. Несколько боевиков засело было в камнях, но и там полыхнуло несколько взрывов гранат пущенных из гранатометов. И там сопротивление прекратилось. Как-то само собой стрельба прекратилась. В стороне в самых невероятных и жутких позах разбросаны тела прорывавшихся к зеленке и к скопищу камней боевиков. Лишь один еще шевелится, лежит, будто на алтаре, на плоской красиво искрящейся гранитной глыбе и фанатично тянется к автомату. Но уже никто не хочет убивать. Лица солдат каменные маски. Даже грубый Бочаров шепчет, направляя на него ствол:
   - Куда прешь, чёрт глюпий? Уймись.
   Но нет. Юноша в пятнистом камуфляже вынимает из складок одежды розовенький кружевной платочек и прикрывает им глаза, декламирует громко.
   - Поле черное - сердце мое. Роза алая - сердце твое. Пусть она распускается там. А я душу свою и себя - все аллаху отдам.
   Прикладывает платочек к губам и громко восклицает по-русски. - Прощай, Валентина!
   Солдаты, переглядываются. Кто-то хмыкает. - Все блядей наших любят.
  
   Однако зенитного пулемета они в разгромленном караване не нашли. Вероятно, где-то неподалёку затаилась группа прикрытия и устроит им такое же кровавое месиво во время эвакуации. И уйти обратным путем им нельзя, перестреляют, как куропаток на открытом карнизе. И караванная дорога шла в неконтролируемый федералами район. В общем, они сами залезли в каменный мешок. И воды, что нашли в караване, было очень мало. А людей прибавилось, их почти взвод, и раненых духов около двадцати человек. Ночь они перекантовали, заняв круговую оборону. Надо было что-то решать, однако приемлемых вариантов не было.
   - Командир! - окликнул Светлова радист. - Никулин собирается нас эвакуировать.
   Светлов курил, привалившись к скале. На голос радиста он не обернулся, ответил глухо:
   - Я тебе сказал. Тополь запрещает посадку. Отряд чехов с зенитным пулеметом сидит где-то в засаде.
   - Никулин фыркает, что вы специально преувеличиваете опасность, чтобы получить орденок повесомее.
- Ходим открыто, - сомневается и Соколов. - Не осталось, наверное, тут ни кого.
   - Наверное, на войне смертью оборачивается, - окатил его холодным взглядом Александр Светлов.
   Потом сказал вставая. - Пойдем по горушкам полазаем.
   Крикнул солдату с оптической винтовкой. - Клюев, за мной!
   Они завернули левее, обойдя полевой лазарет раненых чеченцев устроенный на открытом месте и, забравшись выше, залегли. Капитан стал обозревать окрестности в бинокль, а солдат приложился к винтовке. Соколов просто прилёг и, сорвав засохшую былинку, грыз её. Капитан вдруг схватился за винтовку снайпера и прицелился, шаря окуляром. Но безрезультатно. Он чертыхнулся вскоре. - Чёрт! Исчез дух. Только что из-за скалы высунулся с биноклем.
   От окуляра винтовки он не отрывался, продолжая наблюдение. Внизу вдруг громко закричали. - Летят! Пчёлки летят. И спасатель.
   Капитан глянул на Соколова. - Иди к рации. Пусть передаёт - эвакуация невозможна. Боевики со сваркой в засаде.
   Дима поспешно спустился со скалы и направился к открытой площадке, где можно было совершить посадку. Солдаты уже залегли в камнях на краю и наблюдали за приближающимися вертолетами. Радист монотонно бубнил. -Береза! Береза! Как слышишь? Прием. Тополь запрещает посадку. Сварка у духов. Сварка. Зенитный пулемет у духов.
   Вертолеты огневой поддержки замерли в некотором удалении. Спасатель и десантная пчелка упрямо приближались к площадке. В сильной разреженности натужно ревели моторы, и движение машин было несколько замедленным. Площадка была небольшой, метров сто, на самой верхотуре, и обрывалась заоблачной далью. Дмитрий закричал радисту. - Давай отбой! Отбой посадке. Пусть сбросят воду и пищу и уходят.
   - Да не слушают они меня. Их нет на моей волне. Только Никулин матерится.
   Внезапно из-за спасателя выскочил маленький штабной вертолет и крутой дугой пошел на посадку. Приземлился, было, но подскочил как-то странно и неожиданно рухнул, завалился на бок и затрясся под треск ломаемых винтов. Что-то резко стукнуло в моторе, и он заглох, задымив. Корпус стрекозы запрокинулся и из него вывалились три фигуры. Два подполковника помчали к камням, но капитан громко вскрикнул, когда вскочил, и со стоном сел на землю. Рослый подполковник, услышав крик, обернулся и вернулся к подвернувшему ногу капитану. Сгреб его в охапку и понес к залегшим в камнях солдатам. Смело пошел на посадку и санитарный вертолет, за ним и десантная пчёлка. Солдаты выскочили из укрытия и с криком ура, помчали к ним. Первым из спасателя выпрыгнул высокий, худощавый капитан, за ним коренастый солдат. Никулин сбавил шаг и подошел к растерянному Соколову.
   - Ну, где пулемет, паникеры?
   Тяжело дыша, подошел и пилот потерпевшей аварию стрекозы, положил офицера на землю и стал освобождать его от обуви, Никулин закричал подходившему врачу:
   - Семенов! Осмотрите раненого корреспондента.
   Но тот лишь мимоходом глянул на раздувшуюся щиколотку и распорядился. - Несите в вертолет.
   - Семен Семеныч! Это корреспондент.
   - Для меня это раненый, - отрезал врач и обратился к Соколову, тиснув его приветливо. - Дима, веди к тяжелораненым.
   - Среди нас нет. У духов только.
   - Веди, значит к духам.
   Военврач сказал Никулину уже на ходу. - Я остаюсь здесь с ранеными афганцами. Пускай улетают без меня.
   - Да зачем тебе это надо?
   Поднявшийся с колен подполковник проворчал, глядя на Никулина.
   - Первый раз вижу такого быстроного десантника.
   - Твоя стрекоза могла взорваться.
   - Вот именно.
   Никулин отошел от него и приказал. - Начинайте эвакуацию. Только наших раненых. Зверей заберут особисты.
   Тут и выбежал из скопища камней Светлов. Врач потянулся было к нему с улыбкой, но Александр подскочил к Никулину. - Товарищ подполковник, отмените эвакуацию.
   - Перегрелся, капитан!
   И попросил язвительно остановившегося врача. - Семен Семеныч! Проверьте Светлова на предмет вменяемости.
   Но тот резко ответил. - Проверяют целок и то только у мусульман.
   И пилот буркнул. - Никулин! Ты б лучше не вмешивался не в свое дело. Это тебе не в штабе линии на карте проводить.
   - Я дал слово, что сегодня же эвакуирую отряд. И выполню его
   - Командир отряда лучше знает обстановку.
   Но уже несли на носилках двух раненых. Светлов крикнул. - Отставить эвакуацию. Уйти всем в укрытие!
   Солдаты остановились. Никулин заревел, топая ногами. - Грузите!
   - Мы что вам дрова? - заворчали солдаты. Подполковник закричал на Светлова:
   - За неподчинение старшему по званию пойдешь под трибунал!
   Стал теснить строптивого офицера и подполковник - летун.
   -Капитан, остынь! Не видишь, покомандовать хочется штабному чижику.
   - И улететь по-быстрее отсюда, - хмыкнул кто-то из солдат.
   Никулин гордо выпятил грудь.
   - Я - строевик! Года три всего, как перешёл на штабную работу. И улечу с последним солдатом! Загружайте пчёлку и спасателя под завязку. А оставшиеся, до прибытия следующего звена вертолётов, займутся минированием перевала.
   - Мин нет, саперов я завернул обратно, когда понял что мы в ловушке, - сказал Светлов.
   Никулин зло ощерился. - Паникёр! Ты за это ответишь.
   И Светлов отступил, отвернувшись, застыл в нехорошем предчувствии. Сержант обратился к толпившимся солдатам.
   - Ну, давайте, кто полетит первым? Только курево и НЗ с водой нам оставьте.
   Никулин возмутился. - Это что ещё за партизанщина? Сажайте два отделения.
   Почти половина отряда вошла в вертолеты, вместе с потерпевшим аварию пилотом и журналистом. Остающиеся понесли в камни бачки-термоса с водой и пищей. Заревели моторы в полную мощь, люка запахнулись. Машины начали покачиваться, отрываясь от земли. Никулин сказал Светлову.
   - Отойдем от греха подальше.
   Тот спросил зло. - Поэтому и не полетел?
   Но не успел закончить фразу. Внезапный грохот и ужасающий треск потряс всех. Оторвавшиеся, было, от земли вертолеты упали густо дымя. Взрывом взметнулось яркое пламя и загудело гигантскими погребальными кострами. Задымил и вертолет огневой поддержки и пошел прочь быстро снижаясь. Оставшиеся вертолеты некоторое время били наугад ракетами и из пушек, круша горы, окружавшие залегших в камнях солдат, и потом стали медленно уходить.
   И снова раздалась пулемётная очередь, в клочья разметав лазарет раненых боевиков.
   Кто-то из солдат мрачно вздохнул, ставя последнюю точку. - Картина Репина - Приплыли!
  
   Они всё же ушли с Горбатого перевала. Ушли этой же ночью по тропе. Боевики видно не ожидали от них такого и не преследовали. Как рассвело, вызвали вертолёты и благополучно эвакуировались.
  
   А дальше... Дальше Дима служить уже не смог. Рапорт Светлова о роли подполковника Никулина в гибели почти половины отряда и двух вертолётов комдив не принял. Только отматерил и сказал:
   - Старшим в жопу не заглядывай!
   Светлов самовольно покинул часть и уехал в Москву добиваться правды. Шло сокращение армии, даже десантных войск, и вскоре пришло сообщение, что неугомонный капитан уволен без выходного пособия. Дима просто запил. Встретил однажды во время антракта на Торжественном вечере в туалете Дома культуры Никулина и окунул его мордой в унитаз с собственным дерьмом. А потом ещё и вытащил в фойе, чтобы все видели.
   За это его не сократили, а посадили. Он получил два года тюрьмы.
   Да, да. Всё это мы. Эхо ушедшей страны.
  
  
   ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ
  
   Лейтенант упрямым мальчишкой уклонялся от ласк простолицей девушки в светлом форменном платье.
   - Вовчик, неужели тебе будет хуже со мной?
   Но юноша в офицерской рубашке и спортивных штанах отворачивал от неё лицо и даже поджимал губы, уклоняясь от поцелуев. Упрямо отталкивал её обрубками рук без кистей. За собою горничная не следила, два офицера неловко отводили глаза от обнажённых до трусиков бёдер. У старшего лейтенанта была подвёрнута и пришпилена булавкой штанина чуть ниже колена. Капитан был болезненно худ и сед в тридцать лет. Перед ними он выглядел дядей.
   Девушка едва сдерживала слёзы, голос звенел от напряжения:
   - Вовка! Нормальный ты парень. Только с тобой я счастье познала. Ну а это... Не будешь ты мне обузой.
   Но лейтенант ещё сильнее оттолкнул её, и она отодвинулась, прилегла на постели, устремив тоскующий взгляд в потолок. Её поддержал капитан: - Володя, всё равно мы остаёмся людьми.
   - Мы лишь эхо чеченской войны, - глухо отозвался тот не глядя ни на кого.
   Горничная всхлипнула и снова потянулась к нему. - Красивое и любимое.
   - Ни какое. Эхнуло орденом "За мужество" и никто теперь не вспомнит. Как и афганов. Как и всех остальных.
   Девушка снова затормошила его, но лейтенант оставался каменным и она затихла, приткнувшись к нему, пытаясь унять чувства. Старший лейтенант попытался отвлечь всех от неприятного разговора.
   - Гляньте на стол. Как сервировочка? Можем мы без женщин обходиться?
   - Причём тут женщины, если мы без женщин.
   - Вот именно, обойдемся Дунькой Кулаковой.
   - Вадим, ты не в казарме, - одёрнул старлея капитан.
   Зоя внезапно ревнула и бросилась Володе на грудь. - А ты и мастурбацией не сможешь себя потешить в доме инвалидов.
   - Даже повеситься не смогу.
   - Я вас обоих с Вадимом заберу. Потом и ему девчонку найдём.
   Володя задёргался. - Отстань! Отстань! Отстань! Это всё блажь бабья. Натрахаешься вдоволь, а потом пошёл на!
   Но Зоя не отставала. - Да не знала я ничего хорошего без тебя. Сейчас только цель появилась. Я рожу! Обязательно рожу! Бросай! Бросай! Не меня, а своё дитя.
   Она и вовсе зарыдала. - Вова! Ты - бог для меня! Бог! Полюбила я! Полюбила...
   - Делов то куча, - хмыкнул он зло. - Полюбишь другого. Это у вас быстро получается. Смотреть не на что, а сколько у тебя таких богов перебывало?
   Зоя визгнула истерично. Это был через чур жестокий удар. Тонко взвыв, она выскочила из комнаты. Это был санаторий для выздоравливающих инвалидов оказавшихся без родных. Капитан уезжал сам, остальных отправляли в дом инвалидов.
   - Зря вы ребята так. Как ни задолбал нас Запад животными интересами, женщины русские не растеряли ещё своей душевности и готовности к подвигу праведной жизни.
   Вадим хмыкнул с издёвкой. - Ты ещё в церковь сходи. Плохо стало, надо у бога помощи попросить.
   Володя заговорил о своём. - Баба, что кошка. Признаёт только дом, уютный и сытый. А кто в нём хозяин ей до лампочки. Вот и вся загадочность женской натуры.
   Капитан вздохнул. - Вижу, нахватались вы уличной мудрости.
   - А и у баб тоже, как и у нас, воинов. Порыв! Атака! Геройства взрыв! И бяка...
   Капитан тихо сказал. - Вадим, написал я твоей жене.
   Тот аж заревел. - Здорового гнала из дому! Офицер! Защитник отечества! Солдатские сухпайки воровал и с ротным старшиной маклевал, чтобы прокормить немногочисленную челядь свою из двух человек. Котлеты и печенье в столовой не ел, тоже, как воровал, исподтишка домой таскал. Я офицер, а жена - учительница. Во, сошлись! Хуже не придумаешь. Мы самые презренные люди в России.
   - Вадим! Ты офицер или интеллигентная истеричка?
   - Уже не офицер.
   - Эхо чеченской войны, - повторил глухо свою фразу - фикс Володя.
   И Вадим согласился. - Да. Да. И жена, какая учительница? Ещё с перестройки бабой, самкой стала. А самка знает, что львиное, а что шакалиное. Вали, говорит, к своей потаскухе - родине, защищай её продажную честь. А я лучше с базарным ханыгой, хотя бы на время, сойдусь и, как-нибудь, с сыном твоим прокормлюсь.
   - Может, ты сам себя не так вёл?
   - Всё верно, Сан Саныч. Лизал бы и ты жопу начальству, и за тебя кто-то другой подставлял грудь под пули.
   Капитан лишь крякнул и разлил водку по стаканам. Потом сказал раздумчиво.
   - Офицеры и учители самая мужественная и преданная...
   - Проданная, - перебил его Володя.
   Он ел с вилки Вадима, хотя выпил сам, ловко ухватив стакан култышками. Сан Саныч осёкся.
   - Нет, я не партляляй и не журнальстивый корреспондент. Ни возвышать, ни умалять не собираюсь. Школа и армия, конечно, не кладезь мудрости. Но не уличный мрак. Не школа и не армия, а улица затягивает молодёжь в криминал и разврат. Школу, от и до, проходят, как и армию, только достойные.
   Сан Саныч с трудом подбирал слова и немного путался.
   - Сейчас, правда, и с армией и школой творится что-то неладное. Офицерам и учителям не платят месяцами даже мизерную зарплату. Взводных нехватка, зато генералов и штабных офицеров - тьма, как и разного рода отделов и комитетов Образования и Культуры. Не хочу сказать, что мы самые лучшие в этой стране. Но эта мразь, что сейчас нами правит, поняли, что только учитель и офицер даже в крайней нищете не будет торговать интересами страны, поэтому на нас и выезжают. И даже побеждают и на военном поприще, и в науке...
   Но товарищи явно речь его не прочувствовали, терпеливо ждали, когда он выговорится. Капитан это понял и замолчал, снова наполнил стаканы и сел на койку рядом с Володей. Обнял его за плечи.
   - А напоследок я скажу...
   - Давай выпьем вначале.
   Они выпили, и некоторое время молчали, закусывая.
   - Теперь скажи, - вымолвил Вадим.
   - Шерше ля фам!
   Они вскинули головы и с удивлением смотрели на капитана. Он был печален, иронизировать они не посмели.
   - Да-да, ищите женщину. Не как причину, а для себя.
   Вадим хмыкнул с оттенком горечи. - И как же нам таким не соискательным искать женщину, да ещё не как причину? Причинное место мы ещё сможем бабёнке удовлетворить. А как жить? Секс это лишь возбуждающая приправа, в общем-то, очень простой и не вкусной жизни.
   - По милости будем жить, подобранным котиком или псом.
   У Володи не было вопросов, он на всё отвечал, мрачно и без юмора.
   - В нашем положении, конечно, трудно искать. Но не надо хотя бы отталкивать.
   - Ага! Как нищему, всё, что ни подадут, брать.
   - Нет же, нет, Володя. Только хорошим людям хочется хорошее делать. А их всё же большинство. И особенно среди наших женщин. Я имею ввиду не только русских, украинок и белорусок, это и армянки, и грузинки, мордовки, чувашки, ханты-мансийки... Все! Есть в наших православных женщинах некое духовное лидерство бытия. Первопроходство на труднопроходимой тропе жизни. Без них мы плутаем, спиваемся, попросту - теряемся и, в конце концов, пропадаем.
   И тут в дверь постучали. Они закричали, чуть ли не хором. - Входите, входите.
   В комнату и вошла женщина. Усталая и немного неуверенная в себе с тяжёлыми сумками наперевес. Милая и сампатичная. Но строптиво смотрела на поднимавшегося на руках Вадима.
   И спросила вдруг грубовато. - Допрыгался?
   Вадим снова сел на стул. - Отпрыгался.
   Вошедшая поставила сумки на пол и подшагнула к нему ближе, некрасиво кривя лицо. - Хватит, что ли? Достаточно уже надурили.
   Сан Саныч легонько толкнул замершего Володю, и он вскочил с койки как вспыгнутый. Они вышли из комнаты.
   Белова присела перед мужем на корточки и, всхлипывая, заговорила:
   - Я сразу выпроводила его из дому, как получила письмо от твоего товарища. И мужик вроде ничего попался, а всё равно не то. И Вадик его не принимает, терпит лишь...
   Вадим молчал, даже немного задрал подбородок, и смотрел вверх.
   - Что, не простишь? Только вам мужикам это можно?
   Он легонько тиснул её за плечи. - Погоди, дай опомниться, - и зарылся лицом в красиво уложенную причёску. Прошептал тихо. - Шерше ля фам. Шерше ля фам...
   Жена подняла на него заплаканные глаза. - Всё ищешь...
   - Нашёл, Леночка. Нашёл!
   Они, наконец, поцеловались.
  
  
   ОТОРВАЛИСЬ
  
   - Олешка, - удивился я, встретив соседского парня со свеже зашитой верхней губой. - На бровях уже брейк крутите? О гвоздь в полу губой напоролся?
   -Да, не-е, до скачек, типа, не дошло, - ответил мне флегматично в манере дебила молодой сосед. В Москве таких медузами зовут.
   - Приехал тут к нам пассажир один, ну, типа, не друг, по пути пока. Короче, то да сё, Васёк и предложил Лёхе наш солнечный город при луне показать. Днём на него, что, типа, смотреть? Памятник разрухи на рыночной помойке. Красиво оттопыриться у нас можно только в центре, но без денег туда не пойдёшь. Завернули мы, значит, на Пятак. А там, типа, день какой-то отмечался, без наркотиков или ещё чего! Всё жрут, пьют, на мамкины деньги нам их не догнать, хотя совсем мы с Васьком не малышки. Лехе на хвоста садимся. Типа, неудобняк, конечно, получается. Да что уж? Это они там, в Москве, на пять тысяч прожить не могут, а нам и тысяча в радость. И тут, Светка вдруг подваливает. Типа, крутая, блин такая стала в седьмом классе. Кричит.
   - Вы что, типа, крутыми стали, пиво пьёте. Харэ, деньги на мочу переводить, давайте лучше сэму кирнём.
   А Лёха - москвич, фентипёрстовый такой в малиновом лепене под итальяно, щерится ей по-голубому, типа, самогон - пойло для троглодита. Светка орёт, тогда давайте перешевырнёмся, - знаю где взять. Ну, блин, удивила. Мигаю Лехе, он всегда с собой соду носит от изжоги. И говорю, типа, у нас вроде на пол дороги ещё осталось.
   Леха тут же врубился и протягивает ей пакетик. - Что делить на четверых? Никто кайфа не почувствует. А одному ништяк можно оторваться. Нюхни! Только секи, продирает до пяток.
   Светка фыркнула в себя белую пыльцу. Зачихала, засморкалась из всех дыхательных и испражнятельных. Ну, думаем, скорую придётся вызывать. Но, смотрим, блин! Устояла.
   Спрашиваем, типа, ну, как? Кричит, как со сцены - ништяк! Попёр кайф, - отрываюсь!
   Глаза чукчонки и впрямь забалдели. А мы, типа, не у дуба, ах, у ели! По вашему - оторопели.
   Короче, прикол не состоялся. А она лезет благодарить. - Ну, чо, мальчишки? У кого проблема в штанишках? А то отойдём, - танцуй пока молодой!
   Нам с Васьком она и так надоела. Какой с чукчонки балдёжь? Доска в два соска и щель половая. И ничего больше нет, один только минет, да зубки ещё очень остры, лучше пятый конец такой в рот не клади. И Лёха тоже нашей Эммануэль не прельстился, сказал, что чурбаночка у него знойная, специально отдохнуть убегает. Короче, какие на Пятаке понты? Одни малыши. Попробовали в подъезде "про это" в натуре и уже не дуры. Свалили, в общем. Леха вдруг сам нам предложил для полноты счастья сэма кирнуть и в ДК где за тридцать нырнуть, только там настоящие стервы тусуются. В общем, взяли у бабки пузырь. Теперь только и оттопырились ништяково. Только когда вмажешь крутость и прорезается. Мы уже жалели, что от Светки слиняли.
   Я воспользовался паузой и заметил Олегу. - До армии у тебя такие милые девочки были. А теперь всё чукчонки да стервозы.
   - Да нет, это всё те же. Чукчонки это уже не девчонки, но глупенькие ещё. А совершеннолетних мы так авансом зовём, замуж выйдут, все стервами становятся.
   Олег морщился слегка, поджимая разбитую губу. Он видимо уже вмазал, потому и разговорился.
   - И в ДК тоже одни придурки собираются. Ходят косяками туда-сюда, не скачки, какая-то херота. Пошли мы, типа, в туалет оправиться, Васёк впереди топал. Задел, типа, кого? Вдруг перед ним крендель разворачивается и с размаху - в пятак! Васька, конечно, с копыт. Все шарахнулись в разные стороны, и крендель этот пропал. Мы скорее хвать Васька и в толпу, чтобы менты не подобрали. Они только битых и берут. Очухался Васька и спрашивает, типа, запомнили рожу кренделя этого? Короче, пошли искать. Подваливаем к одному, толи тот, а может не тот. Пру буром. Типа, за что корефана трамбанул? тот вроде не очень крутой, но борзой. Щерится, типа, я сегодня ещё ни кого не бил. И вырывается, типа, погодите, крышу свою приведу. Кричу, с тобой по базару иду. Васёк слегка его по бочине врезал, Он и вырвался. Мы за ним. Да куда там? Косяк навстречу, кричу своим пацанам, - загасите вон того окурка! И те вроде зацепили его, а мы никак не пробьёмся. А пробились, совсем не тот крендель оказался, Пробегал мимо шнурок-семиклассник, они его и отвачкали. Пришлось извиниться. Что теперь, если ошиблись? Менты ошибаются круче, вот на кого не надо нарываться. Тут пацаны снова наехали, и опять не тот. Все крутые - бухие. И менты в нашу сторону косятся. Кричу кентам, - уймитесь, придурки. Только говорить по-бухалову - безполезняк. Отозвал тут меня пассажир один полкосячка на двоих зашмалить. Курнули с ним на толчке, побазарили чуток наедине, выхожу, а моих уже никого нет. Нашёл уже в фойе. Стоят у зеркал, бока и мусала потирают. На крутых нарвались, ну и, конечно, Ваську опять больше всех досталось, морда как у обезьяны китайской, глаза совсем заплыли. И Лёха у зеркала стонет, пиджак итальяно напополам.
   Ноет, типа, месяца не носил. - Пахан такие баксы за него отвалил! Увидит - убьет.
   Воет, типа, - ну, Гребания! Это москвичи так провинцию зовут.
   - Отрываетесь круто. Так можно и насовсем. А мне-то зачем? Качу с первым же луноходом в родную столицу.
   Короче, и мы рвём когти. Предупредили, чтобы сюда дорогу забыли. Выходим, а там, в кустах, вроде бы тот крендель со стервой обжимается. А! Разбираться не стали. Сходу, воспитков надавали и разбег. Погнали. пока не догнали. В общем, Лёху мы потеряли, видимо, на вокзал попёр. А мы с Васьком ещё на чекарик сэма наскребли и опять к той же бабке пошли. Бутылки не было, из банки дала, и грибка запить. После этого и Ваську захотелось жить. Идём, мы с ним рядом живём. Круто так! Двух бугаев с чукчонками, так для понту, по стойке смирно, как перед сержантами, постоять заставили. Дальше пошли. Уже Ленина прошли. И вдруг топот ног, догоняют нас бугаёв человек десять и с ними чукчонки те, которых мы только что попугаои. Обступили типа нас. Кто - чо? Без понятия. Звездануло в мозгах! Запечатлелся в сознании лишь кулак с кастетом. Тут уж я, типа, совсем оторвался...
   Очнулся, лежу на асфальте. Никого. Ничего не думаю. И боли никакой не чувствую. Раздражает глаза только обёртка Сникерса и бычок с измазанным помадой фильтром. Но и курить не хотелось. Сколько лежал, без понта. Вдруг, появляются ноги. Пощупали пульс, правильно так, у ключицы. Спрашивают, типа, живой? Я тоже так подумал и встал. Передо мной нарисовались два мента и воронок с открытой дверью. Приглашают, типа, полезай! Я им, типа, сам дойду. Загоготали, козлы. Какой гражданин законопослушный! Сам до вытрезвителя дойдёт. Я было, типа, упрашивать. А они спрашивают, может, помочь? Ну, я знаю, как они помогают воспитком кованым, залез сам.
   Закрыли они, значит, меня, а машина, типа, не заводится. Захлопали капотом, водила бурчит, типа, по-лебедям собрались, а тут возись с этим шнурком. И бензин кончается, ночь, и раскулачить некого, ни одной машины. Долго базарили и стучали. Наконец, машина кое-как завелась и дверь открывается. Кричат на меня - Пошёл нах! Я горным бараном сиганул из машины, радостный, погнал домой напрямки. И вдруг, смотрю, на крылечке магазина Наири Васёк, типа сидит, в одной кроссовке. А рожа, ещё хуже отделали, типа, как бог черепаху. Я тащусь на него, а он на меня пялится. И говорит, типа, - Алик! Губа у тебя, как у зайца - напополам! Не зашить, в натуре плейбоем станешь.
   Так и пошлёпали вдвоём в Скорую помощь. Тут и боль навалилась. Короче, торчу... А там, в больничке, такие тусовки! Как на базаре. Страховки нет, врач деньги требует, типа, за так, что ли, буду работать?
   Кричу - Ты клятву Гиппократа давал!
   А он мне. - А ты - Бахусу?
   - Отрывался, - говорю.
   А он, мудозвон, не врубается, спрашивает, типа, куда?
   - Отсюда! Куда вы нас выродили.
   Я спросил. - Выходит, не надо было вас рожать?
   - Смотря кому, - ответ не нуждался в комментариях.
   У меня вырвалось. - Что из армии, что из тюрьмы, возвращаетесь вы какими-то оторванными.
   - А! Пацанами были, жевали жвачку по очереди, и всё было в кайф. А сейчас уже не то. На хороший балдёж денег нет. А с дури только дурь гонишь. Я уже забыл, когда последний раз нормальную водку пил, всё сэмом или самопалом отрываюсь. Ну а травка, если...Совсем ништяк.
   - Только в этом и счастье?
   Олег криво улыбался. - Ну, о счастье ты, Иваныч, типа, загнул. Счастье и новым русским не даётся. Простой радости хотя бы хватануть. Но, увы! Не от новых рождаемся, потому и отрываемся.
  
  
   ЧУКЧИ С НАМИ
  
   Да что это со мной и где это я витаю духом бесплотным? Ещё не тундра, но уже не тайга. Бредёт толпа к редко лесистому холму из чахлых подростковых по росту сосёнок и ещё каких то игольчатых деревёнок. Люди медленно запрлняют сухую поляну на почти плоской вершине... Ба! Да это, никак, русские? Бабы тянут мужиков, а многие и вовсе сидят у них не шеях. А чёрные наших баб обзывают - блядь. Русская женщина самая настоящая верблядь! Это не только точнее, но и гораздо умнее. Наша баба не хуже верблюда может переносить самые тяжкие лишения, и это не только моё мнение... Да, да. Только вот детвора воспитывается уже не по-нашему, как ягнята беспризорные везде шныряют. И безобразия по взрослому творят. Но отупевшие от поисков пути с тяжёлым грузом на шее мамы этого не понимают. Абы прокормить, а вырастит, сам будет жить.
   Забравшиеся на вершину люди устраивают привал. А на самой вершине уже споро сооружают эстрадный помост.
   Вид с холма открывается чудесный, голубая, мечтательная даль. Горят белые вершины сопок и изумрудная зелень склонов.
   В толпе довольно переговариваются. - А чо, мудаки! Вот туда придём... Тогда заживём!
   Но большинство лишь с надеждой ждёт манны небесной, поглядывая на небо. Но мало кто молится. Небо закрыто низкими свинцовыми тучами...
   - Не-е, сюда не долетят, - уныло переговариваются в ожидании зрелищ без хлеба люди.
   - А нам не долго и на них повернуть.
   - Ха! Встречай нас, Аммэрика!
   И - чу! Слышится монотонный гул невидимых за тучами самолётов. Люди довольно переглядываются.
   - Куда они от нас денутся?
   - Паять нам Америку! Сосали и будем сосать.
   - Русские идут! Им самим скоро придётся тоже куда-нибудь линять.
   Но тут вскинулся закормленный интеллигентик похожий на ту бабу то ли вальяжную, то ли продажную... Ну-у... Толстую и ленивую такую, которая нас, аж! совсем излюбила, а теперь только позорит и разными там домыслами изводит. Он прокричал, вроде, - не туда идут. Но его никто не слышал. С неба плавно и торжественно опускаются... Могут же американцы, не хуже наших галдеев, преподнести себя... Горят светящиеся надписи на контейнерах. - Хамонейтральная помощь! Дерьмо рафинированное! Маде ин для русских! С сексом в сердце янки - вам!
   Однако бродячая и вроде бы ни кем не управляемая толпа очень дисциплинированна. Резве только между собой диковато, по-черному, как боевики деруться. Контейнеры принимают спокойно, без помех, только дети шныряют, мордодамвроты в форме т оформляют всё по форме. Поучают уже смышленых ребят.
   - Не ешьте много американского рафинированного дерьма. Дерьмократами станете!
   Выдают выстроившимся по очереди по-пайке, а сами тащат контейнерами без утайки.
   Наконец тусовка прекращается, все получили по-пайке и, довольно урча, прячут её кто-куда, едят из-под тишка... А помост зрелищный уже построен. Это главная стройка. Как тогда! По ударному сделали. Заплясали путаны и депутаны. Артисты и коммунисты. Сасал-дерьмократы и фанаты. Фрукты и овощи...
   - Глянь! Глянь! Во, депутаны раздухарились. Ну, сущие артисты!
   - Чего-чего, а выступать мы умеем.
   - Все единственными хотят быть.
   - А кто хочет, чтобы его в сральнике мокрили? Поневоле под чужую дудку запляшешь и самую дикую байку народу расскажешь.
   - Ага! Станцевать мы не станцуем. Но оттоптать, уж, оттоптём! Хай знают, как с дураками связываться!
   А депутаны с путанами на сцене зрелище с таким усердием показывают! Ладно, Бористоправ старый пляшет, как пьяный, мужик с загипсованной ногой, тоже такой же - потрёпанный, с путаной канкан наяривает. И кепки не снял - хам.
   - Всем дам! Всем дам! - завихлялась в хаки мада, самая правильная депутана.
   - Га-га-га! - и все потянулись туда.
   - Не, зря идём, не подряд даёт, а с умом.
   И верно, депутаны дают только пососать то, что обещали дать. И почти все возвращаются от в хаки мады.
   А вонищи! От дерьмовай пищи! Которую попавшие на сцену обшорно распределяют. Немного брезгливые ещё дальше от помоста отступают.
   И тут вышел он Сам. Рожа уже на кукиш похожа. Глаза закрыты долларовыми зелёными очками...Yes! И дразнится деревянным языком - рублём. Рычит по фанере. - С путёвым мужиком и тундру пройдём. Осталось только избрать. Тундру пройдём. А дальше не надо будет идти. На льдинах к Северному полюсу поплывём!
   - Вау! Урау! - закричали на сцене.
   Больше говорить Он не стал, как всегда, очень быстро устал. Его на ногах по-брежневу унесли.
   К трибуне выскочил из единственных депутан. - Призываю оказать поддержку новому правительству Воровайса! Мы и здесь Аферные зоны откроем. Программу Безрождения до конца доведём. Запад нам в этом поможет.
   А меня что-то гложет. Я высоко в своей непонятной ипостаси витаю, далеко вижу и многое, что ещё неизвестно, предвижу. И вдруг! Из-за леса, из-за гор вылезает... Ой-ё-ёй! Что-то толстое и мохнатое. Вдобавок, ещё и рогатое! Стадо ли, стая?.. Да кто может ещё на нас с Севера лезть? Зверонасекомые прут на нас с Юга или Востока. А это что ещё за напасть? Неужели окончательно нам придётся пропасть?
   Первыми забеспокоились депутаны. Быстро врубились и куда-то смылись. Народ стал мордовротов, было, поднимать. Да их самих можно было уже паять. Дерьма рафинированного в усмерть ужрались и ни как не просыпались. Пришлось опять стакан гранёный по кругу пускать и народное ополчение собирать. Короче, вооружились палками и залегли, снимая стресс гадалками. - Да кто на нас из тундры может лезть?
   - Чукчи, штоль, тоже расплодились?
   А шум бешеной гонки мохнатого и рогатого стада, усиливаясь, нарастал. Уже различались и вросшие в спины северных коней такие же мохнатые всадники.
   - Точняк! Чукчи на оленях прут. И что-то про нас орут.
   - Ага! И про чукчу и про руса.
   - И не боюся!
   - Опять драться придётся.
   - Да когда же кончится она - эта необъявленная война?
   - Шаман их мать! И эти тоже очеченели?
   - Они здесь, наверно, окоченели...
   - Только мы одни в своей халявной свободе замлели.
   Тут и я стал различать клич боевой. Несущиеся на оленях всадники скандировали приветственно:
   - Чукча - руса! Мы не труса! Чукча - руса, мы не труса!
   Ополченцы радостно заревели. - Чукчи с нами! Чукчи с нами!

Но брататься народные ополченцы явно не успевали. Депутаны раньше сумели оценить ситуацию и быстренько возглавили депутацию. Баба сисястая и хлеб - соль тут же появились и навстречу нежданного союзника устремились. На сцену высыпал квартет мартышкин. Осёл и козёл с мишкой. И кто-то там еще, не наши всё, вправлять мозги нам старым гимном палачей стал.

И я тоже, дурень, закричал. - Чукчи с нами! Чукчи с нами!

Подскочил от безумной радости!

- А-а-а...

Передо мною из постели поднялась... чукча! Голая! Тело парит от холода. И вокруг шкуры валяются...

Сон уходил. Тьфу, зараза! Да это жена без макияжа. А тело парит от холода, так вы сами знаете, как у нас зимой топят. Все шубы и одеяла собрали, а всё равно тепла не хватало.

- Что это ты там о чукчах кричишь?

Я молчу некоторое время. Приснится же такое! Потом говорю просто так, чтобы отвязаться.

- Оленятины у них навалом.

- Да, - мечтательно вздыхает жена. - Для полноты счастья мяска бы нам не помешало...

Говорю ей с дальним прицелом. - Жучку уже трудно содержать. Сами только хлеб и макароны едим. А отвязать её - соседи сожрут.

Но мысль мою подспудную жена отвергает. - Я тебя лучше отвяжу. Жучка хоть лает. А ты уже и в постели не гавкаешь.

Я бурчу сердито. - Чтобы лаять, мужику надо хоть иногда мясо хавать.

- Только жрать и можешь.

Пришлось замолчать. Ну что ей было сказать? Возраст под пятьдесят. Теперь жена - тятя в доме. А таким как я уготовано место в приюте или дурдоме. На работу нас в этом возрасте только сторожами или вахтёрами берут...

ИМЕТЬ ИЛИ НЕ ИМЕТЬ

Совсем не по Хемингуэю - и не Гарри Морган, а Иваныч.

С гайдаровских времён я без работы. Работа иногда бывает, но за неё не всегда платят. Работал я и вахтовым способом на стройках Москвы, заплатили лишь за одну вахту, три других отработали бесплатно, пока не поняли, что нас нагло обманывают. И суд был, но та фирма обанкротилась, теперь её бывшие сотрудники работают под другой вывеской. Ездил я, как говориться, и своим ходом на шабашку. Всё тоже, а то и хуже. Перед окончанием работ, вылавливает нас вдруг милиции и, помяв бока, отправляет в родные места. Последний раз и вовсе избили и выгнали нанятые заказчиком мордовороты. После этого жена меня на такие заработки уже не пускала. Занялись мы челночным бизнесом и, знаете, пошло ведь. На квартиру деньжат было прикопили, а живём мы в Солженицынском домике, в восьми метровой (кв. м.) комнатке, в бараке ещё сталинской постройки. И зажили было с надеждой. Если б не "чёрный вторник"

Правильно мне бабушка Дарья говорила. - Не жили богато, нечего и начинать.

Сейчас жена дремлет на нашей французской кровати из двух сдвинутых узких коек. Это она недавно соорудила, и мы рады. Что там ребро железное, это не бес... Прятно постоянно чувствовать в объятиях единственное, что осталась твоим и не уходить после этого на другую постель.

Мы с нею русские, выгнанные в Россию. Она ею стала, наверное, полюбила меня, не перестала любить с гайдаровских времён. И пошла армянской Еленой за своим данным ей богом и судьбой непутёвым русским Иванушкой...

Да. Всё наоборот теперь у нас в России с гайдаровских времён. Мужики стали, как бабы, бабы - хуже мужиков. Она инвалид второй группы, тем, в основном и живём, с гайдаровских времён. Тьфу чёрт! Сдалось мне это - "с гайдаровских времён".

Лицо моё выглядит по возрасту и со мной очень коротко разговаривают при приёме на роботу. - Сказал - жа-а... Старше сорока пяти не направлять.

Это он не мне - в трубку.

- Но почему? Я здоров.

- Бюллетень я ещё за них не платил.

Это опять он в трубку. С гайдаровских времен.

Теперь Лена сама ездит на заработки. На днях привезли её в нашу больницу, негру с плантаций города Москвы. Добрый земляк - хозяин не бросил, привёз её в наше гетто, Москва только для москвичей, нас там даже не лечат и платят за работу в три - четыре раза меньше. Из больницы жена через пару дней ушла, чтобы вместе встретить Воскресение Христово, в надежде и на своё.

И на самом деле, отлежалась, восстала. И снова собирается ехать туда мыть посуду в кафе при дороге, чтобы к своей - нашей мизерной пенсии подработать ещё две-три. А москвичи стонут, как можно жить на 5 миллионов в месяц? Мы шикуем здесь и на один вдвоём, хотя цены у нас не очень разнятся со столичными.

Лена притихла и хорошо так дремлет, обласканная с утра. Но, - чу! Шум за окном. О! Никак Олесь появился. Потрёпанный москвичок останавливается напротив нашего огромного во всю комнатёнку окна. Давненько наш белорусский партнёр, теперь бывший, не появлялся. С чёрного августа, когда прикрыли для челноков границу с единственной братской республикой, убрав небогатых конкурентов всем этим "новым"

Парень немного суеверен и пожимает мне руку, только переступив порог. Лена с радостными восклицаниями вылезает из-под кучи одеял, в нашей комнате с окном, не уступающим по площади полу зимой всегда холодно, а летом тепло.

Олесь невесело успокаивает меня. - Иваныч! С последней партии сливочного масла мне ничего не надо. Инфляция и у тебя его, наверно, съела, - он тяжко, совсем не по юношески вздохнул. - Границу с Белоруссией закрыли, чтобы продукты не вывозили. Да и у вас каждая область тоже ставит кордоны. Уж не в преддверии ли вы чеченского ига? Начинаете дробиться на удельные области. Поговаривают о Сибирской республике и Казацкой автономии.

Я не стал развивать эту тему, и так уже под чиновничьим игом живём. Я уныло сообщал о наших делах.

- Масло мы придерживали, позже стали торговать. А сертификаты - то уже просрочены. Ну и попались. Короче, картина Репина - проплыли. За неуплату штрафа лишили торговой лицензии.

- Дал бы инспектору.

- На бутылку они не берут. А после "черного вторника", какие у нас деньги? Пенсия Лены только. На хлеб и соль. Хорошо ещё вода бесплатная. Из колодца. И воздух с улицы.

Олесь проговорил извечный сакраментальный вопрос, видимо, не только для нас. - Что делать? Что делать?

- Кто виноват, мы знаем, - сказала Лена безнадёжным голосом, накрывая на стол.

И тут меня осенило. - Пора и мне писать Архипелаг Бардак.

Жена поддержала. - С гайдаровских времён.

КУЗЪЁЛЬ

АРХИПЕЛАГ БАРДАК

глупопея социально-бытовых и половых

отношений в России по методу Декамерон

семидесяхнутым восьмидерастам посвящаю! кому за ...дцать в 2000 году.

Колыма у Солженицына в Архипелаге ГУЛАГ была полюсом лютости.

В Архипелаге Бардак полюсом подлости стала Москва. Это государство

над государством, ставка хамской орды, собирающая с нас дань и натурой:

молодых мужчин на войну, пахоту и в криминал, девушек и молоденьких

женщин в услужение и гаремы бардаков.

Т Р Е П Л Е Р П Е Р В Ы Й

С Е К С У А Л Ь Н А Я И З М Ы Ш Л Е Н Н О С Т Ь

Ну, да, Сексуальная измышленность чем-то сродни Тюремной промышленности. Только не подумайте, что я на Александра Исаича кошу, отнюдь, лишь творчество его ворошу, и сам измышляю о том, что видел и знаю. И не уголовный это фольклор. Скоро, с такой же безжалостностью, как поступают с народом в нашей стране, я посажу безвинных героев своих в Свободу-92 года, то бишь - Архипелаг Бардак.

Да и что о тюрьме писать? Это о сталинских лагерях можно было что-то интересное рассказать, благородным стоицизмом хотя бы читателя заинтересовать. Теперь же только секс и политика для Ивана и Марьи вкуснее духовной жратвы. Увы! В постсоветской тюрьме сидит одна мелкота, жизнь лагерная без сталинских сук-политиков и брежневских интеллигентиков-диссидентиков сплошные тусовки, то бишь, суета. Российского зека теперь одна лишь гложет "мысля", как бы чего бы пожрать и где тёплую робу к зиме достать, и только после отбоя можно помечтать, телегу - трёп свой прогнать.

Итак, Сексуальная измышленность, паро-ненормальным измышлением ещё в Застое стала, но тогда она нас ещё не достала. И предлагаемое откровение не претендует на художественное измышление. Это, скорее, психологическое преследование, мания неприличия в результате безличия без отличия уровня образования, степени знания, мере зажиточности или половой различности. А если проще, как и баня, русский мат равняет всех. Ведь чего только стоят производности наши от одного лишь слова в переводе с литературного - паять. Это, отнюдь, не только единственное, банальное действо - сношать. Такое многозначительное слово, не то, что другим народам, и нам русским до конца не понять. Тут бесполезно и лингвистам думать, приходиться измышлять. Ну, как это можно и любименькую женщиночку, и врага своего - паять, а ещё круче, - на свой член сажать?

Ну что тут ещё можно сказать? Пора бестолковый словарь Кузъёля создавать.

Помните, кажется, в 1987 году ахнула на весь мир в телемосте с американцами советская бабёнка:

- В СССР секса нет!

Но я то захватил те времена. Мама моя тоже совковая была, однако честно признавалась па-па.

- Заел ты меня!

И сейчас всё такая же она - российская женщиночка. Право, славная девочка-бабёнка, от приматного бытия ещё не жена, но уже разведёнка. А ведь всё вроде при ней есть. И ножки. Ножки! И честь. И очаровательные стати. Только муж не всегда кстати. Он и сам это понимает и измышлено объясняет.

- Член с ней!

Не потому ли лик её - царевна чародеем пленённая, и теперь она только в эстрадных звёзд влюблённая, того и гляди, сама в богоматерь мадонной выразится. А в кого ей ещё вырядиться, если муж "новым" так и не состоялся, и к другой не смотался, так у неё на шее и сидит. Вот она в этой типично русской измышленной сексуальности и торчит.

Однако, стоп. Я опять не о том. А вообще-то чем в тюрьме мозги полоскать? О хлебе насущном? Но здесь его тебе в любом случае, пусть и мало, но дадут. И жизнь сносную, не на блюдечке, под конвоем преподнесут. В общем, спокуха здесь такая! Вот где "новым" надо от киллеров и налоговой полиции прятаться. Теперь только тюремная крыша надёжна, единственно, что не очень балдёжна. Безопаснее на нарах, чем на Канарах отдыхать. И нам хватит уже мечтать. Жить надо, а не прозябать. Ну, кто из советских интеллигентиков - диссидентиков мог такое предполагать, что в их сбывшейся мечте, свободе-92 года, не о чем будет даже мечтать? Жить в прозе и почивать не в бозе.

Так что же у нас было, и что сейчас есть? Вижу одно, по-прежнему среди нас дураков не счесть. Деды Победы наследства нам не оставили, отцы и вовсе побираться заставили. Третье тысячелетие мы начинаем с грязного листа. Мы видим отражение своего конца, правда, ещё не до конца, всё ещё разыгрывая слепца. Но когда-то придётся и нам прозреть, если не хочешь нумерованным бомжем в своей квартире или доме умереть.

А ведь народ наш не туп и не глуп, не ленив и не развратен, он не обратен! И в теперешнем своём состоянии сам почему-то хочет пребывать. Образованщине и профессионалам этого не понять. Русская жизнь - не аммэрикен филмз, да и российское кино многим из нас не дано. И только Таньки наши не бояться грязи, тянут и нас в князи. Свободный секс без любви, удовольствия ради, не возвращение ли это наше в Эдем, пусть и не насовсем, а хотя бы на короткое время? Или это уже пришествие Содома и Гоморры?

Однако, тут, я думаю, уже не мечта, а скорей - аппетит. И даже не чувств. Я просто - тащусь!

Увы, и да! И в свободе нас несет совсем не туда. Живём уж очень по-русски, мы, вытесняемые новыми римлянами, этруски.

О Т Н Ю Д Ь Н Е И М О В Е Р Н О

Глупопея наших отношений осенила меня в местах не столь отдаленных. Итак...

Мы не гоп-стопники, но со смаком укладывались спать в большом и тесном для сотни тел бараке на двух ярусные, скрипучие койки.

- О! О! О! - произнёс раздельно чуточку накачанный парень в черной майке, лежавший на койке поверх одеяла.

- Переживает фраерок! Ни за что посадили.

- Отнюдь! - вымолвил в ответ заключенный в новых белых кальсонах и нательной рубахе, неуклюже забиравшийся на второй ярус.

- Чего? - не понял иностранного для себя слова блатующий парень. И, не дождавшись ответа, спросил:

- За что срок намотали?

- За сопротивление Её страстям.

Расписанный наколками парень снова не догонял и проворчал. - На делового косишь?

- Какие могут быть дела в России? А нищих мне за-падло обирать.

- Кончай гнать порожняки! Из чьей семьи?

- Увы, тятей в доме не утвердился, а пристебаем быть не согласился.

Расписной даже подскочил. - Ты чо, в натуре, за лоха меня держишь?

Новенький устраивался в постели, устало улыбаясь, и попросил:

- Слышь, братан, давай завтра почирикаем чо-почём и как. С этапа, везли селедкой в бочке. Устал - неимоверно!

Блатной ахнул по-крамаровски. - Во даёт, в натуре! Отнюдь Неимоверно!

Рядом сдержанно и восхищенно засмеялись. Их, оказывается, слушали и тут же заговорили:

- Фидель, это тебе не нам птюху на уши крошить. Парень грамотный. Без фени мозги зафефенит.

Новенького тут же окрестили и пригласили. - Слышь, Отнюдь Неимоверно? Ходи к нам. Чай попьём, ваучер помнём, скажем - мясо ели.

Но тот вежливо отказался. - Спасибо, мужики. В следующий раз. Глаза слипаются от усталости.

Ему дали совет. - Ты это, с правильными больно не связывайся. Нас, мужиков слушай.

Правильного Фиделя заело. - От вас, быков, разве чего путнего услышишь?

- Мужик, он никогда глупостей не присоветует.

- У мужика и ум есть? - глумливо осведомился Фидель. - Это с каши, штоль?

- От скоромной пищи как раз мудростью и осеняет.

- У-у, быки! Скоромная, это и есть мясная пища. А с каши у вас и в голове каша. Потому-то вас, таких кашемудрых, начальство и наё, а собственная жена-баба поё.

- Вы, больно умные. Но чтой-та хороших людей не блатными, а мужиками прозывают. Даже царя Петра мужиком величали!

- Потому что пил и горбатился, как мужик. А царицу за него Алексашка Меньшиков ублажал.

Фидель растопырил веером пальцы и захихикал ехидненько. - Но у вас то нет шестерок. Ваши бабы не только лиц кавказской национальности - негритят уже рожают!

О! Что тут сотворилось от хохота! Особенно дико и визгливо смеялись ушаны, сынки-шестёрки приблатнённых.

- Оно и правильно! Мужик, он и должен быть черным! Рог в землю упри, жрать захочешь - мычи...

Посрамленные мужики расползались по своим шконкам.

Отнюдь Неимоверно всё ещё не засыпал. Шлёпнул себя пальцами по лбу и вымолвил удручённо.

- А ведь истину братва глаголет. У нас каждый, от учителки до генерала себя хорошими бабами или мужиками считают. Этой, послушно брыкающейся скотинкой в стаде. Жрало и Испражняло - простейшие.

Переждав шум, я заметил, подначивая на разговор интересного парня.

- Мы стадничаем даже вдвоем в постели, круто утверждая свой статус-кто.

- Выходит, только блатные сейчас являются носителями чести и достоинства русского человека?

Ему тут же ответили. - А и прости-господи тоже несравнимо приятнее в обхождении, чем так называемые порядочные женщины.

- А ты мне заплати, аль хорошенько угости, я тоже буду приятным, - раздался густой голос издалека.

- На самом деле, быки! - вскрикнул худой парень Антоша Трёп-трёп и сел в постели на верхнем ярусе коек.

- Они даже проституток от блядей не отличают.

- А какая разница? - спросил тот же мужик с густым голосом.

- Вот именно. Один даёт удовольствие, а другой только дразнится!

Кто-то сказал определенно. - Блядка развлекается, а проститутка с клиентом мается.

- А всё равно, мы - мужики, даже порядочных баб по-всячески ублажаем. Одариваем, украшаем, одеваем. И сами себе получше прикидик приобретаем.

Сказать было нечего. Но молчали не долго. Кто-то вымолвил.

- Ай! Всё это - суета сует. На эти вопросы ответов нет. Выпьешь бутылочку вина и, к черту тоска, станет жизнь легка. И не нужна мне никакая ни одежда, ни блядовитая женщиночка.

Антоша Трёп-трёп выпятил грудь оратором без трибуны, встав на колени в постели, и заговорил с апломбом:

- Читали и мы пьяный бред нищего Хайяма. Ты голым в мир пришёл... Но нам то, русским, надо одеваться. Климат не тот. Да и как прежде по одёжке встречают и, если прикид не впечатляет, не по уму провожают. А женщине и вовсе надо и для постели одеваться.

- Эт, зачем ишшо? - перебил Антошу досужий голос издалека.

- А чтобы теплее было сношаться.

- Да я, любую бабу, так согрею!

- Чаем, что ли горячим? - засмеялись все. Потом посыпались реплики и высказывания:

- Ай! Нашли о чём переживать, на Западе давно супружескую верность изжили. От себя родили, и никакой ревности. Не мешают друг другу жить.

- Да-а... Нам бы такого вкусить?

- Адюльтер, это сексуальная еда от другого повара!

- Или в гостях. А в гости не обязательно ходить с супругом.

- А и в командировке надо чем-то питаться. Голодать сексуально тоже вредно.

- Точняк! И здесь у нас тоже другая сексуальная еда - сами себе повара.

- Дунька Кулакова всегда и везде накормит, и главное - нахалявку.

Но тот бык издалека не был согласен. - И она нехай тоже трахается со своим пальчиком. От мальчика может СПИД подловить. Вот и получится, когда освободишься - не мешай жить.

- А и чукчи тоже жёнами издавна меняются, - не тронули никого мрачные опасения. - У них беременную девку в первую очередь замуж берут, как и мы стараемся корову или козу купить с приплодом, чтобы потом на случку не тратиться.

- И европейцы от породистых самцов стараются потомство своё зародить. Сперму и яйцеклетки от нас закупают. Детишек усыновляют. Красивых парней и девок за хорошие баксы в брак соблазняют.

- Да, только мы в Европе, как мусульмане - собаки на сене.

- Козлы! - ахнул сердито Отнюдь Неимоверно. - Дает девчонка за то, что понравился, и сразу - дешевка! Не даёт, всё равно - блядь! Ну, как это понять? Только нам, мужикам, можно всех подряд долбать?

- Да, а там баба, если даёт за хорошие деньги, муж этим даже хвастает.

- Наша баба сама за палку литру поставит.

- А потому что нет никогда денег у русского мужика.

- Вот именна! В России все, кроме нерусских, хорошо живут.

- Может мы, на самом деле, отупели?

- Не повзрослели.

- Не поумнели.

- У нас только черные и евреи умнеют в этой купи-продажной системе.

- Дружные просто они.

- Да, они - нация. А мы - толпа бродячая.

- И нам русским пора объединяться.

- А уже объединились в Единство.

- В Свинство! Медвежью харю на свиное рыло надо поменять и на Америку насрать

Я заметил. - Это на воле надо бы сказать.

- Об чём базар? В Державе со Всем Отечеством живём. Не потеряем, так пропьём.

Но нас одернули. - Кончай о политике ныть, о бабах договорились травить.

Антон возвысил голос, прекращая галдёж. - Всё правильно! Уже не товарищи, но ещё не господа! Реальность банальна и, как примат, сексуальна. Золушке нужен принц. Плейбою - волчица со связями. И сразу же! Молодость в заначке не берегут и на прокат не сдают. Сразу всё оптом продают. Потому что это скоропортящаяся ягодка или фрукт!

- Точняк! Банан и клубничка.

- Пупырчатый огурец и клюква.

- Да, ладно, уж. Только рассол хорош от них. И то лишь с похмелья.

- Ага! Жена-баба русскому не для веселья.

Антоша потешился произведённым эффектом. Потом снова заговорил:

- Вы должны знать! Семейные заботы и роды, а, особенно - дети, выматывают и ожесточают даже самых добропорядочных супругов быстрее пьянства, сумы и тюрьмы. А блудливые до преклонных лет - веселы! Вот он сексуальный ответ на извечный вопрос, что делать и как жить? Надо блудить!

Но его снова остановил густой голос того мужика. - Ай! Да кончай дешёвый базар. Просто, дали мы своим бабам послабку. Вот они и блудуют. А посмотри на чёрных, как они со своими женщинами обходятся! Даже наши у них, моментом, шёлковыми становятся. И попы заставляют баб мужиков своих слушаться. Короче! За волосья хорошенько женку свою отдери и в церкву сведи. И больше об этом не пизди!

Антоша упал в постель. Мужику никто не ответил. Койки стали скрипеть тише.

Да-а уж, такая здесь она - АКИНА МАТАТА. Это тюрьма. И не та, которую ты по боевикам и бестселлерам знаешь. Здесь не романтику, а жратву ищут, не живут, а в кулак свищут. Какая уж тут грусть, и какая печаль? Просто жаль пропитой жизни. А ведь когда-то и им хотелось любить и быть полезным отчизне. Но теперь вот приходиться заниматься онанизмом. И структура общества здесь так же проста. Бык-мужик и пахан, да прослойка служащая, помогало - ушан. Бык пашет и жрёт, за счет его пахоты и недоедания весь этот блатной социум и живёт. И жить ещё будет бесконечно долго. Всё как на воле. Только красной болтовней не раскрашено и даже феней не приглажено. Как оно есть. В натуре! И хотя она и дура, а судьба - злодейка, трёп и копеечную жизнь обогащает. И, возможно, что-то и в судьбе твоей меняет...

Но порассуждать на сон грядущий мне не дали. Антоша Трёп-трёп приподнялся в постели, мы с ним не мастёвые, на втором ярусе шконок "живём", и окликнул меня шепотом.

- Чукча! Заныкал я жирный чинарик! Идём, покурим для полноты счастья.

Свобода-92 года проникала и сюда за высокий забор, работы становилось всё меньше и меньше и, если раньше мы недосыпали, то сейчас шалели от безделья и ночной бессонницы. Не долго думая, я спрыгнул вниз и, сунув ноги в самошитые тапочки, пошёл с Антоном в ярко освещённую прихожую. Шнырь, постоянный дежурный-уборщик, писал письмо за тумбочкой дневального, мечтал и нас не замечал. Мы прижопились с Антоном на отопительные батареи в умывальнике и стали сосать его "жирный чинарик" по очереди. Вскоре появился Толька Шмакин, подельник мой, нюх у него на такое, я скажу, сильнее, чем у шакала. Он с ходу попросил, жаждущим в пустыне.

- Ленин, дай, дососу.

- Отнюдь, - хмыкнул я, но тот выхватил припекающий пальцы окурок и ешё два раза хорошо шмальнул. Засунул остаток в карман серой зековской куртки накинутой на плечи. Было тепло, апрель ещё не стучал в окно, и сердцу было пока ещё не всё равно. Гридин заметил с ехидцей.

- Чукчи всё однако овторяют, а ты отнюдь и отнюдь.

- Неимоверно потому что...

- Чего неимоверно?

- Сосуществовать с подлотью.

- Ты точно, как Ленин, о потустороннем говоришь.

Шмакин возразил. - Это попы о потустороннем говорят. А Ленин коротко и просто. Вперёд к коммунизму!

- А коммунизм разве с этой стороны находится?

Шмакин лишь глянул на меня потусторонне и промолчал. Трёп-трёп спросил.

- Почему некоторые тебя Ленином зовут? Чукчей не хочешь быть?

- Отнюдь, чукчей я остаюсь. И вполне заслужил роковую кликуху! Служил "срочную" в устье Лены. Жена Лена и дочь этим именем назвал. Главное же, и подсел за Ленина.

Антоша, на что уж хамило, ахнул смешливо, и уставился на меня, как на гамадрила.

- Как это за Ленина подсел?

- А так, - отмахнулся я. - Молча! Даже последним словом не воспользовался.

Антон смеялся заранее и Шмакин встал в позу. - Я, хотя, и поэт, но на этот раз расскажу вам прозой в натуре жесткий сонет.

- Только тише гони!

- Ага! Это будет жестокий сонет без любви.

Антоша поморщился. - Только давай без "дальняка", воспеватель говна. Мы и так как бы в туалете находимся.

И Шмакин понёс, в натуре! А натура, как вы знаете, дура, - очевидности на миллион, а воображаемого - ноль. Пришлось рассказывать мне самому, от его имени, но своими словами похмельный сонет тупой маяты.

Г Д Е Л Е Н И Н?

(сюжет Николая Шамкина)

- Ленин где? - бесновался передо мной заведующий приёмной КПРФ, повторяя трагично:

- Ленин где? Где Ленин?

Я не врубался, от такого рёва попросту отключался. Вчера мы с Ильичём закончили отделку этой приёмной. Ну и того, авансом под зарплату отметили завершение работ. Чердак не то что, бо-бо, как чернобыльский реактор раскалывался. И сушняк, ко всему, с дури. Как мы там, у цыган очутились и травкой догнались? Убей, не помню! А Ильича и вовсе поднять не смог, сам вот за расчетом приплёлся. А тут, вишь, какая канитель?

Степаныч вдруг захлебнулся слюной и нагнулся к плевательнице. Я воспользовался айн моментом.

- А чо вам Ильич? Я за него.

Тут уж зюгановец совсем взбеленился. - Он за него! - и поперхнулся водой из графина.

Всё в этом кабинете было как в те не далёкие времена. Флаг звездастый-серпастый, как всё ещё не заменённый мой советский паспорт. Портреты вождей мирового пролетариата... Да будь эта жизнь проклята! Раньше не приходилось нам просителем перед работодателем стоять. Ментам приходилось нас на работу загонять. А говорили что работа не волк. Попробуй теперь её догнать и ещё Иван-царевичем оседлать, чтобы хотя бы до первой получки доскакать.

- Шмакин, чего молчишь? Где Ленин? - вздрогнул я снова от крика заведующего.

- С окончанием мы вчера малешко. Ну, и того. Только я кое-как поднялся. Будто у вас запои не случаются.

- Зачем мне ты? Я о Ленине спрашиваю. О Ленине! А не о вашей пьянке. Ленин где?

- Отлёживается.

- Я тебе отлежусь! На место его поставить надо.

Так это же ништяк, выползла из спекшихся мозгов здравая мысля. Если Ленин ему нужен, значит, ещё шабашка намечается . Я встрепенулся. - А что, другая работа есть?

- Без Ленина у вас никогда! Ни какой! Работы! Не будет! - продекламировал он раздельно и с выражением, как на митинге, даже симитировал удар кулаком по столу.

- Ну, вы способности Ленина немного преувеличиваете.

- Я? Преувеличиваю? Да ты-ы ... Понимаешь, о ком говоришь?

- А кому, как не нам, работягам, его понимать?

И тут несгибаемый коммунист заревел быком испанским на арене.

- Они! Ленина! Понимают! Понимают, и за бутылку самогона пропивают! Всё, Шмакин! Не принесете мне его к вечеру. Посажу!

Тут только я с тормозов снялся и поспешил улизнуть. Мужик рыхлый, но всё же не паханый, а я сэмом давно запаханный, не отмахнусь, если ударит. В прихожей я тормознулся и просто так, уже зная что-почём и как, оглянулся. Пьедестальная тумба, задрапированная красным стягом, сиротливо торчала без бронзового бюста вождя мирового пролетариата. Ну и отчудили, ребята! За Ленина, значит, мы дурью догнались. Чо тут не ясно? Коммунизм тоже опиум для народа...

А заведующий приёмной КПРФ всё кричал, но уже на глухой ноте. - Ну, ничего! Ничего нет святого у них! Вождя! В цветмет! За бутылку самогонки сдали!

И он тоже нас сдал. В милицию. Потом был суд. И получили мы за Ленина, кроме дозы анаши, ещё по два года тюрьмы. Хорошо ещё, что бюст вождя художественной ценности не имел, хотя Степаныч его чуть ли не за скульптуру эпохи Прихватизации представлял, дескать, сам Церетели его изваял...

Вы скажете, это сказки? Ну, нет. Садятся ещё дурнее. Условные срока получают только своровавшие миллионы.

- Ну а ты как залетел? - спросил я Антона после некоторого молчания.

- А тоже по дурости. В стране дураков до сих пор живём и что-почём тут у нас до сих пор не поймём.

- Да, - изрёк Шмакин досужую мыслю. - Мы всё ещё фраера, не по понятиям живём.

- Чего уж тут понимать? Жизнь проста и пуста, самопальная пьянка и похмельная маета.

Гридин мрачно вздохнул. - И у меня не жизнь была, а разруха ...

С П Л О Ш Н А Я Б Ы Т О В У Х А

В тот роковой день похмелиться надо было. И Антон Гридин отдавался. Как последняя сука. Буквально и натурально. Жене. Оксана скакала на нём всадницей без головы, в смысле, ничего не соображала. Кайф получала.

- Ой! Ой! Паразитик мой сла-аденький! Только за это и терплю. Кормлю. И не выгоняю. У! У! У!

Приход у неё был своеобразный. Но он на это давно уже не смеялся. Старался!..

Наконец Оксана забилась, будто в эпилептическом припадке и закричала буйно помешанной. - Антоша, соси! Соси сиськи! Кончаю! - и долгое протяжное. - У-у-у...

Он послушно сгребал обеими руками по коровьи большое вымя и послушно сосал сразу оба соска. Оксана истекала... И не только потом. Болезненно, с трудом, Антон вылезал из-под сочного распаренного мяса, когда она затихала. Пережидал некоторое время, пока она отсмакует свои женские ощущения и легонько толкал в бок, говорил на последнем пределе по давно отработанному сценарию:

- Ну, что? Дело сделал. Наливай!

Но у них, баб, всё было, как у мужиков. Тоже, когда половой орган мягчел - сердце твердело.

- За вчерашнее ещё не расплатился.

Антоша выл заученную роль. - Ну, хватит кровь пить! Обещала же похмелить.

- Нормальных мужиков похмеляют. А этот. Никогда при всех не приголубит. Не обнимет, ни поцелует. Слова ласкового не скажет. Только выпить давай!

- Я же не тропиканец.

- Русский засранец!

- Сама ты...

- Ага! Твои трусы стираю.

Ну что на это было сказать? А интеллигентики всё ещё свои грязные носки мусолят. И уйду уже не действовало. Уходил. Но вскоре вновь приходил блудным отцом, не то, что в дырявых, совсем без носок, к своим двадцати пяти процентам алиментов. Оксана грозилась и тридцать три ему подогнать, тёща не разрешала второго гридёныша рожать.

Но Антон всё же сказал. - Курить я буду! А пить не брошу никогда. И, вообще, больше на такую страхобыдлищу не полезу.

Тугощёкая и толстомясая, Оксана цену себе знала и не возражала, вылезала неуклюжей бегемотихой из постели, негромко причитая.

- Страдаю! Страдаю! От этого уже кайф получаю. А он. Он! Хотя бы чуточку пожалел. Совсем оборзел. Каждый день на рогах приходит. И по всякому ему давай! Губы и щёки уже болят от минета, будто несколько часов подряд хохотала. А ему всё мало и мало...

Антон через силу смеялся. - Рога от тебя получить моя несбыточная мечта. Вот я лоб и шлифую, чтобы они прорезались.

- Ты хоть помнишь, когда мне последний раз деньги давал?

- Я один, что ли, такой! Не платят если.

Оксана заворачивала свои необъятные телеса в цветастый халат и уходила из спальни, скуля:

- Ладно, лежи, мучитель. Сдохнешь ещё с бодуна, как Васька Мацуй.

- Ага! Береги. Где ещё найдёшь такого?

- Эт какого? - взбрыкнулась было она.

- А такого, чтоб на такую стоял.

Простите уж меня, но таков русский быт. Только того, кто его не понимает, за умного принимают. Оксана свой быт хорошо знала, и правдиво отвечала. - Дура - я! - и вышла оттоптанной курицей собирать зёрна для своего петуха.

Антон кривился. - Бытовуха! Ну, сплошная бытовуха! И ни чем не проймёшь этих совковых.

Здесь в квартире он был обладателем только двадцати пяти процентов алиментов. Вторая мать не дурой была, зарегистрировать брак с Оксаной не разрешила, и в квартире его не прописывала:

- Ага! Ежли вдруг чо, и дели хату. Оксанку оформим, как мать-одноночку. За дитё чо ни чо, а платить будут. Мелочь конечно, а приятно.

Мысли Антона мрачнели. И надо ж было ему так по-дешовке купиться?

...К тому времени в красивых он уж навлюблялся, загастритничал от общежитейской жизни и готов был хоть с бабой Ягой жить, лишь бы в отдельной избушке и даже без куриных ножек. Подруга друга и подогнала ему чуву с хатой. Рандеву состоялось в парке культурного отдыха.

Подружка дружка своего сразу же заглумила. У того и на танцы денег не было.

- У! Горбоносцы страны невсходящего счастья! Для кого-то перестройка, а для нас баб всё стройка и стройка. Что на производстве, что в личной жизни за так мантулишь. Ну, не дуры ж?

Дружок что-то пытался вякать. - Ты то, конечно, не дура, за офицера или инженера замуж выходить.

- А как на наши интеллигентские зарплатки семьёй жить? Твою мататулину доить, и тебя, козла, в рот ротиком с эротикой собственным молочком кормить? Хочешь одним х... прожить? В шалаше только блядовать рай. И браком меня не доставай. Замужем втёрпеж только когда с начальником живёшь.

Подруга уводила друга. Перед Антоном сама нарисовалась толстушка уходящего возраста. Фыркнула раскованно, сдув чёлку со лба. - Антон, штоль?

- Ну, да. А ты - Оксана.

- Ну, вот, и сами познакомились, - вымолвила она довольно. - Не за что и бутылку ставить.

Антон уже вымолвил машинально интеллигентный прикол. - Очень приятно, - и ему стало неприятно, подумает ещё что алкаш.

Но Оксана, об этом не подумала, согласившись с ним. - Ну, да, сами и выпьем.

Он не нашелся что ответить.

А Оксана была любопытна и заинтересованно спросила. - Ты как со мной хочешь?

- В смысле?

- Привязчивая больно. Потаскаюсь недельку с парнем, а потом, прямо, шекспировская трагедь почти на месяц.

- Я не Отелло.

- Да не гони! Я сама задушу, кого хочешь.

Антон на что уж раскованный был, но тут стал сковываться

- Короче, давай так, - предложила она. - Ночь. Ну, пускай две-три, и - разбег. Ничего не было, как бы. Я потом не буду к тебе привязываться.

- Но я, наоборот, привязаться хочу.

- Ладно, не смеши пи-пи. Она и так смешная.

- Ну, почему?

- А некрасивая потому что.

- Блистать не обязательно.

- Кином ты меня не доставай. Знаю, чего вам всем желательно.

Она подступила к нему ближе и взяла под руку. Антон немного растерялся и как-то дрогнул.

Оксана его успокоила. - Сказала ж, ломаться не буду. Сама, в край, не люблю ломак.

Такого сверхзвукового сближения Гридин не ожидал. Со студенчества, да и теперь тоже, какой у инженера заработок, любил по средствам, за что и прозван был любимцем статных дам. И, естественно, несколько поотстал от современной жизни и теперь попросту заторчал. Смог только вымолвить давно заученную и до сих пор не ставшую избитой фразу:

- Некрасивых женщин не бывает.

- Ага! - согласилась она. - Я прихватила бутылку.

Он будто споткнулся, хотя и стоял.

Оксана доверительно положила свой ощутимый бюст ему на грудь. - И пиво тоже.

Антон перестал что-либо соображать. А она его уже обнимала, как своего.

- Нарисуешься со мной на дискотеке, а там уж как оно покатит

Оксана расставляла все точки над "ё". Застеснялась кокетливо. - Ты не подумай! С пацанами я просто так. Мне трахаться без понятия. Девки засмеют, если ни с кем не таскаешься. А если хочешь тормознуться на мне, я согласная, только с тобой это время буду. И не думай, если некрасивая, значит - бревно. Все тридцать три удовольствия тебе сделаю.

Тут вообще у него с памятью что-то стало. Замелькали кусты, петляющая тропка между ними...

Остановились они на захламленном пятачке у высокого пенька, как стойка в баре, и отесанного под блудное ложе бревна. Приходить он стал в себя после стакана водки. Оксана налила себе поменьше и рбъяснтла почему.

- Это я так, что б целоваться с тобой было не противно.

И зажевать было чем. Перестройка уже кончалась, магазинные полки для "честного советского человека" были пусты, Оксана становилась бабой его мечты. На закуску была хорошая колбаса и сыр не колбасный. Он выпил ещё. И решил объясниться. Интеллигент всё же. Подумает ещё чего.

- Оксан, ты не думай, что я с тобой из-за водки или ещё там что. У меня серёзные намерения.

- Да хватит тебе, как кобелю с сучкой в случке, хвостом вилять. Незачем уже рассуждать, всё перед тобой. Наливай и пей. А чо надо я сниму сама.

Тут уж Антон поперхнулся и едва не подавился колбасой. Поспешил всё это запить пивом и потом вымолвил оправдывающимся перед тётей нехорошим мальчиком.

- Надоела холостяцкая жизнь. Жениться хочу.

Оксана вцепилась в него, обалдев. И они, наконец, поцеловались. Так получилось всё естественно!

- Ой! А и мне тоже давно - уж замуж невтерпёж. Решила вот с тобой, красивым, поблудить и для себя родить.

От такой непосредственной готовности Антон стал быстро приходить в себя и изрёк значительно:

- Зачем же так? Ребёнку нужен отец.

- Ай! Толку с вас. Да ещё инженер к тому же.

Антона покоробило такое пренебрежение к своему статус-кто. Оксана это почувствовала и прижалась к нему ещё объемнее. - Да ладно, это я так. Мамка сказала - прокормим и инженера бюджетного. Как говориться, дырявый плетень, но усадьбу обозначает, плохой муж всё равно муж.

Антон едва не закомплексовал. Бутылка у него опорожнилась после третьего захода. И пива осталось на донышке. А Оксана продолжала себя представлять не кошкой в мешке.

- Я считаю так! Жена должна быть в постели блядь. Дома - хозяйкой. На людях честной советской гражданкой.

Она задрала подол юбки и стала стягивать трусы. Но замерла вдруг, и тупо уставилась в промежности. Жирное мясо молодой самки с трудом возбуждало, однако Антон положил ладони на мощные ягодицы и легонько, изображая нежность, сжал, надо было отрабатывать угощение...

Но Оксана вдруг дернулась и раздраженно визгнула. - Блин! Прямо - закон подлости!

Антоша запаниковал было. - Что, что? Что я такого сделал?

- Да не ты. Это я - праздную.

Он не понимал.

- День Красной армии у меня! Менструация.

Антон осмелел, тиснул её крепче. - По другому разве нельзя?

- Ага! Снял шалаву на халяву, - ревнула она. - С первого раза и сразу по всякому. Запрезираешь потом.

- А с какого разу не запрезираю?

- Женись вначале.

- А женюсь - не запрезираю?

Она сунула обе ладони ему под брюки, пояс он уже расстегнул, и умело замастурбировала.

- Я тебе ручкой. Ручкой дурь сгоню.

- Надоела уже эта примитивщина! - вскрикнул он капризно, и развернул её лицом к себе, стал давить на плечи, опуская...

Спросил со смыслом. - Как ты относишься к минету?

Она фыркнула в своей манере, сдув чёлку со лба и только вздохнула протяжно, постеснявшись ответить.

- Для меня это высший кейф!

Она хныкнула. - Потом тебя всего оближу.

Антон продолжал давить. - Хорошо яичко к праздничку. А вдруг, в туалет отойду, и перехватит меня, такая же не блистающая?

Коленки её стали подкашиваться. Оксана опускалась с жалобным ропотом.

- Стыдно же. Ладно там, сама легла. Иль на себя затащила. А тут с первого разу и сразу - за щеку взяла.

- Оксаночка, - взвыл Антон в нетерпении и она, полыхнув смятенно взглядом, ткнулась губами в пах. Антон застонал балдёжно от захлестнувшего всё существо наслаждения...

Хорошо было и с не красивой.

- Года два она всего облизывала меня, - уныло отметил Антон.

Но, родив и дитя грудью откормив, Оксана быстро стала становиться блядью только для себя.

- Нормальная баба я! И по-нормальному только от нормальной палки торчу.

Антон вновь простонал свою фразу-фикс. - Бытовуха. Ну, сплошная бытовуха! И ничем не проймёшь этих совковых.

Вообще-то с Оксанкой ещё можно было жить. Если б не тёща. Во, блин! Советская власть вроде все пережитки искоренила. Только вот тёщу пригегемонить не смогла. И в новой России они, как евреи, не дают житья русскому человеку. И сейчас тёща впрягалась. Послышался её грубый рёв.

- Ты глянь, глянь на этого сукатёра! Прямо не нищеброд какой, а кавказского чурку из себя воображает.

Оксана отбрыкивалась от неё с шумом. Дверь спальни с треском распахнулась, она пятилась задом, балансируя подносом.

- Сутенёр, это который бабами торгует. А я сама его, проститута, пользую.

Оксана не обрела ещё всей мощи фамильной стати, краснорожая и очень похожая на неё бабища, вдавливала её в спальню.

- Эт в каком кине видели, чтоб баба мужику кофею в постелю подавала?

Оксана завизжала.

- Не вмешивайся в нашу жизнь! Не вмешивайся!

- Да он тебя, дуру такую скоро во все дыхательны и пихательны драть будет. Сосать ещё заставит.

Оксана выставилась перед матерью. - А я и сосу! Сосу!

- Как? - опешила та.

- А вот так! Так! Так! Так! - характерно зачмокала дочь губами. - Сосу! И с удовольствием.

Мать вскричала. - Да ты настоящей блядью уже стала.

- Ты, зато, порядочной осталась. Видела, как ты морковкой долбалась! А я только от живого и горячего ... торчу! И так! Ажно не могу! Пусть я - блядь, зато настоящий кайф ловлю! А всё остальное мне по ...

И с ехидным злорадством стала передразнивать мать. - Перед мужиком я еще не раздевалась! Найдёт чо надо в темноте и под одеялом. Потому папка и ушёл, и нашел, которая раздевалась. На свету! И давала ему без одеяла.

Мать помрачнела, хрипнув. - Ушел. Когда я разделась. А и тебя проститут твой, тоже, только за бутылку дерёт. И тоже, поди, не смотрит куда суёт.

Оксана поднос не удержала. Кофейные чашки и яичница разлетелись по комнате. Женщины застыли на мгновенье от неожиданности. Тут мать и увидела торчавшее из кармана халата дочери горлышко чекушки и, с неожиданной проворностью, выхватила её.

- Ты и меня уже сосёшь!

Оксана с визгом кинулась на неё, вырывая бутылочку...

Дочь была ловчее, и выдрала было, чекушку из корявых по-мужски, узловатых рук. Мать особенно яростно ревнула и оттолкнула Оксану от себя. Но и бутылёк не удержала. Трюмо рассыпалось пахнувшими самогоном осколками!

Такого святотатства над алкоголем Антон вынести не мог. И восстал! Врезал тёще от души. Но застрял в её тугих телесах. И второй удар она тоже не почувствовал. Зять зарылся в тёщином мясе...

Конечно же, руки бывшей советской работницы оказались сильнее инженерных. Вторая мать так накостыляла ему! И не только по шее. Дочь с трудом отбила паразитика своего сладенького у рассвирепевшей матери...

Антон долго потирал намятые бока, понимая, что потерял последнее преимущество мужика и окончательно собрался уходить.

- Умоюсь только.

И пообещал невенчанной жене, выходя из спальни. - Долго теперь не увидишь меня.

В ванную заглянула тёща и рыкнула непререкаемым тятей в доме. - Я тебе понаглею, примак.

Антон и влепил ей с испугу граненый стакан с зубными щетками прямо в зубы...

С виду здоровая бабища упала на пол и даже не пискнула.

Не подняли её и с помощью врача и повезли поднимать в больницу. А Антона сажать в тюрьму.

И хотя Оксана отчаянно вопила на суде, и тёща в унисон мычала. - Не разрушайте семью! Не разрушайте семью! Попугать только хотели, - Антону определили срок на всю катушку. Последствия были квалифицированы как более тяжкие - тёща откусила свой собственный язык.

Ну, блин! И почему она им не подавилась?

Впервые угроза Антона сбылась, Оксана давно уже не видит паразитика своего сладенького. И всё потому, что официально она не жена ему. Это только на Западе к заключённым даже проституток допускают. А русский зек только от себя или петуха блудный кайф получает.

После рассказа Гридина мы долго молчали. А что тут можно было сказать? Только, как Гитлер. - Эс едем дас зайне. Каждому - своё. Шмакин и вовсе чужие проблемы не воспринимал, вымолвил мечтательно.

- Покурить бы... Одну на троих хотя б бы...

- Подними Чукчу Ленина и Антошу Гридина. Со свиданки иду, гревом уколю. Пусть быстрее поднимаются, в отряд уже позвонили, что я возвращаюсь.

Радостно вскрикнув, Антоша кинулся к двери умывальника. Но шнырь уже сказал вошедшему, где мы находимся, и они столкнулись в дверях.

- Кто тебя подогрел?

- Батя мой суворовский, - добродушно улыбнулся среднего роста тридцатилетний парень с биркой на телогрейке - Г. Г. Замятин. 4 отряд.

Он прошел к широкому подоконнику и вывалил на него из пластиковой сумки продукты: колбаса, сало, конфеты, печенье и ещё что-то в кулёчках. Воскликнул, осияв нас радостным взглядом.

- Я встретил своё счастье и здесь.

Замятин стал рассказывать, мечтательно улыбаясь. А мы сосредоточенно ели. Еда здесь фетиш троглодита. Но тема эта до того избита, распространяться не буду, а то ещё что-нибудь более существенное забуду.

С П А Р Т А К

Счастье нашло Геннадия Замятина и в лагере. Его навестил, добившись внеочередного свидания, суворовский воспитатель, Батя десантников, полковник Валерий Викторович Кондратьев. Увязалась с ним на краткосрочное свидание с осужденным и его дочь Валерия, гражданка Израиля, приехавшая повидаться с отцом. Женщина она была с понятием, поэтому и оделась соответственно.

- Крайне легкомысленно, - неодобрительно заметил отец.

На что дочь фыркнула. - Мне лучше знать, что зеку нужно.

Март в России ещё не весна и, пока они ловили такси, Валерия сильно озябла. Войдя в тесный аквариум комнаты свидания, она без стеснения стала массировать ноги, скинув "аляску". Перехватила напряженный взгляд худого и красивого, как архангел на православных иконах, парня и замерла. Так неожиданно ёкнуло сердце! Взгляд ощущался родным и взволновал её до дрожи в коленках.

Свидания Кондратьев добился по знакомству в неурочное время. Остальные кабинки были пусты, и контролёр ушел от них. Валерия расстегнула своё платье-халат снизу повыше и сверху пониже, обнажив всё, что можно было видеть сексуально голодному парню при отце. А ноги её и грудь были хороши, полны и стройны, и туги в меру. После родов она, как на дрожжах поправлялась и уже этого опасалась. Однако этот красивый Гена не хотел на неё смотреть, обмениваясь незначительными фразами со своим бывшим военным учителем. И па-па снова таким ваньком себя показал. Затопорщил усы и неожиданно потребовал её уйти. Гена даже прикрыл глаза, переживая конфликт. Потом снова глянул на неё уже затосковавшим взглядом. У Валерии ещё сильнее ёкнуло сердечко. Эти глаза напротив! Так её волновали! И она поняла - это её судьба! И возмутилась на требование отца.

- Па-па! Ему через стекло и конфетки не дашь. Пускай потешится хотя бы эротикой.

И па-па, Батя спецназовцев стал теряться, как мальчишка. Да и говорить ему было не о чем с так и не ставшим кадровым офицером бывшим воспитанником суворовского училища. Валерия попросила настойчиво:

- Папа, уйди. Какой ты, право? Ему будет приятнее со мной. Он сейчас, как бы, на войне, позволь ему выпить фронтовую чарку виртуального хмеля.

Первый раз отец её понял и, попрощавшись, ушел. Валерия без ложного стеснения стала показывать зеку "сеанс". Совсем расстегнула платье и сдернула трусики и лифчик с тугих грудей.

Ах! Эти глаза напротив! Мерцающие и завораживающие внутренним светом. Где она уже их видела? Такие родные, - до трепета! И она вдруг очень, понимаете, очень захотела его! Но их разделяло стекло...

С ней что-то непонятное происходило, сознание как бы дремало, и всё воспринимало словно во сне. Но тело уже узнавало, словно уже бывало в его объятиях. Да-да, знало! И снова хотело только его...

Лоно затрепетало меж пышных и огромных по сравнению с хрупкими плечиками бедер. И тяжелые груди оттягивали бюст. Было как-то боязно за тонкую гибкую талию. И как только держала весь этот сочный смак хрупкая, гибкая спинка нежненькой женщиночки? Такая тоненькая и изящная с сочным противовесом бёдер и грудей. И Гена невольно потянулся в желании поддержать её. Но! Наткнулся на стекло. И отпрянул, покраснел густо и опустил глаза...

А желание уже путало мысли, Валерия поплыла на волне чувственного желания. - А-а-а...- застонала она и вскрикнула, широко распахивая перед ним руки и прижимаясь к стеклу сочной грудью. - Гена! Падай и ты в виртуальную реальность.

Но он лишь мерцал фанатичным взглядом репинского народовольца и не обнажался. А она хотела. Хотела увидеть его, того, которого видела только у одного и когда-то так сладостно ощущала. И нежно ласкала, как маленького ребёночка, облизывая всего. Она зашептала об этом, страстно целуя его через стекло.

- Разденься, Гена! Я хочу видеть его. Разденься! Покажи и ты всё...

Валерия отодвинула телефон и вскочила коленями на столик перед стеклом. Вывернула курчавившееся темно каштановым волосом лоно и раскрыла розовый ротик влагалища. И он, уже ничего не соображая, скинул свои серые безобразные штаны, спустив их на сапоги вместе с темносиними трусами. Она замерла, боясь ошибиться, и не успел он ещё до конца обнажиться, узнала его. Плоть взорвалась в нетерпении вмести с белыми брызгами страсти, и тоже стала истекать блаженством от полученного виртуального удовлетворения...

А он трепыхал мотыльком на стекле, стремившимся вылететь на свободу.

- Спартак! Спартак! Мой Спартак, - шептала она в упоении. - А я уже отчаялась отыскать тебя.

Гена дрогнул, сползая со стекла, и стал почему-то одеваться. И опять не смотрел на неё, всё ещё оставаясь скованным. Валерия растерялась. Почему он не захотел узнать её? Это он был тогда длинноволос и бородат. Она то за эти годы почти не изменилась.

Она пролепетала окончательно теряясь. - Спартак! Ты уже не любишь меня?

Он как-то странно отшатнулся от стекла и вздохнул, по-прежнему пряча глаза.

- Почему ты молчишь?

- Не пара я тебе, Валерия! Я инвалид и уже вторая судимость. К тому же эпилепсия. Из-за неё ты тогда на хипповской тусовке и потеряла меня.

- Спартак! Я люблю тебя! А остальное - ерунда.

Он бессильно припал к стеклу, распахнув руки во всю ширь. И они снова слились на стекле...

Гена первым вернулся из виртуальной реальности и выдохнул мрачно. - Валерия! Я просто не верю в своё счастье.

- Теперь верь. Поверь. Ко всему мы с тобой еще и духовные брат и сестра. Батины дети, - заворковала она, целуя его через стекло, вжималась плотью, ощущая его, и снова поплыла в нирвану сексуального упоения.

- Спартак. Сыночек у нас. Спартаком назвала, только отчество папино. Я же не знала ни имени твоего, ни фамилии. И не Скорая помощь, а проститутки тебя полуживого на Жигулях увезли.

- Ты родила, - радость наконец-то блеснула в его глазах.

- Это судьба. Я уже, было, договорилась сделать аборт. И тут, неожиданно, испугалась. Ноги сами унесли меня от двери гинеколога и привели в церковь.

Как он хотел прижать её к себе. Но зеку и этого было не дано. В гадючник террариум посадили его для демонстрации. Она почувствовала, каково ему, и отстранилась. Посмотрела близко-близко в глаза.

- Спартак! Это бог нас соединил, испытав прежде. Трое парней перебывало у меня. Но только мой пальчик заменяет тебя. О! Спартак! Ни с кем мне не хочется. Это судьба. И хватит её испытывать. Подавай заявление на признание отцовства, здесь и поженимся. Я с мамой живу в Израйле, но если ты не хочешь ехать туда, заберу сына и вернусь в Россию.

Он едва не задохнулся от новой волны чувств и прильнул к ней, выдохнув из себя:

- Валерия! Не хочу я здесь оставаться. Россия не родина, мачеха она русским. Чужая и злая пьяная баба.

Мы долго молчали после его рассказа. Антон хмыкнул осуждающе:

- Решил всё-таки из России слинять?

Спартак мягко сиял внутренним светом очарованной души.

- Да! Освобожусь, и уеду с нею в Израиль.

- Гена! Неужели евреем станешь?

- В России нормально живут только воры и пресмыкающиеся. Жрало и Испражняло - простейшие!

Сказано было с такой злой безысходностью! Эту безысходность мы ощущали и в себе. И очень долго молчали, разом закурив.

- Родина не может быть мачехой. И родина не продаёт. Просто не может она сейчас нам помогать, потому что нас у неё отобрали. Опять закрепостили. Нам надо самим освобождаться, а не ждать когда мама нам поможет, ей самой сейчас плохо. В Бардаке её проституткой держат, попытался и я переубедить его.

Замятин хмыкнул мрачно. - Народ сам не хочет своего освобождения. Представьте победивших декабристов.

Он стал пожимать нам руки. - Ладно, пойду в свой отряд. Залетать мне теперь нельзя. Половинка подошла. Завтра время найду - зайду.

Мы молча проводили его взглядами и долго молчали. Шмакин едва не упал, засыпая от сытости. Дрогнул, припав на стену, и тоже зашагал к дверям. - Пойду бай-бай.

И мы тоже пошли за ним. Сказка кончилась, надо хоть немного поспать, с утра, как всегда, нас начнут тусовать. Да и глупопею надо по теме гнать. Что там на очереди, без плана, у нас? Ага! По-Солженицыну, опять, типа, женился.

Это как бы в другой ауре очутился. И через некоторое время до того изменился, не то, что друзья, сам себя не узнаёшь и ничего в новых отношениях не поймёшь. В клетке уютной орлом молодым поневоле живёшь.

ЖЕНИЛСЯ

И опять, у Солженицына Арест, а у меня - Женился. Схоже и антипохоже. И не криви рожу, что избита уже эта тема. На эту проблему в другом ракурсе посмотри, и сам или сама об этом ещё что-нибудь доскажи...

В общем, как и под следствием, так и в первые месяцы супружества тоже хочется в счастливый конец верить. Но, увы и увы, так и остались мы эхом ушедшей страны. В браке по прежнему, как совки, мы к светлому будущему стремимся. А потом ни как не поймем, куда же идём? Почему семья наша для нас такой же советской властью стала, в которой жизнь нашу с рождения предрешили. Счастьем поманили, а потом про обещанное забыли. И эту измышленность мы до сих пор не изжили. Помнишь, наверное, как тебя душевные назидатели пилили? Женись да женись! Ну, кто ты без бабы? Сестру незамужнюю и вовсе ругали - пустоцвет. Дескать, без семьи у нас никакой жизни нет.

Ладно. Итак, кончаю гнать порожняк. Женился, значит.

Через эту сексуальную измышленность у нас проходит почти каждый россиянин. Но что это такое, так до свадьбы и не представляет. Тут, видимо, срабатывает измышленная мысля. Поймёт же она, наконец-то, меня. И собак дрессируют. Курица, конечно, не петух. А вдруг? Человеком тоже окажется. Да и факаться с нею мне нравиться...

Но, увы! Пробегали и мы без ума, только для понта, по короткой улице юности, даже не заглянув за парадные фасады семейных домов. Да и своя семья нам школьным классом представлялась. Так вот наша юношеская измышленность не востребованной и оказалась. Тут бы отцу что-нибудь подсказать, но он разучился уже о чём-то другом помышлять. Может дневники только проверять и на работу ходить. А ещё пить. А о сексе вообще ничего не знает, всё еще мамке палки кидает. И с "чукчонкой" " про это" не поэкспериментируешь в натуре. Да и "стерва" разве будет делать тебе минет, если когда надо, и дома горячей воды нет. Поэтому с этим не будем ни к кому приставать, это новое состояние надо самим измышлять. Тут и пример не с кого взять. На Востоке жён воруют или покупают, на Западе с ними брачный договор заключают. Нас же в брак загоняют или попросту - охмуряют. И поначалу это кажется нам как бы всё равно. Не по древнему, конечно, дескать, во-первых женщины, а потом вино. Вино нам в пищу дано, и война у нас всегда, а женщины все красивы, хотя об этом ни кого не спросили. И сразу после медового месяца про водку забыли. А без этого уже пропадает спокойствие. И секс, и виртуальное удовольствие. Только тогда и начинаешь понимать, что брак от религии и в нём надо страдать.

А какие вопросы приходиться решать! Куда там самому проклятому из них - быть или не пить? Это только "новых" спрашивают. А нас допрашивают. - Где был? И попробуй сказать, что пиво пил. Наши жены даже не маме, а только рекламе верят и всегда проверят.

Итак... Отблудили с желанной Светланою мы положенный срок по дворам и подъездам. И, короче, залетела она, но "на корягу" лезть опасалась, первая беременность якобы была. Да и мне уже пьяные друзья в край надоели, и холостяцкая жизнь незаметным спидом здоровье ела. В общем, такое у нас всегда, хотя я и коренной горожанин, но квартиры своей не имел. Двухкомнатная у нас была, и пока я срочную служил, сестра подросла, выскочила замуж и придурка своего домой привела. Вскоре и родила. В общем, стал квартирантом в отчем доме я. И конечно Светлане не сопротивлялся я...

Сыграли и мы свадебку с потугами как у всех, и в медовый месяц вкусили сладенького. А дальше? Какой уж там в браке секс? Надо тянуться до всех: квартиру, мебель, ей - натураль шубёнку, себе хотя бы подержанную машинёнку...

Но, у тёщи жили. Она - тятя в доме! Тестя, убей, не помню. Какой-то пудель всё урчал на меня. И эта блин! Вторая мать для меня, меня всегда доставала. Даже в нашей изолированной комнате постоянно тикали тёщины каблуки. Ну, как тут с ума не сойти? Через год я уже сам по-собачьи скулил. Просил, котом Леопольдом, - давайте жить дружно. Да разве дадут слово сказать? - Ай! да кому это нужно? Не жили счастливо, нечего и начинать! Кино всё равно нам не догнать.

Поневоле тут варежку захлопнешь и на диван, уставишься в цветной экран. А и там всё одно - то, чего нам "неновым" не дано. Короче, к постели от этой канители - выжатый лимон. А ей обязательно на ночь давай. По..., что не в настроении или устал. Поднимает такой хай! А-а! Только себе удовольствие можешь справлять, а то, что я тоже хочу тебе по...! Лишь бы переспать.

Зато утром, как моржовый клык, стоит у меня настроение, а у неё нехотение. Отвернётся к стенке, подставив попень, это чтоб я по-лебедям не бегал, и шипит гусыней. - Быстрей давай! Надоел.

Какой уж тут секс? Пилишь, до мыла - аж! Вот такая она - сексапильная женщина. Так и не кончишь, чертыхнёшься в сердцах: - Да е-а-ял я такие дрова!

- Эт когда? - ощерится стерва, ехидная змея. - Чо-то не припомню я. Не ты. Жизнь с тобой меня задолбала.

Вот и поживи в семье без скандала.

А ведь чем только в брак не манила? Обещала только для меня Эммануэлью стать, и проблемы мои мужские должным образом воспринимать...

Ну, да. Какое-то время всё это было. А родила и запилила. Не гигиенично "это" и не хорошо! Подумаешь, прямо плейбой! Да обыкновенный заяц. Палки нормальной бросить не можете, вот и напридумывали разную там эв-вротику. А я нормальная баба! И только по-нормальному торчу.

Так вот пару лет и прожили, с помощью предков кое-какие проблемы решили. Кое до кого дотянули, и на юга оттопыриться мотанули. Отзавидовали там свой заслуженный и покатили обратно...

В купе нас было четверо, мичман и молодой дилер ещё. Морячок ехал с казачьего юга, мы пили домашнюю Изабеллу и, естественно, часто ходили в туалет, поэтому упор делали на ночь. Да и без моей желанной даже в потёмках становилось светлее. Зато жены моих весёлых попутчиков были не только умны и обаятельны, но и обалденно привлекательны. Ножки у них росли прямо из затылков. Моя же супруга столь душевной назидательницей оказалась, ну, совсем нечего было вспомнить за два года супружеской жизни. Приходилось очень напрягать виртуальную память свою.

Итак, значит, ночь. Колёса приятно так - та-та-та. Жена на верхней полке сопит. Красота! Изабелла измышленность нашу бодрит. Кто о чем говорит, - слушаешь только себя, и то иногда. забывая что только гнал. А я, тем более, отпуск свой догонял и чаще всех этот измышленный отдых отливал. На этот раз я пошёл в туалет один, а потом в тамбур - покурить. А там - интересная ситуация! Дама без собачки скучала, и тоже одна. По неискоренимой холостяцкой привычке я с ходу предложил ей закурить.

И курортная странница с томной ленцой снизошла. - А ладно, давай! Коль нет у тебя ничего более существенного.

Изабелла во мне возмутилась. - У меня и нет ничего более существенного?

- Хи-и... Покажи.

- Прямо здесь?

- А никого нет. Пошли в туалет.

Первой она и шмыгнула в дверь. Я за ней, с ходу закидывая на спину полы просторного халата.

Дамочка резво скакнула через собственные трусы и смешливо разрешила. - Входи!

Я окунулся в распаренное сочное мясо. Мы ещё не проехали юга, даже ночью духотища была. Да и Изабелла тоже палила. И спалила меня раньше времени. Я вскоре поплыл в истекающей соком истомы плоти...

Ну, думаю, сейчас, как Светка, начнёт. - А! Только для себя!

Но эта наоборот участливо приласкала меня, и дала совет, делая особенно восхитительный и захватывающий минет. - Тебе надо срочно лечиться у хороших блядей. Жены портят вас безнадёжно.

Таких обалденных ласк я даже в первые дни ещё не от жены не получал. А за последнее время от семейных отношений совсем заскучал. По-лебедям сейчас смертельно опасно ходить, а на любимую женщиночку где мне "неновому" денег найти, если жена на другой же день все твои заначки выгребает? Вот из-за чего русский мужик дичает, без меры пьёт и никак в рыночные ворота не пройдёт.

Короче, такого кайфа я ещё не знал! Как примат волосатый до сих пор баб только долбал. А эта всё, что я хотел, знала, и полностью мне отдавала. Я просто задыхался от нежности даже в её промежностях...

И такой распрекрасной она мне без водки с одной лишь сухой Изабеллы показалась! А! Что тут со мной сталось!

Я решил отблагодарить её и потихоньку направился в купе, чтобы вытащить из чемодана подарочный коньяк.

Но желанная моя не спала, и сразу накинулась на меня. - Где был?

- Курил.

Тут же последовала команда. - Хватит! Ложись!

Но я же не пёс на сене, успел шепнуть морячку, и тот, взбрыкнув по жеребячьи, ускакал с банкой вина. Туда! Но я уже не завидовал тогда. Впервые в браке уснул невинным младенцем. Упоительные ласки возвращались ко мне и во сне. Теперь было что вспомнить! Черноморским отпуском я насладился в поезде...

Проснулся я от тишины на рассвете. В купе не было и моей желанной. Я тоже решил хлебнуть утренней свежести и вышел в тамбур. Душевная моя назидательница была уже там и внушила мне строго.

- Ты прекращай мне пить!

- Высадишь, что ли? - фыркнул строптиво я и соскочил на перрон.

Чуть в стороне весёлые мои попутчики прощались с чрезмерно-пьяной теплотой со старой и потрёпанной мегерой. Меня затошнило, отнюдь, не с похмелья. Воистину! Некрасивых женщин не бывает! Просто во мне уже не осталось даже сухой Изабеллы.

Уйти я не успел. Шалава нахаляву узнала меня, да так своеобразно. На самом деле! В сорок пять баба ягодкая опять. - О! Секс-перехватчик, блин! нарисовался. Оттопырился за сигаретку по евроразврату! И ещё с них за меня, поди, банку вина слупил? Поделился бы, мерин сосунский.

Светлану из тамбура словно ветром сдуло. Поезд трогался, с весёлым смехом влезли в вагон и балдйжные попутчики мои. Поняв моё состояние, они пообещали принять удар на себя и ушли.

Довольно долго пережидал я гнев своей назидательницы. А когда вошёл в купе, Светлана нервно перекладывала вещи по чемоданам.

Я спросил. - А ты куда?

- Домой! Не с тобой!

Однако не со мной выдержала она не долго. Подобрала родиной матерью раненого беспробудным пьянством защитника семейного очага. Снова в меня поверила, когда на СПИД проверила, и стала опять безотказной гусыней со мною спать...

О чём тут мечтать? Разве только как машину потрёпанную сменить, да пивка или сэма попить. А жить? Всё повторяется опять. Не жили счастливо, нечего и начинать. И любовницу не на что искать. Только так, случайно если кайф на-халявку слупишь. Короче, лишь на порнуху, когда все уснут, глаза и лупишь...

СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК

Рассказ неопрятного парня прервали. За будкой, в которой мы с ним сидели, закричали.

- Чукча Ленин у себя?

- Ага! Да сидит вроде бы с каким-то зачуханным прикольщиком в своём фанерном шалаше Разлива клея.

Парень и в прямь по лагерному статусу был зачуханным и поспешил выскользнуть из будки. Чтобы знали, зачуханный, это не петух, просто грязный, то есть поганый. Чушка.

Вскоре дверь распахнулась, вошёл Антоша Трёп-трёп. За ним Шмакин. Будка была настолько мала, им пришлось стоять почти вплотную. Мы находились в огромном сарае со стенами из горбыля внахлёст и сплошными окнами по верху. Было светло, апрель ещё не стучал в окно, изо всех щелей дуло и нам было холодно. Какая уж тут душевная боль? И какая печаль? Просто - жаль. Сидит тут в основном одна пьянь. Лишь несколько человек в сарае, под названием цех Тары, колотили деревянные ящики, остальные выбивали чечётку на цементном полу. Прихватизаторы моментом советскую власть растащили, но про тюремное ведомство почему-то забыли. Мы стыли на голимой пайке без дополнительной отоварки. Всё было как и в те достославные времена, кирпич - бар, раствор - ёк. Сижу - куру. Но в нашем случае в холоде не посидишь, поэтому мужики беспрерывно сапогами стучали, хором гоп со смыком исполняли, да бычки сшибали. Иногда чифир пили и помалешку с катушек сходили...

Антоша Трёп-трёп вильнул вдруг взглядом и обратился ко мне. - Ильич! Это самое. Свадебный подарок мне надо завершить. Давай у тебя здесь его докончим, в бараке стрёмно.

Я понял, о чём он говорил. - Ну и херню же ты задумал! Не хватало и мне перед выходом спалиться. Выйду после кичи на свободу как в японской танке. - Былинка, качающаяся на ветру. А всё же человек он был.

- Мы по-быстрому. Два уха осталось вставить.

- Да сколько их уже там у тебя?

- Будет восемь.

Толик Шмакин рассмеялся. - Кукурузный початок теперь бабам в кайф.

- И моей много не покажется. До меня уже шире маминой была. А сейчас и вовсе... Боюсь утонуть

- Сам говоришь, она у тебя страшненькая. Кто, на такую полезет?

- После литры некрасивых не бывает, а она тем более на ликёро-водочном работает.

Мы засмеялись. Шмакин вскричал. - Кстати, анекдот вспомнил.

- Давай, гони.

- Приходит мужик к врачу и говорит, не выдерживает его баб, кричит. Тот посмотрел на его член. Нормальный вроде. Да что у неё, мишиный глазок? Как бы не так. А как ты это самое делаешь? Рассказывай по порядку. Ну, как, как? Ввожу, значит, а потом руку сую. А руку зачем? А чем я дрочить буду?

Отсмеявшись, Антон хмыкнул. - А и я в ней лётал, как воробей в сарае, - невесту, сожительницу свою по воле, он явно не привечал, хотя регулярно от неё дачки получал. Помолчал мрачно и снова простонал.

- Эх, блин! Сейчас бы СПИД - инфо почитать. В девяностом пролистал пару номерков от скуки, вот и вся моя сексуальная наука.

Шмакин поднялся. - Ну, чо, всё путём? Начинаем?

Я согласно кивнул головой. - Однако, ладно. Давайте.

И Толик, рисуясь, стал выкладывать на столик у широченного окна свой хирургический инструмент: кованую из автомобильного клапана отвёртку и бритвенные лезвия в пластмассовой баночке с йодным раствором. В ней же мокла и иголка с суровой ниткой. Я уж чего вроде не повидал, но тут немного заторчал от оторопи. Антошу и вовсе подколачивало, трясущимися руками он выкладывал на стол из расстёгнутых брюк этот самый свой, который большой и на конце красный. Который часто бывает заразный.

Пациент он же был и ассистент. Лепило-врач приказал. - Оттяни шкурку.

Антон вытянул крайнюю плоть по столешнице и отвернул лицо, задышав тяжело. Шмакин приставил остриё отвертки к нежной кожице и резко ударил по рукоятке, пробив сразу две дырки. Гридин охнул, но устоял. Брызнула кровь из пробитой насквозь плоти. Но лепило невозмутимо взял кровоточивший член в руку, и стал вырезать лезвием бритвочки полости в шкурке. Потом закатал в каждую по шарику и зашил. Операция была успешно завершена. Антоша с тихими стонами завернул член в кусок тряпки и осторожно поместил его в мотню штанов. Успел застегнуться и даже на звук открываемой двери отвернуться.

Мы просто опешили, в узком поеме двери торчала широкая рожа прапорщика. - Это что вы тут делаете? А?

Кровавые брызги на столе и странный набор инструментов говорили сами за себя. Из-за плеча прапора выглядывал молодой сержант. Он сразу предположил.

- Собачью кровь, что ли, пьёте?

Прапор хмыкнул на наивность молодого. - Собачку они и, не потроша, вместе с шерстью зажуют.

Он сразу определил - кто есть кто, и приказал смотревшему на него с невинным видом Гридину:

- А ну, снимай штаны, ушастик.

- Имей совесть, начальник, - визгнул истерично Антон. - Через три недели женюсь.

- А уши зачем? - туповато спросил прапор. - Жена ведь не блядь.

- Ага! Баба здоровуща, с зековской пайки не в протык будет без приправы.

Контролёр вроде бы всё понимал, однако сказал. - Всё равно не положено.

- Насиловать её я не собираюсь. Сама ляжет, баба она у меня злодолбучая. Только давай и давай. Хоть милдруга нанимай, - пытался отделаться шутками Антон.

Но прапор шуток не понимал. - Сказал, не положено! Выкладывай ушастую мататулину на стол.

Сержант ехидно спросил Антона. - За взлом мохнатых сейфов сидишь?

Гридин уныло отвечал, выкладывая свой многострадальный уже не большой и весь, до мошонки, красный.

- Боксёр кухонный. За тёщу влепили на всю катушку и смягчающих обстоятельств не учли.

- А они были?

- Откусила тёща свой язык.

Тут уж контролёры заржали от души. - Ох-хо-хо! Ну что за дурацкая страна? Памятник ему надо поставить.

- А его, блин, посадили!

- За тёщин язык... Гы-гы...

- Степаныч, ну ладно, - попросил прапорщика сержант. - Пускай уши для тёщиной дочки сохранит.

Антоша облегчённо, было, вздохнул. Но прапорщик был непреклонен. - Не положено. Вырезай!

Антоша вновь заскулил, сержант удручённо хмыкнул. - Рэжь, доктор! В котором мэсте гнулся.

На этот раз операция была ещё более короткой. Шарики падали один за другим со звонким весёлым стуком под проливным красным дождём. Антон тихо выл и когда заправлял свой многострадальный член в штаны.

- Шерше ля фам. А срок достаётся нам.

- А это что, новую феню придумали? - поинтересовался прапорщик.

- Так говорят французские полицейские.

- И о чём это они говорят?

- Ищите женщину, а вы нас достаёте.

Прапорщик хотел всё знать и снова спросил. - А что это их французы ищут?

Ему ответил сержант. - Женщина причина преступления.

Прапорщик скривился. - Все нынче такие вумные пошли. Вот и ищи! Найдёшь здесь петуха. Ха-ха-ха!

Он строго глянул на Шмакина и ткнул в него пальцем. - Вот ты и будешь у меня шершеляфамом. Причиной нарушения режима содержания. Собирай вещьдоки.

- Степаныч! Ну, какое здесь нарушение? - попытался заступиться за нас сержант. Но тот посмотрел на него с таким пренебрежением. - Ты в СИЗО лишь один день смог продержался. С зоны переводить с понижением уже некуда. А за воротами, кроме безработицы, никто нас не ждёт.

Сержант стушевался. Прапорщик приказал ему. - Соберёшь объяснительные и найденного Ляфама с вещьдоками в дежурку приведёшь.

Так Шмакин получил новое крещение. Но оно ему видно не понравилось, он буркнул.

- А мы писать разучились.

- Неграмотных будем учить грамотно... В ШИЗО.

Прапорщик ушёл от нас с генеральской важностью.

Сержант спросил. - Ну, что, не будете писать объяснительные?

- А ничего мы не видели.

- Так и пишите. Только что вошли, а тут и мы со Степанычем. Ничего не видели кроме крови на столе.

Мы переглянулись, это был выход. И Ляфам стоически поддержал совет молодого контролёра.

- Пишите, как он говорит. Зачем всем на киче париться? Отсижу за всех.

- За Гридина...

Тот пообещал. - Уколю при случае. На ларьке у меня ноль, но Оксанка подогревает.

Шмакин заулыбался. - Уже теплее будет на киче париться.

Сержант неожиданно попросил. - А можно и я расскажу о себе? Слышал, что вы описываете глупопею нашей жизни.

- Да ради бога.

ОДИН ДЕНЬ ВЕРТУХАЯ

(по сюжетам Митрофана и Н. Шамкина)

Утро. Вылезаю из автобуса, где меня давили со всех сторон, и иду по разбитой дороге с засыпанными шлаком из тюремной котельной колдобинами. В тот день я шел уже не стажером, а настоящим вертухаем. Вы думаете, это просто так? Чечня - фигня! Попробуй контролером послужить. В Чечне боевики нас не жалели и мы, когда они нам попадались, больно-то не церемонились с ними. А тут. Зека его в нюх! Мы их у ментов, как инкубаторских цыплят принимаем, каждый синяк на бумагу снимаем. А вы говорите - беспредел. Это еще вопрос для кого беспредел, а кому-то предел.

Короче, ладно. Вошел. Свернул налево. Все в сборе. Здороваемся и в строй. На этот раз развод прошел быстро без обычного разбора ЧП. Плановая проверка. Обход камер, хат по-нашему, проводим с опером-режимником. С нами и воспитатель Олег Никитич. Изымаем картинки эротического содержания, короче, все, что зеку не положено.

И вот, входим в очередную хату. Встали перед нами в два ряда. Тесно. Толкаемся. И вдруг, воспит что-то надыбал. И мы уже видим. Подследственный Шмакин какой-то не такой, рука в кармане штанов и, явно, балдеет. Никитич оперативно так, растолкал строй и руку в зековский карман сунул. Хмыкнул злорадно, - Ага!

Шмакина аж передернуло и видно от балдежа. Он задрожал мелко-мелко и прикрыл томно глаза, тоже довольно вымолвил. - А! - протяжно эдак и с кайфом.

Никитича будто током шибануло. Отскакивает от Шмакина, как ошпаренный, выхватив горсть сметаны из кармана. Стряхнул на пол и машинально вытер ладонь о свои штаны, оставив срчный сопливый след. И тут же сдернул из хаты, как по тревоге, крикнув. - Тащите этого члена на кичу! Пять суток!

Что тут сотворилось от хохота! Опомнились, трясемся в обнимку с зеками. Короче, выволакиваем Шмакина в продол-коридор. И тут вдруг сокамерники забузили.

- Куда Поэта повели? Заведите обратно! Дрочить уже запрещают! Баб тогда давайте! Иначе все вскроемся!

Обзывают нас пупкарями. А пупки мощные только у опера и воспита. Нам такие пельмени с наших зарплат еще рано наедать. Короче ломимся обратно опять и проводим шмон по полной программе. Дыма без огня не бывает. Тем более хата эта правильная, понтоваться не будут. Если грозятся вены вскрыть, значит, лезвие бритвенное, мойка, имеется. Все перерыли, догола раздели, каждому в очко даже заглянули. Нет, колюще-режущих, хоть тресни!

Короче, ладно. Подавили бунт на корабле. И воспит остыл. Оставили Шмакина без последствий. Никитич его только козлом обозвал. Прошел вместе с опером вдоль оставшихся непроверенными хат, лишь заглядывая в кормушки. И наконец-то угомонились, ушли. Мы почифирили в спокухе, байки потравили... Пора выводить на прогулку. Все, вроде, нормально идёт. И вдруг, с хаты дурной, один не выходит. Неположняк! Ломимся обратно. Лежит под одеялом, суслик остроносый и кричит. - Не подходи! Вскроюсь!

Да, жуй с тобой! Заламываем дугой, успел все же писануться, и галопом тащим в больничку...

А, фигня! Так, царапина просто глубокая. До вены не достал. Очко-то не железное, сработало. Да и петухом оказался. Как раз накануне очко ему порвали. За изнасилование проститутки залетел. Ладно, там нормальную девку на каркалык без её на то согласия по-пьяне насадить. А тут, коза беспомощная. Правильно сделали, самого в проститута перевели. В наше время и насиловать? Да бабье само нормальным мужикам на шею вешается.

В общем, кинули его в одиночку. Прогулку закончили, то есть вернули всех в камеры, тут и обед подошел. Прием пищи провели нормально. Только петушок хавку свою с кормушки не забрал. Ну и ладно, оставили ее открытой. Пусть попонтуется. Ишь ты, писестрадатель, крутость хотел показать. Кого паять? Такое у нас не проханже уже. Инструкции, как таблицу умножения знаем. И исполнять заставим. В общем, проводили шнырей-раздатчиков пищи и сами пошли прибухнуть...

А я блин, опять молодой, заставили сытую вахту стоять на продоле, орден Мужества за Чечню тут за херню. Походил я, значит, малешко, сытый живот сном морит... Присел я на корточки перед открытой кормушкой одиночки, в которую педика поместили, и стал сканворд разгадывать. Тишина на продоле. Окликал несколько раз петуха... Ага! Забрал шлюмку-чашку с кашей и суп вместе. Поскребался некоторое время и затих вроде. И у меня сканворд из рук выпал, я тоже задремал...

И тут вдруг! Слышу, мягко эдак, шлеп, на газетный листок. Открываю глаза и просто фуею! Мать моя - женщина! Прямо передо мной отрезанный член лежит. И живой еще - кровоточит. Край миски, что ли, петух наточил, и лишил себя теперь бесполезного для него статуса мужика? Вскакиваю и кормушке. Не пойму, что на шконке лежит. Бывают живые матрацы? Красные и с ногами...

Кричу, - Член у меня на продоле!

- Да как он там очутился? - удивляются со сна из дежурки. Никто даже не выглянул. А старшой и вовсе голоса не подал.

- В натуре! Х... - кричу им снова. Думаю, матом поймут лучше.

- Да что он совсем доходной? - вякнул недовольно старшой. И приказал. - Закинь его в камеру обратно через кормушку.

Что я и сделал. Заглянул даже. Матраса кровавого уже не видать, одеялом накрыт и только острый нос суслика этого торчит. Взгляд только, как у Иисуса Христа без креста. Испереживался взломщик мохнатых сейфов. А уже срок получил. Таким на зоне не светит, только от предков приветик.

Глянул я на часы, пора меня менять. Поднял сменщика и сам прибухнул до ужина. И этот прием пищи провели нормально. Только опять петух не поднялся с койки, даже голову под одеяло спрятал. Не стали его трогать. Кто в шашки или домино стал играть, а я сканворд доразгадывал.

И вот, слышим скрип рассекателя, топот ног, пришла смена. Здороваемся, шутим. Делаем небольшой отходняк, кружка чифира по кругу, старшие пошли приемо-сдачу членов проводить. И вдруг Афанасич кричит:

- Это почему член отрезанный в хате на полу лежит?

Я, как раз, у двери стоял, отвечаю. - Сам же велел его в кормушку забросить.

Смотрю тоже, а суслик уже отходит. Одеяло сползло и его будто в высь понесло... В общем, загнулся петушок, кровью истек. Не успели донести живым до больнички. О! Что тут сотворилось! Все начальство сбежалось. Нас, контролёров, на алкоголь и наркоту стали проверять. К утру только домой заявился. Думаю все, отработал. У меня видите, немного глаза в разбег, в Чечне бетеэром по башке шарахнуло. Жена, невеста ещё тогда, два года меня из госпиталя вытаскивала. И снова мужиком сделала. Лишь помногу работать не могу, дикие головные боли, только сторожем или в таких вот конторах ещё как-то терплю. Ивдруг такое! Безработица то мне в спину лишь дышала, а тут уж заглядывала в глаза. Я даже и на службу больше не пошел. Пришли за мной сами. Обошлось, вроде. На этот раз мой орден Мужества пригодился. Дали всем по выговору, а старшого в должности понизили. А меня на зону перевели. И, ей богу, лучше. Мужики здесь с понятием, да и мы, как в армии, парами или тройками ходим, проверки проводим.

Рассказав, сержант немного застеснялся, положил на стол горсть конфет и начатую пачку сигарет. Мы закурили. Сержант спросил Гридина. - Не понял, зачем тебе свадьба перед самым освобождением? Мало ли что? Надо осмотреться вначале, как освободишься.

- Вот именно, что мало. То я являюсь обладателем лишь двадцати пяти процентов аллиментов, а распишусь, вот тогда только будет, эжели что. Делить буду хату! Или жить уже не пристебаем, а равноправным членом семьи. Я ведь у неё даже не прописан.

- Ну, ты, Антоша, и устрица! - похвалил его Шмакин.

- Моржом становлюсь. Хватит быть пищей. Жрать теперь буду, и всю эту канитель о морали забуду.

Сержант поднялся. - Ну, ладно, надо идти.

И они ушли. Невольно мы напрягались, хотя пока шли только свидетелями. Но законы у нас вы знаете так и остались, что дышло. Как бы и с нами чего не вышло. Приближалось... Какое по счёту?

ПОСЛЕДСТВИЕ

Наше последствие, отнюдь не антиследствие, хотя и у нас оно, как и в Архипелаге ГУЛАГ, проходило всё так же антипохоже и схоже. И под дулом нагана, и с угощением, типа, чая или сигаретки, то бишь, мизерного повышения пособий и минимума зарплат. Испробованный веками психологический контраст, - от щекотки обещаний, до запугивания гражданской войной. На воле наказывают разборками, увольнением и тюрьмой, а здесь не так круто, только - ШИЗО.

- Толи ещё будет? Ой-ё-ёй! - предрекла нам шальная императрица советской эстрады задолго до перестойки. Но мы ей тогда не поверили. Глупые, - верили, что чувство собственности всего лишь разврат. Ан! Состоялся захват. Мы не только всё потеряли, " тормозами" стали. И теперь в ужасе взываем к мужеству следующие за нами поколения. Да-да, не Октябрьскую революцию нам надо было в своё время изучать, тогда не пришлось бы сексуальную революцию последними из европейцев совершать. Но всё по-другому в России у нас, в процессе революции этой мы о любви забыли. И получили - член в рот! Не минет, а криминальный переворот! Вот и стало нынешнее последствие в следствии предыдущего последствия. Примат марксистского развития по спирали и уголовной морали. И вы что, этого не знали? Ах, да. Вы же теперь всё - профессионалы...

Однако, стоп! Хватит, пожалуй, чудить, пора и о чём-то другом поговорить. А для этого нам надо будет опять вернуться туда, к истоку Бардака. И тогда, ведь тоже, по сути, была такая же война, и начальники борзые, мужики хмельные, а бабы глумные. Нет, пожалуй, всё верно, мы в те времена были не совсем такие...

Наконец за стенками будки раздались долгожданные голоса. - Обед! Обед! Обед!

Мы поднялись с Гридиным, но выйти не успели, в дверь заглянул Санька Фидель.

- Задержитесь, машину с картоном уже шмонают в отстойнике. Пришёл срочный заказ на три тысячи коробок. Обед мы вам сюда принесём. С добавкой!

Это нас устраивало вполне, мы не возражали, и Фидель побежал к воротам, куда уже уходили последние работники тарного цеха. А мы стали готовить клей. Я включил клееварку и засыпал сухой клей в большую металлическую бочку с самодельным спиральным подогревателем, Антон пошёл за водой. Старого клея было на треть, и я стал перемешивать оставшееся месиво. Вскоре заурчал мотор автомобиля. Гридин уже подошел с вёдрами воды и закричал водителю.

- Давай! Давай ближе.

Он занёс воду, и я сразу вылил в бак одно ведро, снова стал помешивать. Антон принимал машину.

- Смелее давай. Ещё ближе. Ещё...

Самосвал урчал совсем рядом. Гридин командовал, надо было вывалить картон у формовочного верстака.

- Левее возьми. Да не дёргайся. Будку не зацепи.

Смесь была густовата, и я взял другое ведро одной рукой, стал лить понемногу, одновременно помешивая черенком от лопаты. Внезапно раздался сильный треск, будку сильно тряхнуло. В глазах полыхнули молнии... И всё отрубило беспамятством.

*

Я ничего не чувствовал. В ад, что ли попал? В сумраке затхлого склепа с заторможенной медлительностью колыхались перед моими глазами измождённые фигуры мертвецов с землистыми лицами. Склеп был низкий, но большой. Я невольно дрогнул. Почему койки? Зековские шконки с лежавшими на них полутрупами. Один, совершенно голый, возился с лобастым чёртом в грязном белом, халате. И ещё один, посвежее видом, стоял в дверях...

Я чертыхнулся с облегчением. Из-под медицинского халата торчали ноги в форменных брюках. Да это военврач! А на койке боролся с больным санитар из зеков. Вот угораздило попасть в тюремную больничку перед самим "дембелем".

Больной всё же обладал ещё кое-какой силой и, отттолкнув санитара, встал с постели. Закашлялся вдруг, выплёскивая из лёгких брызги мокрот, и зарычал от боли. Но на ногах устоял. Откашлявшись, полетел медленно воздушным шариком, натыкаясь на койки, к выходу из палаты.

- Замятин, ты куда? Замятин, вернись!

- Я здесь умираю, - прохрипел одышливо больной. Врач отступил, и он выплыл в коридор, вздохнул полной грудью. Я тоже пошёл за ним, хотя и у меня немного кружилась голова. Но Замятин уже ложился на пустующую койку в коридоре, кутаясь в тёмное, солдатское одеяло.

- Да, да, - сказал врач санитару. - Пускай здесь лежит. В коридоре всё же свежее.

Он вздохнул с облегчением, радостно улыбаясь. - Ну, вот. Кризис, кажется, миновал. Будет жить.

Замятин уже засыпал, санитар, поправив одеяло, пошёл вслед за врачом в ординаторскую. А я, немного пошатываясь, побрёл в туалет. Ничего серьезного у меня вроде не было, только жгло перевязанное плечо и в голове немного мерцало от электрошока.

Потом я от Геннадия узнал.

Замятин сразу подал заявление на регистрацию брака. И тут началась такая канитель! С них недвусмысленно требовали взятки. И хорошей.

Геннадий работал помощником прораба на строительстве жилых домов для администрации колонии. История Валерии и Спартака растрогала прораба, и он организовал им встречу на объекте, оформив Валерии Пухнер пропуск как сотруднице СМУ курирующему этот объект. Ладно бы один раз. Она приходила ещё и ещё...

Влюблённые ласкались в прорабке прямо на длинном столе для заседаний. Валерия совершенно голой лежала под ним умиротворенная полученным удовлетворением. И Гена уже уходил в экстаз, азартно забившийся на ней. Неожиданно перед нею предстали похотливые рожи контролёров, толпившихся у двери. У них были ключи от всех помещений, а открывать бесшумно замки они умели, как заправские воры.

- Вот они голубки. Ещё тепленькие, - подошел прямо к столу капитан.

Валерия вскрикнула. - Уйдите! Я оденусь.

Но тот грубо сдёрнул её за ногу. - Я вас обоих сейчас уйду!

И приказал глумливо. - Ошмонайте вначале их одежду. Не торопясь.

Геннадий вскочил и, не рассуждая, врезал по наглой роже вертухая. Тот отлетел к толпившимся у дверей контролёрам. Но заламывать они его не стали, подхватив своего начальника, пустили ему прямо в лицо густую струю Черёмухи. Замятин забился на полу от удушья. Схватив ничего не соображавшего заключенного, контролёры голым потащили его к КПП и закинули в кузов Воронка, бросив туда и его одежду...

Замятин уже сильно закоченел, когда пришёл в себя и с трудом смог одеться. И в ШИЗО его поместили в самую холодную одиночную камеру. И буквально через день в бредовом состоянии его пришлось нести в больницу...

Это и спасло Геннадия от нового срока - раскрутки, за оказание сопротивления. Перед помещением в ШИЗО его не освидетельствовали. Молодой врач, дежуривший в тот день, уперся и не стал подписывать результаты медосмотра задним числом. Ко всему, Замятина, как инвалида второй группы запрещено было наказывать штрафным изолятором. Дело закрутилось в обратную сторону уже против опера-капитана.

Замятин быстро шёл на поправку, и ему было твёрдо обещано досрочное освобождение, но он не радовался. За связь с заключённым Валерию Пухнер выдворили в Израиль, закрыв визу.

Немного скрасил наши последние дни на зоне и в больнице Антоша Трёп-трёп, прибывший в день

свадьбы своей в больницу, где ему обрезали загнившую крайнюю плоть и оставили на несколько дней подлечиться опасаясь заражения крови. Мы ему не досаждали.

На следующий день он сам вымолвил удручённо. - Ни передачки, ни лекарств не передала. Точняк, на развод подала.

Мы с Геннадием переглянулись. Ещё двое больных сидели на дальней койке, остальные ушли на прогулку.

- Что случилось?

- За козлодёра меня приняла. Остались мы одни после регистрации, она и полезла сразу в штаны. Не пустила даже подмыться. Дай, мужичьего понюхать. И унюхала, я, ведь, с кичи на свиданку пришёл. Влепили пятнадцать суток, как виновнику аварии. Терпел, боялся, что в больничку положат и регистрацию брака отложат. Она сунулась в трусы, а там гниль вонючая. Жопоник! -закричала. Конец совсем отгнил, поэтому и решил на мне, дуре, жениться. Вот ху тебе! На развод подаю. И убежала из гостиницы. Меня сразу к оперу, а потом сюда, в больничку.

Нам нечего было ему сказать. Мы молчали. Увы, это, наверно, понимаешь и ты - проза будней ни как не стыкуется с поэзией любви. Тем более мы ждали с нетерпением своей мечты. Уходили отсюда, опасливо гадая, что будет там с нами?

Короче, ладно, и вот. Пьяный я или наоборот? Ах, да! Наконец, подошёл и наш...

ИСХОД

Мы тоже выходили в Свободу-92 года, то бишь, на Архипелаг Бардак. Уже одетые в свою, висевшую, как на вешалке одежду, томились на асфальтированной площадке локалки перед дверями КПП. Выводили нас в свободу по одному, как на расстрел.

- Здесь даже небо в клеточку, свода взаперти... Кого э... бать? Куда идти? - твердил отрывисто молодой парнишка, словно в бреду.

А на воле начиналось всегда прекрасное лето. Тут же по-прежнему стыла мерзкая осенняя сырость. Осень ждала многих из нас и в знойное лето свободы, одиноких и бездомных. Освобождавшихся было довольно много, только что был суд по условно-досрочному освобождению. Областная администрация очищала ставшие тесными тюремные конюшни.

Вы спросите, когда это происходило. И я отвечу, когда время перемешалось, и даже в какой-то период пошло вспять. Но мы выстояли опять! И теперь снова уже по-новой об этом с издёвочкой забываем. Мы ведь помним не быль, а тот пробитый пунктир.., о чем тебе пытаются и сейчас по ящику или в школе всё так же по-советски пробить в памяти. Потому ещё не раз подлые твари в нас будут из засад стрелять и в собственных домах взрывать, в кавказских пленников превращать и нашу территорию заселять. А посему, никто из братьев по лагерю не захотел вместе с нами страдать. Мы выходили в Свободу - 92 года, когда все от нас отрекались, кроме белорусов и армян, да, пожалуй, ещё северян. Мы только что пережили крах МММ, "чёрный вторник", "красный четверг", Новогодний чеченский кошмар и наблюдали за охотой на депутатов и лиц кавказской национальности в Москве, вздрогнув от убийства Влада Листьева...

- Чукча! Ленин! Ты что там бормочешь про себя? - толкнули неожиданно меня.

Тут уж я окончательно очнулся и в лагерь вернулся. Гена Спартак удивлённо таращил глаза на меня.

- Ты что, совсем не слушаешь меня?

- Ах, да... Повтори.

- И плохие народы бывают, только и среди них встречаются хорошие люди. Пускай Троцкий и такой и сякой, но один лозунг его я и душой и сердцем воспринимаю. Без наций и войн! Тогда, может, и заживём без необъявленных войн.

- Ты становишься националистом.

- А ты - эстрадным артистом! Стриптизируешь голый сюжет. Как будто в нашей жизни нет более актуальных проблем. Не глупопею, а бытопись уходящего времени хронологически надо создавать.

Ответил Антоша Трёп-трёп. - Гена! Какая может быть в Бардаке хронология? Беспорядок без логики. Совсем другие тут лозунги.

- Ну, ну, провозгласи.

- Жизнь не соси, сразу откуси то, что перед тобой. День - но мой! Танцуй, - пока молодой!

Спартак хмыкнул с издёвкой. - Но мы только секс и политику кусали, и снова-опять времена Остапа Бендера проморгали. Без нас даже помойки поделили, оставив нам лишь ваучеры и пирамиды от МММ.

Тут и Шмакин заглумил. - Всем! Всем! Всем! Хрен вам банк! Продадим и кукиш!

- А что ещё на дерявянные купишь?

- Зато миллионерами стали.

- Только вот равными возможностями нас так достали, что мы сами свои деньги отдали.

- Мавроди не лопух. Он бабочек ловил, не мух.

Освобождавшиеся несдержанно гудели о том же. Молодежь визгливо вскрикивала. Становилось шумно. Мы стояли отдельной группой в стороне. Санька Фидель с длинным тёмным плащом через плечо и в шляпе под Челентано ходил по кругу, напевая душераздирающий жестокий романс русской жизни.

- Лежу на нарах, как король на именинах и пайку чёрного надеюсь получить.

Апрель стучит в окно, а сердцу всё равно - я никого уж не сумею полюбить.

Одно дело интеллигентно прочувствовать за праздничным столом или у костра этот мотив, другое - испытать на собственной шкуре. Замятин сердито рыкнул.

- Фидель, не сыпь нам соль на раны, у нас уже ничего не болит. Пацанам будешь эту душещипательную вермишель на уши вешать под гитару.

Тот визгнул истерично. - Ну что ты всё время на меня наезжаешь?

- Пусть и апрель, но я уже не лежу на нарах. И хочу такой же срок оттянуться на Канарах.

Ещё один "артист", невысокий и полный не по-зековски, старательно играл роль делового. Он был в черной летней зековской куртке со срезанной биркой. На таких же черных штанах были прошиты стрелки, грубые рабочие ботинки с ушитыми носками и подрезанными каблуками сияли чёрным золотом. Он часто щерился, показывая золотую фиксу в левом углу рта.

По динамику вызвали Гридина, он чертыхнулся. - Ну, блин, амнистия, как поминки! Оставляю хозяину сорок дней.

Мы шлёпнули его по очереди, и он ушёл, бросив. - Пойду всё же к ней. Может, не выгонит. Встретимся позже, не хочу бухим нарисоваться.

Мы с Геной остались вдвоём. Через некоторое время снова распахнулась дверь, динамик вымолвил.

- Митрофанов!

Фидель картинно поднял руку и ушел, как гладиатор на смертный бой. "Артист" тоже картинно

выставился.

- Свобода! Нас примет радостно у входа.

- И братья хрен чего дадут! - хмыкнул кто-то ядовито.

- Таких она только и принимает, с не по-зековски толстыми харями.

Геннадий спросил его с издёвкой. - Перед кем хочешь себя крутым зеком показать?

- Сфоткаться хочу на память. Меня кореша встречают.

- Яшка! Глянь на себя со стороны. Кем может быть зек с такой откормленной харей? Баландёром или стукачом.

Тот нырнул в толпу мужиков, недовольно буркнув. - Святославом меня звать.

- Если шнобель не святославный убрать.

Тот отошёл ещё дальше и заговорил с кем-то.

Геннадий сказал мне. - Ну, что ты будешь со мной мотаться? Поезжай сразу ко мне на дачу.

Я отказался. - Если меня дети не встретят, поеду с тобой. Вместе так вместе.

Первым делом он собирался на могилу родителей умерших почти сразу один за другим, когда его осудили первый раз.

Динамик снова вымолвил. - Вербицкий!

И артистичный Яшка метнулся в дверь. Тут же раздался рёв контролёра.

- А тебя Святослав Рихтер прощупаю по полной программе. Или сразу выкладывай шарабашки.

- Бля буду, не брал, начальник!

- Снимай штаны! Шмонать буду.

Дверь закрылась, и голосов не стало слышно. Мужики загудели веселее...

И вот, наконец, вызвали и меня. Я коротко глянул на Замятина и шагнул в открывшуюся дверь, попав в короткий узкий коридор с массивной дверью. Загудел мотор механизма открывания, лязгнул запор винтовочным затвором, дверь медленно отошла. Я с трудом распахнул тяжёлоё полотно и очутился в таком же коридоре с широким застеклённым окном в стене. Офицер стоявший у окна отрывисто вымолвил:

- Сильнее захлопни.

Ешё двое контролёров выглядывали из боковой двери, где на выбор шмонали освобождавшихся. Я с силой потянул дверь на себя, и она снова лязгнула винтовочным затвором. Контролёры отвернулись от меня, и я подошёл к окну под бдительное око сержанта срочной службы за стеклом. Офицер представил меня.

- Чукоткин! Не амнистия. По окончании срока.

Тот сверил цепким взглядом мою физиономию с документом и сунул в прорезь пакет с листом бланка.

- Проверь по описи и подпиши.

Я подмахнул бумагу, не глядя, и сунул пакет в карман плаща.

Офицер коротко вымолвил. - Свободен!

Снова загудел электромотор. Дверь щелкнула винтовочным затвором. Тут только в груди щемануло. Следующая дверь была обыкновенной, дощатой, и лучилась яркими солнечными зайчиками. Ломая захмелевшие чувства, я толкнул её от себя и вышагнул наружу. Но оступился на крохотном крылечке и вылетел на тротуар, столкнувшись с прохожим. Меня будто выпнули на свободу. Молодой мужчина поддержал меня и понятливо улыбнулся, определив мой статус-кто, хотя я был одет прилично и с кейсом в руке.

- Поздравляю!

- Пока ещё не с чем.

- Да, - согласился он. - Работы нет. А если есть, не платят, - и пошёл дальше, расстроенный.

В небольшой толпе у штабного крыльца я не увидел ни одного знакомого лица и подошёл к киоску, уставившись на цены с многочисленными нулями.

Внезапно меня толкнули. Совсем молодая и статная, женщина в легкой летней куртке и длинной серой юбке глухо вскрикнула, отстранив меня. Я повернулся за ней. Замятин только что вылетел из двери проходной и едва удержался на ногах, так же как и я. Она подошла к нему взволнованная и некоторое время не могла ни чего выговорить, оглянулась беспомощно. К ним пошли, взявшись за руки, две маленькие трёхлетние девочка. Очень похожие, темноволосые, но бледненькие и, чувствовалось, очень послушные. Геннадий застыл, увидев детей, и вымолвил растерянно. - Верочка, это твои дети?

- И твои тоже. В тюрьме родила. И освободили меня тоже по амнистии чуть больше недели назад.

Геннадий стал странно выгибаться, пытаясь что-то сказать. Внезапно упал на асфальт и забился в приступе эпилепсии. Вера без истерики склонилась к нему, умело придерживая голову. Их обступили люди, закричали, было. - Скорую! Вызовите Скорую.

Но она отказалась. - Не надо. Не надо. Это эпилепсия. Сами справимся.

К ней уже подходил рослый мужчина и, когда короткий приступ прекратился, они подняли вялое тело, и занесла в стоявшее рядом жигули. Дети тоже не испугались и без напоминания сами залезли в машину. Я не успел и опомниться, машина стремительно уходила, злорадно мигая красными габаритными огоньками.

- Опять сюжет круто заворачивается, - хмыкнул я, провожая взглядом уезжавшую машину с другом. Где дача Геннадия я не знал, только район где она находилась и то примерно. Детям не на белом коне показываться не хотелось, дочки были зажиточной бабкой избалованы и однажды лишь с брезгливостью на краткосрочное свидание приходили. И не письма, а отписки писали. Тут и козе было понятно - меня не ждали. Не встреченный ни кем, похоже, я был один...

Но, блин! И ко мне шла, радостно сияя улыбкой, обалденно красивая, белокурая и голубоглазая женщина...

Но нет, нет, лучше мне выйти из этого сюжета и вместо себя подставить Поэта. Как раз в это время Шмакин выходил, не споткнулся даже, и с широчайшей улыбкой уже ко мне катил. Но, увидев рядом со мной красивую женщину, круто осадил. Махнул мне рукой и крикнул. - Ну, ладно, Ленин, я пошёл.

Всё! Стоп! Я решительно эту сцену не принимаю. Всё, вычеркнул красотку, не принимаю. Любовной измышленности мне ещё не хватало! Буду в другой сюжет вживаться. Пора и мне окончательно отрываться...

Итак... Новый кадр. Начали! Мотор!

... Тринадцатилетний парнишка в джинсовом костюме неожиданно окликнул меня.

- Виктор Ильич! Здравствуйте! Помните Антипова?

- О! Богдан. Здравствуй, здравствуй. Тоже родственника встречаешь?

- Вас! Вы - мой учитель. Вас я встречаю. Мы все вас не забываем.

Я не столько растерялся, как растрогался. Едва слезу не пустил. Суровая жизнь побуждает к сентиментальности. Пришлось себя осадить, не делаюсь ли и я таким же, как сладкоречивая южная братва? Я поблагодарил Богдана Антипова как можно сдержаннее. - Спасибо, что не забыли меня.

- Мы хотим снова заниматься у вас.

Я хмыкнул растерянно и не знал, что на это ответить. Теперь мне не разрешат детей учить.

- Мне мама разрешила, если у вас нет пристанища, домой вас привести.

Это решало проблему. Я не мог поверить такому везению и молчал.

- Дом у нас свой и неплохой, большая усадьба. Но содержать дом и вести хозяйство нет мужских рук, мама без работы и готова с любым трудолюбивым мужчиной жить.

Я ахнул. - Ты меня сватаешь?

- Хотя бы на время.

Я опешил, не зная, что сказать. Богдану, наверное, и четырнадцати лет не исполнилось, а уже такой цинично-деловой. Ну, да. Какие времена, такие люди.

Однако он не так был циничен, отвёл смущённый взгляд и с трудом выдавил.

- У мамы нехорошая репутация, так что...

И я решился. - Да и у меня она тоже порядком замарана.

- Тогда пошли?

Он зашагал к красно-перламутровому жигулёнку и, подойдя, шлёпнул по стеклу переднего окна.

- Мама, ты что, ночевать сюда приехала?

Дверка открылась, из машины вышла, смущённо улыбаясь со сна, белокурая женщина. Та! Которая только что, из отвергнутого сюжета ко мне шла. Протянула ручку для поцелуя, дежурно улыбаясь, и представилась.

- Алевтина Антипова.

... В общем, как сюжет не крути, а женщину нам не обойти.

КУЗЪЁЛЬ

повести временных лет

сериал

Мы не справились с эпохою, потому что нам всё по х...ю.

ЗАЧЕМ ТЫ РУССКИЙ?

повесть временных лет

- ВОССТАНЬ, РОССИЯ!

Вымолвил громко рослый парнишка перед сидевшими на траве слушателями и продекламировал:

Мы - изнасилованное поколенье забыли чести назначенье.

Возврат достоинства ещё в нас не созрел...

Вирус бессилия нас, что ли, одолел?

Сделал паузу и стал читать основной текст воззвания:

"Вирус бессилия, поразивший наше достоинство, это тот образ жизни в котором мы живём. А живём мы, как и сотни лет назад - воруем. Единственное, что за это время изменилось в нашем понятии это то, что крупное воровство воровством не является и не наказывается. В Свободе - 92 года, который нам навязали гайдаровские чубайсята, почти все вынуждены пробавляться мелким воровством, крысятничеством - так называют это в местах лишения свободы. Их то, мелких вороваек и наказывают, порой очень жестоко. Даже есть на это зековская прибаутка, - седьмая ходка и всё за огурцы. Своровавшие же миллионы отделываются условным сроком, по нынешнему законодательству, они не социально опасны.

И всё это началось при советской власти. Пожилые люди могут возразить, что не все воровали. А как назвать покорное угодничество ради премии или ещё каких-нибудь благ? Трусливое молчание, когда травили честного. Так вот, исподволь, незаметно, коммунисты "перековали" нас не в советскую, а воровскую нацию.

В джунглях за жратву дерутся, и хотя советская власть по жестокости превзошла дикую жизнь, мужика, человека с примитивными запросами, эта такая же примитивная мужичья власть шибко не обижала, подкармливала даже объедками ворованного пирога, сделав ручным.

Ещё после войны, до хрущёвских времён, судимости стыдились, глубоко презирая воров. Тогда воровали и потребляли ворованное скрытно, пряча от постороннего глаза нетрудовые доходы. Но вышел из тюрем сталинский зек, воров среди них было чуть более десяти процентов и, конечно же, мучеников стали уважать. Судимости перестали стыдиться. И когда убрали из уголовного кодекса политическую статью, уважения уголовники уже по инерции не теряли. Воровской кодекс чести постепенно заменил откровенно лживый кодекс строителя коммунизма, особенно среди молодёжи. Поверье - ни за что посадили - сохранилось до сих пор. Все видели, что главных воров, убийц и насильников - коммунистов, не наказали, как при разоблачении культа личности Сталина, так и теперь. Не вам объяснять, что они творили после Хрущёва, и творят по сей час. Но результат мало кто видит, результат гнусного парадокса, которого нет ни в одной европейской стране, самыми уважаемыми среди народа стали не интеллигенты и офицеры, а воры: чиновники, снабженцы, продавцы, кладовщики и подхалимы всех рангов. Получая мизерную зарплату, они нахально кичатся, выставляя напоказ свою сверхсытую жизнь и вседозволенность.

Тут излишне спрашивать, почему мой народ стал таким. Каким ему быть с такими отцами и учителями нации? Народ понял, что "всё равно по-нашему не будет", его ю-ют, а он крепчает... от водки.

Что это, как не деградация не только совести, но и жизнеспособности большинства населения? Как можно давать свободу такому народу? Это тоже, что выгнать со двора, ставшего ненужным пса или кошку из дома. Демократии у нас при Брежневе уже было достаточно, её надо было развивать, а не загонять в неё беспомощный в рыночных отношениях народ. Отбор кадров поставлен так, что в руководители может выбиться только угодливая бездарность с уголовными задатками. Тут никакая чистка руководящих кадров не поможет, как не разбавляй дерьмо чистой водой, оно не очистится, только испортит добавленную воду. Хватит верить ворам и мошенникам! Пора возвращать утраченное достоинство.

Восстань, Россия!"

Читавший воззвание паренёк наконец замолчал и опустил голову. Но слушатели сидевшие перед застольем на траве молчали. Татьяна Николаевна Стриженова намеривалась оставить подростков одних, чтобы не сковывать их своим присутствием. Она поздравила дочь с днём рождения, подарив ей красивые и, явно дорогие, ажурные серёжки-висюльки, немножко поговорила с ними, и после второго стаканчика сухого вина собралась уезжать. Но дочь попросила её посидеть с ними и послушать сочиняемое ими воззвание к народу.

Выслушав взволнованный призыв - Восстань Россия, Татяна Николаевна спросила.

- Ну и что дальше вы будете делать с этим воззванием?

- Отправим в редакцию газеты Моська.

- Она уже не лает на слона, а только пыжится быть рупором оппозиции, и такое воззвание она не напечатает.

- Недавно Моська объединилась с Колоколом.

- Альянс двух рвущихся в политику бездарей таки состоялся?

Ребята не понимали. Татьяна Николаевна пояснила.

- Из Моськи после ухода первого редактора, кстати, отца Феди Чебыкина, лайки на слона не получилось. Угодливость перед властями и скупердяйство с сотрудниками редактора и сейчас не позволяет стать газете интересной хотя бы. Она так осталась малотиражной газетёнкой бесплатных объявлений, купи - продажной сводницей молодых идиотов и старых развратников. Колокол Васильева и вовсе никогда газетой не был, выходил несколько раз в год листовкой с дифирамбами себе, главному редактору, в кавычках, Васильеву. Наверное, и вам известен этот комик-общественник по прозвищу Аркаша Райкин. Кем он только не работал и чего только не разваливал. Видно крепко держит на крючке главу администрации, потому и не потомляем, только перемещаем с одной должности на другую. Оба, и ставший издателем Васильев и, ничего не писавший кроме писем редактор Моськи, как нельзя подходят друг другу.

- Чем?

- Такие хамелеонистые товарищи, что не уследишь за их окраской. Перебывали во всех партиях и теперь, видимо, создают Союз пёстрых, чтобы не бросаться в глаза собственной пестротой политической окраски.

- Теперь нет товарищей, господа, - заметил кто-то из ребят.

- Да, нет пока. Мы уже не товарищи, но ещё не господа. А эти "супруги" и вовсе бывшие военные партляляи и сейчас не прекращают сношаться с коммунистами.

Именинница, обойдённая вниманием, недовольно воскликнула. - Ну, хватит о политике. Не интересуют нас уже нетоварищи, как и ещё негоспода.

- Кажется, я знаю автора эссе, - обратилась Стриженова к Гаве. - Правда, год назад оно было написано немного по-другому и, пожалуй, не так хлёстко и зло.

Дружок дочери, крупный и угловатый, и лицом несколько туповатый, как и их уже похожий на "нового русского" сосед по загородному дому Федя Чебыкин, явно её заинтересовал. Она спросила мальчишку.

- Что это за имя у тебя такое - Гава?

Дочь ответила за него. - Гава. Гав-гав. Мой верный Дружок.

- Барбос - Танин сторожевой пёс, - стали шутливо представлять его и подруги.

- Смотри, Тото, самою как бы не растерзал, диковат абы.

- И не дрессирован.

Именинница кокетливо замотала белокурой головкой. - Он меня уже терзает. И так клёво!

Мать на это ни как не отреагировала, и ребята стали смелеть. Все были старше Тани на год, та пошла в школу с шести лет. Заговорили, засмеялись, три пары стали танцевать под мелодию двухкассетного магнитофона. Замахали, утрируя бесстыдство движений голыми попками в бикини, эротическую макарену, ласкаясь с нарочитой откровенностью, изображая групповой стриптиз. Только два уже не по возрасту тяжеловесных подростка, Гава и Федя, со своими изнеженно беленькими подружками остались со Стриженовой у достархана на траве.

Стриженова-старшая продолжала смотреть на Гаву вопросительно, и тот ответил.

- Гаврила Геннадьевич Замятин, к вашим услугам.

Женщина удивилась. - Уж не Геннадия ли Замятина сын?

- Одни с мамкой живём.

Мальчишка неожиданно покраснел, и она поняла причину. - Чем он сейчас занимается?

Замятин недовольно вымолвил. - Кто он, меня не интересует.

- Ну и зря. Твой отец незаурядная личность.

Гава растерянно уставился на неё. Слова вырвались случайно.

- Виктор Аркадьевич Васильев сказал, что отец мой пьяница и обыкновенный уголовник. И мама это подтверждает. И справка у нас из горсуда, что его осудили за убийство милиционера в 1992 году.

- Ты что, сотрудничаешь с этим клоуном Васильевым? Он сам вор и алкаш, выгнанный из армии за пьянство, а потом и из милиции. Он не то, что писать, говорить не может, и сотрудничает плодотворно только с шестёрками и стукачами.

- Сейчас я веду опрос молодёжи о возможных кандидатах в горсовет, куда намерен баллотироваться Васильев. Студенты, например, намерены голосовать за него. И нашему городу нужен свой Жириновский, будет кому бить депутанские морды.

- Депутанские! - рассмеялась женщина и, не удержавшись, приобняла серьёзного мальчишку.

Сказала ему доверительно. - В тюрьме, Гаврик, сидят разные люди. И правозащитники Ковалёв и Новодворская тоже отбывали срок заключения.

- Мой отец такой же, как этот зачуханный рыцарь чеченских отморозков Ковалёв и ядовитая очковая змея, правоненавистница России Новодворская?

Татьяна Николаевна снова рассмеялась на такие своеобразные характеристики известных всему миру диссидентов и согласилась. - Да, да. Они всё ещё не вышли из советского времени.

- Не хотят из него выходить, ибо злопыхать будет не о чем. Это такие же платные адвокаты буржуазной демократии, и так же ворочают правами человека, как дышлом закона, в сторону того, кто заплатит.

- Кстати, Гаврик, ваши отцы, твой и Тани почти братья, дядя и племянник по рождению, ровесники и воспитывались вместе. Мама твоя, скажу объективности ради, папу твоего не праздновала и, попросту, его охмурила, так сказать, оженив на себе.

- Как? - вырвалось у растерявшегося мальчишки.

- Буквально, затащила на себя и забеременела. А потом пришла к его родителям.

Таня резко осадила мать. - Ну, ты, мама, и почтальонка! Прекращай чужие письма читать.

- Прости Тото, не смогла смолчать. Но отцы ваши замечательные люди, выдающиеся даже в своём роде. Родились только не вовремя. И не в той стране.

- Ну и хватит об этом.

Стриженова-старшая снова взяла руку Гаврика и сказала. - Отец твой оставил у меня кейс с рукописями и своими публикациями, он тоже писал. Просил передать тебе, как повзрослеешь. Я думаю, пора.

- Ну, мама. Ну, что вы канитель здесь разводите?

- Всё, больше не буду вам мешать, уезжаю. Надеюсь, найдёте дорогу к своему лагерю отдыха? Тут чуть больше двух километров прямиком по лесу пройти.

Ребята, все по парам, сидели за достарханом, цветастой одноразовой скатертью на траве с обильной и разнообразной закуской, и ели без особого аппетита. Они расположились под раскидистой одиночной липой на небольшой поляне у подёрнутой ряской заводи. Этот уголок природы был до умиления таким русским! Пейзаж с холмистыми перелесками и извилистой речушкой напоминали какую-то картину Левитана. Стриженова по настоянию дочери позволила им выпить, поставив по две бутылки шампанского и сухого вина и бутылку ликёра Амаретто. Она убедилась, для восьми пятнадцатилетних подростков это было не много.

Но ребята стали просить её остаться с ними. - Посидите с нами. Мы не заражены западной попа - культурой. И вы тоже, такая русская!

- А зачем быть русским?

- Советский народ не состоялся, - заявил Замятин и хмуро спросил. - И кем же по национальности вы нам предлагаете стать?

Стриженова фыркнула. - Советский народ не состоялся, а русским с каждым годом оставаться становиться всё более и более неприлично.

- Новые русские в малиновых пиджаках и с растопыренными при жестикуляции пальцами лучше?

- Это и есть - русские, прилагательные к любой примитивной культуре. Последнее, что осталось после коммунистов от России, уничтожают гайдаровские чубайсята. Мы становимся сборной нацией, как янки. Они или западная Европа нас снивелируют, окончательно приложат к себе сырьевым придатком, как банановые республики.

- Эта прилагательность наша и есть суть русской нации, - возразил Гаврик. - Мы не завоевали эту страну, а мирно приложили к себе населяющие её народы, не ассимилируя их, что произошло в других странах. Запад есть запад, восток есть восток. А мы другие! Такими и останемся, подавив криминальный мятеж захвативших власть по подонков.

- Зря мы не ассимилировали другие народы. Лет через сто они нас самих сделают национальным меньшинством.

Татьяну Николаевну поддержали. - Ни одна многонациональная страна не живёт без национальных конфликтов и не процветает. Даже чехи со словаками не ужились, как и мы с украинцами. Нельзя в таких больших количествах запускать в Россию мусульман.

- Да уж не комсомольцы ли вы?

Замятин воскликнул. - Создаём социал - демократическую партию. Кстати, не поможите найти устав социал-демократической партии Германии?

Стриженова от удивления ничего не могла сказать. Дочь осадила Гаву, хотя остальные слушали, отнюдь, не только из вежливости. - Хватит вам эту политику мусолить. День рождения у меня, али что?

И засмеялась, обняв своего серьёзного дружка. - Мама, это твой почти - зять. Пора ближе знакомиться.

Одна из девочек цинично фыркнула. - Первая любовь всегда проходит.

Таня осердилась. - Это вы - проходные. А мы с Гавой даже не первые друг для друга, а единственные.

- И умрёте в один день?

- К нашей старости изобретут эликсир бессмертия.

Замятин краснел и, не выдержав, резко поднялся и ушёл к заводи, бросившись в воду. Побежали за ним и остальные. Осталась только Таня. Мать сказала ей.

- Тото! Люби его.

- А я что делаю?

- Блядуешь с ним.

Таня вскочила. - Хотела бы, но с ним любви не получается, - и тоже побежала к заводи, оставив мать в некоторой оторопи.

Плескались в воде ребята довольно долго и вернулись продрогшие. Со смехом допили остатки вина и примолкли. Присутствие ухоженной и солидной женщины, всё же, немного сковывало ребят и Таня, поняв это, распорядилась.

- Спасибочки мамочке, урок твой пошёл всем на пользу, вези нас обратно. Мне ещё надо к дискотеке праздничный стол соорудить.

На этот раз никто не возражал, они быстро собрались и, погрузив всё в микроавтобус, на котором приехала Стриженова, покатили обратно, запев старую советскую песню.

- То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой. Край родной, на век любимый. Где найдёшь ещё такой?

Стриженова даже умилилась и стала успокаиваться после резких слов дочери. Компания у них, как сама Тото сказала, подобралась классная.

Подъехав к воротам с надписью по верху - подростковый лагерь отдыха - Юность, Стриженова тоже вышла из Газели следом за затолкавшимися подростками и остановилась у открытой дверцы машины, снисходительно улыбаясь. Дочь особенно смачно расцеловала её и довольно воскликнула, трогая руками ажурные сережки в ушах.

- Ну вот, теперь у меня есть по-настоящему женское украшение.

Кто-то из ребят фыркнул. - Тото, теперь не ходи одна без своего Барбоса, сорвут вместе с ушами.

Она взорвалась. - Сказала! Дружком его зовите. И меня хватит детским именем обзывать.

Татьяна Николаевна воскликнула. - Как вы торопитесь стать взрослыми.

- Сама всё время твердишь, вспоминая - это было глупое детство. Надо пораньше выходить из него.

- И куда, интересно?

- В свои интересы.

- Для этого надо вначале стать взрослым, чтобы знать чего ты на самом деле хочешь.

Таня фыркнула. - Хотение и есть знание того чего хочешь.

- Исполнение собственных желаний чаще наносит вред. Особенно в юности. Чтобы чего-то добиться - не надо лениться, а много трудиться.

- Работай! Работай! Работай! И будешь с большущим горбом

Заговорили и ребята без стеснения.

- Подавление собственных желаний вдалбливали народу коммунисты, чтобы рабочий человек больше пахал и меньше брал.

- Лень - двигатель прогресса, а не суета сует, осужденная всеми религиями и философами мира.

- Истина в вине! То есть, в кайфе. В нирване упоительных чувств. Не красота и любовь, а свободный секс и неспортивные, без состязания, развлечения спасут и вылечат человечество, как от физических, так и от душевных недугов и моральных комплексов.

Стриженова возразила. - Без моральной узды человек бесится, что сейчас и происходит в нашей стране. Чечня тому самое страшное подтверждение.

- Солженицын ещё в шестидесятых годах сказал, что чеченцы воровская нация. Сейчас из Чечни охранники ушли, вот они и беспредельничают, уничтожая уже самих себя.

- Секс это приятное развлечение, активное и чувственное общение без угнетения одного другим. Ты не только берёшь, но и даёшь удовольствие в сексуальной дружбе.

- Развлечение, - кривилась немного растерянная женщина.

- Хиппи гениально правы в своём основном кредо. Я люблю всех, все любят меня. Но, увы, СПИД. Поэтому надо создавать не социал - демократическую партию, а что-то наподобие большой первобытной семьи.

- Голый секс без любви и моральных правил?

- Секс, это оборотная сторона морали, одной и той же медали.

- Антиморально насилие, но не удовольствие по обоюдному согласию.

Стриженова удивилась. - Вы уже практикуете оборотную сторону такой морали?

- Не закомплексовываемся на устаревших понятиях о взаимоотношении полов.

Откровеннее всех говорила дочь, и это матери было не очень приятно.

- Объясните доступнее, что сие обозначает для девушки, собирающейся стать матерью.

- Тоже что и для юноши.

- Слышала я о брючницах. И вы тоже такими хотите стать?

- Мужчины все сплошь бабники, а нам выходит этого нельзя?

Татьяна Николаевна не могла ответить, немного шокированная, слишком всё просто и очевидно было у них, и лишь фыркнула. - Пора вам цитатник свой издавать.

Ребята переглянулись, будто она натолкнула их на мысль. - А что? Это идея!

Пора было уезжать, напоследок Татьяна Николаевна всё же предостерегла их.

- Вот вы сейчас любитесь, вернее, сексуальничаете открыто. Но многим из вас потом эти сексуальные связи могут принести неприятности. Я имею в виду девочек. Русский мужик, даже образованный, в душе остаётся азиатом и очень ревнив.

- Мама, ты безнадёжно устарела. Эти мальчишки уже мужиками не станут.

- Вы говорите чужими словами.

- Да, уважаемые родители, - не вашими. И ваше героическое бытиё ради подлых и преступных правителей, но не страны, мы не понимаем.

- Не обольщайтесь демократией, а вы девочки - женским равноправием.

- Почему?

- Демократия даёт свободу только сильному или богатому. И в свободном обществе соблазняют или насилуют, покупают и продают, бросают, почему-то в основном только женщин.

- Теперь и женщина так же соблазняет или покупает мужчину. И бросает, и продаёт. Обычно женщина инициатор развода и причина адюльтера, - высказался и флегматичный Барбос Замятин со вздохом и невольно посмотрел на свою Тотошку.

Та снисходительно заулыбалась, она явно рисовалась, показывая матери своё лидерство в компании:

- Или не видишь? В ресторанных кабинетиках обычно уединяются девочка с дядечкой, тётенька с мальчиком. Старые супружеские пары дружат с молодыми. И бордели для женщин появились. А брючниц сколько развелось! Хватит нас, мама, нянчить. Мы взрослеем...

- Не взрослеем мы, а скучнеем, изнашиваемся. Привыкаем к плохому и начинаем его потреблять.

- Ма! Не надоело цитировать банальности? Пойми, мы - другие, - отвергла дочь.

- Раньше, девчонки уже в четырнадцать лет замуж выходили, а нам уже пятнадцать.

- Вот видите, опять различие полов.

- Не различие, а двуединство. Мы два взаимосвязанных органа единого существа и только половой акт ощущаем по-своему. Что матриархат, что патриархат только разделяли целостность человеческой натуры. Появление бисексуалов это протест и напоминание природы, что нельзя разделять нас по половым признакам, кроме как в воспроизводстве потомства. Поэтому человечество и подошло к равенству полов и сексуальных отношений. Всё должно быть как в природе. У зверей самки, обычно, более удачливы в охоте и добывании пищи. Самка выбирает. А самец невестится.

- Петушится.

- Всё то мы знаем. А мне надоело быть крутой бабой.

- Проголосовали и проиграли!

- Ты о чём?

- Албания разрушила свои МММ, а нарядно переизбранный вами Ельцин заявил, никакого обмена не будет. Само правительство народные денежки из пирамид грабануло.

Но девочки опять вернулись к своей теме, да и со взрослой было увлекательнее спорить.

- Мы не бабы и тем более не самки. Такие же человеки, и лишь половой орган у нас устроен по другому с мужчиной.

- Только в развитых странах женщина равноправна и не ограничена ни в сексе, ни в общественно-политической, творческой и любой деятельности. Отсталые страны так и останутся отсталыми пока женщина не получит равные права в обществе.

- Не торопитесь уходить из детства. Во взрослой жизни не так уж и много радостей.

Стриженова грустно улыбнулась и покачала головой. Ребята вновь примолкли, остановившись стайкой у решетчатых ворот. И сейчас они немного стеснялись, хотя Стриженова оказалась вполне современной мамкой. И одета была крайне просто, в светлые полотняные брючки чуть ниже колен и белые босоножки. Клетчатая рубашка с короткими рукавами хорошо подчеркивала не очень большую грудь. Её можно было принять за их старшую подругу, лицо было свежее, как у совсем ещё молодой женщины. Она спросила, закрывая интересную только для подростков давно изжеванную тему о равенстве полов.

- Ну, как пикничок, понравился?

- Да! Да, Татьяна Николаевна. Все было замечательно, - загомонили наперебой девчонки.

Лагерь отдыха был пуст, лишь одиноко трепетал на ветру российский флаг на высоком флагштоке перед одноэтажным панельным корпусом клуба - столовой. Вокруг среди редких деревьев стояли сборные модули многоместных спален. Татьяна Николаевна стала прощаться. Все девочки по очереди расцеловались с нею, мальчишки крикнули, до свидания, и она села за руль. Но дверцу не закрывала. Ей что-то взгрустнулось.

- Ну, вот и вы становитесь взрослыми. Только рано о замужестве думаете.

Таня, рисуясь перед матерью, фыркнула. - Дура, штоль, с ранья с пеленками возиться?

Лобастый, карикатурно крутой здоровяк хмыкнул. - И мужу исподнее стирать.

- Перебьется у меня муж. Сам будет свои трусы и носки стирать. И кухня напополам.

- Перегородку поставишь?

- Шаляпин! Тебе лучше жевать, чем говорить. Может, тогда за нормального бугая сойдешь.

- Чукчонки уже на стерв косить стали?

Стриженова рассмеялась. - Мальчишек бугаями зовете? Ну, ладно, они на бычков немного похожи. А почему девочек - чукчонками?

- Глупенькие ещё, но уже не девочки

Фраза повисла в воздухе, и все в раз замолчали, поняв, что перебрали. Даже мадам покоробила такая вольность. Она поспешила включить мотор и сделала вид, что последнюю фразу не расслышала. Махая рукой в открытое окно, стала разворачивать машину.

* * *

Проводив машину глазами, ребята вновь заговорили

- И бугаи не быки. Нам самим приходится выжимать из вас удовольствие.

- Бугаям надо в моральном стойле стоять, а выпустишь, так же как с Чечней, не по уму и с нами будете воевать.

- Ой, а вы, попробовали в кусточках "про это" в натуре, и уже не дуры.

- С вами чего попробуешь? Только хвалебную трепотню о себе, будто вы всё уже видели и всё знаете. А сами на всю жизнь останетесь пацанами, играющими роль мужчины.

- Десантника небо делает мужчиной, а мы вас.

- А тебя, кто обабил?

- Пацан! Ты меня только омамил. Не мужчиной, а моим сыночком стал.

Тут уж все девчонки рассмеялись и стали покровительственно ласкать своих "деточек".

- Незрелый банан или морковка женщинами их делают.

- Мы сами себя делаем!

- Штамповки вы западные.

- Под СПИД - инфо лажанулись! И звезданулись.

- Мы надёжные западные штамповки, а вы - самодельное русское фуфло! Подделка.

- В России ничего стоящего не делают, и всех хуже - мужиков.

- Штамповки, по западным меркам, тоже дешёвки.

- А что с вас возьмёшь? Поэтому и приходится за так отдаваться, вас жалеючи.

- Милостыньку подаём, а они ещё недовольны.

- Мамка у меня простая и просто говорит старшему брату, - ну, кто ты без бабы?

- Плейбой!

- Идиоты! Задрочились на порнуху.

- Ваатще! Какими вы будете мужчинами, если с зайца берёте пример?

- Нам тоже их эмблема свободы - заячьи уши, не нравится.

- Уроды! Плейбой, это и есть заяц. Заяц, который трепаться не любит.

- И палки у него нет, сподручными материалами из секс-шопа обходится.

- А вы то кто? Кем будете?

Таня Стриженова демонстративно выставилась, изображая, и произнесла значительно.

- С утра леди, на ночь - блядь. Вот кем должна красивая девушка стать, чтобы в жизни этой не прозябать!

Девочки явно были умнее и язвительнее, и парни замолчали, исчерпав свои умственные возможности. Компания была своеобразна, все девчонки, кроме одной, явно из "новых русских", как и Федька Чебыкин - Шаляпин. Он буквально подобрал свою Золушку ещё в пятом классе, когда она упала в голодный обморок на уроке физкультуры. Таня демонстративно вытащила упаковку контрацептивов и проглотила таблетку, потом прошептала хамовато:

- Пацаны, усекайте! В лагере кроме обслуги, похоже, ни кого нет. Еще не вернулись с экскурсии.

Ребята усекали. - Расползаемся по комнатам.

- Ай-ловью будем ловить с комфортом.

- Точняк! Не секс у нас в кустах, а самый банальный трах!

- Жопа вся комарьем искусана.

- Хи-и! У моего Федечки-и, - смущённо хихикнула беленькая и лупоглазая Золушка. - И яички в пупырышках. Волосёнки выпрямить и кактус в штанах.

- И ты, Зоюшка, такая скромница, всё это рассматривала?

- Придурки! Если мы за вами смотреть не будем, грязью зарастёте.

- Девчонки, о чём базарим? Погнали, чтоб побыстрее нам кайф вогнали.

- И их утешим порнухой. Примем их сопение за сексуальное пение.

- Женщина любит ушами только у мусульман.

- Русская девочка любит, когда ей милый долгоиграющую палку с азартом влупит.

Девчонки просто издевались над своими бой-френдами, завизжав, подражая известной песне.

- Мне б такого! Мне б такого! Мне б такого!

Одна из девчонок предложила. - Хватит теорию пуржить, пора в натуре всех любить! Все идём в наш спальный корпус!

- Хи-и... А не слишком круто будет?

- Опытом обменяемся. А то так и состаримся раньше времени от зависти и скуки без крутой порнухи.

Замятин скривился. - От грязной групповухи.

- Хорошо твоей Таньке, ей сама мама противозачаточные достаёт. А для нас проблема предохраняться.

- При чём тут это?

- От курортного романа, когда почти ежедневно меняешь партнёра, не забеременеешь.

- Пошли на карусель крутить ромашку, - выкрикнула девчонка.

Смеясь и юродствуя, все побежали в один спальный корпус. Лишь Гаврик упёрся.

- С тобою я не отдыхающий.

- Ты - мудак!

- А ты созрела для блядства.

- Хочу если!

- Иди без меня в кучу.

- Чтобы сделать окончательный выбор, надо иметь этот выбор.

- Вот иди и выбирай.

Поняв, что не переубедит, с досадливым визгом Таня затащила Гаврика в его же спальню с десятком коек. Толкнула сердито в постель и стала раздеваться, изображая стриптиз - герлз на подиуме. Гибкое тело с уже выпуклыми женскими формами тут же привело Гаврика в трепет. Она сама скинула с него шорты и майку и, цапнув за торчавший, отскочила, дразнясь. Он стал гоняться за нею. Но потное девичье тело выскальзывало из рук. Да и волновало до дрожи, особенно круто вздёрнутые орешковые ягодички не широких ещё бедер. И пися у неё была брита, нахально топорщилась нежной припухлостью. Наконец она позволила ему поймать себя. Сердясь, он ухватил её за талию и прижался щекой к попке, а потом стал насаживать на себя с ворчанием.

- Сама доводишь до белого каления, а потом...

- А ты держись! Ну, какой ты, право, торопыга, - вильнув задом, сорвалась она.

Вывернулась и привалила его к спинке кровати, села над ним на корточки, выпятив пирожок плоти. Раздвинула разрез влагалища и подставила над мошонкой, изогнувшись, задорно рассмеялась. Член будто из неё торчал.

- Сама тебя буду ...!

Стала ещё сильнее изгибаться в мостике, но он уже не мог терпеть, осадил на спину, и вонзился с протяжным вздохом в упругую влажность. Азартно задвигал бёдрами.

- Тото! Как я люблю тебя!

- Плохо, - простонала она капризно. - Плохо! Женщину надо готовить к соитию.

- Неужели тебе не хватает?

- Разнообразия хочется.

Но он уже тяжело дышал, хватая за нахально торчавшие грудки с выглядевшими большими сосками уже мало чего соображая. - Тото! Я люблю тебя! Люблю! Люблю!

- А ты не люби - .., - хамела она хнычущим голосом, уходя в оргазм от этих страстных слов и азартных до боли движений, сама быстрее замахала бёдрами, и застонала протяжно... Но не успевала, он задрожал, выплескивая сгусток страсти и глухо зарычал обмякая. Таня ещё какое-то время билась в него лобком вхолостую, но, видно, устала и начала медленно обмякать, досадливо повизгивая.

- Ну, никак, никак я не кончу.

Видно было, Замятин сильно переживал за свой непродолжительный для любимой оргазм. Но Таня скоро успокоилась и стала лениво массировать его гениталии. Повернулась к паху лицом, рассматривая и потребовала.

- И ты ласкай!

Она лежала на боку, отставив ногу и он, огладив нежную кожу бёдер, с двух сторон обхватил припухлость влагалища, раздвинул тугую щёлку и провёл пальцем по розовой мякоти влагалища.

- Поцеловал бы кис-кис, поцелуйку мою. Она то тебе полный кайф делает.

Но он лишь угрюмо засопел, продолжая поглаживание.

- Не пылесось в постели! Или грязь на моём теле?

Гаврик молчал. Она снова визгнула.

- Девчонки уже по всякому трахаются. Им не брезгуют делать минет.

- Тото, но...

- Хочу если! Надоела уже эта примитивщина. Поэтому я и не могу кончить.

- В ванной это надо делать.

- И ванной опять начнёшь свои чистенькие губки в сторону воротить.

- Не буду, - пообещал он уныло.

- Я знаю, что не будешь.

- Тото, это выше моих сил. Брезгливость моя, как припадочная болезнь.

Он всё же чмокнул её в раскрытый пальцами розовый ротик влагалища, но очень поспешно. Не удержавшись, сплюнул и вытер губы о край простыни едва сдерживая подступавшую тошноту.

Таня фыркнула досадливо. - Как баба беременная.

Наконец Таня снова подняла у него желание. И они опять отдались друг другу уже осмысленнее и дольше.

Вскоре Гаврик почувствовал её влажное расслабление внутри, даже захлюпало...

- Ну, вот видишь? Ведь кончила...

- А! - фыркнула она. - Я просто наелась.

- А что тебе надо?

- Более вкусненького.

Гаврик откинулся на спину, поднял тоскливый взгляд в потолок. Она тоже отвернулась от него...

Как-то незаметно они заснули...

* * *

Топот ног ошеломил их своей внезапностью. В комнату ворвалась визжавшая стая мальчишек. Таня быстро пришла в себя и, схватив свой пляжный сарафанчик, как была голой, рыбкой нырнула в затянутое марлей окно. Вбежавшие в комнату ребята только и видели мелькнувший, как в быстром кадре, хорошенький девичий зад и восторженно загудели.

- Вот это стриптиз! Круто так! Класс!

- Черт! Не успел сфоткать.

На эти крики и вошла в комнату женщина. Еще молодая воспитательница замерла поначалу в растерянности. Гаврик Замятин был совершенно гол и только начал натягивать на ноги трусы. Танины трусики в постели она заметила первой и шагнула к кровати, но задержалась, видимо, брезгуя взять их руками. Этим и воспользовались, шнырявшие шустрыми зверьками ребята, трусики пропали в озорной ехидной своре.

Воспитательница вскрикнула, багровея. - Отдайте немедленно!

- А ничего не было, Валентина Сергевна. Это вам показалось.

- Да как вы могли подумать такое?

- Мы не такие.

- Будем такими. С такими подозрениями.

Лицо воспитательницы пунцовело от злости. А озорники продолжали глумиться над нею:

- И в окно ни кто не выпрыгивал.

- Его еще утром порвали. Кто-то швырнул в него подушку.

- Вот, редиска. И не признаётся нехороший мальчишка Плохиш.

Воспитательница вдруг быстро шагнула в проход между кроватями и, нагнувшись, выудила из смятой постели подаренную Тане на день рождения сережку. Приходивший в себя Замятин снова растерялся. Хотел, было выхватить золотую висюльку из рук воспитательницы, но она стремительно выскочила в дверь, выкрикнув удовлетворённо.

- Ясно, кто может иметь такие дорогие безделушки.

Кто-то из ребят нагнал мраков. - Барбос! Ни для кого не секрет, что Танька Стриженова была с тобой в постели. Линяйте домой. Иначе устроят вам такое позорище!

Тем же ходом, что и его подружка, Замятин махнул в окно и долго ждал друзей в месте сбора за забором лагеря в чахлом лесочке. Таня появилась одна и истерично, в большой панике, сообщила:

- Я убежала. А их повели в санчасть брать пробу на алкоголь.

Объяснять не надо было, что грозило её матери за спаивание малолеток.

- Гава! Поезжай к маме в Барский посёлок, дом наш единственный, теремок русский. Ты мальчишка, доберешься, как-нибудь, на попутках. А я боюсь, сейчас насилуют на каждом шагу. Все! Все ей расскажи. Пусть принимает самые крутые меры.

Она протянула ему оставшуюся сережку и не удержалась от театральности:

- Пусть это будет твоим талисманом дамы сердца! Вернешь мне её перед свадьбой. А ту сережку мама

заберет у воспиталки. Венчаться с тобой я буду в них.

* * *

Спустя несколько часов, уже за полночь, Гаврик стучал во врезанную в высокий забор калитку. Молодой таксист вышел из машины и хмыкнул, узнавая единственный здесь двухэтажный дом под русскую старину, вокруг высились в основном готические крыши.

- О! Да это, ни как, вилла королевы блядей, хозяйки бардака Тихие зори, Таньки - Золотой Рыбки.

Гаврик удивлённо уставился на молодого парня, для него это было открытием.

Он переспросил растеряно. - Кабарэ и спортивные, и оздоровительные залы ...

- Ага! Прикрытие для борделя. Массажные кабинетики для минетика, сауны для порнухи, и бассейн для групповухи. Огромаднейший комплекс сексуальных и азартных услуг. Там и рулетку крутят.

Однако, как громко Гаврик не стучал, никто не откликнулся, пришлось лезть через забор. Здесь он не бывал, с Таней они встречались в их большой квартире в городе. Хотя и этот, так называемый Барский посёлок, находился почти в центре в заповедной зоне отдыха. Дверь веранды ему открыла некрасивая и уже не молодая женщина в пеньюаре, голая под ним в одних только трусах и сильно пьяная.

Она грубо спросила, увидев мальчишку. - Заблудился, что ли?

- Я к Стриженовой, - сердито вымолвил Замятин.

И та рявкнула, как гренадёр, как писали в старину. - Рыбонька! Ты что, за крышу задолжала? Навроде рекитёра к тебе. Крутой мальчик приканал.

Стриженова выскочила на веранду такая же прозрачная, как и ее гостья. И на мгновенье опешила. Но от пьяного волнения, видно, забыла в каком она виде и подскочила к мальчишке. Тот даже отпрянул от нее. Вышли ещё несколько гостей в таком же не скромном одеянии. В глаза бросилось, что мужчины были гораздо моложе своих подруг.

- Гаврик, что с Тото? Что с ней случилось?

- Она здорова, - он едва держался от волнения. - Неприятности другого рода. И вам они тоже грозят.

- Чем? - поморщившись, спросила Стриженова.

- Ребят повели в медсанчасть брать пробу на алкоголь.

Стриженова успокоилась и фыркнула развязно. - Я теперь в депутаты не баллотируюсь. Скажете, что выпили после меня. Вам за это разве что оценку за поведение снизят.

- Тут совсем другое. Нас с Таней воспитательница прихватила в постели. И улику подобрала - серёжку.

Стриженова снисходительно смотрела на него, Гаврику стало неприятно.

Он попросил. - За такси надо заплатить.

- Расплатитесь, - глянула она на гостей и предложила ему с добродушной иронией. - Иди в Танину комнату, почти - зять. Обживайся.

Он покраснел от такой двусмысленности и отказался. - Нет, пойду домой, мама будет беспокоиться.

- Куда в ночь?

Но мальчишка всё равно порывался уйти. И она привела последний аргумент.

- Мы все сейчас уедем. Если задержимся, можешь в полседьмого утра уехать домой на троллейбусе. И папин кейс здесь. Он его у меня в конце 91 года оставил перед арестом. Ты хоть знаешь, за что он сидел?

- За убийство, - угрюмо буркнул Гаврик, всё больше раздражаясь двуликости Стриженовой.

Но пьяная женщина продолжала говорить. - Убийства разные бывают. Твой отец убил убийцу своего друга, а перед тем спас меня от него.

Гаврик говорить не хотел и попросил. - Покажите, где мне спать.

- Иди наверх. Это Танина территория и располагайся где тебе будет удобно.

Она провела в просторную прихожую с лестницей на второй этаж и, вспомнив, остановила.

- Погоди, сейчас кейс принесу, - и пошла в комнаты, распоряжаясь. - Мальчики! Живо собирайтесь. Форма одежды - боевая. Надо будет кое-кому шороху навести.

Ждал недолго. Скоро Стриженова вернулась с потрёпанным кейсом в руках и протянула ему.

- Иди. Там у неё и всё из еды найдёшь. И телик с международными каналами. Гаврик, может она от этих маде ин не наших программ такая шибко по западному современная? - опять не отставала от него пьяная женщина.

Он не удержался от колкости. - Да и вы ретро отношения, я вижу, только проповедуете...

- Ты о моей компании? И зря. Тут все свои. Я, кстати, ждала мужа, он склонен, всё же вернуться ко мне. Но у него служба такая беспокойная. И не знаю, почему не пришёл. Хотели дочке сюрприз сделать...

- Можно, я пойду отдыхать? - буркнул Гаврик и, не дожидаясь разрешения, пошёл вверх по лестнице, услышав лишь коровий вздох за спиной и возглас. - Гаврик, а этот терем построен по проекту твоего папы. Он ведь архитектор по образованию, но сразу по окончании института пошёл набираться опыту простым прорабом...

С верхней лестничной площадки Замятин вошёл в тёмный зал, но не стал искать выключатель, толкнул дверь рядом и включил свет. Это была девичья спаленка, но не современная под попсу, без календарей со звёздами эстрады. Стоял лишь узкий шифоньр и остеклённый шкафчик с сувенирами, столик-бюро с вычурными ножками и пуфиками вместо стульев, трельяж и теле - радио - магнитофонное устройство по углам. Такого он даже по телику не видел. Кровать, и вовсе, была французская. Это и поразило неприятно Гаврика. Одному на таком огромном поле спать будет неуютно, если не страшно. Он долго стоял немного подавленный. Так ему понравилась мать Тани! А тут... Главное обстановка. В такой шикарной обстановке во всех российских фильмам живут только очень плохие люди. Преступники. О двуличности Золотой рыбки можно было судить и по довольно скромно обставленной городской квартире где он часто бывал, почти ежедневно, делая с Таней уроки и занимались любовью. Сексом! Гаврик невольно сплюнул от безликого американизма..

А внизу ещё долго шумели. За окном уже занималась заря, становилось совсем светло. И только когда окончательно установилась тишина, Гаврик шумно вздохнул и поставил кейс на палас. Глянул на часы, ещё не было трёх, и неожиданно сел на мягкий ковёр, раскрыл выглядевший здесь грязным булыжником, кейс. Он был почти пуст. Лишь несколько довольно пухлых папок-скоросшивателей. Взял он верхнюю, без любопытства, просто так, и раскрыл её. В ней были подшиты газетные вырезки, третья страница газетных номеров, рубрика наши публикации. И стал читать, чтобы отвлечься от ошеломивших его впечатлений этого дня.

ПРОИСК ИМПЕРИАЛИЗМА

В тот яркий и солнечный день на запруженной автобусами площади австрийской столицы перед парком-мемориалом павших советских воинов гремела русская музыка.

- День Победы порохом пропах...День Победы со слезами на глазах...День Победы... День Победы...

Но не все, выходившие из парка, русские ветераны выглядели победителями, уж очень снисходительно посматривали на них австрийцы. И большинство советских ветеранов, таких похожих в своих одинаковых костюмах, угрюмо озирались, чертыхаясь от зависти сквозь зубы. Хмурился и довольно рослый, прямо, золотоволосый юноша в темном костюме с галстуком, шедший об руку с высокой костистой старухой в чёрном платье и вдовьем платке.

- Внучек, - чуть заметно пришепётывала она. - Собираешься на войну, обзаведись потомством. Ты последний Стриженов. Вот уже несколько поколений вы на грани исчезновения. А мужчины и вовсе, едва доживают до тридцати лет.

Внук не отвечал, и после короткой паузы она продолжила мягко пилить его.

- Зачем тебе Афганистан? Не наша это война. Да и не война это, а карательная экспедиция.

- Бабуля! Если армия воюет, где должен находиться её офицер? А я, тем более, заканчиваю курсы армейской разведки, мне нужна практика. Не игровая, а боевая. Что это за офицер-разведчик не нюхавший пороха?

Они уже выходили из ворот, когда их окликнул одышливый старческий голос:

- Анна, Андрей, погодьте! Дмитривна, стой, чо скажу.

Можно было не торопиться у автобусов стояло лишь по нескольку человек, и то самые молодые из советских туристов. Они отошли к ограде и остановились, поджидая спешившего к ним ветерана с несколькими медалями на лацканах черного двубортного пиджака. Остановились рядом и высокий ухоженный австриец с молодой рослой девушкой в коротеньком голубом платьице, вроде туники, на длинных бретельках. Андрей отшагнул от них и встал чуть поодаль. Но и девушка подошла к нему, будто специально, выставив перед ним сочное тело с открытой едва ли не до сосков грудью. Связь с иностранцами ему была ни к чему, и он отступил еще дальше. Но и девушка опять приблизилась к нему, улыбаясь как-то уж через чур благожелательно. Это уж было совсем ни к чему. И Андрей с подчеркнутым вниманием стал слушать разговор пожилых людей. Русский дед частил деревенской скороговоркой:

- Дмитривна! Наши это, оказывается, немцы. Батька Питера Петровича из пленных. Батрачил у них. Вот и получилась, значится, у него с евоной маткой интернациональна любовь. Ну да. Дело бытовое - не запретишь, особенно когда мужиков нехватка. Вот только, как наши пришли, Петьку забрали. Времечко было, больно т, не цацкались. Ежели в плену был, все! Враг народу! Нах, Воркута! Поди и сгиб, бедолага, где ни то в лагерях. Питер все пишет, но никто не откликается. Вот он и хочет нас в это дело впрячь. Говорит, народная дипломатия лучше государственной. Хочет, что б мы поискали его родичей. А ты, Анна, грамотна. И начальства больно т не побздехивашь. Вот я и подумал...

-Поликарпыч! - одернула старика Анна Дмитриевна. - Все собрал в кучу, ничего не поймешь. Да и за выражениями следи - не дома.

Она бросила короткий взгляд на Андрея и произнесла без энтузиазма:

- Переводчика надо пригласить.

Австриец шагнул к ним ближе и заявил на вполне сносном русском:

- Перъевод нье нужна. Разрешайт знакомиться. Я есть - Питер Виллер. Бизнесмен. Это мой дочь Ката­рина. Завершай учеба гуманитарни университат.

Девушка перед Андреем сделала книксен и тоже выдала ему по-русски:

- Катарина ретро имя. Зовьи менья - Кетрин. Кет.

Русскому парню ничего не оставалось, как буркнуть свое имя и отвесить легкий поклон.

Бабушка представилась. - Анна Стриженова, как вы говорите здесь, бывший профсоюзный функционер. Андрей, внук погибшего здесь моего мужа. Лейтенант советской армии.

- О! - смешливо вытаращила и без того несколько навыкат, по телячьи нежные, глаза Катарина.

Но тот с подчеркнутым вниманием слушает разговор старших. Питер Виллер объяснял:

- Ми искайт Пьетр Даньилович Власенкоф. Жил близко ваш город. Село Алкино. Имел дочь Катарина, рожденья наканун война. Ми много писаль розиск, официальни запрос. Отвечай нам уклончиво. Бюрократ вам многа. Потому, прошу вас, делай свой розиск. Расход я покривай и платить за труд буду. Сразу даю аванс.

Но Анна Дмитриевна мягко его перебила. - Нет, нет, Питер. За ваши деньги нас могут наказать. Мы и без этого будем искать ваших родственников, если они выжили. Дело в том, что и после войны, в нашем крае был сильный голод. Так что, шансов мало. Тем более они родственники пленного. Значит, поддержки у них не было никакой.

Питер воскликнул благодарно. - О! Я зналь бескорыстье руссишь народ. Заранее благодарью и прошу принимайт приглашенья отобедайт мой дом.

Стриженова затруднялась с ответом и отвела взгляд. Ответил словоохотливый дед:

- Бесполезняк! Наших туристов и в Гедээре, как детсадников, строем и чуть ли не за ручку по улицам водят. А вы, тем более, капстрана.

- Зачьем? - вырвалось у Кетрин.

- Происков империализма боятся, - хмыкнул Поликарпыч и показал пальцем на группу ажиотажно переговаривающихся туристов. - А своих происков не замечают. А оне, вон они...

До них доносились нервные восклицания:

- Колготки! И парфюмерию надо! Женское белье!

- Что смотреть там в музеях и галереях этих? Достопримечательности на открытках посмотрим.

- Едем по магазинам! А мероприятия, какие запланированы, напишем.

Дед крякнул, матюгнувшись по-детски. - В рот, малина! Не праху дедов приехали поклониться, а просто нажиться. Накупят разного барахла и продадут у себя втридорога. Спекулянты, едрит иху мать! И ведь сажают их, почем зря, и на хорошие срока. А все равно нет сладу с имя. Распустил Ленька народ. Ну, ужо погодь. Андропов закрутит гайки. Уже начал Мосторг и Кавказ шерстить. А то, ишь ты, дожили, министры уже спекуляцией занимаются. Сама Галька Брежнева брильянтами из-под полы торгует. Этим-то, чего ещё надо? Зажрались в край! И все мало им. Мало. Всё не нахапаются, падлы ненасытные. Сталина пора поднимать. Не то, точняк, антиреволюция свершится. А у чурок уже и не поймёшь, что творится. Как в Прибалтике, советской властью даже не пахнет. Купи-продай только занимаются. Кроме русских в этой блядской семье народов никто не работает...

- Иван! - вскрикнула Анна Дмитриевна. - Выбирай выражения. Не у себя дома.

- А что? Аль неправду говорю?

- Да замолчишь ты?

Виллеры переглядывались. Улыбка Кет становилась издевательской. Питер чувствовал неловкость. И Стриженова направилась к группе туристов, бросив на ходу:

- Поговорю с переводчиком.

Подошла к аккуратненькому уже немолодому мужчине и заявила без обиняков:

- Вениамин Григорьич! Австрийцы приглашают нас в гости.

Тот сделал страшные глаза. - Стриженова! Вы в своем уме?

Катарина возмущенно спросила. - Общенья с австрийска граждан есть вам амморальни поступка?

Андрей не нашелся что ответить. Отозвался на реплику дед:

- На самом деле. Хрен-те чо и сбоку бантик, будто зеков вывели на экскурсию. Хорошо ещё без овчарок.

Кетрин ехидно фыркнула, перехватив взгляд Андрея. - Боисся, примерни комсомоль!

Тот буркнул ей в пику. - Я даже коммунист, смелая фрейлейн.

Девушка на мгновенье замерла от удивления. Но снова ехидно вымолвила:

- С вам всё ясна. Шаг леви, шаг прави - низзя! Вперъёд победа коммунисмус.

- Сейчас уже не те времена, фройляйн Виллер. И свободы теперь у нас побольше чем у вас. Я то могу шагать в любую сторону, а вот вы без денег - никуда!

- Свободни коммунист за демагогий прятайт свой боисся без конвой по Виен гуляйт?

И ему до того стало за Державу обидно! Он пошёл с Кет Виллер "без конвой по Виен гуляйт"

* * *

Но скоро же политиканствующая Андромеда надоела ему до чертиков. Как у них хорошо, а у нас плохо Андрею и дома надоело обсуждать. А тут он воочию видел, постоянно натыкался взглядом на несоизмеримо высокий уровень жизни австрийцев по сравнению с нами. Однако атмосфера благожелательности, царившая вокруг, отнюдь не умиляла, а скорее раздражала, вызывая мелкотравчатую зависть. Тут пили и любили на каждом шагу. Жить для себя здесь не считалось зазорным. А главное, ни одной хамской морды. У него вырвалось невольно:

- Вы изжили в себе мужика. Не крестьянина-бауэра, а этот субстрат стадной, покорной брыкливости. Аморфную амебность. Жрало и испражняло - простейшее.

Кетрин и вовсе восторжествовала:

- Ми не делям светли будущее для внук. Это он деляй сам по свой вкус и возможност.

Общаться совсем расхотелось. Несмотря на ужасное произношение, у этой красивой язвочки империализма был богатый русский лексикон и хорошее знание изнанки жизни страны Советов. К тому же, сочная девичья плоть, едва прикрытая полупрозрачным платьицем, вызывали совсем другие мысли и чувства.

Тряхнув головой, будто отгоняя досужие мысли, Андрей вымолвил с угрюминкой, не воспринимая болтовни Кет Виллер. - Пожалуй, хватит с меня этой безконвойной прогулки. Скажите, как мне добраться до гостиницы?

Кет порывисто схватила его за руки, остановившись. - Но у нас только начинай взаимопонимай.

Андрей слегка поморщился. - Никогда вы нас, русских, не поймете.

- Зачьем? - воскликнула Кет в своей манере.

Они остановились посреди оживленного тротуара, и она потянула его к переулку, выходившему в небольшой сквер. Грубовато и все с той же угрюминкой Андрей ответил:

- Не было у вас жен декабристов. И королевичи ваши не женились на лягушках.

- Королевич-пастух. Золушка.

- Пастухом королевич притворялся, да и Золушку встретил в образе прекрасной принцессы. И жены князей ваших не шли добровольно за мужьями в рабство.

Кетрин застыла перед ним с широко раскрытыми глазами. Тут только до нее стал доходить истинный смысл русских сказок. А значит, и самой жизни этого непонимаемого всеми народа. Она пролепетала в крайней растерянности:

- Но это есть невозможен подвиг идти пожизненни рабство или жит с мерзка тварь.

Теперь уже Андрей торжествовал:

- И под танки за родину вы не бросались. Не закрывали доты своими телами. Боеприпасы кончались, и немцы в плен сдавались. А русские шли в штыки!

Кетрин молчала, склонив пышноволосую, какого-то неопределенного цвета с белесыми прядками, голову. Но медленно шла, упрямо увлекая его к скверу. Там было летнее кафе. Со столиками под зонтами и эстрадкой. Несколько молодых женщин стояли в очереди перед помостом, на котором раздевалась до евинова вида еще не тридцатилетняя блондинка, пританцовывая и изящно разбрасывая нижнюю одежду по сторонам. Андрей выдернул руку из ладошки Кет.

- Я же сказал, хватит с меня впечатлений.

-Ещье не вечер. Кюшат будэм?

- В смокинге в бардак не ходят.

Кет вытаращила на него глаза. - Но это не есть бордель. У нас можно в такой мест показывайт эротик. Можно вибирайт девюшка на лубов айн момент.

Тут уж Андрей стал понемногу шалеть. Он думал, что в России преувеличивают свободу нравов на Западе, а уж то, что мужья хвастают, если их жён за сто марок - просто анекдот. Но тут всё подтверждалось. К еще не одевшейся, сошедшей с помоста под громкие восторженные крики зрителей, женщине подступил пожилой мужчина и стал отсчитывать ей купюры. Медленно, явно торгуясь. А уже другая раздевалась. Совсем. Потом покрутила мощным задом с клоком волос в паху, и стала делать мостик. Тяжело и коряво. Но довольно соблазнительно. Некоторые смеялись. Поклонников пышных форм было больше, и аплодисменты заглушили издевательские смешки. А торгующаяся парочка скоро договорилась. Девушка выхватила у мужчины купюры и, помахав ими, с задорным криком скрылась за занавеской сбоку эстрады. Нырнул за нею и покупатель любви на один момент. Андрей издевательски хмыкнул.

- Так же у вас и с религией. Не верите, а удовольствие получаете. Ходите в костел или кирху, как в театр на представление.

Теперь уже Кет затруднялась с ответом.

- Найн, не все так деляй. Так поступай супер современни чялявек.

- Скорее, супер дикий...

Но Катарина уклонилась от этой темы, легонько тронула его за плечо и предложила.

- Идьем солидни ресторант.

- На это у меня нет денег.

- Ду майн гаст. Э-э-э...Гость. Я угощай.

Он грубо спросил. - Фрейлейн, что вы от меня хотите?

Кетрин кокетливо засмеялась. - Хотель делять тебье происк империалисмус с ай -ловью.

- А любовь здесь при чем? - не принимал ее тона Андрей, сохраняя серьёзный вид.

- Я есть, как ваш пионэр. Хочью все знайт. Каким ти парэн есть.

- Мне пора в гостиницу.

- Я вам не интерэзант? - обиделась Кет.

- Спасибо за экскурсию. Я много познал за эти неполные два часа.

- Вам не энтерезант, как есть интим общенья разни по образ жизн люди?

И он выдал ей курортный прикол. - Случайные половые связи - это неэтично. Кроме того, они приводят к венерическим заболеваниям, как-то: гонорее, сифилису и так далее.

Но она перебила его, успокаивая. - Ми делям безопасни секс. Кандом в Аустрия не есть дефицитни товар и ми его всегда имеем с собой для подобни пикантни приключенья.

Андрей попросту опешил. И в России тогда уже было достаточно раскованных женщин. Но что бы так! Даже завзятая русская блудница ждет инициативы от мужчины. Кет быстро поняла причину его замешательства и приобняла с виноватым видом.

- Прости. Забиль ваш ретро отношений. У тебья есть невест или жена?

Андрей лишь судорожно сглотнул, ничего не ответив. Кетрин как бы оправдывалась:

- Западни европейска женщин нет стыд иметь инициатив в секс. Ми есть с мужчин равноправно. Это не есть декларация намерений, как ваш женщин. Натюрлихь. Ми тоже имей удовольства от занятья секс. Все равны. Давай-бери удоволства у друг друг.

Она заглянула близко-близко ему в глаза и предложила:

- Я знай, вам есть три ден до отъезд. Идем пустой вилла мой подруг.

И задорно рассмеялась. - Я слишаль, вам и лубов другой. Хочу знайт, лубов русска.

Ну, кто устоит против такого пикантного происка империализма? Все инструкции мигом вылетели у Андрея из головы. Разведчиками, видимо, рождаются. Он поехал с Кет Виллер за город на пустующую виллу подруги.

* * *

Такие виллы Андрей видел только в кино. Таксист высадил их у массивных, выполненных под старину ворот с каменными столбами и они прошли по плиточной дорожке к двухэтажному дому с крытой галереей. В условленном месте Кет ключа не нашла. Пуча нарочито глаза и нервно посмеиваясь, она стала возиться с окном от самого пола до потолка и открыла было. Но внезапно оконная створка хрустнула и осыпалось стеклом. Фыркнув смешливо, Кет схватила растерянного парня за руку и затащила в большой холл с диваном, креслами и баром и сразу сбросила туфли, встала перед ним вплотную, грудь в грудь. И Андрей, волнуясь, положил ей руки на талию. Хихикнув, с показным испугом Кет дернулась от него. Он не отпускал. И смеясь, она стала вырываться. Платье само соскользнуло с её плеч и, запутавшись в нём ногами, девушка упала на пол, охнув от боли. Андрея буквально затрясло от вида сочного женского тела с рубенсовскими формами. И он кинулся на неё, но опять, засмеявшись, Кет не далась, кувыркнувшись в сторону. Он всё же поймал её за ногу. И злясь больше от зависти, чем от желания, грубо подмял её под себя. Необъятный, но тугой и выпуклый зад окончательно взбудоражил чувства. Тут он, уже не рассуждая и не пытаясь казаться вежливым и нежным, быстрым движением сбросил брюки вместе с трусами до колен и, схватив, пытавшуюся отползти девушку за бёдра буквально насадил её на свои чресла.

Кет закричала! Негромко, но пронзительно. Поначалу он испугался, думая, что причинил ей боль и замер.

- О! - застонала она еще болезненнее, и сама стала тыкаться в него, шепча что-то на своём языке. И Андрей дал волю чувствам, поняв что от него требуют именно звериной первобытной любви. Стал бить бёдрами со всей силой, наращивая темп. И она вскоре обмякла в его руках. Но он продолжал сдерживая чувства и только немного сбавил темп. И вскоре она стала оживать отзываясь на ритмичные проникающие удары, словно в бреду, перевернулась на спину и затащив его на себя прильнула губами к нему и забесилась буйно помешанной. Потом обмякла и успокоилась, оплетая его руками и ногами. Вжалась всем телом. Но он снова расшевелил её, теперь она взвыла мартовской кошкой, затащив и его в бурный оргазм. В таком полубреду они лежали довольно долго. Кет наконец приподнялась и глянула на него ошалелыми от полученного удовольствия глазами, выдохнула страстно:

- О! Я поняль тепер лубов русска. Это есть рай на земле.

Ему было приятно это слышать, и он зарылся лицом в её крупные и ещё девственно тугие груди. Самка в Кет снова пробуждалась, она вжималась в него лоном, прося нового соития. Снова прильнула к его губам и прошептала. - Я тебе хочу деляй как ти мне. Ошеломляйт остри наслажденья. Чтоб помнил долга-долга ласка нежни коров, как меня называйт мои бой-френд.

Андрей блаженно улыбался. - Мне и так хорошо.

- Ти не знай многа. Вам есть запрет порнофильм и эротик. Я показывайт тебе это натюрлих.

Андрей засмеялся. Она скользнула лицом к его паху, и он едва не закричал от неимоверно острого наслаждения. Такого он не испытывал никогда. Это был красивый и чувственный фильм. Порнофильм! Но ни какой развратности, хотя Кет то бесится азартной самочкой, сама владея им, то ластиться нежной кошечкой старательно давая ему наслаждение, вновь и вновь возбуждая изощренными ласками. Его тело полностью принадлежало ей, а её - ему. Она наслаждалась им откровенно без какой-либо толики жеманства или натянутости. Выпивая и закусывая, уходя в ванну и принимая душ, они продолжали любовную игру. Соитие продолжалось во всём. Они были два в одном. И это было особенно приятно. Приятно было чувствовать себя источником наслаждения. И ещё приятнее было ощущать себя владельцем молодого, сочного тела готовно отзывающегося на все его желания.

- Деляй мне так! - кричала Кет в упоении, меняя позы и способы соития, вновь и вновь возбуждая его неимоверно острым и чувственным минетом.

- Так тебе лютше? А так? Гавари как? Гавари! Я хочу деляйт тебе харашё. О! О! О!

И сама уходит в очередной оргазм...

Пришел Андрей в себя только, когда Кет совсем обессилила, расплывшись под ним спущенным надувным матрасом.

- О! Мили, майн либер фройнд. Майн ласков, нежны звер, тигер. Ты - Тигер, - зашептала она, как в бреду.

Т он откликнулся. - Хорошо, теперь я буду Тигром. Двадцать два года прожил и ни каких кличек не имел.

Но до неё это не доходило, он шептала в упоении, прикрыв балдежные глаза. - Я полюбиль тебъя с перви раза, как ти вошёль в менья. Ти ест мой полёвина херце.

Впервые Андрей был очарован, как утонченный эстет, и нежно прильнул к ней. Но губки её были вялыми.

- Мне нет в теля мест для наслаждайсь. Я есть живой труп. Найн! Найн! Ангел в Эдем!

И снова повторила, но теперь с некоторой грустью. -Лубов русска с тебья мне рай на земля.

Андрей тоже был упоен до предела и, удобнее расположив ее у себя на груди, вскоре заснул вместе с нею...

Катарина проснулась раньше и первым делом стала кормить свой нежни и ласкови звер по имени - Тигер, поставив перед ним журнальный столик с закусками. Только сейчас он осмотрелся и глянул на свои командирские часы. Они кувыркались уже более суток прямо на полу, в большом холле с высокими, от пола до потолка, итальянскими окнами. Одно из них, угловое, было разбито. Ощущение было, что это всё продолжение сна. И холл с баром, и английский газон с редкими соснами за окном смотрелись красивым кадром из амэрикен филмз.

Да, это был аммэрикэн филмз и из него не хотелось уходить. Особенно от этой милой в своей бесстыдной непосредственности юной женщиночки. Андрей чувствовал, что подобную ей не найдет, соглашаясь с Кет, что они половинки одного сердца, и мрачнел от предстоящей разлуки на всю жизнь. Пора было завершать это ошеломительно яркое и чувственное рандеву...

Красивая и любвеобильная Кет, видимо, была и неплохой хозяйкой. Что-то заварила, поджарила, и он ел с большим аппетитом. А водку Смирнофф не надо было даже заедать или запивать. Случайно Кет попалась на глаза дамская сумочка, валявшаяся у разбитого окна, и она поползла к ней, проговорив растеряно.

- Ми деляль колоссаль проблем. Зарождаль киндер.

- Может, обойдется? Подмойся хорошенько. Теперь будем пользоваться презервативами.

Но настроение Кет тут же переменилось. Она выхватила из сумочки несколько пакетиков с балдеющими на них женщинами и высоко подкинула вверх к самому потолку, вскрикнув бесшабашно.

- Тепьер кондом нье нужна. Дьен Победа нам будет киндер - Победа. Виктор!

Но любовник восторгов ее не разделял, и она это сразу же заметила. Спросила с испугом:

- Тебья нет ко мне лубов русска ?

Он обнял ее, но вздохнул тяжело. Ну что ей было сказать? Как и партийную, так и военную карьеру не сделать в Союзе с женой-иностранкой. А с его знанием двух языков, французского и английского и солидным уже для его лет разносторонним образованием карьера ему светила. Уже его отличили, сразу же с курсантской скамьи направив на курсы армейской разведки. И, видимо, доверяли, разрешив выезд за границу. Однако в этом аммэрикэн филмз хотелось не только задержаться, но и остаться. Андрей снова тяжело вздохнул и обнял нежное тело еще сильнее.

- Кет! Мне ни с кем не было так хорошо. И, наверное, никогда больше не будет. Но жениться на тебе я не могу.

Она подняла на него грустные и ласковые глаза и возразила несмело:

- Но вам теперь есть разрешенье иметь брак иностранни граждан.

Ему стало совсем нехорошо. В какой-то степени даже стыдно. И он тоже вместе со всеми клеймил карьеризм, но в душе, не признаваясь даже себе, стремился сделать карьеру. И чтобы хоть как-то смягчить свой отказ, он рассказал ей, в какую попал ситуацию накануне отъезда в Австрию.

* * *

Классически, как стойкий оловянный солдатик, лейтенант Стриженов влюбился в белокурую бестию-танцовщицу, заканчивающую в этом году хореографическое училище. Однако еще не леди Гамильтон не за генерала замуж выходить не собиралась. Она только что начала играть эту роль, танцуя в ресторане при отеле. Окончательный разрыв, хотя и назревал давно, произошел, как всегда, неожиданно. В тот день белый лебеденок в балетной пачке, шипел на него в волшебных сумерках закулисья рассерженной гусыней, отметая упреки в неблаговидном поведении:

- Сам лови момент, пока у бабья на тебя еще глаза горят. Золотая Рыбка перед ним икру мечет, а он будто и не замечает. Учти, я буду вершинкой только золотого треугольника. Ищи себе жену по уму.

- Как это?

За два года знакомства с нею, у Андрея сильно изменилось представление, как об артистах, так и об армии. Артисты и офицеры были очень похожи, та же игра, она захватывала и личную жизнь. Но уровень не то что образования, а хотя бы начитанности у большинства артистов и офицеров был весьма скуден, и игра превращалась в глупый фарс, который они сами в первую очередь и чувствовали. Только парад и сцена были красивы и возвышенны. Закулисьем и служебными буднями управляли блат, взаимное подсиживание и неприкрытое угодничество. Алевтина продолжала его поучать, как пацана.

- Будь Николаем Ростовым, а не зачуханым поручиком Ромашовым.

- Уж не роль ли Наташи Ростовой примериваешь?

Лялька скривилась пренебрежительно. - Я то найду себе добродушного номенклатурного отпрыска. А вот тебя, точно, ждет бессмысленный подвиг Андрея Болконского.

Но больше говорить им не дали. Раздалось низкое прокуренное сопрано. - Антипова! На выход.

И Лялька метнулась к сцене размашистыми балетными прыжками. Шла генеральная репетиция Первомайского концерта, утверждали номера, вокруг царила нервная суета, и на него ни кто не обращал внимания. Но, оказывается, не все. Тут же, словно из засады, к нему вышла статная и красивая девушка его возраста с сочным темно карим взглядом больших глаз. Та самая Золотая Рыбка, Татьяна Николаевна Яворская, в девичестве Рыбкина, член горкома комсомола курировавшая театр и упорно скрадывающая его теперь терпеливым охотником.

Таня сообщила ему. - К чёрту карьеру! Я развожусь со своим несостоявшимся писателем и хочу снова быть твоей Золотой рыбкой.

Но он не ответил ей и даже не согнал хмурости с лица.

- Суровый с женщинами воин полюбил? - фыркнула она с издевкой.

Лейтенант ощерился в глуповатой улыбке и ответил невпопад. - Ага! Погода нынче хорошая.

Но та не смутилась и предложила. - Бери свою Бестию, и едем ко мне на дачу. Лес, речка. Ночь у костра...

Не дождавшись ответа, спросила. - Или у твоей юной старушки более высокие желания? Говори, постараюсь исполнить.

Поняв, что ее ни чем не проймешь, он не по-джентльменски, повернулся к ней спиной и зашагал по служебному коридору в фойе. За спиной Яворской злорадно захихикали. Ее даже передернуло от негодования и, схватив со стула свой кожаный плащ, она стремительно помчала прочь, на ходу одеваясь. Андрея уже не было в фойе. И она вышла на крыльцо. Прямо золотоволосый лейтенант в плаще стоял, облокотившись на перила, и курил неизменную свою беломорину, фуражку он держал в руке. Ее снова неудержимо потянуло к нему. Это было какое-то наваждение, ноги отнимались, лоно наполнялось неимоверным желанием. И не было сил бороться с этим. Она подошла к нему, но Андрей лишь покосился на нее и больше не смотрел. Рыбкина вздохнула и осталась стоять рядом...

Как-то муж привёл домой лейтенанта. Таня уже третий год после родов почти никуда не выходила из-за часто болевшей дочери. Они крепко выпили, муж, конечно, свалился, было уже поздно, и Татьяна оставила Андрея ночевать. Только выйдя замуж, Таня поняла, что популярный журналист попросту шестёрка, болтун и пьяница. Она возненавидела этого будущего писателя, не писавшего, а рассуждавшего по-пьяне о своём будущем произведении. Да и было ему уже за тридцать. А лейтенант так мужественно красив! Она подсунула ему папиросу с анашой и потом нахально залезла к нему в постель. Как она теперь корила себя за то, несдержанное бесстыдство. Он подарил ей такую ночь! Но больше не заходил. Она просто потеряла контроль над собой, как самка во время сезонного гона. Да и не знала она кроме Стриженова настоящих мужчин. Вокруг симпатичной дочери председателя горисполкома крутились одни лишь смазливые Кречинские и Бальзаминовы.

Новый год Таня встречала в театре, там и столкнулась вновь с лейтенантом. Он был с Алевтиной. Таня затащила их в свою компанию, пообещав будущей танцовщице устроить её в театр. Дочь председателя горисполкома областного города могла сделать и больше. Такое покровительство было, как нельзя кстати. Лялька сразу поняла, чего хочет Рыбкина. И в ту же ночь с её помощью Андрей снова очутился в постели Татьяны. Но опять он больше к ней не заходил даже с Алевтиной. Таня просто сходила с ума от желания, но Андрей обходил расставленные ловушки, и вёл себя с нею, будто между ними ничего не произошло...

...Таня вышла из горестных воспоминаний и ближе подступила к Андрею. Только начинало вечереть. Зажигались фонари, но в пол накала. Мокрый после дождя асфальт лоснился отражениями сполохов рекламных огней. Здания окутывались сиреневым флером надвигавшихся сумерек. Наступала та минута, минута очарования зарождающейся светлой соловьиной ночи северных широт. Проняло и Таню. Она воскликнула с надрывом.

- Любить хочется. Преданно и нежно. Одного. И на всю жизнь.

Но Стриженов отодвинулся от нее и хмыкнул. - Анаши обкурилась?

- Влюбилась!

Андрей снова хмыкнул. - Ну вот, теперь и у тебя, как у людей - тоже любовь появилась.

Она прикрыла глаза от нового унижения. Андрей вдруг тронул её и попросил. - Угостила бы травкой.

Таня вцепилась в него. - Поехали ко мне.

Он усмехнулся мрачно. - Не вписываюсь я в твой террариум гадючник.

- Андрей! Я всех разгоню.

Но тут громко захлопали двери, и на крыльцо театра высыпала стайка молодых артистов, заскакала вниз по ступенькам, направляясь к автобусной остановке. Вскоре появилась и голубоглазая Бестия в белом плаще, перетянутом в талии.

- Чао-какао, тененте! - закричала она, помахав им ручкой. - Не буду мешать, такая жена меня устраивает.

- Антипова! Ты с ума сошла! - ахнула Яворская.

Но девчонка уже скакала вниз по ступенькам. Таня вспыхнула:

- Что она себе позволяет?

Андрей скривился. - Все вы берете пример не с матерей, а блядей, - и, махнув через перила, пошёл неспеша, пересекая площадь, чтобы обойти остановку и не встретиться с Бестией. Потом перешёл дорогу и зашагал по другой стороне улицы обратно.

Пронёсшееся было мимо такси, неожиданно притормозило и сдало назад. Открылась задняя дверца, Татьяна

выглянула из машины и окликнула его угрюмо:

- Эо! Суровый с женщинами воин, садись. Подвезу куда тебе надо.

Но лейтенант шел, не сбавляя ходу по тротуару, и даже не посмотрел на нее. Дверца захлопнулась, и такси стало набирать ход, но вновь затормозило из-за остановившейся впереди машины.

Тут же раздался звонкий крик Бестии. - Заслужил эту ночь, мой верный рыцарь!

Дробный стук каблучков будто подстегнул лейтенанта. Он рванул в след медленно удалявшейся машины тигриными прыжками и, вломившись в заднюю дверь, попал в тесные объятия ошеломленной от радости Татьяны...

В Австрию его провожала Рыбкина. Антипова нашла их в митинговой толпе на перроне и, не поздоровавшись, вымолвила угрюмо. - Прихватила я...

Андрей немного растерялся. - Триппер или чего покруче?

- Дурак! Забеременела я. Но сейчас на корягу мне лезть нельзя. Предложили гастроли.

- Ну а я здесь при чем?

Лялька смотрела Тане в глаза. - Помоги.

Та язвительно вымолвила. - Плод за тебя поносить? Так и я это время, что была с ним, не предохранялась.

- Вам мой ребенок ни к чему.

Андрей все еще не приходил в себя, поняв, что попал в двойную ловушку.

- А тебе, зачем второе дитя без отца? - спросил он Таню.

- От тебя хочу ребёнка иметь.

Андрей хмуро молчал. Таня обняла его и униженно попросила:

- Андрей, женись на мне. В свободе я тебя не ограничу и поеду с тобой хоть на край света.

- Мне только двадцать два. Это азиаты и закомплексованные придурки так рано женятся.

Антипова поддержала униженную просьбу Татьяны. - Дурак! Женись на ней. Без жены со связями так и останешься сапогом чищеным. Лучше бы ты на прапорщика выучился. У тех хоть навар со службы имеется. А у тебя, что будет без номенклатурной бабы? Форма да паёк.

Андрей с нарочитым удивлением выслушал её тираду и, когда она всё это выпалила, спросил:

- А ты то с чего так обо мне печешься?

- Нужен ты мне. Не хочу нищету плодить.

- И мне от прости-господи дети не нужны, - Андрей тронул Таню за предплечье. - Помоги ей освободиться от дитя. Ему такая мама тоже не нужна.

Алевтина возмутилась. - Я танцовщица, а не проститутка. И кроме тебя никого еще не имела. Это только в кино блондинки блудливы. Мне мужчин и на дух не надо. Никакого удовольствия до сих пор я так и не поимела, кроме противного чувства бяку твою вымывать и страха, что залетишь на корягу.

Андрей хмыкнул о своём. - А вообще-то мне нужна жена, холостых офицеров в Афган не направляют.

Таня растрогано прижалась к нему. - Андрюша! Так я готовлюсь к свадьбе?

Он врезал солидной партдевочке по заднице. - Ладно, ля-ля! Меня ждет Австрия! Как вернусь, все и обговорим окончательно.

Они не заметили, как закончился митинг, проводники громко призывали завершить посадку, и Андрей направился к своему вагону. И долго махал Тане рукой из-за спины проводницы...

* * *

Катарина совсем поникла, когда он закончил рассказ. Прижалась к нему и вымолвила трагично:

- Зачьем ду руссишь? Зачьем?

- Чтобы спиваться или в послушное состояние обращаться, - хмыкнул он, чтобы не драматизировать ситуацию.

И ему тоже становилось нехорошо. Затягивала любовь, красивая, как в кино. Глупое сердце снова хотело любить. Но надо было ломать чувства. Он вымолвил хмуро:

- Пора собираться.

Откинулся на спину, устремив невидящий взгляд в потолок. Но Кетрин прильнула к нему и снова стала ласкаться. И снова они слились в упоении. В упоении щемящей до боли в сердце тоски.

Андрей дал ей время пережить свои ощущения, и поднял за руку, заставив сесть.

Налил водки в бокалы и проговорил в грустной задумчивости. - Прощальный бокал поднимаем.

Кет порывисто вскрикнула. - Андре! Останься Аустрия. Только здесь тебе будет достойни существованье. Я есть один наследник. Мой папи - аппер мидлз класс. Немного мало миллион состоянье имеет.

Он выпил вкусную водку одним махом и хмыкнул. - Такое же мне и на родине предлагают.

Выпить прощальный бокал Кет не смогла, зарыдала в голос и пролила вино на себя. Фужер, хрустнув, развалился на несколько осколков, оцарапав колено и ладонь, когда она пыталась схватить его. Андрей долго её успокаивал, прижимая к себе. Потом сказал решительно и даже шлепнул по попке.

- Кет, пора. Вызывай такси.

Она снова простонала. - Зачьем ду руссишь? Зачьем? - и поползла к столику с телефоном. Сняла аппарат на пол, и ткнулась в него, закрыв грудью. Пухлые половые губы в редкой каштановой бородке тоже жалобно кривились улыбкой расставания между мясистых щек ягодиц. - Зачьем ду руссишь? Зачьем?

До странности короткий писк клавиш насторожил Андрея. Кет быстро проговорила длинную фразу на немецком, и швырнула от себя трубку, как опасный предмет. Номер был слишком коротким. Так вызывают спецслужбы во всех странах мира: скорую помощь, пожарных и... Полицию! Чувство опасности окатило отрезвляющей волной. И на виллу они проникли словно воры, разбив окно. Андрей подскочил от страшной догадки. - Провокация!

Это он выкрикнул вслух. Кет с криком бросилась к нему.

- Найн! Найн! Тебе будет мали срок за проникновенья чужой собственност. Ти остаешься здесь и не идешь тот подли война.

Поняв все, он в ярости сшиб ее на лету оплеухой. Упав на пол, Кетрин застыла в шоке. Видимо, ударили ее первый раз в жизни. Но не было времени на сантименты. Он быстро оделся и выскочил через разбитое окно на крытую галерею. И застыл в растерянности. Местность была совершенно открытой. Сплошной английский газон с редкими соснами и шпалерами кустарников. Виллы были огорожены решетчатыми заборами и хорошо просматривались. Здесь жили открыто, ни от кого не прячась. И полиция работала оперативно, послышался, на- растая, пронзительный вой сирены. Увидав массивные каменные ворота в стиле ретро, Андрей помчал к ним, вымолвив с мальчишечьим упрямством. - Всё равно, немцы, по-вашему не будет!

Успел встать за массивный столб и приоткрыть калитку. Вскоре подлетела и машина, раздался резкий визг тормозов, захлопали дверцы...

Первого полицейского Андрей свалил ловкой подсечкой и вырвал из его рук пистолет вместе с ремешком, уронив его под ноги. Со вторым немного замешкался, ломая сопротивление крутолобого здоровяка. И, тут, один за другим, раздались два выстрела. Ему обожгло бок и ударило в предплечье. Но Андрей устоял и, окончательно сломав сопротивление полицейского, выставил его перед собой, грозно крикнул, что помнил из книг о Великой Отечественной Войне.

- Хенде хох! Ихь совьет официр-коммандос.

И третий пистолет полетел к его ногам. Превозмогая боль, Андрей выглянул из-за плеча крепкого мужчины. Оказывается, стрелял водитель, сейчас он лез неуклюже из машины, выставив поднятые руки. И тут раздался отчаянный вопль Катарины:

- Андре, найн! Найн сопротивленья полицай.

Это Андрея словно подстегнуло. Он оттолкнул от себя заложника и приказал водителю вернуться на место.

- Зитцен зи зихь!

Один за другим запнул пистолеты под машину и залез на заднее сиденье. Встретил в зеркальце тревожный взгляд полицейского и приказал:

- Фарен посол Совьет унион

...До советского посольства они доехали быстро, везде для них был зеленый свет. Но в посольстве ворота не открывали, к нему вышел какой-то по счету советник посла и заявил холодно.

- Мы отказываемся принять тебя. Ты не герой, а уголовник. Пить надо меньше.

Андрей выпал из открытой дверки машины и развалился у его ног на асфальте. Советник посла выкрикнул что-то по-немецки и к Андрею тут же подошли санитары с носилками. В машину Скорой помощи залезли и двое полицейских. Они тут же помчали на предельной скорости под вой сирены. Врач на ходу осматривал его раны, останавливая кровотечение. Твердил улыбчиво. - Гут. Карашё. Гут. Карашё.

Только сейчас до Андрея дошла вся дикость ситуации. За разоружение полицейских и захват заложника ему грозил срок на пол жизни. Все померкло у него в глазах. Он лишь заметил волнение врача и успел подумать.

- И сидеть здесь будет красиво.

* * *

Дочитав новеллу Гаврик невольно оглядел шикарную обстановку девичьей спальни и повторил.

- Сидеть здесь будет красиво.

Потом встал, чувствуя неимоверную усталость, и вышел из комнаты, попав в спорт - танцзал. Шведская стенка, гимнастические кольца с турником и тренажёры, а напротив зеркальная стенка балетного станка и пианино в противоположном углу, рядом стояло несколько мольбертов и тумбочка с натюрмортом. Стрельчатые окна по скошенному потолку придавали особоё своеобразие залу. Но Гаврик почувствовал себя ещё более неуютно, каким-то маленьким и слабым. Как-то машинально, без какой-либо мысли в голове, от усталости что ли, он забрал кейс и спустился вниз. В комнаты заходить не стал и вышел во двор. Нет, не двор, это был небольшой парк с несколькими соснами и двумя раскидистыми кустами можжевельника оплетавшими ажурные беседки. На единственную улицу - берёзовую аллею Барского посёлка он выскочил и побрёл наугад. И вскоре вышел на небольшую площадь, троллейбусный разворот. Машина уже стояла, и он вошёл. Только два пассажира дремали на сиденьях в разных концах салон. Он встал по привычке у широкого заднего окна и положив подбородок на поручень прикрыл глаза, чтобы не видеть высокие готические крыши и ухоженный лоск посёлка для двадцати семей, если не меньше, нахально расположившегося в городской зоне города.

Вертуновка, хулиганский и безалаберный район всевозможной застройки, где он жил был рядом и вскоре Гаврик подошёл к своему дому. Он был тоже большим, но несуразным из-за мансарды с круто ломаной крышей и теперь вызвал у него чуть ли не отвращение, особенно двор. Только две шпалеры цветов вдоль потрескавшейся бетонной дорожки в крыльцу украшали его. Всё было засажено, особенно несуразно торчали каркасы многочисленных теплиц и серые, кое-как сляпанные хозяйственные постройки. Там уже бродила понурая фигура соседки - алкашки, кормивших их свиней. Тёте Тае - Разрухе и нанимаемым мужикам мать платила в основном самогоном и вином с винзавода на котором она работала лаборанткой. Она постоянно хвастала, нам не страшны никакие девальвации, хозяйством прокормимся, за что её и прозвали Райка - Девальвация. Здесь у всех были прозвища. Даже жившие в десятке многоэтажных домов, строительство микрорайона заглохло в годы перестройки, тоже хозяйствовали, налепив где попало сарайки и огородики.

К удивлению матери не было дома у Гаврика стали закрадываться подозрения, да и были причины. И мать его такая же. Он начинал верить уличной мудрости. - Все бабы - бляди, весь мир - бардак!

Однако усталость брала своё, наспех позавтракав, он лёг спать. Но и вечером мать так и не появилась. Немного размявшись и бесцельно побродив по пустому дому, Гаврик снова лёг в постель и продолжил чтение, слушая эхо ушедшей страны, как бы из уст неизвестного ему отца.

ЧЕКИСТ

Прораб Замятин открыл дверь вагончика и сразу прошел к письменному столу, снял трубку с телефонного аппарата. Рабочий день начался, а раствора все еще не было. Но сколько он не накручивал диск, в трубке слышались лишь короткие гудки. - Занято. Занято. Занято.

Сев за стол, прораб стал просматривать бумаги лежавшие на столе. Их было много, и он поморщился. Но тут из открытого окна послышался приближающийся гул мотора легковой машины. Вскоре она остановилась рядом, хлопнула дверца, раздались тяжелые шаги на крыльце и дверь широко, по-начальнически, распахнулась. В тесный рабочий кабинет вошел рослый и полный мужчина в сером костюме. Пожал руку вставшему перед ним прорабу и небрежно кинул на стол несколько скрепленных листов.

- Вот твоё выполнение. А то, что составил, повесь в туалет для подтирки.

Совсем ещё молодой парень в джинсах и клетчатой рубашке стал просматривать листы. Мужчина делано проворчал.

- Сам директор Домостроительного комбината, понимаете ли вы, как шестёрка за них процентовки подписывает.

Заглянув в итог, прораб присвистнул. - Опять вперед залезаем.

- А как ты хотел премии получать? Смотри, Геннадий Гаврилович, я не давлю. Только сам будешь объяснять коллегам, как не мог поступиться совестью и лишил всех квартальной премии.

Тот лишь вздохнул и ни чего не ответил.

- О нарядах не беспокойся, нормировщица их переделывает, завтра зайдешь, подпишешь. Занимайся материальным отчётом.

Прораб молчал

- Автотранспорт возвращается с посевной, завалю я тебя материалами. Наверстаешь.

- Да мы и за месяц не сможем освоить такой объем работ. А времена нынче пошли - проверка на проверке. Фёдор Юрьевич, а вдруг контрольный обмер?

Тот благодушно хмыкнул. - Не ссы на рабочем месте

- Прораб на стройке стрелочник. На нас и отвязываются.

Чебыкин хохотнул. - Раньше сядешь, раньше выйдешь.

- Не хочу я сидеть.

Шеф неожиданно озлился. - А это уж, как я посмотрю! Прораба посадить, что два пальца обоссать. Стоит только наряды копнуть и путёвки автотранспорта. А у тебя всё, срок отработки после окончания института прошёл. Теперь ты уже не молодой специалист и за свои ошибки и просчёты сам отвечать будешь. Поэтому, товарищ Замятин, старшим в жопу не заглядывай. Выполняй указания и знай. Я начальник, ты - дурак. И всё будет так, как я захочу. И на Андропова не уповай. Вашу, рабочую дисциплину будут укреплять. А мы, начальство, отсидимся в своих кабинетах. Да и многоуважаемый Леонид Ильич ещё шлёпает иногда губами по телику.

- Понимаю, любые благие намерения у нас заканчиваются мероприятием.

- Дурак! - бросил резко Чебыкин, но тут же извинился. - Извини за выражение. Да кем ещё вас с моим Юркой назвать? Умнее всех, вроде, а сути не понимаете. Мероприятия делаются под кого-то или когда у народа энтузиазм начинает падать. Андропову Лёнькиных приближённых надо свалить, дорогу к генсековскому креслу себе расчищает. Уйдёт Бровеносец в потёмки и спустят опять всё на тормозах.

Выговорив всё это, Чебыкин отступил к двери и взялся за ручку. Но оглянулся, долго смотрел на него и вдруг спросил совсем неожиданное. - Почему от Тани Яворской прячешься?

- А идёт она...

Чебыкин вытаращил на него глаза. - Дочь предгорисполкома он посылает! Ну, Замятин, ты и на самом деле дурак! Однако я дал ей твой рабочий телефон. Если чего попросит, можешь уйти с работы.

Рванув дверь на себя, он, наконец, вышел. Снова заурчал мотор Уазика и вскоре стих вдали. Геннадий сел за стол и надолго застыл в бездумном созерцании стен. Он вообще-то архитектор, но только полгода выдержал, получив направление в НИИ. Инженеров там держали для сельхозработ, непомерно раздувая штат. И не созидали творчески, а штамповали дешёвое жильё для масс. И он ушёл на живое строительство, как тогда говорили. Два года отработал и эта профессия ему тоже осточертела. Вернее, не профессия, а отношение к ней и состояние, в котором находилась советская стройка. Строить хорошо само начальство не давало. Гони план. Давай! Давай, по быстрому. Хозяин сам квартиру подлатает...

Сидел в задумчивости он довольно долго пока не зазвонил телефон.

- Прораба Замятина, - капризно вымолвил женский голос.

- Я вас слушаю, сударыня - Золотая Рыбка, - узнал он нервного абонента.

- Где Андрей? Больше месяца как вернулся из Австрии, пару раз нарисовался и теперь не показывается. Где он?

- Служит, - ответил Гена коротко.

Происк империализма обошёлся Андрею лёгким испугом. Питер Виллер, шокированный поведением дочери, приложил все силы и своё влияние и через несколько дней Стриженов был дома. Сейчас он находился на выполнении квалификационного задания после окончания курсов разведчиков и не велел ничего говорить о себе своим бывшим блядёшкам. Так и назвал их. А себя после Австрийских похождений стал называть Тигром.

Таня хныкнула после довольно продолжительной паузы. - Живот на нос лезет. Трудно скрывать. Скажи ему, он ведь слово давал, что женится. Бестию я определяю в больницу на выкидыш, как и договаривались. После гастролей не взяли её ни в один из городских театров. Придётся ей ехать по распределению в глухомань худруком Районного Дома Культуры.

Гена издевательски хмыкнул. - Что-то рано у тебя живот на нос полез. Уж не слонёнком ли забеременела?

- Тигрёнком! Сын у меня! А у Антиповой девчонка. На японском приборе мы с ней проверялись.

- Пол двухмесячного зародыша уже могут определять?

- Двухнедельного даже, - врала она без стеснения.

Яворская сидела в небольшой комнате заставленной стеллажами до потолка. Было жарко, начало июля, блузку она расстегнула и протирала платочком потные груди, морщась от раздражения. Про живот она, конечно, преувеличивала, беременности не было видно. Но Замятин не отвечал, и Таня вновь заговорила уже мягче.

- Гена, скажи ему. Я не шучу. Тоже рожу. Будет и мне алименты платить, хотя я в них и не нуждаюсь.

- Как, тоже? А ещё кто собирается рожать и на алименты подавать?

- Не придирайся к словам.

- Ну и рожай, - грубо оборвал он ее. И Яворская взвыла.

- Скоты! А еще на дворян косите. Все вы мужики. Мужики! Мужики...

И грохнула трубку на аппарат, услышав гудки отбоя. Потом выматерилась грязно и на минуту застыла, поскуливая от злости. Крупные слезы поползли по щекам. Но она распускаться не стала, всхлипнув несколько раз, вытерла щеки, и снова стала набирать номер.

- Анна Дмитриевна?

- Да.

- Мне сказали, Андрей вернулся с учений.

- Кто его спрашивает?

- Таня Яворская.

Молчание в трубке. Таня притворно ревнула. - Я беременна от него.

Но и тут говорить с нею не пожелали, послышались гудки отбоя. Таня оцепенела от злости. Но теперь не плакала. Схватила трубку и стала набирать номер. Дождалась включения и радостно воскликнула:

- Ой, Эльвира Самойловна! Как хорошо, что я вас дома застала.

- Говори, милочка, побыстрее. Ждут меня.

- Эту, что оформляется к вам на выкидыш, Антипову, заглумите со сроками беременности. Пускай родит живого.

- Но, милочка, это уже совсем не красиво получается.

- Эльвира Самойловна! - зло вскрикнула Таня. - Не вам о красоте отношений говорить! Делайте, что вам сказали!

И врач пошла на попятный. - Хорошо, хорошо, Танечка. Зачем так нервничать. Приезжай, обсудим. Это не телефонный разговор.

- Подъеду, - сердито бросила Таня и положила трубку. - Эта ещё будет мне ерепениться. Подпольная абортница! Посажу, суку!

* * *

Андрей Стриженов уже с погонами старшего лейтенанта появился у Геннадия на объекте с младшим лейтенантом своего возраста сразу после обеда, когда тот шёл в прорабку после обхода объекта.

- Привет, братишка?

Они толкнулись с коротким смешком. Замятин узнал улыбающегося ему белокурого со смачным взглядом южанина офицера, и они обнялись.

- Сережка! Сизов! После инъяза и сразу в князи?

Тот смущенно улыбался. - Да нет, не закончил. Сам напросился забрать на два года пока по призыву. Окончил только что курсы военных переводчиков. Отслужу два года и не знаю куда. У меня иранские языки. А кому они нужны с этим, блин, Хомейни?

Наконец они отступили друг от друга. Закончив восьмилетку, Андрей с Геннадием поступили в суворовское училище и с тех пор лишь изредка встречали Сизова. На каникулы он уезжал в Армению к деду по матери. И вид у него был экзотический, слегка смугловатый блондин, с неожиданно темным сочным взглядом южанина.

А Андрей был какой-то не такой. Он через силу улыбался, но, видно было, не только от усталости. Это Гена почувствовал сразу. И осторожно спросил, шлепнув брата по предплечью:

- Что с тобой, Андрей?

- ГРУ, конечно, не КГБ. Однако тоже дерьма хватает.

Андрей пристально посмотрел ему в глаза и озадачил неожиданным сообщением:

- Тут к тебе на днях должны наведаться из нашей конторы.

- Ко мне? По какому поводу?

- По австрийскому.

- А я тут при чём?

- Дядя мой по рождению и духовный брат как ни как. И друг закадычный. Помирить меня надо с Кет Виллер.

- Ну и мирись.

- Без сценария будет банально.

Он рассмеялся невесело и толкнул Гену. - Как вы все эти спецслужбы боитесь.

- Забыл слова своего кумира - Кузнецова? Разведка калечит душу человека.

- Из-за этого ты и ушёл из десантного училища? - спросил Сизов.

- Не только из-за этого...

- Офицеры не интеллигенты, - хмыкнул с издёвкой Андрей.

- Да уж. Лихие командиры. Всё так же, как и полвека назад, прёте лавой на тачанке-танке по трупам собственных солдат.

- Гена, заглумили тебя вражеские голоса.

Сизов перебил их. - Каникулы у нас, а мы жвачку жуём. Идём пиво пить и девочек кадрить, - спросил Геннадия. - Можешь с работы слинять?

- Запросто, - беззаботно ответил тот. - Юрки Чебыкина пахан мой шеф. Простит ежли чо, - и пошел к прорабке, бросив на ходу. - Сейчас, переоденусь только...

* * *

Пивной павильон, куда они пришли, был пуст. Жигулевского не было, только Бархатное пиво. А оно не только не пользовалось популярностью, но и было дороже. Решили взять чего-нибудь покрепче, и офицеры направились за водкой, а Гена вошел в пивбар. В рабочее время опасно было ходить по улицам, могли задержать общественно-милицейские патрули и сообщить об этом на место работы. Делали облавы даже в кинотеатрах.

Один из алкашей нахально заступил ему дорогу, когда Гена вошел в зал. - Студент! Дай рубчик на похмелку.

Замятин сердито хмыкнул. - Дам! По шее.

Тот отступил с ворчанием, и Замятин прошел к прилавку. Там стояли в раздумьи, как богатыри на распутье два мужика, хмуро переглядываясь.

- Не-е. Да ещё плесневелые сырки в нагрузку. Давай лучше в очереди постоим, лучше в рупь семь бормотухи возьмём.

Мужики ушли. Гена взял две кружки пива и ушел к дальней стойке, отвернулся к окну, погрузившись в невеселые мысли. Все шло не так. И у него и у брата. Да у всех его друзей, кто старался жить честно. Он облокотился на стойку и стал потягивать пиво, отставив другую чуть в сторону. Эдакий, интеллигентный молодой человек в белой рубашечке. Даже джинсы выглядели аккуратно. Вскоре совсем близко от него послышалось негромкое чмоканье. Он обернулся. Небритый парень в лоснящемся от грязи пиджаке и мятых брюках с жадностью глотал пиво из его кружки.

- У-у, бичары! Совсем обнаглели! - сердито воскликнул Геннадий и ударил слегка раскрытой ладонью по донцу кружки.

Лязгнув зубами и взвыв от боли, алкаш отпрянул назад на несколько шагов и, не долго думая, швырнул кружку, угодив ею прямо в лоб Замятина.

Все вызвездилось у него ослепительным фейерверком! Но на ногах он устоял. Алкаши ехидно хихикали.

- Хотел дать по шее, сам получил в лоб.

Это окончательно взбесило Геннадия. Взревев от ярости, он крутнулся в глубокой растяжке и в размашистом прыжке бросился на смутно маячившие тени, нанося удары и с ног и с рук, тут же перемешав алкашей с опилками на полу. Потом стал пинками вышибать мужиков из павильона.

- Зяма! - остановил его звонкий крик, и женские ручки вцепились в него.

В глазах у него уже прояснялось. Он мотнул, было, головой, но тут же охнул от сильной боли и зажмурился. Лишь через некоторое время открыл глаза и удивленно вымолвил.

- Поля Гоген!

Удерживала его полнеющая с простодушным и милым, но бабьим лицом высокая девушка. Элегантное платье с глубоким вырезом выглядело кавалерийским седлом на корове. Это была давняя его тайная подружка и одноклассница до восьмого класса Полина Лапина, ставшая учительницей рисования. Отдалась она ему случайно, возмущённая изменой жениха. И неожиданно прикипела к Геннадию. Но она была выше его и стеснялась этого. Встречались они тайно, скрывая связь. Полина была из номенклатурных чад, поклонников хоть отбавляй. Пришлось выйти замуж по настоянию папы. Но без Гены она не могла уже жить и ушла, было, от мужа. Но Гена теперь жениться на ней не хотел, но и отвергнуть её не мог, они были первыми друг для друга, а муж Поли тот жених-изменник... И сейчас Поля жила не поймёшь как, при каждой нечаянной встрече убегая с ним от мужа на дачу которую оформила на его имя.

Лапина продолжала нервно тискать его. - Зяма! Прекрати, прекрати. У них и без того, еле-еле душа в теле. Еще шарахнет кондрат которого-нибудь, посадят за шаромыгу.

Гена высвободился из ее рук и снова удивился. Привалившись к прилавку тощей задницей, стояла перед ним еще одна одноклассница, в отличие от Полинки одетая в поношенную одежду и сама будто изношенная.

- Валюха! А ты что такая? - вырвалось у него.

- Да вот, только откинулась.

- Как откинулась?

- Растрата. Дали два года химии, но на стройках народного хозяйства не удержалась. Часть срока не засчитали, получилось все три.

Она на него не смотрела. Боль снова навалилась, и Гена поморщился. Полина подскочила к прилавку.

- Егоровна! Есть лед в холодильнике?

- Вмазать ему надо, - вымолвила грубым голосом женщина и скрылась в подсобке.

Гена тоже подошел к прилавку, кружки его валялись в опилках на полу. Он спросил Валю:

- Ты, кажется, сразу после школы замуж выходила.

- А! В его величество рабочий класс поверила. Думала, интеллигенты только гнилые. Мой шоферюга несколько раз меня триппером награждал. И крепко попивал. Попивать стала и я, потом любовника знойного завела. Он и раскрутил меня. Теперь ещё иск платить надо.

Гена смущенно кашлянул, такая откровенность когда-то миленькой девочки шокировала. Одноклассницы были уже женщины с опытом. Нехорошим опытом из нехорошей, для большинства, жизни. А эту жизнь так красиво им расписывали в школе, показывали в кино. И родители подпевали этим дифирамбам...

Егоровна вышла из подсобки с полным граненым стаканом водки и мешочком со льдом.

- Лечите своего супермана.

Полина положила ему лед на лоб, воскликнув. - Гена! Рог у тебя такой наливается.

Он невесело пошутил. - И изменять мне вроде бы теперь не кому.

- Ты же, вроде подкатывал...

- Не дура за инженера замуж выходить. Сейчас работяга больше заколачивает и, если с умом пьет, цены ему нет.

- Больше заколачивает и жену-бабу свою поколачивает.

Валя неожиданно спросила. - Кого теперь лижет мой ласковый бычок, Юра Чебыкин?

- А ты знаешь, по-моему, все еще не забывает тебя. Не получается у него с девками. Живет бирюком. Мы как раз собираемся к нему. Часа в три он будет на своей номенклатурной даче. Едем с нами.

Валя слабо фыркнула. - Да нет, Гена. Задолбали меня замызгали - невтерпеж. Кому нужна кошка драная?

- Да кто из нас не падал?

Тут и появились друзья офицеры и уговорили подруг провести время вместе.

* * *

Юра Чебыкин долго стоял, набычившись, перед засмущавшейся Валентиной. Даже им становилось нехорошо. Они стояли во дворе перед двухэтажным коттеджем кирпичной кладки в стиле дворянского гнезда. Валя проговорила потупившись.

- Вот, пришла, коза-дереза.

Чебыкин поднял на нее глаза. - Да ладно, Валь. Что было, то было. Я знаю, сидела ты. Может, это, а? По-новой начнем дружить? А хочешь, и жить будем вместе?

- За тем и пришла, - вымолвила она и Юра, засопев, обнял ее.

Все радостно засмеялись, Сергей Сизов крикнул, - Горько! - и они поцеловались.

Валя так страстно присосалась к нему, его буквально затрясло от французского поцелуя, оторвавшись от нее, Юра стал краснеть. Валя визгнула истерично:

- Юран, блядь буду, - осеклась было, от вырвавшейся зековской клятвы, но ребята улыбались и она докончила. - Если ты у меня не станешь самым счастливым мужем!

Чебыкин показал на увитую диким виноградом беседку. - Идемте, там будем пировать. А баньку попозже затопим. Газ провели, моментально нагревается.

В решетчатой беседке обдувало ветерком и было прохладно. Полина стала выставлять на столик принесенную с собой выпивку и закуску. А они стали пить пиво из бутылок, приготовленное для них Юрой. Большой и уже рыхлеющий, со все еще нежным мальчишечьим лицом, Чебыкин выглядел идиотом, расплываясь в широкой улыбке. И не отставал от Вали, касаясь её рукой.

- Валь, ты согласна? Согласна, значит, жить со мной?

- Ну, сказала же, Юр. Согласная я теперь твоя буковка. За тем и пришла. Мне и жить негде. Хорошо хоть Полинка на даче приютила. А зима? Только вот твои родители как? Они же нас и развели после школы.

- Да идут они! Мне жить, - решительно вымолвил он и подал ей пиво с куском балыка. Сам налил себе водки.

Он всегда пил что-нибудь одно. Или водку, или пиво, или вино.

Замятин толкнул его. - Идите первыми в баньку.

Валя поддержала, обняв Чебыкина. - Ведь хочешь, Юра, хочешь, хочешь. Идем. Идём, вспомним молодость.

И потащила его по плиточной дорожке в глубь сада к деревянной, рубленой баньке с резной отделкой. Участок был большой с фруктовыми деревьями и ягодными кустарниками. Черешня ярко краснела ягодами. У соседей же за штакетным забором был настоящий парк с кустарниковыми шпалерами и зелеными гротами, где можно было уединиться. Там звучала эстрадная музыка и доносился смех. Замятин крикнул Чебыкину.

- А что за праздник у Вербицкого?

- У него через день праздники. Бордель для начальства содержит.

Валя удержала Чебыкина перед крыльцом и попросила:

- Юр, принеси какой-нибудь халат. Одежонка у меня не очень презентабельная.

Он готовно побежал к дому. - Сейчас, сейчас, Валя.

Она вошла в предбанник и, быстро раздевшись, свернула одежду в тугой комок, сунула её в дальний угол лавки. Моечное отделение белело липовым шпоном. Небольшой бассейн и душевая кабинка в зеркалах. Зеркала были и на стенах и отражали её повсюду. Все она здесь знала. Только теперь вместо титана стояла газовая колонка. Она пустила воду и зажгла газ, потом встала под душ, рассматривая критически свое исхудавшее тело. Ягодички всё-таки выпирали упруго и бедра достаточно широки, но груди висели пустыми мешками и ноги выше колен были худоваты, между ними под пахом можно было просунуть кулак. И половые губы уже не припухали. Валя вздохнула. - Ни сиськи, ни письки. Совсем меня задолбали.

Тут, смущаясь, и вошел Юра в длинной расстегнутой белой рубашке смахивающей на очень короткий халат и встал столбом. Валя, распахивая руки для объятий, сама пошла ему навстречу. - Юрок! Юрок! Не волнуйся.

Обняла его, прильнув телом, и сама стала снимать с него трусы. Медленно отступала к лавке. Потом села не нее и опустилась на спину, затягивая его на себя...Продолжала оглаживать его и когда он быстро содрогнулся от преждевременного оргазма.

- Все у нас наладится. Это у тебя от беспорядочных половых связей.

- Да не могу я с девками. Только с тобой не стесняюсь своей комплекции. Ты прям, как мама вторая для меня.

- Вот я и говорю. Все у нас наладиться. Баба к любому привыкает. Приспосабливается. Закон природы. Рожать чтобы.

- А и рожай, Валь. Рожай.

- Ты серьёзно?

- Надо жить по настоящему.

- Жить надо, - вздохнула Валя и склонившись над ним, стала ласкать изощрённо, возбуждая...

* * *

А Андрей был какой-то не такой, это заметила и Полина Лапина. Спросила, было, но он лишь буркнул:

- Отстань.

Расположившись в уютной беседке, они выпили водки и теперь потягивали пиво, шелуша сушеную рыбу. С Замятиным Полина чувствовала себя неловко, они давно не встечались, однако спросила:

- Жениться не собираешься?

- Не нашел ещё дуры.

- А разве умная?

- Ты - номенклатурная. А у меня на них аллергия.

Гена долил себе пива в чайный бокал и стал медленно пить. Больше не глядел на неё, уйдя в свои невеселые думы. В мозгу билось, любовь зла, любовь зла. А он не Юра Чебыкин, смириться с предательством не мог...

Они долго молчали, потягивая пиво. А за забором музыка играла, сквозь не густые ягодные кусты черешни вдоль забора из штакетника были видны прогуливающиеся фигуры. Поднявшись, Замятин направился в ту сторону и стал лакомиться спелыми ягодами. Через некоторое время подошли к нему и остальные. Только Андрей выглядел каким-то отрешенным. Обирал куст смородины чуть в стороне от них. Сизов подошёл к нему и ткнул кулаком в бок.

- Хватит, что ли, переживать.

Стриженов поморщился, как от зубной боли и отвернулся.

Полина спросила. - Что, всё-таки, случилось?

И он коротко рассказал.

На учебном квалификационном задании они должны были совершить теракт на секретном заводе. Женой замполита полка охраны майора Хаметова оказалась бывшая одноклассница Андрея - Венера, заведовавшая там клубом. Андрей и пел и играл на пианино, а он был там якобы слесарем в командировке, и естественно, Венера пригласила его участвовать в концерте прямо в заводском цеху. Тогда это было распространенное мероприятие. Жена замполита оказалась тоже неприкасаемой, пронести муляж взрывного устройства не составило особого труда. С заданием группа справилась блестяще.

Перед отъездом после проведения успешной операции их диверсионная группа обмывала успех в привокзальном ресторане. И чета Хаметовых прощалась с сослуживцами, виновника совершённой "диверсии" переводили в другую часть. Андрея тронул страдальческий вид широкоскулой молоденькой женщины в длинном до пят бежевом платье. Копна золотом окрашенных волос диковато подчеркивала роскосую трагичность узких черных глаз. Он подошел, чтобы извиниться. Но Венера неожиданно вскочила из-за стола и выплеснула ему в лицо стакан вина. На весь зал прозвенел ее срывающийся от презрительного негодования возглас.

- Мерзкий подлец!

Андрей буквально отключился. Товарищи утащили его в туалет и долго держали голову под холодной водой. И везли его, как особо опасного преступника, следуя за ним по пятам, чтобы он не натворил глупостей...

Геннадий хмыкнул, поймав взгляд кузена. - Нашел о ком переживать.

Он обвел вокруг рукой. - Вот наглядный пример. А папу Юр Фёдрча я очень хорошо знаю, два года уже работаю под его чутким, до омерзения, руководством. Руководит он открытым текстом. Я - начальник, ты дурак. Ему прораба посадить, что два пальца обоссать. Вот она страна истинной демократии!

Андрей рассмеялся. - И у вас всё, как в армии. Не только народ и партия, но и армия с ментами - все мы едины руководством. .

Гена вскрикнул. - Какое единство? Посмотри!

Он обвёл рукой вокруг:

- Для всех норма шесть соток и домик в плане не более восемнадцати квадратных метров, а тут у каждого почти по пол гектара. Особнячки двухэтажные. И все это они приобрели не на заработанные, а уворованные у нас деньги. Служат слуги народа не народу, а только себе, своей семье. И все! Все! Всё начальство такое. В начальники пробиваются только подлые. Начальник сам выбирает себе в заместители себе же подобного. Мерилом чести труд не стал. Работяга советский просто устал от всей этой бестолковки. Мы построили не развитой, а подлый социализм. Страшно представить, каким может быть коммунизм при этих коммунистах.

Сизов не воспринимал подобные разговоры. - Да, ладно, вам. При чём тут коммунизм? Природа нас выбросила в жизнь. Кого-то пищей, а кого-то добывателем этой пищи. Так называемая общечеловеческая культура лишь немного сглаживает этот естественный процесс. Андрей, ты же разведчик. Толи сразу пристрелить, толи, как афганские моджахеды по частям убивать. Поэтому я туда не хочу. Мне очевидец рассказал о стонущем мешке костей русского солдата. А у братьев наших смуглых советской властью даже не пахнет. Вы этого просто не видите, вы не жили с ними, а только бывали в гостях. Русских уже и в России стали вытеснять с доходных должностей. Даже грузины и армяне, единоверцы наши, нас попросту презирают и считают за второй сорт. Нам русским не любить надо Восток, а отгораживаться от него. Как и от Запада. Запад есть Запад, Восток есть Восток... А мы, русские, другие!

- Боязнь Востока, Сергей, у тебя от армян. Нам надо уживаться с ними, вот именно, их уже половина всего населения Союза. И мы всё-таки становимся одним народом, - отмёл его доводы Андрей.

Но Замятин сердито возразил. - Я - русский! И не хочу растворяться в советском народе.

И Лапина фыркнула. - Янки из нас не получатся.

- Честные советские люди, это братья-славяне, как и фронтовики Великой той войны. Смуглые братья наши лишь в единственном числе были на передовой.

Андрей возразил. - Без наций и войн! И хотя это сказал один из самых кровавых палачей Октябрьской революции - Троцкий, это его высказывание - стержень непобедимости советской власти.

- А почему тогда у нас не отменяют графу о национальности в паспорте?

- Результатом насилия может быть только покорность, - как-то устало вымолвил Сизов. - А суть покорности - подлость. За что нас, русских, и презирает весь мир. Неужели не видите, что только мы, славяне, покорились советской власти? Остальные народы этой искусственно созданной страны живут по-своему. Я уже не говорю о Прибалтике, те и вовсе живут по-своему, и даже не притворяются советскими.

Вмешалась Полина. - Ну, ладно вам. Русские, советские. Запад, Восток. Семьи надо создавать и детей рожать, тогда свои просторы сами будем заселять.

Андрей засмеялся. - Женщина всегда права.

- К какой награде тебя представили? - спросила его Полина.

- К медали "За боевые заслуги", - хмыкнул Андрей и шлёпнул брата по плечу.

- За нее мне в морду, как подлецу, вином плеснули, а Гену "За Отвагу" и вовсе обоссали.

- Как?

- Ложись, покажу.

- Андрей, не гони! Вечно ты все утрируешь, - не верила Полина и обратилась к Замятину

- А все-таки расскажи, за что получил "За Отвагу". Эту медаль просто так не дают.

И тот, хмуро улыбнувшись, стал рассказывать:

- Во время учений, курсантом, стоял я на посту в охранении. Рядом в штабном броневике старшие офицеры обмывали успех, курсанты горланили песни под гитару у костра под обрывом. Настроение у всех хорошее. Как не расслабиться? Отстрелялись на отлично, завтра возвращаемся в казармы. И тут вдруг броневик покатил медленно к обрыву. Я уперся, стал кричать и стучать. Но, куда там, саперы орали, офицеры магнитофон на полную мощь гоняли. Пришлось лечь под колесо. Лежал довольно долго, уже кости трещали. Через некоторое время вылезает из броневика пьяный в драбадан подполковник и, увидав меня, заревел. - У-у, скот! Уже напоролся. Вытащил из ширинки свой "этот самый", большой и на конце красный, и стал поливать меня вонючей струей, норовя попасть прямо в лицо. Тут уж и я заревел, рыгая от омерзения. На крик подбежал огромный сержант-сапер, разводил караул. И, поняв все сразу, отшвырнул пьяного чижика, уперся в броник. Пёрнул, как из пушки, холостым зарядом! И столкнул таки с места тяжелую машину, освободив меня.

- На самом деле так и было? - пролепетала Лапина.

- Ага! - все с той же невесёлой усмешкой вымолвил Геннадий. - И Эдика Керопяна тоже наградили медалью. Стране нужны герои, а вы рожаете дураков.

- Из-за этого ты и бросил училище?

- Не только из-за этого...

Полине стало совсем неловко, и она отошла от них, подойдя вплотную к невысокому, по грудь, забору в кустарниковом обрамлении. И замерла заинтересованно. Подошли к ней и ребята. Посмотреть было на что. Недалеко от забора в небольшой беседке увитой зеленью, больше похожей на грот, уже немолодой мужчина держал за бедра молоденькую женщину сидевшую прямо на траве, и вяло сопротивляющуюся его домогательствам. Она не кричала, шептала, озираясь по сторонам.

- Иван Василич! Ой, ну что вы, Иван Василич? Ну, перестаньте. Нехорошо так вести себя.

И Иван Василич грубо отодвинул ее. - Тебе, я вижу, не хочется работать со мной.

Раскинутые ноги, обнажавшие ее до белых трусов, женщина так и не сдвинула, не оправила и сбитую на живот юбку. И даже не пыталась встать, чтобы уйти.

- Иван Василич! Ну что вы, право? Чуть что и сразу не хочу.

- А что тогда ломаешься?

- Ну, Иван Василич. Стыдно. Я ж не какая-то там уличная "бэ". Поухаживали бы хоть немного? А вы сразу - давай! Трусы снимай. И всё такое прочее. Неловко мне.

- А некогда мне турусы разводить, пора уходить. Жена ревнует на каждом шагу, парткомом грозит.

- Иван Василич! - женщина захихикала льстиво, и сама подвинулась к нему. Положила руки на плечи.

- Вы, прям, как Наполеон Бонапарт.

Тот хохотнул. - Ага! Пришел, увидел и всадил!

- Иван Василич! Какой вы озорник.

- Ай, ну хватит лялякать. Сама снимай трусы. Не маленький, в вашем исподнем шариться.

Он выдернул из легких летних брюк только одну ногу, женщина сдернула трусики лежа, приподняв задницу. Проговорила капризно. - Прям, неудобно так. Иван Василич, какой вы право неловкий. И место выбрали. Вот кто посмотрел бы на нас со стороны.

- Гы-ы, точно. И смех, и грех! Но приятно. На жену у меня так не стоит,- довольно запыхтел толстый мужик и полез на неё, еще шире раздвигая ей ноги.

- Ой! Иван Василич! Да погодите. Сама я. Сама. Сама неуклюжий твой вправлю.

Рыхлый белый зад задвигался ритмично.

- А он ничего у тебя - чувствуется. Ой, Ваня! Уже забирает.

Иван Василич громче засопел. - Ты это, Малинка, не привыкай меня тыкать.

- Ты сам меня сейчас тыкаешь. Хи-и...

- Не-е...Эт я затем, сразу сплетники усекут, что мы с тобой это самое. Пойдут разговоры. Как были на вы, так и будем. Ты смотри у меня.

- Ой, да, Иван Василич. Не буду. Не буду вас звать на ты.

Бедра обоих стали двигаться азартнее, мужик тяжело дышал и уже не мог говорить, входя в раж.

- Скоты! - совсем рядом раздался возмущённый девичий голосок.

И Андрей вдруг дико захохотал, свистнув по-разбойничьи. Совокупляющаяся пара неожиданно кувыркнулась в кусты, женщина пронзительно закричала и еще сильнее вцепилась в своего начальника.

Две девушки, воровавшие черешню через забор, отпрянули и замерли от неожиданности.

Замятин их узнал и негромко окликнул. - Варя! Гуля! Быстро к нам. Сейчас тут такое будет твориться!

Высокая жгучеокая брюнетка в пестром азиатском платье и сбитая малышка похожая на мальчишку осторожно побежали к ним.

Гена ткнул Андрея в бок. - Ты что натворил? Склещились они, кажется, по-собачьи.

Но брат отмахнулся от него. - Поделом этим сукам разнополым.

У Сизова вырвалось. - А Гулрухсор как здесь очутилась?

- С Варькой Чебыкиной в медучилище учатся, - удивлённо посмотрел на него Замятин. - Мужа шурави ищет. Афганский папа замуж её продаёт.

И Андрей удивился. - А ты её откуда знаешь?

- Бываю иногда у Чебыкина.

- Тоже спиваешься?

- А что остаётся честному советскому человеку в стране истинной демократии? Только спиваться или в покорное состояние обращаться. Всё равно, как настоящего русского, меня ждёт тюрьма.

Девчонки продрались к ним сквозь кусты, и Андрей подхватил малышку, легко перенес её через забор и сразу понес в глубь сада, увлекая за собой и остальных. - Пошли. Пошли. Нечего здесь рисоваться.

На протяжный вой женщины в соседском саду стали откликаться встревожено.

- Что случилось? Кто там кричит?

- Ай, покричит и перестанет.

Одна из женщин хамовато засмеялась. - Не надобно малой пи-пи больших ху-ху бояться - у ней есть способность расширяться.

- Терпи в Яшкином доме терпимости.

Сизов подхватил Гулю на руки и перетащил, было. Но немного не осилил, чуть опустил её, и подол платья с хрустом разорвался до самого бедра. Но она не обеспокоилась. Была безмерно удивлена.

- Серодж, ты - командор!

Он поставил ее на землю и, смущаясь, объяснил неловко. - Я только что закончил курсы военных переводчиков, а в медучилище у вас был на практике.

К женскому вою присоединился и рев мужика. Тут уж гуляющие серьёзно обеспокоились.

- Да кто там и с кем, чего вытворяет?

Раздался топот ног. Потом недолгое молчание. И сдержанные смешки. Сизов и Гуля отошли от забора на несколько шагов и снова остановились. Сережа, наконец, решился.

- Гул! Я готов зарегистрировать с тобой брак. Ты будешь свободна. И как оформишь гражданство, можешь взять развод. Выберешь себе мужа по душе.

- Зачемь? - ахнула юная афганочка.

- Слышал, замуж тебе надо выходить, чтобы не попасть в мусульманскую семейную кабалу.

- Зачемь мине развод? Зачемь мине други муж?

Он понял и потянулся к ней.

Гул упала в его объятия. - Серодж! Я твой! Бери меня.

- Гуля! Я люблю тебя. Полюбил с первого взгляда.

Они стали медленно опускаться на густую дерновину.

А Варя Чебыкина все не отпускала руку Андрея и смотрела на него с обожанием:

- Ой! Андрей, сто лет тебя не видела. И Дашка обижается. Почти два месяца, как из Австрии вернулся, а не показываешься даже у сестры своей.

Андрей тиснул ее за плечи. - Ладно, уговорила. Едем к сестренке. Только погоди, пивка возьму на дорожку и вмажу малешко для бодрости. Папа Дашин лечится от алкоголизма, там меня ждёт сухое застолье.

Он прошел в беседку и налил водки в чайный бокал. Валя с Чебыкиным уже сидели в обнимку на лавке, млея от любви и легкого пара.

Андрей провозгласил тост. - Чтобы всегда были с лёгким паром.

Выпил махом и, кинув в рот кусок колбасы, взял две бутылки пива и балык.

- Ладно, пойду я. Вы тут все по парам. Я один остаюся.

Варя фыркнула. - А я что не пара тебе?

Но он шлёпнул её. - Посадят за тебя, малолетка, даже если сама меня изнасилуешь..

Он направился к калитке, смутившаяся Варя побежала за ним. Выпили и остальные. Геннадий застыл в задумчивости и будто не присутствовал здесь. Лапина наклонилась к нему и заглянула в глаза.

- Ну, а мы с тобой, что будем делать?

Валя озорно вскрикнула, имитируя ругательство. - Да пошли вы оба! В баню.

Полина кокетливо улыбнулась. Замятин равнодушно хмыкнул:

- Ладно, пойдем. Мне всё равно Наташа или Вера. Ну и Полина тоже все равно.

- Какой ты злой, Гена.

Она обняла его за талию, и они медленно направились к бане.

- А ты какая?

- Влюблённая в тебя до сих пор. Увижу и сразу течёт. Как охота у сучки. Но только на тебя одного.

Он лишь тяжело вздохнул

- Да, это вам, парням, всё можно. Вы ошибаетесь, спотыкаетесь, а мы с первого раза падаем.

- Вот именно, что мужчине можно за то женщину блядью обзывают.

- Двое у меня всего лишь было.

- Бальзак видел женщин у которых был один мужчина за всю жизнь, видел женщин у которых было много мужчин. Но не встречал ни одной у которой было два мужчины.

Полю задело за живое, и она разразилась длинной тирадой:

- Скифы вы, мужики русские. Да! азиаты вы! С тупыми мозгами. Кроме как пить, ни к чему не приспособлены. И ничего не хотите делать. Ничего не хотите понимать. И знать. Видеть, что женщина человек и во многом лучше вас. Только за счёт жены своей русский мужик живёт сносно, а советский народ на русской бабе в коммунизм едет.

- Это не про тебя. Твой мужик не на тебе, а на тесте в свой семейный коммунизм едет.

Голоса их стихали. Валя вымолвила с тяжелым вздохом:

- У всех проблемы. Одни проблемы. И когда они только кончатся у нас?

Юра хмыкнул. - Зяма сам себе проблемы создаёт. Жил бы с Полькой и, но проблем.

- А ты что ни с кем жить не стал?

Юра глянул на неё коротко и ничего не сказал. Налил водки в стакан и выпил. Потом долго молчал и неожиданно сказал.

- Ты открываешь мне глаза.

* * *

Прошло больше недели, Замятин сдал наряды и материальный отчет и теперь отдыхал. Материалов по-прежнему не хватало, вернувшийся с уборки автотранспорт ремонтировали с трудом, не хватало запчастей. А уже очередная битва за урожай на носу. Рабочие в основном "гоняли мусор" на объекте, а он читал книжку.

Но, чу! Заурчал мотор. Сунув книгу в стол, он выглянул в окно прорабской. На стройплощадку въезжал темно зеленый Уазик, ныряя на разбитой стройплощадке шлюпкой в море. Он уже подъезжал к вагончику, за рулем сидел щупленький невзрачного вида майор. Рядом с ним тоже майор, но высокий и красивый словно киногерой. Гена радостно вспыхнул и выскочил наружу.

- Батя! Валерий Викторович! Здравствуйте! - подошел он радостный к неуклюже вылезавшему из тесной для него машины высокому майору.

Тот обнял его и похлопал по плечу. - Здравствуй, сынок, здравствуй! Спасибо, что и на гражданке считаешь меня "дядькой"

- Батей! Вы больше, чем военный воспитатель.

- Ладно, ладно. Мы к тебе по делу.

- А я, собственно, свободен.

- Тогда, поехали.

- Сейчас, только переоденусь и закрою прорабку.

Гена метнулся обратно в вагончик, быстро переоделся и, закрыв дверь, залез на заднее сиденье к Валерию Викторовичу. Щуплый майор сразу тронул машину и стал разворачиваться, выезжая за ворота. Его Батя представил сотрудником КГБ Анатолием Авдеевичем Акчуриным.

- В общем, Геннадий, у Андрея появилась возможность перейти во внешнюю разведку. Надо помочь ему помириться с Кет Виллер.

- Андрей мне уже говорил об этом.

- Ну и хорошо. Мы уже нашли Кет Виллер ее русскую тетушку и кузину. Так вот, эта русская кузина австриячки училась с вашими подружками - балеринками в одном училище только на курс старше.

Гена возразил. - Но мы порвали с ними все отношения.

- Должны же у вас быть общие знакомые.

- А вообще-то есть такой. Слон. Лейтенант Керопян со Светкой дружит, а та тоже в прошлом году окончила это училище. Только она училась на отделении Клубная работа.

- Отлично! - воскликнул Акчурин. - И Наталья Власенкова с этого отделения. Слон со Светкой и встретят Неуклюжую корову.

- Нет, нет, Анатолий. Пускай они делают это вместе. Замятин не столько кузен Андрея, как его самый верный и преданный друг. Давай, заворачивай в часть. И Керопяна надо отозвать.

Они свернули, и машина помчала, набирая скорость по улице.

Геннадий спросил. - А меня куда отозвали?

- По мобилизационному предписанию на учения офицеров запаса. И, как сведете поссорившихся влюбленных, отправим на юга отдыхать.

* * *

И вот, через несколько дней, они встретили с лейтенантом Керопяном и с его уже по-женски статной подружкой Светланой Кет Виллер и привезли её в районный поселок Алкино. Гулкое пустое фойе Районного Дома Культуры встретило их какофонией всевозможных звуков под песню Аллы Пугачевой. Двери зрительного зала были открыты настежь, и они сразу увидели мечущихся по ярко освещенной сцене артистов в русской национальной одежде. Парни и девки гонялись друг за другом и откровенно щупались. Русские визитеры поначалу оторопели. Но статную и рослую австрийку озорное действие на сцене ничуть не смутило. Она вымолвила, широко улыбаясь. - О! Это и есть русспеттинг.

Светлана такая же рослая и статная, смущенно хихикнула. - Щупаемся так, - и спросила осторожно. - А что это такое - петтинг?

- Это есть сексуальни удовлетворенья без участий половых орган.

Света ахнула, шокированная. - Как это так, без половых?

- У каждый женщин или манн есть эрогенни зон. Их они друг друг ляскай. Удовольства так полючай. Тоже восхитительна ощущенья. Есть такой тип человек, только так удовлетворення полючай.

- Ой! И правда! - ахнула Света. - Пока я со своим Слоником только ходила, сколько раз...Хи-и...

Она оборвала себя, опомнившись, и даже порозовела от смущения. Потом определила:

- Всё у нас одинаково. Только вы, западные женщины, свободнее в этом деле.

Глянув на сцену, она снова хихикнула. Самодеятельные артистки тоже не особо смущались, хватая парней за самые сокровенные места. Один из них заорал вдруг благим матом.

- Дура, твою мать..! Больно! Хватаешь, как за палку.

- Ха-ха! Да нет там у тя ни чо. Стрючочек какой-то гороховый.

- Погодь! Вот всажу, будет чо...

- Ай! Да грозишься ты всё! Как Чапай - Анке.

Только стройненькая фигурка в темном приталенном платье не участвовала в озорной оргии. Но и ее удерживал за руки русский обалдуй в красной рубахе и голубых штанах заправленных в ярко коричневые сафьяновые сапожки. Орал он громче всех, но уважительно:

- Наталь Витальна! Хошь, как культурной, на одну коленку стану, и ручку тебе поцалую? Слово скажи, завтра же по всему Алкину на руках до ЗАГСа снесу и опять домой принесу. И в рот не возьму, только когда сама поднесешь. Ты не сомневайся, у нас кругом блат. Дядька в сельсовете, тетка в сельпо и матка моя кладовщица, а пахан бригадир. Ничего нам не надо. Только живи.

- Вот это приколы! - хмыкнул Геннадий.

Слониха врезала леща по мощному крупу Слона. - Только в деревне сейчас жетельмена найдешь.

Крупнотелый курчавый брюнет в офицерской форме побагровел от стыда за свою подругу и отступил к выходу из зрительного зала. Кетрин неудержимо тянуло к сцене. Геннадий тоже пошел за нею. В это время молча терпевшая приставания парня девушка ширнула коленом в пах. От неожиданности тот отпустил ее, схватившись за причинное место. И девушка, спрыгнув в зал, побежала по центральному проходу к выходу.

- Ай, не хорошо, Наталь Витальна! - вскрикнул тут же опомнившийся парень. - Без наследства хотели оставить, - и махнул со сцены за нею.

Замятин заступил ему дорогу, когда девушка промчалась мимо. Но тот в запале. Махнул кулаком:

- Свали, козел!

Но мощная длань обалдуя застряла в цепком захвате рук совсем не богатыря. Гена крутанул слегка, и огромный парнище полетел по покатому полу, гулко врезавшись в сценический барьер. Но силушки ему видно было не занимать, он тут же вскакивает и, болезненно поводя плечом, оторопело смотрит на аккуратненького интеллигентика при галстучке на белой рубашечке.

- Это ты? Меня?

- Ага! За козла.

Артист заревел вдруг дурным голосом и затопал ногами. - Задавлю-ю, шмакодявку-у...

Но так и не сдвинулся с места. На него налетели самодеятельные артисты и потащили за кулисы.

- Ромка, зенки протри, - проверяющие.

- Да паял я этих проверяющих! Бля буду, если не начищу мусала этому маклашонку. И у меня тоже есть приемчики с ломчиком.

Наконец артисты исчезли, музыка смолкла. Смущенная худрук несмело возвращается к ним.

- Да что это на них сегодня нашло? Репетиции у нас всегда проходят организованно.

Они смотрят на нее, как на чудо сельского света. Лицо еще не двадцатилетней девушки поражает Анастасие Вертинской красотой умной интеллигентной женщиночки. Не повернется язык назвать ее женщиной наверно и в пятьдесят лет. Светлана кинулась к своей бывшей сокурснице.

- Власенкова, блин! Да какие мы проверяющие? - но осеклась, осознав её красоту.

- Натали! Тебя не узнать. Отьелась, похорошела. Прямо, принцесса на горошине.

Худрук с облегчением вздохнула и проговорила несколько жеманясь:

- С наших зарплаток только на залёжанных матрацах лежать.

Светлана мигнула ей, сделав страшные глаза, втайне от Кет. Дескать, не болтай лишнего. И закричала:

- Кузину тебе импортную привезли! У этой австрийской фрейляйн дедушка тоже Петр Данилович Власенков.

- Ой, да неужели это правда? - всплескивает руками Наташа по-бабьи. - Знать, не врет мамка, что у неё в Австрии есть братец Питер.

Геннадий едва сдерживает ухмылку, и Наташа это замечает, спрашивает, слегка покраснев:

- Какие намечены мероприятия?

- Какие еще мероприятия?

- Ну, как? Место встречи. Куда ее поведем?

И возмутилась несмело. - Почему вы меня не предупредили заранее?

- Очнись, ты - чудо советское. Двоюродная сестра это твоя!

Власенкова хмурится. - Вы что разве не из райкома?

- При чем тут райком? - еще больше раздражается Замятин.

Ему уже стыдно за эту обманчиво возвышенную очаровательную советскую куколку.

- Она иностранка, а мы плоховато живем. Разнесет еще за бугром. Опозорит на всю заграницу.

Кетрин тихо восклицает. - Политик. У вас всё есть политик.

Замятин уже орет. - Да нашу дурость и прятать не надо, сама лезет из всех щелей!

- Не смейте так говорить о нашей великой родине! - неожиданно прозвенел на самой высокой ноте возмущенный Наташин голосок. Ей надо было встать на спинку кресла.

Оторопев на мгновенье, Геннадий выскочил в фойе РДК. Но и там такой же цирк. Перед могутным смуглым лейтенантом бычится школьной хулиганкой, как перед учителем, грудастая деваха. За её спиной замерла стайка девчонок.

- Чо их знать, Власенковых та? - тянет она. - Вон оне. На виду. Сами смотрите. Скажешь еще чо-нибудь не то, плохая станешь.

- Сказать надо Екатерине Петровне Власенковой, чтобы отпросилась с работы и шла домой. К ней австрийская племянница приехала.

Девчонки за ее спиной вдруг несдержанно затолкались и зашептались. Но громко. От волнения.

- Ой! Мамоньки! У этой пропивохи связь с заграницей объявилась.

- А позорище, девки, будет! Где щас ее искать? Она и от Натали прячется.

- Смандила, поди уже, полмешка комбикорма от своих бычков и теперь, где ни то под кустом похмеляется.

- Но можно ее в чувство привести? К утру хотя бы. Дескать, ночное дежурство, - перебивает их Керопян.

- Да замолчите вы! - вскрикивает и Гена, поздно увидав выходивших из зрительного зала кузин.

Кет растеряна, Наташа пунцовеет от горького стыда. И Светлана тоже смущена.

- У мой тьетушька есть болезнь алкоголизм? - спрашивает Наташу Кетрин.

Девки сразу примолкли. Лишь та грубая деваха фыркнула негромко.

- Блин! Эта фря даже по-русски кумекает.

Кет снова восклицает, беря за руки кузину. - Это есть не опасен болезн. Ви не понимай алкоголизм. С астма долго живет человек. И гипертоний, диабет. Наркоман плёхо. Алкоголь хронический, тожье не нормаль, но лютше. Надо следоватт метод доктор Чехов. Плёхо не пить, плёхо не поднимайт пияни. Деляй ему условий без стресс содержанья. Помогайт нельзя. Только поднимайт.

Наташа простонала. - Убивать их мало!

Кетрин опять не понимала. - Как? Это есть больни человек.

- Они точно, все там чокнутые, - снова фыркнула грудастая девка. - Пьяница у них больной!

- Сажать в ЛТП, а не лечить их надо!

- Лечить за высоким забором, как зеков.

Замятин прикрикнул. - Эдик! Иди с ними, иди!

И все гурьбой ринулись к выходу. Но две девчонки остались. Та, грудастая и поизящнее, миленькая хорошая ученица. Катарина что-то нашептывала своей кузине. Светка тоже шалела, блуждая глазами. Грубая девка выговорила вдруг Замятину.

- Бежал бы и ты со своим дружком-офицером.

- А в чем дело?

- А дело пахнет керосином.

Хорошенькая перебила ее. - Ну что ты, Рая? И сразу пугать.

- А что такое?

- Да Ромка бузит. Узнал, что вы ни какие не проверяющие и ваапще...

- Что вообще?

- Да поучить вас собирается. Ребят подговаривает.

Гена усмехнулся. - Поучиться я всегда готов.

Рая фыркнула, сдув челку со лба. - Галька! Да хватит штоль его пасти. Пускай намнут бока хвальбуну городскому.

- Ну, что ты, Рая? И так уже всех пацанов из-за драк пересажали.

Тут и раздался голос Ромы. - Глянькось, глянь на этого городского! Прямо - герой!

Он в цветастой рубашке и тоже, как антиллигент какой, небрежно помахивает свернутой газеткой. За его спиной с выпендроном, как зеки в Калине красной, рисуется шеренга из четырех парней в таких же рубашках из одного сельпо.

Они вторят ему. - Ага! Щас герой к верху дырой будет. Штиблеты нам нюхать будет.

К предводителю кидается титястая Райка. - Ромка, уймись! Пересажают мудаков.

Но тот отталкивает ее широким жестом. - Хорошилкина, свали от меня. Ты теперь мне без внимания.

Замятин с усмешкой смотрит на них и Рома снова топает истерично.

- Бяги! Бяги! Может, не догоню. Ленивый больно.

Замятин искренне смеётся. - Какой талант клоуна в этой глуши пропадает.

Рома прекращает рёв. Оглядывается на ребят и командует:

- Не ссы, мужики. Обходим со всех сторон. И разом!

И они пошли на него, обкладывая крадущейся стаей. Но Гена не стал дожидаться нападения. Взвился вертящейся молотилкой, нанося удары и с рук, и с ног. Ромкина газетка зазвенела, выпавшей из неё железной трубой. Парни, с ревом и стонами, разлетелись в разные стороны фойе и, поняв, с кем связались, расползались по дальним углам, испуганно подвывая. Рома и вовсе кинулся к дверям на четвереньках, как обезьяна. Но Гена догнал и пинком загнал обратно, буквально, поставив его на уши. Намахнулся ещё раз...

И вдруг! С отчаянным визгом Райка бросается на него.

- Прекрати издеваться над пацанами, чекист херов!

Замятин просто оторопел, и некоторое время девка теребит его, как борцовскую куклу. Придя в себя, он тиснул ее, где надо, и она застыла перед ним, пуча и без того круглые глаза.

Постояла некоторое время обездвиженная и выдохнула шумно. - Прямо, черт какой-то.

Рома вдруг заскулил. - Извиняйте, товарищ чекист. Литру магазинной поставлю, и пацаны возьмут по пузырю. Только чтоб без последствий. А?

Геннадий совсем расстерялся. - Какой я чекист? Прорабом на стройке работаю.

- Ладно, ладно. Прораб так прораб. Чо мы, не понимаем? Вам светиться нельзя.

Гена окончательно теряется. Австриячка смотрела на него расширенными от удивления глазами, Наташа, наоборот, с уважением.

А тут ещё и Светка брякнула. - А и мой Слоник тоже в спецвойсках служит.

Гена растеряно вымолвил. - Ошалели совсем от деревенской жизни.

Хорошенькая возразила жеманно. - Вы ещё не видели настоящей деревни. У нас районный посёлок городского типа.

Рая ахнула грубым голосом. - Деревня! И хоть вешайся.

- На Рому, - захихикали осмелевшие парни, видя смущение "чекиста".

- Он мне тоже теперь без внимания.

Тут они и вовсе завизжали подленькой мальчишеской стаей.

- Ну, смотрите теперь, товарищ чекист, Райку Хорошилкину на прием не возьмешь.

* * *

И все! Контакт с Кет Виллер был утрачен. Она просто спряталась за Наташу и отказалась с ними общаться. Пришлось уехать. Андрея он не нашел и у его ясноглазой сестренки Даши. Обратился он в военкомат, но там на него посмотрели, как на сумасшедшего. Но на работе должен быть оправдательный документ. И дома сидеть, маму нервировать, он не мог. Он пришел к Полине Лапиной, и та увела его на дачу, которую оформила на него. Гнездышко любви, куда убегала от мужа. Муж ее, благодаря отцу, попал в номенклатурную обойму и панически боялся развода, поэтому терпел, как несгибаемый коммунист открытую измену жены. Но майор Акчурин, этот досужий чекист, все-таки нашел его и там, на шестисоточном участке честного советского человека в типовом домике-скворечнике. Чекист попросту паниковал и сразу же повез его в Алкино на проводы Кет Виллер. Та почему-то собралась уезжать раньше намеченного срока.

Гена резонно возражал: - И без того, благодаря этим дурам, Кет за чекиста меня принимает. Спрашивается, от кого я узнал, что она вдруг так поспешно решила уехать?

- Да никто тебя об этом не спросит, - убеждал, кажется, больше себя самого Акчурин. - Андрей куда-то запропастился. Надо убедить ее отложить отъезд. Скажи, что он на учениях и любит ее по-русски. Так и скажи, любовь русская зла, полюбишь и козла. Намекни, что Андрей недоволен службой. Советской властью, в конце концов. И сам, сам критикуй. Влезай в доверие. Расскажи о преследовании за критику. Сам шевели мозгами.

Акчурин высадил его перед поселком, и Геннадий пошел на Рабочую улицу, где жили Власенковы в доме на две семьи из белого силикатного кирпича.

И на самом деле, своим неожиданным появлением он только усилил настороженность Кет Виллер. Цветы его она с демонстративной небрежностью сунула в общий букет. Гена поспешил передать ей привет от Андрея. Кетрин высоко подняла брови и пренебрежительно вымолвила. - О! Я оченн полшчён.

- Он хотел встречи с вами, не смотря ни на что, - как-то неуверенно проговорил он.

Но Кетрин не отвечала и смотрела на него недружелюбно.

- Любовь русская зла, полюбишь и козла, - завершил всё же Геннадий фразу Акчурина и девушка, кажется, дрогнула.

Но тут же ушла к Наташе сидевшей во главе стола. Его усадили в самом конце рядом с той грубоватой и сисястой девахой Раей Хорошилкиной. Застолье было во дворе, стол, как в кино о колхозной жизни, ломился от разнообразной деревенской закуски. Были только самодеятельные артисты за исключением Ромы и уже собирались уходить. Замятину налили штрафную, и все вместе выпили. Но девчонки лишь пригубили свои стопки.

Ребята заворчали. - Сидять. Замучаны тяжелой неволей.

- А то нет? Вы завтра у техники проболтаетесь, а нас на картошку и свеклу погонят, - раздраженно загалдели девчата, продолжая тему. Видимо Кет удалось их разговорить. И Наташа уже не возмущалась нелицеприятными разговорами о своей великой родине.

- Кто нам ручки целовать будет, если мы с детства в земле и навозе ковыряемся? Только конторские в тридцать лет еще на баб похожи. И мы такими же мужиками в юбках становимся.

Летний вечер все еще давил летней жарой. Девушки протирают лица и шеи платочками, парни смахивают пот с лица просто ладонями и Кет внутренне ахает. Рая тоже потела и больше всех. Она в белой нейлоновой блузке с кружевами, короткая и узкая юбка трещит на мощных бедрах. Голых своих ляжек она всё же стесняется, и неуклюже ворочается на скамейке, стараясь обратить на себя внимание Замятина. И это заметили, тут же отреагировав язвительно.

- Глянь, а Хорошилкина то расфуфырилась. Будто с дома терпимости сбегла.

- Райка! Прынцы Золушек любят. Иди грязью измазайся.

Замятин советует ей. - Умойся. У тебя уже краска потекла.

- Прям! - фыркает та, сдувая челку со лба. Но вытаскивает из сумочки зеркальце и, поплевав на платочек, подтирает краску на лице.

Наташа сердито кричит. - Хорошилкина, ты бы еще мочей умылась.

Все смеются. И Райка вскакивает с лавки, уронив на землю весь хохочущий ряд. Только Гена устоял. Пацаны опять начинают тискать девок прямо на земле. Те отбиваются с настоящей злостью, и парни отстают от них. Поставили лавку и вновь садятся. - Ну, еще давай по одной.

Но девчонки остаются стоять. А вокруг стола неприкаянно бродит темнолицая, отнюдь не от загара, женщина. Наташа и на нее кричит нервно. - Мама, сядь. Не мотайся перед глазами. Хочешь выпить, пей. Катерина уезжает. Можешь снова начинать.

- Ня надо! - резко ответила Власенкова-старшая. - Сказала, в рот не возьму. Все! Не буду больше тебя позорить. Нормальной бабой поеду к братцу Питеру в Вену.

Глаза женщины горят, как у человека идущего на подвиг. Отвернувшись, она уходит в дом.

- Посмотрю, как бы чего не забыли в дорогу.

Возвращается Райка от рукомойника, ворчит по-бабьи. - Ничего то у нас делать не могут. А в деревне, где ее импортную косметику взять? И в город не наездишься. А и не отпустят. Сплошная битва за урожай.

- И без импортной косметики надо девушкой оставаться, - досадливо замечает ей Наташа.

- Ага! Будешь тут. Учили благородному, а жить заставляют по подлому.

Девчонки фыркают в ответ. - Ой! Ой! И Райка умничать стала.

- А чему ее только родители не учили. И на английский ходила. В Изостудии занималась.

- И в кружке кройки и шитья была. И макраме плела.

Все хохочут. - А теперь только пляшет и поет.

Райка орёт, перебивая издевки подруг. - А сами-то, сами. Тоже ни кем не стали. А помните, о чем мечтали? Непопрыгуньями хотели стать. Только где они Дымовы? Сами попрыгунчиками за стаканами стали.

И ребята замолкают. Видно слова задели за живое. Да и наступающий вечер очаровывает неискушённые души. Багровое солнце висит у самого горизонта. По золотистому не скошенному полю, словно жуки, ползут комбайны, оставляя за собой серые полосы жнивья. Тишина умиротворяет и умиляет. Как здесь хорошо! Жить бы да жить. Но жить для себя не дают, страну надо кормить. Поэтому из деревни и бегут. Бегут самые лучшие...

Недолгое молчание нарушается вдруг мычанием коров и блеяньем коз и овец. Пронзительно и как-то чарующе звучат тонкие голоса. Мат и грубые слова из детских и женских уст просто не воспринимаются. Простенькая мелодия органически вплетается в звенящую мелодию музыки природы.

Девчонки дружно вскакивают. - Ой, засиделися! Надо бежать. Скотину встречать.

Сгрудились вокруг кузин и, расцеловав поспешно Кет по очереди, уходят. Остается только Райка. Сестры тоже идут в дом и возвращаются уже с сумками. Выходит и тетя Катя, кривя лицо от плача. Гена тоже поднимается.

Но Кет поспешно отказывает ему. - Машина вам нет мест. Прощайте.

Наташа так же поспешно распоряжается. - Мама, постели ему на веранде. Она вас, Геннадий, поднимет к утренней электричке. Не беспокойтесь.

Гена говорит Кет, пытаясь встретить её взгляд. Но она явно его избегает.

- Андрей на учениях. Он хотел видеть вас. Очень хотел. Отложите отъезд хотя бы на пару дней.

- Найн! - резко отвечает она.

- Почему?

- Ви его силой заставляй иметь с меня интимни связь

- О чем вы, Кет? - неприятно поражен Замятин.

- Мне это моледой женщин сказаль, кто ему киндер скоро рожай.

Он опустился на скамью, и кузины с тетей Катей молча ушли. Гена понял, операция сорвана, скорее всего, Яворской. Он, собственно, удовлетворен. Андрею не надо будет подличать. Но Гена в растерянности. В провале операции могут обвинить Андрея, даже если он и расскажет о вмешательстве в их дела обманутой любовницы.

Хорошилкина обрывает его раздумья. - Давай, выпьем, что ли, на брудершафт.

Протягивает ему наполненную водкой стопку. Он спрашивает нелюбезно:

- Ты, хотя бы, понимаешь значение этого ритуала?

- Проходили в школе и с девчонками тренировались.

Гена поспешил выпить и стал старательно жевать мясо курицы. Ему и жалко и смешно на эту неотесанную деваху изо всех сил старающуюся понравиться ему. А та продолжает его удивлять. Через некоторое время вновь наполняет стопки и говорит с тяжелым вздохом.

- Тянет меня к тебе, а тебя к другой.

- Так оттянули, никого больше не хочется.

Она выпивает и, закусив, советует серьёзно. - А ты хорошенько напейся и поблудничай. Пройдет все вместе с похмельем.

-Уж, не с тобой ли мне пить и блудить? - хмыкнул он с едкой усмешечкой.

- А что, иль страшна и кривобока?

- Да ты хоть знаешь что-нибудь об этом?

- А что об этом девке знать? Нам не брать, а давать.

Таких откровенных приколов Гена еще не видывал и на некоторое время замолчал. А она снова наполняет стаканчики, смотрит на него, тараща глаза и краснея. И он понимает её состояние, говорит, как можно мягче.

- Рая, не торопись стать плохой.

- Вот и попробовал бы, пока хорошая.

И он стал теряться. По-женски она хороша. А что там говорить? Любую хорошенькую женщину хочется. И им, наверное, также. Или просто хочется пожалеть, приласкав влюблённого мужчину. Но такое позволительно, только там на Западе. Ему и эту Раю немного жалко, как и Полину, без надуманной для большинства людей любви...

Гена поспешил отогнать эти мысли и выпил, буркнув. - Ладно, хватит об этом.

- А об чем тогда?

Голос настолько зол, он вскидывает на нее глаза. Рая снова разливает водку по стаканчикам.

Он говорит. - Может, хватит пить?

- Тебя не спросила, герой не моего романа

Все! Перед ним нахальная советская бабенка. Отстояла очередь за дефицитом, но ей не досталось. Вот и злится теперь на всё и вся.

- Рая, ну зачем ты так?

Она щерится зло. - А как? Попросила махонький кусочек счастья. А ты, жмот, зажал. Может, кроме тебя мне и вспомнить будет нечего в этой жизни.

Она снова пьет уже одна и, облокотившись на стол, мрачнеет, как распущенная женщина в кино, с чавканьем заедая выпитое мясом. Ему становится неприятно. Ну почему у нас людей так? Понравился он ей, ну и поласкались бы. Так и его бы, приласкала та, которую он хочет. И не было бы трагедий неразделенной любви. Ан, нет! Не только тело, но и душа должна быть чьей-то единоличной собственностью. Да и осуждают у нас таких любвеобильных. Лишь на западе похвальное качество, сексапильность. У нас это презренная похоть. Разврат!

На задворках затарахтел трактор, подъезжая, и остановился вскоре. Слышится возня и стуки. Потом потащили что-то, шурша жухлой травой. Сад без мужских рук и совершенно дикий, даже сарай едва угадывается за зарослями кустарника. Внезапно, громко засмеялись огрубелые голоса.

- Ты глянь, и Катюха за ум взялась. Не пьёть.

- Сказала, - завязала.

- Бля буду! Завтра снег выпаде. Катюха не со двора, а во двор што-то ташшит.

Тетя Катя тоже ревет огрубелым голосом. - Харэ лялякать, мудозвоны зачуханые. Давай, шевели булками, неситя к сарайке.

И вскоре все стихает. Трактор уезжает. Снова наступает гнетущая тишина. Рая угрюмо ворчит:

- И эта когда-то о хорошем мечтала. Да жизнь деревенская надежды все поломала.

- Думаешь, в городе лучше?

Рая со злой тоской смотрит на него. - Пожил бы в деревне, а потом говорил. Все из деревни бегут. Одна пьянь и придурки остались.

Слезы крупными каплями поползли по ее щекам. Уже темнело. Начинающаяся летняя ночь звенела. А на душе становилось тошно. Рая и вовсе вдруг заревела в голос:

- Ой! Да не могу я больше так, да не могу! Не могу, не могу. Эссенции напьюсь или повешусь.

И ему до того стало жалко ее! Он обнял плачущую девушку со щемящей болью на сердце и поднял с лавки.

- Веди, куда хотела.

Рая прекратила рев и дико посмотрела ему в глаза, задрожав.

- Да что с тобой?

Она прошептала, отчаянно пуча глаза. - Стыдно мне. Целая я еще. Целая.

* * *

А дальше события стали развиваться с невероятной быстротой. Таня всё-таки устроила Антипову в больницу на выкидыш, но врач ошибся в сроках беременности и недоношенный мальчик выжил. Однако своего ребенка Алевтина даже к груди не подпустила и отказалась от него. Тут к Андрею и подкатила Татьяна. Но не со своей беременностью. Её у неё не было, она предложила усыновить малыша Алевтины. Малыша она уже видела. Беленький и голубоглазый. Такой хорошенький!. Богом данный! Но разрешают усыновлять только супружеским парам. Андрей безропотно пошёл с нею в ЗАГС. Но усыновлять не пришлось, о рождении внука как-то узнала мать Алевтины и забрала его.

И Рая после сближения не отставала от Замятина. Так за ним и пришла в его дом, заявив, что беременна. Родителям Геннадия она понравилась, у безнадежно больного профессора еще сохранились старые связи, и он устроил невестку на курсы лаборанток винной промышленности.

В провале операции обвинили, конечно, Андрея и отправили служить в далёкий средне-азиатский гарнизон. Таня поехала было с ним, но едва выдержала полгода гарнизонной скуки, уехала домой рожать и уже к нему не вернулась, иногда лишь наезжая в отпуск.

И у Гены Замятина жизнь с Раей не заладилась. Мама, совхозная кладовщица заразила и ее своей хвастливой кичливостью. - Мы пусть и не инженера-офицера, зато у нас всё есть. Такую жену, как я, тебе ещё поискать.

Деньги у Хорошилкиных были, прописав дочь в городе, они тут же купили в пригороде дом-развалюху и стали строиться. Тёща дразнилась и машиной, приговаривая всякий раз:

- В зятьке только я что-то сомневаюсь. Неприспособленный он какой-то, как и вся ихняя учёная родня. А машина не для баловства, она работать должна.

Однако хвастала на каждом шагу своей учёной родней, созывая в просторный дом, когда они приезжали к ней, всех знакомых и соседей. Хвастовству Хорошилкиных не было предела. Прижившись, Раиса хамела не по дням, а по часам, быстро становясь городскее самых городских бабёнок. Бабой она обещала стать пробивной. Гена просто стыдился показывать её своим друзьям, краснея при случайных встречах. Последней каплей терпения оказалась комната Смеха, куда они зашли случайно, столкнувшись в парке с друзьями.

О! Что тут с нею сотворилось!

Увидав себя в зеркалах, Рая зашлась в смехе, визгливо выкрикивая: - Ой! Мамоньки, обоссуся! Жопища-то, жопища-а..!

Запердела очень похоже губами, подпрыгивая. - А титьки! Глянь, глянь! Смехотища какая!

В комнате Смеха еще никогда не было такого смеха. Все смеялись над брюхатой клоунессой. У Гены в глазах зеркала закачались. Он выскочил из павильона, как ошпаренный, и помчал по парку, не выбирая дороги. Домой он не вернулся и стал жить на даче Полины Лапиной, встречаясь с ней снова. Но не долго. Что-то нашло на него, и он накатал письмо о своих начальниках в Политбюро ЦК КПСС, тогда это было модно. Вскоре оно вернулось с резолюцией - разобраться на месте. И разобрались. Факты, конечно, не подтвердились и вскоре, затаивший на него злобу к тому времени ставший уже управляющим треста товарищ Чебыкин "обоссал два пальца", отдав прораба Замятина под суд за растрату материальных ценностей и приписки.

Тут уж Геннадий в натуре испытал на себе переделанные строки известной песни.

- Какая песня без баяна? Какой же русский без тюрьмы?

* * *

Мать появилась только в воскресенье и то после полудня, и сразу кинулась к Гаврику, стала целовать, истерично причитая, он всё ещё валялся в постели.

- Гава! Гаврик! Ой, ты дома. А я вся! Вся испереживалась. Слава богу! Хорошо вас, детей, хоть не тронули.

Он просто опешил. - Мама! Что в лагере отдыха случилось?

- Ты что, разве там не был?

Рая Замятина заволновалась еще больше и снова прижала его к своей необъятной груди. Баба она была рослая, и немного толстая. Именно баба, напористая и нахальная. Но только с чужими, его же вылизывала, как кошка котёнка, чрезмерно балуя.

- Где ты был? Где?

Пришлось врать. - У одноклассницы Тани Стриженовой на дне рождения. У нее дома отмечали. Нас отпустили до понедельника.

- Стриженова, - неприятно удивилась мать. - И мать её тоже Татьяной звать?

- А что?

- Ой, сынок, - терялась мать, не зная, что ему ответить.

И он понял, что она знает, чем занимается Танина мать. Пришлось опять врать.

- Сидим за одной партой. Она отстающая, прикрепили помогать.

Раиса молчала долго, потом вымолвила умоляюще. - Сынок! Прошу тебя, не дружи с этой девочкой. Эта семейка не для нас.

Гаврик сердито вскрикнул. - Ни кто, ни с кем не дружит.

И потребовал. - Да скажи ты, наконец, что там в лагере отдыха случилось?

- Хулиганы догола раздели ваших воспитательниц и прогнали их перед стоявшими на утренней линейке ребятами.

Гаврик все понял. Таким образом мадам Стриженова защитила честь своей дочери. Он отступил от матери и, чтобы отвязаться от нее, закрылся в ванной, включив душ, дескать, моется. Сам же сидел на краю ванны. Сидел так долго, что мать забеспокоилась и стала стучаться в дверь. Пришлось лезть под холодный душ, не зажигая газовой колонки, чтобы успокоить её. Холодный душ успокоил его, и он вышел из ванной с беззаботным видом...

За ужином Гаврик спросил мать. - Где сейчас мой отец?

Она неожиданно разозлилась и ответила грубо. - Ты ему не нужен, значит и он тебе.

- Мне сказали, что он хороший человек.

Мать неожиданно заплакала. - Ради него живу... Жилы последние рву... А он... Он...

Гаврик сердито вскрикнул. - Ты врёшь! Сама, наверное, не позволяешь ему встречаться со мной.

- Да ты! Ты, - вскрикнула она.

Вскочила со стула и намахнулась на него. Гаврик выскочил из-за стола.

- Ну что ты и сразу драться?

Взгляд его, уже не по-мальчишески угрюмый, осадил её.

- Почему он не стал с тобою жить? Я слышал, из-за твоего поведения.

Она снова заплакала, истерично вскрикивая. - Малообразованная я для него была. Стыдно ему было со мной на людях показываться. А поведение. Поведение, как и у вас мужиков! Тоже любви хочу! Баба я! И ещё молодая. В тридцать два года старухой уже себя чувствую.

- Я о нём спрашиваю.

- Зато он о тебе не спрашивает и так же презирает, дескать я воспитала зверёныша.

Мать стремительно ушла в свою комнату. Гаврика попросту ошеломили её слова. Он смутно помнил худого, длинноволосого с бородой мужчину с несколько заторможенными движениями прожившего с ними чуть больше недели когда ещё бабушка была жива. Избалованный без меры, Гаврик отказался с ним общаться за то, что тот ругал его за капризы...

Тоже, в конец, расстроенный, Гаврик ушёл к себе в комнату.

* * *

На следующее утро в саду Гаврик работал один, подобрал последнюю землянику, нарвал несколько вёдер ягод и ранних яблок. Рая так и не вышла из спальни даже вечером, пила в одиночестве.

На следующий день мать молча собралась на базар, провожать не надо было, она возила фрукты и ягоды на мотоблоке с тележкой. Гаврик только загрузил тихоходное транспортное средство и вернулся в дом. Мать была уже одета. Глянула на него, как ему показалось сурово, и он потупился. Прочитав о ней он жалел её, как и отца. И у него самого что-то похожее повторялось. Любим, что ли, не тех? И он глухо проговорил.

- Мам, прости. Дети родителей не судят. Но я хочу встретиться с отцом. Где он сейчас?

- В Израиле! И развёлся со мной, дав мне расписку, что отказывается от отцовства, - визгнула Рая и, захлюпав носом, вышла во двор.

Вскоре затарахтел мотор и медленно стих, удаляясь. Гаврик долго стоял истуканом в прихожей. Потом вернулся в свою комнату и стал читать дальше эхо ушедшей страны.

И ВЕСНОЙ ОПАДАЮТ ЛИСТЬЯ.

  
   Андрей Стриженов сидел в неглубокой расщелине на полугоре от вершины, блуждая воспалённым взором по крупнозвездному смачно синему небу. Март в России ещё не весна, в Афганистане начало лета, солнце ещё не испепеляет, но уже не ласкает, заливая жарой окрестности уже через пару часов после рассвета. И только прохладные ночи приносили некоторое облегчение после знойного дня.
   А ночи здесь фантастично красивы. Космическое величие гор под мерцающим светом луны завораживало мистическими ощущениями ничтожности бытия. Костлявая неотступно следила за ним невидимым взором, сознание цепенело от неумолимого приближения страшной по своей глупости смерти. Уже больше месяца он находился здесь в афганской командировке, получив назначение помощником начальника разведки дивизии. Но в штабе не задержался, только что был, как сказали, временно переведён в батальон разведки и пошёл с ротой на недельные учения. Воистину, знал бы где падать... Успешно отыгравшись, застоявшийся в капитанах ротный в порыве усердия усложнил обратный маршрут. И вскоре, на одном из привалов, неожиданным наскоком моджахеды сбили измученные посты, заперев роту в каменном мешке. Ко всему, у них был зенитный пулемёт, и поэтому вертолёты снять их не могли. А главное, не было воды. Что это такое здесь и упоминать не стоит. Всё спеклось даже внутри, не отмякая и в холодные ночи. Но надо было брать господствующую высоту или, хотя бы, вывести пулемёт из строя...
   Внезапно ему почему-то вспомнилась не любимая. Словно колеблющееся отражение на водной ряби заколыхалось перед его измученным взором ничем не примечательное грубоватое личико девочки-мальчишки затронувшей его разочарованную в любви душу. И он сказал ей в порыве растроганности:
   - Варенька! Воробышек мой серенький. Я тебя полюбил.
   Но уже через несколько дней он её обманул. Одна из гостей, пришедшая к Варе Чебыкиной на дачу, чтобы вместе встретить очередную годовщину Великого Октября, предложила грустный тост:
   - Давайте помянем тётю Катю Власенкову. Не смогла женщина перебороть тяги к спиртному и, чтобы не позорить дочь и австрийскую племянницу, наложила на себя руки.
   У Андрея сразу осел голос. - Кет Виллер приехала?
   - Да. Но сегодня уже улетает.
   Варя всё поняла и отчаянно зажмурилась. Остальные недоумевали. - Андрей! Ты куда? Поздно, уже не догонишь.
   - Это мой единственный шанс выбраться из захолустья. И я не могу его упустить.
   Два года он отслужил в дальнем средне-азиатском гарнизоне, готовя солдат для Афгана, но они звали себя - "шакалиное мясо". Сейчас он находился в отпуске и, окончательно разругавшись с женой, попал в нежные объятия Вари, решил даже жениться на ней. Но так служить не хотел. И, ничего не соображая, вновь погнался за призрачной мечтой - жить интересно. И догнал таки Кет Виллер уже уходившую в зал таможенного досмотра. Рослая девушка в кожаном пальто покачнулась, как от удара, неожиданно увидев его, и зажмурилась отчаянно, как и Варя. Пролепетала потерянно свою фразу фикс.
   - Зачьем ду руссишь? Зачьем?
   - Чтобы спиваться, - вымолвил он, нагоняя мраков.
   И она вскрикнула порывисто. - Андре! Чем снять мне последствий свой мерзка поступка?
   И он не стал разрабатывать её, честно объяснил, чего хотели от них чекисты. Потом добавил с горечью:
   - Честному советскому человеку остаётся одно - спиваться или в покорное состояние обращаться. Как и Гену Замятина здесь меня ждёт тюрьма. Там на войне я буду чувствовать себя хотя бы мужчиной. Скажи, что собираешься ехать в Афганистан или Пакистан журналистом какой-нибудь западной газеты.
   И она согласилась на всё. Они провели вместе ещё около месяца, пока Кет осваивала азы шпионской техники. Оказывается, у него был сын Виктор в Австрии, и опять Кет не предохранялась. Он снова побывал в амэрикен филмз, ожидая счастливого конца. Глупое сердце снова хотело любить...
   Неловко шевельнувшись, Андрей тронул спавшего рядом с ним прапорщика и тот, всхрапнув, проснулся и полез, будто очумелый, на скальный выступ, припал пересохшими губами к обманчивой влажности камня. Андрей вымолвил
   - Держись Захар, держись.
   - Да нет, Богданыч, я не трушу, - сипло ответил прапорщик. - Но вершину надо брать сегодня, к вечеру мы усохнем совсем.
   - Давгаев! Вы усохли ещё вчера.
   Захар промолчал. Андрей его знал по соревнованиям. Когда-то он был хорошим спортсменом, но несколько лет службы старшиной обленили, и развратили его, и теперь он явно сдавал и не только в физической подготовке. Только коммунисты, эти тайные русофобы, могли так глумиться над достоинством русского человека, назвав пронырливых и вороватых ротных старшин знаменосцами-прапорщиками. Как и советских старшин, и, по сей час, солдаты российской армии презрительно называют прапорщиков "кусками". И в прапорщики, как и в милицию, не всегда идут лучшие.
   Начинало светать, подходило время связи. Андрей подтянул ближе коробку "укевэшки" и задумался. Потом сунул руку в левый нагрудный карман гимнастёрки под нагрудником и вынул вделанный между пластинами плексигласа и нержавейкой блокнотный листок с витиеватыми строками без знаков препинания
   - Мили любими Андре я готов жит с тебья в холёдни Сибур где индеец-чукча. И на оставшемся месте - Лублу! Лублу! Лублу!
   Но любил ли он? Хотел, конечно. Хочет и сейчас. Но. Но. Но. Вот уже три месяца Кет не даёт о себе знать. Поэтому ему снова стали не доверять, и перевели временно в разведбат где он формировал спецгруппу барсов, приняв кличку - Тигр. У афганцев такого зверя не было, поэтому их звали Паланг - Барсы. Однако звание капитана ему всё же присвоили досрочно, только что на 23 февраля...
   - Командир, время, - вывел его из задумчивости голос Давгаева и он включил рацию, щелкнул тумблером и поднес наушники к виску.
   - Пятый! Пятый! Я - восьмой. Как слышишь, что скажешь?
   Сквозь эфирный шум пробился такой же шершавый и натужный голос, когда он переключился на приём:
   - Глухо, как в танке. У меня умерли все, не одолев и трети этой проклятой теппы.
   "Умерли" здесь значило - выдохлись. Людей называли ягодами, их собирали. Мины - консервами, их тоже не обезвреживали, а вскрывали. Солярку - кефиром, танк - слоном и машины - чайками. Десантный вертолёт был трудолюбивой пчёлкой, крупнокалиберный зенитный пулемёт - сваркой, он, на самом деле, резал метал и разносил человека на куски при прямом попадании. И смерть они называли по-своему и очень просто - гукнулся или ушёл. А если солдат, то дембельнулся досрочно. Обыкновенный бой они называли уважительно - войною, саму же эту необъявленную войну прятали и на официальном уровне мирным названием афганская командировка. Эту спрятанную войну найдут журналисты через два года.
   Андрей спросил, голос был не ротного. - А где Сусанин?
   - Да, нет, не ушёл, - вымолвил с презрением говоривший. - И среди нас не находится поляка. Андрей, это не кино. И если выберемся дуром отсюда, быть этой щётке сапожной генералом. Только таких в генеральскую шайку принимают.
   Андрей уже сам уходил... Решение пришло неожиданно.
   - Иду на абордаж в час пик! Вызывай вертушки к этому времени. Я обозначу сварку сигнальной ракетой - огонь из всех видов оружия. Так и передай.
   - Принимаешь огонь на себя?
   - Врагу не сдаётся отважный десант, - Андрей поспешил унять чувства и, быстро вымолвив. - У меня всё. Конец связи, - отключил рацию и закурил, откинувшись к камню.
   - Надо что-то предпринимать, - вымолвил Захар.
   - Я уже всё решил, - ответил Андрей, хмурясь и задумался, прикидывая, чем же воодушевить уставших бойцов.
   Да, надо было что-то предпринимать. Стриженов поднялся и тихо шикнул, ощущая боль в пересохшем горле.
   - Тигрята, ко мне!
   Первым вышел темнорусый солдат, опалив его фанатичным взглядом репинского народовольца. И другие были не лучше, как усталые путники они опирались на оружие...
   А рассвет разгорался стремительно. Всё здесь словно неземное, высокомерное величие гор и непредсказуемость жизни. Воздух стерильно чист и прозрачен. Ни мушки, ни блошки...
   - Будто уже на том свете, - прошептал кто-то из десантников.
   Старшина осадил по привычке. - Только черти стреляют.
   Андрей жестко глянул на Захара. - Давгаев, остаёшься за старшего. На вершину иду один.
   - Как это?
   - Молча, чтобы духов не всполошить. Продублируй ротного. Вызывай к обеду вертушки и огонь по моей сигнальной ракете, которой я обозначу пулемёт.
   - А мы?
   - А вы мне в ладошки похлопаете, если на это останутся силы.
   Захар отвел взгляд и больше не задавал вопросов. Андрей помолчал некоторое время, разглядывая смертельно усталые лица пацанов в форме.
   Прапорщик тихо выругался. - Десант в вашу мать!
   Ему ответили общим вздохом и смущенно потупились. Встряхнувшись, будто отгоняя наваждение, Андрей отставил автомат, прислонив его к каменной стене, и распахнул объятия.
   - Попрощаемся на всякий случай.
   Десантники заплевались суеверно через правое плечо и обнялись кучей. Долго тыкались головами, шершавили что-то невнятное ссохшимися губами и, наконец, расцепились, отступив на пару шагов от уходившего на подвиг ради них командира. Рослый темноглазый сержант неожиданно подступил к капитану и протянул ему фляжку.
   - На хороший глоточек осталось.
   - Салимов, - вымолвил немного растеряно Стриженов.
   Тот поспешно перебил его. - Командир! Только ты сможешь вытащить нас отсюда.
   Андрей видел надежду в лихорадочно горевших глазах мальчишек и взял у Рахима Салимова фляжку. Выпил последний глоток жизни.
  
   * * *
   А в это время брат его, Геннадий Замятин мёрз слегка, лёжа на возвышении вроде китайского канна почти во всю камеру предварительного заключения. Молодой парень спал, посапывая, мужчина же рядом с ним так же часто ворочался, переживая арест. Случайно встретившись взглядом, он спросил Геннадия.
   - Чего натворил?
   - Подвиг совершил.
   Мужчина принял его за мастёвого и поспешно отвернулся. Но Геннадий сказал без издёвки. Он на самом деле поддержал униженную и оскорблённую и теперь спокойно ждал расплаты.
   ...Отбыв в колонии год, перед Октябрьской, Замятин был условно освобожден с обязательным отбыванием оставшегося срока наказания на стройках народного хозяйства. В просторечии, вышел "на химию".
   В тот день Гена переодевался в вагончике-бытовке, легко улыбаясь в предвкушении отдыха. Была суббота , два часа дня, можно было сходить... Но куда? Пока ему доступна только библиотека и бесплатные или дешевые выставки. Зарплата была не ахти какая, но уже можно кое-чего себе позволить. Как ни говори, а на "химии" можно было биться. Килька тоже рыба, а на зоне она деликатес. Сахар, хлеб и кашу, макароны на постном масле или маргарине ели они здесь досыта, забывая постоянно грызущее чувство голода. Как он сразу накинулся на сладкое! А ведь никогда не любил его. Этот жор у него уже проходил, тело снова наливалось, усохшими было, мускулами...
   Бригадники из числа химиков не торопились в опостылевшую общагу под милицейским надзором, забивая козла. Она и называлась Спецкомендатура, с проходной и постоянными шмонами, с металлическими решетками на окнах трех этажей. С пятого и четвертого этажей иногда и выбрасывали разоблаченных стукачей. На зоне был ещё какой-то порядок, здесь же сплошной беспредел...
   Шаркнула расхлябанная дверь. В бытовку вбежала миниатюрная девушка в черных гамашах и свитере до самого паха. Невозможно было поверить, что столь прелестное создание совершило преступление и отбывает срок наказания. Гена отвернулся от неё и стал одеваться быстрее. Девчонка это заметила и подскочила к нему, лапнула за красиво бугрившийся мышцами торс.
   - Прямо, минишварцнеггер. В натуре!
   Но он оттолкнул её. Девушка взбрыкнула игриво, как жеребенок.
   - Чекист, бля буду, не пижжю! Издаля от тебя приплываю!
   Но тот совсем повернулся к ней спиной, поспешно одеваясь. Ребята засмеялись.
   - Заюсило Дюймовочку, теперь не отстанет, пока ей палкенцию хорошую не всадишь.
   Она вновь подступила к Геннадию и теперь лапнула за ягодицы.
   - Чекист! Кайф подгоню за всю херню! Ум отъешь, язык проглотишь от удовольствия. На мне мужики за десять секунд, как кролики, приплывают.
   Теперь он шибанул её локтем со всей силой, и она врезалась в перегородку тамбура. Охнула и зажмурилась от боли. Ребята блестели глазами, сдержанно посмеиваясь. И Дюймовочка набросилась на них.
   - Чего, козлы разблеялись? А ну, дергай отседа! Убираться буду.
   Её побаивались, и все тут же полезли из-за стола. Геннадий подхватил тёмную меховую куртку и шагнул в тамбур. Дюймовочка шмыгнула за ним и снова вцепилась уже сзади, прижимаясь лоном к его окаменевшим ягодицам.
   - Чекист! Тормознись. Бутылку возьму и хавки путёвой.
   Силу применять Гена не стал, пожалел, но высвободился из объятий. Глянул строго в млеющие перед ним светло карие глаза и вымолвил грубо:
   - Я свой не на помойке нашёл, чтобы совать его даже в красивую парашу.
   Рванув дверь на себя, вышел на заснеженную стройплощадку и направился к самодельным грубо сляпанным воротам из труб и уголка. В воротах его нагнали остальные и, весело перекликаясь, разошлись в разные стороны. В общежитии они должны были находиться с двадцати двух до шести часов утра, потому и не торопились туда. Почти полдня свободы. Вольные куда-то торопились, суетились, хватая голодными зверушками все, что можно было найти на скудных прилавках магазинов. Приближался Новый год. Но им, условникам, даже в праздники запрещалось пить. Грусть и какая-то непреходящая тоска не покидали Геннадия, хотя он уже больше месяца имел относительную, но всё же свободу. Он стал баловаться стихами. Не серьёзно, по настроению. И не лирические. Сердце всё больше и больше отдалялось от любви.
   Мы - изнасилованное поколенье забыли чести назначенье.
   Возврат достоинства ещё в нас не созрел...
   Вирус бессилия нас, что ли одолел?
   Не было свободы чувств, чувства цепенели от жажды мести, попросту зверели, видя безнадёжность всех помыслов во всё более дуреющей стране с глупеющим народом. И читать он перестал романтический дурман. От советских фильмов тошнило. С каким-то злорадным упоением он слушал вражеские голоса на их языке. Польская Солидарность вызывала зависть и презрение к собственному народу, продавшемуся за дешевый хлеб и пайки более лучших продуктов. В производственных коллективах распределяли ковры, холодильники, мебель. И они, как правило, доставались не честному работяге, а активисту-жополисту. Для кого-то и в магазинах было всё, с чёрного хода блатного сбыта. Не интеллигент, а продавец, кладовщик и снабженец стали самыми уважаемыми людьми в советском обществе. И неуважаемые всё это терпели и пили, или сами пытались выбиться в таковых, подольститься к начальству, к продавцу, кладовщику...
   Гена негромко продекламировал вслух:
   Свобода чаще к нам приходит во время выпивки иль сна.
   Желанье бьётся в паутине нервов...
   Но чья-то подлость рвёт смысл дня.
   - Сам, что ли, сочиняешь? - раздался голос, как только он замолчал.
   Гена покосился на догнавшего его скуластого чернявого парня, это был его бригадник Ренат Курдюмов. Он был без шапки, в густой черной шевелюре поблескивали снежинки.
   - Само на ум приходит, - ответил Гена хмуро.
   - Давай, возьмём бутылёк, посидим, потолкуем в бытовке, - предложил Ренат.
   - Опять будешь ныть о справедливости.
   - О справедливом распределении результатов труда, - запальчиво воскликнул Курдюмов.
   - Неужели тебя не возмущает? Работаем наравне, а то и побольше вольняшек, но получаем в два раза меньше. Нам химикам надо отделяться от вольных и работать по отдельному наряду. У вольных рабочих четвертые и пятые разряды, а у нас вторые. А ведь кладку мы ведем такой же сложности
   Гена хмыкнул. - На то и рабы, чтобы советский плебс подкармливать.
   - В правах мы равны. Единственно, находимся под надзором милиции и запрещено выезжать за пределы города.
   - Советские законы писаны не для исполнения, а для чтения. Для показа западной демократии.
   - Так и будем безропотно горбатиться?
   - Ну, да. До конца срока. Нас сюда пригнали не деньги зарабатывать, а исправляться, - продолжал мрачно иронизировать Геннадий, немного забавляясь запальчивости татарина. И тот замолчал.
   Гена ему не очень верил. Обычно, мусульмане не лезут на рожон, предпочитая добиваться своего лестью или подкупом. Или этот тоже был "честным советским человеком"? Но таких он опасался ещё больше. Теперь Замятин мало доверял и честным людям, жизнь ломала и самых непоколебимых, особенно здесь он старался не заводить друзей. Он продекламировал мрачно:
   - Сигналы бедствия никто не принимает, когда начальник не дрова, а судьбы нам ломает.
   Отбор бездарностей в руководители у нас по-прежнему в ходу.
   Все во взаимных интересах. Только с правдой не в ладу...
   Мечта - союз свободной жизни и труда.
   Идём толпою битою дорогой в Никуда.
   Стихи видимо воодушевили Рената. Он воскликнул:
   - Мне сказали, ты не уголовник. За права рабочих боролся.
   - Да на общую трусость напоролся, - мрачно хмыкнул Замятин. - Всё равно по-нашему не будет, понял еще во времена Сталина наш великий народ и уже не ссыт против ветра. Разуверился я, Курдюмов, в советском пролетарии. Как это ни парадоксально, но теперь мне ближе уголовники. У тех хоть какой-то кодекс чести имеется. Живут пусть и по жестоким, но правилам. А мужик? Да и не мужик это, а крыса советская. Пролетарий мужика во время сталинских чисток пригегемонил. Потом Великая та война повыбивала предпоследних. А последних теперь спаивают борьбой с пьянством.
   Курдюмов схватил его за руку и попросил, умоляюще глядя на него своими немного узковатыми черными и блестящими глазами. - Гена! Ну, давай поторчим. Поговорим. Что в общаге делать? Да и стукачи на каждом шагу. У меня знакомый грузчик в винном магазине. В очереди за водкой толкаться не будем.
   - Но у меня денег только на еду до получки.
   Ренат нетерпеливо вскрикнул. - Да есть у меня. Есть. Я, думаешь, из-за денег возмущаюсь? Родители мои татары. А татары у нас в Союзе бедно не живут.
   Геннадий промолчал. Ренат напомнил. - Подошли к магазину.
   И он пошёл за ним к большой толпе перед дверью с вывеской " Вино".
  
   * * *
   Обратно на стройплощадку пришлось лезть через дырку в заборе. Сторож уже закрыл решетчатые ворота. Второй смены не было, да и работой они не были полностью загружены, не хватало стройматериалов. Они прошли к своему вагончику, окно светилось, значит, он был уже занят.
   - Кому успел дядь Миша сдать нашу бытовку? - вымолвил Ренат.
   - Как сдать?
   - Наши девки подрабатывают после работы, водят сюда неприхотливых клиентов за трояк. Нашей зарплаты только на скромную жратву хватает. А им ещё и одеваться надо. Это мы можем и в задрипанной куртке, да стоптанных башмаках проходить.
   Однако в вагончике было тихо, Замятин предположил:
   - Анжелка наверное ещё не убралась.
   Ренат ухмыльнулся. - А может, она там, в натуре, от тебя издаля приплывает? Ты смотри, Чекист, не очень то с ней груби. Она с деловыми крутится. А те с начальством связаны, не только девочек им поставляют, но и другие дела по отъёму денег у нас, химиков, вместе с ними проворачивают
   - Докатились до зечек наши начальники?
   - А что? Дёшево и сердито. Чуть возбухнет и - пошла на зону, падла заключенная.
   Замятин открыл дверь и вошёл в помещение, оцепенев на мгновенье. Дюймовочка стояла одной ногой на столе, другой на спинке стула с петлёй на шее. Но оттолкнуться от стола не решалась. Геннадий быстро пришёл в себя и хмыкнул иронично:
   - Погоди вешаться. Давай вначале выпьем. Всё веселее будет умереть.
   От неожиданности девушка едва не потеряла равновесие, и Гена схватил её за бедра. Она сняла с шеи петлю и завозилась отчаянно:
   - Пусти, брезгливый! Зачухаешься.
   Ренат уже стоял в дверях. Геннадий посадил Анжелу на широкий ларь для инструмента у стены. Шмыгнув по крашеным доскам обтянутой гамашами попкой, она забилась в угол и поглядывала на него рассерженным зверьком. Курдюмов подошёл к столу, положив на него сумку, и снова отступил к двери.
   - Да, Чекист, тут такоё дело, побудь с ней. Потом поговорим.
   Он ушёл. Геннадий выложил из сумки непритязательную закуску и открыл бутылку водки. Налил в гранёный стакан и поднес Дюймовочке.
   - Выпей. Тебе надо расслабиться.
   Стакан она взяла, но фыркнула. - Чудной! Авторитет вроде да ещё инженер, а горбатишься, как мужик.
   - Здесь, Анжела, не зона. И не Яшкин бардак. Кончай по-фене ботать.
   Дюймовочка легко выпила мужскую дозу водки и, протянув ему стакан, попросила воды запить. Он налил воды из-под крана бачка в алюминиевую кружку и подал. Геннадий машинально ополоснул стакан под краном. Анжела покраснела и вымолвила угрюмо:
   - Ты не думай, я как американка, два раза в день душ принимаю. И как отсосу сразу зубы чищу.
   Гена поморщился, и она это поняла по-своему, спросила угрюмо. - Только вафлю мне будешь давать?
   Он и вовсе поперхнулся и едва осилил водку. Зачерпнул через верх бачка воду и запил. По-фене "взять вафлю" означает сосать мужской член. Он её знал немного, это была сокурсница и подруга Алевтины Антиповой, которая и свела было их. Но Гена просто шарахнулся от чрезмерно раскованной балеринки.
   - Ты чо, в натуре, диссидент лохнутый?
   Гена промолчал, доставая из кармана пачку Примы. Было жарко от самодельного обогревателя обложенного кирпичом, и он снял куртку. Сел на стул, намереваясь закурить. Анжела пустили к нему по столу пачку Мальборо и изящную электронную зажигалку.
   - Теперь будешь курить такие. И вообще, только на тебя буду работать. Поговорю с деловыми, и тебя пристроят на работу - не бей лежачего.
   Геннадий буркнул, сдерживая раздражение. - Обойдусь, - и закурил свою сигарету.
   Дюймовочка снова поугрюмела. - Чудик ты какой-то. Я думала, что таких как ты только в кино кажут. Ты что, в натуре, чекистом был? За что подсел?
   - За всё хорошее.
   - Извини. Об этом не спрашивают.
   Он промолчал, не открывая глаз, курил в затяг крепкую сигарету без фильтра. Анжела вдруг вымолвила:
   - Ты прав, я грязнее параши.
   Миниатюрной девочке с пухленькими, совсем детскими, губками невозможно было дать и семнадцать лет. Но он знал, ей уже двадцать один год, и зечка она была со стажем. Яшкин бордель был по соседству с дачей Чебыкиных. Вербицкого арестовали в 83 году.
   Он спросил. - А ты как залетела? За проституцию у нас пока ещё не судят.
   - В андроповскую чистку замели весь Яшкин кодляк, а я в институт поступила. Ну и стала подрабатывать у него. Они нас и на панель выводили, наводчицей была. Мужик приведет меня домой, я улучу момент и сниму слепок ключа...
   Геннадий снова наполнил граненый стакан и подал его Анжеле. Она выпила и замерла в стыдливой тоске.
   - Поначалу приятно было и весело. Не блядовала я, а баловалась, играла, озорничала. Пока вот тебя не встретила. Ещё тогда ты мне в душу запал. Но ты меня избегал. А я ведь тогда лучше Ляльки была...
   - Ладно, Жема, не надо об этом.
   Его вдруг окатило такое чувство жалости к этому нежному и беспомощному созданию! Прошлая её жизнь просто не воспринималась. Не укладывалась в сознании. Ну, обписалась маленькая девочка при всех и сейчас остро переживает свой конфуз. Но в мыслях билось - нельзя. Нельзя жалеть таких. Он уже жалел, прощал. И не одну, и ни чего хорошего из этого не получалось. Такие только в кино и книгах исправляются...
   Но руки непроизвольно потянулись к ней. С протяжным стоном Анжела кинулась ему на грудь, и они слились в продолжительном поцелуе. Руки сами раздевали и себя и её. Её ручки заблуждали по его телу. Нашли, опростали чресла от одежды, и нежные губки присосалась к головке члена, тут же опрокинув его в неимоверно острый и болезненно бурный оргазм. От длительного воздержания он даже почувствовал тянущую пустоту в чреслах...
   Она отстранилась от него, довольная, что сделала ему удовольствие и легла на бок, откинув ножку. И ему приятно было смотреть на изящную линию бедер, заманчивую припухлость половых губ и милые складочки в паху, очерчивающие лоно. Расслабляющая усталость уходила, он стал снова ласкать её тело, с упоением припадая губами к очаровательной упругости живота и тугих грудок. Вошёл в неё, ощутив упругую девичью тесноту не рожавшего лона. Теперь он долго смаковал утонченные ласки и разрядился уже более спокойным, но таким же упоительно захватывающим удовлетворением. А Анжела вдруг закричала тяжело раненым зверем, и разрыдалась, намертво прилипнув к нему.
   - Я не хочу больше ни с кем долбаться. Не хочу, не хочу...
   И замолчала на долго, потом простонала. - Не могу я уйти из кодлы. Меня просто уничтожат.
   - Со мной тебя никто не тронет. Это я обещаю. Но они могут по-другому отомстить.
- Знаю, тут же цинканут начальству и меня переведут в бригаду. Бросят на лопату.
   - Да, работа у нас не женская. Ты таскала кирпич и бетонные блоки?
   Она ничего не сказала, только ещё теснее прижалась к нему и расстроено вздохнула. Долго они так лежали. Анжела несколько раз повторила. - Что делать? Что делать?
   Но Геннадий молчал. Он не знал, что ей посоветовать. Да и не верил в её благие намерения. Даже в преданной ему по-мусульмански Рае ошибся...
   Месяца через два, как он пришёл на зону, родители добились длительного свидания с ним и привели с собой Раю. Отец и мать ждали его в коридоре гостиницы, когда он вошёл. Мама, первая учительница моя по виду, заплакала, увидев его такого худого и бледного, и долго не могла оторваться от своего единственного сыночка. Отца болезнь совсем источила, цвет лица был землистым. Гена понял, что видит отца последний раз. Сердце щемило от жалости к несгибаемому коммунисту и заслуженному чекисту сталинских времен, неожиданно ставшим после отставки популярным профессором среди институтской молодёжи города.
   - Ничего, сынок. Ничего, - проговорил отец, когда мать наконец-то оторвалась от него. - Мы - советские люди.
   - Папа, да хватит тебе. Какие мы советские люди? И кто они такие?
   - Да, да. Это я так по привычке. Кроме Российской федерации, да Украины с Белоруссией нигде советской властью и не пахнет. Мы одни такие, пахали бескорыстно для братства народов, которые на базарах и в снабжении царство не труда, а растащиловки, создают для себя.
   Гаврила Степанович явно заговаривался. И удержать его от словоизлиянии было трудно. Мать заохала.
   - Гава! Гава! Опять за своё.
   Гена обнял отца и глухо произнёс. - Держись папа.
   - Не за кого держаться? Была надежда на Андропова. Но поздновато он добился власти. Не старость и болезни, бюрократия его в гроб уложила. Давно у нас уже своя мафия, похлещи сицилианской. В России всё масштабнее. Куда им до нас? И разваливаться снова будем, потрясая себя до основанья. А затем снова построим чудо какое-нибудь безобразное. Против себя же.
   Таисия Геннадьевна вцепилась в него. - Гава! Ты же обещал. Обещал не заводиться.
   - Да. Да, Тая! Молчу. Пойдем. Мы пойдем. Не будем вам мешать. Миритесь. Надо сынок помириться с женой. Ради сына своего помирись. Живи. Мы пойдем с мамой. Завтра придём, Гаврика принесем. Посмотришь на сына. Большенький уже и здоровенький. Бегает и болтает вовсю...
   Тяжело шаркая ногами, он двинулся к выходу, мать пошла с ним, часто оглядываясь и роняя слезы с увядших щёк. А ведь они были ещё не стары. Отцу только что исполнилось шестьдесят лет. Маме не было и пятидесяти. Вздохнув, Геннадий пошёл к своему номеру. По коридору гостиницы уже шныряли женщины осторожными мышками. Из-за тонких перегородок слышалось осторожное шушуканье. Кто-то натужно рыгал в туалете. Желудок советского зека с трудом переваривал хорошую пищу.
   Рая почему-то дико засмущалась, когда Гена вошел в комнату, и низко опустила голову, полыхая щеками. Она сидела на постели в халате с открытыми ногами и грудью без лифчика. Гена не стал много говорить, присел рядом и поцеловал её, потом сбросил с себя бесформенные зековские штаны и мягко запрокинул её в постель, потянул трусы с её мощных бедёр...
   - Она у меня бритая, - неожиданно вымолвила Рая мрачно и зажмурилась, продолжая краснеть.
   Он ласково потрепал бритую припухлость лона. - Хочешь ещё больше мне понравиться?
   - Аборт сделала.
   Он отстранился и хмыкнул. - Брачная ночь значит отменяется.
   - Я его сразу выгнула, как получила письмо.
   - Ну и хорошо, ну и ладно.
   Она так и сказала - выгнула, коверкая по-деревенски слова. Он отошёл к столу, оглядев его хмуро.
   - Компот в литровой банке, это подкрашенная водка, - сказала она, оставаясь лежать всё в той же позе в полуспущенных трусах.
   И он выпил прямо из банки. Хорошо выпил. Потом долго жевал колбасу, остро ощущая вкус хорошей пищи. Но гаденькое чувство потревоженного мужского тщеславия заливало душу. Он бросил её. Сбежал. Но ревность всё равно ела. Гена глянул на неё. Рая уже сняла трусы и лежала в позе для соития, развалив полные ляжки и продолжала лить слёзы. Чувство было мерзким. Ему очень хотелось. Хотелась унизить её. Отодрать с насилием, как последнюю шлюху.
   - Со мной сходишься только ради Гаврика?
   - Не только.
   - А что тогда не е... меня?
   Так и сказала матом с деревенской простотой. Его немного покоробило от такой прямодушности.
   - Но тебе же будет больно после аборта.
   - Ой же, пожалел бабу. Да у нас как у кошек моментом всё заживает.
   Рая засияла сквозь слезы и протянула к нему и руки, и ноги, широко распахивая двустороннее объятие. И он ухнул, как в омут, и тут же вынырнул тяжело дыша, испытав настоящий и болезненный взрыв после длительного воздержания. А она ласкала, всё ласкала и ласкала его. Нежно и умело, снова поднимая желание, сама вошла в него... И он снова задрожал, но теперь от упоительного наслаждения и открыл глаза. Перед ним уже была Анжела.
   Он откинулся на спину и уставился в потолок, Дюймовочка приткнулась к нему расслабленная и растроганная и снова вымолвила. - Не хочу я ни с кем. Не хочу.
   Гена молчал, приобняв её одной рукой. И Рая клялась, что никакого удовольствия не чувствовала от того. Но через несколько месяцев неизвестный доброжелатель передал ему скопированный на "Эре". Которые были в каждом конструкторском бюро, акт о нарушении Зелёного патруля. Попросту, Рая находилась с владельцем в его машине, которая находилась в зоне отдыха. И копия квитанции штрафа. Рая и не отпиралась на следующем свидании, взвыла лишь. - Баба я! Баба... У тебя вон сколько было...
   Он ушёл со свидания.
  
   * * *
   Зековская фанаберия быстро слетала с Анжелы, как ненужная шелуха. Любви своей она так и не смогла скрыть и отказалась заниматься проституцией. Наказание не замедлило ждать. Её перевели подсобницей в бригаду, она стала подносить раствор и кирпич каменщикам. Так учат строптивых девочек похотливые дяди.
   И уже через месяц Анжела стала ломаться, часто хныкала, показывая грубевшие от мозолей ладошки.
   - Гена, корявой бабой становлюсь, поясница с трудом разгибается. Я тебе уже и подмахивать азартно не могу.
   Она часто плакала с ним наедине. - Меня добивают и скоро отправят возвратом на зону.
   Он чувствовал себя виноватым и мрачнел, едва сдерживая ярость на беспредел. К травле подключили и ментов, в общежитии от них тоже не было покою...
   А Ренат Курдюмов таки добился своего. Химики отделились от вольных и стали работать по отдельному наряду. Но и тут назревали события. Звенья каменщиков оставались зависимыми, хотя и работали на разных захватках. Балки и плиты перекрытия надо было укладывать вместе, одновременно подогнав стены под отметку этажа. Похмельные понедельники, да и в такие дни вольные каменщики частенько закладывали за воротник, стали быстро сказываться на результатах работы. А условники не пили, за ними был жесткий контроль и, конечно же, звено вольных стало отставать, заставляя их помогать себе. И химики тоже стали сачковать, приноравливаясь к их темпу. В итоге общая производительность резко упала. Забегал прораб, часто названивая в контору, и Машка - бригадир стала орать, требуя воссоединения. Приезжали даже представители постройкома. Но химики уперлись, и соединяться отказались.
   В тот день Машки не было долго с самого утра. Поднялась она на леса часа за полтора до обеда. Толстая, краснорожая бабища в замазанной ватной куртке перетянутой вместо пояса электрическим шнуром и замотанная платками пошла специально вдоль захватки химиков, громко ворча:
   - Тут ещё кто-то не понимает. Тут ещё кто-то считает себя прямо не знамо кем...
   Ренат обратился, было к ней. - Марь Иванна! О чем ты?
   Та и вовсе заорала. - Ты, падла заключенная, на зону захотел? Уйдёшь вместе со своим подстрекателем и его шалашовкой.
   Курдюмов возмутился. - А при чём тут Замятин и Диева? Они в наши разборки не впрягались.
   - Все будете при том. Начальник управления так и сказал, место правдоискателям в тюрьме. Ишь ты, вольными себя почувствовали, хари уголовные. Получите вы вольную с возвратом на зону.
   От злости она сорвалась на самый похабный мат. - Козлы! Жопошники-пидарасы. Вафлерши, во все дыхательные и пихательные, долбанные! Полбригады возвратом отправим, но порядок наведём.
   От вольного звена подбежала к ней такая же полная, но немного милее лицом женщина.
   - Маша! Маша! Ну, зачем ты так? Погоди, я по-хорошему им объясню.
   Курдюмов хмыкнул. - Кнут ушёл, пряник пришёл.
   И эта женщина осердилась, топнула валенком и выматерилась:
   - Ну и х... с вами, если по-хорошему не хотите! Я хотела, чтоб вам с Замятиным дали последнее предупреждение. А теперь пойдете в штрафную бригаду, мусор гонять за шестьдесят рублей.
   И она ушла за бригадиршей к своему звену. Химики напряженно молчали, продолжая работать, вольные же побросали работу и собрались вокруг Машки, что-то оживлённо обсуждая. Поглядывали со злорадством на химиков. И кто-то из условников вымолвил мрачно:
   - Нет, мужики, добром это не кончиться. Всё равно по-нашему не будет.
   Курдюмов воскликнул нервно. - В джунглях за жратву дерутся. Не можешь сам себе пищу добыть, значит, других будешь кормить.
   - Знамо дело, только в тюряге бесплатно пайку дают. И то, если лохом будешь - отберут
   - Кому чо, кому ни чо. Кому лом, кому лопата. Кому приз, кому расплата. Кто-то пашет, а кто-то жрёт, всяк по-своему живет.
   - Уйди в подполье, как еврей, стань как хитрый Одиссей. Уши воском залепи и на привязи живи.
   - Чекист! А ведь тебе, как и Курдюму, больше всех достанется, хотя ты и не лез в наши глупые разборки.
   Ренат возмутился. - Теперь это уже глупые разборки? Сами же меня завели. Стоять будем, как под Сталинградом - насмерть! На зону уйдем, но не станем больше на дядю горбатиться.
   - В курилке мы все храбрые.
   - Ништяк! Нас ю-ют, а мы крепчаем.
   - Ладно, глохни задолбанные работяги долбанного Союза, - осердился и Геннадий. - Идите подставляться.
   И никто больше ничего не сказал, снова повернулись к стене и стали укладывать кирпичи, изредка покрикивая. - Инга, раствору! Люси, кирпичи подноси!
   Девушки хотя и не такие миниатюрные, как Дюймовочка, тяжело дышали. Одна из них произнесла плаксиво.
   - Давай перекурим. Раствор кончается. Опять вольняшки заставят свой раствор вырабатывать.
   - Перекур! - распорядился Курдюмов и положил мастерок на стену. Первым пошёл к панельной торцовой стене в затишек от ветра и присел на стопку деревянных поддонов. Остальные присоединились к нему и дружно закурили, исподтишка посматривая на работавших вольных каменщиков. Мужчины выглядели ещё более-менее нормально, они не так кутались, как бабы. Те же выглядели одна безобразнее другой. И без того полные и краснолицые, в массе напяленной на себя старой одежды, они были похожи на злых чебурашек или бродяжек из кино о дореволюционной жизни. Зато они не так мерзли, как следившие за собой условницы. Да и девушки эти, как правило, были не из рабочей среды, служащие, продавщички, спекулянтки или проститутки. Без работы они вскоре стали дрожать от холода и жаться к парням, позволяя ради тепла лапать себя. Посмеивались невесело. Сами хватали за причинные места нахальничавших обогревателей. Только Анжела спокойно сидела на коленях Геннадия, прижавшись к нему спиной. Курили они одну сигарету с фильтром по очереди. И на них, особенно девушки, поглядывали с завистью. Одна из условниц оттолкнула парня и отошла к стене и стала смотреть вдаль. Дюймовочка не спускала глаз с неуклюже передвигавшихся вольных баб и потерянно ахнула, увидав в них свою судьбу.
   - Лучше повеситься, чем выглядеть такой абракадаброй.
   - Да у какого мужика на такую встанет? - поддержали её.
   Ребята засмеялись. - После литры некрасивых баб не бывает.
   - Вот именно! Что надо мужику? Гранёный стаканище водки в горло влить и бабе палкенцию вбить. А ежели ещё и захавать мяска, можно с ней и побаловаться слегка.
   Кто-то крикнул девушке у стены. Они строили цех на окраине города, за забором завода мчал пассажирский поезд. - Что ты жадно глядишь на дорогу?
   Но та не ответила и даже не шелохнулась, только вздохнула громко. Одна из девушек резко вскрикнула:
   - Харэ! Продержусь до весны и сбегу.
   - Дальше зоны не убежишь.
   - Там у нас хотя бы женский труд, а не эта пахота лошадиная.
   И Дюймовочка хныкнула. - Корягами, бабами корявыми становимся.
   - Да лучше быть проституткой, чем ломаться на такой работе.
   Анжела вымолвила с угрюмой безисходностью. - Любовь всегда зла, даже если любишь и не козла.
   Гена почувствовал, как она напряглась, и невольно сильнее сжал её в объятиях. А Машка-бригдир в покое их не оставляла. Опять шлёпала в огромных валенках вдоль фронта работ, заглядывая в ящики для раствора. По мере приближения, химики затихали, даже, кажется, и дышать стали тише. Бунтарский пыл условников угасал. Краснорожая бабища, наконец, подбрела к ним, и сипло выкрикнула:
   - На зоне так бы не сидели.
   - Мы не на зоне, - ответил Курдюмов.
   - Вас на заработки сюда пригнали или исправляться?
   - Мы под надзором милиции. А в остальном у нас такие же права.
   Машка ощерилась, выставившись перед ним, и захлопала себе по паху руками:
   - Вот хер тебе в грызло, а не права, курвёнок ты узкоплёнчатый.
   Курдюмов возмутился. - Нет, ты что издеваешься? Полную безнаказанность почувствовала?
   - Ты уже договорился у меня. Я тебя не то, что накажу - такое покажу! Мало не покажется.
   - Потом покажешь, а сейчас отстань от нас.
   - У вас раствора на двадцать минут работы осталось, вот вы и прохлаждаетесь. А ну, давай на нашу захватку, наш раствор надо вырабатывать.
   - Нашли крепостных, - забурчали химики, но стали подниматься.
   - Так бы работали, как лаетесь.
   - Что, тоже хотите с этими баламутами на зону уйти? Здесь вам, шакалам, сто рублей мало, в лагере десятка в месяц на отоварку за счастье покажется.
   - Сказала же, их в штрафную бригаду переводят.
   - Это пока.
   Анжела возмутилась. - Что ты всё время обзываешься? На себя посмотри, ведьма в тыщу раз приятнее выглядит.
   Машка заревела в ярости. - Поганка! Жопошница! Вафлёрша!
   Анжела вскочила с колен Геннадия.- Да тебе и вафлю никто не даст, образине уродливой. Стоять рядом с тобой тошно.
   Машка еще пуще взревела, и кинулась на неё под общий хохот. Но Дюймовочка увернулась и толкнула её. Шнур на куртке лопнул, баба кувыркнулась и упала на настил. Все её подвязки развязались, и она запуталась в тряпье, хрипя и рыча безобразным животным. Смеялись все, даже вольные. К ней подбежали две женщины и с трудом подняли на ноги, повели к себе. Машка продолжала орать:
   - Эта проблядина кидаться на меня ещё будет! Всё, хватит с ней цацкаться. Не возврат, я её на новый срок раскручу. Оскорбление действием при исполнении. Все подтвердят!
   - Машка, кончай, - пытались её урезонить. - Химики то видели, что ты сама на неё кинулась.
   - Вы подтвердите, что она ударила меня. А химиков никто и слушать не будет.
   Анжела вымолвила мрачно. - Это всё! Загребут меня с первым же этапом.
   - Да, Машка своего добьётся.
   - На зоне такой борзости не встретишь. А эта, сука, глаза заморозила, и прёт на всех, как танк.
   - На зоне хоть какой-то, а порядок.
   Анжела замерла в шоке. Химики расходились, только Замятин и Ренат остались сидеть на поддонах. Там уже распоряжались. - Ганькин и Свиридов к Иноземцевой становитесь. Хватит, сопли жевать! Семочкин иди к Пыжикову, а вы, шалавы, освобождайте поддоны.
   Диева затормошила Замятина. - Гена, а вы что?
   Он тиснул её. - Надо попрощаться с тобой горячо.
   - Не надо, Гена. Не надо. Вы с Ренатом, может, ещё продержитесь.
   Он ещё крепче обнял её. - Перед смертью не надышишься.
   - Не надо со мной прощаться. Не надо.
   - Надо, Жема. Надо. Ты того стоишь.
   Помбригадира услышала их разговор и фыркнула язвительно:
   - Оценил прости-господи. Да за таких у любого кафе больше трояка не дают.
   Замятин вскричал зло, поднимаясь. - За таких на подвиг идут! А таким, как ты, мужики морды бьют.
   - Нас хоть и бьют, а твою во все дыхательные и пихательные дерут.
   Женщина отступила подальше к мужикам и уже оттуда крикнула. - Мало вас на зоне голодом морят.
   - Жралы вы и Сралы вонючие! - закричала и Анжела слышанными от Гены словами.
   - Скот вы дрессированный, а ни какой не рабочий класс. Приказал вам начальник - фас! Вы и накинулись на нас трусливой шакалиной стаей.
   Гена обнял её крепче и понёс к сходням. Ренат всё ещё сидел в мрачном раздумье.
   - Гена! Останься. У тебя может всё обойдется, - захныкала Анжела. - Боюсь я за тебя, Гена. Боюсь.
   - В тюрьме не страшно, страшно тут делить с подонками и праздники и труд.
   Никто не работал, их слушали и смотрели как кадры кино. Они уходили на подвиг. Подвиг свободы духа. Уходил с ними и Ренат Курдюмов.
   - Я на войне, в Афгане, не боялся. А тут какая-то мразь мне будет права качать.
   Геннадий нёс Дюймовочку с некоторой торжественностью. Ренат продолжал говорить наболевшее:
   - На зоне хоть дикий, но порядок. А здесь на воле крысы хозяйничают. Все основы человечности изгрызли и испохабили. Одни крысы, только крысы могут жить в этой крысятной стране
   - Не достанут они меня! - закричала вдруг Анжела, снова преображаясь в Дюймовочку.
   - Забеременела я! Забеременела. Вот, фиг вам! И на зоне не буду горбатиться.
   Все разом вздохнули, когда головы уходивших исчезли внизу под настилом подмостей. И долго молчали, задумавшись...
  
   * * *
   Это были старые горы - хорошие горы из ноздреватого, выветренного веками камня в трещинах и разломах. Путь к вершине оказался совсем нетрудным и скорым. Задолго до полудня Андрей добрался до цели и остановился, выйдя на пологий косогор усеянный большими камнями и огромными скалами. Позиция для пулемётной точки была хорошей и достаточно большой. Засечь с воздуха в этом скопище камней трудно будет даже слона. Уже осторожнее Андрей стал пробираться дальше и вскоре услышал звуки томной индийской музыки. Ещё медленнее пополз на звук, тщательно выбирая укрытия, пока не увидел совсем молодого безбородого часового. Парень в выцветшем и грязном татруне, длиннополой рубахе стоял за плским камнем картино поставив на него обклееный наклейками старенький АК и увлеченно танцевал головой в такт музыки из радиоприёмника, балдёжно поводя глазами. Матёрый бородатый моджахед в буром халате тоже жался к музыке, находясь метрах в тридцати от неё.
   Воспользовавшись их невниманием, Андрей подполз ближе и, увидав глубокую расщелину, залез в неё, прячась от убийственных лучей ярого солнца. Ждать надо было около двух часов, и он стал удобнее укладываться, чтобы отдохнуть до появления вертолётов. Неожиданно раздался громкий командирский голос:
   - Хинди! Индус! Выключи приёмник. Часового ничто не должно отвлекать.
   Андрей осторожно выглянул, крупный бритоголовый бородач в расстегнутой на голом теле кемуфляжной рубашке вышел из скопища камней, почти в самом центре пологой вершины, и грозно смотрел на обернувшегося к нему мальчишку.
   - Я смотрю внимательно, храбрый командор Танай. Шахнаваз - меткий стрелок. Кто появиться, я того бизан-бизан, стреляю. Да здесь на солнечной стороне даже ящерица не проползет, изжариться на раскалённых камнях.
   Но командор Танай уже перевёл недовольный взгляд на старшего часового:
   - Абдаллах! Тебе ли не знать, что часовой должен ходить туда - сюда. Ты должен видеть и Этого глупого мальчишку Шахнаваза и Мусу. А ты, Шахнаваз, тоже должен ходить туда - сюда и не терять из виду Мусу и Абдаллаха!
   Часовые так и сделали, медленно побрели в разные стороны. Андрей нахмурился, пост был поставлен правильно и находился под неусыпным контролем. Незамеченным преодолеть его будет очень трудно. А он было подубал...
   Но думать он не стал, снова опустившись в тень, постарался отключить мысли, чтобы сохранить последние силы до решительного момента.
   Но мысли лезли, не давая покоя. Почему? Почему Кет оборвала связь и даже не прислала, как обещала фотографию сынишки, ту, что была с нею по приезде в Россию, она оставила своей русской кузине. Непредсказуемость поведения Неуклюжей коровы, как он теперь стал обзывать Кет, его удручала...
  
   * * *
   Когда друг Питера Виллера, Дэн Ястржемски, привел на свою виллу отпущенного под залог пленника холодной войны, его дочь Лизхен уже несколько дней отбывала там домашнее заточение после скандала на молодёжной тусовке с приводом в полицию за неэтичность поведения. Но и белокурый неулыбчивый увалень не принёс разнообразия в отбывании скучного наказания определённого её отцом, тоже русским по происхождению с диким для западно европейского слуха именем - Богдан. Мать Лиз была француженкой, Анндре тоже владел французским, и отец разрешил ей сопровождать его в город. Но тот ни чем не интересовался и избегал общения.
   В восемнадцать лет мужчины для Лиз представляли лишь определённый интерес, избалованное сексом тело требовало привычной порции удовольствия. Но этот "музик" выходил из своей комнаты только к столу и в туалет. Она дождалась его голой в ванной, но Андре лишь глянул на неё строгим взглядом и тут же ушёл, закрыв за собою дверь. Тогда Лиз испортила запор и подкралась к нему, когда он принимал душ. И добилась таки своего, неожиданно получив неизведанное до сего бурное удовлетворение. А когда очнулась, его уже не было в ванной. Мало того он и после не подал вида, что между ними что-то произошло и ни делал ни каких попыток к повторению. Это её сильно уязвило. Стройная, но не худая и не такая рослая, как Кет, со вздорно обольстительным личиком, она пользовалась неотразимым успехом не только у мужчин, но и лесбиянок. Но только не у этого Эндрючечка - кретинчечка. Она нагнала, было, на себя холодность при коротких общениях с ним. Но этого он даже не заметил. И Лиз покорилась, сильное и захватывающее удовольствие того стоило, заходила к нему в ванную комнату, комнату свою он закрывал, и после опустошительного и неимоверно чувственного оргазма оставалась одна. И до сих пор так и не услышала от него ласкового слова или взгляда. Удовлетворённая, она снова дулась на него пару дней, но опять приходила нелюбимой женой мусульманина, униженно выпрашивая не любви, а хотя бы соития. И снова оставалась брошенной и оскорблённой до глубины души наложницей. О! Как она хотела его. Всего! Всегда быть с ним и в постели, и на людях. На этот раз папи одобрил бы её выбор.
   Но сегодня он не пустил её в ванную, как она не скреблась к нему. И отец пришёл неожиданно, привел гостей и попросил Лиз позвать Андре. Тут уж этот "руссишь сексвибратор", как она стала его называть, и вовсе повёл себя совсем невыносимо. Войдя в холл Андре ещё более построжел, увидав Кет, и не ответил на её неожиданно робкое приветствие, обошёл, как препятствие. Лизхен возмутилась за подругу, а больше за своё неудовлетворённое желание и прошипела ему вслед, она стояла рядом с Кет. - Эндрюшьечка - кретинчечка.
   Но отец услышал и потребовал оставить их. Но Лиз далеко не ушла, притаилась за проёмом и навомтрила слух. Знающая себе цену, даже несколько высокомерная Кет её тоже удивила. По-русски Лиз изъяснялась с трудом, но понимала всё и снова удивилась. Папи сватал Кет и так своеобразно!
   - Пойми, Андре! Брак с фрейляйн Виллер задуман нами в твоих же интересах. Это должно растрогать присяжных. Не тебе объяснять какой грозит тебе срок за захват заложника и разоружение полицейских. Это может на много смягчить приговор.
   Лизхен ахнула, чуть ли не в слух. - Русбандит!
   Заговорил и адвокат. - В отличии от вашей страны, право человека поступать в своих интересах определено нашим законом.
   Но Андре был непреклонен. - Снова наступить в дерьмо, даже в своих интересах, я считаю для себя гнусным.
   Катарине не надо было переводить. Охнув, она помчала прочь, грохнув дверью и вскоре протопала неуклюжей коровой по плиточной дорожке мимо остеклённой стены холла к воротам в стиле ретро. Это была та самая вилла.
   Адвокат спросил Дена Ястржемски что сказал его непредсказуемый подзащитный, но тот ответил уклончиво и они тоже вышли. Лизхен покинула свою засаду и восхищенно воскликнула:
   - Фанфан-блондин!
   Но Андре лишь покосился на неё и ушел на галерию, закурил сигарету. Лиз едва не расплакалась от такого пренебрежения и крикнула зло, подойдя к нему. - Фанфан - бандит!
   Но он отступил от неё, как от назойливого ребёнка и отвернулся. Ломая остатки гордости Лиз не ушла и тоже закурила. Молчали они долго. Тут Лизхен заметила, что он смотрит на её гордость, англиёский газон, с каким-то пренебрежением и спросила его по-русски.
   - Ты не интерезант мой миниприрода? Энглишь газон.
   - Здесь соловьи петь не будут. Скучный сад.
   Что скучный, что нескучный, Лиз в русском языке не различала и удивилась уже на французском:
   - Нескучный сад являлся гордостью петербужцев. Но откуда тебе знать, большевики его, наверное, выкорчевали.
   Андрей, объяснил ей, как идиотке, что означает предлог "не" в русском языке.
   - Нескучный, это русский сад похожий на лес, в котором живут и прекрасно себя чувствуют птицы и мелкие звери.
   Потом хмыкнул, бросив презрительный взгляд на почти голую поляну с редкими кустарниковыми куртинами и несколькими отдельно стоящими высокими соснами.- Рекламная картинка вашей обнажённой жизни.
   И Лиз понесло, она чуть не захлебнулась от возмущения.
   - Вы - русские всё национализируете для своей коммунистической идеи. Даже вкусы. Вам непонятна милая прелесть суеты сует. Вам хлеба не надо, работу давай. Вы уже не народ, а машина, не люди, а винтики от неё. Человеческое вам чуждо.
   Первый раз он смотрел на неё долго и, кажется, с некоторым интересом, словно пытался понять её. И Лиз замолчала, наконец-то он улыбался, слабо и грустно, и она невольно потянулась к нему, приняв это на свой счёт.
   - Андре! Надо любить себя. И жить для себя.
   Но он отступил, улыбка погасла на его лице. Спросил с оттенком презрения:
   - Животный секс без любви, удовольствия ради, это и есть ваша человечность? Да плюс к этому джунгли рыночных отношений.
   - Это равные возможности. Свобода чувств и поступков.
   - Обыкновенная распущенность, - отрезал он с неожиданной резкостью и высказался ещё конкретнее:
   - Мне противны западные женщины в своей сексуальной вседозволенности.
   - Это равноправие полов.
   - Блядовство! И больше ничего!
   А потом спросил, словно плюнул ей в лицо. - Подумала, каково детям будет иметь такую распутную мать?
   Лиз даже содрогнулась, увидав гадливую гримассу на его лице, и вспыхнула от стыда! За себя! И, как Кет, только что, помчала, не зная куда...
   Ноги сами занесли её в спальню, она упала на постель и бурно разрыдалась...
   А потом, обессиленная, долго лежала. Оказывается, и в ней дремали прекрасные образы сказок. Она встретила принца, но сама была уже не принцессой, а похотливой шлюхой.
   В таком состоянии и застал её Андрей, сел на постель, погладив её по головке, как маленькую девочку и вымолвил глухо.
   - А, вообще-то, адвокат прав, мне надо жениться...
   - Шайтан-арба летят! - неожиданно закричал Шахнаваз мальчишеским фальцетом. - Раз, два... Много!
   Тут же раздался густой бас Таная. - Абдулла, ставь пулемёт.
   Это и вырвало Андрея из воспоминаний. Ломая болезненную усталость, он стал выходить из транса и тоже стал различать далёкий гул вертолётов.
   Пулемётчик лениво возразил Танаю. - Всё равно улетят.
   Часовые затаились, чтобы не быть обнаруженными, видно было только Таная, смотревшего в бинокль, и тоже прячущегося за скалой. Он непоколебим в принятом решении.
   - Пулемёт надо ставить. У шурави за седьмым небом летает спутник с зорким глазом орла. Он увидит, что мы не поставили пулемёт и передаст это вертолётам. Они заберут своих сорбозов. За такую оплошность Тахир Беамон - Беспощадный прикажет нас удавить. И будем мы вечно гореть на яром огне Джаханнама.
   Афганцы панически боятся смерти от удушения, это для них самая страшная смерть. Смертельно раненые переворачивались из последних сил на спину. Труп убитого лежавший лицом в землю считался телом грешника.
   Слышится негромкий стук железа и Андрей напрягается, пытаясь по слуху определить место нахождения переносной зенитной установки. Но гул вертолётов пропадает. И стук металла прекращается.
   Шахнаваз выходит из укрытия. - Нас видно с неба. Почему спутник не говорит шайтан-арбам где мы находимся и они не стреляют в нас огненными стрелами?
   - Аллах затмевает зоркий глаз спутника. Он хозяин на небе. Крестос уже дряхлый старик и плохо помогает своим верующим, - важно говорит Танай. - Поэтому мы скоро выгоним шурави на границу снегов. Белые люди должны жить в белой стране.
   Андрей снова стал осторожно пробираться вперед, пользуясь невниманием часовых.
   - Хоть они и белые, но грязные, - бурчит Абдаллах. - Едят свинину и в жены берут не девственниц.
   Пулемётчик тоже включается в разговор. - У шурави нет бога. Нам инструктор сказал, что они строили рай на земле, а построили бордель. Мужчины любят много пить араки, а их женщины любят много мужчин. Белые женщины уже рожают чёрных негритят.
   Всех громче смеётся Абдаллах. - Я видел, негр такой же безобразный, как индус.
   Шахнаваз вскрикивает. - Я красивый! Почему вы меня прозвали Хинди?
   Но храбрый командор Танай опомнился и сердито вскрикивает:
   - Ой-вой-бой! Нерадивые воины! Опять вы смотрите не туда куда надо.
   И снова часовые разбредаются по площадке, разведчик тут же затаивается. Но не вовремя, он оказался на линии движения часовых, скрывает его лишь большой валун. А это опасно. Абдаллах медленно приближается к нему. Надо, чтобы он ушел из поля зрения Шахнаваза и Андрей, подобрав горсть мелкого крошева швыряет за камень. Абдаллах настораживается, злорадно скалясь, и медленно поднимает ствол винтовки. Он оглядывается, Шахнаваз уже прилип к теневой стороне скалы. Абдаллах тихо шепчет:
   - Ты, шакал, будешь для хвастливого Таная шурави.
   Но хруст шагов замирает, часовой думает, что ослышался и начал осматриваться, выискивая место где можно спрятаться от убийственно жарких солнечных лучей. Тогда Андрей шоркает кроссовкой. И афганец снова вскидывается. Хруст шагов всё ближе и ближе. Разведчик отставил автомат и выхватывает нож и заточку. Вначале показывается ствол, потом чёрная загорелая рука сжимающая цевьё. Вспыхнул коршунячий взгляд запоздалым страхом! Андрей мечет заточку в горло закрытое бородой и, высунувшись, машет ножом по горлу. Перехватывает вытянувшееся тело и прислоняет его к камню, будто прикорнул часовой, спрятавшись от жары.
   Левую руку и грудь заливает горячей даже на афганском солнце кровью, затухающий взгляд будоражит сознание... Хоть и учили его не для кино, но... Это его первый результат мясницкой работе. Убить человека пулей даже на близком расстоянии совсем другое дело. А тут, остро пахнет свежатиной. И он весь в крови. Но надо ломать чувства и встряхнувшись, Андрей поправляет труп и отступает, присев. Неожиданно будто ударил раскатистый голос Таная:
   - Радуйтесь бдительные часовые! Вас идут менять.
   Андрей встрепенулся! Глянул на небо. Но оно белесо и пусто, только нудно звенит в ушах комариный зуд. Но не вертолётов. А может? Он затыкает уши. Зуд прекращается. Убрал руки, слишится хруст приближающихся шагов. Шахнаваз уже выходит на встречу своему сменщику, а в его сторону не спеша идёт молодой воин.
   - Абдаллах! Где ты, Абдаллах?
   Хруст шагов замирает, и снова слышится комариный зуд, успокаивая напряжённые нервы. Воин фыркает тихо, увидав фигуру часового, и опасливо оглядывается. Но Танай исчез в камнях.
   - Спит, ишак ленивый.
   Приближается уже опасливо, захотел видно напугать товарища. Но медлить нельзя. Андрей восстает страшным видением. Шахнаваз увидал, завизжал, забыв, что он меткий стрелок. - Шайтан! Шайтан с нами!
   Андрей и его срезает короткими очередями вместе со сменщиками. Достал, кажется, и третьего, но уже не смотрит. Он запрограммирован на пулемёт и мчит длинными тигриными прыжками к предполагаемому месту установки, на ходу выхватывая связку гранат. Прыгает через огромный валун, и сваливается на кряжистого бородача. Лицо опаляет пистолетными выстрелами в упор. Его будто шарахнули по груди кувалдой. Дыхание пресеклось. Но он видит пулемёт, хватает свободной рукой моджахеде за бороду и бьёт лбом в лицо. Одновременно швыряет связку взрывчатки в станок.
   От близкого взрыва противник присел, и они падают. Но афганец силён и вскоре поднимается вместе с вцепившимся в него мёртвой хваткой умирающим офицером. Сознание в нём ещё теплится, хотя боль разрывает грудь. Сил всё же хватило выковырять из рванины нагрудника приготовленную для последнего случая гранату, и она падает в ноги. Моджахед пучит глаза от натуги, но оторвать от себя мертвеющего без дыхания шурави не может. И он прыгает, обхватив его руками, за камень. Взрыв догоняет их, швырнув ещё дальше. Всё взрывается! Тело разлетается! Андрей не чувствует себя, только полет в небо. Летит. Летит и летит...
   Но почему-то треск выстрелов и взрывы гранат не прекращаются? А главное, не пропадает омерзительный запах развороченного дерьма. И противная слизь заливает. Он что, летит на одном месте? А! Умирают так...Но умирать здесь он не хочет. И, содрогнувшись от омерзения, Андрей прыгает не видя куда. И снова разлетается от взрыва внутри себя. Но опять вскоре собирается духом бесплотным, колышется в невидимом и неосязаемом пространстве. Но нет. Продолжают трещать автоматные очереди вперемежку с забористым русским матом. Как наяву. Тигрята пробились! Или это остатки сознания? Не отлетела душа...
   И вдруг, медленно, как на фотобумаге начинают проявляться камни и колышущиеся силуэты солдат. Слух режет радостный крик. - Жив командир! Жив!
   Сразу наваливается боль. Очень трудно, больно дышать. Грудь просто разламывается. И усталость подсекает, покашиваются ноги, но он не садится. Шатаясь, выходит на открытое место. Наступает тишина. Вид командира впечатляет. Он будто вышел из бойни. Кровь и ошмётья плоти осыпаются с него, моментально высыхая на яром солнце. Грудь разворочена и лицо, как у обкуренного. Но службу он не забывает.
   - Тигры! Не расслабляться.
   Рахим Салимов разгоняет солдат. - Хорошенько надо зачистить. Машите вертушкам тельняшками. Поймут, что это наш флаг штурмовой.
   - Зачем махать?
   - Карелин убит и рация всмятку. Давгаев легко ранен, - докладывает сержант.
   - Иди. Иди. Всё сам осмотри.
   Салимов отходит, приглядывая за прочёсывающими каменные дебри солдатами. Поглядывает изредка на командира и на небо. Вертолёты всё ещё гудят в отдалении, не доверяя двум фигурам, размахивающим тельняшками. А Стриженов вдруг как-то странно закружил, пытаясь нагнуться. Но его заносит, как пьяного, и он снова подскакивает и возвращается на прежнее место. Салимов медленно идёт к нему. Подходит ближе и замирает. Потом делает ещё несколько шагов и падает на колени у трупа моджахеда и с благоговением поднимает большую фляжку, протягивает её офицеру. Но тот хрипит. - Раненым.
   Из-за камней радостно закричали. - Сюда! Вода! Целый бурдюк! Хоть залейся.
   - Пейте, - говорит Салимов.
   Но Андрей фляжку не берет, опять хрипит через силу. - Командир уходит последним.
   - Победа! Ушли от Костлявой.
   - И из жажды тоже...
   И тогда Рахим прикладывается к фляжке, делает пару глотков, полоща горло, и передаёт Стриженову. И Андрей садится рядом, приваливаясь спиной к камню, тоже пьёт, отмякая прямо на глазах. Они медленно, по очереди, смакуют эликсир жизни. И солдаты затихли, утоляя жажду. Рахим кричит:
   - Махальщиков напоите.
   - Ага! Щас! Щас! Несём.
   Отмякнув, Андрей начинает сдирать с груди рванину нагрудника и гимнастёрки. Вытаскивает искорёженный талисман дамы сердца и совсем дуреет, осклабившись в глуповатой улыбке.
   - Декабристочка моя! Пулю отвела! Значит скоро приедет.
   Потом и вовсе закричал, запрокинув лицо к небу. - Катарина! Я люблю тебя!
   И солдаты гудят радостно. - Летят! Пчелочки наши родимые. Летят.
   А Салимов вдруг затосковал. - Войны всё страшеннее и страшеннее. Так и гукнусь нецелованным.
   Стриженов стал подниматься, один из вертолётов уже медленно с опаской, заползал на вершину, распахнув все люка. В одном из них стоит высокий и плечистый, красивый, словно киногерой, подполковник в полевой форме.
   - Сам Батя за нами прилетел! Батя! Батя!
   Ещё до окончательного приземления Кондратьев спрыгнул на землю, махнул рукой Стриженову, предлагая отойти в сторону. Андрей нагнал его уже у самого края обрыва и воскликнул с усталой улыбкой:
   - Батя! И здесь я отстрелялся на отлично.
   Тот хмурился, пожимая ему руку. - Герой, но не наградят.
   Андрей ничего не понимает, улыбка сходила с его лица. - Воюем мы не за награды.
   Валерий Викторович протянул ему свернутую на определённом месте газету. - Читай, про тебя написано.
   Газета была английской, Андрей прочитал заголовок, сходу переводя на русский:
   - И весной опадают листья.
   Сердце непроизвольно сжалось в недобром предчувствии. Он стал читать отмеченный красным текст.
   - Офицерство и интеллигенция, эти сливки любого цивилизованного общества в Советском Союзе находятся на последних ступенях социальной лестницы. Так, уже в юности, по весне начинающейся самостоятельной жизни у кузенов завяли распускающиеся листья надежды на достойную жизнь в этой стране. Инженера Геннадия Замятина осудили на три года лагерей за критику руководства строительного треста по совершенно надуманному обвинению. Обер-лейтенант коммандос Андрей Стриженов уходит на войну в Афганистан отнюдь не из-за интернационального чувства. Свой уход объяснил он мне с предельной откровенностью. - Здесь в Союзе "честному советскому человеку" остаётся одно, или спиваться, или в покорное состояние обращаться. Там на войне я себя буду чувствовать хотя бы мужчиной.
   Андрей застыл не в силах читать дальше, его будто ударили "под дых". Газета выпала из его рук и, развернувшись, полетела воздушным змеем над вековечным простором.
   - Но ведь любит она меня, - вырвалось у него.
   -Надо и самому тоже любить! - вскрикнул Кондратьев. Но тут же осадил и заговорил уже спокойнее.
   - Я только что вернулся из Вены. Кет не нашёл, она путешествует за границей. Пришлось навестить господина Ястржемски. Лизхен всё рассказала мне. Оставила она как-то своего сынишку в садике при магазине, есть у них там такое обслуживание покупателей, и вернувшись, столкнулась с ошеломлённой Кет Виллер. Похожие, как близнецы, два малыша отчаянно спорили. - Мой папи рашен Тигер! Нет, мой папи рашен Тигер! А увидав Лиз, Кетрин схватила своего малыша и быстро вышла из супермаркета. И Лиз расторгает твой тайный церковный брак с нею, о котором ты умолчал. Кетрин позвонила ей позже и злорадно сообщила, что ты женился сразу же по прибытии из Австрии.
   Помолчав недолго, Кондратьев подытожил. - Поэтому она и написала это. Чтоб ты спивался или в покорное состояние обращался.
   Молчали они долго, Стриженов просто оцепенел. Валерий Викторович положил ему руку на плечо и с трудом выговорил.
   - Прощайся с оружием, сынок. Такое они не прощают. Тебе уже назначен суд офицерской чести.
   Андрей дёрнулся, как от удара и, выхватив искорёженный пулями талисман уже не дамы сердца, стал раздирать его на мелкие клочья. Словно пеплом сгоревшей любви посыпал ими величаво спокойные горы.
  
   * * *
   Прошло несколько дней. Гаврик принимал душ, когда прозвенел звонок. Он наспех вытерся и открыл дверь. Таня тут же с порога накинулась на него с упреками.
   - Жду. Жду. А он не показывается. Звоню, звоню, а он не торопится открывать. Как последняя сучонка, за ним бегаю. А он... Он...
   А он подчеркнуто хмуро молчал, стоял перед нею с полотенцем в руках и явно не собирался не то чтобы обнять её и поцеловать, даже оправдаться. Таня сбавила тон, таким непроницаемо холодным она его еще не видела и догадалась:
   - За воспитательниц, что ли, переживаешь? Поделом! Они все там чьи-то подстилки, по блату устроены. Сами блядуют, а нам мораль читают.
   Они так и остались стоять на веранде. Гаврик явно не хотел говорить на эту тему. Таня нервно вскрикнула:
   - А я из-за тебя от Турции отказалась. Давай свидетельство о рождении, после завтра летим в Ташкент, будем отдыхать в благодатной Ферганской долине, визу туда оформлять не надо. У нас там свой домик.
   Он вдруг буркнул угрюмо. - Ты что меня на содержание берёшь?
   - Да какая муха тебя укусила?
   - Никуда я с вами не поеду.
   - Почему не поедешь?
   - Потому что уже не хочу дружить с стобой.
   - Со мной не надо дружить, меня надо только сексуально любить.
   - Для этого можешь найти другого.
   Но Таня впилась ему в губы, запустив язычок в рот, и прижалась лоном к его тут же отвердевшей плоти. Завозилась и с наигранным смехом потащила на шум льющейся воды. Она призналась ему как-то, что привыкла к соитию. Что он и понял сейчас и не стал сопротивляться, сам уже был втянут. И только в ванной Таня оторвалась от него, спросила с игривым нахальством. - Ну что, начнём факаться по настоящему?
   Захлестнувшее желание путало мысли, Гаврик отрывисто спросил.- Это как ещё по настоящему?
   - Как белые люди на западе.
   - Вот они то, как раз, и трахаются по-чёрному.
   - Это ты комплексуешь по-чёрному.
   Таня сердито толкнула его в ванну и, скинув ситцевое платьице, отбросила, не глядя, трусики. Запрыгнула на него с диким смехом и завозилась, стараясь подмять под себя. Он вяло принял игру, стал сопротивляться в пол силы и вскоре сдался, раскинувшись под ней по-женски. Выполнить просьбу матери, порвать с нею просто не было сил. Таня перевернулась на спину задом к его лицу и закинула ноги ему на плечи. Изогнувшись, ёрзнула попкой к самому подбородку, но остановилась, увидав сильное напряжение на его лице.
   - Чего ты хочешь, Тото?
   - Еться без комплексов!
   Он уже понял и цепенел, совершенно теряясь.
   - Будто не видел такого в порнухе.
   - Зачем нам это? - возразил он несмело.
   Она снова наигранно засмеялась. - Я, как юная пионерка. Хочу всё знать!
   Она перевернулась, всталв над ним на четвереньки и склонилась к паху, сильно чмокнула губами, засосав головку члена. Сунула лоно к лицу, норовя прижаться промежностями. И он напрягся, задрожав от острого наслаждения, но к её паху не прильнул, накрыл её письку ладонью. Таня хныкнула капризно, прекратив ласки.
   - Ну, какой ты, право? Минет, это высшая форма любви!
   Гаврика закорёжило от неудовлетворения, влагалище раскрылось от движения ладони, сочная розовая плоть ещё больше взбудоражила желание, и он неожиданно для себя прильнул к ней в страстном засосе. Сам закричал от неимоверно острого до болезненности наслаждения, когда и она всосалась в него. Оба будто с ума сошли, по-звериному, накинувшись друг на друга...
   Однако удовлетворение возвращало на землю. Он явно становился подкаблучником, хуже, плейбоем у будущей волчицы со связями. Развратной девицы из богатой семьи. Принцессы, дочери королевы блядей.
   Таня долго приходила в себя, тихо млея от полученного наслаждения, и это его немного раздражало. Да она и не скрывала, что в любви видит одни лишь половые отношения, получение удовольствия. Он был нужен её, как источник наслаждения, сексслужащий, получающий зарплату такой же натурой..
   - Это так обалденно! Ты сам кричал по-бабьи, - воскликнула вдруг Таня с весёлым довольством. - Будешь такое мне делать, я тебя сама на руках буду носить, всего оближу. Всё с собой делать позволю.
   - Неужели так обалденно?
   Таня обеспокоилась. - Тебе было неприятно?
   - Приятно до боли.
   - Это у вас с первого раза такое, кожица на залупке ещё нежная, привыкнешь.
   Он не ответил, отметив про себя со странной горечью, что всё-то она уже знает и умеет. Она подметила его настроение и недовольно спросила.
   - Чем ещё не доволен?
   - А что ещё можно позволить?
   Он глядел на её губы, представляя, что они делали такое же и кому-то другому. Дёрнулся непроизвольно, понимая, что просто комплексует, узнав о нехорошем занятии её матери.
   - Да многое, - воскликнула было она, но замолчала и после короткой паузы возмутилась. - В чём ты меня подозреваяшь? Я просто больше читала об этом спецлитературы.
   Он не ответил, и Таня легонько затормошила его, пропев.
   - Если вас ударят в глаз, вы, конечно, вскрикните. Раз ударят, два ударят, а потом привыкнете.
   - Дурная привычка.
   - Смотри, мне не долго сменить наездника, - осердилась она окончательно.
   - Я уже только наездник?
   - Наездница - я! А ты конь ломовой. Ни ума, ни фантазии. Когда будешь жить без комплексов?
   - Уже начинаю чувствовать себя конём, пришпоренным смелым ездоком.
   Гаврик смотрел на неё хмуро. Вообще-то, драматизировать было чего. Он давно уже чувствовал, что они отдалялись, интересы и взгляды на жизнь не совпадали, но влечение к ней только усиливалось.
   - Мы опускаемся в блядство. Ощущение, будто любовь уходит, вернее, заменяется поиском всё более и более изощрённых удовольствий. Похоже на примитивное обжорство.
   - Гурманы не обжоры, а тонкие ценители удовольствий.
   У него опять вырвалось. - Ты созрела для блядства.
   - Живу без комплексов. Только чокнутые на морали отказывают себе в сексуальных удовольствиях..
   - На самом деле, семейка ваша не для меня, - понял он, наконец, мамины слова.
   - Гава, да о чём ты?
   Неожиданно он вспомнил слова отца из Чекиста. - Аллергия у меня на богатых.
   Таня, оказывается, знала, чем её мама занимается, и спросила снисходительно. - Ты о мамином бардаке? Хочешь сказать, это грязный бизнес?
   - Преступный...
   Таня закричала. - Время сейчас такое. Наши родители пачкаются, чтобы мы были чистыми.
   Он снова повторил свою фразу-фикс. - Ты созрела для блядства...
   Это было уже оскорбление. Таня презрительно смерила его взглядом и фыркнула, поднимаясь. Сейчас только вспомнив, что он не хочет с ней дружить.
   - Как будто я горю желанием дружить с таким долбобобом! А то не найду, кто меня по-настоящему будет е-ть! Задачки решать, и пи-пи мою сосать, - высказала она ему конкретно.
   - Не пожалею, не позову и не заплачу, - вымолвил он угрюмо, оставшись сидеть на ванне.
   Это совершенно возмутило Таню.
   - У самого-то мать - позорнее некуда! Её голой на улице выбрасывали с пи.., набитой мусором. В больнице влагалище ей прочищали.
   - Зато твоя - королева блядей!
   Таня дернулась, как от удара. Он окончательно добил её.
   - Прощайте, принцесса блядей!
   Такого пренебрежения к себе Таня стерпеть не могла. Даже не стала искать куда-то завалившиеся трусики и, накинув платье, пробежала коридор и веранду, выскочила на крыльцо и шарахнула изо всех сил дверью. И только на пустынной сельской улице почувствовала всю унизительность столь неожиданного и стремительного разрыва после такого упоительного и захватывающего наслаждения. Неожиданно Таня расплакалась. Первый раз плакала не понарошку, капризничая, слезы просто душили ее...
   ...В седьмом классе они стали особенно бурно взрослеть, все, особенно девчонки, перевлюблялись. И тут Тото заметила, что Алиса Диева, явно неравнодушна к Замятину, который был прикреплён к ней, как к отстающей. Он был ее собственностью, и она не преминула выступить, оттянув хорошенько стыдливую чурбанку. Но Гаврик, неожиданно для нее, заступился за Алису. И Таня, психанув, порвала с ним отношения, пересев за другую парту. Это вскоре отразилось на оценках в дневнике и тетрадях. Мама стала настойчиво расспрашивать о причинах плохой успеваемости. И дочь призналась, что ее умненького пацана отбила, корчившая из себя скромницу, чурбанка.
   Мать снисходительно улыбалась. - Ай, да не переживай. С ее то чрезмерной скромностью, тебе не составит особого труда вернуть своего дружка.
   - Ага! Так и сказать? На! Я твоя!
   - А почему бы и нет? Тото, не забывай кто ты!
   - Кто я?
   - Мое дитя! А не каких-то там средне статистичных россиян. Богатые сраму не имут. Деньги смывают любую грязь и даже преступления. Пока учишься, этого умного мальчика придется держать в близких друзьях и кое-что ему позволять.
   - Что именно?
   - Любить тебя.
   - По взрослому?
   - Ну не будь глупенькой! Поди, уже есть кое-какой опыт "про это".
   Она вскрикнула. - Я даже не целовалась ни с кем! Даже с отцом.
   Она обняла её. - Подошло время и тебе начинать половую жизнь. И лучше со своим сверстником, как говориться, эволюционно. Гениталии у вас еще малоразмерные, разрабатывать их надо со своим сверстником, а не с взрослым мужчиной, о чём проповедуют похотливые мужики.
   Тото не могла на неё даже смотреть, мать ласково засмеялась и обняла.
   - Нечего бояться быть женщиной. Научись только умело предохраняться. Живи без комплексов, но не становись блядью. Мужчин не стоит менять, все они одинаковы. Но к единственному своему надо иметь подход. Чуткий подход. Это они ценят. За это прощают и случайные прегрешения.
   ... И на самом деле, вернуть Замятина Тане не составило особого труда. Вскоре, Гаврик трепетал от ее поцелуев, боясь грубой лаской оскорбить свое божество. Тото быстро превращалась в девушку и стала злиться, когда её называли этим детским именем. Связь с Гавриком она не скрывала, и её сразу же зауважали, правда, только мальчишки, пока она не создала свою компанию.
   Но вскоре, такая возвышенная любовь Таню уже мало удовлетворяла. Не так поцелуи, как теоретические занятия, чтение порнографической литературы, разжигали неведомую еще для неё, но уже захватывающую все существо, страсть. После школьных уроков они с Гавриком занимались у нее дома и всегда были одни. Она переодевалась в халатик на голое тело, и они ласкались до упоения. Петтинг с мальчиком приносил более восхитительное удовлетворение, чем мастурбация, но и распалял воображение. Она стала требовать более изощренных ласк.
   - Погладь там. Тисни здесь! Да зажми-и, что ли, по настоящему-у...
   И он зажал. Да так! Промежности резануло острой болью. Машинально, она оттолкнула его, и детородная бяка выплеснулась ей прямо на живот. Мальчишка просто ошалел от своей смелости и убежал. Благо, был уже май, и одеваться ему было не надо. Только надернуть спущенные штаны.
   На следующий день Гаврик в школе не появился. Нашла она его дома. Он краснел, цепенея под ее взглядом:
   - Не знаю, как получилось. Прости.
   Таня довольно посмеивалась, обнимая его. - Теперь больно не будет. Пойдем ко мне.
   Мать была дома, он испуганно оглянулся и прошептал еще тише.
   - От этого ты можешь забеременеть.
   Таня самодовольно фыркнула. - Дура, штоль? Ты что, не знаешь про безопасный секс? - и увела его к себе домой, благо, это они спланировали с мамой.
   С Гавриком они жили настоящей, взрослой жизнью больше года и Таня уже представляла, каково ей будет забыть этого серьёзного и уважаемого в школе пацана. Каждый день общаться с ним, изображая, черт знает кого. Первым на примирение он не пойдёт. А самой подойти? Всё закипало у неё от этой мысли...
   Мама застала её дома опечаленной и сразу определила причину.
   - Твой бой-френд осудил нас за наказание воспиталок?
   - А идет он - пляшет! - вскрикнула Таня, показывая характер, - Никакой теперь он не мой френд. Русский придурок!
   Стриженова приступила было к расспросам. Но дочь пресекла ее:
   - Сказала! Идет он - пляшет, чокнутый на морали.
   - Что он тебе наговорил?
   - Семейка наша не для него.
   - Ты что, выпячиваешь перед всеми наше финансовое положение?
   - Ты - королева, - фыркнула дочь, перебивая. - А я - принцесса блядей.
   - Так и назвал?
   - Именно так. Школу мне надо сменить.
   Татьяна Николаевна долго молчала. Дочь её успокоила.
   - Ладно, комплексовать. Никто ещё честно не создавал капитал.
   Мать сердито вскинулась. - Твой отец мне на это сказал. - Я не имею права быть нечестным. А вдруг кто-то из моих потомков захочет стать президентом России.
   - Ну и жуй с ним! - фыркнула Таня. - Обойдусь без честных предков.
   - Что мы мелешь? Этот беспредел когда-то должен кончиться. Моральные ценности вот настоящее золото и коррозии не поддаются. Не в доллары, а в собственное достоинство надо вкладывать духовный и материальный капитал.
   - Ты уже вложила свой капитал в оборотную сторону морали.
   Мать её чуть не ударила, и Таня отшатнулась от неё, вскрикнув. - У тебя прикид только моральный, а под этой одеждой...
   Мать закричала. - Я не имею никакого отношения к нелегальному борделю. Этот бордель только находится на территории моего комплекса. Автономно и под крышей милиции. Только при этом условии мне позволяют работать.
   Мать замолчала, и Таня напомнила угрюмо. - Все равно мне надо менять школу.
   - Дура! Кто ты будешь без Гаврика?
   - Да хватит, уж! Надо вытравить в себе эту бабью привязанность, любить одного.
   Татьяна Николаевна отодвинулась от неё, они сидели на диване, и долго молчала, понимая, что дочь сейчас не переубедишь. Характер у неё был её, если не ещё более строптивый.
   - Хорошо, завтра же зайду в школу! Определю тебя в частную школу пансинат. В девятый класс пойдешь, пора готовиться к поступлению в колледж Туризма.
   - На прислугу учиться?
   - А кто моё дело возьмёт?
   - Развлекать скучающих придурков ты называешь делом?
   Мать некоторое время молча смотрела на неё, потом выговорила. - Ты видно сама чокнулась без морали. Не переспишь всю жизнь, дорогуля. Знай и помни, любят умных и обаятельных, а красивых только е...! Кроме как х... забавляться, надо ешё с любимым духовно общаться. А у тебя её нет. Как и мозгов. Ты не головой, и пи... думаешь.
   Но дочь перебила её строптиво. - П... думать по крайней мере приятно.
   И ушла в свою комнату, оставив торговку развлечениями в некоторой растерянности.
  
   * * *
   Гаврик долго не мог успокоиться после ухода Тани, провалявшись в постели до самого вечера, пока не пришла мать с работы. Рая была в хорошем настроении и сходу сказала.
   - Договорилась, покупаю тебе подержанный компьютер. Осенью можешь поступать на курсы обучения.
   Однако Гаврик не обрадовался своей мечте и ушёл на кухню. Рая недоумённо пожала плечами и, сняв кофточку, пошла в ванную. Разделась, положив бельё в корзину, и вдруг увидела за ней женские трусики явно не своего размера. Сердце внезапно кольнуло, значит у Гаврика с этой девчонкой намного серьёзнее. Она вытащила трусики и положила их в целлофановый пакет. Потом ополоснулась наспех под душем и, накинув халат, вышла. Гаврик уже заваривал чай и приготовил ужин.
   - Не твоя ли однопартница оставила в ванной предмет своего интимного туалета?
   Он густо покраснел, буркнув. - Это совсем другая девчонка была.
   Мать фыркнула, потрепав его по русым, волнистым волосам.
   - Взрослым, значит, стал. Не прячьтесь по углам, приводи её домой в любое время.
   Но сын выскочил из кухни и убежал в свою комнату, крикнув. - Выброси то, что нашла в мусорницу! Она больше не придёт.
   Рая обеспокоилась и пошла за ним, предположив, что первый сексуальный опыт сына прошёл неудачно. И войдя в комнату, только укрепилась в своей догадке. Она села к нему на диванчик и погладила по вихрастому затылку.
   Но он нервно дёрнулся и сел, буркнув. - Ну что ты ко мне привязалась?
   - В молодости мы слишком большое значение придаём любви.
   Гаврик делано взвыл, схватившись за голову. - Как всё у вас до банальности обыденно и просто!
   Замятина поспешила выйти и поужинала в одиночестве.
  
   * * *
   Мадам Стриженова подобрала на отдыхе в благодатной Ферганской долине, весёлую, но отнюдь не разбитную компанию. Парни были постарше, с образованием, и наперебой ухаживали за её красивой дочкой, но под неусыпным наблюдением матери. Таня же демонстрировала скуку и нахально заводила сомнительные знакомства. Татьяна Николаевна просто бесилась, часто одёргивая дочь.
   - Не торопись сжигать за собой мосты.
   Но этим только ещё больше возбуждала в Тане злость на своего умненького дружка, как и на этих соревнующихся в эрудиции уже взрослых придурков.
   К радости её, началась паника на мировых биржах, в одночасье рушились азиатские драконы. Мать улетела домой, помчали спасать свои дела и мужчины из их компании. В доме с Таней осталась лишь одна молодая пара, занятая только собой. Она оказалась без призора и стала каждый день пропадать допоздна на пляже и дискотеках, заводя самые сомнительные знакомства и балуясь анашой. И хотя у неё ещё ни чего не было ни с кем, Таня заказала телефонные переговоры с Гавриком и сообщила с показным злорадством, что перешагнула свою привязанность к нему, без комплексов и ненужной стыдливости балдеет в отрывной компании Замятин спокойно пожелал ей безкомплексных удовольствий и тут же повесил трубку. Таня едва не задохнулась от злости. И если бы он хоть немного заволновался, может быть, она бы и остановилась. В тот же вечер на дискотеке она отдалась в кустах, смуглому отслужившему в армии парню, который уже несколько дней приставал к ней.
   И хотя знакомые предупреждали, чтобы с местными она не связывалась, Таня стала встречаться с ним постоянно. Так и оказалось, буквально, через несколько дней Ильхан стал предъявлять к ней такие требования! Вынь и выложи ему удовольствие, отдайся немедленно, когда ему захочется и где захочется. Поначалу это было волнительно, но вскоре надоело, в промежностях болело от ненасытной любви азиата, которого не интересовали её ощущения. И как-то Таня при очередном таком требовании, они были у него дома, особенно сильно возмутилась. Тот стал применять силу. В ярости она лягнула его по-лошадиному угодив пяткой в пах прямо по стоячему! Ильхан слетел с кровати. Пронзительно вскрикнув, скорчился на полу и не мог встать. Быстро собравшись, она ушла домой.
   А через день её похитили прямо средь бела дня на улице, затолкав в машину...
   В середине девяностых годов в России творился разнузданный беспредел, здесь же в средне-азиатских республиках и вовсе самый гнуснейший, особенно с русскоязычным населением, поэтому мать и не перестраивала дом и даже хотела его продавать. В милицию бесполезно было обращаться, тем более в чужой стране. Вызванная телеграммой, Татьяна Николаевна больше месяца металась по городу и тоже пропала.
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"