Надо сказать, что советская система здравоохранения со всеми её недостатками - блат, подношения медперсоналу - была одной из лучших в мире в том смысле, что самые малообеспеченные слои населения могли рассчитывать на получение необходимой медицинской помощи и консультации квалифицированных специалистов.
Приблизительно до середины 60-ых годов советская медицина, в основном, соответствовала своему статусу бесплатной. Лишь отдельные её отрасли, в первую очередь зубное протезирование и венерология, были фактически платными. Стоматологов, жульничавших с зубным золотом, время от времени для острастки немного шерстили, но потом надолго оставляли в покое. Золотые коронки нравились всем. Что касается венерологов, то в силу деликатности проблемы, их вообще не трогали.
К тому времени, когда я уже стал специалистом в своей области, вошла в употребление печальная формула: "Лечиться даром - это даром лечиться".
Формальным атрибутом доступности квалифицированной медицинской помощи был Консультативный отдел в Министерстве здравоохранения. Эта организация по запросам лечебных учреждений или руководителей городской, областной или краевой администрации высылали (с санитарной авиацией) специалистов нужного профиля по заявленным адресам.
Как сотрудник Всесоюзного онкологического научного центра АМН СССР, я входил в обойму этих специалистов. В ведении Консультативного отдела находилась санитарная авиация. Своих самолётов у него практически не было. В отдалённые города консультанты доставлялись рейсовыми самолётами.
Как-то в конце шестидесятых годов я был направлен в Сухуми для консультации дочери главы сухумской администрации. Самолёт, в котором я летел в Сухуми, почему-то был перенаправлен в Адлер. Аэропорт в этом городе считался одним из самых опасных. Короткая взлётно-посадочная полоса, начинавшаяся почти у самого берега моря, другим концом упиралась в горы. Поэтому взлёт и посадка были возможны только со стороны моря.
Наш ИЛ-18 пошёл на снижение. Когда до полосы оставалось всего несколько метров, двигатели вдруг резко взвыли, нос самолёта вздёрнулся кверху, горы стремительно понеслись на нас. Турбины ревели так натужно, что казалось, они вот-вот оторвутся от сотрясающихся крыльев. Мы взмыли вверх, почти касаясь верхушек деревьев. Позже мы узнали, что, когда наш самолёт уже выровнялся для приземления, авиадиспетчер заметил, что левое шасси выпрямилось не до конца. Но в пилотской кабине контрольные лампочки показывали полный выпуск, поэтому лётчики не сразу отреагировали на сообщение диспетчера.
Бог и мастерство пилотов спасли нас от катастрофы. Во время выполнения круга над морем для повторного захода на посадку, мы несколько раз слышали удары выпускаемых и вновь убираемых шасси.
Наконец, мы приземлились. К трапу подошла группа людей в кремовых костюмах.
- Владымыр Константыновыч? - спросил один из них, подойдя ко мне.
Я кивнул.
- Пройдомтэ!
На выходе с лётного поля стояла безмолвная толпа бледных, перепуганных людей, встречавших своих близких и знакомых.
Вдруг от неё отделился пожилой человек и бросился ко мне. Встрепенувшиеся люди в кремовых костюмах не стали защищать меня от него, а только ворчали:
- Потом, дядя Васо, нэ сэйчас.
Старик прижался ко мне морщинистым, заросшим, мокрым от слёз лицом и между поцелуями всхлипывал:
- Дарагой доктор! Как харашо, что ты нэ разбылся! Наночка тэбя так ждёт...
Из аэропорта кортеж машин направился в Сухуми. Самого главы, по-видимому, в этот момент в Сухуми не было. Руководили всей операцией какие-то очень важные товарищи в окружении людей в кремовых костюмах и светлых соломенных шляпах.
Я полагал, что мы сразу поедем в больницу, к пациентке. Но, к моему удивлению, кортеж остановился у роскошного ресторана, где уже были накрыты столы по высшему разряду. На мой недоуменный вопрос, почему мы не в больнице, а здесь, мне сладкозвучно пояснили, что сначала я должен немного расслабиться после трудного перелёта. Я категорически потребовал немедленно ехать в больницу. (Дело в том, что предварительный диагноз звучал так: метастазы злокачественной опухоли из невыявленного очага в головной мозг. При некоторых бурно растущих опухолях метастазы в головном мозге вызывают резкое увеличение внутричерепного давления и могут быстро привести больного к смерти.)
Нехотя, но не рискуя ослушаться, товарищи в кремовых костюмах повезли меня в больницу. В большой одноместной палате лежала девушка, почти не реагировавшая на окружающую обстановку. Время от времени она бесцельно дотрагивалась до своих длинных чёрных волос. Состояние её было критическим. Налицо были все симптомы сдавления головного мозга. О классическом плане обследования с целью обнаружения первичного опухолевого очага не могло быть и речи. Нужно было экстренно снижать внутричерепное давление. Я распорядился немедленно поставить ей капельницу с раствором мочевины (дегидратационный препарат, который я захватил с собой из Москвы). Через некоторое время стала уменьшаться отёчность лица, больная порозовела, дыхание стало ровным. Родственники ликовали и смотрели на меня, как на волшебника.
Тут вновь появились люди в кремовых костюмах и в негрубой форме потребовали ехать в ресторан, так как столы накрыты, шашлыки стынут, а начальство нервничает.
Поскольку ничего другого до окончания дегидратации предпринимать было невозможно, я согласился ехать с ними. Продиктовав лечащему врачу свои назначения, я прочитал написанное и, как обычно, поставил две подписи - одну непосредственно перед первым словом текста, другую - сразу после последнего слова. Так делается для того, чтобы ничего нельзя было добавить к написанному. В назначениях я указал, что после мочевины нужно поставить капельницу с другим дегидратационным препаратом - лазиксом, естественно указав дозу - 80 миллиграмм.
При моём появлении в ресторане присутствующие что-то закричали тамаде на своём языке. Тот сделал знак официанту, и мне поднесли рог, полный вина. Понятно, что положить его на стол, не осушив полностью, невозможно.
Вскоре я почувствовал какое-то неопределённое беспокойство. Мне вдруг померещилось лицо больной. Это не могло быть результатом опьянения, так как от такого количества сухого вина я не бывал пьян. Я решил немедленно ехать в больницу. Обращаться к джентльменам в кремовых костюмах было бесполезно. Изобразив туалетную озабоченность, я вышел из-за стола, выскочил на улицу, остановил первую попавшуюся машину и, предложив приличную для этих мест сумму, помчался к больной.
Врачебная интуиция меня не подвела. Как оказалось, прибудь я хоть чуть-чуть позже, больной уже не было бы в живых. Совершенно измотанный лечащий врач решил немного вздремнуть в ординаторской и поручил поддежуривавшему в палате фельдшеру в назначенное время разбудить его, вызвать процедурную сестру и пригласить ответственного дежурного по больнице с тем, чтобы присутственно зафиксировать состояние больной и поставить капельницу с лазиксом.
Однако фельдшер решил сам приобщиться к лечению важной пациентки и, не дожидаясь прихода врачей и сестры, стал заполнять капельницу лазиксом. Он, вероятно, рассчитывал, что как участник лечебного процесса будет обласкан начальством. Этот человек окончил местные фельдшерские курсы и не видел большой разницы между миллиграммами и миллилитрами.
Когда я вбежал в палату, то увидел на процедурном столике гору пустых ампул из-под лазикса. А фельдшер уже тянулся к капельнице, чтобы снять зажим с трубки. Я опрометью кинулся к нему и остановил его руку. В капельнице было растворено 80 миллилитров лазикса, что в переводе на миллиграммы составляло дозу в 20 раз превышающую назначенную мной.
После этого случая у меня ещё много месяцев спустя останавливалось дыхание при мысли о том, что пациентка могла быть умерщвлена лекарством, мною же назначенным. Мои сотрудники говорили, что после этой командировки у меня сильно прибавилось седины.
Чтобы сколько-нибудь ослабить стресс и не задушить этого фельдшера, я схватил с процедурного столика пузырёк со спиртом и одним глотком выпил содержимое. Немного отпустило. Я вышел в коридор и увидел старого мужчину, показавшегося мне знакомым. (Позже выяснилось, что это был дед пацтентки.) Он молился перед стоящей на подоконнике фотографией. Подойдя ближе и, взглянув на фотографию, я с трудом узнал на ней нашу пациентку. На нас смотрело улыбающееся девичье лицо. Головка была коротко пострижена "под мальчика", что было тогда очень модно. Понимая, что передо мной её родственник, и чтобы как-нибудь начать разговор, я спросил, зачем она отрастила волосы, ведь прежняя причёска ей очень шла. То, что рассказал мне этот человек, сразу всё прояснило.
Отец девушки был очень ответственным деятелем. Его работа заключалась в том, что он со своей свитой ездил по районам республики и призывал трудящихся к "выполнению и перевыполнению". После такого "плодотворного" труда следовало достойно отдохнуть. И они отдавали должное гостеприимству местных руководителей до утра следующего дня. Понятно, что вследствие непрерывного чередования такого рода труда и отдыха, дома он почти не бывал.
Мать, вращающаяся по вечерам в кругу первых лиц республики, большую часть дня была занята приданием требуемой цветовой гаммы своему лицу и перманентному обновлению своих туалетов. Девушка жила у родителей отца, то есть у моего собеседника и его жены.
Как всякий нормальный дед, он безумно любил свою внучку и баловал её. Некоторое время назад, целуя её в голову, он увидел, что родимое пятнышко, бывшее у неё за ухом, заметно увеличилось и почернело.
Отца, как обычно, не было в городе, и старик отправился к матери, чтобы поделиться с ней своей тревогой. Он начал было говорить, что у Наночки за левым ушком...
- Родимое пятно! - резко оборвала его наблюдательная маменька. - Представьте себе, я знаю об этом уже семнадцать лет! - язвительно добавила она.
Сказав это, она более или менее аккуратно вытолкала его за дверь. Ей недосуг было слушать бормотания старика. Близился вечер, а она ещё не была у своего парикмахера.
Нана взяла с дедушки слово, что он никому не расскажет об этом, как ей казалось, косметическом изъяне. Чтобы прикрыть некрасивое пятно, она отрастила волосы.
Вскоре появились головные боли, и обеспокоенный дед не сдержал слова и, отловив, в конце концов, своего сына, попросил устроить консультацию хорошего специалиста. Сын позвонил куда следует, и вскоре специалист в моём лице прибыл. Но время для возможного лечения было упущено.
Для настоящего врача каждый невылеченный больной - это рубец на сердце. К сожалению, больше всего этих рубцов на сердцах онкологов.