Аннотация: Что произошло с русскими? Почему все так хреново, руки опускаются, и делать ничего не хочется? Где задор? На эти вопросы пытается ответить герой произведения, рассказывая веселую притчу о петухе Рассказ отмечен призом на конкурсе "Винодел"
- Вот ты такой весь вумный, в очках, - пытали мужички, постоянные посетители забегаловки, Валеру, кандидата в депутаты местной гордумы, - так объясни нам без всякой своей экономики - она здесь ни при чем - почему все так хреново, почему руки опускаются, и делать ничего не хочется? Где задор?
Валера, относительно молодой человек, по крайней мере, он сам себя так ощущал, хотя уже разменял четвертый десяток, и сам был не рад, что связался с мужичками. Пьяненькие-то пьяненькие, а выдать могут такое, что впору сидеть им не здесь, за бутылкой водки, а в думе. Собственно, ничего странного в том, что кандидата занесло в дешевую забегаловку, не было: Валера был кандидат от оппозиции, то есть голодранец и мечтатель, а сюда зашел снять стресс перед выборами, но и тут нарвался на дебаты.
- Все очень просто, - уверенно начал он, казалось, что у него есть ответы на все вопросы, - пассионарность в русском народе резко упала.
- Чего-чего? - мужики словно ничего и не ожидали, кроме как услышать очередное непонятное словечко.
- Ну, жизненная сила, что ли, азарт, вдохновение, в общем, стимула нет, - Валера, как мог, пытался объяснить термин.
- А-а. И с чего ж это она вдруг упала?
Кандидат на секунду задумался.
- Упала она оттого, что веры нас всех лишили. Не в Бога, нет, веры вообще, в себя веры. Вот, - Валера полез в карман и достал мятую бумажку. Я в своей программе из Достоевского привожу, послушайте. "Экономика с начала веков исполняла должность лишь второстепенную и служебную. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающей и господствующей, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти". Вот еще, - Валера, чувствуя, что теряет инициативу, читал не отрываясь, стараясь не смотреть на мужичков, - "У каждого народа своя особая вера. Свое понятие о добре и зле. Если ее нет, нет и народа. Общечеловеческие ценности стирают грань между добром и злом и означают смерть народностей. Если великий народ не верует, что в нем одном истина, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своей истиной, то он тот час перестает быть великим народом, а становится этнографическим материалом. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве. Кто теряет веру в свою исключительность, тот уже не народ".
Валера выдохнул и робко посмотрел на присутствующих. Достоевский впечатления не произвел.
- Ну ты загнул, - наконец произнес кто-то. - Тут и на трезвую голову не разберешь. Да и этот твой Достоевский, он когда жил, а мы тебя про сейчас спрашиваем.
- Сейчас? - под действием алкоголя Валера начинал заводиться. - А сейчас наши дерьмократы уверяют, что нет в нас, русских, ничего особенного, что мы как все, даже хуже. Не понимают они русскую душу. Не понимают, что, говоря так, лишая веры в исключительность, убивают народ, лишают его жизненной силы. Понятно ли чего? - неуверенно спросил Валера, чувствуя, что бесплатная агитация накрывается медным тазом.
- Понятно-то, понятно. Да только уж больно мудрено ты со своим Достоевским говоришь, - отозвался доселе молчавший Скипидарыч, известный тем, что выпил однажды с похмелья стакан скипидара и при этом остался жив. Врал, наверное, он вообще был местный сказочник. - Проще надо, когда с народом общаешься. И лучше на каком-нибудь жизненном примере.
- Да какой же тут может быть жизненный пример? Это ж ведь Достоевский, философия, - возмутился Валера.
- Э, всю философию можно так объяснить, чтобы любой дурак понял. Вот у Дарьи петух был...
- Помилуйте, причем здесь петух? - недоумевал Валера.
- А ты не мешай, умная голова, слушай стариковскую сказку-то.
Скипидарыч сделал паузу, словно собираясь с мыслями.
- Вопрос, я мыслю, надо так выставить. Вот сидите вы здесь, - обвел Скипидарыч взглядом присутствующих, - водкой заливаетесь, отчего? И в глазах блеска не видно, и вообще, будто пришибленные...
- Ладно, не дави мозоль, - одернули из публики. - Обещал сказку, так давай, рожай, что ли.
Скипидарыч только этого и ждал.
- А ты сперва налей, - тут же обратился он к нетерпеливому слушателю, - а то в горле что-то пересохло.
Скипидарычу плеснули, он выпил, крякнул и начал так.
- Сказки это вам по ящику в новостях сказывают. А я вам о натуральных событиях толкую, да так, чтоб с начинкой. Учу вас, дурачков, чтоб в мозгах ваших пьяных хоть чего-то зацепилось.
- Ну ты, за дурака ответишь, - послышались угрозы.
- Не тронь. Он дед умный, только спился слегка. Ну давай уж, начинай.
- А вот ведь, что человек, что скотина - разницы никакой, - Скипидарыч вновь сделал паузу, закурил. - Отрядили нас как-то на сенокос в соседний колхоз. Там всё низины, и травы повыросло море, сами местные не справлялись. На постой бригаду нашу определили на сеновале у Дарьи, матери председателя. Здоровенная бабища такая, только вот ближе к старости мужика своего лишилась, но хозяйство все равно, как могла, содержала. Сенокос, он и есть сенокос: день весь вкалываешь, косой так намашешься, что на сеновал приползаешь - язык за спину, лишь бы перекусить по быстрому, да спать. А с первой зорькой опять - коси коса, пока роса. И вот, как назло, был у хозяйки петух. Голосистый такой, заслушаешься. Поет от души, самозабвенно, не для кого-нибудь, и сам, чувствуется, своим пением наслаждается. Голос зычный и сила в нем страшная, бодрящая, словно командует: "Подъем!". Тут уж не до сна - мертвого разбудит. Куры сбегаются, квохчут, а он на них ноль внимания. Орет, заливается во всю глотку, с переливами: ко-ок-каа-рее-оууу! Для себя поет, не для них, сам наслаждается, сам себя распаляет. Только когда выорется полностью, тогда спрыгнет с забора и приступает к своим обязанностям. Да, музыкальный петух был. Но только вот, зараза, орать начинал ровно в три утра. Вся округа с ним поднималась. А у нас-то, у шабашников, понимаешь, самый сон, но он как заорет - и все, хана, сна как не бывало. А повкалывай-ка тут с недосыпа. В общем, достал нас этот петух своим пением - дальше некуда, хоть убивай. Так и хотели поначалу порешить - да рука не поднялась. Прикиньте: матерый, породистый петушище, злой. Плотно сбитый, яркого рыже-красного окраса с пышным черным хвостом и багровым гребнем, голенастый, с огромными красными шпорами. Окрестные петухи его боялись и уважали. Жалко было такую красу губить, грех на душу брать.
Мы уж и хозяйке жаловались. Орет, говорим, сволочь, спать мешает. А она - так что ж, что орет? Для него песня эта, может, важнее всего остального. Без нее он, может, и кур топтать не будет. Пускай орет себе, потерпите.
Хм, потерпите! Дней пять терпели - мочи нет. И вот тогда Васька, механик наш, припомнил старый способ как петуха этого голосистого утихомирить на время. Надо ему, говорит, задницу маслом смазать - враз орать перестанет, потому, как воздух весь, который он через глотку выпускает, через зад начнет выходить. Он механик, ему видней. В общем, сказано - сделано. Раздобыл Васька солидолу - чтоб с гарантией, а то масло обыкновенное, может и не подействует.
Втроем мы, кто помоложе, с сенокоса пораньше смылись, так, чтобы хозяйки дома не было. Петух под окнами расхаживает, расфуфыренный - как такого возьмешь? Хотели зерном в сарай заманить - там бы уж разобрались, но хитер, зараза: зерно склевал, а в сарай не пошел. Так и пришлось за ним чуть не по всей улице гоняться. Уж как он клевался, царапался, крыльями махал. А мы все исцарапанные, в пыли. Пару горшков на заборе побили, да и сам забор чуть не завалили. Ну чисто на тигра охотились. Все же поймали-таки бедного петуха. Один за ноги держит, другой за шею, а у Васьки палец уже наготове - весь в солидоле. Как всадит его во всю длину петуху куда договаривались, у того аж гребень дыбом встал, а мы возьми, да отпусти. Взвился петух, совсем озверел, теперь он гнался за нами до самого сеновала, еле ноги унесли. Потом даже до нужника дойти боялись: такой зверь, клюнет в темечко - хана.
В ту ночь мы втроем спецом ближе к трем проснулись, только с сеновала вышли, глядим, а петух уже на забор взгромоздился. Мы наблюдаем, что же будет. Набрал он воздуху и... вышел весь воздух не горлом, а совсем другим местом, как и предсказывал Васька. Если по науке судить, то все правильно: в глотке преграды всякие, а тут, как говориться, все на мази, пройти воздуху легче. Но петух-то этого не знает, думает, мало ли что. Набрал воздуху еще раз - и снова вышел тот другим местом. Петух в полном недоумении с забора спрыгнул, и помчался к курятнику, думает, может куры его как вдохновят. Подошел вплотную и вновь попробовал заорать, и снова воздух не тем местом вышел, куры так и не проснулись. Зато мы оставшуюся неделю спали спокойно.
Ну а петух в два дня переменился совершенно. Если раньше он гордо и степенно, как хозяин, расхаживал посреди улицы, то теперь жался к забору, весь взъерошенный, грязный, частью даже облысевший. Жалкое зрелище.
Хозяйка к нам с претензией, что, говорит, вы с ним сделали, окаянные? Не жрет ничего, кур не пасет, не топчет, не кукарекает даже. Яйца все пустые, без зародышей, тухнут только под клушами. Да и сам какой-то забитый ходит, даже цыплята и те уважать перестали.
А ведь и вправду, думаем, чего-то мы петуха совсем ухайдакали. Ведь с чего он таким вдруг стал? Попробовал раз, другой, третий - ну не может орать и все тут. И так это, видать, его озаботило, что ни о чем ином и думать не может. Какие на фиг куры, когда голоса нет, главного петушиного достоинства? В общем, хана... Исчезло вдохновение, жизненная сила та самая, полет души, так сказать, духовной ценности лишили мы его, понимаешь. И оборвалось у него что-то внутри. Если нам песня строить и жить помогает, то петуху без нее, видать, совсем жить нельзя. Даже жалко стало его. Мы ж, ведь, думали, хотя бы пару дней нормально поспать, а потом пусть опять орет, но солидол - смазка серьезная, надолго хватает, переборщили.
Через неделю петух совсем захирел. Гребень потускнел, стал бледно-розовый. Хвост выпал, отощал петух, кости одни, вылинял, плешь по всей спине. А кожа синяя, как у магазинных кур - смотреть страшно. И с каждым днем становился все хуже и хуже.
Скипидарыч с силой вдавил окурок в пепельницу.
- Так вот и у человека. Лиши его идеи, смысла, жизненной силы - и все, сгинет человек, захиреет, сломается, как вот этот петух без песни. Э-эх! - махнул рукой Скипидарыч, накатил грамм сто и, не закусывая, продолжал.
- Измельчал народец наш, и вся жизненная сила из него да и вышла. Да, выцвел народ душою, попортился, куцедушие сплошное. Словно стержень вынули, обесхребетили. Как Святогора-богатыря оторвали от земли родной - он и обессилил. Вогнать пытаются в платье с чужого плеча, да только маловат тулупчик-то, басурманы! Лишили идеи, внушили, что без идей лучше жить. А без идеи наш мужик - ничего, нуль без палочки, импотент.
- Ну а петух-то? - оборвал эту тираду кто-то из публики.
- А что петух. Так бы, наверное, и помер с тоски. Но сколько терпеть можно бестолкового совсем? Отрубила ему хозяйка голову, пока окончательно не запаршивел, и попал кур во щи. Эдак и русский народ - всю жизненную силу порастерял. А конец один - сгинем скоро все мы с лица земли.
- Так ведь и я об этом! - оживился вдруг Валера, до сей поры слушавший историю про петуха со скептическим выражением лица. - Пропало вдохновение у всего народа. Пусть мы и с православием начудили, и с коммунизмом, но все равно в этом наша особость была. А теперь ни Царствия Небесного, ни светлого будущего. Нудное мещанское существование, эгоизм сплошной. Ни цели нет, ни идеи. И врага даже нет. А жизнь ради денег - это не жизнь, а глупое амебное существование. В человеческом теле, но без человека, одна сплошная рекламная пауза, пустота.
Похоже, подвыпивший кандидат разошелся не на шутку.
- Сказано же, - чуть не кричал он, - не хлебом единым жив человек, а нам пытаются внушить, что ничего кроме этого самого хлеба, в мире и не существует. Философия амеб! У нас отобрали веру в нашу особость, внушили, что мы как все, даже хуже всех, а не какой-то там народ-богоносец. Всю душу вывернули, в грязь втоптали. Где русский дух, где Русью пахнет?! Мертвечина. И ничего святого, ничего не свято!..
- Ну вы загнули, мужики, - недовольно заметил один из пьющих.
- А че, прально, - не согласился с ним другой. - Всю душу извели, суки!
Подвыпившая публика расходилась все сильней.
- Песни лишили. Как серпом по яйцам!
- Да, без вдохновения этого самого никуда - ни бабу любить, ни Родину, ни работу.
- Корни все поотрубали, бляди! И ни задора, ни куража - водка одна.
- Безнадега полная, хоть в петлю лезь.
- И-и-и! До чего же измордовали русского человека, скоты! - вовсю визжал пьяный голос.
- Так делать-то чего?! - вдруг прогремел вопрос.
- Жить нужно хотя бы назло правителям и американцам, - тут же нашелся кто-то. - Они нас всех извести хотят, ждут, что вот-вот - и мы лапки кверху, подыхать будем. Хрена с два! Мы им назло жить будем, потому как народ неистребим.
- Не, тут не американцы. Тут похуже, тут капитализм. Все на деньгах свихнулись. Но если все будут деньги, то кто ж будет делать все остальное?
- Ну а ты, дед, ты что скажешь? - пытал Скипидарыча Валера.
- Не ищи в селе, а ищи в себе, - как всегда издалека начал тот. Вот ты, во власть лезешь, государством управлять не прочь бы. А зачем это государство нужно?
- Как зачем? - удивился Валера. - Чтобы о народе заботится.
- В том-то и ошибка. Государство - это не обслуживающий персонал, и должно заботиться не о народе, а о его величии. А уж великий народ о себе и сам позаботится. Ну а велик народ будет лишь тогда, когда перед ним будут стоять великие цели. Сперва надо, чтобы было к чему приложить силу, тогда и сила возвратится.
- То есть ВВП этот, экономика - всего лишь средства, а их выдают за цель, не будет высшего смысла, и экономики не будет. Чтобы... чтобы пассионарность, жизненная сила вернулась, нужно нечто большее, идея нужна, смысл существования нужен, а уж экономика ко всему этому сама приложиться. Так что ли?
- Так, примерно.
- Но ведь для этого самоидентификация нужна - в ней сила. Понять, в чем же наш менталитет, что мы есть на самом деле. Кто мы? Вот ты кто, а? А ты?! - уже кричал Валера, чуть не хватая за грудки стоящих рядом.
Обычное распитие спиртного перерастало в стихийный митинг. В забегаловке стоял гул.
- Так, все! Закрываться пора, - попыталась остудить страсти буфетчица.
- Эх ты, Верка. - ответили ей. - Мы, может, тут русскую идею обмозговываем.
- Да вы каждый раз чего-то обмозговываете, а на следующий день снова сюда приходите и напиваетесь. А была б у вас настоящая идея, то дело делали бы, а не болтали попусту. Сами вы все питухи безголосые, ну вас, к черту.
- Может и так, - вздохнул Скипидарыч. Э-эх, кто бы мог сказать: "Встань и ходи!", да так, чтоб поверили. Некому сказать...