Зина ушла за молоком. Ручная собачка залаяла на луну - я вылез из своего барака и поплелся по стенам домов. Воздушная кукуруза лопалась в моём мозгу - дыша ровно и почтительно, я обходил урну и плевки добродетелей. Синие окурки устилали мне дорогу. Радужный вечер на пороге Швеции - катастрофа у домов, навязанных нам родителями. Сущий пустяк - радоваться дню - а вот попробуй-ка испечь его заново - в том смысле, чтобы умиляться каждой новой затее. Как всегда, роковая ошибка палачей - разноцветная одежда.
Поздно ночью Серафима Саровская шла в магазин, где имелись бы плавки; сумасшедшие встречались ей, просили закурить а она презрительно фыркала. Соляные столпы возвышались над кипарисами, пьяный дядя Лёша стонал и выл в разбитом окне девятиэтажки. Космический ветер овивал ноги Серафимы, полная грудь её колыхалась в соответствии с правилами метафизического этикета. Плавок и магазина не было нигде.
Дождавшись твоего взгляда, девушка с кудрявыми волосами и пьяным ртом, я засорю трубопровод клубного туалета своими стихами. Скука вызывает у меня желание почесать тебя. Или понюхать. Разные цветастые мысли, в общем.
Потому что пришла ночь и дальше получается вот что: цирковая лошадь, привязанная к джипу, скоро умрёт, вконец устав. Петля на её шее становится уже и гудит как провод электрического стула.
Скобки поставленные мной за твоими ушами превознесут нас в отдаление. Я пью одеколон "Казак" и сморкаюсь в руку - видишь ли, мои принципы одухотворены дешёвой копчёной колбасой, фасолевыми щами, портвейном и яблочным соком. Мои действия иногда - это просто онанизм, а время от времени - бои с демоном в замшевой куртке моего мозга. Сияющая пустота устлала мой рыцарский лоб - медный, как живот у твоей знакомой статуи.
Лица пиратов и матросов одинаково обезображены курением - сияющие храмы их зажигалок указывают путь дуракам - например таким, как я. Купите ещё билетиков, пожалуйста - на эти деньги можно будет сходить в пивную а потом вернуться домой - к поредевшей но нарядной ёлке, книжкам про зверей и наивной доброте.
"Уступи место, сволочь" - вот что будет написано на моей могиле, когда я умру в пятый раз. В двенадцатый напишите, пожалуйста, на ней: "скотина ты и римлянин"
Евреи щекочут мне мозг. Савва Игнатьевич ушёл за пивом в ларёк, где всё время вертится шпана. Поражаюсь, как до сих пор у них двигаются глаза. Медные монетки звякнут об тарелочку, кулак с хрустом покорёжит ухмылочку. А что, девочки, вы видели насилие? Да оно здесь. Вероятно, кровища - лучший вариант деления на добрых и очень странных.
Без разбора отторгая девушек, бродяжьи судьбы и драки, я становлюсь котом, привязанным к батарее - котом, у которого ничего нет, кроме тазика и балконной двери, приоткрытой всегда. Я не рыцарь - я параноидальных жрец Алексей Кац.
Пусть так. Моя бабушка всё равно лучше всех ваших богов а друзья удивительнее всех живших поэтов. Когда-нибудь они залезут на луну и напьются там, а потом пописают вниз. Сильно поредевшее солнце хрипло закричит "браво" и отвернётся, как будто ничего и не было - как мы отворачиваемся от дурацких вопросов в странном сне.
И если самокопание означает гниение - то я выбираю его - сконцентрированное гниение, дикую, странную и повышающую нервозность болезнь, возвышенней которой только бег по горячим крышам с простреленной головой. Гниение - мой ослепительный путь.
Лёша дурак. Лёша Мафусаил. Отвезите его на такси домой, к бабушке в конце концов - дайте ему что нибудь сладкое а то он заплачет. Синее пламя вырвется из его рукавов. Закройте его в шкафу, налейте ему миску молока - путь он почувствует себя моторной лодкой в мусорных отходах. Дайте ему шанс придирчиво отнестись к своей интересной судьбе.
"Говорит радио Дикая Света. Тут мы в пробке на улице Чернышевского, мы в дерьме. Везде ходят трупы, становится жарко. Кто-то умер. В деревьях есть вход и выходы. В домах есть стены и ленолиум. Разное время - разные остатки. Проводите нас домой, тут очень страшно. Как в гостях у сказки"
Удивительное рядом. Что ты сделал, пока пятеро убивали шестого, размахивая руками и отрывисто плюясь хищной радостью под жёлтоватым небом? Что ты увидел там, на углу дома? За вчерашней темнотой? Работяг и их сыновей? Ветерок из подворотен? Станцию метро? Явление Христа? Кто сказал тебе уходить? Может быть они?
Я сам. Мне не надо ничего. Тёплый снег на щеках, измазанных кровью - хохот в спину, смерть покрыта чешуей, синяя дорога от запястью к горлу, чёрная одежда и весёлый взгляд. Ничего не пройдёт?
Хищная дорога по размашистой весне - вдаль, во дворы с параноидальным свистом со всех сторон. Кто превращает меня в добротную сломанную игрушку? В прогрессивного меломана с суицидально-депрессивными взглядами на окружающий мир? Ботинки шпаны - это то, что висит на наших стенах вместо плакатов и портретов. Их вопли заполняют наше сознание, мы открытая рана - сизая как голубь на пластмассовом подоконнике. Снег заметёт все следы. Все следы.
Усталый хилый поводырь нарвался в тёмных городах на непростительную тень, на программируемый страх - и вот он ждёт себя внутри с опасной бритвою в кармане. А спины сломаны рукой не знавшей пряничных домов и зубы выбиты ударом основательным, как долг. Мы можем жить и будем жить, мы непростительны. Мы трусы.
А вы знаете как продавать себя? В снеге, который проникает в горло лезть вперёд из сине-жёлтого проспекта, трепыхаясь в сознании некой шпаны, постепенно мутируя там, в подворотнях, на странном клочке освещённой земли? Под пятой магазина?
Я просыхаю с утра начинаю свой день говорящим как яд я другой разговариваю с буднями на языке портвейнного отчуждения. Хвастаться или нет - ничего не поможет - страстная наделяя захватила мой мозг. Гиблое дело - пить в утреннем храме, гиблое дело притворяться дураком. Съешь меня и ты поймёшь как выглядит дикость, измазанная в желчи. Расти, мой замок из сливы - синяя вечность бултыхается в твоих окнах, редкостные свиньи обходят тебя стороной. Запахи гигантского ужаса можно услышать в твоих башнях. Я - смирный как солнце, растаявшее за завтраком в Англии. Пять минут - и ты поймёшь всё.
Никто не понимает, никто не забирает - всё делится здесь, на скамейках в аллее - под окнами дома на горе, возле шоссе и на остановках - синих, красных и чёрных. В огромных домах гигантские комнаты, исписанные неизвестным спившимся художником; по ночами росписи пьяно бродят туда-сюда. В этих комнатах мы ласкали девушек и находили алкоголь, скользили на холодном полу и, пьяные, видели из окна безумные и сумасшедшие огни; автобусы, поглотившие нас, урчали и радовались. Ночь патока. Ночь винил.