Аннотация: Настоящую жестокостьиногда мы можем видеть в обычной жизни!
"Настоящая жестокость бывает не только на войне, но и в обществе, где главным идолом является сладкая жизнь и деньги"
...Ветер носился по ночному городу гоня перед собой мусор, смятые бумажки, пыль, обрывки рекламных плакатов, задувал в лица прохожих, сгорбленных от холода и одиночества, пробирался под одежду, грубо распахивая полы плащей и пальто, завывал в пустотах водосточных труб и тревожно скрежетал обрывком, перетертого об угол кирпичной трубы, тонкого металлического тросика, служившего растяжкой для телевизионной антенны.
Два человека, подгоняемые злыми порывами ветра, метались по городу. Их бледные лица, тревожно озирающиеся глаза, непридуманные изломы направлений хода, напряженные фигуры - всё внушало беспокойство и страх.
Вот уже больше часа они кружили по центру города, тщетно пытаясь остановить легковую машину.
Их не интересовали такси призывно мигающие зелеными огоньками - они пропускали их мимо, а "частников" в этот поздний час было совсем немного. Но именно их они и искали.
У того, что постарше и покрупнее, под черной курткой, справа под плечом топорщился, выпирая прикладом обрез, сделанный из одностволки шестнадцатого калибра. Обрез был заряжен картечью, в кармане куртки чуть слышно пощелкивали, сталкиваясь в ритм шагов, еще несколько патронов...
Наконец им повезло, подъехала и остановилась новенькая легковая машина "Жигули" красного цвета.
- Слушай, земляк - заговорил, тот, что постарше - Добрось до Хомутова!
Потом сделал паузу и закончил: - Червонец заработаешь и туда, и обратно. Владелец настороженно разглядывал ребят, решая про себя, ехать или нет. Двадцать рублей это деньги, конечно, но...
- У нас там тетка живет, и она вдруг заболела, - продолжил парень.
И тут, водитель решился: - Ладно, садитесь, - пробасил он, - и открыл изнутри дверцу заднего сиденья. Оба приятеля, не сговариваясь, сели назад, дверца плавно и крепко захлопнулась, и машина, взвизгнув шинами по асфальту, круто развернулась и помчалась за город...
...Четыре крупные собаки лежали на зеленом газоне полукругом. В середине еще одна помельче, ярко-рыжего окраса с тонкой длинной мордочкой и хвостом колечком. Было часов одиннадцать дня и движение в городе набирало силу.
Здесь, почти в центре Москвы, улицы по-старинному узки и две машины с трудом разъезжались на проезжей части. Однако сквер, которому было лет двести, по-прежнему сохранил за собой привилегию оазиса и разделил асфальтовые полосы по бокам широким пространством пешеходной дорожки высаженными в ряд крупными лиственными деревьями, раскинувшими свои кроны на высоте пятиэтажного дома. Поросший зеленой, коротко стриженой травкой газон, чуть террасой уходящий под уклон, выравнивая некогда кривую улицу, давал возможность пешеходам, пройти в тени деревьев, вдоль линии домов к станции метро, а семьям из соседних кварталов - прогуливать детей и домашних собак.
На обширной площадке, засыпанной песком, дети под присмотром родителей играли в футбол: малыши года по четыре-пять пытались закатить мяч в импровизированные ворота, сделанные из двух воткнутых в землю лопаток. На собак никто не обращал внимания, и они грелись на зябком осеннем солнышке, чуть встающем к этому времени над крышами домов.
Они лежали, положив головы на передние лапы, то открывая, то закрывая глаза - собаки отдыхали после ночных походов по окрестностям, и каждая была, казалось сама по себе, но и вместе с другими.
Так бывает в банде, когда людям нечего сказать друг другу. У каждого свои проблемы и заботы, но все держатся вместе, ощущая в этом необходимость, видя в совместной жизни способ выжить в мире, с которым банда состоит во взаимной вражде...
Малыш, разбежавшись, изо всей силы пнул мяч, который, пролетев далеко мимо "ворот", подкатился и замер неподалеку от собак, от той рыжей грациозной собачки, которая лежала чуть в стороне от компании.
Мужчина - отец одного из детей пошел к мячу, но тут, вначале самый крупный мохнатый кобель грозно зарычал и оскалив клыки приподнялся.
Три, оставшиеся лежать собаки, тоже недовольно заворчали, и только рыженькая собачка не обратила на мужчину никакого внимания.
Над сквером, потревоженным грозным рыком, на время установилась тишина, и мужчина, вдруг оробев, не скрывая замешательства остановился.
Тут из-за его спины вынырнул малыш и подбежал к мячу, наклонился, и собака, та, что приподнялась чуть раньше, коротко гавкнув, мгновенно вскочила на ноги и бросилась на ребенка.
Мужчина, напуганный и обозленный, закричал очень громко и жестко: - Фу! Пошла вон! - и задвигался всем телом, изображая ответное нападение.
Мальчик испугался, женщины, сидевшие с грудными младенцами, тоже вскрикнули, и собака отступила.
Остальные псы встали с газона и не спеша, побежали за рыженькой "красавицей" выстроившись по старшинству и по силе: впереди лохматый, грязно-серого цвета кобель, за ним в двух шагах следующий претендент, и так далее.
Мужчина, все еще продолжая ругаться, подошел к мячу, взял плачущего мальчика за руку, пнул мяч в сторону притихших юных футболистов и удалился, переваривая обиду и не успевший выплеснуться страх и злобу. Мамаши, сидящие с малышами, посудачили о том, что "ужас до чего дошли", в центре и дикие собаки, куда смотрят собачники и милиция и так далее...
Через пять минут происшествие в сквере забылось.
Дети продолжили игру, мамаши - свои нескончаемые разговоры о кормление и воспитание своих отпрысков. А собаки, перебежав в другую часть сквера, легли там снова, соблюдая дистанцию и "табель о рангах": грязно-серый кобель разместился ближе всех к "очаровательнице", а та задремала, не обращая внимания на редких, пугливо посматривающих в их сторону, прохожих...
Как эти большие псы оказались в центре восьмимиллионного города, что привело их сюда, откуда они, почему вместе? Разве это возможно сейчас, посреди раскинувшейся на десятки километров влево и вправо, населенной множеством людей и машин, столицы, укрытой с "ног до головы" асфальтом и бетоном. И вдруг, тут же живут пять "диких" собак, свободных и голодных, но вольных идти, куда вздумается, делать, то что захочется!
Может быть некоторые из них забрели в Москву из окрестностей: вначале на окраину, потом все дальше, все ближе к центру этих каменных джунглей, без конца и начала, всюду одно и то же: дым, копоть, асфальт, бетон, скрип тормозов, гудки машин, рокот моторов, теплые запахи еды из столовых, равнодушные люди, занятые, торопящиеся куда-то; то злые, то равнодушные, то слезливо ласковые.
А другие одичавшие собаки, наверное, когда-то имели хозяев, жили в домах, ночевали на мягких подстилках в коридорах или даже на кухне. А потом они потерялись, или их хозяева умерли, уехали, ушли...
И эти потомки волков обрели нежеланную свободу: страшную, трудную участь жить "самим по себе", заботиться о ночлеге и о еде, угадывать, кто из прохожих крикнет, кто пнет, кто кинет камнем...
Со временем, и те из них, что пришли из деревни, и те, кто потерял хозяина, поняли, что стаей жить легче, веселее, безопаснее. Что люди боятся их тогда, когда они показывают клыки и рычат.
И с той поры, потекла их вольная жизнь, кочевая, бездомная жизнь, из района в район, от помойки к помойке, от туманных морозов январских, до июльских теплых моросящих дождей.
Кто-то из них умирал в подворотне, кто-то попадал под колеса машин, кого-то смертельно ранили утром. "Собачники" - специально обученные люди, тогда, когда город спит, убивали их из ружей.
Но стая, на время уменьшаясь, вскоре вновь пополнялась новичками, отбившимися, потерявшимися, бездомными...
Жил город, жили люди, жили "дикие" собаки...
...Машина мчалась в ночи, ветер свистел, спотыкаясь о багажную решетку, закрепленную на крыше.
В машине было тихо. Владелец "Жигулей", кудрявый, коренастый мужчина лет тридцати, сосредоточенно смотрел на дорогу и гнал, гнал вперед, нажимая на педаль газа и в гору, и под гору.
Ему хотелось поскорее доставить странных пассажиров на место и возвратиться в город. Здесь в поле было так одиноко, так страшно, что он уже жалел о том, что согласился на эту поездку, и в который раз давал себе слово не связываться больше с иногородними.
В городе пассажиры были веселые, разговорчивые и не жадные на деньги. А с этими молодцами еще скандалу не оберешься...
Он, незаметным движением пощупал правой рукой металлическую монтировку, лежащую под сиденьем, но тревога не проходила.
Сзади за спиной он слышал тяжелое дыхание двух странных пассажиров. "Ну, может быть, действительно тетка больна, вот и волнуются, переживают", - успокаивал себя водитель и продолжал жать на газ...
До деревни оставалось не более двух километров, когда тот, что постарше и поздоровее завозился сзади открыто и шумно.
- Слышь, земляк, - начал он, потом закашлялся и уже ровным, чистым голосом продолжил, - слышишь шеф, тормози на секунду, нам отлить надо.
Водитель резко тормознул, машину чуть занесло, на обочине покрытой мелкой щебенкой, и машина остановилась.
Заряд крупной картечи, с расстояния в двадцать сантиметров, вырвавшись из ствола, ударил в расслабленное тело водителя, бросил его вперед на щиток управления - отдельные картечины застряли в костях скелета, другие, почти насквозь прошив мягкую плоть, остановились под самой кожей, в груди.
...Человек умер, не осознав весь ужас, всю нелепую жестокость ситуации.
Его семья в это время, спала в благоустроенной квартире в одном из новых микрорайонов города. Спала жена, раскинувшись всем холеным, дородным телом на широкой супружеской постели; спали дети, две девочки восьми и десяти лет, веселые, улыбчивые и жизнерадостные. Они привыкли к тому, что их муж и отец, раз, а то и два раза в неделю уезжал вечером на своем "жигуленке" на подработку, или, как он сам весело повторял где-то услышанное странное, но смешное слово "на извоз". И привозил к утру двадцать, тридцать, а то и сорок рублей "прибыли"...
Тело убитого медленно сползло вниз, под сидение, и застыло в неестественной позе, далеко назад откинув голову, изо рта текла кровь - темная полоса ее на подбородке, становилась все шире.
Убийца открыл дверцу, и в салоне зажглась лампочка, освещая бледные, почти белые лица живых и темное, с широко открытыми глазами, лицо-маску умершего.
Черты его лица, обрели несвойственную живому неподвижность.
Могло показаться, что удивившись и ощутив на мгновение боль, теперь, мертвец унесет и удивление, и боль в могилу, хотя пока, никто не думал его хоронить.
Старший пареь, тот что стрелял, убийца, вылез из машины, закурил, сломав несколько раз спичку, с шумом выдохнул после первой глубокой затяжки дым папиросы и вдруг заметил, что его напарник трясется, как в ознобе, быстро и бессмысленно трет руками лицо и виски...
- Не дрейфь! - сквозь затяжки и дрожание челюсти произнес убийца,
- Мы сейчас покурим и бросим его здесь, только надо подальше унести в лес. Они стояли на обочине справа от машины, а слева темной громадой надвигался сосновый лес с густым подростом из молодой березы, ольховых кустов и багульника.
Докурив папиросу, убийца швырнул окурок в траву и, приказал:
- Помогай мне!
Парень пошел вокруг машины к дверце водителя, через которую он хотел вытащить труп.
Второй, юноша, вдруг громко всхлипнул и внезапно исчез в темноте, чуть слышно зашумели ближние кусты под напором быстро бегущего тела и, пропустив беглеца, выпрямились.
Убийца услышал этот шорох и оглянулся.
- Костя! - вначале негромко произнес он, словно не веря происходящему. - Костя! - уже громче позвал он, а потом, не сдерживая страха и ярости, заорал: - Костя, гад! Вернись, паскуда!!! Поймаю - убью, сука!!!"
Он бросился в ночь, в придорожные кусты, в погоню.
Напоролся на ствол березы, больно ударился о ветку, чуть не выбил себе глаз, и это его привело в совершенное бешенство.
- Сволочь, убью как собаку!!! Убью, гада!!! Зубы вырву, ишак".
Он орал, топая ногами, матерился, забыв про все...
Наконец утешившись, он, по крутому откосу влез назад, на полотно дороги и, немного успокоившись, стал увещевать темноту.
- Костя! Су-у-у-ка!!! - со смаком растягивая гласные, громко говорил он. - Вернись, я один буду все делать. Вернись падла! Как домой попадать будешь, гад!
Лес молчал и вскоре, убийца понял, что Костя уже не вернется...
Чертыхаясь и свирепо ругаясь, он, вытягивал обмякшее крупное тело убитого из машины; руки скользили в липкой крови промочившей весь пиджак от шеи до живота.
- Вот, сука! - ворчал убийца. - Ну я ему всажу ножичек в брюхо, пусть только вернется в город...
Произошедшее взбесило его и лишило на время страха и осторожности.
Он был сильным и молодым парнем и поэтому, несмотря на тяжесть трупа, справился со своей задачей без труда; когда тело было уже вытащено наружу, он открыл багажник, взял убитого на руки и понес, а потом со стуком опустил, сбросил вниз, внутрь; коснувшись руки мертвого владельца машины, ощутил прикосновение кольца и брезгливо морщась, снял его с пальца.
Потом, заправил неживые, но гнущиеся еще мягкие, податливые ноги в башмаках в багажник и хлопнув крышкой, закрыл его.
Покончив с этим, он долго тёр окровавленные руки тряпкой, которую нашел на крышке рычага скоростей.
- Ну, блядь!!! Зарежу! - бормотал он, садясь на место шофера.
Убийца, не забыл протереть сиденье, но чтобы не запачкаться, бросил сверху смятый чехол с заднего сиденья. На красной коже сиденья справа, молчаливо и угрожающе блестя стволом, лежал обрез, и внутри, чуть еще пахло порохом...
Мотор завелся с пол оборота, машина рывком стронулась с места, яркие лучи фар описали полукруг, скользя и высвечивая стволы и кроны высоких сосен, и, вначале медленно, потом все быстрее набирая ход, красный "жигуленок" помчался назад, в город...
Свет фар выхватывал из придорожной темноты куски ночного пейзажа, уносившегося назад мерно и быстро...
На повороте, машина тревожно скрипела шинами об асфальт, норовя, как взбесившийся конь, прыгнуть в сторону, в обрыв, увлекая вслед за собой седока.
Тут же, на поворотах, обострившийся до галлюцинаций слух убийцы различал стук и шорохи в багажнике: ему казалось, что окровавленный и мертвый пассажир стучится, просится к нему в салон.
Волосы живого, сидящего на месте водителя, убийцы, шевелились от ужаса, но, преодолевая страх, он говорил себе: - Этого не может быть, он ведь мертв, убит... Он не может ни стучать, ни двигаться.
Но тут машина выезжала на новый поворот, и все повторялось вновь: скрипели шины, раздавался шорох в багажнике, волосы на голове вставали дыбом...
Въезжая в город, убийца не выдержав, остановился на пустынном берегу маленькой речки и съехав под мост, вылез из машины, дрожащей рукой пригладил слипшиеся от пота длинные волосы, подошел к багажнику, хотел открыть и посмотреть на мертвеца, но страх одолел его.
В последний момент, как от огня, отдернув руки от никелированной кнопки замка, он зябко поежился, ощущая предутренний холод, поплотнее запахнул куртку и, взобравшись на гравийный откос, зашагал в сторону центра...
...Машина стояла под мостом уже третий день. Десятилетний мальчуган, в который уже paз выкупавшись в реке, отогреваясь на солнце, заинтересовался машиной, стоящей неподалеку.
Он припомнил, что автомобиль вот так же, в таком же положении стоял здесь вчера и позавчера. Вспомнив рассказы приятелей о сокровищах, доставшихся им в результате ограбления машин, он еще некоторое время наблюдал за брошенным хозяином автомобилем, а потом, воровато оглядываясь, подошел к "Жигулям".
Убедившись, что никто за ним не смотрит, малыш подошел к багажнику вплотную, нажимая на кнопку повернул ее вправо и вниз, крышка багажника подалась, и в нос ему ударил запах разлагающегося мяса.
По инерции он приподнял крышку еще выше, и из горла его вырвался вопль: на него из багажника с опухшего, неподвижно синего лица, глянули тусклые мертвые глаза.
Убийцу и его напарника арестовали на пятые сутки после обнаружения трупа. Все оперативники были подняты на ноги, перетряхнули все "малины" и допросили большинство скупщиков краденого. Обнаружив у одной из них золотое кольцо с пальца убитого, потянули за "ниточку" и, размотав клубок, вышли на убийцу.
Он не запирался и рассказывал на допросах все, в подробностях и красках. Его молодое красивое жесткое лицо не выражало ни сожаления, ни раскаяния.
Он рассказал, что их план был таким: убить владельца легковой машины, машину перегнать на Кавказ или в Среднюю Азию, там ее продать, а деньги пропить и прогулять на Черноморском побережье...
Когда же он понял, что план не удается, то запил и стал ожидать ареста...
Суд определил меру наказания - расстрел.
Убийца не плакал, не падал в обморок. Он сидел, крепко сцепив руки, зло щерился на судей, на полупустой зал с тремя-четырьмя десятками "зрителей".
В этом зале не было его знакомых, не было его родных. Последние годы он, выйдя из интерната, жил у двоюродной тетки, которая, узнав о случившемся, всплеснула руками, хрипло матерно выругалась и подытожила: "Я всегда знала, что он кончит в тюрьме..."
Когда ей из тюрьмы пришла бумага с извещением, что приговор приведен в исполнение, она поскорее постаралась обо всем забыть, а в его комнатенку пустила новых жильцов, студентов...
Начало 90-х. Иркутск. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal