Аннотация: О семейной трагедии принципиального человека в сравнении с отношениями зверей во время гона.
О людях и зверях.
"Человек - это позвоночное млекопитающее"
...Лось лежал в осиновой чаще, сквозь дрему слушая, как очередной рассвет приходит в лес: засвистели крылья утиных табунков облетающих места кормежек, зашуршали шаги мелкой и крупной дичи отправляющейся привычными тропами-дорожками на водопой...
Никто и ничто здесь не тревожило лесного отшельника. Уже второй год он жил одиночкой в этом углу леса, называемой местными жителями "Темным урочищем".
...Человек проснулся от шума дождя и дребезжанья, где-то на крыше, куска жести. Некоторое время он лежал и слушал это в темноте, потом, решившись вытянул руку из-под тонкого одеяла, включил настольную лампу, нашарил на столе, заваленном книгами и журналами пачку сигарет, зажал сигарету зубами, подтянулся-отжался на руках, выполз повыше на подушку опершись лопатками о стену.
Очистив уголок, пристроил рядом старенькую пепельницу-лебединое крыло из почерневшей штампованной бронзы, глубоко затянулся и испытывая первую тошноту долгого осеннего дня, выдохнул дым в чадную атмосферу холостяцкой комнаты. Не замечая, со смаком почесал затекший бок и чуть прикрыв рот с осклизлыми губами, стал чистить языком коричнево-черные у основания зубы, наверное уже в тысячный раз уставившись в темный угол потолка, в котором прочертила широкую полосу сырая плесень, появлявшаяся ежегодно в дожди после лета и непременно в этом углу...
Лось поднялся в два приема: вначале встал на задние ноги, потом, откинувшись назад выпрямил передние. Осмотрелся с высоты почти двух метров, а затем долго стоял, нюхая неподвижный влажный воздух.
Серые тучи клочковатым покрывалом обложили голубое небо и принесенная ветром хмарь разродилась мелким частым дождичком, липкой, влажной паутиной облепившей кусты торчавшие щетиной голых веток и деревья с кое-где сохранившейся жёлто - золотой листвой.
Убедившись, что вокруг как всегда сумрачно и спокойно, лось не торопясь зашагал в сторону небольшого проточного озера в низине, за густым старым ельником.
Мощное, тяжелое туловище матерого зверя, покрытое длинной жесткой шерстью, величаво и неспешно поплыло в густом осиновом подросте, подобно лодке в камышах. Чуть изменив курс, лось пошел в гору среди лиственного леса: берез, осин, кое-где на высоких местах разбавленных сосняками. В березовых распадках, влажных и кочковатых, он останавливался на минуту и пробовал на вкус молодые побеги еще не утратившие летней мягкости и сытности.
Захватив веточку зубами, зверь приподнимал голову в сторону, сломанный стебель зажимался челюстями чуть плотнее и без натуги отрывался от ствола. Потом, ловко орудуя языком, резцами и корневыми зубами, он превращал веточку во влажное, чуть горьковатое крошево и глотал, высматривая вокруг новую порцию пищи.
...Приблизившись к озеринке, лось задержался надолго... Выходя на открытое место, он привычно останавливался и слушал. Его большие уши улавливали малейшее шевеление или треск. Делал он это инстинктивно, ибо здесь, в темном урочище ему некого было бояться: медведей он здесь не видел никогда, а волки... волки бывали, но опасны они для такого гиганта только зимой, когда земля мерзлая, голая, скользкая, а снега глубоки или прилипчиво-влажны. Ну, а сейчас волки растят щенят; совсем недавно лось слышал их вой с взлаиванием около норы, в заросшем овраге бывшего дорожного карьера.
Убедившись, что в округе все спокойно, зверь, чувствуя жажду заторопился, перешел на рысь, громко шлепая копытами по воде вошел в озеро почти на метр и стал пить вытянув трубкой толстые грибовидные губы. Вода внутри брюха переливалась и булькала, из ноздрей вырывался парящий струйчатый воздух.
Пил он долго, всласть, потом поднял голову и замер. Крупные капли падали с морды, и даже эти отдельные звуки, удаляясь, расходились по чаще концентрическими кругами...
Чавкая, вытягивая длинные ноги из ила, лось вышел на берег, понюхал воздух подвижными ноздрями и уловив ветерок, пошел ему навстречу, в сторону вырубок на окраине Темного урочища...
Все, что он делал в эту ночь, в это утро, повторялось ежедневно, привычно и размеренно и определялось инстинктом удовлетворения жажды, голода, движения...
...Выкурив сигарету Александр пошевелился, спустил ноги на холодный грязный пол, нащупал растоптанные тапки, сунул в них ноги и поднялся с дивана, который пронзительно скрипнул, прощаясь с человеческим телом.
Глянув поверх коротких шторок в окно, Александр подумал, что за ночь выпал снег; уж очень мрачно белел туманом воздух за стеклом и уж очень громко рычали моторы грузовиков на перекрестке внизу.
Подойдя ближе, он с облегчением увидел черно-блестящий сырой асфальт, пожухлую траву на газоне усыпанную желтыми листьями, крупно лиственные пышные деревья в парке, еще кое-где сохранившие зеленый цвет...
Он готов был перекреститься, ибо очень не любил зимы и снега. Эта нелюбовь родилась не так давно, но с каждым годом росла и готова была переродиться в страх...
Выйдя на кухню он зажег газ, налил и поставил на конфорку чайник, принял душ в "совмещенный ванной", побрился и подгоняемый негодующим шипением кипящего чайника, вернулся на кухню.
Чай пил долго, медленно жевал невкусный чёрствый хлеб и глядя на улицу думал о чем-то, кажется, ничего не замечая там, за окном.
Потом рассеянно глянул на будильник, спохватился, заспешил, накинул линялую куртку с протершимися швами на рукавах, бросил через плечо старую сумку из кожзаменителя с разъехавшимися молниями и открыл входную дверь...
Начался обычный рабочий день...
Лось отошел от озера, поднялся на невысокую гривку отделяющую болото от ельника, остановился и словно чего-то ожидая, не двигаясь, слушал окрестную тишину...
Весь день и вся ночь, вся его жизнь состояла из этих остановок, движения, лежания, вставания, настороженного вынюхивания и выслушивания.
Изменения температуры, длина светового дня, запахи и шорохи заставляли его больше есть или больше пить, меньше двигаться или бешено мчаться по чаще и бурелому прочь от врагов, или в погоне за маткой, за соперником...
Издалека чуть слышно раздался протяжный звук, рёв-стон который издают во время гона сохатые.
Лось вскинулся, мотнул тяжелой рогатой головой, прислушался, а потом, медленно успокаиваясь расслабился, опустил горбоносую морду книзу и не торопясь тронулся с места под горку, в долину наглухо заросшую молодым осинником.
Словно далекое эхо кипящей в теле силы, этот рев напомнил ему времена недавние, сумасшедшие, когда ничто и никто кроме беспамятства, не могло удержать его на одном месте...
Начиналось это всегда в одно и то же время, в конце лета, когда жаркие дни сменяются прохладными ночами, когда первые желтые пряди листвы вплетаются в убор тополей, берез и осин. Именно тогда начинаются у лосей какие-то невидимые снаружи перемены и кровь, разогреваясь будоражит тело.
Покой и размеренность сменяются неуемным беспокойством, заставляя лосей гоняться по лесам, полям, лугам и болотам в поисках подруг. Все жизненные силы, накопленные за лето перетекают в тревожный жар тела и сердцебиение. Комок неудовлетворённого желания, постоянно пульсируя разрастается в горле, лишая аппетита, мешая глотать, заставляя часто и помногу пить.
Но сил не убавляется, возбуждение не спадает. Инстинкт размножения заставляет зверей напрягаться, нервничать, забывать об осторожности. Слух обостряется, но зато снижается зрение и потому, услышав треск веток или гул упавшего дерева, лось кидается на звук в надежде встретить соперника, у которого уже, как ему кажется, есть матка, а то и несколько.
Лоси в этом время часто покидают свои лесные владения и уходят бродить по тайге, проходя за сутки многие десятки километров...
...Сухо и зло щелкнуло в дальней излучине реки и лось, погружаясь по щиколотку в болотную воду, тронулся в направлении звука...
...Сумерки спустились на долину, потянуло сыростью, туманом и особо отчетливо распластался по сырым болотистым лугам очередной выстрел. Небольшой утиный табунок, сделав "горку" унесся дальше, во тьму наступающей ночи, а человек, стоящий на берегу широкой протоки, громко выругался, переломил ружье и, вставив в патронник очередной дробовой заряд, клацнул пружиной запорного механизма.
В наступившей тишине он вдруг отчетливо услышал шлепанье по воде тяжелых шагов и протяжный, вызывающий мороз по коже вздох-стон: "Уо-ооо-х". Затем, из прибрежного ольшаника появилась черная громадная фигура лося, размеренно идушего на охотника...
Ружье автоматически взлетело к плечу, палец лег на спусковой крючок, но стрелять человек не решился...
- Ты что, черт! - заорал охотник дрогнувшим голосом. Лось не реагировал, продолжая медленно, но неумолимо приближаться.
- Ты что, гад! - волнуясь, кричал охотник, - ошалел, что ли?!" - а сам, отступая вошел в воду, держа ружье наизготовку. Лось надвигался...
- Сдурел, бычина проклятый! - кричал охотник на зверя, но страх заставлял его входить в протоку все глубже, все дальше. Лось, выйдя на берег остановился, как бы недоумевая. Из воды торчала только часть груди, голова и руки с ружьем, но это мельтешащее и орущее существо никак не напоминало грозного лося-соперника...
Лось ждал... Человек, стоя по грудь в воде уже не кричал, а лишь вполголоса матерился, проклиная и бога, и мать этого свирепого, неуклюжего, несговорчивого рогача на берегу...
И только тогда, когда холод воды мертвой хваткой сковал тело человека, когда зубы клацая стали выбивали быструю дробь мешая произнести хотя бы слово, лось медленно развернулся, всхрапнул, выпустив струю теплого белого воздуха из ноздрей, и так же не спеша как пришел, удалился во тьму осенней ночи...
...Поиск подруги продолжался. На пятый или шестой день он увидел ее. Лосиха кормилась в осиновом местечке на берегу мелкой грязно-черной, почти недвижной речушки.
Вначале он услышал звук обламываемых веток, а затем учуял и волнующий запах матки, влажный, едкий, резкий. Выбрасывая вперед длинные нескладные ноги, лось помчался напролом. Не добежав до лосихи метров десять остановился как вкопанный, замер и глухо, призывно заревел.
Тут же, из чащи за рекой раздался ответный рев и затрещали ветки, ломаемые на бегу рогами и копытами хозяина матки, старого сильного быка, опытного бойца. Взметая фонтаны брызг и грязи, соперник перескочил речку и остановился вблизи пришельца, склонив голову к земле, налитыми кровью глазами высматривая врага...
Все случилось так неожиданно, что отступать или готовиться к бою было уже поздно. Два быка почти одновременно издали боевой рёв и сошлись в битве не на жизнь, а на смерть!
Лосиха на время прекратила жевать, с интересом и удивлением стала разглядывать пришельца...
В это время, шерсть на загривках бойцов вздыбилась и загривки их, стали похожи на болотные черные кочки. Мышцы мощных тел дрожали, жаркое дыхание с хрипом вылетало из разгоряченных глоток...
Через мгновения, лоси сошлись вплотную, вздыбились и обрушили друг на друга дробь ударов сильными передними ногами. Острые, отполированные травой и водой копыта, при ударе тесали со шкуры клочья черной жесткой шерсти, а под толстой кожей взбухали ссадины и рубцы...
Разойдясь на мгновение, быки прыгнули навстречу друг другу и со всего размаху сцепились рогами. Гул пошел по лесу. Упираясь, вспахивая влажную черную землю копытами, звери силились столкнуть, потеснить один другого. Мышцы мощных тел хрустели и трещали от напряжения, шеи напружинились и взбухли, оскаленные пасти хватали воздух разбрызгивая белую пену.
Незванный пришелец отступал сантиметр за сантиметром, выкатывал кроваво-красные глаза, старался удержать напор, но рога сплелись и заламываясь, мешали ему отвернуть голову в сторону и пропустить соперника.
На мгновение шейные позвонки его так изогнулись, что, казалось, через секунду лопнет от напряжения хребет! И тут длинный отросток его левого рога не выдержал и сломался с оглушительным треском. Потеряв равновесие, хозяин матки сунулся вперед, подставив под удар соперника свой правый бок.
Пришелец освободившись, сделал молниеносный выпад и правый его рог всеми четырьмя длинными отполированными отростками, подобно костяным вилам, проткнув и разорвав кожу, воткнулся в живот противника!
Словно еще не осознавая случившегося, хозяин этих мест боднул противника в ответ, но в его ударе не было уже ни силы, ни точности. Словно в оглушительном тумане, он неверным движением отпрянул от победителя, мотаясь и будто прислушиваясь к боли, разочарованию поражения и гибели своего мощного тела побрел в сторону. Глубоко увязая в иле перешел реку и дойдя до кустов развесистой черемухи, уупал внизу у корней как будто споткнувшись, не успев подтянуть под туловище нескладные задние ноги.
По телу его прошли волны предсмертных судорог, темно-бестящие глаза затуманились влагой смерти, а из правого глаза выкатилась и повисла на реснице, слеза последнего страдания. Голова на непослушной шее склонилась, развернулась в сторону кровоточащей раны в боку, и замерла навсегда...
...Александр, ковыляя на плохо гнущихся ногах, испытывая боль в коленях, спустился с лестницы и отворив входные двери, вышел...
Сумрачное небо, мокрый асфальт, грязные лужи... "Черт!", - зло буркнул он и стал поднимать воротник куртки, пряча шею и уши от холодного ветра...
"Н-да - протянул он, обдумывая планы на сегодняшний день. - Придется идти на "Вернисаж"...
И въезжая в дневную колею, он заторопился, зашагал чуть прихрамывая через мокрый сквер. На воде пруда как обычно плавали утки-кряквы - селезни и уточки. Проходя мимо, он невольно заулыбался и стал думать, что вот кто живет по-настоящему, а что он сам, давным-давно раб службы и обстоятельств. А таким ли он был еще лет десять назад!?
...Трамвай долго не шел, а когда появился и "причалил" к остановке, толпа напирая и торопясь, внесла его внутрь, ничуть не заботясь о его, Александра настроении. "Идиотизм, - ныл он, сдавленный со всех сторон, - и здесь, как везде, самые бойкие теснят вежливых".
Вдобавок ко всему, от кого-то отвратительно пахнуло съеденным вчера чесноком. Его передернуло и вдруг захотелось гаркнуть, испугать эту шушеру спешащую и озабоченную какими-нибудь вздорными, пошлыми жизненными мелочами...
Сойдя с трамвая, он перешел на автобусную остановку и там долго ждал своего 206-го автобуса, замерз, опаздывал и настроение испортилось окончательно...
В автобусе в первую дверь набились неповоротливые, толстые старухи и пришлось на каждой остановке выходить, выпуская их, а потом, в последний момент влезать обратно; двери, со скрипом закрываясь, царапали спину торчащими из металла болтами...
Подойдя к "Вернисажу", он долго звонил снизу, потом не сдержавшись, стал стучать ногой в двери. Наконец открыл Серега и привычно чмокнув щекой, обсасывая больную десну, невнятно поздоровался. Внутри было полутемно, холодно и переодеваясь, он торопился, не попадая ногой в грязные рабочие штаны...
Согрелся и немного успокоился Александр только часам к одиннадцати, когда отдыхая от монотонной работы сели, попили горячего чаю и немного поболтали о политике. Его молодой напарник с интересом слушал, как яростно ругал всех Александр:
"Пока мы сами не будем ответственны за себя и своих близких, будет длиться этот бедлам, когда любой придурок заявляет нам о том, что хочет сделать нас счастливыми против нашего желания... А их заявления об ответственности перед народом, бред какой-то? Если он завалит продовольственную программу, то не сможем даже тысячу обманутых удовлетворить своими завтраками"!
Сережа слушал внимательно и понимающе кивал головой...
До часу в зале кафе, заваленном мусором, кипела работа, дребезжала дрель, стучал молоток, визжала пила-циркулярка...
На обед поехали в домовую кухню и там за приличные деньги съели безвкусный обед, отстояв длиннющую очередь в кассу и в окошко раздачи, вдыхая кухонную вонь.
"Они что, мясо переквасили?", - спрашивал себя Александр и старался жевать и глотать быстрее, заглушая отвращение...
Назад шли пешком и Серега рассказывал о службе в армии и о том, как на погранзаставе каждую осень свободные от службы пограничники собирали клюкву и бруснику для офицеров штаба округа. Александр слушая чертыхался и сокрушённо качал головой...
В четыре часа заглянули в соседнюю "кафешку" попить кофе и там слушали привычную матерную брань лихих подростков, не смущавшихся присутствия женщины - буфетчицы и посудомойки. Желваки на скулах Александра играли угрожающе, кулаки были сжаты и он почти не слышал того, о чем весело рассказывал ему Серега.
В пять часов стемнело, и до семи Александр едва дотянул. Он не устал, просто ему все опротивело и надоело и когда он ехал домой, то думал снова о своей рабской доле и вспоминал диких уток, которые наверное скоро улетят на юг.
Проходя в темноте мимо пруда, всматриваясь в темные отблески воды и не видя уток, он решил, что они улетели ночевать на морской залив - там просторнее и теплее...
Поднимаясь впотьмах по лестнице, Александр с раздражением думал, что теперь даже некому лампы ввернуть, а если жильцы молчат, то РЭУ никогда по своей инициативе не проверит, есть ли в подъездах свет...
Открыв разными ключами двойные двери, он запер внутреннюю, устало вздыхая сбросил башмаки, надел тапочки, вошел в туалет и долго сидел там поджав губы, разглядывая на стене, пузырящуюся шелухой краску...
"Надо бы плиткой оклеить... - в который уже раз подумал он и, поразмыслив, чертыхнулся - пропади всё пропадом - жизнь от этого лучше не станет".
На скорую руку приготовив яичницу с луком, он унес ее в комнату, сел и включил телевизор: по всем трем каналам шел какой-то дикий бред.
На "первой кнопке" несколько благообразных мужчин с гладкими лицами, усталыми умными голосами обсуждали проект очередной реформы.
На "второй" - выбирали "Мисс Прессы" и какие-то пошлые мальчики в просторных твидовых пиджаках, марьяжились с длинноногими полуголыми, разбитными девицами.
На третьем канале плохо накрашенная дикторша читала новости: "В Нагорном Карабахе звучат выстрелы, и вновь льется кровь невинных людей", - вещала она, тупо уставившись в объектив.
- Ну, покажи, покажи, а мы уж сами решим - что почем? - бормотал Александр, собирая корочкой хлеба капли вкусного жира на сковороде.
"Боже мой! - думал он унося сковороду на кухню и с яростью выключая по пути телевизор: - Это какой-то парад придурков! Похоже, что они все рехнулись!".
Поставив сковороду на плиту, он заметил, как от теплой еще конфорки врассыпную кинулись тараканы.
"Нет, - вяло констатировал он, - это не жизнь, а полный абзац..."
По привычке включил программу "Время" и уже ни на что не обращая внимания смотрел спортивные новости, погоду, телеинтервью, "Поле дураков" во главе с несравненным Владом, потом "Вид" с ведущим, демонстративно распивающим перед телеобъективом кофе; голос его почему-то очень напоминая трансляцию всех последних съездов КПСС.
Александр смотрел на этого лицедея в демократическом пуловере и думал, что некогда он олицетворял эпоху "застолья", а сейчас, странно преобразившись, в компании с бывшими комсомольскими плейбоями, изображает вполне ненатурально "новое телевидение".
Лег Александр в час ночи и конечно не смог заснуть: в голову лезли воспоминания о прошлом...
"Ну, почему это произошло со мной? Ведь меня любили прежде всего за мой спокойный нрав и незлобливость; а еще потому, что равнодушие защищало и выделяло меня из среды сверстников. И одиночество меня совсем не тяготило, хотя друзей всегда было предостаточно..."
Александр долго ворочался и когда понял, что не сможет заснуть, включил свет, закурил автоматически вдыхая табачный дым, смотрел на белеющее в полутьме перекрестье оконной рамы и думал, думал...
...Началось это незаметно...
Познакомил их его приятель Юра, работавший на биофаке то ли ассистентом, то ли лаборантом и вечно гуляющий в обществе студенток старших курсов.
Дело было на вечере в университете. Александр попал туда скорее всего по привычке: он не умел отказывать людям, которым был интересен и забрел по их просьбе на минутку.
Играл факультетский оркестр, работал буфет. Александр и танцевал неплохо, как впрочем и все, что он тогда делал. Поговорили о ее преподавателях; некоторых он знал коротко и это девушке льстило. В перерыве между танцами, общей компанией пошли в буфет, и там в толчее, он вдруг поймал на себе ее внимательный взгляд. Глаза она отвела, чуть покраснела и неловко, невпопад вмешалась в общую беседу...
В конце вечера стали расходиться, и выяснилось, что она едет на том же автобусе, что и он.
Конечно, он проводил ее, потом прошел две остановки пешком и заснул дома крепким сном, ни о чем не думая и не мечтая - мало ли у него было знакомых девушек...
"Я влюбилась в тебя сразу, как только увидела, - рассказывала она позже, - ты был сдержанный, доброжелательный, ироничный. И еще, мне показалось, что когда ты шутишь или даже смеешься, глаза у тебя грустные.
Я стала думать о тебе, искать встречи. Как-то мы пошли с Юрой обедать, и на обратном пути он предложил мне зайти к тебе на работу. Мы долго петляли по лестницам и коридорам университета и наконец спустились в полуподвал, к тебе в комнату..."
Александр прекрасно помнил этот день.
Сидели и разговаривали. Потом Юра многозначительно улыбаясь откланялся и ушел, а они еще долго болтали, а затем решили пойти в кино - она сказала, что ее лекции уже кончились.
После кино зашли в пельменную и съели по две порции пельменей со сметаной, при этом Александра поразило ее пристрастие к уксусу; ее губы выцвели и как бы побелели, а она смеялась и говорила, что с детства любит все острое.
Через две недели они были уже почти неразлучны и Сашины приятельницы начали его ревновать.
Боже мой! Была весна, ему было двадцать шесть и здоровье отменное...
Конечно и Рая потеряла голову. Каждый день приходила она в университетский корпус, в тот полуподвал и сидела допоздна; перезнакомилась со всеми сотрудниками кафедры. Когда он ее спрашивал как учеба, она бросала: "Все в порядке".
А болтали они много, но почти всегда говорил Александр, а она слушала. Он рассказывал о летних поездках "в поле", в глухомань таежную, говорил о жизни в палатке и ночевках у костра, об англо-американской поэзии, об Эллиоте и Иейтсе, о Фолкнере и Гамсуне, а она, казалось всей душой впитывала новое и завидовала его интересной, напряженной жизни...
Он же не терял головы и твердо взвешивал шансы на окончательный успех. Нет! Жениться он не собирался, но считал, что некоторое время можно и с ней пожить красиво.
Как-то Рая пришла к нему на работу под вечер грустная и долго сидела не откликаясь на его шутки. Позже выяснилось, что ее в последний раз строго предупредили за прогулы. (Конечно, вместо лекций она сидела у него на работе).
Александр шутя предложил ей выпить вина, она согласилась. В те времена проблем с алкоголем не было и у него, на случай прихода гостей, всегда было припасено несколько бутылок марочного.
Выпили, разговорились. Ее щеки покрыл румянец, глаза карие и большие, потемнели, а на виске проступила голубенькая пульсирующая жилка. Сидели они близко и когда Рая перекладывала ногу с одного колена на другое, юбка чуть приподнималась по бедрам вверх и тугой шёлк колготок, при этом чуть поскрипывал. Александр неожиданно быстро захмелел и его рука сама собой обняла ее за плечи, лица их сблизились, стали серьезными и она, доверчиво ответила на его страстный поцелуй...
Целовались долго, и, утратив ощущение времени и места он, вздрагивая и глубоко вздыхая, стал ее раздевать. Она тоже потеряла голову и словно во сне, жалобно повторяла: "Не надо, Саша, не надо!", - но сама придвигалась все ближе и чуть откинувшись, судорожно перебирала пальцами, обнимая его все крепче.
В комнате было холодно, и он не решился снимать все. Диван, укрытый старенькой ковровой дорожкой скрипел и колол бока выступающими пружинами, но им, потерявшим контроль над собой, было уже все равно.
"Погаси свет", - попросила она и Саша, щелкнув выключателем неловко, торопясь, на ощупь возвратился к дивану. Накрыв ее сверху своим жарким телом, он целовал волосы, губы, шею, а она, опьяненная ласками стала податливой, прижималась к нему все сильней, порывистей и лишь изредка приостанавливаясь, шептала: "Сашенька, больно... милый... мне больно...", - но еще крепче прижималась к нему всем телом.
Он изнемог от этой сладостной пытки, его тело содрогалось от крупной дрожи; истома заполняла его и казалось, что время остановилось...
...Александр заворочался на скрипучем диване, закурил очередную сигарету. Глаза его блестели сквозь полумрак; щеки, небритые, пересеченные длинными глубокими морщинами ввалились, изредка сквозь просвет губ показывались желтые зубы...
"Боже мой! -повторял он про себя, - неужели это было со мной? Почему я не смог удержаться в той жизни и скатился в эту?".
Он поднялся с дивана и, пройдя на кухню, шаркая подошвами тапочек, налил себе воды в кружку прямо из крана, большими глотками, захлебываясь выпил и вернулся в постель...
...Женились они через полгода, когда ему показалось однажды, что без нее, он не может прожить и дня. Она же, преодолев безумие первой влюбленности, вдруг поняла что Саша никакой не гений, а нормальный обычный человек.
К тому времени она стала обращать внимание на то, как на нее смотрят посторонние мужчины и почувствовала свою привлекательность. Это насторожило Сашу, но поделать с собой он ничего не мог.
Зажили молодой семьей у тещи и решили пока ребенка не заводить: Рае надо было окончить университет. Однако не убереглись. Пока гадали, решали с чего начать и куда обратиться, прошел месяц, два...
Саша предлагал оставить ребенка, но Рая и ее мама думали иначе. Аборт оказался запоздалым, тяжелым. Рая долго лежала в больнице, Саша носил ей передачи и прямо там, в приемной, они громко и зло ссорились. Потом зажили спокойнее, но года через три поняли, что детей у них не будет...
...Пришелец постоял озираясь и возбужденно всхрапывая, потом заревел-застонал, словно вызывая оставшихся в округе соперников на бой...
Медленно, принюхиваясь пошел к матке и подойдя вплотную, ткнул свою рогатую, тяжелую голову ей в пах. Она игриво отскочила, мотнув головой и как бы приглашая к знакомству, лизнула его сухой горячий нос.
Пришелец, словно не веря еще в происходящее, кося глазом придвинулся к ней и она, снова отбежала... Словно только теперь понимая зачем это нужно, он неуверенно, как картонно-плоская игрушка, подламываясь в суставах пробежался вслед кокетке, а та, удостоверившись, что ее правильно поняли подождала быка, подпустила вплотную, но не давая ему зайти сзади, переступала ногами, обнюхивала ухажера и для того, чтобы почесать шею, положила голову ему на хребет...
Так неловко перешагивая, возбужденно облизывая и обнюхивая друг друга, они долго кружились в чаще, в нелепо-трогательном брачном танце...
Наконец, в сумерках, возбужденная матка позволила быку обойти себя. Громадный, взволнованный предстоящим счастьем обладания зверь, забыв осторожность, не видя и не слыша ничего вокруг, внезапно вздыбившись, всей тяжестью тела обрушился на избранницу, а та, готовая принять его в свое лоно, коротко мукнула, напряглась и лось, не встречая сопротивления или даже нежных уверток, ощерился обнажив большие передние зубы-резцы и напирая, промахиваясь и торопясь, хотел овладеть ею, излить в нее все напряжение, жар и гневную раздражительность; в нее, томящуюся в предвкушении рождения новой жизни. И она приняла его испытывая радость животного инстинкта, счастье зачатия продолжения рода: ее, его - всех лосей, которые когда-нибудь жили на этой земле...
...Александр принял снотворное, но еще долго не мог успокоиться и перебирал в памяти особо обидные ее слова и поступки в той, минувшей совместной жизни.
Он до сих пор не мог забыть ее, хотя прошло уже почти десять лет с того дня, как она ушла...
Жили они трудно! Он, с бестолковостью человека, долго жившего под крылышком родителей по-прежнему пытался придерживаться дурацких полу романтических-полу философских принципов жития, которые в столкновении с реальностью не выдерживали, расползались на компромиссы и просто провалы и неудачи.
Она, долго пыталась объяснить ему, что мир создан для того чтобы черпать из него радость и счастье, успехи самореализации. Он сопротивлялся, говорил, что надо же кому-то быть честным, недеятельным, терпеливым...
Однако жизнь разворачивалась по-своему, вопреки его странной философии. Саша неожиданно для себя стал нервным и раздражительным, а Рая вдруг поняла, что он скуп и занудлив сверх меры.
Он иногда говорил, что лучше есть щи и кашу, носить старенькие пиджаки, чем поставить свою подпись под чужой статьей или позволить кому-то подписаться под его. При этом, Саша часто цитировал Льва Толстого.
Со временем, как рассказывала Рая своим подружкам, ее муж стал в неудачах винить кого угодно, только не себя. "Вы представляете, - говорила она, - он винит во всем евреев, а когда я говорю, что подлинный интеллигент не может быть антисемитом, грубо отвечает: "Значит, я - не интеллигент"!
Несмотря на неудачи и срывы, он каждое лето ездил "в поле": то на Байкал, то в Монголию; изобрел и смастерил какой-то прибор и даже написал монографию о температуре придонных слоев воды, в глубоководных озерах...
У Раи между тем дела шли прекрасно. Она, несмотря на свое биологическое образование, перешла в мединститут и поработав там на кафедре, вскоре стала заведовать экспериментальной клиникой по лечению желудочных заболеваний. Врожденный такт и внешняя привлекательность сделали ее популярной в среде врачей, которые никогда не отличались хорошими манерами. Да и много ли надо знать и уметь симпатичной женщине?..
Они прожили вместе почти пятнадцать лет...
И вот в один прекрасный день она не пришла домой! И до этого бывало, что она на недельку-другую уходила к подругам, но для этого необходим был большой скандал дома и как минимум - битье посуды на кухне.
Саша ждал до двенадцати, а потом, кипя от возмущения стал звонить ее подружкам, с которыми он, благодаря своему тяжелому характеру совсем не ладил. Ему казалось, что подружки настраивают Раю против него, а так как он давно утратил чувство самоуважения, то, конечно верил и в это.
На самом же деле подругам жены он даже нравился: приветливый, вежливый, правда, усталый, но всегда добродушный. А он их всех терпеть не мог и едва сдерживался, чтобы не грубить...
У подруг Раи не было и они не знали, где она. Позвонил на работу: сказали, что Раиса Ивановна ушла вечером, часов в десять.
Александр обезумел, всю ночь не спал, обзвонил все отделения милиции и скорой помощи, но всюду отвечали: "Такая не поступала".
Утром, шатаясь от усталости и нервного переутомления, он принял снотворное и упал на кровать почти без чувств!
Друзей у него не было, а приятелей он не хотел беспокоить - за пятнадцать лет брака он стал одиночкой, бирюком и неврастеником...
В час дня позвонила Раина мама, с которой он не поддерживал никаких отношений и сказала мстительным голосом, что Рая жива-здорова, но домой больше не вернется и просит ее не тревожить розысками и уговорами...
Позже Александр узнал как было дело.
Рая сидела в своем кабинете, когда к ней с прощальным визитом и огромным букетом роз пришел один из пациентов их клиники - капитан первого ранга Вячеслав Щербаков.
Втайне, холостяк-капитан был давно влюблен в Раису Ивановну и между ними установились приятельские отношения, когда Щербаков не скрывая, вздыхал и томился, а Рая кокетничала в свое удовольствие...
В их разговорах, словно случайно коснулись семейных проблем, и, зная, что капитан холост, Рая стала жаловаться, на ворчание мужа, его скаредность и занудство. Это можно делать, а это нельзя; это можно говорить, а это нет.
В этот раз, Рая незаметно увлеклась, почувствовала себя обиженной, сказала, что не пойдет домой - там такая скука.
"Иногда так хочется выпить, чтобы обо всем этом забыть", - добавила она без аффектации, как это принято у медиков. Вячеслав тут же достал из дипломата бутылку "Алазанской долины". Рая закрыла дверь на ключ, из холодильника в кабинете достала шпроты, бутерброды, фрукты...
Сидели долго, говорили обо всем...
Дело кончилось тем, что капитан первого ранга, там же, в кабинете, сделал Рае предложение и она, ослепленная негодованием и предвкушением чего-то по-настоящему романтического, согласилась...
И капитан умчал ее на такси к себе в трехкомнатную, обставленную финской мебелью квартиру. Недаром умные люди говорят, что женщин толкает на рискованные шаги желание новизны...
...Лось и лосиха были вместе до середины сентября, пока угар полового инстинкта не угас.
В один из дождливых дней пришелец вдруг забеспокоился, стал подолгу исчезать, перестал кормиться и все время оглядывался на матку. Та не спеша объедала вершинку свежеповаленной ветром осины и не заметила, когда и куда исчез ее покровитель.
К вечеру она забеспокоилась, нюхала уже остывающие запахи его следов и даже прошла по ним несколько километров, но выйдя на берег широкой реки, долго стояла, оглядываясь, а затем, уже в сумерках, скрылась в чаще решив, что его уже не догнать...
А пришелец возвратился в Тёмное урочище и зажил размеренной, привычной жизнью зверя-отшельника...
Когда Александр узнал, что Рая от него ушла к другому, он внутренне содрогнулся и подумал, что это - расплата за все те компромиссы и уступки, которые он делал ей, вопреки чувству собственного достоинства. Сердце его болело горькой обидой и ощущение бессмыслицы всего происходящего в этой жизни, перешло в истерическое упрямство...
Он запил надолго и скандально, уехав "в поле" завалил всю работу лаборатории и вдобавок подрался с профсоюзным босом Дрейфусом, который вдруг вздумал ему выговаривать и учить приятному обхождению. Скандал замяли, но Александр с работы уволился и, проболтавшись полгода в безработных, устроился в интерьерную фирму.
Руки у него всегда были умелыми, и там он вполне прижился. Заработки были приличными, родительскую квартиру в центре, которые к тому времени уже умерли, он разменял и поселился в этой, однокомнатной. От новых сослуживцев и приятелей прошлое скрывал, пить почти перестал и увлёкся рыбалкой...
Все эти подробности Александр перебирал в помутившемся от бессонницы сознании и чутким, нервным сном заснул только под утро...
Его разбудило раздражающее, оголтелое верещание будильника. Прихлопнув кнопку со всего размаху левой рукой, он перевернулся на правый бок и попытался еще подремать. Но бесполезно!
Чертыхаясь, постанывая, ощущая неприятную тяжесть в груди и начинающуюся в теле простуду он открыл глаза, глянул в окно на мутно сереющее, безрадостное утро и с отчаянием простонал: "Боже! Сколько же еще это будет продолжаться?!"
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod.ru