Аннотация: Яркие моменты за короткое время поиска любви.
Александр Невольный (Якунин)
Моя лю...
Глава1. "ИСИ"
Часть 1. Странная взятка
Неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя, Егор Лялин круто изменил свою жизнь: уволился с прилично оплачиваемой работы и устроился в институт социологических исследований (ИСИ) на оклад, которого не хватит даже на дорогу в этот самый институт.
Лялин не сошёл с ума: просто он писал стихи и для того, чтобы состояться в качестве профессионального поэта, ему недоставало, как он сам полагал, только одного - свободного времени, которое он и рассчитывал найти в научном заведении. К тому же, Егор Лялин не был женат, жил с родителями и, следовательно, в больших деньгах покамест не нуждался.
- Надеюсь, Егор Михайлович, вы знаете, что делаете.
Оглядев новоиспечённого социолога, она по-матерински вздохнула:
- Ладно, возьму грех на душу.
Грех заключался в том, что под резолюцией директора института "принять Е.М. Лялина техническим сотрудником с окладом, согласно штатному расписанию", почерком директора чиновница дописала: "и установить надбавку в размере четверти должностного оклада". Простота и будничность, с которой был исправлен документ, поразили Лялина. Как все поэты Лялин был склонен к обобщениям. Ему пришла мысль о том, что "страна, в которой так запросто, без всякого страха подделывают приказы вышестоящих руководителей, обречена на развал" (Знай он тогда, насколько провидческой была эта шальная мысль, ещё неизвестно, чем дело могло кончиться: например, Лялин мог бы окончательно поверить в свою гениальность и на этой почве спиться).
Покончив, таким образом, с формальностями, инспектор кадров многозначительно посмотрела на Лялина и сказала:
- Конечно, это не решает всех ваших проблем, но, согласитесь, уже кое-что.
Несмотря на свои двадцать пять лет, Лялин не достаточно знал жизнь: ему и в голову не пришло, что за своё благодеяние женщина рассчитывала на определённое вознаграждение. Единственное, на что он оказался способен, так это выдавить из себя пару слов благодарности. Он был смущён и растерян: впервые ему подали милостыню, и он её принял. При этом у него было ощущение, будто его, как мальчика, застукали за нехорошим делом.
Инспектора кадров, эту добрейшую женщину Лялин возненавидел и в дальнейшем избегал с ней встреч.
Часть 2. Встреча в туалете
Итак, Егор Лялин стал социологом. Ему предстояло изучать общественное мнение относительно газет, телевидения, радио и прочих средств массовой коммуникации (Интернета в то время ещё не было).
Свой первый рабочий день он провёл в узкой, как пенал, комнате, по-школьному заставленной письменными столами, в полном одиночестве. В секторе не соизволила появиться "ни одна собака". Все восемь часов его окружала пустота и чистота, или чистая пустота: ни людей, ни книг, ни кусочка бумаги! И это в научном заведении, где, как он полагал, с утра до вечера должны кипеть учёные споры и, как минимум, царить творческий беспорядок!
Конечно, более благоприятные условия для творчества трудно было представить. Тем удивительнее, что стихи Лялину не давались. Видимо, сказывалась незнакомая обстановка, а также его излишнее эмоциональное напряжение.
От нечего делать Лялин принялся бродить по институту, занимавшему два этажа в обычном жилом доме. Таблички на дверях свидетельствовали, о том, что в ИСИ трудилось огромное количество докторов наук, не говоря уже о кандидатах. В этой связи у дотошного поэта не могли не родиться вопросы типа - если такое количество учёных в одном маленьком заведении, то сколько их может быть Москве, а в целом по стране?! И отчего с таким изобилием учёных мужей россияне продолжают жить трудно и безрадостно?
Любопытно отметить, что Егор Лялин, несмотря на постоянную стеснённость в средствах и отсутствие всякой перспективы прибрести собственное жильё, даже и в мыслях не относил себя к категории людей, живущих "трудно и безрадостно".
.
Путешествуя по институту, он естественным образом забрёл в туалет, где неожиданно был атакован уборщицей.
- Ах, в душу твои волосни! - воскликнула женщина в резиновых рукавицах и резиновом фартуке, шарахнув о кафельный пол шваброй. - Ну, почему, как мне убирать, так вас всех начинает раздирать? Я, понимаешь, тут всё перемыла, новый кусок мыла положила, рулон свежей туалетной бумаги зарядила и, вот тебе на, сразу идут говнякать?!
Лялин хотел поинтересоваться, сколько месяцев должно пройти после уборки туалета, чтобы им можно было пользоваться, но был остановлен странным вопросом:
- Ты чей?
- В смысле - работаю ли я в институте? - уточнил Лялин.
- Ну? - согласилась уборщица.
- Естественно, я здесь работаю, - не без гордости заявил Лялин.
Удивлению уборщицы не было границ.
- Ой, миленький мой, да какого рожна ты тут забыл? - запричитала она голосом, каким обычно провожают покойников. - Пропадёшь ты в этой шараге! Как пить дать - пропадёшь! Беги, уноси ноги отсюда, покуда цел.
Для сердобольной уборщицы Лялин не нашёл достойного ответа. Он предпочёл ретироваться. Остаток дня он был страшно зол: будь тогда его воля, он запретил бы всем женщинам мира убираться в мужских туалетах на том основании, что слабый пол не способен просто наводить чистоту, им везде нужно устанавливать свои порядки.
Часть 3. Блидман
Второй рабочий день Егора Лялина начался точно так же, как и первый - в тепле, одиночестве и тишине. Стихи, как и вчера, не шли. На него продолжала действовать обстановка. Много сил уходило на борьбу со сном. Как ни уговаривал он себя - писать, как не напоминал, что "истинный поэт должен "ни дня без строчки"", ничего не действовало.
Ему определённо мешало присутствие полного отсутствия сотрудников, как в отдельно взятом кабинете, так и во всём институте. А тут ещё, вдруг, ему взбрело в голову, что он ошибся сектором и даже, может быть, зданием, и, что его ждут где-нибудь в другом месте! И, если это так, то кто ему заплатит за два дня безделья?
В это время раздался по-школьному кондовый звонок, заставивший Лялина вздрогнуть. Его никто не предупредил, что в секторе имеется телефон. Старинный чёрный аппарат нашёлся на подоконнике, за занавеской.
- Ты где ходишь, мать твою? - прокричал мужской голос.
- Вы ошиблись номером, перезвоните, - сказал Лялин на том основании, что мужчина обратился к нему, как к старому знакомому и, к тому же, находясь в состоянии алкогольного опьянения.
- Болван! Так и знал, что пришлют болвана, - рявкнули на том конце провода и, назвав Лялина по имени и отчеству, приказали ждать и никуда не отлучаться.
- Скоро буду, - пообещал незнакомец и бросил трубку.
Лялин ждал с огромным интересом и тревогой. С интересом потому, как ему ужасно хотелось увидеть в институте ещё кого-нибудь, кроме инспектора кадров и уборщицы. Тревога же была связана с тем, что он не понимал, что могут делать в научном заведении не совсем трезвые люди.
На исходе рабочего дня в сектор ввалился абсолютно пьяный тип с зелёным портфелем из крокодиловой кожи. В комнате сразу сделалось тесно. Весь вид его: начиная от растрёпанной львиной гривы седых волос и кончая неопределённого цвета брюками с пузырями на коленях размером с хорошую женскую грудь - всё свидетельствовало о том, что мужчина, как минимум, неделю спал не раздеваясь. Странно было только то, что его сопровождал запах свежей полыни вместо банального водочного перегара, смешанного с запахами валидола, корвалола, чеснока, лука, селёдки, сельдерея, укропа и т.п.
Загадочная личность прошагала вглубь комнаты и водрузила портфель на стол перед Лялиным. Продержавшись три секунды в первоначально заданной форме, саквояж расплылся до размеров огромной хозяйственной сумки, похоронив под собою новую, девственно чистую тетрадь Лялина, купленную им специально для стихов. Будущему поэту такая бесцеремонность показалась крайне обидной.
- Блидман Марк Наумович, - представился мужчина, буравя Лялина маленькими глазами-бусинками, до того маленькими и до того близко поставленными, что в них было больно смотреть. При этом он постоянно трогал свой огромный картофелеобразный нос со старыми следами оспы, словно проверяя - на месте ли данная выдающаяся часть тела.
- Здравствуйте, - сухо ответил Лялин, не любивший пьяных с детства.
В своё время отец Лялина здорово зашибал: в пьяном угаре он мог даже ударить маму, и ему приходилось привязывать отца к кровати.
Мужчина продолжил углублять знакомство.
- Доктор наук, профессор! - сказал он, как было понятно, о себе.
Однако уточняющие определения не произвели на Лялина ровно никакого впечатления. Ещё совсем недавно, увидев перед собой доктора наук, профессора, он, скорее всего, выказал бы почтительность, например, вставанием, но только не после вчерашнего путешествия по коридорам ИСИ, которое капитально девальвировало в его глазах значимость научных регалий и должностей.
Моргая глазами-бусинками и беспрестанно трогая нос, Марк Наумович выжидательно смотрел на Лялина. Тот, соответственно, смотрел на Марка Наумовича и досмотрелся до того, что у него стал дёргаться лицевой нерв - первый признак смешливого настроения, с приходом которого Лялин рисковал расхохотаться от любой мелочи, даже от согнутого мизинца.
Смутно догадавшись, что перед ним начальник, Лялин протянул Марку Наумовичу руку, которая была проигнорирована со скептической улыбкой.
- Вижу, ты не врубаешься в ситуацию, - грустно констатировал Марк Наумович. - Я твой непосредственный начальник, балда. Понял теперь?
- Понял.
- Повтори.
- Пожалуйста - вы мой непосредственный начальник... балда.
Слово, как известно, не воробей и почти одновременно с его вылетом Лялин почувствовал угрызение совести: шутить подобным образом не только с начальством, но и просто с пожилым человеком противоречило его принципам. В какой-то степени его извиняло то, что в глубине души он полагал, что Марк Наумович его разыгрывает: уж слишком разительным было несоответствие между его типически русским лицом и стопроцентной еврейской фамилией, еврейским именем и еврейским отчеством. Ещё более явным было противоречие между бомжеватым видом Блидмана и его научной степенью. Даже в дурном сне Лялину не мог присниться доктор наук с внешностью Марка Наумовича.
В любом случае, начинающего социолога от крупной неприятности спасла глуховатость начальника именно на то ухо, со стороны которого Лялин находился.
- Не расслышал, чего ты такое сказал - нахмурился Марк Наумович, подставляя другое ухо.
- Когда?
- Что когда? ...О, парень, ты далеко пойдёшь, если не остановят. Сколько у нас работаешь, неделю?
- Два дня.
- И как тебе?
Лялин пожаловался на скуку и озвучил желание "как следует" потрудиться.
- На этот счёт можешь не беспокоиться, - сказал Марк Наумович и, внимательно посмотрев на Лялина, добавил. - Загружу так, что некогда будет пописать.
Лялин вздрогнул: ему показалось, что Марк Наумович в курсе его вчерашнего инцидента в туалете и даже в курсе того, как тяжело ему далась вчера дорога домой: что в поиске укромного местечка ему пришлось выскочить на полпути из метро и что в самый не подходящий момент его спугнул прохожий в красной бейсболке, которую он принял за полицейскую фуражку. "Похоже, система информирования в ИСИ поставлена неплохо" - подумал Лялин.
- Алло, гараж! - сказал Марк Наумович.
- Да, слушаю, - ответил Лялин, тряхнув головой.
- Где это ты витаешь? Я планирую поручить тебе одно не сложное, но очень деликатное дельце.
- Я весь - внимание, - обрадовался Лялин.
С выражением наездника, берущего узду любимой лошади, Марк Наумович взялся за ручку портфеля и сделал короткое движение, после чего крокодиловая вещь приняла стойку и, как бы сама собой, раскрылась. Профессор, мелко суча пальцами обеих рук, как это делал незабвенный певец Джо Кокер, с откровенным вожделением заглянул вовнутрь и постепенно опустил в портфелевую пасть голову по самые плечи.
Рылся он долго, всё что-то там перекладывая с места на место, чем-то звеня, шурша и ударяя. От любопытства Лялин приподнялся на цыпочки. Марк Наумович, не вытаскивая головы, ловко перенёс портфель на другой край стола. Освободившуюся, таким образом, тетрадь для стихов Летов поторопился перепрятать.
Тем временем, шеф извлёк на свет невиданных размеров деревянный гребень, напоминающий маленькие грабельки. Марк Наумович основательно, со всех сторон обдул его, после чего покраснел, как помидор, и с безжалостной яростью и даже, можно сказать, с ненавистью принялся не расчёсывать, а, попросту говоря - рвать на себе волосы, покряхтывая при этом, как покряхтывают в русских банях. Вниз дождём пролилась крупная перхоть вперемежку с волосами. Вскоре плечи пиджака Блидмана побелели, словно припорошенные свежим снежком. Наблюдая этот ужас, Лялин сделал очередное обобщение, смысл которого состоял в том, что те, кого Господь наградил львиной гривой, обречены мучиться с нею до конца дней своих. "А те, кому на роду написано быть лысыми, будут ими, несмотря ни на что" - подумал он, потрогав свою пока ещё едва заметную лысину.
Окончив душераздирающую процедуру, Марк Наумович отправил гребень обратно в портфель и, скорее по привычке, чем для пользы дела, ударил себя своею левой рукой по правому плечу, и правой по левому. Очевидно, таким макаром он боролся с перхотью.
Закончив с причёской, Марк Наумович продолжил изучение содержимого портфеля. Судя по выражению лица, одни предметы, попадавшиеся ему под руку, вызывали у него удивление, другие - приятные воспоминания, а некоторые - откровенно отрицательные эмоции. Кое-что он вытаскивал наружу, вертел в руках, как будто видел впервые, и бросал обратно. Все предметы были внушительных размеров. Поочередно им были извлечены: электрокипятильник, годный, наверное, для нагрева целого ведра воды; фарфоровую кружку объёмом не менее литра, когда-то белого цвета, но теперь грязно-коричневого окраса от чайной заварки; истерзанную коробку хозяйственных спичек размером в полкирпича; разорванный блок сигарет "Дымок" без фильтра и следом нетронутый блок сигарет "Мальборо".
Без сомнения, портфель Марка Наумовича Блидмана представлял собой не просто оболочку для перетаскивания вещей в пространстве, а важное условие его жизнедеятельности, как раковина для улитки, как панцирь для черепахи, как дом для человека.
Упустив из виду размер своей новой зарплаты, Лялин дал себе слово приобрести нечто по фундаментальности и принципиальности подобное крокодиловому портфелю шефа.
Тем временем Марк Наумович Блидман, влезши уже почти по пояс в саквояж, всё что-то там перекладывал и перебирал. При этом слышно было, как он бубнил, а когда поднимал голову, чтобы глотнуть свежего воздуху, на его дико вращающиеся глаза-бусинки было страшно смотреть. Но вот, в какой-то момент глаза остановились, и он извлёк, кажется, то, что так долго искал.
- Ага, нашёл-таки! - победно воскликнул Марк Наумович и продемонстрировал Лялину клочок бумаги, грубо вырванный из школьной тетради в клеточку.
Такими тетрадями, несмотря на всеобщую компьютеризацию, до сих пор очень любят пользоваться школьники начальных классов. Причина это любви заключалась в том, что эти тетради быстро исписывались, тем самым давали возможность часто, с каждой новой тетрадью начинать новую жизнь.
- Значиться так, - сказал Марк Наумович, - записывай...Ольга Борисовна...записал?
- Ольга Борисовна, - повторил Лялин. - Есть, записал.
Профессор извлёк из портфеля предмет, который с большой натяжкой можно было назвать очками: на обеих линзах, соединённых между собой изоляционной лентой, имелись молниеобразные трещины, одна дужка висела на чёрной нитке, а другой не было вовсе. На широком носу хозяина окуляры разместились с большим креном, так что в итоге вооружённым оказался лишь один левый глаз.
Марк Наумович поциферно зачитал телефонный номер некой Ольги Борисовны:
- ...три, три, пять, пять. Записал?
- ...три, три, пять, пять, записал.
- Отлично! К телефону попросишь Ольгу Борисовну и скажешь ей два слова - "дело сделано" и сразу повесишь трубку.
- Хорошо, повешу трубку. И это всё?
- Тебе мало?
- Нет, но только не понятно - "дело сделано" - это что - пароль или, быть может, сигнал для приведения в действие взрывного устройства? Хотелось бы знать, что мы взрываем?
- Вот болван! Надо же такое придумать! Ничего взрывать мы не будем. И не нужно задавать лишних вопросов: много будешь знать - скоро состаришься. Ещё вопросы есть?
- Есть, а что, если Ольга Борисовна поинтересуется - кто звонит?
- Не поинтересуется.
- Ну, а вдруг?
- Тьфу, чёрт тебя подери! - вышел из себя Марк Наумович Блидман. - Ты издеваешься, что ли?
Лялин вытянулся в струнку, прижав руки к бёдрам, отрапортовал:
- Это моё первое задание. Очень хочется исполнить его наилучшим образом.
- Стремление, безусловно, похвальное, однако, во всём нужна мера. Ты должен сказать только то, о чём тебя просят, и ни слова больше. Ферштеен зи?
- Я воль, майн херр, - ответил Лялин, воспользовавшись знаниями немецкого языка, полученными за три года обучения в Московском государственном университете. (Лялин был студентом вечернего отделения философского факультета МГУ).
- Так-то лучше, - сказал профессор и охнул.
За долю секунды его лицо приняло восковой оттенок и покрылось капельками пота. Так бледнеют, когда вспоминают, например, о невыключенном утюге.
- Фу ты, ну ты, мне, кажется, пора, - с некоторым удивлением произнёс Марк Наумович.
Схватив в охапку крокодиловый портфель, он выбежал из комнаты, едва не сбив в дверях женщину, как раз входившую в сектор.
Счастливо избежав, быть может, серьёзной травмы, женщина уселась за ближайший стол, достала сигареты и нервно закурила. Сделав пару затяжек, она медленно произнесла:
- Если Блидман решил нажраться, на его пути лучше не попадаться - убьёт и не заметит, и никто за это не ответит.
Как поэт, Лялин не мог не отметить рифму. Было очевидно, что дама - сотрудница его сектора. Назвав себя, Лялин признался, что работает второй день и ещё плохо ориентируется: кто есть кто.
Коллега представилась кандидатом философских наук Верой Сергеевной Синхроновой.
Пройдёт немного времени и Лялин привыкнет к тому, что сотрудники ИСИ, даже вне работы, представляясь, перечисляли все свои научные звания и должности. Звонит, скажем, такой человек по телефону и говорит - "здравствуйте, вас беспокоит доктор философских наук, профессор, старший научный сотрудник сектора такого-то ИСИ академии наук Российской федерации имярек такой-то, позовите, пожалуйста, кандидата философских наук, доцента, младшего научного сотрудника такого-то".
Синхронова Вера Сергеевна с лицом женщины, которую только что бросил муж, грустно заметила:
- Страна, где наукой руководят алкоголики, не имеет будущего.
Ей, ей, но ровно десять секунд назад точно такая же мысль посетила самого Лялина.
Часть 4. Лёгкое, девичье
Как просил Марк Наумович, так Лялин и сделал: набрал нужный номер, попросил к телефону Ольгу Борисовну.
- Это я, - ответил голос, который мог принадлежать только ребёнку.
Лялин спасовал. Он был уверен, что к трубке подойдёт какая-нибудь прожжённая особа с прокуренным голосом, а тут - чистое, лёгкое, девичье дыхание и абсолютная наивность в голосе! Какие дела могут быть у старого пройдохи-еврея с этим юным солнечным созданием? Что на самом деле означает фраза - "дело сделано"? В кино так говорят, когда исполнен заказ на устранение нежелательного свидетеля. Безусловно, здесь дело другого рода, но какого? Сплошные загадки! До сих пор Лялин ни с чем подобным не сталкивался. Похоже, Марк Наумович Блидман весь окутан тайнами.
- Что же вы молчите? Я слушаю, - напомнили на том конце провода.
- Простите - это ...три-три-пять-пять?
- Правильно, это мой номер.
- Скажите, а вы точно Ольга Борисовна и никакой другой Ольги Борисовны у вас там нет? - допытывался Лялин.
Ответом ему стал смех, в котором было столько искренней непосредственности и свежести, что Лялин невольно заслушался и уже начал забывать, зачем звонил.
- Вы рассмешили меня, - сказало юное создание, - никакой другой Ольги Борисовны здесь нет. Я одна. Кроме меня есть только мама, но её зовут Надежда Борисовна. Ещё есть брат Алексей и папа, но они, наверное, не в счёт?
- Действительно, брат и папа не в счёт. Будем считать, что вы та самая Ольга Борисовна, которой мне поручено кое-что сообщить.
- Да?! И что же?
Лялин настроился на серьёзный лад и глухим голосом произнёс:
- Дело сделано.
- Правда?! Ой, мамочка родная! Ой, спасибо! Я так рада, просто ужас! Спасибо, спасибо огромное! - кричала в трубку Ольга Борисовна.
В этом крике было столько неподдельной радости и торжества, что Лялин немного позавидовал незнакомке: подобный эмоциональный уровень доступен исключительно молодым людям, услыхавшим не просто новость, а новость, перевернувшую всю их жизнь. Нарушая инструкцию Блидмана, Лялин не сразу повесил трубку, а позволил себе немного насладиться счастливым девичьим голосом. Остаток дня он находился под впечатлением телефонного общения. Странным образом он чувствовал себя сопричастным к празднику неведомой ему девочки. Он был счастлив так, как только может быть счастлив человек, сделавший доброе дело незнакомому человеку. Мысленно повторяя фразу "дело сделано", он находил, что она ему удалась, то есть была произнесена достаточно томно и равнодушно, голосом человека, для которого помощь людям - обычная, рутинная работа. "Определённо мне удалось заинтриговать Ольгу Борисовну - улыбаясь, думал Лялин. - Сидит она где-нибудь и думает обо мне: "судя по голосу, он молод, красив и уже много добился в жизни, поскольку ему по плечу решать такие серьёзные вопросы, как зачисление в высшее учебное заведение. Хорошо бы познакомиться с ним". Бурная фантазия поэта занесла Лялина в будущее, в котором Ольга Борисовна, ставшая для него уже просто Оленькой, узнав о том, что Лялин влюблён в другую женщину, кончает жизнь самоубийством. Ничего зазорного в предрасположенности Лялина к подобным детским фантазиям нет. Известно, что этим грешат люди гораздо старше и мудрее его.
Часть 5. Землю есть будем?
Прошла неделя с того дня, как Марк Наумович Блидман обещал загрузить Лялина серьёзной работой. Однако, как сидел он в полном одиночестве без дела, так и продолжал сидеть. Всё так же девственно чисты оставались страницы его новой тетрадки для стихов: ни одной мысли, ни одной темы, ни одной рифмы!
Лялин как раз находился в отчаянии по поводу неожиданно постигшего его творческого бессилия, когда раздался вышибающий удар в дверь и на пороге появился собственной персоной Марк Наумович Блидман. По обыкновению, шеф был выпивши и на этот раз, кажется, смертельно. От порога, поймав Лялина в фокус глаз-бусинок, он направился в его сторону по прямой, сдвигая столы, как ледокол сдвигает льдины. Благополучно добравшись до цели, Марк Наумович довольно членораздельно произнёс:
Поскольку никого другого в комнате не было, Лялин вынужден был принять ругань на свой счёт. Как ни странно, эти грязные ругательства нисколько не задели самолюбие Лялина - что можно взять с пьяницы? Однако, Лялин остро почувствовал необходимость ответить, как подобает мужчине с той целью, чтобы начальству впредь неповадно было вести себя подобным образом.
- Послушайте, профессор, ваш возраст и состояние вашего здоровья не даёт ...- успел произнести Лялин.
В этот момент Блидман закруглил свою фразу словами:
- Убить меня, скотину, мало ... скотину!
Из чего следовало, что сказанное им ранее, относилось к самому Блидману и являлось ни чем иным, как чистой самокритикой.
Это, конечно, в корне меняло дело, но слова, заготовленные Лялиным в порыве искусственного гнева, уже не могли удержаться на языке. Лишь невероятным усилием, как горнолыжник в последнюю долю секунды уворачивающийся от столкновения с разметочным шестом, ему удалось скорректировать свою мысль и закончить свою фразу следующим образом:
- ...не даёт вам право заниматься самобичеванием, ибо во всём нужна разумная мера.
- Нет! - горячо воскликнул Блидман. - Нет таких слов, которые могли описать всю мою низость, - и, вытаращив глаза, он вдруг потребовал:
- Клянись!
- В чём?
- В том, что никому не скажешь.
- Что не скажу? - Лялин стёр испарину со своего лба.
- Тайну, которую я хочу тебе доверить.
Лялин никогда не испытывал желания вникать в тайны кого бы то ни было и, уж тем более, пьяного шефа. Он предложил Марку Наумовичу поделиться тайной с кем-нибудь другим и, поскольку из всех сотрудников института он знал одну Веру Сергеевну Синхронову, то выдвинул её кандидатуру.
Шеф сконструировал кислую физиономию:
- Ну, не-ет! Эта сука Синхронова продаст меня с потрохами. Я могу довериться только тебе. И не спрашивай - почему? Понимаете, юноша, человеку иногда нужно, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, знал, какая он гадина! Какая сволочь и мразь! Клянись, что никому не расскажешь то, что я тебе сейчас скажу.
- Под страхом смерти? - уточнил Лялин.
- А как же иначе, иначе никак.
Деваться было некуда. Лялин поклялся простой клятвой: никому, мол, ничего не скажу и баста. Шеф остался недоволен.
- Кто так клянётся? - скривил он толстые губы.
- А как нужно?
- Клянись здоровьем своих детей. Дети у тебя есть?
- Нет, я сам ещё ребёнок.
- Двадцать пять лет и всё ещё ребёнок? Кое-кто в твои лета в открытый космос выходил. Мама твоя жива?
- А что?
- Клянись её здоровьем.
Клясться здоровьем мамы и, вообще, ни чьим здоровьем, кроме собственного, Лялин наотрез отказался. Блидман счёл это разумным.
- Ну, придумай что-нибудь, - попросил он.
Лялин пообещал сдохнуть на месте, если он "вольно или невольно выболтает хотя бы одно слово".
- Значит, могила? - уточнил шеф.
- Братская, - подтвердил Лялин. - Землю есть будем?
- Это лишнее, - подумав, ответил Марк Наумович и начал исповедь с вопроса:
- Итак, пью ли я?
- Нет, - поторопился с ответом Лялин.
- Дурья твоя башка! Это я сам у себя спрашиваю, так сказать, веду внутренний диалог. Не перебивай больше, убью.
Лялин дал слово молчать, как "рыба об лёд".
- Итак, вопрос - пью ли я? - Блидман окинул взглядом Лялина и, немного выждав, продолжил. - Ответ: да, пью. Следующий вопрос: сколько я пью? Есть четыре варианта ответа: пью, как обычно; меньше обычного; пью больше обычного и, наконец, затрудняюсь ответить. Нужное подчеркнуть. Как ни тяжело признаться, но пью я больше...больше...гораздо больше, чем пил раньше. Фуй, слава Богу, признался, а признаться - это, считай, половина успеха. Идём дальше. КакОва?...каковА? - запнувшись с ударением на "какове", Марк Наумович ловко воспользовался другим вопросительным словом. - В чём причина того, что я пью больше обычного? Причина в том ...
Из дальнейшего рассказа Марка Наумовича выходило, что пить больше обычного он начал, попав, по своей глупости, в грязную историю, а именно: за очень большие деньги он взялся устроить в Московский государственный университет дочку своего единственного друга и "просто отличного мужика". Друг выплатил ему аванс. Что было дальше, Блидман решительно не помнил. Только все деньги он банально пропил. Пока выходил из запоя, закончилась экзаменационная сессия. Казалось, всё, ему - конец: он потерял друга, деньги, здоровье, честь, наконец, но не тут-то было.
- Ты не представляешь, как типам вроде меня везёт в этой жизни. И чем мы сволочнее, тем больше нам везёт, - произнёс Марк Наумович с видом первооткрывателя величайшей истины. - Не могу понять, зачем Бог нам помогает? Чего от нас добивается?
Везение Блидмана, с его слов, заключалось в том, что дочка друга, сдававшая для видимости экзамены, неожиданно набрала проходной балл, и была зачислена в МГУ. Блидману ничего не оставалось, как только сообщить об этом другу и получить от него окончательную оплату. Так он и сделал.
- Представляешь, у меня хватило наглости взять эти деньги, - сказал Марк Наумович и достал из внутреннего кармана пиджака толстую пачку купюр. - Вот они - эти грязные деньги! Деньги обманутого мною друга! Они жгут мне руки! На, забери их все! Делай с ними, что хочешь. Можешь их сжечь или выбросить, как тебе вздумается.
Отвернувшись, Марк Наумович протянул Лялину деньги. Человеческие мысли имеют поразительную скорость. Лялин только подумал - брать или не брать, а он уже знал, на что потратит эту кучу денег: на путешествие во Францию, в Париж! Когда его рука успела пройти половину пути навстречу халяве, и Лялин уже начал верить в реальность происходящего, как вдруг Марк Наумович воскликнул, будто ему что-то вставили в одно место:
- Впрочем, нет! Я поступлю по-другому: эти деньги я пропью!
Как от удара током, рука Лялин дёрнулась и была приведена в исходное состояние.
- Пусть мне будет хуже! - кричал, брызгая слюной, непредсказуемый старик.
- Вам было бы значительно хуже, если бы деньги отдали мне, - грустно пошутил Лялин, которому за всю жизнь лишь однажды повезло на дороге найти мелкими монетами один рубль.
- Да, да, именно так! - повторял Марк Наумович в экстазе самобичевания. - Я пропью всё до копейки! И пусть мне будет плохо, пусть я даже сдохну! Должна же быть справедливость на этом свете! М-да, нас с тобой, приятель, трудно назвать порядочными людьми. Не так ли?
- Вот, те раз! Я-то тут при чём?! - воскликнул Лялин.
- Как это - "при чём"? Ишь, хитрован какой! При том, при самом: а кто звонил дочке моего лучшего друга и сообщил ей, что "дело сделано", что она зачислена в университет? Не ты ли? Так что, оба мы одним дерьмом замазаны.
От удивления Лялин открыл рот. Парализованный наглой инсинуацией, он не мог дать Блидману немедленный и достойный отпор. Ему стало ясно, что его звонок Ольге Борисовне понадобился Блидману для того, чтобы свалить всю вину на него, если откроется правда зачисления девушки в университет. Два слова - "дело сделано", сказанные им незнакомому человеку, с точки зрения закона сделали его - сообщником Блидмана или, если хотите, членом банды Блидмана.
Осознав это, Лялин как-то сразу и легко почувствовал себя настоящим преступником. Он даже оглянулся на дверь - не идут ли за ним?
- Итак, решено, - не обращая внимания на переживания молодого человека, сказал Марк Наумович. - Я пропью эти грязные деньги, но позже. А сейчас я хочу спать. Чертовски устал!
Сказав это, шеф закрыл глаза и вместе с портфелем начал заваливаться на бок. Хорошо, что Лялин вовремя подставил своё плечо.
Часть 6. Секретная комната
На следующее утро Лялин застал Марка Наумовича ровно в той позе, в которой оставил вчера: спящим за столом в обнимку с зелёным портфелем. Лялин решил не беспокоить шефа, но тот неожиданно поднял голову и поинтересовался:
- Я не храпел?
- Нет, - ответил Лялин.
Он соврал. Вчера, едва удалось усадить бесчувственное тело за стол, как оно начало издавать сухие, пронзительные звуки такой невиданной силы и тональности, что Лялин не выдержал и сбежал. Храп и зубное чмокание - это то, чего Лялин совершенно не выносил. В своё время, этим его изрядно помучил отец. Но храп и чмокание отца по силе и художественности не годились храпу и чмоканию шефа даже в подмётки.
Короче говоря, вчера у Лялина не выдержали нервы - он сорвался домой, оставив беспомощного человека одного. Теперь его мучила совесть.
- Значить, говоришь - не храпел? - спросил Марк Наумович, потрогав свой нос. - Странно. Обычно я храплю, хоть святых выноси. Жена, например, не может находиться со мной в одной комнате. Поэтому мы спим раздельно. О, чёрт, как болит голова! Послушай, а вчерась я ничего такого не говорил?
- Нет, ничего такого.
- Странно, - опять сказал Марк Наумович. - Обычно, когда выпью лишнее, меня так и тянет пооткровенничать. Иной раз такого наплету, что в пору вешаться от стыда. Вру безбожно, навожу тень на плетень, возвожу на хороших людей напраслину, обливаю грязью. Ты, парень, не думай, мне самому от себя тоже достаётся: бывает - такое выдумаю, чего и не было никогда. Вот такой я своеобразный человек. А всё почему? Потому, что я детдомовский. Мы, детдомовские, все горазды приврать. Потому, как детство у нас было голодное, безрадостное, полное лишений. И, чтобы, значит, жизнь казалась красивее и интереснее, чем она есть, приходилось придумывать и сочинять. Короче, когда выпивши, верить мне никак нельзя.
- А я и не поверил, - выпалил Лялин.
- Ага, значит, я всё-таки сболтнул лишнее?
Лялин понял, что попался.
- Марк Наумович, ей-Богу, вы ничего такого не сказали, о чём можете сожалеть. И потом за ночь я всё успел позабыть.
- Как за ночь? А сейчас что? Утро?!
Марк Наумович растерянно огляделся. На его лице читалось откровенное изумление. Ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что за столом он провёл всю ночь.
- Какой ужас! - простонал он. - Старею! Пора на заслуженный отдых. Веришь, чтобы уснуть на службе - такое со мной впервые. До этого я всегда спал дома. Это мой принцип: что бы ни случилось - спать дома, иногда на полу, но дома, а тут...всё!
Блидман махнул рукой. Это выглядело довольно трогательно. Лялину даже стало жалко старика.
- Значит, всё, что я тут давеча наболтал, ты того, вроде, как позабыл? - спросил шеф.
- Напрочь, - заверил Лялин.
- Ох, парень, ты непрост! Далеко пойдёшь...впрочем, это я уже говорил. Ладно, проехали, не было ничего и точка. Ты, однако, смотри,... - сказал Марк Наумович и поводил перед носом Лялина пальцем. - Думаю, на тебя можно положиться. Хочу тебе кое-что показать. Пошли со мной.
Заметив кислое лицо Лялина, Марк Наумович добавил:
- Болван! От собственного счастья не отказываются. Вперёд!
* * *
Они вышли из здания института, обогнули его, и вошли в него же, только с другой стороны. По грязной лестнице поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору мимо общей кухни, общего туалета и остановились перед дверью, с криво привинченным номерком 33, что, кстати, в дальнейшем дало шефу повод: чуть что, говорить Лялину - "твоё дело тридцать третье".
Подмигнув молодому коллеге, Блидман достал из зелёного портфеля жёлтый ключ огромного размера, не без изящества вставил его в замочную скважину и попытался его провернуть. Первая, вторая и третья попытки не удались. Шеф уступил место Лялину.
- Попробуй ты, а то у меня руки того этого.
Усилия Лялина также ни к чему не привели. За дело вновь взялся Блидман, затем ещё раз Лялин. Ключ не проворачивался.
- Сидит мёртво, - констатировал Лялин и случайно облокотился на дверь, которая открылась с печальным скрипом.
- Что за чёрт! - воскликнул Блидман, побледнев, как бумага.
То одна, то другая сторона его лица стала дёргаться, от чего казалось, что он строит рожицы. Ужимки шефа вызвали у Лялина приступ хохота, с которым он справился, но в результате борьбы с собой у него на глазах выступили слёзы.
- Какой, однако, ты впечатлительный! Не плачь, может, всё ещё обойдётся, - выдавил из себя Марк Наумович и принялся обмахиваться непонятно откуда взявшейся у него тетрадью для стихов Лялина, в которой не было ни одной стихотворной строчки, зато успело появиться изображение голой нижней части Блидмана, торчащей в зубастой пасти крокодила.
- Ты чего на меня так смотришь? - спросил Марк Наумович.
- Открытая дверь - верный признак проникновения в помещение постороннего лица или даже группы лиц. Может, вызовем полицию?
- Не ерунди, - сказал Марк Наумович, из чего Лялин сделал вывод, что шеф знает больше, чем говорит.
Марк Наумович вошёл в комнату. Лялин двинулся за ним. Его взору предстала длинная комната, снизу до верха забитая разноцветными пачками бумаги, перевязанными шпагатом. Оставшийся узкий проход вёл к окну, которое было настолько грязно, что почти не пропускало дневной свет. Перед окном стоял письменный стол. Подоконник и стол были завалены зелёными тетрадочками с надписью "Анкета". При более внимательном рассмотрении в этой куче можно было разглядеть чёрный корпус телефона, а также следы имевшего здесь место пиршества: пустую водочную бутылку, гранёный стакан, скрюченную, подобно мышиному хвостику колбасную шкурку, полбатона белого хлеба, надкушенный солёный огурец, покрывшийся белым налётом и уже пахнущий тиной.
Блидман прошёл к столу, взял в руки пустую бутылку и произнёс:
- Слава Богу, кажется, ничего не взяли. Знаешь, что это такое?
- Форма, так сказать, без содержания - ответил Лялин.
- Правильно, но я не об этом.
Марк Наумович горлышком бутылки, как указкой, указал на стеллажи.
