Якунин Александр Михайлович : другие произведения.

Апланта

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любовь. Лысым посвящается.


Александр Якунин

Апланта

  
   Часть 1. Возвращение
   Ночь, а я не сплю. Пропускаю через себя море новых ощущений. Какие-то странные звуки: как будто где-то распиливают металлическую трубу; одинокий и потому раздражающий храп; волнообразное тарахтение автомобилей.
   Ноздрями втягиваю необычный запах, вернее сказать - отсутствие всяких запахов: ставшей привычной портяночной вони и тяжелый букет выпуканных газов плохо переваренной пищи.
   Мне неуютно. То, на чём лежу, - узкое и продавленное. Одеяло короткое. Мерзнут ноги. Рискуя упасть, сжимаюсь калачиком. Только-только начинаю согреваться, как накатывает сладкая нега. Веки тяжелеют, слипаются. "Не спать! - приказываю себе, - скоро подъем".
   Вдруг мой полусонный мозг разрывает острое, как бритва, нестерпимое, как ожог, и бесконечное, как вселенная, осознание того, что никакого "подъема" больше не будет!
   По телу волной пробегает холодок. Сон как рукой сняло. Широко раскрытыми глазами всматриваюсь в темноту.
   Вчера я вернулся из армии домой! Два года показались вечностью. Но теперь всё: ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра и, вообще, никогда над моим ухом больше не раздастся разрывающий нервную систему подло-радостный крик дневального "Рота, подъем!", заставляющий "через не хочу" впрягаться в день, до краев заполненный бессмысленными делами и выдуманными заботами.
   Я лежу на старой раскладушке в комнате своих родителей.
   Одинокий храп - это храп моего родного отца, скрежетание по металлу - это тиканье настенных часов, волнообразное тарахтение - это бесконечные потоки автомобилей у меня под окном.
   "Спасибо. Спасибо. Спасибо", - кого-то благодарю я.

0x01 graphic

   Просыпаюсь от осторожного покашливания, шарканья ног, шума льющейся воды, звона чайных ложек. Мои родители собираются на работу. Они стараются не шуметь, но получается только хуже.
   За два года моего отсутствия в квартире ничего не изменилось, если не считать того, что до армии на этой раскладушке спала моя старшая сестра, а я обитал в маленькой комнате. В нашей квартире две комнаты: "большая" - родительская и "маленькая" - моя. В моё отсутствие сестра вышла замуж и заняла мою комнату. Ее муж, Борис, приехал в Москву из глухой деревни Калужской области. Здесь он устроился милиционером. Борис, на мой взгляд, полный идиот. Однако себе на уме. Моя сестра инвалидка, у нее укороченная грудная клетка, делающая ее похожей на маленькую горбуншу. Фактически она даже не женщина. Я уверен, Борис женился на ней с одной целью - получить московскую прописку. Моя бедная сестра даже думать об этом не хочет. Она увлечена игрой в нормальную семью. Ну что же, поживем - увидим.
   К моей раскладушке по очереди подходят родители. Старики не верят до конца, что их сын вернулся живой и невредимый.
   Я делаю вид, что сплю.
   Наконец все расходятся, и наступает тишина. Откидываю одеяло и, как был в трусах и майке, мчусь на кухню. Я голоден еще со вчерашнего ужина. Содержание холодильника приводит меня в уныние: он почти пуст. И всё же из остатков колбасы, масла и хлеба удается соорудить нечто, похожее на бутерброд. Ставлю чайник на газовую плиту. В ожидании кипятка гипнотизирую еду, отсчитывая последние секунды ее существования вне моего огромного, как фюзеляж самолета, желудка.
   Отвлекают неясные звуки через стенку в туалете, которые заканчиваются урчанием сливного бачка и ружейным щелчком задвижки. На пороге кухни вырастает фигура Бориса.
   Так же как и я, мент в трусах и майке казенного фасона. Такое впечатление, что в России армию и милицию одевают с одного склада.
   Поражают ступни ног Бориса: огромные, с бледными пальцами, похожими на виноградины сорта "дамские пальчики". На холодном полу "виноградины" играют, словно клавиши у рояля.
   Борис смотрит на меня, но такое ощущение, что не видит. Он неторопливо, до хруста в плечевых суставах, потягивается и зевает. При этом глаза его превращаются в веселые маслянистые свиноподобные щелочки.
   Отзевавшись по полной программе, Борис лезет пятерней под майку и чешет себе живот. Неожиданно он запевает красивым баритоном:
   Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
   Корнет Оболенский, налейте ля-ля,
   Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
   Чужая ля-ля-ка, нам совсем не ля-ля.
   Исполнив куплет, Борис марширует мимо меня к плите. Открывает крышку чайника и сует указательный палец в столб пара. Выдержав пару секунд, он, воздев глаза к потолку, начинает орать благим матом:
   - Мать твою! Кипяток! Зараза! Падла!
   Борис выдергивает руку. Крышка чайника с грохотом летит на пол. Его указательный палец дымится и на глазах принимает морковный цвет. С поднятой рукой Борис убегает к себе, точнее, в бывшую мою комнату, цокая босыми ногами по линолеуму.
   Я впервые стал свидетелем, как степень нагретости воды определяли путем окунания в кипяток собственного пальца. Очевидно, в деревне, откуда родом Борис, это в порядке вещей. Ну и дикие же нравы царят на периферии! Вид заживо сваренного пальца отбивает аппетит. Иду к себе. Собираюсь подождать, пока Борис не уберется на службу.
   0x01 graphic
   Часть 2. Лысею.
   Выражаясь по-военному, решил "заправить" кровать, то есть сложить раскладушку. Моя подушка вся усеяна короткими волосками. Это мои волосы. Я лысею, и лысею давно. Однако каждое новое свидетельство данного факта приводит меня в бешенство. Вот и сейчас, назло себе, с силою провожу рукой по волосам. Из-под руки сыплется дождь моих бедных маленьких и мертвых волосинок.
   - Мать твою! Зараза! Падла! - восклицаю я и бью подушку кулаком. За спиной раздается издевательски-веселый голос Бориса.
   - Не убивайся так, чувак! В нашей роте половина мужиков лысых - и ничего, никто еще не умер. Все находят себе баб-москвичек и живут припеваючи. А тебе, чувачок, повезло: ты - москвич! Красота тебе ни к чему. За тебя любая деревенская красавица пойдет, только свистни. Хочешь, сосватаю?
   От того, чтобы послать Бориса, останавливает только то, что он одет по всей форме. На нем шапка с кокардой, серая шинель, перетянутая крест-накрест кожаными ремнями, кирзовые сапоги, остро пахнущие скипидаром. На животе покоится облезлая пистолетная кобура.
   Говорят, московские менты в кобуре вместо пистолета держат жратву. Наверное, это неправда.
   Кто бы раньше мог подумать, что в нашей рабоче-крестьянской квартире появится свой милиционер!
   Не скрывая раздражения, спрашиваю:
   - Чего тебе?
   - Я того... почапал на службу, - явно смущается он. - Закрой за мной дверь, пожалуйста.
   Неожиданная вежливость Бориса озадачивает. Возможно, я несправедлив к простому деревенскому парню. Но продолжаю по инерции злиться.
   - А сам закрыть дверь не в состоянии?
   - Не могу. У меня того... ключей нет, - объясняет Борис по дороге. - Твои родители-чудики не дают. Боятся, сопру чего-нибудь. Смех, да и только! Чего у вас брать-то? Живете хуже нищих.
   - Ну, хватит болтать, - говорю я. - На службу опоздаешь.
   - Ерунда. У нас сколько хочешь можно опаздывать.
   - Везет же некоторым, - неосторожно произношу я.
   - Еще как везет! - смеется довольный мент Борис уже за порогом. Я пытаюсь закрыть за ним дверь, но не тут-то было: носком огромного сапога он блокирует дверь. Борис бесцеремонно тычет в меня обожженным пальцем.
   - Слушай, чувак, я чего надумал. Приходи работать к нам в ментовку. Москвичей у нас сразу того ... на должность ставят. Через год, глядишь, и того ... большим начальником заделаешься. И меня, по-родственному, на теплое местечко пристроишь. Клевая идея?
   - Палец-то того... не болит? - спрашиваю я, нажимая на дверь. Борису хоть бы хны, стоит, как бревно.
   - Ерунда. Я еще разок пописаю, и палец пройдет. Слушай, чувачок, - Борис переходит на шепот, - дело говорю: греби к нам. Ты не смотри, что мы как бы не шикуем. Это только того ... для видимости, для простаков. На самом деле у нас денег можно срубить, сколько хошь. Только того ... делиться с начальством надо. Дело нехитрое. Я тебя научу. А бабки будут, и ты сразу того ... про свою лысину забудешь. Бабам-дурам только деньги неси, остальное им до фени. Ну что, замолвить о тебе словечко командиру? Он у нас мужик головастый.
   - Нужно подумать.
   - Ясный красный, думай, только недолго, - говорит Борис и заговорщицки подмигивает.
   - Ну что, чувак, вечерком покалякаем за жизнь? - Борис намекает насчет выпивки.
   - Там видно будет, - уклончиво отвечаю я. Борис понимает по-своему:
   - Не дрейфь, чувачок. Не в деньгах счастье, а того ... в их количестве. Сегодня шмонаем продуктовую точку в центре Москвы. Конфискату будет!.. Вагон! Так и быть, принесу пару бутылок чего покрепче. Ну, будь. Жди вечерком.
   Борис отпускает дверь. Под лязг подков, гундося мотивчик на тему о поручике Голицыне, легко и весело мент сбегает по лестнице. Возвращаюсь на кухню за своим бутербродом. Но нахожу лишь засохшие хлебные крошки. Мент сожрал мою еду! И когда только успел? И даже не удосужился замести следы преступления.
   Нет, под одной крышей с Борисом нам не ужиться.
   Сегодня собираюсь пойти в магазин. Нужно приодеться. Мои доармейские вещи никуда не годятся: либо малы, либо вышли из моды. Деньги взял у родителей. Не просил, сами дали.
   За неимением лучшего, надеваю дембельское обмундирование: солдатские брюки, китель с предварительно отпоротыми погонами, зеленую рубашку, остроносые черные ботинки. Вместо шинели - отцовское выходное пальто из коричневого драпа с белым каракулевым воротником. Прикрыть голову нечем. Армейская шапка-ушанка с отцовским пальто абсолютно не сочетаются. Пойду без шапки. На дорожку смотрюсь в зеркало. Ужас! Ни дать, ни взять - помесь пациента дурдома с лысым бомжом.
   У подъезда нос к носу сталкиваюсь с моим старым приятелем Шуриком. До армии мы с ним ухлестывали за двумя хорошенькими девушками, Ниной и Милой. В Нину я влюбился по-настоящему. Нина сама виновата. Она давала понять, что я ей нравлюсь. Однажды я набрался храбрости и признался ей в любви. Получил отказ. Выяснилось, что Нина ждала парня из армии, а со мной просто убивала время. Обиднее всего то, что, как выразилась Нина, выбор пал на меня по той причине, что ко мне "нельзя приревновать". Я страшно переживал эту историю. Боль не утихла до сих пор. Это понятно: первая любовь не забывается долго, а безответная не забывается никогда.
   За два года Шурик здорово изменился. Он как будто стал меньше ростом, потолстел и постарел. Мой приятель и раньше не отличался аккуратностью, а теперь выглядел откровенно неряшливо: на щеках щетина, во рту недожеванная папироса "Беломорканал". На нем простая турецкая куртка из грязно-красной кожи с надорванными карманами, пузырящиеся брюки и стоптанные, никогда не видевшие щетки ботинки. Неизменным в Шурике остался только кусок ваты, торчащий в ухе. В детстве он переболел гриппом. С тех пор у Шурика гноится ухо. В дни обострения от него неприятно пахнет. Из-за больного уха Шурика не взяли в армию. По этому поводу я когда-то ему завидовал.
   Устремив тяжелый взгляд под ноги, Шурик разговаривал так, как будто мы расстались на той неделе:
   - Что делаешь вечером? - спросил он.
   Отвечаю коротко, по-деловому:
   - Я абсолютно свободен.
   Шурик одними губами ловко переводит папиросу из одного угла рта в другой и подсасывает. Папироса оживает, вспыхивая красным огоньком. Шурик щурит глаз и вкусно пыхает дымком.
   - Я лично сегодня занят, - говорит он. - Иду к врачу. Что-то ухо разболелось.
   Эту фразу Шурик и раньше произносил чуть ли не ежедневно. И каждый раз таким тоном, будто болезнь уха для него - полная неожиданность. Но услышать это сейчас было обидно.
   - Зачем же тогда спрашивал? - не удерживаюсь я от вопроса.
   - Просто так. Надо же о чем-то с тобой говорить.
   Откровенность Шурика даже не сердит меня. Видимо, в мое отсутствие случилось нечто такое, от чего мой друг ослаб на голову.
   - Как дела в целом? - спрашиваю я исключительно для снятия возникшего напряжения.
   - Работаю, - уныло ответил Шурик и неожиданно замечает. - Однако ты здорово облысел!
   - Ерунда, - отмахиваюсь я.
   Пытаясь уйти от неприятной темы, интересуюсь, не женился ли он?
   - Мне и одному неплохо. А у тебя, смотрю, плохи дела.
   - Это еще почему?
   - Скоро совсем лысый будешь. Как твой папашка, будешь зимой и летом ходить в берете. Смешно!
   Сказано грубо, но верно. Мой отец лыс, как коленка, и, стесняясь этого, постоянно ходит в берете.
   - Ерунда.
   - Ничего не ерунда. Бабы лысых не любят.
   - Схожу к врачу. За деньги вылечат. Шурик продолжает нудеть:
   - Наследственная лысина не лечится. Тут никакие деньги не помогут. Посмотри на нашего президента. Если бы лысина излечивались, неужто президент не нашел бы денег?
   Шурику, как видно, доставляет удовольствие обсуждать мою лысину. При этом он упорно смотрит куда-то вниз. Меня это стало раздражать.
   - И пальто у тебя дурацкое, - ни с того ни с сего брякает Шурик.
   Раньше Шурик был нормальным парнем. А сейчас стал полным идиотом. Только идиотам доставляет радость резать правду-матку. Шурик - идиот в квадрате. Он режет и режет, как заведенный, эту одному ему нужную правду. Его, видимо, не остановить. Делаю последнюю попытку. Пытаюсь перевести разговор в нормальное русло.
   - Шурик, я вчера вернулся из армии. И еще не успел купить гражданскую одежду.
   Шурик зевает. Ему абсолютно все равно, успел я купить одежду, не успел, где я пропадал два года, служил в армии, болел или сидел в тюрьме. Терпение мое лопнуло.
   - Шурик, мне пора.
   - Иди. Кто тебя держит? - ответил Шурик и, едва не задев локтем, уходит. Ни тебе "здравствуйте", ни тебе "до свидания"! Как будто меня не существует.
   От встречи с Шуриком остается неприятный осадок. Мой бывший приятель не только постарел, он основательно поглупел. При случае обязательно ему скажу: "Знаешь, дорогой, прежде чем судить других, нужно посмотреть на себя в зеркало. Тупица!" Так и скажу: "Ту-пи-ца!" Терять мне нечего. Общаться с Шуриком в своей новой жизни я не собираюсь.
   0x01 graphic
   Часть 3. Крашеный кролик.
   Трясусь в трамвае. Смотрю в окошко и думаю о своем. В армии было проще. Там моя лысина никого не волновала. А здесь, на "гражданке", это заботит всех.
   Что-то заставляет меня обернуться. На очередной остановке в трамвай входит молодой человек. На нем белая курточка с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц. И пахнет от него свежим огурцом! Сердце мое екнуло. Классная курточка! Сразу видно, заграничная вещь! Хотел бы я иметь такую. И пахнет от молодого человека по-заграничному. Хотел бы я так пахнуть.
   Моя остановка. В последний раз окидываю взглядом молодого человека и выхожу из трамвая. Прощай, незнакомец! Ты никогда не узнаешь, что стал для меня эталоном. Спасибо тебе! Теперь я точно знаю, что мне нужно.
   К моей радости, магазин оказался битком забит финскими белыми курточками с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц, а также французской туалетной водой с запахом свежего огурца. Точь-в-точь как у моего трамвайного эталона.
   Не раздумывая, покупаю курточку и бутылочку с зеленоватой жидкостью. На это уходят все деньги до копейки. Домой возвращаюсь пешком. Не то чтобы я боялся ездить зайцем, без билета. Нет. Просто не люблю.
   Да и дорога совсем не в тягость. Теперь, когда есть белая финская курточка и французская туалетная вода, у меня точно начнется новая жизнь. И никакой Шурик не посмеет сказать, что я одет по-дурацки.
   Много времени не понадобилось, чтобы осознать: финская курточка с капюшоном сидит на мне, как на корове седло. Шурик сказал бы "по-дурацки".
   Не могу понять, почему на молодом человеке в трамвае такая в точности курточка смотрелась красиво, а на мне ужасно. Неудача с курткой действует удручающе. Даже французская туалетная вода уже не в радость. Скверно! Стыдно перед родителями. Их деньги потрачены зря.
   Вечером демонстрирую покупки. Хотел показаться только родителям, но пришла сестра, а за ней подтянулся Борис. Сидят, смотрят, оценивают.
   Курточка резко не нравится всем. Французская туалетная вода сначала не понравилась маме, а после озвучивания цены также и отцу. Сестра от комментариев воздерживается. Борис нюхал воду до тех пор, пока я не отнял флакон.
   - Белый балахон и одеколон нужно вернуть в магазин, - говорит мама.
   Отец не соглашается.
   - Балахон вернуть можно, а вот одеколон - это вряд ли.
   Ничего возвращать не собираюсь! - категорическим тоном заявляю я. - Вы ничего не понимаете в моде.
   - Я тебя знаю - ты эту куртку носить не будешь?! - полувопросительно заявляет отец.
   Справедливая догадка отца меня буквально взрывает.
   - Откуда ты знаешь! - кричу я. - Если вам жалко денег, то так прямо и скажите.
   Отец всегда был добр ко мне. Вот и на этот раз он первым меня жалеет.
   - Сынок, мы ведь ничего. Если балахон нравится, носи на здоровье. И не думай, пожалуйста. Нам денег не жалко. Правда, мать?
   Мама неопределенно хмыкает. Борис улыбается. Сестра отворачивается. Меня всего трясет.
   - Никогда, слышите, никогда больше не возьму у вас денег! Ни копейки! - провозглашаю я приговор.
   Так всегда: чем справедливее родители, тем сильнее я раздражаюсь. И пока не выплесну на них всю желчь, не могу остановиться. При этом я их искренне люблю. Необъяснимый парадокс!
   На этот раз я захожу слишком далеко. Обычно сдержанная мама тоже начинает меня жалеть. Жалеет она не словами (слова - прерогатива отца), а делами. Мама жарит целую сковородку мяса. С утра у меня во рту не было маковой росинки, поэтому съесть всю сковороду не составляет труда. Насытившись, немного успокаиваюсь и прихожу в себя. Пытаюсь поговорить с родителями по-доброму. Интересуюсь, как у них дела на работе. Но родители - в своем репертуаре. Они сразу начинают нести чепуху.
   - Послушай, сынок, - говорит отец.
   Я весь внимание, папа, - отвечаю я, предчувствуя недоброе.
   - На дворе ноябрь, холодно и сыро, а ты ходишь с непокрытой головой.
   Я отлично понимаю, к чему отец клонит, но начинаю валять дурака.
   - Да что ты говоришь? - ерничаю я. - А я и не знал. Так, так, ну и что из этого следует?
   - Как это "что"? Ты можешь простудиться, заболеть. Наконец, ты можешь окончательно облысеть.
   Далась им моя лысина!
   - Ну, облысею, и что дальше?
   Отец уже не знает, как со мной разговаривать, и тогда я выдаю с оттенком упрека:
   - Да, папа, у меня нет шапки! И ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег. Если тебе нравится издеваться, пожалуйста, продолжай.
   - Зачем ты так? Я хотел сказать, что дам тебе деньги на шапку.
   Покосившись на маму, отец уточняет:
   - Не сейчас, конечно. Сейчас я на мели, но на днях у меня получка. А пока носи мою шапку.
   - Кроличью? - уточняет мама.
   - Другой у меня нет, - напрягается отец.
   - Да ей в обед сто лет. Такую он не наденет.
   - Что значит "наденет, не наденет?" - сердится отец. - Неправильная постановка вопроса. Посмотри на него: три волосинки осталось.
   - Послушайте, может быть, хватит?! - срываюсь я.
   Если бы маленькая комната была моею, я ушел бы туда. А сейчас мне некуда деваться. Отец обнимает меня за плечи и трясет, как грушу.
   - Ничего, сынок, дай только срок, купим тебе и шапку, и брюки, и целый костюм. И бог с ней, с лысиной. Я где-то читал, в мире каждый четвертый мужик - лысый. Можно сказать - болезнь века. Я всю жизнь лысым прожил, и ничего. Бабы нас не за это любят. Правда, мать?
   - Мели, Емеля, твоя неделя, - сердится мама. Она женщина строгих моральных принципов и шалопутных разговоров не поощряет. Отец уходит и возвращается с шапкой-ушанкой из крашеного кролика.
   - Держи, сынок. Подарок.
   0x01 graphic
   Часть 4. Сестра.
   Длинно звонят в дверь. Открываю. На пороге улыбающийся Борис. Он жует жвачку. Его влажные губы ходят кругами, как у коровы. В глазах нездоровый блеск. От него разит водочным перегаром и ментолом.
   - Тебе делать нечего? - злюсь я, - звонишь по десять раз! Здесь не глухие!
   Борис вваливается в дом, как падает.
   - Ох, чувачок, - тянет он, - ну и погуляли мы! Такую продуктовую палатку разбабахали - это нечто на что-то! И чего там только не было! Ну все было: и водка, и коньяк, и пиво, и креветки, и черная икра... короче, все! Только того... извини, ничего не принес. Командир, сука, после службы затащил к себе. Как были с сумками, так и пошли. А от командира, сам понимаешь, заныкать ничего нельзя. Умный, черт! Увидит, хвоста накрутит. Мы с друганами взяли того... все схавали, чтоб, значит, ни ему, ни нам ничего не досталось. Вот такие пироги с котятами, чувачок.
   Борис говорит так, как будто уверен, что я должен умереть от зависти. Демонстративно ухожу, не дослушав.
   Неплохо живут работники внутренних дел. На службу являются, когда хотят. На халяву жрут и пьют, да еще зарплату получают. Может, и вправду мне податься в ментовку?
   Представляю, как утром на кухне мы с Борисом пьем чай. Оба в казенных трусах и майках. Чай помешиваем указательными пальцами. И вот, затянутые в форму мышиного цвета, звеня подковами, излучая запах гуталина, мы чешем на службу. Идем брать очередную торговую точку. Весело! У нас с Борисом общие заботы и общие интересы. Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы - друзья навек и, если будет нужно, умрем друг за друга. Да... это даже не смешно!
   Слышно, как в ванной пьяный Борис горланит ритуальный куплет о поручике Голицыне, которому не нужна какая-то там "ля-ля-ка". Прежде чем угомониться, он посещает кухню один раз, туалет - два. Пушечный хлопок дверью маленькой комнаты означает конец представлению. Предполагается, что после этого все живое вокруг должно ходить на цыпочках. Борис ведет растительный образ жизни. Вернувшись со службы, он в обязательном порядке выпивает вприкуску три-четыре стакана крепкого чая (как он говорит, "до первого поту") и идет спать. Примерно в полночь Борис просыпается и совершает первый набег на кухню. Он сметает все, что к этому времени ему приготовит сестра. Ближе к утру он делает вторую ходку: пьет кефир, доедает все, что еще можно съесть, посещает туалет и уже после этого беспробудно спит, пока сестра его не разбудит. Если Бориса не разбудить, он способен проспать сутки. Выходные дни отличаются от будней тем только, что Борис спит еще и днем. Он не смотрит телевизор, не слушает радио и не читает газет. О книгах я вообще молчу: он не знает, что это такое. А компьютера он боится, как маленький ребенок включенного пылесоса.
   Одна радость: Борис проводит в постели так много времени, что мне не нужно прикладывать особых усилий, чтобы не видеться с ним сутками. Это обстоятельство отчасти примиряет меня с фактом его существования.
   На кухню входит сестра. Она увешана сумками с едой, как новогодняя елка игрушками. Ни слова не говоря, принимается за дело: варит, жарит и парит полуночную трапезу мужу. Сделав дела, садится попить со мной чайку.
   - Столько всего наготовила, поела бы сама, - подсказываю я сестре.
   - А и, не хочется.
   - Как живешь-можешь, сестренка?
   - Живу, - односложно отвечает она и добавляет. - Борис хороший. Он не жадный. Почти все деньги мне отдает. Он талантливый, хорошо поет.
   - Да, согласен. Не раз слышал. Только репертуарчик маловат: все про поручика Голицына, которому не нужна "ля-ля-ка".
   Сестра изучающе смотрит на меня.
   - Он и другие песни знает, - говорит она с обидой в голосе. - И на гитаре хорошо играет.
   - Да что ты!
   Если хочешь знать, он половину своей роты научил играть. Я ему говорю, что другие за это деньги берут, а он мне: "нельзя наживаться на искусстве".
   - Так прямо и сказал? - искренне удивляюсь я.
   - Не нравится он тебе? Мы тебе мешаем. Комнату твою заняли. Ничего. Недолго осталось терпеть: скоро он получит новую квартиру. Вы все тогда отдохнете.
   - Не говори глупостей, - отбиваюсь я, но не могу скрыть, что эта информация меня радует.
   Пытаясь увести разговор в другое русло, беру сестру за руки:
   - Что ты все о Борисе да о Борисе, ну его! Расскажи-ка лучше о себе.
   Сестра тяжело вздыхает и говорит:
   - Мне тебя жалко.
   - Здравствуйте, приехали. Это еще почему?
   - Совсем плешивый стал.
   Против обыкновения, грубое замечание сестры не сердит меня. Я всегда буду ей благодарен за письма, которые она писала мне в армию. Она единственная девушка в мире, писавшая мне. Помню, я делал вид, что эти письма не от сестры, а от подружки. С томным выражением я прочитывал короткие тексты "Здравствуй, как живешь? Мы живем нормально" и нарочито бережно прятал бумажку во внутренний карман кителя, напротив сердца. Сейчас это кажется смешным, а тогда все было более чем серьезно. Письма сестры давали мне право смотреть свысока на тех солдат, которым вообще никто не писал, и позволили избежать насмешек на эту болезненную для любого парня тему.
   0x01 graphic
   Часть 5. "Забери меня с собой ..."
   От нечего делать копаюсь в семейных документах. Нахожу свою старую телефонную книжку. Пролистав от "А" до "Я", делаю неутешительный вывод: в этом мире я одинок. Мне некому даже позвонить! Разве что татарину Рафику.
   Рафик гулял на моих проводах в армию. Я пригласил Рафика только из-за того, что у Шурика случилось очередное обострение болезни уха, и он не пришел. А хотелось, чтобы мои проводы были не хуже, чем у других, чтобы пришло много народу и было весело.
   После небольших сомнений набираю номер телефона. Трубку берет сам Рафик. От волнения говорю путано. Рафик половину не понимает, однако соглашается встретиться со мной в шесть часов вечера у памятника Маяковскому. Кладу трубку.
   Я разговаривал как мямля. Не люблю себя таким. Почему-то разволновался. Уговариваю себя успокоиться: в конце концов, Рафик не женщина. Как бы там ни было, сегодня состоится мой первый выход в свет, по-современному - тусовка.
   С Рафиком мы обязательно пойдем в ресторан или кафе. Сколько раз за годы армейской службы, в минуты тоски и безысходности, я представлял свой первый поход в ресторан, знакомство с проституткой... Почему-то хотелось познакомиться именно с проституткой, и особенно меня волновал момент передачи денег.
   Для встречи с Рафиком надеваю свою новую белую куртку. Не жалея, обливаюсь французской туалетной водой. На дворе - начало декабря, поэтому беру с собой в целлофановом пакете подарок отца, кроличью шапку.
   Долго хожу вокруг памятника Маяковскому. Рафик прилично опаздывает. Моя первая тусовка, кажется, накрывается медным тазом. От досады исполняю куплет, подражая менту Борису:
   Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
   Корнет Оболенский, налейте ля-ля,
   Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
   Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.
   Холодно! Подхожу к высокому и плечистому молодому человеку в очках. Так же, как и я, он долго ждет кого-то.
   - Не май месяц, - говорю я ему.
   - Да уж! - отвечает парень.
   Не знаю зачем, интересуюсь:
   - Вас, случайно, не Рафиком зовут?
   - Рафиком, а вас?
   Называю себя и говорю:
   - Привет, дружище!
   Чудеса! Этот человек хоть и Рафик, но никак не может быть моим Рафиком. Мой был маленького роста, щупленький и без очков. Или я все забыл?
   Мы вяло пожали друг другу руки. Ладонь у молодого человека сухая, пожатие сильное. Нет, определенно это не тот, кого я жду. У моего Рафика руки были потные.
   - Очень рад, - говорю я.
   - И я рад, - грустно вторит молодой человек.
   - Какие планы на вечер? - спрашиваю я.
   - Не знаю даже. А у вас какие?
   - Тоже не знаю. Предлагайте.
   Молодой человек задумывается и осторожно говорит:
   - Если честно, я совсем не узнаю Вас. Наверное, вышла какая-то ошибка.
   После таких слов остается одно: разбежаться в разные стороны. Одна только мысль, что мне придется возвращаться домой, туда, где спит вечно голодный Борис, а на кухне грустит его жена, где в большой комнате стоит моя раскладушка и телевизор, возле которого молчаливо сидят родители... Одна только эта мысль заставляет действовать решительно.
   - Послушайте, - дрожащим голосом произношу я, - в конце концов, какая разница, знакомы мы или нет? Главное, мы здесь, и у нас свободный вечер. Давайте сходим в ресторан. У меня есть деньги.
   Молодой человек молчит.
   - Послушайте, - привожу я последний аргумент. - Я только что вернулся из армии. Считайте - два года отсидел в тюрьме.
   Молодой человек делает едва уловимое движение назад.
   - Не бойтесь, я действительно служил в армии. Два года! Честное слово. Послушайте, Рафик... Вы ведь на самом деле Рафик?
   - Да, я Рафик.
   - Послушай, Рафик, два года я не общался с девушками. Пойдемте в ресторан или кафе, или куда скажете, лишь бы было тепло и много девушек.
   Молодой человек задумывается, снимает очки и начинает протирать кончиком шарфа.
   - Извините, - говорит он. - Я, наверное, не смогу. У меня дела.
   - Какие еще дела?
   - Важные.
   - Ну какие такие важные, конкретно? - наседаю я.
   - У меня встреча с девушкой, - признается Рафик и краснеет.
   - С девушкой! А у нее подруга есть?
   - Есть.
   - Послушайте, Рафик, будьте человеком, возьмите меня с собой! Я вам не помешаю!
   Рафик смотрит, как смотрят на смертельно больного. Конечно, в моей наглой просьбе есть доля унижения. Но, в конце концов, все поступки, совершаемые по желанию, а не по необходимости, наглы по форме и унизительны по содержанию. И потом, мне ужасно не хочется возвращаться домой, а хочется познакомиться с девушкой!
   - Хорошо, - сдается Рафик, - но сначала мне нужно позвонить.
   - Не вопрос. Как ее зовут?
   - Натали.
   - Красивое имя.
   Демонстрируя свою полезность, протягиваю другу деньги.
   - Не нужно. У меня мобильный телефон, - отвечает Рафик.
   Демонстрирую свою воспитанность: отхожу, чтобы не мешать разговору. Хожу кругами, вприпрыжку. Куртка совсем не греет, хотя сделана в Финляндии.
   Уже металлические пластины моей белой курточки покрылись инеем, уже уши потеряли всякую чувствительность, а капюшон не спасает, и мне волей-неволей приходится надеть отцовскую кроличью шапку, а Рафик все никак не может убедить неведомую мне Натали выйти и выяснить какое-то недоразумение, к которому Рафик, по его словам, непричастен.
   И когда казалось, что договориться им не удастся, Натали вдруг сдалась. Лицо Рафика устало светлеет. И я вспомнил эту бледную улыбку: точно так Рафик улыбался на моих проводах в армию. Да, это мой Рафик! Да, это мы с ним ходили в парашютный клуб и мы оказались в числе немногих, которых не допустили до прыжков с самолета: Рафика из-за пло-скостопия, а меня из-за давления, подскочившего, я думаю, от страха.
   - Натали согласилась выйти на пять минут, - торжественно сообщает Рафик.
   - Слава Богу, - говорю я. - Куда едем?
   - Никуда. Она живет здесь рядом.
   Рафик растерянно-счастлив. Так и должен выглядеть мужчина перед встречей с любимой женщиной.
   - Кстати, а почему твою девушку зовут Натали?
   - На самом деле ее зовут Наташа. Она в совершенстве владеет французским языком, - не без гордости отвечает Рафик.
   - Ясно.
   0x01 graphic
   Часть 6. Свидание.
   Подул резкий ветер, и стало еще холоднее. Рафику всё равно: его согревает любовь. А я промерз до костей, и уже хочется домой. Удерживает желание посмотреть на Натали, а также надежда на знакомство с ее подругой. Ради этого я готов окоченеть.
   Натали появилась как-то сразу, неожиданно, будто вышла из тени. Она оказалась небольшого роста. У нее дряблое невыразительное лицо, доминантой которого является картофелеобразный нос, нависающий над бледными тонкими губами. И одета Натали более чем странно: на ней старушечий пуховый платок (такой платок носит моя мама), пальто зеленого цвета с воротником из драной лисы. Ко всему прочему, Натали абсолютно не накрашена. На мой взгляд, это свидетельствует о неуважении к Рафику. Отчасти и ко мне. Я разочарован и чувствую себя обманутым. Не могу понять, почему Рафик, обладатель шикарной прически, можно сказать, красавец-мужчина, выбрал уродину с лицом бабы-яги?
   - Зачем звал, Рафа? У меня столько дел! Свободной минуты нет, - говорит Натали.
   Удивительно, но при своих данных Натали использует капризно-снисходительной тон красавицы. У нее явно завышенная самооценка. Это верный признак стервозного характера. Бедный Рафик! Он влюблен и потому ничего не замечает. С восторженным блеском в глазах дрожащим голосом он приглашает Натали в кино. "В кино, по крайней мере, тепло", - мысленно одобряю я. Несколько минут, показавшихся мне вечностью, Натали что-то вычисляет, прикидывает в уме и наконец дает согласие. Одновременно с Рафиком у меня вырывается выдох облегчения.
   - Натали, - говорит Рафик, - хочу представить своего друга. На днях он вернулся из армии.
   - Очень приятно. Натали, - чинно представляется она.
   Ответно представляюсь и выдаю фразу, приготовленную еще до визуального контакта с Натали, в которой выражается радость от знакомства и восхищение ее красотой.
   Натали не дура и мне не верит. Зря я соврал про красоту. Недели не прошло, как я вернулся из армии, а уже весь изоврался. В очередной раз убеждаюсь - жизнь в армии честнее, чище и проще.
   - Натали, мой друг хочет познакомиться с какой-нибудь девушкой, - говорит Рафик с пугающей откровенностью. - У тебя есть кто-нибудь на примете?
   Натали окидывает меня взглядом продавщицы, всучившей мне негреющую белую курточку с дурацким капюшоном.
   - Нужно подумать.
   Кажется, начинаю понимать, что Рафик нашел в Натали: он полюбил ее не за красоту, а за ум и рассудительность.
   - Знаешь, Рафа, - собирая складки на лбу, произносит Натали, - пожалуй, познакомлю я твоего друга с Кулей.
   - С кем, с кем? С Кулей? - невольно вырывается у меня.
   Под взглядом Натали поясняю свою реакцию:
   - Куля - это что, имя или фамилия?
   - Куля - это татарское имя, сокращенное, - тоном учителя говорит Натали и еще сильнее хмурит лоб. - Вы имеете что-то против татарских девушек?
   - Против татарских девушек я ничего не имею. Просто не знал, что бывают такие имена.
   - Рафа, - спрашивает Натали, - ты помнишь Кулю?
   - Помню ли я Кулю, у которой мы встречали прошлый Новый год? - спрашивает Рафик, как бы подхватывая какую-то игру. - Конечно, помню. Куля очень симпатичная и хорошая девушка.
   Поскольку доверять вкусу Рафика у меня нет никаких оснований, то из его слов делаю вывод, что Куля наверняка еще менее привлекательна, чем даже подружка Рафика.
   - Ну, будем звонить Куле? - нетерпеливо спрашивает Натали.
   В два голоса с Рафиком выдыхаем из себя остатки теплого воздуха:
   - А как же!
   Нам повезло. Куля, так же как и Натали, жила рядом. Ждать пришлось недолго. Во всем остальном подтвердились самые худшие опасения. Мало того, что по манере одеваться и в плане макияжа Куля оказалась точной копией Натали, но, ко всему, она еще меньше ростом и еще шире лицом. Под носом у нее большая черная родинка с жестким, как гвоздик, волоском посредине.
   Холод ускоряет процедуру знакомства. Мы спешим в кинотеатр. Я готов заплатить за все билеты, но Рафик опережает меня и платит первым, но только за себя и Натали. Мне ничего не остается, как взять билеты себе и Куле. В целом справедливо, но как-то уж очень расчетливо.
   Во время сеанса Рафик с Натали не умолкают: выясняют отношения и, кажется, ссорятся. Мы с Кулей обмениваемся всего двумя фразами. Она поинтересовалась, не хочу ли я снять шапку?! Не понимаю почему, но я ответил категорическим отказом. Минут через десять она повторяет просьбу уже в другой, более жесткой форме.
   - Не кажется ли вам, что находиться в помещении в головном уборе не совсем прилично?
   На что с упорством идиота я отвечаю: - Плевать мне на приличия. Не хочу снимать шапку, и не буду.
   Куля внимательно смотрит на меня и отворачивается. На этом наше общение заканчивается. Сидим, как два дурака, в то время как Рафик с Натали помирились и уже вовсю целуются. Напряжение с Кулей возникло из-за шапки. Однако снять ее не поднимается рука. Куля наверняка считает меня кретином. Смотрю на экран и ничего не вижу. В голову лезут всякие ненужные мысли типа "вокруг миллион девушек, и только одному мне досталась с волосатой родинкой под носом".
   После фильма провожаю Кулю домой. Подходим к ее подъезду. Нужно прощаться. Лицо Кули, слабо освещенное лампой, кажется даже привлекательным. Вижу ее горящие глаза. Ощущаю легкое головокружение. Самое время целоваться. Останавливает вопрос Кули.
   - Хочу посмотреть. Можно?
   - Что посмотреть? - не понимаю я.
   - Что у вас под головным убором.
   - Под шапкой? - тяну я время.
   - Под головным убором, - настаивает на своем, то есть проявляет характер, Куля.
   - Смотрите, если хочется, - сдаюсь я и наклоняю голову.
   Куля двумя руками приподнимает шапку и с возгласом "Все понятно!" бросает ее. Пока водружаю подарок отца на место, Куля успевает скрыться за дверью. Все! Свидание окончено! А я-то, дурак, губы раскатал для поцелуя! Обидно!
   Остаток вечера и часть ночи я обдумываю свое дурацкое поведение в кинотеатре. К себе имею один вопрос: почему в кинотеатре я отказался снять шапку? Ответ один: я постеснялся своей лысины. Стесняться себя - последнее дело. Подобное не должно повториться.
   Второй вопрос: почему Куля показалась мне симпатичной не сразу, а только в конце вечера? Ответ: у меня нет опыта общения с девушками. Ничего, опыт - дело наживное. С этой мыслью я засыпаю.
   Звоню Куле. Ее телефон мне дал Рафик. Подходит сама Куля и, не давая вставить мне слова, кричит в трубку:
   - Миш! Это ты, Миш? Ну, наконец-то! Где пропадал? Почему не звонил? Я чуть с ума не сошла! Миш, почему молчишь? Скажи хоть слово! Это ты, Миш? Ми...
   Я вешаю трубку. С Кулей все ясно - у нее есть "Миш". Я ей не нужен. Ну и ладно, пусть этот "Миш" холит и лелеет волосок на Кулиной бородавке. Нисколько ему не завидую. Однако это не мешает испытывать легкие уколы ревности. Неужели я так плох, что даже такие, как Куля, не желают со мной общаться?
   0x01 graphic
   Часть 7. Бабобоязнь.
   Для оформления паспорта я сдал военный билет в милицию. Паспорт будет готов через две недели.
   Устроиться на работу без документа нельзя. Приходится ждать.
   Целыми днями лежу на раскладушке и строю планы на будущее. О чем ни подумаю, все сводится к одному: знакомству с девушкой. Была бы у меня девушка, я бы ждал ее и в дождь, и в снег, и в самый лютый мороз, как Рафик свою Натали. Может быть, я болен? Возможно, я маньяк!
   - Сынок, сходил бы куда-нибудь с друзьями, развеялся, - сочувственно говорит мама.
   Родительская жалость меня раздражает. Я начинаю хамить.
   - Я вам мешаю? Может быть, мне вернуться в армию?
   Мама отстает, а отец и вовсе не решается подойти. И правильно делает - ему бы я влепил по полной программе.
   От скуки решаю начать курить. Занимаю у родителей деньги и иду на трамвайную остановку, к сигаретному ларьку. На улице оглядываюсь, чтобы ненароком не встретиться с Шуриком. Покупаю пачку "Столичных" с фильтром. Первую в жизни сигарету выкуриваю, не отходя от ларька. Ничего не чувствую, кроме горечи. Мне не по себе: голова идет кругом и немного подташнивает. (Симптом отравления - от авт.) Какая гадость эти сигареты! Пить водку в сто раз приятнее! (Но не полезнее - от авт.) В сердцах бросаю пачку сигарет в урну.
   Часа не прошло, а я уже опять у табачного ларька. Мне кажется, что я неправильно оценил вкус первой сигареты. Хочу удостовериться, что не ошибся. Пытаюсь в урне найти свои сигареты. Не нахожу. Покупаю новую пачку. Выкуриваю вторую сигарету. И, кажется, начинаю понимать толк в этом деле: голова опять кружится, но приятно, настроение поднимается. (Симптом отключения чувства опасности - от авт.) От третьей сигареты опять становится не по себе. Однако это уже ничего не меняет по существу. Знаю точно, что с сегодняшнего дня я - курящий человек. Пить тоже буду, но немного.
   Вновь мне в руки попалась старая телефонная книжка, которая помогла мне найти Рафика. Обращаю внимание на запись, сделанную поперек страницы карандашом и не моей рукой. Не могу вспомнить историю появления этой записи, но ассоциации определенно положительные. Едва решаю бросить это бестолковое занятие, как с улицы в открытую форточку влетает беззаботный женский смех.
   И я сразу все вспомнил!
   Ее звали Ира, и работала она продавщицей в овощном магазине рядом с метро. Ира была замужем.
   Однажды я пришел за картошкой. Была ее смена. Мы встретились глазами, слово за слово, шутка за шуткой мы и познакомились. Стал забегать к ней в магазин просто так: поболтать о том, о сем. Несколько раз провожал ее домой. В награду она позволяла себя целовать в щечку. Больше ничего не было. Но мне и этого было достаточно. Я был тот еще теленок и о другом не знал и не думал. Мне было просто хорошо с Ирой, и все. Я наслаждался открытием, что с девушками можно говорить о чем угодно и что с ними даже интереснее, чем с парнями. Я мог бы полюбить Иру. Если бы не одно "но". Ира была замужем. В глубине души я осуждал ее, замужнюю женщину, за связь с другим парнем, даже если этим парнем был я сам, и связь носила столь невинный характер.
   В последнюю встречу я пригласил Иру на свои проводы в армию. Она отказалась, сославшись на мужа. Я попросил писать письма. Она отказала и в этом. Я расстроился. Ира меня поцеловала.
   - Не сердись. Сам понимаешь, прийти на проводы не могу. Муж узнает, будет скандал. Мне это надо? А тебе это надо? Вот то-то. Сделаем так: вернешься из армии, позвони. Вот тебе мой домашний телефон.
   Так в моей книжке появилась карандашная запись.
   Не откладывая в долгий ящик, звоню и через секунду разговариваю с Ирой так, как будто не было двух лет разлуки. В первую очередь она сообщает, что развелась с мужем и теперь живет одна.
   - Да?! - удивляюсь я.
   - Ты не рад?
   - Рад, конечно, но как-то неожиданно все.
   Вру. На самом деле, ее развод был очень, даже, ожидаем. Не нужно было целоваться на стороне с кем ни попадя. Во-вторых, ее развод меня не радует, а даже тревожит: уж не имеет ли Ира на меня виды?
   - Увидимся? - спрашивает она.
   - Конечно. Ты работаешь всё в том же овощном магазине?
   Ловлю себя на том, что для своего вопроса я избрал тон, каким обычно мужья спрашивают законных жен о зарплате.
   - Все там же, - отвечает Ира. - Подтягивайся часикам к двадцати. Пока, солдатик. Целую тебя всего.
   Последняя многообещающая и волнующая фраза заставляет выбросить из головы все лишнее и начать готовиться к встрече с девушкой. Иду в ванную. Под струей воды ору во все горло:
   Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
   Корнет Оболенский, налейте ля-ля,
   Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
   Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.
   Итак, у меня свидание с Ирой. Пройдет какой-нибудь час, и в моих объятиях будет реально живая, а не воображаемая женщина. Сколько раз в армии от этих воображений я попадал в неловкое положение: просыпаюсь, а кальсоны мокрые.
   Ира разведена. Ира наверняка позволит мне всё, что захочу. Нужно ли ей платить, вот в чем вопрос?
   Два года противоестественного армейского целомудрия сделали свое дело - мне страшно. Вдруг не получится? Внутренний голос успокаивает, но вместе с неуверенностью уходит желание. В этом нежелании я как в коконе. Не помогает даже ритуальное исполнение куплета о поручике Голицыне, которому "чужая ля-ля-ка совсем не ля-ля".
   Усилием воли продолжаю подготовку к свиданию, но движения мои делаются все неувереннее. И замирают совсем. В чем проблема? Не знаю. В белой ли финской курточке с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц? Нет. Недавно я открыл новый способ ее ношения. Теперь застегиваюсь только на одну, нижнюю пластинку. Эффект потрясающий! Куртка теперь сидит как на том парне, которого я видел в трамвае. Может быть, дело в брюках и в обуви? Так нет. Отец сдержал слово и выделил нужную сумму. Эти деньги потрачены мною с умом. Теперь у меня немецкие брюки и итальянские ботинки.
   Не хочется верить, но, наверное, все дело в Куле, точнее, в эффекте, связанном с нею, который оказался болезненнее, чем я думал.
   Я остановился, когда дело дошло до надевания шапки, без которой из-за стоящих нынче холодов нельзя выйти на улицу. Шапку рано или поздно придется снять. Такие дела в шапке не делаются. Ира, естественно, обнаружит мою лысину и разочаруется. В свою очередь, я тоже расстроюсь. Мне это нужно? Еще не затянулась душевная рана, нанесенная Кулей, убежавшей от меня, как от прокаженного.
   В курточке и надушенный французской туалетной водой ложусь на свою раскладушку. Ржаво тикают часы. Я все лежу. Отдаю себе отчет в том, что не пойти на свидание с Ирой - значит проявить слабость, не достойную настоящего мужчины. Напоминаю себе, что дал слово не стесняться лысины. Ничего не помогает. Продолжаю лежать, как бревно. И чем дольше лежу, тем меньше желания идти на свидание.
   Шепчу сухими, слабыми губами:
   Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
   Корнет Оболенский, налейте ля-ля.
   Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
   Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.
   0x01 graphic
   Часть 8. В атаку на лысину.
   В эту ночь я не сомкнул глаз. Мешает жуткое ощущение полного бессилия. Начать жить по-новому, то есть так, как хочется, не получается. Время уходит, как вода между пальцев, без остатка и бесполезно. И нет ничего, что свидетельствовало бы о том, что у меня могут появиться друзья, девушка, что я устроюсь на интересную работу и стану прилично зараба-тывать.
   Не могу заснуть еще и оттого, что рядом храпит отец, над моей лысеющей головой тикают настенные часы, а под окном шумными волнами одна за другой проносятся дурацкие автомобили. От всего этого можно сойти с ума! Я прячу голову под подушку.
   Наверное, раз сто пожалел, что продинамил Иру. Звоню ей с извинениями и надеждой на новую встречу.
   - Ничего страшного, - равнодушно отвечает Ира. - Даже хорошо, что так получилось. Я все равно не смогла бы с тобой встретиться: хозяйка решила провести очередную инвентаризацию. С работы ушла только под утро.
   - Вот как! - разочарованно тяну я.
   - Не расстраивайся, солдатик, в следующий раз увидимся. А сейчас извини, нужно работать. Позвони как-нибудь.
   Не дождавшись моего ответа, Ира вешает трубку. Это меня задевает. Впрочем, наплевать! Я должен наплевать и забыть Иру!
   Меня достал перманентный процесс облысения. Приходится взять талон к дерматологу. У врача живая очередь пациентов, не принятых еще со вчерашнего дня. Решаю ждать, знаю, что в следующий раз не приду. Очередь, кажется, совсем не двигается. В кабинет все время просачиваются люди с такими уверенно-озабоченными лицами, что не хватает духу поинтересоваться, почему они идут без очереди. В обшарпанном коридоре душно и пахнет лекарствами. Дети, попадая сюда, втягивают головы в плечи и начинают хныкать. Старики, наоборот, оживленны - они при деле. В моей очереди много пожилых людей. Между собой они ведут неспешные разговоры. Их монотонные, похожие на звук пчелиного роя, голоса убаюкивают. Я начинаю дремать. Вдруг установившийся звуковой ряд нарушается. Открываю глаза и прямо перед собой вижу женщину в белом халате. В глазах у нее страх и растерянность, в руках - толстая больничная карта.
   - Лысенко! - зовет она, глядя на меня. - Кто Лысенко?
   Все молчат.
   - Русским языком спрашиваю, кто из вас Лысенко?
   Пациенты оживленно переглядываются, сохраняя молчание. Врач обращается персонально ко мне:
   - Ваша фамилия Лысенко?
   - Нет.
   Лицо женщины дергается, словно по нему пропускают ток.
   - Почему же вы молчите?! - укоризненно вопрошает она. - Что за люди! Я зову, зову, а они молчат и молчат!
   Всплеснув руками, женщина в белом халате убегает вперед по коридору. Слышится ее ослабевающий зов:
   - Лысенко! Лысен...! Лыс...! Лы...
   Сижу, не поднимая глаз, будто виновный в том, что я не Лысенко. Очевидно, согласно безумной логике врача, я должен быть Лысенко потому, что моя шевелюра недостаточно густа. Настроение еще более ухудшается. Я бы ушел. Останавливает то, что на меня смотрит вся очередь.
   - Врачиха совсем ненормальная, - комментирует ситуацию рядом сидящий старичок-одуванчик. - Наверняка перепутала рецепт, вот и бесится.
   - Разве такое бывает? - интересуюсь я.
   - Ой, да сколько угодно, - словоохотливо отвечает сосед. - Человек примет не свое лекарство и готов - летит на тот свет. А врачам и горя мало. С них взятки гладки.
   - Верно, верно, - одобрительно гудит очередь.
   - А вы, молодой человек, простите за любопытство, по какой причине здесь? Случайно, не по поводу намечающегося облысения?
   - Да, по поводу, - отвечаю я, краснея.
   - Ради бога, не сердитесь на старика. Скажите, ваш батюшка, он же папа, случаем, не лысый?
   Отвечаю словами Шурика:
   - Как коленка. Он зимой и летом ходит в берете.
   - Так я и думал! И вот что я скажу. Вы зря теряете время. Врач - это не то, что вам нужно. Есть одно средство. Моему знакомому оно помогло. И вам, думаю, тоже поможет. Главное - поверить. Слушайте, а лучше запишите. Нужно приготовить спиртовой раствор...
   Выслушал совет доброго старика. Сделаю все, как он сказал. И уже заранее чувствую, верю, что мне это поможет!
   На крыльях надежды облетаю все аптеки Москвы. Достаю необходимые для раствора спирт, кедровые орешки, сок алоэ, лук, капустный лист и вязаную шапочку. В нужной пропорции делаю настойку. Жду, как велено, ровно семь дней. Когда вожделенная смесь приняла откровенно желтый цвет, другими словами, набрала лечебную силу, провожу семидневный курс лечения. Делаю все, как учил старик: по три раза в день втираю в голову настойку, на ночь накладываю на голову капустный лист и поверх всего надеваю вязаную шапочку. Под шапочкой и капустным листом голова горит огнем, вселяя уверенность в успехе лечения.
   Все семь дней мне снятся добрые, хорошие сны. На восьмые сутки решаюсь проверить результат лечения. Метод проверки обычный: над подушкой собственной пятерней провожу по волосам. Подушка покрывается волосками желтого оттенка. Старик обманул: его народное средство не помогло! Очевидно, у меня на роду написано быть лысым. Умом понимаю, что нужно смириться, но душа сопротивляется отчаянно.
   0x01 graphic
   Часть 9. Когда голова ногам покоя не даёт.
   Все родственники на работе. Дома я один. С тех пор, как вернулся из армии, впервые решаюсь заглянуть в маленькую комнату, которая когда-то была моей.
   В комнате все по-старому: вот деревянная кровать, на которой я спал, вот рижский полированный шкаф, с которого, нацепив отцовский военный планшет, я прыгал на кровать, изображая сбитого летчика-истребителя. Когда-то в шкафу лежали мои вещи, а сейчас... а сейчас здесь лежит всякая дрянь, например очки без стекол. Я примеряю очки перед внутренним зеркалом на дверце шкафа. Очки мне к лицу. Были бы у меня друзья или, на худой конец, знакомые, я мог бы появиться в очках. "Что случилось? Почему ты в очках?" - всполошились бы они. "Село зрение", - ответил бы я с таинственной грустью. Но у меня нет ни девушки, ни друга, ни какого-нибудь самого завалящего знакомого, никого, кто обратил бы внимание на мои очки. Хоть горшок надень на голову, ни одна собака не спросит, зачем я это сделал. А просто так ходить в очках неинтересно.
   Вот полиэтиленовый пакет, набитый чем-то, похожим на проволоку. Открываю пакет, а в нем самые настоящие человеческие волосы!
   Преодолевая брезгливость, вытаскиваю волосы и примеряю на себя. Накладка здорово меняет мою внешность, и, нужно сказать, меняет в лучшую сторону. Будь у меня такие волосы, никакие Кули и Иры передо мной не устояли бы. С такими волосами я был бы уверенным в себе покорителем женских сердец.
   Скоро должен прийти Борис. С грустью возвращаюсь к своей раскладушке.
   С некоторых пор ненавижу быть дома. Особенно когда собирается вся семья: родители, сестра и ее муж - все большие любители влезть в душу с идиотскими вопросами типа: когда я устроюсь на работу? почему тяну резину и не завожу девушку? не слишком ли расстроен в связи с облысением? и т.п. Больше всех достает мама. В моем присутствии она постоянно говорит одно и то же:
   - Ничего, как-нибудь проживем. Мы не красавцы и не уроды. Есть лучше нас, есть хуже.
   Или:
   - Ничего, как-нибудь проживем. Есть богаче нас, есть беднее. С голода не умрем.
   Или отцу при мне:
   - Ты пораскинь мозгами: не был бы ты лысый, у тебя характер был бы другой, и как знать, сошлись бы мы с тобой?
   Или еще:
   - Можно подумать, если 24 часа в сутки думать о волосах, то они вырастут.
   И все в том же духе. Она считает, что этим успокаивает меня. На самом деле эти ее бесконечные "как-нибудь" бесят меня ужасно. Мама не понимает, что "как-нибудь" меня категорически не устраивает. По-моему, лучше совсем "никак", чем "как-нибудь".
   Я выскальзываю из дому до того, как мои родственники начнут приставать ко мне. На дворе декабрь. Холодно и сыро. Денег у меня нет совсем. Поэтому время убиваю в метро. Как правило, катаюсь до станции "Киевская" и обратно. Мне нравится ездить в час пик, когда много народу. В метро исчезает чувство одиночества и можно увидеть и услышать много интересного. На меня успокаивающе действуют одинокие люди с грустными глазами. На окружающих они смотрят по-особенному: с нескрываемым любопытством и надеждой.
   Бывают и неприятные моменты. Не люблю, когда в вагоне есть еще кто-то, одетый в такую же, как у меня, белую финскую курточку. В этом случае я выхожу и дожидаюсь следующего поезда. Или если рядом пристроится лысый человек. Терпеть не могу лысых. В этом случае я тоже выхожу.
   Сегодня ничего подобного не происходит. Еду в полупустом вагоне. И даже умудряюсь сесть. Напротив меня расположилась веселая компания: парень с двумя девушками. Девушки, слов нет, хороши и лицом, и фигурой. У парня буйно вьющаяся шеве-люра. В остальном ему похвастаться нечем. Страшен до безобразия: лицо в прыщах, на носу содрана кожа, глаза бессмысленные, а в губы и уши вставлены дешевые металлические шарики величиной с горох. Несмотря на шум в тоннеле, половина вагона может слышать его рассказ о том, как они с другом Юриком "в лом нализались водяры" и как их двоих "в натуре перла" на себе некая Викуха. Очевидно, обе попутчицы хорошо знают Викуху: историю слушают с неподдельным интересом, иногда ее комментируя.
   - Я ей, - кричит парень, преодолевая шум поезда, - я ей: "Куда ты нас прешь?", а Викуха: "К себе домой".
   - Так и сказала? - восклицает одна из девушек.
   - А то! - с горделивой небрежностью говорит парень.
   - Вот тля ненасытная. Страшна до безобразия, а туда же! - вторит ей вторая.
   - Ага, - соглашается парень и продолжает. - В натуре, нам не по кайфу к ней переть. Ради понта говорю: "Викуха, нальешь опохмелиться - пойдем к тебе, а нет - так пошла на х..."
   Парень четко произносит ругательное слово. Смотрю за реакцией девушек. Против ожидания, им хоть бы хны. Вместо того чтобы встать и уйти, спокойно продолжают расспрос:
   - А Викуха что?
   - Что, что? - улыбается парень. - Говорит: "Базара нет, налью".
   - Вот, блин, тля, дешевка! Ну, и что дальше?
   - Что, что? По дороге Юрик два раза об асфальт приложился. Стал поднимать и сам тюкнулся. Вот, половину шнобеля стесал.
   Рассматривая рану на носу парня, девицы восклицают:
   - Ух ты! Красотища!
   - У вас бабки есть? - неожиданно спрашивает парень.
   Девушки опускают головы.
   - На меня не рассчитывайте. Я - полный голяк, - предупреждает парень.
   Девицы поднимают головы. Они весело переглядываются между собой.
   - Да шутим мы. Деньги у нас есть, на хавчик хватит. Отдыхай и не парься.
   Поезд несет меня дальше. Еду и думаю о рыжем парне. До чего же несправедливо устроена жизнь: какой-то дебил, недоносок с шевелюрой, законченный алкоголик, одним словом - ничтожество, развлекается с двумя пусть испорченными, но объективно хорошенькими девицами, причем развлекается за их счет, а я, весь такой положительный, готовый сам за всех платить, мотаюсь в метро, как неприкаянный, в полном одиночестве, без всякой цели и смысла!
   Рядом собирается присесть миловидная девушка с грустным лицом, по моей классификации - одинокая. В последнюю секунду девушка передумывает и садится далеко от меня. Мне почему-то неприятно! Почему она не села рядом со мной?
   Народу в вагоне набирается порядочно. Уступаю сидячее место старушке с мальчиком лет пяти.
   - Бабушка, - интересуется ребенок, - куда все люди едут?
   - С работы, детка, домой едут.
   - И я с работы еду?
   - И ты, милый, с работы. Ходить в детский садик - это твоя работа.
   Все едут по делу, даже этот мальчик! И только я один мотаюсь в метро бессмысленно и бесцельно! Мне сделалось душно. Я выбрался наверх.
   Когда-то, до армии, Старый Арбат производил на меня ошеломляющее впечатление. Сейчас эта пешеходная улица потускнела, брусчатка местами провалилась, фонарные столбы поржавели. Художники, а также торговцы русскими матрешками и солдатской амуницией скучают. На их лицах равнодушие и усталость. То там, то здесь мелькают небольшие компании молодых людей с озабоченными серыми лицами. Это наркоманы. С ними Старый Арбат напоминает большую коммунальную квартиру.
   Я завидую даже наркоманам. Они, по крайней мере, не одиноки, у них компания, у них есть цель, важное дело, которым они полностью поглощены. Наверное, это и есть счастье?! А что я? Я пуст, потому что одинок, или одинок, потому что пуст. Так страшно, будто из меня выкачали воздух. Нечем дышать. Сами собой наворачиваются слезы.
   Перед театром Вахтангова сворачиваю в Большой Николопесковский переулок. Здесь меньше народу и раздражающей суеты. Вдали вижу странное сооружение. Оно напоминает палубу подводной лодки: высокий пандус, обнесенный металлической оградой с узкой кирпичной надстройкой-рубкой. На двери табличка "Посторонним вход воспрещен". Рядом - доска объявлений. На ней приколота бумажка. Из объявления следует, что некой дирекции по обслуживанию высотных зданий требуются электрики с окладом, размер которого меня лично очень даже устроил. Но о чем говорить, если до сих пор нет паспорта?
   Иду дальше. Большой Николопесковский переулок на деле оказался небольшой тупиковой улицей. Она заканчивается двумя домами старой постройки. Между домами - узкий переход на Новый Арбат.
   Из подъезда одного из домов выпархивает стайка молодых людей. Они летят прямо на меня. Несмотря на холод, они без верхней одежды. Как на подбор, все - и юноши и девушки - стройны и хороши собой. И точно так же, как староарбатские наркоманы одинаковы своей серой озабоченностью, так и эти молодые люди похожи друг на друга, но только просветлен-ными лицами, излучающими уверенность, веселье и чистое возбуждение. Теплая волна из обрывочного смеха, неоконченных добрых фраз волной искреннего счастья накрывает меня с головой, проходит сквозь меня и уносится дальше. Так, как будто я бестелесен! Так, как будто я не существую вовсе! Веселая компания перебегает улицу и стремительно скрывается в арке дома напротив.
   Как далеки от меня эти красивые и радостные люди! Как я далек от них со своей лысиной и раскладушкой в родительской комнате! Неужели в этой жизни мне не познать радость общения, доступную другим?
   На стене подъезда, из которого выбежали молодые люди, табличка "Театральное училище имени Щукина". Вот оно что! Это были не простые ребята, а будущие артисты!
   Двери училища открываются, пропуская девушку в скромном пальто с непокрытой головой. У нее простое лицо, небольшие серые глаза, в которых читается легкая и спокойная грусть, слегка вздернутый носик и очень милые косички. Она улыбается. Улыбка ее грустна. Странно видеть грустного человека выходящим оттуда, откуда только что изверглась лавина энергии и счастья.
   С опозданием до меня доходит, что я стою у девушки на дороге. Будущая актриса обходит меня. От нее исходит головокружительный нежно-малиновый запах. Из двери училища высовывается парень с красивыми спокойными волосами.
   - Юля, - кричит он девушке, - мы тебя ждем!
   - Хорошо. Узнаю, как там дедушка, и вернусь, - отвечает девушка.
   - Лады, - грубовато соглашается красавец и, измерив меня строгим взглядом, скрывается за тяжелой дверью.
   Мне почему-то кажется, что этот парень неравнодушен к Юле.
   Юля заходит в подъезд рядом стоящего дома. Ясно, она живет в этом подъезде. Наверное, здорово жить и учиться в самом центре Москвы. Юля, скорей всего, из семьи коренных москвичей. Представляю, как она поднимается по широкой лестнице, входит в благородную залу с лепниной на высоком потолке, подходит к старинному дивану, на котором полулежит горячо любимый дедушка, и целует его. Дедушка слабо улыбается. Счастливец! Хотел бы я быть на его месте.
   0x01 graphic
   Часть 10. Хорошая мысля приходит опосля.
   Еду в метро. Все мысли о Юле. Не сразу доходит, что вопрос девушки-провинциалки "Как проехать на станцию Щукинская?" обращен ко мне. После необычной встречи возле Щукинского училища вопрос кажется знаковым.
   Я любезно объясняю путь.
   - Спасибо, - говорит девушка и интересуется. - Простите, вы случайно не москвич?
   - Да, москвич, - сердито отвечаю я и демонстративно отворачиваюсь, собираясь вернуться к мыслям о Юле.
   Девушку это не смущает.
   - Вот здорово! Я пять человек спросила, все оказались приезжими! Представляете? - радостно сообщает она. - Меня зовут Люба. Я из Волгограда. В Москве я совсем заблудилась! Даже страшно, какой у вас город огромный. Завтра уезжаю. Вы можете показать мне город?
   Я в растерянности. Будь Люба немного выше ростом, чуть симпатичней и пахла бы французскими духами, а не потом, я, пожалуй, согласился бы показать ей город со всеми вытекающими последствиями.
   - Послушайте, - волнуется Люба. - Вы не верите, что я из Волгограда? Возьмите мой паспорт и проверьте.
   Люба сует мне в лицо документ.
   - Зачем мне ваш паспорт? - отворачиваюсь я.
   - Убедиться, что не вру, не обманываю. Я не обижаюсь. Я понимаю. На вашем месте я бы тоже проверила паспорт. Кругом одни жулики. У меня в Волгограде трехкомнатная квартира. Я не замужем. Возьмите, убедитесь сами!
   Подошел поезд. Люба входит следом за мной.
   - Вам в другую сторону, - говорю я.
   - Я с вами, можно? - говорит она.
   Поезд ускоряет движение. Люба прижимается ко мне всем телом и, вытягивая шею, жарко шепчет мне на ухо:
   - Я не проститутка. Приехала в гости к подруге. Ее дома не оказалось. Ночевала на вокзале. Это какой-то кошмар! Ни поесть, ни помыться! Под утро глаза сомкнула на одну секундочку, и на тебе - увели паспорт и деньги. Бомжи проклятые! Паспорт, правда, вернули.
   Любин запах меня убивает, мешает соображать. Пытаюсь отодвинуться. Люба начинает хныкать:
   - Послушайте, я отлично готовлю. Хотите, борщ украинский сварю? Пожалуйста, не бросайте меня! Я здесь пропаду.
   Девушка зарывается лицом в мою белую куртку и крепко хватается за одну из металлических пластин. Любины плечи мелко трясутся. Она плачет. Мне противно, словно ко мне прислонили мертвое тело. Я отталкиваю Любу и, протиснувшись сквозь закрывающиеся двери, выскакиваю на платформу.
   Оборачиваюсь. На меня смотрит спокойное, взрослое лицо Любы. Она улыбается. От этой улыбки делается не по себе. Уж не забавлялась ли она со мной?
   Дома пришла мысль, что Любе нужно было бы помочь. Она помылась бы, и тогда... Ради кого я лишил себя удовольствия общения с женщиной? Ради Юли? Но ведь Юля - всего лишь мираж!
   Я все-таки странный человек! Не беру то, что само идет в руки, и стремлюсь к тому, что недостижимо.
   0x01 graphic
   Часть 11. Эл-тон Джон.
   Наконец я получил в милиции паспорт. И устроился электриком в дирекцию по обслуживанию высотных зданий. Контора находится на Новом Арбате. Мне поручили обслуживать корпус, который занимает Совет Федерации. Корпус расположен рядом с театральным училищем имени Щукина. Мой начальник - известный фотохудожник. Его работы публикуются во всех центральных газетах и журналах страны. В центральном манеже была его персональная выставка. Начальствует он поневоле. Как он сам говорит, "руковожу, потому как настоящим искусством на хлеб не заработаешь". В поисках натуры он целыми днями носится по Москве на своем стареньком "Жигуленке" . На службе показывается редко.
   Всю работу за него выполняет Мила, его помощница. Мила молода, не замужем, но с характером.
   У Милы потрясающая фигура, осиная талия, умопомрачительная линия бедра, точеные ножки, которые она не устает демонстрировать всем, подряд. Единственное, с чем Миле крупно не повезло, так это с лицом. Без всякого преувеличения, ее огромный нос, торчащий между двух впалых щек, покрытых плотными желтоватыми пластинками струпьев, производит отталкивающее впечатление. Последнее время стал замечать на себе ее особые взгляды. Как товарищ по работе Мила мне даже нравится. С ней неплохо поболтать, но не более того. Как женщина она меня не волнует. Один раз Мила пригласила меня в гости. Я отказался. Мила обиделась. Несколько дней она не смотрела в мою сторону и не разгова-ривала. Но прошло немного времени, и Мила опять начала одаривать меня своим особым взглядом. Ничего хорошего от этого я не жду.
   Каждое утро, получив в конторе наряд на работу, неспешно шагаю в свой корпус, поднимаюсь в скоростном лифте на последний, двадцать шестой технический этаж, открываю дверь склада, набиваю сумку лампами и отправляюсь по длинным коридорам Совета Федерации, кишащим серьезными людьми в галстуках и дорогих костюмах.
   Склад представляет собой огромный зал, одна стена которого сплошь стеклянная. Отсюда открывается умопомрачительный вид на Москву. Как на ладони виден весь Большой Николопесковский переулок. Если открыть окно и наклониться, то можно увидеть крышу училища имени Щукина.
   Посередине зала проходят трубы. По ним в здание подается теплый воздух. Из-за этих труб здесь всегда жарко. Вдоль глухой стены уложены картонные коробки с запасными лампами.
   В этой истории больше всего мне нравится то, что ключ от склада находится только у меня. Практически я могу попасть сюда в любое время суток. Здесь хорошо думается. Внизу - сплошное движение. Ты над всей этой суетой словно паришь! Никто об этой красоте не знает! Ни с кем ее не нужно делить!
   Из коридоров Совета Федерации потихоньку натаскиваю мебель: два шикарных стула, пуфик, стеклянный журнальный столик. Теперь на складе можно с комфортом провести ночь.
   Как правило, с делами справляюсь до обеда. Остальное время гуляю по Москве. На первую зарплату покупаю шикарную зимнюю шапку. В ней могу гулять подолгу и не мерзнуть. Но как бы далеко ни уходил, к трем часам всегда возвращаюсь в Большой Николопесковский переулок, занимаю позицию напротив театрального училища и жду. Стараясь быть неприметным, наблюдаю за суетой студентов, входящих и выходящих из загадочного учебного заведения. Изучаю их лица, пытаюсь представить, как живется им, избранным.
   Несколько раз довелось увидеть Юлю. В отличие от других она всегда одна, без компании. И это мне нравится. Но то, что Юля не обращает на мою персону никакого внимания, обижает и даже сердит меня.
   Иногда у меня появляется желание подойти к ней. Но я знаю, что мое время еще не наступило. Я еще не готов. Все никак не могу преодолеть страх перед возможной реакцией Юли на мою позорно лысеющую голову.
   Суббота. В большой комнате, кроме меня, мама, папа и сестра. Традиционно лежу на раскладушке. По телевизору показывают концерт зарубежной эстрады. Выступает английский певец Элтон Джон. В его голосе нет ничего особенного, но слушать приятно. У Элтона Джона странная прическа.
   - Красиво поет, - говорю я.
   - Поет хорошо, только на мужика не похож, - говорит мама.
   - А он и есть "не мужик", - заявляет сестра.
   - Как так? - удивляется папа.
   - В брюках - и не мужик? - вторит ему мама.
   - Ну, родители, вы даете! Как будто вчера из деревни приехали, - говорит сестра. - Все знают, Элтон Джон - голубой. Он живет с мужиком. Он носит парик.
   - Как голубой? - восклицает мама.
   - Как парик? - поражаюсь я. - Разве мужики носят парики?
   - Еще как носят, - отвечает сестра со знанием дела.
   - Какая гадость, - говорю я, внимательно вглядываясь в прическу Элтона Джона.
   - Переключите на другую программу, - предлагает мама. - Противно смотреть на этого петуха.
   Я взрываюсь:
   - Хоть раз в жизни дадите спокойно посмотреть телевизор?
   В спор вступает папа. За моей спиной он делает угрожающие знаки и говорит:
   - Что ты, мать, в самом деле? Мне тоже интересно на этого педика посмотреть.
   - Тьфу, срамота! - фыркает мама и выходит из комнаты.
   Английский певец Элтон Джон открыл мне глаза. Теперь всюду я стал замечать мужчин в париках. Оказывается, их немало в метро, на улице, в магазинах.
   0x01 graphic
   Часть 12. Апланта - дело интимное.
   Как-то раз менял я лампы в приемной Совета Федерации. Из высокого кабинета вышел гражданин и остановился в задумчивости рядом со мной. Лицо красное. Волосы нереально густые и черные, как смоль. За километр видно, что волосы не настоящие. Не понимаю, какой смысл носить парик, если все видят, что это парик? По-моему, если уже носить парик, то такой, чтобы об этом никто не догадался.
   Как быстро летит время! Скоро Новый год. Работа электрика меня устраивает. Было бы совсем здорово, если бы не доставала Мила. Помощница начальника продолжает смотреть на меня огромными синими глазами, вздыхать и жаловаться на одиночество. Однажды, вручив мне очередной наряд на работу, она интересуется, как я собираюсь встречать Новый год.
   - Еду с друзьями за город, - отвечаю.
   - Рада за тебя, - улыбается Мила. - А я буду дома. Одна. Мои предки уезжают к родственникам.
   - Рад за тебя, - равнодушно отвечаю я. - Между прочим, у меня нет резиновых перчаток. Без них работать нельзя.
   - Будут тебе перчатки, - говорит Мила.
   - Можно идти?
   - Иди, - вздыхает Мила и отводит взгляд.
   На самом деле никаких друзей у меня нет, и за город я не собираюсь. Соврал потому, что приставания Милы меня раздражают. Она думает, что может меня клеить, поскольку у меня лысина. Лучше умереть от одиночества, чем жить с такой уродиной.
   У меня температура, голова горит огнем, горло пересохло, руки потные. Ночью спал плохо. Ослаб настолько, что даже храп отца не раздражает.
   Нет, я не болен. Меня съедает сумасшедшая идея - сотворить парик, не отличимый от настоящих волос. Главное, я точно знаю, как это сделать! Это знание вошло в меня само собой, ночью. После чего, собственно говоря, я потерял сон.
   Похоже на чертовщину, но я уверен, что при помощи резинового бинта, резинового клея и шиньона, который (как теперь понимаю, не случайно) обнаружился в шкафу в комнате сестры, я сотворю себе шикарный парик - вещь, которая изменит мою жизнь. Я перестану комплексовать. Никакой Шурик не посмеет нудить по поводу моей лысины. Никакая Куля не посмеет пренебречь мною. Я позвоню продавщице Ире, к которой не пришел на свидание, постеснявшись своей лысины, и мы прекрасно проведем время. Страшила Мила не посмеет на пушечный выстрел подойти ко мне с двусмысленными предложениями. А в метро все девушки (не чета потной Любе из Волгограда) будут коситься на меня и сгорать от желания познакомиться. Останавливать их будет только мой презрительный взгляд.
   Наконец я смогу подойти к Юле из театрального училища. Я приглашу ее в самый дорогой ресторан Москвы.
   Все это будет. Но сначала нужно сделать парик.
   Как будто специально для меня по телевизору показали фильм о диком племени, обитающем в центральной Африке. Взрослые мужчины деревни бреют головы и носят волосяные накладки - апланты, как назвал их корреспондент. Название мне понравилось. По сравнению с ним "парик" звучит грубо и негигиенично. "Апланта" - нежно и красиво. Свое будущее творение я решил называть "апланта".
   Отношение аборигенов к своим аплантам сверхтрогательное и нежное. Они ухаживают за ними, молятся им и даже разговаривают с ними, как с живыми существами. Общение с аплантой - дело интимное. Потерять апланту считается великим позором. Даже если теряешь ее в бою, вместе с жизнью. Обнажить череп прилюдно у них то же, что у нас - появиться в обществе с голым местом чуть ниже спины.
   Сотворить апланту - целое искусство! Оно сродни ручной вязке ковра. Нужно сделать миллион стежков, потратить уйму времени, полгода, год или даже два. Трудности меня не пугают. Когда ясна цель и известен путь ее достижения, ничего не страшно.
   0x01 graphic
   Часть 13. Кретин!
   Вновь стою перед подъездом Щукинского училища. Как обычно, снуют студенты с отрешенными лицами. Загадочность заведения, в котором учится "моя" Юля, сегодня томит особенно сильно.
   Приходит шальная мысль: посмотреть, что делается внутри здания. Решение приходит мгновенно. Поправив на голове норковую шапку, начинаю движение в сторону тяжелых дверей. Иду, как на амбразуру. Поднимаюсь на первую ступеньку, заношу ногу для перехода на вторую, и тут...
   Лежу на кушетке, на 26-м техническом этаже. Лежу долго, бездумно, не дыша. Смотрю в бетонный потолок и боюсь пошевелиться. Шевельнусь - сразу начинаю вспоминать тот кошмар, который случился на ступеньках театрального училища имени Щукина. Неожиданно чихаю. И сам собой запускается механизм самобичевания. Сквозь смех и слезы вырываются ругательства:
   - Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!
   Только что из-за собственной глупости я потерял Юлю. Навеки! - Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!
   Во все горло ору:
   Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
   Корнет Оболенский, налейте ля-ля.
   Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
   Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.
   Час назад случилось непоправимое. Едва я подошел к дверям училища, как оттуда на меня выскочили, как угорелые, три студента. Делаю шаг влево - и они влево, я вправо - и они вправо. Поднимаю глаза и вижу Юлю. Она без пальто. Потому узнаю ее не сразу. Рядом с ней тоже красивая девушка. И парень.
   Тот самый, со спокойной прической, который просил Юлю не задерживаться (в тот день, когда я увидел Юлю впервые).
   Вместо того, чтобы уступить дорогу, я, как дурак, стою и завороженно (разве только не открыв рот) смотрю на Юлю.
   Она, по-моему, тоже растерялась. А вот ее подруга, та, наоборот, во всем сразу разобралась и специально громким голосом сказала:
   - Юля, оказывается, при встрече с тобой молодые люди теряют голову. В тихом омуте черти водятся!
   - Света, перестань, - отвечает Юля.
   Света не унимается.
   - Макс, почему ты молчишь! Разве не видишь, что происходит? Юлю собираются у нас отбить.
   - Вижу и уже ревную.
   Ответ Макса, его снисходительный тон мне не по душе. Подобных типов - наглых и самоуверенных - терпеть не могу. Минуты идут, а я все стою.
   - Молодой человек, - обращается ко мне Света, - что-то раньше я вас здесь не видела. На каком курсе изволите учиться?
   Молчу, как парализованный. Света подначивает Юлю:
   - Может быть, вам нужно пообщаться с молодым человеком, так сказать, наедине, тет-а-тет? Макс, пошли!
   Мне стало страшно. Почти так же страшно, как перед прыжком с парашютом. Голова отключилась, а тело не нашло ничего лучшего, чем развернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру. Я слышал позади громкий смех и выкрики:
   - Молодой человек, куда же вы?
   Не оглядывался, но точно знаю: смеялись и улюлюкали только Света и Макс. Юля молчала. От этого, правда, не легче. В глазах Юли я выглядел полным болваном.
   План сотворения (звучит высокопарно, но использование любого другого слова мне категорически претит) апланты созрел окончательно.
   0x01 graphic
   Часть 14. Секретное дело.
   В последний рабочий день старого года, перед тем как служба безопасности начнет опечатывать комнаты, я должен проникнуть на свой склад на 26-м техническом этаже Совета Федерации и закрыться изнутри своим ключом. За десять дней праздников я обязан сотворить апланту. Из этого расчета я намерен сделать запасы продуктов питания, воды, шампанского (для встречи Нового года), а также всего необходимого для апланты: резиновый бинт, резино-вый клей, иголки в ассортименте и шиньон, который я уже выкрал из шкафа в комнате сестры.
   С шиньоном, правда, вышла неувязка. Его пропажа обнаружилась практически в тот же час. Сестра перевернула вверх дном всю квартиру, подходила к маме, отцу и все выпытывала с милицейскими интонациями в голосе: "Кто взял шиньон?" Сестра кругами ходила вокруг меня, пока, наконец, не решилась задать вопрос о пропаже. Я на корню пресек все разговоры.
   - Сразу говорю: на дурацкие вопросы отвечать не собираюсь.
   Сестра была озадачена и растеряна.
   - Конечно, шиньон тебе ни к чему. Но на месте его нет. Значит, его кто-то взял. Мама не брала. Папа не брал. Тогда кто?
   На это я категорически заявил, что у нее не только дурацкие вопросы, но и сама она дура, а шиньон нужно искать у Бориса, которому он может понадобиться для оперативной работы.
   - То есть как это? - удивляется сестра.
   - Он у тебя сидит в засадах, выслеживает людей. Или не сидит?
   - Сидит, кажется.
   - Ну, вот видишь! Парик может понадобиться для изменения внешности.
   Были и другие вопросы, но я так ловко, твердо, с необходимой долей иронии и наглости отвечал, что сам уже поверил: пропажа шиньона - дело не моих рук.
   Наступают решающие дни. Объявляю родителям, что на все новогодние праздники уезжаю за город, к друзьям. Родители обеспокоены, но, по большому счету, рады за меня. Отец дает совет много не пить, держать ноги в тепле и быть осторожным в общении с незнакомыми девицами.
   - Ну, ты меня понимаешь? - подмигивает он мне.
   На прощание присаживаемся на дорожку, обнимаемся. Провожают, как в армию. Знали бы милые старики, что задумал их сынок!
   Незадолго до окончания последнего рабочего дня старого года проникаю на склад. Запираюсь изнутри. Некоторое время сижу тихо - выжидаю. Слушаю,как постепенно замирает жизнь в огромном здании Совета Федерации. Раскладываю материалы для апланты. Беру в руки ножницы.
   В этот момент скорее чувствую, чем слышу, какую-то возню снаружи. Прислушиваюсь. Определенно шаги и разговор. Глухой металлический звук. Связка ключей! Ручка двери медленно поворачивается. Мое сердце готовится к прыжку из груди. Как глупо попался! Если меня поймают, то начнется такое, о чем лучше не думать! Возня с замком затягивается. Ка-жется, они не могут открыть, потому что в замочной скважине торчит мой ключ, и ругаются между собой. Наверняка будут ломать дверь. Нужно идти сдаваться. Меня посадят в тюрьму как террориста. Доказывай потом, для чего мне понадобилась еда на десять дней, резиновый жгут, клей, иголки и женский шиньон.
   Время идет, но ничего не происходит. Только слышится сразу несколько голосов, спорящих о чем-то, затем удаляющиеся шаги и неожиданно громкий голос.
   - Не хотите - как хотите! Мне тоже все по барабану!
   И еще одна пара быстрых ног удаляется.
   Кажется, пронесло! Значит, апланте быть!
   Быстро темнеет. Включаю настольную лампу, для конспирации обернутую газетой. Склоняюсь над журнальным столиком и, подобно хирургу над операционным столом, приступаю к работе над аплантой.
   Спроси меня, какой сейчас день недели, - не отвечу. Отдыхал ли я хотя бы час? Не знаю. Но чем больше углубляюсь в работу над аплантой, тем больше работы остается. Время от времени меня охватывает паника. Кажется, я не успею сделать апланту. А если даже успею, ничего хорошего из этого не получится. Носить ее я не стану. Но мне удается взять себя в руки, и я работаю, работаю и совсем не думаю об отдыхе. Я неудержим. Апланта рождается на глазах.
   Позволяю себе отвлечься от дела только для встречи Нового года. В полночь, с боем курантов, желаю себе сотворить апланту и одним махом выпиваю бутылку шампанского. Вообще я малопьющий. Алкоголь ударяет в голову. Малознакомые, но интересные ощущения!
   Подхожу к витражу, через который открывается сумасшедший вид праздничной Москвы. Распахиваю окно. Подо мной обезлюдевший, притихший Большой Николопесковский переулок; крыша дома, в котором живет Юля. Она сидит за праздничным столом в окружении родителей, дедушки и друзей. Юля смеется, общается с друзьями, танцует. Она не догадывается, что в каких-то тридцати метрах над нею находится человек, то есть я, делающий все возможное и даже в определенном смысле нечто фантастическое, чтобы завоевать ее сердце.
   Мысленно проникаю под металлическую крышу, толщу перекрытий и, кажется, вижу Юлю.
   - Ты будешь моею! - говорю я.
   Юля беспомощно оглядывается.
   - Не бойся, любимая. Я тебя не обижу. Веселись, танцуй. Скоро я приду за тобой.
   Холодно! Закрываю окно. Я уже разговариваю сам собой. Плохой признак. Этак можно сойти с ума. Я возвращаюсь к журнальному столику и продолжаю свою работу.
   Наступил переломный момент: еще немного усилий - и апланта будет готова. Но сил уже не осталось. Сжав зубы, я довожу дело до конца. Первая примерка показывает ее полную непригодность. Ножницами разрезаю апланту на мелкие кусочки. Отчаяния никакого. У меня в запасе еще несколько дней. Я знаю ошибку и спокойно принимаюсь за работу с самого начала.
   Завтра кончаются десятидневные праздники встречи Нового года. На столике лежит апланта. Еще не примерял, но знаю - на этот раз у меня все получилось. Делаю попытку встать: ноги, как ватные, держат с трудом. Спина не разгибается. Пальцы кровоточат от иголки, которой вшивал волосы шиньона в резиновую основу.
   Отрезая путь назад, сбриваю на голове волосы и наклеиваю апланту на голый череп. Долго всматриваюсь в зеркало, привыкаю к новой внешности. Нравлюсь и не нравлюсь себе одновременно. Стал не хуже и не лучше, но решительно другим. Из зеркала на меня смотрит молодой парень с шикарной прической и синими кругами под глазами.
   Но это все ерунда: главное, волосы как настоящие, что и требовалось доказать. Смогу ли в таком виде показаться на людях? Это еще вопрос. Есть еще время подумать, принять верное решение. Подчиняясь высшей силе, сваливаюсь на кушетку и забываюсь тяжелым сном.
   0x01 graphic
   Часть 15. Страшный эксперимент.
   Первый рабочий день нового года. В контору спускаюсь непосредственно со склада. В одиночестве я пробыл ровно десять дней, показавшихся мне вечностью.
   Как всегда, большая комната полна сотрудниками дирекции. Все оживлены по-особенному: долго не виделись, есть что обсудить. Занимаю место у задней стены. Идти вперед, на люди пока не решаюсь. На мне апланта. Внимательно наблюдаю за реакцией присутствующих. Все идет, как обычно: начальника нет, наряды выдает Мила. Электрики в ожидании очереди ведут между собой неспешные разговоры. Ко мне тоже обращаются с вопросами. Я отвечаю. Все как всегда.
   Все свидетельствует о том, что первый экзамен апланта держит успешно. Вот только поведение Милы немного настораживает. Она возбуждена сверх всякой меры даже в сравнении с тем днем, когда она предлагала встретить Новый год вместе. Она смотрит на меня и улыбается не так, как всегда. Вручая мне задание, Мила говорит:
   - Не пойму, в чем дело. Волосы, что ли, покрасил?
   - С какой стати? - напрягаюсь я.
   - А это что такое?
   Мила протягивает ко мне руку. Я невольно дергаюсь.
   - Ой, какие мы нынче нервные! - дурашливо говорит она и снимает с моего плеча длинный волос.
   Это волос из шиньона!
   - Что это? - вопрошает Мила.
   - Откуда мне знать, - растерянно отвечаю я и делаю неловкую попытку выхватить из рук Милы волос.
   Мила прячет руку за спину.
   - А я знаю, что это такое. Сказать? - говорит Мила.
   Сейчас со своей аплантой я буду разоблачен. В комнате наступает нехорошая тишина. Взгляды присутствующих устремлены на меня. С мольбой о пощаде заглядываю в огромные синие глаза Милы. Они искрятся мстительным весельем. Такие глаза не знают пощады. Уверен, следующей фразой Милы станет: "Сними парик". Но она тянет время!
   Почему-то сожалею только о том, что Мила не знает, что свой парик я называю аплантой.
   - Сказать, что это такое? - повторяет Мила. - Это волос шикарной брюнетки, с которой ты встречался.
   Чувствую, как на нервной почве у меня начинает дергаться щека.
   - Не твое дело, - устало сержусь я и быстро выхожу из комнаты.
   Не могу понять: раскусила Мила мою апланту или нет? С одной стороны, ее предположение о том, что я покрасил волосы, есть не что иное, как свидетельство высокого качества апланты. С другой стороны, ее взгляд красноречиво говорил, что она догадалась. От этого предположения мне делается не по себе, бросает в жар. Нечего гадать. Срочно нужно искать другую работу, где без апланты меня не видели.
   Родители после десятидневной разлуки встречают меня с радостью. А я рад тому, что они ни словом не обмолвились насчет моей изменившейся внешности. Только отец с едва заметной завистью в голосе произносит:
   - Сынок, ты как бы с лица спал, осунулся. Пил, наверное, много. Или с девицами лишку дал. Я предупреждал. Во всем, сынок, нужна мера!
   И еще сестра высказывается в том смысле, что у меня неопрятная прическа и неплохо было бы подстричься.
   Пусть неопрятная, но все же прическа! Разве это не говорит в пользу апланты, о том, что я могу ее спокойно носить, не опасаясь разоблачения. В этот вечер я с особым удовольствием ужинаю и заваливаюсь на свою раскладушку пораньше, чтобы без помех обдумать план будущей встречи с Юлей.
   Пришло время решительно с ней объясниться. Нужно, так сказать, расставить все точки над "и". Завтра или никогда! Либо пан, либо пропал! Или, как еще говорят, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Завтра подойду к ней без головного убора. Подойду и прямо скажу о своем чувстве и желании с ней встречаться. Когда-то я нашел в себе силы для объяснения в любви другой девушке. Если смог тогда, смогу и сейчас.
   От того, что мне предстоит, буквально захватывает дух. Невольно думаю о последствиях своего шага. В случае отказа немедленно увольняюсь с работы - раз, напиваюсь до бессознательного состояния - два и три - уезжаю из Москвы к черту на куличики. Устроюсь где-нибудь дворником и в полном одиночестве доживу до самой смерти.
   Положительный исход, то есть вариант согласия Юли, я не рассматриваю в принципе. Зачем думать о том, что никогда, ни при каких условиях случиться не может.
   Конечно, я лукавлю. Я верю в апланту. И, следовательно, в себя. Засыпаю с молитвой: я обращаюсь к апланте с просьбой помочь, не подвести. "А уж я тебя отблагодарю как следует", - думаю я.
   Просыпаюсь среди ночи, как от толчка. Знаю, случилось что-то страшное, но что именно - не пойму. По комнате гуляет сквозняк. Голове холодно. Трогаю апланту. На месте ее нет! В нервическом припадке вскакиваю с раскладушки. Ногой наступаю на что-то колкое и жесткое. Это апланта! Лежит, несчастная и беспомощная, на полу! Видимо, во сне я нечаянно ее сдернул.
   С самого начала у меня было ощущение, что тело мое не принимает апланту и отчаянно ей сопротивляется. Подумаю об этом после. А сейчас нужно спасать положение. Хватаю апланту и бегу в ванную, где припрятано все необходимое для ее переклейки. Мне повезло: родные все спали, и никто ничего не заметил. Можно только представить лицо мамы и отца, если бы они увидели мои волосы, валяющиеся на полу отдельно от меня. Об этом лучше не думать!
   Ясно одно: встречу с Юлей нужно отложить до тех пор, пока мое тело не свыкнется с аплантой, чтобы исключить повторение подобной истории в будущем.
   0x01 graphic
   Часть 16. Не могу без нее жить.
   Этот январский день выдался по-особому солнечным и морозным. Ровно три часа пополудни. Занимаю исходную позицию напротив подъезда театрального училища имени Щукина. С минуты на минуту должна показаться Юля. Сейчас решится моя судьба. Нет, я не сбегу, буду ждать до конца, потому как знаю: уйду - повторить все заново не смогу. Сегодня, именно сегодня должно все определиться! Конечно, Юля узнает меня. Она спросит, тот ли я парень, что убежал от них. Я отвечу:
   - Да, это был я. Мне стыдно за свой поступок. Такое больше не повторится.
   Скажу и признаюсь, что не могу без нее жить.
   Отвлеченный мечтаниями, упускаю собственно момент выхода Юли из училища. Замечаю ее в трех шагах от себя. Она бросает на меня равнодушный взгляд и проходит мимо. Следую за ней.
   Юля не узнала меня! На мое позорное бегство, стоившее мне стольких бессонных ночей, моральных и физических страданий, она даже внимания не обратила. Ей было все равно. Это означает, что как мужчина я ей не интересен. Возможно, я принадлежу к той несчастной категории мужчин, которых женщины не замечают в упор? Если это так, то мне ничто не поможет завоевать сердце Юли. Я зря сотворил апланту.
   Терзаемый этими мыслями, я передвигаюсь в плотной толпе довольных и шумных пешеходов по Новому Арбату в пяти шагах от Юли. Из уличных колонок льется музыка: поет Элтон Джон. Собираюсь с духом догнать Юлю и напоследок высказать ей все, что у меня лежит на сердце.
   - Я люблю тебя, Юля, - скажу я и тут же добавлю. - Прощай, любимая, навсегда!
   На моем пути неожиданно возникает Мила.
   По инерции продолжаю движение и несколько шагов волоку за собой не ожидавшую такого напора Милу. Она едва устояла на ногах.
   - Стой! Да подожди же ты! Сумасшедший! Я вынужденно останавливаюсь.
   - Тебя начальник вызывает. Пришла машина с лампами. Их нужно положить на склад. Ключи только у тебя.
   Большой рот Милы растянут в глупой улыбке. Струпья на щеках светятся розовым светом изнутри. Она отвратительна. Я вырываю рукав и, увернувшись от нового захвата, ухожу от нее быстрым, похожим на бег шагом. Несколько шагов Мила бежит за мной.
   - Ты куда? Тебя уволят с работы!
   - Нет, нет, нет, - мотаю я головой.
   - Что "нет, нет"?
   - Нет! - кричу в лицо Миле и, грубо оттолкнув ее, бросаюсь вдогонку за Юлей.
   * * *
   Старый Арбат, как всегда, полон людей. Я неспешно иду по направлению к Садовому кольцу. Рядом со мной Юля. Выглядит она после занятий в своем театральном училище устало, но от этого она только милее. В очередной раз Юля приглашает к себе домой, в гости. Я опять отказываюсь.
   - Почему? Папа и мама будут рады, - говорит она. - А уж дедушка как будет рад! Я уже всех предупредила о твоем приходе. Мама даже торт испекла.
   - Зря. Нужно было со мной посоветоваться.
   - Ну и...?
   - Нет. При всем желании сегодня не получится.
   Юля останавливается с поникшей головой. Это означает, что она сердится.
   - В следующий раз, ладно? - говорю я, поправляя шапку на голове.
   С Юлей я встречаюсь больше месяца, но еще ни разу она не видела меня без головного убора.
   - Странный ты какой-то, - говорит она обиженно. - Все хотят с тобой познакомиться, а ты...
   - И что тут странного?
   - Не знаю. Это тебя нужно спросить. Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. У тебя есть тайна?
   - Есть, - вырывается у меня. Юля замирает. В ее глазах испуг.
   - Я шучу, - смеюсь я.
   - Как знаешь. А мне пора домой.
   Юля не умеет долго сердиться. Через десять шагов мы опять общаемся как ни в чем не бывало. Мне легко с ней. Поражает ее абсолютная правдивость. Юля всегда говорит то, что думает. И все это отражается на ее лице. Ее эмоции правдивы так же, как и слова. В этом она похожа на большого ребенка. В ней чувствуется неприятие любой лжи. Мне кажется, столкнувшись с обманом, она сначала сильно удивится. В этом смысле мне нелегко хранить тайну своей апланты. Апланта ставит меня в невыносимое положение постоянного обманщика, обманщика поневоле, но от этого не легче.
   - Может быть, сходим в Парк Горького? Покатаемся на коньках, - предлагаю я.
   - Отличная идея! Завтра же и пойдем. Коньки возьмем напрокат, - добавляет Юля, полагая, видимо, что своих коньков у меня нет.
   0x01 graphic
   Часть 17. Я становлюсь другим.
   С появлением Юли моя жизнь круто изменилась. И продолжает меняться каждодневно. Я и сам изменился до неузнаваемости. Можно сказать, что в меня вселился другой человек: умный, веселый, талантливый, не знающий усталости. Могу не спать целыми сутками. Как правило, мы расстаемся с Юлей далеко за полночь. Убедившись по зажженному свету в ее комнате, что она благополучно добралась, возвращаюсь домой пешком (метро закрыто, такси дорого). Глухой ночью через всю Москву, не зная страха, не замечая холода и ветра, вышагиваю огромное расстояние от Арбата до Первомайской только для того, чтобы сделать глоток горячего чая и тотчас ехать обратно, на работу.
   Редкие дни, когда я не встречаюсь с Юлей, целиком и полностью посвящаю любимому занятию: я вспоминаю тот день, когда все же догнал Юлю и признался ей в любви. Наверное, я был настолько убедителен, что Юля не нашла в себе силы отказать мне. Я горжусь собой. Ведь я мог испугаться, не подойти и не объясниться. Эта победа подняла мое самоуважение на такую небывалую высоту, что у меня сразу проснулась куча талантов.
   Однажды Юля пожаловалась, что ей никак не дается наблюдение - домашнее задание.
   - Завтра придется что-то показать, а голова пуста, как бочка.
   Уяснив суть задачи, с лета предлагаю три решения, то есть три темы: "лампочка", "фотоаппарат" и "иголка". На ходу придумываю и показываю движения, по которым безошибочно, без подсказок, можно отгадать выбранные предметы. Юля в восторге.
   - Гениально! Определенно, у тебя есть талант! Послушай, поступай учиться к нам, в театральное училище! Во-первых, ты - мужчина. У нас совсем нет мужчин!
   - Как же так? А Макс? - спрашиваю я.
   - Макс - не мужчина, - говорит Юля.
   Ее ответ - бальзам на мое сердце, отравленное ревностью к Максу.
   - Ты служил в армии, - продолжает Юля, - а люди с армейским опытом - на вес золота: пройдешь вне конкурса. У тебя выразительная внешность. Из тебя получится настоящий артист. Чего нельзя сказать про меня.
   Скромно обещаю подумать. Юлины комплименты делают меня эгоистом настолько, что последнюю фразу пропускаю мимо ушей. Надеюсь, мне можно простить такую невнимательность, поскольку первый раз в жизни я услышал в свой адрес комплимент. Хотя в глубине души я всегда верил в свою привлекательность.
   - Интересно знать, - говорит Юля, - если с "лампочкой" понятно: ты - электрик и каждый день меняешь сгоревшие лампочки; с "фотоаппаратом" тоже все более или менее ясно: у тебя начальник - известный фотохудожник, и ты мог подсмотреть у него кое-какие движения; но вот откуда взялась "иголка"? Ты настолько красочно изобразил, как
   иголка впивается в палец, что мне стало не по себе.
   Смотрю на Юлю отстраненно. Знаю за собой, и знаю давно, одну ничем не объяснимую особенность или странность. Она состоит в том, что иногда ни с того ни с сего мне приходит какая-нибудь шальная мысль сказать что-нибудь или совершить нечто глупое и вредное. Вредное, исключительно, по отношению к самому себе. И чем глупее, нелогичнее и вреднее этот поступок, тем сильнее желание его совершить. Как правило, я иду до конца и делаю то, чего, казалось бы, не должен делать никогда. После, когда уже ничего нельзя поправить, долго, очень долго сожалею о сделанном. И даже получаю удовольствие от жалости к себе. Но это уже другая сторона моей особенности.
   Иногда, крайне редко, ценой неимоверных усилий мне удается справиться с собой и погасить дурное желание.
   Такая вот особенность моей натуры. В армии за свою особенность я едва не угодил на гауптвахту. Мог загреметь в дисбат. Пожалел капитан, которого я оттолкнул и даже почти ударил за то, что тот запрещал читать книги в карауле.
   Здесь, на "гражданке", с такой силой моя натура проявила себя впервые. Мне ужасно захотелось открыть Юле тайну апланты прямо сейчас, немедленно! Прежде чем сделать признание, прошу у апланты прощения. "Прости, но я обязан это сделать. Не бойся, Юля хороший человек. Она не станет смеяться, презирать нас, тебя и меня. Она все поймет, простит и научит, что нам, тебе и мне, делать дальше".
   Я собираюсь рассказать Юле всю историю с момента зарождения идеи апланты до ее сотворения. Я расскажу ей о каждом из десяти дней, проведенных мною на 26-м техническом этаже, о пальцах, исколотых иголками. Хочу поведать обо всем, что пришлось вытерпеть ради апланты и, в конечном счете, ради Юли. Новый человек, которым я стал после знакомства с Юлей, настойчиво советует все рассказать и тем самым приобрести независимость от апланты.
   Но есть аргументы "против". Благодаря апланте я сделался другим человеком. Не станет апланты - не станет меня сегодняшнего. Чувство самосохранения говорит, что говорить об апланте нельзя. Юля не поймет.
   - Что с тобой? Ты так побледнел! - спрашивает Юля. - Сделай несколько глубоких вдохов. Вот так, молодец.
   Прихожу в себя, начинаю думать. Желание поделиться тайной апланты становится меньше, но еще не столь неотвратимо. Делаю еще несколько дыхательных упражнений. Юля встревожена.
   - Не пугай меня. Что у тебя болит? Сердце?
   - Все в порядке.
   - Не хочешь - не говори. Тоже мне, друг!
   - Друг - и только? - пытаюсь отшутиться я.
   Юля куксится. Я бессилен что-либо сделать. У меня нет права успокаивать ее, обещать, что все образуется, что в будущем мне не придется что-либо скрывать и у нее не будет причин для обиды. Сколько будет существовать апланта, столько между нами будут продолжаться недоговоренности и обиды. На моем месте порядочный человек обязан был бы попросить у Юли прощения и уйти, не оглядываясь, навсегда. Но от одной этой мысли мне делается жутко. Страшнее, чем перед прыжком с парашютом.
   Беру Юлю за плечи, с силой разворачиваю к себе и целую в губы грубо, жадно, взасос. Проносится пьяная, кружащая голову мысль: "Моя! Вся моя!"
   0x01 graphic
   Часть 18. "Поверить в очарованность свою".
   Любимый поэт Юли - Окуджава. Мне он тоже нравится. Его стихи легким грустным туманом ложатся на сердце и запоминаются после первого прочтения. Муж сестры Борис помогает мне разучить на гитаре песню Окуджавы "Мне нужно на кого-нибудь молиться". Слова песни в наивысшей степени соответствуют моему теперешнему душевному настрою.
   Борис, конечно, глуп, как пень, страшно невоспитан, неаккуратен, но в целом он добрый, незлобливый малый. Пусть живет со мной до тех пор, пока не получит квартиру. А получит он ее скоро. Это не "ля-ля", ибо в России во все времена квартиры ментам выделяли в первую очередь.
   Юля настойчива в своем желании познакомить меня со своими друзьями - Светой и Максом. Я понимаю, что рано или поздно знакомиться придется.
   - Пожалуйста, не волнуйся, - успокаивает меня Юля, - они совершенно не помнят о том случае, когда ты так позорно бежал.
   - Юля, мы договорились не вспоминать об этом!
   - Все, все, молчу. Но даже если и вспомнят, они настолько воспитанные люди, что ни слова не скажут. Увидишь, какие они прекрасные, отзывчивые, хорошие люди.
   - У тебя все хорошие. Знаешь почему? Потому что ты сама хорошая.
   На встречу с друзьями Юли, назначенную во внутреннем дворике театрального училища, иду как на Голгофу. Я почему-то более чем уверен: Макс найдет повод вспомнить тот злосчастный эпизод и вволю посмеяться надо мной. Но настроение у меня решительное. Если он вздумает достать меня, я просто дам ему в... Ударю так, чтобы он упал на землю, в грязь. Конечно, я помогу ему подняться. И скажу: "Смеяться над собой никому не позволю".
   Вот и они: с ногами на сидении, сидят на спинке скамейки. Юля с ними. Макс бренчит на гитаре. Напевает что-то на английском языке. При моем появлении никто, даже Юля, не находит нужным приветствовать меня, хотя я поздоровался. Макс вместо приветствия берет аккорд, зажимает струны и говорит:
   - Между прочим, я так и думал, что это именно ты увел нашу Юльку.
   - Приятно иметь дело с умным человеком, - отвечаю я.
   - Ого! Это по-нашему, - вступает в разговор Света. - Мне нравится, когда люди не лезут в карман за словом.
   - Что значит "увел"? - полушутливо, полусерьезно возмущается Юля.
   Макс не сказал ничего оскорбительного. Наоборот, в его устах "увел" звучит как комплимент. Непонятно, чем задели Юлю слова Макса.
   - Может быть, наш новый друг сбацает на гитаре? - улыбается Макс.
   - Он не играет, - говорит Юля, краснея.
   Такое заступничество мне не нужно. Оно сродни стеснению и неприятно режет слух. Тем более оно не останавливает Макса.
   - Не играет на гитаре? Жаль, - говорит он. - Может быть, он владеет роялем или, простите за смелое предположение, фаготом, духовым, так сказать, инструментом?
   - Ничем он не владеет, - говорит Юля. - Он работает в Совете Федерации.
   Кажется, Юля на самом деле стыдится меня! Зачем тогда нужна эта встреча? Макс и не думает останавливаться и продолжает в том же духе.
   - В Совете Федерации? - говорит он. - Ничего себе! Боже правый, а я-то, как идиот, сижу и ведать не ведаю, с каким человеком уготовила судьба встретиться! Какая честь для нас! Ну и как там, в Совете Федерации, тяжело, поди, законы принимать?
   Макс опасно приблизился к черте, за которой начинается то, что я определяю как "доставание", с вытекающими из этого последствиями.
   Юля приготовилась что-то сказать, но я не дал.
   - Юля, подожди. Я сам. Во-первых, в Совете Федерации я работаю электриком. Законы принимают те, кому положено. На рояле и фаготе я не играю. Я могу сыграть на твоей гитаре.
   - Слушай, Юлька, твой парень мне все больше и больше нравится, - заявляет Света.
   Юля с сердитым лицом обращается ко мне:
   - Играть совсем не обязательно.
   - Поздно! - кричит Макс и протягивает мне инструмент.
   Без настройки исполняю на трех аккордах "Мне нужно на кого-нибудь молиться" Окуджавы.
   Мне нужно на кого-нибудь молиться,
   Подумайте, простому муравью
   Вдруг захотелось в ноженьки валиться,
   Поверить в очарованность свою.
   Первый куплет страшно фальшивлю. Ко второму успокаиваюсь и выпеваю гладко, остальные исполняю так, как будто я один в комнате: свободно и легко. Я закончил так, что самому понравилось.
   В полной тишине возвращаю инструмент. На лицах читается легкое изумление. Юля почему-то густо краснеет. Я сам поражен и обрадован своим исполнением. Даже мурашки пробежали по телу.
   - Старичок, да ты просто гений! - восклицает Макс. - Я с тобой дружу.
   Это первые слова, произнесенные Максом без ерничества.
   - Ерунда, - отмахиваюсь я. - Окуджаву петь легко, любой сможет.
   - Легко для тех, у кого сердце есть, кто умеет чувствовать, - говорит Света и с укоризной смотрит на Макса.
   Мне припомнились слова Юли: "Макс - не мужчина".
   Может быть, и на самом деле Юлины друзья - неплохие люди? В них есть что-то человеческое. Юля молчит, но я вижу, чувствую: мое исполнение ей тоже понравилось.
   0x01 graphic
   Часть 19. Она любит меня!
   Узкая полоска льда со всех сторон ограничена лучами мощных прожекторов. Появляясь из темноты с одной стороны льда и пропадая в тени с другой, бесконечной лентой катят на коньках разнополые и разновозрастные люди с выражением блаженства и восторга. Лишь изредка можно увидеть человека с лицом, - "какого черта меня сюда занесло!" Движения катающихся, на первый взгляд, кажутся хаотичными, и только присмотревшись, понимаешь, что ритм этого движения, его скорость задается музыкой, льющейся сверху, оттуда, откуда стеной падает медленный крупный снег. В искусственном свете просматривается структура каждой снежинки.
   Я стою на краю катка. На мне вязаная шапочка, которую я когда-то использовал в бесполезной борьбе с облысением, неизменная белая курточка с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц, на ногах - коньки, взятые напрокат. Мы разъехались с Юлей. Но вот она выезжает на освещенную часть катка. Сильно оттолкнувшись, лечу к ней. Ноги сами собой делают все необходимое для устойчивого и быстрого катания.
   - Вот тебе и раз, - издалека кричит мне Юля. - Ты говорил, что не умеешь кататься!
   - Даю честное слово, стою на коньках первый раз!
   - М-да! Нет слов! Ты просто весь окутан тайнами и загадками. Может быть, ты инопланетянин?
   - Да, я инопланетянин! Только никому не говори.
   Мы въезжаем в темную полосу. Здесь я совершаю то, что задумал раньше: сдергиваю с головы шапку.
   Через минуту мы вновь оказываемся на освещенной части катка.
   Ветер неприятно шевелит мои искусственные волосы. С трудом преодолеваю желание натянуть шапочку обратно. Не отрываясь, смотрю Юле в глаза. Спина сама собой выпрямляется. Жду Юлиного приговора апланте. Вместо этого Юля целует меня в щеку и, смеясь, уезжает далеко вперед. Я бросаюсь за ней.
   Меня охватывает волна счастья! Апланта выдержала свой самый главный экзамен!
   Весь вечер смеюсь и шучу столько, сколько не смеялся и не шутил за всю свою жизнь.
   Провожаю Юлю до подъезда ее дома в Большом Николопесковском переулке. Я без головного убора, как говорит моя мама - простоволосый. Как на катке я снял шапочку, так она и лежит в кармане. Испытываю ни с чем не сравнимую радость: теперь я могу, как все, ходить без головного убора. Новая жизнь! Не хочется расставаться с Юлей, но пора. Иначе рискую вообще не попасть к себе домой. Перед прощанием хочу поцеловать Юлю. Она вдруг отстраняется. Сердце мое обрывается. Почему-то сразу прочувствовал серьезность ситуации и причину ее возникновения. Это мои волосы! Хорошее настроение закатывается, как осеннее солнце - сразу и без надежды на рассвет.
   - Что? Что-нибудь не так? - спрашиваю.
   - Все так, - начинает Юля, но осекается. - То есть не совсем.
   - Что именно не так?
   - Ты не обидишься?
   - Постараюсь, - отвечаю голосом приговоренного к смерти.
   - Ты носишь парик? - с трудом выговаривает она.
   Вот и все! Я разоблачен! Моя апланта оказалась не так хороша, как я уже привык думать о ней. А я-то, идиот, расслабился, шапку снял! Хотел быть, как все!
   Это конец! Я вижу Юлю последний раз!
   Страшная мысль приводит меня в чувство, заставляет собраться. Нет, так просто я не сдамся. Кажется, не я, а кто-то другой за меня начинает говорить и действовать.
   - Юля, - произношу я чужим голосом. - Как ты могла подумать, что я ношу парик?
   Бедная Юля смотрит на меня с надеждой. "Она любит меня!" - где-то далеко проносится в моей голове. Но нельзя расслабляться, нужно идти до конца.
   - Юля, ты знаешь, что я служил в армии.
   - Конечно, знаю.
   - А ты знаешь, где и кем я служил?
   - Нет.
   - Я не рассказывал потому, что не хотел понапрасну беспокоить тебя. Я служил в ракетных частях стратегического назначения. В Сибири...
   - Говори, говори, я слушаю.
   - В ракетных частях, стратегических частях... произошел несчастный случай...
   - О боже!
   - Мы с напарником заправляли жидким топливом стратегическую ракету дальнего действия. Он шел первым номером, я - вторым. Дело было ночью. Сначала все протекало согласно регламенту, то есть нормально. Ничто не предвещало беды. И вдруг происходит обрыв питающего шланга...
   - Какой ужас! - восклицает она.
   Потрясенный, смотрю на Юлю - неужели верит?!
   - ...да, произошел обрыв питающего шланга, ядовитая жидкость попадает на моего напарника... он погиб... на месте... умер в муках... на моих руках, его похоронили. Отличный был парень. Мне тоже досталось. Меньше, чем моему другу, но все же...
   В заметном волнении Юля берет меня за руку. Я отстраняюсь.
   - Подожди, - говорю я, - не сбивай меня. Давно нужно было все рассказать.
   - Ты ждал удобного случая, - подсказывает Юля.
   - Наверное. Топливо попало мне на правую ногу. - Я задираю брючину и показываю красное пятно - след из далекого детства. Когда-то я варил банку сгущенки и опрокинул на себя кастрюлю с горячей водой.
   - На ноге рана почти зажила, - говорю я. - Кроме того, ядовитое топливо попало на мне на голову. С головой пока плохо. Доктора говорят, что ожог кожи на голове затянется через год. Но пока что мне больно дотрагиваться до головы.
   Говорю и слушаю себя как бы со стороны. Мой загнанный в угол мозг услужливо подсказывает оправдательные ходы, которые в нормальных условиях я ни за что бы не нашел. Мне остается только пользоваться этим, презирая себя и не ведая, что из этого получится. Одна надежда на то, что Юле захочется поверить моему трепу.
   - Какие доктора? - спрашивает Юля.
   - Вот видишь, ты и этого не знаешь! Да, Юля, каждую неделю мне приходится ходить к врачам, проходить курс лечения. Меня лечат лазером. От этого волосы кажутся неживыми, но это мои волосы. Как ты могла подумать, что я ношу парик!?
   - Прости, я не знала.
   - Мне кажется, ты просто ищещь повод расстаться. Если не хочешь со мной встречаться, так прямо и скажи. Я понимаю, кому хочется иметь с не вполне здоровым человеком!
   Юля вновь берет меня за руку и больше уже не выпускает. К горлу подкатывает комок.
   - Юля, я так тебя люблю! Не знаю, переживу ли я наше расставание, - говорю я.
   Она бросается в мои объятия. - О каком расставании ты говоришь! Я тоже тебя люблю!
   - Ты не уйдешь от меня? - спрашиваю я.
   - Не уйду.
   - Юля, любимая, даю слово, клянусь, - говорю я, утирая слезу. - Если через год не выздровлю, то сам уйду от тебя.
   - Молчи, молчи. Мы никогда не расстанемся. Ты обязательно вылечишься. Я подожду. Сейчас пойдем ко мне. Родителей нет дома. Дедушка давно спит.
   Я соглашаюсь. Она и я понимаем, что сегодня случится что-то важное, что изменит нашу жизнь.
   0x01 graphic
   Часть 20. Атака на свадьбе.
   Стою голый в ванной под сильной струей воды. Апланта лежит рядом.
   - Юля, любовь моя, прости меня, подлеца, за обман!
   Брызги летят в разные стороны. Я разговариваю сам с собой:
   - У меня не было другого выбора. Про апланту я пока не могу тебе сказать. А без нее я не смог бы овладеть тобой. Теперь ты моя. Я победил! Есть чем гордиться. Мне удалось выторговать у тебя целый год! За год я обязательно что-нибудь придумаю с аплантой. Я умный, и что-нибудь обязательно придумается.
   Выключаю воду. Вытираюсь. Глядя в зеркало, наклеиваю апланту. Широко улыбаюсь своему отражению в зеркале. Ненавижу себя. Мне жаль Юлю. Она слишком доверчива. На ее месте я бы ни за что не поверил в историю с аварией при заправке ракеты. "Жалко девчонку", - цинично думаю я.
   Мы увидимся с Юлей завтра. Мы должны пойти в театр Вахтангова. В этом театре я еще не был.

* * *

   Сегодня день моей свадьбы. Я женюсь на Юле. Родители Юли хорошие, но очень занятые люди. Так совпало, что их направили в командировку, и на свадьбе их не будет. Жаль. Родственники невесты будут представлены одним дедушкой. Дедушку зовут Зурабом, хотя он русский. Ему под восемьдесят лет. Последний месяц Зураб провел в больнице. С ним я еще не знаком.
   Со стороны моих родственников будет сестра с мужем Борисом. Мои родители тоже не придут. Мама - из-за плохого самочувствия, папа - из-за мамы. Дело, конечно, не в здоровье. Мама принципиально против нашей свадьбы. Ей не нравится Юля. Мама считает, что я "рублю сук не по себе", что Юля "не моего поля ягода" и что "счастья у нас не будет, и мы скоро разбежимся в разные стороны". Я не хочу ее слушать.
   Не хотят приходить на свадьбу - и не надо. Я даже рад. Мои родители со своими деревенскими привычками не вписываются в общество, к которому теперь я принадлежу. Да, стесняться своих родителей - большой грех. Больший, чем стесняться самого себя. Но думать об этом сейчас мне некогда. Подумаю как-нибудь после.
   Скучно не будет. К свадебному столу приглашены все Юлины сокурсники по театральному училищу. Свидетелями, естественно, выступают Света и Макс. Вместо Светы я хотел видеть Милу со своей работы, но она отказалась.
   После регистрации в загсе, игнорируя традиционные посещения смотровой площадки на Воробьевых горах, моста у Храма Спасителя с вывешиванием на его ограждении замка и выбрасыванием ключа в Москва-реку и прочее, прочее прямиком едем в Большой Николопесковский переулок, на Юлину квартиру, где уже накрыт стол.
   За столом человек двадцать уже изрядно подвыпивших незнакомых молодых людей и Юлин дедушка. На удивление, Зураб молодо выглядит. Он строен и красив. Копна седых волос и орлиный нос делают его похожим на грузинского князя. Зураб мне понравился с первого взгляда. Надеюсь, я ему тоже.
   Зураб берет на себя роль тамады и отлично с ней справляется. Тосты за здоровье молодых, обязательное "горько" с затяжными поцелуями он умело чередует шутками, анекдотами. Своевременно организует перерывы для танцев. Когда все надоедает, Зураб затевает концерт. Гости по очереди берут гитару и поют или что-нибудь декламируют. Некоторые поют под аккомпанемент Зураба на старинном рояле. Все выступают охотно и профессионально. Очередь доходит до Бориса. Борис не отказывается, хотя я заранее просил его не петь. Краснея за родственника, выхожу на кухню. Оттуда слышу приглушенный голос Бориса. Естественно, в своей оригинальной интерпретации он выдает своего любимого поручика Голицына, которому "не нужна ля-ля-ка". Борис умолкает. "А сейчас минута позора", - мелькает у меня в голове. Но раздается взрыв аплодисментов. Возвращаюсь в комнату. Выступление Бориса очень понравилось гостям. Борис переплюнул всех, кто выступал до него. Можно сказать, мент утер нос профессионалам! Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Как однажды сказала Юля, "чем тупее человек, тем ярче он может проявить себя в искусстве".
   Зураб предлагает "свернуть концерт и размять косточки танцами". И только Макс не может угомониться. Пьяный, он бегает вокруг стола и требует "песню жениха".
   Петь мне не хочется. Не могу! После памятного исполнения Окуджавы меня словно вырубило: на гитару смотреть не могу, к собственному голосу испытываю отвращение.
   Макс ничего слушать не желает. Пристает всё настойчивее и даже начинает хватать меня за руки: спой да спой Окуджаву. Гости, и даже Юля, на его стороне.
   - Не стану, не буду петь, - говорю я и пытаюсь повернуть всё в шутку. - Граждане, пожалейте бедного жениха. Жених устал. Он не в форме. Даю честное слово спеть в следующий раз, на золотой свадьбе.
   - Нашел дураков, - орет безумный Макс. - Ни каких "потом"! Хотим сейчас. Братцы мои, жених играет на гитаре и поет замечательно! Мы хотим, а он не хочет! Это неуважение к гостям. Давайте все дружно попросим жениха. Просим, просим, ну, все вместе, три-четыре:
   - Просим! Просим! - орут все, и даже Юля.
   Выручает Зураб. Он объявляет о полной готовности к игре в бутылочку на "желание". Гости вскакивают со своих мест и перетекают в соседнюю комнату.
   Макс остается наедине со мной. Очень хочется сказать ему что-то такое, после чего он бы отстал от меня. Руки сами собой сжимаются в кулаки, но я сдерживаюсь. Выхожу молча.
   Гости расположились вокруг ковра, в центре которого Зураб раскручивает пустую бутылку из-под шампанского. Правила игры просты: тот, на ком остановится бутылочное донышко, заказывает желание, а на ком горлышко - его исполняет. Первая крутка заканчивается банальным поцелуем, вторая - стихотворением А. С. Пушкина, а третья - ядовитой улыбкой вездесущего Макса, на котором остановилось бутылочное донышко, и моей жалкой улыбкой под наведенным прямо на меня зеленым бутылочным горлышком.
   Макс делает характерное движение рукой, говорящее о том, что я попался, и тоном победителя произносит:
   - Хочу, чтобы жениха причесали на прямой пробор!
   Присутствующие смотрят на меня серьезно-выжидающе и, как мне кажется, угрожающе. Глазами ищу Юлю. И не нахожу ее. Кроме нее, встать на мою защиту некому.
   - Макс, это глупо, - говорю я. - Никому это не интересно. Я готов исполнить любое другое желание. Хотите, спою? Или пойдемте к столу, выпьем, а потом продолжим игру.
   - Э, нет! Хитер электромонтер! - кривляется Макс. - Сначала - прямой пробор, а потом можно выпить и закусить.
   Я встречаюсь глазами с Зурабом. Тот разводит руками:
   - Воля фантующего - закон.
   В комнату входит Юля. Наконец-то!
   - Юля, скажи Максу. Пусть отстанет от меня.
   По ее рассеянному взгляду понимаю - она меня не защитит.
   - Юля тут ни при чем! - говорит Макс. - Закон есть закон, сел играть - играй. Проиграл - отвечай. Правда, ребята?
   Гости соглашаются с Максом. Дело принимает серьезный оборот.
   - Не стану причесываться, и весь разговор! Загадывайте любое другое желание.
   - А мы желаем прямой пробор! - вредничает Макс.
   Я заявляю о выходе из игры и пытаюсь уйти. Макс показывает на меня пальцем и орет, как недорезаный:
   - Господа, держите его! Фант отказывается выполнять волю фантующего! Хватайте жениха! Приведем приговор в исполнение! Несите расческу. Я сам сделаю ему пробор.
   Слышится слабый голос Юли:
   - Ребята, не нужно! Не делайте этого. Прекратите!
   Подлетают два парня и начинают выкручивать мне руки, заводить их за спину. С диким воплем я вырываюсь. Бью одного в лицо, другого толкаю в грудь так, что тот падает на пол и по инерции влетает под стол, увлекая за собой еще нескольких человек. Гости дружно ахают.
   Парень, которого я ударил, утирает кровь из разбитого носа. Второй, выглянув из-под стола, гундосит:
   - Ты что, совсем сдурел?! Мы ведь пошутили.
   Ищу глазами Юлю. Она, чужая, стоит у дверей с поникшей головой. Ко мне подходит Зураб и говорит:
   - Ну, знаете ли, молодой человек, всему есть предел!
   И уже обращаясь ко всем, добавляет:
   - Хочу пожелать всем доброй ночи и откланяться. Устал, годы берут свое.
   Уход Зураба сопровождается гробовым молчанием. Следом свадьбу покинул Макс, за ним - Света и парень с разбитым носом, а потом дружно толпой - все остальные.
   Со мной никто не попрощался.
   Помогаю Юле убрать квартиру после свадебного застолья. Делаем все молча. Юля сердится на меня. Я сердит на нее. Почему она не помогла мне, не остановила Макса?
   Юля садится на стул и начинает плакать. Забывая обиду, бросаюсь к ней и начинаю целовать, целовать.
   - Юля, люблю тебя страшно! А ты?
   Юля молчит. Отворачивается.
   - Ты уже не любишь меня? Юля, скажи, скажи одно слово, и я уйду.
   Юля произносит слова, которые я меньше всего хотел услышать.
   - Ничего бы страшного не случилось, если бы Макс тебя причесал на прямой пробор.
   - Как "ничего страшного"! - возмущаюсь я. - Ты забыла, о чем я тебе говорил?
   - О чем забыла?
   - Ты шутишь? - говорю я, потрясенный. - Как о чем? О том, что случилось со мной в армии, о том, что у меня болит голова, о том, что я прохожу курс лечения и сейчас мне больно не только расчесывать голову, но и дотрагиваться до нее. Мне нужен один год. Доктор говорит, что за это время я обязательно вылечусь. Ты забыла?!
   - Ничего я не забыла!
   - Не забыла? А раз так, то почему же не выручила меня, не защитила от Макса?
   - Я очень устала и хочу спать, - холодно отвечает Юля.
   - Как хочешь, - сдаюсь я.
   0x01 graphic
   Часть 21. Кровь.
   Просыпаюсь среди ночи. Нестерпимо болит голова. Подобной боли я еще никогда не испытывал. Перед глазами зелено-красные круги. Мне кажется, я могу потерять сознание. Мне страшно. Стараясь не разбудить Юлю, в темноте пробираюсь в ванную. Включаю лампу. Пучки яркого света иголками вонзаются в глаза. Первые минуты ничего не вижу, только слышу чей-то стон. Не сразу доходит, что это мой стон. Всматриваюсь в зеркало. На лбу вижу следы кровоподтеков. Бордовые полосы тянутся из-под апланты, стекая по щекам. Отдираю апланту, как отдирают пластырь с волосатой груди. Мой череп - сплошная кровавая, разъеденная до кости рана.
   В предсвадебной суматохе я перестал следить за аплантой. Почти неделю носил ее, не снимая. В результате кожа под аплантой сопрела и сошла лоскутами. Боль такая, будто голову жгут открытым огнем. За дверью слышу шаги и едва успеваю защелкнуть задвижку. Слышу Юлин голос:
   - Что с тобой?
   - Ничего страшного. Иди спать. Сейчас приду.
   - У тебя болит голова?
   - Нет. Иди спать.
   - Подушка вся в крови. Что происходит? Мне страшно. Открой дверь.
   Голос Юли срывается. Она плачет.
   - Умоляю, сделай, как прошу: иди спать, - говорю я, едва сдерживая рыдания. - Через минуту я приду. Ну же...
   - Я не уйду. Немедленно открой. Пожалей меня.
   - Уходи, Юля. Иначе не знаю, что с собой сделаю!
   - Господи! Да что же такое могло случиться! Хорошо, я жду тебя в спальне.
   Смотрю на свое отражение в зеркале. Произношу вслух:
   - Вот и все.
   Прячу апланту под чугунной ванной. Заберу перед уходом. Заматываю голову полотенцем и выхожу. Юля бросается ко мне.
   - Как ты напугал меня! Я думала, тебе плохо, - шепчет она, целуя мне лицо. - Прости, тысячу раз прости меня!
   - За что?
   - Макс, идиот, обидел тебя. Я, дура, до конца не верила тебе.
   - А теперь веришь?
   - Верю и больше никому не позволю тебя обидеть.
   - Юля, я устал. Ничего не соображаю. Давай спать. Завтра поговорим и все решим.
   - Да, да! Идем спать, спать, спать. Обнявшись, мы проходим в спальню. Под одеялом Юля обнимает меня. Я реагирую.
   - После, все после. Ты устал. Люблю тебя, - шепчет она.
   Дождавшись, пока Юля уснет, осторожно вылезаю из-под одеяла. В полной темноте одеваюсь. Подхожу к входной двери и оборачиваюсь.
   В глубине коридора в полумраке замечаю Зураба. Наши глаза встречаются. На его лице нет удивления.
  
   Часть 22. Это ...
   Стою у раскрытого настежь окна на 26-м техниче-ском этаже здания Совета Федерации. В одной руке у меня апланта, другой держусь за косяк. Сильный ветер сдувает вниз. Стоит отпустить руку - и все, конец!
   Внизу, подо мной, крыша дома, в котором живет Юля. Вернуться к ней я не смогу! Как глупо все по-лучилось! Я сам собственными руками сломал жизнь Юле и погубил себя! Очередной порыв ветра. Я ору:
   Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
   Корнет Оболенский, налейте ля-ля.
   Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
   Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля...
  
   и отпускаю руку.
  
   ...

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"