2.07.1992 года. Отрицание состояния... Ничего не стану писать... Я похож на скотину...
Я сидел на диване, над моей головой болтался разлагающийся девичий труп.
Стены и потолок подвала давили на мозг, выталкивая его наружу.
Скрюченные пальцы покойной застыли возле ее живота, а синие распухшие ноги почти касались моего затылка.
Я смотрел перед собой, а кто-то в черной маске стегал меня по голым коленям, оставляя там кровавые красные полосы.
Две дамы кусали мои уши, и капельки крови падали мне на плечи.
Распространялся трупный запах, и чья-то железная рука сжала мне чресла. Я не шелохнулся, стиснул зубы и плюнул в лицо мучителю.
Два пальца схватили мой нос и повернули его на 180 градусов по часовой стрелке. Теплая жидкость вырвалась из ноздрей.
Женщины рвали мне ресницы и брови пинцетом.
Я прослезился.
Человек в черной маске задел труп, и тот стал раскачиваться. Разболтался! - сказал негодяй.
Обе ноги умершей оторвались и шлепнулись на пол.
Но пытки не прекращались.
...Восстанавливая кривые мысли, я бегу на край света (моего света!), который заканчивается на пересечении Дмитровки и Бульвара. Я вбегаю в свой подъезд, поднимаюсь на третий этаж. Руки дрожат... Как тяжело вставлять ключ в замок! Я нажимаю кнопку звонка. Мать открывает дверь, и, не говоря ни слова, я прохожу в свою комнату. Нужно что-то обдумать... Я сажусь к письменному столу...
--------------------------------
ФАНТАЗИЯ:
РЕАБИЛИТАЦИЯ
Он двигался, надвинув серый капюшон на лицо и сжимая в руках потертый кожаный портфель.
Ненасытное солнце пожрало все живое, и теперь ему предстояло идти очень долго в пустыне. Его одежда - балахон иезуитов - поистрепалась, там и тут зияли черные дыры, но он все шел и шел наперекор всему. Спустя два-три часа он повернул налево и заметил странный оазис...
На серой почве местами лежал серый снег, который таял на глазах. Торчали, обглоданные озеленителями, кустики, тянувшиеся к грязной вонючей реке. Он направился туда и увидел многочисленных людей костюмах счетоводов с нарукавниками и с неизменными портфелями в руках. Бюрократические спешили за реку. Часть из них перебиралась по тонкому бревну, перекинутому через бурный поток; они, шатаясь, бежали, срывались в пучину, плыли и захлебываясь, шли ко дну. Другая часть с разбегу бросалась в воду и старалась сразу преодолеть преграду вплавь.
Путник, отталкивая счетоводов, спрыгнул с бревна и направился к двум серым ангарам. Забор из колючей проволоки не был для него преградой. Он достал большие бокорезы и сделал дыру, и сам протиснулся в нее, а за ним ринулась толпа. Он хитро улыбнулся, но никто не видел улыбки за капюшоном.
Он распахнул дверь одного из ангаров и вошел внутрь. Бюрократы скреблись снаружи, как индеец Джо, но тщетно. Странник прошел подлинному коридору, не глядя на двери, возникавшие там и здесь по сторонам. Наконец он остановился в самом конце и толкнул дверь. Это была квартира Галины Л. Он увидел девушку, сидящую на диване. Рядом в кресле сидела ее мать, которая взволнованно подпрыгнула, а девушка, не выразив никаких чувств, встала.
"Подожди, я сейчас переоденусь,"
Он вышел за дверь и вновь оказался посреди пустыни...
"Реабилитация," - подумал он.
*****
Он оглянулся и махнул рукой на одиноко стоящую дверь, приблизился к автобусной остановке, точнее к железному столбику с выцветшей табличкой. На ней был единственный номер "63". "Доеду до стройки," - прикинул он истал всматриваться вдаль. Конца дороге, вымощенной желтым кирпичом, не было конца и края; она скрывалась за горизонтом, а справа и слева от нее по бесконечным пескам катились перекати-поле.
"Ждать придется долго," - пронеслось в мозгах, и в этот миг появилась черная точка. Она довольно быстро приближалась, и скоро можно было рассмотреть автобус "ЗИС-16". Водитель, нахлобучив кепку-шестиклинку на нос, был неподвижен словно монумент, и наш знакомый, бросив взгляд на облупившуюся краску "ЗИСа", влез в раскрывшуюся дверь, но по всей видимости она вообще никогда не закрывалась. Автобус вздрогнул, высморкался, затрясся, застрочил как пулемет, но все-таки тронулся с места. Путник присел на свободное переднее сиденье и осмотрелся. Пассажиров было ровно тринадцать, и все - дети от четырех до двенадцати-четырнадцати лет. Он не стал удивляться, а отвернулся к окну, за которым простиралась великая пустыня.
Сколько прошло времени, не известно, но он ощутил на себе чей-то взгляд, повернул голову и вздрогнул: детей в салоне не было, вместо них сидели юноши и девушки и таращились на него. Однако чудесное превращение не закончилось: пассажиры взрослели каждое последующее мгновение. Он щекотал себя надеждой, что это - сон, который скоро закончится, но вокруг сидели дряхлые старцы. Они скрючивались и пригибались к земле, а изнутри чуть не сыпался песок. Он вскочил и хотел крикнуть что-то водителю, но кабина была пуста, лишь кепка лежала на руле... Чудовищные пассажиры умирали, и часть уже испустила дух, а тела разлагались на полу и сиденьях. Мерзкие белые черви копошились повсюду... Он не выдержал и рыбкой вылетел в раскрытое окно, сгруппировался, но все же больно ударился затылком о землю...
"Реабилитация." - прошептал он.
*****
Он посмотрел по сторонам и увидел одиноко стоящую дверь, ту самую, что он оставил некоторое время назад. Там...
Он снова оказался в длинном коридоре, но теперь здесь было тесно. Толпа кришнаитов стучала в бубен и орала: "Харе, Кришна! Харе, Рама!"; с пяток наркотов ловили приход от травки; странные типы в просторных белых накидках слонялись из угла в угол. Галина Л. схватила его за руку так, что капюшон вздрогнул, но остался на месте. "Пошли отсюда! Ты не знаешь всего!" Она тащила его к выходу, но в дверь позвонили. На пороге стоял тощий человек под два метра ростом в милицейской фуражке, семейных трусах в цветочек и ярком галстуке на голое тело.
"Я ваш участковый," - бодро проговорил человек, а Галина Л. пропустила его, а сама выскользнула на улицу.
Путник рванул за нею и вошел в дождь...
Девушки нигде не было.
"Реабилитация," - решил он и двинулся по улице сквозь гудящую безликую толпу.
Туда-сюда снуют люди, а он идет прямо и никуда не сворачивает.
Он заметил Галину Л. издалека - на переходе. Это была улица Горького или же улица Восемьсот лет Москвы, она пересекалась с Тверским или Бескудниковским бульваром.
Он хотел что-то сказать, но Галина Л. улыбнулась грустной улыбкой, приложила палец к губам и поманила его.Они взялись за руки и дальше пошли вместе.
"Реабилитация," - чудилось ему, но он молчал и косился на свой портфель, - "Странно, что он еще не потерялся! А интересно, что там внутри!?"
*****
Загорелся красный свет светофора, пригвоздивший пешеходов к асфальту с подмоченной репутацией.
На противоположной стороне улицы с песнями и танцами шествовали четыре клоунского вида негра. Один был в оранжевом костюме и черной водолазке. Он держал в руках расписанную гавайскую гитару и постоянно скалил лошадиные зубы. Второй - в клетчатых панталонах и замшевом пиджаке держал во рту флейту и все время поправлял галстук-бабочку невиданных размеров. Третий в малиновом балахоне до пят, вышитом яркими жучками-паучками, пер огромный тромбон, время от времени издавая мерзкие звуки. На его голове красовалась турецкая шапочка с кисточкой, а на ногах были обуты блестящие туфли на толстой платформе. Четвертый был до такой степени черен, что, казалось, с него сейчас начнет капать гуталин. Он оделся в военного покроя ярко-зеленый костюм и канареечные сапоги со шпорами. По-видимому этот "вояка" был художественным руководителем оркестра; он зажал под мышкой скрипку, смычок же служил ему дирижерской палочкой. Музыканты высоко поднимали ноги, подскакивали, размахивали руками, выпучивали глаза и высовывали языки, как бы дразня жителей и приезжих. Затем они принялись хохотать и то и дело выскакивать на проезжую часть.
Автобус "ЗИС-16" номер 63 вывернул из-за угла, и шумная компания ввалилась туда. Кабина водителя была по-прежнему пуста. Музыканты высунулись из окон и строя рожи, стали откровенно оскорблять прохожих. Внезапно автобус сампо себе развернулся на месте и начал двигаться навстречу потоку машин. На перекрестке произошла авария. Автомобили налетали один на другой, переворачивались, загорались. Кругом валялись мертвые и покалеченные тела, появились санитары с носилками, выли сирены скорой помощи...
"Держите негров! Это они сделали!" - он уже приготовил эту фразу для блюстителя порядка, но понял, что вновь потерял Галину Л.
Он шарахнулся в сторону и пробежав по нескольким темным переулкам, выскочил на проспект Калинина. Граждане шли, сомкнув ряды, и ему с трудом удавалось протиснуться сквозь них.
"Вы не видели ее? Вы не знаете, где она? Куда она могла подеваться?" - спрашивал он у каждого встречного-поперечного, но те молчали.
"Загляните в магазин!" - посоветовал джентльмен во фраке и цилиндре с тросточкой в руке. Его покачивало от малейшего дуновения ветра...
Путник кивнул в знак благодарности и заглянул в витрину полуподвального магазинчика, что недалеко от м.Чеховская. Галина Л. стояла в очереди в кассу. Он сбежал по ступеням и очутился в тесном помещении. Галины Л. не было.
"Где ты?" - пронеслось в голове, но он был нем, как рыба. Люди, еще секунду назад оживленно беседовавшие, превратились в строй манекенов - пластмассовых кукол. Он пробкой выскочил из подвала.
"Вот вам и музыка! Реабилитация!.."
*****
По проезжей части вышагивали те самые негры-музыканты во всей своей красе.
"Они!" - заорал его внутренний голос, и он готов был сорвать с себя балахон. Он почти догнал негров, как вдруг московское небо озарилось красочным праздничным салютом.
"Что это такое?" - он дотронулся до оранжевого музыканта, и тот рассыпался песком, прикоснувшись к следующему, т.е. к клетчатому, и тот разлетелся словно детская мозаика, третий растаял точно кусок сахара в воде, а четвертый сдулся подобно надувному шарику и со свистом умчался в небеса.
"Реабилитация," - решил он, онемев от ужаса и оглянулся. На улице стройными шеренгами стояли люди-манекены и держали в руках зонтики, на макушках которых стояли стаканы с водой.
"Отличные каникулы!"* - усмехнулся наш знакомый. Он на секунду устремил взгляд внутрь, и люди зашевелились. Они сделали несколько шагов, но как только он посмотрел в их сторону, все снова застыли. Он зажмурился и услышал шум и шорох одежды, ехидный смех, плеск воды в стаканах... Он резко открыл глаза... Тишина и застывшие манекены...
Он помчался прочь, сбивая куклы, которые падали и разбивались об асфальт...
Он петлял переулками и вышел на Дубнинскую улицу. Или это была Краснопресненская набережная.
Он посмотрел на третий этаж серого кирпичного дома. На балконе стояла Галина Л.
Путник бросился в подъезд и поднялся на нужный этаж. Он приготовился нажать кнопку звонка, но дверь распахнулась, и он увидел девушку, которая удалялась в комнату в конце бесконечно-длинного коридора. Комнатка оказалась настолько крохотной, что ему подумалось:
"Это вам не Кузьминки! Дог и коккер-спаниель здесь не поместятся..."
Окна были занавешены, и тьма стояла такая, что обстановку разобрать было не возможно. Но все же с трудом различался большой круглый стол, за которым восседали четверо. Ему виделись лишь силуэты, но он сразу догадался, кто это... Мерзкие музыканты о чем-то переговаривались, не обращая внимания на присутствие постороннего. Но самое удивительное, что Галина Л. прислуживала этим...
Он был возмущен и почти завизжал:
"Реабилитация!!!"
В тот же миг зажегся свет, и он онемел...
За столом сидели по порядку6 Гитлер, Гиммлер, Геббельс и Герринг.
Толстый, но все же чуть-чуть сбавивший вес, Герринг гладил свою сине-фиолетовую рожу левой рукой и рассматривал правую, на которой не хватала большого пальца, а остальные четыре были обрублены на фалангу, и мутная зеленовато-серая кровь капала на скатерть. Гиммлер походил на кота Базилио, поскольку его круглые очки были абсолютно черны. Рейхсфюрер бледнел на глазах и скоро стал идеально белым. У министра пропаганды коричневый мундир был перепачкан землей, а на высохшей шее виднелся шрам от веревки. Геббельс бодро отстукивал по столу ритм народной мелодии, и можно было поразиться исключительному музыкальному слуху министра. Лишь только фюрер был бодр и свеж. От него шел дух молодой свиньи, и странник едва не рассмеялся. Он даже готовился выдать пару дифирамбов преступнику Љ1 и его клике, но страх заполз под капюшон...
Мертвецы одновременно повернулись в его сторону, а Гитлер произнес:
"Мы вернулись в мир, чтобы принести сюда ад, и для этого нам нужен ты..."
Фюрер указал рукой куда-то в сторону. Он посмотрел туда. Там стояла Галина Л. Но это была не она, а жуткая высохшая старуха. Ее череп, обтянутый желтой кожей, с клочьями седых волос вызывал полное отвращение, а тощие скрюченные пальцы, похожие на паучьи лапы, тянулись к нему...
"Ваш выход, профессор!.." - услышал он страшный шепот...
...Я щелкнул себя по кончику носа. Странные сны не дают мне покоя. Я болезненно реагирую на многое, и как мне найти выход?..
Но я отвлекся, и чувство удовлетворения посетило меня. Я счастлив и спокоен, а многого ли надо человеку? Капельку любви, капельку спокойствия, капельку собственного интереса, капельку сочувствия, капельку страха... Получается несколько капелек - океан! Оказывается, не так уж мало и нужно! А в мозгах - чушь, и я удивляюсь, откуда все это берется.
Анатолий Бальзак посетил раздевалку
И очнувшись в сортире, тихонько запел.
На шкафу мефистофель таранил русалку.
Переполненный чувств, он податлив и смел.
Кутерьма в ожидании бывшего чуда.
Кутерьма со жратвой и пунцовым вином.
Вот - слоны, падишахи и витязь-иуда,
А наутро всемирный потоп за окном.
И в преддверии тайны слепым оказался
Забастовщик Демидов по кличке "Пират".
Что с того, что он нищий, он ночью проспался
И кричал на рассвете: "Я - Понтий Пилат!"
Наезжая на вышки, мурлыкал водила,
Но, нажав на педаль, укатил в Занзибар.
Пестрой лентой струилась интимная сила,
Передав подсознанию резкий удар.
Шаг на месте, и вновь откололись причуды.
Кто за ними стоит? Не расскажите мне!?
Лишь в тоске полудней и в плену пересудов
Отчужденные дети в приблудной стране.
Анатолий Бальзак засиделся в трактире,
Не заботясь о том, что одежда во сне.
Пучеглазый сатир, он единственный в мире
Держит псов не на псарне и не на ремне.
Он в такси сам не свой, потому что при деле.
Будоражит толпа и сопливится с ней,
Точит камнем язык, слово все перемелет.
Но, простите, я стал говорлив, как лакей...
Может быть, а моет, нет, но я конечно же стану сами собой, если уж очень постараться.
Я сижу и сверлю небосвод косыми глазами, тайком попивая спиртное, все равно - водку, вино или что-то еще, от чего становится дурно. Я разглядываю цветные и черно-белые картинки, где женщины и мужчины так наги и непристойны, что хочется стать таким же, вступить в их порочный клан и предаваться пороку вечность.
Я слышу пение птиц, но чувствую дыхание кипариса. Я слышу, как падают листья в лужу дневной мочи, и легкий ветерок гонит их к берегу. Букашки спешат по своим делам, пока чья-нибудь мозолистая рука или сапогастая нога не прекратит их стремления.
Две жирные вороны (каждая размером с хорошую курицу) ведут оживленную беседу, радующую слух: Каррр! Каааррр!!! Кар-кар-каррр!!! Их приятные голоса заглушают шум улицы, и я радуюсь жизни.
Я листаю книгу за книгой, но страницы путаются со строчками, а слова с буквами. Я забываюсь и желаю лицезреть какую-то прекрасную женщину, чтобы ночной поллюцией закончить эти гадливые сутки... А ведь скоро - утро...
Женщина** (Дама)
(для моей второй половинки той, что выше небес!)
Дама!
Слишком сложно мне быть.
Я смешан в чувствах,
их переплыть
Невозможно,
поскольку я в долгу.
Но, дама!
Я выражаю себя
И благодарен судьбе за тебя.
А мой успех лишь то,
что я могу.
(Oh well, well
Oh well, well)
Дама!
Я вижу,
ты знаешь все.
Я стал ребенком,
он чушь несет.
Но ты запомни,
я весь в твоих руках.
Дама!
Повлияй на меня.
Открой мне сердце,
стань у руля.
Наш путь отмечен на звездах, на руках.
(Oh well, well
Oh well, well)
Дама! Позволь мне объяснить.
Я никогда не желал любовь разбить.
И потому хочу тебе сказать
Опять, опять, опять, опять, опять:
Люблю! Да! Да!
Сейчас и всегда!
-----------------------
*см. картину Рене Магритта "Каникулы Гегеля.
** вольный перевод песни Джона Леннона "Woman"
-----------------------
3.07.1992 года. На ум приходят до одурения пошлые слова и словосочетани: комиссар Мегрень, мондернизм, Нельсон Мандала...
Что скажет тов. Николай на вчерашнюю пьянку? Николай - рэкитир местного масштаба - очень шустер (шустерлинг, как сказал бы Хармс!). Но я не злюсь на него и терплю. Конечно сегодня последний рабочий день, возможно, пронесет. Но я всегда надеюсь на лучшее... Казалось бы...
Да ладно...
Я пытаюсь вспомнить вчерашнее, но в глаза какие-то искорки. Их настолько много, что мысль не может сосредоточиться на чем-то определенном, она скачет по островкам и теряется в лабиринтах сознания...
..."Пока я не глухой,"-
сказал правитель
и улыбнулся
Чему смеяться?
подумал он спустя секунду
Хотя я совершенно бессилен
Не может быть
чтобы мной понукали
Люди?
а кто же еще будет в силе!?
Новость
у вас ко мне интересное дело?
Не важно
что думаю только о счастье своем
О вас будут думать могилы
Вы
люди
вскоре туда уходите
Но я не глухой
ты слышишь меня однорукий?
ты слышишь меня одноглазый?
Я обречен
но осталось немного исправить
И пусть будет так!
потому что я не глухой...
...Я жру все подряд и не боюсь отравиться, я стал абсолютным болваном, искрящимся алкоголиком и разлагающимся деградатом. Что я могу? Смотрю на себя в зеркало и вижу попугая, готового воскликнуть:
"Пррррррррррростите! Я пьяяяяяяяяяяяяяяяяница!"
Сколько можно слушать музыку? Сколь выдержу я? Мне кажется - бесконечность! Это как петля, затягивающаяся на шее... Нет никакого выхода... нельзя снять веревку, когда зависаешь...
Музыкальный коммунист - Джон Леннон в моем меню. Я пожираю его бессовестно, не гнушаясь политиканством. Меня подташнивает от слащавого Пола, и я предпочитаю йокоониного мужа. вперед на Восток! Мы отравлены мистицизмом и мудростью азиатов, и толпы идолопоклонников отправляются восвояси. Да здравствует Джон! Леннон жил, Леннон жив, Леннон будет жить! И Леннон великий нам путь озарил! И тут уместно привести стихотворение*: