Юровский Юрий Георгиевич : другие произведения.

Избранное. проза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

[]

Ю.Г. Юровский

Дочери Алисе посвящаю

ИЗБРАННОЕ

ПРОЗА

Симферополь

2013

  
  
   УДК 82 -82
   ББК 94.3
  
   Юровский Ю.Г. Избранное. Проза. Миниатюры, повести, эссе.
   Симферополь ИТ "Ариал", 2013 - с.
   Оформление, макет В. В. Юдина.
  
  
   В книгу "Избранное" включены как ранее изданная художественная проза автора, так и впервые изданные произведения. Часть миниатюр была ранее опубликована в сборнике "Мои меридианы" (Симферополь, РЦНТЭИ, 2002), в журнале Крымских писателей "Брега Тавриды" (N 3, 2004), повести и рассказы - в ряде литературных альманахов, издаваемых Институтом геологии Коми НЦ УрО РАН (Сыктывкар, 2001 - 2008 гг.).
   Содержание книги - не простая судьба ученого: гидролога, гидрогеолога и геолога. Это комические и трагические ситуации, случающиеся в экспедициях, на работе и в быту. Романтика профессии и ее изнанка. Воспоминания о корифеях науки и искусства. Размышления о жизни, истории, религии.
  

No Юровский Ю.Г. 2013

  

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Прежде всего, хочу сразу предупредить читателя, что я не профессиональный литератор. И никогда им не был. Поэтому, заранее прошу прощения у всех за многочисленные огрехи свойственные любителю. Только очень одаренные люди могут быть профессионалами одновременно в разных областях. Поскольку, я ни в коей мере, не отношу себя к таковым, могу считать себя только любителем.
   Эта книга состоялась только благодаря вниманию моих друзей, которым понравились мои окололитературные опусы. Только с их помощью (главным образом моральной поддержке профессора Виктора Владимировича Юдина), в печати вышла книга "Мои меридианы" (Симферополь, 2002 г), представляющая собой сборник коротких рассказов. Или, как называл их мой, ныне увы ушедший друг, профессор Алексей Иванович Коротков - миниатюры. Другой мой, трагически погибший в 2004 г. друг Александр Анатольевич Беляев предложил мне участие в Литературных альманахах, издаваемых моими коллегами - геологами Республики Коми. Точнее энтузиастами Института геологии Коми научного центра Уральского отделения Российской Академии Наук (КНЦ УРО РАН).
   Литературные альманахи (сборники) традиционно выходили из печати регулярно с 1995 года на протяжении десяти лет ко "Дню геолога". Затем с некоторыми перерывами. На мой взгляд, эти альманахи представляли собой совершенно удивительный феномен в литературе не только Республики Коми, но и всей России. В них печатали "первые пробы пера" все желающие - от академиков, маститых докторов наук до лаборантов, коллекторов и даже студентов. При этом редакторы составители проявили неслыханный демократизм, печатая практически все, что поступало в редакционный портфель. Как оказалось позже, это имело большой, я бы сказал, педагогический, смысл. Видя очевидные недостатки своих "шедевров" многие авторы начали более тщательно работать над отдаваемыми в редакцию произведениями. Альманахи стали приобретать более достойный вид, рос профессионализм авторов. В результате, по итогам Всероссийского конкурса литературных изданий за 2002 год альманах "Дорога с грустным перекрестком" был отмечен премией Российского геологического общества. Далее. Стихи и прозу авторов Альманахов напечатали журналы "Наш современник" (Москва), Север (Петрозаводск), "Медный всадник" (Санкт- Петербург) и многие другие издания.
   После трагической гибели А.А. Беляева, инициативный коллектив редакторов- составителей возглавил директор геологического музея Института геологии, профессиональный литератор и поэт, член союза Российских писателей, Алексей Анатольевич Иевлев. Благодаря его стараниям "дайджест" лучших произведений в Альманахах в роскошном оформлении был опубликован в Москве в двух вариантах: "Моим северам" М., Издательский дом "Руда и металлы". 2008 и "Моим северам" - литературный альманах в специальном выпуске "Горного журнала" за 2008 г., одного из старейших научно-технических изданий России (издается с 1825 года). В упомянутый "дайджест" редакционный совет включил и мои скромные опусы.
   В Крыму отдельные мои заметки выходили в "Крымской правде и в литературно-художественном журнале "Брега Тавриды".
   Всё написанное в этой книге - автобиографично. Однако изложено не в жанре классических мемуаров, а в свободной форме. В миниатюрах я рассказываю о наиболее ярких событиях моей жизни (по времени - это период 1963-1995 годы), без всякой хронологической последовательности. Точно также в нашей памяти вдруг всплывает тот или иной эпизод, вне связи с другими. Более четко хронология обозначена в повестях. Без нее там просто не обойтись. И, наконец, эссе - есть не что иное, как размышления об увиденном и пережитом. Что из всего этого получилось - судить читателю.
   Хочу еще только еще раз выразить особую благодарность другу и коллеге Виктору Владимировичу Юдину за редактирование этой книги и неустанную моральную и техническую поддержку.
  
  

[]

Якутия. Река Миль. Зима 1963 года

МИНИАТЮРЫ

[]

Якутия. Автор в верховьях р.Вилюй. Весна 1965 г

К ВОПРОСУ О ГОСТЕПРИИМСТВЕ

   О том, что гостеприимство в солнечной Грузии своеобразный культ, знают все. Но не все испытали на себе некоторые проявления грузинского гостеприимства. Не знал и я, что служебные командировки являются поводом для демонстрации дружеских симпатий к собратьям по профессии.
   Представление отчета заказчику - штука нервная. Исполнитель в ярких красках расписывает достоинства своей работы. Заказчик придирчиво шерстит материал, пытаясь отыскать недовыполнение пунктов техзадания или огрехи в тексте и картах. Вполне обычная процедура, известная каждому геологу.
   Готовый к бою, нагруженный томами отчета и рулонами графики, я прибыл в Гудауту. А когда предстал пред светлыми очами начальника экспедиции, сразу взял быка за рога:
   Вот отчет. Хотите - смотрите сейчас, хотите - после доклада. И покажите комнату, где можно развесить графику, так как простыни очень большие.
   Гоги! - позвал начальник какого-то юношу. Помоги развесить графику, защита будет через час. Надеюсь, успеете.
   В бодром темпе я прикрепил кнопками плакаты и карты. Просмотрел тезисы доклада, отметил положения для протокола. А через час в комнату ввалилась компания местных геологов.
   - Подготовился? - спросил начальник экспедиции.
   - Давно готов, ответил я. - Постараюсь за час уложиться, материалов много.
   Сам подумал, что хорошо бы закончить все это побыстрее, оформить бумаги и успеть на поезд в Питер - ночевать в Гудауте мне не хотелось.
   - Сначала, генацвале, - перебил меня начальник экспедиции, - я должен сообщить Вам одну новость: только что звонили - Вас хотят видеть в Тбилиси вместе с вашим отчетом. Там наше главное начальство - оно все оформит. Выезжаем сегодня вечером, вместе. За билетами я уже послал сотрудника. А сейчас начнем.
   И он торжественно распахнул дверь в соседнюю комнату, где глазам моим представился длинный стол, весь уставленный разнокалиберными бутылками, кувшинами, графинами и прочими емкостями, наполненными явно не водой. Эти емкости окружало большое количество грузинской снеди.
   - Вот так новости! - про себя подумал я. - Причем тут банкет? Ну, добро бы после защиты. И от Тбилиси не отвертеться. Но как быть с защитой здесь? Они же должны меня выслушать.
   На мой немой вопрос начальник ответил в первом же тосте:
   - Мы все знаем, что ты очень хороший человек, значит и работа твоя хорошая. Мы также знаем. как ты честно работал на Гагринском полигоне. Нам все доложили. Для нас честь принять работу от такого человека как ты! Зачем же терять время на пустые разговоры, на доклад, на прочие формальности? Выпьем за нашего уважаемого гостя! Пожелаем ему долгой жизни, счастья в любви и успехов в науке!
   Как нас грузили в поезд, уходящий в Тбилиси, как мы доехали, что потом было в этом прекрасном городе - отдельная история, интересная и весьма поучительная. Одно могу сказать: ритуал встречи гостя был соблюдён до конца и там. Уже в аэропорту Тбилиси, похмеляясь из горла теплым шампанским в шесть утра (ресторан, к несчастью, был закрыт), я подумал:
   - Как хорошо, что я наконец уезжаю. Живым. Еще пара таких дней и я бы умер, или, к чертовой матери, спился. Нет, гостеприимная Грузия явно не учла возможности моего организма. И впредь явно тоже не собирается учитывать. Поэтому организму следует подальше держаться отсюда. Ведь есть же не менее гостеприимный солнечный Крым.
   Одного я не понял в вопросе грузинского гостеприимства, и этот вопрос мучает меня до сих пор: Зачем я развешивал графику?
  
  

ЛИСТ ЛАВРА

  
   Два дня в Батуми были до крайности сумбурными. То Гурам с полдороги стащил меня с теплохода, идущего в Поти, заговорщицки шепча: зачем тебе эта калоша? Ты что, моря не видел? Вон на пирсе стоит наша машина. Едем пробовать местное вино.
   То в наш номер явились два канадца и француз, жаждавшие продолжения дискуссии. Продискутировали... до трех часов ночи. То еще что-то.
   Рано утром, в день отлета, я потащился на местный рынок купить зелени. Улицы были еще пусты. На рынке не было покупателей. Набив сетку травками поэкзотичней, я вышел на площадь. Из маленькой кофейни выносили на подносах горячие хачапури.
   Что за чудо, этот батумский хачапури! Продолговатый пирожок заполнен свежайшим сулугуни и сверху полит яйцом. Все прямо из печки, вкус описать невозможно. Живут же люди! Каждый день едят такую вкуснятину. Чем не рай?
   Ублаженный хачапури, я направился через площадь. По дороге столкнулся со стариком - абхазцем, продающим веточки лавра.
   - Купи лавр, всего десять копеек веточка.
   - Зачем мне лавр, батоно? Я сегодня улетаю, причем в Крым. Там своего лавра полно.
   - А все-таки купи. Старику тоже завтракать надо.
   - Послушай, батоно! Я понимаю, что на лавре состояние не сделаешь. Неужели у вас в Батуми его вообще кто-то покупает? Он же везде растет!
   - Редко, - признался старик. - Ара (нет) и все. Поговорить хочу. Сына убили в Афгане, жена с горя померла. Больше никого в доме нет. Совсем один. Вот и хожу лавр продавать.
   Роскошное батумское утро померкло. Даже в этом раю нашлось место для горя. Через несколько минут я уйду в гостиницу. Там, захочу пойду в ресторан, захочу останусь на день-два, захочу уеду. А что делать этому старику? Это же комок горя! И ничем ему не помочь, и не чем его утешить.
   - Значит так, батоно, вот тебе рубль, а мне за него оторви один листик. Видишь, сумка полная? Брать некуда. Пойди и возьми себе хачапури. Считай, что помянули твоих близких.
   Отвернувшись, чтобы не видеть глаз старика, я помчался в гостиницу. Уже в самолете, растирая пальцами пахучий листок, я подумал: Слишком уж мы веселились на этом симпозиуме. Страшно вспоминать сколько съели и сколько выпили Старику хватило бы на всю жизнь. А на все эти гнусные войны надо посылать сыновей тех, кто их затеял, и давать им пенсию, как этому старику плюс пакет лаврушки, бесплатно. Чтобы им было чем торговать на базарной площади.
  
  

МАЦЕСТА

  
   Начинали - веселились. Пробурили - прослезились. Смотри, что творится! И организация труда какая!
   Главный гидрогеолог Лазаревской геологической партии устало махнул рукой. Зрелище, которое мы наблюдали из уазика, действительно было занятное. Десятка три кавказцев бегали с лопатами, орали, собирались кучками, разбегались. В таком трудовом ажиотаже я эту публику еще не видел.
   - Не понял? Доразведку месторождения сероводородных вод проводили.
   Пробурили несколько скважин, а одна оказалась с самоизливом. Оголовок буровики не поставили и смылись. Сколько им заплатили за такое безобразие - не знаю. Генацвале (вот предприимчивый народ) открыли свой бизнес. Каждый выкопал яму, заполнил ее мацетинской водой. Хочешь подлечиться? Полчаса рупь, а то и два или три. Дикарей, отдыхающих - пропасть, больных в том числе, а курсовок - нет. Хозяин ямы только успевает деньги собирать.
   - Неужели в эту дерьмовую, грязную, вонючую яму лезут? К ней и подойти страшно, не то что залезть
   - Еще как лезут! Очередь стоит. Месяц наблюдаю этот бардак и ничего не могу сделать. Ни начальство, ни СЭС, ни милиция не чешутся.
   Изрытая долина речки напоминала поле боя после бомбежки.
   - Слушай, Саша, а не выкопать ли нам с тобой по ямке? Могу даже ванну из гостиницы притащить, стоит там одна во дворе бесхозная. В ней процедура дороже будет стоить. И сами подкормимся и скважину на крановый режим поставим, за наличные в миг оголовок сделают.
   - Все шутишь! Торговцы из нас... Будь она неладна, эта Мацеста! Кому деньги, а кому головная боль. Не хворали бы детишки, рванул бы я на Север. Они там мечтают о Сочи, а я о нормальной работе. Дурацкая присказка: знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Ну живу я в Сочи, и тошнит меня от этих Сочей.
   Через неделю я прилечу в Питер, красивый и загорелый, зайду в бухгалтерию сдать командировку. Дамы закатят глаза:
   - Ах, вы из Сочи! Какой счастливчик! Ну и как там?
   - Плохо! - скажу я им. - За полчаса ямы надо три рубля платить, а у нас командировочные два шестьдесят. Для того, чтобы отдыхать в Сочи, а тем более в Мацесте надо знать прикуп, а я его не знаю.
   Но мне не поверят, а зря. Вонючие ямы и усатые молодцы с лопатами убедили бы их мгновенно, и благословенная Мацеста, при их достатке, не показалась бы им раем. А впрочем, может быть эти дамы и договорились бы с пламенными генацвале, и тогда Мацеста предстала бы перед ними в другом свете!
  
  

ПЕРМЬ

  
   Самые яркие впечатления от недельного пребывания в Перми, у меня оставили два культурных очага: городской музей и рынок. Первый, размещённый в старинном соборе на высоком берегу Камы, своей необычной экспозицией. Среди великого множества этнографических экспонатов неожиданно обнаружилось отличное собрание иконописных работ и церковной утвари. Иконопись местных мастеров заметно выделялась манерой письма, даже лики святых, как мне показалось, напоминали пермяцкие физиономии, с особой посадкой головы и разрезом глаз. Старая темпера и более позднее масло пребывали в отличной сохранности, и дай Бог, чтобы пребывали и сейчас, и вперед.
   Сразу оговорюсь, что не специалист я в этом деле, и даже не дилетант, просто была возможность посмотреть и Новгородскую и Московскую и Киевскую школы. И хотя канон был один, видимо все богомазы понимали его по-своему. Ярославль, Кострома и Вологда находятся почти на тысячу километров западнее Перми, но что-то пришло и оттуда. Причем не обязательно от пришлых мастеров, а через копирование, которое отнюдь не считалось грехом. А результат получился положительным. Может быть, тут сыграла роль удаленность от центральной России, от войн и смут, когда все горело и уничтожалось, и поэтому больше сохранилось работ. Не знаю. Просто решил высказать свою версию, пусть наивную, необоснованную, но свою.
   Под впечатлением разговора с местным искусствоведом решил прогуляться и забрел на местный рынок. На прилавках доминировали...Что бы вы думали? Ананасы и клюква! Удивило даже не экзотическое сочетание, а то, что ананасов было куда больше. Они громоздились грудами и пирамидами, и, если бы не снежные сугробы и мороз под двадцать, то можно было бы подумать, что находишься в Африке. Ну и цены: ананасы по 4 рубля за кг, клюква по: 6-8 рублей за тот же кг. Каково? Думаете, ананасы были гнилыми? Ничего подобного. Первый сорт! Как впрочем, и клюква. Но, клюква-то, черт её подери, растет на местном болоте в изобилии не, пахана, не сеяна, только собирай. Да и везти её родимую за 10 тыщ км не надо! Собрал ведро и в город на электричке. Почему же цена её в два раза выше, чем у ананасов? Однако выше. Нет, неисповедимы пути Господни и пермский местный колорит!
   В результате, купил я в качестве сувенира ананас и повез его домой, в Крым, как местную достопримечательность. Кстати, в Крыму в это время ананасов днём с огнём нельзя было найти, а возвращаться из командировки без подарка не хотелось. Благословен, будь прекрасный город Пермь! Лопай заморский фрукт с кислой капустой и да придет к тебе процветание от столь странной торговли! Аминь.
  
  

КИМБЕРЛИТ

  
   В составе делегации Вилюйгосстроя* я прилетел в Айхал** в начале ноября 1965 года. Айхал по-якутски слава. Не знаю, чья это слава, но в этот момент я думал не о ней, а как бы согреться. В стареньком АН-2 салон не отапливался, а морозы стояли приличные. Айхал - то всего шестьдесят километров от Полярного круга.
   Легкомысленно одетая по случаю праздника делегация дружно лязгала зубами. Слава Богу, а вернее местным аборигенам, что догадались выделить всем по стакану коньяка прямо у трапа. Благодетели! Лязганье сразу прекратилось.
   За праздничным столом нам с упоением рассказывали, какой замечательный город здесь будет: под стеклянным куполом, с искусственным климатом. Ох уж этот климат! Жаль, конечно, что красивая мечта так и не сбылась, но тогда мы все в неё верили.
   Сидевший рядом со мной за столом геолог поведал мне об удивительной трубке Айхал: по его словам выходило, что её форма не округлая, а в виде подошвы от сапога, а самое большое содержание алмазов там, где крепится подкова. И вот, когда у них горит план, нагребают из этой подковы несколько самосвалов кимберлита и все в ажуре. Он продемонстрировал мне кусочек породы голубовато-зеленоватого цвета. Этот образец, размером со спичечный коробок, мне чрезвычайно понравился.
   - Подари! У вас этого добра пруд пруди.
   - Ты что! - испугался геолог. - Знаешь же правила: выносить из карьера ничего нельзя. А вдруг внутри алмазик? Загремим в тюрягу!
   - Ну не ври. Ты его не из подковы брал, вероятность, что в этом кусочке алмаз один к миллиону. Да мне в Мирном*** подарили образец в три раза больше. Опять же с самосвалов этот кимберлит сыпется на дорогу тоннами. Не будь такой холод, я бы набрал его мешок, а не просил бы у тебя эту фитюльку!
   - Это правда - подтвердил геолог. - Но вдруг ты похвастаешься и тогда посадят нас обоих. Стучат здесь по первому разряду.
   - Мне сидеть совсем не хочется, уверяю! Ты, вот, будешь сидеть...под куполом и при кимберлите... а я под кумполом в Чернышевске. Думаешь там теплее? Так пусть хоть память меня согреет!
   Убалтывал я его два дня, напоил до изумления, но своего добился - образец перекочевал в мой карман. На обратном пути в промерзшем чреве аннушки я размышлял о перепитиях бытия:
   - Три года я оставил в этих краях. Вкалывал как папа Карло, получал как Буратино, а вместо наград везу в Питер маленький кусочек кимберлита. Да, Север перевернул мои представления о ценностях и проверил на изгиб и на излом. Наверное, дальше будет проще.
   Но я ошибся. Дальше все оказалось гораздо сложнее.
  
   *) - ВилюйГЭСстрой - пгт Чернышевский. Город строителей первой в мире ГЭС на вечной мерзлоте.
   **) Айхал - алмазная трубка и одноименный поселок.
   ***) Мирный - город в Якутии. Возник в 1957 г., как центр алмазодобычи около трубки Мир. Население 24 тыс. чел. (1970).
  
  

ШПАНГОУТ

  
   Мурманские девицы произвели на меня сильное впечатление. Румяные от мороза, в роскошных меховых шапках, нарядных свитерах, они бойко сновали по обоим этажам деревянного домика, на дверях которого висела табличка с длинным названием "Арктикшельфморнефтегазразведка". Еще не совсем придя в себя от перелета и бойкого стрекотания мурманчанок, я с трудом отвечал на вопросы начальства, не понимая их ажиотажа.
   - А почему вы один прилетели? Где ваша команда?
   - Команда сидит на чемоданах в Питере. Надо же предварительно оговорить условия работы, жилье, зарплату. Это же не Сочи, а устье Печоры. Мне важны все детали.
   - Да все будет! Вам все это и в министерстве сказали. Самолет ждет.
   - Уважаемые! Отчего такая спешка? Объясните.
   - Все просто. Взяли посуду типа "Либерти". Их клепали в Америке для ленд-лиза.* Притащили. Притопили. Поставили на нее буровую и начали бурить. А корпус трещит. Ваши умельцы хоть посмотрят, что там на дне делается.
   Умельцы посмотрели. Течение вымыло песок из-под носовой части. Корпус провис и стал работать на излом. Где-то около 17 шпангоута. Хоть и не в воду, а из- под воды глядели, все оказалось правильно. Через пару месяцев корпус треснул точно по тому же шпангоуту. Буровиков эвакуировали. Скважину загубили и пароход тоже.
   Рассказывая эту историю своему коллеге А.Майеру, я посетовал, что он не принял участия в этом мероприятии. Не забыл упомянуть и про мурманских девиц. Но он только хмыкнул.
   - Я в Мурманске после войны работал. Треску ловил. Местный колорит хорошо знаю. Но вот что я тебе скажу. Самых красивых девиц я видел в Харбине. В 45-том там было много русских. Красота неописуемая. Один майор не выдержал, женился. Только плохо для него все кончилось. Сорвали погоны. Она же иностранка. Да еще из белогвардейской семьи. Особисты над ними всласть поиздевались. К концу Японской вообще здорово стали закручивать гайки. Как я уберегся, и сам не знаю. Но забыть эти лица не могу, хоть больше тридцати лет прошло. Согласись, срок не малый. А ты говоришь Мурманск.
   Про себя я подумал: утопить здоровенный пароход - запросто, поломать людям судьбы - тоже. Чем харбинские девицы лучше мурманских не знаю, но ведь свои же, русские. Рано или поздно треснет наша держава по 17 шпангоуту.
   Как в 17 году. И пусть треснет!
  
   *) Лендлиз - поставки вооружения и продовольствия союзниками во время второй мировой войны в СССР. Суда типа "Либерти", водоизмещением десять тысяч тонн строились с расчетом на один рейс, но уцелевшие еще долго служили в гражданском флоте.

ПЯТНО

  
   Работа на Сахалине порой была сумбурной. Шторма длились неделями. Приходилось ждать у моря погоды. Буквально. В период очередного простоя геофизик Саша уговорил меня съездить в Поронайск*. По дороге на автобусную остановку он заскочил в магазин.
   - Это алжирское. Больше ничего нет. Давай на дорожку.
   Сделав первый глоток, я понял, что второго не будет. Гадость неимоверная. Пришлось ее выплеснуть на ближайший дощатый забор. Красные струйки образовали затейливое пятно.
   - Вот, Саша, чистый сюр. Реализмом здесь не пахнет. Кому понадобилось везти алжирскую мочу на Сахалин?
   - Сволочам, ответил Саша, кашляя и отплевываясь.
   - А я думаю, благодетелям. Почему? Давай объясню. Во-первых, ну кто еще, кроме Союза, купит у них эту дрянь? А деньгами помочь им надо. Во-вторых, большевики избавляют мусульман от соблазна греха. Коран же запрещает пить вино. В третьих, обеспечиваем их работой на бывших французских виноградниках. Не вырубать же плантации. В четвертых, загружаем морской и прочий транспорт...
   - В пятых - перебил меня Саша - кто-то солидно получил "в лапу", в шестых.
   - Погоди, погоди! Знаю, будет и в шестых и в десятых. Главное, ты понял насчет благодетелей.
   - Все равно сволочи, не сдавался Саша. А о нашем рабоче-крестьянском здоровье подумали?
   - Конечно, подумали. Минздраву ведь тоже надо дать работу. Профсоюзам. После лечения тебя ведь на курорт пошлют. Ты ведь полбутылки выпил.
   - Пошлют куда подальше. В Поронайск. Кстати, ты знаешь, что местные остряки его иначе как Провоняйск не называют? И правильно. Такого вонючего города я еще не встречал. Вот там нас и подлечат.
   - Тебя, Саша! Моя порция вон она, на заборе.
   Тут подошел битком набитый автобус, и дебаты прекратились.
   Через три года я опять попал на эту остановку. Вспомнил Сашу и невольно посмотрел на забор. Пятно немного побурело, но также явственно проступало на серых досках.
   - Вот это краска! - восхитился я. Три года в сахалинском климате и, надо же, держится. На наших измерительных рейках краска за сезон полностью выцветает. А уж о створных знаках и говорить нечего. Недоумки наши начальники. Не как вино надо было продавать это алжирское пойло, а как краситель. По сходной цене. И была бы нашей Родине от этого немалая выгода.
   *) Поронайск - город в Сахалинской области. Японское название Сикука. Порт в заливе Терпения (Охотское море). 24 тыс. жителей.
  
  

КОМАНДИРОВКА В ПОРОНАЙСК

   Автобус по маршруту проселок Восток - Поронайск идет прямо по пляжу. Во время отлива это лучшая дорога. Море само позаботилось об идеально ровной поверхности. При въезде в Поронайск начинаются дикие ухабы. Да и сам Поронайск сплошная "ухаба".
   Дом, в котором ютились геофизики, показался мне каким-то странным. Комнатушки настолько крохотные, что кроме стола и пары стульев в них ничего. Не помещалось. В результате, каждый сидел в своем кабинете.
   - Что за дом такой дурацкий, ругнулся я, протискиваясь в очередную дверь.
   - А ты не знаешь? Геофизики заржали. Это убоище - бывший японский публичный дом.
   - Лихо, господа геофизики, Неплохо вас начальство устроило. То-то над входом какие-то иероглифы. Иероглифы не суть, где девочки?
   - Наши девочки здесь ни вдоль, ни поперек не помещаются. Надо японок выписывать. И, вообще, хватить травить. Пошли в ресторан обедать, Самое время. Заодно и знакомство обмоем.
   Ресторан был пуст. Только мы удобно расположились, подбежала взъерошенная официантка.
   - Заказы не принимаю! Ресторан закрывается!
   - Что за дела, Зина? Дай нам пожрать и выпить. Геофизики тебя никогда
   не обижали. К тому же с нами гость. Только приехал. Голодный.
   - Мальчики! - взмолилась официантка. Тут панамский лесовоз пришел. Ну и команду погранцы сдуру выпустили с территории порта. Теперь она в полном составе прет сюда. Опробовать русскую кухню. А у нас и еды столько нет. И валюту принимать не имеем права.
   Дверь ресторана за нами захлопнулась. Из-за угла вывалилась пестрая толпа. Полный интернационал. Негры, японцы, метисы, только что в крапинку не было. Объяснив им на ломаном английском, что ресторан закрыт "на обед", я вверг интернационал в полное изумление.
   Протискиваясь в узкую дверь иноземного бардака, держа в руках батон колбасы и бутылку водки, один из геофизиков в сердцах сказал:
   - Вот, япона мать! Ни пожрать по человечески, ни выпить. Небось при японцах здесь порядок был. Как во всяком нормальном борделе.
   - Да, заметил другой. Продали же Аляску. Пора продать и Сахалин. Вместе с нами. И бордель уже готов. Не надо строить.
   - Бордель - это наше государство, рассудил третий. Вот сейчас легли под интернационал, завтра под дядю Сэма. Ну вас к черту, патриоты хреновы. Да хоть по водке, хоть по балету мы впереди планеты всей. Ты, Васька, разливай в коридоре. Тут же руки не поднять.
   - Ночью, в клетушке для приезжих, мне снились японские сны.
  
  

ПУШКИ ПЕТРОПАВЛОВСКА-КАМЧАТСКОГО

  
   Последние парты в классах издавна наименовались Камчаткой. Дальше отодвинуться от преподавателя невозможно. Край. Вот и Камчатка край земли, хотя и до сих пор слабо обетованной. А уж в середине 19 века это была и вовсе невообразимая даль.
   По сей день на берегу Авачинской бухты стоят старинные пушки, оборонявшие Петропавловск. Присев на одну из них, я подумал, что история этой обороны весьма удивительна. Представьте, что гарнизон состоял из нескольких десятков служилых казаков, отродясь не воевавших. Многие в преклонном возрасте. Полтора десятка инвалидов. Столько же ссыльных. Несколько купцов с семьями. Все население не больше трехсот душ. И вот эти души дали "прикурить" мощной эскадре, многократно превосходившей защитников во всем. И в численности профессионально подготовленных бойцов, и в орудиях, и в умении ведения сражений, и в воинских запасах.
   И что, вообще, заставило гарнизон Петропавловска сражаться? Они ведь все, за исключением купцов, были ссыльными. Шансов вернуться в обжитую часть России у большинства не было. Чины и награды на Камчатке могли интересовать разве что местных медведей, коих там, правда, множество. Рассчитывать на помощь не приходилось. Не проще ли было сдаться превосходящим силам противника? Ан нет! Учинили баталию. И какую! Изрядно потрепали флот и десант. Заставили убраться супостата восвояси. Вот и пойми этих людей.
   Спокон веку Россия наряду с блистательными военными победами имела не менее блистательные поражения. Утиралась. Ворчала, что, мол, за одного битого двух не битых дают. О неудачах старались поскорее забыть. Между тем, многие из этих неудач были удручающими. В одно и тоже время гремели пушки на Камчатке и в Крыму. На Камчатку надо было добираться полтора-два года. Эвон, даль-то какая! А в Крым? Так неужели, за полтора года туда нельзя было подтянуть свежие части и деблокировать Севастополь? Проиграли Альминское сражение и успокоились. Штуцеры видите ли аглицкие дальше стреляют. А как насчет пушек? Ничуть не хуже ихних. А кавалерия, казачьи части, чем в это время занимались? Хвосты коням крутили? На парадах гарцевали? Ладно, Горчаков потом расстарался. Вернул все. А кабы не Горчаков? Вот уж бездарная война, бездарный царь, бездарные полководцы.
   Говорят, Авачинская бухта может вместить все флоты мира. Одновременно. Внутри ее еще множество бухт и бухточек. Все, естественно, самой природой защищенные. Волны Великого океана сюда не входят. Тихо. В эту гладь глядят жерла старинных пушек. Они свое дело сделали. Врага больше не видать. Уже сто двадцать пять лет. И слава богу! С местными бы делами разобраться. Полуостров бы этот Камчатский освоить нормально. Тут ведь чего только нет! И злато-серебро, и уголь, и сера самородная, и горячие источники. А уж рыбы, крабов, морского зверя и прочей живности - в изобилии. Только пользуйся, богатей. Так нет же. Руки не доходят. Никому вроде не надо. Так может продать ее к чертовой матери, как Аляску? Сами то не умеем нормально хозяйствовать. А покупатели найдутся.
   Я погладил рукой гладкий ствол пушки, нагретый нежарким сентябрьским солнцем. Далеко тебя везли, голубушку. Ох далеко, на самый край света. Зато, поставили прочно. И стоять тебе здесь вечным напоминанием, что земля эта не сдается в бою и не продается. Ждет она своего часа, чтобы перестать быть символом удаленности, но стать символом процветания России на восточных рубежах. Ждет настоящего хозяина. Бережливого. Рачительного. Ждет ни много ни мало триста лет, со времен царствования Петра 1. Авось дождется.
  
  

МУМИЕ

  
   Этот парень меня "достал". То ли узбек, то ли таджик, я так и не понял. Он первый раз в жизни увидел море и сразу же захотел опуститься с аквалангом. Неделю ходил. Канючил. Совал деньги.
   - Черт с тобой, возьму грех на душу. Но, предупреждаю, удовольствие ты вряд ли получишь. На ишаке ездить и то приноровиться надо.
   Первым делом я обвязал его концом. Потом напялил акваланг, дал свою маску и соответствующие наставления.
   - Далеко не заходи, сначала по плечи. Окунись. Попробуй подышать. Потом можешь поплавать.
   Хорошо, что я обвязал его страховочным концом. Чудак сразу же полез на глубину. Естественно, захлебнулся. Причем так, что пришлось откачивать. Вытравив пару литров воды, он из смуглого сделался каким-то зеленым.
   - Убедился? А теперь дуй в свой санаторий. И скажи своему богу спасибо, что так обошлось. Мне только покойников здесь не хватало.
   На следующий день он приперся ко мне в домик с огромной азиатской дыней и бутылкой коньяка. После второй рюмки сказал:
   - Знаю, денег ты не возьмешь. Но все-таки ты меня спас. А у нас на Востоке принято что-то дарить. Вот, возьми. Это мумие. Настоящее. Сам собирал. Оно не портится. Может когда пригодится.
   Через десять лет мама сломала руку. При ее гормональной зависимости перелом грозил серьезными неприятностями. И тут я вспомнил: мумие! От переломов должно помогать. Она не очень в него верила, но перелом зажил удивительно быстро. Не обманул чучмек. Не "фуфло". И пригодилось в самый раз.
   Я часто думал о взаимосвязи событий. Никогда не был в Средней Азии, а завел там "крестника". Где-то там, в горах собирал он эту смолу, считающуюся панацеей. Не знал, кто будет ею лечиться. Это мумие "налетало" тысячи километров: Средняя Азия - Кавказ - Питер - Крым, засунутое в мою походную аптечку. И надо же - пригодилось. Наверное и хляби морские этому парню запомнились. А мне все видится узкая смуглая рука с пакетиком и звучит в ушах его голос:
   - Возьми, сам собирал. Старики научили. У нас дома им лечат все. А уж при переломах лучше средства нет. И точно нет. Убедился. Живи долго, "крестник". И лучше - подальше от моря.
  
  

УЛЫБАЙТЕСЬ ЧАЩЕ

  
   Как-то Валентин Катаев, видимо собравшись с духом, написал великолепную повесть "Алмазный мой венец". В ней под разными псевдонимами фигурировали многие его современники, известные писатели и поэты. И предстали они совсем в другом свете, чем в официальных, причесанных и прилизанных биографиях. И пусть их поступки высвечены сквозь призму личных впечатлений, симпатий и антипатий самого Катаева, читателю это интересно. Повесть вызвала небывалую волну критики. Кто-то усматривал в ней очернение кумиров, кто-то из еще живущих посчитал, что на свет вытащили его грязное белье, кто-то ругал автора за его амбициозность.
   На мой взгляд, большинство этих нападок беспочвенны, ибо в этой вещи виден прежде всего сам Катаев. С грустью вспоминающий о своей давно ушедшей молодости. И это так по-человечески понятно. Если бы он унес эти воспоминания с собой в могилу, мы так бы и не избавились от многих иллюзий, которые упорно создавались его оппонентами, да и самим временем.
   Меня постоянно охватывает тоска, когда я читаю биографии своих коллег, а того хуже - некрологи. Все это ложь, и далеко не святая. Что мешает нам улыбнуться, вспоминая тех, о которых можно сказать "...иных уж нет, а те далече".
   Мой ближайший приятель П. Вечно таскал с собой огромный портфель, набитый рукописями, книгами, оттисками статей. Случалось, за целый день он не мог его даже открыть - некогда было, но таскал. Приходя читать лекцию, он ставил его на стол и периодически с любовью на него поглядывал. У него прямо на лбу было написано:
   - А на черта мне эта лекция. С каким наслаждением я вытащил бы из него свои бумажки и занялся настоящей работой. Эх, студенты, студенты! Как вы мне мешаете.
   В перерывах он хватал меня за пуговицу и принимался рассказывать о своей очередной публикации во всех подробностях, ничуть не считаясь с тем, интересно мне это или нет. Он должен был десять раз растолковать свои идеи собеседнику не потому, что хотел знать его мнение, а потому, что в разговоре искал нужные ему доводы и формулировки.
   Профессор Т. скрупулезно вел гроссбух свой переписки. Если адресат отвечал на его письмо, он ставил против его фамилии плюс. Если нет - минус. После двух минусов Т. переставал общаться с человеком и всячески поносил его при каждом удобном случае. Отныне Т. считал его законченным негодяем, То, что письма могли просто не дойти, потеряться - ему даже в голову не приходило.
   Профессор В. напоминал известного римского сенатора, любую речь заканчивающего словами "А Карфаген должен быть разрушен!" Во всех своих лекциях он обязательно произносил фразу:
   - Как говорил мой покойный учитель профессор Меньшуткин, водород есть не металл, но с металлическими свойствами.
   Зверствуя на экзаменах, В. иногда попадался на безотказный ход студентов .Неся несусветную чушь, они заканчивали ответ великой формулой:
   - Как говорили вы, и как говорил ваш покойный учитель профессор Меньшуткин, водород есть не металл, но с металлическими свойствами.
   Бедняга В. впадал в транс. Потом делал глубокий выдох и дрожащей рукой выводил в зачетке - отлично.
   Московский профессор М. Неизменно начинал читать опусы своих коллег со ссылок на использованную литературу, Если не находил там своей фамилии, раздраженно откладывал рукопись, заявляя:
   - Все это чушь! Вы незнакомы с трудами классиков, а потому все ваши выводы неверны.
   В отличие от М. Питерский профессор Д. Никогда не упоминал о своих трудах, Но зато после официального банкета выпускников института всегда устраивал второй на собственной квартире. Приглашались студенты, защитившие диплом на его кафедре. Напаивал он их до изумления. На следующий день в напрочь разгромленную квартиру приглашались ремонтные рабочие. Из года в год это повторялось до самой его смерти. Надо сказать, что студенты любили Д. На одной из попоек в ресторане, где присутствовали его ученики, Д. изрядно принял на грудь. Вышел он не через дверь на улицу, а через рядом расположенную витрину. На звон стекла даже не обернулся. Его орлы утихомирили швейцара и официантов. Немедленно уплатили за убытки. А шефа с сопровождающим отвезли на такси домой.
   Профессор Р. довел до исступления кафедру, рассказывая во всех подробностях об операции аденомы. Слушателей он загонял в угол и в сотый раз с неистощимым красноречием описывал ужасы этой экзекуции. Ему не важно было, кто жертва - мужчина или женщина. Ему не надо было сочувствия. Ему нужен был слушатель.
   Академика, геолога Н. всю жизнь интересовала метеорология. Он тщательно вырезал все газетные и журнальные публикации и раскладывал их по папкам. К концу жизни, а прожил он более девяноста лет, был издан великолепный фолиант с описанием бурь, ураганов и смерчей, Читается эта монография как детективный роман. Жаль только, что книга редкая. Тираж был уж очень мал.
   Л. изводил своих коллег скабрезными и совершенно не остроумными анекдотами. Побаиваясь заведующего кафедрой, двухметрового абсолютно лысого мужика, он шепотом спрашивал:
   - А вы почему не смеетесь? Не поняли? Я сейчас повторю.
   Мне иногда кажется, что вся наша жизнь сплошной анекдот. В чем-то он был прав, этот ныне покойный Л. Почему мы не смеемся над своими горестями, радостями? Почему для смеха нужен особый повод? Считаем, что тот, кто смеется слишком часто мягко говоря не умен? Экие мы, право, умники. Забываем, что горе-то как раз от ума. Рассуждаем о том уместно или неуместно посмеяться. Боимся даже улыбнуться. И потому серьезностью. Сокращаем себе жизнь.
  

БИЧЕР СТОУ

   Метод меченой гальки прост как мычание. Галька окрашивается в разные цвета и высыпается в волноприбойной зоне. Через некоторое время надо посчитать, сколько галек и куда переместили морские волны.
   Три тонны галечных проб лежали во дворе экспедиции. Их надо было перебрать по одной, рассортировать по цветам и пересчитать. Представляете, какая веселая работенка? А людей нет. Пришлось это занятие возложить на лентяя, бабника и забулдыгу Мишку. Безнадежно, конечно, но надо же было его куда-то пристроить. С Мишкиным рвением и стремлением к трудовым подвигам галечная эпопея должна была занять примерно год. А до окончания полевого сезона оставалось меньше месяца. Что прикажете, везти три тонны гальки самолетом в Питер?
   Получив задание, Мишка задумчиво обошел груду гальки. Потом достал сигареты и уселся на пустой ящик.
   - За что вы меня так не любите, шеф? Что я вам плохого сделал?
   - Мишка! Не валяй дурака! У нас не кончены подводные работы. Дай бог успеть до штормов. Ты же не подводник. Вот и займись полезным делом. Или ты решаешь задачу, или катишься прямо сейчас в отдел кадров с заявлением "по собственному желанию". Я его подпишу с большим удовольствием. Даже не из-за гальки. А чтобы ты поварихе под юбку больше не заглядывал. Думаешь, со стороны не видно?
   Смирившись с мыслью, что этот вид работы провален, я поплелся на причал. Придется, видимо, оправдываться, что с таким финансированием все экспериментальные работы выполнить абсолютно невозможно.
   Зайдя на задний двор через неделю, я не поверил своим глазам. Две трети галечной кучи были аккуратно рассортированы по ящикам. В самих ящиках торчали какие-то флажки, а оставшаяся куча разделена на сектора ленточками. В следующее утро, мучимый любопытством, я пробрался на задний двор и замер на месте. Два десятка местных ребятишек в бешеном темпе сортировали гальку. Куча таяла на глазах. Мишка важно прохаживался между ними и что-то записывал в блокнот. Пришлось отозвать его за угол.
   - Как тебе это удалось? Если ты посулил им деньги, то напрасно. У нас их нет. И зарплата тебя не спасет. А детей обманывать грех.
   - Какие деньги, шеф? Вы меня обижаете. Видите флажки? Ударники будут сфотографированы в полном водолазном снаряжении. Подышат из акваланга в полуметре от причала. Они же за нами весь сезон с завистью наблюдают. Остальным обещано катание на катере. Пожертвуйте на это полдня, шеф, и все будут довольны. И не проговоритесь - для них я ваш главный заместитель и очень большой начальник.
   Вскоре состоялись торжества по поводу окончания галечной эпопеи. Дети были в восторге. Помимо обещанного, от моих щедрот они были премированы кульками конфет.
   Вечером, на междусобойчике, я встал со стаканом в руке.
   - Вы знаете, кто такая Гарриет Бичер Стоу? А Марк Твен? Нет? Тогда спросите у Мишки. Он им прямой родственник. Правда, скрывал это до последнего времени. Но теперь это выплыло наружу. Прошу вас хранить все в страшной тайне, иначе Мишкой заинтересуется КГБ. Он же не указывал в анкетах, что имеет родственников за границей. Тем более в США. У нас это не поощряется.
   - Ну быть тебе бичом, Мишка, развеселились ребята. Остальное из иностранных имен мы пропустим. Подпольный Бичер, неплохо!
   - Шеф! Какое КГБ? Какой Бичер? Я же не сном, ни духом. Вы ведь пошутили, правда?
   - Отнюдь нет, Мишка. Родство явное. Вот приедем в Питер и я тебе подарю научно-методическую разработку, по которой ты осуществлял свои трудовые подвиги. Одно отличие - там дается инструкция по привлечению трудовых ресурсов на покраску забора.
   Слово я свое не сдержал, так как по приезде домой Мишка срочно уволился и, говорят, устроился куда-то по торговой части. Ну что ж, как говорил один старшина о своем солдате - этот и в мыльной воде проживет. Но, если бы Мишка спросил бы моего совета, я бы порекомендовал ему заняться детьми. Уж очень здорово у него это получается. Явный талант.

МОСКВА - ХАБАРОВСК

   В таком самолете я летел первый раз. Кресла расположены как в купе. Посредине столик. Вроде удобно. Удобно, да не очень. Напротив расположилось семейство с маленькими детьми. Дети капризничают. Закурить нельзя. Дети же. Встал. Отошел в проход. Закурил. Тут как тут стюардесса. Шипит как гадюка.
   - Курите только на своем месте. В проходе курить запрещено.
   - Да там дети. Где же мне курить то? Не в туалете же!
   - А хоть совсем не курите. В туалете тоже запрещено. В правилах сказано, только с разрешения рядом сидящих пассажиров.
   Ах, чтоб тебя! Пройдусь-ка я по салону. Может где есть свободное кресло. Кресла свободного не нашел. Самолет забит "под завязку". Зато нашел за занавеской какой-то трап, ведущий в брюхо самолета. Ну, думаю, багажное. Может там покурить? Спустился. Оказался буфет. Мрачный парень гремел вилками и ложками, готовя кормежку.
   - Слушай, друг! Вот какая поганая ситуация. Покурить не дают. Прямо звери какие-то. Можно тут подымить немного?
   - А дыми сколько хочешь. Мне тут одному до того тоскливо, что и выпить не с кем.
   - Вот это да! У тебя что, и бутылка есть?
   - Все есть. Я сейчас эти подносы отправлю наверх, а потом мы с тобой славно посидим. Не возражаешь? Лететь то восемь часов.
   Я не возражал. Помог ему загружать лифт. А когда управились, он поставил передо мной огромную порцию жратвы.
   - Откуда столько? Здесь же как минимум три порции.
   - Да всегда берем больше. Вдруг не хватит. Потом все это экипаж доедает. Ну, да ему хватит. Не пропадать же добру.
   И он ловко открыл бутылку. Добро не пропало. До самого Хабаровска мы пировали и курили сколько хотели. Душевно беседовали. Нет, все же самолет не плохой. И экипаж. Не зашипи на меня стюардесса, я бы сроду буфет не нашел. И зачем мне было его искать?
   Перед самой посадкой я поднялся в салон. Ко мне подлетела та же стюардесса.
   - Пассажир! Где вы пропадали? Я весь салон обыскала! Вы и не обедали.
   Вот пристала, подумал я. А вслух сказал:
   - Выходил на свежий воздух. На крыле сидел. Курил. Никому не мешал. Порядок ваш аэрофлотовский не нарушал.
   Пассажиры уставились на меня как на привидение. Стюардесса обиженно фыркнула. Ее понять было можно.
   - Пристегнитесь, как следует. Через пять минут посадка. Но где же вы все-таки были?
  
  

ВЕСПРЕМ

  
   Веспрем - маленький городок на берегу Балатона. Выстроен как крепость на полуострове Тихань. Старые, средневековые улочки. Полные очарования маленькие скверики, мощеные плитами тротуары. Готика. Классицизм. Все в первозданном виде. Ухоженное.
   Открыв тяжелую дверь одного из костелов, услышал орган. Абсолютно пустой зал. Заходящее солнце высвечивает витражи. Резные со спинками скамьи. Все, сказал я спутникам. Смотрите город. Ходите по магазинам. Сидите в кафе. Хочу остаться один. Встретимся у ратуши.
   Органист вначале играл какие-то отрывки. Начинал тему. Бросал. Пробовал регистры. Обернулся. Увидел, что у него есть слушатель. Ни о чем не спросил. Лицо молодое. Приветливая улыбка. Я подумал - ученик.
   Но вот он откинул голову назад. Руки уверенно легли на клавиатуру. Орган зазвучал в полный голос. Голос Божества в пустом костеле. Сначала я узнавал Баховские фуги, токкаты. Радовался блестящей игре. А потом отключился. Что это было? Колдовство древнего костела? Мастерство органиста? Благословение божье? Не знаю. Но колдовство все-таки было. В цветных лучах возникали картины детства. Забытые лица. Образы, тайно хранившиеся в подсознании. Я не стесняясь плакал. Потом улыбался. Потом опять плакал. Костел был по-прежнему пуст. Стесняться было некого.
   Душа очистилась от скверны. Меркантилизма. Больших и малых забот. Тревоги. Никогда в жизни я не испытывал такого полного покоя. Отрешенности. Согласия с миром. Это был подарок судьбы. Единственный в своем роде. И в этой пустоте я не испытывал одиночества.
   Сколько я так просидел? Не знаю. Когда орган смолк, я вышел из костела. Немедленно уехал из Веспрема. И никогда больше в него не возвращался.
  
  

ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ

  
   Доцент С.В. Шмидт читал нам в институте технику безопасности. Единственно, что я запомнил: ежегодно по Союзу тонет 17 гидрологов. Бывает больше. Это в среднем. Через четыре года я эту статистику проверил на себе.
   Якут Семен устроился на таежный пост рабочим, спасаясь от пьянства. Резонно. За четыреста верст от жилья водки не достанешь. Хорошо он умел делать только одно - печь хлеб. Поручив ему это почтенное дело, я отправился брать расход* один, нарушив первое правило техники безопасности.
   Через Вилюй был переброшен толстый стальной трос. На трос одет блок, к которому на тонком тросике крепилась лодка. На этой "перекидке" я и работал. Делая замеры, благополучно добрался до середины реки. Здесь мне стали мешать льдины, их постоянно приходилось отталкивать от приборов веслом. И доотталкивался. Уронил весло в воду. Пришлось отвязать маленький трос и, гребя, как на каноэ, догонять плывущее весло. Вновь привязывая тросик, я выбрался на нос казанки, нарушив второе правило техники безопасности.
   Кончилось это плохо. Порыв ветра выбил у меня из под ног лодку. И повис я на тросике посреди реки, как спелая груша. Тут и соображать стал удивительно быстро. Кричать бесполезно - Семен в избушке все равно не услышит. До берега в броднях, меховой куртке, ватных штанах все равно не доплыву. Остается одно. Вплавь по течению догонять лодку.
   Разжав руки и окунувшись с головой в обжигающую воду, поплыл. Вначале одежда держала, но намокнув, стала тянуть ко дну. Лодка, подгоняемая ветром, никак не приближалась. Ухитрившись сбросить бродни, я выложился в диком кроле и, наконец, уцепился за борт. Перед глазами плыли красные и зеленые круги. Сил забраться в лодку не было. Так и проплыл я несколько километров по течению, вцепившись мертвой хваткой за борт казанки. Потом, собрав все силы, перевалился в лодку и взялся за весла. Подгреб к ближайшей косе. Собрал сушняк. Разжег спичками из непромокаемого пакета костер и часа два отогревался, сушился. Вернулся к рабочему створу. Без глупостей привязал тросик и, наконец, закончил измерения. В избушку я вернулся в носках и глубоко вдохнул изумительный запах свежеиспеченного хлеба.
   - А где бродни? - спросил заинтригованный Семен, видя начальника в весьма непрезентабельном виде.
   - Выбросил я их к черту. Прохудились. Вот и сушиться пришлось, соврал я. Блаженно рухнул на койку с куском хлеба, радостно сознавая, что жизнь продолжается. И что в мрачную статистику Шмидта я не попал. И что сам Шмидт стал мне как родной, хотя пятерку по технике безопасности на экзамене поставил мне зря.
  
   *) Расход - количество воды, протекающее через живое сечение русла, выраженное в м3/с. Скости измеряются гидрометрической вертушкой.
  
  

ДЕЛО ТАБАК.

  
   Учур*. Брошенный эвенский поселок представлял собой странное зрелище. Добротные дома, школа, магазин и ни одного человека.
   - Куда они подевались? - спросил я Леньку.
   - Как куда? - удивился Ленька. - В тайгу ушли.
   - Но дома-то хорошие, почему же бросили? И печи, и стекла, все на месте.
   - До лампочки им эти дома! Олени все сожрали вокруг поселка и, стало быть он им больше не нужен. Забрали свои чумы и пошли кочевать. Глупая была затея со строительством этих поселков. Государство их строило десятками. Куда там! Им же кроме оленей ничего не нужно. Олень - и еда, и одежда, и транспорт. Не умеют они ничего делать, кроме как пасти оленей. Да и не хотят. Не будут они жить в поселке.
   - Но цыган все-таки заставили. - возразил я.
   - То цыгане. Кочевали по обжитым местам. Там паспорт нужен, прописка, бумажки всякие. А в тайге, сам знаешь; прокурор медведь. Кто родился, кто умер - покрыто мраком. Детей в интернат не отдают. Считают - должны жить в стойбище.
   - А хоронят?
   - Видел их кладбища? Все на деревьях. Могилу-то в мерзлоте копать хлопотно. Лопат у них нет - ни к чему. Вот и приспособились. И власть им никакая не нужна с бумажками, живут сами по себе. По своим законам.
   Помолчали.
   - Закурить бы - мечтательно сказал я. - Ты, Ленька, когда в следующий раз будешь заказывать курево, умножай все на два. По твоей милости на станции нет папирос. А за двести верст в магазин не побежишь.
   - Идея!!! - заорал Ленька. - Магазин вон он, двести метров.
   - С ума сошел? Он же пять лет не работает. Остряк самоучка!
   - Зато работал. А махорка имеет тенденцию всегда просыпаться. Не понял? И не надо. Бери топор и пошли
   Под вскрытыми досками щелястого пола, на земле ровными полосками лежала просыпанная махорка. Мы её аккуратно собрали и просушили. Набралось порядочно.
   - Какая-то польза от эвенков все-таки есть. - сказал Ленька скручивая козью ножку. Кстати, они сейчас километрах в пяти отсюда. Дым вчера видел. Спирт ведь у тебя остался? Ну, так с утра пойдем за мясом. Свежаниной. А ты говорил: дело-табак. Табак уже есть. Будет и оленина. За бутылку целого оленя отдадут.
   Так и случилось
  
   *) Учур - река в Хабаровском крае и Якутии, правый приток Алдана, длина 812 км.
   Относится к типу горных. Порожистая, с очень быстрым течением. Сама Гидрометеостанция находится приблизительно в 80 км от устья.
  
  

РАЗВОД ПО-САХАЛИНСКИ

  
   У этой пожилой четы мы снимали дом под базу экспедиции. Договор на аренду честь по чести оформлялся в поселковом совете и передавался в нашу бухгалтерию. Когда я первый раз отправлялся на Сахалин, мой приятель меня предупредил:
   - Денег хозяевам не плати ни под каким видом. Всю сумму под расписку отдашь, когда свернешь экспедицию. Все пропивают немедленно.
   - Ну, сахалинских нравов я не знаю. Однако за совет спасибо.
   Хозяева показались мне людьми пожилыми и тихими. Сдав дом, они жили в какой-то халупе в том же дворе. Через пару дней, когда я один сидел с бумажками в доме, ко мне явился хозяин. Вид у него был торжественный и благопристойный.
   - Понимаешь, брат у меня умер в Поронайске. Ехать не на что. Дай хоть пятнадцать - двадцать рублей.
   Похороны - дело святое. И к тому же брат. Молча положил на стол две десятки, в душе удивляясь незначительности запрошенной суммы. Через час я отправился на пирс, где трудились мои ребятишки. По дороге я встретил хозяина с супругой, идущих из магазина. В авоське были видны три бутылки водки, буханка хлеба и банка килек в томате. При виде меня они отвернулись, сделав вид, что интересуются сахалинским пейзажем.
   Ребята встретили мой рассказ хохотом.
   - Ну, ты даешь! Никакого брата у него нет и не было. Этот деятель - злостный тунеядец. За что и отсидел два года на химии. За свои деньги посмотришь бесп... впрочем не бесплатное кино!
   Ребята не обманули. Подходя к дому мы услышали доносящиеся из халупы удалые песни. А еще через час появилась хозяйка, потребовав денег на продолжение банкета. Получив отказ, она вернулась в халупу. Оттуда, из форточки на нас обрушился град проклятий:
   - Ленинградцы, жмоты, кошкоеды и т. д. и т. п.
   Досталось и хозяину, хотя я не понял за что. Потом началось обещанное кино.
   В открытое окно было отлично видно как хозяин за ноги тащил хозяйку прямо на помойку. А помойка просто крутой обрыв берега, заваленный отбросами. Скандалистку скатили вниз самым бесцеремонным образом. Окрестности огласились жалобным воем.
   - Ребята, - забеспокоился я, - она ведь там убьётся, простудится.
   - Нормально, начальник. Это называется - развод по-сахалински. На свежем воздухе через часок очухается и приползет домой. И никаких упреков и выяснения отношений до следующей пьянки.
   Все так и случилось. А через неделю они пропивали деньги за проданную рыбу. С непременным разводом, естественно в сахалинском варианте.
  
  

ПОВАРИХА

  
   Светка торговала пивом в единственном на весь посёлок ларьке. Миловидная. Лет девятнадцати. Невероятно сведущая в тонкостях ненормативной лексики. Это и прикончило её карьеру. Прожжённые сахалинские бичи подали на неё жалобу за причинённый им моральный урон. Такого чуда не припоминали даже видавшие виды аборигены. И вот это сокровище мы взяли в экспедицию поварихой. Готовить самим осточертело. Взять кого-нибудь на мизерную зарплату было невозможно.
   Жила она в отдельной комнатушке. Держалась довольно скромно. Лишь после многочисленных подначек разражалась такой тирадой, что стол мгновенно затихал.
   - Вот это да! Повторить можешь? Это же с налёту не запомнить!
   - А пошли вы все ...! Вот брошу всё и возьму расчет!
   На этом обычно всё и кончалось. Готовить борщи никто не хотел.
   Однажды Светка исчезла. Из оставленной записки явствовало, что вернётся завтра. Но её не было ни на второй и ни на третий день. Народ заволновался. Манная каша с комками уже встала поперек горла. На четвертый день она, наконец, явилась. Явно больная. Бледная. Трясущаяся. Что с ней случилось не говорила. Вечером я зашёл в её комнатушку.
   - Немедленно поедешь в больницу. Транспорт организуем. Ты ещё тут концы отдашь! Кто за это отвечать будет?
   - Не поеду! Здесь отлежусь. Вот шприц и ампулы. Надо колоть через четыре часа. Кроме тебя это сделать некому.
   - Светка, я же не врач. Зачем рисковать? Почему не в больницу?
   - Да потому, что здесь все друг друга знают. Вы приехали и уехали, а мне здесь жить! Ты не бойся, я живучая.
   Вот повезло, так повезло. Неделю я каждые четыре часа кипятил шприц. Колол Светке сам не знаю какие снадобья. Больше никому она колоть не доверяла. Спать хотелось безумно. Но зато на пятый день она уже стояла у плиты. Измученная манной кашей, наша команда прекратила подначки. Светка ни разу не ругнулась.
   Наконец я вздохнул с облегчением. Вроде обошлось. Никто больше не допытывался что с ней было. Даже между собой не говорили. Табу. Хватит того, что полумертвая приползла к нам, ища защиты. Через некоторое время я случайно услышал разговор у пивного ларька - центра местной цивилизации. Два моих весьма крепких парня объясняли не в меру задиристому бичу:
   - Если узнаем, что кто-то из вас обижает Светку, разберёмся по-своему. Подловим на рыбалке и утопим. И так спрячем под водой - ни один мент не найдет. Усёк? Вот и славно! И корешам своим наше слово передай. Если встретим у нашей базы, пусть не обижаются.
   Светка провожала нас в Питер молча. А мы все желали ей удачи.
  
  

ДОБРЫЙ ДЕДУШКА

  
   Приплыли за сотню с лишним км на моторке. Им нужна была радиосвязь с конторой, скупавшей солёную рыбу. Этим же рейсом им привозили пустую тару - бочки, а также муку, соль, спички, крупу и прочие нехитрые, но необходимые вещи для таёжников.
   Отец и сын. Отец неопределённого возраста всё больше отмалчивался, смотрел в сторону. Пустые, выцветшие глаза ни разу не остановились на чьём-нибудь лице.
   - Да нет проблем. - сказал я. - Связь будет вечером. Ответ, скорее всего будет следующим вечером. Подождете?
   - Подождём. Но спать будем в лодке. Мы вас не затрудним.
   - Это в тайге друг друга затрудняют? Сейчас чай закипит.
   - Нет, спасибо. Мы лучше сами. Завтра придем за ответом.
   Одичали в конец! - подумал я. Это ни в какие ворота! В тайге увидеть человека и не поговорить? Не выпить чаю? Вон, давеча, якут приходил. Пешком топал триста верст, чтобы поговорить. И откуда знал, что мы здесь станцию открыли? А эти мужики со странностями. И с большими. Нарушают все таёжные обычаи.
   За радиограммой пришел только сын.
   - Ну всё, паря. Дела ваши устроили. Ждите вертолёт. Но ты мне на другое ответь. Почему не учишься? Не в армии? Самые лучшие годы здесь оставляешь! Да и на рыбе много не заработаешь.
   Парень потупился. Долго молчал. Потом решился.
   - Ладно. Вы всё равно нас больше не увидите. Дело не во мне, а в отце. Не могу его я бросить. Он же был начальником лагеря. Ещё при Сталине. В пятьдесят четвертом ушел в тайгу. И меня с собой забрал. Но вы не подумайте, он хороший человек. Добрый. Просто боится людей. Не дай Бог кто узнает!
   Я смотрел ему в след и соображал. Значит, он уже двенадцать лет прячется в глухой тайге. На все переговоры посылает сына. В глаза людям не смотрит. Боится. Вот Господь покарал его вечным страхом.
   Ай да добрый дедушка! В добрых начальников сталинских лагерей я не верил. Добрых там не держали. И всё пытался вспомнить что-то необычное в его лице. То, что меня удивило. Да, есть. Окаменелость. Окаменелость, не прошедшая через двенадцать лет. Представил его в форме. Ну и ну! Скала. Идол. А мальчишка его защищает. Верней не защищает, а боится. Тоже боится. И он, выходит, тоже наказан за грехи отца. А дед крепкий. Сыну ещё долго маяться. Ну что ж. Слава Богу, что больше не придут. Не о чем мне с ними разговаривать. Зря говорят, что в тайге любое общение роскошь. Не любое. Так будет точней.
  
  

АТМОСФЕРНЫЙ ФРОНТ

  
   Весна в Якутии. Еще морозно, но северный люд уже потянулся "на юга". Началась пора отпусков.
   Взлетная полоса аэропорта Мирный была построена крайне неудачно. На нее постоянно натягивало городской смог и полеты прекращались. Но эти несколько дней стояли удивительно ясными. Видимость - лучше некуда. Ветра нет. Маленькие самолетики постоянно сновали на север: в Чернышевск, Вилюйск, Айхал, подвозя свежих отпускников. А вот на юг, в Иркутск, дорога была закрыта. Где-то между Иркутском и Мирным обосновался мощный атмосферный фронт, непроходимый для тогдашних типов самолетов. В маленьком здании аэропорта скопилось множество народа. Многие с детьми. Ни сесть, ни лечь. Ни тебе буфета, ни ресторана. Туалет во дворе.
   Через трое суток обстановка накалилась до предела. Кто-то ухитрился позвонить в Иркутск и выяснить, что тамошний порт работает.
   - Да что ж это такое! Так растак и трам тарарам! Там аэропорт работает. Здесь погода лучше некуда. А нас не везут. Трам тарарам!
   - Правильно! Врут они все насчет погоды. Не хотят работать. Пошли брать начальство за глотку! Трам тарарам и так и разэтак!
   Разломав пару скамеек и вооружившись досками, толпа ринулась к начальнику аэропорта. В маленьком кабинете все не поместились. Большинство орало в коридоре и на лестнице. Начальника аэропорта приперли к стене.
   - Ты что, гнида, самолет задерживаешь? Трам тарарам! У нас на стыковочные рейсы бронь давно пропала. Да мы тебя сейчас изувечим! Трам тарарам!
   Начальник аэропорта струсил. Небритые рожи и доски с гвоздями его доконали. И тут он совершил подлость
   - Да причем здесь я? Это синоптик не дает добро. Он во всем виноват. С него и спрашивайте.
   Толпа ринулась на метеостанцию, прихватив с собой начальника. Дежурным синоптиком в это время была молоденькая девчушка, ни сном ни духом не подозревавшая о бунте.
   - Да там же фронт! - пыталась она перекричать толпу.
   - А я что говорил - визжал начальник аэропорта - Она виновата!
   Под угрозой зверского избиения и предательства начальника синоптик сдалась. Она прекрасно понимала, что будет так называемый "возврат". Спросят за возврат с нее и накажут на всю катушку из Управления Гидрометслужбы. И премия полетит, и начет сделают, и выговор вкатят. Именно ей, а не начальнику аэропорта.
   Через три часа битком набитый АН-10 вернулся в Мирный. Пассажиры понуро побрели в осточертевший домик аэровокзала. Пыл угас. А дежурный синоптик плакала. Горько и безнадежно. Прямо над картой, где красной дугой был обозначен фронт. Эта карта, как и положено, была ею подписана и теперь лежала перед ней как приговор.
  
  

ПОМОЩНИКИ

  
   Первую модель субмаринного источника я начал сооружать в подвале, на Охте*. Был я тогда аспирантом. Дневал и ночевал в этом подвале. Возился со схемами, приборами, аппаратурой. Очень скоро у меня появились добровольные помощники. В основном, студенты, быстро обжившие подвал. Один из них, со странной фамилией Шляпинтох, мне как-то сказал:
   - Помощники у вас всегда будут. Ребятам с вами интересно. Здесь пахнет наукой, романтикой, увлеченностью. Только не гоните их из подвала.
   Гена Шляпинтох оказался прав. Летом я уехал в Гантиади с другими ребятами. Их выделил декан, с условием прохождения практики. Но через пару недель ко мне по одному, по двое стали прибывать мои "подвальные" ребятишки. Какими путями они удирали со своих практик, где добывали деньги на проезд, мне неведомо. А у студентов, как известно, денег никогда нет. Выкручивались. Жили впроголодь. Начальник погранзаставы, посетив меня, хмыкнул.
   - Ну, ты даешь, аспирант! Оформил разрешение на трех человек, а сейчас у тебя их десяток. По виду не шибко кормленных. Небось в Турцию собираетесь со своими аквалангами?
   - Майор! Вот тебе акваланг. Если доплывешь хотя бы до нейтралки.
   - Ладно, чего уж там. Двигай науку. Только поаккуратнее, не утопните. Ну и ежели под водой диверсанта поймаете, сразу ко мне.
   Забивать аппараты приходилось в Гаграх. Иногда даже в Сухуми. Что бы я делал без ребят? Они же везли их в электричке. Причем билеты не брали принципиально. Кто-нибудь пробовал таскать на себе пару аппаратов по жуткой жаре и ездить с ними в курортных электричках? Объяснить это невозможно. Можно только испытать самому.
   Солидная публика на пляже побаивалась моих оборванных ребят. Зато их дети, особенно девицы, ребят иногда подкармливали. Приходили к нашим палаткам слушать гитару. Кто знает, сколько там возникало романов?
   Через десять лет все это повторилось в Крыму. Первую палатку я поставил над бухтой Ласпи. И тут же свалился с жесточайшей простудой. Температура была высокая. Посещали невеселые мысли.
   - Допрыгался. Доездился, Что я смогу сделать здесь один? Людей в поле не дали. Вот так и пропаду здесь в одиночестве. Больной. Брошенный.
   Три дня спустя рядом с моей палаткой стояли еще пять. Потом их стало штук пятнадцать. Приехали ребята из Питера, из Москвы, крымские. Естественно, все за свой счет. Используя отпуска, отгулы, тратясь на дорогу, терпя неудобства палаточного быта.
   - Ты, командир, говори, что надо делать. Мы сюда приехали поработать.
   - Мужики! Я вам даже бутылку не могу поставить. Не то что заплатить. Как я могу загружать вас работой.
   - На харчи мы заработаем в другом месте. И о деньгах более не упоминай. Обидишь. Мы еще тебя прокормим.
   О незабвенный Гена Шляпинтох! О зохен вей, как ты был прав! Работали ребята безотказно, не за страх, а за интерес. На следующий год они уже специально планировали отпуска, чтобы приехать ко мне вовремя. Находили мой лагерь и в Ласпи, и в Тарханкуте, и на Казантипе.
   Оглядываясь назад, я понимаю, что большая часть моих научных работ досталась государству на халяву. Ее сделали мои друзья. Добровольные помощники, безумно любившие море, акваланги и хорошую компанию. Низко вам кланяюсь. Где вы теперь?
  
   *) Охта - правый приток р. Невы.
  
  

ДЯДЯ ВАСЯ

  
   Дяде Васе было за шестьдесят. Он трижды сидел. Я знал это точно, так как читал в Управлении его личное дело. Лет десять назад он поселился на таежном посту в сотне километров от ближайшего поселка. Жил там с женой практически безвыездно, ни разу не беря отпуска.
   Я приехал к нему поздней осенью, перед самой шугой. Приехал на казенном катере с инспекцией. Познакомились. Вид у дяди Васи был устрашающий. К тому же выяснилось, что две его отсидки были за убийство. К концу дня мы крепко поругались. Не помню из-за чего. Чтобы не терять времени на распри, я рванул вверх по реке, надеясь проинспектировать еще один пост.
   Километров через сорок увидел на берегу костер. Причалил. В тайге люди не избалованы общением. Встречаясь, обязательно останавливаются поговорить. Даже якутское здравствуйте - капсенын - в переводе означает: какие новости? У костра оказался маленький отряд геологов. Девушка аспирантка из МГУ и трое студентов. Угостили чаем. Я обратил внимание на их утлую весельную лодку. Предложил: скоро шуга, через два дня могу подбросить вас до поселка на катере. На этом ковчеге вы перекаты не пройдете. Опасно. Девушка гордо отказалась. Она была очень красивая и очень самоуверенная. Еще пару обнажений и все. Спустимся сами. Студенты проводили меня унылыми взглядами. Им явно хотелось домой.
   Я вернулся к дяде Васе через три дня. У берега болтался знакомый полузатопленный ковчег. С тяжелым сердцем поднялся к домику. Живы, успокоил меня дядя Вася. Орали так, что я за два километра услышал. Хорошо, недалеко был от переката - сети ставил. Лодка перевернулась на середине, а вода ледяная. Чудные ребята. Особенно девица. Пузыри пускает, а мешок держит. Кричит, образцы. Что такое образцы? Камни там. За волосы вместе с мешком вытащил. Хуже с парнем, нырять пришлось.
   Здоров же ты, дядя Вася. А про себя подумал - вот тебе и убийца! Не побоялся лезть в ледяную воду, спасая незнакомого пацана. Воистину человеческая душа потемки.
   Ну и где они теперь? Лодка-то вон болтается. Отвез, однако, на своей в поселок. Да еще пришлось им билеты купить. Деньги, вишь, утопили, а камни вытащили. Чумные ребята. Чокнутые.
   Пока я инспектировал пост, дядя Вася набивал мой катер отборными тайменями. Зачем так много? Не обижай, начальник. Ты и моей жене понравился. Как понравился? Ты же с ней не разговариваешь! Поругались, что ли?
   Зачем? Обо всем уже переговорили. И так друг друга понимаем. Кой год здесь одни живем. О чем говорить-то мне с ней? Еще один штрих таежной жизни.
   Ну, прощай дядя Вася! Даст бог, свидимся. Вряд ли, ответил он. Сбежишь ты от нашей таежной жизни. Как в воду глядел. Не свиделись. Через год он заболел. Перебрался в поселок и вскоре умер. Я случайно узнал об этом на аэродроме, навсегда уезжая в Питер.
  
  

ЯКОВ БЕХТЕР

  
   Яков Бехтер или Яша, один из двух живущих в якутском поселке немцев Поволжья. Лет сорока пяти. Бобылюет в собственноручно срубленном доме. Отличный работник. Нелюдим. Свободное время проводит с бутылкой. Пьет в одиночку. И по черному. Как соседи, мы часто встречаемся на улице.
   - Гут морген!
   - О! Гут морген!
   - Нах арбайт?
   - Я, я!
   Запас немецкого исчерпан. Да с ним особенно и не разговоришься. Весной 64-го по поселку разнесся слух, что к Яше приехала сестра. Хрущевская оттепель. Утром я встретил Яшу. Чистый ватник. Свежая рубашка. Отлично выбрит. Трезв. Оказывается, ко мне. В голосе что-то просительное.
   - Начальник! Зайди вечером в гости. С Кохом (второй немец) мы не ладим. А тут сестра в гости приехала. Очень прошу!
   Идти к Яше не хотелось. Жуткий кавардак и грязь в доме. Вечно пьяный Яша, бубнящий что-то на смеси немецкого и русского. Но любопытство победило.
   Войдя вечером в дом я был потрясен. Все блестело неописуемой чистотой. На окнах кокетливые занавесочки. С лавки поднялась чистенькая маленькая женщина. Что-то вроде книксена. Представилась:
   - Бона Катя.
   Я окончательно потерял дар речи. Немного отошел уже за столом с небогатой снедью и чаем. И тут я узнал всю историю семьи. И Яши. Рассказывала больше Катя. Яша иногда вставлял несколько слов, но больше молчал, глядя в стол.
   В самом начале войны Яшу призвали. Через месяц посадили в каталажку, за то что немец. Еще через месяц каталажку захватили немцы. Предложили Яше, как фольксдойчу, воевать за фатерлянд. Яша отказался. Тогда его посадили в свой лагерь немцы, как дезертира. Через год Яша сбежал и перешел линию фронта. Здесь его уже ждал советский лагерь, как бывшего в плену. К тому же немца. Дали всего червонец. Потом поселение.
   В семье Бехтеров было восемь человек. Всех распихали по разным лагерям. Подальше друг от друга. Катя попала в Казахстан. Выжила. Думала, что одна. О том, что жив Яша, она узнала только год назад. Чудом. И весь этот год собирала деньги на поездку к брату. Менять место жительства ей не разрешили... хорошо еще, что разрешили свидеться через двадцать с лишним лет.
   Глядя на них, я думал, что трагедия немцев Поволжья еще никем не описана. А ведь их было больше миллиона. Это потом кое-что появилось в печати. А сейчас передо мной сидели два пожилых человека и плакали. Скупо. Стесняясь. Иногда добавляя штрихи к бесхитростному рассказу о своей искалеченной жизни. Для них война еще не кончилась.
   Через неделю Катя уехала. Яша несколько месяцев хлопотал о переезде в Казахстан. Не разрешили. И он снова запил. Еще через пару месяцев, уезжая из поселка, я зашел к Яше попрощаться. Он сидел пьяный за неубранным столом. Перед ним лежало письмо. Можно было не спрашивать от кого.
   - Что пишет?
   - Болеет она. Но, готова переехать сюда, в Якутию. Не пускают. Что за дела, начальник? Не могу я так больше.....
   - Ну, что ты, Яша! Надо держаться. Надеяться. Может оно и образуется?
  
  

АЭРОПОРТЫ

  
   Аэропорты бывают всякие. В большинстве безликие. Колорит проявляется только в говоре персонала и публики. Но все они имеют свою репутацию у летающего люда.
   Хабаровск. Богом проклятое место. Сюда слетаются бродяги со всей восточной Сибири. Скапливаются в невероятных количествах. В буфет не пробиться. К справочному не подойти. Сесть в кресло - величайшее счастье. Люди спят на полу на расстеленных газетах. Застрять в Хабаровске - смерти подобно.
   Однажды. В здании относительно пусто. В кассе извиняются - ваш рейс только завтра. Возьмите направление в гостиницу. В гостиницу! В Хабаровске! Ошарашенный, бросаю чемодан в номере. Плетусь в ресторан. По дороге покупаю "Монинг Стар" и плюхаюсь за пустой столик. Симпатичная официантка (!), увидев на столе английскую газету, лопочет на беглом английском. Дескать, что желаете? Что есть, пить будете? С перепугу отвечаю ей пару раз на английском. Зато наобум:
   - Ду ю рашен?
   - О, ез! Ай эм рашен!
   Выясняется. Она студентка иняза. Аэропорт подготовлен к перевалке пассажиров, летящих на олимпийские игры в Японию. Большинство рейсов распихали по другим портам. Потому и пусто. Потому и сервис. Хоть раз я вкусил нормальный ненавязчивый аэрофлотовский сервис.
   Бина. Аэропорт Баку. В то время забит беженцами. Гвалт, рев, вой. В здании и вокруг него - цыганский табор. Автобусы не ходят. Уговариваю частника и катим в город. До метро, предупреждает он.
   - До метро? Мне в Академгородок. Плачу!
   - Не проедем. На улицах танки. Все перекрыто, кроме метро.
   И точно, танки. Бронетранспортеры. Десантники в полной амуниции. Зрелище, не из приятных. Баку бурлит.
   К вечеру, выполнив служебное задание, рванул в авиакассы. Там то же, что и в аэропорту. Только еще теснее. К любому окошечку не подойти. Летят куда угодно, только бы из Баку. Захожу к дежурному диспетчеру. Показываю документы. Вот приказ по Аэрофлоту. Вы его знаете. Дайте команду в кассы. Диспетчер тяжело смотрит на меня.
   - Команду дам. Записку дам. Все дам. Но к кассе вы не подойдете. Люди не пустят. Некоторые здесь живут уже неделю
   Делать нечего. Иду в воинские кассы. Там чуть больше порядка, но очередь не меньше. У самого окошечка замечаю капитана второго ранга. Проталкиваюсь к нему и шепчу на ухо:
   - Севастополь? - он молча кивает. Глаза красные. Видно долго не спал.
   - Сколько билетов берешь?
   - Два.
   - Вот паспорт. Деньги. Командировка. Возьмешь еще один.
   Моряк пожимает плечами.
   - Если успеем. До закрытия касс остается пятнадцать минут. Кассирши тоже с ног валятся. Ни одной минуты не задержатся. Уж я- то знаю!
   - Ничего, морской. Скажи, для нас есть команда диспетчера. Тут уж я тебя выручу. И требуй на ближайший рейс. Хоть в кабине полетим. Это уж мое дело. Жми на приказ. Он написан на моей командировке.
   Так и получилось. Билеты мы все-таки взяли. Провожали нас в Бина сотрудники отдела перевозок не через терминал, а какими-то задворками. Чтобы народ не видел. Улетели. Но не дай бог еще такой экзотики.
   Учур. Начало шестидесятых. Маленький аэропорт. Отношения здесь домашние. Постоянно улетаю и прилетаю. Ко мне привыкли. Тем более, я оплачиваю спецрейсы. Билеты давно уже не беру. Если надо - бегу к диспетчеру.
   - Куда на этот раз?
   - Алдан. И надо срочно.
   - Вон Аннушка уже вырулила на взлет. Опоздал.
   - Тормози его! Но не темни. Скажи, что это мне очень надо.
   Недолгая перебранка по связи. АН-2 возвращается по рулежной дорожке. Второй пилот орет из открытой двери:
   - Такси подано! Залезай Георгич, но мест нет.
   - Болтун ты Севка! Лишу я тебя стакана, будешь знать.
   Пассажиры в недоумении. Бросаю в проходе сумку и прохожу в кабину пилотов. Пристраиваюсь на откидном стульчике.
   - Никакого сервиса у вас, мужики. Места не припасли. Не уважаете!
   - Вечно ты опаздываешь, ворчит командир. Вчера не мог сказать?
   - Смешной ты человек, Вася! Ты что, не знаешь, что билеты еще неделю назад были раскуплены? И это все дезертиры. Летят на юга. А нам еще с тобой два месяца работать. Но ты не огорчайся. Я там инспекцию проведу и мне наверняка выставят. Так что в восемнадцать ноль ноль будь на месте. С Севкой. Мы там его и женим. А то распустился. Но вот завтра с утра придется тебе везти меня обратно в Учур. Такая она наша распроклятая служба.
  
  

КАПИТАН

  
   Сахалин. Залив Терпения. Вся команда сейнера во главе с капитаном гуськом поднимается к нашему экспедиционному домику. Входя, каждый молча ставит бутылку водки. Визит их во время путины мне не понятен. Что-то не так.
   После второго стакана капитан, глядя в стол сказал: начальник, возьми рыбу. За столом стало тихо. Предупреждая мои возражения: ты всегда отказывался, а сейчас возьми. Бочки дам, соль. Покажу, как надо солить, возьми сколько можешь.
   Рыбы было полно в магазине, готовой, дешевой. Моя команда не браконьерила, хотя имела все возможности. Остерегались не размеров штрафа за хвост кеты или горбуши, а немедленного увольнения. Но я не представлял, куда девать такое количество рыбы. Съесть ее невозможно. В Ленинград на самолете тоже много не увезешь.
   Капитан налил себе полный стакан. Выпил. И продолжая глядеть в стол, опять заговорил. Третий улов в море выбрасываю. Завод перегружен, не принимает. Просил, возьмите хоть на звероферму. Нельзя, говорят, зверей красной рыбой кормить. А выбрасывать можно? Холодильников-то у меня нет.
   Я посмотрел на красные потрескавшиеся руки рыбаков и вдруг понял, почему они пришли. Терпение сменилось отчаянием.
   Вся команда осталась ночевать в нашем доме. Благо место было. Ночью капитан меня разбудил. Отвези на сейнер. Там один вахтенный. Салага. Похоже, шторм начинается. Уговоры остаться до утра не помогли. В кромешной темноте я подвел катер к сейнеру. Волна уже разгулялась приличная. Пытаясь ухватиться за штормтрап, капитан сорвался. Чудом я успел схватить его за куртку. Потом он сам перевалил в кокпит.
   - Давай обратно. Видишь, что творится!
   - Нет, мне надо на сейнер.
   Проклиная все, я забросил конец на сейнер. Кое-как подтянулся и пришвартовался. Капитан мне не помогал, сидел молча. Вахтенный конечно спал. Растолкали, послали на палубу крепить все что можно. Капитан переоделся, вытащил из шкафчика несколько бутылок водки, стаканы. Я еще не пришел в себя от пережитого ужаса. Он только что мог утонуть в штормящем море, и виноват в этом был бы я. Водка меня не брала, а капитан заметно пьянел.
   - Слушай, сейчас снимемся с якоря и пойдем в ковш. Катер возьмем на буксир. До Поронайска нам не дойти.
   Поднявшись в рубку, капитан вцепился в штурвал и повел сейнер к берегу. Вдруг он издал какой-то странный звук и стал беспорядочно крутить штурвал. Сквозь рычание и всхлипывание я разобрал слова:
   - Я его все равно собью! Собью гада!
   Сейнер стал лагом к волне. Вахтенный обхватил капитана руками, оторвал от штурвала и потащил в кубрик.
   - Подержи штурвал! Подержи, я сейчас!
   Вскоре он вернулся в рубку и, вглядываясь в темноту, сказал
   - Уложил на койку. С ним это бывает. В войну капитан был летчиком-истребителем. Сбил сколько-то там самолетов. Но одного не хватило до Героя. А так орденов у него до пупа. Чуть не весь набор. Вот перепьет и путает сейнер с истребителем. Все еще воюет. Золотой мужик. Но ни семьи, ни кола, ни двора. Он здесь и живет на сейнере. Начальство его не любит за характер независимый. Пакостит постоянно
   Я спустился в кубрик. Капитан спал лицом к переборке. Седые волосы резко контрастировали с красно-бурой шеей. Без теплой куртки и прочей амуниции он казался очень маленьким. И очень обиженным.
  
  
  

ДОПИНГ

  
   От Чернышевска до верховьев Вилюя жилья нет. Нет его и в междуречье Вилюя и Тунгуски. Ландшафтную снегосъемку в этой части бассейна предложил сделать я сам. Инициатива, как известно, наказуема.
   Ми-4 зависал в полуметре от нетронутого снега. Я спрыгивал. Погружался в него по пояс. Навьючивался плотномером, рейкой и отправлялся в маршрут. Вертолет садился где-нибудь в безопасном месте и ждал выстрела из ракетницы, означавшего, что меня пора забирать.
   Снег был рыхлый и глубокий. Лыжи только мешали. Особенно в буреломе. Пройти такой маршрут сущая пытка. Спотыкаясь о поваленные деревья и кочки я часто падал. В результате снег набивался в карманы, валенки, за шиворот и быстро таял. Уже к середине маршрута одежда насквозь промокала. Казалось, что она весила не меньше тонны. И противно липла к телу. Обмороженные прошлой зимой руки отказывались слушаться при заполнении пикетажки.
   Через шесть - семь километров я окончательно выбивался из сил и доставал из-за пазухи ракетницу. В вертолете снопом валился в носовой фонарь, мечтая добраться до койки в пилотской. Утром с трудом продирал глаза. Все тело ныло. Но надо было все начинать сначала.
   Экипаж мне сочувствовал. Сколько ты за эту каторгу получаешь? Сказал. Не поверили. Да мы-то, извозчики, получаем в три раза больше! Я это знал. Сам подписывал им полетные листы и платежки. В чековой книжке стояла одна моя подпись .Бухгалтера мне не полагалось.
   Через неделю они не выдержали. Эх ек-мак и трам тарарам. Тебе нужен допинг. Давай после маршрута слетаем в Мирный. Стакан после целого дня такой работы мне, конечно не повредил бы. Но в Чернышевске спиртное не продавалось. На стройке был "сухой закон". Лететь же с ними в Чернышевск просто не было сил.
   Ладно, мужики. Договоримся так. Мне ваша тачка осточертела. Даю вам на Мирный добро. Но ждать буду на койке в пилотской. Разбудите.
   Разбудил меня перепуганный диспетчер. Ребята гробанулись на вынужденной. Четверка плюхнулась на просеку. Пни пропороли днище. Как раз тот фонарь, где я обычно отлеживался. Экипаж сидел выше и отделался ушибами. Их , конечно, эвакуировали другой вертушкой. А меня бы отвезли в морг. Вот тебе и допинг!
   Утром прилетел другой экипаж. Командир его знал все подробности вчерашнего. И сказал мне так. Ты, паря, в рубашке родился. Я их видел в больнице. Велели передать тебе, что задание они все равно выполнили. И достал из-под летной куртки бутылку.
  
  
  

ЭКИПАЖ

  
   - Мне позарез надо в Якутск!
   Диспетчер Толик, мой старый приятель, даже ухом не повел.
   - Ты меня слышишь?
   - А где я тебе борт возьму? Твои ведьмы из метео погоду делают.
   - Придумай что-нибудь! Посади "пролетного".
   - Чем я их заманю? Пряником? Стоп. Есть идея. К нам же крабы завезли. Чатку. Сейчас пущу слух.
   Через двадцать минут он мне подмигнул.
   - Сейчас будут "падать". Уже восемь бортов запрашивают посадку. Кто откуда. Один " полярник" чешет в Якутск. На нем и полетишь.
   Пока экипажи рысью бежали в магазин отовариваться, я не спеша подошел
   к "полярнику". ИЛ-14. Окрас соответствующий.
   - Командир! Мне в Якутск.
   - Знаю. Диспетчер предупредил. Располагайся.
   Богато живут полярники. Экипаж: командир, второй пилот, штурман, радист, бортмеханик. Через полчаса после взлета радист предложил:
   - Будешь участвовать?:
   - В чем?
   - Компот жрать. Мандариновый. На спор. Кто больше сожрет.
   Я знал этот компот. Приторно-сладкая гадость. Почти сироп. Сомнительной доброкачественности. Если в спирт добавлять, то ничего.
   - Нет, паря. Я сладкого не ем. Флакон вам и так выставлю за доставку.
   - Не надо флакона. Будешь рефери. Командир за штурвалом. Пошли в салон.
   На подлете к Якутску выяснилось, что победил второй пилот. Победа досталась ему нелегко. После последней ложки он кулем свалился на диванчик. Я уселся на его место и впервые увидел ночную посадку в крупном аэропорту. Это фантастически красиво. Иллюминация по первому разряду.
   После посадки экипаж потащил меня в ресторан. Пошли, пошли! В свою контору утром успеешь. Сейчас там все равно никого нет. А ты, как никак, рефери. Должен обмыть победу.
   Победу обмывали капитально. Но без победителя. Его за столом не было.
   - Да где же он?
   Стол дружно грохнул.
   - Ну ты даешь! В гальюне! И еще не скоро оттуда выберется. Он парень молодой. Донжуан. Теперь столичные дамы ему не грозят. Ближайшие пару суток дальше чем на десять метров от гальюна не отойдет. У полярников это старая подначка. И нам спокойнее. В экипаже он прижился
   - Ну, будем! Мягкой посадки!
  
  
  

ГЕРТРУДА

  
   Его пристроил в нашу экспедицию высокопоставленный папа. Профессорский сыночек оказался знатоком немецкого языка и горьким пьяницей. Фантастическая способность добывания спиртного у него обнаружилась на восьмой день пребывания в поле. На острове ни одного магазина*. Всё население - семья, обслуживающая маяк. Неделя воздержания от спиртного сделала его слезливым и вялым.
   - Вот вы, ребята, говорите о работе, о книгах, о девочках. А мне бы стакан теплой водки и больше ничего не надо. Теплой бы.
   На восьмой день мы обнаружили его в палатке мертвецки пьяным. Была немая сцена. Каждый пытался сообразить, где можно достать водки за двести км от материка.
   - Не иначе нашел источник чистой водки на этом необитаемом острове. Что о таких источниках известно науке? - спросил геодезист.
   - Науке об этом ничего неизвестно. А зря. Очень я бы хотел посмотреть на этот феномен. - ответил начальник экспедиции.
   - Алкоголь вполне земного происхождения. Как практикующий уфолог, твердо говорю: инопланетяне так не пахнут! - сказал старший геолог. - А потому, мужики, давайте искать.
   Искали три дня. Естественно после маршрутов. Никаких следов алкоголя. Ни в палатках, ни в рюкзаках. А клиент не просыхает. Чудо чудное и диво дивное. И лагерь по пьянке может сжечь. Наконец, плюнув на работу, устроили на него засаду. По всем правилам. Через пару часов имитации нашего ухода, фигурант разболтанной походкой вышел из лагеря. Метров через двести спустился в неприметный овражек. Затаив дыхание, мы поползли туда. В боковой промоине открылось невероятное сооружение, бывшее ни чем иным, как самогонным аппаратом. Но, Боже мой, такой конструкции позавидовали бы Кулибин и Эдисон. Гениальное творение состояло из консервных банок, бутылок, полых стеблей растений и других занятных вещей. Невероятно как держалось и чем скреплялось. Да, господа изобретатели, вы и в подметки не годитесь нашему гению. Даже не пытайтесь повторить это чудо!
   - Мужик совершил подвиг. - сказал радист. - за такую штуку надо давать героя соцтруда. Или соц. туда, где его поймут.
   - Никаких соц. - возразил я. - Это - чисто индивидуальная деятельность. Он, что для общества гнал? Нет. Тогда он просто герой труда. Или раз он полунемец гер труда. Гертруда!
   Пока начальник крушил сапогами гениальное творение (варвар!), Гертруда горько рыдал. В последствии эта кличка прочно приклеилась к нему. В экспедиции к нему иначе никто не обращался.
   Последний раз я увидел Гертруду год спустя. В психушке, куда мы пришли навестить бывшего товарища. И все-таки он был гений. Изобретательности.
  
   *) о. Монерон в 50 км от Сахалина в Японском море и 250 км от материка. Приблизительные размеры 3,5 на 7 км.
  
  

О ВОЗМЕЗДИИ

   .
   В замкнутом коллективе экспедиции каждый человек на виду. Маленький, конопатый Мишка оказался сущей чумой. Через две недели его плоские шуточки и мелкие пакости осточертели всем. Будучи отъявленным лентяем, он заваливал любую работу, которую ему поручали. Чтобы хоть на какое-то время избавиться от него, я послал его в Южно- Сахалинск за результатами анализов.
   Кроме пакета бумаг, Мишка привез из Южного пакет болячек: какие-то мерзкие прыщи и гонорею. О последней, он имел несчастье проболтаться. Возмездие последовало незамедлительно. Ребята выделили ему отдельную посуду, а койку поставили в коридор. Когда Мишка попробовал возбухнуть, ему дали в глаз. В разорванной рубашке и с роскошным фонарём, он прибежал ко мне, требуя немедленного наказания виновных и угрожая пожаловаться куда повыше.
   - А свидетели у тебя есть? И не будет. Кроме того, зачем было врать, когда ты выпрашивал командировку в Питер? Мол, матушка заболела и прочие беды. Думал втихаря вылечиться в Питере, да так чтобы телега из вендиспансера не пришла? Работал бы как следует, может, всё и обошлось. Но теперь ты вляпался! Настроил против себя всю команду. Выбирай. Или уходишь добровольно, или кроме фингала и триппера тебя будет сопровождать в Питер телега, в которой ребята изобразят все твои художества в ярких красках. Уволят с такой характеристикой, что работу нигде не найдешь.
   Мишка сник и выбрал первое.
   Чем-то эта история напомнила мне другую, весьма давнюю. В Адлерской экспедиции прижились две собаки. Один здоровенный барбос. Ласковый. Добродушный. Вторая - шавка со вздорным и злобным характером. Вечно она норовила утащить еду у большого барбоса из миски, порвать штаны зазевавшемуся сотруднику и т д. Но, не убивать же собачонку! Так вот, большой барбос совершил возмездие, и весьма оригинально. Когда шавка заснула на солнцепёке посреди двора, барбос подошёл к ней, поднял ногу и описал с головы до ног. Хохотала вся экспедиция. Ошеломлённая шавка вскочила на ноги, стала было отряхиваться, а потом застыла. Позор был слишком велик. Собачья гордость этого не вынесла, и через пару дней шавка исчезла. И никто о ней не жалел.
   Все мы конечно не ангелы. Но ведь порой сталкиваешься с таким мерзким характером, который отравляет всё вокруг. Исправлять натуру кулаками - бессмысленно. Уговоры и походы не помогают. Правильно говорят: горбатого могила исправит. Остаётся только набраться терпения и ждать когда свершится возмездие. Суровое, но справедливое. Жаль только, что иногда ждать его приходится долго.
  
  

СОЧИ

   .
   Город Сочи, темные ночи. Знал бы прикуп... господи, сколько их, пословиц и легенд об этом городе! Не бывавшим в Сочи, в мечтах рисуются пальмы, роскошные пляжи, синее море и прочие прелести. На самом деле прелестей не так много. Город напоминает растревоженный муравейник, а в пик сезона превращается в сумасшедший дом. Он же крупный перевалочный пункт всех пассажиров от Адлера до Лазаревской (Большой Сочи в длину протягивается на 120 км). Проблем у него много. Расскажу только об одной - питании. Возможно, с появлением предприимчивого частника она решилась. Но в былые годы каждая точка общепита бралась штурмом.
   Стою в очереди вокзального буфета. Рассматриваю витрину. Рядом с плохо обжаренной курицей лежат на тарелке вдрызг пережаренные воробьи.
   - Что это у вас воробьи такие пережаренные? - вопрошает толстая тётка, стоящая впереди меня.
   Буфетчица сатанеет:
   - Сама ты воробей!
   Не удержавшись я прыскаю. Хорош воробышек!
   - А вы не смейтесь. Это вам не кино
   Ржет уже вся очередь. Какое там кино. Лучше! Толстая тётка тоже не промах. Заводится быстро
   - Безобразие! Уже и спросить ничего нельзя. Обзываются, а сами воробьёв пожарить не умеют.
   - Это не воробьи! - орёт буфетчица. - Это перепёлки.
   Народ веселится во всю.
   Небольшое кафе под навесом. Самообслуживание. Беру котлету, напоминающую подмётку. Гарнир - холодные макароны. Сажусь и пытаюсь это прожевать. На соседний столик какой-то мужик ставит аналогичное блюдо и идет к другой стойке, где наливают портвейн. Пока он совершает этот вояж, на его столик садится стая воробьёв и в секунду расклёвывает котлету и макароны. Хорошо воробьям - им жевать не надо. Мужик возвращается со стаканом портвейна и видит, что закусь исчезла. Матерится. Грозит кулаком птичкам. И снова идет за котлетой. Предусмотрительно захватив с собой стакан с портвейном. Рисковать он больше не хочет. А вдруг и портвейн вылакают. Посетители улыбаются.
   В другой кафешке залетевшая птаха метко гадит на плечо роскошной блондинки. Блондинка вскакивает и выбивает поднос из рук подошедшего официанта. С белого платья свисают зеленые листья салата, капает кетчуп. Ни за что ни про что её франтоватый спутник получает здоровенную оплеуху. Официант предусмотрительно отскакивает и загораживается подносом. Блондинка бушует. Народ от смеха падает со стульев. Это уже цирк. А в цирке положено смеяться.
   Весёлый город Сочи! Цены б ему не было, если бы пожрать можно было спокойно.
  
  

ЗОЛОТАЯ МОЯ МОСКВА

  
   Что-то не заладилось в моей командировке в Москву. Не заладилось и всё. Началось с того, что прямо с вокзала я направил стопы к приятелю. Надо было определиться с ночлегом. А приятель жил в центре. После развода оказался обладателем комнаты в двухкомнатной квартире. Вторым жильцом был такой же разведённый мужик. Я застал их дома за весьма серьёзным делом - похмелкой.
   - Ну ты в самый раз нарисовался! - заорал мой приятель, наливая мне полстакана водки. - Ещё немного и мы бы ушли на поиски пропитания.
   - Слушай, не буду я пить с утра. У меня в Москве куча дел. Не пойду же я поддатым в министерство.
   - А это нас не касается. Тут столько поводов. Со свиданьицем. Со знакомством. Соседа ведь моего ты не знаешь. И сколько лет не виделись?
   Через полчаса выяснилось, что надо идти в магазин за следующей бутылкой. А так же купить какой-нибудь еды, ибо у холостяков в холодильнике кроме охлаждённого воздуха ничего не было.
   - Ладно. Всё равно мне ставить за постой. - скаламбурил я. Где гастроном?
   - Мы тебя проводим! - загалдели холостяки. - Сам ты хрен чего купишь. У нас там есть одна продавщица...
   Отоварившись предметами первой необходимости, подошли к дверям квартиры и обнаружили, что дверь захлопнули, а ключи не взяли. После бурных дебатов вспомнили, что запасные ключи есть у обеих бывших жён. Но ни один из собутыльников не желал встречаться со своей бывшей благоверной. И дверь не хотели ломать. Не оставь я в квартире сумку со всеми документами, то плюнул бы и поехал искать другое пристанище. Но было поздно. День пропал из-за этих разгильдяев.
   Дебаты закончились двумя телефонными звонками по автомату. Надо было срочно ехать на другой конец Москвы, так как одной жены не было дома, а вторая собиралась уходить.
   - Попроси у неё хоть десятку на такси, - уговаривал приятель соседа. - нельзя же так раздевать гостя! Крест на пузе - отдам!
   Сосед хмуро отмалчивался. Видно морально настраивался на предстоящую сцену со своей благоверной. Я ему не завидовал. Но и себе тоже. Расходы на такси в мою смету не входили. Дешевле всего отделался мой приятель. Но этот сукин сын всегда хорошо устраивался.
   На следующий день, с головной болью, я отправился в газовое министерство. Головной боли у меня там прибавилось. Очумелые чиновники были озабочены только своими проблемами. Возглавлял тогда это союзное министерство некто Оруджев. Великие начинания в газовой отрасли он начал с того, что приказал всем своим сотрудникам пошить полувоенную форму и нацепить соответствующие знаки различия. Встречая через неделю в коридоре одетого не по форме сотрудника, Оруджев ласково спрашивал:
   - Вы в каком отделе у меня работали?
   Начальник нужного мне отдела метался в истерике.
   - Мужики! Достаньте мне форменные штаны. Хоть из под земли. Хоть взаймы у кого-нибудь. Мне через час на доклад. Китель пошили, а штанов нет. Ведь не только меня выгонят - все по миру пойдем.
   - Ну о каких делах сейчас можно говорить? - шепнул мне сотрудник. - Вишь, что творится? А охрана у входа? Стреляют!
   - То есть как стреляют? В людей?!
   - Пока в воздух. Но от этого не легче. Секретарша чья-то на работу опаздывала. Пропуск из сумочки достать поленилась. Охранник ей: Стой! И в воздух! Это в вестибюле-то! Заешь какой грохот? Ну, девицу эту полдня из истерики выводили. Шефу её выговор. Охраннику благодарность от министра. И всем циркуляр: усилить бдительность.
   - Весёлая у вас жизнь. Но помоги мне всё-таки. В долгу не останусь.
   - Тебе надо попасть к замминистра. - почесал в затылке мой собеседник. - может он в горячке и подмахнёт твои бумаги. Попробую что-нибудь сделать. Сиди в буфете. Пей кофе. Может в конце дня прорвёмся. Если повезет.
   Предложение ждать в буфете было дельным. В министерских коридорах не было ни одного стула. Что бы ходоки не портили вид. Что бы контора напоминала воинский штаб, а не поликлинику. Буфет же работал всё время. За столиком такой же бедолага как и я бубнил:
   - Было же одно министерство нефти и газа. Налаженная работа. Так Оруджеву видите ли потребовалось кресло министра. А говорят он приятель Косыгина. Вот и поделили отрасль. Чего улыбаешься? Плакать надо! И мы все ещё наплачемся. Изучай теперь знаки различия. Боже, какой идиотизм!
   Часам к восьми вечера большую часть бумаг удалось подписать. Надо было отметить это событие. Поезд у меня в двенадцать. Сумка с собой. Так что часа три времени наличествовало.
   - В ресторан не попадём. - сказал мой благодетель. Пошли на Арбат. Там есть одна кафешка. Посидим. Я уже забыл, когда домой вовремя приходил.
   В кафешке кроме портвейна и сухаря ничего не было. Остановились на портвейне, хотя стоил он прилично. Налили. Сделав первый глоток, я отставил бокал.
   - Это - не португальский. Черт знает что, а не он. Тот я недавно пробовал. Потому и говорю так уверенно.
   - Точно не португальский. Зовем официантку.
   После мало приятных разговоров нам заменили бутылку. Открыли при нас. Но и во второй бутылке оказалась та же моча. Москвич осатанел.
   - Я сотрудник министерства! - и он показал красную книжку. - Сейчас вызову милицию. При них заберу вино на экспертизу. Акт составим. Захотели неприятностей? Получите!
   Тут случилась дикая сцена, какую мне видеть ещё не доводилось. Официантка грохнулась на колени у нашего столика.
   - Не губите! У меня ребёнок. Второй день после отпуска работаю. Денег нет. Вот бес и попутал
   Пришлось её поднимать с колен. Женщина всё-таки. Злость прошла.
   - Ну ладно! Перестань реветь. У нас был тяжёлый день. Наскандалились всласть. Принеси нам заказанный портвейн, и мы всё забудем.
   И что вы думаете? Она принесла нам опять ту же бурду! Видя, что с дамой дело безнадёжное, мы взяли третью бутылку, и пошли к буфетчику. Тот, обматерив официантку, выдал нам долгожданный португал. Но настроение было испорчено окончательно. Дорогая моя столица! Золотая моя Москва! Что мы имеем? Бардак в министерстве. Бардак в кабаке. А мы, как в песне поётся, посредине.
   Сейчас говорят, что при советской власти был порядок. Нет, дорогие товарищи! Порядок был только с продажей водки. И то временно. До Горбачёва. А что было в царствование Михаила Последнего, вы и сами знаете.
  
  

ЧЕРНОБЫЛЬ

  
   Тринадцать лет прошло. Кажется, это было вчера. Притихший Киев. На улицах не видно детей. Редко, редко встретишь мамашу с коляской. Духота как в парилке. Стены домов и мостовые поливаются водой из шлангов. Смывают нуклиды. Вода тут же испаряется, вот вам и банная атмосфера.
   Начало мая 86-го было во всех отношениях жарким. Теперь никого уже не волнует, кто или что было причиной аварии. От этого знания никому ведь не легче. И что врать? Кому-то было страшно. Кому-то страшновато. Но боялись все. Ещё даже не зная об истинных масштабах трагедии. Страх усугубляло отсутствие внешних проявлений катастрофы. Враг был невидим. Так же светило солнце. Пели птички. Цвели каштаны. Ходили трамваи. Но всё было отравлено. Люди редко улыбались, хотя и пробовали шутить. Измученные недосыпанием, коллеги в штабе Академии Наук, на Владимирской встретили меня незатейливыми подначками:
   - Иди сначала на второй этаж. Запишись добровольцем - формируется сводная бригада евнухов в Арабские Эмираты.
   - К черту Эмираты. Там жарко. Я и до вас добирался зигзагами. От ларька к ларьку с газировкой. А, вообще, пейте пиво пенное - морда будет здоровенная. Медики говорят, что надо пить больше жидкости. Пиво же, особенно холодное, как раз тот напиток.
   - Пошли они эти медики... Слышал, как с дозами играются? Особенно их министр. Свою-то семью он в первый же день вывез.
   - Не дрейфьте! Сказали же, мирный атом в каждый дом. И выполнили обещание. Не часто бывает. Радоваться надо.
   - Вон, Вадим радуется. Что под руку попадется, сует под радиометр. Редиску, колбасу, бумажки. И, знаешь, где больше всего нуклидов оказалось? В его бороде. Выдрал волосок, как старик Хоттабыч, а он сплошной радионуклид. Ты к нему не подходи. Он септический.
   Я взял со стола радиометр и вышел во двор. Вроде ничего особенного. Повышенный, правда, фон. Но не более. Подошел к луже у ворот. Мама родная! Прибор зашкаливает! Тут уже не миллирентгены, а рентгены. Насмывали туда радиоактивной пыли. Нет, братцы, лужи надо обходить стороной, а то и впрямь придется ехать в Эмираты. Если доеду. А, впрочем, чего я испугался - высохнет эта лужа, а оставшуюся гадость опять разнесет по городу ветер. Никуда она не денется, еще по крайней мере триста - четыреста лет. Арабам-то хорошо: и яйца целы и девки пляшут. Устроились. А мы чем хуже? Вспомнил рассказ одного коллеги, вернувшегося из Припяти.
   - Смотрим, на лугу стоит какое-то жуткое чудовище. Что-то невообразимое. Подъехали ближе. И что ты думаешь? Корова. Спасая кормилицу от нуклидов, бабуся обернула ее клеенкой и обвязала веревкой. Одни рога торчат и хвост. Бабуля рядом в дождевике и чувствует себя в полной безопасности.
   Работа в штабе мне понравилась. Ее стиль. Никаких заседаний. Все обсуждалось кулуарно. По-деловому. Принимаемые решения тут же отправляли "наверх". Как там справлялись с проблемами, мне было неведомо.
   У меня была своя проблема. Выбраться из Киева, так как командировка кончалась. Исчезли билеты на все направления. Люди ехали в любую сторону, лишь бы подальше от Киева. Увозили детей. Уезжали сами. Первыми уехали семьи начальства. Потом евреи. Насчет первых я не сомневаюсь. Насчет вторых, не знаю. Но такого драпа не было со времен второй мировой. И судить людей за это было нельзя. Вот кого надо было судить, так это кассирш! Из них, по-моему, ни одна не уехала. Стригли бабки на общем несчастье. Это было их золотое время, которое вряд ли в обозримом будущем повторится.
   Я, все-таки, улетел в родной Симферополь. Как? Отдельная история, достойная пера авторов "золотого теленка". Надо было закрывать Крымскую АЭС. Спасать Крым от мирного атома. В переполненном самолете я думал, что вряд ли выиграю этот бой. Но союзников у меня теперь будет много. И есть, что сказать оппонентам. А драться придется, как говорят, до последнего патрона.

ОБ ЭКОНОМИИ.

  
   Плавучая буровая установка (ПБУ) - это целый город с многоэтажными постройками. С жилой и производственной зонами, мощным энергетическим обеспечением и многочисленным экипажем. Эта громадина в сотни тысяч тонн весом буксируется в нужную точку и там опускает на дно свои металлические ноги. Упираясь ногами в дно, поднимает свое тело на такую высоту, где ее не будет задевать никакая штормовая волна. Только после этого начинается бурение. В те годы опыт морской добычи нефти и газа в нашей стране ограничивался разработкой каспийского шельфа. Да и то бурение производилось с эстакад, далеко уходящих в море. Особой нужды в разработке месторождений на шельфе не было. Их хватало и на суше. Только что открыли Тюмень, подбирались к Ямалу.
   На Дальнем Востоке месторождений нефти, прямо скажем, маловато. Есть небольшие запасы на самом севере Сахалина - в Охе. Но для такого обширного региона, это что семечки голодному. Тянуть же нефтепровод из Западной Сибири длиной более десяти тысяч километров через тайгу, горы, болота, полноводные сибирские реки - никто и не помышлял. Значит, надо было искать на месте. Искали. По геофизическим данным выходило, что нефть может залегать под дном Охотского моря в пределах сахалинского шельфа. Глубина воды небольшая, шестьдесят - сто пятьдесят метров, вполне по зубам ПБУ. Но где их взять эти ПБУ? Своих, увы, нет.
   Пришлось обратиться к проклятым буржуям. Буржуи сказали - пожалуйста. Мы де с радостью. Та же Япония согласна покупать сахалинскую нефть. Это выгоднее, чем перевозить ее танкерами из Персидского залива по двум океанам и десятку морей. Еще бы ей не быть согласной. Прикиньте по карте расстояние и вы все поймете. Не поймете только психологию наших высоких чиновников. Впрочем, мы все ее не понимаем. Это вообще загадка природы, разгадать которую никому и никогда не удавалось. Тем более японцам. Для них, островитян, загадочная русская душа и вовсе необъяснимый феномен.
   Так в чем же, граждане, дело? А дело в том, что взяв у япошек кредит, небольшой такой, где-то в районе пятидесяти миллионов баксов, наши бонзы зафрахтовали несколько этих самых ПБУ. Притащили их буксиры куда надо. Вперед, говорят, иноземные морды, бурите. Ан нет, не бурят. Выясняется, что прежде чем такая махина поставит ноги на дно - это дно должен обследовать водолаз. Дать заключение, что там все в порядке, можете ставить свои ножки. Поставили. Опять надо осмотреть - так ли. Правило у них такое. Простенькое, но обязательное. Бонзы же наши в контракте это обследование не предусмотрели - решили сэкономить. Экономить вообще было на чем.
   Водолаз для такого обследования требуется не простой, а глубоководник. Со специальной подготовкой. Знанием особенностей морских грунтов и прочих премудростей. Такие водолазы - товар штучный. Готовили их тогда во Флориде и Тулоне. Ежели мне память не изменяет - больше нигде. Зато я точно помню, что годовой заработок такого специалиста намного превышал сто тысяч долларов. Для советского трудящегося деньги фантастические. Но и за бугром их зря не платят. Работа тяжелая и опасная. Доставлять водолазов к месту работы нужно было самолетом. Чтобы за такие бабки они не вздумали прохлаждаться лишнее время в дороге. Словом, дорогое это удовольствие. Лучше сэкономить.
   Экономия вышла боком. Простой ПБУ оказался куда дороже. Хозяевам ПБУ наплевать. Бурят они или не бурят, деньги за аренду все равно идут. Но своими установками они рисковать не намерены. Мало ли что может случиться. Ну что за народ, эти буржуи! Никак не хотят понять, что социализм это прежде всего экономия. Учет и контроль за экономией. У нас не просто экономика, а экономная экономика. За экономию у нас премию получают. Любой технический проект урезывается со всех сторон. Ибо премии все хотят получать. Премии - главный стимул трудовой деятельности. Это у них зарплата буржуйская, можно и без премии прожить. А нам без нее никак нельзя. Тем более начальству.
   Так чем же все это кончилось? А тем, что все-таки сэкономили. На нас грешных. Отыскали нашу команду на Сахалине некие бравые ребята. Те самые, что и под землей если надо найдут. Спасайте, говорят, престиж отечества. Посулили мизерную плату. Какую, даже вспоминать стыдно. Но кто откажется от халтуры? Мы тогда на харчах экономили. Опять же, на зарубежную технику стоит посмотреть. Согласились. За день оформили визы для пребывания на буржуйской территории, то есть ПБУ. Она, тоже для экономии, несла панамский флаг. Бравые ребята тоже экономили - свое и наше время. Если пробовали оформить визу в капстрану в семидесятых, поймете. Забросить же несколько человек на вертолете на ПБУ для них вообще не было проблем.
   Проблемы были у наших водолазов. В их снаряжении они никогда не работали. В своем не могли - глубина моря шестьдесят метров. Для наших аквалангов, забитых воздухом, предел сорок. Пока осваивали зарубежную технику, один наш товарищ чуть не погиб. Перегрелся. Буржуйский скафандр был с подогревом. Для нас невидаль. Наши и в Антарктиде в обычных мокрых костюмах спускались. А в том скафандре только унитаза не было, а так все удобства. Вот бедняга возьми и перепутай рычажки. Довел температуру до уровня котельной. Чуть не сварился. Но ничего, обошлось. И сделали работу не хуже ихних хваленых водолазов. Заработанных денежек хватило на приличный банкет, на котором совместно было решено больше не искушать судьбу. Пусть других дураков ищут. Такая работа действительно стоит приличных денег. А бонзы, если хотят, могут на себе экономить.
   Под воду я тогда не спускался. Были ребята и помоложе. Но переживал за них крепко. Случись что. Меня бы тоже по головке не гладили. Скорей всего оставили на том же Сахалине лет на пятнадцать. Санаториев за колючей проволокой там хватает. И на харчах можно не экономить - там они казенные. Получил пайку и радуйся.
   Год спустя столкнулся в министерстве с одним из упомянутых бонз. Он знал о нашей работе и был вполне доволен своей экономией. Расчувствовавшись, рассказал мне о своей недавней поездке во Вьетнам. Тогда Союз очень интересовался вьетнамским шельфом, очень перспективным в отношении нефтяных месторождений.
   Когда он туда приехал, был сразу предупрежден - есть и пить что-либо вьетнамское категорически не рекомендуется. Умываться даже посоветовали только кипяченой водой. Как никак тропики, со всеми прелестями экзотических заболеваний. Белому человеку с вьетнамской кухней лучше не связываться. Этот народ за две тысячи непрерывных войн изрядно наголодался. Для него, все что бегает, прыгает, ползает, шевелится - съедобно. И жрут. Что делать, привыкли. Мой знакомый деятель питался в консульстве. Консервы, рис и фрукты ему осточертели. Не выдержав, он купил на улице кулек каких-то местных сладостей. Употребил. Потом выяснилось, что это были жареные тараканы в сахарной пудре. Или личинки каких-то других насекомых - местное лакомство. Как водится, поплатился за съеденное - с неделю его тошнило и несло по полной программе.
   Слушал я его и думал. Сукин ты сын. За то, что ты с нами так обошелся, надо было тебя всю жизнь кормить исключительно тараканами. Чтоб неповадно было экономить на соотечественниках. Получать за это премии и заграничные командировки. Если и не всю жизнь, то хотя бы пару месяцев. Может быть тогда ты бы поумнел. И нам бы стало малость полегче работать, хотя бы не экономя на харчах.
   К великому сожалению от тараканьей диеты не умнеют. В этом я убедился, еще через год организуя работы на Баренцевом море. Запихали нашу команду туда опять же по милости этого бонзы. После вьетнамской жары ему захотелось в Заполярье.
  
  

ПЕРЕКАТЫ

Мая, правый приток Алдана,

длина 1053 км.

Энциклопедический словарь

географических названий

  
   Перекат оказался мельче, чем я рассчитывал. Винт чиркнул по камням. Шпонка, естественно полетела. Все перекаты, да перекаты. Послать бы их по адресу.... Заменить шпонку дело плевое. Если она есть, конечно. Заменил. Намотал шнур на маховик. Дернул раз двадцать. Не заводится. Вот придурочный движок! Надо было отрегулировать зажигание. Наконец, после очередного рывка, неожиданно завелся. Казанку качнуло на волне и я потерял равновесие. Чтобы не выпасть за борт, инстинктивно схватился за мотор. Зря схватился. Крутящийся на больших оборотах маховик рассек ладонь. Движок опять заглох.
   На чем свет ругаясь, замотал руку тряпкой, чтобы унять кровь. Лилась она здорово. Забрызгала транец, мотор, банку. Ну, что дальше, растяпа? Может это последний твой перекат? До ближайшего поселка минимум сто километров. По карте. По прямой. Если не заведу мотор? По берегу не пройти. Прижимы. Притоки. Прямиком по тайге? Бурелом, снег по колено. Компаса нет. Жратвы на один день. С одной лапой и костер развести будет сложно. Остается река. Но по ней вот-вот пойдет шуга.
   Сам видел, как эта каша на глазах смерзается в льдины. Льдины смерзаются между собой. День ледоход. Два - ледостав. Но по этому льду идти нельзя. Наверняка провалишься. Надо ждать хотя бы неделю. А где у меня эта неделя? Все это я просчитал моментально. Остается одно - завести движок. Но как ? правая лапа не работает. Левой хорошего рывка не получается. Мотор, конечно, придурочный. Но и ты тоже придурок. Знал ведь, что нельзя задерживаться. Ну сектор газа в левую руку и вперед. Перекаты надо проскакивать сходу. Авось повезет. Сменить следующую шпонку одной рукой и завести еще раз мотор я вряд ли смогу.
   Мне повезло. Уже в полной темноте я добрался до поселка. Ввалился в помещение метеостанции, располагавшейся почти на берегу. Увидев меня, дежурный синоптик ахнула. Видок для этого аханья действительно был подходящий. Левая сторона куртки и шапка в толстом панцире льда. Брызги, летевшие с носа казанки, замерзали, а стряхивать их у меня не было сил. Правая рука вся в засохшей крови. Да и морду я ею основательно вымазал, когда зубами стягивал тряпку.
   - Ты, Леночка, не пугайся. Я потом все расскажу. Покажи, где у вас тут медпункт. Надо швы наложить. Укольчик принять противостолбнячный. И, желательно, еще чего-нибудь медицинского для сугреву. Пока ты будешь одеваться, я тебе исполню истинно народную песню " Все перекаты, да перекаты". А после медпункта повторю на бис.
  
  

КАЗАНЬ

  
   Нет, Иван Грозный не зря брал Казань. Красивый город. Особенно центральные улицы. Кремль. Башня Сююмбеки. Господин Лобачевский, вдохновленный местными красотами, враз доказал, что параллельные прямые могут пересекаться. Так что неевклидова геометрия казанского происхождения. Да и многое другое. Кухня тоже подходящая. Баранина в разных видах, оч-бармак, вполне русские щи и волжская рыба во всех видах. Сходя с трапа парохода, я сказал своим спутникам:
   - На взятие и на разграбление Казани по завету грозного царя у нас есть почти двое суток. А потом, увы, мы разъезжаемся. Ты катишь в Иркутск, ты плывешь в Астрахань, а я лечу в Питер. И все из центра мироздания Казани. Разграбление начнем, пожалуй, с ресторана.
   С транспортом больше всего не повезло мне. Билетов на Питер не оказалось. Вчерашние ресторанные пары, подогретые бутылкой при расставании, быстро улетучивались. Бурный натиск на кассира и сказки о том, что я будущий авиатор, сделали свое дело.
   - Идите к диспетчеру. Вроде есть борт вне расписания на Москву. Там пересядете на питерский. Билеты только по разрешению.
   Оставив у кассы чемодан, я кинулся к диспетчеру. Как будущему коллеге диспетчер подмахнул мне прошение, и я помчался в кассу.
   - Чей чемодан? - орали у кассы. Где хозяин?
   - Чемодан служебный. Я хозяин. Девушка, скорей билет, там уже трап подали. А что за борт, кстати?
   Ну и борт мне попался! Старенький ИЛ-14, зачем-то перегоняемый в Москву. Пассажиров всего трое. Вместе со мной. Никаких стюардесс. Бросив чемодан в салоне, я выскочил на бетонку покурить. И тут услышал разговор двух механиков, копавшихся в двигателе.
   - Тут то не так, это. Вон то надо менять. Что будем делать?
   - А ничего! Долетит как-нибудь. Пусть там в Москве разбираются. Этот движок давно свое отработал. Музейный экспонат.
   - Весело, подумал я. А если " как-нибудь" не долетит? И деваться некуда. На другой рейс не пристроиться. Не кстати пришла в голову мысль о чекушке, спрятанной в чемодане. Пропадет ведь. Никак этого нельзя допустить. Опять же Казанская Божья Матерь меня до сих пор хранила.
   На пол дороге в Москву, когда у меня осталось пол чекушки, настроение мне опять испортили.
   - Грозовой фронт, объявил пилот, выходя из кабины. Попробуем прорваться. Так что держитесь, кто за что может. Ремней нет, а болтанка будет крепкая.
   Больше тридцати лет прошло, а я помню ту болтанку. Это было нечто. Вдобавок я не отрывал глаз от правого мотора. Вдруг скиснет. Или задымит. Шайтан бы их побрал этих казанских механиков с их разговорами. Лучше б я ничего не знал.
   Чекушку я прикончил, когда самолет после долгого падения стремительно понесло вверх. Водка сама перелилась мне в горло, но вкуса ее я не почувствовал. Подумал только, что на такой рейс стоило взять пол литра. Да где деньги? После казанских кабаков осталось только на билет, метро и эту маленькую. Да сохранит меня Казанский Бог и его мать. Эх, Казань, Рязань, Алазань. Долететь бы только до Москвы. А там что-нибудь придумаем
  
  

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО СЕВЕРА

  
   В первый год работы в Якутии я совершил немало промахов, но и кой-чего поднабрался. О своей работе я, вроде, знал все. Или почти все. А о севере - почти ничего. Все образование - рассказы Джека Лондона. Уж не знаю, как там Джек зимовал на Аляске, что он там видел. Но, сдается мне, многое придумал. Например, что собаки в лютый мороз зарываются в снег. В Якутии те же лайки в снег не зарываются. Свернутся калачиком и спят прямо на снегу. Рядом сугроб. Ну, что бы не воспользоваться американским опытом? Не хотят лезть в сугроб! Или у них обмен собачьим опытом плохо поставлен. Или Джек врет. Не списывать же все на собачьи причуды.
   Джек пишет, что при сильном морозе плевок замерзает на лету. При минус пятьдесят девять не замерзает. Проверял. А такие температуры на Аляске если и бывают, то крайне редко. Полюс холода все-таки в Якутии, а не в ихней Аляске. Наверное, американские слюни хуже наших, раз быстрее замерзают. Или плевать они не умеют. В одном он прав. Мороз за пятьдесят - это серьезно. При минус пятьдесят пять в местном леспромхозе не работают. Рабочие дни актируются. И это не оттого, что леспромхозовское начальство добренькое. Работать действительно не возможно. Как пить дать обморозишься. И технику угробишь.
   Есть еще один нюанс, о котором Джек скромно умалчивает. Это туалет. Нюанс оставляет едва ли не самое сильное северное впечатление. Ох, не зря говорят, что Якутия страна вечного недосера. Зимой холод. Летом комары и мошка. Ежу понятно, что все интимные удобства во дворе. Но они, вдобавок, располагаются достаточно далеко от дома. Иначе летом задохнешься. Все продумано. Но жизнь сие не облегчает.
   Собираясь посетить этот маленький дощатый домик, долго думаешь, стоит или нет. Когда организм тебе говорит, что, безусловно, стоит и даже непременно, спорить с ним бесполезно. Лучше согласиться вовремя. Быстро напяливаешь на себя всю амуницию: ватные штаны, полушубок валенки, шапку, рукавицы и мелкой рысью, по протоптанной в снегу узкой тропинке, движешься в сторону заветного учреждения.
   Дальше, начинается самое интересное. Пока, сняв рукавицы, расстегиваешь полушубок и стягиваешь брюки, руки замерзают до ломоты. Пока греешь в рукавицах руки, отмерзает все остальное. Еще хуже дело обстоит с летным меховым комбинезоном. Застежек куда больше. Нет, граждане, здесь нужна определенная сноровка и железные нервы. Нервным же вообще нечего делать на севере. Так вот, Джек об этом умолчал. Интересно, почему? Не хотел травмировать читателя? Зачем он описывал только героические подвиги? Может этим хотел сказать, что у американцев задница более морозоустойчива? Особенность у них такая национальная. И что салуны, золотой песок, гонки на собачьих упряжках составляют главную прелесть северной жизни?
   Определенно врет. Главная прелесть - дощатая будка за сто метров от дома.
   Другой пример. У него чуть не в каждом рассказе главный герой - собака. Понятно, что жизнь там у них собачья. Не то, что у нас. В Якутии основная тягловая сила - лошадь. Лихие гонки на них не устраивают. Тем не менее, животина эта, совершенно замечательная. С национальными особенностями. Побольше пони. Поменьше обычной лошади. Шерсть вроде погуще. А так, вроде обычная лошадь. Но только вроде. В первые же морозы смотрю, на дворе стоит наша казенная лошадка. Вся в инее. Белая, как привидение. До морозов была каурая. Все, думаю, конец лошадке. Откинет казенные копыта. Вызываю рабочего, по совместительству матроса, по совместительству конюха и т.д. Бывалого человека. Подвожу к окну.
   - Это что, спрашиваю, изощренное живодерство? Почему лошадь при таком морозе стоит во дворе? Почему не в конюшне?
   - А у нас нет конюшни, удрученно отвечает бывалый человек. Не успели построить. Шабашники ушли, еле станцию успели сдать.
   - То есть, как это нет конюшни? Хочешь сказать, что животное круглый год на дворе ошивается?
   - Ну да. Ей уже семь лет, и она, отродясь, конюшни не видела. Порода такая. Якутская. Ей эти морозы нипочем. Да посмотри вокруг! Ни в одном дворе нет конюшни! Все они на улице живут.
   Вот так, мистер Джек! Не ту живность вы разводили на Аляске. Наша лошадка может столько груза на санях тащить, что и пять самых лучших собачьих упряжек не потянут. И сено ей на корм проще добывать, чем рыбу. При неглубоком снегу она и траву прошлогоднюю себе копытит. И друг человеку не хуже собаки. Тебе бы, Джек, надо было бы постажироваться в Якутии, прежде чем ехать на Аляску. Правда, писать о покорителях севера ты был мастер. Я так не умею.
  
  

ЭХ. ДОРОГИ....

  
   В советские времена основными проблемами командированного люда были билеты на транспорт и гостиница. И то и другое - вечный дефицит. Распределяющие дефицит, смотрели на командированного как на врага народа, мешающего им жить спокойно. В отместку публике, разъезжающей по городам и весям необъятной Родины, распределяющие дефицит придумали "ненавязчивый сервис" и порядки, удобные им самим. Эти деятели узурпировали также сермяжную правду, что было особенно обидно.
   Вы пробовали когда-нибудь доказать вину аэрофлота, железной дороги или гостиничного персонала? Нет? И слава богу! Значит, вы избежали инфаркта и живы до сих пор. Существовала, правда, определенная категория товарищей, которая этих проблем не ведала. Товарищи ездили только в СВ, не стояли в очередях за билетами, по приезде их встречала машина и т.д. ну, это все так, к слову. Те времена уже былинные. Однако, некоторые поездки настолько врезались в память, что забыть их невозможно. Вот один подлинный случай, в котором вроде бы и нет ничего особенного.
   Из поселка Лазаревское мне пришлось срочно выехать в г.Ессентуки, в коем располагалось Северокавказское геологическое Управление. Оптимальным вариантом было доехать до Адлера, оттуда самолетом до Минвод, а там уж до Ессентуков рукой подать. Но не тут то было! Курортный сезон еще не закончился. Как следствие, билеты на самолет были раскуплены на месяц вперед. Забыли круглосуточные очереди в кассы? Именно в них трудящиеся коротали свой отпуск, отмечаясь в перекличках по ночам. Но не Аэрофлотом единым жив человек.
   - Да чего там, - уговаривал меня главный гидрогеолог Лазаревской партии. Садись на любом поезд до Армавира. Там, пересядешь в другой и утром будешь в Ессентуках. Как раз в контору успеешь.
   Сказано - сделано. Прибываю поздним вечером в Армавир. И тут выясняется. В этом милом городишке два вокзала. Чуть меньше, чем в Москве, но больше чем в Харькове. Ехать мне, конечно, надо с другого вокзала. И поезд отходит через час. Хорошо деньги были. Хватаю такси и мчусь на другой вокзал. А это, оказывается, не близко. Ясное дело, Армавир не виноват, что у него два вокзала. Может быть, даже гордится этим. Но в тот момент я костерил его двухвокзалье на все корки.
   Пока доехали, пока я компостировал билет и, путаясь в переходах, бежал на перрон, поезд тронулся. Да еще не с первого пути, а с третьего. Спринтерский рывок и я вишу на подножке. В одной руке дипломат, в другой держусь за поручень. Славный поезд Москва-Баку набирает ход. Дверь, натурально, закрыта. Ехать всю ночь на подножке как-то не хочется. Зажатым в руке дипломатом колочу в дверь. Наконец, она открывается. Одетый в белую куртку парень без тени юмора заявляет, что ресторан закрыт.
   - Да пусти ты, черт возьми, меня в тамбур, у меня билет в десятый вагон. На вашу подножку я запрыгнул случайно. Опоздал я.
   Как оказалось, случай был действительно счастливым. Пустячок, но приятно. Когда я добрался до своего вагона, то застал там картину, достойную кисти великих мастеров. Вагон был забит под потолок какими-то ящиками, коробками, мешками. Оставшееся пространство было оккупировано жизнерадостными восточными людьми. Втиснуться туда еще одному человеку было физически невозможно. Не менее впечатляющая картина открылась мне в служебном купе. Огромный проводник, пьяный в стельку, издавал могучий храп. Жирное волосатое брюхо свешивалось чуть не до пола, сплошь уставленного пустыми бутылками. Вскочи я на подножку своего вагона....
   Вторую половину ночи я провел в тамбуре. Далее, короткий бросок от Минвод в электричке и вот я стою на перроне вокзала с гордой вывеской Ессентуки. Самое время выпить чашку кофе и чего-нибудь пожевать. В станционном буфете этого замечательного курорта богатый выбор. Водка и коньяк на разлив. В качестве закуски - прошлогодние пирожные, сплошь засиженные мухами. Смотреть страшно. Помятый джентльмен с сомнением смотрит на стакан с водкой и пирожное.
   - Слушай, а в санаторий поддатых принимают? У меня путевка горящая.
   - Может и принимают. Но зачем тебе туда? Съешь это пирожное и езжай прямо в крематорий. Дешевле будет. И никаких болячек.
   Не солоно хлебавши еду на автобусе в Управление. Благо, оно работает с семи. Ни кофе, ни чая мне там не предложили. Зато за час решили все вопросы. Дело в шляпе, говорят, и вы свободны. Конечно, после этого я позавтракал в какой-то харчевне. Конечно, прогулялся по знаменитому парку. Всласть напился мерзкой соленой воды у не менее знаменитых бюветов. Впереди меня ждала сладостная перспектива обратной дороги, при мысли о которой адреналин начинал активно вырабатываться потрепанным организмом. Организм хотел спать. Эх, дороги....
   Господа присяжные заседатели! Не судите строго командированных в курортную местность. Господа журналисты! Не пишите о них фельетоны. Свидетельствую. Это ведь как посмотреть: кому курорт, а кому каторга. И приятного вам путешествия.
  
  

МОЙ ЭРМИТАЖ

  
   В десятом классе меня выгнали из школы на две недели за хулиганство. В компании таких же как я оболтусов сжег какую-то гадость в классе, в результате уроки были сорваны. Приятели как-то отвертелись, а меня турнули. Правильно, конечно, турнули. Но как сказать об этом дома? Решил ничего не говорить. Побоялся. Утром загружал сумку учебниками и шёл якобы в школу. На самом деле топал прямиком в Эрмитаж. А куда же ещё податься? Декабрь. Холодно. По улицам долго не пошляешься.
   В Эрмитаж я приходил к открытию и сразу направлялся в античный отдел.
   Народу там с утра - аж никого. На три - четыре зала одна бабуся служительница. Часами простаивал у древнегреческих статуй и египетских росписей. Спешить было некуда. Вечером штудировал путеводители и археологические альманахи. Утром смотрел всё это в натуре. За две недели узнал столько, сколько бы хватило на хороший вузовский курс. Начал понимать величие того подвига, который совершили тысячелетия назад скульпторы и художники, резчики по камню и керамисты, литейщики и архитекторы. Завуч, с подпольной кличкой гестаповец, сам того не желая, помог мне открыть целый мир, за что я, сорок два года спустя, говорю ему огромное спасибо.
   С тех пор, при каждом удобном случае я старался попасть в Эрмитаж и после надоедливого великолепия парадных залов и анфилад, спускался в подвал постоять у знакомых до боли античных шедевров. Размещение экспозиции в подвальных помещениях казалось мне символичным. Ибо это был тот фундамент, та основа, которая потом обернулась блеском эпохи великого ренессанса, те корни, которые питали древо европейского искусства, формировали каноны современной философии и эстетики.
   Студентом третьего курса я пошёл на выставку карикатур Бидструпа. В толпе посетителей умудрился потерять паспорт и зачётку. Зачётка так и пропала. Кому она понадобилась, осталось тайной. Но выговор за её потерю я схлопотал. Жил я тогда на Литейном в старом доме графини Мурузи. Часов в одиннадцать вечера, в день посещения выставки, ко мне зашла соседка по лестничной площадке. Сказала, что ей звонили по телефону из Эрмитажа, по поводу нахождения моего паспорта. Советовали явиться за ним немедленно, объяснили куда обратиться.
   Знакомой дорогой я отправился туда. По улице Пестеля, через Фонтанку, Марсово поле и далее по Набережной Невы до той самой канавки, где утопилась несчастная Лиза не дождавшись своего Германа. Вместо Лизы я встретил у канавки тривиального мильтона, оказавшегося сотрудником внешней охраны. Мильтон позвонил в малоприметную дверь, которую я сам сроду бы не нашёл, и передал меня внутренней охране. Суровая тётка с наганом на боку объявила, что мне придётся в её сопровождении прогуляться в другое крыло Эрмитажа к начальнику охраны, который и вернет мне злополучный паспорт.
   И вот мы пошли по пустым и тёмным эрмитажным залам. Я мгновенно понял, что судьба сделала мне редчайший и бесценный подарок. Ну кому ещё доводилось прогуляться по ночному Эрмитажу? Сквозь окна, выходившие на Неву, пробивался серебряный свет белой ночи. Картины казались темными пятнами. Тускло блестела позолота и бронза. Темные полосы и квадраты паркета сделались бездонно - черными. Красота неописуемая. Даже слов не подобрать. Это надо пережить. Охранница шла совершенно бесшумно. И я невольно пошёл за ней на цыпочках, чтобы не стучать каблуками. Не нарушить торжественное молчание и сон Эрмитажа. Молил Бога только об одном, чтобы этот путь был подлиннее, и Бог внял моим молитвам.
   Благословенна будь охрана Эрмитажа! Могли же вынести паспорт и отдать в дверях. Я же нигде не расписывался, ничего не оформлялось. Эти умные люди решили иначе. Сотворили мне такую экскурсию, которая осталась в памяти на всю жизнь. Низко кланяюсь Вам, охранники Эрмитажа. Я Ваш вечный должник.
  
  

УИЛЬЯМ АДАМС.

  
   На этот семинар ЮНЕСКО я не попал. Не мой уровень. Я всего лишь аспирант. Без "мохнатой лапы". Если точнее - вообще без всякой лапы. Но дошло до меня, что значился в семинаре доклад посвящённый поискам субмаринных источников. Потолковать с его автором мне нужно было до зарезу.
   Шёл 1970 год. Субмаринными источниками в Союзе никто толком не занимался. Была правда пара работ грузинских авторов, но совсем не в том ключе, который меня интересовал. Вот и попробуй подготовить диссертацию на голом месте. С одной стороны, вот она новизна. С другой, сразу скажут: "Ты что, самый умный? Кто-нибудь да занимался уже этим вопросом. Плохо работаешь с литературой!" Ведь правила были таковы. Сначала упомяни Ломоносова, как первого во всём. Потом обязательно простого советского учёного, развившего гениального предка в свете идей марксизма - ленинизма. А потом приведи цитату из материалов последнего партсъезда или трудов действующего генсека. За какое место привяжешь цитату - не важно. Важно чтоб была. Полезно так же пнуть побольней буржуев, барахтающихся в болоте идеализма. Из этих барахтающихся я пока нашёл только итальянцев. Серьёзного пинка не получалось. А тут автор доклада - американец. Ну самый что ни на есть буржуй. А как к нему подобраться? Прямое общение с ними никак не поощрялось. За этим следили соответствующие товарищи в двубортных костюмах и широких штанах. Значит надо рисковать!
   По чужому билету приятель провёл меня в кулуары.
   - Дальше, - сказал он, - действуй сам. Приглашение, в случае чего, нашёл на улице, а я тебя вообще не знаю!
   Ну как искать в толпе человека, которого никогда в глаза не видел? Подхожу к переводчице. Заискивающе улыбаюсь.
   - Девушка! Я тут первый день отсутствовал. Но по тезисам имею вопрос к вчерашнему докладчику. А именно к Уильяму Адамсу. Помогите мне его отыскать.
   - Нет проблем! - говорит девица. - Видела его только что в другом фойе. Ждите здесь. Я его сейчас приведу
   Жду. Через пару минут она появляется и эдак небрежно мимо меня дефилирует. Вроде не видит.
   - Стойте, дорогой товарищ! - хватаю я её за руку. - А где Адамс?
   - Какой Адамс? - удивляется девица. - Уберите руки! Вы, вообще, кто такой?!
   - Так, - говорю, - приплыли. Я же Вам две минуты назад всё объяснил. И вы мне обещали свести меня с Адамсом.
   - Ничего вы мне не объясняли. И про Адамса первый раз слышу. Не морочьте мне голову, молодой человек!
   И поплыла она от меня лебёдушкой, оставив в полном недоумении. И остолбенении. Пока стоял, глазам своим не верю: опять выплывает из тех же самых дверей. Сияет, как будто миллион выиграла.
   - Вот, - это мистер Адамс. Общайтесь на здоровье!
   Тут только до меня дошло: близнецы! Как две капли воды. И одеты совершенно одинаково. До мелочей. Не отличить. Не дай Бог жениться на такой! Никогда не узнаешь на ком. Разве что номера на лоб поставить.
   Здоровенный американец топтался рядом. Переводчица смылась. По-английски я тогда говорил немного, но не настолько, чтобы вести серьёзный разговор. Тут и двумя часами не отделаешься. А перерыв уже кончается. Сейчас его утащат на заседание. Меня же второй раз сюда не пустят. И предложил я, с места в карьер, этому Адамсу прогуляться в ближайший ресторанчик, где и потолковать по душам. Если он конечно не против. Адамс был не против. Так через десять минут мы очутились за уютным столиком.
   Мистер Уильям Адамс, как я его сначала величал, не чинился. Хотя и был профессором Гавайского университета и много старше меня. Сходу попросил называть его просто Билл, и никак иначе. Не чинился также с закуской и выпивкой, признавая, что еда очень непривычная - окрошка. Помочь мне в моих заботах он мало чем мог. Работа его по субмаринным источникам была единичной. А самые интересные данные засекретила частная фирма. Он даже тезисы опубликовать не мог. Ограничился устным докладом. Сплошное невезение. Значит, я и сослаться на него не могу. Однако теоретические положения его интересовали. И разговор пошёл интереснейший. Формулы ведь объяснять не надо. А главное мы оказались единомышленниками. Забрались в самые дебри. Тарелки отодвинули. Да как на грех, время кончилось. Ему надо было возвращаться к автобусам, отвозившим всю приезжую публику в гостиницу.
   И тут Билл мне без обиняков заявил, что ему осточертели официальные заседания. Что единственный человек, который заинтересовался его докладом - это я. Он готов удрать с семинара и говорить только со мной. И что он хочет не много посмотреть город, а автобусные экскурсии его не устраивают. Не для того он летел через океан и два континента, чтобы его водили тут на поводке. Он также предполагает прихватить с собой знакомого индуса, который жил в Москве и знает русский язык. Общаться будет куда легче. А вот могу ли я пожертвовать ему завтрашний день?
   Я призадумался. Умыкнуть двух иностранцев с официального мероприятия было чревато. Под любым предлогом нам могли помешать некоторые товарищи. Упечь его, Билла, в зал заседаний, а меня куда-нибудь в другое не столь уютное место. В тоже время я сам напросился на общение и прерывать его было глупо. Ладно, где наша не пропадала!
   Мы с Биллом быстро выработали диспозицию и сверили часы. Умыкание иностранцев было обставлено по всем законам детективного жанра. Вереница участников семинара растягивается на пол квартала. Мимо проезжает мой неприметный "москвич". Я замечаю Билла и притормаживаю. Задняя дверка распахивается и Билл немедленно прыгает в салон, таща за руку индуса. Я сразу давлю на газ и резко сворачиваю в переулок. Главное, чтобы не успели засечь номера. Не успели! Уже сворачивая, через боковое стекло вижу, как на проезжую часть выбегают парни в широких штанах. Операция заняла пять-шесть секунд, а за это время не сориентируешься.
   - Ну что, империалисты? Как прошел побег? На мой взгляд не хуже чем в Чикаго.
   Билл хохочет. Он в восторге от приключения. Индус стеснительно улыбается. Он, оказывается, учился в МГУ, значит, переводчик нам обеспечен. Субмаринные источники его не интересуют. Но он тоже никогда не был в Ленинграде и готов переводить всё, что угодно.
   Часа полтора мы с Биллом потратили в каком-то кафе на завершение начатого вчера разговора. Потом я закатил им роскошную экскурсию по Ленинграду. Естественно не по ленинским местам и памятникам славной революции, а показал им то, что знал и то, что они хотели. Неожиданно разговор зашёл о войне. Ведь только что отпраздновали двадцатипятилетие её окончания.
   - А хотите, я вам покажу где стояли немецкие пушки?
   Они хотели. И я не поленился отвезти их в Пулково. Показать мемориал и город, лежащий как на ладони. Это произвело сильное впечатление.
   - Ну и довоевались, - прокомментировал я. - На Эльбе обнимались, а после разругались. Даже для того, чтобы привезти вас сюда, вон какие трюки приходится проделывать. Разве это нормально?
   Билл разразился длинной речью. Смысл её сводился к тому, что все политики сволочи. И ихние американские и наши русские. Что вот мы, два впервые встретившихся человека, прекрасно ладим друг с другом. Испытываем взаимную самую искреннюю симпатию. И что, он, Билл, рад принять меня в своём доме на Гавайях как самого лучшего друга. С удовольствием привёз бы сюда троих своих детей, чтобы они своими глазами увидели этот прекрасный город. И что о России у него сложилось своё собственное мнение и чёрта с два ему теперь кто-нибудь навяжет другое. Да, прорвало мужика. Видно накипело.
   В город мы возвращались молча. Понимали, что больше не встретимся никогда. Отъезжая от гостиницы, я до самого поворота видел в зеркале Билла с поднятой рукой, посылающей мне прощальный привет.
  
  

КЕША И ТАЁЖНОЕ ИНФОРМБЮРО

  
   В сентябре-октябре посёлок заметно пустел. Мужское население брало отпуск неизменно в это время. Запасы рыбы делались на всю зиму. После ледостава - охота. Белка, колонок, горностай приносили ощутимую прибавку к зарплате. Соболь попадался крайне редко. Добывший его охотник, хвастался потом целый год.
   Во время охоты мужики и русские и якуты питались крайне скудно. Много с собой в тайгу не унесёшь. Лесная птица - рябчики, тетерева, глухари попадались далеко не каждый день. Многие не брезговали есть белку, хотя тушку полагалось отдавать собаке. Как ни как, а дополнительный стимул к поиску зверька. Счастливчики баловались лосятиной. Почти на сотню километров от посёлка тайга была разделена незримыми границами на охотничьи угодья. Нарушать их мало кто осмеливался.
   Охотники-профессионалы уходили дальше всех. Жили в персональных охотничьих избушках, построенных собственноручно и загодя. С обязательной печкой - буржуйкой. Вместо стекла в окно вставляли кусок льда. Охотились аж до декабря. Ставили капканы и ловушки. На белку охота прекращалась в начале ноября. Холодно. Да и собаки теряют нюх при сильных морозах.
   Беличий след петлял от сосны к сосне. Я шёл по нему уже часа четыре, пытаясь добыть хоть одного зверька. Собаки у меня не было. Приходилось рассчитывать только на свои ноги. Пройдя распадок, я наткнулся на якута Кешу - профессионального охотника. С пояса его свешивалось пол дюжины беличьих тушек. Ясное дело, я ему не конкурент.
   - Куда идёшь, однако? Никак и ты решил поохотиться? - обрадовался Кеша.
   - Надоел поди контора? Тайга хороссо.
   - Надоел, Кеша. Решил за белочкой пробежаться. Видишь след?
   Кеша поцокал языком. Не спеша свернул самокрутку и объявил:
   - Не туда идёшь, однако. Белка там нету. Сох.
   - Как нету? Ты, что ли убил? - сказал я, показывая на Кешины трофеи.
   - Нет, однако. Эта не убил. Тебе ходить туда надо. Белка шибко бежит. Кушать хочет. Шишка здесь совсем нету. Она круг делай и туда приходи. По следу ещё верст пятнадцать бежишь. Догонишь - темно станет.
   Я призадумался. Век живи - век учись. Кешу стоит послушать. Он за свою долгую жизнь столько белок наколотил - страшно представить. Бежать ещё пятнадцать немеренных в тайге километров (знал я эти якутские километры), мне не улыбалось. И так уже взмок. Шишек на соснах точно нет. Как я не обратил внимание? Олух! Увидел след и помчался как барбос за кошкой. Ну, предположим, догоню. А к своему посту засветло не успею вернуться.
   - Ну и Господь с ней, этой белкой. Ты, Кеша, неплохо поохотился, - сказал я пытаясь пересчитать хвосты на его поясе.
   - Плохо, плохо! - согласился Кеша, не расслышав похвалы. - Худой охота. Худой год. Шишка мало. Белка ушёл другой место. Раньше за день пятнадцать-двадцать брал. Теперь чем жить буду?
   Кешка, конечно, плакался. Пустой из тайги он никогда не приходил. И сейчас на чём-нибудь отыграется. Хитрый мужик. В прошлом году я купил у него пару колонков для матери. Так он такую цену заломил! И не понятно на черта ему деньги. Он же почти круглый год в тайге. Покупает чай, муку, сахар - остальное поставляет тайга-кормилица. Говорят на книжке у него больше всех денег в посёлке.
   Видя, что я собираюсь уходить, Кеша заторопился.
   - Пошли ко мне, однако. Чай пить будем. Рябчик варить. Хлеб есть? Угости, однако. Два месяц хлеб не ел. Белка кушал.
   Я легко разгадал Кешину хитрость. Как всякие таёжники, Кеша жаждал поговорить. Рябчик - это предлог. Кеше нужны были поселковые новости. Да и не только поселковые. Не часто к нему люди забредают. Знает он также, что на станции и телефон есть, и приёмник есть, и почту там с самолёта сбрасывают. Так что я для него кладезь информации. Можно сказать луч света в таёжном царстве. И он этой информацией наверняка с толком распорядится. Интересный у якутов обычай. Старинный.
   Представьте, несётся гонец по тайге. На лыжах ли, на лошадке, пешком не важно. Но торопится страшно. Прибывает в соседний населённый пункт. Капсенын, то есть здравствуйте, и молча садится к столу. Его немедленно поят чаем. В избу набиваются все жители, также молча садятся к столу и ждут, пока гонец не наестся и не напьётся вволю чаем. Гонец отваливается от стола и только тогда начинает рассказывать.
   Рассказывает обстоятельно, со всеми подробностями. Хотя прекрасно знает, что публика изнывает от нетерпения. Но зато уточняющих вопросов не требуется. Когда рассказ закончен, один из местных встает, и тут же отправляется в путь. Рассказ он запомнил дословно. И точно, без всяких искажений, передаст его в следующем пункте. Потому-то гонца не прерывают. Таким образом новости распространяются с невероятной быстротой. Доходят до самых глухих таёжных уголков. Ноги, знаете ли, надёжнее самых современных средств связи. Да и когда она будет здесь, эта современная связь. Разве, что лет через сто.
   В избушке у Кеши уютно потрескивала самодельная печка. Кеша суетился у котелка со здоровенным куском плиточного чая в руке. Явно готовит чифир. Значит, спать мне сегодня не придется. Знаю я эти штучки. За ночь Кеша выспросит у меня всё, что я знаю. До мельчайших подробностей мне не интересных, но имеющих для него важное значение. А завтра не поленится сбегать к соседней избушке. Километров за тридцать, несмотря на сезон охоты. Своё он наверстает на обратной дороге. И полетят принесённые мной новости по таёжным просторам.
  
  

КАТЕР

  
   Капитан катера хитро смотрел на меня:
   - Знаешь, начальник, есть такой прибор. Курвометр называется.
   - Курвиметр. От латинского курвио - кривая. - механически поправил я.
   - Нет курвометр! - не сдавался капитан. - До тебя был инженер, он так его называл. Мужик в этом деле разбирался. В смысле баб.
   - Не морочь мне голову! Давай отчаливай. К вечеру мы должны быть в Усть-Мае.
   Усть-Мая - это районный центр. Аэродром, большой клуб, кинотеатр, магазины и прочие блага цивилизации. Капитан приобщился только к одному из них. К магазину. Причём капитально. К отходу приполз на пристань на четвереньках.
   - Начальник! Подожди пару часов. Приму стакан и пойдём домой. Тут любой подтвердит: хоть пьяный, хоть трезвый с фарватера не собьюсь.
   - Ах, чтоб тебя! Знаю я твои два часа. Это пахнет двумя неделями. Первый раз что ли? Ползи, откуда приполз. Мы уходим.
   Я втащил на борт доску, заменявшую сходни, и спустился в кубрик. На диване безмятежно лежал механик Валера и смолил вторую пачку Байкала. На столе лежала груда подарков семье.
   - Вставай. Заводи свою шарманку. Пойдём без капитана. Он в глухом запое. Дернуло же меня выдать ему аванс полностью! Надо было отдать жене. А кто поведёт катер? Через час стемнеет. Сам знаешь: навигация кончилась. Створы не горят.
   - Ты и поведёшь. Пригнал же его один из Якутска. Вот и действуй.
   - Так-то оно так. Да фарватер я плохо знаю. Перегонял же весной. По большой воде. Осадка всё-таки около двух метров.
   - Валера! - озлился я. - Да если бы я мог завести наше двигло, я бы тебя не спрашивал. Ты что, хочешь неделю торчать в Усть-Мае? Тебя семья ждёт! Меня работа. Вообще, считай, что это - приказ.
   Стопятидесятисильный танковый двигатель, оснащавший катер, был весьма капризен. Кроме того, я отродясь не имел дело с дизелями. Добро бы бензиновый движок. С ним бы я точно справился.
   Валера знал своё дело. Дизель стучал. Катер бодро шёл вверх по Алдану. Но когда наступила темнота и спустился туманчик, настроение у нас испортилось. Мы оба стояли в рубке, пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной темени и клочьях тумана.
   - Сбавь обороты. - попросил я механика. - Сбавь до малого. Ни черта не видно. Лучше несколько часов в дороге, чем загорать на мели.
   Как в воду глядел. Минут через десять резкий толчок вмазал нас в остекление рубки. Хорошо стёкла крепкие!
   - Живой? - спросил я, ощупывая шишку на лбу.
   - Живой-то живой. - ответил Валера. - Так ведь на мель сели. Меня же теперь посадят. Не имели права мы выходить без капитана.
   - Не паникуй. Приказ был мой. И я от него не отказываюсь. Да и за катер в конечном счёте я отвечаю. Понял? А сейчас дуй в машинное и поиграй реверсом. Только осторожно! Попытаемся раскачать. Течение здесь сильное. Поможет.
   Всхлипывая, Валера скатился в машинное отделение. По моим командам стал осторожно включать и выключать задний ход. Не дай Бог ещё и винт поломать. Тогда нам всем мало не будет. Я пытался помочь рулём, чтобы катер поелозил носом. Минут через двадцать дёрганий катер наконец освободился. Мы уселись в кубрике друг против друга.
   - Ну что, паникёр? Снялись ведь. И перестань трястись! Здесь камней нет. Так что обшивку мы не попортили. А следовательно об этой истории никто не узнает. Теперь так. Прими стакан для поправки нервов и ложись спать. Дальше катер поведу я.
   - Но ведь опять вмажемся. Это же страшный риск!
   - Никакого риска. Пока мы тут болтались, туман разошёлся. Берег хоть и плохо, но видно. Кроме того здесь прямой участок реки. Я его знаю. Так что спи спокойно. Перед Усть-Милем я тебя разбужу. Швартовать этот пароход я не умею. А тебя в таком состоянии пускать за руль нельзя. Правда, предупреждаю: приедем домой - не трепись.
   Остаток ночи, проведённый в рубке, дал возможность спокойно поразмыслить. Конечно, с туманом мы погорячились, надо было переждать. А в остальном - всё правильно. Терять неделю перед ледоставом недопустимо. В управлении меня не поймут. И не помогут никакие ссылки на пьяного капитана. Однако, сукин сын наш капитан, хотя он мне и в отцы годится. Дрыхнет небось и не подозревает, что мы его посудину чуть не угробили. Ладно, я с ним поквитаюсь. Он-то и есть курвометр!
  
  

ЯХТА

  
   В молодости, наверное, каждому хочется каких-то новых впечатлений, еще неизведанных ощущений, чего-нибудь этакого. Молодости свойственно увлекаться. Порой эти увлечения остаются на всю жизнь. Порой проходят как детские болезни. Переболел - забыл. Но. Все равно, прав был Александр Степанович Грин: "Несбывшееся зовет нас". Не побродяжничай он, не хлебни всякого лиха, может и не было бы чудной страны с загадочными городами, проливом Бурь, Кассетом и парусников с ни на что не похожими именами.
   Так вот и я, обычный питерский мальчишка, катался на коньках и на лыжах, играл в теннис, с удовольствием ходил в походы с простеньким рюкзачком, ничему, впрочем, не отдавая предпочтения. Однако, детство кончилось, когда я благополучно провалил вступительные экзамены в институт. Надо было идти работать. Ну и пошел. Разнорабочим. Специальности-то никакой. К счастью попал в хорошую компанию. Не пьющую. Зимой, каждое воскресенье отправлялись кататься на лыжах в Кавголово. Весной в яхт-клуб.
   Вот последний меня и " зацепил" на целых два года. Покорил уже первый выход в Петергоф. Идти в крутой бейдевинд по судоходному каналу крейсерской яхте не просто. Лихой наш капитан при свежем ветре поставил громадный стаксель. Яхта шла с приличным креном, уворачиваясь от встречных судов. То и дело слышалось: к повороту! Посудина ложилась на другой галс. Мачта чертила по рубке встречного парохода. Пенная волна заливала палубу. Восторженные вопли пассажиров с прогулочных судов неслись нам вслед. Плевать, что мы были мокрыми с головы до ног. Плевать, что руки до крови были стерты шкотами. Зато как красиво шли! А вся моя задача тогда - управляться со шкотами да пригибать голову, над которой то и дело свистел гик. Похоже, Александр Степанович тоже испытал это: "Позвольте вам сказать, позвольте рассказать, как в бурю паруса вязать, как паруса вязать".
   Ах, парус, парус! Не стучит двигатель. Не воняет бензином или соляром. Не гремит под ногами железо. Вокруг благородное дерево. Лак. Бронза. Чуть слышно шипит вода под форштевнем. Белое крыло грота уносится в небо. Можно разговаривать шепотом. Рулевой мурлычет старинную пиратскую песню. Есть увалиться. Эй, бродяги! По местам стоять! Поворот оверштаг. А когда ты устроился с кружкой горячего чая в кубрике, тебя вдруг срывает с места дикий вопль: Все наверх! Штормовой стаксель ставь! Взять рифы! Шквал идет. Что еще нужно восемнадцатилетнему парнишке, хлебнувшему распахнутого простора Балтики и соленого ветра? Не кстати только ворчит капитан: "Пойдем в шхеры. Переждем шторм и домой." А домой так не хочется.
   Кончилось для меня все это неважно. Завалил первую весеннюю сессию в институте. Доплавался. Даже то, что сдал экзамены на яхтенного рулевого не радовало. Хотя меня прельщали - дорасти до яхтенного капитана, возьмут штурманом на любое судно. И дорасти непросто. И штурманское дело меня не привлекало. А тут еще выкручиваться надо: две тройки обрезали стипендию. Пока будешь до капитана выслуживаться, сдохнешь с голоду. Разве что опять пойти в разнорабочие? Блестящая перспектива.
   Я топтался на причале, провожая уходящую в море яхту. Настроение препоганейшее. Все мои друзья много старше. У них и дипломы институтские и работа интересная. В таком случае можно и под парусом походить. А как быть мне? Нет, прощай парус. Пора топать в библиотеку и садиться за учебники. Вот видит бог: сдам хвосты и вернусь. Спрыгну на палубу и заору: "Привет, мужики! Когда отходим?" Но не вернулся. И не заорал. Так уж сложилось. А жаль!
  
  

КРАКОВ

  
   Как бы ты не относился к Польше, история ее вызывает уважение. Я начал понимать это только в Кракове, у стен древнего Вавеля. Ощущение чисто субъективное, но ведь и вся публика состоит из субъектов. Скажу честно. Не питал я особых симпатий ни к Польше, ни к полякам. Главным образом, из-за вбитых в память бесчисленных войн с нашим западным соседом. Многовековая вражда выработала стойкую неприязнь к своим же братьям славянам. Раздражал бессмысленный гонор, спесь, фанатическая религиозность и много другое. Ну, а с другой стороны, почему то же самое не раздражает в испанцах или, скажем, в португальцах? Исторически судьбы наши с испанцами почти не пересекались. Они там сами по себе жили, а мы сами по себе.
   К соседу же отношение иное. Тут и соринка в глазу видна. Наше российское бревно, видимо, тоже не было подарком для соседей. В отместку за польские безобразия Россия отыгралась сполна, включив королевство Польское в состав Российской империи. И бунты ихние и гонор давили без всякой жалости. Не мало тогда поляков понюхало нашу Сибирь. А уж делили Польшу и вдоль и поперек. Все, кому не лень. Мы-то хоть этого не пережили. Да, войны проигрывали. Какие-то территории отдавали. По носу получали крепко. Но потом, все равно брали свое. И с процентами. Как водится, списывали поражения на обстоятельства. На чью-то бездарность. На соринку. Не принято замечать бревно в своем глазу и все тут.
   Во времена расцвета Кракова Польша, по меркам тех времен, считалась серьезным государством. Королей здесь выбирали. Дворянство имело большие привилегии. Были свои ученые, писатели, поэты. Один Коперник чего стоит. Хотя он, вроде, жил попозже. Мало мы знаем об этом. Бревно мешает. Только стоя у мраморных гробниц польских королей в Вавельском костеле, видишь, что здесь пантеон не хуже, чем в Петропавловском соборе в Питере. Но на семь-восемь веков древнее. А уж в каком первозданном виде это содержится, просто чудо. Да и сам Вавель чудо. Сочетание дворца с мощной крепостью. Толковые были архитекторы. Говорят из Италии приглашали. Да и что удивительного? В Питере итальянцы эвон сколько построили.
   Краков находится почти на пол тыщи километров южнее Варшавы. Если плыть по Висле, то и того больше. Но отсюда идут удобные пути в Чехию, Саксонию, Литву. От торговли город рано начал богатеть. Не скупился на строительство великолепных костелов, монастырей, представляющих великолепные образцы средней и поздней готики. Он вообще весь средневековый. Не две-три улицы, как во многих городах Европы, а город целиком. Еще одно чудо, и весьма редкое.
   На центральной площади Сукенице, в день моего приезда, отмечался какой-то праздник. Играл оркестр. Маршировали военные в конфедератках, пожарные в касках, лесники в немыслимых шляпах с перышками и еще бог весть какие граждане, наряженные в фантастическую форму. Галантные офицеры во время марша выбегали из строя поцеловать знакомой пани ручку. Пани приседали в реверансе, и все напоминало большой веселый карнавал. А чем плохо? Наши парады всегда сухи и натянуты. С каменными лицами маршируют военные, как маршировали еще на плац парадах сто и двести лет назад. Где вы видели, чтобы господин офицер бросил строй и побежал целовать ручку даме? Да его бы упекли в солдаты или в крепость. А тут - пожалуйста. Никто не возражает. Особенно пани. Все смотрят не на парад, а на пани. Она в центре внимания. Она цветет как майская роза. Ради чего, спрашивается, маршируют эти мужчины? Конечно, чтобы произвести впечатление на пани. Куда они вернутся после парада? Конечно, домой или в гости. И тут вправе ожидать от пани мимолетного поцелуя. А может и не мимолетного? Ну до чего хитрые эти поляки! Сияющий лощеный пан офицер не пахнет казармой. Он, прежде всего, галантный кавалер. При этом, на войне он будет драться как надо. Ради своей пани. Мы знаем, они не плохо воевали, эти хитрые поляки. Наша, поди, кровь. Славянская.
   Где я всю эту красоту видел? Ну да, в Кракове. Только кажется произошло это во сне. Полузабытом прекрасном сне. Приснившемся давным-давно.
  
  

ВАРШАВА

  
   Перед въездом в Варшаву приятель посигналил мне и мы съехали на обочину.
   - Варшава - европейский город. Нельзя по нему ходить в спортивных костюмах. Мы же, наверняка, будем выходить из машин. Поэтому, одеваемся в полный парад. Поздороваемся с Варшавой.
   Сказано - сделано. Облачились тут же на обочине. Побрились. Завязали галстуки. Началась карусель по варшавским улицам. По центру, конечно, надо пешком. Много ли увидишь из проносящейся машины? Набродились изрядно. На углу Маршалковской и Иерузалимских аллей я остановился.
   - Все! Красоты - это, безусловно, хорошо. Но я хочу жрать. Не просто есть, а жрать. Примус тут не разведешь. Поэтому, дуем в ближайшее кафе.
   Публика помялась. Денег-то маловато. Но голод победил. Мало презентабельное заведение, зато дешевое.
   - Вы, как хотите, а я закажу бигус. Всю жизнь мечтал поесть настоящего польского бигуса. Дома-то я его ел, но это все равно что есть хохляцкий борщ в Париже. Есть можно, но радости никакой.
   Выбор, как оказалось, был сделан правильно. По двум причинам. Во-первых, полная тарелка, величиной в колесо. Во-вторых, чертовски вкусно. Ну не ел я никогда такого бигуса. И больше никогда, наверное не попробую. Видно было, что поляки к своему национальному блюду относятся трепетно. Полный набор копченостей. Отличная капуста. Словом, сказочная еда.
   Не буду описывать все красоты Варшавы. Для этого надо писать не рассказ, а роман. Или поэму. Но две вещи меня поразили.
   Первая - круговая панорама на одной из площадей. Половину ее занимал вид Варшавы сразу после ухода немцев. Дымящиеся развалины. Скелеты зданий, уходящие к горизонту. Над ними надпись: так было! На другой половине был изображен прекрасный город, видимый с той же точки обзора. Город - мечта. С другой надписью: так будет! Лаконично и доходчиво. И без всяких цитат генсеков.
   Конечно, поляков это волновало. Не генсеки, разумеется. Двадцать три года прошло после окончания войны, а город все еще залечивал раны. По существу, большая часть строилась заново. Трогательно пытались воссоздать фасады старинных домов. Сохранить облик города, воссоздать его из пепла.
   В старой части Варшавы, у королевского дворца стоял ящик для добровольных пожертвований на его восстановление. Огромный стеклянный куб. через стекло были видны дензнаки чуть ли не всех стран мира. Я тоже кинул трешку, завалявшуюся в кармане при пересечении границы. Ну и что? В ящике лежало и немало мелочи. И правильно. Только по копеечке можно собрать деньги. Всем миром. Это по-нашенски.
   Вторая - варшавянки. Это, я вам скажу - нечто! По настоящему красивые женщины, как драгоценные камни. Не часто встречаются в природе. Может потому ценятся так высоко. А тут, чуть не каждая десятая - красавица. Наваждение какое-то. Шаманство. И одеты с отменным вкусом. Вроде особый варшавский стиль. Ни с чем не сравнимый. Пусть Франция, как законодатель моды, заткнется. Знаменитые кутюрье не в счет. Их одежду в быту не носят. А так все больше свитера, юбки да брюки. Нет, ребята, умение одеваться красиво, но не дорого - особое умение. И варшавянки им владеют преотлично. Иногда, даже чересчур.
   Например, среди уличной толпы плывет девица. Скажем, Марина Мнишек. Или пани Валевска. Пес ее знает. Но, хороша необыкновенно. Но в кринолине. Или в другом платье с воротником а ля Медичи. Роскошные пепельные волосы. Голубые глаза. Сложена, как богиня. Нет, это описать невозможно. Плывет, холера ясна по своим делам. В руке портфельчик. Или сумка, типа "авоська". Видно на аксессуары денег не хватило. Никто внимания не обращает.
   Явно спятили эти варшавские мужики. Зажрались. Наш вон самозванец сразу врубился. Император французский - сами понимаете. А что сейчас? Красавицы косяками шляются. Одни. Без мужиков. А те - во-он в кафе водку трескают, крусту водку выборову. Ну точь в точь наши алкаши. Ах, чтоб им всем пусто было.
   В кемпинг мы не попали. Закрыт оказался, по причине глубокой осени. На гостиницу злотых не хватило. Проели. Поздоровались с Варшавой. Укладываясь спать в машине, на краю лесочка под Варшавой, я думал, что же было самым сильным впечатлением. Девицы постареют. Как, впрочем, и я. А вот бигус останется. Как самый сладостный символ польской столицы. Как вспомню - слюнки текут.
  
  

РЖАВЧИНА ВОСПОМИНАНИЙ

  
   Память, как и душа человеческая, необъяснима. Вроде все знают, что это такое, а правдоподобного научного объяснения нет. Да к черту науку, которая и сейчас не избавилась от примитивного механицизма. Память и душа скорее понятия метафизические, определяемые потусторонними силами. К характеристике их более подходят поэтические метафоры. Ибо сама поэзия, на мой взгляд, тоже дар свыше. Человек пока не нашел внятного объяснения этому феномену.
   Единственное, что более или менее закономерно в памяти (если вообще можно говорить о какой-то закономерности), так это избирательность. Странно, но плохое почему-то лучше помнится, чем хорошее. А уж трагическое - вбивается в память как гвоздь. По самую. Шляпку. Вытащить и выбросить его невозможно. Разве что наступает полная амнезия и забывается вообще все. Так вот, "злобные псы воспоминаний" по Стругацким, " ржавчина воспоминаний" по А.Павлову, вовсе не фантастика, хотя эти слова взяты из фантастических произведений. А самая что ни на есть реальность. Как наша жизнь, в которой фантастика переплетается с реальностью, несмотря на то, что многие не хотят этого замечать.
   Я бы еще сравнил память о трагических событиях с ожогом, боль от которого заставляет забывать обо всем другом. И все другое, по сравнению с этой болью, кажется мелким, не стоящим внимания. Мысль все время возвращается только к этому. Кажется, боль не пройдет никогда. Ну а если проходит, то потом болят рубцы. Не менее мучительно. Болит также нематериальная душа. Да так, что многие не выдерживают и сходят с ума (вот и правильное название - душевнобольной). Или вручают ее господу Богу. Добровольно. Пусть он уж сам там рассудит, как ее лечить. Терапией или хирургией.
   Пять радистов, прибывших ко мне на паводок, я быстро определил на точки, Исходя при этом не столько из оценки их профессиональной подготовки, сколько из психологической совместимости. Работать им предстояло в сложнейших условиях. Не отвлекаясь на внутренние распри и ссоры, неизбежно происходящие на таежных постах. Шестой поставил меня в тупик. Молодой мужик. Крепкий. Внешне привлекательный. Но какой-то заторможенный. Ничто вокруг его не интересовало. Работу выполнял как-то механически. Если работы не было, сидел молча, уставившись в стенку. Не шлялся по поселку. Не пил. Не курил. Либо псих, либо наркоман, подумал я. Только этого мне не хватало. С одним наркоманом я уже сталкивался. Когда у него началась ломка, пришлось связать и спецрейсом отправить в Мирный. Хорошо хоть не один был на станции, а со здоровенными мужиками из ледовой разведки. Но это, вроде, ни на психа, ни на наркомана не похож. Да и медкомиссию проходил серьезную. Неделю я к нему приглядывался.
   - Куда ж тебя отправить, парень? В поселке я тебя оставить не могу. Сам знаешь, оставили самого молодого. Ему через два месяца в армию. Военкомат меня уже за горло взял. Гнать же за ним через два месяца в тайгу вертушку - дело накладное.
   Он пожал плечами и не ответил. И я продолжал.
   - На одном посту уже идет страшная склока. Стучат друг на друга. Того и гляди, стрелять начнут. Их если менять, так всех сразу. На другом - недокомплект. Но они и не хотят никого. Платят им за переработку. На третьем.... Вот на третий мы и слетаем вместе. Там рация чего-то барахлит. Или радист. Посмотришь.
   Он опять пожал плечами.
   - Ну, раз тебе все равно, готовься. Завтра вылетаем. Поработаем вместе, а там видно будет.
   Поработали мы славно. Две недели крутились как заведенные. Парень не подкачал. Оказался классным специалистом. И рацию починил. И связь поддерживал исправно. Только молчал все время. Я уже было махнул рукой - мало ли молчунов на свете. Но он вдруг разговорился. Мы сидели у костра в ожидании вертолета. Вовсе я не думал лезть ему в душу. Просто случайно спросил:
   - Слушай, а что у тебя с детства голова седая? Это ведь редкость. Мальчишки наверное дразнили?
   н поворошил угли в костре и вздохнул.
   - Если бы мальчишки. Ладно, расскажу. Может легче станет.
   Он служил в ВДВ где-то на юге Литвы. Во время заварухи в Венгрии их подняли ночью по тревоге. Ничего не объяснили. Сбросили десант под Будапештом, на какой-то лес. Многие покалечились. Многих далеко отнесло от места выброски. Местность незнакомая. Карт нет. Блуждали. Снимали ребят с деревьев. Под утро легли отдохнуть. Заснули. А тут через этот лес пошли в атаку наши же танки. В темноте. Из их роты в живых к рассвету осталось меньше половины. Командир, с передавленными гусеницами ногами, застрелился. Или его пристрелили? Он не помнит.
   Помнит только, что оставшихся в живых как-то собрали и сразу отправили в город. Большинство не представляло, где они находятся, и в кого надо стрелять. И начался второй этап мясорубки. Очередь из окна. Окружаем дом. Забрасываем гранатами. Врываемся внутрь. А там сплошь женщины, дети. Все в клочья. Кто стрелял - не ясно. Может удрал через подвал или по крышам. Выходим из дома, а из соседнего опять очередь. И повторяется то же самое. Десантники не хотели идти вперед. Тогда в них стреляли собственные офицеры. Солдаты большей частью молодые, первогодки. А кругом сплошная бойня.
   Когда их вывели, он не помнит. Потерял счет времени. Кажется, это длилось вечность. Перевязали ему какую-то царапину. В запарке он ее даже не заметил. Несколько дней госпиталь. И сразу дембель. С подпиской: никому ничего не разглашать.
   - Да я и рассказывать не собирался. Все старался забыть. Но ничего не получалось. Пробовал пить - еще хуже. Кошмары замучили. Два года так промучился и подался на север. Здесь уже пятый год. Без отпусков. А теперь чувствую пора. Отпустите?
   Я только кивнул головой. Конечно, время самое горячее. Отпуск не дают никому. Но ему я дам. Не поверить ему было невозможно. Такое трудно придумать. Хотя весь рассказ - кошмар, не укладывающийся в голове. Это теперь мы знаем о Чечне и Афгане. А тогда меня поразила его замедленная речь. Долгие паузы. И никаких эмоций. Окаменевшее лицо и взгляд, уставленный в костер....
   Через день я по блату устроил его на борт, улетающий без пересадок прямо на "материк". И больше его никогда не видел. Теперь уже и меня задела "ржавчина воспоминаний". О нем самом. О некоторых подробностях его рассказа. Впрочем, это болезнь, которой мы все заболеем в старости.
  
  

СМЕКАЛКА

   Можешь на меня не рассчитывать, - объявил мне коллега. - Уезжаю на военные сборы. На полтора месяца. Привет начальству.
   Перестань дурить! Сегодня же накатаю телегу в военкомат. Ректор подпишет Знаешь ведь, тема поставлена по прямому распоряжению министерства и находится под его контролем.
   Все равно ничего не получится. Я уже согласился. И не просто согласился, а охотой. Удивлен? Тогда слушай. Мне все надоело! За все отвечать, пахать без выходных, ломать голову, выкручиваться. А тут полтора месяца отдыха. Думать не надо. Вовремя накормлен, вовремя лег спать, вовремя подъем. Сказали налево, пошел налево, сказали песней, пошел с песней. Никаких забот. Красота!
   Что-то в этом есть, подумал я. В самом деле, полевые работы в этом году не заладились с самого начала. Собственно, начало вообще было ужасающим: пропал контейнер приборами и оборудованием, отправленный на Сахалин. Пропал и все. Месяц мы бомбили железнодорожные инстанции звонками, письмами, телеграммами. Бесполезно. Отчаялись и начали сами вычислять, где же он мог застрять. Вывод напрашивался сам собой: на переправе Ванино -- Холмск. Там, в Ванино, контейнеры сгружают с платформ и на пароме переправляют в Холмск. В Холмске опять грузят на платформы и развозят по всему Сахалину. Иначе нельзя, так как на Сахалине железная дорога особенная - узкоколейка. Еще японцы строили. Чертовы самураи, на наши Курилы претендуют, а чтоб железку нормальную построить - маком! Для себя строили, а могли бы подумать с других. О нас, например. О нашем контейнере.
   Не подумали и вот теперь от этих японских штучек одна головная боль. Вагоны до сих пор у них покупают, так как в Союзе такой колеи нет. И какие вагоны! Видели ихнее японское купе? Если нет, представьте себе телефонную будку и в ней разместите четыре человека. Как? А это их японцев не волнует Вернее, волнует, но по-своему. Чтобы не выпасть с узенькой полки, похожей на куриный насест, надо пристегиваться ремнями, на манер автомобильных. Удобства размещаются в конце вагона, причем только в одном. Пробираться к ним надо по коридору, ширина которого позволяет идти только боком. В этом коридоре застрял однажды мой рюкзак. Пришлось его разгружать и каждую вещь затаскивать в купе отдельно.
   Исчерпав запас ненормативной лексики, я, помнится, тогда выдвинул идею - скрестить гордых сынов богини Аматерасу с пигмеями. Те, вроде бы, еще меньше. Вот тогда и стало бы на их островах просторнее и завоевывать жизненное пространство не пришлось бы. В результате ни нам Цусимы, ни им Хиросимы. Родись я лет на сто пораньше, где-нибудь в начале эпохи Мэйдзи. мог бы стать ихним национальным благодетелем. И стоял бы сейчас где-нибудь в Киото или Токио, поставленный мне благодарными гибридами памятник, величиной с кошку, то есть в одну их полную величину. А если бы я родился еще раньше, то Свифту не пришлось бы выдумывать Лилипутию, а писать ее с натуры. Плевать, что Альбион лишился бы своего великого классика, просто этот епископ переквалифицировался бы в репортера. А если... Никаких если, сказал я тогда своему коллеге. Дуй в Ванино и разыщи контейнер. Иначе нам всем - хана. Разгонят экспедицию к японской матери и тему прикроют. И будем мы стоять на паперти, доценты с кандидатами.
   Коллега мой был толковым малым. Соображал. Ему нужно было придать лишь начальное ускорение в виде командировки и некоей суммы на непредвиденные расходы Чуяло мое сердце, что непредвиденные расходы будут. И еще коллеге нужен был приказ, четкий, как в армии, в которую он сейчас так стремится. Есть такая категория людей, приказали - сделал. Нет приказа, будет сидеть и ждать, когда оный последует. Но в данной ситуации в Ванино ему предстояло не просто выполнить приказ, а проявить смекалку. Оттого он, бедняга, и надорвался, намыливаясь поправить здоровье на сборах. Ладно, пусть поправляет. Хотя бы за то, что задание выполнил с честью, ибо контейнер пришел на базу через три дня.
   Так что же было в Ванино? Когда коллега рассказывал об этом, его вначале прошибала скупая мужская слеза. Но начало рассказа, при всех его многочисленных вариантах, было неизменным: "Я помню тот Ванинский порт...".
   Из окна конторы ему показали уходящее за горизонт море контейнеров и ласково так посоветовали, мол, раз уж он вам так срочно нужен, ищите сами. Окинув взглядом пейзаж, коллега сообразил, что до конца нынешнего геологического периода обнаружить искомое ему вряд ли удастся. Вспомнилась жена, дети, старушка-мать, которые не дождутся его из командировки. Вспомнились лица друзей и кое-что из детства. Даже если ему и повезет и он вернется, то опять же, как в той бессмертной песне: "Встречать ты меня не придешь, а если придешь - не узнаешь".
   Нет, коллега не зря рвался в армию. Смекалка в нашей жизни вещь совершенно необходимая. Потратил ее - иди служить, глядишь, и опять она появится, благоприобретенная.
   Из конторы он вернулся к проходной и быстро выпытал у вохровца две стратегические тайны: где находится ближайший магазин и где бытовка грузчиков. Первый он нашел легко и непредвиденные расходы стали предвиденными. А вот азимут второго стратегического объекта оказался неточным. Изрядно поплутав среди контейнеров, он случайно услышал в одном из них разговор. Господин случай, в который так верят геологи, улыбнулся ему. Подпольная бытовка размещалась в пустом контейнере. В нем, измученные местным нарзаном, грузчики коротали рабочее время с полной гарантией, что начальство их не найдет. Не знаю, искало их начальство или нет, но мой коллега нашел. Исход контейнерной эпопеи был предрешен.
   Как и ожидалось, грузчики тоже обладали смекалкой, ибо все они служили в армии. И набрались в ней этой самой смекалки до самых бровей. Вдохновленные завораживающим зрелищем двух авосек, одна из которых была набита самой твердой в России валютой. А именно жидкой, конвертируемой во что угодно, вторая - необходимым к ней дополнением, то есть закусью, они стали самыми смекалистыми на всем побережье Татарского пролива.
   После краткой инструкции бригадира, как гончие, учуявшие зверя, вся бригада кинулась на поиски по потаенным, только им известным закоулкам контейнерного царства. Будучи людьми слова, они уже к вечеру, вне всякой очереди. погрузили наш контейнер на паром. Будучи истинными рыцарями, они чуть позже, в одну из кают того же парома бережно погрузили моего коллегу, так как самостоятельно передвигаться к тому времени он не мог. В этом проявилась вся широта их русской души. необъятной как просторы нашей великой Родины.
   Это вам, господа, не Япония с ее маленькими островами, маленькими японцами с их маленькими самурайскими душами. А если их еще скрестить с ... Впрочем, об этом я уже говорил.
  
  

ОПОЛЬЕ

  
   На автотрассе Таллин - Питер, приблизительно километрах в тридцати от Нарвы расположено большое село Ополье. В самом селе имелись две достопримечательности: церковь и гаишник. Примечательный гаишник постоянно торчал на главной площади, недалеко от церкви, снимая обильную дань с проезжающего транспорта. Идея взимания была проста как дырка от бублика. На прямом участке шоссе установили знаки ограничения скорости. При хорошей видимости и отсутствии ГАИ никто и не думал ее ограничивать. Подельник гаишника сидел в кустах, засекал нарушителей и по рации сообщал в Ополье номер и марку машины.
   Такса была твердой - три рубля, что для меня в начале семидесятых было немало. Так, комплексный обед в нашей студенческой столовой стоил 50 копеек. А более сытный в рабочей - один рубль.
   Зная эту ловушку, я тем не менее, каждый раз в нее попадался. Вечно торопился. Надеялся на авось. Авось не срабатывало. Издали, завидев ухмыляющегося гаишника, я автоматически лез в карман за трояком. В тот день, уже возвращаясь из Нарвы, я вновь увидел поднятую палочку. Озлился. Во-первых, дань я уже заплатил. Во-вторых, с той стороны Ополья никаких знаков не было. Морда у гаишника на этот раз была какая-то странная. На права он не взглянул и повел такую речь:
   - Не имею права я вас просить об этом. Могу схлопотать крупные неприятности. Но у меня нет выхода. Войдите в положение.
   - Какое положение? В чем, собственно, дело? Сейчас-то уж точно никаких нарушений не было.
   И тут я услышал историю о том, что два дня назад в селе погибла всеми уважаемая женщина. Родственники, а это пол села, настояли, чтобы похороны были по церковному обряду. Но в селе не было священника. Церковь, вот она, красавица. А священника нетути. Приезжает он в село только по вызову, да на крупные праздники. Организацию транспорта берут на себя верующие. Похороны дело экстренное. Гаишник обязан помочь. Иначе его в селе, как местного жителя, просто сожрут. С потрохами. И в первую очередь семья.
   Лучше бы этого хапугу сожрали, злорадно подумал я. Но тут же вспомнил, как однажды в Симферополе таксист отказался везти попа на похороны моей глубоко верующей тетки. Хлопнул дверцей перед носом и уехал. А могила уже выкопана. И гроб стоит. Покрутился я тогда изрядно. Так что же, уподобляться этому таксисту?
   - Ладно, давай сюда попа. Куда ему ехать-то? В Питер? По дороге. Доставлю в лучшем виде. Как папу римского. Но ты-то, сержант, хоть запомни меня, трояков у меня лишних нет. Прямо тебе говорю.
   Сержант потупился. Потом в машину ко мне уселся весьма молодой батюшка и мы бодро покатили в Питер. Нужно сказать, что лучшего пассажира и собеседника у меня до этого не было. Умный. Образованный. Великолепный рассказчик. С тонким юмором. Всем попам поп.
   Ехать с таким пассажиром - одно удовольствие. Расставаясь у Нарвских ворот, он протянул мне пятерку.
   - Ну, уж нет, батюшка! Из церковной кружки я не беру. Не опустился еще до такой степени. Да и по дороге нам было. Вы меня совсем не затруднили. И даже скрасили дорогу.
   В те времена на попутках вполне можно было ездить бесплатно. Даст пассажир символический рубль - спасибо. Нет, и не надо. Не было такой меркантильности, как сейчас. Однако батюшка положил пятерку на сидение и сказал:
   - Не беспокойтесь. Не церковные это деньги. Гаишник мне их дал. И попробовал бы не дать. Мать с отцом у него верующие. Считайте, что свершилось некое возмездие. А что не отказались подвезти, спасибо! Многие ведь отказывают. Да бог им судья.
  
  

ДОРОГА В ТАЛЛИН

  
   Где-то в году семьдесят втором мне удалось пробить командировку в Таллин. Решил я ехать на своей машине и совместить приятное с полезным. А именно, поехать не по прямой дороге, а сделав крюк, посмотреть ту часть Эстонии, которую совсем не знал. Точнее эстонское побережье Чудского озера и Тарту. Было воскресенье. Я рассчитывал прибыть в Таллин поздно вечером, чтобы в понедельник утром заняться делами. На берегу Чудского озера расположены два крошечных эстонских городка: Мустве и Калласте. В каком из них я решил пообедать, уж не помню.
   Зато, запомнилось другое. У единственного в городе ресторана стояла толпа празднично одетых эстонцев. Одни мужики. В костюмах, галстуках и начищенной обуви. Чинно и молча. До открытия заведения было пять минут. Как только двери открылись, они мгновенно оказались внутри. И...ни одного свободного места. Полный аншлаг. Я подошёл к официанту, надеясь выпросить ещё один стул и где-нибудь пристроиться. Вежливый эстонец извинился, и, протягивая меню, пояснил:
   - Это у нас традиция. Каждое воскресенье люди собираются здесь, чтобы выпить рюмку водки. Через двадцать минут ресторан будет пуст до самого вечера. Если вы согласны подождать двадцать минут и сделать заказ, то к этому времени всё будет готово и столик накрыт.
   Я согласился и пошёл пройтись. Сие не вредно после долгого сидения за рулём. Опять же, полезный предобеденный моцион. По дороге я размышлял об особенностях местных традиций. Попробуй, заставь наших мужиков, особенно в провинции, напялить на себя праздничное облачение и тащиться в ресторан для того, чтобы выпить одну рюмку водки. Да уж если он пойдет в ресторан, то закажет никак не меньше бутылки. И салат. И, скорее всего, одной бутылкой не ограничится. Салат, как водится, будет один. А вот бутылок несколько. Сколько душа примет. Но загадочная русская душа в своём родном маленьком городе обычно не стремится в ресторан. Она стремится в магазин. Потом на кухню. В крайнем случае, она стремится в ближайший скверик, где собираются местные аристократы духа. У них ритуал распития ничуть не хуже эстонского. Вот эта русская душа мне близка и понятна! В эстонской же есть что-то иррациональное.
   С другой стороны, если эстонская душа после пристрелочного выстрела (ресторан) полетит в магазин, и одиночный выстрел завершится положенной канонадой - тогда всё нормально! Не по нашему, конечно, но нормально. Уж я-то знаю, что эстонцы могут "отдыхать" вполне нормально. Имею опыт. Но если всё ограничится одной рюмкой, то это - необъяснимая аномалия нравов на необъятных просторах нашей родины. Я представил себе, что было бы, если в той же Ивангороде, или скажем в соседней с Эстонией Псковской губернии, мужики ограничились бы только одной рюмкой. И содрогнулся. Апокалипсис! Последний день Помпеи!
   Ровно через двадцать минут я вошёл в пустой ресторан. Официант оказался прав. На отлично сервированном столе меня ждал обед. Эх, был бы я не за рулём, заказал бы бутылку водки, доказав тем самым... Что, собственно доказав? Этим местным разве докажешь? Лучше я это сделаю в Таллине. Хоть и называется этот бывший Ревель ныне совершенно неудобоваримо Таллинн, там народ не столь консервативный, как в глухой провинции. Прочь отсюда! Не останусь здесь даже на минуту. Даёшь Таллинн!
  
  

ЛЁНЯ

  
   В штормовую ночь на Балтике Лёня Плоткин сорвался с обледенелого трапа и погиб. Проплавав штурманом по всем морям земного шара, он в последние годы пошёл работать лоцманом. Лезть по штормовому трапу на высоченный борт этого проклятого сухогруза была его прямая обязанность. И зачем я в десятом классе уговорил его поступать в мореходку? Зачем я это сделал?
   Благообразный и тихий на вид Лёня был всегда не прочь пошутить и слегка похулиганить. Это он во время крестного хода на Пасху вдруг заорал, что Бога нет. После чего до утра просидел на дереве, спасаясь от разъярённых богомольцев. Это он на вопрос учителя, что из останков ископаемого человека было найдено, ответил: "Три зуба, глаз и бутылка из-под водки" После чего училка возненавидела его как врага народа. Это он на первом курсе мореходки сорвался ко мне в самоволку. После чего был лишён заграничной практики и всё лето проболтался на Каспии между Красноводском и Баку. Это он на одном из юбилеев выпуска нашего 10-б поливал официанта портвейном, убеждая его, что это полезно для здоровья. После чего всей компании срочно пришлось перебираться в другой ресторан. А кто теперь подтвердит, как однажды мы возвращались с ним с рыбалки и вляпались в какое-то болото. И Лёня, чуть ли не километр, тащил в зубах недопитую бутылку водки. Ибо руки были заняты драной авоськой и удилищами, коими прощупывалось дно. А кто теперь вспомнит, как на утро после выпускного вечера Лёня ломал нашим девчонкам сирень на Марсовом поле, пока сторожиха гонялась за Вовкой Воскресенским. Да мало ли каких подвигов не числилось за Лёней. И вот его нет. И никто не расскажет мне морские байки о том, какая сволочь у них на судне помполит, что такое ночные притоны Гамбурга, как торговать на восточном базаре и как надо есть необыкновенно вонючий заморский фрукт дуриан. Уже сорок семь лет я его знаю. Хотя нет, сорок два, так как пять лет назад он погиб. Но все равно я помню его озорные рассказы.
   "Везём однажды мы среди прочего несъедобного груза партию сметаны. В голове только одна мысль - как бы её попробовать. Не то, чтобы нас плохо кормили. Сытно, но однообразно. Сметаны естественно не давали. Где её в море возьмешь? И придумал-таки! Вместе с боцманом затащил пару бидонов в котельную. Жара там несусветная. Через пол часа сметана подняла крышки и полезла в щели. Собираешь ложкой и в кастрюлю. Кастрюлю у кока напрокат взяли. Тот даже не понял зачем. И пломба, понимаешь ли, целая. И полная кастрюля сметаны. Я уже год на сметану смотреть не могу. Так что возьмём пельмени с маслом. К пиву в самый раз будет".
   Да уж! Кой-кому Лёня был не подарок. Но только не для меня. Не помню ни одного случая, что бы он кого-нибудь подвёл. Подставил. Обидел. А шутки его всегда были безобидными. И потому горько мне писать эту эпитафию. Так почтим Лёнину память, дорогие одноклассники! Все мы теперь лысые, седые и сугубо положительные. Боже, до чего мы постарели! Ну, а Лёня теперь всегда будет моложе нас всех.
  
  

ПИНГВИНЫ

  
   Коллекционер из меня никудышный. Пробовал в детстве собирать марки. Бросил. А люди ведь из-за этих марок убивали друг друга. За клочок бумаги. Открыл я как-то свой старый детский кляссер и сразу наткнулся на конверты со штемпелями всех антарктических станций. Красивые штемпели. Да и конверты какие-то юбилейные. Для настоящего коллекционера сущий клад. Мне их подарил знакомый пилот-полярник, отработавший в нескольких антарктических экспедициях. Но дело не в конвертах. Вспомнилась другая история. Обмывали мы благополучное возвращение антарктической экспедиции на моей питерской кухне. Пилот это вещает:
   - Не могу я понять, Георгич, некоторых людей. С виду вроде такой правильный. Честный. А на самом деле сволочь - сволочью. Возьмём, к примеру, нашего парторга. Как только за границу попали, он сразу на нас стал стучать как дятел. То мы какое-то кино недозволенное посмотрели, то напились где-то в Южной Америке и так далее. Всех собак на нас вешал. А сам, сукин сын, знаешь, чем занимался? Чучела из пингвинов делал!
   - Брось заливать! На черта ему чучела? Да и не потащишь их через таможню. Сразу застукают.
   - Эх, Георгич! Простая ты душа! Тебе вот и конверты эти не нужны, хотя они и немало стоят. А тот гад за копейку удавится. Он эти чучела на продажу делал. Да просто всё это. Пингвины человека не боятся. Свернуть ему шею - пара пустяков. А потом его в полиэтиленовый пакет и в бочку с горючим. Какая таможня будет в бочке шарить? Да и отопрётся в случае чего. Мол, понятия не имею, чьи пингвины. Не в его же багаже нашли.
   - Ну и дела! И откуда такие упыри берутся? Впрочем, я в Арктике их немало встречал. Слушай, а ведь правильно, что в Антарктику двуногих не очень-то допускают. Пусти таких! Там через год не то, что пингвинов, льда не останется! Но вы-то куда смотрели?
   - Ты что не знаешь, что такое парторг? Да, вякни мы хоть слово, нас бы не только из Антарктиды, а из Аэрофлота бы выперли! И что тогда? Баранку в такси крутить? Мы ж больше ничего не умеем.
   - Делать же надо что-то. Хотя, конечно, вы ребята честные. До анонимки не опуститесь. Опять же, ты прав, и от анонимки отвертится.
   - Ладно. Чего ты кипятишься? Налей-ка лучше ещё смирновской. На Канарах купил. Знал, чем тебя побаловать. Так вот. Мы с ним за всё рассчитались. В том числе и за пингвинов. Перед самой таможней сунули ему в чемодан порнуху. Взяли его тепленького. Ох, и визжал! Теперь из партии его турнут. И из отряда. Но, скорей всего, опять подсунут такого же. Свято место пусто не бывает.
   Мы выпили и помолчали. Подумалось, до чего, чёрт возьми, человек иногда подл бывает. Я и сам от этих парторгов натерпелся. Не смотря на то, что в партии никогда не состоял. Но куда от неё денешься? Однако, ребята молодцы! Грамотно его подставили. Жаль, только пингвинов уже не вернёшь. А по совести, этого "правильного", в каталажку упрятать стоило. Ну, просто плачет по нему тюряга! Я бы ему антисоветчину в чемодан подсунул. За пингвинов.
  
  
  

КАМЕИ

  
   Искусство мелкой пластики зародилось в незапамятные времена у самых разных народов. Весьма преуспели в нём древние греки и римляне, ценившие объёмные изображения и снисходительно относившиеся к живописи. От них-то и дошли до нас первые маленькие шедевры, некие эталоны изящества и красоты, выполненные с безукоризненным вкусом и отменным мастерством. В поздние эллинский и римский периоды, когда стремление к роскоши стало непреодолимым, подарили потомкам более изощрённые образцы этого искусства. В том числе великолепные камеи, печатки, вставки для перстней, кулонов и прочее. В те времена камеями украшали себя не только женщины, но и волосатые римские мужики, использовавшие их в виде застёжек, пряжек, заколок для одежды, вместо ещё не изобретённых пуговиц.
   Для изготовления камеи годится какой угодно материал, но больше всего ценятся слоистые минералы, обладающие высокой твердостью и контрастным цветом слоёв. Например, черно-белые и пестро окрашенные агаты, ониксы, яшмы, сердолики и другие. Резчики ухитряются использовать свойства камня так, что в портретах волосы могут быть одного цвета, лицо другого, а одежда третьего. Или сделать два совмещённых профиля разных цветов, как на хрестоматийной камее Гонзага. Полюбопытствуйте. Посмотрите при случае эрмитажную коллекцию камей и вы получите несказанное удовольствие. Их надо увидеть "живьём", при хорошем освещении и только тогда у вас сложится представление о том, что же это такое на самом деле.
   Не знаю, кому пришло в голову собрать лучшие образцы камей и снять с них слепки. Затем расположить их концентрическими кругами. В результате получилась декоративная тарелка, или даже блюдо диаметром около полуметра. Гипсовую отливку с этого блюда я впервые увидел у известного ленинградского скульптора и ювелира Р.Харитонова, более сотни работ которого хранятся в том же Эрмитаже, как лучшие образцы современного искусства (Эрмитаж, как известно, посредственных работ не покупает). Копию блюда изготовил один умелец, работающий в мастерских Художественного училища имени Мухиной. Отвлекаясь, скажу, что здание этого заведения построил в Петербурге вблизи устья Фонтанки незабвенный барон Штиглиц, великий знаток и покровитель изобразительного искусства. За что ему конечно огромное спасибо.
   Как я приобрёл блюдо с камеями - отдельная история. Проблема заключалась в другом. Надо было доставить его в Симферополь. Ибо блюдо с самого начала предназначалось одной замечательной женщине, большой любительнице этих самых камей. Завернул я эту хрупкую штуковину в вощёную бумагу и на вытянутых руках, чтоб, не дай Бог, не разбить, повёз в аэропорт. На регистрации нагло заявил, что везу художественный шедевр. Потому попрошу к себе особого внимания по типу "ви ай пи", то есть как к особо важной персоне. Девушка за регистрационной стойкой заволновалась. А что? А почему? А зачем? Ох, и любопытные существа женщины! Заговорщицки шепча о мировых шедеврах, я приоткрыл вощеную бумагу, позволив заглянуть под неё этой фее отдела перевозок аэропорта Пулково. Впечатление, по-видимому, было достаточно сильное, так как ближайшие регистрационные стойки прекратили работу. Ропот недовольных, нервничающих перед вылетом пассажиров был подавлен в зародыше. Налюбовавшись, феи сами погрузили мои сумки в багаж и выделили мне сопровождающего до трапа. Вы когда-нибудь такое видели? Так вот, я тоже не видел. Красота, она, действительно, покоряет мир. А Пулково его неотъемлемая часть. Всяким там ви ай пи такая посадка и не снилась.
   В самолёт я вошёл первым и плюхнулся в ближайшее от входа кресло. Видимо, аэродромные феи что-то шепнули стюардессам, ибо они пересадили хозяина кресла в другой салон и через полчаса стали кружить вокруг меня как пчёлы у блюдца мёда.
   - Ладно, девушки, - сжалился я. - Вы такие красивые, что не показать вам это сокровище было бы не справедливо. Только подходите по одной, иначе вы ничего не разберёте.
   Девушки смотрели молча и сосредоточенно. Никаких возгласов. Никаких вопросов. Оно и правильно. Истинная красота в них и не нуждается. Через час у моего кресла побывал весь экипаж. В том числе и пилоты. Народу было порядочно - экипаж в ИЛ-62 не маленький. Да что скрывать, я и сам любовался. На высоте десять тысяч над землёй древние камеи казались ещё прекраснее. Только один из пилотской кабины пробормотал:
   - Надо же! Сколько лет летаю... - и, не окончив фразу, махнул рукой.
   Махину-аэробус в Симферополе они посадили так, что я даже толчка не почувствовал. Хотя готовился к нему и держал злополучное блюдо на руках. Поверьте, я много летал, но эта посадка была суперкласса.
   Теперь камеи мирно соседствуют на стене рядом с Аполлоном и танцующими музами Торвальдсена. И в этом я вижу большой смысл, так как именно эти музы вдохновляли неизвестных мне мастеров, умерших две тысячи лет назад.
  
  
  

БАЙКИ

   Военные сборы и студенческие практики не обходятся без комических ситуаций. Эти ситуации затем становятся основой студенческого фольклора. Часто приукрашиваются. Но в основе их всегда лежит подлинный случай. А уж как к нему относится - дело хозяйское.
   Кронштадт. Пятидесятые годы. Студенты ЛЭТИ одеты в военную форму и живут в казарме. Каждую ночь их будят по тревоге. После построения во дворе и нудной переклички объявляется отбой. Их милостиво отправляют в казарму досыпать. Надоели эти учебные тревоги смертельно. Тут рядовой по фамилии Блох решил схитрить. Во время очередной тревоги он не стал одевать брюки и форменку. Сунул ноги в сапоги, напялил шинель и выскочил на плац. Всё бы сошло. Но вместо ожидаемого отбоя вдруг прозвучала команда: "На лее-во! Шагоо-м марш!" Рота вышла из ворот и часа три маршировала по Кронштадту. Когда рассвело и выглянуло солнышко, раздалась команда: "Шинели снять! Скатать в скатку!" Команду надо выполнять. Блох её выполнил и остался в исподнем. Старшина не преминул воспользоваться случаем и провести воспитательную работу: "Рядовой Блох! Выйти из строя!" Пол часа Блох стоял перед строем, внимая красноречию старшины. Рота хохотала. Хохотали прохожие, привлечённые необычным зрелищем. И только старшина остался серьёзным.
   Горный институт. Сборы. На построении старшина для порядка спрашивает, есть ли жалобы. Жалоб, как правило, нет. В армии жаловаться не принято. Но тут неожиданно два шага вперёд делает сержант Грейсер:
   - Так точно, есть! Мама прислала мне посылку. Посылку спёрли. В ней был кекс.
   Реакция старшины была мгновенной:
   - Сержант Гейсер! За блатное слово кекс три наряда вне очереди!
   - Но...
   - Четыре наряда! Встать в строй!
   Ребята ему не сочувствовали. За пару дней до этого Гейсер провинился. Как? Да очень просто! Любил парень покушать. Ели из котелка несколько человек. Одному попался кусок мяса. Стараясь его разжевать "счастливчик" понял, что в этом случае он лишается каши. Ложки мелькали с невероятной быстротой. Тогда "счастливчик" вынул изо рта мясо, положил на стол, рассчитывая доесть его потом. Потом не получилось. Гейсер схватил кусок и немедленно проглотил. Не жуя. Знай наших! Так что кекс у него сперли правильно.
   В той же самой роте недолюбливали Яшу Н. Перед самой побудкой, ему приподняли одеяло и вывалили под задницу миску вчерашней каши.
   - Подъём!!!
   Яша шевельнулся и... замер. Рукой боится попробовать что там.
   - Вы почему не встаёте?! - загремел старшина.
   - Я заболел! Температура, - лепетал Яша.
   - Встать! Шагом марш в санчасть!
   Яша закатил глаза. Но спасло его не это. А то, что старшину срочно вызвали к командиру. Однако из нарядов вне очереди он до конца сборов не вылезал.
   Судьба отыгралась за Яшу тем же летом. Один из шутников, некто Петя, здоровенный амбал, сильно смахивающий на примата, получил задание построить гальюн. И построил. Нелепее сооружения нельзя было представить. Приступок, под самой крышей. Не распрямиться. Слезать приходилось на четвереньках. Дырка такой ширины, что клиент невольно изображал шпагат. Полуметровый крючок из проволоки, прибитый к двери, открывался от малейшего прикосновения.
   Жара в то лето стояла дикая. По лагерю все шлялись в плавках и купальниках. На производственной практике это не так плохо. И вот, первая красавица курса Леночка, игриво покачивая станом, направляется в гальюн. Дергает дверь. Та, конечно, немедленно раскрывается. Взору её предстаёт распятый под потолком Петя, с болтающимися на коленях плавками. Поза у Пети совершенно фантастическая и ни встать, ни слезть с приступка он не может. После секундного остолбенения, Леночка бросается в бега. Да не тут то было. В косу ей вцепляется крючок, и на этот раз держит крепко. Девица, подозревая Петю во всех смертных грехах, визжит так, что сбегается вся экспедиция. Зрелище, достойное пера классика, повергает их на землю в неудержимом хохоте. Отчаянно рвущаяся и не смеющая оглянуться Леночка. А над ней, делающий непонятные движения абсолютно голый примат, в миру именуемый Петя.
   Ну и что? А то, что Петя схлопотал выговор за хулиганство. Тройку за практику, автоматически лишавшую его стипендии. Вдобавок, бесконечные насмешки однокашников. Яша был отомщён. И мораль проста: не рой другому яму...
  
  

ПОЖАР

  
   Королёв влетел в избу и затоптался у порога. Я, досчитывая вчерашнюю нивелировку, не обратил на него внимания.
   - Георгич, пожар! - прохрипел он. - Что делать будем?
   - Тушить, - спокойно ответил я. И вяло поинтересовался: Что горит?
   - Тайга горит. Скоро огонь к дому подойдет.
   Я выскочил на крыльцо и увидел метрах в двухстах жёлтые языки пламени и серую полосу дыма. Не раздумывая кинулся к речушке, прихватив с собой первый попавшийся ватник. Королёв нехотя последовал моему примеру. Часа четыре мы хлестали мокрыми ватниками траву и мелкие лиственницы, сбивая огонь. Задыхались от удушливого дыма и жары. Но избу, в которой размещался таёжный пост и семья Королёва отстояли. На обширном кочкарнике пустили встречный пал. Огонь начал стихать. Кашляя и отплёвываясь, мы сидели привалившись к лодке не в силах ни умыться, ни переодеться. Даже курить не хотелось.
   - Хорошо ветра не было и огонь низовой. Не то остался бы ты, Королёв, и без дома, и без работы.
   - Дык новый бы построили. Давно обещались.
   - Дык не построили бы. Я же тебе объяснял, что все бригады строителей и деньги на год распределены. Твоя избушка, если сгорит - пост закроют. Не вздумай стать погорельцем! Зачем всё-таки поджигал?
   - Ты чё, Георгич? Не поджигал я! Само загорелось.
   - Как же, само! Мне-то не ври. Запалил для своих охотничьих угодий. Чтобы травка по зеленей была на следующий год. Да зверь на неё потянулся. Заодно можно и пост спалить. Только ты учти, я тебе это не прощу. Уволю к чёртовой матери! Чем детей будешь кормить?
   - Вот, бляха-муха, осерчал. Может, ещё в тюрьму посадишь?
   - В тюрьму ты сам сядешь. Дом и правда списан. Но за срыв наблюдений выгоню. Понял? В другой раз головой будешь думать, а не иным местом.
   Год спустя Королёв всё-таки сжег дом. Я в то время работал уже на другой станции и меня это не касалось. Как он выкручивался со строительством нового поста - не знаю. Но вот же сволочной мужик - угробил-таки ряд наблюдений на хорошей речке. Из-за желания во чтобы то не стало пожить в новом доме. Хотя и старый, по-моему, был совсем не плох. Не важно, что был списан. Просто любил Королёв покуражиться. Хлебом его не корми. А работа для этого лентяя была досадной помехой для охоты и рыбалки.
  
  

НОЧЬ В ПУЛКОВО

  
   Не видел я ультрасовременного аэропорта Франкфурта. Не взлетал в Орли, не садился в Шенноне. Нравится название Хитроу. Но я там тоже не был. Зато, родное Пулково обживал как свою квартиру. Даже пару раз ездил посмотреть как его строили. Старый аэропорт был уже Питеру тесноват, как мальчику короткие штанишки. Да и новое Пулково в конце концов стало тесновато. Однако, всё равно Пулково, это - тот порожек, на котором можно вздохнуть и сказать, что ты уже почти дома. Вот об этом "почти" и пойдёт речь.
   Посадка в Пулково. Час ночи. Какой аэрофлотовский садист придумал это расписание? Транспорт уже не ходит. Метро закрыто. Такси тоже не спасает, потому как мосты разведены. Как минимум до пяти утра "загорай", хотя до дома уже рукой подать. Ясное дело - садизм. Причём, изощрённый. Аэровокзал забит под завязку. Это тебе не Лиссабон, где ремарковские герои в кафе посиживали. При таком изобилии публики в кафе лучше не соваться. И вдруг по трансляции слышу свою фамилию. Гражданин такой-то Вас ожидают у справочного бюро. Вот тебе раз. Кому это я понадобился? Может, документы потерял? Нет, на месте. Подхожу к справочной. А это моя дочка. Собственной персоной. Улыбается.
   - Привет, папка! Хотела встретить тебя на выходе, да прозевала. Вот и пришлось объявлять по трансляции. Хорошо, что ты сразу нашелся.
   - А куда я денусь с подводной лодки? Но почему ты здесь? Просил же не встречать меня. Всю ночь придется сидеть в этом чёртовом Пулково.
   - Вот и хорошо. Посидим. Будет время поговорить. Давай, отойдём-ка отсюда.
   Отошли к какому-то барьерчику. Сесть ведь негде. Всё, кресла, скамейки, подоконники, занято. Достает она какую-то салфетку. Стелет на барьер. Ставит пузырёк с коньяком. Термос кофе. Бутерброды. Садись, говорит, чем богаты.
   Не много оказывается человеку надо, чтобы превратить беспросветную ночь в яркий праздник. Как мило мы с ней посидели! Не заметили даже, когда утро наступило. Прикончили коньячок и всё прочие. И был я счастлив как пацан на первом свидании. Господи! Сколько я налетал и наездил за свою жизнь! И встречали меня и провожали. И не встречали, и не провожали. Сколько ночей проведено в аэропортах, на вокзалах, пристанях. Но такого душевного состояния не было. И наверно не будет. Царский подарок. И я его не забуду. До берёзки.
  
  

МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН

  
   - Вон, на том холме его могила. Отсюда не видно. Бензина же у нас в обрез. Если этот крюк сделаем, то до дома не доберёмся.
   - Вот, незадача. Сколько лет мечтал постоять около неё и опять не получается. Видно не судьба.
   И я с сожалением окинул взглядом холмы Киммерии, желтые, бурые, без малейшего намёка на зелень. Солнце палило нещадно. На небе ни облачка. Как может быть тогда, когда в давние геологические эпохи, здесь столкнулись два микроконтинента, странники безбрежного океана Тетис. При столкновении вздыбились холмы Киммерии, опрокинулся на бок юрский вулкан Кара-Даг и появилось то, что мы видим сейчас. Маленький рай для тектониста. Где всё наглядно как в музее, обнажено и препарировано. Но Макс видел в этом пейзаже другую красоту. Взгляд художника и эстета различал здесь в первую очередь следы цивилизаций, сменявших одна другую последние две тысячи лет. Поэтические и художественные образы трансформировались в своеобразную модель, соединяющую прошлое и будущее. Весь калейдоскоп народов, осваивающих эту землю: киммерийцы, скифы, греки, римляне, татары, генуэзцы, турки и, наконец, славяне, выстроены в шеренгу, не по историческому канону, но вдохновением поэта. Над поверженными римскими штандартами, генуэзскими флагами и татарскими бунчуками Макс поместил не Российское знамя, а православный крест, что весьма и весьма символично.
   Личность Макса привлекала меня с детства. Наслушавшись рассказов мамы, бывавшей у него в гостях и находившей приют в его доме, я живо представлял его. Кудрявая голова, подобие римской тоги, тяжёлый посох и добрые близорукие глаза. Когда мама в первый раз остановилась у Макса, море выбросило на пляж утопленника, молодого парня, несколько дней бродившего по окрестностям. Теперь я в этом усматриваю некий символ умершей эпохи и Харона-Макса, увозящего её челне своего дома по реке забвения.
   Человек, сумевший подняться над схваткой, пожаром гражданской войны, над литературными и художественными распрями старой и новой России, сохранивший своё видение событий начала кровавого двадцатого века, безусловно уникален и оригинален. А лучше сказать - самобытен. Не снедаемый честолюбием и корыстью, он смотрел на происходящее глазами просвещенного европейца и глубоко верующего христианина, страдая от вида поруганной России, нов тоже время без малейшей тени шовинизма. Защищая слабых и гонимых, не сумел уберечь себя от злобных наветов безграмотных крестьян, подстрекаемых большевиками. Всё-таки они его достали. С белыми хоть и трудно было, но кроме злобы было и понимание. Вспомним разговор с белым офицером.
   - Так он, имярек, за кого? За белых или за красных? Третьего не дано.
   - А вы за кого? За Германию или за Францию? Белые ведь тяготеют к Франции, красные же к Германии. Так вы за кого?
   - Интересно. Вы так это понимаете?
   Сам Макс всегда был за Россию. Ни за красную. Ни за белую. А за Великую. И в этом его кредо. И об этом его стихи о России. Покаявшейся, оплакавшей всех своих сынов и дочерей, убиенных и замученных. России вечно нищей, растерзанной и... прекрасной.
   Внутренняя свобода Макса происходит из двух составляющих. Личностных качеств, по-своему уникальных. И того, что этот self made man не отягощен был цепями образовательного ценза, искусствоведческими клише своего времени. Планета Макс неслась по своей орбите, имея свой взгляд на возгорание новых звезд, на краткие вспышки метеоров и суетливое движение сателлитов. Это была его собственная траектория в закатном небе Европы, которое по прошествии столетия назовут рассветным. Его планета сама стала центром притяжения небесных тел, более крупных и значительных. А он этим центром считал выжженную солнцем и иссушенную ветрами Киммерию, в земле, которой он нашёл последний приют.
   Я всё-таки приду к твоей могиле. Положу к изножью скромный букет бессмертников. Цветов, как нельзя лучше символизирующих то, что ты сделал и то, что оставил нам в наследство.
  
  

ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОСТЬ

  
   Соотечественники мои всегда отличались крайней любознательностью. На уровне детской. Ну, это когда ребёнок отрывает голову у куклы, чтобы посмотреть, что там внутри. Или разбирает будильник. Детскую любознательность соотечественники сохраняют до глубокой старости. Сам видел, как два весьма пожилых мужика таскали камни к только что пробуренной скважине. Кидали их в неё и сосредоточенно слушали как они летят вниз. Оголовок буровики не успели поставить - заболел сварщик. И вот результат. Через два дня скважина доверху заброшена камнями. Теперь уже и оголовка не надо. А надо бурить новую. С таким народом буровики без работы никогда не останутся.
   Германия. На вершине холма мои соотечественники обнаруживают колесо от старинной пушки. Замшелое. Пролежавшее здесь лет триста. Тяжеленное страшно. Но это не беда. Колесо неимоверными усилиями ставится "на попа" и скатывается вниз. По пути эта махина насквозь пробивает два забора. Наконец врезается в сарай, полностью разворотив одну стену. Соотечественники облегчённо вздыхают и оборачиваются к онемевшему переводчику. Минут через пять, тот, наконец, обретает дар речи.
   - Триста лет лежало здесь это колесо. И ни одному немцу не пришло в голову, что его можно скатить. Вы же сообразили это мгновенно. Но зачем было его скатывать?
   Соотечественники пожимают плечами. Сама постановка вопроса им не понятна.
   - Ну, просто так. Интересно же. Да у нас это колесо и дня не пролежало бы спокойно. Сразу же и скатили бы. Ещё триста лет назад. Вы, немцы, народ не любознательный. Вялый какой-то. Кстати, на соседних холмах больше нет колёс? Жалко.
   Существует старый анекдот, как соотечественник изучал только что купленную иностранную пилу. Сунул палку - пила перепилила. Ну и ну! Сунул доску - перепилила мгновенно. Ну и ну! Сунул бревно - тот же результат. Тогда соотечественник сунул железный лом. Пила сломалась. "То-то!" - сказал довольный соотечественник и пошёл прочь.
   Сколько мои соотечественники выкопали реперных знаков, выдернули кольев и разломали метеобудок - не подаётся исчислению. Но я на них не в обиде. Ведь любознательность - наша национальная черта. Её надо уважать!
  
  

КАТРАН

  
   У приметного Крымского мыса Айя есть небольшая банка. То бишь, подводная отмель. Как поведал мне один старожил, на этой банке любят стоять катраны.
   - Стоять? Акула не может стоять. Она должна всё время двигаться. Так у неё дыхание устроено. Где-то я это читал. Правда, в популярной прессе.
   - Не знаю, что там в книжках. Они стоят. Сам видел. Не веришь? Сходи, посмотри.
   Через неделю, когда выдалось свободное время, мы подогнали катер к банке. Я и ещё один неверующий - Валентин пошли под воду. На двадцати метрах вошли в слой скачка. Паршивое это ощущение - лезть из воды с температурой плюс двадцать в восьмиградусную. Но полезли. Мои, когда то обмороженные пальцы, сразу заныли. Сунул руки подмышки и продолжал спускаться. Вот и дно. Глубина, правда, чуть больше тридцати, но видимость неплохая. Проплыли мы с Валентином метров сто и вдруг увидели. Катраны. Штук пятнадцать. Стоят неподвижно у самого дна. Подплыли вплотную - не двигаются. Валентин достал водолазный нож и посмотрел на меня. Я сделал жест римского патриция, призывающего убить гладиатора. Но Валентин толкнул рукояткой катрана и тот лениво отплыл в сторону. К тому моменту я уже окончательно замёрз. Резко взмахнул ластами над самой стаей и это подействовало. Вся катранья компания проплыла мимо нас кильватерной колонной. Вот когда я ими залюбовался. Ну до чего же красивое создание! Совершенная гидродинамическая форма. Изящные движения. Благородная сине-голубая окраска. А как четко строй держат! Да, на это стоило посмотреть. Именно в их родной стихии. На суше они представляют жалкое зрелище.
   Уже в катере я спросил у Валентина:
   - Почему не ударил ножом? Ведь мог.
   - Жалко. Такая красота! Заколол бы - чувствовал себя убийцей. Оно нам надо в аквалангах охотиться?
   Валентин знал, что я шучу. Не охотиться в аквалангах правило в моих экспедициях незыблемое. И теперь я лишний раз убедился насколько это справедливо. Нельзя убивать красоту. Пусть живёт наш катран, маленькая безобидная черноморская акула. Настоящее чудо природы!
  
  

ОТПУСК

  
   Отпуск на севере ждут как манны небесной. И далеко не всем удается получить его летом. Съездить на юг. Наесться свежими фруктами. Ну кто даст отпуск геологу летом, в самый что ни на есть полевой сезон? Вот и получил мой приятель отпуск в ноябре, чему, впрочем, был несказанно рад.
   - Представляешь, прилечу как раз к ноябрьским праздникам. Все дома. Стол накрыт. Красота!
   - Представляю. Но ты заранее не радуйся. Мало ли что. Задержка рейса. Я вот неделю просидел в Мирном этой весной. Не было погоды.
   Черт меня дернул это сказать. Знал ведь, что плохая примета. Нет, ляпнул. Позавидовал, что он улетает, а я остаюсь. Отправился приятель в аэропорт, на прощание пожелав мне всяческих успехов в освоении севера и прочую ерунду. Через два часа он вернулся и устало плюхнулся на стул в моей конторе. На лбу у него багровел великолепный фонарь. Руки - все в ссадинах. На мой немой вопрос рассказал следующее.
   Самолетик только оторвался от земли и тут у него отказал двигатель. В конце взлетной полосы просека. Паршивая такая просека - зимой рубили. Вот туда он и сыграл. Дальше его тащило по инерции. По пням и кочкам. Оторвало шасси, крыло. Представляете, что творилось в салоне? Пассажиров болтало как картошку в кастрюле. Хотя никто, к счастью, серьезно не пострадал, но шишками и ссадинами все обзавелись в изобилии. Повезло, что высота была маленькая, да и то, что все были тепло одеты. Летом все могло быть значительно хуже. Вот вам аргумент - летайте в отпуск зимой. Плевать, что холодно, зато безопаснее.
   Впечатление эта посадка на моего приятеля произвела сильное. Нервы у него были ни к черту. Пришлось всю ночь лечить его коньяком. Благо был. Убеждать, что два раза подряд борты не падают. И теперь он, уж обязательно, долетит без приключений. И выхода, как снова лететь - нет. Ибо другого транспорта до Большой Земли в обозримом будущем не предвидится.
   - Как представлю, что опять залезать в эту жестянку, худо становится!
   - Плюнь. Считай, в рубашке родился. Давай лечись, пока коньяк есть. Утром я затащу тебя в салон и проснешься ты уже в Мирном. А там цивилизация. Девицы гуляют. Электричество светит. Забыл, что отпуск уже пошел?
   В таком духе мы беседовали всю ночь. Коньяк помог. Утром я его тепленького загрузил в самолет и трижды плюнул через левое плечо. С самого начала бы так. Теперь он точно долетит. Вот только, пока я его грузил, обратил внимание на полупустой салон. Вчерашние пассажиры посдавали билеты, чтобы не искушать судьбу, а зря. Самолеты и вправду два раза подряд не гробятся. Есть такая примета. И я в нее верю.
  
  

ПОДПОЛКОВНИК

  
   Сколько он выпил моей кровушки, этот подполковник пограничник, не поддается описанию. Месяцами мариновал бумажки, прежде чем дать разрешение на выход в море и работы под водой. Будь его кэгэбэшная воля, он бы все побережье Крыма превратил в контрольно-следовую полосу. Отгородил бы его колючей проволокой и, может быть, тогда спал спокойно. Основной принцип - не пущать, соблюдался неукоснительно. И не пущал.
   Запомнился дикий скандал на погранзаставе в Евпатории. Там решила потренироваться сборная команда Советского Союза по парусному спорту. Море штормит. Баллов пять, наверняка, есть. Тренер, с пеной у рта доказывает, что им нужна именно такая погода. Это как раз то, что их ждет в далекой Австралии. Они такого ветра ждали две недели. А командиру погранзаставы их заботы совсем не интересны. Выход в море запрещен. Тренер хватается за сердце.
   - Кто может решить этот вопрос?
   - Товарищ подполковник.
   - Твой подполковник сидит в Симферополе, в штабе, и на звонки не отвечает.
   - Ничем не могу помочь. У меня приказ. Не выпускать!
   - Я уже звонил в Москву. В спорткомитет. Они будут связываться с командующим погранвойсками. У вас будут крупные неприятности.
   - А у меня есть приказ моего непосредственного начальника. То есть товарища подполковника. Пусть он его отменит и тогда - пожалуйста.
   Знаете, чем все кончилось? Через пару дней шторм стих. Установился полный штиль. Сразу же на месте объявился товарищ подполковник. Немедленно дал добро на выход в море. Отчего бы и не дать? Парусная яхта при штиле - кусок дерева. Вы думаете, товарищ подполковник этого не знал? Или перепутал яхтсменов с гребцами? Как бы не так! Мало ли что с этими яхтсменами в шторм может случиться. А ему неприятности. Полный штиль - тренируйтесь на здоровье. Хоть в море, хоть в ванне. Не оказалось на месте? Случайность. Ну, выезжал он с инспекцией в части. Ну, еще где-то был. Отмажется. Главное, никаких ЧП не произошло. Остальное ему - до лампочки.
   По своему скромному опыту знаю, с местным начальством договариваться всегда сложнее, чем с главным. Ни один местный начальник не хочет брать на себя ответственность. Вот, если сверху прикажут, другое дело. Шесть сезонов работы на Сахалине (тоже погранзона) научили меня не связываться с самодурством местных властей. Делалось это просто. Из Питера отсылалась официальное письмо в Главный Штаб погранвойск. Через пару недель получали ответ, где замначальника этого штаба коротко писал: Разрешаю! Все. Дальше никаких проблем. Приезжая на Сахалин, суешь эту бумагу под нос любому погранцу, и он становится по стойке смирно. Ежели что-то им не нравилось, то посылал я их прямо в Главный штаб. И выходили мы в море, когда хотели. И под воду ходили, когда нам было нужно. И никому ничего не докладывали. И не унижались, как тот бедняга тренер яхтсмен. Ну что б ему не запастись в Москве индульгенцией? Сам виноват.
   Один только раз мне удалось решить свои вопросы на месте без всякой волокиты. И то, с морскими пограничниками. Уж кто надоумил меня обратиться к ним, не помню. Интеллигентный и обаятельный капитан первого ранга, выслушав мою просьбу, сказал:
   - Нет никаких возражений. Работайте, ребята. Что мешает?
   - Если честно, то только подполковник. Жизни нет!
   - Это просто. У меня прямой телефон. Подполковник? Да, я. Этих морских геологов беру под свой контроль. Не поняли? Повторяю, беру ответственность на себя. И точка!
   Век не забуду этого капраза. Одним звонком он обеспечил нам спокойный полевой сезон в Крыму. А отличие от вас, подполковник, он не был перестраховщиком.
  
  

СУБМАРИННЫЕ ИСТОЧНИКИ

  
   Что натолкнуло меня на идею всерьез заняться изучением субмаринных источников, не могу вспомнить. Занятное это, конечно, явление. Природа вроде бы подшутила над нами, расположив родники с пресной водой на морском дне. Знали о таких источниках еще в незапамятные времена. Например, о них есть упоминания в трудах античных историков Страбона, Плиния. Однако же, копнув литературу, я с удивлением обнаружил, что, кроме самого факта их существования, о них ничего больше не известно. Не определялся расход воды, химический состав, температура. Как же так? С античных времен известны и никак не изучались? Потом, правда, обнаружились отдельные работы, но настолько схематичные, что мало что добавили к известным фактам. Ура, ребята! Так это же белое пятно науке! Попробуйте найти еще что-то подобное. Дотошные ученые уже везде сунули свой нос, а вот субмарины пропустили. Сам бог велел браться за эту проблему. И я взялся. Через два года (в 1968) опубликовал свою первую работу по этому вопросу и пошло, и поехало.
   Известное дело - океан колыбель человечества. Мы все из него вышли, выползли, вылетели. А много ли мы знаем о своей колыбели? Да, "макали в него всякие умные приборы, "просвечивали" его эхолотами и сонарами, опускались в батискафах и подводных лодках. Но руками ничего не трогали. Наблюдали только через окошки иллюминаторов. Человек же так устроен, что ему надо все детально осмотреть, пощупать, на зуб попробовать. Однако, много ли через иллюминатор увидишь? Даже из трехболтового скафандра? Иллюминаторы маленькие. На ногах свинцовые калоши. Привязан, как бобик к конуре, веревками, шлангом к судну. Далеко не уйдешь. Да и работать в таком скафандре - каторга. Вот почему изобретение акваланга было эпохальным событием. Пусть он обеспечивал сначала (до изобретения дыхательных смесей) безопасное погружение до сорокаметровой глубины. Но разве сорок метров это мало? Площадь дна, ограниченная этой глубиной по всем морям и океанам, будет, наверное, побольше Африки. Или около этого. Сколько же там может быть субмаринных источников, о которых люди еще не знают? А всяких других чудес природы?
   Мне здорово повезло, что в питерском Гидрометеорологическом институте, где я тогда работал, организовалась первая Лаборатория подводных исследований. Причем, со штатом специалистов, готовивших водолазов-профессионалов. Ну как было не воспользоваться таким случаем? Еще больше мне повезло, когда эту лабораторию посетил Жак Ив Кусто, и я смог задать ему несколько вопросов. Мэтр отвечал без всякой снисходительности. Мне кажется, его интерес к субмаринным источникам был неподдельным. Получил я несколько дельных советов и, главное, его благословение. Причем настолько теплое, благожелательное, что несколько дней ходил в полном обалдении от свалившегося на меня счастья. Он-то окончательно и подвиг меня на то, что довелось делать впоследствии. Считая его своим Учителем, я и в дальнейшем всегда отказывался от научного руководства. Соглашаясь только на формальное и то, когда избежать этого было невозможно. Да и теперь, когда за плечами погружения в семи морях Азии и Европы, более сотни опубликованных научных работ и, бог знает, сколько научных отчетов, я все равно считаю его своим Учителем. Учителем с большой буквы. И даже его увлечение экологическими проблемами океана и страстная защита этой колыбели человечества от самого же человека, передалась мне как бы по наследству.
   За последние тридцать лет появилось много литературы о субмаринных источниках. Каких их только нет. И пресные, и соленые, и термальные и, наконец, черные и белые курильщики, аналогов которым на суше нет. Теперь в ряде стран пресные субмаринные источники научились обустраивать (каптировать) и, тем самым, добывать пресную воду со дна моря. Французы, греки, итальянцы здорово поднаторели в этом деле. На очереди Ливан, страны Карибского бассейна, Австралия.
   Когда становится худо с пресной водой и краны в доме не текут, хоть их вырви, о субмаринных источниках вспоминают на Гавайях и в Севастополе, в африканских странах и на островах Тихого океана. А уж сколько сейчас пишут о черных и белых курильщиках и говорить нечего. Курильщики, ни что иное, как живая, действующая модель образования большинство месторождений сульфидных руд. Их теперь изучают чуть ли не под микроскопом. И не только геологи, геохимики и океанологи. Больше всего ошалели при их открытии биологи. Оказалось, что в струях курильщиков прекрасно живут бактерии, выдерживающие температуру более 300 С. живут себе, не ведая, что белковые существа при такой температуре должны безусловно погибать. А вокруг курильщиков, а иногда и в них, расселились более крупные организмы, подобных которым больше нет нигде. По сути, это одно из величайших открытий. Если эта живность здравствует в таких экстремальных условиях, то она может существовать и на других планетах, ибо мы не знаем пределов адаптации ее. И даже не можем представить. Реальность оказалась куда интереснее самой изощренной фантастики. Кроме интереса, это знания, которые рано или поздно пригодятся. Может быть в совершенно неожиданной для нас сфере человеческой деятельности. Но пригодятся обязательно. Я в это верю. А пока, кое-где люди уже пьют кристально чистую воду, изливающуюся на морском дне. И считают это в порядке вещей.
  
  

ТОПОЛЬ

  
   В тот полевой сезон мы квартировали на Лазаревской турбазе. Это поселок в Большом Сочи. Называлась турбаза то ли "Прибой", то ли "Волна" - не помню. Чтобы в ней устроиться, Славке пришлось прилично потратиться на подарки администрации. Сделал он это не только для нашего благополучия. Но и для своего. Ему нужна была отдельная комнатенка, чтобы водить туда толпы девиц, до которых он был большой охотник. Впрочем, это его дело. Главное, отдельный домик из трех комнат и веранды помещался прямо в пойме реки Псезуапсе. У самого устья - объекта наших исследований. Лучшего и не придумаешь. Все под боком: столовая, причал для катера, жилье. В разгар курортного сезона найти лучшую базу для экспедиции было невозможно. Не база, а дар богов. Но боги ничего не дарят зря. Их подарки всегда таят в себе какую-то угрозу. Эдакий троянский конь. Хочешь бери, хочешь нет.
   Сентябрьский день не предвещал никаких бед. Правда, море сильно штормило. И ветер был на редкость крепкий. Не рабочая для нас погодка. Ну да и на берегу дел хватало. Чего - чего, а ждать у моря погоды, мы еще на Сахалине научились. Что-то все-таки в этот день у нас не заладилось. Только вернулись с обеда - нет нужных приборов. Обыскались. Тут Славка вспомнил, что утащил их с причала домой. Что б не сперли. Я ему и предлагаю, пойдем вместе. Во-первых, покажешь куда положил, во-вторых, поможешь донести. Славка, как водится, поворчал. Но пошел. Что-то не очень ему хотелось идти.
   Пришли. Открыл он веранду и возится с другой дверью, ведущей в комнаты. Там замок все время заедало. А я стою в дверях веранды, наблюдаю за его манипуляциями. Славка поворачивается ко мне, намереваясь сказать, что он думает про этот замок, и вдруг мгновенно бледнеет. Дальше начинается вовсе что-то непонятное. Бывалый водолаз становится на четвереньки и быстро-быстро ползет в угол веранды. Там разворачивается, и, с такой же скоростью, ползет ко мне. И морда, гляжу, у него какая-то перекошенная. Ни звука при этом не издает. Никак спятил, думаю. Но с чего?
   С чего, стало понятно через секунду. Сзади раздался какой-то треск, и я обернулся. Матерь божия! То, что Славка первый увидел через окна веранды, увидел и я. Вывернутый ветром на наш домик рушился агромадный тополь. Увы, не пирамидальный. В несколько обхватов. Рушился, как в замедленной съемке, цепляясь ветвями за другие деревья. Что прикажете делать? Веранда-то из тонких жердочек и вагонки. Фуфло. В домик не заскочишь - замок заело. Бежать поздно: крона о-го-го, все равно накроет. Может только коробка спасти дверная, где я стоял. Славка это сообразил. Стал со мной рядом и застыл.
   А дальше началось светопреставление. Огромный сук, как бумагу, проткнул шиферную крышу, дощатый пол и образовал колонну в центре веранды. Под ударом второго с треском развалился левый угол. Со звоном вылетели все стекла. Пол веранды на полметра завалило щепками, сучьями, битым шифером, листьями. Возись мы вдвоем или кто-нибудь один у двери в домик, точно бы прошило сучьями. Вот вам и дар богов! Но дверная коробка на веранду, к счастью, уцелела. И мы вместе с ней. А какая бы идиотская. смерть могла бы быть: задавило деревом. Не на лесоповале, а на курорте. Прямо в рубрику: "нарочно не придумаешь".
   Вспомнил я об этом пятнадцать лет спустя. Трехметровый вал паводковой волны накрыл эту турбазу. Снесло и домики, и деревья, и вообще все, что там было. Подчистую. Представляю, что там творилось. Диктор телевидения довольно скупо сказал о происшедшем. И ничего о жертвах. Не сезон, правда, был. А может успели людей эвакуировать? Не знаю. Но, согласитесь, место какое-то проклятое. Да и человек к этому проклятию руку приложил. Это ж надо додуматься выстроить кемпинг в пойме горной реки! Да еще засадить ее тополями, которые и ветра-то сильного не выдерживают. Не то, что паводочной волны. Трижды был прав сказавший: глупость человеческая неисповедима, как и пути Господни.
  
  

КЛИО

  
   Сравнительные жизнеописания Плутарха можно читать и перечитывать помногу раз. Хочешь, отдельно читай комментарии самого Плутарха. Хочешь, пытайся делать свои выводы. И то, и другое невероятно увлекательно. Но, при всем при том, нельзя не заметить некоторой натянутости сравнений и выводов. Могучий мужик, конечно, был Плутарх. Только, сдается, пытался он совместить несовместимое.
   Древо римской цивилизации, хотя и выросло на греческих корнях все же совершенно иное. Могучий ствол его держала имперская бюрократическая машина. Одно римское право чего стоит (до сих пор его изучают юристы). А иерархия армейских чинов и гражданских чиновников? Вся система была разработана до тонкостей и действовала как хорошо отлаженный часовой механизм. Маленькие греческие царства и республики типа Афин и никогда такой степени организованности не достигали. И, главное, на мой взгляд, заключалось в кардинальном отличии традиций, общественных норм поведения (как теперь говорят менталитета) греков и римлян. Первые ценили слово несравненно выше вторых. Слово свободного гражданина, произнесенное публично, было равноценно клятве. Имело существенно больший вес, чем письменное обязательство. В маленьких городах-государствах и полисах, где все друг друга знали, это было приемлемо.
   Римляне рано впитали в себя яд восточных соседей - Египта, Вавилона и прочих - где глиняная табличка, кусок папируса заменяли собой живого человека. Даже, если писец чего-то перепутал или исказил намеренно. Вера в "бумажку" была сильнее, чем в личность. Человек превращался в винтик того общества, где без бумажки ты букашка. К нам, славянам, эти идеи пришли с татаро-монголами, кои, в свою очередь, позаимствовали их из Китая. Там эта система была еще изощреннее. И бумагу-то китайцы изобрели не случайно. Очень она им была нужна. Ну, просто необходима. Впрочем, кое-что пришло из Византии. В виде бесплатного приложения к христианству.
   Нельзя сказать, чтобы Плутарх совсем этого не понимал. Но надо учитывать, что сам он вырос под римским сапогом. Или под сандалией. Как вам удобнее. Жил какое-то время в Риме. Воспринимал бюрократические "изыски" Рима, как само собой разумеющиеся. Хотя, видимо, без особого восторга, так как смотался домой в Грецию и уж там писал свои труды, пользуясь почетом и уважением сограждан.
   Правильно решил. Подальше от римских благодетелей оно и спокойней и безопасней. Надо было иметь определенную смелость столь откровенно описывать человеческие чувства своих героев. Они, эти качества, не изменились с тех пор нисколько. Те же побудительные мотивы поступков. Те же добродетели и те же пороки. Ни чуть наши современники не хуже и не лучше их. Полная аналогия. Даже в мелочах.
   Не менее великолепен и прием, использованный Плутархом. Сначала бесстрастное описание и только потом свои комментарии. Ни отец истории Геродот, ни Страбон, ни Плиний, ни Лукреций этого не делали. Российские историки, безусловно, знали этот прием. Но не пользовались. Делали вид, что работают "вне заказа". А зря. Кто, как не власть предержащие, пристально следит за исторической наукой? Они-то знают: не пригладишь, не причешешь прошлое, сам в скором времени высветишься в самом неприглядном виде. А этого, ой как не хочется.
   Похоже, прием Плутарха взял на вооружение лишь один наш историк - Соловьев. Весь его многотомный труд четко разделен на документы и комментарии. Однако, сдается, что в самой подборке документов уже может быть заложен субъективизм. Все же их не приведешь - невозможно. Значит, что-то можно отбросить. А что? То-то и оно. Кого с кем сравнивал Плутарх, что выбирал Соловьев - дело темное. А тут ведь, чуть в сторону и, глядишь, выводы другие. И факты можно истолковать по- разному.
   Пора и посетовать: уж больно коварна муза Клио. Ох, коварна! Служить ей дело не простое и неблагодарное. Но ... , от Геродота и до наших дней число поклонников ее не уменьшается. Отчего бы?
   Думаете и я туда же, в калашный ряд? Отнюдь. Просто мысли вслух. Например, представляется мне, что славянские летописцы, сидевшие как кроты в своих норах-кельях, были более, чем греки, беспристрастны в своих летописях. Скупы в описаниях до крайности. Каждое слово экономили. Но писали только факты. Помните у Пушкина: "Закончен труд, завещанный от Бога!". Не от царя. Не от князя. От Бога!
   Музу, еретическую и ветреную еще можно обмануть. А Бога - никак нельзя. Вот и выводили они гусиным пером по пергаменту: "И бысть сеча зла. И бысть мор. В лето от сотворения мира..." А что Клио? Да примирилась она со всеми вывертами своих поклонников. В конце концов историю людей должны писать люди. Кто еще кроме них это сделает.
  
  

ДОНБАСС

  
   Про Чернобыль знают все. А про Енакиево? Нет, АЭС там не взрывалось. Зато взорвали под землей бомбу. Атомную. Черт бы их побрал, всех этих атомщиков и их начальство. Холера им в печенку. Ну, ладно, на Новой Земле. Ну, в полупустыне Казахстана, под Семипалатинском. Так нет же, надо было еще и в центре Донбасса. Не пропечатай об этом газета "Известия", по сей день бы не знал. А тогда.....
   - Георгич! Радиометр зашкаливает. Иди, сам посмотри.
   Посмотрел, и вправду зашкаливает. На третьем диапазоне. Что за диво? Радиометр СРП - прибор кондовый. Никогда не ломался. Какого ляха он взбесился?
   - Не пойму, мужики. Не может быть здесь такой уровень радиации. Разве, кто сыпанул сюда отходы из реактора. Так и реакторов поблизости нет.
   - А радиация есть? Тогда, чего стоишь! Давай сматываться. Не то у нас всех вмиг помидоры отвалятся.
   Первый раз за десять лет мои ребята взбунтовались. Свалили, не доделав комплекс наблюдений. Я прыгнул в машину уже на ходу. А как иначе? Можно ждать милостей от природы, после того, что мы с ней сделали? Отъезжая от этой заразы, подумал: а местному населению куда сваливать? Правильно. Некуда.
   Никуда уже не свалят шахтеры, погибшие в Горловке. Нет, не от взрыва метана. Не от другой какой шахтной аварии. В штрек просочился хлорбензол. Откуда? Сверху. Из хранилища химкомбината. Эту жутко ядовитую гадость поместили в дырявые емкости. Или они прохудились сами, не знаю. Зато знаю результат - остались ребята на глубине четыреста метров навсегда. Спасатели не смогли достать трупы. Сами чуть не погибли. Могильные плиты поставили на поверхности. Прямо посреди домов, что стоят над штреком. Цветочки положили.
   Сдается, что цветочки надо положить ко всему Донбассу. Пора. Так эту землю изгадили - в страшном сне не приснится. И поверхность. И на пару километров вглубь Атмосферу тоже не забыли. Из всех этих Стиролов, Коксохимов и прочих "химов" такой дым валит, что душит кашель, слезятся глаза и листья на деревьях сворачиваются. Газовая атака без всякой войны. Впрочем, я не прав. Война наличествует. С собственным народом. С применением всех запрещенных видов оружия: газов, жидких ОВ, атомной бомбы. Тренируют народ. Кто выживет, тому никакая другая война не страшна. Все проходили.
   Думаете, сгустил краски? Ничуть. На самом деле все гораздо хуже. Я же видел только маленькую часть Донбасса. С остальным еще предстоит разбираться. А лучше всего по добру по здорову сваливать. Туда. Где есть шанс элементарно выжить. Туда, где Молох индустриализации был не так беспощаден.

АПЕЛЬСИНЫ

(новогодний рассказ)

  
   В тот год хрущевского правления на Севере было весьма плохо с продуктами. Хлеб был только черный, из какой-то ужасной муки, да и то с перебоями. Вот за этим хлебом 31 декабря я направился в единственный в поселке магазин - кособокую избушку на крутом берегу Алдана. Нешуточный даже для этих мест мороз, где-то под минус 55, заставил до глаз закутаться шарфом. Отодрав примерзший шарф в магазине, я с безмерным удивлением уставился на прилавок. На нем горкой лежали крупные оранжевые апельсины. Ассортимент товаров в этой торговой точке весь поселок знал наизусть. Завоз-то был раз в году, летом. И хотя деньги у людей водились, зарплату платили вовремя, покупать в нем было нечего. Далее состоялся диалог с продавщицей:
   - Откуда?
   - Вчера был спецрейс, по санавиации. Сюда летели порожняком, вот и пригрузили.
   - Как насчет пары килограммов?
   - Не положено. Апельсины только детям. По списку. У вас вроде бы детей нет.
   Продавщица знала точно. В маленьком таежном поселке все знали друг о друге если не все, то почти все. А я к тому же был маленьким начальником, значит на виду.
   - Детей нет. А с таким снабжением вряд ли будут.
   И тут же перешел в атаку, одновременно делая умоляющие глаза.
   - Вы же их продаете по штукам. Если в семье пять детей - получи пять апельсинов, а получали груз по весу. Что, я нашу авиацию не знаю? Значит, будет у вас остаток.
   - Остатка не будет. Все учтено.
   Конечно, я знал, остаток будет. И кто съест этот остаток. И что с полным карманом денег я не куплю апельсинов. Правильно сказал наш известный сатирик: У нас есть все! Но не для всех. Опять же, дети. Им надо дожить до обещанного вождем светлого коммунистического будущего. Когда будет все и для всех. Иначе, зачем мы все уродуемся в этой тайге, в этом диком климате, мерзнем и голодаем.
   В итоге, выпросил я один апельсин к новогоднему столу. Понес его домой, упрятав под полушубок и под свитер. Чтобы не замерз. Сам видел в Якутске на базаре: перемороженные фрукты при ударе разбиваются как стеклянные. Не дай бог уронить. Донести бы домой это оранжевое чудо. Положить под елку, собственноручно срубленную вчера в тайге...
   Прошло много лет. Дожив до светлого будущего, правда капиталистического, стою перед симферопольским прилавком. Апельсинов навалом. Бери, не хочу. Хочу, но не могу. Нет денег. Приехали. Ну не можем мы жить без дефицита. Обязательно должно чего-то не хватать. А в Крыму, как в Греции, есть все. Даже конституция. Нет денег.
   Черт с ним, с этим капиталистическим фруктом. Ведь не картошка. Жили без него и проживем. Будем бороться за светлое будущее с утроенной энергией. С Новым Годом вас дорогие товарищи!
  
  

ПОД КАШТАНАМИ ПРАГИ

  
   В Прагу я приехал поздней ночью. Спать хотелось безумно. Почти сутки за рулем. Но о гостинице и мечтать не приходилось. Не было денег. Попетляв по пустынным улицам, поставил машину в крохотном скверике. Город спал. В скверике было темно и тихо. Засыпая, подумал, какой чудесный день будет завтра. Наконец, я увижу Старо Място. Карлов мост, собор святого Витта... Разбудил меня резкий удар по крыше. На часах два ночи. Страшновато. Прошел всего год после подавления Пражского восстания. Чехи могли взбунтоваться опять. Или отыграться на моем бедном "Москвиче".
   Что они бросили? Камень? Но тогда почему не в стекло? Или это был выстрел? Нет, выстрела вроде не слышал. Скорей всего камень. Выходить или не выходить? Если нападающие вломятся в машину, это уже покушение на Советскую территорию. Так мне внушал пограничник. А если изобьют на улице - концов не найдешь. Да и надо ли искать? Все, пропал отпуск. Извини, Злата Прага. Я быть может, тоже полюбил бы твои рассветы. Но до рассвета надо дожить. Желательно целым и невредимым. И полегче расплатиться за все те пакости, которые творили здесь год назад мои соотечественники.
   Второй удар по крыше. Не очень сильный. Видно камень небольшой. А если швырнут булыжник? Может меня выманивают из машины для более серьезного разговора? Так выходить или не выходить? Гамлетовский вопрос. Стекла запотели - ни черта не видно. Да и темень. Сколько их? Может отбиться монтировкой? И повторить подвиги своих земляков? Нет, это не годится. Хватит воевать. Они ведь все знают русский. В школе учили. Попробую объяснить, что советскую власть я люблю не больше их. Хотя и не бунтую. Слабо. Но выходить надо.
   Одел куртку. Положил в карман документы. На всякий случай поднял спинку сиденья. Это. Если придется быстро сматываться. Вышел. Глубоко вдохнул холодный ночной воздух. Прислушался. Тихо. Негромко позвал:
   - Выходите! Поговорим. Да выходите же! Никто не откликнулся.
   И. вдруг, опять удар по машине. Гладкий шарик, отскочив от крыши, упал у моих ног. Я пошарил в темноте по асфальту и поднял его. Каштан! Глянцевитый каштан лежал на моей ладони и, казалось, смеялся надо мной.
   Я перевел дух. Ах ты проказник! Ну и напугал же ты меня. Отыгрался за всех обиженных чехов. Да еще напомнил, что нелегально я здесь. Здесь, под каштанами Праги.
   Вздрагивая уже от холода. Забрался в машину. Сна, как говорится, ни в одном глазу. Налил из термоса кофе. Закурил сигарету. Ну что ж, хоть один рассвет над Прагой будет мой.
   Но, до чего же гнусно на душе. Почему я испугался? И так унизительно. Хотя ничего не боятся только идиоты... ну да, первый раз за границей. Перед отъездом бесконечно долдонили о бдительности. О происках мирового империализма. Денег обменяли в обрез. На бензин и скромное питание. Какая гостиница? Там спят империалисты. А я тут пугаюсь каждого шороха, каждого стука. И не империалисты, а моя страна напала на маленькую Финляндию, придушила взбунтовавшихся венгров. Потом чехов. Ну не хотят они, венгры - чехи, сидеть на партсобраниях, зубрить Карлу Марлу с его бредовой идеей о мировом коммунизме. Это же чистая утопия. Вроде Кампанеллы. Была у того (ни хрена себе!) мечта: построить концлагерь с атрибутами индийской кастовости. И ради мифического коммунизма давить всех и вся. Вспомнилось изречение одного из наших вождей: "У нас есть одна свобода - строить коммунизм!". Во перл. Этот гусь и так живет при коммунизме. А мне, зачем такая свобода? Я всего-то хотел спокойно выспаться в гостинице. Потом умыться. Привести себя в порядок и. как на праздник, выйти встречать пражский рассвет.
   Спасибо вам, пражские каштаны! Вы напомнили мне, кто я есть на самом деле. Как меня любят в "облагодетельствованных" братских странах. Бомбите дураков, решивших, что они вдыхают воздух другой свободы. Да и есть ли она другая свобода? Свобода или есть, или ее нет. Как и осетрина она бывает только первой свежести, вся остальная - тухлая.
   Рядом со сквером, мазнув по стеклам светом фар, проехал первый автомобиль. Прага встает рано. Еще до рассвета. Мой будильник, старый развесистый каштан, разбудил меня вовремя.
  
  

ЖИТУХА ЭКСПЕДИЦИОННАЯ

  
   Прочтет какой-нибудь читатель мои рассказы и скажет. Ну и пьяница этот автор. Что ни рассказ - то алкоголь. А вот и нет, возражу я оппоненту. Смысла ты, дорогой, не понял, раз напраслину возводишь. Питие, оно питию рознь. Дело это, как и восток, тонкое. Соображай. Еще я скажу ему: поработай-ка в экспедициях. Тогда узнаешь, что такое - по полгода не бывать дома. Вкалывать без всякого нормированного дня, воскресений и выходных. Как предки говорили - от зари и до зари. После работы возвращаться не в теплый уютный дом, где женой приготовлены еда, свежая пижама и домашние тапочки. А в палатку, балок или каютку маломерного судна. После работы надо привести в порядок полевые дневники. Разобрать образцы, пробы, рассортировать их. Заполнить карточки, журналы, спланировать работу на завтра. И уж только потом обстирать и обшить себя. Приготовить нехитрую еду, повалиться в горизонтальное положение, не чуя ног. К сведению, не на кровать или мягкий диван. А в спальный мешок или на нары. Печку попутно подкочегарить, коли холодно. Накомарник не забыть натянуть. Потом встать до рассвета. Собрать рюкзак или забить акваланги. И начать все с начала.
   Ну и что, скажет любой мой коллега. Это нормально. Поле есть поле. Сам выбирал профессию. И нечего сопли жевать.
   Так-то оно так. Выбрал. И не плачусь вовсе. Так, к слову пришлось. Начал-то я во здравие. О пьянках. К тому, что при такой жизни непременно нужны маленькие праздники. Устраиваются они, кстати, далеко не всегда. Чаще всего по поводу дня рождения, окончания полевого сезона или в периоды вынужденного безделья, при нелетной погоде. То есть по причинам вполне уважительным. Тут уж пьют все. Выделяться не принято. Каждый знает свою меру. Если кто-то чересчур закладывает, в ущерб работе, того, как правило, больше в поле не берут. Отчаливай-ка, родимый, от нашего порога. Ублажайся не за счет нашего труда. А за счет своего свободного времени. Коего у тебя, судя по аппетиту к спиртному, в избытке. Но ты уже не наш человек. И точка. От винта!
   Встретился мне однажды в жизни и другой феномен. Парень, который вообще не пил. Сидел с нами за одним столом. Слушал пьяные и полупьяные разговоры. А спиртного в рот не брал. К нему привыкли. Считали чудаком. Подначивали, но в меру. Как-то раз, устав от затянувшегося сабантуя, ушел я из гудящей кают компании. Терпение кончилось. И побрел по берегу залива Терпения, что на Сахалине, по утрамбованному отливом песку, куда глаза глядят. Потом остановился. Разжег из плавника костер. Бездумно уставился в черный ночной океан. Тот штормил уже почти месяц. Не давал нам делать свою работу. От этого-то пьянка и затянулась. Через какое-то время подошел к костру этот парень. Молча сел рядом. Вороша поленья, я все-таки не удержался с ляпом. Хоть и сам противник лезть в душу.
   - Позволь, все-таки, тебя спросить. Здоровье у тебя явно в порядке, раз водолазную комиссию прошел. Прекрасно знаю - болезных там не пропускают. Так отчего не пьешь? Когда закладывают больше или меньше - понятно. Это, чья душа сколько принимает. А у тебя вообще ноль. Странно.
   - Да ничего странного нет. Понимаешь, Георгич, отец у меня сильно пил. Натерпелась от него вся семья. Особенно мать. Вот и дал я себе еще в детстве зарок - не пить. Вообще. Кому от этого плохо.
   - Никому. Просто я не знал. Теперь же скажу: плюнь ты на этот маскарад. И на подначки, что, дескать, ведешь себя как барышня. Главное, работник ты отличный. Дай Бог, все были бы такие. А что не пьешь - правильно. Причина куда как веская. Так и держись. Мне вот не удается. Как не выпьешь - сразу кричат: Не уважаешь, начальник! На ссору не могу пойти, даже по пьянке. Развалится команда. Вся работа пойдет насмарку. Вот и приходится ловчить и с разбавлением и с потреблением.
   - Понимаю. Со стороны это хорошо видно. Здорово ты наловчился пропускать рюмку. Но неужели нельзя как-нибудь иначе?
   - Нельзя, брат. Нельзя и точка. Не будут пить - загрустят о доме. Затоскуют. У всех же семьи. Дети. Каково их по полгода не видеть? Сразу начнутся склоки. Озлобление. И на кого-то конкретно. И на всех оптом. На эту собачью жизнь. Тогда, прощай работа. В пьянке же снимут стресс и далее будут пахать нормально. Проверено.
   Я отвернулся и посмотрел на бушующий океан. Ведет себя этот наш кормилец, точно как человек. Разбушуется, поревет, пошумит. Вроде выпил лишнего. Потом успокоится. И будет исправно нести свою службу дальше. Качать на пологой волне корабли и звезды. Кормить рыбой и играть солнечными бликами. И ласково целовать берега, как пальцы любимой женщины, с которой так долго был в разлуке
  
  

КОНЕЦ СВЕТА

  
   Берендей - личность отнюдь не добрая. Всего-то хорошего и умеет - украшать свое царство. Действительно, украшенный им карельский лес был сказочно красив. К сожалению, Прохиндея - Берендея мало заботило, что прокладывать лыжню по свежевыпавшему снегу очень даже не просто. Если при этом заниматься снегомерными наблюдениями, то и вовсе не весело. Отмахав с напарником километров двадцать, мы окончательно выбились из сил. Решили заночевать у лесника, а утром добираться до базы. Тем более, что такой вариант был предусмотрен.
   К леснику добрели уже затемно. Наскоро поужинали при свете керосиновой лампы и завалились спать. Сердобольный лесник уступил нам место на теплой русской печке, а сам ушел спать в другую комнату. Измотанные берендеевыми штучками, сугробами по пояс, буреломом, мы блаженно растянулись на лежанке, мгновенно заснули. Блаженство всегда имеет другую сторону.
   Где-то под утро я проснулся и понял, что мне непременно надо повидаться с Прохиндеем - Берендеем. И, как можно, скорее. Чтобы не потревожить напарника я стал слезать с другой стороны печки. В кромешной темноте, полусонный, никак не мог ногой нащупать пол. Решил спрыгнуть. И спрыгнул.
   Дальнейшее помню смутно. Одна мысль была четкой. Это конец света. Не похожий на библейский. Но конец. Потрясающий визг взорвал сонную тишину хаты. Так врезал по нервам, что сознание отключилось. Признаюсь как на духу: ни до, ни после я такого ужаса не испытывал. Проснувшийся напарник испытал примерно тоже самое. Спросонья, он решил, что ору я. Но если взрослый парень визжит среди ночи таким образом, то с ним наверняка произошло что-то чудовищное. Первобытный ужас парализовал нас обоих.
   Напарник очнулся первым. Дрожащей рукой зажег спичку. И тут мы оба разглядели, что спрыгнул я на свинью, которая мирно почивала под печкой. Проклятое животное издавало такие децибелы, что, казалось, не выдержат барабанные перепонки. Наконец я догадался сделать шаг в сторону и слезть со свиньи. Визг прекратился.
   - Ты живой? - с сомнением спросил напарник.
   - Самую мммалость, - с трудом выдавил я.
   Зажигая спички, мы оба выбрались во двор, засыпанный снегом и облитый лунным светом. Морозный воздух быстро привел нас в чувство .
   - Господи! Ну откуда мне было знать, что у него свинья живет под печкой? От этой керосиновой лампы света было не больше, чем от спички. Только стол и освещала.
   - Да уж. Будильничка мы и не приметили.
   - Хорошо бы похохотать. Хотя бы истерически. Но мне не смешно. Ей богу, я чуть коньки не откинул.
   - Мне тоже не смешно. Чего темнить, перепугался здорово. Заметил, хозяин даже не вышел. Во, нервы!
   - Известное дело, у лесников нервы крепкие. Он, небось, даже не проснулся. А его животина хотя и не виновата, но мне бы хотелось рассчитаться с ней по рецепту О.Генри.
   -..Чьему рецепту? - не понял напарник.
   - О.Генри. Есть у него такой рассказ "Поросячья этика". Так вот, его герой долго устанавливал аналогичное животное в начале парковой аллеи. Тщательно целился. А потом дал ему такого пинка, что хрюшка вылетела из другого конца аллеи на двадцать футов впереди собственного визга.
   Утром, прощаясь с лесником, я спросил его, слышал ли он ночью поросячий визг.
   - Не-а, - флегматично ответил лесник. А что, визжала?
   - Было дело. Вообще музыкальное у тебя животное. Уникум. Ты бы его сохранил для науки.
   - Сохраню, - пообещал лесник. До Нового года. Приезжай на музыкальное жаркое.
   - Нет уж. Боюсь, она меня и в жареном виде достанет. По милости этой свинюшки я чуть заикой не стал. Лечиться теперь буду от ночных кошмаров.
   Лесник воспринял мои слова как шутку. Ему-то что. С его лесниковскими нервами можно каждую ночь на свиней прыгать. Где уж нам, горожанам, с ним тягаться.
  
  
  

МЕЧТА

  
   Была у меня когда-то мечта. Проехать через всю Россию на поезде. В хорошей компании. Случай подвернулся. Надо было ехать на Сахалин с командой подводников. Объяснил им ситуацию:
   - Мужики! Берем билеты от Москвы от Владивостока. Прямой поезд только оттуда Два купе. На каждое купе ящик водки. За окнами Волга, Урал, Сибирь, Байкал и прочее. В общем, природа. Преферанс. Погуляем денек по Владику. Далее самолетом или пароходом. Как придется. Подходит?
   Согласились. Расписали, кто что покупает. Кто бежит за билетами. Через два дня меня вызвал ректор. Вид у него был безмятежный.
   - Кто тебя надоумил ехать поездом? Небось и водку уже купили?
   - Сам додумался. А, про себя, откуда про водку то знает?
   - Излагай!
   - Ну, билетов на самолет сейчас не достать. Тем более на стыковочный рейс в Хабаровске. Проверено. Сезон. Оборудования у нас до черта. Акваланги. Приборы. Всякая всячина. Все это грузим в багажный вагон. Приезжаем и сразу начинаем работу. Чем плохо?
   - Всем плохо. Билеты сдайте. Как достанете на самолет, не мои проблемы. А ты знай. Есть приказ министерства оплачивать научным сотрудникам в дальних поездках только самолет. Ишь, что придумали! Устроить себе отпуск за государственный счет. Оборудование отправите контейнером.
   Убил мечту. С трудом достали билеты на самолет. Трое суток сменялись в очереди. Сутки сидели в Москве. Трое в Хабаровске. Через неделю добрались до Южно-Сахалинска. А контейнера нет! Нет и все! Искали месяц с помощью телефона и телеграфа. Естественно, весь месяц пили в гостинице водку и играли в преферанс. Включая все расходы, эта командировка влетела раз в десять дороже, чем на поезде. Зато ректор, туды его в качель, был спокоен. Формально к нему не придерешься. Приказы министерства надо выполнять, не взирая на здравый смысл.
   И все-таки одному из нас пришлось пересечь страну на поезде. У острова Монерон, что в Японском море, этот кадр увидел под водой крупную акулу. А может и не крупную. Кто знает? Но потом он мне рассказывал, что такого страха никогда не испытывал. Вылетел он с глубины тридцать метров как пробка. Выше шлюпки. Естественно, порвал уши. В смысле, перепонки. Баротравма. А ведь подводник был опытный. И на подводной лодке служил. И во многих экспедициях участвовал. Чего только под водой не видел. Кроме этой свирепой животины. Короче, предписал ему врач ехать домой на поезде. Дабы уберечь свои драные перепонки от перепадов давления. Поехал, родимый. А по приезде сказал так.
   - Прав был ректор. Скука страшная. На третий день все осточертело. И водка, и преферанс. И сердобольные попутчики раздражать стали. Нет, начальник, мечта у тебя некудышняя.
  
  

ВИЛКОВО

  
   Автобус, идущий из Одессы в Измаил, пересёк всю Бессарабию. От бывшего колорита воспетого Пушкиным, здесь мало что осталось. Разве что легенды, да названия местных посёлков. Оставшиеся в наследство от украинцев, молдаван, румын, гагаузов, цыган и Бог весть каких еще народов населявших эту землю. Впрочем, цыган здесь и сейчас много. Давно уже они шумною толпой по Бессарабии не кочуют. Как раньше, табором. Но постоянно крутятся на остановках и базарчиках, торгуя, жульничая, гадая, то есть занимаясь своим исконным промыслом.
   Наша цель была Дунай и только Дунай. Одним из организаторов этого совещания выступало Дунайское морское пароходство, мечтающее с помощью ученой братии решить хоть часть своих болезненных проблем. Выбраться из той ямы, в какую её затащила больная экономика незалежной Украины. Мечтать, как говориться, не вредно. И никому не возбраняется. Кой-какие конструктивные идеи у нас наличествовали. Но хозяева переусердствовали с гостеприимством. Начало конференции ознаменовалось грандиозным банкетом. И далее он продолжался до самого отъезда. Легкие перерывы устраивались лишь для коротких заседаний и переездов из одного дунайского города в другой. Соорудить банкет для хозяев было несложно, так как в каждом порту имеется свой ресторан. И не маленький. Готовить в этих ресторанах ещё не разучились. Было бы из чего. А из чего, очевидно, было. Во всяком случае, столы были накрыты везде по первому классу.
   Измаил блеснул изобилием шампанского и хорошим коньяком, Рени - местным сухим красным вином, подаваемым в неограниченном количестве. Всем желающим давали и на вынос. В Килии мы отделались легким испугом: сухой завтрак и тривиальная водка. Благо, что были там всего пару часов. Торопились.
   Гвоздём программы "Великого дунайского плавания" являлось Вилково. Отнюдь не порт. Но самый экзотический посёлок, который мне доводилось видеть. Основали его беглые старообрядцы, прятавшиеся в Дунайских плавнях, как от православных попов-никононианцев, так и от турецкого ятагана. Углубляя протоки, они создали выступающие над водой на полметра площадки. Потом из камыша и глины слепили себе хатки. Расширяя территорию построили некое подобие городка, где вместо улиц - каналы и ерики, а основное средство передвижения - лодки. Тротуаров как таковых нет. Забавно наблюдать как по паре кривых жердин или дощечке, где и акробату удержаться трудно, бойко, даже не балансируя, торопятся по своим делам древние старушки, перебегают маленькие дети. Взрослых почти не видно. Может давняя традиция?
   Вилково спокон веку находилось на самой что ни наесть границе. Россия - Турция. Россия - Румыния. Когда одна из сторон объявляла рекрутский набор, то вилковские мужики быстро перебегали, вернее переплывали на другую сторону. Когда обе стороны готовились к драке, они смывались в непроходимые камышовые дебри. Дунайская дельта состоит из великого множества островов, островков и островочков, общей площадью с приличное Европейское государство. Все они покрыты трёх-четырёх метровым частоколом камыша. Найти в нём человека не легче, чем иголку в стогу сена. Протоки между ними изобилуют рыбой и водоплавающей птицей. Так что с голоду там не пропадёшь.
   С момента образования в Вилково действует старообрядческая церковь. Сейчас это весьма приличный храм. Не Исаакий, конечно. Но достойный. Идеально ухоженный. Как водится, прихожане добираются к нему на лодках. Индивидуальный транспорт этот хранится в сборных гаражах, ворота которых открываются прямо в протоку. Из гаражей не выезжают, а выплывают. Кто на вёслах, кто на шесте, кто под мотором. Всяко.
   Вилковцы, не смотря на старообрядство, чрезвычайно гостеприимный народ. Они могли бы неплохо кормиться за счет туризма. Но, при советской власти здесь была погранзона. После, ещё хуже, началась депрессия. Сплошная невезуха. Хотя местная власть надеется, что когда-нибудь Дунайская Венеция составит конкуренцию Италийской Венеции. Ну, тогда держитесь, макаронники! Опять же, Италийская Венеция элементарно тонет, погружаясь на дно своей лагуны. А Дунайская растёт. Ибо каналы всё равно надо чистить. Грунт же рачительно идёт на расширение территории. Вообще, много чего удивительного в Вилкове. Например, почему там отлично растёт виноград? Практически в воде. Почему его не топят паводки? Вроде как на Дунае паводков не бывает. Почему не прикрыли старообрядческий храм? И многое другое почему.
   Наш катер бороздил по Вилковским каналам строго соблюдая правила тамошнего уличного движения. Не превышал скорость. Не разводил большую волну. Ещё бы, рулевой-то местный. Попробуй развить! Гаражи и мостки к чёртовой матери снесёт. Зальёт огороды. Хозяева не посмотрят на заповедь - не убий. Башку тут же открутят. И, заметьте, никаких регулировщиков. Ни в форме, ни без.
   На обратной дороге, объевшаяся и упившаяся, ученая братия ударилась в сон. А я смотрел на мутные дунайские волны, на удаляющееся Вилково и думал вот о чём.
   Здесь и земли то не было. Человек создал. И устроил на ней вполне райский уголок. А мы райский Крым превратили чёрт знает во что. Всё, что было дано Богом, природой - не берегли. Испоганили. Вот если бы мы его своими руками насыпали, мешками на горбу, как вилковцы со дна моря таскали, то хрен бы эту землю дали в обиду. Ни властям, ни супостатам пришлым. Ни прошлым, ни нынешним. И был бы Крым, а ещё лучше Таврида, той жемчужиной, которую мы берегли бы пуще ока.
  
  

ИНДЮК

  
   Первый сезон работы в Гагринском заливе. К базе геологов в поселке Алахадзе, катер подходил затемно. Пока мы разгружали акваланги, приборы, ящики с пробами наступала глухая ночь. Ужинали в темноте под навесом, заменявшим нам кухню, столовую и кают-компанию. Во время второй или третьей трапезы над нами раздался странный крик. Трудно даже описать - не то рёв, не то крякание. Но, судя по громкости, явно принадлежавший какому-то крупному существу.
   - Индюк! - авторитетно заявил Ваня.
   Хотя сам был на юге впервые, а индюка видел только на картинках, в его представлении индюк должен был кричать именно так.
   - Индюк на геологической базе? - усомнился Слава. - Я в первый день её всю облазил. Нет здесь никакой живности.
   - Мог прийти в гости из деревни, - упорствовал Ваня.
   - Это особая форма гусей. - выдвинул версию Дод.
   Спор был прерван повторным воплем.
   - Да, пошли посмотрим. Чего огород городить? - сказал Слава.
   Мы высыпали из под навеса и задрали головы. Луны не было. Чернильная, южная ночь позволяла разглядеть только конёк навеса. Но там было пусто. В фонаре сели батарейки. Жёлтый луч света скользнул по крыше и по коньку. Индюка не было и в помине.
   - Улетел, констатировал Ваня, Смылся, пока я ходил за фонарём.
   - Ты хоть раз видел летающего индюка? ехидно спросил Слава. Он же слегка поменьше страуса. Чуть побольше гуся. А хлопанье крыльев никто не слышал.
   - Индо-гусь! сделал вывод Дод. Гагринский подвид - невидимка.
   Мы вернулись к прерванному ужину. Третий вопль раздался с дерева, стоящего метрах в десяти от навеса. Ребята насторожились. Сделали стойку, явно в охотничьем азарте.
   - Слушайте, парни! не выдержал я. Ночью, без нормального фонаря мы всё равно ничего не увидим. Индюк это, гусь, местная помесь енота с бегемотом, мне всё равно. Завтра вставать в четыре утра. Не до индюков. И скаламбурил: Кончим работу - начнём охоту.
   На поиски таинственного существа был наложен мораторий. Ещё несколько дней непрерывных погружений измотали нас основательно. И вдруг пошёл дождь. Наш штурман Ваня перестал видеть береговые ориентиры, и мы вернулись на базу.
   Вечером я стоял у окна вагончика, залитого дождём. Смотрел в темноту и соображал, насколько эта непогода выбьет нас из графика работ. По стеклу ползла маленькая зелёная лягушка. Кажется, их называют древесными, мимоходом подумал я. Вон, как по стеклу карабкается, вроде на лапах у неё присоски. Мои невесёлые мысли о работе прервал знакомый вопль. Несколько секунд я изумлённо смотрел на лягушку. Потом бросился в соседнюю комнату.
   - Эй, трудяги! Кончай валяться! Пошли смотреть на индюка. Редкостное зрелище.
   - Ты его поймал? - лениво поинтересовался Ваня.
   - Сам пришёл. В гости. Требует свидания с тобой. Слышишь как орёт?!
   Вся команда ввалилась в мою комнату и уставилась на лягушку.
   - Хватит разыгрывать, Георгич! - заворчал Слава. - Квакушка, конечно, занятная, но на индюка не тянет.
   И тут лягушка снова заорала. Ребята расхохотались.
   - Ну и живность! Откуда такой голосище? Во, даёт!
   - Да, - вздохнул Ваня. - Зоологи мы хреновые. Так прокинуться! Под водой, кажется, каждую тварь знаем. А на суше сразу прошиблись. Всем коллективом. В жизни бы не поверил, что такое маленькое существо может так орать. То-то, мы его ночью не разглядели.
   Я лег на койку и уставился в потолок. Было немного грустно. Пока мы не знали, кто это так грозно кричит, существовала какая-то тайна. Таинственными казались ночи со странными звуками, непонятной жизнью далёких от Питера субтропиков. А всё кончилось так банально - прозаическая лягушка. Зря я позвал ребят. Традиционных споров про загадочного индюка-невидимку больше не будет. И уже засыпая: а может это мне показалось, что это именно лягушка так орет? Надо бы завтра проверить.
  
  

КОРИФЕЙ

  
   Как только заварилась свара вокруг строительства Крымской АЭС, меня тут же отправили в Баку. Есть много сходного в геологии и сейсмичности Керченского полуострова и Апшерона. Билет достали на поезд. Время было летнее, горячее, отпускное. Черт бы побрал этот поезд. Это не поезд, а божье наказание. После Ростова-на-Дону он делает громадный крюк по Северному Кавказу. Идет через Армавир, Минводы, Моздок, Махачкалу, Дербент, Сумгаит. Итого, более суток. В жару и духоту дорога показалась бесконечной. А что хуже всего, прибывает, этот чертов поезд в Баку в 12 часов ночи. Естественно, все конторы закрыты. Ночевать, кроме вокзала, негде. Я и ночевал. Бессонную ночь скрасила азербайджанская чайная, работавшая круглосуточно. Чай в заварных чайниках, пузатые стаканчики тонкого стекла и блюдечко колотого рафинада - вот и все развлечения. В таких чайных ничего, кроме чая, не подают. Зато чай отменный.
   Утром я сунулся в Бакинское метро и сразу получил массу впечатлений. Перед этим я купил в привокзальном киоске карту города. Сориентировался. И... поехал совсем в другом направлении. Пришлось вернуться на вокзал и повторить эксперимент. Увы, с тем же успехом. Осатанел я изрядно. Ай да город! Название станций объявляют только по-азербайджански. Очень милые названия. Но на слух славянина они никак не воспринимаются. Кроме того, оказалось, что электрички с одной станции могут идти по разным маршрутам. А по какому - показывает табло, помещенное над выходом из тоннеля. Интересно? Еще как! Особенно потому, что все надписи тоже на азербайджанском. Мешанина русских букв и кабалистических знаков. И не пытайтесь в них разобраться. Свихнетесь. При таком раскладе, хочешь не хочешь, надо обращаться к добрым людям, иначе в жизни до нужной станции не доберешься. Не зря существует присказка:
   - Смотри, геологии приехали. Карты развернули. Сейчас будут спрашивать дорогу.
   Ученый секретарь Академии Наук был предупрежден о моем приезде. Звонили ему из Крымского обкома. Так что общался он со мной предельно вежливо. Устроил в гостиницу. А поскольку сам ничего в строительстве АЭС не понимал, потащил меня к местному корифею. Корифей сидел в маленьком кабинете, уставившись в пустой стол. Секретарь меня представил. Объяснил в чем дело. И отчалил по своим секретарским делам.
   Корифей не произнес ни слова, так что я, грешным делом, подумал, не немой ли он. Просидев молча минут пять, он достал из холодильника бутылку водки. Налил два неполных стакана. Один протянул мне. О, святой Николай Угодник! Заступник всех странствующих и путешествующих! Спаси и помилуй! Десять часов утра. Жарища. Дел невпроворот. Опять же после бессонной ночи и без завтрака... Но, корифей был тверд, как дамасская сталь самого лучшего закала.
   - Значит так. Если ты со мной не выпьешь, считай знакомство не состоялось. Никаких материалов я тебе не дам. И вообще не буду с тобой разговаривать. Ни на какие темы.
   - Но секретарь.... Но моя командировка...
   - Плевать я хотел на секретаря. Плевать я хотел на командировку. Или ты выпьешь со мной, или разговора не получится.
   - Слушай, уважаемый! Мне не до выпивки. Дело серьезное. АЭС с реакторами в сейсмичной зоне. Плюс диапиризм и грязевой вулканизм... мне нужны материалы по азербайджанской площадке. Я за ними приехал. И ни за чем другим. Войди в мое положение!
   - Уже вошел. По адресу приехал. Но, ты думаешь я всех водкой угощаю? За знакомство. Поехали!
   Поехали и приехали. В том смысле, что после первой бутылки легко пошла вторая. Когда закончили вторую, я стал плохо соображать. Помню только, что в каком-то доме корифей накормил меня отличным обедом. Вроде потому, что рестораны он презирал. Потом отвез на такси в гостиницу. Сам держался крепко. Вроде бы и не пил. На следующее утро у себя в номере я обнаружил стопку отчетов, документов, схем, карт. Собственно, то, что нужно. Но как они попали в номер, убейте - не помню!
   Ясное дело, корифей был не дурак выпить. В конце командировки я бы ему и сам предложил. Однако, он решил по-своему. Встретить меня как гостя (что на востоке свято), а не просто как заезжего специалиста. И перешли мы с ним сходу на ты и вполне подружились. И обсудили все наши проблемы откровенно и с удовольствием, как давно знакомые люди. И дружили бы наверное по сей день, не окажись мы в разных странах. Не легли бы между нами две государственные границы. Впрочем, он уже тогда это предчувствовал. Видимо не случайно в дарственной надписи на одной из его работ было сказано: "Дорогому Юрию старый труд в новое время. От автора". И подпись. Корифей он и есть корифей. Даже в предчувствии. Да хранит его Аллах в эти новые времена.
  
  

БАРЖА

  
   Знакомство с Алданом у меня началось необычно. Застрял я в райцентре Усть-Мая, куда прилетел самолетом. А дальше, сто двадцать верст вверх по реке, никак. Конец сентября. Навигация кончилась. В Усть-Мае аэродром, что надо. Американцы строили, когда самолеты по ленд-лизу гнали. А в Усть-Миле грунтовая полоса. После дождя превращается в кисель. Наконец, позвонили из Усть-Миля. Договорились, что подбросит меня последняя самоходная баржа местного леспромхоза.
   Вскарабкался на скользкую от дождя палубу. Посудина знакомая, плавал на такой по Свири еще студентом. В носовой части крохотный кубрик. Нырнул в люк и увидел занятную картину. Кубрик битком набит народом. Посередине, над ящиком с бормотухой, сидит здоровенный жлоб. В руке колун. Не менее здоровенный. Достает бутылки. Неуловимое движение колуном и горлышко отлетает, как бритвой отрезанное. В цирке такого не увидишь. Пили молча, сосредоточенно. Вроде священнодействовали. Так же молча мне сунули в руки полную кружку. Деловые мужики. Но уже вторая кружка бормоты застряла у меня в горле и ни туда и ни сюда. Не привык я к такому пойлу. Пришлось выбираться на палубу. На свежий воздух. Вдруг из рубки на корму услышал какие-то вопли. Подошел. Рулевой приплясывал у штурвала. Морда - само страдание.
   - Браток, подержи руль. В гальюн надо, спасу нет моментом.
   - Давай. Только быстро. Я тут новичок.
   Момент растянулся на всю ночь. Рулевой исчез как привидение. И ни души на палубе. Бросить руль и бежать с кормы в носовой кубрик? Не серьезно. Ситуация, прямо скажем, не из лучших. Река незнакомая. Створные знаки не горят. Видимость - хуже некуда, дождь. Ох и угроблю я эту баржу вместе с пьяной публикой! Как пить дать угоблю! На суде спросят: зачем брал штурвал? И пропишут небо в крупную клеточку. Под боком. В той же Якутии.
   Прожектор, установленный на крыше рубки, пробивал метров сто. Когда по курсу перед носом вырастали белесые алданские скалы, я резко крутил штурвал, пытаясь вновь выбраться на фарватер. На низком берегу ориентиром служила темная полоска тайги, подступавшая к самой воде. Господи, молился я. Только бы не было камней. На мели наплевать. Как- нибудь снимемся. И на кой ты мне послал эти приключения.
   Когда совсем рассвело, из кубрика выбрался рулевой. Позевывая, с невинным видом спросил:
   - Неужели ты всю ночь рулил?
   - А пошел бы ты...
   В кубрике все спали вповалку. Кроме бородатого, весьма колоритного аборигена. Увидев меня, он торжественно объявил:
   - Портвейн кончился. Но есть коньяк. Будешь?
   - Буду, - ответил я, вспоминая кошмарную ночь.
   Бородатый достал из сундучка пару роскошный хрустальных фужеров. Из-за пазухи - большой флакон одеколона "Красный мак". Бережно разлил в сверкающие емкости.
   - Ну, будем!
   - Слушай, я эту штуку не пью. Организм не принимает.
   - Напрасно! Бородач ничуть не обиделся. Это у нас идет под маркой пять звездочек. Лучше только "Тройной".
   Он макнул два пальца в фужер, понюхал, вытер об лысину. С удовольствием, мелкими глотками выпил содержимое. Запил он это сокровище из моего фужера, который я растерянно продолжал держать в руке. Это впечатляло. До этого случая я никогда не видел как пьют одеколон.
   Вообще, этот бородатый оказался отличным мужиком. Утром, когда я растерянно стоял на берегу, он подогнал ко мне подводу, запряженную мохнатой якутской лошадкой. Молча погрузил мой рюкзак, чемодан и сумки.
   - Давай подвезу, паря. Я хоть и леспромхозовский, а знаю, на станции тебя уже месяц ждут. А что не встретили новое начальство, это плохо. Такой народ. Обвыкай.
  
  

ПОРТВЕЙН

  
   Подводные дома серии "Cадко" получили прописку в Сухуми. Территория предприятия курирующего объект рьяно охранялась. Ибо само "предприятие" было засекречено по самое немогу. Пронести или вынести что либо под бдительным взором вооружённой охраны было невозможно. Церберы эти быстро выяснили, что ряд сотрудников питерской команды покидает работу явно под градусом. Охранная братия "стояла на ушах", но доказать ничего не могла. Ничего похожего на спиртное на базу не проносили. Не помогали и ежедневные шмоны. Понял я в чём дело только после первых спусков под воду. Да уж, это не "Преконтинент", и не его папа - Кусто. Здесь были свои законы.
   В то утро мой приятель Саша - профессиональный подводник высочайшей квалификации, пришёл на работу с "головной болью". Мне он сказал так:
   - Надо поправить здоровье. На всякий случай проверь аппараты. Я их вчера забил под завязку.
   - Сколько проверять? - спросил я, поедая его глазами.
   - Три. Возьмём ещё моего тезку. Но больше никому ни слова.
   На глубине пятнадцать метров, обнаружив среди водорослей уютную песчаную полянку, Саша жестом показал нам - ждите. Ждём. Через некоторое время он подплыл к нам, волоча за собой сетку, набитую бутылками и полиэтиленовыми кульками. Сорвал водолазным ножом пробку и сразу же заткнул горлышко пальцем. Выплюнув загубник, надолго приник к бутылке. Потом, похлопав меня по баллонам, протянул бутылку - мол, действуй. Далее всё шло по этому же сценарию. Закусывали сливами, которые в воде не размокают и не портятся. На одной бутылке не отмокла этикетка. Портвейн. Причём весьма низкопробный. Однако, выбирать в этом подводном кафе не приходилось.
   Территорию базы мы покидали весьма весёлые. Портвейн под давлением бил по мозгам крепко. Охранники проводили нас злобными взглядами, но ничего не сказали. Уже за проходной я спросил:
   - Где взял портвейн? Насколько я ещё соображаю, на этой акватории магазина ещё нет.
   - Правильно мыслишь. Нептун торговать портвейном ещё не научился. А пора бы. Портвейн вон из того гастронома.
   - Понятно, что из гастронома. А как он попал на охраняемый объект?
   Тут мой приятель хитро улыбнулся:
   - Понимаешь, эта охрана нас достала. И то нельзя и это. И не выйти и не войти в рабочее время. А как лечиться? Вот мы и придумали. С вечера заполняешь сетку, идёшь на пляж. В определённом месте ныряешь. Там на глубине десяти метров небольшая дырка. Человек не пролезет, а сетка с бутылками вполне. Привязываешь её шкертиком и спокойно идёшь спать. Но, Боже тебя упаси, не раззвони про этот канал. Кислород-то перекроют всем. Ребята этого не простят. Зато отныне милости прошу в наше подводное кафе. Со вступительным взносом. Кроме портвейна ничего не бери. Водка под водой плохо идёт. Проверено. От сухого вина какой прок? Сейчас пошли ко мне, добавим за твоё крещение. Только теперь ты принят в подводное братство. А в него принимают далеко не всех.
  
  

СВИДАНИЕ С ОКЕАНОМ

  
   Конференция, организованная в Петропавловске-Камчатском, выявила, в первую очередь, пробивные способности ученых-гидрогеологов. Перелет сюда от Москвы и обратно стоил около двух моих месячных окладов. Ректор долго кряхтел, подписывая мне командировку. Вот почему сборище получилось далеко не полным.
   В гостинице Авача я кинулся искать своих питерских коллег. Открываю одну из дверей и утыкаюсь в стол, уставленный бутылками. Хозяин номера, как будто мы с ним расстались полчаса назад (на самом деле не виделись год), спокойно констатирует:
   - А вот и Юровский. Осталось там чего-нибудь? Налить!
   Налили. Огляделся. За столом не хватает одного маститого профессора, с которым следовало бы переговорить по срочному делу. Спрашиваю:
   - Не прилетел?
   Прилетел, отвечают. Заперся с двумя москвичами в номере и играет в преферанс. На стук не открывает. Оригинал. Прилететь в такую даль, чтобы сыграть в преферанс. И ты не стучи. Бесполезно.
   Разница во времени с Москвой девять часов. Организм не желает ее воспринимать. Потому в гостинице в эту ночь никто и не спал. Ходили друг к другу в гости. Куролесили. Утро. Открытие конференции. Понятное дело, большинство участников сразу задремало. Наконец, на третьем докладе заснул председательствующий. Да так сладко! Проснулся от смеха в зале. Но не смутился. Молодец академик!
   - А что, я не человек? Вы же всю ночь в моем номере дискутировали!
   Приятель толкнул меня в бок.
   - Все равно уснем. Да и на пленарном заседании мало интересного. Погода стоит отличная. Пойдем, поздороваемся с Тихим океаном. Не с Авачинской бухтой, а именно с Тихим океаном.
   - А ты знаешь, куда топать? На Камчатке ведь тоже в первый раз.
   - Разберемся. Спросим в оргкомитете. Там все местные.
   Бухта нас, действительно, уже не интересовала. Наиболее интересную ее часть посмотрели вчера вечером. Даже на пароме прокатились. А всю ее надо смотреть неделю. Аборигены говорят, что она может вместить все флоты мира. Ну и пусть вмещает. Идея была в другом. Чтобы между нами и Калифорнией была бы только вода. Соленая вода Великого или Тихого океана. Десять с лишним тысяч километров воды. Посмотреть бы в эту даль хоть один раз в жизни.
   Добирались мы довольно долго. Сначала автобусом, потом пешком. Наконец, опираясь о шершавый ствол каменной камчатской березы, посмотрели вдаль. Вот он! Действительно от него исходило величие. Странное ощущение чего-то безмерно большого. Серо-голубая поверхность сливалась с небом. Океан был удивительно тих. Чуть заметная зыбь морщила его поверхность. Наверное, таким увидел его впервые Магеллан. И окрестил Тихим. Впечатление было сильным. Как при взгляде в телескоп, в бездны космоса. Впрочем, это тоже космос. Только наш, земной.
   Через три дня, сидя на банкете, я с тоской думал, что завтра надо улетать. А еще хотелось побывать в долине гейзеров. Ну, пусть стол красный. Красная рыба. Красная икра. Красные помидоры. Местные геологи постарались. Выложили все. Кроме времени.
   - Давай захватим чуток этого великолепия со стола. Все равно ведь не съесть. Добавим бутылочку и ранним утром со всем этим добром пойдем на то же место. Простимся с Океаном. Океаном с большой буквы.
   Приятель выразил сомнение в реальности второго похода. Но, тем не менее, согласился. Однако, похода не получилось. С ночи зарядил мелкий дождь. Пробираться к берегу сквозь мокрые кусты нам не хотелось. Да и что увидишь сквозь дождевые струи? Видно не судьба.
   Потом я шесть сезонов проработал на Сахалине. Охотское и Японское моря - дети того же Океана. Но таким тихим и умиротворенным я его больше не видел. Даже в штиль крупная океанская зыбь, отголосок далеких штормов, настойчиво штурмовала берега острова. Разбивалась у отвесных клифов. Накатывалась на пляжи, оставляя при отливе длинные зеленые полосы морской капусты, панцири крабов, кухтыли, обрывки сетей и много еще того, что Океану было не нужно. А этот тихоня ревел в жутких штормах, тяжело ухал мощным прибоем, крушил скалы как буйно помешанный. Он обманул меня так же, как и Магеллана. Он и сейчас величайший обманщик и величайшая тайна земли - Великий или Тихий Океан!
  
  

БОНЛОН

  
   Пьянки в этой сахалинской экспедиции почему-то назывались Бонлон. Очередной Бонлон был назначен по поводу коллективного похода в баню и приезда Веньки. Практически непьющий Венька налил себе спирта и, обращаясь ко всем, спросил сладким голосом:
   - Ну как тут моя Лера? Ага, молчите. Скажу вам так, лично я вылечился. А вот что вы делать будете, не знаю.
   За столом повисло тягостное молчание. Черт его знает, что Венька подцепил. С него все станется. Венька же с бутылкой в руках пошел вокруг стола.
   - Сейчас все выясним. Я вас, развратников, выведу на чистую воду. Так, тебе наливать? Нет? С тобой все ясно. А тебе? Наливать, говоришь. Во, порядочный человек. Не то что некоторые.
   Бонлон был безнадежно испорчен. Дело было в том, что этот непьющий Венька имел другую страсть - женщины. Не зря слыл отъявленным Дон Жуаном. Ему перевалило за тридцать, но он не женился. Все свое свободное время, кипучую энергию он тратил на "девочек", доставая их буквально из-под земли. Очутись мы на северном полюсе, он бы и там кого-нибудь нашел. В институт не раз приходили телеги из КВД. Беспартийного Веньку это не смущало.
   - А что? - заявлял он на очередном собрании. Я холостой. Вот ищу себе жену. Проверяю, сживемся или нет. И никаких алиментов. За что меня наказывать?
   Собрание хохотало и Венька отделывался, как всегда, внушением. В экспедициях он обычно оборудовал себе отдельное помещение. Приводил в порядок какой-нибудь сарайчик. Пристраивал боковушку с отдельным входом. Как мог украшал свое гнездышко. Затем начиналось токование и через гнездышко проходила бесконечная череда девиц. Сколько их бывало за сезон, он и сам не знал. Но больше трех, редко четырех дней они у него не задерживались. На берегу Охотского моря с девицами было не густо. Венька топал за семь километров в поселок и подолгу там пропадал. Наконец притащил к нам на базу нечто. Ноги от плеч. Голубые глаза с чайное блюдце. Осиная талия. Бюст как у Лоллобриджиды. Представил он нам ее Лерой. Не представить не мог. Ибо кормил девиц из общественного котла. Скуповат был все-таки.
   Мужики обалдели. Полгода в чисто мужской компании - уже испытание. А тут такое диво. Было от чего обалдеть.
   Дней через десять Венька пришел клянчить у меня командировку в Питер. Вид у него был задумчивый.
   - Письмо мне пришло. Мать болеет. Надо срочно ехать.
   - Венька! Потерпи еще полтора месяца. Я тебя совсем отпущу. Лагерь будем без тебя сворачивать. Сейчас же самый разгар работы.
   - Нет, мне надо сейчас. Ну позарез надо. Леру вот оставляю. Я, может, на ней женюсь. Надо же когда-то.
   Венька был трудноуправляемым. Не отпустить - сам может уехать. Лишаться классного специалиста не хотелось. Однако и объяснять в бухгалтерии дорогостоящие командировки Сахалин-Питер было не просто.
   - Ладно. Отвезешь письма. Привезешь то-то и то-то. Две недели хватит?
   - Хватит. Спасибо. За мной не заржавеет.
   И он испарился. Овдовевшая Лера осталась в Венькиной берлоге. Вроде как в качестве залога. Питаться продолжала у нас, изредка помогая на кухне. В основном же украшала мужской стол, сияя неземной красотой. И досиялась, что, впрочем, можно было предвидеть. Мужики наши один за другим потянулись в Венькино жилище. А за три дня до приезда Веньки Лера исчезла. Никто не заметил, как она смылась с базы. Сукин сын Венька отлично знал, зачем ему ехать в Питер.
   Итак, грянул скандал. Пострадавшие осаждали меня, требуя немедленной командировки в Питер. Предлоги выдвигались самые невероятные.
   - А вот фиг вам всем! Я такую смету не потяну. Кому невтерпеж - можете увольняться. И все равно месяц отработаете здесь. По закону. Ваши сексуальные заморочки меня не касаются. Вы каким место думали, когда лезли в Венькино логово? Думали обойдется? Что, забыли собрания на которых его обсуждали?
   - Обсуждали давно. А сейчас думали тем местом, которое надо лечить.
   Кто против такого чуда устоит? Это же голливудская звезда!
   - Не звезда, а три креста. Или сколько там. Я вам мораль читать не собираюсь. Лучше лечиться здесь, чем светиться в Питере. У вас же семьи. Да и телеги в институт не миновать. Все, свободны!
   На вторые сутки в окрестные аптеках были скуплены все антибиотики. Венька снисходительно давал консультации. Не знаю, за мзду или нет, но у его берлоги стояла очередь. Презрев гордыню, сексуальные гиганты в отсутствие нормальной лечебницы были готовы на все.
   Бонлоны устраивались редко. За стол садилась едва не треть экспедиции. Зато хохотали до слез. Бонлон!
  
  
  

ЧЕРНОРЕЧЕНСКИЙ КАНЬОН

  
   На мировосприятие человека профессия накладывает определенные черты. Так, военный, глядя на прекрасный пейзаж, невольно отмечает, что вот здесь удобно оборудовать огневую позицию, а вот там надо поставить противотанковые заграждения. Профессиональное видение природы есть и у геолога и у гидролога и у геоморфолога, имеющих свой взгляд на лик матушки земли. Грешен в этом и я. А куда денешься? Десятки лет работы так или иначе откладывают свой отпечаток.
   Немало поколесив от Камчатки до Судет, я искренне считал, что меня трудно чем-нибудь удивить. Уж тем более в Крыму, который вроде бы излазил еще мальчишкой вдоль и поперек. А это было глубокое заблуждение. Непростительная гордыня.
   Однажды меня пригласили в Севастопольский горсовет как эксперта. Город тогда был еще закрытым и пропуск ждал меня прямо на КПП. В исполкоме заседала представительная комиссия, ломавшая голову над одним вопросом: как обеспечить город водой. Положение было и впрямь аховое. За ряд маловодных лет Чернореченское водохранилище, главный источник водоснабжения почти полумиллионного города, практически пересохло. Водичка подавалась в квартиры горожан не более двух часов в сутки. Горожане, естественно, роптали. Не попить, понимаешь ли, не помыться в душе, не постирать. Попробуйте пожить в таких условиях - жизнь медом не покажется. Комиссию беспокоило среди прочих одно обстоятельство. Помимо того, что питьевой водички кот наплакал, она еще уходит в карстовые трещины по пути из Чернореченского водохранилища к городскому водозабору. То есть до трети драгоценной влаги пропадает впустую, а как избежать этой потери, никто не знал. Комиссии я сказал следующее:
   - Прежде всего надо определить, где теряется водичка и сколько. За это я могу взяться, если это мероприятие профинансируете. Тут чисто гидрометрическая задача и обратились вы по адресу.
   - Профинансируем безусловно. Уж на это деньги найдем. Не будет ли у вас каких-нибудь предварительных предложений.
   - Извольте. Если отвлечься от частностей, самое радикальное решение напрашивается само собой. Проложить трубу от выпуска водохранилища до города. Точнее до очистных сооружений. Никакими утечками и потерями водного стока больше не придется заниматься. Понимаю, это будет стоить дорого, но зато раз и навсегда снимет все ваши вопросы.
   Комиссия промолчала. Председатель ее посмотрел на меня как-то странно, а ответил совсем непонятно.
   - Так то оно так. Но мы об этом даже не думали. Дело не в деньгах. Жалко губить такую красоту.
   О какой красоте шла речь, я не понял. Какая тут лирика? Воды в городе нет, а он о красоте. Ну что ж. Мое дело предложить решение. Их, принять или не принять его. Не хотят строить водовод и не надо. Пусть сидят без воды. Припечет окончательно, быстро вернутся к этому вопросу. Пока же, раз дают деньги, займемся гидрометрическими работами. Мне это профессионально интересно, да и подзаработать не мешает.
   Что имел в виду председатель комиссии, я понял только выехав через месяц на полевые работы. По совету того же председателя забазировался мой маленький отряд в чудном месте под названием Приют Скитальца. Смотритель этой усадьбы сказал, что якобы здесь когда-то была дача того самого писателя с псевдонимом Скиталец. С тех пор это название и прижилось. Коль горсовет вас сюда направил, то милости просим.
   На следующий день, загруженный приборами, портативными радиостанциями отряд втянулся в узкое горло входа в Чернореченский каньон. Часть людей с одной радиостанцией я оставил у этого входа, а с остальными двинулся дальше. Открывшаяся за скалой Кизил-Кая панорама повергла меня в изумление. Меня, прагматика, отвыкшего удивляться. Рация пищала уже полчаса, а я не обращал на нее внимания. Экое диво! Настоящая маленькая Швейцария. Лучше. Кристально чистая вода Черной речки (почему ее назвали Черной - непонятно) низвергалась водопадами и водопадиками. Струи воды лизали бока прихотливо разбросанных громадных валунов, весело бурлили на перекатах, замирая в редких тихих заводях. Речка петляла между уходящих ввысь бортов каньона, то скалистых, то поросших лесом. Осенний багрянец уже тронул листья и калейдоскоп красок, солнечного света и теней завораживал. Тишина нарушалась только шумом воды и криками птиц, шныряющих по кустам, увешанным ярко красными ягодами кизила. Вот уж экзотический уголок, ни с чем ни сравнимый. Собственно, не маленький уголок - длина каньона 18 километров. Но я-то хорош! Сотни раз проезжал по Байдарской котловине мимо входа в каньон и ни разу не полюбопытствовал в него заглянуть. Не подвернись эта работа, так бы никогда и не увидел. В общем, влюбился я в тот каньон, как в юную девушку. Шагая по его тропинкам, мысленно благодарил председателя комиссии. Не внял он прагматичному предложению дурака - эксперта. Молодец мужик. Такую красоту сгубить - тяжкий грех. И себе бы не простил, и люди бы не простили.
   На свете существует немало красивых каньонов. Большой каньон Колорадо - национальная гордость США. Кто видел фильм "Золото Маккены" согласится, что есть чем гордиться. Большой каньон Крыма - Мекка для всех любящих природу. Однако, Крым в немалой степени может гордиться и Чернореченским каньоном. Жаль только, что увидеть его могут немногие. Это запретная для посещения водоохранная зона. А может быть и к лучшему, что туристы там не шляются. Ибо сохранилась его первозданная красота, не обезображенная варварскими следами пребывания двуногих, коим ничего не стоит запалить немыслимый кострище в чаще реликтового можжевельника и оставить надпись - здесь был Вася.
  
  
  

КАПИТАЛ

  
   Говорят, что когда Карл Маркс очередной раз опаздывал со сдачей рукописи в издательство, последнее пригрозило разорвать с ним контракт. Один мой знакомый, идейный коммунист вещал по этому поводу:
   - Ты представляешь! Из-за какого-то вшивого издателя могли не напечатать величайший труд в истории человечества. Вдобавок они грозились передать заказ другому человеку. Начатый "Капитал" передать другому!!! Идиоты! Гения не просекли!
   Будучи в политэкономии серым, как штаны пожарника, я не стал с ним спорить. Дальше десятой страницы прочитать эту библию большевиков не удавалось. Засыпал. Просыпаясь, с тоской думал: ну почему издатель не разорвал с ним контракт? Жили же наши предки без оной эпохальной работы. И ничего. Как-то обходились. За что же нам такие мучения? На кой мне бесконечные рассуждения, совершенно непонятные студенту гидрологического факультета? С каждым семинаром я все больше ненавидел этого заумного немецкого еврея. Не за то, что еврей, а за то, что заумный. Герберт Уэллс, потрясенный количеством портретов Карла Маркса в холодной и голодной Москве, высказался в таком духе:
   - Куда бы я ни пришел, везде натыкался на эту бороду. Больше всего на свете хотелось взять ножницы и остричь ее. ("Россия во мгле").
   Я с ним полностью согласен. Сам бы наточил ножницы. А без бороды Карл Маркс - уже не Карл Маркс. Вся его сила, как у Черномора, в бороде. Стоит ее отрезать и чары пропадут. Не зря же он завел на физиономии такие дебри. Тот же Уэллс говорил:
   - Такие бороды так просто не растут. Их холят и лелеют. Трепетно.
   Как ни почитали коммунисты Карла Маркса, претворить его учение в жизнь они не смогли. Не помогло и поголовное, из-под палки, изучение его трудов. Количество не желало переходить в качество. Ни под каким видом. Странные дела творились. Философия лучше некуда, а экономика ни к черту. Когда становилось особенно худо, в народе начинали перешептываться. Мол, нынешние правители сбились с верного курса. Впали в ересь. Заигрывают с капиталистами. Их же надо давить, как клопов. А как только передавили бы, тут сразу и наступил бы коммунизм. Все мигом удовлетворили свои потребности. И пороки сами собой исчезли бы, раз потребности удовлетворены. Все нужники стали бы делать из золота. Пророка непременно почтили бы монументом, размером никак не меньше Колосса Родосского. От этой сладостной картины народ впадал в умиление. Особо верующих прошибала слеза. И все дружно продолжали изучать "Капитал", забывая, что полностью лишены своего.
   Памятуя о непроходимом и дремучем невежестве я не спрашивал (да и опасно было), почему не работает формула деньги - товар - деньги. Не работает и все тут. Если у меня в кармане заводились деньги (после получки), то не было товара. Исчезали деньги - появлялся товар. Прямо наваждение какое-то. Конечно, это были козни кровопийц-империалистов. Чтоб их всех разорвало.
   Ну а власть-то куда смотрела? Вместо того, чтобы сажать империалистов, сажали своих. Истинно правоверных. Так этим увлеклись, что потом даже стали извиняться. Мал-мал ошибка вышла. Погорячились чуток. Подумаешь, пол миллиона в расход, десять или двадцать в лагеря. Мелочи. Главное, оставшиеся еще теснее сплотились. И великое учение стали глубже изучать. Успехи же от этого налицо. Там во-он на какой высоте флаг водрузили, там лозунг или бюст. Опять же, в области балета мы впереди планеты всей. Подлых империалистов мы возьмем на измор. Вон они, проклятые, уже дохнуть начинают. Загнивают. Сбывается пророчество Карла. Капиталы их грязные никому не нужны. Советский человек, он ихними капиталами брезгует. У советского человека есть свой капитал. Завещанный гением. Громадный такой фолиант. И в нем точно сказано, что у них там последняя стадия. Агония. Давить их в таком состоянии неприлично. Только руки пачкать. Век не забуду Никиту Кукурузника. Вот кто резал правду-матку в глаза. Хоть в ООН, стуча снятым башмаком. Хоть на очередном пленуме. Истинно народный был вождь. Это ж он нам раскрыл глаза:
   - У нас есть только одна свобода - строить коммунизм. Другой нет и быть не может. А пока мы их догоним и перегоним.
   Рванули. И сразу повышение цен. Успокоил Никитушка. Мол, не волнуйтесь товарищи. Коммунизм, он не за горами. Срок назначил. Как только наступит такой-то год, так сразу все и случится. В тот же самый час. Проснетесь утром, а он здесь. Пошли в сортир, а там унитаз из чистого золота стоит. Красота.
   Но ближайшие его товарищи заволновались. Испугались, что мы в золотые унитазы будем ходить. Свергли благодетеля нашего. Прихлопнули как муху. Вместо долгожданного коммунизма, подсунули развитой социализм. Когда он успел развиться - непонятно. В "Капитале" этого нет. Значит опять извратили учение великого Карла. Грубо так. Беспардонно. Ну и пошло все наперекосяк. Застой. Запой. Догоняючи все что могли, профукали. Все ж на бегу. Потом в должности стали вступать не приходя в сознание. Тут же и процесс пошел. Да так быстро, что почти догнали империалистов. Жаль, что почти. Обидно.
   А как же "Капитал"? А никак. Он сам по себе, а мы сами по себе. Загадочная это субстанция. У кого-то он есть. А у кого-то нет и не предвидится. У меня так точно. Все почему? Плохо изучал Карла нашего Маркса. Не постиг. Ну и сам виноват. Не знаешь законов политэкономии - экономь на всем. По совету бывалых людей, как скопишь трешку, сразу осуществляй первую часть формулы: деньги - товар. В той ее части, о которой в "Капитале" ни гу-гу. Приобретай на деревянный рубль - жидкий. Уж он-то и есть капитал. Проверенный нашей теорией и практикой. А Карл-то наш бедный Маркс до этого не допер. Жалко его гениального. До слез. Он, может свою теорию и переделал бы. Подправил. Да времени ему не хватило. За бородой надо было ухаживать. Шибко быстро росла. А без его теории нам стало невмоготу. Хуже некуда.
  
  

РАУХТОПАЗ

  
   - Штольня там пробита разведочная. Морионы, раухтопазы, сам увидишь. И лету -то всего часа полтора.
   Этот начальник отряда не знал, чем меня ублажить. Две недели назад мы спасли ему горючку, взрывчатку и еще какое-то барахло, которое геологи выгрузили на лед Учура и поленились перетащить выше. А паводок грянул раньше, чем они рассчитывали. И потонуло бы все имущество к чертям собачьим, если бы я сутки с ребятами-метеорологами не перетаскивал ящики и не катал в дикую гору полные бочки с горючим. За просто так спасли сезон мужику. Шиш бы он без этого имущества смог ковыряться в своей штольне. К тому же не в первый раз его выручали. В прошлом году у него медведь разорил лабаз. Избушку такую на столбах, где складируется запас продовольствия к началу полевых работ. Тут все ясно. Хреновый лабаз построили. Схалтурили.
   Не ясно другое, как мишка среди обмазанных солидолом банок определил где тушенка, а где сгущенка. Мои ребята постоянно путались - банки одинаковые, без этикеток. А хитрован мишка ни одной банки не перепутал. Никогда не поверил бы, что сквозь запаянную банку, да еще обмазанную солидолом, мог он учуять искомое. Тем не менее, факт. Мишкино "ноу-хау". Ни одна банка с тушенкой не пострадала. Зато сгущеночные он протыкал когтями, надавливал лапой, да так, будто они под прессом побывали, и спокойно вылизывал. Всю сожрал. Подчистую. Отсутствием аппетита видимо не страдал. Вот и пришлось геологам сгущенку у нас занимать. В тайге магазинов как известно нет. А сладкое они любят не меньше, чем топтыгин.
   Вообще начальник отряда был разгильдяй. Заполошенный какой-то мужик. Вечно он куда-то спешил. Везде не успевал. И эта суматошность едва не стоила мне жизни. Но об этом ниже. Пока же я использовал его аммонал на всю катушку. Идея родилась из отчаяния. Ковыряя пешней двухметровый учурский лед и набив мозоли на руках, понял, что при таких темпах работы промер русла со льда сделать не удастся. Промер же со льда самый точный и я опрометчиво похвалился в управлении, что сделаю его. Престиж молодого инженера-гидролога рушился на глазах. Было от чего загрустить.
   Кто тогда первый подумал о взрывчатке - не помню. Скорей всего шустрые радисты-метеорологи, которые помогали мне в свободное от дежурств время долбить лунки, хотя это была вовсе не их работа. А как дотумкали, процесс пошел. И еще как! Шестьдесят лунок на двух створах проделали за два дня. Шпур льдобуром, в него шашку аммонала, взрыв и лунка готова. И репутация спасена. Потом оказалось - точных промеров на этих створах не делали уже пятнадцать лет. Но промер это только часть работы. Впереди паводковые расходы. Работы - пропасть. Какая тут штольня! Но соблазнила возможность быстро обернуться. Четыре часа я мог себе позволить. И случай такой вряд ли еще подвернется.
   - Уговорил. Семь бед, один ответ. Слетаю. Посмотрю твою штольню. Хоть образцов наберу. Надо же с тебя хоть какую-то компенсацию получить за спасенное барахло.
   Пока пилоты, чертыхаясь, выкидывали груз (ох и не любят они эту работу, аристократы летные), я пошел осматривать штольню. А там было что посмотреть. Высвеченные лучом коногонки грани кристаллов вспыхивали разноцветными бликами. Они валялись под ногами, блестели в стенках выработки, сияли в доверху наполненной вагонетке. Друзы, отдельные кристаллы, обломки. Великолепной формы и самых разных размеров. Пещера Алладина. Ничего подобного я раньше не видел. Этот образец хорош. А этот - еще лучше. Глаза разбегаются. Набил карманы и сумку. С полной пригоршней пошел к выходу из штольни рассмотреть эти богатства при дневном свете. А как вышел, сразу стало не до камней. Вертолет раскручивал винты и готовился взлететь. Образцы выпали из рук. Крича и ругаясь добежал до этого мерзкого вентилятора и вскочил на подножку. Из-за грохота двигателя меня, конечно, никто не расслышал. Вертушка взлетела и я остался на подножке, вцепившись одной рукой в стойку шасси, другой в дверную ручку.
   Прошло уже более тридцати пяти лет, а я помню каждую царапину на стойке шасси, овальную вмятинку в уголке двери и стремительно уходящие вниз заснеженные предгорья Станового хребта. Четверка резко набирала высоту, а дверь... Дверь не открывалась. Не в меру хозяйственный второй пилот подстраховал ее изнутри тросиком. Руки обжигал ледяной ветер. Перчатки из-за пазухи не достать. Да и перчатки не помогут. Все равно замерзнешь и свалишься. Веселая это перспектива полукилометрового свободного полета. Отчаяние, как известно, придает силы.
   Минут десять я дергал и крутил дверную ручку. И, видимо, не слабо дергал. Тросик удалось сорвать. Полежал маленько у дополнительного бака с бензином, с наслаждением вдыхая его резкий запах. Пришел в себя и полез наверх в кабину к пилотам. Немая сцена получилась что надо. Оклемавшись, оба заорали:
   - Ты откуда явился? Дверь же была закрыта. Проверяли.
   - Оттуда, проверяльщики хреновы. Счастлив мой бог, что тросик оказался дерьмовый. Так какого... и трам тарарам вы меня не дождались. Договорились же, что через час вернусь и полетим вместе.
   - Да, понимаешь, решили сделать сегодня еще один рейс. Вот вторым бы и забрали тебя. Геолог этот просил нас побыстрее обернуться. Заколебал.
   - Интересно, что б вы забрали? Был пассажир и нету. Да вы даже ту четверку, что гробанулась здесь два месяца назад не нашли. Забыли небось? А это не иголка. А уж мой-то трупешник вам вовек было бы не найти. Забиральщики. Весь ваш отряд мудаками укомплектован.
   В общем, поговорили. Отвели душу. А я ведь как в воду глядел. С полудня пошел снег. И нелетной погоды было полторы недели. Все это время развлекался бы я с камешками. Без жратвы, без ружья, в легкой одежонке и с десятью спичками в кармане. Все равно бы замерз, только медленно. Правда, тогда этим обалдуям было бы что забирать. Свежезамороженные мощи. И никто бы их не упрекнул. Погода-то нелетная.
   Лет через пять мне удалось огранить один раухтопаз. Один из уцелевших у меня в кармане. Вставили мне его в серебряный перстень. Перстень же я подарил маме. Через некоторое время заметил, что он подложила под камень какую-то красную бумажку.
   - Зачем?
   - Ну, видишь ли, камень какой-то неяркий. Дымчатый. Странный камень.
   - Ничего, мама. Зато у него история яркая. Образец получше я отобрать не успел. И рассказал почему.
  
  

ОБЩЕНИЕ С ИНОСТРАНЦАМИ

  
   В те года, когда социализм у нас крепчал и мужал, развивался не по дням, а по часам, общение с иностранцами не приветствовалось. С любыми. Хоть из братских стран, хоть из прочих. Общающийся неминуемо удостаивался пристального внимания неких органов и карьера его повисала на волоске. В ходжу были слова из популярной песенки: "А в моральном, говорит, твоем облике есть тлетворное влияние запада..." Потому и не общались. И опыта общения было не больше, чем контактов с марсианами. Между тем, принимать у себя дома иностранцев, или ходить к ним в гости - особое искусство. Я им не владею. Определенно. Вот три случая.
   Первый. Нагрянули как-то в Питер мои дальние родственники из Болгарии. А раз нагрянули, захотели увидеться, хотя знали друг о друге только понаслышке, из седых дореволюционных преданий. Я, как назло, дома один. Все остальные питерские родичи где-то в разъезде. Решил встретить их по-европейски. Перво-наперво,. выдраил до блеска квартиру. Как на императорский смотр. Стащил в одну комнату два имеющихся в наличии ковра и приличную мебель. Вторую закрыл от греха на ключ. Не дай бог увидят оставшееся убожество. Набил бар бутылками с самым изысканным российским пойлом. Занял у соседа пару пластинок с модной тогда музыкой. Довольно оглядел помещение. Вполне годится. Мордой в грязь не ударил. Чай не лаптем щи хлебаем. Но для страховки пригласил чудом задержавшуюся в Питере двоюродную сестричку. Мало ли что.
   Пришли болгарские родственники. Мама с дочкой. Дочку, девочку лет четырнадцати, вообще не знаю чем угощать. Мама пьет плохо, да и закусывать нечем, окромя орешков и печенья. Ну, думаю, пора ставить кофе. Может, за этим любимым болгарским напитком и разговоримся. Следом за мной на кухню влетает моя более умная сестричка Татьяна.
   - Ты что, спятил? Что ты их все время коньяком поишь? Они же элементарно жрать хотят. Целый день к этому обеду готовились. Показывай холодильник.
   - Там пусто. Хоть шаром покати. И хлеба нет. Я же их решил встретить по-европейски - коньяк, коктейль, кофе. Орешки опять же.
   - Олух. Дуй в магазин, а я их пока развлеку. Купи яйца, колбасу, сыр и еще, что попадется.
   Вот так я первый раз оконфузился. Утешал себя тем, что хоть и дальние, а все же родственники. Не обидятся.
   Второй случай. Звонит мой приятель. Сам из себя натуральный венгр.
   - Я из Москвы. Совещание тут какое-то. Хочу с тобой повидаться и намереваюсь прикатить в Питер. Примешь?
   - Какой разговор, Габор. Адрес знаешь. Приезжай скорей.
   - Тут одна сложность. Ко мне прицепился знакомый из Ирландии. Никогда не был в Питере. Можно я его с собой захвачу?
   - Да хоть три ирландца. Лишь бы я мог вас спать уложить не на полу. Ты ведь знаешь мои возможности. Других проблем нет.
   Явились они утречком. Я им гренки изготовил. Сыру построгал. Кофе заранее смолол. Бутылку выставил. А Габор после объятий и говорит:
   - Он ирландец, по-русски ни бум-бум. Что не поймешь - переведу. А сейчас эта ирландская морда говорит, что привез тебе в подарок какое-то супер редкое виски.
   И достает здоровенную флягу.
   - Ну что ж. Это дело. Может он к нему привык. Где я ему тут такое достану? Разве что в "Березке", так туда не сунешься. Заметут. Ну что мы стоим. Давай раскупоривай и по полной.
   Дальше я повел себя как дворник из бессмертной комедии "Осенний марафон". Ну точь в точь. Там тоже иностранец не мог от выпивки отвертеться.
   Короче, "поплыл" наш ирландский друг. Оттащили мы его с Габором в койку отдыхать. Но перед отключкой он что-то Габору пробормотал по аглицки. Ладно. Вернулись мы на кухню, налили еще по одной.
   - Что он тебе сказал? Может ему в кровать стопарь подать? Так я мигом.
   - Хватит. Как в вашей песне "А он, представьте, мне и говорит", что он не пьет. Вообще. Почему - не объяснил. Но не пьет. Первый раз в жизни такой крепкий напиток попробовал. Сейчас у него вся комната в глазах вертится.
   - Ерунда. Повертится и перестанет. Ты встречал когда-нибудь не пьющих ирландцев? Я их вообще до этого случая не встречал. Первый экземпляр. И какой-то неудачный. Что ж он сразу не сказал, что не пьет?
   - Пытался. Но я ему дословно перевел твою речь о том, что не выпить за встречу нельзя. Смертельно обидишь хозяина.
   Следующим утром, с больной головой, я потащил бледно зеленого
   ирландца осматривать достопримечательности славного города на Неве. Габор поплелся с нами. Переводить. Первой достопримечательностью была очередь в пивной ларек. Ирландец, чтоб ему, сразу заинтересовался.
   - За чем это столько джентльменов стоят ранним утром в очереди?
   - За пивом, - мрачно ответил я, прекрасно понимая, что морить непьющего ирландца в очереди негуманно. А без очереди нам с Габором ни за что не дадут. Хоть на колени становись. Эвон сколько жаждущих.
   - О, это есть русская экзотика. У нас в Ирландии джентльмены сидят в пабах. В прокуренных помещениях. А русские догадались организовать продажу на свежем воздухе. Удивительная страна.
   - Габор! - попросил я. Отвлеки его чем-нибудь от этой темы. А то я не выдержу и мы вернемся домой допивать флягу. Шиш он тогда увидит Питер. А также скажи, будем входить в метро - пусть не шатается, гусь иностранный. Вместе с ним и мы попадем в каталажку.
   Нет, не умею я принимать иностранцев. Впрочем, не только я. Вот и Габор, вроде как умеющий, через пару лет отличился. Третий случай из моей практики.
   К тому времени Габор исхитрился жениться. И не на ком-нибудь, а на литовской барышне из шибко интеллигентной семьи. Поскольку она ни в зуб ногой по-венгерски, а он, само собой, по-литовски, надо было выбирать язык межнационального общения. Вот тут они и выпендрились. Нет, чтобы выбрать русский. Великий, могучий и прочее. Выбрали английский, якобы потому, что оба его тоже хорошо знали.
   Вот и доверяй после этого иностранцам. Ясно же, что им тлетворный запад милее нашего соцлагеря. Дом эти ренегаты тоже завели на английский манер. Нагрянул я к ним в гости с интернациональной компанией прямо в Будапешт. Он ко мне с ирландцем, а я чем хуже? Нагрянул в аккурат под пять часов вечера. Файф о клок. Выдали нам по чашке жидкого чая и по два печенья. Вне мерзких английских традиций - по рюмке коньяку. Тут я и вспомнил болгар. Но не стал обижать Габора. Друг все-таки. Вежливо так по-аглицки говорю:
   - Страшно вам благодарен. Чай изумительный. Но погода еще лучше. Потому мы пойдем прогуляться.
   Вывел я компанию на улицу. И сразу взял другого моего приятеля Коха за грудки.
   - Ты ведь знал про чудачества этой парочки! Почему не предупредил? Дружбы народов без жратвы и выпивки не бывает. Чему тебя пять лет в России учили? Забыл? Срочно показывай, где ближайшая забегаловка. С шести утра ведь ничего не ели. Чайком не отделаешься.
   Жаль, конечно, Габора. Хороший был мужик. Да променял гуляш на пудинг. Чего ради любви не сделаешь!
   И вот так каждый раз с этими иностранцами. Какие-то заморочки. Все у них с вывертами. Все не по-нашему. Ой, правильно нас знающие комитетские товарищи предупреждали. Не общайтесь вы с ними. И вам и нам хлопотно. А у вас, вдобавок, еще и крыша может поехать.
  
  
  

ВЕТЕР В СПИНУ

  
   Есть у Владимира Высоцкого хорошие слова в песне "Человек за бортом":

Полный вперед! Ветер в спину.

Будем в порту по часам.

Так ему, сукину сыну, -

Пусть выбирается сам.

   Примерно так начальство и сказало, когда кончилась у меня очередная тема. Бюджетных денег нет. Выбирайся сам. Заключай с кем хочешь договор. Приноси в контору деньги. Тогда - ветер в спину. Получай зарплату. Двигай науку хоть вперед, хоть в бок. Куда получится. Нет, скажу я вам, это они сукины дети. Посылают попрошайничать. На кой черт нужны такие руководители, которые не могут обеспечить своих подчиненных работой? Какой сукин сын додумался разделить науку на академическую и отраслевую? Наука она или есть, или ее нет. Ежу это понятно, но не начальству.
   Ладно, кто самый богатый у нас в Союзе? Ясное дело - атомщики. К ним надо и топать. Так я оказался в Харькове, в институте "Атомэнергопроект". Выставил на стол коньячок и повел примерно такую речь:
   - Мужики! Не может быть, чтобы у вас не было никаких проблем. Такие-то и такие-то я могу решить за очень скромное вознаграждение. Но зато на очень приемлемом уровне. Короче, подайте копеечку!
   Мужики закусили шоколадкой. Нехотя согласились - проблемы есть. Как им не быть? Добавили еще по одной. Точно, есть. Особенно в вопросах тектоники. Там вообще темное дело. Знали бы они, сколько у них проблем прибавится, а дело станет еще темнее! Они бы сразу удавили меня в какой-нибудь харьковской подворотне. Чтоб другим не повадно было.
   В первый же полевой сезон газогеохимия и геофизика убедительно показали, что стройплощадку пересекает тектоническое нарушение. А это, однозначно, несовместимо с требованиями МАГАТЭ по ядерной безопасности. Оба метода, конечно, косвенные. Но, тем не менее. Тут-то я и призадумался. МАГАТЭ, оно эвон как далеко, аж в Вене. Заказчик-кормилец эвон как близко - в Харькове. Своими выводами я ему ставлю подножку. И какую! Строительство-то идет полным ходом. Уже и реакторное здание готово. Столько деньжищ вбухали, аж страшно. Ничего лучшего не придумал, как поехать в Москву. Местные все равно ничего не решат. А там начальство главней. Там все полюбовно и решим.
   Наивный я человек. Знал, что Москва слезам не верит. Но не знал, что там сразу дают по сопатке. Постращали меня крепко. Мол не только зарплаты из-за своих выводов лишишься, но и головы. Без зарплаты, конечно, плохо. Без головы еще хуже. Это только Змею Горынычу не так страшно. Ну отрубят одну голову, две других останутся. А у меня голова одна. Расставаться с ней не хочется. Привык я как-то к ней. Прислушалась эта голова к остальному организму. Гражданская совесть говорит:
   - Не вздумай, такой-сякой, фальсифицировать материалы. Борись!
   А внутренний голос тоненько так скулит:
   - Ты что! Сдурел? Вон сколько АЭС построили и ничего. Сиди и не рыпайся. Больше всех надо? С кем тягаться задумал?
   Ох и призадумался я снова. Было отчего. Вляпался, а как вылезти - не знаю. Помог его величество случай. Через полгода, в аккурат 26 апреля 1986 года, случилось "отчего". Рванула Чернобыльская АЭС. Атомщики слегка притихли. Ну, стало быть, теперь можно и повыступать. Резать правду матку в глаза. Ссылаться на МАГАТЭ. И заварилась великая склока.... Чего там Ледовое побоище - в один день всех псов рыцарей порешили. А тут три года. И все на ушах. Но ничего, финал известен. Крымскую АЭС прикрыли. И не только из-за того поганого разлома. Были еще другие причины. Однако, грязи при этом было вылито столько! И на ведомства, и персонально на отдельных граждан, и оптом и в розницу. И прикрыли АЭС бездарно. Преступно. Разворовали и растащили большую стройку. Миллиарды ушли на ветер. Срам!
   Как я крутился в этом водовороте - один Бог знает. Но, видимо, выкрутился.
   Со стороны оказалось виднее. Запомнились два разговора. Первый, в фойе Дома Ученых, в подмосковной Мекке Академии наук СССР - Черноголовке. После заседания МСССС (был такой Межведомственный совет по сейсмологии и сейсмостойкому строительству, выносивший решения на уровне закона). В фойе, куда мы вышли покурить после вынесения приговора. Нервно затягиваясь сигаретой, один из атомщиков сказал:
   - Да, наколотили горшков. Такой баталии я не припомню. Но вот, обратите внимание, - он ткнул в мою сторону пальцем, - этот главный закоперщик ухитрился не испачкаться. Гадостей не говорил, факты не передергивал, доносов не писал. Ну и хитер! А вы, коллеги, учитесь. Боюсь нам придется еще много сражаться.
   Как в воду глядел. После Крымской были забракованы еще с полдюжины площадок. Со скандалами, естественно. Но то, что сказал этот атомщик, для меня была высшая похвала. Уж никак не ожидал получить ее от непримиримого оппонента, тем более такого ранга. Она для меня дороже орденов и всяких прочих регалий. Значит, и в скотской ситуации можно оставаться человеком. Но, Боже мой, как это трудно.
   А второй разговор произошел с главным инженером этого проекта. Человеком, на глазах которого похоронили его детище. Через пять лет он ввалился ко мне в кабинет и сразу полез обниматься. До того, помню, мы видеть друг друга не могли. Не, как водится, выпили. Вспомнили "битвы, где вместе рубились они". И тут он спросил:
   - А сейчас ты не жалеешь о своем отрицательном отзыве? Только честно. Смотри, что творится кругом. Крым сидит без энергии. Свет не то что в домах, в больницах отключают! А была бы АЭС, купались бы в электричестве.
   - В дерьме бы мы купались. В атомном. Уж больно был велик риск. Не оправдан. Говорю это честно, как ты и просил. И без ослиного упрямства. Не потому, что тогда я написал это заключение. И ты знаешь, достаточно осторожное. И принципиально не хочу ничего менять. Так сложились аргументы за и против. Согласен, сейсмологи завысили сейсмичность. Но я-то аппелировал не к сейсмичности и с теми доводами ты согласен? Я так и думал. Знаешь, что самое обидное? Если бы площадку сдвинуть на несколько километров в сторону, вполне можно было бы строить, еще лучше - проектировать нам, а строить японцам. Они хоть стройматериалы не воруют. В том, что произошло, ни ты ни я не виноваты. Кысмет. Это те сволочи, которые сажали площадки, тыкая перстом в карту, должны за все отвечать. Это дерьмо до развала Союза наверху плавало. Оно же Союз развалило. Оно же сейчас еще выше плавает. И гуще. Те же самые ублюдки. Случись что на Крымской площадке, думаешь тебя не посадили бы? Всенепременно! Вспомни тот же Чернобыль. На стрелочниках отыгрались. Хотя лучше не вспоминать. Я тебе другой вопрос задам. Если придется еще АЭС проектировать, возьмешь меня в подручные?
   - Ох, опасный ты человек. Но ... возьму! Тебя лучше в союзниках иметь, чем в противниках. И правильно тот мужик про тебя сказал - в дерьмо не полезешь. И не подставишь никого. Так что возьму. Да только проектировать и строить в обозримом будущем вряд ли придется.
   Прочитал я написанное и опять, как в те, уже давние времена, призадумался. Эко, выставил себя благодетелем. Прямо Дон Кихот. Стыдно! Не один же ты тогда воевал. Собрали специалистов от Камчатки до Крыма. И по маститей. И по зубастей. И по горластей. И куда как более опытных, чем ты. Все правильно. Один мой голос мало что, или почти ничего, не значил. Но, к моему несчастью, он был первый. Потом начался ажиотаж. А по моему, надо было без спешки еще пару лет спокойно поработать. И проект за это время переделать. И ни в коем случае не бросать стройку на произвол судьбы. Но кто их дал нам эту пару лет? Кто? Те, что наверху плавают? Как бы не так. Им было плевать на миллиарды истраченных рублей. И тогда и сейчас. Они торопились. Полный вперед! Ветер в спину...
  
  
  

СОВПАДЕНИЕ

  
   В тот раз я приехал в Якутск поздней ночью. В служебной гостинице все спали. Дежурной не было на месте. В тесноте в одной из комнат ощупью нашел свободную койку. Рухнул на нее и сразу заснул. Утром обнаружил, что спал в пустой комнате. Посреди нее на столе лежал покрытый простыней покойник. Как ошпаренный, я выскочил из комнаты и помчался к начальству.
   - Да он уже два дня лежит. Привезли с таежной станции. Странная история. Были два приятеля. Уже вторую зимовку коротали вместе. Вдруг, ни с того ни с сего, один стреляет в другого. В упор. Картечью. Дает радиограмму, мол убил. Ну, вывезли обоих. Тот, живой, не может внятно сказать, за что убил. Не знаю, говорит, и все!
   - Понятно. Но почему труп не в морге. Думаете приятно спать с покойником?
   - Ничего, это, говорят, к счастью. В морг его не взяли. Забит морг под завязку. А тебе надо было дождаться дежурную. И вообще, не капай на мозги, иди в авиаотряд оформлять спецрейс.
   Через неделю, сидя в диспетчерской маленького аэропорта Учур, держал я такую речь обращаясь к диспетчеру:
   - Просил же я тебя разбудить! Борт ушел. Когда будет следующий, неизвестно. О моем спецрейсе ни слуху, ни духу. Ты соображаешь, что наделал?
   Накануне у диспетчера был день рождения. Мы изрядно "приняли". Утром он обещал меня разбудить. А с тем экипажем, который улетел утром, я договаривался сам. Обещали по пути забросить меня в нужное место.
   - Да не брали они никого. И так перегруз. Вон, баба сидит на крыльце, ревет. Жена начальника геологического отряда. Знаешь, что они ей сказали? У нас тут трое покойников. Четвертый нам не нужен!
   - Ничего себе шуточки! Они вроде вчера не пили. Какая муха их укусила?
   - Не знаю какая. Не знаю! У нас так не говорят! Связи с ними нет уже два часа! Ох, не к добру это! Ну не шутят так в авиации.
   Как в воду глядел диспетчер. Борт не вернулся. Искали его долго. В конце поисков, когда стала очевидной безнадежность поисковых работ, начальник авиаотряда сказал мне:
   - Здесь горы. Скорее всего рухнул на склон. Потом сошла лавина. Все засыпало снегом и камнями. А ты, однако, в рубашке родился. Знаю, что должен был ты лететь этим рейсом. Видишь, как иногда полезно бывает проспать.
   А у меня все не выходила из головы фраза пилота с погибшего вертолета. И с чего он помянул покойников? Видно тот покойник из Якутска, с кем я скоротал ночь в пустой комнате гостиницы, действительно охранял меня. Интересное совпадение. Или случай?
  

ПОЧЕМУ НА ВОСТОК ?

  
   Ползучая экспансия древних греков по Ойкумене впечатляет не меньше походов Александра Македонского. Началась она задолго до появления талантливого Саши на свет. По меньшей мере за два тысячелетия до Рождества Христова греки полностью обжили Эгейское море с его островами и островками. Существует версия, что до взрыва вулкана Санторин вся их цивилизация была островная. Только после ее уничтожения ужасным катаклизмом начала расцветать материковая Греция, попутно возрождая жизнь на архипелаге. Нынешний же остров Тира, вместе с Санторином, вполне возможно, есть жалкий остаток легендарной Антарктиды. Папа истории Геродот мог и ошибиться, поместив Атлантиду за Геркулесовыми столбами, ибо руководствовался только египетскими источниками, возможно переписанными с ошибками с оригиналов десяти-двенадцати вековой давности.
   Представления о географии у египтян того времени были совсем другими, чем у греков. Так вот, греки уже к 15 веку до н.э. прекрасно ориентировались в пространстве от Геркулесовых столбов на западе, до Меотиды на востоке. А это расстояние по прямой порядка четырех тысяч километров. Учитывая прибрежный способ плавания, раз в десять больше. Правда, неплохо? А суда? При всем кажущемся примитивизме они обладали приличными мореходными качествами. Судите хотя бы по описанию "Арго". Правда, с парусным вооружением у них было плоховато. Прямой парус можно было использовать только при попутных ветрах. Но это греков не смущало. Мореходы они были закаленные и не гнушались садиться на весла.
   Пристрастия к водоплаванию не испытывал один Саша Македонский. Его армия маршировала по суше, причем основной ударной силой была пехота, в том числе фаланга. Понятно, почему не испытывал. Македония находится в глубине материковой Греции и поднаторела в сухопутных войнах. Однако, великий полководец имел кроме превосходной армии неплохой флот. Во главе его он поставил Неарха, судя по всему незаурядного мореплавателя и флотоводца, ибо неприятностей со стороны моря у Саши не было. А куда направлял свои стопы Македонский? На юг и юго-восток. Запомним.
   Плохо я знаю историю древней Греции, да и память некудышная. Но, может быть это и к лучшему. Не забивают мысль посторонние факты и авторитетные мнения маститых историков. Так вот, если взять центром греческой жизни Эгейское море, то восточное направление экспансии явно доминирует над западным. На западе греки прочно укрепились на Сицилии, а дальше почему-то не пошли. Возможно и были какие-то поселения на побережье современной Франции и Испании, но до уровня полисов они так и не выросли. Зато гораздо более далекие северные берега Понта и южные Меотиды притягивали их как магнитом. Вроде и климат здесь похолодней. И кочевники беспокоили. Но все равно они настырно сюда стремились.
   Уже в 6 - 4 веках до н.э. присутствие греков в северном Причерноморье было непреложным фактом. И Ольвия, и Херсонес с субполисами, и города Керченского полуострова наглядно об этом свидетельствуют. Так почему на восток? Ну ладно, Крым по многим статьям напоминает Грецию. Тем более скифов морские побережья не интересовали. Плавать они не умели. Рыбу не ловили. Горы и море вызывали у них отвращение. Тавры - вообще загадочный народ. Что их интересовало кроме разбоя - неизвестно. А Ольвия? Степь да степь кругом. Пресной воды маловато. Однако полис был приличный и процветающий. Еще удивительней города Керченского полуострова. Их здесь около десятка. И по тем временам не таких уж маленьких. Чего они так густо облепили Керченский полуостров?
   Запомнилось мне место на западной оконечности Казантипского залива Меотиды, то бишь Азовского моря. Залетел я туда случайно. На вертолете. И походил по городищу не более часа. Как назывался этот город - убей, не помню. Да и не суть важно. В центре видимо стоял храм. Сохранились остатки колонн, покоящихся на мощных известняковых плитах. С западной стороны жители устроили городскую свалку. Внушительный слой битой керамики терракотового цвета превышал метр. И намного. Значит, жили долго. Горшков, пифосов и прочей посуды успели побить изрядно.
   Но больше всего меня поразила давильня. Громадный камень, хорошо отесанный, любовно украшенный затейливой резьбой, с круглым углублением для винограда и также изукрашенным резьбой желобком для стока свежевыдавленного сока. Это же сколько труда надо было вложить, чтобы сделать из давильни произведение искусства, место которому, несомненно, в музее. До чего ж они любили красоту эти древние ребята, если из бытового приспособления сделали чудо. И виноград явно был не привозной. Какого черта его везти сюда, на край греческого света? Да и не довезешь, чай не на самолете. Продукт скоропортящийся. Давили свой и сами вывозили вино. А где же виноградники? Вокруг голая степь. Ни кустика, ни деревца. Земля каменистая, чуть прикрывающая рифовые известняки неогена. Прямо не верится, что на ней может что-то расти. А воду где брали? В округе ни одного родника, ни озера, ни речушки. Сухая выезженная степь. Может, с тех пор пересохли родники? Или климат изменился? Кто его знает. Но вода обязательно была, и для людей, и для скота, и для хоть минимального полива. Все было. И все кануло в лету. Ветер с Меотиды свистит в древних развалинах, горько пахнет полынь и нещадно палит солнце. Осталось свидетельство, что даже в этих местах можно жить. И жить неплохо.
   Я взял на память обломок небольшого пифоса. Ту часть, которую втыкали в землю, чтобы он стоял вертикально. Положил дома на полку. Теплый терракотовый цвет говорит о том, что пифос скорей всего был привезен издалека. Хочется думать, что из самой греческой метрополии. С Родоса или Хиоса, которые славились своей посудой. А может из Пантикапея или Нимфея. И опять возникает вопрос. Почему сюда, в места не столь привлекательные? На самый дальний греческий восток? И нет у меня на это ответа.
   Есть, правда, одна сумасшедшая мысль. Насколько сумасшедшая - судите сами. Никто не сомневается, что Илиада была для греков библией. Так же как и Одиссея. Все, то в них описано, воспринималось как святая правда. Гиперболичность и метафоричность только подчеркивают остроту сюжета, переживаний, коллизий. Воспринимаются как непременный атрибут поэтического повествования. Свято верил Илиаде и Шлиман. И не напрасно. Нашел Трою, руководствуясь исключительно текстом Гомера.
   Коли так, вспомним одну лишь его строчку: "Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос; на небо вышла сиять для блаженных богов и для смертных...". Это не разговорная речь - это молитва! Так сказать можно только в бесконечном преклонении перед таинством и чудом, которое представляет собой восход Гелиоса. Назвав эту строчку молитвой, полагаю, что это не преувеличение. Греки подсознательно боялись ночи, мрака. Мрак Тартара - мрак преисподней, мрак смерти. Эос, в образе прекрасной девы, встает, чтобы светить "бессмертным богам и смертным". Свет и доброта - ничего более. В то время как все остальные Олимпийские боги постоянно пребывали в склоках, ссорились, дрались, впутывали в свои распри людей. В пылу их гнева даже любимчики и полубоги получали такие подзатыльники, от которых порой не могли очухаться всю жизнь. Если ее им, конечно, оставляли. Эко дело, подвернулся под горячую руку - получи в чайник. А уж если согрешил - у-уу, такое наказании придумывали, помыслить страшно.
   А Эос? Неописуемо прекрасная. Желанная. Любимая. Избавляющая от мрака. Она всегда вставала на востоке. Она всегда была там и только там. Идти к ней навстречу, пасть к ее ногам - великое счастье.
   Вот и весь сказ. Хотите, верьте этой версии, хотите, не верьте. Но мне она нравится.

ДИАЛОГ В ТБИЛИСИ

  
   - Слушай, Гоги! Почему паршивая гвоздика на Руставели стоит три рубля? Такие цены в разгар сезона - людоедство!
   - Вах! Что тут непонятного. Нельзя же дарить женщине букет за рубль. Лучше вообще ничего не дарить. А у нас все знают: три гвоздики стоят десятку. Сдачу с десятки никто не берет.
   - Странная мотивировка. Но теперь мне понятно, почему ты вчера на базаре отвалил за какую-то вшивую курицу четвертной. Хотя ей красная цена десятка. Но я же не девушка, которой ты покупаешь цветы за десятку. Мог бы и поторговаться.
   - Опять не понимаешь. Ты что забыл, что вчера за столом сидели соседи? Они точно знают, что курица стоит двадцать пять. И жена знает. А вообще тебя это не касается. Ты - гость. Вот приеду я к тебе в Ленинград...
   - Там я с тобой разберусь. За четвертной я тебе такой пир закачу! А сейчас реши другой вопрос. Как мне отметить командировку? Середина рабочего дня и ни одного человека в конторе. Где вся публика?
   - Как где? В хинкальной. Напротив. Хинкали кушают. Пиво пьют. Ты что думаешь, за сто рублей мы тут должны целый день сидеть? Нет, дорогой. Ни один грузин этого не потерпит. Сейчас мы с тобой пойдем в хинкальную. Покушаем. Я тебя представлю начальнику. Он вернется сюда. Поставит тебе печати и принесет твою бумажку обратно. И мы сразу пойдем домой. Там гости будут. Лобио будет. Хачапури. Вино будет. Хватит, мы уже больше часа сидим на работе. Над нами смеяться будут.
   - А нельзя ли как-нибудь без гостей? Я уже устал от бесконечного застолья. В конце концов, я же в командировку приехал. Работать. Забыл что ли?
   - Это ты забудь про свою работу. Ты в Грузию приехал. В гости. И мы уже час с тобой на работе. Вполне достаточно. Больше у нас только курды работают. У вас что, в Ленинграде курдов нет? Жалко. Значит кто-то другой есть. А гости, я тебе уже объяснял, должны быть обязательно. И соседи. Они же знают, что ты приехал. Все равно придут. Потом к ним кто-нибудь приедет - я к ним пойду. Такой у нас обычай.
   - Достали меня ваши обычаи. Завтра улечу в Питер. Буду там и за себя и за курдов работать.
   - А вот и не улетишь! Думаешь пойдешь и купишь билет? Не купишь, дорогой. Билет можно только достать. Как? Завтра идем в гости к Гураму. Посидим. Поговорим. Кахетинского выпьем. Жена Гурама в кассах Аэрофлота работает. На послезавтра может тебе достать билет на любой рейс. Какой захочешь. Но послезавтра ты никуда не полетишь. Послезавтра у брата Гурама свадьба. Мы оба уже приглашены. А Гурам не допустит, чтобы его гости куда-то улетали в день свадьбы брата. Попробуй улететь! Обидишь человека насмерть. И меня тоже. Так что полетишь ты через два дня. И не сопротивляйся.
   - Гоги! У меня уже не осталось сил на сопротивление. Через два дня ты отправишь в Питер мой труп. Позаботься о цинковом гробе. Свадьбы я не выдержу.
   - Зачем гроб? Зачем такие слова? Настоящий мужчина должен все выдержать. Я тебя очень прошу, не задавай больше глупых вопросов. И пошли скорей в хинкальную, а то там пиво кончится.
   - Гоги! Клянусь мамой, я отыграюсь! Появись ты в Питере, буду поить тебя каждый день. Водкой. И не потому, что я такой злой человек, а там просто нет кахетинского.
   - Ты меня, генацвале, не запугаешь! Ты плохо знаешь Гоги! Ты думаешь Гоги поедет в Питер без кахетинского? Ошибаешься! Мы там с тобой хорошо погуляем.
   - Боже! Сохрани и помилуй меня грешного! Сдаюсь!
  
  

СУГУБО ЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

   Психология северных народов для меня осталась такой же непонятной, как и людоедов племени ням-ням. То есть Миклухо-Маклая из меня не получилось. Тот был парень хоть куда. Не ясно только, зачем он поехал так далеко. Можно было бы куда ближе. К нашим северным народам. У которых имеются свои, не менее интересные представления об устройстве этого мира, свой фольклор и прочие атрибуты любого этноса. Пришествие белого человека на север было воспринято аборигенами как стихийное бедствие, против которого бессмысленно бороться. Никаких теплых чувств к белому человеку они не испытывают. Просто терпят. Бедствие есть бедствие. Кое-что прояснилось для меня после одного разговора с весьма образованным якутом, окончившим местный университет. Разговор шел за бутылкой спирта, весьма способствующего откровенности и доверительности.
   - Объясни мне, почему у вас такое негативное отношение к русским. Вымирал же народ. Сифилис, трахома, эпидемии. Врачей не было. Письменности не было. Религия - шаманство.
   - Ну и что! Вымирали, да не вымерли. И старый уклад жизни нас вполне устраивал. Дичи и рыбы было много. Не то, что сейчас. И это для нас главное. Не было бы вас русских, сюда бы пришли американцы. Сравни сейчас жизнь на Аляске и на Чукотке. Если ее вообще можно сравнивать.
   - Даешь ты, паря! Прикинь, сколько коренного населения осталось на Аляске после вырубки лесов, золотой лихорадки, усмирения индейцев. С ними там не церемонились.
   - С нами тоже не церемонились. На своей земле мы могли бы жить лучше. И свое государство иметь. В наших недрах есть все. Золото, алмазы, олово, уголь... Проще сказать чего нет. Вот и продавали бы все это. Лет на триста хватило бы, а то и больше.
   - Недра бесподобно богаты, это точно. Но кто бы занимался их разведкой, добычей, прокладывал дороги, связь, прочее?
   - Нашлись бы желающие. Но мы бы поставили условие. Не трогать тайгу. Не загрязнять реки. Не лезть в нашу жизнь.
   В таком вот плане. Оказывается им нужна государственность. Конечно, тем, кто уже получил образование. Чиновникам. Надо сказать, это занятное зрелище - якут-чиновник. Обязательные атрибуты: галстук, шляпа и портфель. Независимо от ранга. Хоть смейся, хоть плачь. Но лучше плачь. Потому как бюрократы они отменные. Почище наших. Впрочем, дело не в этом. Рассуждения о независимости Якутии я услышал в 1963 году. В те времена они попахивали серьезным криминалом. О сепаратизме тогда и не слыхивали. Был поголовный интернационализм и дружба народов. Ханты с мансями разделяться еще не помышляли. А в Якутии такие настроения были.
   Еще несколько штрихов. Прилетает на таежный пост вертолет. Там сидит якут, насоливший две бочки сигов. Ему говорят - продай. Он не против. По шесть рублей кг. Пилоты, ребята не бедные, но и те хватаются за голову. В магазине эти сиги стоят по четыре рэ. Правда, редко бывают. Сдай этот рыбак сигов в кооперацию, ему заплатили бы максимум по три рэ. Откуда же шесть? А ниоткуда. Просто ему так хочется. Переубедить невозможно. Ребята улетели ни с чем. А сиги через неделю протухли. Хозяин их ни грамма не жалел. По его мнению он выглядел крутым парнем. Хочу продам, хочу нет. И точка.
   Другой штрих. Охотник пытается купить у меня ружье. Отличная "Хелиге".
   Красная цена ему в Питере двести. Ну двести пятьдесят. Тот мне сразу предлагает четыреста. Не соглашаюсь только потому, что это подарок. Охотник повышает цену.
   - Слушай, ну что ты ко мне пристал? У тебя же отличное ружье. Кстати, дай посмотреть.
   Дает. Зауэр три кольца. Не слабо. Разламываю и смотрю стволы. Мама миа! Их похоже отродясь не чистили. Раковины. Пороховой нагар.
   - Ты уже в таком виде Зауэр купил? Сколько он у тебя?
   - Два года, однако. А купил новый.
   - И что, ни разу не чистил? Этим же стволам цены нет!
   - Не чистил. Зачем? Другой куплю. Деньги есть. Отдавай свой ружье за пятьсот. Хороший цена. Больше никто не даст.
   Вот и пойми его. Охотник-профессионал. Цену оружию знает. А чистить не хочет. Может не типичный случай? Да нет, оказалось - довольно распространенное явление.
   Вообще народ добрый, отзывчивый, гостеприимный. В большинстве домов чистота не хуже европейской. Придешь в гости, хозяева выставят на стол все самое лучшее. Любят детей. Впрочем, в таежных поселках несколько специфично. Семьи там, как правило, многодетные. Почему бы и нет? Дети школьного возраста все в интернатах. Государство их кормит, поит, одевает с ног до головы, учит. И еще родителям приплачивает за многодетность. Как же. Вымирающий народ! А как они вымирают?
   Приезжаю зимой на таежный пост. Двое малышей возятся на полу у самых дверей. Дует из них так, что я через теплую одежду чувствую. А дети в одних рубашонках. У меня всего один рабочий день. Не буду же я учить родителей, как одевать детей. Знаю лишь, что их должно быть семеро. На всякий случай переспрашиваю:
   - Так у вас семеро детей? Мне надо подарки к Новому году готовить.
   - Пятеро, однако. Трое в интернате, а эти дома.
   - А где остальные? У родственников?
   - Умерли, однако. Маленько болели, потом умерли.
   - Как умерли? Ты хоть кому-нибудь сообщил?
   - Зачем сообщил? Похоронил. Дети болели маленько. Потом умерли. Откуда я знаю отчего.
   Ни тени сожаления. Ну, умерли и умерли. Было семь. Стало пять. Бог дал, бог взял. Может он и переживал их смерть, не знаю. Говорит совершенно спокойно. И не боится, что и оставшиеся, того и гляди, простудятся. А он их сразу в поселок не повезет. Сначала подождет - авось обойдется. А потом уж везти поздно будет. М-да, папаша. В аптечке полно всяких лекарств. А что толку? Он даже названия их прочесть не может. Малограмотный. Если точнее, совсем неграмотный. Лечится так. Глотает пачку первых попавшихся (они для него все одинаковые) и ждет, полегчает или нет. В любом случае к таблеткам больше не возвращается. Не верит он в них. Рассортировал я эти лекарства по кучкам: от живота, от простуды, от головной боли. Подписал. А дети? Кто ж его знает детскую дозировку? Что я, врач-педиатр? Если этот деятель и больным детям дал по пригоршне таблеток, то не исключено, что сам их и угробил.
   Деятель показал себя и с другой стороны. Отказался продать мне ондатровые шкурки на шапку. Хотя я давал больше, чем в скупке. Но зато охотно обменял их на мою сумку. Я думал, сумка - детям, для школы. Ничего подобного, для себя. С этой пижонской сумкой он намерен ходить на охоту. На черта ему в тайге пижонская сумка? Точно - козе баян. За спирт при мне отвалил кучу пушнины скупщику. Детям даже конфет не купил. Не говоря уже о жене. Очевидно, и в России таких жлобов полно, но с этим я столкнулся в Якутии.
   Знайте, граждане. Север - это тоже дело тонкое. Загадочная северная душа подносила мне сюрпризы не раз. Почему считаю впечатления сугубо личными? Потому, что смотрел на все только со своей колокольни. Мерил все своей меркой. Может и пристрастной. Но не сужу, а только удивляюсь. Разумеется и сам надеюсь быть не судимым.

ПОПУТЧИК

Отели, отели,

Люди вразброд,

Комнаты, вдовы,

Плата вперед.

Гийом Аполлинер

  
   В качестве эпиграфа я не случайно взял стихотворение французского поэта начала 20 века. Пассажирский вагон тоже отель, только на колесах. Временное пристанище, общежитие. Хочешь, не хочешь - приходится терпеть попутчиков. Повезло тебе с ними, или нет, опытный в дороге человек узнает сразу. По тому, как попутчик вошел в купе. Поздоровался или нет. Как разбирается с багажом и по многим другим мелочам. Попутчик может враз испортить настроение, а может оставить добрую память. Купе - по существу сурдокамера. Тесно, все раздражает. Это вам не самолет. Время полета измеряется часами. А время в поезде - сутками. Мало кому удается просидеть их молча.
   И тогда люди знакомятся, начинаются неизбежные дорожные разговоры. Упаси нас Бог в этом разе от говорливых кумушек. Они часами могут говорить о своих болячках, детях и внуках, прочих родственниках. И от нудного пересказа домашних дел становится невыносимо тошно. Сходу понимаешь: большую часть времени придется провести в тамбуре или коридоре. Встречается категория людей, которым надо просто высказаться. Желательно незнакомому человеку. Считается, что ты его никогда больше не встретишь. Следовательно, можно говорить откровенно, не опасаясь, что тебе эту откровенность припомнят. Хотя, как знать. В теории вероятностей есть красивая теорема Пуассона о редких событиях. И она работает - на себе проверял.
   Геологи народ бродячий. Колесить по стране приходится всю жизнь. Романтика дальних поездок их давно не радует, а воспринимается как атрибут профессии. И все мы не застрахованы от общения с незнакомыми людьми. И все мы можем рассказать массу дорожных историй. И все дорожные истории можно разделить на две части. Либо это досадное недоразумение. Либо памятная встреча с людьми из другого мира. И происходят они только по одной причине - поездки в одном купе.
   Расскажу только один случай. "Красная стрела" - замечательный поезд. В перечне поездов он значится под номером один. И вполне оправдывает свой высокий первый номер. И в части предупредительности проводников. И в части чистоты. И вообще фирменного сервиса. Отход и приход поезда происходит с точностью до секунд. Что из Питера, что из Москвы он отчаливает ровно в 24 часа, а ровно в восемь утра прибывает на конечный пункт. Для деловых поездок идеальный вариант. Нормально высыпаешься. Весь рабочий день в твоем распоряжении. Вечером - друзья или кабак. А в следующий день во время на работе. И не надо никаких гостиниц, попасть в кои при Советской власти в обеих столицах было практически невозможно.
   Семидесятые годы. За минуту до отхода вхожу в купе. В руке кейс с джентльменским набором: папка с документами, бритва, зубная щетка и бутылка коньяка. В СВ свет приглушен, а попутчик уже пребывает в постели. Правда еще не спит. Спрашиваю, что же так рано улеглись? Да работа такая, ворчит попутчик. По три раза в неделю в Москву мотаюсь. Можно сказать, живу в этом поезде. Хорошо, хоть выспаться можно. Если не секрет, что ж за работа такая, насквозь разъездная, да еще в "Стреле"? Может, мы её чуть скрасим коньячком?
   Секрета нет. Директор я. Директор института гриппа. И хотя коньяк у меня тоже есть - завтра ведь с утра в министерство. Мне тоже с утра в министерство. Даже в два: Геологии и Газа. Я, все-таки, налью вам коньячка, а заодно спрошу. Частенько прохожу мимо вашего института. И каждый раз думаю, чем они там занимаются. Грипп вроде болезнь не серьезная. Ну, неделя бюллетеня. А поди ж ты - отдельный институт. Другие болячки: ангина, язва желудка, радикулит своих институтов не имеют. Для читателя напомню: в те времена ни птичьего, ни свиного, ни прочих гриппов не было. И публика знала о гриппе крайне мало.
   Директор живо выбрался из-под одеяла. Выпил коньяк. И без всякой назидательности сказал: со стороны поглядеть, может оно и так. Но ведь этих бюллетеней миллионы. Недель не рабочих тоже. И убытки от этого государству огромные. Опять же грипп далеко не всегда обходится без осложнений.
   Поле второй рюмки он поведал, что ныне хоть лекарства есть, вакцины. А в начале века даже природу гриппа не знали. Как думаете, сколько людей погибло в первую Мировую войну? Где то миллионов 15. Не пятнадцать, а все двадцать. Но не суть. В 1918 - 1919 годах случилась страшная пандемия гриппа. Тогда его называли "испанкой", по месту первого зарегистрированного очага. По скромным подсчетам от испанки во всем мире умерло пятьдесят миллионов человек. То есть в два с половиной раза больше чем от мировой бойни. Смертность была страшная, особенно детская. Почти каждый второй ребенок, заразившись испанкой, умирал. Лекарств от гриппа не было никаких.
   Цифры впечатлили. Мы накатили по третьей и я сказал. Насчет "не серьезности" гриппа, извините, погорячился. Насчет Института тоже. Да и откуда мне, геологу это знать?
   Директор поведал, что ему, как эпидемиологу, крайне важно выяснить, каким образом эта зараза распространяется. Ну и ВОЗ организовал ему такие исследования в Англии. На пол года. Сначала он жил на хуторе. Наблюдал общение, контакты. Потом в маленькой деревушке. Потом в большой. И так далее, вплоть до Лондона. Результат - монография.
   Наливать мы не забывали. Так вы только контактами занимаетесь? А вакцины? Ну, вакцины отдельный разговор. Директор достал свою бутылку. Пес с ним с министерством. Вижу вас всерьёз заинтересовала проблема. А мне ведь все больше с чиновниками приходится общаться. Их вообще кроме собственного благополучия ничего не интересует.
   С вакцинами все оказалось тоже не просто. Вирусы гриппа образуют все новые штаммы. Требуются новые вакцины. И, желательно, в кратчайшие сроки. Пока эпидемия не превратилась в пандемию. Границ вирусы не знают. Бывало и Японию выручали. Потом они нас, правда, по другой болячке. А вот основу для вакцины мы заказываем в Аргентине. Недавно пришлось туда летать. ВОЗ не поскупился на первый класс. Это, знаете ли приятно. Сервис выше всяких похвал. При пересечении экватора над Атлантикой пассажирам дарят от авиакомпании маленькие сувениры. А в первом классе паркер и роскошный бювар.
   В те времена такие поездки для простых смертных были фантастикой. Слушать было интересно. Да и рассказчик директор был отменный. В Аргентине наш торговый посредник этнический украинец. По-русски, практически не говорит. Зато его бабка (или прабабка) до сих пор ни слова по-испански не понимает. Носит вышитые сорочки и каждый день требует возвращения на историческую Родину. Семейство жутко гостеприимное. Каждый вечер - барбекю. Мясом жареным на решетке. Так вот эти барбекю по-аргентински - кошмар. Они мясо не прожаривают, а чуть подогревают. Представляете?
   Угомонились мы, где то в четвертом часу. Надо было хоть немного поспать. Но встреча эта врезалась в память вплоть до отдельных фраз и интонаций. Самое невероятное, что спустя лет двадцать вдруг пригодилась эта информация. В смутные времена, когда, извините, жрать было нечего, предложили подработать. Прочесть курс лекций в Европейском университете. С уклоном в экологию и БЖД. Тут я и вспомнил директора.
  
  

АНАЛОГИЯ

   Когда долго имеешь дело с морем, начинаешь относиться к нему как к живому существу. Каждое море имеет свой нрав, свои повадки, к которым хочешь не хочешь, надо приспосабливаться, не забывая, что существо оно дикое, не приручаемое, как кот манул, с виду такой пушистенький и безобидный. Но в бархатных лапах манула прячутся острейшие когти, в пасти - не менее острые зубы. В любой момент это оружие может быть пущено в дело. В штиль море вполне сравнимо с сытым котом-манулом, лениво облизывает пляж, как кот свою лапу. В шторм - это разъяренный зверь, беснующийся в клетке берегов. Зверь опасный в любом состоянии - и в сытом, и в голодном. Совать голову в его пасть не рекомендуется. Инструктор мой по водолазному делу, помнится, говорил так:
   - То, что я вам рассказал сейчас по технике безопасности, выполнять надо безусловно. Однако, никакая инструкция не может предусмотреть всё. О нештатных ситуациях вам могли бы рассказать те ребята, которые погибли в море. О том, что они не учли, и как им было плохо. Поэтому, соблюдая инструкции, не уповайте на них полностью. Уходя в море, каждый раз думайте, как вернуться обратно. Думайте сами, никто за вас это не сделает.
   Правильные слова говорил инструктор. Я и сейчас готов подписаться под каждым из них. Только думай, не думай, а предвидеть, что вытворит манул, то бишь. море, в следующий момент невозможно. Сотрудники зоопарков, где содержатся манулы
   установили одно правило: держись от него подальше. Мне оно не подходит. Мне нужно влезть в клетку и определиться с этим катаускасом по всем пунктам. Работа такая.
   Затопленные, полузатопленные пещеры и гроты у мыса Айя в Крыму были самым интересным объектом изучения в тот сезон. В глубине их трещины располагались многочисленные трещины и родники с кристально чистой пресной водой. Водичка без всякой пользы уходила в море, в то время как в Севастополе ее катастрофически не хватало Предстояло с этим делом разобраться, закартировать каждый источник, каждую трещину, отобрать пробы, определить кучу параметров на месте. Если проще, то объем работ был, как говорится, выше крыши.
   Загруженный приборами и аквалангами катер подошел к пещерам в полный штиль. Иначе как с катера к ним подобраться невозможно, ибо расположены они у подножья вертикального обрыва - клифа, высотой метров шестьсот. Настроение боевое, погода лучше некуда, тут бы и поработать. Так нет же, в горячке забыли на базе водонепроницаемый бокс с кинокамерой для подводных съемок и рулетки. Гнать обратно перегруженный катер страсть как не хотелось, уж больно медленно он перегруженный идет. Значит надо разгружать имущество. Вопрос, куда - не стоял -- неподалеку от самой крупной пещеры из-под воды торчала скала Парус. Небольшая, метра на полтора, возвышающаяся над уровнем моря, с удобной площадкой. Перетащили мы на эту площадку все наши бебихи и катер пошел обратно. Я остался на скале один и, чтобы не терять времени даром, занялся подготовкой к спускам. Первым делом надо было распутать довольно длинный трос и закрепить на нем датчики. Площадка для этой работы была мала, поэтому бухту пришлось положить на колени, а готовые витки с датчиками вешать на шею. Минут через двадцать с моря послышался стук дизеля и в полумиле от робинзоньей скалы прошла подводная лодка курсом на Балаклаву. Я мельком на нее взглянул, подумав, что ребятам на ней сейчас хорошо, отплавали свое и идут домой. Ишь, торопятся, аж бурунчик за кормой.
   Черт бы побрал их спешку. Мне и в голову не пришло, что при такой скорости лодка разводит приличную волну. В море она почти не видна, зато, подходя к определенному типу берега, вроде моего, превращается в маленькое цунами. Трехметровый вал захлестнул Парус, смыв к едреней фене все наше барахло и меня вместе с ним. Опутанный тросом, я немедленно погрузился на дно, как кокон шелкопряда в коробочку. Глубина "коробочки" была не слишком большая, но вполне достаточная, чтобы утопнуть. Манул неожиданно показал свои когти.
   Стало быть, настала пора срочно уносить ноги из клетки. Голова стала соображать удивительно быстро. Одна рука у меня свободна, всплыву запросто. А дальше что? С одной рукой на скалу не влезешь, и будешь болтаться, как некое вещество в проруби. Огляделся. Метрах в двух от меня на дне лежал акваланг. Добрался до него, крутнул вентиль и сунул загубник в рот. Вот теперь можно и не спешить. Когда катер вернулся, большая часть имущества уже была поднята на площадку Паруса. Остались сущие пустяки. Однако, часть приборов все-таки пострадала. Надо же, как все сошлось! Сначала наше разгильдяйство при погрузке, потом эта дурацкая лодка, ну все наперекосяк. День пошел насмарку, а на следующий заштормила. Лезть в пещеру, когда в нее с гулом входит волна, а потом из ее глотки с шипением вырывается фонтан пены, чистое безумие. Но бес-искуситель нашептывает: "Там же глубина десять метров, у дна волнение не так ощущается. Рискуй. После арктических и дальневосточных морей тебя ничем не удивишь".
   Рискнул. Оказалось, удивлять было чем. Знал бы, что там творится, ни за что бы не полез. Обратный поток из пещеры был не менее силен, чем входящая волна. Закрутил он меня как щепку, сорвал маску, перевернул вниз головой и вышвырнул вон. Выплюнула меня пещера, как выплевывает солдат ненароком попавшую в рот муху. Хорошо еще не треснулся головой об острые выступы скал у входа, тогда б уж точно кранты.
   Забрался я в катер, отдышался, посмотрел на ребят, уже готовых идти под воду и объявил им о результатах разведки:
   - Видимость у дна почти ноль. Но не это главное. Главное - обратный поток. Кроме того, дураков надо учить. А я, дурак в квадрате, потому как второй раз за эту неделю едва не стал покойником. Поэтому, у вас появился редкий шанс услышать о нештатных ситуациях. Как уверял меня мой инструктор, покойники о них не рассказывают. Молчаливые они какие-то. Посему, дробь всем спускам. Заводите мотор и пошли на базу.
   Вечером я им действительно все рассказал. Жаль только, не упомянул про кота манула. Я и сам тогда о нем ничего не знал. А знать надо было бы. По-моему, перед тем, как проходить курс техники безопасности при подводных работах, неплохо сначала обратиться к зоологии. Там, в описании кошачьих, наверняка есть сведения про этого кота, про его повадки, то есть сведения весьма полезные для будущего подводника. Прокомментировать, что как и манул, каждое море таит в себе угрозу. Черное тоже не исключение. Входя в него, как в клетку манула, следует (ой, как правильно говорил мой инструктор) думать о том, как вернуться назад. Если вы любите рассказывать, рассказывайте, пока живы. Что, собственно, я и делаю. Хотя с маленькой, но существенной оговоркой: в играх в кошки-мышки с манулом мне удивительно везло.
  
  

САГА О ДЯДЕ ВАНЕ

   Мой дядя, вернее, родной брат моего деда, был действительно самых честных правил. Из всего рода, пожалуй, единственный, кто как-то воспользовался сословным положением, то есть своим казачьим происхождением. Род же свой эта семья вела от запорожского казака по прозвищу Секач.
   У дядиных родителей было не то одиннадцать, не то четырнадцать детей. Точно не помню, но определенно больше десяти. Откуда достаток возьмется? Как в таких условиях дядя сумел прошибить лбом все преграды и получить еще до революции высшее образование - непостижимо. Можно лишь догадываться, чего ему это стоило. Но получил, стал активно трудиться на ниве агрономии и животноводства, то бишь, в сельском хозяйстве, причем, весьма успешно. Только начал, как говорится, вставать на ноги, грянула революция. Нужна была она дяде, как щуке зонтик, да куда от нее денешься. Подобно своему далекому и буйному предку, дядя не побежал за границу, решив, что рано или поздно заваруха кончится, все станет на свои места, тогда и пригодятся его образование и опыт. Лет пятнадцать ждал, как-то перебиваясь. Дождался. Загребли его в НКВД, где следователь со всей большевистской прямотой ему заявил:
   - Тут. на Украине, таких специалистов навалом. А Советской власти нужно, чтобы они равномерно распределялись по просторам нашей великой Родины. Советская власть знает, что с вами надо делать, с буржуями недорезанными. Получи путевку на десять лет. раз ты ни в чем дурном не замечен. Отправим тебя в теплое место, в Казахстан, там с тобой разберутся.
   Разобрались. Дядя отмотал свой срок от звонка до звонка и в награду получил еще десять "на поселение". После второго университета - лагерного, ему милостиво разрешили заниматься столь любимым им сельским хозяйством, но под присмотром идейно устойчивых товарищей в синих галифе. Истосковавшийся по настоящей работе, дядя развернул бурную деятельность. Будучи человеком сметливым, попутно завел теплицу, из коей стал снабжать все местное начальство свежими овощами круглый казахстанский год. Начальству это понравилось. Когда срок поселения подходил к концу, к нему вечерком зашел один из таких начальников, правда, рангом пониже, и сказал примерно следующее:
   - Иван Пантелеймонович! Ты даже не представляешь, как наше начальство тебя шибко полюбило. Оно у нас толковое, понимает, что без тебя эти теплицы быстро захиреют. Поэтому, решило себя без овощей не мучить и тебе подарочек сделать, а именно, припаять тебе очередной срок... Я случайно этот разговор услышал, когда они бумагу соответствующую строчили. Дам я тебе, мил человек, один совет. Беги отсюда немедленно, ибо утром за тобой придут. Затеряйся где-нибудь подальше от больших городов. С твоей головой и руками как-нибудь пристроишься. Но если поймают, ты меня не видел и не слышал. Вот тебе паспорт, что в милиции на столе валялся и прощай.
   Дядя поклонился этому человеку в ноги, а к утру уже был далеко. Несколько лет проработал где-то на Волге, потом в Воронежской губернии, потом в Золотоноше, нигде надолго не задерживаясь. И все это время не то, что куста, тени его боялся. Казалось ему, вот-вот раздастся стук в дверь или в окно, непременно под утро, а далее все будет по полной программе. Позже, в хрущевское время, будучи на пенсии, поселился он в Симферополе, доживать оставшиеся дни с женой, мужественно мотавшейся с ним по городам и весям. Детей у них не было, может потому, к своему внучатому племяннику он относился как к внуку. Ублажал меня отменными домашними наливками, разносолами, рассказами о своем житье-бытье. Речь дяди и его письма блистали милыми архаизмами, типа: ея, оный, нижайше кланяюсь и прочими. Рассказывал и писал он с мягким юмором, подшучивая над собой, никого не осуждая.
   По случаю окончания мной института, дядя приехал в Питер. Уже в аэропорту, провожая меня в Якутию, сунул мне в карман четвертной.
   - Да ты что, дядя Ваня! Для твоей пенсии это серьезная брешь. Я же получил подъемные, две стипендии, а там начну грести деньгу лопатой.
  -- Нет, нет, - удержал дядя мою руку. - Мне много не надо. Поверь старику, эти деньги тебе могут пригодиться. На новое место едешь, там всякое может быть. Я это испытал не один раз.
   Как в воду глядел. В Якутии сразу же выяснилось, что самолет мне оплачивать не собираются. Не положено. Надо было ехать поездом до какой-то пристани на Лене, а потом до Якутска пароходом. Разницу в стоимости билетов у меня стали выдирать из зарплаты, да так, что от нее почти ничего не оставалось. Так что, на дядины деньги я, хоть и впроголодь, прожил почти месяц. Вот и попробуй не прислушиваться после этого к старикам, враз пожалеешь.
   Дядя не дождался моего возвращения из Якутии, умер. Старику было за восемьдесят, болячки его вконец одолели. Как мне рассказала его супруга, ныне тоже давно покойная, перед смертью она пыталась устроить его в больницу. По каким-то причинам в больницу его не взяли, а поскольку дядя уже ходить не мог, отправили домой на машине скорой помощи. Привезли. Врач, санитар и встретившая машину супруга долго не могли открыть заднюю дверцу. Открыв же, увидели сидящего (сидящего!) на носилках дядю с указующим куда-то вверх перстом:
   - Будь она проклята, эта советская власть! - громко изрек дядя и потерял сознание.
   Медики впали в шок: во-первых, при виде сидящего старика, коего считали без пяти минут покойником, а во-вторых, от проклятья, какового вслух никто не осмеливался произносить. Они-то не знали дядину жизнь, посчитав, что он так круто отреагировать на отказ в госпитализации. Родственники же посчитали, что в нем проснулся нрав его буйного предка-казака. На самом деле, дяде терять уже было нечего. Образованный и очень неглупый человек, понимал, что жить ему осталось часы. Так оно и случилось. Умер он через три дня. Перед смертью пришел в сознание, простился со всеми и попросил позвать священника.
   В Евангелии правильно говорится: не судите. Двадцать лет лагерей ни за что, ибо дядя сроду не занимался политикой, потом метания по всей России в боязни нового ареста могут озлобить кого угодно. Только дядя отнюдь не стал злобным. Наоборот, добряк был, каких мало. Как теперь говорят, его просто "достали" и его терпение в последние дни лопнуло. Много воды утекло с тех пор. Власть уже другая. Однако, когда сейчас некоторые граждане с ностальгическим восторгом начинают вспоминать советскую власть, я вспоминаю дядю Ваню. Он в отношении ее никаких восторгов не испытывал. Но стоит ли на эту тему дискутировать? Пусть каждый думает, как ему нравится.
   Обидно мне другое. Недавно был я на кладбище и не нашел дядиной могилы. Походил, походил и сдался, положил цветочки к первой попавшейся. К той, где давным-давно уже никого не было, заброшенной. Они там, покойники, между собой разберутся. Сам же дал себе зарок, что в следующий раз непременно его могилу найду. Попрошу прощения за грехи свои вольные и невольные. И за то, что не сумел проводить его в последний путь, и что редко бывал у него, и еще реже писал. В общем, есть за что. Прости, дядя Ваня! Среди живых больше некому просить у тебя прощения.
  
  
  

КЛИМАТ

   В Симферополе - жара. Термометр ползет к сорока градусам. Ошалевшая публика забивается под зонтики забегаловок и активно охлаждает свои перегретые организмы прохладительными жидкостями. Мне же в такие дни вспоминается Север. Притом, что замерзнуть можно где угодно, в том числе и во всяких цветных морях: Красном, Черном, Белом. Не верите? Зря. С севером, кажется, все ясно. Ядреный северный климат только и ждет зазевавшегося клиента, чтобы его охладить, переохладить, заморозить. Однако, делает он это по-разному. Например, очень убедительно в Оймяконе, или там, в Верхоянске. Когда спирт в термометре опускается ниже шестидесяти, жизнь как бы замирает. Не то, чтобы граждане впадали в анабиоз. Нет, просто лишний раз на природу они стараются не высовываться.
   А природа там представляет собой замечательное зрелище. Все покрыто мельчайшими кристаллами инея, в которых неяркое солнышко дробится на миллионы маленьких радуг и оттого создается впечатление праздничности. В полном безветрии дым столбами поднимается из труб на черт те какую высоту и стоят эти столбы, как сказочные великаны. Снег не то, что скрипит - визжит под ногами. При минус семидесяти становится трудно дышать, тем более, что дышать приходится через сплошь заледенелый шарф. Любителей праздно наблюдать эту красоту что-то не замечал. Обычно, через несколько минут смерзаются ресницы. Человек на ходу начинает приплясывать, а потом крупной рысью устремляется к ближайшему жилью. Костерит последними словами все красоты северной природы, вместе взятые и северный климат отдельно. Почти у всех мордахи в этом краю с коричневыми пятнами - следами обморожения. Во всем остальном климат вполне приемлемый.
   Другое дело, где-нибудь в Тикси, или каком другом уютном месте у южного берега Ледовитого океана, в просторечии - Юбло. Ощущения от местного климата тоже сильные, хотя и иного рода. Температура вроде не такая низкая, градусов эдак тридцать-тридцать пять. Зато ветер. Даже не ветер, а настоящий ветрюган, пронизывающий тебя насквозь. Кажется, что ты и не одет вовсе. Тепло моментально выдувается из каждой складочки одежды, сколько бы ты ее на себя не напяливал. Никакие меха не помогают. Да и какие меха помогут в аэродинамической трубе? Хорошо еще, если этот ветрюган дует сзади. А то ведь норовит плюнуть в лицо зарядом снега, сорвать шапку, повалить в сугроб. Тоже милые места, впечатляющие.
   Ну, а как быть с морями? С морями все нормально. Насчет Красного врать не буду, не был я там. В остальных доподлинно свидетельствую - холод имеет место быть, не зависимо от климата. В Белом, всем понятно - прохладненько. В Черном же, субтропическом... Тут надо по порядку. Существует такая штука ПОА - подводный обитаемый аппарат. Конструкций их довольно много: Бентос-300, Север, Пайсис, Поиск и другие. Ладно, других не надо. Остановимся на ПОА "Поиск".
   Этот "Поиск" как-то, в не менее жаркое, чем в Симферополе лет, за какой-то надобностью решили "макнуть". Не корысти ради, а только что-то там проверить перед дальней экспедицией. На часик, полтора погонять его на глубине 150-200 метров, то есть, на глубине для ПОА плевой.
   Судно-носитель болталось у входа в Геленджикскую бухту. Палуба разогрелась как сковородка и нырнуть в прохладную глубину представлялось верхом блаженства. Опять же, капитан не разрешал купаться с борта. Такой вот гад попался. И я упросил подводников взять меня на борт этого "Поиска". Вначале они наотрез отказывали, но в последний момент руководитель спусков махнул рукой. Как был в шортах и майке, я прыгнул в отваливающую шлюпку, а затем нырнул в люк.
   Ну и садистские шуточки у нашего брата-подводника. Этот руководитель спусков, чтоб ему, специально тянул с разрешением, дабы не дать мне одеться, как полагается. Подловил, можно сказать. ПОА - железная бочка, естественно, не отапливается. Энергия - только от аккумуляторов. На глубине более ста метров температура за бортом 4-5 градусов. Аналогичный климат устанавливается и на ПОА. Через двадцать минут я потерял всякий интерес к окружающему. Одна только мысль засела в голове: это же надо, в Якутии не замерз, а здесь дам дуба от переохлаждения. В общем, если у Вас есть возможность, не одевая на себя ничего лишнего, просидеть полтора часа в холодильнике, тогда представите себе мое состояние. Только холодильник выбирайте потеснее, для полноты впечатлений. Малогабаритный. ПОА ведь малогабаритная подводная лодка.
   Когда я вылез из верхнего люка, руководитель спусков сначала насладился моим посинелым видом и лясканьем зубов и только потом поднес стопарь спирта. Не жалко, эту жидкость, полагающуюся от переохлаждения при водолазных спусках, выписывают бочками и канистрами. Вот и мне досталось от щедрот. Потом он рассказал, что год назад с ним случилось нечто подобное.
   - Ты-то, - говорит. - одет был еще прилично. Мы же попрыгали в аппарат в плавках. Минут двадцать всего собирались. Чуть дошли до заданной глубины - подмыли винтами на крутом склоне грунт. А на грунте этом лежал какой-то кабель. Здоровенный такой, со свинцовой оболочкой и бронированный. Эта зараза свалилась на ПОА и придавила ее как козявку. Ни туда, ни сюда. Просидели трое суток, пока нас не вытащили. В плавках. Представляешь? Это тебе не часок. Впечатления остались, страсть какие сильные.
   Я очень хорошо представлял. Лучше некуда. И озлясь, ответил ему фразой из старого анекдота: дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие. Чтоб я еще с тобой связался!
   Так что, замерзнуть везде можно. Вполне. При любом климате. Хоть в Черном море, хоть в Белом. Как это делается в Белом, расскажу в другой раз.
  
  
  

Я ТОЖЕ МОГ БЫ РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ О СЕВЕРЕ

   Большинство моих знакомых имеют весьма смутное представление о севере, к рассказам побывавших там людей, относятся с недоверием. Толкуешь, бывало, что там и как. а в глазах собеседника читаешь: "Будет врать-то! Крепко загибаешь ты. паря!" Публика куда больше доверяет рассказам Джека Лондона, с удовольствием читает о подвигах полярников начала уже прошлого века, с интересом рассматривает картины Кента, но сама в те края не стремится.
   При советской власти отдельные граждане еще отваживались податься на север на заработки, соблазненные длинным рублем. Но длинный рубль на поверку оказывался коротким, а условия жизни таковы, что заработав первую копейку, которой иногда хватало только на оплату обратной дороги, залетные уносили ноги на материк, или, как еще говорят, на Большую Землю. На их место приезжали другие, создавая иллюзию освоенности и заселенности севера. Этот контингент привнес на север дикие нравы и наплевательское отношение ко всему местному, мол, мне тут не жить, перекантуюсь год, два, а там хоть потоп.
   Понятное дело, аборигены были не в восторге от таких пришельцев, иногда робко протестовали, да кто их слушал. Ударные стройки крепче всего ударили по психологии. Поначалу на каждой из них платили здорово, чтобы привлечь трудящихся, потом все меньше и меньше. Трудящиеся это мигом усвоили. Ударил разок, снял сливки и быстро свалил ударять в другом месте. Романтикой там даже не пахло, как собственно везде, где хоть чуть-чуть пахнет деньгами. Но была и другая жизнь, вдали от ударных строек. О ней-то я предлагаю несколько наблюдений из той далекой поры середины шестидесятых.
   По приезде в Якутию*, мне отвели комнатушку в деревянном бараке с печным отоплением. Ближе к осени стал вопрос о закупке дров на зиму. Бывалые люди объяснили, для того, чтобы нормально перезимовать, надо купить кубометров тридцать-сорок и назвали цену. Я схватился за голову, зачем такая прорва дров? Цена же меня просто убила. Вспомнилось, после войны мы жили в Питере, на Литейном, в высокой двадцативосьмиметровой комнате, с печным отоплением. На зиму покупали три, а при безбожной топке, пять кубометров. Хватало с лихвой. Тут же требовалось раз в десять больше. Понятно, что морозы в Якутии не чета Питерским, да и зима подлиннее.
   Но это не объясняло десятикратное увеличение объема сжигаемого топлива. И бараки, и более привлекательные на первый взгляд домики, были сколочены на скорую руку шабашниками и ударниками, с громадными щелями в стенах и потолке. Никто не собирался их утеплять, конопатить и заделывать щели, исправлять другие огрехи строителей. Даже в более приличных, чем мой барак домах, хозяева сидели за столом в рубашках, но валенки с ног не снимали. Ниже уровня стола в комнатах царствовал арктический холод. К утру, когда выдувались остатки тепла, вода в ведрах, стоящих на полу, замерзала. Проснувшись, первым делом разжигали печку и ставили на нее ведра. дабы умыться, вскипятить чай, помыть посуду. Ту же процедуру повторяли, приходя с работы, а по выходным топили минимум три раза, да не по одной закладке, а набивали топку по несколько раз. Вот почему, у каждого дома осенью вырастали чудовищные поленницы, а весной от них не оставалось и следа.
   Водоснабжение тоже было экзотическим. В каждой квартире стояла железная бочка, которую регулярно набивали брусками льда. Для этой цели были организованы специальные бригады, пилившие лед на Лене и развозившие его по домам. Стоил питьевой лед недешево. При стирке, уборке и других хозяйственных мероприятиях, лед убывал в бочки с катастрофической быстротой. Домов с нормальными удобствами в Якутии практически не было. До шестидесятых годов в Якутске насчитывалось всего два каменных дома, один из которых построил какой-то купец еще до революции. Так построил, что простоял он полсотни лет без единой трещины.
   Зато, когда начали возводить излюбленные Хрущем пятиэтажки, те начали трескаться после первой зимы по всем направлениям. Первым треснул Якутский Совмин. Проходящая мимо публика могла любоваться его потрохами через полуметровую трещину, расколовшую здание от фундамента до крыши. Бурундуку понятно, что с мерзлотой шутки плохи, надо ее, вечную, изучать серьезно. Взялись изучать. Организовали под Якутском целый НИИ Мерзлотоведения. Мерзлотоведы посоветовали строить дома на сваях, чтобы оную мерзлоту не тревожить. Однако, это не всегда помогало. Сваи все равно выпирало из грунта, причем по-разному, отчего дома продолжали трескаться.
   Выходит, что всех ученых обошел ушлый купец, который слыхом не слыхивал про мерзлотоведение, но дом свой построил как надо. Спросить бы его как, да только, на тот свет телефона не провели. Тут Господь наш что-то не додумал. Как была с самого начала между землей и небом фельдъегерская связь через архангелов, так она и осталась. Причем, односторонняя. Сюда эти мужики информацию доставляют, а обратно ни-ни. Так что вопрос о секрете купца отпал сам собой. А мерзлотоведы остались, туды их в качель.
   Кто-то из классиков сказал, что в России неизменно существуют две проблемы: дураки и дороги. Как обстоят дела с дураками, не берусь судить, они, как известно, произрастают сами, независимо от качества почвы и климата, в том числе и на вечной мерзлоте. Но вот дорог, в европейском понимании этого продукта цивилизации, в Якутии вообще нет. Дураки, как водится, есть, а дорог нет. Такой маленький якутский парадокс. Ученые-мерзлотоведы, проложившие асфальтированную дорогу от своего поселка в Якутск, этого не учли. Погорячились, господа ученые. Бывает. Аборигены же рассудили по-своему: хоть вы там доценты с кандидатами, все равно, дураки. Нельзя опровергать классика. Формула его незыблема, как любой закон термодинамики. А что господа ученые захотели оказаться умными, так это нонсенс, ученые степени ума не прибавляют. Мерзлотоведческую дорогу мерзлота через год превратила в полосу препятствий. Так-то!
   Ну, а как же публика перемещается по необъятным якутским просторам? Да всяко-разно. Уж ежели задали такой вопрос, то взгляните сначала на карту. Все означенные на ней города, поселки и деревушки располагаются по берегам рек. Все, без исключения. Хрестоматийная песенка водовоза объясняет это просто: потому что без воды и не туды и не сюды. В короткую навигацию основные грузы доставляются сюда именно водным путем, к тому же самым дешевым. В верховьях рек навигация еще короче. Туда можно добраться только по большой воде, то есть, в паводок. Очень это удобное время для перемещения.
   По идее, зимой реки должны превращаться в идеальное шоссе. Но это только по идее. Даже весьма крупные реки: Яна, Индигирка, не говоря уже о меньших, промерзают до дна. Лед на них вспучивается, не помещаясь в русле, и со страшным грохотом лопается, образуя прямо-таки каньоны. Не очень-то по ним проедешь. Другая беда - наледи. Не успевшая замерзнуть вода выжимается на поверхность льда и присыпается снегом. Вляпаться в такую наледь элементарно, а вот выбраться... Не только автомашины, лошадки с санями застревают так, что приходится бросать поклажу, и дай Бог ноги.
   Поэтому, основное передвижение осуществляется не по рекам, а по зимникам. Скует мороз болота и реки, накатают машины колею, вот и зимник. Месяцев восемь в году функционирует такая дорога вполне исправно. Однако, ездить по ней в сильные морозы далеко не безопасно. При мне в Якутске снаряжали машину на знаменитый Колымский тракт. Что вы думаете, в нее погрузили в первую очередь? Никогда не догадаетесь - сухие дрова. Не приведи Господи, машина сломается вдали от жилья, водитель через пару часов замерзнет. Такое случалось и не раз. На доски с кузова рассчитывать не приходится. Во-первых, мало, во-вторых, горят быстро. Вот почему, каждую машину пригружают дровами в обязательном порядке. Даже если машина поломается в тайге, найти и срубить сухое дерево непросто. Одна надежда на припасенные дровишки.
   С развитием техники, часть перевозок взяла на себя авиация. Вроде и быстро, и удобно. Но и у авиации в Якутии свои проблемы.
   Проблема первая - аэродромы. Грунтовые в межсезонье раскисают: ни сесть, ни взлететь. ВПП (взлетно-посадочные полосы) с твердым покрытием в Якутии можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то, останутся свободные. Видел я. правда, один занятный аэродром в поселке Усть-Мая. Построили его хитромудрые американцы во время войны, как промежуточный, для дозаправки. Для "дугласов" своих, кои гнали через .Аляску. Чукотку. Колыму и Якутию по лендлизу. Башковитые ребята эти янки. Каким-то образом доставили сюда рулоны перфорированных металлических полос и раскатали их по всей полосе.
   До сих пор аэродром работает круглый год. И железкам этим ни черта не делается, и мерзлота не вспучивается под перфорированным покрытием. Ну, чтоб не построить по образу и подобию еще с десяток таких аэродромов? Нет, гордые мы очень. Не желаем пользоваться ихним буржуйским опытом. Своих ученых-мерзлотоведов девать некуда. Пусть они не то, что полосу, дорогу построить не могут, не важно. Зато свои. Раз им деньги платят - пусть думают.
   Что меня еще поразило в этом Усть-Майском аэропорту, так это здание аэровокзала. Тоже американцы построили. Деревянное, двухэтажное, на совесть сработанное. С военных времен внутри сохранилась только печка-камин, вся покрытая роскошными изразцами. Представьте, разгар войны, а янки черт те откуда тащат в Якутию изразцы и украшают ими печку. Тащат бронзовые дверцы и обрешетку камина. И ставят эту печку прямо-таки на века, будто всю жизнь собираются сажать здесь свои "дугласы". Определенно, эти янки со странностями. Нам их не понять.
   Проблема вторая, чисто якутская - морозы. Самолеты типа АН-2, Як-12, вертолеты Ми-1, Ми-4 имеют технический минимум по температуре от-45 до -55 градусов Цельсия. Опустится температура ниже означенной и они не летают. А термометр, как назло, частенько за этот минимум зашкаливает. И стоит техника неделями. Угрюмые пилоты режутся в преферанс. Будешь тут угрюмым, зарплата у них от налета, а на земле получают не больше дворника. Неприкаянные пассажиры, от нечего делать, кочегарят печку, спят по двадцать часов в сутки, осаждают синоптика, когда, мол, потеплеет. А тот ничем их утешить не может. Сволочной якутский антициклон поустойчивей Азорского. Как станет, зараза, так и стоит как вкопанный. И наплевать ему на проблемы авиации.
   Но меня удивляет не антициклон, а тупость начальства, призванного руководить освоением севера. Ну, чтоб не организовать выпуск техники, приспособленной для эксплуатации в северных условиях? Нет, не хотят. Клепают и автомашины, и самолеты, совершенно одинаковые, что для тропиков, что для Заполярья. В результате шофера утепляют кабины машин двумя-тремя слоями одеял, кое-как закрепляя их подручными средствами. Движок не выключают, иначе его потом не заведешь, а в самодельно утепленной кабине можно дать дуба от холода.
   Тот же бурундук сообразит, что в Сахаре вместо печки должен стоять кондишн, а для Заполярья печку надо делать в два раза мощнее, капитально утеплять кабину и ставить специальную систему запуска двигателя. А начальству начхать, оно на этих машинах не ездит. Проверяет народ на выживаемость: кому тепловой удар, кому обморожение. Кстати, салон "аннушки" и Ми-4 вообще не отапливается. Температура, как за бортом. При длительных перелетах в этой набитой народом железной бочке, не пошевелиться, не подвигаться, пальцы немеют, морда покрывается инеем. Отменный комфорт "а ля Рюс".
   Третья проблема - даже этой дерьмовой техники не хватает. Ни на один рейс билет свободно не купить. Столпотворение в аэропортах, на пристанях, на автобусных остановках. Если всунулся в транспорт с первой попытки, считай, что тебе повезло. За билетами очередь, в ресторан, если он вообще есть, непременно очередь, в буфет или столовку очередь. Нет только очереди на тот свет. Но это здесь, на земле. Там же. у ворот, охраняемых Петром, подозреваю, что есть.
   Очередь - это гениальное изобретение советской власти, так въелась в наш быт, что представить без нее нашу жизнь невозможно. Не будь очередей, где бы мы коротали время, калякали друг с другом, знакомились? Неужели у каминов с изразцами? Бред! У янки изразцов не хватит, даже если мы их пригласим опять. Нет. граждане, без очередей мы просто одичали бы. без очередей нам никак нельзя. Очереди - это наше всенародное достояние. И с материка мы их на север завезли не случайно, а как бесплатное приложение к другим северным прелестям. Заметьте, на халяву завезли. Должна же быть хоть в чем-то халява? Тем более, что на изразцы у нас тоже дефицит.
   В заключение, о самой удивительной особенности севера. Все. кто там побывал, вспоминают о нем с ностальгией. Кто с легкой, а кто прямо-таки со щемящей. Почти никогда не говорят о мытарствах, ужасах быта, кошмарном климате. Зато наперебой
   рассказывают об охоте, рыбалке, удивительных приключениях. А уж если встретишь собеседника, который побывал в тех же местах, что и ты, считаешь его чуть ли не за родственника. Отчего бы это? Наверное, оттого, что север, помимо всего прочего, мы все обживали в молодости. А в молодости трудности воспринимаются совсем не так, как в зрелом возрасте и, тем более, в старости.
   То, что вы прочитали - просто брюзжание. На самом деле, мне вспоминается другое: невообразимый простор, синее стекло северных рек, отражающее золото осенней тайги, белые скалы на берегах Лены и Алдана, прихотливые извивы Вилюя, дикие дебри вдоль Маи и Юдомы, спокойное течение Чоны и Тунгуски, бешеные пороги Учура и Многое другое. Чем-чем, а красотой Бог эту землю не обидел и забыть ее просто невозможно.
   *) Якутия - ныне республика Саха. Площадь 3103,2 тыс. км2, население 0,6 млн (1970). Для сравнения крупнейшее государство Западной Европы Франции - площадь 547 тыс. км2, население 51,1 млн (1971).
  
  

БРАТЕЦ ЖОРА

   Знаете, почему у опоссума хвост голый? Без единой шерстинки? Наверное, знаете, если читали в детстве сказки Дядюшки Римуса. Впрочем, дело не в хвосте братца опоссума, а в том, что у него патологическая страсть к сладким финикам, само собой, ворованным, боролась со страхом неизбежного возмездия. Оттого-то братец опоссум, поедая финики, приговаривал: "Еще один финик и удеру, еще один финик и удеру...".
   Подобно братцу опоссуму, один мой знакомый доцент таскал себе на дачу сгоревшие электромоторы. Хоть они и были списанные, но подлежали сдаче в утиль, то есть, наличествовал элемент воровства. Сдается мне, что таская электромоторы, доцент приговаривал: "Еще один мотор и завяжу...".
   На кой черт ему было столько электромоторов, похоже, он и сам не знал. Дача была забита ими от подвала до чердака. Стояли они на стеллажах, шкафах, подоконниках, столах, стульях, словом везде. Известно было, что доцент собственноручно перематывал сгоревшие обмотки, причем, вручную. Труд, конечно, адский, но Жоре, так звали доцента, он нравился. Говорил, что сам процесс перемотки с подсчетом витков его успокаивал. Почему бы и нет? Кто любит выпиливать лобзиком, кто вязать, кто приемники собирать. Мало ли у кого какое хобби. Коллеги подшучивали над Жорой, но, подначки его никак не задевали. С невозмутимым видом он пер на дачу очередной мотор, а они, как известно, тяжеленные страшно. Только с Жориной силой их было и таскать. Мужик был двухметрового роста, весом под полтора центнера, одним словом, не хилый.
   Однажды, для каких-то хозяйских надобностей мне потребовался электромотор. В магазинах такие за наличный расчет не продавались и я прямиком направился на Жорину дачу. Зная о его коллекции, в успехе я не сомневался. Жора встретил меня без всякой радости, с трудом оторвавшись от своего увлекательного занятия - перемотки.
   - Тебе какой? - хмуро спросил он.
   - Ну, киловатта на три. Более мощный моя проводка не потянет.
   Жора расчистил на верстаке маленький пятачок, снял с полки электромотор и подключил его к питанию. Лицо его изменилось, глаза перестали блуждать и уставились на вращающийся вал. Прошло пять, десять минут, Жора, не отрываясь, глядел на вал. Своим вращением он гипнотизировал его, как факир кобру. С большим трудом мне удалось оторвать его от этого зрелища. Когда Жорино лицо приняло осмысленное выражение, он мрачно изрек: "Не продается!". Уговоры не помогли, и я понял, что Жора ни за что не расстанется со своим детищем. Ни в виде подарка, ни за бутылку, ни за наличные. "Скопидом ты, братец Жора, - подумал я, - Добро бы использовал его, так ведь нет, все равно стоит. Все жадность твоя. Провидение тебя накажет за это, как и "братца опоссума".
   Провидение не заставило себя ждать. Один из его любимцев замкнуло, потом загорелась проводка. Пытаясь ликвидировать пожар, Жора жестоко покалечился. С загоревшихся стеллажей моторы рушились, как бомбы. Несмотря на героические усилия Жоры, дача сгорела дотла. При встрече я выразил ему свое соболезнование.
   - И ты туда же, - проворчал Жора. - Все сочувствуют, мол, дачу жаль, жаль коллекцию, какие убытки. Но ведь никто не спросил, Жора, а как тебе больно было?
   Ответ меня сразил. Жора, точь-в-точь, повторил слова одного из героев маленького рассказа В. Пикуля. Посол Российской империи во Франции, князь и весьма богатый человек, явился на придворный раут в камзоле, сплошь обшитом золотом и бриллиантами. В павильоне, где проводился раут, случился пожар. Давя друг друга, придворные и гости ринулись к выходу. Воспитанный князь стоял у входа, пропуская вперед всех лам. не забывая каждой кланяться. Людской водоворот, в конце концов, закрутил его и вынес из горящего павильона. Князь упал в снег, который зашипел под ним. охлаждая раскаленное золото и бриллианты. На следующий день князь принимал соболезнования по поводу погибшего камзола. Все это ему надоело, и он сказал секретарю примерно следующее:
   - Дался им этот камзол. Хоть бы один спросил, Ванька, а как тебе больно было?
   Само собой, князь был мужик самобытный. Но как до такой высоты поднялся Жора - мне не ведомо. Однако поднялся. Может, и жалел о своей даче н коллекции электромоторов, но больше всего его задело лицемерие коллег. Вспомнил ч эту историю, когда хоронил братца Жору, умершего внезапно от инфаркта. Не знаю, есть ли на том свете электромоторы, но коли есть, Жора будет счастлив. Он их приведет в порядок, перемотает, если надо, и будет заворожено смотреть, как они крутятся. Благо, времени на это у него будет с избытком. И еще я подумал, что воровать сгоревшие движки ему теперь без надобности. Надо полагать, они там бесплатные. Будь моя воля, я бы и здесь, на земле, поставил ему вместо памятника электромотор.
  
  

О МОЕЙ ВСТРЕЧЕ С НАЧАЛЬНИКОМ МЕХКОЛОННЫ

   Фамилия у него была Темиргалиев. Татарин, естественно. Казанский. Фамилию свою он оправдывал полностью. Темир по-татарски железо. Держался как хан Золотой орды до взятия Казани Иваном Грозным. И разговор у нас получился точь-в-точь как в популярной тогда песне. Он говорит вообще, ты кто таков? Вот я говорит - наследник африканский, то бишь, начальник мехколонны. А я говорю, технолог Петухов, то бишь, начальник геологоразведочной экспедиции. Познакомились значит. Дело было в ресторане южно-сахалинской гостиницы "Интурист", странном заведении, где за шесть лет я ни одного интуриста не видел. Да и откуда бы им взяться? Сахалин, от Охи до Корсакова, сплошь погранзона. Туда не то, что интуристу, простому советскому гражданину с материка было непросто попасть. Попавшим грех было не воспользоваться благами местной цивилизации, целиком сосредоточенным в этом самом "Интуристе". И номера неплохие, и ресторан с отменной кухней. Случайно или нет, оказались мы с Темиргалиевым за одним столиком. Сразу после знакомства, как положено, "ударили по триста, тут он представьте мне и говорит":
   - Тебе машина нужна?
   - Какая машина?
   - Ну, такая, четыре колеса, кабина, кузов. Грузовик называется. Могу предложить и самосвал, и автобус. Все, кроме легковушки.
   Понял я, что татарин этот в музыке абсолютный профан. Перепутал популярную бардовскую песню с арией Кончака. Дескать, много у меня красавиц, хочешь - любую себе выбирай. Бывает такое дело. Нет заказов, весь гарем, тьфу, машинный парк простаивает и хану в такой ситуации одни убытки. Вот он и предлагает - бери любую и дружба до гроба. Машина в тот момент мне нужна была, как гроб с музыкой из славной оперы композитора Бородина.
   - Машина мне без надобности. Работаем в море, потому как морские геологи. Вот мореходный катер или сейнерок я бы у тебя арендовал с удовольствием. Тут их дефицит - все на путине.
   Темиргалиев не дрогнул. Железный мужик.
   - Катеров нет. Сейнеров тоже. Однако, не верю, что тебе ничего не надо возить. Небось, все на своем горбу таскаете?
   В этом он был прав. Все таскали на горбу и такая жизнь всем надоела. Одни продукты чего стоили: ближайший магазин в трех километрах от базы. Другой, получше, и того дальше - в семи. Для моей команды, состоящей из двух десятков здоровых парней, провизии требовалось порядочно. Харчи исчезали со сказочной быстротой. На их пополнение приходилось отряжать целый отряд и, как минимум, на пол дня. Да и оборудование с места на место таскали, как волжские бурлаки. Опять же, деньги на счету есть. Не потратишь, государство в конце года все равно отберет в свою пользу. Еще и отругают за то, что не истратил.
   Думал я недолго. Тут же за столиком подписали договор об аренде, бланки которого железный мужик таскал за собой в портфеле. В общем, ударили по рукам. "Потом залили это все шампанским, а он, представьте, мне и говорит":
   - Машину кто будет гнать на вашу базу?
   - Сам и отгоню. Я на таком бортовом газоне на права сдавал. Права в кармане. Платить зарплату водителю, командировочные, да еще и кормить его весьма накладно.
   Темиргалиев посмотрел на меня с сомнением:
   - А ты по сахалинским дорогам когда-нибудь ездил?
   - Вот завтра и поеду. Всего-то двести километров.
   Тут я погорячился. Шампанское во всем виновато, будь оно неладно. То, что на моей карте было обозначено как дорога, в действительности было ничем иным, как полосой препятствий. Даже самая паршивая грунтовка на материке по сравнению с этой "дорогой" выглядела автобаном международного класса. О сем факте под влиянием шампанского я не подумал.
   Утром, лихо насвистывая песенку из кинофильма "Там, где кончается асфальт", я покинул гараж. Только врубил четвертую скорость, как асфальт действительно кончился. Собственно, кроме пары коротеньких дорог на чудном острове Сахалин, он нигде и не начинался. Пришлось перейти на третью передачу, потом на вторую.
   Где-то на десятом километре переднее колесо влетело в глубокую колдобину. Руль выбило из рук и машина нырнула в кювет. Кювет представлял собой довольно широкую канаву, доверху наполненную грязной водой. Водичка штормовой волной захлестнула лобовое стекло и кабина враз превратилась в батискаф. Подводник я опытный, потому быстро смекнул, что погружение не сулит мне ничего хорошего. Болели ребра от удара о баранку, вместо текста популярной песенки, которую я так легкомысленно насвистывал, на ум пришли другие слова, более короткие и энергичные. Не менее энергично я выбрался из кабины, сначала в кузов, а потом спрыгнул на то, что на острове называлось дорогой.
   Не успел опомниться, как подкатил самосвал. Из кабины выскочили два бойких аборигена, на ходу разматывая буксировочный трос. Аборигены свое дело знали: через пять минут грузовичок был вытащен из канавы. Как ни странно, повреждений практически не было, разве немного погнут бампер. Повезло. Бойкие аборигены угостили меня сигаретой и, не дожидаясь просьб, полезли смотреть залитое водой электрооборудование. Докурив сигарету, я наконец обрел дар речи:
   - Благодетели! Не знаю, как вас и благодарить!
   - Во, дает, - сказали благодетели. - Сразу видать - с материка. С тебя тридцатник, да и то по блату. Номера-то знакомые. Мы из темиргалиевской колонны. За эти бабки мы и бампер тебе выправим.
   Все встало на свои места. Сукин сын Темиргалиев! Знал, что я далеко не уеду, послал за мной своих орлов. Оказалось, что не я, а он технолог Петухов. Мне же с самого начала была отведена роль африканца. Учись, товарищ африканец, делать ракеты и перекрывать Енисей. А уж что касается балета...
   Балет по полосе препятствий выполнил один из двух бойких аборигенов, пригнав машину на базу. Созерцание балета обошлось мне еще в энную сумму наличными. Будь я чуть-чуть менее самонадеян, ее вполне можно было включить в договор, подписанный в ресторане "Интуриста", а не платить из своего кармана. И учел бы, что раз слева поворот, надо быть осторожнее.
   Еще, как делегат форума, я уяснил, что полезно обращать внимание на фамилии, рядом с которыми ставишь свою подпись. С тех пор я так и делаю.
  

СЛАБАЯ СТРУНКА

   Экзамен - всегда лотерея. Какой садист его придумал? И что обидно: даже при относительно хорошем знании предмета существует вероятность получить тройку. Или того хуже - завалить. Перенервничаешь. Забудешь какую нибудь существенную для преподавателя мелочь, формулировку, термин. Да мало ли что. Итог этого мучительного для всех участников процесса по большей части не предсказуем. Лотерея же. А финальный вопль экзаменуемого "Да я же учил!" уже ничему не поможет. Поэтому, сдавая экзамен очень важно дополнительно учитывать маленькие слабости препода (ей богу не мой термин!).
   Простую эту истину я открыл ещё в школе. Наша классная руководительница, англичанка, была помешена на герундии. Я же за все годы обучения не удосужился толком выучить до конца алфавит. Какой герундий! Потому, тройку в четверти почитал за счастье. Получали тройку в качестве поощрения только те, кто не имел двоек по остальным предметам. Классная руководительница и не скрывала - чтобы не портить общую успеваемость класса. При такой постановке вопроса учить английский было не обязательно. Между тем, "классная" была из породы несгибаемых. Представьте себе старую деву лет пятидесяти. С пучком волос на затылке и бородавкой на щеке. С зычным голосом и глазами на выкате. Всегда в одном и том же темно-синем платье с белым воротничком. Прошедшую горнило послевоенной мужской школы. Школы, по праву считавшейся самой бандитской в Дзержинском районе города героя Ленинграда. Почти сто процентная безотцовщина. Дети подворотен и полуподвалов. Она в этой школе повидала всякое. Мнение свое не меняла никогда. Троечник - значит пожизненно. Приговор.
   Но вот выпускной экзамен неожиданно для себя я сдал на пятерку. Это не чудо - простая сообразительность. Понимая безвыходность ситуации, ответ на билет, в котором герундием и не пахло, я начал с фразы: Использование герундия отличительная особенность... И все. Глаза у препода остекленели.
   На третьем курсе Ленинградского гидрометеорологического института (для краткости Гидромета) синоптику нам читал некто Тараканов. Личность весьма неординарная. В то время даже легендарная. По одной из легенд, ходившей в Гидромете получалось так. Вполне рядовой синоптик Тараканов вдруг попал в состав Антарктической экспедиции. С нее, собственно, и начался взлет его карьеры. Плыли они себе в Антарктику. Тихо-мирно плыли. Как вдруг, то ли в Австралии, то ли в Аргентине начальник экспедиции получает телеграмму. Высокое московское руководство предлагает одного из наших специалистов знающих язык направить на американскую станцию. Если не ошибаюсь в Мак Мёрдо. Взамен, на нашу, советскую, принять американца. Если не ошибаюсь - на станцию Восток. Такой вот бартерный обмен.
   Предложение руководства совершенно правильно воспринимается как приказ. Начальник экспедиции собрал в кают-компании всю свою команду и задал один вопрос: кто хорошо знает разговорный английский? Оказался таковым всего один человек - Тараканов. Стало быть, ему и выпало зимовать на заморской станции. И не на простой научной, а на военной. Как так получилось - покрыто мраком. Наукой и стандартными метеонаблюдениями там тоже занимались, но военные. Командовал всем этим парадом натуральный адмирал. Соответственно станция обеспечивала метеоинформацией военно-морской флот США.
   В этом месте рассказчик легенды делал долгую паузу. Начиналось самое главное. США друг решили провести крупные маневры у берегов Антарктики. Естественно американские синоптики на станции подготовили прогноз. Естественно его доложили адмиралу. Послушал их присутствующий там Тараканов и вдруг заявил, что это мол бред. И все будет наоборот. Возможно и покруче выразился, не дипломатично.
   Американцы - люди заносчивые. Они страшно возмутились и послали Тараканова куда подольше. Гораздо дальше, чем находится та самая Антарктида. Заодно, по капиталистически злобно, истоптали ногами всю советскую метеорологию. Заносчивость и самоуверенность им не помогли. Американский прогноз не оправдался на сто процентов. Зато на те же сто процентов оправдался советский он же таракановский. В аккурат к началу маневров грянул небывалый шторм. Небольшие суда уже вошедшие в заданный квадрат изрядно помяло. Маневры срочно отменили. На жаргоне - полный облом. Адмирал впал в ярость. До самого конца зимовки он после каждого доклада синоптиков непременно спрашивал: А что думает по этому поводу мистер Тараканофф? И не дай Бог если он думал иначе... Авторитет Тараканова стал непререкаем.
   С этим авторитетом и заметно возросшим знанием английского Тараканов после зимовки сразу угодил в Женеву. Есть среди прочих там одна международная организация занимающееся вопросами обмена метеоинформацией. Для непосвященных поясню: погода на наше шарике формируется независимо от государственных границ, придуманных людьми. Политики здесь никакой нет. Национальным метеослужбам для составления качественных прогнозов приходится кооперироваться, обмениваться оперативной информацией, создавать общий банк данных. Такой центр и был создан в славной Швейцарии в г Женева. Благодаря авторитету и знанию английского проработал в этой конторе Тараканов целых шесть лет. Менее авторитетным дозволялось не больше трех.
   Вернувшись в Советский Союз, Тараканов немедленно стал читать лекции в Гидромете. Понятно, что лекции специалиста такого уровня были предельно насыщенными и сложными. Никаких скидок нашей студенческой аудитории не делалось. Как водится, в конце семестра обозначился экзамен. Сказать что зверский - значит ничего не сказать. Вынес он две трети нашей группы. Поставил всего несколько троек и три пятерки. Две законные - нашим круглым отличницам, идущим на красный диплом. И одну незаконную - мне. Получил я её благодаря смекалке. Готовясь к экзамену, вспомнил: частенько отвлекаясь от основной темы лекции, Тараканов рассуждал о фронтолизе и фронтогенезе. Намекая, что это его личный, не стандартный подход к составлению метеопрогнозов. Поскольку впрямую к теме это не относилось, все студенты пропускали его непонятные разглагольствования мимо ушей.
   Однако, случайных оговорок у таких мэтров не бывает. Легенды и мифы в практической жизни частенько можно с выгодой для себя использовать. Посему, что успел записать в конспекте, хоть и не понял, но тупо вызубрил. И вот на экзамене, в конце очень далекого от хорошей оценки ответа на билет, я выдал: А теперь, рассмотрим все вышесказанное с точки зрения фронтолиза и фронтогенеза... И на листочке попытался изобразить две запомнившиеся системы изобар. Все! Глаза у Тараканова остекленели и он молча вывел мне пятерку. Тетей клянусь, я до сих пор не понимаю что это такое и как отличить этот самый фронтолиз от фронтогенеза.
   Любопытный штрих. Лет через десять, уже будучи аспирантом, мы встретились. Тараканов попросил меня подвести его к другому корпусу Гидромета, с Малой на Большую Охту. Пользуясь интимной обстановкой, я спросил у мэтра сколько он получал в Женеве. Оказалось 1300 долларов наличными в месяц. По советским меркам семидесятых годов это были фантастические деньги. Я даже присвистнул. Между нами, сказал Тараканов, абсолютную большую часть зарплаты я тут же относил в посольство. Якобы добровольно. Оставались гроши на пропитание. И попробовал бы не отнести - моментально убрали бы из Женевы. На жигуленок я, правда, наскреб. Но, он давно сломался и я его продал. На зарплату доцента на новую машину надо копить лет 10 - 15. Вот, граждане, такие чудеса творились при самой народной власти. И таким "добровольным" образом отбор денег за границей, полученных сверх обозначенного минимума, происходил везде.
   Впрочем, я не об этом. То есть, не о деньгах. Рассказал я эти истории с остекленением глаз одному маститому коллеге. Он сразу оживился. Ну да, и у меня был такой случай в Университете. Сдавал химию. Я ее не знал и по сей день не знаю. Но запомнил, что препод на лекциях частенько повторял: Как говорил мой покойный учитель, профессор Меньшуткин, водород есть не металл, но с металлическими свойствами. И вот на экзамене, когда я отчетливо понял, что сейчас состоится вынос моего бренного тела - осенило. Ни к селу, ни к городу взял да и выпалил: Как говорили Вы и как говорил Ваш покойный учитель профессор Меньшуткин, водород есть не металл, но с металлическими свойствами. Глаза у химика сразу остекленели. В полной прострации он поставил мне пятерку, и я пулей вылетел в коридор.
   Все мы люди. С присущими каждому индивидуальными слабостями и пристрастиями. Не зависимо от научных степеней, званий, должностей и прочего. Вот уже много лет, я сам, читая лекции, боюсь одного. Отдать предпочтение своей любимой теме в курсе общей гидрогеологии. Кроме того, имеется другое опасение. За свою достаточно долгую жизнь я познакомился с десятком академиков, еще большим числом докторов наук. Повезло встретить и много других замечательных людей не имеющих отношения к науке. Часть из них поныне здравствует, часть ушла из жизни. Грех не сослаться в лекции на авторитеты. На их высказывания, порой представляющие настоящие перлы. Просто процитировать. Но, где гарантия, что среди сотни с лишним (потоковая лекция) не попадется хотя бы один ушлый студент? И врежет он мне на экзамене: Как говорили Вы, профессор, и как говорил Ваш знакомый покойный (или не покойный) академик... Не исключено, что меня тут же заклинит. Глаза остекленеют. И я попадусь на хорошо известный мне прием "слабая струнка".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПОВЕСТИ

  

[]

Гор. Симферополь. Фото с доски Почета, 1983 г.

  

МЫ БЫЛИ...

   И что останется? Лишь прах.
   И пыль
   На тропках и дорогах.
   Зарницы в призрачных мирах.
   Погосты на семи ветрах.
   Полынь, вкруг скифских баб,
   Ковыль...
   Ушедших в вечность позабыли...
   Да нет! Мы были,
   были,
   были!
   И это быль.

   Генеалогические древа растут по-разному. Одни только вверх, другие вширь, третьи бурно ветвятся. Некоторые засыхают на корню, едва успев пустить несколько хилых веточек. С приходом к власти большевиков ухаживать за генеалогическими деревьями стало некому. Департамент герольдии упразднили. Престижным стало пролетарское и люмпен - пролетарское происхождение. А какая генеалогия у люмпена? И на кой она ему вообще сдалась? Никто о своих предках, дальше второго колена не знал, и знать ничего не хотел. Через семьдесят с лишним лет спохватились. Дескать, кто я? Откуда взялся? Стали усиленно ковыряться в архивах, расспрашивать родственников, закрашивать белые пятна фантастическими цветами. Все это делается дилетантски. Без всяких понятий о строгих законах геральдики. Деревца получаются хилыми, однобокими, разобраться с которыми может лишь автор. Я же решил, что самое простое вспомнить тех, кого знал. Вспомнить, что они говорили. И представить это так, как это виделось через призму моих детских впечатлений.
   Моя ветвь на генеалогическом древе явно засыхает. И то, что я расскажу, будет интересно только одному человеку - моей дочери Алисе. Ей и посвящается эта повесть, которую я назвал старинным латинским изречением Fuimus - мы были. Точнее, наверное, не скажешь.
   По материнской линии у меня родословная совершенно четкая. Предок был запорожским казаком по прозвищу Секач, с ударением на последнем слоге. Фамилий у запорожцев, как правило, не было. Вполне хватало клички. При переписи прозвища превратились в фамилии, иногда достаточно курьезные. Например - Безбородько, предку которого в бою отрубили подбородок. Светлейший князь Потемкин Таврический подолгу жил в Сечи, где получил прозвище Грицько Нечеса, за невообразимую лень и нежелание пользоваться гребешком. Понятно, кто такие были Перебейнос, Голопупенко, Бульба, Щербатый и прочие. Клички очень точно отражали внешние признаки человека или его характер. Секач, то-бишь вепрь, животное свирепое и храброе. Даже смертельно раненный дикий кабан отчаянно атакует и сражается до последнего вздоха. Эти его качества были хорошо известны не только запорожцам. Не зря на многих геральдических щитах присутствует кабанья голова, а клыки использовались как амулеты. Ударная часть тяжелой рыцарской кавалерии строилась в виде клина (свиньи). Тот же прием тактического построения использовался и много позже в танковых соединениях вермахта. Исходя из прозвища, предок мой обладал крутым нравом, редким упрямством, был свиреп, бесстрашен в бою и, скорее всего, малоприятен в быту.
   После разгона Запорожской Сечи императрицей Екатериной Второй, если не ошибаюсь в 1775 году, казачество разделилось. Часть её не смирилась, ушла за Дунай и стала служить Турецкому султану. Часть подалась на юг в сторону Кубани и Терека, а часть осталась, приняв Российское подданство. Пращур остался. Согласно своему воинскому статусу получил приличный надел земли в Черниговской губернии и осел там. Мог бы жить безбедно, на манер помещика, сдавая ее в аренду или сам заниматься хлебопашеством. Но, мирная сельская жизнь, эдакая идиллия, отчаянному рубаке с буйным нравом показалась слишком скучной. По преданию, предок от скуки быстро спился, спустив все имущество и в том числе землю. Оставил он детям в наследства только две вещи, пропить которые было никак невозможно: фамилию Секач и сословную принадлежность - казак. В графе сословие известных мне документов так и пишется из казаков. Итак, этот род начался никак не позже 1750 года, или около этого, и наша ветвь существует более 250 лет.
   После смерти зачинателя рода семейство бедствовало, перебиваясь разными заработками, пока не нашло более менее постоянный приработок - научилось класть замечательные печки, без которых, как известно, ни одна хата обойтись не может. Вот и дед мой, Михаил Пантелеймонович, когда приходило время перекладывать или строить новую печку делал это с таким мастерством и сноровкой, что любо дорого было посмотреть. Соседи это знали. Потому, во всем околотке печки строил исключительно дед - русские, грубы, голландки и прочие, любого размера и фасона.
  

Дедушка.

   Родился Михаил Пантелейонович на Черниговщине спустя ровно сто лет после разгона Запорожской Сечи, то есть в 1875 году. Лет в 15 - 17 подался на заработки в Крым, да так там и остался. Освоил профессию связиста и быстро пошел в гору. Занимался он тем, что осуществлял надзор и ремонт телеграфных линий, в том числе англо-индийской проложенной через Крым. На обычных линиях менял прогнившие или поврежденные телеграфные столбы, натягивал провода, а на иноземной - только ставил. Столбы на этой линии были чугунные и могли служить практически вечно. Вскоре он стал не то подрядчиком, не то бригадиром. По весне нанимал рабочих, покупал лошадей, грузил на телеги столбы, провод, изоляторы, прочее снаряжение и отправлялся ремонтировать линии вплоть до Херсона, Бердянска и Николаева. Где-то в тех краях, в селе Агайманы, встретил он бабушку, Анастасию Ивановну в девичестве Лохматову. Бабушка была из зажиточной крестьянской семьи, и было ей в ту пору всего 15 лет. Влюбился он сразу, хотя и без взаимности. Вначале она просто боялась рослого казака, пряталась от него, да и старше он был ее на десять лет. Родители ее тоже были не в восторге от жениха: во-первых, пришлый, во-вторых, не крестьян. Но, в данном случае дед был упрям, как вепрь идущий в атаку. В конце концов, своего добился - фортеция пала и он увез молодую жену в Симферополь. К 1910 году, накопив денег, дед решил обзавестись собственным домом. Для начала купил участок земли в Новом Городе, заплатив за него огромные по тем временам деньги 800 рублей золотом. Новым Городом назывался район, расположенный на правом берегу Салгира. Здесь стояли отдельные дома, поместья врача Мюльгаузена, Палласа, усадьба графа Воронцова с великолепным парком, дом и фруктовый сад Щербины. Напротив нее, в Немецкой больнице практиковал Александр Скорняков. С последним, семейство в последствии породнилось, но это отдельная история.
   Участки на продажу были размечены, проложена мостовая - строй не хочу. Однако сразу построить не получилось. Дом тоже стоил не дешево. Сначала дед построил конюшню и сараи, выкопал колодец. Затем заказал проект дома архитектору. Видел я этот проект - красота. Пять или шесть комнат, кухня, большая прихожая. Высокий, одноэтажный, парадная дверь с крыльцом, как было принято, выходила на улицу. За домом конюшня, двор, сад. Имение! Такие дома частенько украшались дворянскими гербами, они и по сей день стоят на улицах Симферополя. А в то время, вокруг дедовых построек лежала первозданная крымская степь, поросшая ковылем, пахучими травами и яркими степными цветами. Вдали синел Чатырдаг, а за Салгиром как на ладони раскинулся уютно устроившийся в ладонях предгорий Симферополь.
   К тому времени в Симферополь перебрались (не без помощи деда) младший брат и три сестры. Об Иване Пантелеймоновиче я уже писал (Сага о дяде Ване) в своих рассказах, повторятся не буду. Еще об одном младшем брате Кирилле Пантелеймоновиче совсем ничего не знаю - у него с родственниками как то не сложились отношения. А вот сестер Екатерину, Евдокию и Феодосию помню хорошо. До революции Евдокия работала на телефонной станции и, как тогда говорили, была "телефонной барышней". Обращение барышня мне и сейчас ужасно нравится. Как хорошо было бы снять трубку телефона и попросить Барышня! Соедините меня с департаментом геологии. Слово департамент возродилось, а обращение барышня, увы, нет. Екатерина была портнихой, третья вроде бы вела хозяйство.
   Жили тетушки вместе, этаким девичьим коллективом, замуж так и не вышли. По слухам, тетка Дуся вроде бы пыталась, предложения руки и сердца ей делали не раз. Но, опять же по слухам, сестры всячески этому противились и все матримониальные планы Евдокии порушили на корню. Дескать, ты нас бросишь, а мы без тебя пропадем. В результате все они остались старыми девами и эта часть генеалогического древа Секачей засохла.
   Я любил ходить к теткам в гости, хотя это было и чревато. Во-первых, они всегда обкармливали до немогу всякой домашней вкуснятиной. Во-вторых, когда был совсем маленький, в полумраке рассказывали всякие страшные истории про мертвецов, вампиров и прочей нечисти, типа страшной мести Гоголя или Вия, от чего я норовил спрятаться под стол, а ночью мне снились кошмары. В-третьих, когда стал постарше, опаивали домашними наливками до изумления, голова от которых трещала дня три. Во всем остальном, это были милейшие и добрейшие старушки, очень набожные и очень общительные. Поскольку своих детей у них не было, все нерастраченные материнские чувства достались мне.
   Последней умерла самая младшая - тетка Дуся. Умирала она тяжело и мучительно от какой то неизлечимой болезни, сопровождающейся страшными болями. Из провожающих ее в последний путь было только двое - я и мама. Нужен был еще поп. Таксист, узнавший что надо вести попа, захлопнул дверцу и уехал. Атеист, яти его. Попадались иногда такие идейные ублюдки. Готовые нагадить на паперти, плюнуть на икону, а заодно и в душу ближнему. А без попа никак нельзя - тетка была шибко верующей. С трудом нашли частника и доставили попа на кладбище. Картина получилась маслом: шел проливной дождь, поп явился в резиновых сапогах и с зонтиком. Все это не помешало ему с блеском выполнить свои обязанности. Почему с блеском, сейчас объясню. Рядом хоронили какого то партийного бонзу, с неизменными речами, огромными венками от парткома, месткома, профсоюза, оркестром и толпой верноподданных. Так вот, поп, отложив зонтик и вооружившись крестом, не обращая на идейного врага никакого внимания, заревел таким басом, что и ораторы и оркестр из десятка лабухов вынуждены были заткнуться. Продолжить свой безбожный обряд они не смогли, ибо голос батюшки по децибелам можно было сравнить разве что с Иерихонской трубой. Ждали, когда поп закончил отпевание и мы отчалим с кладбища. С тех пор я стал сторонником похорон по церковному обряду. Впечатлило. Да и красив этот обряд, отработанный за многие столетия до совершенства.
   Но вернемся к деду. В 1914 грянула Первая Мировая война. Деда не мобилизовали - связисты нужны были и в тылу. Со строительством дома он решил повременить до конца войны. Быстренько переделал конюшню в жилье и переселился туда со всей семьей. Успел, надо сказать, как раз вовремя. В семнадцатом грянула революция, потом гражданская война. В такой ситуации о строительстве вообще пришлось забыть. И слава Богу, что не успел построить. Победивший пролетариат буржуев терпеть не мог, в том числе домовладельцев. Всякую собственность, в том числе недвижимую, упразднили. Домовладельцев стали уплотнять, притеснять налогами и прочее. Кто ерепенился - выбрасывали на улицу. Могли и в расход пустить. Со всей пролетарской ненавистью. Ясно же, все буржуи поголовно контра, а с контрой не церемонились. Деда тогда не тронули. Хоть и не люмпен, но и на буржуя не тянул. Домик плохонький, слепленный из конюшни, с односкатной крышей, заселен под завязку. Уплотнять некуда, отбирать нечего. Собственность вроде и есть, но не подходящая под буржуйскую. Дед, эту шатию голодранцев, крикунов и демагогов возненавидел. Все его мечты о благополучной жизни были похерены, семья бедствовала, не просто бедствовала, а голодала. И хотя в начале двадцатых голодали все, от этого было не легче. Работал он по-прежнему на телеграфе, но на тот заработок семью было не прокормить. Четверо детей (одна девочка умерла в малолетнем возрасте, а старшем сыне Викторе ничего не знаю кроме того что он уехал в Москву и покончил жизнь самоубийством) и жена не работает. Бабушка пыталась устроиться на работу. Оказалось, в Симферополе это было безнадежно. Работала одно время в Саках - заработка хватало как раз на дорогу туда и обратно, при полной голодухе в тех же Саках. Вспоминая эти годы, старики только за голову хватались. Но, оказалось бывает еще хуже.
   Может дед, что то, где то ляпнул, может, кому то не понравился, может просто разнарядку никак не могли выполнить, но 37 году его арестовали. В те времена при аресте клеймо автоматически ставилось и на всю семью, поэтому ни тогда, ни после об этом в семье старались не говорить. Особенно при детях. Кое что я все же слышал. Деда обвинили в том, что он японский шпион и требовали признания. Бить особенно не били, а просто ставили по стойке смирно на двое, трое суток, пока человек не падал. Потом обливали водой и снова ставили. Пытка, не бог весть какая изощренная, зато не требовала никаких усилий от палача. Многие не выдерживали - признавались. Признаться, значило наговорить на себя и сдать родственников, коллег, знакомых, чем больше тем лучше. По таким признаниям появлялись не существующие контрреволюционные организации, шпионские сети и прочие химеры, виток репрессий раскручивался дальше. Дьявольское изобретение средневековой инквизиции НКВД усовершенствовало, превратив в бесперебойно и безотказно действующую машину.
   Дед просидел в камере около двух лет, ничего не признавая, не подписывая. И быть бы ему в туалетном мыле за упрямство и недоносительство, за нежелание помогать следствию, если бы не случай. Следователя куда то перевели и на его место пришел другой. Стал наводить порядок: тюрьма переполнена, а тут еще отказники вроде деда. Вызвал его на допрос. Диалог состоялся примерно такой.
  -- Знаете, в чем вас обвиняют?
  -- Да. В том что японский шпион.
  -- По японски понимаешь?
  -- Откуда? У меня ни одного класса образования. Из беднейшей крестьянской семьи.
  -- Так какого черта ты сидишь тут, старый хрен? Катись отсюда, да смотри мне, никому не болтай о том, что здесь видел и слышал. Ни слова, даже семье. Иначе загремишь за разглашение. Понял? Подписочку о неразглашении сейчас оформим.
   Дед, вестимо, молчал. Понимал, что легко отделался. Но любви к большевикам у него от этого не прибавилось. Здоровья тоже. Каталажка - не санаторий. Возраст тоже имел значение. Пошел опять работать на телеграф, уже слесарем. Работать на линиях его не пустили, да и сил не было.
   У деда действительно не было никакого образования. Ноль классов. Даже в церковно - приходскую школу не ходил. Из детей он был старшим, приходилось с малолетства работать. Какая школа, когда в семье десять ртов? Грамоту освоил самостоятельно. Писал без единой ошибки. Когда старшая дочь училась в гимназии (стоило это тогда не дешево), решал ей задачи по алгебре и геометрии. Объяснить, как решал не мог, но решал правильно. В электричестве разбирался как Бог. Мог любой прибор починить, вплоть до только появившихся радиоприемников. Руки у деда были золотые. Что печку сложить, что часы починить, что сапоги сшить - он мог все. Соседи тащили к нему на починку всяческую утварь и он чинил. За работу денег никогда не брал. Если попадалось что то очень большое и сложное, требующее много времени, в качестве гонорара мог принять чекушку водки. За что неизменно получал нагоняй от бабушки. Для порядка. Выпить он любил, но как мне говорила сама бабушка, ни разу в жизни она его пьяным не видела. А прожили они вместе более шестидесяти лет. И, насколько я теперь понимаю, душа в душу, с редким уважением и трогательной любовью друг к другу. В отношении чекушки, он виновато оправдывался: Ну что ты, Настенька! Да не просил я никакой платы. Сами принесли. Не выливать же! Я ведь над этой штуковиной три вечера просидел, сама видела. И хозяйские дела не бросал, все что наказала сделал. Что ж ты, родная, сердишься? Вот ей богу в следующий раз откажусь. И никогда никому не отказывал.
   Я помню деда уже после войны. Было ему тогда за семьдесят. Спина согнутая. Седые усы. Добрые морщинистые руки. Незлобливый юмор и невероятное трудолюбие. Он вечно был занят, таскал тяжести, хотя у него была грыжа. Об операции он не помышлял. Носил бандажи и очень этого стеснялся. Из всех блюд предпочитал украинский борщ в бабушкином исполнении. Готовился борщ ежедневно Во-первых, он любил его только свежим. Во-вторых, холодильников еще не было в помине. Не было борща - значит наступил крайний голод. Хотя мясо в том борще появлялось редко, разве что по праздникам. Зажаривалось варево кусочком старого сала, но было необыкновенно вкусным. Свидетельствую, так умела готовить только бабушка. Как признавали заезжие гости, такой борщ надо есть стоя.
   Ритуал поедания борща был неизменным. Дед к нему основательно готовился. Чистил несколько долек чеснока, натирал им корочку хлеба, или очищал цибулю. Крестился, приглаживал усы и всыпал в борщ (не пробуя!) столовую ложку соли. Такой горячий и такой соленый борщ мог есть только дед.
   Еще дед был не равнодушен к певчим птичкам. В клетке, собственноручно изготовленной им, всю зиму жил щегол. Незатейливое его пение скрашивало однообразные будни. Ранней весной его выпускали на волю. А осенью в клетке появлялся новый жилец.
   Больше всего на свете я любил ходить с дедом на базар. Это всегда было воскресенье, но далеко не каждое. Из двух тогдашних Симферопольских базаров Центрального и Маленького рынка (его называли базарчик), признавался только Центральный, расположенный на месте теперешнего парка Тренева. Добираться до него приходилось пешком. Для шестилетнего мальчишки далековато - целое путешествие. На базаре дед непременно посещал винный ряд, где торговали на разлив сухим колхозным вином. Стоило оно до смешного дешево и его давали пробовать. Всенепременно, обходились все лотки. И из каждой пробы дед пол глотка оставлял мне. В каждом случае дегустация сопровождалась подробным обсуждением напитка, всех его достоинств и недостатков. Благодаря этому я научился разбираться в сухих винах на уровне профессионалов и в жизни это мне потом пригодилось. Торговцев очень забавляла колоритная пара и наши разговоры. Они наперебой зазывали нас к своему ларьку, принимали живейшее участие в дискуссии. Бесплатный глоток вина и целое представление. Наконец дед выбирал ларек. Платил деньги и выпивал один, всегда один стакан. После чего мы важно шествовали домой. Случалось после дегустации, помимо покупок, деду приходилось тащить меня на себе. Но на подходе к дому мы были неизменно в форме. Бабушка на базаре покупала мне мороженое. При всех его вкусовых достоинствах, в нем отсутствовало главное - "А поговорить?"
   Еще мы с дедом обязательно ходили на Пасху в церковь. Стояли всю службу от и до, что было для меня нелегким испытанием. Обратно возвращались под утро, причем я нес с собой бумажный фонарик, сделанный загодя дедом. В фонарике горела свеча. Зажженная от церковной, она предназначалась для зажигания домашней лампады, к тому времени вычищенной и заново заправленной. Пока был жив дед, она неизменно горела перед иконой. Каждый день начинался и кончался краткой молитвой у этого огонька. Так в доме было заведено. Теперь эта икона, весьма пострадавшая от горения лампады, пылится на полке в Питере. Сбереги ее Алиса как память. А дорога она еще и потому, что этой иконой родители твоей прабабушки благословляли раба божьего Михаила и рабу божью Анастасию на брак. Другой ценности у нее нет: откуда в селе затерянном в степях южной Украины в 19 веке могла оказаться ценная икона. Нет, это не Рублев и не Феофан Грек, но мне она дороже любых шедевров, потому как своя, семейная.
   Дед получал нищенскую пенсию. Как сейчас помню - 220 рублей. Буханка хлеба на базаре стоила сто. Бабушка не получала никакой, так как была домохозяйкой. Поэтому, жили огородом, держали коз, кур, иногда гусей, иногда поросенка. Корову при мне не держали никогда, хотя до войны была и корова. До 73 лет дед работал, пока не свалился. Болел и умирал тяжело и мучительно. Не жаловался, а только иногда стонал. Перед смертью появилась у него идея фикс: пережить Сталина, при котором он изрядно пострадал. И пережил. Всего на несколько месяцев, но пережил и скончался в том же 1953 году. Казаки народ упрямый, особенно секачевской породы. Ежели решил не помирать, так и смерть пусть подождет. И смерть ждала.
  

Бабушка.

   Родственников ее я никогда не видел. Знаю только, что у нее было два брата - офицера. При Врангеле они оказались в Крыму. Когда большевики пообещали добровольно сдавшимся амнистию, они пришли к бабушке советоваться как поступить. Оставаться в Крыму или иммигрировать. Бабушка была мудрой женщиной. Она твердо им сказала - уезжайте. Бог даст, будет все хорошо - вернетесь. Но Бог и данное слово для большевиков были не указ. Всех поверивших им и оставшихся они пустили в расход. Их были тысячи. И только сейчас начинают разыскивать их братские могилы. А улицы в Симферополе, названные именами их палачей до сих пор не переименованы.
   Итак, братья бабушки уехали. Один из них оказался в конце жизни в Англии. Умер одиноким и мы через инюрколлегию получили крошечное наследство в несколько сот фунтов стерлингов. Да и то не в валюте, а в чеках внешпосылторга, в магазинах которого все было втридорога. Второй брат осел в Болгарии. Там и сейчас в Софии живет его праправнучка Зоя Алексеева Михайлова, которая мне изредка названивает. Говорит на чистейшем руссом языке и считает меня самым близким родственником. У нее две дочери. Одна школьница, другая, которая постарше, работает в Испании уж не знаю кем.
   О бабушке надо бы писать не прозой, а стихами. Как и дед, великая труженица. Вставала в пять, а летом в четыре утра и до темноты хлопотала по хозяйству. Готовила, стирала, стряпала, возилась в огороде, кормила скотину. И безумно любила меня шалопая - младшего внука. А готовила можно сказать из ничего. Например, лепешки из паслена. В голодуху, и это было лакомство. А уж в борщах, варениках, слоеных лепешках и прочем, равной ей не было. Очень гордилась, что я поступил в институт. Инженер в ее понимании был пределом образованности. Если у меня и были в детстве счастливые дни, так это благодаря ей.
   В тяжелые послевоенные времена с карточной системой (отменили ее в 1947 году), мало было иметь карточки, надо было еще их отоварить. Очередь за хлебом занимали с вечера. Стояли всю ночь. Дед не мог стоять всю ночь, утром надо было быть на работе. А бабушке - в пять утра напоить коз, отогнать в стадо, приготовить завтрак и т.д. Поэтому в четыре утра она меня будила и каждый раз плакала. Вставай внучек, надо идти за хлебушком. Вставай, миленький, скоро в очереди перекличка. Брел я тогда полусонный шестилетний малец по темным еще улицам на маленький базарчик к хлебному магазину и жутко хотел спать. Днем я конечно отосплюсь. А вот когда спала бабушка - неизвестно.
   Она очень любила животных и те прямо таки липли к ней. В доме всегда было полно всякой живности. Кошка и собака - обязательно. Но об одной собачке она вспоминала всю жизнь. Еще до революции был у нее белый шпиц. Любимчик конечно. Заразилась она какой то собачьей болезнью, лечить которую ветеринары не брались. Выход был один - усыпить. Бабушка решила по-своему. Пошла с ней вроде бы гулять. Непременным и модным атрибутом дамского туалета в то время была муфта. В свою шикарную муфту она спрятала револьвер. На каком то пустыре достала его, вложила ствол в ухо собачке и выстрелила. Но как она на меня смотрела! Как смотрела! Собачий взгляд преследовал бабушку всю жизнь. Откуда в доме взялся револьвер - покрыто мраком. Не суть важно. Но сколько я не пытался представить бабушку с оружием в руке, ничего не получалось. С муфтой - пожалуйста. А с револьвером никак. Однако, каков характер?
   Баловала она меня без меры. Понравилась мне дорогущая автоматическая ручка - купила. Я ее до сих пор помню. Темно-зеленая, вместо обычной защелки бронзовая змейка с красными камешками вместо глаз. И купила не смотря на то, что в школе такими ручками писать запрещали. Только обычная вставочка с 86 пером. Чтоб буквы обязательно были написаны с нажимом в нужном месте. Даже перо уточка беспощадно искоренялось. А тут самописка, жуткий криминал. В 49 году она мне купила велосипед. Немецкий, трофейный. С торпедовской задней втулкой и фонариком. Где она достала деньги, неведомо. Скорее всего копила по грошику. Счастливей меня в городе пацана не было. Это был королевский подарок. И гонял я на нем с утра до ночи, до самого отъезда в Ленинград.
   Бабушка умерла в 1960 году. Я был на летних каникулах после второго курса института в Симферополе. Она меня покормила обедом, после чего я отправился в баню. Будь она неладна эта баня. Вернулся, а она полусидит в углу комнаты, мертвая. До кровати так и не дошла. Видно не долго мучилась. До того все жаловалась на сердце. Мне же невдомек было, что это так серьезно. Я просто не верил, что она может умереть. Положил ее на кровать, побежал к соседям вызывать скорую. Да толку... Что - то важное ушло из моей жизни со смертью бабушки. Кончилась юность, и я стал взрослым. А на похороны собралась вся улица, весь околоток. И все порывались нести гроб до кладбища на руках. И несли таки пару кварталов. Но это было бы до вечера. Пришлось вмешаться. Похоронили ее рядом с дедом. И теперь они не разлучатся никогда.
  

Мама.

   Зоя Михайловна родилась в Симферополе 13 декабря 1913 года. Если к двум цифрам тринадцать прибавить пятницу получится полный набор несчастливых примет. И действительно всяких испытаний в ее жизни было предостаточно.
   Училась она вначале в частной гимназии Станишевской. Потом в обычной школе. При наступлении советского периода обучение велось своеобразно. По бригадному методу: один ученик отвечал, а отметки ставились всем. Уровень знаний при таком обучении был соответствующим. После седьмого класса мама поступила в Харьковский художественный техникум. Через два или три года на базе техникума создали институт, соответственно продлив срок обучения. В Харькове, в эти годы как и по всей Украине был голод. Родители помогать ей не могли - в Крыму тоже было не сладко. Мама днем училась, а вечерами и ночами работала. Писала плакаты, лозунги, хваталась за любую оформительскую работу. Но этих заработков не хватало даже на хлеб. Голод был страшный. Люди умирали на улицах. По сей день на Украине это трагическое время вспоминают с ужасом, называя его голодомором.
   Как то в новогоднюю ночь мама осталась одна в огромной комнате общежития. Все разошлись и разъехались по домам, а у нее денег на билет до Симферополя не было. Чтобы заглушить чувство голода решила лечь спать. Под подушкой нашла кусок хлеба и какие то лепешки - новогодний подарок от подруги. Ночь проплакала. Когда речь заходила об этих и подобных воспоминаниях, я всегда уводил разговор в сторону. Тяжело было слушать. Тяжело смотреть на маму. Оттого многие детали остались только в ее памяти.
   После четвертого курса она поняла, что учится дальше и голодать не сможет. Уехала в Ленинград поступать в Академию художеств. Поступила. Но та же история - есть нечего. В Питере жила ее родная сестра Любовь Михайловна, которая помочь ей не могла. Своя семья, дети, муж мало получал. Мама бросила академию, нашла работу. И тут не повезло - серьезно заболела. Ей сделали операцию - удалили почку. Посоветовали сменить климат. Пришлось возвращаться в Крым. В Крыму она стала работать театральным художником, сначала в Евпатории, потом в Керчи, потом в Симферопольском ТЮЗе.
   В Керчи она познакомилась с моим отцом. Вместе с ним вернулась в Симферополь. Отчего она выбрала его и вышла замуж - неведомо. Поклонников было предостаточно. Один из них каждый день посылал ей телеграммы (стоили они баснословно дешево) и так замордовал почтальона, что мама попросила его прекратить это безобразие. Среди поклонников был и режиссер театра Арбенин.
   Вообще у мамы было много друзей и знакомых, бывших или ставших потом знаменитыми. В двадцатых годах она познакомилась с Максимилианом Волошиным. Считала его чудаком и весьма прохладно относилась к его живописи. Одно время работала в Питере с Казимиром Малевичем, автором знаменитого черного квадрата. Рассказывала, что человеком он был желчным, но справедливым и работать с ним было интересно. Дружила с дочерью хозяина кабачка "Бродячая собака", в котором до революции собиралась вся Питерская богема. Любила поэзию. Вручную переписала томик запрещенного тогда Гумилева. Любила Надсона, Цветаеву, Мандельштама.
   Друзья были разные. Не столь знаменитые, но верные. Например, Ольга Орлова. В первый день учебы в гимназии, в первом классе, их посадили на одну парту. Учительница предложила детям что ни будь нарисовать. Оля нарисовала пальму. Мама тогда рисовать совсем не умела и завидовала соседке. Что получилось потом из этих девочек? Мама стала профессиональным художником, а Оля майором милиции. Общались они до самой смерти. А дядя Жора, Ольгин муж, замечательный мужик и великий хохмач, частенько отвозил нас на своем невообразимом драндулете, типа антилопы гну Козлевича на вокзал. Такая вот долгая дружба. А сколь оригинальны были Прики, Горбачевы, доктор Хачикян и прочие? У всех была какая то изюминка, что то оригинальное. И одна общая черта - доброжелательность.
   Итак, мама вышла замуж. Образовалась вполне богемная семья - молодой корреспондент, с аристократическими замашками, и театральный художник. Через положенное время у них родился сын. После долгих споров его назвали Юрием. Случилось это 20 октября 1939 года.
   Осень в этот год была теплой. А в конце октября природа преподнесла сюрприз - в массовом порядке расцвели крокусы. Обычно они цветут ранней весной. Вокруг нашего дома тогда не было сплошной застройки. Уже за соседним кварталом начиналась не тронутая плугом Крымская степь. Такая же, как при скифах. Даже ковыль рос. Вспомните знаменитые строки Блока: "Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль". Мама выносила меня на прогулку в эту степь до горизонта покрытую цветущими крокусами. Крокус удивительный цветок. На мохнатой ножке покоится сиреневая звезда, состоящая из крупных остроугольных лепестков. Нет, описать эту красоту мне не удастся. Ни до, ни после такого цветения крокусов никто не видел.
   С переездом в Симферополь жизнь постепенно начала налаживаться. Мама жила с родителями, с ребенком, то есть со мной было кому возиться. На лето приезжала в Крым Любовь Михайловна с детьми. Все бы ничего, но в 41-м грянула война. Отец в первые дни ушел на фронт добровольцем, а через три месяца в Симферополь пришли немцы.
   Ситуация в доме сложилась следующая. В нашем маленьком доме оказались двое стариков (бабушка с дедушкой), мама с двухгодовалым сыном и тетка Люба с двумя детьми 6 и 11 лет. В первые дни войны дед по доброте душевной прятал в подвале партизан. В одной комнате на постой были поставлены два немецких солдата. Итак семья - четверо взрослых и трое детей. Плюс партизаны. А жрать, извините, нечего. Никто ведь не работал. Пошли бы работать, но куда? Театры, как и все другие учреждения закрылись. Оставался один выход, что бы не помереть с голоду идти устраиваться на работу к оккупантам. Тетка, бывшая актриса (как ее называли инженю со слезой) пошла уборщицей к барону фон Вайге. Мама - на какой то склад, заведовал которым офицер интендант Штрайхен. Эти два немца, совершенно разных, сыграли потом большую роль в том, что в этой войне мы выжили. Фон Вайге - молодой лощеный аристократ, служил то ли в Абвере, то ли в какой то другой секретной конторе и дома появлялся не часто. Штрайхен, пожилой немец из крестьян. Как получил образование и выбился в офицеры - неизвестно. По натуре человек совершенно не военный, отчего, наверное, и стал интендантом. Немного говорил по русски. Что бы вы подумали, он сделал, когда оказался на территории России? Перво - наперво нашел православного попа, с помощью которого составил краткий словарик и записал, какие русские слова приличные, а какие являются ругательствами. По его представлению лучше всего и без обмана это мог сделать только священник. Штрайхен боялся при разговоре попасть впросак и выглядеть не культурным. Расовые бредни Фюрера он не разделял и русским относился с уважением. Это правда, немцы были всякие, в том числе и такие. Обычные люди, оторванные от мирного труда. Ненавидевшие войну и вынужденные носить военную форму.
   Хотя через пару месяцев партизанам удалось перебраться в лес, сытнее от этого в доме не стало. Об этом свидетельствует эпизод, когда на Рождество Штрайхен решил облагодетельствовать своих служащих подарками. Маме он вручил пару плиток шоколада. Мама взяла шоколад и расплакалась. Штрайхен всполошился. Он не мог понять в чем дело и стал допытываться. Тогда мама протянула ему шоколад и попросила в замен буханку хлеба. Штрайхен сначала опешил. Потом заявил, что он старый дурак. Что он должен был догадаться о голоде. Кончилось тем, что он притащил две буханки. Потом, одел шинель и проводил маму до дома, чтобы у нее не было неприятностей с патрулями. Две буханки у русской могли вызвать подозрения в краже. А за любую кражу полагался немедленный расстрел. Подчеркиваю, за любую. Здесь немцы были беспощадны. Вообще, оккупационная политика была странной, не всегда совпадающая с нашими официальными ее трактовками. Например, в Симферополе они открыли школы. Кто - то захотел учиться, кто - то нет. Кто - то запускал чернильницей в портрет Гитлера, кто то таскал в кармане пионерский галстук. Кто - то просто учился. Мой старший брат кончил пятый класс с отличием (после войны школу с золотой медалью). Поздравлял отличников не какой ни будь плюгавый чиновник или бургомистр, а фельдмаршал фон Манштейн. Да, тот самый, имя которого вошло в историю второй мировой войны, наравне с Гудерианом, фон Клейстом, Паулюсом и другими. Каждого персонально. Для чего отличников специально собрали в здании рядом с театром на Пушкинской.
   Не то в 42-м, не то в 43-м я ухитрился подхватить одновременно двухстороннее воспаление легких и брюшной тиф. Лекарств, в то время не было никаких - оккупация. Стал потихоньку загибаться. Выручил тот же Штрайхен. Привел немецкого врача. Я этого доктора видел в бреду, но до сих пор помню. Был он весь в серебряных нашивках, с серебренными погончиками - словом весь в серебре, как дед мороз. И он был добр как дед мороз. Дал лекарство (кажется красный аспирин), посетовал маме, что его прямое дело лечить детей, а не штопать раненных, спросил, что я ем. А он ничего не ест уже несколько дней, сказала мама. Не хочет. Плохо, сказал дед мороз. Очень плохо. Шансов выжить у киндера и так немного. Надо что - то делать. Фрау, предлагайте ему из еды все, что сами сможете вспомнить. Может он что - то захочет. Иначе он не жилец. Мама так и сделала. Наконец я сказал, что съел бы пирожное. Пирожное! А где его взять? Дело было перед рождеством. Тогда Штрайхен, присутствующий при разговоре, отправился в казино. Его склад снабжал и это заведение. В казино сказали, что все пирожные, какие были в буфете, уже сожрали. Штрайхен отправился в зал и на одном из столиков обнаружил искомое. Тут же реквизировал. Что наплел при этом - один Бог знает. В ту рождественскую ночь Бог был явно за меня. После нее я стал поправляться.
   К Новому году в доме появилась елочка. Стояла уже около недели, Очень хотелось к ней подойти поближе. После месячного пребывания в постели я впервые встал и пошел к елочке. Но не дошел. Елка вдруг завертелась, пол поехал в сторону и наступила темнота. Вестимо обморок от слабости. Очнулся я уже в кровати, так и не пообщавшись с этим чудным видением.
   В конце оккупации начались бомбежки. Бомбили кукурузники, по ночам. Сбрасывали маленькие фугаски и зажигалки. Шуму было много. По-моему, налеты были рассчитаны скорее на психологическое воздействие, чем на причинение реального ущерба. Хотя один дом в двухстах метрах от нашего сгорел до тла. Во время бомбежек семейство пряталось в подвале. При хилых деревянных перекрытиях попадание любой бомбы превратило бы подвал в братскую могилу. Но все равно все туда залезали, напоминая страусов прячущих голову в песок. Мама таскала меня в подвал сонного, завернутого в одеяло, по крутым ступенькам узкой лесенки. Как то раз я выскользнул из одеяла и скатился вниз пересчитав головой ступеньки. Остался цел и невредим, зато проснулся окончательно, запомнив эту бомбежку надолго.
   Много лет спустя, мама мне рассказывала, что в это период немцы сильно нервничали. Десанты в Евпатории и Керчи, вылазки партизан, лишь усиливали репрессии. Их и так было более чем. Самой нелепой была гибель работников театра. Мама дружила с художником Барышевым. Еще до войны они помогали друг - другу оформлять спектакли, хотя и работали в разных театрах. В ночь перед арестом он пришел к ней, рассказал, что всю группу уже взяли и сегодня утром его очередь. Всю ночь проходил из угла в угол, переживал сильно. Мама уговаривала его скрыться, спрятаться. Хоть в нашем подвале, хоть на складе где она работала. Там бы его никогда не стали искать. Но Барышев отказался. Считал себя виноватым, что втянул людей в эту кашу и должен был пострадать наравне с ними. Извечное русское пострадать. Опять же, как потом оправдаешься перед нашими, мол сам выжил, а группу погубил. Ну и пострадал. Расстреляли всех кто был в гестапо, буквально за день до освобождения Симферополя. Немцы драпали и разбираться с арестованными не было времени. Мама говорила, что вообще вся эта подпольная возня богемы была глупой и наивной. Они играли в подполье. Вся их деятельность ограничилась составлением списка участников и разговорами о том, что надо бороться. Больше ничего они не успели сделать, а дурацкий список всех погубил.
   Кто их сдал вроде бы неизвестно. Да и не суть важно - подлецы всегда были, есть и будут. Мама утверждала другое, героическая пьеса "Они были актерами" - чушь. Чушь от начала до конца. Правда в ней только то, что их всех действительно расстреляли. Она знала их не понаслышке, театральная среда в маленьком городе - очень узкий круг людей. Но больше всего жалела Барышева. И как друга. И как человека. И как талантливого художника.
   Весной 44-го стало очевидно, что немцы Крым вот - вот сдадут. Надо было решать: уезжать, пока еще можно, или оставаться. Все понимали, что работа на немцев не пройдет даром, репрессий не избежать. В военное время и расправа была короткой. Старики помнили, как расстреляли белых врангелевских офицеров, дед не забыл свою отсидку в 37-м. В результате мама с сестрой и детьми решили ехать. Оставлять троих малолетних детей на шее не работающих стариков было нельзя. Отъезд тоже представлялся безумием. Но ведь и война сама по себе безумие. Прощание было тяжелым. Ясно представляли, что шансов выжить у отъезжающих и у остающихся немного. Однако, чудеса имеют место быть.
   Как только в Симферополь вошли освободители, на деда тут же донесли. Мол в его доме немцы квартировали и дочери работали на оккупантов. Неважно, что деда при этом не спрашивали согласен ли он на постой солдат - пришли и поселились. Неважно, кем и почему работали дочери, главное что работали. Остановили первых попавшихся в форме, показали пальцем на дом, где живут предатели. Этого было достаточно. Деда тут же вытащили на улицу и поставили к стенке. Пока зачитывали приговор написанный карандашом на клочке бумаги, из-за угла вывернулась полуторка полная веселых и пьяных партизан. Среди них было двое, обживавших дедов подвал и к концу оккупации выбившихся в большие чины. Старика немедленно реабилитировали и, в качестве компенсации за пережитый ужас, а также за помощь, оказанную партизанскому движению, налили полную кружку водки. Вот вам и чудо. Чудо что эти парни не погибли. Чудо, что решили навестить своего спасителя. Чудо, что не опоздали, ибо через пять минут деда бы уже пустили в расход. Дед потом рассказывал, что вкуса водки он не почувствовал, выпил как воду. А ребята оставили кое-какие продукты и тут же уехали. Обещали зайти после войны, но так и не появились. Может забыли, а может сложили свои буйные партизанские головы на фронте. До конца войны еще оставался долгий год и две недели.
  

Бег

   История почти по Булгакову. С поправкой на специфику второй мировой войны. Дорога в никуда. С одной целью просто выжить. Спасти детей. Весьма сложное мероприятие для того времени. Однако напомню, чудеса имеют место быть.
   Для всех драпающих дорога была только одна - в Севастополь. На чем до него добирались, не помню, кажется на грузовике. Приехали ночью. Но панораму того ночного Севастополя я запомнил. Она напоминала тлеющий костер. Все что могло гореть, уже сгорело. Тлели только уголья. Сплошные развалины. В них мы и ютились какое то время. Потом удалось пробиться на караван отходящий в Румынию. Мы попали на какую то самоходную баржу с огромным трюмом. Туда затолкали всех гражданских. Болтало изрядно. Посреди трюма стояла здоровенная бочка куда все дружно травили. И от качки, и от духоты, и от вида самой бочки. Я с детства не укачиваюсь. Дождавшись, когда взрослые отключились, вскарабкался по трапу и выглянул из люка. Зрелище было красивое - караван вовсю бомбили. Тихоходная баржа плелась где то в конце кильватера, а голову с более крупными судами обрабатывали пикирующие бомбардировщики. Все небо было в цветных трассах, осветительных ракетах, впереди что то горело. Очень красиво горело. Страха не было. Я просто не понимал что происходит. Долго любоваться мне не дали. Стянули за ногу в трюм и усадили рядом с полной до краев бочкой. Чуть позже появились повеселевшие матросы в смешных шапочках с помпонами и объявили, что налет кончился. Кого - то утопили, но нас это не касалось. Тонущих подбирал конвой. Наша ржавая калоша никого не заинтересовала и слава Богу, что мы оказались именно на ней. Утром волнение стихло, вода сделалась как зеркало. Берега еще не было видно, но отчетливо слышался колокольный звон. Оказывается была пасха, 13 апреля 1944 года. Караван подходил к городу Констанца. Звон идущий казалось из моря, казался чудом. Да и вся эта ночь и утро были чудом.
   Совсем недавно в мемуарах одного немецкого офицера (П.Шмидт, начальник отдела печати МИДа, псевдоним П.Карел) я прочел, что Фюрер категорически запретил эвакуировать из Крыма войска, надеясь его удержать. Крым был объявлен территорией Рейха. Это решение стало трагедией для немцев, запертых в нем как в мышеловке. На допросе советский офицер сказал ему примерно следующее. Нам не надо было устраивать вам котел. Вы сами в него забрались. Сами себя кормили и охраняли. Никаких хлопот. Да, к 44-му году советская армия научилась воевать.
   Адмиралы Фюрера подготовили солидный флот для эвакуации войск из Крыма. Но, поскольку приказа об эвакуации не было, вывозили только раненых и гражданское население. Издай Фюрер другой приказ, мы не попали бы даже на эту ржавую баржу. Не комбатанты, а тем более славяне его вообще не интересовали. Обрекая целую армию (кажется семнадцатую), запертую в Крыму, на уничтожение, этот людоед невольно поспособствовал нашему спасению. Ничего этого мы тогда не знали.
   В Констанце все наше семейство немедленно запихнули в лагерь. Страшноватый такой лагерь, с бараками, колючей проволокой, вышками охраны. Он вроде бы не охранялся, но выходить из него не рекомендовалось. Кормили своеобразно. Каждый день горохом сваренным на воде. Я потом лет двадцать не то что есть, видеть не мог горох. И еще там был занятный душ. Такая герметичная камера, из дырок в потолке которой лилась вода. Лет тридцать спустя, в Освенциме, я увидел точно токую же камеру. Немцы строили лагеря по стандарту. Экскурсовод объяснил, что это ничто иное как душегубка. Только в Освенциме через те же дырки подали не воду, а газ "циклон - Б". Крематорий был рядом, куда голеньких жертв доставляли сразу же после "помывки".
   В лагере нас разыскал Штрайхен и двинулись мы с его отступающей частью в глубь Румынии. Какое-то время стояли в большой румынской деревне. Впервые я попробовал там мамалыгу. Увидел, как неописуемо грязные румынские дети ели сырые свиные уши, считавшиеся лакомством. Потерпел унизительное поражение от громадного барана. Этот баран возглавлял немалое стадо хозяина хаты, где мы квартировали. По неосторожности я загородил ему дорогу. Зверюга боднул так, что я летел вверх тормашками. С тех пор я уважаю баранов только в одном виде - в виде шашлыка. В других случаях предпочитаю не связываться.
   Деревенской идиллии быстро пришел конец. Штрайхен получил назначение в Италию, где уже высадились войска союзников. Приказ есть приказ. Больше он нам помочь ничем не мог. Оставаться в Румынии было глупо. В любой момент она могла быть занята советскими войсками. Работы не было никакой, как и средств к существованию. Перемещаться куда-нибудь с нашими документами означало одно - опять угодить в лагерь. Тетка написала слезницу фон Вайге. Почта у немцев работала как часы и, примерно через неделю, мы получили разрешение на въезд на территорию Рейха, а точнее в город Рейч, в имение барона фон Вайге. Бег продолжался.
   Сначала мы ехали в теплушке через Карпаты. Черт его знает, что это был за эшелон, но ехали в нем одни гражданские. В нашей теплушке одна стена была сплошь заставлена какими то ящиками, которые охранял малообщительный мужичок. Еще, какие то тетки, державшиеся особняком. Неприятности начались, когда выехали на равнину. Паровоз истошно загудел и стал как вкопанный. Ящики рухнули, завалив мужичка. Паровоз выл не переставая. Воздух! Людишки повалили из вагонов, разбегаясь кто куда. Куда угодно, в любое укрытие. А прятаться то было и негде. Вокруг ровное поле с уже убранной кукурузой. Только будыли торчат. Под эти будыли люди и прятали головы, потому как больше прятать было некуда. Запах земли и дикий ужас. Мама нагибала мою голову, пытаясь одновременно прикрыть меня собой и заткнуть уши. Но вой паровоза, рев моторов и пушечно - пулеметные очереди сверлили мозг все равно. Да, такое не забывается.
   Налет продолжался недолго. Самолет (самолеты?) прошли пару раз на бреющем вдоль эшелона поливая его огнем. На кой было обстреливать гражданский эшелон? Ведь с бреющего мы все были видны как на ладони. Когда опомнились от пережитого страха и вернулись в вагон, он напоминал решето. Ящики разбросаны по всему вагону. Мужичок исчез. Или его успели вынести до прихода детей? Но паровоз уцелел и, через какое то время, мы тронулись дальше.
   Как и почему мы оказались в другом эшелоне, я не знаю. Он был военный. На платформах были принайтованы автомашины, в вагонах ехали солдаты. На этом эшелоне мы прибыли в Будапешт. Славный город Будапешт я увидел много позже. Тогда же - сплошные пути забитые составами.
   В Будапеште я отличился. Дело было так. На платформе перед бампером одной из машин лежал железный лист. На нем немцы разводили костер и готовили себе еду. В тот раз, в здоровенном котле варился кофе. Чет меня дернул перебраться по бамперу на другую сторону платформы. Попытка кончилась тем, что с бампера я сорвался, угодив одной ногой в котел с кипящим кофе. От болевого шока я тут же отключился и дальнейшее знаю только из рассказов мамы. Нога была до паха обварена и покрылась пузырями. Меня отнесли в теплушку, а мама бросилась искать врача. К тому времени стемнело. Вдобавок началась воздушная тревога. Неразбериха страшная. Среди всего этого бедлама мама все таки отыскала врача. Им оказался эсэсовец в черной форме, с черепом на фуражке и сам страшный как сатана. Но мать готова была иметь дело хоть с самим сатаной, лишь бы меня спасти. А он был не многословен. Молча выслушал просьбу. Молча пошел за ней по путям, молча размотал тряпки в которые успели завернуть мою ногу. Потом также молча достал пинцет и как чулок снял с ноги всю кожу. При виде этой процедуры, мама, державшая его карманный фонарик чуть не грохнулась в обморок. Врач впервые что то буркнул, открыл баночку с какой то желтой мазью и густо смазал ей ногу. Забинтовал, отобрал у мамы фонарик и только после этого заговорил.
  -- Мадам! Наш эшелон через полчаса уходит на фронт. Больше я ничего не могу сделать. Шансов у ребенка мало. Но, может быть, ему повезет.
   После чего исчез как привидение. Просто растворился в своей черной форме в черной осенней ночи. Фонарик снаружи вагона он не зажигал - отбоя воздушной тревоги еще не было. Мать осталась в темной теплушке со впавшим в беспамятство сыном, в чужой стране, в городе с непонятным названием Будапешт. Боже! Что она пережила в ту ночь!
   То ли фашистская мазь оказалась чудодейственной, то ли я не в меру живучим, то ли что то другое, но я выжил. Боле того, довольно быстро стал поправляться. Вот вам еще одно чудо. Кто говорит, что их не бывает? Еще как бывают. А знаете, как его зовут? - Мама. Это она спасла меня от смерти, подарив еще одну жизнь.
   В границы Третьего Рейха мы въезжали в комфортабельном купейном вагоне. Как в нем очутились - непонятно. Когда мама потащила меня в туалет, то обнаружила, что весь коридор и тамбур забиты здоровенными эсэсовцами. Опять эти эсэсовцы, куда от них денешься? О, киндер! Скучающие парни схватили меня на руки и стали подбрасывать, тормошить, передавать друг другу. Здесь они погорячились. Описал я эту братию с ног до головы, как из брандспойта. Мама сначала испугалась. От эсэсовцев можно было ждать чего угодно. Но и на этот раз все обошлось. Зато, рассказывала мама, она никогда не слышала такого гомерического хохота. Они ржали весь перегон. Ржали когда выходили из поезда на следующей остановке. Просто покатывались. Больше я никогда парней из СС не видел. Разве что в кино. И слава Богу! Двух встреч более чем достаточно.
   Имение баронов фон Вайге находилось в маленьком городке Рейч (или Ройч?). Настолько маленьком, что на карте я его не нашел. Что такое Рейч: несколько идеально чистых улочек, несколько лавок и магазинчиков, одно и двухэтажные здания. Основная достопримечательность - имение барона. Надо полагать, он был человеком не бедным, владея почти всеми окрестными землями. Сфера деятельности - сельское хозяйство. С улицы в имение вели широкие ворота, проделанные в прочном каменном заборе. У ворот небольшой домик - контора. За воротами обширный двор, в центре которого что-то вроде манежа для выгула лошадей. На другой стороне двора, против ворот, высился двухэтажный баронский дом, казавшийся мне тогда огромным. Слева от ворот высокий сарай забитый сеном, далее коровники, свинарники, прочие службы. Справа склад сельскохозяйственной техники, всякие там плуги, бороны, сеялки и прочее. За барским домом размещался парк. Часть его заросла здоровенными лопухами - ревенем, к коему немцы питают особую слабость. Братья называли его рабабой. Иногда мы его грызли - в сыром виде кислятина необыкновенная.
   Нас оптом поселили в одной из комнатушек конторы, окна которой выходили на улицу. Двухъярусные солдатские койки, стол, несколько стульев - все. Маму определили работать в коровнике, тетку уборщицей в барский дом. Мама страшно уставала. Единственным достоинством ее работы было то, что иногда со страшным риском она приносила домой пару литров молока для детей. Кроме того, барон разрешил брать из овощехранилища картошку без ограничений. Так что голод нам не грозил. После дорожных мытарств это был суррогат счастья. Счастье, вообще то, понятие относительное. Положение ост-арбайтеров, хоть добровольных, хоть принудительных, было совершенно бесправное, мало отличающееся от рабов. Все зависело от конкретного хозяина. Он мог устроить для них настоящий ад, а мог относиться вполне терпимо. Барон относился терпимо. Рабочих рук в Рейхе, особенно к концу войны, катастрофически не хватало. Армию же надо было кормить. Обязательные поставки. Может, потому барон и согласился на наш приезд. Старшего брата, четырнадцатилетнего пацана, тут же посадили на трактор. А он был слабенький, с работы едва приползал. Но ведь и в нашем тылу было не лучше. Подростки становились к станкам, наравне со взрослыми пахали и сеяли. Женщины в деревнях запрягались в плуги. Отличием ост - арбайтеров, помимо полного бесправия, было еще то что им не платили. Не платил и барон. Несколько марок на соль и спички - не в счет. Да собственно и купить за деньги практически ничего было нельзя. В Германии была жесткая карточная система. Поэтому счастье, я полагаю, было в том, что барон и его служащие не издевались над рабочими и не морили их голодом, хотя и жестко требовали выполнения порученной работы. Служащие барона тоже вкалывали с утра до вечера, отчего порядок в имении бы образцовый.
   Возможно, была еще одна причина сносного к нам отношения. Немцы прекрасно понимали, что война проиграна. За любую жестокость придется отвечать. Все это я домысливаю сейчас. Сопоставляю факты, размышляю. Память пятилетнего мальчика не слишком надежный инструмент для точной передачи событий тех лет. Она похожа на осколки цветной мозаики из образов и ощущений, из которых я пытаюсь сложить общую картину. Одни из них очень яркие, как цветные фотографии. Другие тусклые, черно-белые, не резкие. А третьи - пустые места, как засвеченная фотопленка.
   У самого барона была куча детей. Не то пять, не то восемь, точно не помню. Старшая в имении - девушка лет восемнадцати, младшая Криста - моего возраста. Из средних помню только одного мальчишку лет 12 - 13, носившего форму гитлерюгенда и относившемуся к нам с нескрываемым презрением. С местными уличными детишками мне общаться категорически запрещалось, во избежание эксцессов. Но друга я себе все таки нашел. Им стала маленькая баронесса Криста, которой тоже не разрешалось покидать территорию имения и играть ей было не с кем. Языком общения стал немецкий, который я осваивал с поразительной быстротой. Поскольку баронессе со славянскими плебеями общаться то же не разрешалось, за чем следила старшая горничная (а может бонна), первые встречи проходили совершенно инкогнито. Конспиративным местом встреч были заросли лопухов, то бишь ревеня. Под его широкими листьями царил зеленый сумрак, было тихо, уютно и главное нас никто не видел. Вообще в парке укромных уголков было не мало, но в ревене нам нравилось больше всего. Иногда баронесса тайком приводила меня в свою комнату забитую игрушками, но поиграть толком не удавалось. Бонна немедленно выдворяла меня из дворца с треском. Правда не била. И на том спасибо. Это было в начале нашей дружбы. Позже, мы и не пытались пробраться в дом, затевая интересные игры в парке. Потом, как рассказывали взрослые, растащить нас было делом не легким. Мы цеплялись друг за друга и ударялись в такой отчаянный рев, что, в конце концов, даже бонна отступалась, махнув рукой. Вот это была любовь! У меня и сейчас теплеет в груди, когда я вспоминаю свою верную маленькую подругу. Не смейтесь, это детская любовь была самой искренней и бескорыстной. Мы оба были одиноки в огромном мире. Жестоком. Охваченным войной. Не понятном для нас мире взрослых. Вечно занятых своими проблемами, озабоченных, куда то спешащих. И как жаль, что нашли друг друга, чтобы потерять навсегда.
   Не знаю, покупали мы что-нибудь, кроме соли и изредка маргарина (только для детей). За солью в магазин обычно посылали меня. Собственно и магазином его нельзя было назвать - крошечная лавочка в двух кварталах от имения. Толстый, добродушный лавочник при виде меня расплывался до ушей. Моего немецкого уже вполне хватало для степенной беседы и вручения нескольких пфеннигов лавочнику. Тот торжественно вручал мне кулечек соли и я гордо нес его домой. Гордость меня и подвела. Русские пленные, работавшие в кузне барона, подарили мне свистульку сделанную из гильзы от ракетницы. И вот, когда я, гордо свистя, шел с очередным кульком соли, местные мальчишки, постарше меня, свистульку отобрали. Соль я рассыпал. Без соли и свистульки, но зато с могучим ревом я помчался домой. Поскольку мама была на работе, за дело взялась старшая дочь барона. Она утерла мне сопли, взяла за руку и повела по улице на поиски обидчиков. Не знаю, что ей руководило. То ли жаль стало малыша, то ли она посчитала, что ее подданному, а следовательно и ей, нанесено оскорбление, то ли природная немецкая приверженность к порядку, а может все вместе взятое. Выглядело это, вероятно, очень забавно. Фрейлен ведя меня за руку, останавливалась и строго спрашивала у каждого прохожего, не видели они случайно моих обидчиков. Несмотря на рев, я, все таки, заметил, что улица мгновенно опустела. Шутит молодая баронесса или нет, но с бароном никто не хотел связываться. В Ройче он был самым богатым и влиятельным человеком. По существу хозяином городка. Опять же барон. Свистульку мне не вернули только по одной причине - местные пацаны попрятались кто куда. И с тех пор они ко мне на сто метров не приближались. М-да, баронское подданство имело свои преимущества.
   Наступил апрель сорок пятого. Иногда слышалась канонада. Городок притих и как будто вымер. Все попрятались по домам. Дни стояли теплые и ясные. Но во двор меня не выпускали. В один из таких дней в город вошли американцы. Они проходили мимо нашей сторожки. Проезжали на джипах и студебеккерах. Но не останавливались. Мелькала незнакомая форма, странные каски, странные машины. Они спешили дальше. А в городе царило тягостное молчание. Ни одно окно не было открыто.
   Буквально на следующий день начался драп. Не знаю, чем он был вызван. Никаких военных действий ни в городе, ни в окрестностях не было. Но, драпали. Драпанул куда то и барон. Исчезли служащие. Баронский дом стоял как вымерший. Ну и мама с теткой тоже решили драпать, поддавшись общему психозу. И драпанули, не куда-нибудь, а на запад.
   Да, жизнь вполне могла бы повернуться по-другому. Может быть, и писал бы я эти воспоминания на каком-нибудь другом языке - немецком, английском французском. Сколько людей очутились тогда по ту сторону от Родины, а их дети и тем более внуки русский язык не знают вовсе. Я как - то спросил маму, что было бы, если бы мы всё-таки остались там. Трудно сказать, ответила мама. Но точно знаю одно - высшего образования ты бы там не получил. И в этом, она была безусловно права. Образование там действительно для богатых. В нашем положении мы думали бы там о куске хлебы, а не об образовании. Это враки, что все иммигранты жили хорошо. Особенно в первом поколении.
   Поворотным пунктом бега по Европе стал немецкий город Торгау. Мы оказались перед довольно широкой рекой, мосты через которую были разрушены. В Торгау похоже царило безвластие. Как говорится ни белых ни красных. В принципе можно было двигаться в любую сторону - через реку как то же переправлялись. Но заминка способствовала возникновению сомнений. Состоялся военный совет, для нас не менее судьбоносный, чем для предков в Филях.
   Совет проходил в каком то сарае. Непонятно для чего построенном сооружении, высотой в двухэтажный дом. По балкам под крышей расхаживали голуби. Вокруг сарая зеленела майская травка и стояла удивительная тишина. Чуть дальше блестела река. Река, сыгравшая роль Рубикона, перейти которую, означало навсегда остаться на Западе.
   Мама и тетка совещались довольно долго. Возвращаться в Россию было страшно из-за репрессий. Не менее страшно было двигаться на запад, в полную неизвестность. Да и не ждал нас там никто. Ни родственников, ни даже знакомых там не было. Решающим аргументом стало то, что в России оставались их мужья. О судьбе их ничего не было известно. Но сестры надеялись, что они живы, что ждут их. И еще они надеялись на знаменитый русский авось. Авось все обойдется. А на что еще было надеяться? Решение было принято: дранг нах остен. Как потом рассказывала мама, решение далось им нелегко. Повернуть на сто восемьдесят градусов их заставило самое сильное чувство на земле - любовь. И то, что у детей должны быть отцы. И что их, возможно, ждут старенькие родители. Маме в то время был всего тридцать один год - еще такая молодая.
   Итак, бег продолжался. Но уже в обратном направлении. Центральная Европа в ту весну напоминала эпоху великого переселения народов. Сотни тысяч, а может миллионы людей, двигались в основном в двух направлениях, одни на запад, другие на восток. Репатриированные, угнанные, пленные, дезертиры, воинские части и еще бог знает кто рвались кто в свои, кто в чужие края. Забивали дороги, вокзалы, ехали на попутках и шли пешком. Ночевали чаще всего под открытым небом, благо было тепло. Чем питались? Серьезный вопрос. У нас по крайней мере с ним было неважно. В один из дней, на пустыре, весьма смахивающем на городскую свалку, испекли в золе несколько картошин и в какой то банке вскипятили бурду под названием чай. Таков был обед и ужин одновременно. Сахара конечно не было. Брат толи в шутку, толи всерьез посоветовал мне положить в кружку соль. Вкус соли я знал хорошо - сам покупал ее в лавочке. Отказался тогда и от чая и от соли. И почему то этот случай с солью вбит в память как гвоздь. Никак не могу забыть.
   Очередным этапом бега оказался лагерь для перемещенных лиц в Польше. Кучка обшарпанных домиков, бараки. Вокруг валялась масса патронов, снарядов, пустых гильз. Они заманчиво блестели желтой латунью и мне страшно хотелось их потрогать. Но эти игрушки были объявлены табу. Не то что трогать, подходить к ним было нельзя под страхом жесточайшей порки. Взрывоопасных предметов валялось вокруг более чем достаточно. Взрослым было не до них. Из-за этих симпатичных штуковин нельзя было зайти в малинник с соблазнительно краснеющими ягодами. Говорили, что там мины. Единственным развлечением было купание в речке протекавшей рядом с лагерем. Вода была теплой, а мирное небо безоблачным.
   Наконец пришло разрешение, которое ждали казалось вечность. Мы тотчас двинулись дальше на восток, в страну Советов. Какую ни на есть, но на нашу Родину. Решено было ехать в Ленинград, где сестер никто не знал. Где, по идее, их должен встречать муж тетки Владимир Александрович Скорняков. Перед войной он, инженер металлург, получил большую комнату на Литейном, где и мы с мамой могли обрести крышу над головой.
   Радужные перспективы быстро увяли. Оказалось, въезд в Ленинград (как и в Москву и ряд других городов) для нас закрыт, как для лиц перемещенных и явно не благонадежных. На въезд в них требовалось специальное разрешение. Получить его можно было одним способом - найти мужей. Легко сказать найти. Четыре года войны. Ни одного письма. Послевоенная неразбериха, когда миллионы искали друг друга. В результате мы оказались в г. Кингисепп. На его окраине нам выделили домик, стоящий в сосновом лесу. Прямо таки курорт. С одним отличием от оного - жрать там было нечего. В стране карточки. Все что можно было продать или обменять на еду, уже было продано и обменено. Да, собственно, что продавать? Заграничный круиз и статус ост-арбайтеров, привел к полной нищете. В общем, в Кингисеппе мы хлебнули лиха.
   Работы в городе не было. После долгих мытарств сестер определили в некую контору по лесозаговкам. Надо было вытаскивать бревна из реки Луга. Лес был нужен позарез для восстановления разрушенного войной хозяйства. А бревна эти плавали и лежали на дне с довоенных и военных времен. Только доставать их никто не хотел. Работа тяжелая и плохо оплачиваемая. На нее и отрядили. Представьте себе бригаду из нескольких женщин, старую клячу, едва стоявшую на ногах и пару веревок. Вот и весь арсенал людских и технических средств. Единственный мужик, бригадир, торчал в конторе. Была уже осень. Вода ледяная. У клячи не хватало сил вытащить бревно на берег. У женщин, не менее голодных чем кляча, по сути таких же кляч, сил тоже не хватало. Они падали, промокали до нитки, сдирали в кровь ладони. Тяжеленные намокшие бревна срывались обратно в реку. Плакали и опять тащили эти проклятые бревна. Норму, естественно, выполнить не могли. А дома их ждали голодные дети. Пожалуй, это была самая голодная осень в моей жизни. Помню, я плакал по ночам и просил есть. Мама тоже плакала. Иногда давала мне корочку хлеба, которую сама не доедала. Прости мне мама мои детские слезы. Я тогда не понимал всей отчаянности нашего положения.
   Господи, что мы тогда только не ели. Тот год был урожайный на грибы. Они росли прямо вокруг дома. Первое время их варили и ели. Без хлеба не очень сытно, но все таки еда. Ели до тех пор, пока все не отравились. С братьями ходили собирать морковку на убранное колхозное поле. Долгие годы после этого я ни грибов, ни морковки есть не мог. Такой вот курорт был в Кингисеппе.
   Река Луга мне тоже запомнилась. Широкая, полноводная. Пока было тепло, мы ходили к ней купаться. В первое же купание я чуть не утонул. У берега оказалась яма. Плавать я не умел. Благополучно достиг дна и сидел там глотая мутную воду. Первое мое самостоятельное глубоководное погружение могло кончиться плохо. Кормил бы я лужских рыб да раков. Спасибо старшему брату, ему тогда уже было пятнадцать лет, вытащил. А средний не понял что я тону. Сидел на берегу и хохотал.
   Сестры писали письма куда только можно, пытаясь разыскать мужей. По началу, все было глухо. Первой откликнулась моя московская бабушка. Она пыталась как то нам помочь, писала письма во все инстанции. И какие письма! Ничего не помогало. Наконец, через нее мамины письма дошли до отца. И вот он появился в нашем доме. Сказать, что это был праздник, значит ничего не сказать. Отец был великолепен. В капитанских погонах, до пупа увешенный орденами, с трофейным вальтером на поясе. Конечно, не с пустыми руками. Конечно, братья постреляли из пистолета. И, конечно, мне по малолетству стрельнуть их него не дали.
   Отец всегда отличался страшной пробивной силой. В кратчайшие сроки его стараниями комната на Литейном была отвоевана. Самовольно занявшая ее публика была выселена. Мы получили нормальные документы. Попутно выяснилось, что теткин муж погиб в ополчении еще в 41 году. На правах вдовы, ордер оформили на нее. Наконец, въехали в обшарпанные апартаменты, с окнами наполовину заколоченными фанерой. Все определилось. Бег кончился.
  

Москва

   В первые послевоенные годы события чередовались с калейдоскопической быстротой. Как уже упоминалось, отец окончил войну в чине капитана. В войну он остался верен профессии, став корреспондентом газеты "Сталинские соколы". Редакция ее размещалась в Москве. Следовательно, жить нам предстояло в столице. Вопрос, где конкретно еще не был решен. Родители отца, мать Анна Трофимовна и отчим Борис Павлович Мансуровы помещались в крошечной комнатушке огромной коммунальной квартиры в Варсанофьевском переулке. Комнатушка в десять квадратных метров, ранее предназначалась для прислуги. Дверь ее выходила не в коридор, а прямо в коммунальную кухню, где ревели примусы и стоял вечный гвалт. Сама комната была под завязку заставлена старинной мебелью. В таких условиях отец жить не пожелал. Поселились мы в роскошном номере гостиницы Москва. Точнее, сначала там поселилась мама. Я еще какое то время жил с теткой в Ленинграде и меня периодически, как посылку передавали в Москву. Покупали билет, договаривались с проводником о присмотре мальца. Поезд всегда был "Красная стрела", проводники не обижали и сдавали меня утром родителям в целости и сохранности. Так я с шести лет привык путешествовать самостоятельно и научился ценить комфорт купейных вагонов.
   Контраст между не ремонтировавшейся с довоенного времени комнаты на Литейном и ухоженным номером гостиницы был разительный. Но меня резкое улучшение жилищных условий не радовало. Целыми днями родители где то пропадали. Я оставался один и не знал куда себя деть. Слонялся по номеру, разглядывая незнакомые вещи. В один из таких дней, изучая незнакомую мне по форме розетку, сунул туда пальцы. Очнулся на полу и долго соображал, что это меня так долбануло. Спас, видимо, толстый ковер и тогдашний стандарт напряжения - 127 вольт. Однако их вполне хватило для мгновенной и стойкой антипатии к электричеству. Из развлечений могу припомнить редкие походы к московским бабушке и дедушке. Из-за тесноты там все время приходилось сидеть на коленях. Общался только со взрослыми, поскольку других детей не было. Но зато бабушка умела готовить потрясающе вкусную гречневую кашу. Ничего подобного я ни до, ни после не ел. Еще запомнился парад на Красной Площади, который я смотрел с трибун возле Мавзолея. Отец где то раздобыл билеты и я воочию видел все наше политбюро во главе со Сталиным. Отец всех народов меня не сильно завлекал, куда интереснее казалось действо на площади. К середине демонстрации счастливых трудящихся я вообще скис и меня отвели в опостылевший гостиничный номер. Благо гостиница бала рядом.
   Между тем, послевоенные дела отца складывались не столь блестяще, как на фронте. С редакционным начальством он разругался вдрызг. Подробностей я не знаю, но из газеты ему пришлось уйти и из армии тоже. Денег не стало и вскоре нас поперли из гостиницы. Некоторое время мы ютились у стариков в упомянутой жуткой тесноте. Отец начал пить. Мама решила вернуться в Ленинград, но предварительно отправила меня в Симферополь. К тому времени было известно, что старики живы. Сама она появляться в Симферополе не решалась. В качестве посланца доброй воли и живого свидетеля нашей заграничной эпопеи отправили меня. Причем не одного, а в сопровождении московской бабушки. Отец в очередной раз отличился. Где то достал деньги и купил нам билеты не на поезд, а на самолет. Это можно приравнять к сегодняшнему полету на ракете. Абсолютное большинство граждан тогда о существовании Аэрофлота даже не подозревали.
   Летели мы на американском Дугласе. Он чем то похож на наш Ли-2. Только плоскости у него были рифленые, как шифер. Тащился это Дуглас от Москвы до Симферополя с тремя или четырьмя промежуточными посадками. Пассажиры за время остановок с трудом приходили в себя от немыслимой болтанки. Гуляли по полю, собирая цветочки. Аэропортов в сегодняшнем понимании еще и в помине не было.
   Смутно помню встречу со стариками из-за обилия пролитых слез, на это раз радостных. Меня все время расспрашивали. Рассказ часто прерывался слезами. Приходилось повторять его несколько раз. Стариков интересовало все. Но что мог рассказать шестилетний ребенок? Через месяц - полтора мы с героической бабушкой Анной Трофимовной вернулись в Москву. На этот раз поездом. А еще через пару недель мама увезла меня в Ленинград.
  

Ленинград - Симферополь.

   Хорошего - всегда бывает понемножку. Только расслабишься, глядь, кривая уже пошла вниз. Причем, это не синусоида. У той подъемы и спуски равномерные. А у моей, падений гораздо больше. Не симметричная такая кривая. Я бы сказал даже очень не симметричная.
   Мама в Ленинграде срочно устроилась на работу. Работа это не только зарплата. Главное рабочая карточка, без которой прожить было проблематично. Работа сдельная, надо вкалывать, не взирая на время. Куда девать в этом случае ребенка? Вестимо, в детский сад. Меня пристроили сначала в садик на Литейном, чуть дальше перекрестка с улицей Некрасова. Но забирать из него надо было ребенка довольно рано. Мама не успевала с работой. После этого я очутился садике-интернате. Находился он на набережной Невы, не то Английской, не то Дворцовой, я тогда плохо ориентировался. Спали дети в огромной комнате - зале, окна которой выходили на Неву. По ночам я иногда просыпался, подходил к ним и видел изумительную панораму города, залитого лунным светом. Замерзшая Нева, покрытые снегом гранитные набережные дышали холодом. Но главное, холодно было и в душе. Любой интернат для ребенка не подарок. Он все равно чувствует себя одиноким. Никакая, даже самая добрая нянечка не заменит маму, ее тепло. Кормили вроде бы сносно для голодных послевоенных лет. Но ослабленные за военные годы дети все равно не наедались. Все время хотелось есть. Лучшим подарком во время раздачи хлебы было горбушка, которую можно долго грызть. Ее давали по очереди. И как трудно было дождаться своей очереди.
   Летом весь садик вывезли на дачу в поселок Вырицу. Мама иногда приезжала туда, проведать меня. Пыталась организовать мне дополнительное (за плату естественно) питание, но няньки большую часть его разворовывали. Есть все рано хотелось отчаянно. Из того времени почему то отчетливо запомнилась лишь одна деталь. У мамы я увидел книгу, которую она взяла почитать в поезде. Читать я уже умел и название ее и обложку помню до сих пор - "Собака Баскервиллей". О чем? Спросил я. Вырастешь - прочтешь, ответила мама. Странно устроена память. Не помню имен ни одной няньки, воспитательницы. Не помню ничего так ясно как эту книгу.
   Пребывание в Вырице окончилось довольно быстро и плачевно для меня. Я серьезно заболел, поднялась температура и я стал терять сознание. В сопровождении няньки меня отправили в Ленинград. Поезд еще смутно помню, а потом провал. Видимо от вокзала на скорой доставили в ближайшую больницу. Однажды я то ли очнулся, то ли проснулся - у постели сидела мама и плакала. Потом она достала из сумочки маленькую пластмассовую баночку и стала кормить меня картофельным пюре. Впервые за несколько дней я поел и пюре показалось мне невероятно вкусным. После больницы меня сразу отправили в Крым на остаток лета. А к осени я вернулся в Ленинград и поступил в первый класс 182-й мужской средней школы. Школа была рядом с домом на улице Пестеля, только дорогу перейти. Однако учиться толком не смог. Большую часть времени проводил дома, в постели. Постоянные простуды, температура. Врачи сказали, что у меня начинается туберкулез и долго я Питерском климате не протяну. Уже в марте меня опять отправили в Крым, где я благополучно окончил четыре класса. Все лечение состояло в том, что бабушка каждое утро поила меня парным козьим молоком. Летом я спал на воздухе в виноградной беседке. Носился босиком в одних трусах по горячей крымской степи, пропахшей чабрецом и полынью. Купался в Салгире. Ел домашние абрикосы и сливы. Болезнь отступила. В дальнейшем даже сыграла положительную роль. В военкомате мне вручили белый билет, который избавил меня от службы в армии.
   Что делала в этот период мама я не знаю За эти четыре года я видел ее только один раз. Где то через пару лет она вдруг очутилась в Полтаве. Устроилась там главным художником местного театра и вскоре получила приличную комнату в центре города. При этом известии, бабушка с дедушкой решили, что ее надо навестить. И жить где есть и территория нейтральная. В поездку отправились я и дед. Как водится, без пересадок и приключений не обошлось. В Харькове мы еще пообщались с дядей Ваней, задав ему хлопот. Но через пару дней мы таки добрались до Полтавы.
   Летняя Полтава была чудесна. Огромные деревья смыкались кронами над тихими улочками. На базаре оглушал треск пулеметных фраз торговок. Я их совсем не понимал. Ну ладно я, дед прекрасно знающий украинский язык и то чесал в затылке. Мы с дедом посетили поле Полтавской битвы и поставленную в память о ней церковь. Причем в церкви я удостоился всяких похвал, за то, что крестился, поставил свечку и выслушал службу. Дед был очень горд за внука, чем я немедленно воспользовался, уговорив его пойти на рыбалку. Для этого ему пришлось купить удочку и накопать в ближайшем сквере червей.
   Ворскла была не менее прекрасна, чем Полтава. Неширокая речка с тихими заводями, чистыми песчаными берегами, поросшими ивами. Весь день дед блаженно грелся на песочке, наслаждаясь тишиной и окрестным пейзажем. По моему, даже поспал часок. А вот у меня дела шли из рук вон плохо. Ни одной поклевки. Когда я понурясь признал свое полное поражение, надо мной сжалился сосед-рыбак. Он подарил мне несколько рыбешек на кукане, коих я с гордостью понес домой. Но так уж водится, если удача повернулась к тебе задом, непременно жди следующей напасти. По дороге дед решил завернуть в пивную. День был жарким и пить хотелось обоим. Пока он пил пиво, а я свой лимонад, случилось непоправимое. Здоровенный котяра, бандит и диверсант, незаметно подкравшись, сожрал всех пескарей. Остался кукан с головами, а подлое животное удрало. Горе мое было велико. Еще горше было то, что вместо сочувствия мама и дед хохотали до упаду. Больше меня на рыбалку не тянуло.
   Все-таки, самым интересным для нас был театр. Мы с дедом просмотрели весь репертуар, причем сидя в первом ряду. В антрактах я шастал за кулисы, где загримированные актеры мирно пили чай и угощали меня конфетами. Днем в костюмерной, пока мама готовила декорации, я носился с бутафорскими шпагами, мечами и пистолетами, выглядевшими как самые настоящие. На процесс изготовления декораций тоже стоило посмотреть. Например, на громадное полотно рабочие выливали ведро синей краски и затем размазывали ее шваброй. На заднике эта штука выглядела как морская даль. Очень интересным было оформление спектакля "Вий" по Гоголю. Часть чудовищ и чертей были выполнены из папье-маше, а часть проецировались на сцену с помощью волшебного фонаря, стекла которого мама разрисовывала вручную. Зал вздрагивал, когда венки, уложенные у гроба панночки, сами собой подпрыгивали, Причем все одновременно. Простой механизм для их скачка - применение волшебного фонаря придумала мама.
   Месяц в Полтаве пролетел как один день. Мы с дедом отчалили в Симферополь, а мама вскоре уехала в Ленинград. Потом она говорила, что в Полтаве ее заела тоска. Провинция есть провинция. Маму ценили, пытались уговорить остаться, но она не согласилась. К тому же в театре поменялось начальство и началась склока.
   В пятидесятые годы в Ленинграде мама работала как художник-оформитель - выставки, новые экспозиции музеев, юбилеи всяческих учреждений и прочее. Работала она и как дизайнер и как исполнитель. Например, какой-нибудь стенд, на котором надо было нарисовать и разместить рисунки, заголовки, подобрать шрифт и написать вручную текст. Одно время занималась книжной графикой. До сих пор у меня лежит книга: Готхольд Эфраим Лессинг. Лаокоон, или о границах живописи и поэзии, изданной в 1957 году. На последней странице скромная надпись - художник такой то. Тогда все оформление, каждая буковка, заставка, рисунки, орнамент делалась вручную - компьютеров еще не было в помине. Работа была очень сложная и трудоемкая. Я помню, сколько было при этом вариантов, сомнений мучений. Но это как раз то, что называется творчеством. И пусть хоть маленький, крошечный, но свой след в искусстве она оставила. Символично, что маме досталось оформлять именно эту книгу - классический труд по эстетике, изданный господином Лессингом еще в далеком 1766 году. И я очень горжусь этим. Горжусь ее мужеством. Тем, как достойно она прошла тяжелейшие испытания и не сломалась.
  

Отец

   Об отце мне писать очень трудно. Из дальнейшего будет ясно почему. Но писать, все-таки, надо, хотя бы из элементарной справедливости. Конечно, это будет субъективное мнение. Однако, другого у меня нет.
   Насколько все ясно с маминым происхождением, настолько же все покрыто тайной с отцовским. Полагаю, у него были основания не распространяться о своем происхождении. В том, что оно не было пролетарским, я не сомневаюсь.
   Родился отец в Риге в 1915 году. Сословие, семья - лакуна. К тому времени, когда он познакомился с мамой, у него за плечами было три или четыре курса университета. Какого? Маме он говорил, что университет закончил, но диплома она никогда не видела. В каких изданиях он работал до войны тоже не ясно. Маме каждый раз называл другое. А может, действительно переходил из одного в другое, ибо характер имел, мягко говоря, неуживчивый. Такой штрих, живя у мамы после свадьбы, он неделями мог не разговаривать со стариками. Маме приходилось носить ему еду в свою комнату. Питаться на стороне он не мог, так как вечно был в догах и без копейки денег.
   При первом знакомстве он представился как Юрке. Была ли это его настоящая фамилия, узнать не удалось. В тридцатые годы поменять фамилию было проще простого. За пять минут в любом загсе тебе выдавали новый паспорт. И ты уже не Юрке, а Юровский. Юровский - литературный псевдоним отца, который он в итоге превратил в свою фамилию.
   Мать отца и моя бабушка, Анна Трофимовна, бала не менее скрытной чем сын. О своих предках никогда ни полслова. Во втором браке она была замужем за Борисом Павловичем Мансуровым. В отличие от нее он никогда не скрывал свой титул графа Российской империи. Из истории известно, что титул этот получил распространение в России при Екатерине второй. Возможно чуть раньше - При Елизавете Петровне (вспомним хотя бы ее фаворитов Шуваловых, Разумовского, ставших графами). В любом случае это середина 18 века. За что его удостоился некто с тюркским именем Мансур - дело темное. Скорее всего он был из татарской знати, как и Юсупов. Но, все - таки, титул просто так не давали. Его надо было заслужить шибко отличившись либо в ратных делах, либо в дипломатических, на худой конец в альковных. Насчет последних я пожалуй погорячился. С худым концом в альковах делать было нечего. Напротив, с хорошим, можно сильно преуспеть. И стать даже князем, как это сделал Григорий Потемкин. В чем отличились Орловы и Зубовы - хорошо известно. В чем отличились Строгоновы, Сумароковы и некоторые другие - известно меньше. В чем отличились Мансуровы - неизвестно совсем. И где узнать, если департамента герольдии давно нетути? Вопрос можно поставить и по другому. Стоит ли ворошить прошлое, чтобы вдруг выяснить, что древо у тебя не столько генеалогическое, сколько гинекологическое? Не известно же где и когда венчался Борис Павлович и Анна Трофимовна. Усыновил ли он при этом Жоржа, то есть моего отца, или нет. Известно другое, что у Бориса Павловича своих детей не было. Посему, титул, вероятно, никто не унаследовал.
   История жизни Бориса Павловича весьма примечательна. Родители оставили ему немалое состояние, позволившее графу безбедно проживать в Париже, занимаясь ничегонеделанием. Там и застало его известие о революции 1917 года, которое он встретил с воодушевлением. Воодушевление было столь велико, что он перевел все свое состояние большевикам и явился в Москву для личного участия в строительстве нового государства рабочих и крестьян. За этот подвиг его не шлепнули, а благородно предоставили возможность трудиться на благо пролетариата. Трудовыми подвигами граф себя не прославил, потому как попросту ничего не умел делать. Самый мудрый из его поступков - женитьба на Анне Трофимовне, которая его и содержала. Каждый раз после увольнения из очередных "Рогов и Копыт" он ей жаловался. Там же невозможно работать! Представь себе ужас - в этом учреждении общий туалет. И туда стоит очередь. А в присутствии с утра до вечера обсуждают текущий момент, причем я совершенно не понимаю, о чем идет речь. В периоды безработицы граф пересматривал книги своей библиотеки. В досоветские времена у него была милая привычка, вместо закладок - ляссе использовать банковские билеты. Отыскав такую закладку, он тащил ее в банк и мог сравнительно безбедно существовать до устройства на следующую работу. Когда закладки кончились, Борис Павлович от скуки повадился ходить к иностранным посольствам. С единственной целью - поболтать на иностранных языках, кои он знал в изрядном количестве. Как минимум полдюжины европейских. В конечном итоге его замело КГБ и выслало к черту на кулички, далеко за Урал. То есть туда, где посольств отродясь не было. Граф там побирался, ходя с протянутой рукой по окрестным селам. А когда ходить не смог - умер от голода. И где его могила никто не знает.
   Предки Бориса Павловича и он сам имели какое то отношение к Риге. То ли имели в Латвии какую то недвижимость, то ли жили в самой столице. Последнее, возможно, объясняет его знакомство с Анной Трофимовной еще с дореволюционных времен. В той же Риге родители его основали женский православный монастырь, где в последствии были похоронены. Будучи 1959 году в Риге я решил разыскать этот монастырь, еще до конца не веря в его существование. Мало ли какие мифы существуют в нашем семействе. Опять же, при советской власти монастыри закрывали пачками. Запросто могли ликвидировать и Мансуровский. Но монастырь сохранился и найти его не составило труда. Он оказался чуть ли не единственным действующим православным монастырем в Риге. Одна беда с этим монастырем - женский. Для проникновения в него нужна была женская поддержка извне. Таковую пообещала мне знакомая латышка по имени Бригитта. Прибыли мы значит к вратам тихой обители. Через глазок и переговорное устройство мне учинили допрос. Кто такие, откуда и зачем пожаловали. Препирательство с привратницей никак не входило в мои намерения. Поэтому, я сходу соврал, что являюсь прямым потомком Мансуровых и желаю немедленно видеть настоятельницу. Сработало моментально.
   Настоятельница оказалась совсем еще не старой дамой и владелицей вполне современного кабинета с телефоном и соответствующей мебелью. Ее я огорошил первым же вопросом. Почему они никак не помогли Борису Павловичу в годы ссылки и допустили, чтобы он умер такой ужасной смертью? Дама бессильно опустилась в кресло и вытащила носовой платок. Мы пытались помочь (она, эта затворница, была полностью в курсе дел Борис Павловича). Посылали посылки, деньги. Но они не доходили. Все перехватывалось, а ему переписку запретили. Про себя я подумал, откуда же ты тогда все знала? Основные факты сходились, но поправить уже ничего было нельзя. Дама жутко нервничала и ничего нового я не узнал. Собрался уходить. Тут она меня спросила, есть ли у меня какие-нибудь просьбы. Есть. И только одна. Посетить могилы предков и поставить свечку. Настоятельница оттаяла. Это Вы можете сделать всегда, когда захотите. Даже не обращаясь ко мне. Распоряжение я отдам тотчас же.
   Из покоев настоятельницы сопровождающая монахиня повела меня в храм. По дороге я выяснил, что монастырь отнюдь не бедствует. Монахини освоили швейное дело и на территории монастыря организовали швейное производство типа фабрики. Заказы выполнялись точно в срок. В качестве работы можно было не сомневаться. Я понял, что при монастырской дисциплине, фактически бесплатном труде, настоятельница ворочает немалыми капиталами. И с местными властями ладит. Предприятие-то фактически идеальное: ни срывов плана, ни претензий по соцкультбыту, ни нареканий на качество. Качество рижских швейных изделий тогда было лучшим в Союзе. Благодаря этому монастырь и выжил. Другие же, с менее изворотливым руководством, приказали долго жить. В прочем, не мое это дело. Я сюда приехал по другому поводу.
   Склеп был расположен под алтарем храма. Посреди довольно большого сводчатого помещения стояли два резных кипарисовых саркофага. Горели лампады. Воздух свежий, с чуть уловимым запахом ладана. Я попросил оставит меня одного. Поставил свечу и постоял в тишине у этого последнего приюта графов Мансуровых. Мудро они поступили, завещав похоронить себя здесь. И пусть я имею весьма косвенное к ним отношение, вполне реально, сложись обстоятельства чуть иначе, мне бы пришлось носить их фамилию. Во всяком случае, я знал последнего ее представителя. Называл его дедушкой. Сидел у него на коленях. А он, как и мой родной дед, гладил меня по голове и крестил на прощанье. Так почему я не должен считать его родственником? Другого деда со стороны отца я не знал, а он мне даже намеком не показывал, что я для него пасынок. В любом случае, эта пара, покоящаяся в кипарисовых гробах, воспитала очень доброго, доверчивого, хотя и непутевого в житейских делах человека.
   Потрясенной, присутствовавшей при разговоре с настоятельницей, Бригитте я сказал несколько позже. Все-таки, хорошо иметь такое место, где еще долго - долго после смерти ты не будешь забыт. Мне уже такого не найти. А предков надо бы помнить. Всех. Не деля их на родных и не очень. На первый и второй сорт. Они лучше нас знают, кто кому родней.
   После развода родителей, отец еще года два или три навещал меня. Приходил он примерно раз в месяц. Общение не доставляло мне особой радости, потому что заканчивалось всегда одинаково. Отец вел меня в баню. Помывка затягивалась на пол дня. Мне было скучно. Аналогичное мероприятие проводил со своим сыном отец главного персонажа в романе В. Пикуля "Честь имею". Поразительное совпадение, нас таскали в одну и туже мальцевскую баню. Но моему книжному прототипу повезло больше. До революции мальцевская баня была лучшей в городе. С бассейном, фонтанами, мрамором и специальной машиной, устраивающей в бассейне волны. Даже улица, на которой она была расположена, называлась Бассейной. А в мое время, там были только скользкие оцинкованные шайки, бетонные полы и облупленные шкафчики для одежды. Бассейна не было и в помине. Даже улицу переименовали. Она стала называться улицей Некрасова.
   Потом отец перестал появляться. Завел другую семью. И больше я с ним никогда не виделся. Какое-то время слухи о нем еще доходили. Забросив журналистику, отец, все таки, написал крупную вещь - роман. Он был опубликован в толстом журнале. К сожалению, ни названия журнала, ни название романа, я не помню. Его живо обсуждала мама с теткой и другие родственники. Вердикт был однозначен: роман тенденциозен и очень слаб. Богу известно, насколько критика была не предвзятой. Я тогда не спрашивал. А попадись он мне сейчас, прочел бы обязательно. Не с целью критики, а просто из интереса. Ибо критика, особенно профессиональная, меня всегда раздражала. Так и хочется сказать этим господам. Братцы! Напишите-ка что-нибудь сами. А мы Вас всласть покритикуем. Тогда игра будет на равных.
   По прошествии многих лет, набравшись собственного опыта сочинительства, я стал иначе смотреть на творчество. Журналисты редко пишут крупные вещи. Таковых, тем более удачливых - единицы. Газетное дело - сплошная текучка. Надо также учитывать характер отца. Во всех делах он был спринтером. Если сразу что то не получалось, бросал и больше к нему не возвращался. Хотя талант у него бесспорно был. Он мог написать блестящий репортаж, статью. Все быстро, одним махом. Талант был и в другом - проворачивать фантастические дела не хуже великого комбинатора Остапа Бендера. Склонности к систематической, ежедневной работе у него не было. Зато, по словам мамы, хватало самомнения. Не берусь спорить. Она-то его знала лучше всех. Замечу другое. Заставить себя сесть за стол, преодолеть себя и, главное, завершить работу, можно расценивать как его личный подвиг. То, что первый роман, как и первый блин вышел комом (опять же не моя оценка) - вполне естественно. Для меня важно, что он сумел преодолеть себя. Наверное, каждый по себе знает, как это не просто.
   Грех осуждать родителей. Даже если они и разошлись. В конце концов, это их дело. Жизнь - сложная штука. А насколько сложная, начинаешь понимать, когда она кончается. Когда уже ничего невозможно исправить. Только сожалеть. Впрочем, что толку от сожаления? Кому оно нужно? Сожаление можно понимать лишь в том смысле, что сделал ты что то не то, или не так. И теперь тебя мучит совесть. Но это неизбежно, потому как если бы то сделал, появилось бы другое, третье. Да и вообще, идеальных людей не бывает.
   Нельзя сказать, что отец меня совсем не любил. Любил по своему, как и сколько мог. До сих пор хранятся книги с его дарственной надписью. Фотография, с трогательной надписью "2-й Украинский фронт. 1943 год. На полевом аэродроме. Сынишке Юрику, Папа". Отец в летном шлеме, кожаном пальто или куртке. Видны лямки парашюта и профиль самолета. А сам он, весь из себя молодой и красивый. И было полтора счастливых послевоенных года, когда он таскал меня на руках, кормил сгущенкой и горьким американским шоколадом, выдаваемым пилотам. Все это было. И я благодарен ему за это.
   Но было и другое. Прошло двадцать лет. Я оформлял документы для первого выезда за границу. Выяснилось, что требуется помимо вороха прочих бумаг, письменное согласие родителей. Я понятия не имел жив ли отец. А если жив, то где находится. И тут, вдруг, тетка Люба заявила, что она осведомлена где он живет и может дать мне его Ленинградский адрес. Я отказался. Не хотелось ворошить старое и отвечать на неизбежные вопросы. Тогда тетка пошла к нему сама. Не знаю, о чем они там говорили, но отец наотрез отказался подписать эту дурацкую бумажку. А я не стал выяснять почему, да еще в такой мелочи, ни к чему его не обязывающей. Понял лишь то, что родство по крови и настоящее родство разные вещи. Вспомнил бессмертную вещь Ивана Тургенева "Отцы и дети". Конфликты между ними были всегда. При этом, можно не любить отцов. Но их надо уважать. Когда же исчезает уважение, дело совсем плохо.
   В анкете написал, что сведений об отце не имею. Вполне сошло. В казенной бумаге, тем более в ОВИРе нет места эмоциям. А они у в тот момент меня были. Хотелось добавить всего два слова - не хочу.
  
  

Последнее

   Они все ушли. Кто давно, кто совсем недавно. Но все они продолжают жить в моей памяти. Я вижу их, слышу их голоса. Когда ветер времени понесет мой листок за горизонт, он унесет и память о наших предках. И тогда не останется даже памяти. Поэтому я так спешу. Спешу закончить эту вещь не из собственного тщеславия, а из уважения к ушедшим. Спешу напомнить тем, кто будет жить еще долго - МЫ БЫЛИ. И это все.
  
  

ТИЛИ -ТИЛИ...

Тебя не надо учить, ты слышишь голос своего сердца

Пауло Коэльо

  

Продав азбуку, Буратино был вынужден искать золотой ключик

Фольклор

  
   Нет ничего бездарнее школьных программ. Нет ничего ужаснее школьной системы образования. Система построена так, что бы отбить всякую охоту у детей учиться. Будучи пролетарием умственного труда, я клеймил и буду клеймить её со всей пролетарской ненавистью. Её придумали ученые садитстко-педагогических наук и отладили механизм - чиновники "от образования". Как страшно далеки они от народа, сказал бы вождь Мирового пролетариата. И был бы прав. Дети, что не народ? За что каждый из них непременно ранее приговаривался к десяти, а ныне к одиннадцатилетней каторге? Не судом, не трибуналом - системой. Родители, в большинстве своем, систему поддерживают. Им, видите ли, хочется чтобы дети имели образование. Хотя бы среднее. А у детей они спросили? Спросили, хотят ли дети такое образование и в такой форме?
   С чего все начинается? Родители тащат за руку в первый класс разряженного в пух и прах отпрыска. В руках у него неизменный букет цветов. Ранец за спиной снаряжен по последнему слову канцелярской техники. С полным боекомплектом учебников, тетрадей, ручек, фломастеров и прочего. Родители горды и счастливы. Еще бы, для отпрыска наступил торжественный момент перехода в другую ипостась. Ипостась школьника. Они улыбаются. Прохожие улыбаются. А мне, при этом, хочется снять шляпу, как перед похоронной процессией.
   Ребенок на первых порах тоже горд и счастлив. Он думает, что это будет какая-то новая, увлекательная игра. Он не подозревает, что на самом деле его ждет. Он горит энтузиазмом. Он не замечает, что на лицах его более старших товарищей никакого энтузиазма нет. Они уже хлебнули рутины уроков, домашних заданий, линеек, коллективных мероприятий. Они уже познали многочисленные выволочки в школе и дома. Знают цену коварным улыбкам учителей, завуча, директора и даже уборщицы. Они уже усвоили сто один способ сачкануть на уроке, устроить себе дополнительные каникулы, прикинувшись больным, научились скатывать домашние задания и контрольные. При умелом использовании арсенала этих приемов, можно значительную часть времени, отведенного для постижения разумного, доброго вечного, использовать совсем по другому назначению. Это и есть тили-тили, за счет которого удается пожить трали-вали. То есть протест лишенного всяких прав школяра против системы. Система, предусматривает одни лишь обязанности. Можете ли Вы, назвать права школьника? То-то. Впрочем, у него есть право получать подзатыльники, взбучки, выслушивать нотации и тому подобное. Сдобренные неподражаемым юмором учителей: "Вовочка! Выйди из класса! Почему? По полу. За что? За дверь".
   А Вы еще говорите про счастливые школьные годы. Господа! Не надо лицемерить! Школа - не Царскосельский лицей первого набора. Там лицеистов пестовали. В наших школах главное - выживание. Система-с! Ничего этого первоклассник ещё не знает. Перед ним торжественно и маняще открываются двери школы. Шаг, и они захлопнутся. Как мышеловка.
   Моя мышеловка называлась мужской средней школой N 182 Дзержинского района города Ленинграда. Сработала она первого сентября 1947 года. Внутри мышеловки в тот год царил относительный порядок. Навели его старшеклассники. Многие из них были в военной форме, со следами споротых погон, нашивок. Кое-кто с боевыми медалями и орденскими планками. Серьезные парни, которым война не дала возможности кончить школу. Они точно знали, чего хотят. Ситуация и настроение парней описаны Ремарком в романе "Возвращение".
   Первый блин, то есть первый класс, вышел у меня комом. День учился, два болел. Сказывались годы войны, недоедания и прочего недо. Мама приняла единственно правильное в то время решение - отправить меня в Крым, к бабушке. И уже в начале марта 1948 года я открыл двери другой мышеловки, 7-й мужской средней школы города Симферополя. В ней мне предстояло окончить четыре класса. Освоить азы тили-тили. Понять, что такое трали-вали. Но это были еще даже не цветочки, а бутончики стихийного протеста против системы. Цветочки расцветут в пятом классе, ягодки созреют в десятом. На склоне лет я честно могу рассказать обо всем, сопроводив рассказ лирическими отступлениями.
   Со второго по четвертый класс включительно, я был почти отличником и круглым отличником. Заслуга в этом никак не моя, а бабушкина. Учись я и дальше под руководством бабушки, вполне возможно закончил бы школу с медалью. За эти годы я ухитрился перечитать не только кучу детских книг, но заодно и остатки родительской библиотеки. В том числе Льва Толстого, Шиллера, Монтескьё, томик Гегеля, Флобера. Прочитал, хотя ничего не понял. Мне нравился сам процесс чтения. Бабушка на родительском собрании как-то удивила публику. Родители стенали, что никак не могут приохотить своих чад к чтению. А бабушка сказала, что не знает как отохотить. Читает по ночам, при фонарике, при свете луны и все подряд. Она хоть и не одобряла не в меру запойное увлечение, но все же гордилась столь начитанным внуком. Читать я научился в пять лет и сходу одолел свою первую книжку. Это был Киплинг "Рикки - тики - тави". До сих пор это мое любимое занятие.
   Запойное чтение было не единственным моим пороком. Увы, другие были по-серьезней. Начал покуривать с мальчишками. Стрелял из рогатки. Регулярно дрался, хотя по слабости и хилости большей частью был битым. Однажды, по дороге в школу, на пустыре, наловил целую банку тарантулов. Процесс их ловли прост до невозможности. Разжеванный кусочек смолы цеплялся на конец прочной нитки. Затем этот шарик опускался в норку паука. С непременным подергиванием, чтобы комок шевелился. Разъяренный вторжением в жилище тарантул вцеплялся жвалами в смолу и надежно к ней прилипал. Отчаянно сопротивляющегося паука вытаскиваешь наружу и с помощью щепочки водворяешь в консервную банку. Дело было весной, когда эти твари особенно ядовиты. Отобрав самых-самых, здоровенных, лохматых и агрессивных, я прикрыл банку кусочком стекла и притащил в класс. Поставил под парту с целью похвастаться своими охотничьими трофеями на перемене.
   На уроке от толчка ногой банка опрокинулась и орда тарантулов разбежалась во все стороны. Эффект был потрясающий. С дикими воплями ученики (и я в том числе) оказались на партах. Старенькая учительница с необыкновенной прытью вскарабкалась на стол. Проходящий по коридору завуч, привлеченный гвалтом, открыл дверь и заглянул в класс. Через секунду он мчался на второй этаж с не менее диким воплем. Дверь он закрыть не успел. Еще через пару минут уже вся школа стояла на ушах. Тарантулов в конце концов передавили швабрами и сапогами старшеклассники (жуткий геноцид!), радующиеся сорванной контрольной. Виновного немедленно вычислили. Меня элементарно заложили свои же одноклассники. Естественно, отправили за родителями, то бишь за бабушкой. Ссылки на любовь к природе и ее замечательным паукообразным не помогли. Шуму было много.
   Много было и других проделок, часть которых раскрыли, а часть осталась моей тайной. За все означенное сорванца надо было драть нещадно. Но, старики ни разу этого не сделали. Тарантулы - особый случай. А так, обычные нарекания, как и на других детей. В самом деле, высидеть 45 минут на уроке ребенку очень трудно. Через 15 - 20 минут он начинает отвлекаться. Шалить. Научно доказано, что больше чем на 20 минут он не может сосредоточиться. Ему хочется двигаться. Посмотрите, как детишки вылетают из класса на перемену и как носятся по двору и коридорам. Они засиделись. Вроде бы сейчас в начальных классах уроки сделали по 30 минут. Если так, то за детей можно только порадоваться. Хоть в этом вопросе система проявила гибкость.
   Пристойные увлечения, уводящие от хулиганства, обычно поощрялись. Таковым в ту пору у меня бал детский хор. Начал я со школьного, а затем быстро перебрался в городской. За счет чистого детского альта и приемлемого слуха. Не Робертино Лоретти конечно, но для хора вполне годился. На репетициях и концертах я вел себя чинно. По одной простой причине - мне это нравилось. А дома с упоением горланил все оперные арии, услышанные по радио.
   Шел 1951 год, когда с Крымом мне пришлось расстаться на долгое время. Виноват в этом был я сам. Приближение переходного возраста и мальчишеская дурь требовали выхода. Охальные выходки становились невыносимыми. Старики не могли уже со мной управиться. Вполне логично, хоть и с болью в сердце, они решили, что любимого внука пора отправлять к мамочке. И правильно решили. В таком возрасте ребенок должен жить с родителями. Коли так, оставалось одно - купить ему билет в Ленинград.
   Итак, Ленинград. Я поступил в пятый класс все той же 182 школы. Располагалась она на улице Пестеля. Как раз напротив восточного крыла нашего дома на Литейном проспекте. В коммунальной квартире на втором этаже было тесно и неуютно. Хотя комната была и большая (28 квадратных метров, с окнами на Литейный проспект), ютилось в ней восемь человек. Одна тетка с двумя сыновьями, другая тетка с дочерью и бабушкой, и я с мамой. То есть три с половиной квадратных метра на нос. Кто в таких условиях не жил, не поймет, что это такое, как не объясняй.
   Иное дело школа напротив дома. Та самая, сто восемьдесят вторая. По количеству безобразий она прочно занимала первое место в нашем Дзержинском районе. Складывалось впечатление, что в ней специально собрали всех отпетых хулиганов, мелкую шпану и приблатненных. Может и впрямь осуществлялся какой-то педагогический эксперимент, только чиновники забыли направить туда Макаренко. Симферопольская школа, по сравнению с этой, выглядела пансионом благородных девиц, а ее ученики невинными агнцами. В оном я убедился буквально в первый учебный день. И, на тили-тили, расцвели махровые цветочки.
   О школе написано немало замечательных книг. Тут и упомянутый Антон Макаренко, и Лев Кассиль, Николай Помяловский и многие другие. Ближе всего к описанию нравов царивших в 182-ой безусловно Н.Г.Помяловский с его "Очерками бурсы". С соответствующей поправкой на середину двадцатого века. Задние парты в нашем пятом Б занимали четырнадцати- и пятнадцатилетние парни, хронические второгодники и третьегодники. По разным причинам они не пошли в ПТУ. Собственно, причина была. И всего одна. Учиться они не желали принципиально. Никак и нигде. Вот и дожидались, когда им исполнится шестнадцать, что бы получить паспорт и начать вольную жизнь. Остальные малявки 11 - 12 лет едва доставали им до плеча. А они доставали нас пинками и тумаками.
   Иерархия устанавливалась точно так же как в волчьей стае, только с большим количеством драк. Сильный - лупил слабого, по поводу и без. Чаще всего без, для самоутверждения или для поддержания статуса. Взбучки проводились регулярно: до уроков, на переменах и после уроков. Драки были способом тесного общения. Они делились на три категории. Индивидуальные - стыкнемся? Внутриклассные - общая свалка. Между классами - стенка на стенку. В последней, все индивидуальные и внутриклассные распри мгновенно забывались и недавние противники дрались плечо к плечу. Этот неписанный закон действовал железно. Нарушить его было чревато. На моей памяти таких случаев не было.
   В каждом классе был один, реже два изгоя. Их шпыняли все. Даже более слабые физически. Они не смели огрызаться, потому что за слабых в этом случае тут же вступались все. Не приведи Бог попасть в эту категорию. Выбраться из неё было невозможно. У нас таковым был Вовка М., которого однажды элементарно выпороли. Даже не избили, а именно выпороли. Растянули на учительском столе, стянули штаны и всыпали ремнями. Кажется за очередное ябедничество. В нашей, да и в любой другой бурсе оно жестоко каралось. Ябед презирали. Ябед травили. Ябеды становились изгоями, отверженными, париями.
   Все бы ничего, но был конец перемены. Училка застала Вовку на столе с голой задницей (палачи успели разбежаться) и посчитала это неслыханным оскорблением. В результате, на следующий день Вовка исчез. Толи его выгнали из школы, то ли перевели в другую. В нашем классе он больше не появился. Класс слегка попритих. А потом вся ненависть выплеснулась на учителей.
   Учителей доводили до истерики разными способами. Например, на одной из задних парт отсоединили брус, на который ставят ноги. Тронешь его и раздается противный вибрирующий звук бу-у-у. После каждой фразы училки бу-у-у. Выедет из себя любого. И узнать, кто хулиганит невозможно. Все сидят чинно. Руки на партах. Рты закрыты. Действовало безотказно. Пройти по проходу учительнице было не безопасно. Могли сзади на платье навесить жеванной бумаги, того хуже - соплей, брызнуть чернил. Особенно ненавидели англичанку, бывшую классной руководительницей. Ей пакостили больше всего. С этой старой девой война шла на равных. Она пребольно лупила нас указкой, выгоняла с уроков, писала петиции родителям в дневники, заносила в кондуит. Ох уж эти дневники и кондуит!
   Если в Симферопольской школе я хулиганил от избытка энергии и от случая к случаю, то здесь - по обязанности. Иначе бы потерял всякое уважение одноклассников. Так недолго и в изгоя скатиться. Вскоре мой дневник сплошь покрылся замечаниями. До такой степени, что учителя стали препираться между собой. Мол Вы, Марьванна, слишком крупно и длинно пишите. Надо бы и коллеге место оставить. Мне ведь тоже кое-что надо сообщить его родителям. Соответственно, регулярно заполнялся и кондуит. Эти подвиги позволяли мне состоять где то в середине хулиганской иерархии. Не особенно выделяться из общего уровня, но и не отставать. Довольно сложное положение, из которого легко можно было скатиться в любую сторону.
   Внезапно наступила некоторая передышка. Кто-то исхитрился и спер оба журнала. Непонятно как - над ними учителя бдели ежесекундно. Сперли в середине четверти и все сведения об успеваемости улетучились. Те, кто не успел подделать оценки в дневниках, немедленно подделали. Грянул неописуемый скандал. Обрабатывали нас и оптом и в розницу. Все, от директора с завучем, до учителя физкультуры. Никто не признался. Я до сих пор не знаю, кто совершил сей подвиг. Не смотря на то, что признавшемуся сулили отпущение всех грехов. Обозленные учителя завели новый журнал успеваемости и сходу наставили туда кучу двоек и колов. Месть их была ужасной. Но, не тут то было. В конце четверти сперли новый журнал и подбросили старый. Это была чистая фантастика, так как журнал учителя передавали из рук в руки. Да, были люди в наше время...
   Что касается кондуита, то его вообще не имело смысла красть. На нашего брата никакие внушения, ни устные, ни письменные не действовали. Привлекать к воспитательной работе родителей было бесполезно. В абсолютном большинстве семей отцов не было - погибли на войне. Матери целыми днями были на работе. Устроить порку уже довольно сильному физически подростку они не могли. Все воспитание нашего поколения обеспечивала исключительно улица. И пусть нас не корят за недостатки оного. Его просто не было. Послевоенное время наложило свою печать у нас прямо на лбу. Помимо всего прочего, оно было еще и полуголодное. Мы понятия не имели о школьных завтраках. И вообще о нормальном питании. Одеты были черт знает во что. И все одинаково плохо. И никто на это не обращал внимания. Никто не пытался выпендриться новой одеждой. Все было шитое-перешитое, штопанное, латанное. Посему в драках существовало единственное табу - не рвать одежду. Все понимали, другой нет и не будет. Морда заживет, фонари рассосутся, ребра поболят и перестанут. А вот одежды новой не будет, до полного износа старой. Этот, неписанный уличный закон был справедлив.
   Кстати об улице. Мальчишечьи законы к взрослым никакого отношения не имели. Прохожие обходили нашу школу стороной, по противоположному тротуару. Проходить под ее окнами было опасно. На голову могло свалиться все что угодно. Излюбленным развлечением юных негодяев было следующее. Из плотной бумаги особым образом складывался кубик с дыркой вверху. Сейчас бы сказали оригами, а тогда это называлось неприличным словом. В сортире в кубик наливалась вода и добавлялись чернила. По вкусу. Потом, эту штуковину сбрасывали с четвертого этажа, целясь в голову прохожего. При точном попадании удар был ощутимым. Но главное, бумага с треском разрывалась, обдавая пострадавшего чернильной жидкостью. Иногда мочей. Иногда просто водой - кому как повезет. Обозленные граждане ломились в школу с жаждой отмщения. Некоторые, прямо таки сатанели. Но, не тут-то было. Входные двери на весь период уроков запирались на ключ. Ключ хранился в кабинете директора. Школа превращалась в крепость (для нас в тюрьму) не случайно. Выпусти она своих малолетних бандитов в перемену на улицу - потом хлопот не оберешься. И не соберешь всех обратно. А что они могут устроить на улице? Все что угодно. В том числе, нашествие варваров на Рим, Мамая - на Русь, Ледовое Побоище или Варфоломеевскую ночь. А кто будет отвечать? Вестимо - директор. Поэтому, директор сказал: Дудки! И устроил свою линию Мажино, или там Маннергейма в виде двойных дверей, намертво запертых и подпертых шваброй. И спал спокойно.
   Вся эта бурсацкая жизнь продолжалась три года. После седьмого класса самых отпетых выперли. Кого в ФЗО, кого в ПТУ, кого в чисто поле. Оставшиеся слегка присмирели. Теперь могли выгнать любого. И из любого класса, потому как семилетку закончил. Кое-как прошел восьмой класс. И тут случился катаклизм. Двойной. Во-первых, нас обрядили в школьную форму гнусного серого цвета. Во-вторых, что еще более гнусно, ввели совместное обучение. Учеников перетасовали по школам. Причем каждая постаралась сплавить в соседнюю своих двоечников и хулиганов. Из ветеранов пятого Б нас осталось едва десяток. Да и тот раскололся на две половины. Часть с готовностью уселась за парты с девочками. Эти ренегаты из боевых единиц тут же превратились в дамских угодников. Новые мальчишки из благополучных соседних школ, не нюхавшие бурсацкой вольницы, были не в счет. Осталось нас четыре мушкетера, сохранивших боевой дух пятого Б. Ветеранов великих сражений с Системой и междуусобных распрей. Поименно: Валька Никитин, по прозвищу Кит, Вовка Лесохин - Лиса, Валерка Батраков - Батрак и я, без прозвища. Только потому, что придумать прозвище к моей фамилии никак не удавалось. Дружный мужской анклав, занимавший две парты, стойко держался до окончания школы. И даже имел одного примкнувшего - Леньку Плоткина, по кличке Плотва. Девиц мы дружно презирали. Пацанов игнорировали насколько возможно. Однако, времена бурсы канули в вечность.
   В девятом классе наиболее дальновидные ребята задумываются о том, что делать после окончания школы. В классе появилась пара отличников, естественно перешедших из другой школы. С десяток вполне прилично учащихся девочек и мальчиков. В их число из нашей братии вошел только Вовка Лесохин, очень талантливый и известный впоследствии химик. У меня же, огромные пробелы в школьной программе давали себя знать. Главным образом в математике и химии. Гуманитарные предметы, кроме иностранного языка, давались легко. Впрочем, химию я не знал по другой причине. На одном из уроков меня угораздило подраться с лучшим другом Валеркой. При этом, мы опрокинули пару столов с кучей пробирок, расколотили какие-то склянки с реактивами, сломали пару стульев. С Валеркой мы на следующий день помирились. Но химичка, считавшая меня инициатором драки и зачинщиком погрома, затаила зло. Под любым предлогом она стала регулярно выгонять меня с занятий. Потом вызывать к доске и спрашивать по пропущенной теме с пристрастием. Затем с садистским наслаждением она ставила двойку. К концу четверти, дабы не портить общую успеваемость выводила мне тройку. И на том спасибо.
   Половину уроков по химии я проводил гуляя вокруг церкви. Располагалась она рядом со школой в центре круглой площади и была обнесена необычной оградой. Ограда состояла из старинных турецких пушек, захваченных в каком-то сражении. Поставленные по три штуки стволами вниз на гранитные постаменты, они были перевиты толстыми цепями и по кругу окружали церковь. Вот и я ходил по кругу, от нечего делать их пересчитывая. Когда надоедало, заходил в храм и слушал проповеди местного батюшки. Проповеди были великолепные. И по содержанию, и по исполнению. Ораторским искусством поп владел блестяще. Слушал я их с интересом и наслушался предостаточно. К сожалению, в них ничего не говорилось о химии, от чего до сих пор я имею об этой науке самое смутное представление. Потом, незнание элементарных вещей, здорово мне аукнулось в ВУЗе и даже после его окончания. Но это уже совсем другая история.
   Вне школы мушкетеры проводили время вполне тривиально. Устраивали междусобойчики с вином (ценился портвейн три семерки). Не так что бы часто - денег ни у кого не было. Ездили на рыбалку. Ходили в кино. Шлялись по городу. Большей частью вчетвером, потому как Вовка занимался музыкой. С Валеркой, после девятого класса вместе провели каникулы в Крыму (у него там оказались какие-то родственники). Но были у меня и свои собственные увлечения.
   Увлечение первое и самое незатейливое - коньки. Кататься на них я научился самостоятельно к концу пятого класса. Но уже в седьмом сменил обычные коньки на беговые. Ходил на каток обычно по воскресеньям, ближе к вечеру. Вариантов с катками было два. Каждый имел свои достоинства и недостатки. Стадион "Красная заря" близко от дома, но не интересно. ЦПКиО - далеко, но зато интересно. Катание на коньках было доступным развлечением. За смехотворную плату можно было переодеться в теплой раздевалке, сдать пальто и обувь на вешалку, наточить коньки, выпить в буфете горячего чаю и съесть булочку, причем, не снимая коньков. Обстановка на катках всегда была праздничной. Играла музыка. Висели гирлянды разноцветных фонариков. К Новому году обязательно устанавливалась большая и богато украшенная елка. Каждый день заливали свежий лед и к открытию все поле было очищено от снега. В ЦПКиО ледовые дорожки уходили далеко от центральной площадки катка по системе озер. В центре крутились пижоны на фигурных коньках, расфуфыренные барышни. Завсегдатаи скорее торчали, чем катались. Возникали знакомства, легкие флирты. Изредка завязывались драки, но быстро гасились. Чаще всего сами собой, иногда с помощью ментов, неизменно надзирающих за порядком. На ледовых дорожках катались на беговых коньках. Приятно было уноситься прочь от шумной толпы, а потом возвращаться. Морозный воздух свистел в ушах. В низкой стойке можно было набрать приличную скорость. Бездумно мчаться по слабоосвещенному льду, слыша только его скрип и собственное дыхание. Два, три часа катания мне хватало, чтобы зарядиться бодростью на всю неделю. Поездки на каток отменялись при снегопадах, сильных морозах или оттепели. Поскольку погода в Питере изобилует капризами, с катанием была чересполосица. То два три воскресенья подряд, то раз в месяц.
   Вторым, более серьезным увлечением был спортивный туризм. Еще в шестом классе, моя троюродная сестричка Танечка, притащила меня в секцию туризма Дворца Пионеров. Сама вскоре ее бросила, а я остался. Там я научился ходить на лыжах, правильно укладывать рюкзак, ориентироваться по компасу, читать карту и многому другому. Лыжи и ботинки выдавали бесплатно, закреплялись индивидуально за каждым. Причем подогнать крепления нужно было самому. Лыжи, ботинки и палки - экипировка довольно дорогая. Где бы я их мог еще достать. Тренировки проходили в Озерках, в то время типично дачном поселке. На втором озере у нас была своя база. Добраться до нее можно было только трамваем двадцаткой. Он шел по Владимирскому, Литейному (что очень удобно) и далее через всю Выборгскую сторону в Озерки. В зимние каникулы устраивались походы по Карельскому перешейку, Карелии, Луга - Новгород и другие. Летом, лодочные по Вуоксе, пешие по Крыму и Карелии. Бывали и автобусные экскурсии, например в Псков, Ригу, Таллин.
   Что запомнилось из этих детских путешествий? Новгородский Кремль с Софийским собором. Собор реставрировался, но нас провели внутрь. Экскурсовод рассказала, что для улучшения акустики в стены его вмурованы пустые керамические горшки. Что ж, древние строители свое дело знали. Шепотом сказанное в одном углу слово было отчетливо слышно в любом другом. Проверяли. Нашептались и наорались всласть. Все точно. Удивил памятник Тысячелетию России. Не грандиозностью, он не очень уж и большой. А замыслом. И еще потому, что поставили его в Новгороде, а не в Киеве. Но факт есть факт. Может это и задевает гордость матери городов Русских. Но удостоился чести именно Господин Великий Новгород, не менее древний и славный город.
   Запомнилась и Рига. Своим своеобразным Европейским обликом, с поправкой на Прибалтику. Готическими соборами, чистотой улиц и специфическим языком. В Риге я сходу познакомился с девушкой, с необычным для русского слуха именем Бригитта. Мы с ней несколько лет переписывались. Позже, уже окончив школу, я не раз приезжал сюда, чтобы побродит по улочкам старой Риги. Послушать орган в Домском соборе. Второй по величине орган в Европе. Посидеть в уютных Рижских кафе.
   В летнем походе по Вуоксе не обошлось без приключений. Лодчонки наши были перегружены и две из них перевернулись. Пороги мы прошли удачно, предварительно их разгрузив. А вот на плесе их стало заплескивать короткой озерной волной. Ребят спасли и доставили на берег отдельно. Полузатопленные лодки буксировать было труднее. Кровавые мозоли от весел долго не заживали на наших мальчишечьих ладонях.
   Как вид спорта, туризм тем и привлекателен, что кроме серьезных физических нагрузок, включает и познавательную сторону. Не только в экскурсионном варианте, а тесном общении с природой. Да в таких местах, куда ни один экскурсант не доберется.
   Физические нагрузки в те времена определялись категорией сложности маршрута. Первая, самая легкая, вторая, называемая двойкой, уже посложней. Она обязательно включала как минимум пять дней пути по ненаселенной местности. То есть 120 - 130 километров без единого населенного пункта. Зимняя двойка, особенно в тундре, когда помимо еды надо тащить и топливо, - основательная проверка на выносливость. Свои особенности имели водные и горные маршруты, с элементами альпинизма. Ценились экзотические маршруты. В модной тогда туристкой песне были такие слова: "Пижоны ползают на Кавказ, Тянь-Шань нас к себе зовет...". В такие маршруты кандидаты в команду подбирались не только по уровню физической подготовки, но и по психологической совместимости. Никаких раций туристы тогда с собой не брали. Случись что, рассчитывать приходилось только на себя. Серьезные это были мероприятия и опасные. Оттого и мастеров спорта по туризму было немного. До мастера я так и не дорос, на один маршрут недовыполнив норму первого разряда.
   В изнурительных переходах, таща тяжелый рюкзак, пробивая лыжню по глубокому свежему снегу, я часто клял себя. Ну зачем я ввязался в эту добровольную каторгу? А закончив, удивлялся. Неужели я это смог. Неужели выдержал. После похода тяготы быстро забывались. Появлялся зуд, а не пора и опять? Потому что было выработано главное качество - умение преодолевать себя. Преодолевать тогда, когда, казалось, уже никаких сил нет. Что сейчас упадешь и уже не встанешь. Но, все-таки, идешь. И, в конце концов, приходишь к цели. И чем тяжелей в маршруте, тем весомей твоя победа. Победа над собой.
   Занятия спортом, на свежем воздухе, пошло мне на пользу. Я практически перестал болеть. Даже когда на тренировках и в походах промокал до нитки. Окунался в талую воду. Замерзал в холодной палатке. Даже не кашлянул. В седьмом классе я ухитрился провалиться под лед в устье Лебяжьей Канавки, в восьмом - в Фонтанке. С Фонтанкой вообще был смех. Сидели мы с Валеркой в Публичке. Детское отделение её тогда располагалось на набережной Фонтанки, рядом с НИИ Арктики. Решили сходить в кино. Кинотеатр Родина на другой стороне. Нам бы обойти сто метров по мосту с клодтовскими конями, так нет. Поперлись напрямик по льду. Провалились оба, хорошо под лед не ушли. Иначе утопли бы в вонючей речке при всем честном народе. Народ в это время веселился на набережной, показывая на нас пальцами. Никто и не помышлял поучаствовать в спасательных мероприятиях. Обламывая кромку льда, доплыли мы до берега сами. К тому месту, где ступеньки спускались к воде. Выбрались и рванули в ближайший двор выжать одежду. Ближайшая дверь, куда мы ввалились, оказалось входом в котельную. Температура, как летом в Сахаре. Тетка, работавшая там, поняла нас с полуслова. Мы разделись, развесили одежду у котлов и через час она была сухая. Как в анекдоте: вот мы и сходили за мясом. То бишь, посмотрели кино. Зато, дешево отделались. Даже насморка не подхватили.
   Третьим и главным увлечением были книги. Собственно, оно у меня пожизненное. Дома книг было немного. Покупать не получалось - на еду денег не хватало. Зато рядом, напротив Дома офицеров на Литейном, была детская библиотека. Туда я и повадился ходить. Сначала от случая к случаю. Потом, облюбовав читальный зал, почти каждый день. Как на работу. Сразу после уроков и до закрытия. Библиотекаршам нравился мальчишка, постоянно уткнувшийся в книгу. Формуляр мой вскоре разбух до невероятных размеров. Я никогда не отказывался помочь им. Перетащить стопки книг в конце дня, расставить их по полкам, сбегать в основной фонд и прочее. Самым интересным было разбирать новые поступления. Они приходили пачками, вкусно пахнущими типографской краской. Их нужно было затащить на второй этаж, разобрать, оформить, занести в каталог. Работы хватало. Но зато, я первый их читал.
   Не то в восьмом, не то в девятом классе, я выудил из пачки толстую книгу незнакомого мне тогда автора. Валентин Пикуль "Океанский патруль". Немудрено, что незнакомого - это был его первый изданный роман. Прочел взахлеб. А еще через месяц к моему столику подошли две симпатичные тетеньки. Оказались корреспондентки Ленинградского радио. У библиографа они выяснили, что я самый читающий пацан в районе. Восхитились увидев мой формуляр. Предложение было такое, выступить по радио и рассказать о любой понравившейся мне книге. Не долго думая я согласился. Ладно. Но если на мой выбор, то пусть это будет роман "Океанский патруль". Только что вышел. И написан замечательно. Пожалуйста, сказали корреспондентки. Мы подготовим текст выступления и дадим тебе его напечатанным на машинке. Его надо будет только прочесть. Тут я уперся. Не уж, текст напишу я сам! Мое это выступление, или нет? Иначе приглашайте любого чтеца - декламатора. Только так. Хорошо, согласились озадаченные корреспондентки. Только дай нам его перед выступлением. Мы должны его предварительно просмотреть. Может что надо исправить.
   В тексте мне ничего не исправили. Он пошел в эфир полностью в авторском варианте. По существу, это была хотя и наивная, но все же полноценная рецензия.
   Ленинградское радио размещалось на площади против цирка в солидном здании. Пропуск на меня был заказан загодя. Я очутился в одной из студий звукозаписи, огромной пустой комнате. Из мебели только стол с микрофоном и стул. Под потолком - застекленное окошко, за которым сидели операторы. Положил свою бумажку из школьной тетради рядом с микрофоном и принялся ждать сигнала к началу записи. Казалось мне, что проще, прочесть свой текст вслух? Оказалось не просто. Чуть запнулся, кашлянул, сделал слишком долгую паузу - стоп. Запись прерывается. Монтажа у них тогда не было что ли? Сколько я там просидел со своим десятиминутным выступлением - не знаю. Но к концу был в поту и мыле, словно камни таскал. Да, не легкий хлеб у дикторов. Кто не верит - пусть попробует.
   Через пару дней запись вышла в эфир. Голоса своего я не узнал (обычное дело), но само выступление выглядело вполне пристойно. Эффект от него был немалый. Телевидения еще не было, зато в каждой квартире висел репродуктор. Эдакое убоище, в виде черной тарелки, реликт военных лет. Граждане были приучены все новости узнавать по радио. Оно никогда не выключалось. Как в войну врубили со сводками Информбюро, так оно и работало. От того и эффект. В школе на меня показывали пальцами. Вон тот пацан, который по радио выступает. Знакомые одолели вопросами, мол что да как. В общем, прославился. А дома почти не удивились. Знали мое пристрастие к чтению. К тому времени я получил редкую привилегию брать книги из читального зала домой. И ухитрялся читать их даже при свете уличного фонаря, свет которого проникал в комнату. Влетало мне за это крепко. Не за то, что читал, а за то, что глаза портил.
   Вскоре фонды детской библиотеки на Литейном мне показались маловаты. По рекомендации библиотекарей меня записали в студенческий филиал Публичной библиотеки, размещавшийся на набережной Фонтанки. Здесь можно было заказать все, что имелось в гигантских хранилищах публички. Увидев величину заказов, уже местные библиотекари исхлопотали мне разрешение посещать основное здание на Садовой. Там я и спекся. Бесконечные ряды главного каталога меня повергли в ужас. Никакой жизни не хватит прочесть даже малую толику того, что было записано на многих миллионах карточек.
   После некоторого размышления, я составил для себя план, что, в какой последовательности и в каком объеме следует читать, а от чего, увы, придется отказаться. Интересуешься поэзией? Ну так начнем. Англоязычная - от старой Эдды до Байрона и Шелли. Все подряд. Франкоязычная - от народных песен, Вийона до Аполлинера. Испаноязыная - от средневековых мадригалов до Лорки, Гильена и Неруды. И так далее. Но с планом я тоже начал быстро захлебываться. Монбланы и Эвересты томов на моем столе никак не убывали. Я захлебывался, тонул. Так и не добрался до итальянской и немецкой поэзии. Точнее всего можно сказать словами Франсуа Вийона "От жажды умираю над ручьем" (Баллада поэтического состязания в Блуа). Но, все таки, то что я успел за два неполных года впечатляло. Хотя до сих пор не могу объяснить, для чего вообще мне это было нужно. Становиться профессиональным литератором я не собирался. Тогда зачем? Может быть, это была бессознательная тяга к прекрасному. Магия стиха завораживала меня. Даже в переводах, большей частью авторизованных, чувствовались чеканные рифмы незнакомого языка, блеск метафор и удивительное созвучие строф. К середине десятого класса все это пришлось оставить. Думал навсегда. Как сказал Байрон " Farewell and if forever, still forever farewell...". Кое-что это увлечение, мне все таки дало. Например, понимание бездарности собственных опусов. Хотя их иногда и печатают. Но это не вызывает у меня никого энтузиазма - цену-то я им знаю.
   Больше к систематическому изучению поэзии я не возвращался. ВУЗ, затем дальние экспедиции, наконец аспирантура просто не оставили на это времени. Через десять лет, сидя в той же публичке я был поглощен другой магией, магией математических уравнений. Встретив коллегу, ухитрившегося кроме Горного института закончить физмат Университета, я пристал к нему как банный лист к тому самому месту. Слушай, помоги решить одну задачку. Суть в том, что внутренняя структура некоего тела описывается вполне тривиальными статистическими закономерностями. Вплоть до самой простой - Гауссовским распределением. Но вот поверхность его может быть описана только неевклидовой геометрией. Либо Лобачевского, либо Римана. Можешь ли ты мне сказать, как увязать эту статистическую кухню с неэвклидовым пространством? Если преобразовать некоторые решения Китайгородского... Приятель послал меня гораздо дальше того времени, когда жил старик Эвклид. Покрутил пальцем у виска. Потом всю поэзию моей математической мысли свел к убийственной иронии: Ты хочешь написать кандидатскую или сразу метишь на Нобелевку? Упрости все до тошноты и получишь искомое. Я понял, что поэтические бредни, в том числе математические, дело бесперспективное. Переключился на прозу. Простые системы дифференциальных уравнений движения имели решение. Проза. И я сделал роковой шаг в ее сторону. Чем это чревато? Приведу лишь одну цитату: "Сказали мне, что эта дорога приведет к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы...." ( Стругацкие А и Б. "За миллиард лет до конца света").
   Увлечение литературной прозой подогревало одно обстоятельство. В девятом классе к нам пришел новый преподаватель литературы. Скучная школьная программа, основанная на изучении классиков по строгому отбору тогдашних идеологов, учила мыслить штампами. Разбор любого произведения сводился к клише промарксистской литературной критики, заидеологизированной до предела. И по подбору произведений и по характеристике персонажей. Если это Александр Николаевич Островский, то непременно "Гроза", с темой сочинения "Катерина - луч света в темном царстве". Если это Н.Г. Чернышевский "Что делать", то непременно образ Рахметова, или идиотские сны Веры Павловны. Если это А.М.Горький, то непременно пьеса "На дне". И так далее и тому подобное. Можно было не читать само произведение, а взять методичку, передрать ее вместе с цитатами и ссылками на критиков (главное без ошибок) и пятерка по сочинению была обеспечена.
   Между тем, никто тебя не спрашивал о твоих симпатиях или антипатиях к самому произведению, к его персонажам. Я уже тогда понимал, что "На дне" - жутко надуманная пьеса с лакировкой бомжатника, то бишь ночлежки, а "Мать" самый неудачный роман Алексея Максимовича. Куда откровенней была "Жизнь Клима Самгина". В романе незабвенного Ванечки Тургенева "Отцы и дети", мне больше импонировали "отцы", чем беспутные дети, чем нахалюга и садист Базаров, ничего из себя не представлявший, но хамивший всем и каждому. А уж Обломову, так по моему все в тайне (причем глубокой) откровенно завидовали. Классно устроился Илья Ильич, не то что вечно суетящийся Штольц. Тут Гончаров попал в точку. Какой образ! Ну да ладно, хватит об этом.
   С приходом учителя Леина все изменилось. На первом же уроке он заявил: в эту четверть нам по программе надо пройти то-то и то-то. Извольте к следующему занятию выбрать себе тему, какая по душе написать и прочитать в виде доклада в течение четверти. Не вздумайте переписывать методички, нужно только Ваше личное мнение. По другой теме напишите домашнее сочинение и сдайте его мне. Для пятерки требуется еще одно сочинение, вне программы. Предупреждаю, требования к этим работам будут очень жесткими. Таким образом, он освободил большую часть уроков от догматической долбежки и пересказа корявым языком учебника. А чем же он их занимал? Тем, чего нет ни в одной школьной программе. Например, он мог притащить в класс кучу словарей и весь урок рассказывать, как они составляются, чем отличаются друг от друга и об их авторах. Согласитесь, что на один словарь Даля одного урока будет мало. Следующий урок он мог посвятить малоизвестному (для нас) литературному течению или русской поэзии 18 века. Мог войдя в класс объявить: сегодня за 20 минут вы должны написать сочинение на произвольную тему. Лучше из них разберем на следующем уроке. По началу в классе поднимался ропот, дескать мы не готовы. О чем вообще писать? Дайте хотя бы тему. Для зубрил это был кошмар - сдавали чистые листы. Потом малость привыкли. Сочинение, так сочинение. Самым интересным был разбор. Не называя фамилий авторов, он со вкусом читал эти коротенькие, иногда на полстраницы сочинения, сопровождая если надо их великолепными комментариями. Среди опусов попадались и оригинальные. Так (не в нашем классе) один ученик на нескольких страницах описал как по оконному стеклу бегут дождевые капли. Автором оказался Глеб Горышин, ставший позже известным писателем. Может быть через такие уроки прошел и Иосиф Бродский., будущий Нобелевский лауреат. Что давала такая метода? Она учила думать. А сам Леин был безусловно одаренным преподавателем, в нашей школе к сожалению единственным.
   Уроки литературы превратились для меня в праздник, чего нельзя сказать об остальных. Все сводилось к зубрежке и пересказу учебников. Зубрежку же я ненавидел. Заодно возненавидел и школу. Да и как ее любить, если на протяжении каждого урока думаешь только об одном - когда же он проклятый кончится. И как бы его сорвать.
   Способы находились. Можно было законопатить замочную скважину кабинета так, что на открывание двери тратилось минут пятнадцать - двадцать. Глядишь, и пол урока пролетело. Можно было натереть доску чем-нибудь жирным - мел по ней не писал, хоть убей. Можно было сжечь дымовуху просунув ее в замочную скважину. Опять же, минут пятнадцать кабинет проветривался, ибо дышать в нем было невозможно. Необязательно это проделывал я. Желающих хватало. С системой не боролись только те, которых тянули на медаль. Или рассчитывающие на медаль. Но таковых было явное меньшинство.
   Дымовухи изготавливались из фотопленки. Ее заворачивали в бумагу и как только она загоралась, сразу гасили. При тлении выделялась масса вонючего дыма. Как-то, Кит притащил в школу дымовуху новой модификации. Шедевр по его словам. Пока спорили о ее достоинствах, кто то из доброхотов ее поджег. Класс немедленно заполнился дымом, да таким, что спасаться пришлось в коридоре. Все бы ничего, но загорелась эта гадость на моем столе. Фокусы с дымовухами изрядно достали учителей, но отловить злоумышленников до сего времени не удавалось. А тут - виновник налицо. И отпереться невозможно - пятно от сгоревшего улика хоть куда. Тут злоумышленника, то есть меня, с треском исключили из школы. Попутно, паровозиком, навесив другие проказы - очень удобно. А дело было в десятом классе. На носу выпускные экзамены. Трали - вали, пошли наконец ягодки.
   Исключили, значит, мя грешного на две недели. Обидно только, что с паровозиком. Своих грехов хватало, так нет же, еще чужие навесили. Ладно, аз есмь козел отпущения. И по рогам ему, и по бокам ему. Пошло оно, дитё несчастное, солнцем палимо, повторяя суди их Бог и соображая где эти две недели отсидеться. Размечтался. О таких исключениях сообщат в РОНО. Там, видимо, не обрадовались порчей статистики и предложили школе разобраться. Разбирательством занялся завуч школы, по прозвищу Гестаповец. С гестаповской прямотой сразу предложил мне кнут и пряник. Или, сдаешь соучастников и тогда двумя неделями все кончится. Или, двойка по поведению и автоматический не допуск к выпускным экзаменам.
   Дело принимало скверный оборот. Лишиться школьного аттестата, потом еще год трубить в школе я не хотел. Но и сдавать друзей тоже не собирался. Поскольку незапланированные двухнедельные каникулы никто не отменял, я пообещал завучу все это время усиленно обдумывать свое незавидное положение и отчалил. Про себя же решил, что все равно никого сдавать не буду и с чистой совестью направился в Эрмитаж. Почему именно в Эрмитаж? Причин было две. Первая, морозы в тот год в Питере стояли приличные - под тридцать, по улицам долго не прошляешся. Вторая, Эрмитаж открывался рано и школьников туда пропускали бесплатно. Была и третья причина, о которой чуть позже. Дома об этом, естественно, ничего не знали. До той поры, пока там не появилась наша классная руководительница и в красках поведала о моих подвигах. Жизнь после ее визита стала прямо таки невыносимой.
   Неуемный завуч не стал дожидаться окончания моей ссылки. Раскрутил следствие по полной программе. Кого-то стращал, кого-то уговаривал. Весь класс по одиночке вызывал в свой кабинет. Допросы следовали один за другим, без передыха. В результате на его двери кто-то вывел масляной краской слово Гестапо. Грянул очередной скандал, но уже без меня. Завуч и вовсе осатанел. Докопался до всего. И не мудрено, все таки пол класса видело как все происходило. При таком прессинге не выложить правду матку? Виновники покаялись. Мое изучение древностей было прервано самым грубым образом, то есть водворением в школу. На показательном собрании все разгильдяи были заклеймены. Завуч гремел как прокурор. Он обрисовал всю мерзость наших поступков. Он наглядно разъяснил, что с нами будет, если мы хотя бы помыслим... Наряду с этим, я неожиданно удостоился похвалы - за недоносительство.
   А вот приятелям досталось по полной ложке: мол знали, чем товарищу грозит молчание, а добровольно признаться было слабо. После чего, проявив гуманность, всем нам вкатили не по двойке, а по тройке по поведению за третью четверть. Все вздохнули с облегчением. Кроме школьного плотника. Он мрачно матерясь менял дверь в кабинете завуча. Краска въелась в дерматин и стереть надпись не было никакой возможности.
   Через полтора месяца я порадовал родную школу спортивным рекордом. На соревнованиях по легкой атлетике школа выглядела весьма бледно. Мой рекорд в беге на полторы тысячи метров был единственным достижением. Смешно получилось. Ни до, ни после бегом я не занимался. Уже в ходе соревнований выяснилось, что бежать эту дистанцию некому. То есть вообще незачет, баранка. Физкультурник на меня навалился. Чуть не плачет. Пробеги хоть как-нибудь, а то мне труба. Мужик он был не плохой, нас не обижал. Уговорил. Пробежал я этот забег, оделся и пошел домой. А смешно получилось, потому что узнал я о рекорде спустя десять лет. На банкете, где наш класс собрался отмечать дату окончания школы. Изрядно выпили и тут Кит мне говорит:
   - Слушай, я вчера забрел в школу. Как ни как, десять лет прошло. Интересно стало, изменилось там что-нибудь или нет. Так вот, на первом этаже доски памятные повесили. Оличившиихся, кто с какой медалью и когда окончил. Кто еще чем в школе прославился. Так вот, там красуется и твоя фамилия.
   - Ну да, как самого выдающегося разгильдяя? Исключенного из школы в десятом классе за твою дымовуху? А твоя, наверное, за гениальное изобретение оной?
   - Не, без брехни. Из нашего класса отмечено только двое. Толька, как медалист. И ты, как чемпион.
   - Какой чемпион? Что ты гонишь! Чемпионаты по хулиганству не проводились.
   Тут уж весь стол заинтересовался. Кит! Не темни. В чем Юровский отличился? В чем, в чем... В беге на полторы тысячи метров. Рекорд района и соответственно школы. Между прочим, держится уже десять лет. И время указано, только я не запомнил какое. Посещать школу иногда надо. Тогда и будете знать своих героев.
   Только тогда я вспомнил, что забег был дополнительный. Бежал я с каким то парнем. Он видать был из бегунов. Все время норовил меня обогнать. Это меня задело. Перед финишем я рванул и обошел его. Причем прилично обошел. Хотя дыхалки почти не оставалось. После чего, кляня физкультурника, спартакиаду и сачканувших коллег по команде, не дожидаясь результатов свалил домой. Экзамены были на носу. Да, здоров я значит был, если так пробежал для зачета.
   - Ладно, ребята. Это случайность. А вот что не случайно, так это то, как мы напились в день последнего звонка. Кит притащил три бутылки портвейна три семерки. И мы их втроем тут же употребили. Без закуси. Когда нас, оболтусов, строили, Батрак все норовил лечь у стеночки. Первоклассники, значит, подходят к нам с букетами, а я Валерку держу одной рукой и шепчу, не вздумай наклоняться. Упадешь на козявку - раздавишь. Цветочки я за тебя приму. Принял. А потом, когда мы чуток отдохнули у пивного ларька, дотащил его до дома. Вот это был подвиг. Вот что надо было отмечать на скрижалях. Опять же, когда я в магазин бегал на Петра Лаврова за пять минут до закрытия? Больше двух километров. И успевал? Кто эти рекорды фиксировал? Знаете что? Вся слава причитается не мне, а нашему завучу. Как тренеру. Бегал я от него две последние четверти как от чумы. По коридорам и по лестницам. Не дай Бог утащит в свой кабинет. Притом всегда было за что. Небось помните, что у него на двери было написано. То-то! Выпьем за его светлую память. Самобытный был мужик. Как ни крути, а ведь если бы не он, неизвестно, кончил бы я школу вообще.
   Выпускные экзамены помню смутно. Сдал я их на удивление хорошо. Почти все пятерки. Этим я существенно улучшил свой аттестат. Если бы весь год так занимался...
   А выпускной вечер был организован по первому разряду. На первом этаже, в коридоре, накрыли роскошный стол. Впервые нам разрешили курить. Впервые открыто пили вино и чокались с преподавателями. Впервые на танцах оркестр играл не падэспани и польки, а модные мелодии. Все было впервые и в последний раз. Прощай школа. Из нее в 12 ночи мы направились на набережную у Летнего Сада, где нас ждал теплоход. С буфетом и музыкой. И поплыл он вверх по Неве, аж до Ладоги в волшебной белой ночи. И все мы на свежем воздухе мгновенно отрезвели. И все мы танцевали на палубе, не забыв полностью опустошить буфет. И все мы поняли, что на самом деле мы плывем не в Ладогу, а в свое будущее. В неведомую взрослую жизнь. И точкой ее отсчета является июнь 1957 года.
   С той поры прошло более полу века. Не с юбилея, а с окончания школы. Достаточно времени, что бы все переосмыслить и разложить по полочкам. Хулиганистость свою могу объяснить вполне. Это и характер, и возраст и протест против школьной рутины. Все вместе, то самое тили - тили , выраженное чуть резче чем у сверстников. То есть болезнь свойственная переходному возрасту и проходящая сама по себе. Она у меня прошла. Но вот что не прошло, так это любовь к книгам. Этого я объяснить не могу и через пятьдесят лет. По-прежнему я с трепетом открываю каждый свежий томик. Автоматически отмечаю оформление книги: суперобложка, обложка, форзац, бумага, шрифт и так далее. С наслаждением принюхиваюсь к запаху типографской краски. Или с уважением отмечаю возраст книги, старинное тиснение переплета, желтизну плотных листов, заставки. Почему, во главу угла развлечений, трали-вали, я ставил книгу? Почему, когда меня выперли из школы я ломанулся в Эрмитаж? И не в Эрмитаж вообще, а в античный отдел. Ну какой бы нормальный парень это сделал? Немаловажную роль в этом сыграла литература по египтологии. В том числе монография М.Э. Матье "Искусство древнего Египта". Вот она третья причина. Я уже тогда достаточно много для школьника знал о Египте. Иерархию царств, смену династий, переводы некоторых папирусов, пантеон богов. В египетской экспозиции я и торчал с утра до ночи. Пытаясь расшифровать самостоятельно текст на картушах и орнаментах. Обратите внимание, большинство последних составлено из иероглифов, написанных в определенном порядке. Может быть, это был тот самый голос Мира, который звал Сантьяго к египетским пирамидам? В отличие от него, я к пирамидам так и не добрался. А может быть мудрый бог Тот подсказал моему сердцу, что сокровище находится отнюдь не в Египте? И что самое интересное и ценное не само оно, а его поиски. И благодаря его подсказке я прожил эти пятьдесят лет удивительно интересно. Нашел замечательную профессию - главное сокровище. И ни о чем не жалею.

Эпилог

   Все полезное, что мне удалось сделать в жизни случилось не благодаря, а вопреки школе. У нас в стране было прекрасное, великолепно поставленное вузовское образование. И никто не запрещал заниматься самообразованием. Это и были главные составляющие развития науки. Насколько мне известно, абсолютное большинство ученых с мировым именем не блистали успехами в школе. Как и одаренные музыканты, актеры, художники, поэты. Школа, как и армия, стремится поставить всех в один ряд, обезличить, забить голову прописными истинами, уставами и казенной муштрой. И как всякая система стремится к сохранению себя. А всё не вписывающееся в нее, подавить или отторгнуть.
   Остается сказать о школьной дружбе. Да, была дружба. И было предательство. И, конечно, была первая любовь. Как водится, безответная. И первые стихи, написанные на тетрадном листе в клеточку. Но, все-таки, я не стану зажигать свечи на поминках нашего 10 Б. Как это сделал в память лицеистов канцлер и светлейший князь Горчаков перед смертью в далекой Ницце. С молодостью лучше прощаться раз и навсегда. Щемящее чувство о том времени не поможет ему вернуться. Да я бы и не хотел. Кладбище воспоминаний посещать еще тяжелее, чем кладбища натуральные. Ибо вновь придется все пережить сначала, собирая осколки вдребезги разбитых иллюзий.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЭССЕ

  

[]

Симферополь. В рабочем кабинете, 2009 г.

  
  
  

ШАГ К ПОНИМАНИЮ

(набросок)

Общедоступность произведений искусства - это ведь фикция.

Ариадна Громова

Не все так просто в простоте

(из ранних стихов)

   Критика на бытовом уровне произведений искусства - дело неблагодарное. Много раз, сталкиваясь с различными её проявлениями, я больше всего поражался категоричностью суждений и вопиющей безграмотностью. Лозунг "Искусство для народа" нёс в себе страшный заряд неприятия. Если мне не понятно, значит - плохо. Соцреализм и был рассчитан на всеобщее понимание. Чем ближе к фотографии - тем лучше. Я уже не говорю о тематике: рабочий с кружкой, девушка с веслом, Ленин в разливе. Соцреализм, как официальная идеология, надоел всем. Но были и его рьяные защитники. Сейчас они могут радоваться: на Западе он вошёл в моду. Собственно публика поняла - такого больше не будет, что это уже история и есть, где порезвиться коллекционерам.
   Мама прекрасно понимала, что художественного образования мне не получить. Но азы можно постигать и дома. Научиться, хоть мало-мальски разбираться и ориентироваться в мире картин, гравюр и рисунков. Немного книг, немного репродукций, походы в Эрмитаж и Русский музей, обязательное посещение выставок, вернисажей, художественных мастерских. Профессиональные художники, а не искусствоведы дотошно объясняли мне, нет не сюжет, а принципы построения композиции, особенности колорита, манеру письма и прочие вещи, о которых почти ничего не говорится в зазубренных экскурсоводами текстах.
   Начали с мировой классики и искусства эпохи Ренессанса. После передвижников меня с головой окунули в импрессионизм. В пятидесятых, в начале шестидесятых он не был в почёте у властей. Где мама доставала репродукции, я не знаю. Но регулярно над моей кроватью, раз в месяц появлялась новая картинка. Гоген, Матисс, Писарро, Ван Гог, Лотрек, де Га и прочие. В начале, я бурно протестовал: ну не нравится мне эта мазня. Что ты нашла в этих, с позволения сказать, работах?
   Особенно меня достал цикл Гогена на Таити. "Женщина и плод", "Черные свиньи" и другие. Манера контурного рисунка, похожая на аппликацию. Мне казалось, что художник просто свихнулся в тропической жаре. То, что Ван Гог был сумасшедший и так ясно. Ничего, говорила мама, пусть повисят. Ты привыкнешь, а уж потом поговорим. На втором этапе следовали объяснения. Посмотри, как удачна композиция. Попробуй убрать хоть одну деталь. Просто закрой рукой. Видишь, всё рассыпалось. А что касается рисунка, то здесь он подчинён колориту. И не надо к этому придираться. Современники тоже этого не понимали. Вкусы и традиции очень живучи. Думаешь, идеи Барбизона сразу всем понравились? Отнюдь нет. Пленер пробивал себе дорогу совсем не просто. Основная идея импрессионизма не так уж нова. Это - влияние света на цвет. Посмотри, как в этюдах Иванова к "Явлению Христа народу" обыгрывался красный плащ. То он в тени, то он на солнце, и везде красный цвет разный. А ведь Иванов писал эти этюды когда импрессионистов в помине не было.
   Время и ненавязчивое просвещение сделали своё дело. По крайней мере, я стал воздерживаться от резких суждений и иными глазами смотреть на буйствующий официоз. Кульминацией, наверное, была первая выставка импрессионистов в Эрмитаже. Боже, какие баталии были в залах! Кто-то плевался и громил буржуазные выверты. Кто-то неуклюже пытался защитить то, что для всего мира было уже очевидно. Кто-то старался увидеть в этом будущее, хотя эпоха импрессионизма давно кончилась. Жаль, тогда не было магнитофонов. Эти дебаты и сейчас интересно было бы послушать. Жаль, что никто тогда не вспомнил простой факт. Все импрессионисты были нищими. Исключение Сислей. Картины их не продавались. Многие элементарно голодали, не имели крыши над головой. И все были одержимы живописью. Никому не приходило в голову, что их полотна через какие-то 30 - 40 лет будут стоить миллионы
   Потом страсти кипели уже вокруг постимпрессионизма, кубизма, абстракционизма, сюрреализма... Профессионалы хмыкали и пожимали плечами. Из- за чего копья-то ломать? Всё это уже история и её надо воспринимать как данность. А нравится, не нравится - личное дело каждого. И на всех не угодишь. Да и надо ли угождать? Оценки были порой для меня неожиданными: "А что, это декоративно. А этот рисунок может прекрасно подойти для тканей. А здесь есть настроение".
   Я убедился в очевидности некоторых аналогий. Часто то, что называется новым, есть хорошо забытое старое. Возьмите Эрнста "Европа после дождя" и посмотрите на Босха. Или современные контурные рисунки сравните с древнеегипетскими росписями. Воспитанные на эллинистике и эстетических принципах эпохи Возрождения, мы забываем, что было и другое искусство, ни менее высокое и ни менее интересное. Что же касается столпов и моды, то они были, есть и будут. Пусть преклонение перед Рембрандтом не мешает любоваться Маленькими Голландцами. Разве умоляют величие Микельанджело творения Рафаэля, Веронезе, Тинторетто, Боттичелли? Они лишь оттеняют друг друга, как разные цвета на палитре, как свет и тень. В этом есть божественное проявление контраста. Кстати, все романы о Микельанджело безнадёжно пытаются описать его творения в сюжетах. И слово оказалось беспомощным перед живописью. Её надо просто видеть, чувствовать, может быть бессознательным восприятием. Как музыку.
   Не могу не признаться, что в храме искусств для меня осталось множество закрытых наглухо дверей. Ну не понимаю я Шагала. Очень нравятся его великолепные витражи, но я совершенно равнодушен к его Витебскому циклу. И дело не в летающих вверх ногами евреях и синей селёдке. Это - фабула, аллегории. И они вполне уместны. А сама манера письма с нарочитой упрощенностью не понятна. Все восхищаются: "Ах, Шагал!" А мне не понятно. Не могу себе объяснить. Так же как и странное пристрастие Майоля к весьма нестандартному облику женщины, или Сера к пуантилизму. Конечно, это не от того, что они иначе не умели. Ещё как умели! И уж кто это блестяще продемонстрировал, так это Дали своей "Тайной вечерей" и "Распятием". Последнее вообще потрясает своим необычным ракурсом. Оба сюжета тысячи раз уже были написаны, в том числе гениями. Однако! Даже если бы он написал только эти два холста, он все равно бы вошел в историю как классик.
   Сейчас в России можно писать, что хочешь и как хочешь. Всегда можно посмотреть на Кандинского, Малевича и прочих ранее запрещенных. Соблазн, посмотреть запретное пропал. Пропала и острота споров и суждений. Но от этого уровень восприятия широкой публики произведений искусства не повысился. Скорее наоборот сместился в сторону кича. Кто хочет понять - тот и старается. Кто не хочет - по-прежнему кричит: " Искусство для народа!" И не надо их переубеждать. Ещё в шестидесятые годы Ариадна Громова в предисловии ко второй части "Улитки на склоне" Стругацких писала: "Общедоступность произведений искусства - это ведь фикция". Жаль, что её не услышали. Да и как услышишь? В Публичке этот несчастный журнал "Байкал", осмелившийся напечатать крамольную вещь Стругацких, выдавали только под залог читательского билета. Каково?
   Ариадна Громова, безусловно, права, хотя тогда ее слова были тоже страшной крамолой. Речь шла, конечно, не о физической доступности, а о понимании. В этом плане античное искусство древней Греции всем понятно. Идеализированная красота человеческого тела в творениях скульпторов. Большей частью это статуи богов и полубогов; Аполлон бельведерский, Ника самофракийская, Венера милосская. Различные скульптуры Афродиты: Афродита урания, Афродита амбалогера. Статуя Геракла. В ряду шедевров особое место занимает Лаокоон.
   Эта скульптурная композиция дошла до нас в виде мраморной копии сделанной Александром Родосским во второй половине первого века н.э. (хранится в музее Пия-Клемента в Ватикане). Бронзовый оригинал 200 года до н.э. не сохранился. Необыкновенная экспрессия и выразительность скульптурной группы породила массу споров философов эстетов, искусствоведов.. Но вот появилась совершенно оригинальная книга Готхольда Эфраима Лессинга "Лаокоон или о границах живописи и поэзии". Лессинг обратил внимание, на то, что у Лаокоона открыт рот в отчаянном крике. Ни в одной другой античной скульптуре этого нет - губы у всех плотно сомкнуты. Этот, неписанный канон скульптором был специально нарушен. Кто бы из не подготовленных зрителей это заметил? Для этого надо детально разбираться и анализировать античную эстетику и глубоко ее понимать.
   Что касается границ живописи и поэзии - это вообще высший пилотаж в понимании рафинированной эстетики. В принципе все виды искусства: живопись, поэзия, музыка теснейшим образом связаны. Чувством ритма, настроения и др. Наиболее очевидна связь поэзии и музыки, менее поэзии и живописи. Но ведь она есть! Попутно замечу, что книга Лессинга попала в наш дом не случайно. Мама занималась ее художественным оформлением - обложка, титульный лист, шрифты. Все это делалось вручную. Труд адский. Я все это видел. Не зря в исходных данных книги значится художник З.М. Секач. Только много позже я понял, что появление этой книги в нашем доме (авторский экземпляр) отнюдь не случайность. Просто еще один золотой ключик к пониманию
   Гибель Атлантиды" Бакста, "Последний день Помпеи" Брюллова и сейчас привлекают публику в первую очередь сюжетом. Ужасный природный катаклизм. В искусстве катаклизм наступает тогда, когда его начинают давить политики, клерикалы, цензоры и т.д., хотя под топором запрета иногда и рождаются шедевры. Вспомните "Венеру и Амура" Веласкеса, офорты Гойи. Примеров достаточно. Но всё это единичные вещи, погребённые под лавиной официоза.
   Российская живопись, при всей своей самобытности, прочно вросла корнями в Европейские традиции. Не зря же большинство художников годами жили в Италии. Выставлялись в Париже и Лондоне. А национальное большей частью выпирало в жанровых полотнах и исторической тематике. Как то: Федотов, Поленов, Суриков, Кустодиев и другие. Но, зато как выпирало! Это было подлинное национальное искусство. На перекошенных же новейшими веяниями полотнах не определить национальность. Считается чем дальше от реалий, тем лучше. Это другая крайность. Сколь долго она продлится? Наверное, недолго. Лет пять назад на Андреевском спуске в Киеве две девчушки подавали свои акварели. И, на мой взгляд, великолепные. Двадцать долларов лист. Ей Богу, если бы они у меня были доллары, я бы купил. Точность передачи местных пейзажей была великолепна. Плюс отличная техника. И отнюдь не фотография. Просто точность.
   Вспомнился один случай, когда египтологи среди росписей одной гробницы обнаружили изображение рыбки, плавающей брюхом вверх. "Дохлая." - решили они. А лет через двадцать выяснилось, что такая рыбка в Ниле действительно есть. И какое-то время, действительно, плавает к верху брюхом. Или одна из гравюр Хокусая в цикле "Сто видов Фудзи". Физики от неё балдеют - лучшей картины волнового поля нет. Просто идеальная иллюстрация, хотя Хокусай к ней явно не стремился. Дотошный Клодт, настолько "влез" в анатомию зверушек, что даёт сто очков зоологам. Яркий пример тому кони на Аничковом мосту через Фонтанку в Петербурге. А как выписывались в то время ордена на парадных портретах! Золотое шитье на мундирах, эполеты!
   Если отвлечься от сюжета, картины та же музыка в цвете, построенные по законам спектра. В них также звучат гаммы, унисоны, диссонансы, создавая определённое настроение. Не зря же не прекращаются поползновения создания цветомузыки. Ближе всего к ней (цветомузыке) первым приблизился наш гениальный композитор Александр Николаевич Скрябин. Я бы назвал его пророком, мессией. Достаточно внимательно прослушать всего одну его вещь симфоническую "Поэму огня" и сразу возникнут цветовые ассоциации. Продвинутые современники говорили, что в его музыке "Россия слышала сое настоящее и прозревала будущее". Для меня же немаловажно и символично, что годы его жизни 1871 - 1915 совпадают по времени с периодом расцвета импрессионизма.
   В этом плане абстракционизм не так уж абстрактен, как поначалу кажется. Только не подделки под него и не имитация. И увлечение им вполне понятно. Господин Шпенглер писал про "Закат Европы". Может быть, он перепутал его с восходом? Пребывая в восторге от своего собственного интеллекта, вполне можно ошибиться. Для меня, несомненно, одно. Сами поиски новых путей в искусстве не менее интересны, чем результат. Одни каноны рано или поздно сменяются другими. А парадигма, как в науке, так и в искусстве, вообще, бранное слово. Позволяя себе роскошь, не будем забывать об аскетизме - это ведь две стороны одной медали.
   Категоричность канона. Категоричность суждений. Много раз оборачивались они против своих носителей. Как мучительно ломал канон гениальный Рублев. Родена не приняли в Академию Художеств с мотивировкой - полная бездарность. Модильяни при жизни не продал ни одной картины, обнаженную натуру писал в борделях. Над импрессионистами не издевался только ленивый. Меркантильные голландцы описали имущество Рембрандта и он умер в нищете. И над всеми как вороньё вились ростовщики, перекупщики и торговцы от искусства. Сколько душ они погубили! За покровительство сильных мира сего, приходилось платить свободой. Картины всегда покупали только богатые люди. Бедняку её и повесить негде. Меценаты же во все времена были в остром дефиците. Как и люди, обладающие безупречным художественным вкусом. Зачастую природным. Собственно, о последних и идет речь. Это скорее чувственное, чем логическое. Интуитивное, а не математически вычисленное. Мама и пыталась привить мне его толику, хотя во многом и безуспешно. Кое-чему я научился. Но это даже не первая ступень лестницы, ведущий в храм искусств, а только дорожка к ней но я счастлив, что сделал хотя бы первый шаг по этой дорожке, почувствовал дыхание "ветра Богов искусств". И на том большое спасибо. Рассматривая точный штрих проведённый штихелем Дюрера, или мазок кисти Рубенса, можно испытать ни с чем несравнимый восторг. А можно остаться равнодушным. Ах, как мало меня учили!
  
   Ремарка. Мне неоднократно доводилось присутствовать при спорах профессиональных художников. Это очень поучительно и интересно. Спорили всегда эмоционально. И там, где собиралось три специалиста, как говорится в анекдоте, всегда было четыре мнения. Причем полярных. На днях мне на глаза попалось интервью с московским художником Александром Шиловым. Шилов - портретист. Окончил Суриковское училище. Имеет в Москве свою персональную галерею, где находится его 935 работ живописи и графики (!).. И все это, как он говорит, передал Родине. Да, мужик он весьма плодовитый. Не могу судить о его творчестве, так как картин его не видел. Сам он ярый последователь соцреализма. Превозносит Лактионова, Николая Томского, В.А. Серова (тогдашний президент Академии художеств). Они его поддерживали. Карьеру начал с портретов первых космонавтов. Стал лауреатом премии Ленинского комсомола. Откровенно признается, что поле этих портретов "боялся в институт заходить - со мной мой педагог перестал здороваться". За дипломную работу Шилову поставили тройку.
   Но вот несколько его откровенных высказываний в Интервью (газета московский комсомолец в Украине от 23.05 - 4.06. 2013 г.) стоит процитировать.
   " Да настоящее, большое искусство всегда при жизни автора оценено и принято - всегда! Понятен и любим он еще при жизни. Нет примера, чтобы настоящий великий художник был бы обделен вниманием публики".
   Вопрос: А к импрессионистам как вы относитесь?
   Оивет: "Там, где нет формы, искусство сразу падает вниз. Родоначальники импрессионизма Дега и Ренуар. Они получили академическую школу. Но сравните, что они делали раньше и что потом, к концу жизни. Они уже из лица сотворили букет цветов. И Ренуар сам сказал Дега: " Мы с тобой всю жизнь хотели создать что-то новое и потеряли все, а надо было почаще смотреть на великих мастеров!" Они утратили форму, рисунок, - то, о чем я и говорил".
  
  

МАЛЕНЬКОЕ ПЕССИМИСТИЧЕСКОЕ ЭССЕ.

Иже еси на небеси...

   Прошлое так же неизбежно, как и будущее. В далеком прошлом нас не было. В далеком будущем не будет.
   Тезис в равной мере справедлив как для вселенной, так и для человечества. Даже если человечество изобретет бессмертие. Погибнет вселенная - погибнет человечество.
   Кто придумал эту цикличность? Господь Бог от скуки и одиночества? Он ведь пребывает в вечной и бесконечной пустоте. Вот и придумал маленькое развлечение, наподобие игры в камешки. Собирают камешки в кулак, а потом разбрасывают. И каждый раз они ложатся по разному. Вселенная собирается в точку (кулак), а потом взрывается разбрасывая галактики.
   Произошел ли человек в результате биологической эволюции или его создал Бог - не существенно. Ватикан уже признал, что человек произошел от обезьяны. Отчего не признать? Обезьяна ведь тоже божье создание. Интересно другое. От палеолита до наших дней человек эволюционировал физически - несколько изменил свой внешний облик. Но совсем не изменился внутренне. Все присущие дикарю черты (жестокость, жадность, зависть, лень и прочие) остались неизменными, как постоянный атрибут, как клеймо. И никакое материальное изобилие эти пороки не уменьшит. Золотого века не будет. Он уже был, как утверждали древние греки.
   С древнейших времен осталось неизменным желание угробить конкурента физически. Методы и орудия уничтожения все время с завидным упорством совершенствовались. А жажда власти, корыстолюбие, ненависть к успешным, одновременно только возрастали. Хитрованы и ничтожества истребляя мылящих, но более слабых, самоутверждались. Масштабы сомоуничтожения человечества с ростом технических возможностей при этом только увеличивались. От дубины и каменюки до атомной бомбы. От столкновения племен, до мировых войн. В итоге: четвертой мировой войны не будет. Прогноз тут простой: после третьей если малая часть населения и выживет в условиях ядерной зимы, то неизбежно деградирует и вымрет. Эксперимент закончится крахом. Может он на это и был рассчитан?
   В развитии человечества наблюдаются странные закономерности. Отдельные цивилизации зарождались, развивались и умирали. При этом практически ничего не передавали следующим, возникающим на их месте. Наука, технологии, медицина и прочее умирали вместе с ними. Так произошло с Шумерским царством, Вавилоном, Майя, Египтом и многими другими. В случае с Египтом канули в Лету знания накопленные в течении четырех тысячелетий.
   Тоже происходит и с каждым отдельно взятым человеком. Знания, умение, опыт по наследству не передаются. Дети совершают те же ошибки, что и родители. Наступают на те же грабли из поколения в поколение. Они учатся, да и то не всегда, только на своем опыте. Странно, почему Бог создавая человека не наградил его хотя бы инстинктами добра. При своем всемогуществе Бог мог бы предусмотреть передачу знаний у человека, созданного по своему образу и подобию, на генетическом уровне. При таком даре человек стал бы действительно венцом творения. И давно бы стал хозяином вселенной. Но Богу такая перспектива не интересна.
   Деяния Бога не обсуждаются. Очень удобная позиция для служителей культа. Ибо: "Когда люди верят, им не надо знать правду, правда это то, во что они верят!" Ян Валетов "Хроники проклятого". Догмат, слепая вера - закон, а все остальное - ересь. Логики здесь никакой нет. Ну почему бы не заслать Христа в палеолит? За те 100 - 200 тысяч лет это же сколько поколений умерли без святого причастия? И не по своей вине. То есть в страшном грехе с точки зрения христиан.
   Другое. Почему бы Христу не появиться в Китае? Это ж сразу полтора миллиарда людей стали христианами. Впрочем тут заковыка. Евреи считают себя народом избранным, избранным Богом. Попутно заметим, что никто их не избирал, тем более их бог Яхве. Сомневающихся, Моисей немедленно уничтожил, чтоб не портили стадо. Трезвомыслящие евреи это отлично понимают. Например, чистокровный ид (самоназвание восточно- европейских евреев) Эдуард Ходос. В своих откровениях он четко пишет, что избранность, это не более чем удобная ложь, пропагандистский лозунг. Более того, все заповеди Моисея (а также "Ветхий завет" - Тора) получены вовсе не от Бога. На самом деле, это бессовестный плагиат древних шумерских клинописных текстов [Э. Ходос. Еврейский "Норд-Ост", Харьков, 2004].
   Христос родился от еврейки и тоже от Бога, видимо другого. Ну, раз Яхве к рождению Христа не имеет отношения, значит, был другой Бог. И хотя Христос был евреем по матери (в Израиле такое родство считается самым близким), это не помешало абсолютному большинству евреев в него не поверить. И не поверить его проповедям. А затем и благополучно распять руками римлян. Апостолы, тоже евреи, как и немногое другие последователи учения Христа вынуждены были разбрестись, т.е. податься в иммиграцию, в разные стороны, проповедуя новое учение. А свой народ так и не убедили. Почему? Почему учение ушло на экспорт, не будучи востребованным у соотечественников?
   Тем ни менее, христианство стало мировой религией. Опять, почему? Тут есть много версий. Во-первых, Христос появился в нужном месте и в нужное время. Пантеон римских богов не вызывал восторга ни у покоренных Римом народов, ни тем более у их соседей воевавших с Римом. Он был слишком громоздок и надуман. Есть не мало свидетельств, что и сами римляне (во всяком случае, образованная часть общества) весьма скептически относились к своим богам, многие просто автоматически поддерживали традиции, по инерции ходили в храмы, делали жертвоприношения, А вдруг поможет? Во- вторых, "Христос сделался Христом потому, что его распяли, когда он состоялся уже. А ведь, может быть и так, что "множество маленьких пророков ушли в небытие, так и не успев оставить по себе память словом..." [Ю. Семенов "Позиция" книга третья. Стр. 95]. В самом деле, даже магометане, может быть и вынуждено, но признают Христа (Ису) пророком. Маленькие пророки, на мой взгляд, несомненно, были. Часть из них - просто самозванцы. Но были и настоящие. Не состоявшиеся, главным образом потому, что не получили столь обширной и подготовленной аудитории, как Христос. Не пострадавшие публично и столь эффектно. Появившиеся не в то время, не на сломе эпох, не во время кризисов.
   Все монотеистические религии возникли на определенном этапе развития общества. Тогда, когда требовался защитный механизм для хотя бы частичного подавления в человеке звериных наклонностей, начиная с упомянутого - угробь конкурента. Например, христианство базируется на великолепных заповедях, квинтэссенции добра и гуманизма. Однако, декларация заповедей и их выполнение разные вещи. Заповеди легко нарушаются верующими. Верующие потом искренне каются, мол украл, убил, прелюбодействовал и прочее, уповая, что Бог их все равно простит. Он же всепрощающий! Ярчайший пример Иван Грозный. Искренне верил в Бога, а крови на нем... А женщин менял...
   Ну и в Европе подобного хватало. Вдобавок, ханжи, святоши и фанатики затевали религиозные войны, где во имя Бога люди гибли массово. Проповедуя добро и смирение, каждая церковь учит, что верить в Бога можно только так, а не иначе. Иначе ты еретик. Во имя того же Бога на костер. Анафема - удаление из общества, остракизм. Бог он может и простит, церковь - никогда. Она борется не по заповедям и только за свое выживание. Верх цинизма - индульгенции (греши, но плати).Угодно ли Богу такое поклонение?
   Неизбежное прошлое не сулит ничего хорошего неизбежному будущему. Человек сохранил свою первобытную сущность неизменной и заимел оружие массового уничтожения. Он не хочет учиться на своих ошибках. Он не хочет выполнять библейские заповеди. Можно грешить и каяться. Можно грешить и не каяться. Человек хочет всего и сейчас. Если это божественный эксперимент, сопутствующий игре в камешки, то он неоправданно жесток. Другая точка зрения: если слабо человечеству переделать себя и избавиться от дурных наклонностей, то хрен с вами - самоуничтожайтесь. В следующей вселенной поставим другой эксперимент. Поэтому я верю в Бога. Ни в доброго, ни в злого. А в Бога ученого - экспериментатора.
   Ремарка. Интересную надпись- эпитафию попросил сделать на своей могиле попросил сделать извесный американский писатель фантаст Курт Вонегут: "Для него необходимым и достаточным доказательством существования Бога была музыка".
  
  

ПАМЯТИ

ОЛЕГА АЛЕКСАНДРОВИЧА АЛЕКИНА

   Читая мемуарную литературу или воспоминания о том или ином человеке, часто замечаешь, что все они отражают личную позицию автора, То есть, априори, они субъективны. Описывая поступки, слова других людей, тем более тех которых знал при жизни, невольно пропускаешь их через призму личных впечатлений, эмоций, симпатий и антипатий. Большое значение имеет и собственная жизненная ситуация, сложившаяся к моменту встречи с героем мемуаров. Не являются исключением и мои воспоминания.
   С Олегом Александровичем я познакомился в 1966 году, когда он был ректором Ленинградского гидрометеорологического института (далее ЛГМИ). Произошло это в его кабинете на втором этаже в здании на Малой Охте. До этого, честно отработав на разных должностях положенные три года в Якутии (ЯУГМС), я выпускник гидрологического факультета ЛГМИ 1963 года, вернулся в Ленинград с твердым убеждением, что надо учиться дальше. То есть поступать в аспирантуру, Поэтому сразу направил стопы в Alma Mater. Причем, прямо в ректорат. Северный опыт, полученный мной, в том числе при строительстве Вилюйской ГЭС, говорил, что все серьезные вопросы лучше всего решать "на самом верху". Мелкие начальники после долгой волокиты все равно тебя туда направят. А так может и повезет. Надежда была слабенькой. Никаких серьезных рекомендаций у меня не было. Ни одной печатной работы (на севере было не до этого). И, увы, не было "мохнатой лапы". Словом не было ничего, кроме огромного желания.
   Не повезло сразу. Олег Александрович меня быстро принял и терпеливо выслушал. Потом спокойно объяснил, мол да. Аспирантура в ЛГМИ на сей момент есть. Но только целевая. А это значит, что после ее окончания ВУЗ обязан меня трудоустроить. В случае успешного окончания на должность соответствующую новоиспеченному кандидату наук. Но, поскольку свободных вакансий нет и, в обозримом будущем, не предвидится, аспирантура мне не светит. И, чтобы как то утешить предложил должность на кафедре гидрохимии, которую он возглавлял. Упоминание о химии повергло меня в тяжкое уныние.
   -Спасибо говорю, уже предлагали до окончания института. Но к этой науке у меня отношение сложное.
   - Это почему же? Искренне заинтересовался Олег Александрович.
   Всю правду рассказать я ему просто не мог. Стыдно было. Попытался отделаться междометиями и пожатием плеч. Но Олег Александрович настаивал. Да фамилия ваша мне, почему то знакома, завил он.
   Поэтому пришлось поведать ему ту часть, которую он и сам мог бы легко узнать на кафедре.
   А вся правда состояла в том, что химию в то время я абсолютно не знал. Не только в ВУЗовском, но даже в школьном объеме. На склоне лет об этом казусе поведаю читателю вполне откровенно.
   Послевоенные годы. Тяжелые, голодные. Безотцовщина. Матери весь день на работе. Воспитывала нас улица и Ленинградские дворы, заставленные штабелями дров. Как и многие мои сверстники я был изрядным разгильдяем. Правда, до уголовщины не скатился, но четвертку за повеление мне нередко ставили с большой натяжкой. Должен заметить. Что в нашей мужской 182 школе это было в порядке вещей. Школа уверенно держала первое место в районе по хулиганству. По царившим в ней нравам более всего напоминала бурсу, красочно описанную Помяловским в " Очерках бурсы".
   Учительница химии мены просто терпеть не могла. И было за что. На одном из уроков угораздило меня подраться с лучшим приятелем (пять лет просидели на одной парте). При этом мы перевернули стол с разными пробирками, колбами и реактивами. Естественно нас выгнали с урока. С приятелем мы через полчаса помирились. А вот с преподавателем мне помириться не удалось. Она считала меня зачинщиком драки.
   Наказание было иезуитским. Она не стала жаловаться ни завучу, ни директору. Даже в дневник не записала замечания. Но, каждый раз объясняя новый материал, под те тли иным предлогом, или вообще без оного выставляла меня из класса. Все сорок пять минут я бродил вокруг Преображенского собора, пересчитывая трофейные турецкие пушки, из которых бала создана ограда храма. А на следующий урок вызывала к доске и удовольствием ставила двойку. Чтобы не портить общую успеваемость, в конце четверти она, каким то образом ухитрялась вывести мне итоговую тройку. Так и окончил я школу с тройкой в аттестате по химии и полным незнанием предмета. Меня это обстоятельство не огорчило, поскольку химией я решил не заниматься никогда.
   В 1958 году, выдержав весьма приличный конкурс, я поступил учиться в ЛГМИ. Поступил только потому, что вступительные экзамены не включали химию. Как и любой другой абитуриент, я смутно представлял себе, какие дисциплины придется изучать. К моему ужасу оказалось, что химии среди них "навалом". Уже на первых лекциях я понял, что дело плохо. Без базовых знаний я просто не понимал о чем идет речь. Попытка тупо вызубрить толстенный учебник Глинки дала скромный результат: на экзамене я получил тройку и лишился стипендии. Да то видимо только потому, что доцент Г. Угольникова была ко мне слишком снисходительна. Но это были еще "цветочки".
   Кода мы добрались до гидрохимии пошли ягодки. Для получения зачета необходимо было выполнить полный химический анализ пробы воды. Каждому выдавалась внушительная бутыль под определенным номером и к нашим услугам была вся учебная лаборатория. Надо было показать определенный уровень знаний и незаурядное терпение (например, при титровании). Результаты анализов по каждой пробе были заведомо известны ассистенту. Как ты получал результат - его не волновало. Он сверялся со своим журналом: если сходилось, ставилась галочка, данные не совпадали - начинай все сначала. Сошлось все - зачет.
   У меня ничего не совпадало. Близился конец семестра. Вся группа уже отчиталась, а у меня полный провал. Это видел и ассистент и даже лаборантки. В критических ситуациях мозги у студентов начинают работать в режиме форсажа. Пошел я Публичную библиотеку и раскопал там помощью библиографа какой то редкий справочник, в котором детально были описаны методы экспресс-анализов. Вооружившись этой методичкой, я за два дня сделал то, над чем мои одногруппники корпели семестр. Результаты сошлись вполне прилично. Ассистент уже твердо решивший поставить мне "не зачтено", заподозрил криминал. В том смысле, что я, каким-то образом, добрался до секретного журнала и списал свои данные. Меня вызвали не просто на кафедру, а на заседание кафедры. Потребовали объяснений. К тому времени методичку я выучил наизусть и толково объяснил господам преподавателям, как я получил результаты. Поскольку подобного прецедента не было, кафедру мой ответ поверг в полное изумление. Зачет мне тут же поставили. Но при этом сделали совершенно неправильный вывод, будто бы я талантливый химик.
   Через некоторое время меня опять вызвали на кафедру и предложили принять участие в экспедиции на Северный Кавказ. Предлагалось заняться изучением химического состава воды горных рек, причем не бесплатно. Плюс гарантию прохождения производственной практики. Плюс перспективу - после окончания института закрепится на кафедре. Для начала в качестве старшего лаборанта (но в Ленинграде с сохранением прописки).
   От таких предложений нормальные люди не отказываются. Но я все-таки отказался, мотивируя тем, что хочу поработать на крайнем севере.
   Ну не мог я рассказать все это Олегу Александровичу, который обо мне видно краем уха слышал из разговоров на кафедре - был мол такой ненормальный студент. Да и вряд ли бы Мэтр мне поверил. Слишком фантастически все выглядело.
   Сошлись на том, что я займу вакантную должность старшего лаборанта на кафедре гидрогеологии. Но без всяких перспектив.
   Путь в аспирантуру растянулся на четыре года. Два из них, я проработал старшим лаборантом и еще два в старшим инженером в Научно-исследовательском секторе (НИС). Специфика работы в НИС состояла в том, что по окончании темы (и соответственно финансирования) люди увольнялись и искали другую работу. Когда закончилась моя тема, и надо было увольняться, меня осенило. Я пришел к заведующему кафедрой гидрогеологии Павлу Николаевичу Морозову (кстати, бывшему ректору ЛГМИ) и завил ему буквально следующее. Заявление на увольнение я не подам. Лишить меня работы согласно Советскому КЗОТу вы не можете. Разве что по суду и со скандалом. Но у меня есть деловое предложение. На кафедре работает профессор Б.Д. Русанов. И нет у него ни одного аспиранта. Предложение сводится к следующему: Вы принимаете меня в целевую очную аспирантуру, а я даю Вам любые гарантии (вплоть до письменных), что ни на какое место после ее окончания претендовать не буду.
   Бывший ректор быстро оценил все за и против. Но, будучи осторожным человеком, ответил мне так:
   -Я, батенька, сейчас эти вопросы не решаю. Идите к Ректору.
   Так я вновь оказался в кабинете Олега Александровича. Изложив свою просьбу, сразу сказал, что заявление напишу тут же в кабинете. И он может положить его в свой сейф. Олег Александрович впервые назвал меня просто по имени:
   - Не надо, Юра, я тебе и так верю. Хотя ты зря отказался от места на моей кафедре, там было бы все проще.
   Так благодаря Олегу Александровичу я поступил в очную аспирантуру.
   Уходя, подумал. Эх, Олег Александрович! Возможно, я и не потерял бы четыре года. Возможно, Вы даже и согласились бы быть моим научным руководителем. Но я бы Вас точно подвел. Какой из меня химик?!
   Забегая вперед скажу, свою кафедру я точно не подвел. Через два с половиной года положил на стол готовую работу, а затем точно в срок окончания аспирантуры, успешно защитил ее на ученом совете ЛГМИ.
   В то время в нашем институте было всего два аспиранта. Кто был вторым, не знаю - не интересовался. По разным причинам общаться с Олегом Александровичем я стал гораздо чаще. То мне требовалось подписать командировку. То письмо - отношение в Горный Институт, где предстояло прослушать ряд дисциплин по геологии, то еще что то. И всегда его отличала редкая доброжелательность и внимание к людям. Один только раз я видел его в ярости, когда он швырял папки на своем столе и был по настоящему зол.
   - Что случилось Олег Александрович?
   - Уйду я к чертовой матери с этой ректорской должности. Сил нет.
   Понимаешь, завтра приезжает министерская комиссия из Москвы. Ну, я попросил завхоза привести в порядок паркет в коридорах и некоторых кабинетах. А этот... этот... вместо того, чтобы натереть дубовый паркет мастикой, покрасил его масляной краской! Вот скажи, риторически вопросил он, почему я должен заниматься всякой хозяйственной ерундой? То краска, то мастика, то метлы! Не мое это дело!
   В самом деле. Была в Союзе такая практика. Если ты Академик, член-корреспондент, лауреат Государственной премии и прочая, партия обязательно выдвигала тебя на руководящую должность. И попробуй не согласись! Тем самым ученого превращали в хозяйственника. Заставляли тонуть в мелочных разборках, тратить время и нервы на мелочные бытовые вопросы.
   Впрочем, однажды я застал Олега Александровича сияющим как майское солнце.
   -Давай скорее, подпишу твои бумажки. Тороплюсь. Уезжаю.
   - Если не секрет, куда?
   -Ухожу в рейс на научно-исследовательском судне.
   Сейчас не помню ни названия судна, ни срок, на который оно уходило в океан. Но срок был большой, чуть не полгода.
   - Олег Александрович! Оно Вам надо столько времени болтаться по морям? Судя по всему, заходов будет мало, а качки много. В чем интерес?
   - Интерес, Юра большой. Во-первых, освобождаюсь от всей этой административной рутины и становлюсь свободным человеком. Во-вторых на полном обеспечении. Думаешь, собираюсь отдохнуть, полюбоваться морскими пейзажами? Как-бы не так! Запрусь в каюте и буду работать. Условия великолепные. Вот, радость-то какая!
   В ЛГМИ научные рейсы для океанологов - рядовое событие. Студентов и тех отправляли. Я тогда не понял, чему так радовался Олег Александрович.
   Понял позже, кода в печати вышла его монография "Химия океана".
   Не берусь судить о его административной деятельности на посту ректора. Кем я был в то время: лаборант, инженер, аспирант. Но, кое-что было заметно даже на самом низком уровне.
      -- ЛГМИ получил второй учебный корпус на проспекте Металлистов,
   Лично я от этого выиграл многое, а именно собственный кабинет в подвале, где построил модель субмаринной разгрузки.
      -- Институт получил и успешно использовал, хоть маленький, но собственный научно - исследовательский кораблик "Нерей".
      -- Была создана и успешно функционировала первая в Советском Союзе не военная, а чисто гражданская Лаборатория подводных исследований. При О.А. Алекине начались постановки в районе Сухуми подводных домов типа "Садко". В этой же лаборатории я получил профессиональные права подводника, с квалификацией "водолаз - совместитель".
   Не случайно, в начале восьмидесятых, эту лабораторию специально посетил Жак Ив Кусто. И тогда мне посчастливилось поговорить с изобретателем акваланга и задать ему пару вопросов. Не так плохо для скромного Ленинградского института.
   Я считаю, что с переходом Олега Александровича на работу в институт Озероведения ЛГМИ много потерял. В первую очередь была потеряна доброжелательная атмосфера. Должность ректора стали последовательно занимать "крутые" океанологи и далеко не все из них обладали умом и тактом Олега Александровича.
   Приведу простой пример. Один из ректоров был до этого заведующим кафедрой Океанологии. Вроде нормальный человек. В многоэтажном гараже наши машины стояли рядом. Как соседи мы общались запросто и были на ты. В стенах института, чтя табели о рангах, переходили на вы. Даже когда обсуждали наши общие автомобильные проблемы. Вдруг, в одночасье, он становиться ректором. И мгновенно меняется. Первое, что он сделал - перестал здороваться с рядом мало титулованных сотрудников. В том числе со мной. С другими разговаривал крайне высокомерно. Власть, конечно, портит людей. Но, во-первых, не всех (не испортила же Олега Александровича) А во вторых, я не ожидал, что так мгновенно. Через несколько лет его сняли с должности ректора. И он снова стал здороваться и пытался завести приватные разговоры. Но мне он был уже неинтересен.
   Научные интересы не раз приводили меня в институт Озероведения, где я непременно встречался с Олегом Александровичем (опять с директором!). Стал замечать, что он сильно физически сдал. Ему трудно было подниматься на второй этаж по прекрасной мраморной лестнице особняка расположенного на набережной Невы. Сотрудники, а иногда и я поддерживали его под локоть. Сдается мне, что немалую роль в ухудшении его здоровья сыграла война. Об этом в его официальных биографиях говорится очень скупо - участник ВОВ. А зря! Участники ведь были разные; кто в тылу больше сидел, кто в штабе. Если мне не изменяет память, повоевать Олегу Александровичу пришлось на передовой, причем в самом пекле, в том числе на "Невском пятачке". Это такой небольшой плацдарм на берегу Невы, где люди погибали тысячами. Я видел, с каким уважением относились к нему ветераны. Вроде бы даже специальный знак учредили за оборону этого плацдарма. Но я Олега Александровича никогда при наградах не наблюдал. Пятачок этот простреливался насквозь. Трупы убитых укладывали на бруствер, что бы как то уберечься от пуль и осколков. Хоронить их промерзшей земле было невозможно (морозы стояли сорокоградусные) и мертвые защищали живых. За достоверность этих сведений я ручаться не могу. Может быть, эти факты подтвердят или опровергнут военные историки. Ясно одно, что здоровья война никому не прибавляла.
   Вспоминая Олега Александровича при написании этого маленького эссе, я еще раз отчетливо понял, как много для меня сделал этот человек. Не будь он в те годы ректором ЛГМИ, я бы, не поступил в аспирантуру. Не написал бы кандидатскую диссертацию. Как следствие не написал бы и докторскую. Вообще прожил бы совсем другую жизнь. Единственная дань, которую я могу ему отдать - это память. Читая в настоящее время курс "Общей гидрогеологии" я обязан касаться вопросов химии подземных вод. И когда говорю студентам о классификациях их по химическому составу, неизменно подчеркиваю: постарайтесь выучить и понять классификацию Олега Александровича Алекина. И не потому, что я его лично знал, а за ее несомненные достоинства. Во-первых, она универсальна, то есть применима для всех природных вод. Во вторых она логично построена по триадам и легко запоминается. В третьих она наиболее широко используется на практике. И вообще, химия - интереснейшая наука. Чем скорее вы это поймете, тем лучше. Убедился на собственном опыте.
  

ПАМЯТИ

АЛЕКСЕЯ ИВАНОВИЧА КОРОТКОВА

У Алексея Короткова

   Лучшей эпитафией Алексею Ивановичу был бы реквием Вольфганга Амадея Моцарта. Не тот, знаменитый, а написанный специально для него, для него, для Короткова. Клянусь, он это заслужил. Но, Моцарт, к сожалению, умер много раньше. Современные же композиторы ничего подобного создать не смогут.
   Алексей Иванович не только прекрасно знал все произведения этого гениального композитора, он их прекрасно исполнял на своем кабинетном рояле. Техника исполнения, на мой взгляд, была блестящая. Не даром, он окончил музыкальную школу при консерватории по классу фортепиано. Не даром, написал огромный труд, в котором профессионально разобрал весь, без исключения клавир Моцарта. Жаль он так и остался не изданным, и только один машинописный экземпляр подарил мне. Алексей Иванович вполне мог бы свободно поступить и закончить консерваторию. Но он почему-то выбрал Ленинградский горный институт, хотя с музыкой не расставался всю, жизнь. Он дарил её друзьям. Каждый раз, когда я бывал у него дома, он садился к роялю и играл специально для меня. И не только Моцарта. Так он познакомил меня с музыкой русского композитора Дмитрия Степановича Бортнянского, которую мало кто исполнял. И не мудрено. Бортнянский жил во второй половине XVIII века. Был директором придворной капеллы и писал в основном духовную музыку. Только один раз он мне позавидовал. В Ленинградской филармонии я послушал выступления канадского пианиста Глена Гульда. А Алексей Иванович эти концерты проигнорировал. Посчитал, мол какой-то малоизвестный канадец, и не пошел. Позже, слушая записи концертов Гульда, признал, да он, конечно большой музыкант. Но канадец на гастроли в Союз больше не приезжал.
   Близко с Коротковым меня свел Александр Николаевич Павлов. Он просто пришел ко мне на день рождения вместе с ним в 1967 году. Они, кажется, были однокашниками в институте. Коротков быстро вписался в компанию и с этого дня он стал для меня просто Аликом. Ситуация вроде бы стандартная: друзья моих друзей - мои друзья. Но с Аликом у меня сразу установились теплые, доверительные отношения. Сразу и до самой его кончины. С тех пор все дни его и моего рождения мы отмечали вместе. Да, и по любому другому поводу стремились встретится и поговорить.
   А поговорить с Аликом можно было обо всем. Дело в том, что Алик был необыкновенно эрудированным и талантливым человеком. Великолепно знал художественную литературу, русскую поэзию, изобразительное искусство. Наизусть читал Цветаеву, Блока, Белого и других поэтов. С удовольствием читал Германа Гессе, в частности роман "Игра в бисер". Я же так и не смог его дочитать. Любил романы А. Белого Петербург и Москва. Пришлось ему их подарить. Писал великолепные палиндромы. Например " Я нем - Тина манит меня". Вообще, писать палиндромы - высший пилотаж Они редко кому удаются. И все это как бы между делом, шутя. Никогда не навязывал свою точку зрения. А спорил, то очень аккуратно, но твердо отстаивал свою точку зрения.
   Как профессионал - гидрогеолог специализировался на региональной гидрогеологии, гидрогеохимии. Он автор и соавтор ряда учебников и монографий. Долгое время курировал все гидрогеологические работы на северо-западе СССР и был ведущим специалистом по этому огромному региону. Монография "Гидрохимический метод в геологии", учебники для ВУЗов "Общая гидрогеология", "Гидрогеохимия" - мои настольные книги. В 1980 году у нас вышла совместная с Аликом и Сашей Павловым монография "гидрогеология шельфовых областей". Это была первая книга о подземных водах шельфа в СССР.
   Алик первый взял на себя труд прочесть мою еще сырую докторскую диссертацию и первый сказал - да, это докторская. Его заключение придало мне силы к дальнейшей работе. Он же организовал мне предзащиту на кафедре в Горном институте.
   В 1981 году я переехал из Питера в Крым. Летом этого же года мы встретились с ним на научной конференции по карсту. Конференция приходила в Алуште и он был членом оргкомитета. Чтобы пообщаться, мне пришлось под благовидным предлогом утащить его из президиума. Обосновались сначала в кафе за бутылкой сухого крымского вина. Потом перебрались на пляж. Алик был полон впечатлений от недавней поездки в Египет (в советские времена выбраться в капстрану было не просто). И тут я его приятно удивил своими познаниями в египтологии. Он сначала не поверил. И уже потом в письме, признался, что прочитал кучу литературы и только тогда убедился, что я прав.
   Билет на самолет я доставал ему с великим трудом и великому блату. Когда же за ним пришла машина, чтобы отвезти в аэропорт, он спокойно пил чай. Это был его любимый напиток. Ни кофе, ни какао, ни пиво - только чай. Прощаясь, сказал: знал бы ты, как не хочется уезжать...
   Алексей Иванович очень переживал, что Гонный институт лишился базы учебной практики в Крыму. Крым он обожал. И каждое лето приезжал сюда дикарем. Обязательно каждый раз взбирался на вершину Чатырдага. Эти его восхождения носили прямо таки ритуальный характер. С каждого похода он приносил маленькие подарки - горсточку земляники, букетик цветов или кристалл кальцита.
   На защиту моей докторской в Киев (в Питере защититься не удалось - просто не было денег на поездку) он прислал смешную телеграмму в том смысле, что давно считаем Юровского доктором и пора бы это оформить официально. Подписали ее три питерских профессора: сам Коротков, а также А.Н. Павлов и В.А. Кирюхин.
   Кстати еще об одной человеческой черте Алика. Когда Владимир Андреевич Кирюхин ослеп, Коротков каждый день привозил его из дома на кафедру и отвозил обратно. Владимир Андреевич, даже будучи полностью слепым продолжал консультировать студентов и аспирантов. И все это без лишних слов и соплей. Мужество этих людей удивительно. И хотя оба они жили на Васильевском острове, Алик на улице Беринга, а Кирюхин на какой-то линии, расстояния были приличными.
   В последний свой приезд в Симферополь он играл у меня дома Баха и Генделя. Играл в четыре руки со своим юным учеником. И ни слова не сказал, что ему присвоили почетное звание "Заслуженный геолог Российской Федерации". К званиям, орденам и наградам он всегда относился с легким презрением. На его визитной карточке значилось только - доктор и профессор.
   В быту, Алик был очень внимательным и чутким человеком. Каждый праздник я получал от него письмо или поздравительную открытку. Но, однажды все кончилось. Поздним вечером раздался междугородний звонок. Звонила Тина, его жена и соратник (тоже гидрогеолог). Алика больше нет. И сквозь слезы добавила: он тебя очень любил.
  
  

ПАМЯТИ РЕМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА ХАРИТОНОВА

Скульптор - от лат. sculptor "вакятель, резчик".

Этимологический словарь.

   Народная мудрость гласит; прежде чем выбрать для покупки дом - выбери соседей. Выбирать соседей при заселении кооперативного дома, построенного Союзом Художников, в Ленинграде на улице Гаврской мне не пришлось. Все решал жребий. Так что соседями по лестничной площадке на девятом этаже с семьей Харитоновых мы стали по жребию. И жребий этот, как в последствии выяснилось, оказался счастливым.
   Получив ключи, радостные обладатели новых квартир ринулись их осматривать Первым делом следовало врезать свой замок во входную дверь, дабы квартиру не занял кто-то посторонний. Тут мы с соседями и познакомились. Кому то нужна была другая стамеска, кому-то лишний шуруп - все напоминало детскую игру по обмену игрушек. С первых минут образовалась дружная артель, которая затем переросла в настоящую дружбу, продлившуюся не один десяток лет.
   Рэм был удивительно не конфликтным и доброжелательным человеком. Четы характера редкие для представителя творческой профессии. А профессионал он был высочайшего класса. Причем, очень разносторонний. По образованию (окончил Ленинградское художественное училище имени В.И. Мухиной) как скульптор. Но ряд лет проработал на ювелирной фабрике, досконально изучив всю технологию изготовления ювелирных изделий. Успешно занимался дизайном, оформляя кают компании спускаемых на воду военных кораблей. Получал заказы на изготовление памятных знаков и медалей. И при этом всегда оставался прежде всего скульптором. Это сквозит во всех его работах: четкая мера пропорций, ощущение объема, нахождение нужного ракурса. В прочем, о профессиональных достоинствах работ Р, В. Харитонова лучше всего судить по прекрасно изданному очерку и каталогу: "Ремир Харитонов. Скульптор, ювелир, медальер" Санкт-Петербург, "Студия НП-Принт", 2011. Другим подтверждением высокого художественного достоинства работ Рэма, является то, что более сотни его работ приобрел Государственный Эрмитаж. А этой чести удостаиваются не многие. Посредственные вещи в Эрмитаж не попадают. О творчестве Рэма неоднократно писали в специализированных журналах и газетах, таких как "Изобразительное искусство", "Советское декоративное искусство", в газете "Ленинградская правда" "Миниатюра", "Известия" журнал "Аврора" и другие. Не обошли вниманием и престижные зарубежные каталоги немецкие, английские, французские.
   Для меня, не профессионала интересно было другое. Я мог часами смотреть, как из невзрачного кусочка металла возникает маленькое чудо - прекрасное кольцо, кулон, Серги. Как припаивается веревочка, каст, декоративные шарики. Как трудно закрепить на этом изделии камень. Попутно мы говорили о древнем и современном искусстве. Рэм рассказывал о многих тайнах мастерства, ныне забытых. О шедеврах, подделках и мистификациях. Знал он удивительно много разных историй и нашел во мне благодарного слушателя.
   Однажды он показал мне роскошную композицию в виде большой броши. Она была сделана как бабочка. Крылья - два одинаковых, с симметричным рисунком, среза агата, украшенные рубинами, изумрудами, бирюзой. Туловище и усики тоже были украшены драгоценными камнями. Эту чудесную вещь, похожую на шедевр Фаберже, он сделал для какой-то выставке в Москве. И больше ее никто не видел. В Питер она не вернулась. Мы подозревали, что кто-то из высокопоставленных партийных бонз ее просто прикарманил.
   Еще у нас была традиция: все эскизы представляемые на художественный совет он предварительно мне показывал. Интересовался моим мнением. Я все-таки вырос в семье художников и хоть как-то представлял правила построения перспективы, законы композиции, свойства цвета и света. Зная шаблонность мышления и дремучую идеологию членов совета, почти всегда угадывал какой эскиз они утвердят, а какой нет. Потом, кляня совет, мы распивали бутылку водки и расходились довольные друг другом.
   У Рэма были два безобидных пристрастия: шахматы и комнатные растения. В шахматы я с ним почти не играл. Заранее знал, он все равно выиграет Он играл где-то на уровне второго спортивного разряда, а я лишь переставлял фигуры. А комнатные растения у него росли великолепно. Он относился к ним как к разумным существам - разговаривал с ними, гладил, холил и лелеял. Даже на лоджии пытался в ящиках выращивать сирень и яблони. В сильные морозы они погибали и Рэм очень переживал.
   Он всегда был готов придти на помощь. Бросив все свои дела помочь по- дружески, по-соседски. Что-то починить, что-то исправить, кого-то куда-то устроить. Вспоминаю, когда наши дети были маленькими, мы по очереди с ним изображали Деда Мороза. Переодевались в прихожей, цепляли на себя ванную бороду и усы, набивали мой старый альпинистский рюкзак подарками и звонили в соседнюю дверь. Через несколько лет эту затею пришлось прекратить. Дети подросли и стали узнавать нас по голосу. Никакой камуфляж уже не помогал.
   За свою бродячую жизнь я сменил немало квартир и жил во многих городах. Но такого соседа и друга как Рэм у меня раньше не было и никогда больше не будет. Горестная весть о его кончине застала меня в Симферополе. Чтобы хоть как-то отключить боль я написал маленький реквием. Обещал опубликовать его в литературном альманахе. Но не получилось. То ли в редакции потеряли, то ли просто не захотели публиковать. Не знаю. Поэтому, я решил привести его здесь, надеясь тем самым оправдаться перед его женой Юлией Васильевной Харитоновой.
  

Реквием

Ремиру Харитонову -

моему соседу и другу

   Я все мечтал, вернусь домой -
   Зайду к соседу.
   Обнимемся и вразнобой
   Начнем беседу.
  
   Поставим рюмки, закусон,
   Коль не завязка.
   Слова и мысли в унисон -
   Общенье - сказка.
  
   Там на девятом этаже
   Две двери рядом.
   И сорок лет теперь уже
   Мы дружим кряду.
  
   Нам есть о чем поговорить:
   За что в ответе,
   И что успели натворить
   На белом свете.
  
   Вот вышла книга. Вот тираж.
   Плюс две статейки.
   И что заплатит Эрмитаж
   Тебе копейки.
  
   Но, вдруг звонок к исходу дня,
   Как трасса пули.
   И говорят, слез не тая,
   Сосед мой умер.
  
   Как умер? Что произошло?
   Никто не знает.
   Наверно сердце подвело.
   Да, так бывает.
  
   Ох, эти старые сердца
   В рубцах и шрамах...
   Они стучали до конца
   В житейских драмах.
  
   Блокаду и войну пройдя,
   Другие беды...
   Что я скажу теперь входя
   Жене соседа?
  
   Что мир внезапно опустел.
   И тьма упала.
   Так много я сказать хотел,
   Сказал так мало.
  
   Ты так любил свои цветы,
   Искусство, камни...
   За все меня, мой друг, прости
   Закрылись ставни.
  
   Я так мечтал, вернусь домой -
   Зайду к соседу...
   Я, вроде, еду в дом пустой,
   Все не доеду...
  
   22 августа 2008
   Симферополь
  
  
  

БЫЛ У МЕНЯ ХОРОШИЙ ДРУГ ...

Памяти Александра Беляева

   Собственно, почему был? Он живет в моей памяти. В моих делах. В моих рассказах о нем. Слово был к нему не подходит. К тому же, Саша имел склонность пропадать. Исчезать. Испаряться. Такая манера - уходить по-английски. В лучших традициях английской литературы. Скажем, сидят друзья у накрытой поляны, а он вдруг дематерилизовался. Как чеширский кот. Или на прогулке вдруг унесется в голубую даль, как киплингский кот. То есть, сам по себе гуляю, сам по себе хожу. Вот и представляется, что гуляет он, где то рядом, между прошлым и настоящим.
   Как и его знаменитый однофамилец, писатель, тоже Александр Беляев, Саша любил фантазировать. А ты знаешь, что известный телеведущий Осокин мой хороший знакомый? Или, а вот та талантливая поэтесса - друг нашей семьи. А вот тот... Зачем он это говорил? Ведь и сам он человек самодостаточный. Как говорили в старину - самобытный. Вполне состоявшийся. Достаточно известный и в геологических и литературных кругах. Ну и таращусь я на этого Осокина в телеэкране, а слушать его не могу. Все думаю: действительно он знал Сашу или нет. А если знал, то о чем они говорили? Сколько, когда и по какому случаю "накатывали" и т.д. Реагируя на его фантазии, друзья многозначительно хмыкали: это же Саша! На него надо вводить поправку, некий коэффициент два. Другие возражали: Какие два! Да все четыре! Сдается мне, это не так. Сказал же кто-то, что человек целая вселенная. Вселенная, как известно - бесконечна. Вот и поправку надо делать на бесконечность.
   Говорили мы с ним все больше о литературе и поэзии. И тут Саша проявлял поразительный такт в суждениях и оценках. Переводил разговор на то, что ему нравилось. И никогда не касался и, упаси боже, не критиковал вещи посредственные, заведомо слабые. Зато, с его точки зрения удачные, мог цитировать дословно, искренне восхищаясь.
   Только раз, профессиональное взяло вверх. Спросил: ну вот чем ты занимаешься? Отвечаю, понимаешь, есть в природе такой феномен - субмаринные источники. Никто не знал, как измерить их дебит. Прямо таки белое пятно в науке. Три года я бился над этой проблемой, прежде чем нашел приемлемое решение. Оно и стало главным в моей кандидатской диссертации. Решение вовсе не из простых и удачных. Однако, лучшего никто не придумал. Поиски лучшего растянулись вплоть до докторской. Но и в ней, давно защищенной, пробелов масса. Такое вот хобби.
   - А "черными курильщиками" заниматься пробовал?
   - Непосредственно курильщиками заниматься не пришлось. Не в них суть. Дифференциальные уравнения универсальны. Применимы для любых субмаринных - что пресных, холодных, также минерализованных, гидротермальных и т. д. Если теоретическое решение найдено - подставляй соответствующие параметры и получай результат.
   - А что, если задачу "вывернуть"? То есть имеется месторождение гидротермальных руд. Можно подсчитать дебит курильщика и сколько времени он функционировал?
   - Наверное, можно, с известными допущениями. Только я палеокурильщиками не занимался. Не моя епархия.
   - Жаль, загрустил Саша. А было бы здорово!
   Мысли уносили его, вероятно, к оценке запасов и прочих востребованных параметров месторождений. Без бутылки, такие фантастические гипотезы понятно не обсуждались.
   Еще одной "горячей" темой был геологический музей. Саша относился к нему, как к любимой женщине. Показывал красочные проспекты, говорил о перспективах развития. А я разделить его энтузиазм не мог. Не довелось мне побывать в Сыктывкаре. Случалось работать на европейском севере: в Карелии, на Кольском полуострове, в устье Печеры. А вот Сыктывкар остался в стороне. Но не в этом дело.
   Зная, что каждый геолог имеет свою домашнюю коллекцию, я подарил Саше два красивых минерала; вилуит и гроссуляр. Найдены они были в Якутии, в устье левого притока Вилюя реки Ахтаранды. Через пару месяцев место находки было затоплено водохранилищем Вилюйской ГЭС. Ясное дело, отобрать аналогичные образцы теперь уже никому не удастся. В этом смысле они были уникальны. Напрасно я думал, что Саша оставит эти камни у себя. В следующий свой приезд в Крым, он мне гордо заявил: твои образцы находятся в витрине музея! С указанием места находки и твоей фамилии. Душа музейщика взяла вверх над собственными интересами. Так неожиданно оказалась моя скромная лепта в пополнении музейной коллекции института геологии.
   Разнообразие Сашиных интересов меня поначалу поражало. Только позже, я начал понимать этого неординарного человека. Его неуемный характер. Эту смесь любознательного мальчишки и зрелого ученого. Не было бы личных несчастий, травм и традиционных в геологии вмеруприятий - давно защитил бы докторскую диссертацию. Хотя, понимаю, это далеко не самое главное в жизни. Главное - сама работа, её процесс, азарт поиска. И еще две необходимые составляющие: любовь и друзья. Как их не переставляй, они и есть основа любой счастливо прожитой жизни. Мне представляется, что у Саши все это было. Он сам выбрал свою дорогу. Достойно прошел её. И был по-своему счастлив. Он много сделал, и сделал бы больше, если бы не трагическая случайность.
   И, в заключение, несколько строф.
   Хоть коротка, а хоть длинна
   Всей жизни трасса,
   в азарте, явная.
   Не в этом главное, друзья,
   Не в этом главное.
  
   Пусть заносило в виражах,
   Пусть пот и слезы на глазах
   И скорость словная.
   Не в этом главное, друзья,
   Не в этом главное.
  
   Определяет все конец,
   Был человек ты иль подлец.
   Душа исправная.
   Вот это главное друзья,
   Вот это главное.
  

О ГРУЗИИ

На холмы Грузии легла ночная мгла...

М.Л.

   В моей жизни Грузия занимает особое место. Кандидатская диссертация моя, полностью построена на материале, полученном на ее кавказском побережье (точнее на абхазском). Это два полных сезона. Плюс многочисленные командировки в Тбилиси. Это 1970 -1973 г. Позже в 1977 -1981 еще три года договорных работ (три полных сезона) и опять же командировки. Так что колорит этой страны я знаю не понаслышке. Кое-что о его особенностях, в частности об особенностях национального грузинского гостеприимства, есть в сборнике рассказов "Мои меридианы". Не буду повторяться. Подчеркну лишь одно: все это сугубо мои, личные ощущения. Соответственно, как всякий человек я могу ошибаться.
   Однако, знакомство с грузинами состоялось несколько раньше, в 1960 г, когда весь наш курс проходил практику на Валдае. Валдайская опытная станция (фактически полноценный филиал ГГИ) тогда была Меккой всех гидрологов СССР и полуторамесячная практика была обязательной для всех гидрологических факультетов Союза. Нашими соседями по общежитию были студенты Тбилисского Университета. С этой экзотической для нас северян публикой мы практически не общались. Своих забот хватало. Так бы и разъехались восвояси, толком не познакомившись.
   Но, однажды, темпераментные южане бросили нам перчатку - вызвали на футбольный матч между факультетами. Кто тогда победил, ей богу не помню. А после игры, почему то меня одного грузины пригласили в гости. Вот тогда я впервые попробовал чачу и жгуче острый соус ткемали. Впечатлило! С одним из них, Нодаром Г. - ли мы обменялись адресами и подружились. Любопытно другое. Перед отъездом домой все они церемонно попрощались с нашими ребятами. Пожали руки. А меня, почему то обняли и поцеловали. У нас, северян, как то не принято целоваться с мужиками, а южан это видимо особый знак уважения. Тогда я подумать не мог, что через десять лет мне придется быть частым гостем в их родном Тбилиси, с обязательным ритуалом поцелуев и объятий.
   Нюансы грузинского менталитета открывались постепенно. Уже в первый мой приезд, в Тбилиси (остановился я у Нодари, так как в гостиницу устроится всегда была проблема), я обнаружил за столом человек 20 незнакомых мне людей. Кто такие? шепотом спросил я Нодари. Соседи, коротко ответил он, позже пояснил, что приезд гостя - праздник, не только для семьи, но и для всего квартала. Соседи почитаются здесь иногда больше, чем родственники. Чем то это напоминает узбекскую махалля.
   Отношение к работе (по крайней мере при советской власти) было мягко говоря своеобразным. Мне надо было просмотреть сотни паспортов скважин в тресте Грузнефть. Да не смотри ты их - все это липа, убеждал меня Нодари. Вот в моей конторе - Грузгипроводхозе, мы что на зарплату живем? Нет дорогой. Раза два в год мне дают командировку (чаще нельзя - очередь). Задание - пробурить скважину. Никто ее бурить не собирается. Рисуем липовую колонку, составляем отчет, а деньги - мой личный доход. Думаешь в Грузнефти по-другому? Тоже самое, только денег больше, так как скважины у них глубокие. Сказать ему, что любому геологу в России это и в голову не придет - не поверит. А ведь в области геологии я знаю немало других фактов подтасовки и фальсификации материалов именно в Грузии.
   Не зависимости от должности и общественного положения почти у всех бытовало твердое убеждение, что Грузия центр Вселенной, сами грузины исключительная нация. Грузин должен работать только на престижной работе. Увидев в Ленинграде русского дворника, Нодари с удивлением спросил: А что у вас курдов нет?
   Для русского, все живущие в Грузии - грузинамы. Это было глубокое заблуждение. В самой республике грузинами считались только представители центральных районов. Немного знакомый с историей Грузии, я сообразил, что таковыми представлялось население бывших княжеств Картли, Кахетии, отчасти Имерети. Ядром являлось Картли - в местном наименовании Сакартвело.
   Тут надо сделать отступление. Вообще то, Грузия представляет собой лоскутное одеяло из относительно больших и малых народностей. Всего их более двадцати, со своими языками и диалектами. Некоторые языки вообще не похожи на грузинский. Они друг друга не понимают, даже письменность другая (например, Абхазы) или объясняются с трудом хевсуры, таты, пшады сваны и т.д., по моему, говорят на диалектах. Впрочем, могу и ошибиться. Но сами грузины не ошибаются. Этот говорят они не грузин - он осетин сван и т.д. Отношение к ним, по крайней мере, в Тбилиси, мягко говоря, сдержанное. Что поделаешь мол - люди второго сорта. Ну не истинные арийцы, а так недоразумение. Иногда антипатия принимает крайние формы, доходя до ненависти. Не знаю, чем насолили истинным арийцам осетины, чем не угодили абхазы. Скорее всего, не желанием терпеть насильственною грузинизацию и дискриминацию.
   Абхазы (самонаименование Апсны), в принципе, совершенно другой народ. Исторически они долгое время были самостоятельным государством. Они первыми отделились от Византии (не без помощи кипчаков в Х веке), а уж потом к ним стали присоединяться другие грузинские княжества. Так, что первый вариант представлял собой Абхазо-Грузинское царство. Мира там быть не могло, так как грузины - христиане с VI века, а абхазы - исповедовали ислам. Возможно, что существовало и другое влияние. Например, Хазарского каганата. В этом громадном конгломерате государственной религией в 740г был принят иудаизм. Любопытно, что некоторые источники утверждают: "Большинство тех, кто считает себя евреями, являются потомками хазар" [Эдуард Ходос Еврейский "Норд-ост" ЧП "Див", Харьков, 2004 -196 с.]. Вероятнее, все же, что после нескольких столетий турецкой оккупации доминировал ислам.
   Далее по Георгиевскому трактату Грузия добровольно вошла в состав Российской империи, а Сухуми (Сухум Кале) русские брали штурмом уже много позже, кажется в 1810 г. В первое время после революции 17 г. Абхазия была самостоятельной республикой. Это уже потом, великий специалист по национальным вопросам Коба наломал дров, а вернее заложил мину замедленного действия в Грузино - Абхазо - Осетинский конфликт. Фактически по его приказу Абхазия вошла в состав ГрузССР, вначале как автономная республика, а затем автономию сами грузины ликвидировали. Делать это не следовало. Уже тогда начались акции неповиновения, бунты. Массовые протесты имели место сразу после объединения и продолжались все время. В том числе и на моих глазах в 1967 и в 1987 годах. Все они жестоко подавлялись. И давили абхазов грузины.
   В конце концов, это им аукнулось полноценной войной. В самом деле - народы совершенно разные и по религии, и по языку, и по обычаям. Грузины обоснованно гордятся, что православие приняли на 400 лет раньше, чем славяне. Отношение к церкви всегда было уважительное, даже в годы воинствующего атеизма. Отношение абхазов к религии осталось для меня загадкой. Ни одной мечети в Абхазии я не видел. Бытует мнение, что они в значительной мере язычники. Не исключено, что мечети не давали строить православные грузины. Так это или нет, я не знаю. Но, показательно, что хотя Турция официально не признала независимость Абхазии, неофициальные контакты активно поддерживает и строит далеко идущие планы. Тем ни менее следы христианства в Абхазии тоже имеются. Сам видел храм VI века удивительной архитектуры в Пицунде, который большевики переделали в органный зал (хорошо еще, что не в склад или конюшню), и два действующих мужских православный монастырь.
   Всего по данным РПЦ в Абхазии имеется 140 храмов, большинство из которых построено до Х века. Самый знаменитый и почитаемый монастырь - Ново-Афонский. В него еще в царское время, переселилась часть монахов с горы Афон (Греция). Показательно, что во время войны 1992 - 1993 г все грузинские священники сбежали в Грузию, бросив свои приходы. Сейчас РПЦ готовит священников в русских семинариях, в том числе из абхазов. Срочно переводит церковные книги на абхазский язык. Теперь же абхазы намереваются создать свою самостоятельную церковь. В таком случае конфликт с остальным православным миром им обеспечен. Как не признали Украинскую автокефалию, так не признают и Абхазскую. Прямо слабоумие какое-то.
   В советский период про Ново-Афонский монастырь был популярен такой анекдот. Едет царь с настоятелем в Новый Афон и видят дикую картину. Бежит растрепанная молодая женщина, а за ней гонится монах. Это что за безобразие? Спрашивает царь. Да никакого безобразия, Ваше Величество, отвечает настоятель. Это не мой монах! Почему ты так решил, удивляется царь. Да просто все - мой бы догнал.
   Осетия, вообще, оказалась разделенной пополам: на Северную в составе РСФСР и Южную в составе Грузии. Такое положение явно не нормально, хотя в Мире есть много аналогов: Северная и Южная Корея, Вьетнам, послевоенная Германия. Войны в этом случае практически неизбежны. Чему же здесь удивляться, когда на Кавказе начинают периодически стрелять. Интересна позиция глав Русской и автокефальной Грузинской церквей. Не смотря на то, что Южную Осетию Россия признала независимой, РПЦ было принято решение оставить церковные приходы Осетии в подчинении Грузинской церкви. То есть сохранить статус кво. Осетия в этом вопросе оказалась умнее Абхазии. Не воспротивилась.
   Истинные арийцы в Грузии с маниакальным упорством утверждают, что это их территории. С таким же успехом Россия может претендовать на все бывшие Советские республики, а также Финляндию, половину Польши с Варшавой и Калифорнию с фортом Росс. Тем более, что США незаконно отобрали Калифорнию (заодно и весь Техас) у Мексики в ходе войны за южные территории.
   Заметим, что истинные арийцы не менее прохладно относятся к другим своим соседям - Азербайджану и Армении. Вот простой пример. Электричка. Мой знакомый, геолог, едет в командировку с грузином тоже геологом. Грузин, вроде нормальный парень, говорит - посмотри, видишь компанию? Это точно азербайджанцы. Присмотрись, головы у них маленькие, мозгов совсем нет! Я их даже не по разговору - по головам отличаю их от нормальных людей. Такое же отношение и к армянам. Анекдотов на эту тему не счесть. И в каждом анекдоте проглядывает нетерпимость. Вот, самый безобидный, Что такое дружба народов? спрашивают грузина. Дружба народов - это когда Русские, украинцы, белорусы объединяются и дружно идут бить армян.
   Видимо поэтому локальные войны (а по существу резня) одобрялась значительной частью грузинского общества. Что далеко ходить? Яркий пример тому публичное выступление такого известного человека как Вахтанг (Буба) Кикабидзе. Он одобрял войну 2008 года, был категорически против "расчленения" Грузии и осуждал Россию за помощь Южной Осетии. При том, Буба прекрасно знал о зверском характере нападения, По Цхинвалу работали "грады", что однозначно понимается как варварство. Шансов выжить у местного населения было мало. Получается, Грузия хотела вернуть себе территорию Южной Осетии, но уже без осетин. В случае победы Грузии большинство оставшихся в живых осетин наверняка бы иммигрировали. Сценарий аналогичный абхазскому. После умиротворения в 1810 г., 60% абхазов иммигрировали в Турцию, а еще 20% ушли в горы. Побережье опустело. При царе его стали заселять грузины, греки, армяне. Главным образом грузины. Не напоминает ли это третий рейх? Немцам тоже были нужны восточные земли, но без местного населения.
   Буба выступал под флагом патриотизма. Но этот патриотизм, в сущности, оказался на грани шовинизма и расизма. Идея "единой и неделимой" - основное оружие "патриотов", коими в большинстве являются истинные арийцы. Зараженные этим ядом люди глухи к любым аргументам. Переубедить их невозможно. Понятие толерантность им не ведомо.
   Россию и Грузию всегда связывала культура. Бывшие грузинские князья и дворяне служили при Русском дворе, в гвардии. Князь Багратион в разгар войны 1812 г. жаловался царю: доколе меня, русского, этот немец (Барклай де Толли) будет третировать! Другой князь, Дмитрий Микаберидзе, говорил моей знакомой: запомни девочка, если грузинский князь говорит по-русски с акцентом, скорей всего он самозванец. На склоне горы Мтацминда расположен грузинский пантеон. Там похоронен Грибоедов и Нина Чавчавадзе. Надпись на могиле гласит: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской. Но зачем пережила тебя любовь моя". Нина, как и Багратион, считала себя русской, да и была русской подданной. А ведь Грибоедов погиб в Тегеране, пытаясь предотвратить очередное нашествие персов на Грузию.
   Настоящая грузинская интеллигенция тоже говорила по-русски без акцента. Легкий, слегка деланный акцент придавал песням Нани Брегвадзе только очарование (так же как польский Эдите Пьехе). Но эта тончайшая патина, элита старой Грузии практически вымерла. Молодежь вообще не знает русского языка. Другая страна, другие люди. Им бесполезно говорить, что Россия пролила реки своей крови за ее народ. Иначе бы его просто вырезали турки и персы. Да и те территории, которые она стремится вернуть, оказались присоединенными к ней благодаря России. Истинные арийцы этого не хотят знать. Дипломатические отношения восстановить можно (и рано или поздно они восстановятся), но ту теплоту и искреннее уважение друг к другу, которое культивировалось столетиями, восстановить вряд ли удастся.
   Мне повезло - все мои поездки в Грузию приходятся на время советской власти. И при деловых контактах и бывая (порой долго живя) в грузинских семьях я никогда не ощущал даже тени недоброжелательности. Везде я встречал исключительно вежливое и уважительное отношение.
   А разве можно забыть традиционное грузинское застолье! Ритуал его ведения вырабатывался веками. Искусство хорового пения грузин меня особенно поразило. Люди, не имеющие специального музыкального образования, в любой компании могут петь с разложением мелодии на несколько голосов, ни разу не сфальшивив. Причем это массовое явление. Не знаю, врожденное оно или приобретенное в процессе долгих застолий (что не суть важно). Но не зря говорят, что в пении проявляется душа народа. По этим критериям душа грузинского народа прекрасна. Тем более обидно, когда в его массе вдруг появляются настоящие арийцы.
   Что касается войн и разных силовых акций, то затевают их отнюдь не рядовые граждане. Власти независимой Грузии совершили большую ошибку, культивируя в образе России врага. И это находит поддержку у части населения. Власти приходят и уходят, а народы остаются. И я уверен, что большинство грузин прекрасно понимают, что с соседями надо жить дружно. Не только с теми, которые живут за ближайшим забором, но и соседними государствами.
   P.S. Примерно через полгода, после написания этого эссе, в ("МК" в Украине N17 (786) от 17 -23 апреля 2013г) появилось любопытное интервью. На вопросы корреспондента отвечал бывший министр госбезопасности Грузии (2001 - 2003г) Валерий Хабурдзания (В.Х.) в правительстве сначала Шеварднадзе, а потом Саакашвили. Поводом послужило объявлении о намерение экс министра создать в Грузии пророссийскую партию. Эффект был сильный и как раз мне в тему. В интервью речь шла о ликвидации чеченских банд и а, в том числе Гелаева и группы арабов в Панкисском ущелье с массой интересных деталей. Экс министр весьма информированный человек. Проводилась эта операция при взаимодействии Грузинских и российских спецслужб (было и такое). После операции, Гелаева выдавили в Россию и там кончили. А В.Х. русофоб Саакашвили немедленно уволил.
   Теперь, я процитирую окончание интервью. Вопрос: имеет ли перспективы в Грузии пророссийская партии?
   Ответ:
   - Наши страны нужны друг другу. Да, сегодня в Грузии Россия - это "оккупант". Молодежь уже не знает русский языка и думает, что в Москве люди ходят в ушанках и с бутылкой водки в руках. Что Россия вот-вот развалится. Но нас объединяют православная вера и проблема безопасности на Кавказе. Поэтому надо с чего-то начинать.
   Надо ли еще что-то добавлять?
  
  

О САХАЛИНЕ.

Остров невезения в Океане есть...

   Так и лезет в голову старый дурацкий шлягер: " Ну что тебе сказать про Сахалин? На острове нормальная погода...". Да, действительно остров. Не маленький. Площадь 76,4 тыс. км2, более чем в два раза больше чем Бельгия или Голландия. В длину с юга на север он протянулся без малого на тысячу километров. А вот насчет нормальной погоды я бы не сказал. Климат по типу относится к муссонному. Но, это, в общем.
   А в деталях на севере - лесотундра, на юге растет бамбук. И погода там самая разная. Большей частью мерзкая. Не зря еще при царском режиме остров использовался как место ссылки. Как одна большая тюрьма. А тюрьмы в хорошем климате не строят. Антон Павлович Чехов, отправляясь на Сахалин (1890 г.), в первую очередь приобрел непромокаемое офицерское кожаное пальто. Потом писал, что оно спасло его от простуд и холода. Историческое пальто и сейчас хранится в Ялтинском музее его имени. Забавно, что пальто может совершить второе путешествие на остров вместе с передвижной выставкой. Побывать в Сахалинском музее и городе тоже его имени. Увы, уже без хозяина.
   Так вот о погоде. Летом на среднем и южном Сахалине погода теплая и даже жаркая. Морская вода в заливе терпения прогревается до 20 градусов, в заливе Анива на юге до 24. Примерно с ноября и по апрель "над Сахалином царствуют циклоны". Зимой они приносят сильнейшие снегопады. Снег заваливает дома до второго этажа. Поэтому все входные двери открываются только внутрь, иначе не откопаться. В горах нередки лавины. В местном управлении гидрометеослужбы есть даже отдел, который этими лавинами занимается. Аномальный климат на севере острова объясняется холодным Шантарским течением в Охотском море. Вот почему там тундра практически на широте Москвы.
   Очень любопытна история острова. До середины Х1Х века он островом не считался. Западноевропейские картографы рисовали там неведомую землю с названием Татария. Масла в огонь подлил наш великий мореплаватель И.Ф. Крузенштерн. В 1805г он исследовал большую часть побережья Сахалина и пришел к выводу, что это полуостров. В июле 1808г японская экспедиция, возглавляемая Мацуда Дендзюро и Мамия Риндзо установила, что Сахалин является островом. Большинство европейских картографов скептически отнеслись к японским данным - им просто не поверили. Авторитет И.Ф. Крузенштерна был слишком велик Происхождение же названия острова трактуется по разному. Слово Сахалин взято от от мажурского (монгольского) названия реки Амур (Сахалян улла - черная река). Другой вариант - скалы у Черной реки. Японское название острова, Карафу - происходит от айнского ("камуй-кара-путо-я-мосир", что значит "земля бога устья".
   Только в 1849 г. господин адмирал Г.И. Невельский окончательно и документально доказал, что Сахалин - остров. По какому-то капризу природы отделен от материка проливом, Сам пролив почему-то назвали Татарским, хотя татар там отродясь не было. Невельский также назвал мысы по обеим сторонам пролива. Причем мысу на Сахалине дал пророческое название Погиби, Мы к этому еще вернемся.
   Открытие Татарского пролива произошло не планово, а спонтанно. Геннадий Иванович, тогда капитан первого ранга, вопреки запрету начальства, организовал экспедицию в устье реки Амура. Блестяще провел ее. Основал там город Николаевск на Амуре. Но, Амур то, впадает в море в аккурат в северной части Татарского пролива. Пришлось, за одно, открыть и пролив. За такую самодеятельность с него чуть не сорвали эполеты. Спас царь, которому нравился дерзкий моряк. Заступился, и даже наградил орденом Святого Владимира. Не зря Чехов характеризовал Невельского, как человека умного, образованного и предприимчивого.
   Заслуга Геннадия Невельского тем весомее, что задолго до него там побывал другой, всемирно известный мореплаватель Ла Перуз (J.F. La Perouse). Совершал он кругосветное путешествие на фрегатах "Буссоль" и "Астролябия". Командуя фрегатом "Буссоль", Ла Перуз в мае 1787г из Китая проник в Японское море (европейцы о нем ничего не знали) и сразу сунулся в Татарский пролив. Пройти его не рискнул и от бухты Де Кастри повернул обратно. Обогнул Сахалин с юга, открыл пролив названный его именем и дал названию мысу Крильон в честь французского военачальника Луи Бальбес де Крильона. Так на дальневосточных картах появились французские названия. Об этих открытиях Мир узнал только потому, что в августе того же года фрегат Ла Перуза бросил якорь в Авачинской бухте, где был радушно встречен жителями Петропавловска-Камчатского. Один из его спутников (де Лассаль) с материалами экспедиции и письмами через Сибирь благополучно добрался до Парижа.
   Лассаль, единственный из членов команды корабля, которому удалось выжить. Уже в феврале 1788г экспедиция пропала безвести в Тихом океане и тайна ее гибели до сих пор не разгадана. Ну а сам пролив Лаперуза имеет ширину всего 43 км между мысом Крильон и мысом Йессо, по другим данным Сои (остров Хоккайдо).
   До 1875 огромный остров считался как бы ничейным. Это более чем странно, так как Россия уже прочно обосновалась на Аляске и Камчатке, куда добираться было гораздо труднее. Уже давно был основан г. Охотск (1848), военный пост Владивосток (1860, с 1880 г. статус города). А Сахалин, который населяли орочи и нивхи грабили все кому не лень. И только в 1875 г. по русско-японскому договору остров был признан частью Российской империи.
   Это было вполне своевременно. Япония была еще просто не готова к территориальным захватам и войне. Эпоха Мэйдзи еще только начиналась. Поясню. Император Японии Мацухито взял имя Мэйдзи и его царствование, длившееся с 23.19.1868 по 30.06.1912 г. обычно называют эпохой. Дословно с японского Мэйдзи (яп. ???? мэйдзи дзидай) - просвещенное правление. Именно в это время Япония выходит из глухой самоизоляции, открывает свои порты для европейцев, активно перенимает их технологии. Происходит коренная ломка вековых традиций. Например, император уничтожает военные отряды самураев (иногда физически), создает регулярную армию по европейскому образцу. Совершенный аналог: Петр первый и стрельцы. Начинается промышленная революция. Из отсталой феодальной страны Япония невероятно быстро превращается в мощную промышленную державу.
   Чем это все кончилось, мы хорошо знаем - потерей Варяга и Корейца, Порт-Артура, Цусимой и общим позорным поражением в русско-японской войне 1905 г. Но в начале этой эпохи русские военные корабли получили якорную стоянку в порту Нагасаки и дальневосточная русская эскадра (станция) базировалась именно там. Отношения между странами тогда были самые, что ни на есть дружественные. Япония училась жить по-новому, в том числе и у русских. В художественной литературе это лучше других описал Валентин Пикуль в романе "Три возраста Акини сан". Не случайна и сюжетная лини оперы Джакомо Пуччини "Чио Чио сан", премьера которой состоялась в Милане в 1904 г.
   Заполучив Сахалин, царские чиновники ничего лучше не придумали, как превратить остров в огромный концлагерь. Страшные условия, созданные там документально засвидетельствовал А.П. Чехов в публицистических статьях, рассказах и повести "Остров Сахалин". Еще более мрачную картину нарисовал В. Пикуль в романе "Каторга". С 1905 г. по Портсмутскому договору южная часть Сахалина по широте 50? отошла к Японии. За эту уступку С. Витте туже получил язвительное прозвище граф полусахалинский. Хотя вины его в этом нет: японцы уже де факто владели южным Сахалином, оккупировав его сразу после победы в Цусимском сражении.
   Через 40 лет в 1945 г СССР вернул себе Сахалин и Курилы. И точно следуя традиции, Лаврентий Берия немедленно организовал там массу лагерей, еще круче царских. Уж больно место подходящее. Бежать с острова практически невозможно. Татарский пролив в самом узком месте имеет ширину всего 7,3 км. Еще Невельский измерял. Но в проливе существует сильное течение, часты шторма и туманы, вода ледяная. Все попытки преодолеть его для каторжников кончались гибелью. Как тут не вспомнить название проклятого мыса - Погиби.
   Японцы, хозяйничая на острове, проводили хищническую, типично колониальную политику. Выкачать все ценное и как можно быстрей. Вырубали лес, подчистую изводили рыбу и т.д. Поводили политику не хозяев, а оккупантов. Будто предчувствовали, что пировать им не долго. Все это довольно странно, так как в самой Японии они к природе относятся бережно. В наследство от японцев Россия получила только две полезные вещи: дворец губернатора в Южно Сахалинске и узкоколейную железную дорогу.
   Во дворце губернатора Советы организовали музей. И это совершенно правильное решение. Удивительно изящное здание ни на что иное не годится. Построено оно из камня в традиционном японском стиле, с вогнутыми коньками крыши. Сама крыша черепичная. Черепицы как шедевр японской керамики уложены на века, на свинцовую подушку. Убранство внутри - традиционный японский аскетизм. Никакой мебели. Несколько напольных ваз и все. Странно организовано освещение в зале приемов. Окна вытянуты в длину и расположены под потолком, свет рассеянный. Походив по комнатам, быстро убеждаешься - дом этот не для белого человека. Жить в нем могли бы только японцы.
   Железная дорога действует до сих пор. Японцы строили её, как военную рокаду. Сейчас эта самая восточная ж.д. России уникальна главным образом в том, что ее колея почти на пол метра уже материковой (т.е 1067 мм вместо 1520 мм), Нормальному человеку это мало что говорит. Чтобы понять, надо хоть раз самому по ней проехать. Красочное описание такой поездки есть в моем рассказе "Смекалка" (хотя, экзотика этой дороги неописуема). Не буду повторяться. Отмечу только, что вагоны до сих пор покупаются в Японии. От наших, они отличаются страшной теснотой и некоторыми конструктивными особенностями. Например, туалеты находятся только в одном конце вагона, противоположном от входа. Полки настолько узкие, что лежать на них лучше всего на боку. Они еще снабжены пристяжными ремнями, как в авто, чтобы при тряске не слететь вниз.
   Сейчас в эпоху интернета каждый может узнать, что главная магистраль протянулась (достраивали) от г. Корсакова на юге, до станции Ноглики на севере вдоль восточного побережья острова на 664 км (до г. Оха так и не достроили). Есть еще и боковые ветки. Для особо любознательных могу сообщить: в 2003 г принято решение избавится от японской экзотики и перейти на нормальную, принятую в России ширину колеи в 1520 мм. Как тут не вспомнить песню Владимира Высоцкого (они у него все с подтекстом) про колею. Коли попал в чужую колею, так всю жизнь и будешь по ней ехать.
   Мотивируется это не борьбой с наследием японской оккупации, а чисто экономическими соображениями. Дело в том, что основной грузооборот материка с островом обеспечивает паромная переправа Ванино - Холмск. Каждый вагон приходится переставлять на узкоколейные тележки. Это не только долго, хлопотно, но и делает ж.д. перевозки по Сахалину в 10 раз дороже, чем на материке. Мотивация, конечно сильная. Но, боюсь, как бы эта стройка не превратилась во второй БАМ. Избавление от японского наследия планируют завершить только к 2020 году.
   До этого светлого будущего я врядли доживу. Посему, предлагаю читателю, вернутся в середину семидесятых. Каким тогда был Сахалин, могу поведать вполне достоверно как очевидец. Таким он его уже не увидят. Время быстро меняет облик городов, регионов и целых стран. На моих глазах мой город Симферополь преобразился так, что не узнать. От города детства почти ничего не осталось. Вероятно, тоже произошло с Сахалином.
   Впервые ступив на Сахалинскую землю в начале июня 1974 г, я поразился убогому зданию аэропорта. Полоса (ВПП) короткая, реактивные самолеты не принимала. Потому приходилось в Хабаровске пересаживаться на турбовинтовой Ил-18 (экая древность)
   Столица Южно-Сахалинск (для местных просто Южный) застроена в основном пятиэтажками и двухэтажными непрезентабельными деревянными домами. Правда гостиница "Интурист" порадовала чистотой и хорошим рестораном. В нем я впервые попробовал экзотический гарнир - молодые побеги папоротника плюс морской гребешок в горчичном соусе. Чудная еда. Остался невыясненным вопрос: При чем тут Интурист? Иностранцев к Сахалину не подпускали на пушечный выстрел - весь остров погранзона.
   Следующую ночь я провел в поезде, сполна познав все прелести японской железной дороги. Утром мы прибыли в Лермонтовку. Это довольно большой поселок, вытянутый вдоль берега залива Терпения. К слову, залив огромный. Он вдается в сушу на 65 км, а ширина его 130 км. Проезжая по поселку мой приятель не раз бывавший на Сахалине сказал: хочешь точно скажу, кто живет в каждом доме русский или кореец? Да все просто: если дом добротный, а огород плохой, значит, живет русский. Если халупа, а рядом ухоженный огород, теплицы - точно кореец.
   Корейцев на острове действительно было много. Одно время их пытались депортировать на историческую родину, но не тут-то было. В северную Корею они отказались ехать на отрез. А в южную, капиталистическую их не могли отправить по идеологическим соображениям. Многие так и жили без документов и прописки - еще одно Сахалинское чудо.
   Корейцы трудолюбивы как муравьи. На Сахалин их завозили японцы, как дешевую рабочую силу. Сносное образование при советской власти смогли получить единицы. На острове их основное занятие - огородничество. Овощами завалены все рынки острова. Все отменного качества: зелень, крупные помидоры, капуста и т.д. Но, цены на свою продукцию они заламывают истинно людоедские. По этому поводу была популярна песенка на мотив "Не плач девчонка".
   Не плач кореец. Пройдут дожди
   Взойдет редиска, ты только жди.
   Потом морковка, потом чимча.
   По осень купишь два Москвича.
   Чимча - корейская капуста, солится или маринуется с очень горьким красным перцем. Популярна как великолепная закуска.
   Менталитет корейца в корне отличается от славянского. Так, после шторма на пляж море выбрасывает длинные ленты морской капусты. Собирают ее одни корейцы. Тут же готовят (а готовить ее проще простого) и продают на рынке. Славяне охотно покупают. Ну нет, чтобы самим собрать. Она ведь дармовая и лежит под носом. Нет, покупают у корейцев.
   Наша научная работа заключалась в поисках решения защиты ковша Сахалинской ГРЭС от заносимости. Саму ГРЭС запустили на полную мощность совсем недавно (в 1972 г) методом ударной стройки. Эта тепловая электростанция отличалась от прочих тем, что один ее контур охлаждался морской водой. Вода на турбины подавалась из водозаборного ковша. Вход же в ковш каждый сильный шторм забивался морскими наносами. Проще говоря, песком. Наглухо. Тогда в ковш поставили земснаряд для откачки песка. Когда он не справлялся, ГРЭС останавливала работу. При остановке, пол Сахалина оставалось без электроэнергии.
   Самое занятное, что в паре километров от нынешней, сохранились развалины японской ГРЭС. То ли она была взорвана, то ли ее сожгли не знаю. Она что, тоже останавливалась? Спросил я у директора. Да нет, работала исправно - ответил он. Выяснилось, все дело в головотяпстве наших проектировщиков и строителей. Волноломы у входа в ковш славяне сделали сплошными из огромных каменных глыб. Естественно для прочности и защиты от штормов. А японцы на свайном основании. Между свай волны свободно проносили песок и их ковш не заносился. Ай да молодцы самураи! Наши волноломы разобрать было невозможно. Только взрывать. А от взрывов могли пострадать все сооружения ГРЭС.
   Что такое шторма на восточном побережье Сахалина надо видеть. Остров отделен от Тихого океана только цепочкой Курильских островов. Громадные океанские волны штурмуют берег яростно и беспощадно. Море до горизонта покрыто клочьями пены. Грохот прибоя такой, что разговаривать невозможно. Якорные цепи, держащие наши приборы, перетирались за сутки. Волномерные рейки стихия ломала или сгибало в дугу. В такие шторма у мыса Терпения погибли две плавучие буровые установки. Последняя в декабре 2011 г.
   Главной проблемой на Сахалине в 70-е годы, как и во всей России, были дураки и дороги. От, дураков нам, вероятно, никогда не избавиться. Нормальных же шоссейных дорог в то время на Сахалине практически не было. Назвать грунтовку, похожую на полосу препятствий дорогой, язык не поворачивается. На них сходили оползни, размывали дожди и т.д. Тогда движение автотранспорта вообще прерывалось. Единственное более или менее приличное асфальтированное шоссе, по которому я проехал Южно Сахалинск - Корсаков. Из достопримечательностей Корсакова мне запомнился только порт. Все портовые службы располагались на пятачке у подножья высокого обрыва. Хватило места только для самых необходимых учреждений: администрации порта, общежития моряков, магазина, милиции, бани и вытрезвителя. Полный комплект, который необходим моряку на суше. Жили мы на какой то посудине пришвартованной наглухо к пирсу. По ночам к борту на свет фонаря приплывали крупные креветки (чилимы). Ловили мы их простым сачком и тут же варили. Свидетельствую - бесподобно вкусно.
   Главные богатства на Сахалине: нефть, газ и морепродукты. Все это на шельфе. На суше первый обнаружил нефть в районе Охи некий якут Филипп Павлов, Толи в 1878, толи в 1880 г он случайно наткнулся на яму с нефтью (ныне это месторождение давно выработано). Потом были открыты месторождения Ноглики, Эхабинское и др. На суше уголь (не очень хорошего качества), строевой лес.
   В начале 70-х годов уже ХХ века геофизики обнаружили ряд перспективных структур на газ на восточном шельфе Сахалина. Для проведения разведочного бурения купили во Франции плавучую буровую установку (ПБУ), идея была правильная Летом бурить Сахалинский шельф, а зимой, когда подпирают ледовые поля бурить Вьетнамский. Дотащили ее через два океана, кучу морей и проливов до юга Сахалина. Остался последний рывок. Перед рывком вдруг получили прогноз японских синоптиков - надвигается шторм. Капитан решил рискнуть, к черту этих косоглазых, пробьемся. Не пробились. Терпения ждать не хватило. Оборвало буксирные тросы, платформу выбросило на мыс Терпения (как в насмешку), покорежило так, что списали.
   Пришлось обратиться к проклятым капиталистам. Те пригнали аж четыре ПБУ. "Хакури 1". "Хакури 2". Названия других уже не помню, Тоже не все пошло гладко (даже мне грешному пришлось на них побывать), о чем мой рассказ "Экономия". Но, в конце концов, в 1977 г разбурили месторождение Одопту, далее в 1979г Чайвинское и пошло, поехало. Наконец в 2009 г на юге острова по технологии Шелл построили уникальный завод по сжижению газа. Как говорил товарищ Остап Бендер, лед тронулся господа присяжные заседатели. Острову невезения наконец повезло. Можно только порадоваться успеху России и поздравить островитян с появлением суперсовременного промышленного предприятия.
   Что касается добычи морепродуктов, то тут лед, увы, не тронулся. По сей день стоит глухой ледостав. А морепродукты - это рыба, в том числе красная, крабы, та же морская капуста, моллюски.
   В середине семидесятых промысел был организован просто преступно. Этому безобразию я очевидец и свидетель. В заливе Терпения был только один рыбоперерабатывающий завод в Поронайске. К этому же порту было приписано около дюжины небольших сейнеров. Когда начиналась путина (лососевые шли на нерест) все они выходили в море. Холодильников на сейнерах не было. Набитые под завязку рыбой они становились в очередь к этому заводику. А маломощный заводик с переработкой не справлялся. В жару рыбы на сейнерах тухла. Кончалось это тем, что сейнера опять выходили в море, отрывали трюма и выбрасывали пойманную и протухшую рыбу обратно в море. Ох, не зря многие Поронайск называют Провоняйск.
   Что получалось: напрасный тяжелый рыбацкий труд, напрасная трата горючего, Бессмысленное уничтожение ценной рыбы и загрязнение залива. О трагедии рыбаков более подробно в моем рассказе "Капитан". Так губили ценную дальневосточную лососевую рыбу кету, горбушу и ее икру. Государство само было главным браконьером. Никому до этого не было дела. Зато местные жители поголовно считались браконьерами. Их ловили, за несколько хвостов штрафовали, а если поймал больше десятка порой и сажали в тюрьму.
   Осенью, когда путина кончалась, а у нас случался перерыв в работе, я ходил на этих сейнерах в море. Трал вываливал на палубу камбалу, иногда палтуса, крабов. Вперемешку. Крабов и палтуса в качестве подарка отдавали мне. Крабов мы варили так. На берегу ставили двухсот литровую бочку. Кипятили в ней морскую воду, благо плавника завались. Крабам связывали ноги (иначе они в бочку не влезали) и бросали в кипяток. Все это считалось баловством. Без майонеза, без салата, много сладковатого крабьего мяса не съешь. Ну одну, ну две ноги. И все. Больше на этот деликатес и смотреть не хотелось.
   Однажды, прямо против нашей базы бросил якорь плавучий рыбозавод Огромный, с 10-ный этажный дом. Из любопытства, я подошел к нему на нашем экспедиционном катере. Пили с капитаном японское баночное пиво в его роскошной трехкомнатной каюте. И он мне жаловался. Рыбы ему сдают мало - сейнера маленькие. Краба совсем нет. Его мощные консервные линии простаивают. Надо отсюда уходить. И ушел на следующий день. Круг замкнулся. Очень большое производство простаивает. Маленькое захлебывается. И никто не виноват.
   Так обстояло дело с рыбным промыслом в те годы. Подозреваю, что не только в заливе Терпения, а пожалуй и по всему дальневосточному побережью Союза. При этом никто не занимался нерестилищами в верховьях рек. Не расчищал русла от упавших деревьев. Никто не заботился о воспроизводстве рыбьего племени. А ведь лосось возвращается на нерест только в ту реку, где сам вылупился из икринки. И ни в какую другую. Как он ее находит никому, кроме лосося не ведомо. Так уж устроила его мать - природа. Если же речка загублена или не проходима для него, то гибнет и сам лосось и его потомство.
   Что мы имеем сейчас в рыбной отрасли? Судя по сообщениям прессы и TV, положение только ухудшилось. Рыбную отрасль захватила мафия. Начиняя от квот на вылов и судов, все продается и покупается за взятки. Суда плавают, под каким угодно флагом, только не Российским. Буквально на днях (20.05.2013) одно судно сгорело у причала в Японском порту. Флаг Камбоджийский, команда российская. Рыба сдается в Корею и Японию. Хлопот меньше, платят сразу наличными, валютой. Или бабки уходят в оффшоры.
   Та же малая часть, которая попадает в Российские порты, никуда не вывозится. Якобы не хватает рефрижераторных вагонов. Железнодорожники, следовательно, виноваты. Да все там завязано в один коррупционно - мафиозный узел. Кто сопротивляется, просто убивают (одного важного чиновника хлопнули прямо в Москве, на Тверской, другого сожгли на месте, бросив в окно бутылки с коктейлем Молотова) или запугивают. В результате дальневосточная рыба и крабы в европейскую часть России не попадает. И покупают ее втридорога в скандинавских странах. Уже полностью переработанную, в виде консервов, пресервов в той же Корее и Японии. Так выглядит, дорогие товарищи наше светлое капиталистическое будущее. Попытки разобраться ни к чему не привели, даже с вмешательством В.В. Путина. И министров меняли и губернаторов и прочих начальников. Воз же и ныне там. Уж больно большие деньги там крутятся. Или "... На проклятом острове нет календаря!"
   Любое строительство (как жилое, так и промышленное) на Сахалине следует выполнять с учетом высокой сейсмичности острова. Так же как Камчатку, Курилы, и Японию его трясло, трясет и будет трясти. Таковы уж геологические условия региона. Касается это и буровых платформ на шельфе и нефтегазопроводов и того же завода по сжижению газа. Из последних крупных сейсмических событий стоит упомянуть Монеронское землетрясение 1971 г (магнитуда М=7,5); Нефтегорское 1995 г (М=7,6) и Углегорское 2000 г (М=7,1). Самым трагическим было, конечно, Нефтегорское. Оно случилось 26 мая в час ночи. когда все жители спали. Поселок городского типа (хрущевские пятиэтажки) был полностью разрушен. Дома сложились как карточные домики. Погибло более 2000 человек. Все кто был в домах. Поселок не стали восстанавливать. На его месте теперь мемориал.
   Трагические страницы истории конечно забываются. Но не всеми. Я вовсе не хочу попасть на Сахалин снова. Мне вполне хватило впечатлений от 5 полных полевых сезонов. И закончу я, пожалуй, словами (эпиграфом) А.С. Грина " О Дезирада! Как мало мы обрадовались тебе, когда из моря встали твои склоны поросшие менценоловыми лесами"
  
  

О КРЫМЕ

Пишем, что наблюдаем,

чего не наблюдаем, того не пишем...

Фаддей Белисгаузен

   Мнение любого человека субъективно. Тот, кто утверждает, что он объективен или заблуждается или сознательно врет. Поэтому, я предлагаю читателю некие рассуждения о положении дел в Крыму, каким оно видится исключительно с моей колокольни. опираясь при этом только на факты.
   Автономия. Крым был автономной республикой при Советской власти, потом некоторое время просто областью. Затем, по итогам референдума опять стал автономией в составе незалежной Украины. Во всех случаях, автономность была и есть чисто номинальной. Права автономии урезаны как сейчас говорят " ниже плинтуса". В незалежной он вообще для Киева, как бельмо на глазу. В конституции Украины автономий вообще не предусмотрено. Это единое, унитарное государство, То, что она (автономия) де факто существует - нонсенс. При фактически не работающем парламенте в обозримом будущем переделать конституцию точно не удастся. Кстати, украинцы очень гордятся соей независимостью. Вопрос только независимостью от кого? Абсолютно независимых государств не бывает. Хоть в какой-то степени они друг от друга зависят. Вот внутри Украины наблюдается явная независимость власти от народа. Тут точно, каждый живет сам по себе. В автономном Крыму та же ситуация: местная власть и население живут автономно.
   Первым и последним президентом Крыма был некто Мешков. Не помню его имени и отчества. Ярый диссидент, он прославился в Крыму своими уличными акциями у тогдашнего обкома, житьем в палатке, поставленной на площади и пламенными речами. Малость пострадал от милиции. Ну, а страдальцев у нас любят. Поэтому на выборах он вышел в лидеры. Но для управления даже липовой автономии одной эмоциональности мало. Нужно иметь хорошую команду единомышленников, финансовую поддержку влияние в силовых структурах, обладать изворотливостью и умением находить компромиссы. Ничего этого у Мешкова не было. Возникший конфликт с местным парламентом быстро перерос в непримиримую конфронтацию. Не без помощи Киева, Мешкова в конце концов "скушали". Драматизм ситуации мне довелось прочувствовать самому.
   Дело было так. Однажды вечером в моем кабинете раздался звонок телефона. Помощник президента, Белов Геннадий Анатольевич (его визитная карточка до сих пор хранится у меня) приглашал меня на встречу. Пропуск на Вас заказан. По какому случаю? Спросил я. Президент срочно собирает ученых Крыма, коротко ответил Белов. Мне стало любопытно. Уже в темноте (зимние вечера коротки) я подошел к зданию бывшего обкома, в народе именуемого Пентагоном из за его формы. Пропуск был действительно заказан. Я предъявил паспорт, и меня пропустили. У входа в приемную личная охрана президента соревновалась в том, кто быстрее вытащит пистолет. Стало как то неуютно. Минут через пять я уже сидел за длинным столом в кабинете президента. В отличие от холодного коридора в комнате было жарко от включенных мощных электрических обогревателей. За столом человек двадцать - большинство знакомые лица.
   Речь президента была довольно краткой. Он коротко обрисовал ситуацию и попросил нашей хотя бы моральной поддержки. Долго говорить он не мог - у него дико болели зубы. Краем уха я услышал разговор, что некие "доброжелатели" уже договорились ему обеспечено и оплачено лечение в Израиле плюс самолет туда и обратно. Не знаю, согласился он или нет, но само предложение выглядело как взятка. В общем, об этой встрече у меня осталось двойственное впечатление. С одной стороны польстило, что президент как то ценит науку (хотя не понятно, что может сделать в этой ситуации вшивая интеллигенция), с другой насторожила обстановка нервозности, откровенного подхалимажа, игрища охраны.
   Трудно сказать, что было бы для Крыма лучше: президентское правление или парламентское. Парламент здесь, как и везде, чистая говорильня и не пользуется он ни каким уважением. Что ж, имеем такую власть. какую заслужили. А нашей автономии, очень нужна сильная власть. Проблем более чем достаточно: национальные, земельные, хозяйственные и прочие. В виде унитарного государства Украина явно не состоялась. Как сказал Киплинг: запад есть запад, восток есть восток и вместе им не сойтись. Но ведь и федерация при нашем менталитете может выглядеть в виде удельных княжеств.
   Хозяйство. При Советской власти повсюду висели лозунги "Превратим Крым в цветущий сад". Надо отдать должное большевикам - действительно превращали. Огромные сады, виноградники, плантации овощей - все это было. Более того успешно работали перерабатывающие предприятия, консервные заводы, Процветал даже свой завод по производству оборудования консервных линий. Продукция шла по всему Союзу и на экспорт. Что сейчас? Практически все овощи и фрукты завозим из Турции. Перерабатывать нечего. Кроме того, уже в 60-е года исчезли крымские сорта яблок; синап, кандиль, ранет, шафран. Вместо них стали сажать пальметту, не имеющую ни вкуса не запаха. Но, зато удобную для уборки урожая. Сейчас нет и этого. Как в той песенке: "Вылезали из избы здоровенные жлобы, порубили те сады на гробы". Консервные заводы закрылись. Заодно "приказали долго жить" такие крупные предприятия, как телевизионный завод, Сантехпром, Фиолент и некоторые другие продукция которых вывозилась в Союз.
   Я не говорю, что при Советах все было прекрасно. Но были и крепкие сельхоз предприятия - миллионеры. В один из них я попал случайно. Проводил производственную практику по гидромелиорации со студентами. Разместили нас в прекрасном общежитии. Кормили бесплатно и на убой. Даже вечно голодные студенты оставляли на столах половину еды. На гидротехнические сооружения нас возили на совхозных автобусах. Повидал я немало практик и в Питере и в Крыму, но такой, райской, не было никогда. Просьба от руководства была одна - помочь со сбором урожая ранней черешни. Эту крупную отборную ягоду укладывали в плоские ящики и сразу везли в аэропорт (товар скоропортящийся). Отправляли в основном в Москву.
   В это же хозяйство привозили на экскурсию делегацию конгресса США. Конгрессмены приехали с женами. После обильной трапезы их повезли на плантацию дынь. Ну и предложили взять с собой дыни кто сколько унесет. Халява. леди и джентльмены. Против халявы американцы не устояли. Очевидцы рассказывали, что конгрессменши задрали подолы и набили их дынями. Зрелище было то еще! Хохотал весь совхоз. Конечно, таких предприятий было не много. Но зачем было нужно из разваливать и растаскивать по кускам?
   Рекреация. Когда то, Крым называли Всесоюзной здравницей. Собственно таковым он и был. Давно нет Союза и, увы, нет здравницы. Что собственно произошло? Интенсивная застройка Южной части побережья большей частью не законная привела к изменению микроклимата. А микроклимат в Большой Ялте (сама Ялта плюс Гурзуф, Симеиз, Алупка, Кореиз и другие поселки) был уникальным. Главную его особенность представлял воздух. Морской воздух, приносимый бризами, смешивался с хвойным запахом крымских сосен, фитонцидами различных субтропических растений и имел целебные свойства. Как климатический курорт, Ялта намного превосходила Швейцарские альпийские курорты в лечении туберкулеза. Лечилась здесь практически вся Русская творческая интеллигенция: писатели, поэты, художники. Сразу назову некоторых: Васильев, Надсон, Леся Украинка, Чехов многие другие. Отдыхала и подолгу жила русская знать. Сам царь, великие князья, Воронцовы, Юсуповы и прочие. В наследство от них Большая Ялта получила дворцовые комплексы, являющиеся шедеврами архитектуры и роскошные парковые ансамбли. Все они органично вписываются в ландшафт и не нарушают циркуляцию приземных воздушных потоков.
   Современная многоэтажная застройка безликими, а чаще просто уродливыми зданиями, резко расширила старые границы города. Она изменила приземную циркуляцию воздуха. Естественно в худшую сторону. Место естественной растительности и эфироносов теперь занимает асфальт и бетон. Потоки автотранспорта отравляют атмосферу своими выхлопами. В Ялте появился смог. Все! Приехали! Человеческая жадность и глупость уничтожили редкий природный феномен. Искусственно создать его невозможно, также, как например, морскую воду. Да Можно растворить в ванной морскую соль, довести соленость до 35 промилле, но это будет не морская вода. В ней не будет хватать растворенных газов, органики, ряда нестойких компонентов. Это будет лишь жалкая имитация природной морской волы.
   Когда в семидесятые годы смог впервые появился в Лос Анжелесе и Сан Франциско, профессор Калифорнийского университета Нейбергер мрачно предрек: "В конце концов удушливый туман, пропитанный дымом и копотью окутает всю землю, и цивилизация исчезнет...". Между тем, местные власти с маниакальным упорством призывают к расширению курортных услуг, строительству новых отелей, сквозь пальцы смотрят на массовую, зачастую незаконную застройку современных нуворишей. Куда расширять? Рекреационная емкость (о которой они понятия не имеют) дано исчерпана. Еще в 1989 году академик В.И. Беляев элементарно доказал, что в пик курортного сезона Большая Ялта может обеспечить пляжным отдыхом только на 37% от общего числа рекреантов. Кроме того, Ялте постоянно не хватает пресной воды. Вода подается по графику и достаточно жесткому по 8 - 10 часов в сутки.
   В последнее время появилась идея расширения курортного бизнеса в западном и восточном Крыму. По существу на Тарханкутском и Керченском полуостровах. Вроде и пляжи там полупустые, есть лечебные грязи и минеральные воды. Но, на мой взгляд, перспективы такого расширения не слишком велики. Климат этих районов резко отличен от южнобережного. Курортный сезон там может составлять реально три, максимум четыре с половиной месяца. В остальное время на безлесные, продуваемые всеми ветрами курорты никого не заманишь. Пустующие большую часть года отели любой комфортабельности просто не рентабельны. И строить их нет смысла. Не защищенные горами от свирепого зимнего норд-оста, такие обустроенные курорты как Евпатория и Феодосия зимой практически не востребованы.
   Конечно, можно в летний сезон частично разгрузить Ялту, но только частично. Этому вопросу посвящена вышедшая в 2012 г монография Академии Наук АРК "Западный Крым. Золотые пески", соавтором которой я тоже являюсь. Но если смотреть правде в глаза, а не в другое место, многое еще предстоит обдумать и взвесить. Не просто будет убедить инвесторов раскошелиться. Кроме того необходимо учитывать менталитет местной публики. Все хотят получит как можно больше и желательно сразу. Долговременные проекты не сулят быстрой отдачи. Другая проблема цены. В той же Ялте они здорово кусаются и по жилью и по питанию. Притом, что сервис отвратительный. В результате Ялта разгружается не за счет западного Крыма, а за счет Турецкой Антальи и Египта.
   Проблемы водоснабжения. В условиях сухого климата Крым всегда испытывал затруднения с обеспечением населения пресной водой. В степном Крыму воду добывали из колодцев, позже из артезианских скважин. Дело это было не простое. Иногда колодцы приходилось рыть на большую глубину. На железнодорожной ветке Джанкой - Керчь есть станция с названием "Семь Колодезей" (Керченский полуостров). Еще мой дедушка рассказывал, что-то вроде легенды. Долго искали люди в этом месте воду. Прорыли шесть глубоких колодцев. Воды не было. И только в седьмом она появилась. Вот и назвали деревню, а потом ж.д. станцию "Семь колодезей". Деревню давно переименовали, а название станции осталось. Переименовывать железнодорожные станции накладно - они внесены во всякие каталоги, схемы и т.д.
   Засушливые годы в этих местах были настоящим бедствием. Так после сильной засухи в 1883 г наступил голод, многие села опустели. Территория от Феодосии до Керчи до 1840 г оставалась практически безлюдной. Не случайно в 1838 г власти официально признали водообеспечение Тавриды недостаточным.
   Традиции и правила водопользования в греческих полисах были четко разработаны еще в шестом веке до н.э. Они сохранились и при римлянах и генуэзцах. Евгений Марков в "Очерках Крыма" (1875 г) дает описание организации водоснабжения того времени "Для орошения своих виноградников, консул и 8 лучших жителей Солдайи (Сурож, Судак) ежегодно выбирали двух честных людей; одного латинца, другого грека, которые составляли попечительный комитет о воде. Задачей комитета были поддержание постоянного запаса воды, соблюдение очередности поливов. В распоряжении комитеты был особый мастер, умевший устраивать и ремонтировать водопроводы.". Тот же Марков много путешествующий по Крыму в 60-х годах Х1Х века пишет; "Ручей - здесь синоним всех удобств. Земля, где бежит ручей стоит всегда в несколько раз более всякой другой. Татары ищут ключи как золото, и дорожат ими, как золотом".
   В конце того же Х1Х века, много сделал для изучения водных ресурсов Крыма профессор Николай Алексеевич Головкинский, бывший ректор Новороссийского (ныне Одесского) Университета автор геологического закона (Закон Головкинского - Вальтера - Иноземцева). Будучи уже на пенсии стал главным гидрогеологом Таврической Земской управы. Он же составил первую гидрогеологическую карту Крыма, хотя был чистым геологом. На собственной даче под Алуштой проводил опыты по инфильтрации атмосферных осадков. После его смерти в 1897 г многие талантливые ученые продолжили его творческие начинания. Например, молодой инженер института путей сообщения Н.Н. Павловский (впоследствии академик АН СССР) и др.
   Кардинальное решение проблем водоснабжения степного Крыма решило строительство Северо-Крымского канала. Пуск днепровской воды в Крым состоялся 17 октября 1963г. Началась эпоха орошаемого земледелия. Казалась бы все прекрасно! Но тут же стали проявляться негативные явления. Во первых, на дно канала не уложили бетон, что привело к массовым потерям воды за счет фильтрации. Во вторых работа оросительных установок (фрегаты) регламентировалась жестким планом (как и все мероприятия при Советской власти). Лично я с вертолета Ми-2 (геологическая аэроразведка) наблюдал такую занятную картину. Лупит проливной дождь, при этом фрегаты продолжают работать на полную мощность. План дело святое, от его выполнения зависят премии. Надо вылить столько-то кубов - выливают. И плевать на погоду. Результат - огромные пощади в понижениях рельефа оказались подтопленными. В селах затопило подвалы. Местами образовались настоящие болота. Другая беда - уровень грунтовых вод поднялся. Вода, испаряясь, оставляла в почвах соли. То есть началось засоление, появились солончаки. Создали проблемы сами себе там, где их недолжно быть по определению. И так во всем.
   В 1956 г закончили строить плотину на р. Салгир для орошения предгорного Крыма. Образовалось Симферопольское водохранилище. Карьер, из которого брали глину для постройки плотины заполнился водой. Просачиваясь, эта водичка стимулировала развитие Марьинского оползня. В микрорайоне Симферополя - Марьино стали трескаться пятиэтажки. Одну из них уже расселили, а другие продолжают трещать. Если рухнут - жертв не избежать. В 90-е года воду из водохранилища стали использовать и для водоснабжения города. В это же время вернувшиеся в Крым татары захватили участок плодородной поймы выше по течению Салгира (район с. Лозовое). Раньше там были прекрасные сады. Теперь дольно большой поселок. Даже мечеть построили. Правда, забыли одну мелочь - канализацию. Теперь все нечистоты поступают в аллювий, потом в реку и далее прямиком в водохранилище.
   О водоснабжении Севастополя можно написать роман. Типа романа - эпопеи С.Н. Сергеева Ценского "Севастопольская страда". И назвать его "Севастопольская жажда". Тема того стоит. Своим студентам я, иногда, задаю вопрос: каким образом князь Владимир, в последствие названный святым за крещение Руси, взял неприступный город - крепость Херсонес? Штурмом? Нет, куда проще. Дело в том, что в самой крепости источников пресной воды не было. Вода подавалась в город по керамическим трубам закопанным в землю из далеких родников. Какой-то предатель указал славянам местоположение водовода. Воду перекрыли и через пару дней Херсонес сдался. Точно также спустя почти 2 тыс. лет немцы перекрыли единственный водовод снабжавший водой г. Одессу. И все! Через три дня город герой сдался.
   В Советские времена Севастополь снабжался пресной водой, в основном, из двух источников; скважного водозабора в Альминской долине и аллювиальных вод р.Черной. Для подпитки аллювиальных вод в Байдарской долине было построено водохранилище. Вода из него самотеком текла по Чернореченскому каньону и насыщала аллювий. Далее из скважин поступала в городскую водопроводную сеть. Конец восьмидесятых годов пришелся на маловодное десятилетие. Водохранилище сработали до мертвого объема. Альминской воды не хватало. Город сел на голодный паек; вода подавалась в водопровод 2 часа в сутки. Закрылись все детские сады, ясли, школы, рестораны, кафе. В городе появился педикулез. Проще говоря - вши. Тут и до эпидемии тифа недалеко. А город то не простой - закрытый. Военная база Черноморского флота. На заседания чрезвычайной комиссии Горисполкома меня вызывали постоянно. Я чиновникам объяснил ситуацию: Чернореченское водохранилище построено из рук вон плохо. Берега не обвалованы, огромная площадь мелководий. Отсюда громадные потери на испарение. Плюс половина воды в каньоне уходит в карстовые трещины и теряется безвозвратно. Надо все это исправлять. Но Советская власть привыкла все вопросы решать радикально. Из Межгорненского водохранилища (район города Саки) проложили в Севастополь трубопровод и насосами закачивать туда воду.
   Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, севастопольцы этой воде не слишком рады. Заполняется Межгорненское водохранилище днепровской водой из канала. Качество ее мягко говоря неважное, много хуже местной волы и требует серьезной очистки. Во-вторых, само это водохранилище построено крайне небрежно. Глинистый экран на дне уложен плохо и сильно фильтрует. Все нижележащие села подтоплены. Погибли сады, виноградники и другие сельхозугодия. В-третьих, все это дорого (затраты электроэнергии на прокачку, стоимость очистки воды). Местные же источники качественной воды так и не приведены в порядок.
   В последние годы на карте Крыма появилась еще она болевая точка - плато Ай-Петри. Там в угоду отдыхающим понастроили кафешки типа шалманов, причем без всякого разрешения. Санитарные условия - ужасны. Завезли лошадей и верблюдов для прогулок по плато. Все это безобразие называется бизнес, а на вопли экологов и протесты специалистов водников никто внимания не обращает. Вода привозная. Об очистных сооружениях и вывозе мусора никто не помышляет. И все это творится в области питания основного эксплуатационного верхнеюрского водоносного горизонта. Территории заповедной, где запрещена вообще всякая хозяйственная деятельность. Из этого горизонта организовано водоснабжение всего Южного берега, части Бахчисарайского района. Из него же вода поступает в Чернореченское водохранилище. Бизнесменам на Ай-Петри на это наплевать. Главное срубить деньги сейчас, а потом, хоть трава не расти. Как метко сказал Фридрих Шиллер: "Природа? Она забыта. Здесь пароль - убийство" (Дон Карлос). Говорят среди них много татар. Но это не крымские татары. Это татары узбекские, казахские, туркменские, какие угодно, с совершено иным менталитетом, другой психологией, другими обычаями. Со своей родной землей так не обращаются.
   В заключение хотелось бы сказать следующее. Наши предки, проживавшие в Крыму, всегда бережно относились к воде. Источники, родники обустраивались каптажными сооружениями, чтобы путнику было удобно напиться, напоить лошадей. В ряде случаев они любовно украшались каменной резьбой, мозаикой и т.д. Все это делалось бесплатно, считалось делом благородным и богоугодным. Их потомки плюют в колодец (а массив Ай-Петри не что иное, как большой колодец), не думая о последствиях. Нам представляется рациональным организовать на Ай-Петри рекреационно - туристическое обслуживание по типу Карадагского заповедника. Экологически чистые тропы, проход ограниченных по числу людей групп и только в сопровождении гида. Все развлекательные мероприятия, пункты общепита вынести за пределы водоохраной зоны. Вопросы о создании на плато крупномасштабного курорта, мягко говоря, неуместны. Для большинства рекреантов, особенно зарубежных, нетронутая природа, чистый горный воздух и чистейшая вода родников гораздо привлекательней грязных забегаловок измученных верблюдов и лошадей. Этих развлечений сколько угодно и в других местах, а второй крымской яйлы в Мире нет. Неужели не достаточно того, что из-за хаотической застройки Ялта потеряла статус климатического курорта? Теперь здесь люди задыхаются от смога. Многие уникальные объекты природы превращены в помойку. Давайте оставим нашим детям хоть частицу нетронутой крымской природы, а заодно и сбережем свои водные ресурсы.
   P.S. Перечитав написанное (вполне в духе Фаддея Белисгаузена), я понял, что не сказал еще, что-то важное. И это важное, какая-то неуловимая особенность этого маленького клочка земли. Какое-то колдовское очарование. Острее всего его чувствуют люди одаренные, творческие. Отнюдь не случайно в Крыму рождались поразительные по красоте стихи Александра Пушкина, Адама Мицкевича, Марины Цветаевой и многих других Поэтов с большой буквы. Не случайно великие русские писатели отдали дань Крымской тематике: Лев Толстой - "Севастопольские рассказы", Антон Чехов - "Дама с собачкой", Александр Куприн - "Гранатовый браслет", "Листригоны" и многие другие. Здесь я упоминаю только шедевры Мировой литературы, да и то только те, что сразу приходят на память. Здесь родились фантастические произведения Александра Грина, в которых под видом фантастических городов (Зубаган, Лисс, Кассет) описаны реальные приморские городки Крыма. Известный фантаст Иван Ефремов, как о великом подарке мечтал на один день слетать на самолете в Крым, чтобы увидеть, как цветет миндаль на Южном Берегу. Вот эту магию крымской природы мы сейчас и теряем, воистину не ведая, что творим.
  
  

ОБ ИНТЕРЕСНЫХ ЗНАКОМСТВАХ

De mortuis aut bene, aut nihil

  
   Талантливые, самобытные и не ординарно мыслящие люди встречаются не так уж часто. Поэтому встречи с ними запоминаются надолго. Придерживаясь канона, приведенного в эпиграфе (о мертвых либо хорошо, либо ничего), расскажу о некоторых встречах и знакомых.
   Дмитрий Васильевич Наливкин. Академик, лауреат Сталинской и Ленинской премий, герой социалистического труда. Это имя известно каждому геологу по фундаментальным трудам и по всем обзорным и мелкомасштабным геологическим картам, где он был главным редактором.
   В 1970 году меня, новоиспеченного аспиранта, направили в Горный институт повышать квалификацию. С соответствующими бумагами я явился в ректорат Горного, откуда меня немедленно отфутболили на кафедру Исторической геологии. Найдя кафедру (а в запутанных коридорах и переходах Горного это не просто), попросил о встрече с заведующим, что немедленно и было сделано. И предстал я перед светлым взором академика. Чистый случай, что я на него нарвался. Дмитрию Васильевичу в то время было уже за восемьдесят, и появлялся на кафедре он крайне редко. Жил круглый год на даче, откуда в экстренных случаях его на собственном ЗИМе доставлял личный шофер.
   Мельком взглянув на мои бумажки, академик сходу устроил мне допрос по некоторым разделам метеорологии, чем поверг меня в немалое смущение. Тогда я не понял, почему его, палеонтолога и стратиграфа, интересовали специфические вопросы совершенно другой науки. Выслушав мои пространные ответы, он быстро черкнул свою резолюцию на ходатайстве. С его резолюцией я получил зеленый свет на свободное посещение всех лекций и практических занятий. Это было здорово. Мало того, никакими правилами посещение занятий посторонними лицами не предусматривалось. В советские времена никаких вольнослушателей в ВУЗах не было. К тому же, на чужаков преподаватели всегда смотрели косо: а черт его знает, кто он такой. Может он стукач? Может он скрытый проверяющий? Поди разбери! Их в принципе, вполне можно было понять.
   Через пару месяцев, в метро, на выносном лотке случайно увидел книгу. Автор Д.В. Наливкин. Называлась она "Ураганы, бури и смерчи". Сразу же купил и прочел как детектив, залпом. Стал понятен его интерес к метеорологии. Поразило огромное количество фактического материала. На кафедре мне сказали, что академик всю жизнь собирал информацию о смерчах, торнадо и прочих катаклизмах. Вырезал из газет и журналов нужные статьи и раскладывал по папочкам. Вот такое невинное хобби. Но самое интересное то, что всем этим природным явлениям он дал геологическую интерпретацию. Например, смерч засасывает в себя воду вместе с её обитателями и переносит порой на десятки километров. Вот и появляется водная фауна в совершенно неподходящих для нее отложениях. Таким образом, ряд ранее необъяснимых для палеонтологов объектов, стали вполне объяснимыми.
   Мне очень хотелось получить автограф академика на купленной книге. Но, увы, до конца семестра на кафедре он так и не появился. Только эта книга, да наша беседа остались на память об этом удивительном человеке.
   Валерий Александрович Мироненко. На кафедре гидрогеологии, в ученом совете Питерского Горного института Мироненко уважали и побаивались. Он всегда жестко отстаивал свою точку зрения, невзирая на чины, звания, авторитеты. Прямой и бескомпромиссный он держался независимо, особняком. При встрече мы здоровались, но никогда не пытались завести разговор. Однажды ситуация резко изменилась. Ко мне обратился (не помню уже кто) из преподавателей и попросил устроить жену Мироненко на работу. Выяснилось, что Мироненко недавно женился, причем жена его не то студентка, не то выпускница метеорологического факультета Гидромета.
   - А почему он сам ко мне не обратился?
   - Да он мало тебя знает. Видимо постеснялся. Вопрос то деликатный.
   - Это Мироненко постеснялся? Не очень то на него похоже.
   - Представь себе. Но это так.
   Я призадумался. Метеорологу найти работу в Ленинграде, где все места давно и прочно забиты, было просто нереально.
   - Хорошо. Попробую навести справки. А что она вообще умеет делать?
   - Она прекрасный программист. Да и в случае затруднений Мироненко сам готов подключиться.
   Тут я вспомнил: Мироненко, ведь одновременно с Горным, окончил и математический факультет Ленинградского университета, по специальности "прикладная математика". Как он ухитрился окончить одновременно два ВУЗа - никто не понимал. Но это был факт, аналогов которому я не знал. В результате этого двойного образования Мироненко сразу же занял лидирующее положение в области динамики подземных вод и программного обеспечения гидрогеологических расчетов. Почти сразу после окончания Горного защитил кандидатскую и докторскую диссертации по теме связанной с расчетами осушения карьерных и шахтных полей.
   В то время я вел договорную тему по субмаринной разгрузке подземных вод на побережье Кавказа (Лазаревский и Гагринский полигоны). Успешно завершить работы я мог и без расчетов на ЭВМ. Но что бы придать блеск отчету можно было попробовать дополнить его модными в то время расчетами на ЭВМ. Прикинул свои финансовые возможности. Выходило, что пробить ставку программиста теоретически можно. С начальником научно-исследовательского сектора (НИС) института у меня был неплохой контакт.
   - Ладно, давай домашний телефон Мироненко. Пока ничего не обещаю. Через два - три дня все выясню и позвоню ему сам.
   Проявив чудеса красноречия, начальника НИСа я уговорил. Ставку программиста мне выделили. После этого позвонил Мироненко и договорился о встрече. Рандеву решили организовать у него дома поздним вечером (занятия в Горном кончались поздно).
   Супруга Мироненко оказалась рослой, спортивного склада, стройной и весьма привлекательной молодой женщиной. Я еще тогда подумал, что Мироненко знал где надо искать жену. На метеофакультете учились в основном девушки. Эдакое подобие Смольного института благородных девиц, только с более современными нравами.
   С Мироненко мы сразу перешли на "ты" и называли друг друга просто по имени. Да и разница в возрасте у нас всего 4 года. Валерий предложил коньяк, но поскольку я был за рулем, ограничились чаем. Мне показалось, что отказ от спиртного он принял с облегчением - ему надо было, несмотря на поздний вечер, еще поработать. Вообще о работоспособности Мироненко ходили легенды.
   Условия работы я обозначил самые демократические. Работает она дома, в институт является только за зарплатой. Связь по телефону не реже раза в неделю. Для молодой жены - условия просто идеальные. Но дама оказалась с характером, крутым, под стать мужу. Однажды мы договорились с ней встретиться в институте, но я заболел, поднялась температура. Лариса (кажется, так ее звали) немедленно примчалась ко мне домой. Привезла лекарства, какую-то еду и кучу дорогих фруктов. Более того, когда пришла с работы моя жена устроила ей форменную выволочку. Это мол безобразие бросать больного мужика без лекарств и еды дома одного. И все это с таким напором и темпераментом, что я подумал: с такой женой Валера не пропадет. Вот ведь как бывает, даже темперамент, замашки и характеры у них схожие.
   В принципиальности и профессионализме Мироненко я убедился в ходе одной встречи. На кафедру в Горный приехали представители управления Якуталмаза. Трубку "Мир" начали затапливать высокоминерализованные, так называемые межмерзлотные подземные воды. Мироненко считался крупнейшим специалистом в Советском Союзе по осушению карьеров. Рассолы эти не замерзали даже зимой в лютые якутские морозы. Добыча алмазоносной породы (кимберлита) замедлялась. Мощные обогатительные фабрики простаивали. Это была серьезная проблема не только для Якуталмалмаза, но и для экономики всей страны. Крайне озабоченные якутские дяди предлагали любые деньги для решения вопроса. Тут пахло не миллионным, а очень многомиллионным контрактом. Мироненко же, выслушав суть проблемы, резко и решительно отказался от участия в проекте осушения трубки. Казалось бы, здесь и престиж, жена сидит без работы, но он сказал нет, причем категорически. И, чтобы прекратить разговоры на эту тему, просто встал и ушел с кафедры.
   Позже, размышляя об услышанном. я пришел к выводу, что Мироненко был прав. Я неоднократно бывал на этом карьере. Глубина его к тому времени составляла 200 м, а может и больше. Насосов, способных втянуть и поднять на 200 метровую высоту вязкую как патока рапу в природе не существовало. Можно было попытаться поднять эту жижу ленточно-ковшевым транспортером. Но не это главное. Вопрос в том, куда потом сбрасывать эти рассолы. Утилизировать их не представлялось возможным. Тогда один выход - отправить их в рядом расположенную реку Баутобию. Значит безвозвратно загубить эту прекрасную таежную реку, а затем настанет очередь Вилюя. Потом Лены, куда впадает Вилюй. Думается, уже тогда Мироненко предвидел экологические следствия сброса рассолов. При Советах об экологии вообще не думали, а все, даже самые элементарные экологические исследования, засекречивали. А он подумал. Не случайно же спустя пару десятков лет (в 1997 г) он создал Санкт-Петербургское отделение Института геоэкологии РАН, а также "Научный центр гидрогеоэкологии" при Санкт-Петербургском государственном университете.
   Особенности характера В.А. Мироненко сформировала сама жизнь. А она бала очень нелегкой. Его отец А.А. Вознесенский (ректор Ленинградского университета), а затем министр просвещения РСФСР, был арестован по так называемому "Ленинградскому делу" и в 1950 году расстрелян. Мать (доцент ЛГУ) сослана в Красноярский край. Валерий, ученик 181 средней школы (мы, оказывается учились рядом - я 182 школе) в 1952 г как "сын врага народа" был арестован. Просидел четыре месяца в тюрьме, после чего решением особого совещания МГБ сослан в Красноярский край сроком на пять лет.
   После смерти Сталина В.А. Мироненко амнистирован. Тогда была массовая амнистия. Помните фильм "Холодное лето 53 г."? В 1954 г он реабилитирован в связи с посмертной реабилитацией отца. Еще до реабилитации В.А. Мироненко поступает учиться в Ленинградский горный институт на специальность гидрогеология и инженерная геология. Я не исключаю, что он выбрал Горный только потому, что туда принимали и с подмоченными анкетными данными. Этим Горный и славился.
   После окончания института следуют стремительные защиты кандидатской и докторской диссертаций. Издаются монографии, учебник, масса статей. В результате, В.А. Мироненко избирают членом корреспондентом Российской академии наук и академиком Российской горной академии (1990 г), иностранным членом института гидрогеологии США. Он работает экспертом ООН при международном институте "Прикладного системного анализа". Проводит семинары и читает лекции по приглашению ряда университетов и фирм в Канаде и США. Под занавес, становится лауреатом премии Совета министров России (1999 г). А занавес упал очень рано. В 2000 г Валерия Мироненко не стало. Он немного не дожил до 65 лет.
   В последний раз я встретил Валерия в 1979 году. Это случилось в Петропавловске-Камчатском, куда мы оба приехали на совещание с громким названием: "Подземные воды Сибири и Дальнего Востока". Я немного запоздал к началу. Вестибюль был пуст. В гордом одиночестве на стуле сидел один человек - Валера и читал какую-то книгу.
   - Здравствуй! Ты почему не в зале? Заседание ведь уже началось.
   - А ну их к черту! В начале всегда пустая говорильня. Лучше я пока почитаю. Интересные доклады будут часа через два.
   В этом ответе - вся суть характера Валерия Мироненко. Он был человеком дела. Он ценил время даже в командировке на краю света. Такой вот "self madе man" (т.е. человек сделавший себя сам).
   Евгений Викторович Пиннекер. Знакомы мы с ним были, что называется "шапочно". Встречались в основном на совещаниях и симпозиумах, раскланивались. Нормально поговорить удалось лишь один раз в Иркутске в Институте земной коры. Он там работал заместителем директора. Помнится, обсуждали его последнюю монографическую работу "Рассолы Ангаро-Ленского бассейна".Эта тема была и в названии его докторской диссертации. Но, наиболее памятная для меня (возможно и для него) встреча состоялась в солнечной Грузии. Международная конференция проходила в Тбилиси. Потом всех участников прокатили на автобусах по всей Грузии, а конечным пунктом был славный город Батуми. В Батуми мы переночевали в шикарном отеле. Отъезд был назначен на утро.
   Несмотря на ранний час, весь вестибюль был забит вещами и людьми. В толпе потерянно бродили члены иркутской делегации. Увидев меня, бросились как к близкому родственнику. Выяснилось следующее: поздно вечером Пиннекер получил телеграмму. Ему предписывалось вместо Иркутска срочно прибыть в Москву. А из столицы прямым ходом отбыть в заграничную командировку. Все бы ничего, но все участники конференции запаслись в Грузии сувенирами. То есть многочисленными бутылками марочных грузинских вин Хванчкары, Киндзмараули, Саперави. Основательно запасся этим добром и Пиннекер. Везти тяжелые бутылки в Москву, а тем более за кордон не имело никакого смысла. И Евгений Викторович совершенно правильно решил употребить их немедленно. Всю ночь он с соседом по номеру занимался этим благородным делом. Не скрою, окажись на его месте я бы поступил точно также. Беда была в другом - автобусы поданы, а профессор, увы, не в транспортабельном состоянии.
   Его коллеги и подчиненные выяснили, что мне выделена персональная машина. Они умоляли меня доставить шефа в аэропорт именно на ней. Пока мы разговаривали Пиннекер (вот молодец!) самостоятельно добрался до машины и забился в угол. Когда я открыл дверцу, он мне твердо заявил;
   - Юровский! На тебя вся надежда. Как хочешь, но довези меня до аэропорта. А уж я в долгу не останусь.
   Естественно, я его довез. В зале ожидания усадил в свободное кресло. Сложил рядом его вещи. А соседям наказал: как только объявят посадку на Москву, будьте любезны доставить профессора к трапу. Сам я этого сделать не могу. На мой рейс посадка уже заканчивается. Соседи клятвенно пообещали доставить.
   Прошло несколько лет. Евгений Викторович издал фундаментальный труд "Основы гидрогеологии" в шести томах. Я его не читал, но коллеги говорили, что моя фамилия там фигурировала. Такой чести я явно не заслуживал, но, видно, Пиннекер сдержал слово.
   К концу жизни этот самобытный человек много добился. Стал членом-корреспондентом Академии наук СССР. Затем РАН, лауреатом премии Совета министров РСФСР. Награжден несколькими орденами, медалью Леопольда фон Бухера. А Кембриджский университет внес его в список выдающихся ученых XX века. Мораль здесь простая: Коллеги употребляйте прекрасные грузинские вина, и научная карьера Вам будет обеспечена.
   Павел Павлович Веселов. Он жил тремя этажами ниже меня в шикарной трехкомнатной квартире. Жил один. Со своей женой, балериной Кировского театра развелся. И она с дочерью переехала к своей матери.
   Характер у Паши (иначе в доме его никто не называл) был прямо сказать не сахар. Колючий и язвительный, он ухитрился испортить отношения со всеми живущими в доме коллегами. Периодически с ними мирился, а потом все начиналось сначала. Ко мне, как и большинство мужского населения нашего дома, он заглядывал в поисках выпивки. В то время я писал кандидатскую диссертацию, вел занятия со студентами и участвовал в хоздоговорной теме. Пить мне было некогда. Но водку в холодильнике держал постоянно. Это и привлекало пьющую братию. Что меня особенно бесило - звонки в дверь в ночное время. Могли позвонить и три часа ночи и в пять утра. Им то что? Художники народ свободной профессии, А мне к восьми утра надо было явиться на кафедру хоть кровь из носа.
   В отличие от остальных алкашей Паша никогда не будил меня по ночам. Как истинный аристократ приходил только ранним вечером. Более того старался отплатить той же монетой. И отплатить с выдумкой, по царски. Однажды я открыл ему дверь и обалдел. Он держал перед собой здоровенную авоську битком набитую пузатыми бутылками редкого французского коньяка Курвуазье.
   - Заглянул в буфет, а там стоит эта прелесть. Ну, я не растерялся и скупил весь их запас. Другой такой случай когда представится?
   - Такую марку, признаться, я никогда не пробовал.
   - Вместе попробуем. Мне же одному с этой сеткой не справиться. И давай сделаем так. Я приготовлю соответствующий обед, а ты часа через три спускайся ко мне на этаж.
   Так я впервые побывал в Пашиной квартире. Собственно квартиру я не видел. Видел только кухню и одну комнату. Одну, но какую! Мебель из карельской березы. Какие-то необыкновенные двери (делали реставраторы из Эрмитажа). На стенах раскрытые японские веера, явно не этого века. Посредине роскошно сервированный стол. Японский фарфор, старинное столовое серебро, хрусталь, накрахмаленные льняные салфетки. Видя мое удивление, Паша пояснил
   - Собирал все это по комиссионкам не один год. Сам я из известного дворянского рода. Решил не отставать от предков.
   Стало очевидно, что Паша далеко не бедный человек. И приходил он ко мне не из-за рюмки водки, а пообщаться.
   Работал Паша на Ломоносовском фарфоровом заводе. Судя по всему, зарабатывал очень неплохо. В том числе на массовом тиражировании своих авторских вещей. Оказалось, что в мире есть масса коллекционеров фарфоровых собачек, жирафов, леопардов и прочих животных. Среди любителей оказалась и Английская королева. Какой то зверушки, вылепленной Пашей, в ее коллекции не доставало. Так она прислала Паше письмо с просьбой выслать ее в Лондон. Оно было на какой-то особенной бумаге, естественно с короной и всякими вензелями. Хоть я только что сдал кандидатский минимум, читал письмо с трудом и некоторым трепетом. Подпись Елизаветы второй видел впервые. Даже если это было факсимиле, все равно интересно. При Советской власти такие документы держал в руках далеко не каждый, даже трижды проверенный органами товарищ.
   Паша оказался отличным кулинаром. Еда изысканная. Коньяк выше всяких похвал. Так что посидели мы с ним очень неплохо.
   За обедом Паша мне признался, что есть у него голубая мечта. Хочется ему вылепить дикую козочку с козленком. Анималисты - народ наблюдательный. Так вот он подсмотрел момент, когда козленок, испугавшись, прыгает на спину матери и каким-то образом там держится. Собственно вылепить для Паши не проблема. Проблема в том, как придумать технологию изготовления этой пары коз в фарфоре.
   Второй раз подобным образом мы пообщались после возвращения Паши из Германии. Какой-то город, толи Дрезден, толи Лейпциг возымел желание установить у себя монумент в виде черной пантеры. Таки изготовили и установили. На торжества по случаю открытия монумента пригласили автора, то бишь Пашу. Не знаю, сколько ему уплатили за это, но на коньяк и хороший обед нам хватило. Помнится, я его спросил, как он там с немцами общался.
   - Да никаких проблем, сказал Паша. Когда осточертевало сидеть в гостинице, шел бродить по городу. Бары там открыты всю ночь. Заходишь и говоришь бармену: Айн коньяк, битте. Вот и все общение.
   Паша, конечно, лукавил. Разговорный немецкий он знал прилично. И этими тремя словами явно не ограничивался.
   Когда я уезжал из Питера, попрощаться нам не удалось. Потом он сменил квартиру и нового адреса никому не сказал. А в 1994 году он умер в возрасте 68 лет. Пусть земля тебе будет пухом Паша!
  
  
  

РАЗМЫШЛЕНИЕ О "БЕЛЫХ" ГЕНЕРАЛАХ

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой краткий век...

Марина Цветаева

   Прошло почти сто лет со времени Гражданской войны в России. А события той кровавой бойни волнуют людей до сих пор. И как никогда становится ясно, что муза Клио давно превратилась в падшую женщину Возможно ещё со времен отца истории Геродота. Для меня это не безразлично, ибо была в юности дурная мыслишка поступить после окончания школы на исторический факультет Ленинградского Университета. Слава Богу в последний момент передумал. Тогда я не понимал, что все историки заангажированы и пишут свои труды на потребу существующей власти. Что мы знали о том периоде? То, что давалось на уроках в школе и излагалось в кратком курсе истории ВКПб. Вот последняя маленькая буква "б" и заставляла историков героизировать красных командиров и поливать грязью белых. Примитивно и пошло.
   Через сто лет выяснилось, что все не так просто. С трудом, но проступает правда о личностных качествах белых генералов. Многие из них были людьми самобытными, разносторонне одаренными и истинными патриотами России, свято берегли офицерскую честь. То есть действительно "Честь имели". Были, конечно, и авантюристы, негодяи. Периоды смуты без них не обходятся. Некоторые скатились к бандитизму. Все было. Но не надо их сваливать в одну кучу и обвинять во всех смертных грехах. Встречались среди них и достойные люди. Несколько биографических фактов.
   Лавр Георгиевич Корнилов (1870 - 1918). Сразу вспоминается штамп "Корниловский мятеж". Между тем комиссия А.Ф. Керенского, весьма предвзятая, доподлинно установила - никакого мятежа не было. Клевета. Но опубликовать результаты расследования комиссия не успела. Грянул Октябрь - подлинный мятеж. Точнее контрреволюция. Все либеральные завоевания Февраля были отменены. Установилась диктатура. Выпущенный из каталажки генералом Духониным (который вскоре был зверски убит солдатами) Лавр Георгиевич уехал на Дон. Далее знаменитый "ледовый поход" и в конце смерть от осколка снаряда, который угодил в его комнату в штабе. Все остальные штабисты остались живы. Судьба. Похоронили его тайно, землю заровняли, чтобы над трупом не надругались. И где она эта могила по сей день неизвестно. Хотя есть другие сведения, что тело выкопали, надругались и сожгли. На месте гибели генерала уже в наше время казаки поставили скромный памятник и каждый год восстанавливают после разрушения вандалов.
   Служенная карьера Л.Г. Корнилова удивительна. Сын хорунжего сибирского казачьего корпуса и казашки в 13 лет поступает в Омский кадетский корпус. Заканчивает его в числе первых. Без протекции в 1889 году поступает в престижное Михайловское военное училище в Петербурге. После окончания - прямой путь в гвардию. Но по своему желанию отправляется служить в захудалый гарнизон в Средней Азии - Туркестанскую артиллерийскую бригаду. Изучает местные языки и диалекты. Через три года в 1895 блестяще сдает экзамены в Академию Генерального Штаба (10,93 из 12 возможных). Также блестяще заканчивает её серебряной медалью - его имя золотом выбито на доске лучших выпускников. Чего это стоит - почитайте роман В.С. Пикуля "Честь имею", для этого надо было иметь упорство, не просто способности, а выдающиеся способности и отменное, просто невероятное трудолюбие. Таким выпускникам карьера в столице была обеспечена.
   Но Корнилов опять отправляется в Среднюю Азию уже в чине капитана. По собственной инициативе, используя свою азиатскую внешность, переодевается в узбекский халат и с двумя спутниками проникает в Афганистан. Фотографирует крепость Дейдади, военные укрепления, составляет карты и схемы местности ранее неизвестные европейцам (то есть, то что не смогли сделать профессиональные разведчики). По возвращении издает монографию - образец военно-географического труда. Это работа настоящего ученого и просто подвиг. Не говоря о смертельном риске, такой объем исследований под силу только специализированной экспедиции. Десятки лет этим трудом пользуются многие зарубежные разведки. Корнилова за глаза называют вторым Пржевальским. Пржевальский, правда, действовал официально, имел другие ассигнования и большой военно-топографический отряд.
   Местное начальство представило Корнилова к высокому ордену с мечами и бантом. Однако в министерстве решили иначе и на представлении начертали - объявить выговор за самодеятельность в духе Майн Рида. Именно так. И то верно - не высовывайся! Через год все же получает Станислава 3 степени. В совершенстве владеет 5 языками: немецким, французским, английским, персидским, урду. В 1903 по заданию Генштаба направляется в Индию якобы для изучения языка и нравов (Бомбей, Дели, Пешевар, Агра). Позже, в 1905 Генштаб публикует его отчет " О поездке в Индию". Генштаб нравы не интересовали. Какие нравы - чистая разведка.
   С начала Русско - Японской войны, Корнилов (начальник отдела Генштаба) пишет рапорт, с просьбой отправить на фронт. Отправили. Из Мукденского сражения. Выводит свою бригаду из окружения, вынеся всех раненных и знамена. Награды - Георгиевский крест 4 степени и звание полковника. В 1907 г - военный агент в Китае. Изучает китайский язык, пишет книгу о Китае и о китайской армии. Исследует условия возможных военных действий в Монголии. Итак, в 37 лет удачливый разведчик, крупный ученый - востоковед, дипломат.
   В Первую Мировую войну командовал дивизией. В одном из сражений не получив приказа отступать попал в окружение. Не сдался. Дивизия отступала. Возглавив батальон (погиб весь), сам раненный попал в плен. Четыре побега. Четвертый удачный. Георгий 3 степени. Генерал - лейтенант.
   Что можно добавить? По отзывам сослуживцев, Корнилов был совершенно далек от политики. Офицерскую честь берег безукоризненно. И боготворил Россию. Когда же стали разрушать державу, отдавая её части немцам, австрийцам, полякам, финнам, прибалтам, т.е. просто растаскивать, поступил как патриот и русский офицер. Собрал гимназистов, студентов, горстку офицеров и бросил их в бой. В то время тысячи офицеров и казаков пребывали в прострации и не помышляли о борьбе. Время было ими упущено, за что очень скоро они заплатят кровью. Резюме современного историка В.Цветкова: " Гибель Корнилова стала концом белого движения в России. Добровольческая армия выстояла в тяжелейшие дни "ледяного похода" и сделала имя генерала символом высокого патриотизма и любви к Родине".
   После гибели Корнилова, на смену ему во главе создаваемой Добровольческой армии встал другой русский ген генерал А.И. Деникин.
   Антон Иванович Деникин (1872 - 1944). Отец Деникина Иван Ефимович был из крепостных крестьян Саратовской губернии. Прослужив много лет (22 года) солдатом (рекрут) сдал экзамены на офицерский чин и дослужился до майора. Служил он в Польше (тогда - Царство Польское, часть Российской Империи). И мать у Антона Ивановича была полька. В отставке отец получал нищенскую пенсию, а когда умер, семье стало ещё тяжелее. Детство и юность Антон прожил в полной нищете. По окончанию реального училища Антон Иванович поступает в юнкерское. Через два года он подпоручик (или прапорщик?) поступает служить в артиллерийскую часть на задворках Российской Империи. Через несколько лет выдержав страшный конкурс, поступает в Академию Генерального Штаба. Чего это стоило офицеру захудалого гарнизона и что значило - вспомните "Поединок" Куприна. В академии окончил полный и дополнительный курс (три года).
   В Генеральном штабе его не оставили по мнению Деникина (ЗА ХАРАКТЕР!), по моему из за отсутствия всякой "лапы". И вернулся он в свою часть. Свой путь к генеральским погонам Антон Иванович прошел с самых низов "от сохи" и без всякой протекции. О чем откровенно написал в своей последней книге "Путь русского офицера". Он был трудяга - и "self maid men". ТАКИЕ люди принципиально не могли иметь ничего общего с большевиками, выскочками, словоблудами, хотевшими сразу все и немедленно. Ленин опирался на люмпенов, бездельников и мародеров. Вот почему чуть позже врагами стали кулаки - работяги и все прочие, чего либо добившиеся в жизни люди. Кроме того был человеком глубоко верующим. По его словам "Человек - существо трех измерений - не в силах осознать высшие законы бытия и творения. Отвергаю звериную психологию Ветхого Завета. Но всецело приемлю христианство и православие. С этим жил и кончаю лета живота своего".
   Антон Иванович Деникин мечтал быть похороненным в России. Его прах уже при Путине перенесли на кладбище у Московской Лавры. И правильно! Он воевал со смутьянами, но не против России.
   Воевал же Антон Иванович неплохо. Сначала, в Японскую, уже полковником. Потом в Германскую генералом, командовал "железной бригадой". Никогда ни в одной политической партии не состоял.
   Оставшись без средств в эмиграции, жил во французской глухомани. Переосмысливая пережитое написал много статей и несколько книг в том числе "Очерки Русской смуты". И вот, что показательно, когда немцы оккупировали Францию, отказался с ними сотрудничать. И не из-за возраста - ему было 68 лет, а по нравственным соображениям. Крупно рисковал, но отказался. А ведь многие его соратники по Добровольческой армии, в том числе казачий генерал Краснов, ослепленные ненавистью пошли против Родины.
   Приведу один малоизвестный факт, характеризующий Антона Ивановича. Он, этот факт, упоминается в "Воспоминаниях" Максимилиана Волошина (М. Волошин. Избранное, Минск 1993). Дело касалось опального? по мнению "белых" генерала Маркса. Кто такой Макс Волошин наверное знают все. А вот кто такой Никандр Александрович Маркс знают немногие. Вроде бы заурядный генерал майор, без участия в ратных баталиях выслуживший это звание. После встречи со Львом Толстым проникся его учением и подал в отставку. Поле чего поступил в Московский Археологический институт, окончил его в 50 лет в 1910 г и затем защитил докторскую диссертацию. Был приглашен на кафедру палеографии, где читал курс по древнему Русскому праву.
   В 1914г его как сравнительно молодого (для генерала) отставника вновь призвали на службу - война. Назначили начальником штаба Южной армии (г. Одесса). Февральская революция застала его, уже генерал-лейтенанта, начальником Одесского военного округа. Проявил себя, как умный и тактичный начальник. Не допустил беспорядков в тылу и назревавших еврейских погромов. На Государственном совещании, в Москве, Н.А.Маркс выступил против генералов Корнилова и Деникина (!). В декабре 1917 г мирно передал власть в руки большевиков и уехал в Крым в свое родовое поместье Отузы, где тихо просидел весь 1918 год. В Феодосии, в начале 1919 г он, вместе с известным писателем - врачом В.В, Вересаевым, заведовал отделом искусств (оба соседи Макса Волошина по имениям). Затем отделом Народного образования. В июне 1919 г в Крыму опять воцарились "белые". Маркса тут же арестовали за сотрудничество с большевиками и отправили в Екатеринодар (Краснодар) судить. Макс поехал вслед за арестованным добиваться справедливости. Военно-полевой суд состоялся 15 марта 1919 г и Маркса разжаловали и приговорили к 4 годам каторжных работ.
   На утверждение приговор попал к Командующему Добровольческой Армией Деникину вместе с письмом Макса. В письме Макс писал, что приговор, учитывая возраст и здоровье Маркса равносилен смертельному. В конце цитирую "Вам, ваше Превосходительство, предстоит сейчас очень трудная и сложная задача: наказать, может быть, виновного генерала, в то же время не затронув и не отнимая у русской жизни очень талантливого и нужного ей профессора и ученого". Как пишет далее Макс: Деникин решил эту Соломонову задачу блестяще и мудро, наложив резолюцию на приговоре: "Приговор утверждаю (лишение всех наград и разжалование). Подсудимого освободить немедленно". Подлинник текста резолюции гласит: "При конфирмации приговор мною утвержден, с освобождением осужденного от фактического отбывания наказания за старостью лет" (документ хранится в доме-музее М. Волошина в Коктебеле). А ведь Антон Иванович вполне мог припомнить Марксу его московское выступление. А 19 декабря 1920 г Н.А. Маркс был избран ректором Кубанского университета.
   Я не историк. Но без образов этих незаурядных людей мне кажется история России будет неполной. Максимально объективные биографии их должны быть доступны широкому читателю. Только факты. В художественной литературе советского периода они все, естественно, измазаны грязью. И не только они.
   Например, Александр Васильевич Колчак (1972 -1920) в романах В. Пикуля предстает эдаким монстром ("Моонзунд", "Три возраста Окини сан"). Понятно почему - иначе они бы не вышли в печать. Большевики не отрицают, что Колчак был полярным исследователем. А чем закончились его полярные экспедиции? Правда ли, что его именем назван остров в Ледовитом океане? Если так, то научные заслуги неоспоримы. Что он был лично храбр и был блестящим морским офицером - тоже не отрицается. А вот действительно ли, что умирая, адмирал Николай Оттович Эссен, просил сделать Колчака своим преемником на посту Командующего Балтийским флотом тогда еще капитана второго ранга? Ну да, блестящий офицер, признанный мастер минных постановок и теории минной войны. Но покровителей Колчак, ни на флоте, ни в столице не имел, кроме покойного Эссена, Флаг-офицером которого был с начала войны Политикой не интересовался. Даже разговоры о политике в кают-компаниях запрещались. Тогда какие силы двинули Колчака вверх, сделав его сразу вице адмиралом и командующим Черноморского флота? Беспрецедентная карьера. Такого за трехсотлетнюю историю Российского флота ещё не было и, наверное, не будет.
   Такие вопросы я задавал себе, пока не был возможности узнать правду. Сейчас в интернете можно найти подробные биографические данные о Колчаке. Колчак был не просто полярным исследователем, а выдающимся исследователем Действительно барон Э.В. Толль назвал его именем остров и мыс на Таймыре. Позже Колчак предпринял героическую попытку найти пропавшую экспедицию Толя. На собачьих упряжках и шлюпках (!) - судов не было добрался до о. Беннета, но тщетно: нашел только письма и следы стоянок. Попутно сделал несколько уточнений в картах, открыл новые мысы и мелкие острова. Академик Ф.Б. Шмидт назовет эту экспедицию "необыкновенным и важным географическим подвигом" В 30-х годах остров Колчак переименовали в о. Расторгуева, а наши дни вернули прежнее название. Колчак являлся инициатором постройки и куратором проектирования ледоколов "Таймыр" и "Вайгач", которые уже при советах спасали другие экспедиции полярников. Эти ледоколы строились для экспедиции выдающегося полярного исследователя Б.И. Вилькицкого, по просьбе которого план ее лично разработал Колчак. И принял в ней участие в первый год ее проведения (получив орден Св. Анны 2 степени). В 1913г с помощью этих ледокольных судов Б.И. Вилькицкий открыл Северную Землю, а в 1914 -1915 - Северный морской путь.
   Ремарка. 20 сентября1916 года мир узнал о последнем крупном географическом открытии. Российский МИД довел до сведения международного сообщества, что в результате географической экспедиции 1913 -1915г, которой руководил капитан 2 ранга Борис Андреевич Вилькицкий открыт архипелаг. Состоящий из четырех крупных островов (позже установят общей площадью 38 тыс. кв. км) , названных Землей Императора Николая Второго. МИД заявляет, что "имеет честь нотировать настоящим правительства союзных и дружественных держав о включении этих земель в территорию Российской Империи" Собственно само открытие было сделано в 1913 г.на ледоколах "Таймыр" и "Вайгач". Не эту ли землю якобы видел Санников в 1811г и барон Толь не сумевший до нее добраться? Лично я вижу прямую причастность или сопричастность к открытию А.В. Колчака, составлявшего план экспедиции и проектирующего ледоколы
   Самая известная научная работа А.В. Колчака "Льды Карского и Сибирского морей". Самая высокая научная награда - большая золотая Константиновская медаль Русского Географического общества. (РГО) и избрание его действительным членом РГО.
   Ремарка. Уютное здание РГО находится в Гривцовом переулке Санкт-Петербурга. Я, будучи его действительным членом (в новые времена это было проще, достаточно ученой степени кандидата географических наук) часто поднимался в конференц-зал по великолепной мраморной лестнице. Вдоль всей лестницы расположена галерея портретов великих русских путешественников. В том числе адмиралов Лазарева, Крузенштерна, Невельского. Думается, там вполне можно найти место и портрету Колчака. А может уже нашли? Колчак же за свои полярные экспедиции расплатился здоровьем: жесточайшим ревматизмом, цингой. В Порт Артуре прибывший прямо из заполярья Колчак заболел воспалением легких Прямо из госпиталя попал в японский плен, а вернувшись в Россию медкомиссией был признан полным инвалидом. Как ему удалось вернуться в строй непонятно.
   С чинами в сочинениях авторов исторических романов тоже неувязка: в 1912 г Эссен пригласил Колчака на службу в штаб Балтийского флота уже в чине капитана первого ранга. В мае 1916 Колчак стал контр-адмиралом. А уже в июне вице-адмиралом. И командующим Черноморского флота. За спиной осталась Балтика. Ордена и звания Колчак получал там не даром. Главная заслуга - постановка минных полей (более 6 тыс. мин) за пол-суток до объявления войны на входе в Финский залив. Разрабатывал и осуществил эту операцию Колчак с полного одобрения Эссена. Морской блицкриг немцев на Балтике был сорван. Любопытно, но точно такую же операцию провели в 1941 г., естественно не упоминая ее первых исполнителей.
   Далее, дерзкие постановки мин на немецких коммуникациях. Результат - десятки потопленных боевых кораблей и транспортов. Героическая оборона Рижского залива и прочее и прочее. Причем Колчак не отсиживался в штабе, лично участвовал в операциях, руководил ими, сутками не сходя с мостика. А дерзкие набеги в территориальные воды Швеции. Там он топил немецкие караваны и конвойные суда (нейтральная Швеция откровенно наживалась, снабжая Германию железной рудой, продовольствием, оружием). Замечу, что тоже самое шведы делали и во время второй мировой войны
   С новым командующим активность Черноморского флота сразу возросла. Пресечена деятельность немецких крейсеров - рейдеров. Босфор для них запечатан. Но одновременно Колчак совершает и политические поступки немыслимые для царского морского офицера. Например, в 1917 г по его инициативе (приказу) в Севастополь были перевезены останки бунтовщика Петра Петровича Шмита и его товарищей, расстрелянных на о. Березань. Перезахоронили их в подвале Покровского собора. Причем, на могиле побывал Александр Федорович Керенский посмертно наградивший "красного лейтенанта" Шмидта крестом ордена Святого Георгия. Между тем "красным" Петр Шмидт никогда не был и никогда не состоял ни в одной партии. Просто он был неврастеник с налетом авантюризма. Для политика Керенского - Шмидт был удобная фигура. Но я думаю, всегда верный присяге и долгу монархист Колчак, доведись ему в пятом году быть в Севастополе сам бы, с большим удовольствием или без оного, но расстрелял Шмидта.
   Если путь в белую армию Корнилова и Деникина был прямой как Невский проспект, то Колчак двигался к ней кривыми переулками. После отъезда из Севастополя, он какое то время был за границей. Что он там делал? Почему не принял предложение возглавить минное дело в США? И было ли такое предложение? Впрочем, тут ясно - Колчак был русским офицером и патриотом.
   Как видим Колчак личность сложная и неоднозначная, честолюбивая и трагическая. Но, безусловно, Личность. Трагичность усугубляется и семейными делами. Жена его с сыном, в начале революции уехала в Париж. А он последние годы жил с Анной Васильевной Тимиревой, ранее женой своего сослуживца. Чему посвящен пафосный и исторически лживый фильм "Адмирал". Эта женщина действительно его любила и осталась с ним до конца. После расстрела Колчака в Иркутске, большевики то сажали ее в лагерь, то выпускали. В общей сложности она просидела там около 20 лет. Где-то в конце пятидесятых с ней случайно встретился в Сибири, под Красноярском и беседовал мой ныне покойный двоюродный брат Вадим. Встреча произвела на него сильное впечатление. Жизнь в лагерях ее измочалила, но не сломила. Держалась она с достоинством, а в лице и фигуре угадывалась былая редкая красота.
   Гражданская война - наиболее сильное моральное и психологическое потрясение, которое пережила Россия за всю свою многовековую историю. Последний трагический её аккорд прозвучал в Крыму. Где еще один неординарный белый генерал барон Петр Врангель распорядился; "Никакими наградами ни офицеров, ни нижних чинов не награждать! В братоубийственной войне не может быть награжденных!".
  
  

МЫСЛИ НЕ ВСЛУХ

* * *

   После инсульта врачи категорически запретили мне курить и "употреблять". Как же! Подумал я про себя. Без этих маленьких удовольствий и жить не стоит. Это мы уже проходили после инфаркта. Ни кто иной, как врач с огромным стажем Л.А. притащила мне прямо в реанимацию пачку сигарет. А лечащему врачу сказала
   - Ты еще молодой. Не понимаешь. Курильщик он со стажем. Лишний стресс любому больному ни к чему. Его убьет не никотин - запрет.
   Вспомнил, что нечто подобное уже читал. Не поленился, нашел. И привожу цитату полностью:
   "Только исключите алкоголь и никотин.
   - Не исключу, - сказал Штирлиц. - Заранее обещаю: ни в коем случае не исключу.
   - Но это не разумно.
   - Именно по этому и не исключу. Когда надо каждую минуту включать разум, чтобы не сыграть в ящик, тогда жизнь теряет свою прелесть. Нет, лучше уж жить столько, сколько тебе отпущено богом, не думая каждую секунду, как ты поступил. Помрешь или выживешь...
   Доктор посмотрел на Клаудиа с изумлением:
   - Сеньора, вы должны заставить мужа подчиниться моей просьбе.
   - Все, что делает сеньор - правильно, - сказала Клаудиа, - благодарю вас, вы очень помогли, набор трав он пить не станет, лекарства тоже. Молю бога, чтобы он скорее вернулся на корт.
   Какой корт?! - доктор всплеснул руками. - Это - смерть!
   - Он саморегулируемый, - улыбнулась Клаудиа,- Любое предписание для него форма диктата. А он не выносит диктата...". Юлиан Семенов. "Позиция", Книга вторая "Экспансия". М., " Международные отношения". 1986. - С. 247.
   Автор цитаты пишет слово бог с маленькой буквы. Я с большой. В остальном могу подписаться под каждым его словом. А лучше всего врачу отвечала любящая больного женщина..
  
  

* * *

   Нет хуже ничего, чем безделье. Вот почему для меня Гончаров велик тем, что гениально нарисовал образ Ильи Обломова. Настоящий Обломов - это генетический феномен. Побыть Обломовым мне доводилось только на больничной койке. И то, это ни что иное как пытка. Древнеримскую поговорку: дорога есть жизнь (Via est vita) Я бы переиначил: работа есть жизнь. Оптимальный вариант - это когда работа и хобби совпадают. Мой друг Виктор Юдин (у него как раз совпадают) говорит: "работа это парашют, который спасает от всего". От хандры, стресса, неприятностей и разных болячек. Он прав. Когда я заканчиваю очередную статью, книгу, отчет - наступает мучительная пауза. Заполняю ее писанием рассказов, стихов, эссе, Это по крайней мере занимает голову и руки. Многие читатели воспринимают "Понедельник начинается в субботу" А. и Б. Стругацких просто как фантастику, сдобренную хорошим юмором. А ведь, это только стиль изложения все той же мысли - работа есть жизнь. В контексте изложения Стругацкие размышляют о понятии счастья. Причем, приводят прекрасное стихотворение Кристофера Лонга (цитирую по памяти):
   Вы спрашиваете, что считаю я наивысшим счастьем на земле?
   Две вещи: Менять вот так же состоянье духа, как пенни выменял бы я на шиллинг.
   И юной девушки услышать пенье: вне моего пути, но лишь затем, как у меня дорогу разузнала.
   Такая формула счастья вполне подходит молодому человеку, еще не вкусившему радость творчества. Но никак не зрелому, уже умудренному жизнью и тем более старику.
  
  

* * *

   Когда человек трудно засыпает, он придумывает себе "засыпалку". У каждого она своя. Моя засыпалка - чистая фантастика. Я пытаюсь представить себе, что было бы если бы минойская цивилизация не погибла после катастрофического извержения вулкана Санторин 16 веке до н.э.. Допустим, она полностью сохранилась хотя бы на Крите. И тут возникает масса вариантов. Какой вид приняла бы классическая эллинская культура? Как бы в дальнейшем выглядели связи минойцев с Египтом? Приостановило бы это мощное государство безудержную экспансию древнего Рима? Как бы выглядела эпоха ренессанса?
  

* * *

   Отзывы (рецензии) на авторефераты кандидатских и докторских диссертаций писать муторно и не интересно. Причем, только потому, что интересных, новаторских и дискуссионных работ попадается мало. В последнее годы вообще пошли работы слабенькие. Время такое. Но, я их писать обязан, как член спецсовета.
   Молодых людей, желающих потратить 5 лет упорного труда на кандидатскую, затем еще 10 - 15 лет на докторскую диссертацию и получать в результате гроши, - мало. Им хочется получить все и сразу. По статистике кандидатские диссертации в СССР защищало только три процента из числа окончивших ВУЗы. Тогда, это было престижно. Труд ученого, имеющего научную степень, оплачивался вполне достойно.
   Но, помню и буду помнить всегда свои защиты. Обе были не простые. Защита кандидатской вылилась в четырех часовую дискуссию весьма эмоциональную. Включился весь совет, приглашенные специалисты. Существенно мне помогли положительные отзывы, пришедшие от тех людей, на поддержку которых я вовсе не рассчитывал (например от известного ученого карстолога Б.И. Иванова из Крыма). Стенограмма защиты была столь объемной, что её расшифровка заняла неделю, Бедной стенографистке досталось.
   На докторскую коллеги - "доброжелатели" вообще прислали мне два отрицательных отзыва. А также две телеги в ВАК. Но кто-то же мне писал и хорошие отзывы. Гурам Буачидзе на докторскую мне прислал телеграмму. В Тбилиси в это время стреляли, все научные учреждения не работали. Так он прислал отзыв телеграммой. Поэтому, у меня принцип простой: надо отдавать долги. Моральные. Помня о тех, которые в трудное время поддержали меня (хотя многих из них уже давно нет на этом свете). Помня их доброжелательность и поддержку. Ведь не секрет, что в научных и околонаучных кругах полно завистников и неудачников, маскирующихся под ученых. Объективной критики от них ждать не приходится.
   Оценку научного опуса провожу так. Если работа, по моему мнению, вообще никуда не годится - не пишу ничего. Могу ведь и что-то не понять, ошибиться. И эта ошибка поставит крест на чьей-то судьбе. В жизни никому не гадил, телег и кляуз никогда не писал. Кстати, один известный ученый после достижения возраста 65 лет вообще отказался писать отзывы и рецензии. Аргументируя это решение возможной возрастной необъективностью (вот образец научной честности!). Тоже у меня и с оппонированием. Если согласился быть официальным оппонентом - пишу положительную рецензию.
   Хуже всего никому не видная работа в самом ученом совете. Теперь по Украинским правилам из членов совета назначаются три эксперта. И каждый должен дать письменное заключение не по автореферату, а по самой диссертации. В инструкции по написанию заключения не менее 50 пунктов. С диссертацией приходится работать минимум неделю. Объем докторской не менее 300 стр. И за эту работу эксперт не получает ни копейки. При этом, неся ответственность за каждую букву в своем заключении. Врагу не пожелаешь. Хорошо еще, что ВАК ныне ограничил объем рукописей. До этого, докторские достигали 800 и более страниц машинописи. Единственное утешение - напиться на банкете.
   А я входил в состав трех спецсоветов (Киев, Севастополь и Симферополь). Одновременно - только в два. Больше ВАК не позволяет. Да то потому, что докторов наук катастрофически не хватает. Вот и собирают их по разным городам и весям. Выкручиваются. Находят деньги на командировки и проезд иногородним членам совета. Это "порядочные" советы. Не порядочные все расходы сваливают на соискателей.
   Могу сказать одно. Украина свою науку угробила. Средний возраст доктора наук 65 лет. Как тут не вспомнить язвительного Талейрана: "Если государство не хочет кормить свою армию - оно будет кормить чужую"! Аналогично с наукой. Как и армия, забугорная наука обойдется государству в 20 раз дороже. Профессор в Европе получает не менее 3 тыс. евро. И то на первых порах, а маститый до 6 - 10 тысяч. У нас работая на полную ставку профессор и доктор наук с дипломом профессора получает 500 -550 долларов. Это со стажем более 30 лет.. Какой нормальный человек посвятит жизнь науке?
  

* * *

   Когда тебе основательно перевалило за 70. Когда ты пережил несколько инфарктов и инсульт. Одолевают всякие болячки и одышка. Тогда, самое время подумать о вечном. Что ты сделал за отпущенный срок? Чего больше: хорошего или плохого. Хотя прекрасно понимаешь, что потомкам элементарно наплевать и на тебя и на твои идеи.
   Мысли эти также не новы и не оригинальны. Формулировали их по-разному. Приведу дословно оду из наиболее удачных:
   "Когда Господь дает нам возможность подготовится к нашему переселению, используем её с толком; уложим пожитки; простимся заблаговременно с окружающими; отделаемся от стеснительных уз, которые связывают нас с внешним и отделяют от самих себя... Наступил час, когда следует расстаться с обществом, так как нам больше нечего предложить ему. И кто не может ссужать, тот не должен брать взаймы.". Монтень. "Опыты".
   Поразительно, что это написал человек живший в ХVI веке, полное имя которого Мишель Эйкен де Монтень (1533 - 1592). Видимо он много размышлял о жизни смерти. Хотя сам прожил всего 59 лет. Из многих его язвительных афоризмов помню лишь пару.
   "Жизнь сама по себе ни благо, ни зло: она вместилище и блага и зла, смотря по тому, во что мы сами превратили её".
   "Мера жизни не в её длительности, а в том, как вы её использовали".
  
  

* * *

   Что за напасть такая? Что не возьмешь почитать, обязательно наткнешься на тему смерти. Вот и сейчас прочитал статью "Траектория жизни" про актера Георгия Буркова. Умер он в 57 лет. В своем дневнике, видимо предчувствуя писал: "Нам кажется, что смерть у нас впереди. А она сбоку, она все время с нами, мы идем вдоль нее....". Как он бедняга жил с такими мыслями? Владимир Высоцкий тоже часто писал на эту тему. Иногда с надрывом ("Ну что за кони мне попались привередливые?") иногда с юмором (" Вот вам авария в Замоскворечье..."). Мужики явно комплексовали. Актеры. Они не могли существовать без эмоций. Нет, что бы относиться к этой теми философски.
   А по большому счету - тема то вечная! Самый древний египетский папирус называется "Книга мертвых". И сказано там буквально следующее: все мы уходим туда, но никто не вернулся обратно. Казалось бы все ясно. И ясно было уже тогда, около 3 тысяч лет до н.э. Так нет же, практически все великие писатели и философы так или иначе, но писали и думали об этой теме. Занятно, например, писал об этом Алексей Максимович Горький в стихах о Смертяшкине. Стихи, конечно, плохие. Говорят, Горький очень завидовал людям, наделенным поэтическим даром. Да и все великие поэты обязательно писали о смерти.
   Как я понимаю, событие это неизбежное. А раз так, то в отношении к смерти лучше всего придерживаться советов Монтеня. Гораздо хуже, когда умирают твои близкие, твои друзья. Прекрасно написала об этом Белла Ахмадулина. "По улице моей который год звучат шаги, мои друзья уходят...". Вот это действительно трагедия. Отсюда, сдается мне, самое страшное наказание для человека - личное бессмертие. Проводить всех и остаться на перроне одному. Даже думать об этом страшно. Не даром великий романтик А.С. Грин заканчивал свои многие вещи словами: "Они жили долго, долго и умерли в один день!". Вот и я думаю: торопиться с этим делом не стоит. Но и затягивать тоже, по меньшей мере, не прилично.
   Как, в общем-то, неприлична и абсурдна идея самобытного русского философа - утописта Н.Ф. Федорова оживить всех умерших, изложенная в книге "Философия общего дела" (Опубликована в 1906 году уже после его смерти).
  
  

* * *

   В школе я увлекся историей и искусством древнего Египта. Как то упустив при этом не менее интересную историю другого народа - шумеров. Казалось бы, кого может сейчас интересовать история давно исчезнувшего народа? А она интересует многих и еще как! В первую очередь благодаря огромному письменному наследию. В качестве письменности шумеры применяли клинопись. Глиняные таблички с клинописными текстами хорошо сохранились до наших дней. Способствовал этому сухой климат полупустыни. Они не горели (вот уж действительно эти рукописи не горят!), не гнили и оказались много долговечнее папируса, использовавшегося в Египте. Сохранились целые библиотеки самых различных текстов. Они содержат огромный спектр данных: о религии, законах (целый свод законов Хаммурапи), торговых сделках, налогах, частной переписке, литературе и т.д. Часть из них перекочевала в библию. Например фрагмент Эпоса о Гильгамеше, где описывается Всемирный потоп. То, что потоп был, подтверждают геологические данные. Но, произошел этот катаклизм задолго до появления шумеров в двуречье.
   В двуречье шумеры появились около 3 тыс. лет до н.э. В начале колонизовали устья рек Тигр и Евфрат (видимо пришли морским путем). Откуда пришли неизвестно. При этом, шумеры (черноголовые) этнически, лингвистически и культурно были совершенно чужды аборигенам (семитским племенам). Хронологически древние династии шумеров и египтян практически полностью совпадают. Так, ранний династический период шумеров датируется 2750 - 2615 годами до н.э. А Древнее царство Египта (III, IV и последующие династии) 2707 - 2690 годами до н.э. Но, в египетских письменных источниках нет ни слова о Потопе. Хотя, в этот период, там была уже построена стараниями Имхотепа (жрец, гениальный архитектор, врач, ученый и т.д.) первая ступенчатая пирамида Джосера (правление 2690 -2670 гг.). Есть много письменных источников о самых разных событиях. Египтяне не могли не обратить внимания на катаклизм такого масштаба, даже если он не затронул сам Египет, а затопило только соседей.
   Напрашивается вывод, что шумеры привезли эпос о Гильгамеше с собой в готовом виде. Он уже являлся составной частью культуры (может быть религиозной или фольклорной) этого народа. Тогда шумерскую историю следует продлить как минимум на 10 тыс. лет. Случай беспрецедентный.
  

* * *

   В середине 70-х мне крупно повезло. Довелось послушать несколько лекций Николая Александровича Козырева. Читал он эти публичные лекции в большом зале Российского Географического общества. Больше нигде ему выступать не разрешали: за еретиком плотно присматривало КГБ.
   Почему я решил написать о Козыреве именно в этой рубрике? Во первых это чисто личные впечатления. Во вторых. О нем уже столько написано коллегами, что кажется и добавить нечего. Вот довод приведенный неким Зныкиным П.А.
   "Сегодня многие люди пишут и говорят о вещах известным им только понаслышке, считается хорошим тоном упомянуть о Козыреве: "Ах, ну как же, знаем - Козырев это теория времени..."
   "Ссылаться на Николая Александровича стало модно даже в оккультных кругах. О нем говорят, пишут, повторяют его эксперименты, рассказывают были и небылицы"...
   Кстати, статья, откуда взяты эти высказывания, называется "Предвиденья Козырева" и написана очень неплохо. Автор предварил ее цитатой Гегеля "Истина приходит в этот мир как ересь, умирает как заблуждение". Он, Зныкин (ну и фамилия!), вроде работал с Козыревым в Крымской астрономической обсерватории, ставил вместе с ним или пытался повторить его опыты с крутильными весами, то есть знал его лично. А я всего лишь слушал его лекции.
   Атмосфера в аудитории была удивительной. Люди приходили самые разные. И студенты, и маститые ученые, и просто любопытные, жаждущие послушать нечто запретное. Сами лекции были посвящены физическим свойствам времени. И хотя лектором Козырев был прекрасным, для просто любопытных лекции выходили боком. Когда речь шла о сложных физических понятиях, в учебниках физики не излагаемых, плюс сложнейшие математические выводы любопытные просто отключались. Когда я сам переставал что либо понимать, то начинал наблюдать уже не за ходом рассуждений Козырева ( хотя они были очень логичны и убедительны, просто подготовки слушающих не хватало), а за поведением самой публики.
   Первыми "вырубались" гуманитарии. Потом "технари", потом математики и уж в самом конце астрофизики. Почему я так уверенно говорю? Да просто я многих знал лично, других в лицо, третьих понаслышке. Но знал многих и знал "кто есть ху". Козырев терпеливо отвечал на вопросы, повторял ход рассуждений, вновь писал на доске формулы - все равно вырубались. Единственно, что я уяснил, что в отличие от простых смертных Мэтр не считал время простым однонаправленным вектором. По его мнению, время имеет энергетическую природу и участвует в образовании и жизни звезд. Ибо, одними ядерными реакциями, протекающими в недрах звезды, объяснить ее существование невозможно. Вблизи и внутри звезд время имеет другую плотность и скорость. Ergo, это не просто вектор, а нечто более сложное, то и должно нормироваться, как любой другой физический параметр.
   Сам Николай Александрович был довольно высокого роста (или мне коротышке так казалось?) имел худощавую фигуру и удлиненное бледное лицо. Одевался (во всяком случае, на лекции) в неизменный черный костюм, белую рубашку и темный галстук. Все не новое. Но, исключительно опрятное. Более всего меня подкупал его необыкновенно чистый русский язык, язык рафинированного петербуржца. Поэт Андрей Вознесенский назвал его "небесный интеллигент", видимо, имея ввиду его профессию астронома.
   Много позже я узнал, ныне всем известные подробности его биографии. Родился он в 1908 г в дворянской семье. В 20 лет окончил Ленинградский университет. В 1936 его арестовали по т.н. "Пулковскому делу". В 1937 осудили на 10 лет. В 1941 уже в лагере добавили еще 10, якобы за враждебную агитацию среди заключенных. Среди обвинений одно анекдотическое мне запомнилось: Козырев был не согласен с классиком марксизма-ленинизма Ф. Энгельсом назвавшим Исаака Ньютона ослом. Однако отсидел всего 10 лет и 1946 был освобожден условно досрочно по ходатайству коллег. Примечательно, что уже в следующем году после освобождения защитил докторскую диссертацию (физико-математических наук). Словом, жизнь у него, мягко говоря, была очень не простая.
   Ну, жизнь Козырева в конце концов его частное дело. Для меня, важно другое. Козырев был пророком в науке Например он предсказал за несколько лет до полета автоматической станции к Луне, то, о чем еще никто не знал и не догадывался: Луна не имеет магнитного поля. По существу, его идеи о физических свойствах времени - тоже предсказание. Он не успел их доказать. Так же как и гениальный математик Эварист Галуа закончить труд по высшей алгебре. И на его памятнике потомки выбили в граните всего три слова: "Ты не успел"
   Но и Козырев явно заглянул в будущее лет на 100, а то более, вперед. Теперь главный вопрос: имел ли он право это делать? Ведь со временем шутки плохи. Может еще хуже, чем с "мирным" атомом. В чьих руках могло оказаться его открытие и чем бы обернулось оно для человечества?
   Вопросы далеко не праздные и задаю их себе не только я один. Вот один из примеров: "Истинный ученый похож на зрячего слепца, он одержим своей идеей, он редко задумывается над тем, кто воспользуется его идеей, сделавшейся Хиросимской явью... Чтоже, да здравствует инквизиция, которая хотела удержать мир от знаний?". Ю. Семенов "Позиция" книга 4. Нечто подобное высказали в повести "Трудно бать богом" Братья Стругацкие, вложив эту же мысль в уста брата Кабани.
   Не только в Советской, но и Мировой фантастике, существует огромное количество произведений посвященных изменению времени, путешествиям во времени. Начиная с Герберта Уэллса ("Машина времени"), эту тему обмусоливали все кому не лень. Разработали даже некую терминологию: темпоральное поле, темпоральная фуга и т.д. И почти в каждом звучат предостережения о недопустимости изменения естественного хода времени. Яркий пример - сборник "Патруль времени, "Терминатор". Весьма мрачно высказался на эту тему Джорж Оруэлл в романе 1984: "Кто управляет прошлым, тот управляет будущим: кто управляет настоящим, тот управляет прошлым".
   В случае с Козыревым инквизиция (КГБ) сработала прекрасно. Отобрала 10 лучших творческих лет, не разрешала печатать научные работы и вообще работать профессионально. Я знаю одно: практически все гениальные открытия негодяи и властолюбцы ухитрялись использовать во вред человечеству. И еще, при общении с людьми такого масштаба как Н.А. Козырев время действительно убыстряется.
  

* * *

   Врядли можно прожить жизнь без проблем, огорчений, переживаний. Вопрос в том, как человек относится к превратностям судьбы. Как на них реагирует. Все мемуары, которые мне удалось прочитать, полны сетований и негатива. Только однажды мне попалась полная жизнелюбия и искрящегося оптимизма книга мемуаров "Признаюсь, я жил!". Написал её замечательный чилийский поэт Пабло Неруда. Снимаю шляпу перед этим незаурядным человеком и его творчеством. Так некогда останавливался и снимал шляпу великий архитектор Карл Росси перед Смольненским собором, построенным его не менее великим коллегой Бартоломео Франческо Растрелли. Хотя в России того времени Растрелли звали на свой лад: Варфоломей Варфоломеевич.

* * *

   Вероятно, самый ранний вид фантастики - детские сказки. Я имею ввиду народные (фольклорные). Точную дату появления фольклорных сказок вряд ли удастся установить. Их вид совершенно особый, учитывающий детскую психологию. Хотя, как ее учитывать, далеко не всегда понятно. Известен случай, когда на спектакле "Красная шапочка", казалось бы безобиднейшей сказки, маленькой девочке стало страшно. Еще не понимая, что это театр она кричала на весь зал; Выключите это! Имея ввиду телевизор.
   У меня в детстве были всего две книжки сказок; сказки Гауфа и Сказки Дядюшки Римуса. Обе великолепно изданные и совершенно разные по духу. На фоне мрачноватых сказок Гауфа, выигрышно смотрелись искрометные сказки американо-негритянского происхождения. Другую зарубежную классику сказки Ганса Христиана Андерсена и Шарля Перро я прочитал уже в подростковом возрасте. И это было менее интересно - совсем другое восприятие. Любопытно, что многие сказки писались для конкретных детей. Так Жорж Санд (Аврора Дюдеван или она Дюпен - не помню) писала своим детям совсем не плохие сказки. Для знакомой девочки Льюис Кэрролл написал: Алису в стране чудес и Алису в зазеркалье. Намеренно или нет, мистер Кэрролл напичкал сказки занятными парадоксами - неизвестно. Факт тот, что физики балдеют от этих сказок до сих пор. И не только физики. Английская королева тоже пришла в восторг от сказок Кэрролла и повелела закупить все его публикации. В результате получила кучу работ по математике.
   Льюис Стивенсон рассказывал сыну своего друга (или брата?) на ночь разные истории. Ребенок каждый раз требовал продолжения. Позже, когда Стивенсон записал все это на бумаге, получился роман: "Остров сокровищ".
   Совершенно индивидуальное место в сказочном ряду занимают вещи в стиле фэнтази - произведения Редьярда Киплинга и Александра Грина. Эти талантливые писатели создали такие шедевры, как "Книга джунглей" и "Алые паруса".
   Гениальны сказки А.С. Пушкина, как по стилю изложения, так и по языку. Однако, "солнце русской поэзии" прочитав сказку Ершова "Конек горбунок" мрачно заявил: Все! Мне тут больше делать нечего! И, говорят, с тех пор сказок больше не писал.
Нонешние авторы не столь самокритичны. Мне совершенно не нравятся всякие "Незнайки", "Ежики в тумане" "Поттеры" и прочие, слишком надуманные. Куда им до того же Корнея Чуковского и Алексея Толстого. Главное, чтобы они нравились детям.
   Мир детства загадочен и для взрослых практически не постижим. Нам только кажется, что мы его знаем и понимаем. Меня совершенно поразила статья одного толкового лингвиста, который обратил внимание на детские считалки. Непонятные слова которые употребляют дети оказывается какакой-то древний неизвестный праязык. Одно поколение детей передает их следующему видимо на протяжении тысячелетий. А взрослые их просто забывают. О детском же восприятии сказок написанных взрослыми можно только догадываться.
  

* * *

   Когда студент на экзамене заявляет, что уверен в правильности ответа на билет, ибо так написано в учебнике, обычно я ему внушаю:
   1. Запомните, мой дорогой, учебники пишут люди. А людям свойственно ошибаться (Errare humanum est - лат.). Даже в геометрии Эвклида все было незыблемо почти 2 тыс. лет, пока не появились работы Лобачевского и Римана.
   2. Какого года издания ваш учебник? Правильно, ему уже больше 20 лет. Я Вам его не рекомендовал. В естественных науках учебники устаревают еще до того как попали в типографию. Наука не стоит на месте. В том числе геология.
   Материал к лекциям я обновляю постоянно. Помятуя "Dum docetis.discitis" -когда учим, учимся. Появился какой-то новый факт, гипотеза, случился ли новый катаклизм - все сразу же заносится в мой конспект, который я просматриваю прежде чем выйти на кафедру. Как пример - новое японское землетрясение, сейсмические толчки на Гаити, извержение вулкана на Камчатке или в Исландии, оползень или селевой поток в Крыму и так далее. Многие студенты видят это по телевидению или слышат по радио, в интернете. Я же обращаю внимание на причины вызвавшие это событие. Объясняю его механизм и следствия. Этот "свежак" лучше запоминается, чем события седой старины (скажем Китайское землетрясение 1556 г.). Ибо комментарии журналистов убийственно безграмотны. Больше всего вранья в сейсмологии. Редчайший случай, если комментатор скажет: сейсмический толчок оценивается магнитудой (М=7) по шкале Ч.Ф. Рихтера. Нет, он обязательно ляпнет "семь баллов по шкале Рихтера". Бедный Рихтер, он то как раз и придумал понятие магнитуды, чтобы уйти от субъективной балльной оценки. Понятно, корреспонденты говорят и пишут обо всем, сами ни о чем не имея представления. Нет, не зря моя мама "стала стеной", когда после школы я решил подать документы на факультет журналистики.
   Если же вернуться к учебникам, то тут наблюдается странная закономерность. Каждый новый учебник, как правило. хуже предыдущего. В том числе школьные. Яркий пример тому гимназический учебник физики Краевича. Мне как-то случайно попался экземпляр издания 1905 года. Отличный язык, четкое изложение, иллюстрации. Приведена даже синоптическая карта Европы (это в 1905 г!!!). И за что его охаяли Ильф и Петров в романе "Золотой теленок"? Ребята острили не по делу. Учебник составлен и написан блестяще. Из ВУЗовских считаю лучшими учебники штатовский многотомник Феймана и российский Лившица и Ландау. Коллеги: коли не можете написать лучше, то не беритесь! Не истязайте себя наукообразием, переводом бумаги и времени. И, главное, не мучайте студентов. Они то причем?
   Что касается курса общей геологии, который я читаю, то наиболее удачным и ближе всего подходящим к специфике моего ВУЗА считаю учебник профессора Николая Владимировича Короновского, изданного в МГУ в 2002 году. Очень жаль, что в нашей библиотеке его нет. Заказать тираж за бугром (в Москве) - не по карману. У меня же единственный подаренный москвичами экземпляр.
  

* * *

   Нищета оскорбляет человека. Изобилие - развращает. Аскеты, зачастую становятся мизантропами. Нувориши - отличаются цинизмом, скупостью и отвратительными замашками. В народе, эти субъекты, чаще всего презираемы. Чудовищная диспропорция доходах неизбежно приведет к социальному взрыву. Зачем Бог наказал человека, лишив его чувства меры, придумав крайности.
  

* * *

   ХХ век, наверное, был самым кровавым в истории человечества. Две мировые войны, множество локальных, пандемии гриппа, СПИД, терроризм, крупные техногенные аварии типа Чернобыля и Фукусимы и прочие катаклизмы отняли жизнь у сотен миллионов людей. Какие уроки извлекли люди из этого мрачного опыты? Да, практически никаких. ХХI век начался с Мирового финансового кризиса. Нескончаемых локальных войн, бунтов, революций. Тут и Афганистан и весь ближний восток. Опять кровь и потрясения. Когда же люди научатся жить в мире? Неужели старик Мальтус был прав - нас людей слишком много на планете?
   Тотальная прослушка всех и вся. Сразу вспоминают пророчества Д. Оруэлла. Мне же, видится, что мы живем по сценарию классика английской фантастики Джона Уиндема (англ. John Wyndham Parkes Lucas Beynon Harris). Перечитайте его роман "День триффидов" в переводе Аркадия Стругацкого. Весь мир - слепцы. Их, беспомощных и бесправных, эксплуатирует кучка зрячих негодяев. Другая кучка гуманитариев пытается спасти самих себя и близких ни во что не вмешиваясь. Похоже?
  

* * *

   Отраслевые НИИ создавались с благими намерениями. Куда вымощена дорога благими намерениями - всем известно. Фундаментальными исследованиями эти учреждения не занимались. Помощь родной отрасли сводилась к методическим разработкам и прочим мало популярным вопросам. Само определение "отраслевая наука" - нонсенс. Наука - она или есть, или ее нет. Без всякого деления на отрасли.
   Обстановка в таких НИИ складывалась специфическая. "Начальники от науки" были подобны генералам "от инфантерии",. "от кавалерии" и пр. Свои посты они получали либо по блату, либо путем интриг. Причем психология этих начальников мало отличалась от психологии старшины, стоящего перед строем новобранцев. Если какая-то голова высовывается из строгого ранжира, старшину это раздражает. Непорядок! Такую голову надо или переместить, или вообще убрать из строя. Точно также "начальство от науки" раздражали ученые имевшие собственное мнение, оригинальные идеи, просто талантливые люди выделявшиеся из общей массы сотрудников. Такой субъект был неудобен. Чего он хочет? Чего добивается? Не под меня ли копает? Крамола искоренялась разными способами. Самый безобидный - завалить такого типа бессмысленной текучкой так, что бы времени на обдумывание якобинских идей не оставалось.
   Возможность свободного научного поиска в таких НИИ сводилась к нулю. Сверху (из министерства, главка) спускались циркуляры с тематикой научных исследований и объемы финансирования. Все остальное считалось самодеятельностью. Хотите ей заниматься - пожалуйста, но без денег и в свободное от работы время. Поэтому, все мало-мальски достойные научные работы появлялись в этих НИИ не благодаря бурной административной деятельности начальства, а вопреки.
  

* * *

   Украинские политиканы любят поговорить о "национальной науке". Национальной науки, как таковой не может быть - это измышления националистов. Они просто свихнулись от свалившейся на них независимости Украины и лепят термин национальный куда надо и куда не надо. Наука без кавычек - достояние всего человечества. Закон всемирного тяготения открытый англичанином Исааком Ньютоном действует в любой точке Земного Шара. Периодический закон, открытый русским ученым Дмитрием Менделеевым, справедлив не только для российских химиков. Можно с гордостью говорить о национальности ученого, но никак не о национальной науке.

* * *

   Статистика - наука точная. Правда, злые языки говорят, что можно соврать двумя способами: просто так и с помощью статистики. Среди геологических дисциплин широко использует статистические методы в геохимия. Чаще всего для этого берутся стандартные компьютерные программы. Это удобно. Беда только в том, что геологи плохо знакомы с такими дисциплинами как "Математическая статистика" и "Теория вероятности". Вот и вставляют они свои массивы данных в первую попавшуюся стандартную программу. Они не понимают, что стандартная программа - это мясорубка. Что в нее заложишь, то и получишь. Получают в результате ничем не обоснованные цифровые значения. Пытаются их интерпретировать, а в результате - сплошное вранье. Спрашиваю: Вы проверяли нулевую гипотезу? Молчат. Почему использовали распределение Стьюдента, а не Фишера? Молчат. А может быть для редких металлов разумнее использовать распределение Пуассона? Молчат. Так что же Вы тут наворотили, ребята!
   Грешат неточностью расчетов и сейсмологи. Крупные сейсмические события случаются редко. Короткие ряды наблюдений можно было бы удлинить, используя метод Девдариани. Но он не стандартный. Программ на него нет. Надо повозиться с карандашом в руках. А кто в наш компьютерный век это любит? Вот они и "гонят туфту" с помощью статистики.
   Еще хуже обстоят дела у социологов. Опросы общественного мнения производятся под заказ. Ответ опрашиваемого зависит от постановки (формулировки) вопроса. Тут уж не играют роли ни величина выборки, ни способ обработки. Вот Вам и чистое вранье с помощью статистики. Только причем здесь статистика? Братцы, социологи, врите уж просто так.
  

* * *

   "Самая практичная вещь в мире - это хорошая теория" - скаламбурил один из известных физиков. Я убедился в справедливости каламбура пытаясь вывести формулу расхода разноплотностных потоков в карстовых полостях. Удалось модифицировать давно известное теоретическое положение. Не веря в удачу, послал решение Валерию Ивановичу Беляеву - академику и чистому математику. Он относился ко мне исключительно доброжелательно. Немедленно прислал ответ - успокойся все чисто! Вот была радость!
   К сожалению, фундаментальная наука за последние 20 лет ничем не блеснула. Нобелевскую премию присудили двум молодым ребятам за остроумный способ получения "графена" - т.е. графита толщиной в одну молекулу. Но ведь это чистая эмпирика. Теорией даже не пахнет.
   Классическим подтверждением приведенного выше каламбура служит история открытия планеты Нептун. На основании вычислений французского астронома Урбена Леверье, два других астронома (И.Г. Галле и Г.Л. д`Арре) навели телескоп на заданную расчетами точку и обнаружили искомую планету. Событие произошло 23 сентября 1846 года в новой Берлинской обсерватории. При этом 24-х летний студент Генрих Луи. д`Арре выдал комментарий: "Планета была открыта на кончике пера!". Вероятнее всего - гусиного. А вот 14-й спутник Плутона, открытый только что, 16 июля 2013 года, обнаружен чисто эмпирически. Просто нашелся внимательный человек, обративший внимание на крошечную тень на лимбе планеты.

* * *

   Тяжелый гекзаметр Гомеровских строф завораживает. Чеканные строфы, словно кирпичи слагают великолепный эпос "Илиады" и "Одиссеи". Всю прелесть этих поэм я ощутил уже в зрелом возрасте. И завидую тем, кто может прочесть их на древнегреческом языке. Но, будучи скептиком, я усмотрел некоторое, порой явно пристрастное отношение Гомера к своим персонажам. Прочитав до этого кучу исторической литературы, в том числе Роберта Грейса "Мифы древней Греции".
   Один из главных героев эпоса Одиссей, характеризуется Гомером как "многомудрый", "хитро-мудрый", "хитроумный" и т.д. В современном понимании он выглядит как типичный, соответствующий своему времени тиран, и авантюрист. Жестокая расправа с женихами - ведь не все были одинаково виноваты. Жестокая расправа со служанками - ведь не все заслуживали повешенья. Помилования, увы, не предусматривалось (не зря родственники женихов пытались мстить Одиссею). А обычные его хитрости, например с сиренами, сейчас бы грубо назвали (простите ради Бога) хитрожопостью. Другое дело, когда природная смекалка помогала ему элементарно выжить в критических ситуациях.
   Причина Троянской войны выглядит у Гомера вполне обоснованной - благородное освобождение украденной красавицы Елены. Но сдается мне, истинная цель похода была куда прозаичней - обыкновенный грабеж. На самом деле, что могло объединить вечно враждовавших между собой царьков? Они ведь все глотку мечтали друг другу перегрызть. Вся история античной Греции - бесконечные войны царей с соседями. И династические, и откровенное морское пиратство, не считавшееся тогда зазорным, и драки за пару быков и т.д. Мира там не было никогда.
   Освобождение дамы - нонсенс, предлог. Извините, из-за бабы, тем более чужой, не стоило ломать копья. А вот пограбить богатый Илион, то бишь Трою стоило. По сравнению с троянским царем Приамом - все остальные царьки были просто нищими. Каждый царек в одиночку с Троей бы не справился (что со всей очевидностью показала длительная осада Трои), а если навалится скопом, появляется шанс. Размеры добычи таковы, что всем бы хватило с избытком. Но сам эпос, с самого начала был задуман как героический, а герои должны быть благородны, эдакие эталоны силы и воинской доблести. И тут Гомер не скупится на эпитеты.
   Светлым Олимпийским Богам Гомер приписывает человеческие, приземленные нравы и мотивы поступков: соперничество, зависть, месть, ярость, плотские утехи. Чего стоит одна лишь история с нимфой Каллисто.
   Напомню, штормовые волны выбросили Одиссея на остров, на котором среди полного изобилия обитала одинокая Калипсо. Скука и одиночество для нимфы волшебным образом закончились. Еще бы, судьба послала ей здоровенного мужика. И застрял Одиссей на этом острове аж на десять лет. Между тем на Олимпе Афина (хотя сама организовала этот шторм), сменив гнев на милость, стала подначивать Зевса освободить Одиссея "от долгой неволи его у Калипсо". Дескать, он добрый и мудрый царь и "отец благодушный". Короче, и семья и народ его заждались. В общем, уломала она папашу Зевса. Тот посылает на остров гонцом Гермеса. Прибыв на остров, Гермес сходу в ей залепил:
   -Требуют боги, чтоб был он (Одиссей) немедля тобою отослан,
   Ибо ему не судьба умереть далеко от отчизны...
   Так он сказал ей. И тут же нарвался на истерику;
   Калипсо, богиня богинь содрогнулась.
   Голос возвысила свой (а проще говоря заорала) и крылатое бросила слово;
   Боги ревнивые, сколь вы безжалостно к нам непреклонны!
   Вас раздражает, когда мы, богини, приемлем на ложе
   Смертного мужа и нам он становится милым супругом.
   Далее она перечисляет аналогичные случаи, когда разлучили Ориона и Эос, Ясона и Деметру. Вопли и стенания дамы вполне понятны: ни с того ни сего отбирают мужика. Потом она демонстрирует самые свои благие намерения:
   Здесь приютивши его я хотела
   Милому дать и бессмертье и вечно цветущую младость.
   А под конец, в отчаянии заявляет, что Одиссею помочь я не в силах:
   Нет корабля ни людей мореходных с которыми мог бы
   Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.
   Но, Гермесу наплевать на стенания. Он посланник самого Зевса. Строптивую нимфу ему некогда уговаривать. Не тот у нее ранг. Поэтому, Гермес не просит, а просто и не двусмысленно угрожает:
   Ей отвечая, сказал благовестник, убийца Аргуса:
   Волею Зевса уважив, немедля его отошли ты.
   Или богов раздражив, на себя навлечешь наказанье!
   И тут Гомер не случайно дает точную характеристику Гермесу: с одной стороны благовестник (прямо таки святой) с другой стороны грозный убийца Аргуса. Многократно перечитывая этот бесподобный диалог, цитируемый мной по тексту в поэтическом переложении перевода с древнегреческого Н.И. Гнедича, В.А. Жуковским, я постоянно вспоминаю мудрый взгляд Жака Ива Кусто. Ну, что подвигло его назвать свой корабль "Калипсо"? А спросить его об этом я как-то не решился.
  

* * *

   Хотите сохранить дружбу? Тогда вам необходимо научиться прощать. Не считайте, что вы знаете близкого человека до конца. Это - иллюзия. В определенных обстоятельствах он может поступить не так, как вы предполагаете. И не корите его за поступки, которые вам не по душе. Отнеситесь к произошедшему с юмором: "Обстоятельства сильнее нас, сказал английский мальчик, когда отец его выпорол".
   К такому же выводу еще в начале XVIII века пришел французский философ Шарль Луи де Монтескьё (Charles Louis de Seconda, Baron de La BrХde e de Montesquieu). В романе Персидские письма с нарочитой наивностью Рика говорит: "Совершенно не видишь, каковы люди на самом деле, а видишь их только такими, какими их заставляют быть".
  

* * *

   Наука и искусство - суть творческие профессии. Любой из этих ипостасей сопутствует радость творческих удач и проклятие. Что касается радости - все понятно. Но удача в творческом поиске, а тем более открытие, неизбежно вызывает зависть коллег. Причем не просто зависть, а завить черную. С неизбежными сплетнями, клеветой, тихой ненавистью. Это и есть проклятие.
   Мне несказанно повезло в том, что я нашел свою нишу в огромном здании науки. Закоулок, в который никто более из моих друзей и знакомых не совался. Вестимо - уникальный случай или просто подарок судьбы. Конкуренция меня практически не коснулась: никому "дорогу я не переходил". Сие, конечно не избавило от пересудов за спиной, сплетен, доносов. Наконец открытой ненависти проявившейся в виде отрицательных отзывов на защиту и подметных писем в ВАК.
   Но это все мелочи, по сравнению с тем, что пережили другие. Одному, вконец затюканному талантливому ученому, мой приятель советовал. Ты поступай как солдат-срочник в армии. На все плюнь. Смотри в грудь четвертому человеку и считай себя первым. Все так, но для этого надо иметь армейскую закалку, бойцовский характер и крепкие нервы. Да не всем это дано.
   Вот, мой хороший знакомый М. Вигдорчик армейского опыта не имел. Вообще, милейший человек, остроумный, душа компании. Отличный профи, кандидат наук, он двадцать лет проработал геологом в Норильске. Как то в середине 70-х я встретил его на Невском проспекте. Вид у него был совершенно убитый и понурый..
   На вопрос что случилось ответил: зарубили докторскую. Даже в совет рукопись не приняли. Все это проклятый пятый пункт (национальность). Тошно. Больше десяти лет зря потратил. Ну, я и решил драпануть за железный занавес. Только ты никому... Думаю дело было не в том, что Миша еврей. Наш север в те годы сверхактивно осваивался. Ну и он просто перешел кому-то дорогу.
   Судьба этому талантливому мужику улыбнулась. Попал в США. Там через год выиграл конкурс на проект освоения какого-то месторождения на Аляске. Вполне закономерно, при его огромном опыте работы в Заполярье. Получил должность профессора в Чикагском университете и в качестве презента - коттедж и автомобиль. Интриги в спецсовете лишили Союз крупного специалиста.
   Более 20 лет я прожил в доме сплошь населенном художниками (Ленинградское отделение Союза художников СССР). Творческая импотенция и неизбежное в этом случае пьянство двоих довела до самоубийства. Об отзывах друг о друге, за спиной просто умолчу. Лучше всего это сформулировал поэт: "Да, злые языки страшнее пистолета". Здесь мне опять повезло. Я был инженер, "технарь" и в их тусовку никак не вписывался. В писательской среде тоже самое. В одном из интервью вдова Роберта Рождественского - Алла Киреева выразилась так: "Мы жили вне писательского террариума". Я тоже жил вне. Лаконичнее всего звучит латинское изречение suum cuique - каждому свое.
   Почему я это все вспомнил? Да просто потому, что одна дама недавно предложила мне вступить в Союз писателей.
  

* * *

   "Колпак шута - корона мудрецов". Быть шутом и играть шута - разные вещи. Настоящие шуты, скоморохи, паяцы в сущности были тонкими психологами. Прекрасно разбирались в нюансах человеческих отношений. Далеко не каждый философ мог сравниться с ними в меткости афоризмов, точности и лаконичности суждений. Не зря кровавые тираны, патологически жестокие и мстительные, терпели шутов и даже гордились ими. Шутам сходило с рук то, за что другие поплатились бы головой. На Руси обидеть юродивого или шута почиталось великим грехом. Обидевший, автоматически сам становился посмешищем.
   Как пример, пример приведу одну мысль по житейски мудрого клоуна Юрия Никулина: "Никогда не мстите подлым людям. Просто станьте счастливыми. И они это не переживут...".
  

* * *

   В коротких рассказах проще всего описать конкретное событие, случай, ситуацию. Крайне сложно передать настроение, характер персонажей. Это мастерски умел делать Эрнест Хемингуэй. Образцом может служить рассказ (миниатюра на три страницы) "Кошка под дождем". В нем нет никаких ярких событий. Гостиница, жена муж, портье. Все! Ничего лишнего. Никаких подробностей. Нет нудного описания природы, коими грешат все классики. Но, как точно передано настроение!
  

* * *

   Современное общество погрязло во лжи. Переиначивая название прекрасного романа Джерома Д. Селинжера - в русском переводе "Над пропастью во ржи" (англ. "The Catcher in the Rye" -- "Ловец во ржи", 1951), оно (общество) находится "Над пропастью во лжи". К сожалению, переделанным названием уже воспользовалась, мягко говоря "неоднозначная" и совсем мне не симпатичная дама - Валерия Новодворская. Считая себя правозащитницей, она все ловко свела к политике.
   Однако налицо прискорбный факт - возрождаются старые и культивируются новые разновидности профессиональных лжецов. К таковым я отношу:
   1.Дипломатов. По меткому определению беспринципного пройдохи Шарля Мориса де Талейрана "Дипломат - это человек, посланный в другое государство, врать на пользу своему государству". Этот тип ухитрился занимать пост министра иностранных дел Франции при трех режимах. Предал всех, с кем имел дело.. Он же сформулировал и главную заповедь всех лжецов; " Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли". Уже в изгнании на острове Святой Елены, Наполеон очень сожалел, что не удосужился его повесить.
   2. Политиков. Людей постоянно и сознательно врущих своим избирателям. Не зря в народе укрепилось мнение, что "политика - грязное дело". Главная задача политика - захватить власть. Любым путем. Порулить всласть. А потом "хоть трава не расти".
   3. Проповедников и глав всех религиозных сект. Это свирепые деспоты, напоминающие пауков. Попавший в их сети обречен на унизительное рабство. Под видом "спасения" они обирают доверчивых и слабых. При этом сами, независимо от названия секты и проповедуемых идей, поклоняются одному богу - Мамоне. Чем крупнее секта, тем дороже "опиум для народа".
   4. Рекламщиков. Их сейчас называют модным словом маркетологи. Беззастенчиво "впаривают" населению заведомо не нужные вещи, опасные лекарства и т.д. Гордятся тем, что могут всучить "холодильники эскимосам и надувных резиновых баб арабским шейхам".
   5. Корреспондентов всех видов СМИ. Во всяком случае, абсолютное их большинство. Тех, которые работают "под заказ", выдают дутые сенсации, "высосанные из пальца" разоблачения. Приукрашивают (создают положительный имидж) угодных редакции лиц и "опускают" неугодных. Независимых корреспондентов не может быть по определению. Редакторов и редакций тем более. У всех есть хозяин и все они давно куплены.
   6. Экстрасенсов, прорицателей, гадалок, ясновидящих, целителей - все они паразитируют на невежестве и несчастьях людей. Поголовно они - шарлатаны, только разного калибра.
   7. Строителей финансовых пирамид, организаторов лотерей, липовых контор, банков и прочих жуликов и проходимцев.
   Все мы, обычные граждане, ежедневно ходим по краю этой жуткой пропасти. И постоянно учим своих детей говорить правду, и одну только правду.
  

* * *

   Опыт предков мы почему-то используем избирательно. Например, римляне строили великолепные дороги. Аппиева дорога, первый отрезок которой был построен в 312 году до н.э., эксплуатируется до сих пор (т.е. более 2 тыс. лет). Вот это было качество! Не чета нынешнему. Не прижился этот опыт.
   Зато опыт воровства совершенствуется с каждым днем. Так, римские подрядчики, не мудрствуя лукаво, умыкали с общественных работ рабов и использовали их при строительстве своих вилл. Историки, знают немало таких фактов. Современные же ворюги, помимо казенных денег тащат все что можно: материалы, технику, бензин и прочее. Опять же, для своих дач и особняков. Фантазии на большее не хватает.
  

* * *

   Поэзия (греч. ???????, "творчество, сотворение"). В словаре Сергея Ожегова Поэзия - способ организации художественной речи. Существуют и десятки других определений. В одной из своих работ (Критика способности суждений) Кант писал: "Из всех искусств первое место удерживает за собой поэзия". Если так, то можно добавить: поэзия - высшая форма структуризации языка.
   Вроде все правильно и логично. Между тем, мне совершенно непонятно: почему обычные слова в определенном сочетании приобретают совершенно иную эмоциональную окраску. Стоит переставить одно лишь слово и вся конструкция стиха рушится. В этом есть что-то магическое и непостижимое.
   Велимир Хлебников считал: "Родина поэзии будущее. Оттуда веет ветер богов слова". Может быть он и прав, но будущего не бывает без прошлого. Более того, в каждом языке имеются свои поэтические истоки. Родники, которые постепенно становились полноводными реками. Происхождение же родников тесно связано с теми или иными крупными историческими событиями. Основа древнейших поэтических творений составляют эпические сказания о битвах, .богах и героях. Повествование о них требовало особого возвышенного языка, особой формы изложения, наконец пафоса.
   В греческой (да и в Мировой) поэзии такими древнейшими памятниками являются Илиада и Одиссея. В Русской - Слово о полку Игореве (конец XII века). В исландской - Старшая Эдда (записана в XIII веке, хотя возникла значительно раньше в устном виде). В шведской - Хроники Эриков (1320 г). В английской - Беовульф (основанный на эпосе (VI - X веков). Во французской - Песнь о Роланде (рукопись XII века о событиях 778 года).
   Разумеется, все они написаны на древних языках и диалектах - древнегреческом, старославянском, древнефранцузском и так далее. Читать мы их можем только в более или менее удачных переводах.
   Кстати, о переводах. Безусловно, каждый язык имеет свои, свойственные только ему, лингвистические и фонетические особенности. Более того, он постоянно меняется, обогащается новыми понятиями, терминами, оборотами. Переводчики всячески изворачиваются, что бы донести до нас аромат, нюансы древнего языка. Получается, как правило, неважно. Да и современные стихи переводить не легче. Переводы доносят до нас только отголоски истинной красоты подлинника. Во Франции вообще принято переводить стихи только подстрочником, то есть их смысловую часть. Удачные переводы, сохраняющие авторский ритм. попадание рифм, без искажения смысла, как правило авторские. При этом переводчики, как правило, сами являются незаурядными поэтами: Маршак, Цветаева, Бродский, Пастернак и другие.
   Любопытно, что из многих сотен поэтов всех времен почему-то удачно переводятся на все другие языки только единицы. К таким феноменам я отношу Омара Хайяма, Франсуа Вийона, Федерико Гарсию Лорку. Ну, может быть с оговорками, еще Вильяма Шекспира и Роберта Бернса. А вот гениальные стихи Александра Сергеевича Пушкина на другие языки увы не переводятся. В переводах они теряют все свое очарование, отчего Пушкина как поэта чтут только в России.
   Отмечу еще один прискорбный факт. Все талантливые поэты были романтиками и тонкими лириками. В наше прагматичное и, я бы сказал циничное время, ни романтика ни лирика не в моде. Люди меняются и отнюдь не в лучшую сторону. Становятся более жесткими, эгоистичными, все меньше их трогает прекрасное. И я все чаще вспоминаю слова: "Это было время, когда жили поэты. Они шли по улицам, их песни пела толпа. Но никто не знал, как щемило их сердце...".
  

* * *

   Рано или поздно, человек переосмысливает все то, что видел и пережил в этой жизни. Однако, ряд событий все равно остается не воспринятым и не осознанным до конца. Лучше всего это демонстрирует сад камней Рёндзи.
   Есть в древней столице Японии - Киото сад (в моем понимании композиция), созданный мастером Соами в 1499 году. Называется она "сэкитэй" (яп. ??, буквально. "каменный сад"). Композиция располагается на небольшой площадке, размерами 10 на 20 метров, усыпанной белым гравием. Пятнадцать необработанных черных камней организованы в пять групп (по три штуки: дзен-буддийская триада) обсаженных зеленым мохом. И это все. Просто. Лаконично до предела. Как и любой японский интерьер (на стенах не более одной гравюры), сад призывает видеть изящество в простоте. По-своему мудрая японская философия и эстетика.
   Но у сада камней Рёндзи есть одна особенность. С какой бы точки на него не смотреть, наблюдатель видит только четырнадцать камней. Пятнадцатый камень, всегда скрывает какой то другой. Увидеть все камни можно только, поднявшись над площадкой.
   Так и в нашей жизни. Какое-то событие мы вроде бы наблюдали, но не видели. Не видели общей картины. Что-то порой очень важное, заслоняло другое, может быть менее важное. Не следует ли нам, иногда отрешиться от будничных забот. Как бы подняться над собой. Оглянуться и увидеть все то, "что так не просто в простоте".

Краткая автобиография автора

  

[]

   В 1963 году окончил Ленинградский гидрометеорологический институт ЛГМИ (с 1993 г. - Российский Гидрометеорологический университет), гидрологический факультет. По распределению направлен в Якутское управление гидрометеослужбы.
   С 1963 по 1966 - начальник Гидрометеостанций Усть Миль (бассейн р. Алдан) и Чернышевский, (бассейн р. Вилюй).Участвовал в строительстве Вилюйской ГЭС - первой в Мире гидроэлектростанции на вечной мерзлоте.
   С 1970 - 1973 г. обучался в очной целевой аспирантуре ЛГМИ. И одновременно - в Ленинградском горном институте (ныне Санкт-Петербургский горный институт) В 1973 году защитил в г. Ленинграде диссертацию на соискание ученой степени кандидата географических наук. Руководил экспедиционными работами на шельфах Охотского, Японского, Баренцева и Черного морей. В 1981 г вернулся в Крым. Заведовал Лабораторией комплексных исследований прибрежной зоны моря, Института минеральных ресурсов Министерства Геологии УССР. Работал в Государственной комиссии по Крымской АЭС, в комиссии Академии наук Украины по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
   В 1993 г. защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора геолого-минералогических наук в Институте геологических наук Национальной академии наук Украины, г. Киев по специальности - геология океанов и морей. С 1999 г - профессор Национальной Академии природоохранного и курортного строительства.
   Автор более 200 научных работ, в том числе автор и соавтор 14 монографий. Первые литературные произведения вышли в печати в 1963 г. - "стихи в Якутских газетах. Там же в 1966 г получена первая литературная премия. Регулярную литературную деятельность начал с 1996 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"