Я уже много раз отмечал, что с годами мы меняемся.
Да!
Это прописная истина - глядя в зеркало, легко заметить эти изменения. Но есть еще и другие, незамечаемые нами, изменения - изменения характера, привычек, взглядов на..., отношения к... Короче - изменения души, которые, на самом деле, нелегко заметить, ибо зеркало души - отнюдь не глаза, а окружающие нас люди. К сожалению, нам это зеркало завсегда видется кривым. Удивительно, но люди, беспрекословно доверяя неодушевленным предметам - книгам, приборам, звездам, очень недоверчиво относятся к мнению своих собратьев. Видимо нечестность, таящаяся в каждом из нас и являющаяся основой творчества (о чем я не раз уже писал), заставляет считать необъективными всех, без исключения, людей. Зеркалу мы доверяем, окружающим - нет. Поэтому, мы не в силах признаться себе, что это мы, на самом деле, изменились, что стали по иному относиться к окружающим и окружающему. Нам упорно кажется, что это они, люди, стали иначе смотреть на нас.
Но это не так... К сожалению...
Избежать возрастных изменений души также невозможно, как изменений физических, и мудрость заключается в том, чтобы учитывать их в общении с людьми. Понимать "кривость" этого зеркала.
Расскажу такую вот историю...
Мне двадцать лет.
Волею судеб, я оказываюсь в больнице, среди постинфарктных старичков, где самому младшему, попавшему туда по ошибке, поскольку его межреберную невралгию приняли за инфаркт, сорок четыре года! А самому старшему - восемьдесят два.
Что ж - делать нечего и мне приходится общаться с совершенно несвойственным для меня контингентом - со стариками. Тем интересно - их воспоминания никто из близких уже не слушает - надоело по сто первому разу. А о чем старику еще рассказать? Будущего у него вообще нет, да и настоящее - под вопросом. Можно ли их состояние назвать настоящим? Вот и наседают они на меня, наперебой рассказывая о себе, о своей жизни, когда они были еще людьми, а не пациентами или инвалидами. Много, много, интересного услышал я от них. Хватило бы на целую книжку, но сейчас мне вспомнился только один рассказ.
Среди этой разношерстной компании, включавшей в себя, и генерала, бывшего красного конника, героя гражданской войны, и заводского уборщика помещений, был один дед, отличающийся от остальных какой-то скульптурностью. Да-да, его лицо отличалось той показной вычурностью, которая встречается на военных памятниках. Все в его внешности было утрировано. Морщины - резкие, глубокие, лицо - каменное, неподвижное, даже глаза замершие, будто бы смотрящие в одну точку. Кожа лица на человеческую совсем не похожа - ни дать ни взять - бронза, да и все...
Он что-то мне ранее рассказывал, но всегда такое незначительное, такое неинтересное, что я этого не запоминал. Но вот один его рассказ - про то как он попал в больницу - запомнил. И не потому, что там было что-то очень интересное, а потому, что его рассказ сильно возмутил меня.
Слушайте сами...
"Живу я уж много лет один. Жена у меня умерла, сестра у Сокола с семьей проживает, поэтому привык я по дому все делать сам. Сам стираю, сам глажу, сам готовлю, сам убираю. Сам в магазин хожу. Все - сам. Помощи не прошу, хотя мне уж семьдесят один.
И вот с уборки-то все и началось.
Кровать у меня солдатская - металлическая, односпальная. Небольшая. Привык я к такой. Как моя умерла, поклялся я ей больше никогда не женится и купил односпальную кровать, чтобы даже мыслей грешных в голову не лезло.
Каждую неделю я мою пол.
Вот и в этот раз, вымыл я всю комнату - осталось только под кроватью протереть. Почувствовал, вообще-то, я что-то неладное, необычное - устал как-то быстро. Еще за кухню не брался - а уже устал. Но не придал я этому значения. Устал и устал...
Как ни крути, а чтобы хорошо пол промыть - под кровать залезать надо. Залез. Почти уже все вычистил - а вижу - под правой ножкой ком пыли. Я его тряпкой, и так, и сяк - фига! Прилип! Пытаюсь пальцами прихватить, а он - не дается. Скользкий. Может на ножку намотался, а может его ножка придавила. По-хорошему - мне бы вылезти, да кровать сдвинуть, но - лень. Говорю - устал я. Из-за такого пустяка выползать, распрямляться, отодвигать, нагибаться, потом еще и задвигать. Целая симфония выходит.
И все из-за малюсенького комочка пыли.
Ну, на хер - думаю. Приподниму-ка я эту чертову ножку лежа, да махану под ней тряпкой, авось и смою этот клубок пыли. Вспомнилось, как молодым, в мордовлаге за одну ножку с пола стул поднимал - братву развлекал. Со мною и не соревновались. Уважали... на лесоповале пятнадцать лет... Не хухры-мухры. С 39 по 54..."
Он глубоко вздохнул и сделал паузу... потер руки и продолжил:
"Так вот... Переложил я тряпку в левую руку, а правой - хвать за ножку и давай ее вверх. Да только не пойму, что с домом творится - не на корабле, чай, а почему пол-то качается? Спужнулся я - из-под кровати вылезать - боль адская, шевельнуться больно, встать вообще не могу! Подумал, что спину повредил - а, видишь, инфаркт оказался! Хорошо до телефона дополз, сестре позвонил, а то бы врачам дверь не открыть - не дотянуться мне до замка. У нее от моей двери ключи были - на всякий случай. Хорошо телефон на тумбочке стоял - я его на пол за провод сдернул...
Вот так, ребята, пришел и мой черед..."
Он замолчал, вздохнул и направил свой взор в окно. Но смотрел так, будто бы и не видел, ни окон, ни парка за окнами, а ту могилку на подмосковном кладбище, где покоилась его благоверная, умершая давным-давно и очень молодой.
Стало тихо... Замолчали все... Видимо у всех, кроме меня, в глазах встали подобные картины. Недаром наше первое терапевтическое называли, то "камерой смертников", то "чистилищем". Немногие уходили оттуда своими ногами. Большинство уезжало вперед ногами - сердечные болезни - это не шутка!
Но мне помирать было рано, да и сердце у меня было по-бычьему крепким, поэтому я прервал тишину:
- Дед, ты что, сбрендил, такую тяжесть поднимать? Кровать!
- Да какая там тяжесть...
- В твои-то годы!?
- Ох, какие мои годы! Я себя старым и не чувствую... Не чувствовал... До этого...
- Вот-вот, семьдесят лет, а ума - нет. Беречь себя надо.
- Да я в молодости-то...
- Ой, дед - да когда ж была твоя молодость?
- А как будто бы вчера...
- Забудь... Забудь... Ты старик! Ста-рик! Тебе же - семь-де-сят! Семь-де-сят! Береги себя! Глядишь - еще до ста лет проживешь!
Меня прервал генерал, буденновец:
- Дело, тебе, малец говорит! Я в молодости тоже шашкой махал. А нынче? Наш стариковский удел - тяжелей стакана ничего не поднимать! А он кровать да за ножку! Циркач! Жа-бо-тин-ский!
Ухмыльнулся дед ему в ответ, да не ответил ничего.
А тут и другие с своими рассказами...
Оттеснили его... И забылось...
Прошли... нет - пролетели годы и вспомнилось! Мне ведь почти шестьдесят! До семидесяти - всего десять лет! Вроде старым сейчас себя не ощущаю, да и через десять лет, уверен, ощущать не буду. Сам!
А как на самом деле?
И всплывают в памяти слова двадцатилетнего парня, которым я был когда-то:
- Забудь... Забудь... Ты старик! Ста-рик! Тебе же - семь-де-сят! Семь-де-сят! Береги себя! Глядишь - еще до ста лет проживешь!
И от этого как-то гаденько становится на душе, дрожь пробегает по телу, хочется завопить - "Не хочу, не хочу, не хочу!" Завыть, заколошматить руками и ногами. Убежать от этого кошмара. Забиться в угол, закрутиться в одеяло, но еще лучше - уткнуться головою в колени Матери, чтобы на голову легли ее теплые руки.