* Одноканатная дорога кресельного типа представляет собой канатный конвейер, в котором замкнутый в кольцо при помощи счалки тягово-несущий канат опирается на роликовые батареи, подвешенные к стальным мачтам-опорам, установленным на железобетонных фундаментах вдоль склона горы. К канату на равных расстояниях друг от друга подвешены специальные кресла, предназначенные для перевозки пассажиров. На одном конце дороги, как правило, наверху, расположен обводной шкив, на другом - привод с натяжным устройством. Приводом называется механизм для передачи вращательного движения от двигателя к поворотному шкиву. Иногда привод вместе с электродвигателем монтируется на подвижной станции, устанавливаемой на рельсы, и объединяется отдельным канатом с противовесом, который служит для поддержания постоянного натяжения в тягово-несущем кольце независимо от температуры воздуха и загрузки пассажирской линии. В этом случае вся подвижная станция называется "привод-натяжка".
* Привод-натяжка чегетской канатной дороги, изготовленная в срочном порядке ленинградским эскалаторным заводом имени Котлякова, простояла, медленно и неуклонно ржавея, на Новозаводской улице в Нальчике, где располагался арендуемый у железной дороги склад республиканского туристического управления, ровно год. За это время была украдена цепь ручного тормоза, вероятно, по той причине, что она точно подходила для мотоцикла ИЖ-350, и было отвинчено из разных мест по нескольку нужных гаек, может быть, даже на грузила...
I
В просторном кабинете начальника туристического управления КБ АССР Николая Ивановича Троицкого было душно и жарко, как в парилке коммунальной бани. Чтобы преградить непрошенный доступ ярким солнечным лучам внутрь помещения, высокие окна были задёрнуты линялыми шёлковыми шторами, поэтому в кабинете царил лёгкий сумрак. Однако дневного света было вполне достаточно, чтобы увидеть на стене портрет Ленина в скромной раме. На большом письменном столе мягко жужжал вентилятор. Его лопасти прочерчивали в воздухе белый полупрозрачный круг. Так и подмывало ткнуть с размаху в этот круг пальцем.
Владимир Гридин с любопытством разглядывал своего упитанного начальника. Он всегда разглядывал людей с любопытством, даже если видел их не в первый раз. Ему казалось, что таким образом он познаёт окружающий его мир. Николай Иванович Троцкий провёл сверху вниз ладонью по пухлому лицу, как это делают очень уставшие люди, и взглянул на Гридина сощуренными, часто моргающими, серо-голубыми глазами с короткими белёсыми ресницами.
- У тебя что? Ты ко мне? - спросил он. Было заметно, что он с трудом понимает, кто перед ним стоит.
- Ну да! - удивился Гридин и вздёрнул налитые молодой силой плечи. - Вот я приехал. Ведь вы меня сами вызывали...
- Кто, я? - Николай Иванович собрал кожу лысеющего лба гармошкой и далеко выпятил толстую нижнюю губу. Она была чересчур красной и мокрой. Пухлые щёки и крутой подбородок были чисто выбриты и отдавали синевой. - А-а, это ты! - наконец уразумел он. - Слушай, надо вот что... Эту, как её, натяжку... Так, что ли?
- Ну, так. И что? - настороженно спросил Гридин.
Троицкий ненадолго задумался, стало похоже, что он чуток задремал. Вентилятор плавно поворачивался из стороны в сторону с тихим скребущим шорохом, будто мышь под полом. Начальник ловил рыхлым лицом слабую струю воздуха и, когда она задевала его, смешно открывал рот, словно большая рыба, выброшенная на сушу.
"Говорят, у него дочка, которую он обожает, - подумал Гридин. - Такая же толстая, как сам, и он называет её "человечество". "Ну, человечество, как дела?" - так, наверное, обращается он к дочери".
- Третьего дня мне опять из Москвы звонили, - проговорил Троицкий, пробуждаясь. - Снова за неё спрашивали: перевезли, не перевезли. А я что могу сказать? Вот она у меня где сидит! - он внезапно оживился и звонко шлёпнул себя ладонью по жирной, в складках, шее. - Второй год за неё меня долбают. За натяжку бить не грех, - он усмехнулся невесело. - Я сказал, что давно перевезли.
- А я тут причём? - угрюмо спросил Гридин, уже начиная понимать, к чему клонится дело.
- Как это причём! Ты технадзор или кто?
- Ну, я...
- Ну, и вот. Должен обеспечить! - строго сказал Троицкий и насупился, собрав белёсые брови в невыразительную кучку, отчего строгость его показалась деланной. - Зря, что ли, я тебе зарплату плачу?
- Да почему я? - нерешительно возразил Гридин. - У меня в Терсколе дел полно. Я сколько раз говорил Вавилину, что нужно перевезти её давно. Ещё когда! Вавилин знает...
- Что знает? Что ты говорил!? - возвысил голос Троицкий. - У тебя дел полно, а у меня, понимаешь, здесь курорт, так, что ли? Мне больше делать нечего, как твоей натяжкой заниматься. Я тут сижу, на бильярде играю. По-твоему, я должен перевозить?
- Зачем вы, Николай Иванович? Пусть Вавилин везёт, это его дело. - Гридин смотрел в пол, как будто искал там что-то.
- Вавилин! Я сам знаю, кто и что. Вавилин уже один раз пытался везти. Хватит! Это не железки какие-нибудь всякие, а ценное оборудование. Я на тебя удивляюсь, честное слово! Троицкий - туда, Троицкий - сюда. А вы все где? Ты - инженер, грамотный человек. Молодой, крепкий. Почему инициативу не проявляешь? Сам должен думать и организовать. Ясно?
- Ясно, - уныло протянул Гридин и подумал, что вот теперь придётся торчать неделю, если не больше, в жарком Нальчике, вместо того чтобы покататься на лыжах на 105-ом пикете, куда они вместе с директором строительства базы отдыха и спорта в Приэльбрусье Лёшей Малининым собирались отправиться в ближайшее воскресенье. Лёше звонил по рации зимовщик Яшка Пауков и сказал, что там выпал большой снег.
Николай Иванович вдруг щедро улыбнулся, обнажив ряд мелких, редких зубов и бледно-розовые, выпуклые дёсна. Улыбка делала его похожим на толстого, смешного мальчишку, которому до взрослости ещё ой как далеко. Гридин тоже непроизвольно скривился, неумело изображая положенную с начальством солидарность.
- Ты зайди к Семечкину, он тебе всё расскажет и покажет, - заключил Троицкий своё указание. - Будь здоров, не кашляй.
Гридин, скупо попрощавшись, вышел из кабинета. Ему захотелось хлопнуть дверью, но он заставил себя сдержаться. Оказавшись в ярко освещённой из выходившего на южную сторону высокого окна приёмной, он на мгновение зажмурился. Потом огляделся. Миловидная, полнотелая (подстать начальнику) секретарша Валя с пунцовым злым лицом выстукивала что-то на пишущей машинке. Она нервно дёргала ни в чём не повинную каретку, когда надо было начинать с новой строки. Обнажённые по плечи, загорелые руки у Вали были толстые, как у штангиста. В вырезе платья на пышной груди виднелась глубокая складка. Гридин взглянул на Валины мощные, словно накаченные автомобильным насосом икры ног и подумал: "Ничего, но уж больно жирна. Говорят, у них с Троицким служебный роман. И как только их вдвоём выдерживает кожаный диван в приёмной!"
Он вспомнил вдруг недавно рассказанный Малининым Лёшей анекдот и громко хмыкнул. "Возвращается начальник из командировки и спрашивает секретаршу: "Какие новости?" Та отвечает: "Есть две - одна плохая, другая хорошая". - "Давай сначала плохую, - говорит начальник. - "Пришёл приказ из главка, вас с работы сняли". - Начальник понуро поник головой, потом спрашивает: "А хорошая?" - "У нас с вами скоро ребёночек будет".
Услышав странное хмыканье, Валя оторвалась от машинки, взглянула на Гридина и приветливо ему улыбнулась.
- Надолго к нам? - спросила она низким грудным голосом.
- Пока не знаю...
- Что-то вы редко нас навещаете...
II
На улице было так жарко, что казалось, будто всюду вокруг пахнет терпким человеческим потом, напоминавшим острый дух нашатыря. Разлапистые листья каштанов пожелтели и безжизненно повисли, словно заснувшие летучие мыши, покрытые под потолком мягким слоем пыли. Гридин старался идти в тени каштанов, но это мало помогало, и он с раздражением начинал ощущать, как неуклонно и противно под мышками и на спине намокает нейлоновая рубашка. Ему захотелось снять её, но приходилось мириться с глупыми условностями города, хотя и южного.
Гридин обогнул небольшое жёлтое здание управления и прошёл во двор турбазы. На провисших плавной дугой верёвках сушились серые простыни, они были похожи на скисшие паруса в полный штиль. В тени четырёхэтажного кирпичного дома (это было здание турбазы) лежала, распластавшись, лохматая собака. Она далеко вывесила дрожащий красный язык, и часто-часто дышала, роняя слюну, позабыв о своём служебном долге злюще-презлющего сторожа.
Гридин подошёл к наклонному входу в подвал и громко крикнул в гулкую тёмную пустоту, отозвавшуюся слабым эхом:
- Серёжа! Ты здесь?
- Го! - глухо отозвалось из подвала.
Гридин осторожно спустился по крутым разбитым бетонным ступенькам вниз, держась за пыльный поручень. После яркого солнечного света в подвале показалось совсем темно. Чтобы не стукнуться лбом о стену, парень выставлял перед собой руки и широко раскрывал глаза. Внутри было немного душно, зато чуточку прохладней, чем снаружи; пахло сырой плесенью и землёй, как в свежевырытой могиле.
Постепенно его глаза привыкли к темноте, и Гридин смог разглядеть, нельзя сказать, чтобы совсем пожилого, но явно немолодого человека, сидящего на колченогом табурете, низко согнувшись над грубым однотумбовым письменным столом, залитым кой-где чернилами. Это и был кладовщик Семечкин Сергей Афанасьевич. Он перебирал при тусклом свете грязной голой электрической лампочки, свисавшей на шнуре с низкого потолка, какие-то накладные и гонял пальцем щёлкающие костяшки конторских счётов. У него были седые, кустиками брови, и на самом кончике длинного носа сидели верхом старомодные очки в круглой металлической оправе, дужка у переносья которой была обмотана серой, потёртой изоляционной лентой.
Семечкин был известен тем, что постоянно, даже в жару, носил видавшую виды засаленную кепку из грубой шерстяной ткани "букле". Сергей Афанасьевич называл почему-то свою кепку "рыбной". Возможно потому, что ткань своими узелками напоминала ему отдалённо рыбью чешую, а сам он был завзятый рыбак. За это прозвали его "Серёжа в рыбной кепке".
- А-а! Приехал, Володюшка? - радостно спросил он.
- Приехал. Вот привод заставляют везти. Здравствуй, Серёжа!
- Здорово, коли не шутишь! - Семечкин протянул морщинистую руку, чуть привстав, оторвавшись от табурета. - Кто же заставляет? - спросил он, хотя наперёд знал кто, но спросил просто так, чтобы поддержать дружеский разговор и показать душевное расположение к молодому парню.
- Да всё Николай Иванович, кто же ещё... - Гридин присел на один из ящиков, стоявших возле заплесневелой кирпичной стены. - Хорошо тут у тебя. Главное, прохладно, и мух нету.
- Ну, как там дела-то у вас? - спросил Семечкин. - Всё строите? В горах-то, небось, не жарко.
- Строим понемногу. Вот привод нужно привезти. Монтажники уже вопят, у них план горит. Слышишь, Серёжа, а почему Вавилин не везёт, это его дело, в конце концов? Он - механик.
У Семечкина иногда дёргалось веко, было похоже, что он нарочно подмигивает, чтобы придать скрытый смысл своим обыкновенным словам.
- Он уже один раз возил, птвою мать... Курить есть? - спросил Семечкин и подмигнул. Гридин вытащил из кармана брюк смятую тёплую пачку "Примы". Семечкин взял две сигареты, одну из них заложил за ухо, другую закурил и жадно затянулся. Выпустив отработанный дым через нос наружу, продолжил: - Взял он энтот, как его? тайлер, что ли. А нужон был лафет. На том габарит не проходит, за провода цепляет. Он, Вавилин-то, в двух местах их порвал, чуть замыкание не сделал на трансформаторной подстанции. Этот самый твой привод - в нём четыре метра с гаком, шутка, что ли! - Семечкин чуток помолчал. - Вообще-то тебе надо везть. Без тебя никому дела нет. Вавилин - что? У него одно на уме! - Семечкин выразительно щёлкнул себя по горлу жёлтым прокуренным ногтем.
- Здорово зашибает?
- Что ты! - махнул рукой Семечкин и снова подмигнул. - Идёт домой и на всю улицу орёт: "Ма-менька, благодать несу!"
"Да, - досадливо подумал Гридин, - придётся, видно, мне везти этот чёртов привод, никуда не денешься". А вслух сказал:
- Ладно! Что поделаешь? Надо значит надо. Буду проявлять инициативу. Ты мне покажи, где и что. Троицкий сказал, ты знаешь.
Семечкин ухмыльнулся и подмигнул.
- Слышал, как Вавилин говорит? Всякая инициатива должна быть вовремя наказана. - Он порылся в ящике стола и извлёк из него несколько потрёпанных листков пожелтевшей бумаги, соединённых ржавой скрепкой. - Вот счёт, - протянул он их Гридину.
Тот машинально полистал важный документ, глядя в него невидящим рассеянным взглядом, и неуверенно проговорил:
- Может быть, Троицкий "козла" даст?
- Что ты! - уверенно возразил Семечкин. - Держи карман шире! Я тут как-то раз спросился съездить на базу, бланки строгой отчётности привезть. Без машины их хрен дотащишь. Так он на меня такого кобеля спустил! Что ты! День будет без дела стоять - нипочём не даст. - Семечкин докурил сигарету, плюнул на тлеющий окурок и бросил его в консервную банку, стоявшую на столе. - И Кирилл такая сволочь стала, во какой зад разъел! - показал он руками. - Ни разу не подвёз, сукин сын, сколько помню...
- Ну, и чёрт с ними! - сказал Гридин. - Не больно-то и хотелось. Поехали тогда на автобусе.
III
Владимир Гридин и Сергей Семечкин дошли пешком до улицы Ленина и там, на остановке, долго ждали автобуса. Гридин давно не ездил в городском транспорте, поэтому, порывшись в карманах, мелочи не нашёл.
- Да ладно, - сказал Семечкин, - не гоноши, я возьму. Будешь мой должник. В следующий раз ты возьмёшь.
Вопреки высказанному Семечкиным предположению, что автобус наверняка будет набит битком, он оказался полупустым, были даже свободные места. В автобусе пахло бензином, и было душно, как под мышкой. Гридин заметил на переднем сидении девушку, пробрался вперёд и сел напротив неё. Семечкин пристроился неподалёку, он был в таком возрасте, когда девушками уже не интересуются. Гридин же, напротив, находился под постоянным и мощным давлением гормонов, и это делало его жизнь крайне беспокойной, зато увлекательной, наполненной грёзами и мечтами. Женщины привлекали его, но он был робок и невероятно стеснителен. Он знал за собой слабость краснеть, поэтому не решался заговаривать первым. Ему казалось, что женщины станут над ним смеяться, если он вдруг затеет разговор о погоде, кино или спросит, который час. Поэтому он разглядывал женщин всегда молча, нарочито хмуро и чаще всего украдкой.
Со временем в его простодушных эротических видениях сложилась своеобразная классификация, согласно которой женщины, на которых задерживался его взгляд, делились на четыре основных категории: "категорически нет", "стал бы", "с удовольствием" и "с превеликим нашим удовольствием". К первой категории относились совсем уж откровенные старухи.
На девушке, сидящей перед ним в автобусе, была короткая узкая юбка. Когда автобус встряхивало на колдобинах, девушка кокетливо взмахивала тонкими загорелыми руками и жеманно улыбалась, приговаривая: "Ужас какой-то!". Гридин украдкой поглядывал на её смуглые худые коленки. "Женские ноги должны иметь семь просветов, - неожиданно вспомнил он. - Интересно, о каких это просветах идёт речь?.. Чёрт бы побрал этого Вавилина! Забулдыга несчастный! Торчи теперь тут по его вине!".
Девушка легко привстала и поправила юбку, стараясь натянуть её на свои острые коленки. Гридин сделал вид, что смотрит в окно...
- Вставай, нам выходить! - раздался вдруг сверху хриплый голос Семечкина. - Новозаводская.
- Как, уже приехали! - Гридин изобразил на лице искреннее удивление и взглянул напоследок на девушку. Она в ответ загадочно улыбнулась.
Семечкин вышел первым, за ним последовал его молодой товарищ. Вскоре они уже были на территории базы и долго шли по железнодорожным путям. Рельсы блестели на солнце, словно паутина на опушке берёзовой рощи. Иногда Гридин принимался, широко шагая, попадать на каждую шпалу, но тотчас сбивался и тогда смешно семенил.
- Вон наш привод! - показал рукой Семечкин.
Издалека замысловатая конструкция напоминала капитанский мостик, на который взгромоздили и горизонтально положили огромное железное колесо. "Горизонтальный штурвал для великана-рулевого", - тотчас придумал Гридин. Этот образ так ему понравился, что он не удержался и хмыкнул во всеуслышание.
Семечкин оторопело спросил:
- Ты чего это?
- Да так, - ответил Гридин.
Они подошли ближе. Солнце так припекало, что хотелось плюнуть на всё и улечься прямо на земле, где-нибудь в тени.
Гридин легко, как бы играючи и изображая из себя ловкого юнгу на корабле, взобрался по железной лесенке наверх, огляделся и попробовал покрутить рукой гигантский шкив, хотя и понимал, что из этого ничего не выйдет. Потыкал пальцами резиновую футеровку между ребордами шкива, она была твёрдая, будто сделанная из камня. Потом похлопал по могучей спине редуктора и пыльному кожуху генератора, словно по крупу лошади. Взглянул на ладонь, убедился, что она сильно испачкалась, чертыхнулся и стал искать, чем бы обтереть руку. Ничего подходящего не нашёл, пришлось доставать из кармана брюк аккуратно сложенный носовой платок, надушенный на всякий случай одеколоном. Рука чище не стала, зато платок превратился в тряпку.
- Теперича автокран не подойдёт, - сообщил снизу Семечкин и кивнул на штабель круглого леса, перегородивший подъезд.
- Вот гады! - ругнулся Гридин и растерянно спросил: - Как же теперь?
- Паровым придётся, он двадцать пять тонн берёт.
"Чёрт бы их всех побрал! - с раздражением подумал Гридин. - Тут и за две недели не разделаешься...". Он слез с привода и с удовольствием уселся на толстое сосновое бревно. Семечкин осторожно присел рядом. От штабеля шёл тёплый, вкусный запах смолы. Закурили. Семечкин снял свою "рыбную" кепку, вытер её изнутри по ободку мятым, нечистым платком; на лбу оставался красноватый след с бисеринками пота. Жидкие волосы взмокли и потемнели. Гридин с удивлением отметил, что у Семечкина прозрачно-голубые, как медный купорос, глаза и большие, сильно загоревшие кисти рук. "Должно быть, кулачок", - почему-то решил он.
На переезде тонко прогудел маневровый паровоз: два длинных и два коротких. И тут же послышалось прерывистое шипение пара.
- Надоть вывозить скорей, - убеждённо высказался Семечкин. - А то его вскорости весь растащат. Вон уже цепи нету, гаек нету...
- Его бы разобрать и частями, - лениво предположил Гридин.
- Кого?
- Да привод. Кого-кого!
- А как ты его разберёшь? Это специальные ключи надоть, - возразил Семечкин со знанием дела и подмигнул дёрнувшимся веком. - Ничего, так перевезёшь. Никуда не денется. Целей будет.
Медленно прокатился товарный вагон без паровоза, редко постукивая на стыках рельс. Гридин проводил его глазами. Семечкин, кряхтя, встал.
- Ну, я пошёл, - сказал он. - Теперича ты сам...
- Давай, - сказал Гридин, тоже нехотя поднимаясь с бревна. - А я пойду узнать насчёт крана.
IV
В железнодорожной конторе только что начался обеденный перерыв. Гридин на всякий случай потолкался во все двери, они были заперты. Он прислонился спиной к прохладной стене и стал ждать. Одна нога, на которую он переносил тяжесть тела, была выпрямлена, другая - чуть согнута в колене. Время от времени он менял положение ног, чтобы дать отдохнуть той, которая была выпрямлена. "Вот паразиты! - выругался он мысленно. - Не могли уж, в самом деле, скамейку поставить. Совсем мозгов нет!"
Через час с гаком пришёл главный инженер, о чём можно было догадаться по его внушительному виду. Это был высокий, сутулый человек с длинными, почти до колен, руками и продолговатым, скучным лицом. Плечи у него выглядели прямыми и такими острыми, что можно было подумать, что он надел пиджак, позабыв вытащить вешалку. Глаза чуть косили и заметно бегали из стороны в сторону, словно их обладатель провожал проходящий мимо железнодорожный состав.
Главный инженер открыл ключом дверь и впустил Гридина в свой кабинет. Это оказалась небольшая комната с низким потолком, до которого можно было дотянуться рукой, и двумя зарешеченными окнами. На стене висел портрет Ленина. Письменный стол, сейф, плетёная корзина для бумаг и несколько жёстких стульев - вот и вся мебель. В отворённую настежь крохотную форточку почти не проникал свежий воздух, поэтому пахло затхлостью. Хозяин кабинета взглянул на Гридина с таким усталым видом, точно хотел сказать: ну, что ещё? что вам всем тут надо?
- Я вас слушаю, - сказал он обиженным тоном. - Ч-чёрт! - прибавил он вполголоса. Его мучила икота, поэтому он поминутно дёргался.
- Мне нужно будет погрузить на лафет привод-натяжку паровым краном, - произнёс Гридин, стараясь говорить убедительно и проникновенно, чтобы не нарваться сразу же на отказ.
- Какую такую натяжку?
- А вот у вас здесь на путях стоит. Кто-то разгрузил рядом брёвна, теперь автокран не подойдёт.
- А-а! Ч-чёрт!.. извиняюсь. Это такой голубой, нескладный? - Гридин кивнул. - Я уж решил, что про него давно забыли. Это куда же такая громадная раскоряка?
- Для канатной дороги, - сказал Гридин. - Будет туристов и лыжников на креслах в гору поднимать.
"Интересно, какой этот инженер дома, - подумал Гридин. - Говорит ли жене "дорогая"? или молчит, как истукан? или даже, может быть, бьёт её смертным боем и мечтает, чтобы она исчезла?".
- Ишь ты! - искренне удивился главный инженер. - Куда денежки-то народные идут! Что же они пешком не могут подняться?
- Могут, конечно, - согласился Гридин. - Только на канатке удобнее. Кроме того, экономика, хорошая прибыль.
- Вон оно что! - оживился главный инженер. - А я уж подумал, бесплатно. И почём же такой подъём?
- Пока не знаю. Ну, так как?
- Что как? Ч-чёрт! - главный инженер снова громко икнул и сморщил своё длинное жёлтое лицо.
- Насчёт крана.
- А письмо есть?
- Какое письмо?
- Гарантийное. Какое же ещё! - Он посмотрел на Гридина так, что сразу стало понятно, что он на самом деле думает про бестолкового посетителя. - В общем, ясно. Сейчас выйдешь, вторая дверь направо, будет наша бухгалтерия. Скажи, Матлашов велел выписать счёт за пять часов работы парового крана. Оплатишь, и тогда валяй - грузи.
Гридин взялся было за ручку двери, готовясь выйти, но помедлил; потом обернулся и спросил, отчего-то конфузясь:
- Простите... почему же за пять часов?
Матлашов нахмурился, глаза его забегали быстрее, словно состав, который он провожал, прибавил ходу.
- А за сколько? - грубо спросил он.
- Ну, я не знаю,... существуют ведь какие-то нормы, прейскуранты. По-моему, тут и полчаса хватит. С лихвой.
- Ишь ты, какой шустрый! Вот сам и грузи тогда вручную. А где я тебе трос возьму? Ты мне дашь трос?
- Какой трос! Причём здесь трос? - оторопел Гридин.
- Длинномер, какой же ещё! И что ты за человек, не пойму. Свои деньги, что ли, платишь? Или больно сознательный, газет начитался...
- Что значит свои, не свои? - спросил, насупившись, Гридин.
- Знаешь что, не прикидывайся тут! - взорвался вдруг Матлашов, - Не хочешь, не надо. Не х... мне голову морочить. И без тебя работы хватает.
Гридин помолчал, соображая, что бы такое ответить достойное, чтобы поставить на место этого зарвавшегося чинушу.
- Я буду жаловаться, - наконец пообещал он и решил, что произнёс эти слова достаточно внушительно.
- Жалуйся, - охотно согласился Матлашов. - Не ты первый.
Гридин хотел было хлопнуть дверью, но сдержался и на этот раз.
V
Размягчившийся под жарким солнцем асфальт тротуара был истыкан кое-где женскими каблуками. Гридин шагал по мягкому асфальту и с раздражением ощущал, как взмокшая рубашка противно прилипает к телу. Ему захотелось высунуть язык, как это делают обычно в жару собаки, но умения явно не хватало, а пробовать не позволяли приличия. Навстречу мимо прошла, виляя красивыми бёдрами, молодая женщина. Гридин потянул носом воздух, с ухмылкой поймав себя на мысли, что в этом деле сходство с собакой получалось у него намного лучше. В потянувшемся вслед за женщиной шлейфе тёплого воздуха он уловил смешанный запах духов и пота. Он оглянулся и посмотрел на стройные ноги женщины, едва прикрытые волнующейся короткой юбкой. "С превеликим нашим удовольствием!" - заключил он и продолжил свой путь.
Иногда мимо с рёвом проезжал, громыхая и подскакивая на выбоинах, самосвал, оставляя после себя облако вонючего, сизого дыма. Тогда Гридин задерживал на минуту дыхание и шёл медленнее, чтобы оно за это время рассеялось, или, напротив, ускорял шаг, чтобы скорее миновать облако, если самосвал в это время сворачивал в сторону.
Во дворе базы механизации беспорядочно стояли раскуроченные автокраны, бульдозеры, экскаваторы, погрузчики, грузовики. Было ясно, что многие их них давно не ремонтировались и ждали здесь своего светлого часа. Около ремонтных мастерских прямо на земле лежали кипы плоских листов железа, болванки, ржавая арматура периодического профиля, рисунок которого отдалённо напоминал свёрнутые в трубочку пережаренные вафли. Маленький трактор тащил на жёстком буксире электростанцию "пэску", похожую на вагон. Трактор трещал, как пулемёт, из его тонкой высокой трубы выскакивали кольца белого дыма. Возле ворот непрерывно тарахтела передвижная станция сжатого воздуха, от неё уползали, как змеи, чёрные шланги. В дальнем углу двора, под навесом, сверкали ослепительно-голубые огни электросварки. Повсюду валялись ржавые колёса, покрытые засохшей грязью гусеничные траки, искорёженные крылья и капоты автомашин, скомканные мотки железной проволоки...