Андрей - это мой младший единоутробный брат. У нас с ним есть ещё сестричка Люська, тоже единоутробная, в третий раз, но она совсем кроха и не научилась задавать такие сложные вопросы. У нас троих мать одна, а отцы разные, так иногда бывает, если у женщины чересчур независимый характер. Когда у мамы день рождения, все её бывшие мужья, наши отцы, приходят с букетами роз или хризантем. Мы называем этот день "День цветов". Может быть, это кому-то покажется странным, но наши отцы дружат между собой. Наверное, потому, что все они хорошие люди, без комплексов и без занудства. Когда все собираются в "День цветов", чтобы поздравить маму, её новый муж (мы его называем "дядя Косточка"), угощает наших отцов молдавским коньяком "Белый аист" и дорогими сигаретами "Marlboro".
Андрей крайне серьёзен и не любит, когда попусту играют словами. Я над ним частенько насмехаюсь, чтобы его позлить, потому что это доставляет мне странное удовольствие. Он этого тоже не любит и презрительно называет мои неумные насмешки "смехуёчками".
- А если серьёзно, без дураков? - Андрей делает смешной глупый вид, что нисколько на меня не обижается, так как считает меня неучем.
- Так бы сразу и спросил, - говорю я умиротворяюще. - Если без дураков, СКИЖ - это аббревиатура на иностранный манер. Пишется сплошь прописными буквами. По-английски расшифровывается так: Ски Клаб Интернейшл Журналистен, а по-французски: Ски Клуб Интернациональ де Журналистес. В переводе на русский язык означает: Международный лыжный клуб журналистов. Это, надеюсь, тебе понятно?
- Это как раз мне понятно. Непонятно другое: какое ты имеешь к этому отношение? Ты ведь не журналист и тем более не "интернейшл".
Не дожидаясь ответа, Андрей с независимым видом, различимым даже со стороны его сутулой спины, уходит в свою комнату готовиться к вступительным экзаменам в престижный институт международных отношений. По-моему, эта его дурацкая затея напрасный труд. В этот блатной МГИМО попадают либо "сынки" и "дочки", либо крупные взяткодатели, либо уж действительно гении. Поскольку Андрей ни то, ни другое, ни третье, его шансы стремятся к нулю. Но уж если моему брату что-нибудь втемяшится в башку, то оттуда это самое, как говорится, не вырубишь топором.
Пока Андрей за стеной громко повторяет английские слова, произнося их с кошмарным московским акцентом, я сижу на кухне, попиваю крепкий сладкий чай с молоком и одновременно размышляю. В самом деле, какое я имею отношение к СКИЖу? В двух словах не ответишь. А много слов это уже не ответ, а рассказ и даже, возможно, повесть. Ну что ж, рассказ так рассказ, мне не впервой. Только вряд ли он найдёт себе "широкого" читателя, теперь и "узкого" днём с огнём не сыскать. Но сможет, мне кажется, вызвать некоторый интерес у тех, кто тщится понять, кто такой был советский человек. Пока я ещё не успел "дойти до самой сути", хочу предупредить заранее, что, на мой взгляд, это довольно примитивное, грубое и вместе с тем противоречивое создание... Хотел сказать "животное", но воздержусь, чтобы не навлечь на себя праведный гнев патриотов и гуманистов.
Сдаётся мне, что Андрею, помимо изложенных выше причин, не хватает элементарного чувства юмора, чтобы поступать и учиться (если получится вдруг поступить) в МГИМО. Он мне часто завидует, хотя старается этого не показывать, и злится, что мне удаётся многое без особого труда и глубоких знаний. Например, съездить бесплатно за границу через этот самый СКИЖ. Нет, правда, я нисколько не придуриваюсь. Мне самому непонятно, как это у меня само собой всё получается. Везёт, наверное, не иначе.
Я вспоминаю, когда я кое-как, что называется, через пень-колоду, учился в строительном институте Моссовета, Сашка Клебанов, мой чересчур серьёзный однокурсник, занимавшийся помимо учёбы штангой, чтобы накачать стальные мускулы и уметь постоять за себя в тёмном переулке, старательно зубривший всё подряд, вплоть до основ марксизма-ленинизма, однажды меня спросил как бы между прочим:
- Я что-то не совсем понимаю, ты уж меня, пожалуйста, прости ради бога: кем ты собираешься вообще стать?
- Я собираюсь стать хорошим человеком, - ответил я не задумываясь.
Сашка Клебанов взглянул на меня внимательно, с выразительным прищуром глаз, чуть-чуть улыбнулся, чтобы показать, что по достоинству оценил мой примитивный тонкий юмор и сказал:
- Ты как всегда в своём репертуаре. Но я тебе скажу на всякий случай наперёд, только ты не обижайся на меня, пожалуйста: нет такой профессии "хороший человек".
- А по-моему, есть, - решительно возразил я. - Хороший специалист может совершить подлость, а хороший человек - никогда.
Кто из нас оказался прав, не знаю. Но может быть, здесь и зарыта та самая собака, которая знает ответ, как вы считаете? Однако всё по порядку. Как говорится, на колу мочало, начинаю всё с начала.
Глава II. Жиль де ля Рокк
Действительно есть такая забавная международная организация на об?щественных началах под странным, на первый взгляд, названием СКИЖ. Её создали и взлелеяли вполне серьёзные иностранные люди, в частности некто Жиль де ля Рокк, будто бы известный французский музыковед, влюблённый в свободную жизнь, в горы и горные лыжи.
Он был, несомненно, хорошим человеком и, вероятно, именно по этой причине стал почётным президентом созданного им лыжного клуба. Кстати, по нечёт?ным тоже им же. Кроме того, он занимал несколько странно звучащий для русского уха пост директора высокогорной "станции" Куршевель во фран?цузских Альпах, где любят с некоторых пор бывать так называемые "новые русские", поскольку горные лыжи неожиданно для всех приверженцев роскошной жизни стали признаком гламура. И где опозорился однажды молодой трудолюбивый магнат Прохоров, не будучи тогда ещё политическим деятелем, ненадолго возглавившим в России "Пра?вое дело".
Как всегда бяки-журналисты, падкие на клубничные скан?дальчики, раздули некрасивыми и грубыми словами из мухи слона и отправили его гулять в посудные лавки "средст?в массовой информации". Их можно понять, им за это платят деньги. Что же касается меня, не обременённого этой заразой, то я не склонен порицать Прохорова. За то что он, свободный от тесных супружеских оков, высоченный симпатяга-парниша, решил по молодому делу погулять на широкую ногу, на заработанные честным и тяж?ким трудом в поте лица деньги, с молодыми русскими красотками в чудесном горном ку?рорте, где можно попробовать спаржу, артишоки, устриц, изумительные сыры, тонкое французское вино, а также получить шоколадный загар на нежную шелковистую кожу прекрасных дам даже зимой.
Покажи мне та?кого, кто отказался бы от подобного "отдыха", и я скажу тебе, кто ты есть на самом деле. Вот когда построят у нас Красную Поляну и Роза Хутор, вот тогда да - можно и претензии предъявлять, поскольку мы это дело очень любим издавна. Нас хлебом с маслом не корми, а дай кого-нибудь потянуть злорадно за цугундер.
Жиль, помимо всего прочего, сын ещё одного известного француза, а именно основателя и отчасти идеолога фашисткой партии Франции полков?ника де ля Рокка. Жиль - отличный мужик. Он жилист, как, вероятно, все на свете "жили", благородно худощав, как в меру образованный иностранный аскет, улыбчив, не?обычайно дружелюбен и невероятно деятелен. Его постоянно обветренно-загорелое от альпийского горного солнца лицо покрыто густой сеткой мелких морщинок, некоторые из них расходятся обаятельными, похожими на следы цыплячьих лапок, лучиками от уголков всегда чуть прищуренных, смеющихся серых глаз к рано седеющим вискам.
Жиль, как любой критически настроенный человек, лелеет свою сверхзадачу в жизни. Он хочет всем своим добрым сердцем, всей распахнутой и светлой душой, всей своей непрестанной кипучей деятельностью искупить вину отца, хотя, как мне порой казалось, не вполне эту вину отчётливо сознаёт. И не удивительно: хорошо и всем давно известно, сын за отца не отвечает, сын вину отца всегда зело преуменьшает.
По оценке Жиля, его отец не был фашистом в том смысле, какой вкла?дывается в это ставшее с некоторых пор ужасным и даже преступным слово, когда имеется в виду фашизм Гитлера или отчасти даже Муссолини. Полковник де ля Рокк был, если так можно выразиться, хорошим фашистом и с Гитлером не имел ничего общего, более того - находился с этим исчадием ада в кон?трах. Поэтому Гитлер относился к полковнику, если не сказать враждебно, то и не сказать, чтобы дружески. Да, полковник де ля Рокк являлся ярым нацио?налистом, примером истинного, высокого, патриотизма. Для него Франция была превыше всего. Он хотел видеть свою обожаемую им родину великой, свободной, счастливой. Скажите, что здесь плохого? У нас в России таких "фашистов" у самих полным-полно. Они, правда, называют себя националистами, но это не меняет сути дела.
Полковник был искренне убеждён, что Франция предназначена богом только для французов, а всех этих евреев, алжирцев, цыган и прочую нечисть, которые понаехали тут отовсюду, следовало вымести поганой метлой с благословенной райской земли. Не уничтожать евреев и им подобных недочеловеков в газовых камерах и "душегуб?ках"; не сжигать их потом сотнями тысяч в специально построенных для этого мрачных крематориях, как это приказывал делать Гитлер вместе со своими подручными, а всего-на?всего изгонять их, чтобы духу-запаху их не оставалось на родной француз?ской земле.
И не призывал полковник поступать так, как поступал во времена оно храбрый Иисус На?вин. Когда он, по наущению Моисея, захватывал у коренных жителей за Иорданом многочисленные го?рода их. И истреблял остриём меча своего всех до единого жителей их, и волов их, и овец их, и коз их. Отец Жиля признавал лишь священное право изгонять понаехавших тут и не "пущать" их больше обратно. Каждый сверчок знай свой шесток. Вот она, разница: одно дело убивать, другое - изгонять. Не все улавливали эту существенную раз?ницу, и пол?ковник де ля Рокк не пользовался со стороны свободомыслящих людей ин?тернационального толка ни признанием, ни уважением, ни гражданской любовью, что не могло не аук?аться в среде ближних его.
И тогда сын его, первенец его, решил, во искупление грехов отца сво?его, создать на общественных началах клуб, этакую своеобразную скинию собрания, где витал бы дух терпимости, или, как принято стало теперь говорить, толерант?ности. Некоторые шибко грамотные россияне, желая свою образованность показать, приплетают к этому красивому термину Талейрана, но поверьте мне на слово, этот известный французский дипломат не имеет к нему никакого отношения, разве лишь только по словесному созвучию.
В этом кочующем по горнолыжным курортам клубе, по замыслу Жиля, должны были раз в году встречаться журналисты разных стран. Дружить изо всех возможных сил; временно влюбляться и "говорить друг другу комплименты"; париться в жаркой сауне; плавать в бас?сейне с изумительным видом сквозь хрустальные стёкла на белоснежные вершины красивых гор на фоне ярко-голубого неба; обмениваться важными мнениями по широкому кругу странных явлений между?народной жизни в дискуссионных залах - на сухую а в ресторациях - за бу?тылкой бургундского вина, шотландского виски, американского бурбона, русской водки или грузин?ской хванчкары; обсуждать проблемы современности в поисках выхода из возникающих то и дело тупиков; упиваться удавшейся жизнью, веселиться и... кататься радостно на горных лы?жах. Такая вот забавная смесь народной дипломатии и мини-мини Зимних Олимпийских Игр.
Глава III. Официоз с журналистской уточкой
СКИЖ имел, разумеется, официальное представительство - штаб, который распола?гался в Женеве, как всякая уважающая себя международная организация. Штаб состоял, насколько мне известно, из вице-президента и ответственного (или технического?) секретаря. Чем эти официальные лица занимались во время многомесячных перерывов между клубными раз в году встречами, мне непонятно, как и многое другое в заманчи?вой и тогда запретной для нас заграничной жизни. Ну, отчёт написать для Истории, составить финансовый отчёт для Правления и аудиторской фирмы, подвести итоги, наметить место проведения будущей встречи, провести переговоры, но всего этого, казалось мне, недостаточно, чтобы заполнить этими привычными заботами все оставшиеся рабочие дни. Одним словом, штаб, по моему мнению, особенно не надрывался в поте лица своего и не валился от усталости, придя домой, как мы у себя в Советском Союзе к тому привыкли.
У клуба имелись официальные юридические документы, зарегистриро?ванные, если я не путаю, в муниципалитете Женевского кантона: Устав и Учредительный договор. Само собой, естественно, имелась круглая печать и финансовый счёт в надёжном швейцарском банке. На печати был изображён символ клуба, являвшийся одновременно клубным значком. Это была симпатичная, в одну линию, уточка в шапочке и на лыжах, с развевающимся вокруг тонкой шейки шарфиком. Она, эта журналистская уточка, присутствовала на всех официальных бумагах клуба: бланках писем, плакатах, протоколах соревнований, пригла-сительных билетах, визитных карточках и даже банкетных меню. Кроме того - на наградных медалях за призовые места. И, что, пожалуй, самое главное - белоснежный образ уточки на небесно-голу?бом шелковистом знамени всегда волновался под дуновениями свежего, ласкающего душу и тело горного ветерка, когда поднималось по высокому, устремлённому ввысь флагштоку знамя очередной клубной встречи.
Меня всегда поражало, на каком высоком полиграфическом, эстетиче?ском и профессионально-техническом уровне всё это было изготовлено. Как будто то был не журналистский самодеятельный междусобойчик, а действи?тельно чуть ли ни сами Олимпийские Игры. Я лелеял призрачную мечту за?получить со временем этот клубный значок, изготовленный изящно в тонкую латунную ниточку. Он вручался в торжественной обстановке членам клуба, которыми становились те, кто принимал участие не менее чем в пяти клубных встре?чах. Членство в клубе носило персональный характер и относилось не к деле?гациям, как мы в Советском Союзе к тому привыкли (и на что я наивно рассчитывал), а к кон?кретным физическим лицам, независимо от их гражданства, причастным к разудалому журналистскому цеху и делающим соответствующие (и немалые!) личные денежные взносы.
Мне посчастливилось, благодаря дружеским связям, что обычно харак?терно у нас для хорошего человека, принять участие как раз в пяти встречах СКИЖа, но членом клуба я так и не стал и не получил вожделенный значок. Ни одного иностранного языка я не знал, а к журналистике имел лишь косвенное отношение, когда, находясь в Терсколе, на чердаке у Юма, листал в дремот?ном состоянии, сидя после жарких лыжных "баталий" в продавленном многими задами кресле, красочные глянце?вые австрийские журналы "Ski". Или иногда читал за обедом советские га?зеты, вопреки советам профессора Преображенского, который по воле Ми?хаила Булгакова насобачился делать уникальные операции на сердце луч?шего друга человека, чтобы добраться до самой сути. Что же касается денежных взносов, то о них тогда я не имел ни малейшего представления, поскольку всё за нас, членов советской делега-ции, оплачивал, как я догадываюсь, Союз журналистов СССР.
За кого меня принимали члены СКИЖа из других стран, не знаю. Но если судить по их настороженным и отчасти презрительным взглядам, изредка бросаемым в мою сто?рону, полагаю, за обычного советского соглядатая. Это было привычное дело во времена холодной войны, когда Советский Союз воспринимался как империя зла. Правда, соглядатаи, как правило, безукоризненно владели одним, а то и несколькими европейскими языками, я же, подозреваю, являлся для многих либо исключением, либо недоразумением. А может быть, думали они, умело притворяется, этот хитрый сукин кот.
Впрочем, я не исключаю того, что если бы я мог более или менее внятно изъясняться хотя бы на одном из распростра?нённых европейских языков (кроме русского), получил бы неожи?данно наследство от обнаружившегося вдруг где-нибудь в Париже или на Брайтон-бич богатого дядюшки и сумел бы ловко заморочить го?лову официальным лицам клуба в Женеве по поводу своей профессиональ?ной журналистской деятельности, как это не раз с помощью друзей мне уда?валось делать в Москве, то смог бы, наверное, поучаствовать во многих дру?гих встречах СКИЖа и даже получить вожделенный значок, поскольку находился в приятельских отношениях с самим почётным президентом, его Skiятельсвом Жилем де ля Рокком.
Нередко, встречаясь в кулуарах коридоров, мы с ним вели оживлённые, мимолётные и чрезвычайно содержательные беседы о жизни. Завидев меня ещё издалека, он всегда первым подходил ко мне, жал руку с особым, международным, чувством и приветливо улыба?ясь, словно мы не виделись целую вечность, говорил многозначительно, с искорками смеха в серых глазах:
- Сава? - что означало, если я не заблуждаюсь, "ну как?".
А я, тоже широко улыбаясь и тоже крепко жмя, ему отвечал впопад:
- Сава бьен! - что означало, если я не ошибаюсь и на этот раз, "нор-мально, старик, всё пу?тём!".
Между прочим, я познакомился с Жилем де ля Рокком ещё задолго до того, как возник и потом стал бурно развиваться мой странный, неправдоподобный, почти приключенческий, роман со СКИЖем.
Глава IV. Французская миссия на Северный Кавказ
В 1972 году Жиль де ля Рокк приезжал к нам на Северный Кавказ в составе французской делега?ции (он же её возглавлял), которую сами французы именовали загадочным словом "миссия" - Mission francaise au Caucase. В задачу этой внезапной миссии входило пока только ещё беглое изучение воз?можностей инвестирования западных банковских капиталов в создание и раз?витие горнолыжных курортов на Кавказе.
А то своих денег девать им было некуда, да и горные лыжные станции старушки-матушки Европы начинали к тому времени помаленьку надоедать, требовалось что-нибудь новенькое, желательно экзотическое, свежее и даже немножко дикое. Пришла пора осваивать новые места. Наивные эти фран?цузы, не знали, с кем им придётся иметь дело.
Французские ребята, скажу по совести, все как на подбор были сплошь хорошие парни, ничего не скажешь. Только довестись им как следует выпить за хорошим кавказским столом, против нашего - они слабаки. Ну, так это дело давно известное: где немцу с ручками, там русскому море по колено. Правда, тут хвастаться особо нечем, невелика заслуга, но и другого чего тоже не больно видать. Нет, конечно, и спутники, и большой балет, и Юра Гагарин, и автомат Калаш?никова - это всё есть, тут спору нет, от этого никуда не уйти и не отвертеться, но ведь это всё по большому счёту. А мне ведь по-маленькому желательно. Чтобы лыжи были лыжи, а не "мукачи"; чтобы подъёмники всюду в горах стояли, а не пёхом с пыхом наверх; чтобы сыр был сыр, а не мыло; чтобы в подъездах несознательные граждане не мочились почём зря, а то всё же пахнет нехорошо. Вот и всё, не так уж и чересчур, если разобраться. Иные скажут: какая мелкая душонка, обыватель, мещанин, капризуля! Согласен, стыдно это. Только не подумайте чего, я вовсе не против. Просто по-малень?кому очень хочется.
Так вот. В состав французской миссии на Кавказ входили: уже немного извест?ный читателю хороший человек Жиль де ля Рокк - это раз; затем - чемпион мира какого-то затёртого года по скоростному спуску на лыжах, стройный, как телеграфный столб, обаятельный красавчик Леон Лякруа - это два; к ним вдобавок - один из крупнейших специалистов по выбору лыжных трасс и оценке горных районов по превращению их из диких мест в первоклассные горно?лыжные курорты Жан Каттлен, постоянно проживающий в том самом Куршевеле, - это три. Кроме этих троих - тех?нический советник банка Суэца и Горного союза Константин Фельдзер, бывший лётчик легендарной эскадрильи "Нормандия-Неман". И ещё - какой-то подозрительный тип из Мерибеля по имени, кажется, Пьер (фамилию не помню) в кожаных рыжих гольфах и толстых шерстяных носках, в австрийской шляпе с пёстрым пёрышком за лентой и с неизменной курительной трубкой в зубах. Он никогда не вынимал этой трубки изо рта, разве что во время сна и жевания пищи, поэтому, видно, за всё время пребы?вания миссии на Кавказе не проронил ни слова. Во всяком случае, я от него никаких слов не слышал.
Об истинных целях этих опасных капиталистических засланцев в нашу социалистическую страну я старался не дога?дываться, чтобы не наводить тень на плетень и не отбивать трудный хлеб у скрытых представителей тогдашнего могущественного Коми?тета Государственной Безопасности, простодушно и наивно веря всему, что говорили французы. И честно отвечал на все их "каверзные", с глубоким антисоветским подтекстом, вопросы.
С советской стороны французскую миссию сопровождала в поездке по Северному Кавказу группа тщательно отобранных и проверенных "специалистов" под эгидой ВЦСПС. Возглавил эту группу недавно вступивший в должность заместителя председателя Цен?трального Совета по туризму некто Латышев Николай Филиппович. Он был тоже хороший человек, хотя и не все разделяли эту сомнительную точку зрения. В отличие от двух других членов нашей группы сопровождения он отли-чался крайней осторожностью, боялся любого куста пуще пуганой вороны, и умел непостижимым образом виртуозно не отвечать на самые элементарные вопросы. Ох, и намучились мы тогда с этим "дядей Колей", беспрестанно по?сылая ему рогатых чертей! Он подозревал французов во всех смертных грехах, самым невинным из которых был, разумеется, шпионаж в пользу всех без исключе?ния западных держав. Особенно, я думаю, его смущала подозрительная фамилия Фельдзер, от которой попахивало чем-то привычно сионистским (хотя Костя, надо здесь прямо заметить, не имел ни к сионизму, ни к носителям этого вредоносного националистического движения абсолютно никакого отношения).
Кроме Николая Латышева, в группу сопровождения французской миссии входили ещё трое: извест?ный московский литератор и до некоторой степени поэт, восторженный, бур?лящий, порхающий, жестикулирующий, говорливый Василий Дмитриевич Захарченко, он же главный редактор популярнейшего в те времена журнала "Техника - молодёжи" и, одновременно, председатель Федерации горнолыжного спорта СССР; я - хороший человек и ваш покор?ный слуга, работавший всего несколько последних месяцев заместителем начальника УКСа в Комитете по печати при Совете Министров СССР и занимавший в горнолыжной федерации общественный пост председа?теля комиссии по канатным дорогам и другому техническому оснащению горнолыжных трасс; а также молодой канатчик-проектировщик из "Союзпроммеханизации" молчаливый и робеющий Слава Ермаков. Фу! Так много слов, что самому становится противно, как будто выпил, не дыша, стакан тёплого касторового масла без закуски.
При рассмотрении в верхах Центрального Совета по туризму, за закрытыми дверями, моей ни?чтожной кандидатуры возникла распространённая в Советском Союзе подковерная борьба, в которой приняли уча?стие закалённые борцы тяжёлого веса: Василий Захарченко, Николай Латышев и сам председатель Центрального Совета надутый и важный Абуков Алексей Хуршудович. Вам интересно и здесь узнать, где зарыта собака? Из?вольте, у меня секретов нет. Дело в том, что сравнительно недавно я покинул этот самый ЦС не без активной помощи Латышева, питавшего предубеждение к потенциальным соперникам и любовь к скрытному вероломству. Возможно, были и другие веские причины, но мне о них неизвестно.
Теперь, по про?шествии многих лет, я думаю, Абуков испытывал тогда некоторую толику неловкости передо мной за то, что Латышеву, только что пришедшему в Центральный Совет из ВЦСПС, удалось легко, без видимых причин, вытолк?нуть меня за пределы борцовского ковра. Весовая категория Абукова, этого грузного чер?кеса, отлича?лась особой тяжестью как по занимаемой им должности, так и благодаря большому круглому пузцу, похожему на спрятанный под одеждой крупный спелый астраханский арбуз. Абуков сказал грозно: "Быть по сему!", и я был включён в группу со?провождения французской миссии. Конечно, помог и авторитет Василия Дмитриевича Захарченко, широкая из?вестность и узнаваемое характерное лицо которого на всех производили поистине маг-нетическое действие.
А может быть, я всё это себе просто напридумывал, и меня выперли из Центрального Совета по туризму совсем по другой причине. Либо из-за профнепригодности, что, мне кажется, вряд ли, либо по причине необузданного волокитства за замужними красивыми женщинами, которое можно было трактовать как использование служебного положения, что никоим образом недопустимо в уважаемом профсоюзном учреждении.
Глава V. Тяжба, похожая на борьбу двух нанайцев
Итак, Василий Захарченко дружил с Константином Фельдзером. Нельзя сказать, что я с Костей тоже дружил, это было бы с моей стороны явным пре?увеличением и желанием примазаться к славе известных людей, выставить себя значительнее, чем я есть на самом деле. Но я с Костей был знаком. И даже бывал у него не раз в гостях, когда он приезжал из Франции в Москву и останавливался всегда у извест?ной актрисы "Театра на Таганке", имя которой я умышленно забыл, так как не люблю пустых сплетен с грязным подтекстом. Костя дружил с Жилем, потому что оба были из Парижа. А там все друг друга знают как облупленных, город-то маленький, не то что наша матушка Москва, хочешь не хочешь, а примелькаешься.
Костя свёл Васю с Жилем, оба друг другу понравились, и заработал славный механизм преданной дружбы на долгие годы.
Не знаю, кому из них троих пришла в голову эта идея, подозреваю, что Васе Захарченко, потому что без фантастических идей его деятельная натура, как рыба без воды, не могла существовать, но она пришла. И из Франции по?летело письмо в ВЦСПС, так как почти все подходящие для горнолыжного спорта места на Кавказе находились в ведении Центрального Совета по ту?ризму. А это если ещё и не сам ВЦСПС, то его важная подведомственная структура. В письме излагалось, что французская спортивно-деловая миссия хо?тела бы посетить в удобное для всех время Советский Союз с целью озна?комления с природными возможностями Кавказа для развития горных курор?тов, имея в виду в дальнейшем организацию крупнейших международных соревнований вплоть до проведения в будущем Зимних Олимпийских Игр. В случае получения положительных результатов и достижения соответствую?щих международных договоренностей, миссия заранее выражала готовность предложить деловым кругам Франции принять участие в инвестировании в указанное развитие крупных французских капиталов.
В конце письма стояла неосторожная приписка, что "этот вопрос" предварительно обсуждался с Суэцбанком и Федерацией гор?нолыжного спорта СССР (г-ном Захарченко). Эта приписка была сделана по горячему на?стоянию Васи, чтобы ему самому не получилось пролететь мимо хорошей поездки в хо?рошей компании. Но она, эта приписка, чуть было не похерила всё дело, так как Секретарь ВЦСПС Николай Николаевич Романов, к которому поступило письмо, был человеком чрезвычайно крутого нрава и не терпел, когда что-то, входящее в сферу его профсоюзных интересов, обсуждалось предварительно без его вы-сочайшего повеления. Тем более с участием этого, как он выразился, известного на всю страну болтуна и краснобая.
Однако время настоятельно требовало дружить со всеми странами и неустанно бороться, не оставляя камня на камне, за мир во всём мире. Поэтому Николай Николаевич препятствовать поездке не стал, но интереса к ней тоже особого не проявил, поручив организационную сто?рону дела Абукову Алексею Хуршудовичу. Но оскомина от приписки в конце письма всё же, видно, осталась. Аукнется она позже, а пока он сказал через губу, показывая этим, как ему надоели бестолковые подчинённые:
- Ладно, пусть едут, чёрт с ними. Посмотрим, может быть, что-нибудь умное скажут. Хотя надежды на это мало, так как их интерес выглядит, скорее всего, шкурным. Такова, увы, классовая природа капитализма.
Меня с моей новой работы в Комитете по печати при Совете Министров СССР отпустили в эту по?ездку тоже нельзя сказать, чтобы с большой охотой, но и не так, чтобы уж совсем ни в какую. Однако всё же пришлось спешно "организовать" письмо из Спортко?митета СССР на имя нашего председателя Стукалина Бориса Ивановича, недавно сменившего на этой чрезвычайно ответственной государственной должности Николая Александровича Михайлова, больше известного в советской истории как пламенный вождь молодёжи, занимавший под мудрым руководством великого Сталина пост первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Я здесь вскользь о нём упоминаю, поскольку это имя в моём сумбурном рассказе однажды всплывёт из тёмных глубин советской истории в своеобразном, я бы даже рискнул здесь сказать, смертельно-юмористическом контексте.
Мне же самому и пришлось пи?сать это письмо. То была обычная тривиальная практика бюрократического бумагооборота, призванного имитировать бурную творческую деятельность чиновничьего аппарата. Существовало негласное правило: тебе нужна характеристика? - пиши её сам, а мы (кто должен её подписывать) посмотрим, и если будет нужно, поправим. Всякий раз вспоминаю мудрые слова Николая Николаевича Романова: "Любая инициатива должна быть организована сверху".
Заместитель нашего председателя Емельян Ев?докимович Хомутов, к которому попало письмо, добрая душа, большой любитель красивых бутылочных изделий ликероводочной промышленности и тоже хороший человек, подумал совсем не?много, чтобы оценить государственную целесообразность своего ответственного решения, и сказал:
- Чёрт с тобой, поезжай, но только в счёт твоего очередного отпуска. Чтобы тебе вперёд неповадно было манкировать (он любил непонятные слова) и пользоваться моей слабохарактерностью.
Я и этому был несказанно рад, потому что вскоре меня ждали долгожданные встречи с моими надёжными хорошими друзьями и несколько деньков восхитительного катания на горных лыжах. Там, где я провёл пять незабываемых лет, когда самоотверженно и даже, можно сказать, влюблёно работал в Терсколе, Домбае, Архызе и строил в этих чудесных заповедных местах канатные дороги, гостиницы и жилые дома.
Там я скоропалительно женился на бурно очаровавшей меня прелестнице-москвичке, там родились похожие на меня образом и подобием мои сыновья, ставшие давно уже горячо любимыми мною взрослыми лоботрясами. Там я испытал радость и горечь первых лет вожделенной супружеской жизни; там я старательно пытался научиться любить, а научился ненавидеть.
Глава VI. Приезд в солнечную республику
Так было заведено, что приезжавших из далёкой Москвы по важным делам важных чиновников встречали не только те "сошки", кому это было поло?жено по субординации, но и обязательно местное начальство: кто-либо из партийных, советских или профсоюзных руководителей территориальных органов управления, а то нередко и все вместе. А так как важных дел везде, всюду и всегда бывало предостаточно, особенно в южных республиках великой страны Советов, где тепло и солнечно, где много фруктов и вина, где национальная кухня отличается необычным, восхити?тельно заманчивым вкусом, где жители издревле особенно гостеприимны, то бывали дни и недели, когда местным руководителям ничем другим не оставалось за?ниматься, как встречать и провожать опостылевших дорогих столичных гостей.
Нашу смешанную советско-французскую делегацию в аэропорту Ми-неральных Вод встречала с небольшой свитой председатель республиканского Совета профес?сиональных союзов красавица-кабардинка, жгучая брюнетка с ослепительно чёр?ными блестящими волосами, бровями, глазами, взгляд которых иначе как приветливо-тя-жёлым не назовёшь, и ярко накрашенными сочными губами. Когда она улыбалась, об?нажая ровные влажные зубы, любому становилось не по себе. Фамилии её я не называю, потому что не помню, да и, признаться, не знал никогда. Все на?зывали её Розой Кочемасовной, иногда, крайне редко, Розой, и я, работавший одно время в Кабардино-Балкарии, не слышал, чтобы кто-то произнёс её фамилию. Ду?маю, что это не случайно. И вот ещё одна занятная версия на опытный читательский зуб.
Местная власть в те времена держалась на трёх основных китах: секре?таре обкома, председателе исполкома и председателе облсовпрофа. Секре?тарь обкома являлся самым главным начальником, обитавшим где-то в заоб?лачных высях, в эмпиреях, и язык не поворачивался называть его иначе, как по фамилии. Трудно представить себе, например, чтобы Сталина кто-нибудь решился назвать по имени и отчеству - только товарищ Сталин. В Кабар?дино-Балкарии секретарём обкома был товарищ Мальбахов.
Председатель исполком был шишкой значительно меньшей, находился сразу же под обла?ками, иногда даже спускался на грешную землю, и его уже можно было знать и называть как по фамилии, так и по имени-отчеству.
А председатель обл?совпрофа - вот он рядом, почти на земле, вместе с народом; и если к тому же это красивая женщина, то, спрашивается, причём здесь фамилия? Только - Роза Кочемасовна. Хрущёв и Брежнев пытались стать ближе к народу, Лео?нид Ильич даже ввёл в повседневную партийную практику крепкие мужские поцелуи взасос, но ничего, кроме смеха и анекдотов, это не вызвало. А в национальных респуб?ликах, особенно южных, та, старая, традиция встреч и проводов ещё долго сохранялась.
Из Минеральных Вод наша делегация на 3-х чёрных, лоснящихся, как цирковые морские львы, казённых "Волгах" (плюс "рафик", в котором ехали лыжи французов), сопровождаемых спереди и сзади милицейскими машинами с синей мигалкой, направилась сначала в Нальчик, где непривычным французам пришлось выдержать испытание пока ещё только первым, "на скорую руку", кавказским банкетом по случаю прибытия в солнечную Кабарду. Затем одуревших французов усадили в автобус, мы, четверо сопровождавших, тоже уселись вместе с ними, и наша повеселевшая компания, на этот раз уже без Розы Кочемасовны, покатила в Терскол. Пере?водчи?ками в пути выступали поочерёдно то Вася Захарченко, знавший не?много по-фран?цузски, (французы понимали его французский с трудом), то Костя Фельдзер, говорив?ший по-русски без малейшего акцента, так как родился и вырос он в Киеве, а во Францию попал в отроческом возрасте вместе с родите?лями, эмигрировав?шими туда сразу же после Великой Октябрьской революции.
В Терсколе нас ждал ещё один банкет, теперь уже по случаю приезда в солнечную Балкарию. Стол был накрыт в гостевом домике обкома партии, и там ждал гостей сияющий всеми тремя десятками золотых зубов Хусейн За?лиханов, известный в республике знаток кавказского застолья и сладостраст?ный любитель молоденьких туристок, которых он с обольстительной улыб?кой называл "тушканчиками молочно-восковой свежести".
Самое для меня по?разительное заключалось всегда в том, с какой необыкновенной лёгкостью эти "тушканчики" попадались в расставляемые Хусейном блудливые словесные сети с довольно крупной ячейкой, позволявшей милым рыбкам выскользнуть из сексуального плена без особого труда. Но почти никогда этой возможностью не пользовались и за?глатывали примитивную наживку с первой же закидки, как самая глупая речная рыба.
Скажу вам откровенно, после знакомства с Хусейном Залихано?вым (когда я ещё работал на Северном Кавказе) я стал относиться к молоденьким де?вушкам с преду?беждением и лёгким презрением, которые сохранились во мне, пожалуй, на всю оставшуюся жизнь. Всякий раз, когда я встречаю пре?лестную молодую особу с наивными красивыми глазками и порхающими ресничками, я вспоминаю Хусейна, и мой очарованный взгляд ту?манится изморозью сомнения, а особа, наверное, думает про себя, что я сражён наповал.
По случаю приезда из Москвы и Франции высоких гостей, которых в аэропорту встречала сама Роза Кочемасовна, свирепого вида балкарцем с повязкой на глазу был забит молодой барашек с милой мордашкой беспорочного агнца и подвешен варварски на крюке головою вниз. И по истечении срока, достаточного для истечения тёплой внутренней крови, был тут же освежёван, разделан на куски и сварен на костре в простом жестяном ведре с крутым булькающим и плюющимся кипятком. А ливер мелко поруб?лен большим острым ножом на разделочной доске, сдобрен солью, перцем и чесноком, зашит в тща?тельно промытый желудок и тоже просто сварен в том же кипятке - это блюдо называется сохта, и это что-то умопомрачительное.
Послушайте, честное слово, я всегда считал, что баранина - мясо низкого третьего сорта, оно стоит по своим вкусовым и гастрономическим качествам много ниже свинины, говядины, телятины. Как же я оши?бался! Если вам когда-нибудь доведётся побывать на Кавказе, обязательно постарайтесь найти местного, но не молодого, жителя, который сварил бы вам в чуть подсоленном кипятке только что зарезанного и освежёванного молодого барашка. Не скупитесь и не торгуйтесь - вы не пожалеете. Берите кусочки нежнейшего, дымящегося, изумительно пахнущего мяса, смело макайте его в плошку с тузлуком (айран с чесноком, перцем и солью) и ешьте на здоровье. Уверен, вы обязательно скажете, что ничего более вкусного не ели за всю вашу счастливую, ранее зря прожитую жизнь.
Французы ещё не успели оправиться от недавнего застолья в солнечном Нальчике, как им вновь пришлось усаживаться за банкетный стол, уставленный бутылками с сомнительным "коньяком" местного производства. Они сидели с обречённым и немного ис?пуганным видом, безуспешно пытаясь украсить свои померкшие лица выму?ченными улыбками.
К столу, по просьбе Васи Захарченко, были приглашены жившие в Терсколе Алексей Малеинов, знаменитый альпинист, заслуженный мастер спорта СССР, в недавнем прошлом директор строительства туристско-спор?тивного комплекса в Приэльбрусье, и Юрий Михайлович Анисимов, кото?рого все звали просто Юм, в прошлом государственный тренер по горным лыжам. Оба, само собой, хорошие люди и мои славные давние друзья. За ними был послан "рафик", но он вскоре привёз одного лишь сонного Ма?леи?нова. Юм категорически отказался от приглашения, потому что терпеть не мог ни кавказских застолий, ни Хусейна Залиханова, ни Лёшу Малеинова.
Глава VII. Явление французам Хусейна Залиханова
Хусейн привычно взял управление застольем в свои много?опытные мозолистые руки. Для начала он, с сияющей золотой щедростью улыбкой, подарил каждому из приехавших по войлочной сванской шапочке. Французам шапочки очень понравились, они тут же напялили их на свои заграничные головы и долго радовались, что выглядят нелепо и смешно.
От шапочек нестерпимо пахло свалявшейся овечьей шерстью, однако, это не помешало, например, Леону Лякруа постоянно щеголять в доставшемся ему подарке во всё время пребывания на Кавказе, даже когда спускался по крутому склону, демонстрируя нам чемпионскую технику владения лыжами.
У меня таких шапочек, похожих на ермолки, дома валялось в шкафу две или три от предыдущих дарений. Я испытал неожиданный прилив щедрости и решил, что эту шапочку, доставшуюся мне заодно с французами, подарю при случае своему единоутробному брату. Однако вспомнил я об этом намерении много лет спустя. К тому времени Борис давно отказался от навязчивого желания поступить в МГИМО, видно, разочаровавшись в международных отношениях, окончил Лесной институт и работал лесничим в одном из глухих уголков Владимирской области, неподалёку от знаменитого озера Светлояр, в которое погрузился когда-то град Китеж, чтобы не достаться косоглазым супостатам. Я ездил к брату в гости и подарил ему ту самую сванскую шапочку. Она ему очень пригодилась, хотя не очень понравилась.
После того, как закончилась процедура дарения сванских шапочек, Хусейн Залиханов взялся за истомившегося в ожидании своего поедания барашка. Основная часть дымящегося мяса, порванная могучими пальцами Хусейна на небольшие, примерно равные куски, лежала в стоявшем в центре стола чугунном казане, забот?ливо укрытом вафельным полотенцем, чтобы не позволить нежному мясу остывать, исходя влажным паром, напоминающим фимиам древнего жертвоприношения. А перед Ху-сейном было выставлено большое блюдо с открытой горкой заранее заготов?ленных с неясным пока значением отдельных частей сваренного барашка. Французы оживились и с интересом наблюдали за священнодействиями этого забавного балкарца. Хусейн как всегда был в ударе, он сразу же ко всем стал обращаться на ты, говорил с милым, наигранным кавказским акцентом и не пере?ставал озарять весь стол сиянием своих золотых зубов. Он много шутил, рас?сказывал о забавных местных обычаях, Вася едва успевал его переводить, иногда ему по?могал в этом обаятельный и чертовски умный Костя Фельдзер.
- Ты, Николай Филиппович, всему голова, - говорил Хусейн, беря из стоявшего перед ним блюда и протягивая Латышеву бараний череп, на котором кое-где сохрани?лись жалкие остатки мяса, - тебе голова.
Все немножко похлопали в ладоши и сдержанно посмеялись, не пред?ставляя себе, как месье Латышев станет с этим черепом управляться. Нико?лай Фи?липпович растерянно и криво улыбался.
- Тебе, Василий, переводить заграничную французскую речь. И болтать без передыху. Чтобы нашим хорошим французским гостям не скучно было здесь, у нас на Кавказе. Тебе - язык. Он сочный и сладкий, как хурьма.
Захарченко затруднился с переводом слов "болтать" и "хурма", ему подсказал Костя, и все французы дружно засмеялись.
- Ты, Жиль, - продолжал между тем Хусейн, беря руками из блюда сердце барашка, - наш главный гость! Вдохновитель и организатор наших и ваших побед! На тебя вся надежда. Тебе - сердце.
Вновь раздались аплодисменты и оживлённые реплики французов, ко?торые Вася переводил одним единственным словом: "Превосходно!". Либо иногда "шарман".
- Вам, ребята, - говорил Хусейн, обращаясь к остальным французам, - по горам ходить. Чтобы ваши ноги не знали усталости, вам каждому - по го?ляшке. Будете бегать и скакать, как молодые туры-козлы.
- Тебе, - небрежно показывал на меня пальцем Хусейн, подчёркивая этим, что мы давно и хорошо знакомы, - барашкин хвостик с курдючным жи?ром. Чтобы ты всюду поспевал и ни от кого не отставал.
- Тебе, Слава Ермаков, - глаза. Чтобы ты за всеми наблюдал и учился.
На блюде, испачканном светлым прозрачным жиром, оставались два жалких кожисто-шариковых образования, очень похожие на семенники не-давно забитого и сваренного в кипятке юного домашнего животного.
- Ты, Малейнов Лёша, сильно ослаб по женской части, ты мне сам об этом не раз говорил (Лёша действительно многим с восторгом признавался, что стал импотентом и теперь чувствует себя совершенно свободным, как птица). Тебе - бараньи яйца. Это самый кусный и полезный.
То ли Вася неточно перевёл сказанное Залихановым, то ли ещё по чему-либо другому, но только французы смеяться не стали, а деликатно промолчали, сделав вид, что ничего не поняли. А Лёша, по свойст?венной ему болезненной привычке, сладко задремал с едва заметной доброй улыб?кой, уронив отяжелевшую голову на грудь.
- А теперь, дорогие друзья и гости Кавказа, - поднял в руке тамада стакан с "коньяком", похожим на слабо заваренный чай, - выпьем за громкий успех вашего абсолютно безнадёжного дела! Виват! Салют!
Хусейн говорил неторопливо, размеренно, заметно акцентируя слова, поэтому Васе не составляло труда переводить их почти синхронно, и последний тост Хусейна потонул в громком хохоте всех сидящих за столом. Осо?бенно радостно хихикал Николай Филиппович, а у Лёши Малеинова без?звучно отвисла надувшаяся челюсть, что бывало всякий раз, когда ему становилось нестерпимо смешно. Затем тамада великодушно разрешил тосты всем, кому было невтерпёж держать в себе важные и красивые слова.
Первым выступил с официальным приветствием Латышев. Он говорил медленно, долго, нудно, замусоривал свою речь словами-паразитами, то и дело повторяя "ну, это самое значит" или "вроде того", и я так и не понял, что он хотел сказать на самом деле. Если бы не литературное мастерство Василия Захарченко, успевавшего во время перевода редактировать речь руководителя делегации, то французы тоже, наверное, ничего не поняли бы. А так они даже вежливо похлопали. Костя Фельдзер, с которым я сидел за столом рядом, склонился к моему уху и прошептал едва слышно:
- Что это у вас за дурак такой? Где вы его откопали?
Я вздохнул, выпустил воздух, надув щёки, и незаметно развёл руками, дескать, сам видишь, с кем нам придётся иметь дело.
С ответным словом выступил Жиль де ля Рокк, на этот раз его перево?дил Костя. Жиль поблагодарил всех за тёплый приём и выразил надежду, что ска?занное "месье Залиханов" не более как весёлая шутка. Кроме того, он уверен, как и все его коллеги, что их миссия завершится успехом и принесёт ощутимые результаты, кото?рые послужат началу укрепления и развития... Тут он окончательно запу?тался и сказал, что ему никогда ещё не приходилось так много пить и есть и что он так больше не может. Потом несколько заключительных тостов вдох?новенно произнёс Василий Захарченко, известный балагур и тостмейстер, но его уже никто не слушал.
В конце концов, французов оставили в покое и предложили остаться ночевать в уютном гостевом домике обкома партии. Хусейн Залиханов уехал к своему легендарному 100-летнему отцу Чоке в село Тегенекли, тут совсем недалеко, за ближним лесом. Латышева отвезли в гостиницу "Иткол", где для него был приготовлен отдельный номер "люкс". А я, Лёша Малеинов, Вася Захарченко и Славка Ермаков отправились на автобусе в Терскол: Лёша - к себе домой, в оди?нокую неприбранную квартиру, остро пахнущую кошкой Каташкой, а мы с Васей и Славкой - к Юму на чердак.
Глава VIII. Бегство на Эльбрус
После приёма на обкомовской даче, где члены миссии ещё раз столкнулись с навязчивым кавказским гостеприимством, мы с Васей и Славкой проболтали у Юма до полуночи, обсуждая детали предстоящих переговоров с французами, и мечтали о том, как всё будет здорово, если удача, наконец, повернётся к нам передом, а ко всяким "дудакам" задом.
Наутро все, кроме Хусейна Залиханова, вновь сошлись в гостевом до?мике обкома партии, чтобы позавтракать перед тем, как заняться делами. Улыбчивый балкарец с хищным носом и чёрной повязкой на глазу, похожий на пирата, - тот самый, который вчера резал барашка, сообщил на ломанном русском языке, путая роды и падежи речи:
- Хусейна велела мине делайт завтрак шурпа и давай вам свежая айран. Шурпа совсем готов, айран тоже привёз.
На столе вновь стояли бутылки с местным "коньяком", но французы сразу же взбунтовались, выразив решительный протест. Жиль бил себя костяшками пальцев по вискам и говорил неожиданно по-русски:
- Так больше не можно! - Видно, этой единственной фразе успел научить его за долгую бессонную ночь Костя Фельдзер.
Поскольку Залиханова на этот раз с нами не было, французам удалось, правда, не без труда, выскользнуть из цепких рук Василия Захар-ченко, который постарался было заменить собой вчерашнего тамаду, но ему не хватало обаятельной дикости Хусейна.
Во время завтрака я пытался начать хоть какие-то переговоры, но все мои по?пытки умело блокировались Николаем Филипповичем Латышевым. Он, пе?ребивая меня, говорил, что торопиться не надо, следует осмотреться, всё как следует изучить, взвесить, а потом уж поговорить.
Против этого трудно было что-либо возражать, и тогда мы, те кто "стоял" на лыжах, поняв что Филиппыч не даст нам возможности поговорить открыто и откровенно, договорились отправиться на "Приют Одиннадцати" (мы были уверены, что Латышев не рискнёт туда подниматься) и там всё обсудить спокойно, без дураков. Так и сделали. Латышев остался в "Итколе" проверять "своё" хозяйство - база отдыха, туризма и спорта принадлежала Централь?ному Совету по туризму. Остался внизу и Костя Фельдзер, на лыжах он не стоял, да и лет ему насчитывалось уже не мало. А мы, остальные, под предводитель?ством Алексея Александровича Малеинова, отправились на поляну Азау, а оттуда - на Эльбрус.
К нам хотел было присоединиться Юм, но, узнав что опять будет этот несносный дремучий Малеинов, решил не портить себе настроения и с нами не пошёл. Зато увяза?лась миниатюрная Светка Шевченко, хозяйка кафе "Ай" (застеклённый круглый домик на Чегете), влюблён?ная в горы и горные лыжи, которые, по-моему, вполне заменяли ей мужчин. Хотя, как мне показалось тогда, присутствие в группе французов такого обольстительного кра?савца как Леон Лякруа заставило её независимое сердечко дрогнуть и долго трепетать в её тщедушной трогательной грудной клетке.
Порой мне чудится, словно это происходит наяву, как Светка в обольстительных грёзах представляет себе лежащего рядом с ней Леона Лякруа в её тесной тёмной коморке на чердаке второго дома (пример Юма оказался заразительным). Ах, эти французы! Какие они все сплошь заграничные, желанные и пахнет от них восхитительным иностранным дезодорантом от парижского "парфюма", от которого сладко кружится голова.
Не помню, был ли тогда с нами Юра Любимцев, кажется, был, потому что я слышу его восторженный смех и вижу сияющие от счастья глаза.
Стоял июнь, ещё не началось бурное таяние снегов высоко в горах, по?этому Баксан был пока ещё изумрудно прозрачен. Он обтекал широкими глад?кими струями журчащей ледяной воды окатанные валуны, кое-где закручиваясь белой пузырчатой пеной, и только готовился исподтишка превратиться вскоре в бурлящий, грозный мутный поток, ворочающий с глухим стуком неподъёмные камни. Погода в тот день выдалась солнечная, безветренная, и на нижней станции "Азау" маятниковой канатной дороги скопилось множество нарядных лыжников. Они терпеливо, послушно, почти обречённо, как стадо баранов, дожидались своей очереди на посадку в подвесной, слегка качающийся, уже изрядно побитый и поцарапанный вагон, который должен был вознести их наверх, откуда можно было в который раз рвануться на лыжах с кручи вниз с неизъяснимым восторгом и щекочущим страхом.
Очередь, похожая на неизвестную науке шерша?вую, ощетинившуюся яркими разноцветными лыжами змею, растянувшуюся на добрые десятки метров крутыми извивами внутри ограждающего лабиринта из толстых серых труб, двигалась медленно, прерывисто, порциями. К тому же очередь эта набухала за счёт проникновения в неё многочисленных друзей и знакомых. Прибывавший сверху вагон, всегда почти полупус?той, как бы нехотя освобождался от немногочисленных пассажиров, покачиваясь в глубоком перронном гнезде. В это время другой вагон, заполненный до отказа, с грохотом неуклюжих, негнущихся ботинок и костяным стуком лыж о железный пол, достигал гнезда верх?ней станции и торопился выпустить на волю нетерпеливых лыжников, спешащих в очередной раз вернуться обратно, теперь уже на лыжах по крутому склону, чтобы снова встать в длинную очередь.
Нередко блатные шустрики, "косящие" под спасателей или ра-ботников канатной дороги, просачивались на посадочную площадку по отдельной щербатой служебной лестнице, создавая дополнительные пробки, удлинявшие и без того бесконечную очередь. Вид у этих "блатняков" был либо нарочито дело?вой, либо откровенно наглый, сознающий своё якобы оправданное право проходить свободно, мимо оче-реди. А она, эта тупая очередь, вместо того чтобы возмутиться и потребовать от начальника канатки наведения должного порядка, провожала "счастливцев" тоскли?выми взглядами и отпускала отдельные осуждающие и завистливые реплики.
Нашу делегацию, вооружённую до зубов вызывающими злую зависть самыми что ни на есть заграничными лыжами, креплениями, ботинками, палками и очками, подвезли на автобусе прямо к подножию станции (обычно автобусы останавливаются и высаживают пассажиров внизу, на поляне) и провели на посадку через служебный задний проход.
Завидев возвышающегося над всеми нами Василия Захарченко, большое "лошади?ное" лицо которого было большинству стоявших в очереди лыжников знакомо по теле?визионной передаче "Это вы можете", многие отнеслись к обходному маневру на?шей живописной группы с пониманием того, что для такого большого и важного босса нет ничего невозможного. И даже стали весело и доброжелательно шушу?каться.
Отнеслись с пониманием многие, если не сказать все, кроме францу-зов. У тех глаза расширились от большого иностранного удивления, но они как люди благовоспитанные безропотно подчинились странному для них советскому по?рядку, согласно которому живая очередь существует для всех, за исключе?нием тех, кому можно сделать исключение в виде льготы, или преференции, по причинам, недоступным для западного понимания. Кости Фельдзера, который смог бы успокоить некстати разволновавшихся "миссионеров", с нами не было, а Вася Захарченко недоста?точно хорошо владел французским языком, чтобы объяснить им доходчиво и не предвзято, что такой странный для них порядок в порядке вещей.
Глава IX. Подъём на "Приют Одиннадцати"
На станции "Старый кругозор" мы, выйдя из вагона, сделали неболь?шую остановку, чтобы дать возможность французам полюбоваться роскошной панора?мой бескрайней, словно наполненной тугим морозным воздухом, бело-голубой чаши, именуемой цирком Азау. Там, вдали, берёт своё начало Баксанское ущелье, а из ледника Большой Азау вытекает бьющей тугой широкой струёй знаменитый, воспетый в песнях Баксан.
Помню, как я, когда ещё работал в Терсколе, ходил смотреть, как начинается эта река. Я долго тогда двигался вверх по ущелью, легкомысленно подгоняемый азартом опасности, перепрыгивая с одного большого камня на другой, рискуя сломать ногу, пока, наконец, не достиг устья голубого ледника и остановился, заворожённый необычайным видом. Надо мной, из ледяной пещеры, напоминающей зев унылой маски древнегреческого театра, вытекала напорным потоком, или низвергающимся водопадом, полностью готовая река. Это пока ещё не был Баксан, к основному потоку предстояло чуть ниже добавиться ручьям от ледников Малый Азау и Гарабаши. Я долго стоял тогда, не смея торопиться, и отрешённо думал: как величественны эти горы, и какой долгий путь предстоит проделать этому потоку, пока он доберётся до Каспийского моря и встретится там с нашей великой матушкой Волгой.
Жан Каттлен много фотографировал, а Лёша Малеинов в это время рассказывал, как в дни войны через перевал Хотю-Тау на Эльбрус пришли немцы. Как они, весело зубоскаля, прогнали пинками зимовщика и небольшой отряд красноармейцев, отобрав у них трёхлинейные винтовки Мосина, вызвавшие у немецких стрелков дивизии "Эдельвейс" жеребячий смех. По таким винтовкам нас в школе, на уроках военного дела, учили разбирать и собирать затворы. Помните: "стебель, гребень, рукоятка"?