Копылов Юрий Алексеевич : другие произведения.

Шар голубой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фантомасгория

   Шар голубой
  
   Фантомасгория
  
   I
  
   Максимкин папа был альпинист. Настоящий мастер спорта. У него даже был такой значок: "Мастер спорта СССР". Только папа никогда его не носил и не цеплял на одежду, потому что терпеть не мог всякие звания, значки и разные медали. Он считал, что это хвастовство. А хвастовство для мужчины - последнее дело.
  
   - Это всё пустое! - любил повторять он. Такой уж был у него характер.
  
   Спортсмены вообще замечательные люди: сильные, ловкие, бесстраш­ные. Но самые смелые и самые выносливые - это, конечно, альпинисты. Просто настоящие мужчины. Они ничего не боятся: ни стужи, ни зимней бури, ни большой высоты. Они могут взобраться на самую высокую-превы­сокую гору и спуститься обратно. Для них просто невыносимо спокойно смотреть на горы и любоваться ими издалека. Их так и подмывает подняться на самый-пресамый верх и покорить вершину.
  
   Карабкаться на вершину называется восхождением. Папа не раз гово­рил, что альпинизм - это вечный и тяжкий бой. Только в этом бою никто не стреляет, просто человек борется с трудностями, которые создаёт для него природа, и с самим собой.
  
   Максимка знал, что можно бороться за мир во всём мире. И даже не только можно, а просто совершенно необходимо. Можно, конечно, бороться и с трудностями, это факт. Бесспорно, никто не стал бы возражать, если бы их совсем не существовало. Но они всё-таки встречаются, тут уж никуда не денешься, так устроена жизнь. А вот зачем надо нарочно искать трудности, чтобы с ними бороться, и каким это образом можно бороться с самим собой, Максимка не очень хорошо понимал, а точнее не понимал вовсе.
  
   Если человек чего-то не знает или не понимает, то ему ничего другого не остаётся, как верить. Или не верить. Что, впрочем, одно и то же, ибо это две стороны одной медали. Ведь если веришь во что-то, то значит не веришь в нечто прямо противоположное. Если, например, кто-то верит в бога, то он не верит, что бога нет. И наоборот. Правда, для молодого человека главное не во что верить, а кому верить. Максимка верил папе.
  
   Папа говорил, что борьба с самим собой самая трудная, зато победа над собой самая радостная. Ибо она утверждает силу духа.
  
   Папу звали Юрий Михайлович. Но все папины друзья - а их было много-премного, может быть, целая тысяча - и даже мама называли его про­сто Юмом. Наверное, для краткости выражения, потому что в горах, где на каждом шагу человека подстерегают опасности, некогда так длинно гово­рить: "Ю-юрий Миха-айлович". Куда короче и проще: "Юм".
  
   Максимка тоже всегда так звал папу. У него были на это свои причины. Притом не просто причины, а веские соображения.
  
   Во-первых, имя это ему нравилось: в нём было что-то мужественное и решительное, как удар ледоруба. Максимка пробовал для себя придумать та­кое же сокращённое имя, состоящее из первых букв имени и отчества, но по­лучалось некрасиво и совсем не мужественно: "Мю". Как будто, котёнок в подвале мяукнул. Просто до-ре-мю-фасоль какая-то! А Макс, который, каза­лось бы, напрашивался сам собою, безусловно, отпадал, потому что в подъ­езде дома, где жил Максимка, "максов" было больше, чем предостаточно: сибирская лайка со второго этажа и задрипанный кот с первого. Некоторые не очень умные люди пытались по этому поводу острить, вроде того что бог троицу любит и тому подобное. Но Максимка старался не обращать на это никакого внимания и ни разу не заплакал, хотя иной раз очень хотелось.
  
   Во-вторых, папа сам говорил, что он для Максимки не только папа, но ещё и товарищ. Ибо в горах все должны быть товарищами. Таков закон гор.
  
   Юм говорил, что когда Максимка вырастет, он тоже непременно станет альпинистом. Максимке очень хотелось стать альпинистом, но он не мог со­гласиться с папой, что для этого ему ещё надо расти. Он считал себя уже вполне взрослым. В недалёком будущем Максимка мечтал стать ещё танки­стом, как брат Ахмета, или лётчиком - он ещё не решил пока точно кем, мо­жет быть, даже космонавтом. Но для этого, конечно, необходимо было не­много подрасти - тут уж ничего не поделаешь, такова жизнь. Альпинистом же можно было стать хоть сейчас, запросто. Потому что вокруг были горы.
  
   II
  
   Папа, мама и Максимка жили-были на Кавказе, в небольшом посёлке Терскол, у подножия Эльбруса, который один был равен тысяче гор. Нет, правда, Эльбрус - это самая высокая вершина в Европе. А Европа - такая часть света. А свет - это просто-напросто вся Земля. А Земля - это планета, такой огромный-преогромный круглый шар, который вращается вокруг своей оси. Поэтому на Земле то день, то ночь.
  
   Максимка ещё ни разу не бывал на Эльбрусе. Зато он несколько раз а, может быть, даже ещё больше - он точно не считал - поднимался на гору Че­гет, которая была, конечно, не такая большая, как Эльбрус, но тоже ого-го какая. Она стоит как раз напротив Эльбруса. Правда, Максимка поднимался на Чегет не один, а вместе с Юмом. И не пешком, а по канатной дороге, ко­торая называется парнокресельной, потому что в кресле можно сидеть вдвоём и болтать ногами.
  
   Конечно, можно было бы пройтись пешком по тропе, в связке и с ледо­рубами. Но в кресле всё же интересней: плывёшь себе по воздуху, как будто на воздушном шаре. И не так скучно, потому что Юм обязательно что-ни­будь рассказывает такое захватывающее или поёт. Ветер свистит в ушах, кресло слегка раскачивается из стороны в сторону, посмотришь вниз - сердце замирает. Но Максимке не страшно: рядом сидит папа Юм - такой большой, сильный, тёплый, такой надёжный - и поёт. Он очень любит петь, но у него совершенно нет слуха.
  
   Мама убеждена, что Юму в детстве, когда он был совсем маленький, слон наступил на ухо. Максимка неоднократно пытался представить эту ужасную картину. Каждый раз ему становилось смешно и жутко. Смешно, потому что он понимал, что это сказано иносказательно. А жутко, потому что ему действительно делалось не по себе. Ведь слон мог запросто раздавить папу. Тем более в детстве. А это означает, что и сам Максимка не смог бы появиться на свет. Хорошенькие шутки! Когда Максимка в своих размышле­ниях доходит до этого места, его охватывает чувство жалости к самому себе.
  
   Если папа в ванной пытается запеть - а он это делает постоянно, - мама стучит в перегородку и кричит ему из кухни:
  
   - Ради бога! Юм, я тебя умоляю!
  
   Единственная песенка, которую папа поёт без особенной фальши, это песня из кинофильма "Юность Максима". Он её очень любит и всегда поёт, когда у него хорошее настроение, или, как выражается сам папа, "высокое расположение духа". Он пел её даже тогда, когда сорвался со скалы и сломал себе бедро, ключицу и что-то там ещё. Максимки в то время вообще не было, потому что он тогда ещё не родился.
  
   Могут спросить: "Откуда же тогда ему об этом известно"? Да просто об этой песенке и о том случае знают все.
  
   Наверное, в тот момент у папы всё же было не очень хорошее настрое­ние. Но дух, по-видимому, был расположен высоко. И он пел эту песенку, чтобы подбодрить своих товарищей, когда они несли его со страшной кручи вниз, чтобы спасти.
  
   В этой песенке поётся про какой-то голубой шар и ещё про какого-то кавалера и какую-то барышню. Вот она:
  
   Крутится, вертится шар голубой,
   Крутится, вертится над головой,
   Крутится, вертится, хочет упасть,
   Кавалер барышню хочет украсть.
  
   Ничего особенного, песенка как песенка: непонятно, но складно.
  
   Юм считает, что прежде фильмы были несравненно лучше, чем теперь. Он всегда повторяет, когда речь заходит про кино:
  
   - Вот раньше было - кино! А теперь - совсем не то.
  
   Самые его любимые это знаменитые фильмы про Максима. Их целых три: "Юность Максима", "Возвращение Максима" и "Выборгская сторона". Все вместе они называются трилогией, и в каждом из них повторяется эта пе­сенка про шар голубой.
  
   Максимка смотрел эти фильмы, когда он с папой и мамой жил ещё в Ленинграде. Конечно, они ему понравились, спору нет. Но всё же трудно со­гласиться с тем, что они лучше теперешних. Во всяком случае, не всех - у Максимки на этот счёт есть своё мнение. Взять хотя бы "Фантомаса"!
  
   Между прочим, мама как-то говорила сыну, что его самого назвали Мак­симом по настоянию папы и, очевидно, под влиянием вышеупомянутой трилогии. Мама так и сказала: "Вышеупомянутой". Максимка тогда ещё не привык к таким сложным словам, но общий смысл он понял.
  
   III
  
   Когда кресло приближается к верхней станции канатной дороги на Че­гете, Юм поднимает рукой железную дугу с подножкой и командует:
  
   - Приготовиться! Вперёд!
  
   Максимка ловко соскакивает с кресла на снег и бежит вприпрыжку к круглому домику, который называется "Ай". В этом домике находится кафе в застеклённом зале, а слово "ай" по-балкарски всё равно, что по-русски "луна". Из круглого зала кафе "Ай" хорошо виден Эльбрус. Такой огром­ный-преогромный, просто гора-великан. Поэтому кажется, что он совсем ря­дом, прямо как будто до него можно дотянуться рукой. На самом деле это, конечно, далеко не так, но кажется, что так.
  
   Эльбрус имеет две вершины: восточную, которая справа, и западную, которая, разумеется, слева. Впрочем, если смотреть на него с противополож­ной стороны, скажем, со стороны Кисловодска, то получится наоборот - все­гда так, всё относительно. Между двумя вершинами находится седловина, поэтому Эльбрус похож на двугорбого верблюда. Только верблюд рыжий и мохнатый, потому что порос шерстью, к тому же ходит и даже бегает, а Эль­брус всегда неподвижен, белый-белый и гладкий, как две сахарные головы. Потому что на его склонах всегда лежит снег. Даже летом в самую жару. Максимка никогда не видел, чтобы головы были сахарные, но не раз слышал, что так говорят взрослые.
  
   Папа показывает протянутой рукой на далёкую маленькую чёрную точку на снегу и объясняет, что это "Приют Одиннадцати" - большой трёх­этажный дом в виде тупоносого дирижабля, где ночуют альпинисты перед штурмом вершины. Папу и Максимку окружают кольцом туристы, которых терсколь­ские мальчишки называют "чайниками", и тоже внимательно слу­шают. Мак­симка слышит за своей спиной шёпот: "Это Юм, знаменитый аль­пинист!" - и зами­рает от распирающей его гордости.
  
   Подняться на вершину Эльбруса - неважно какую, восточную или запад­ную, хотя, конечно, лучше на западную, потому что она считается более сложной, или хотя бы дойти до "Приюта Одиннадцати", - самая заветная Максимкина мечта. Но Юм строго-настрого, просто категорически запретил сыну уходить в горы одному, без старших.
  
   В этом году Максимка перешёл в третий класс и чувствовал себя уже почти совсем взрослым. Учился он хорошо и по некоторым предметам мог бы запросто стать отличником, например, по географии. Но, к сожалению, географию в школе начинали проходить только с четвёртого класса. Мак­симка был уверен, что география самый интересный предмет, потому что мама была кандидатом географических наук.
  
   У Максимки был закадычный друг Ахмет. Трудно объяснить, почему именно закадычный, но это был настоящий друг. И тоже почти альпинист. Как всегда говорил в таких случаях Юм - без пяти минут. Ахмет жил на дру­гом конце посёлка, на небольшом возвышении, откуда начиналась дорога на "Ледовую базу", в небольшом покосившемся одноэтажном доме, куда вся их многочисленная семья переселилась недавно из Тегенекли, где для папы Ах­мета не было работы. Ахмет был большой чудак. Он не верил, например, что в кино играют артисты и всё происходит понарошку. Он был убеждён, что Эльбрус - это заколдованный замок и что там, наверху, в ледяной пещере, живёт не кто иной как сам бог. Ну, просто бог! А бог - это такой великий волшебник Ал-лах, который правит всем миром с помощью ангелов и вол­шебной Ал-ладиновой лампы.
  
   Максимка фыркал от возмущения: он знал, что бога давно нет и нико­гда не было. Но Ахмет был большой упрямец и упрямо стоял на своём. За что получил однажды от учительницы Елены Абрамовны кол, когда на вопрос: "Дети, кто наш великий и мудрый учитель?" - поднял руку и под дружный смех всего класса ответил:
  
   - Ал-лах.
  
   Максимкина бабушка, мамина мама, которая жила с маминой сестрой тётей Надей в Ленинграде, тоже считала, что бог есть. Она говорила, что жи­вёт он высоко на небе и зовут его Всевышний. И ещё, что он один в трёх ли­цах. Это уж Максимка совсем отказывался понимать. Но поскольку бога не было, над этой головоломкой Максимка не собирался ломать голову. Мамина мама, бабушка Вера, была старенькая и переехала жить в Ленинград из де­ревни к дочери Наде, потому что ей стало трудно жить в деревне одной. И ей было простительно такое религиозное заблуждение, потому что она читала только библию, к тому же была верующая. Но никак это не было прости­тельно Ахмету. Ему просто должно быть стыдно за такую темноту, тем более что он без пяти минут пионер. Оставалось смотреть на это с юмором.
  
   Максимка пытался перевоспитать Ахмета, но тот лишь делал вид, что соглашается с доводами друга, а сам продолжал верить, что Эльбрус закол­дованный замок, жилище бога и так далее. Как говорил Юм, со всеми выте­кающими отсюда последствиями. Порою Максимке и самому казалось, что в Эльбрусе есть что-то волшебное, потому что он был сказочно красив. Осо­бенно когда лучи утреннего солнца окрашивали его сверкающие вершины в сиренево-розовый цвет, а в седловине прятались длинные таинственные си­ние тени, если смотреть на восход из кафе "Ай".
  
   IV
  
   В начале нового учебного года, когда в горах наступила тёплая безоблач­ная осень, и воздух сделался прозрачным-препрозрачным, как будто его совсем не было, ребята тайком решили совершить восхождение на Эль­брус. Решение это было принято на Тайном Совете, в котором участвовала ещё девчонка по имени Халимат. Её участие было вовсе необязательным, но нужно было для кворума. Этим словом называется то, что делает решение твёрдым и за­конным, поэтому изменить его никак нельзя.
  
   Халимат жила в одном подъезде с Максимкой, и это как раз у неё был вышеупомянутый драный кот Макс. К тому же она была страшная прили­пала, и спрятаться от неё было совершенно невозможно. На тот случай, если бы Халимат вдруг вздумалось проболтаться, мальчишки пригрозили ей Зако­ном Архи­меда. Об этом законе Максимка не раз слышал от Юма. Когда папа никуда не торопился (а это бывало крайне редко), он всегда после обеда ло­жился на диван и говорил:
  
   - По закону Архимеда после сытного обеда... - И тут же засыпал.
  
   Когда Халимат услышала про Закон Архимеда, она так испугалась, что чуть не заревела. Зато заговорщики успо­коились: теперь она никому ничего не скажет и, может быть, даже заснёт непробудным сном.
  
   Максимкина мама в это время гостила у тёти Нади в Ленинграде - та­кой случай никак нельзя было упустить. А на Ахмета в родном доме вообще мало кто об­ращал внимание: он был в семье одиннадцатым ребёнком, и его родителям некогда было за всеми уследить. Юм в шутку называл дом Ахмета "Приютом Одиннадцати". Что же касается категорического запрета уходить в горы од­ному, без старших, то Максимка нашёл для себя такое оправдание: он шёл в горы не один, а с другом, который был старше Максимки на целых шесть ме­сяцев и ещё три дня.
  
   Рано утром, в одно из солнечных воскресений, когда Юм отправился по делам в ущелье Юсеньги, где находился Контрольно-спасательный пункт, или сокращённо КСП, друзья, прихватив с собой рюкзак, ледоруб и капроно­вую верёвку, вышли крадучись из посёлка.
  
   Чтобы Халимат за ними не увязалась, дату и время выхода они ей не сообщили. Это, конечно, смахивало на предательство, но, ей-богу, у них не было другого выхода. Не брать же, в самом деле, на серьёзное восхождение обыкновенную девчонку с косичками, как два крысиных хвостика! Максимка не раз слышал от отца, что альпинизм не женское дело. А уж Юм зря гово­рить не станет, не такой он человек.
  
   В рюкзак Максимка поставил большую банку с вишнёвым вареньем, которое недавно сварила мама, и положил две буханки хлеба - этой провизии должно было хватить на весь день. Ещё он взял с собой бинокль, спички, фо­нарик, складной нож, моток медной проволоки - проволока всегда может пригодиться, - несколько длинных гвоздей вместо ледовых крючьев, которые в последний момент куда-то запропастились, и множество других полезных и необходимых в походе вещей. Вот некоторые из них. Гильза от настоящего винтовочного патрона, найденная на Чегете, когда там строилось кафе "Ай" - в этом месте, как говорил Юм, находились окопы советских солдат во время войны. Немножко заржавленный шарикоподшипник. Почти новая хоккейная шайба. Осколок цветного стекла, сквозь которое мир становился вдруг су­мрачно зе­лёным, будто вечером. Игрушечный автобус, работающий от элек­трической батарейки. Автобус, конечно, можно было бы оставить дома, но Юм совсем недавно привёз его из Нальчика сыну в подарок на день рожде­ния, и Мак­симке он ещё не успел надоесть. Сверху Максимка запихнул в рюкзак две штормовки: одну для себя, другую для Ахмета.
  
   Штормовка - это такая брезентовая куртка на молнии и с капюшоном на случай дождя. Юм постоянно предупреждал:
  
   - Дождь или снег в горах может пойти совершенно неожиданно. Даже если небо как стёклышко.
  
   Максимка хотел прихватить ещё и штормовые брезентовые брюки, ко­торые Юм почему-то называл "Архимедовы штаны". Но потом Максимка раздумал. Примерив их на себя, он к большому огорчению убедился, что брюки ему слишком велики: в каждую штанину он мог бы поместиться цели­ком. А про Ахмета и говорить нечего. Одна пара штанов всё равно не решала проблемы, к тому же и места в рюкзаке уже не оставалось.
  
   Чтобы сократить путь, мальчики пошли не по дороге, где обычно ходят туристы и ездят вездеходы на "Ледовую базу" и на метеостанцию, а по про­топ­танной пастухами крутой тропе.
  
   Рюкзак и ледоруб ребята несли по очереди. Каждому из них, разуме­ется, хотелось нести только ледоруб, но тогда другому пришлось бы весь путь идти с рюкзаком. А это было бы явно несправедливо, потому что рюк­зак был тяжёлый и оттягивал плечи. Кроме того, банка с вареньем больно да­вила в бок. Поэтому когда один из друзей тащил на спине рюкзак, согнув­шись, чтобы не опрокинуться назад, другой взбирался по тропе с ледорубом. Время от времени они менялись своими ношами.
  
   V
  
   Тропа сразу же взяла сильно круто вверх. Друзья карабкались друг за другом, хватаясь руками за сухие и колючие кустики травы. Из-под ног сы­пались мелкие камешки. Лезть в гору становилось всё труднее. Ребята часто дышали, лица их раскраснелись, рубашки на спине и под мышками потем­нели от пота, а подошвы башмаков от трения сделались горячими. Но маль­чики не унывали. Напротив, у них было отличное настроение, потому что те­перь они чувствовали себя настоящими альпинистами.
  
   Когда идти становилось совсем невмоготу, они останавливались, чтобы отдышаться и оглядеться. И тогда особенно ярко было видно, как всё вокруг интересно и замечательно красиво.
  
   В траве громко и радостно стрекотали кузнечики. От душистого и ще­котно пахнущего сена, оставшегося от покосов, хотелось весело чихать. Ко­зий помёт под ногами, перемешанный с сухой землёй и похожий на чёрные камешки, вызывал желание прыснуть со смеха. Внизу, как на ладошке, лежал их небольшой посёлок. Дома казались отсюда игрушечными, не больше спи­чечных коробков. Люди и домашние животные, медленно двигавшиеся ме­жду домами, были похожи на ползающих букашек.
  
   Вдоль Баксанского ущелья, на стыке спускающихся друг к другу скло­нов гор, далеко виднелась, то скрываясь в тёмно-зелёных зарослях леса, то вновь показываясь на полянках и поворотах, тоненькая, ослепительно свер­кавшая под солнцем, серебряная ниточка реки. Несмолкаемый шум её, хо­рошо слышный внизу, сюда уже не доносился. На противоположной мохна­той стене Чегета яркими вспышками желтела и рдела осенняя листва де­ревьев. А небо от бледно-голубого снизу, в просветах между гор, сгущалось в тёмно-синее над головой.
  
   Немного передохнув, ребята снова продолжали путь, двигаясь по косо­гору, поросшему редкими пыльными кустами барбариса и шиповника. Пур­пурные продолговатые ягодки барбариса уже начали чуточку морщиться от наступившей осени, а круглые плоды шиповника налились крутой ярко-оранжевой спелостью. Мальчики машинально пожевали несколько барбари­синок, острокислый вкус которых вызвал обильное выделение слюны.
  
   Наконец они выбрались на усыпанную мелким сухим гравием дорогу. Гравий громко шуршал под башмаками и тормозил шаг. Но всё же по дороге, уходившей серпантинами вверх, идти было несравненно легче. А главное, можно было шагать рядом и разговаривать. Ведь если не с кем развязать язык, это всегда скверно. Но если идёшь в горы с другом и не можешь с ним поболтать, потому что он тащится сзади, а дыхание всё время сбивается, то это просто ужасно. Это всё равно что на большой перемене чинно прогули­ваться, взявшись за руки, по коридору, вместо того чтобы поноситься сломя голову на школьном дворе.
  
   - Как ты думаешь, сколько теперь время? - начал издалека Ахмет, у ко­торого язык чесался от новостей.
  
   Максимка и сам собирался затеять этот разговор, но сделал вид, что не понял, куда клонит приятель. Поэтому он ответил назидательным тоном, со­всем как учительница Елена Абрамовна:
  
   - Надо говорить не "сколько время", а "который час".
  
   Ахмет был балкарец и часто делал ошибки в русском языке. Максимка иногда его поправлял, но, зная вспыльчивый характер своего обидчивого друга, никогда над ним не смеялся. В жилах гордого юного горца текла горя­чая кавказская кровь, и он сердился, когда Максимка делал ему замечания.
  
   - Сама знаю, не маленький! - буркнул Ахмет и замолчал, показывая этим, что на­дулся.
  
   Но долго он не мог дуться, поскольку причина, побудившая его при­ступить к разговору, была весьма важной. Спустя непродолжительное время, буквально через минуту, он вновь обратился к другу с вопросом:
  
   - Скажи, долго может человек прожить, если не будет кушать?
  
   - Надо говорить "есть", а не "кушать", - поправил его Максимка и громко проглотил кислую слюну. Он выждал немного и добавил: - Юм гово­рит, что без еды можно прожить целый месяц, если при этом пить. А без воды человек едва протянет неделю. Это факт, старик.
  
   Ахмет прикинул в уме столь фантастические сроки и понял, что угроза голодной смерти ещё очень далека. А так как первому признаться, что он сильно проголодался - точнее, ему очень хотелось попробовать вишнёвого варенья, - не позволяла гордость, то он совсем приуныл.
  
   Максимка снова сделал вид, будто не догадывается, что у друга на уме, хотя у самого давно уже бурчало в животе от голода. Он решил об этом мол­чать, во что бы то ни стало. Вот уже почти две недели, как он решил воспи­тывать свою волю, ибо воля для альпиниста - одно из самых важных качеств. Он дал себе слово не пропускать ни одного случая для укрепления силы воли. А сейчас как раз и был такой случай.
  
   Ахмет тоже ещё некоторое время крепился, не желая сдаваться, но в конце концов не выдержал и предложил жалобным голосом, не найдя на этот раз даже внутреннего оправдания для своей слабохарактерности:
  
   - Может, поедим? А? Совсем немножко. Одну капельку.
  
   - Эх, ты! - с облегчением воскликнул Максимка, у которого точно та­кие же слова висели на кончике языка, и с готовностью стянул с плеча рюк­зак, показавшийся ему сразу невыносимо тяжёлым. - Обжора несчастный! Маменькин сыночек! Без пяти минут ишак! Если бы я знал, что ты такой об­жора, я бы тебя ни за что на свете не взял на восхождение.
  
   Угольно-чёрные глаза Ахмета сузились и гневно засверкали. Безу­держные слова огромного возмущения готовы были вырваться из стеснив­шейся груди, и сами собой сжались побелевшие на косточках пальцев ку­лаки. Как сказал бы его старший брат, сержант танковых войск, Зейтун, он поставил свои кулаки на боевой взвод. Однако при виде чёрно-глянцевой банки с вишнёвым вареньем, которую Максимка бережно вытаскивал из рюкзака, Ахмет благоразумно прикусил язык и разжал кулаки.
  
   VI
  
   Юные альпинисты уселись поудобнее на краю дороги, опустив ноги вниз по склону горы, и принялись с жадностью и восторгом уписывать хлеб с вареньем. Свежий хлеб и без варенья был душистым и вкусным. Его румяная корочка так аппетитно хрустела! А с вареньем, таким восхитительно слад­ким, ароматным, да ещё без косточек, это было просто объедение - пальчики оближешь! И мальчишки действительно не успевали их облизывать, потому что тёмно-вишнёвые струйки варенья стекали с хлеба на руки. Друзья пооче­рёдно макали ломти хлеба прямо в наклонённую стеклянную банку и тороп­ливо запихивали их в раскрытые, обмазанные по краям липкой сладостью рты, подхватывая стекающее варенье красными языками, чтобы как можно меньше вишнёвых капель падало на дорогу. Некоторые из них всё же роня­лись, они тотчас впитывались в серую пыль, оставляя после себя тёмные сы­рые неглубокие вмятинки.
  
   Максимка подумал, что если бы дома его всегда так вкусно кормили, то у мамы не нашлось бы причин жаловаться Юму на плохой аппетит сына.
  
   Набив животы до отказа, друзья с грустью заметили, что не могут про­глотить больше ни капли, хотя на дне банки ещё оставалось варенье. Теперь им нестерпимо захотелось пить - просто замучила жажда. Даже язык стал прилипать к нёбу. На Ахмета вдруг напала отчаянная икота. Он вздрагивал всем телом, как ревущий ишак, и часто-часто икал. Можно было лопнуть со смеха, глядя на него. Но Максимка постарался себя сдерживать, чтобы не ис­пытывать больше свирепый характер приятеля, и стал, деловито копошась, прятать порозовевшую на стенках банку с остатками варенья в рюкзак.
  
   Юные альпинисты с трудом поднялись на ноги и тронулись в дальней­ший путь под аккомпанемент Ахметовой икоты. Шуршащая гравием дорога уводила их всё выше и выше, петляя по склону горы.
  
   Вскоре им попался ручеёк, весело журчавший в каменистой ложбинке. Вода струилась и прыгала по мокрым и поэтому особенно красивым то бу­рым, то зелёным, то серым камням, светлая и очень прозрачная, завиваясь и блестя на перекатах. Ребята присели возле ручья на корточки и, подставляя под студёную струю сложенные ковшиком ладони, принялись с наслажде­нием пить вкусную-превкусную горную воду.
  
   Напившись вдоволь и смыв с рук липкую грязь: смесь варенья с пы­лью, друзья совсем повеселели. Икота у Ахмета прошла так же внезапно, как и началась. С выпяченными и булькающими от выпитой воды животами они зашагали дальше, правда, не так бодро, как прежде. Можно даже сказать, что они не зашагали, а поплелись.
  
   Немного клонило в сон под жаркими лучами полуденного солнца. По телу разлилась приятная теплота сытости. Головы мальчишек были восхити­тельно пусты: все тревоги улетучились, как по волшебству. Мысль, которая не давала Максимке покоя из-за того, что они ушли из дому без спросу, рас­творилась в дремотном тумане.
  
   Ахмет вдруг остановился и захохотал, держась руками за живот.
  
   - Ты что? - с надеждой спросил Максимка, тоже готовый сейчас же расхохотаться, потому что стало вдруг безотчётно весело и легко на душе.
  
   - Здорово я недавно икал! - с трудом проговорил Ахмет. - Прямо как пу-ле-мёт! Ха-ха-ха!
  
   Тут уж Максимка прыснул, не сдерживаясь.
  
   - Прямо как ко-зёл! - подхватил он сквозь раскованный смех столь жи­вотрепещущую и благодарную тему.
  
   - Прямо как дурак! - самокритично прибавил Ахмет.
  
   - Прямо как верблюд!
  
   - Прямо как какой-нибудь... Архи-мед!
  
   Каждый новый образ служил причиной для очередного взрыва хохота, что, несомненно, свидетельствовало о прекрасном настроении новоиспечён­ных альпинистов.
  
   - Прямо как... прямо как... ха-ха-ха! - пытался ещё что-нибудь произ­нести в этом роде Максимка, но не мог больше придумать подходящего сравнения. - У меня... у меня сейчас пу-пок развяжется... Ха-ха-ха! Я ещё никогда так не нахоха... не нахоха-чивался!
  
   - Я тоже терпеть могу обхохачиваться! - согласился радостно Ахмет.
  
   Наконец друзья вытерли слёзы смеха и мало-помалу успокоились. Те­перь можно было на ходу поболтать о разных интересных вещах.
  
   - У тебя есть какие-нибудь мечты? - спросил Максимка.
  
   - Нет у меня никаких мечт, - подумав и вздохнув, ответил Ахмет.
  
   - Не мечт, а мечтов, - машинально поправил его Максимка.
  
   - Ну, мечтов, - повторил вслед за другом Ахмет.
  
   Максимка задумался и сказал:
  
   - Нет, знаешь, старик, пожалуй, всё же "мечтов" - это неправильно.
  
   - А как же надо говорить?
  
   - Хм! - пожал плечами Максимка. - Мечт, мечтов, мечтей... Даже не знаю как. Надо будет у Юма спросить.
  
   - Хорошо бы с нами приключилось приключение! - мечтательно про­тянул Ахмет и почесал в голове.
  
   - Правда, хорошо бы, - охотно поддержал его Максимка.
  
   - Подстрелить бы сейчас горного козла, - продолжил свою мечтатель­ную мысль Ахмет не очень уверенным тоном.
  
   - Вот ещё! - возразил Максимка. - Хорошенькое приключение! Хотел бы я знать, из какого ружья ты собираешься его подстрелить. Уж не из ледо­руба ли? Голова садовая.
  
   - Это верно, - вздохнул Ахмет сокрушённо. Ружья немного не хватает.
  
   - Он помолчал, сообразив, что сморозил глупость насчёт козла. Но чтобы сразу не сдавать позиции, вдруг решительно выпалил: - А что! Очень даже просто можно найти винтовку. Или гранату.
  
   - Вот тебе раз! - опешил Максимка. - И сказал барашек: "Ме-е..."
  
   - А вот и да! - всё более уверенно продолжил Ахмет. - Здесь во время войны наши с фашистами воевали. Мне Зейтун рассказывал. Знаешь, сколько их побили? Больше тыщи! А у фашистов был трофей...
  
   Теперь задумался Максимка, поняв, что в словах приятеля есть кое-что, над чем стоит пошевелить мозгами. Идея показалась ему чрезвычайно заман­чивой. Тем более, что в его собственном рюкзаке лежало вещественное дока­зательство столь смелого предположения. Это была винтовочная гильза, най­денная на Чегете. Кроме того, рассказ Зейтуна, о котором всколзь упомянул Ахмет, почти полностью совпадал с тем, что говорил Юм. Чтобы выиграть время для размышления, Максимка протянул на всякий случай:
  
   - Как же, найдёшь! Держи карман шире...
  
   Ахмет хотел было ещё поспорить немного, но в это время мальчики поравнялись с двумя мрачного вида, полуразвалившимися сараями, о кото­рых упоминал Юм на Чегете и которые назывались почему-то "Домиками сумасшедших". От этих домиков дорога круто уходила вправо, на метео­станцию "Пик Терскол". К "Ледовой базе" надо было забирать левее и снова двигаться друг за другом по каменистой крутой тропе. Интересная беседа временно прервалась.
  
   VII
  
   Валуны, попадавшиеся на пути юных альпинистов, становились всё крупнее, некоторые из них приходилось обходить. На гладких, тёмных ка­менных боках валунов рыжими пятнами расползались лишайники. Это такие особые растения, похожие на ржавчину. Земля, нашпигованная галькой, будто поле сражения осколками, была сырой от растаявшего ночного снега. Она чав­кала и скрежетала под ногами. Коричневые скалистые зубчатые гребни и тёмно-серые огромные лавовые глыбы впереди приобретали неожи­данные фантастиче­ские очертания. Иные из них напоминали то волшебный замок, то застыв­шего каменного зверя, то ракету, устремившуюся в небо, то профиль чело­века. С левой стороны внизу грозно шумел водопад. Над па­дающей во­дой, словно висящей длинными белёсыми космами, стояла про­зрачная ра­дуга. Из ущелья поднимался рваными клочь­ями густой туман.
  
   Послышался пронзительный тревожный крик горной индейки. Впереди и чуть выше, за выступом нависшей над тропой чёрной скалы, мелькнула тень, оттуда посыпались, догоняя друг друга, крупные и мелкие камни.
  
   - Ой! Кто это там? - испуганно вскрикнул Ахмет.
  
   - Где? - растерянно и настороженно произнёс Максимка.
  
   Ребята остановились, замерли и чутко прислушались. Вокруг стояла напряжённая подозрительная тишина. Было слышно только, как колотятся их сердца: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук...Они подождали немного, стараясь не шевелиться, - никто не показывался, камни перестали сыпаться.
  
   - Что-то надоело, - негромко проговорил Ахмет. - Идёшь, идёшь...
  
   Максимка уже и сам начинал подумывать, не повернуть ли обратно, в сторону дома, потому что и впрямь становилось страшновато. Но тут же взял себя в руки. Он вспомнил об отце, и ему сделалось стыдно за свою минутную слабость. "Вот начинается борьба с самим собой", - подумал Максимка и произнёс решительно, как подобает мужчине:
  
   - Сдрейфил! Можешь драпать вниз, если хочешь. Я и один дойду.
  
   - Ничего не сдрейфил! - проговорил обиженно и вместе с тем виновато Ахмет. - Сам ты сдрейфил! - перешёл он тут же в наступление. - Подума­ешь! Про­сто сказал, что надоело. И всё! Сказать уж ничего нельзя - сразу на­чина­ется самокритика. Сам ты - ишак!
  
   - Ну, ладно, - примирительно сказал Максимка. - Раскипятился! Пошли дальше. Не отставай! Скоро начнётся самое трудное.
  
   Они миновали угрюмые, заколоченные на зиму дома "Сто пятого пи­кета". Преодолели по крутой крупной осыпи ещё один нелёгкий подъём. Пе­ресекли небольшое каменистое плато. Спустились в узкую лощину. Снова медленно поднялись по тропе, где уже лежал отдельными участками снег. Впереди, на горе, показалась крыша "Ледовой базы", а вскоре и вся она вы­лезла целиком. Она выглядела, почти как обычный большой дом на снегу, только с антен­нами, укреплёнными растяжками, как будто на корабле, и стены обиты оцин­кованным железом для защиты от ветра.
  
   Юм, между прочим, однажды рассказывал, что они с мамой познако­мились именно на этой самой "Ледовой базе". Ещё до Максимкиного дня рождения. Мама тогда не была ещё мамой, а просто работала над диссерта­цией по гео­графии. Папа до сих пор помнит, что у мамы были тогда толстые шерстяные носки, незаштопанные пятки которых вылезали из задников стоп­танных грязных башмаков.
  
   Появились снежники - крупные участки не растаявшего снега среди скал и камней. Сначала попадались сравнительно небольшие островки. Чем выше, тем они становились всё больше, всё распространённей - целые мате­рики. Если раньше среди чёрного изредка встречалось белое, то теперь на бе­лом виднелись лишь отдельные чёрные пятна и точки. Заметно похолодало. Левая часть тела, обращённая к солнцу, ещё кое-как согревалась под его лу­чами, зато правый бок замерзал. Подул пронизывающий ветер.
  
   Юным альпинистам пришлось сделать короткий привал, чтобы надеть на себя штормовки. Максимка пожалел, что не взял "архимедовы штаны". Пусть велики, зато было бы теперь тепло. А то, что одна пара - неважно. В конце концов, можно греться поочерёдно.
  
   - Д-давай обойдём "Лед-довую б-базу", - предложил он, постукивая зу­бами и втягивая в себя влагу, появившуюся в носу. - А то н-нас заметят и дальше не пустят. Скажут: м-марш д-домой!
  
   Между тем, ему сейчас очень хотелось именно этого: чтобы около "Ле­довой базы" показалась хоть одна живая душа, которая бы их заметила. За­лаяла собака, но из дома никто не вышел.
  
   - Д-давай, - неохотно согласился Ахмет, сокрушённо вздохнув.
  
   Они сделали небольшой крюк, обходя "Ледовую Базу", стараясь, од­нако, на всякий случай держаться как можно ближе к ней, и вскоре вышли к огромному леднику. От него дохнуло холодом, будто внезапно отворилась дверца гигантского холодильника. Всё бесконечное, выпуклое поле ледника покрывал зер­нистый, ослепительно белый снег, искрящийся мириадами лу­чистых брилли­антовых звёздочек.
  
   - Вот это да-а! - растерянно и одновременно восхищённо протянул Ах­мет, забыв про все свои невзгоды и страхи.
  
   - Как здорово! - воскликнул Максимка и заморгал слезящимися гла­зами. - Даже смотреть больно.
  
   VIII
  
   Ледник - это такая особая река, только вместо воды она сделана из чистого льда. Эта ледяная река медленно стекает с гор и тает внизу, в долине, превращаясь в настоящую, водную реку. Ледник течёт едва-едва, совсем не­заметно. Можно целый день смотреть, и ничего не увидишь. Может быть, он за целый год продвинется на десяток сантиметров. Вероятно, по этой при­чине вода горной реки столь бурная и стремительная. Она, словно вырвав­шись из долгого ледового плена, скачет по камням и пляшет от радости. Лед­ник течёт по кручам и, поскольку лёд всё-таки не вода, на перегибах он ло­мается и трескается. Часто этого не видно, потому что трещины забива­ются плотным снегом.
  
   Максимка не раз слышал от Юма, что трещины в ледниках очень опасны. Но он не мог этого себе отчётливо представить. В его воображении они были похожи на трещины в старой штукатурке.
  
   В сторону "Приюта Одиннадцати" - его самого ещё не было видно - вела извилистая тропа, которую протоптали в снегу туристы и альпинисты. Сбоку от тропы, по обеим сторонам её торчали вешки. Это такие палки, чтобы не сбиться с пути. Правда, заблудиться всё равно было трудно, потому что снег на тропе пожелтел и перемешался от ботинок сотен туристов, со­вершавших ежедневные походы к "Приюту Одиннадцати", и она отчётливо просматривалась до самого горизонта. Зато вешки могли выручить во время тумана, который был на этой высоте не редкостью.
  
   Поскольку с "Ледовой базы" их так и не заметили, тумана тоже, к со­жалению, не предвиделось - стояла солнечная погода, - ребятам ничего не оставалось, как медленно двинуться по вздыбленному снежному полю лед­ника, вдоль тропы, навстречу своей судьбе.
  
   Была Максимкина очередь тащить рюкзак. Ахмет шёл впереди с ледо­рубом и тыкал им в снег перед собой. Ноги с чавканьем вязли в раскисшем под лучами солнца снегу. Башмаки вскоре размокли и набухли от влаги. Воз­дух на высоте разреженный, поэтому дышать становилось всё труднее. При­ходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух. Зато мальчики согре­лись, так как работы ногам прибавилось.
  
   Вдруг Ахмет заметил в стороне, шагах в тридцати от тропы, какой-то загадочный чёрный предмет, очевидно, частично вытаявший из-под снега.
  
   - Глянь! - показал он рукой в том направлении.
  
   - Ну, и что! - сказал Максимка деланно равнодушным тоном. - Поду­маешь, какая-то палка! Нашёл, называется!
  
   - А если это винтовка? - неуверенно предположил Ахмет, часто дыша.
  
   - Да? Держи карман шире! - снова возразил Максимка и остановился в нерешительности.
  
   Его взяла досада, что не он первый заметил этот чёрный предмет, кото­рый издали и впрямь походил на нечто, напоминающее винтовку. Ещё не хватало, чтобы Ахмет первым её достал!
  
   - Хорошо бы в биноклю посмотреть, - предположил Ахмет.
  
   - Да! Ещё чего? Сам ты бинокля! Может быть, тебе ещё телескоп по­дать? Тут всего два шага, - сказал Максимка, ещё не приняв для себя оконча­тельного решения.
  
   - Скорей всего, это не винтовка никакая, а просто так, - сказал Ахмет с показным безразличием. - Ну её совсем! Пошли дальше!
  
   - Дай-ка мне ледоруб! - приказал Максимка тоном, не допускающим возражений, вспомнив про силу воли. Наступил момент её укрепить. - И дос­тань из заднего кармана страховочную верёвку!
  
   Он повернулся к Ахмету вполоборота спиной. Тот вытащил из кармана рюкзака капроновую верёвку, размотал её и протянул один конец товарищу. Максимка крепко зажал в руке конец верёвки. В другой руке он держал ле­доруб и стал осторожно тыкать им перед собой в снег, как учил Юм. Пере­двигался он медленно, потому что снег был глубокий и ноздревато-рыхлый. Максимка на каждом шагу проваливался почти по пояс. Со стороны могло показаться, что мальчик просто барахтается в снегу.
  
   - Держи крепче, старик! - крикнул он другу.
  
   - Держу! - откликнулся Ахмет, натягивая верёвку.
  
   Когда отважный юный альпинист преодолел почти половину намечен­ного пути, снег под ним начал медленно проседать, и вдруг Максимка с ле­денящим душу ужасом почувствовал, как всё быстрее проваливается вместе с тяжёлым сугробом-шапкой снега куда-то совсем вниз, в бездну. Ему показа­лось, что он летел долго-долго, как во сне, когда падаешь с замиранием сердца в жуткую пропасть и не можешь долететь до конца, до дна. Удара он не ощутил. Сознание его выключилось.
  
   IX
  
   Очнулся Максимка от холода. Медленно открыв глаза, он огляделся по сторонам и увидел, что лежит на дне узкой щели, стены которой уходят почти отвесно ввысь, едва расширяясь по мере подъёма. Он запрокинул го­лову, чтобы разглядеть, где они кончаются, но не увидел края.
  
   "Ого! - подумал Максимка. - Порядочно я летел, чёрт побери!"
  
   Он потрогал стены - они состояли из сплошного, похожего на стекло, льда молочно-зелёного цвета. Голова наполнилась тугим звоном, и, кроме этого непрерывного звона, ничто не нарушало необычайной тишины.
  
   Максимке стало страшно, и он закричал:
  
   - Ахмет! Ахмет!
  
   Никто не отозвался, ему ответило лишь глухое негромкое одинокое эхо. Он попытался подняться, но едва пошевелился, как почувствовал резкую боль в спине и правом колене.
  
   "История, я вам скажу, с географией!" - подумал Максимка, едва не плача от охватившего его ужаса.
  
   Он полежал немного, не шевелясь, чтобы прийти в себя. Ему вдруг очень захотелось спать. Он закрыл глаза и решил, что отдохнёт совсем чуть-чуть, а потом ещё раз попробует встать. Тело опутала доверчиво-приятная, убаюкивающая теплота, и он провалился в сон.
  
   Сколько времени он пролежал в таком забытьи, Максимка не помнил. Ему показалось, что прошло всего две-три минуты. Неожиданно он стряхнул с себя оцепенение и сказал сам себе вслух:
  
   - Ты должен что-то предпринять, старик. Не то замёрзнешь. Надо встать! Слышишь, Максим? - И сам себе ответил: - Слышу!
  
   Усилием воли он заставил себя подняться на ноги. Опираясь на ледо­руб и привалившись плечом к ледяной стене трещины, он сделал несколько трудных шагов. Боль в спине и колене притупилась и почти утихла. В одну сторону щель чуть заметно расширялась, впереди виднелся неясный свет, и Максимка медленно двинулся в том направлении.
  
   Похожие на сколы огромных глыб стекла, ледяные стены так близко подходили друг к другу, что Максимке пришлось снять рюкзак и протиски­ваться в отдельных местах боком, волоча рюкзак за собой. Вскоре, однако, стены немного раздались в стороны, дно щели превратилось в довольно ров­ную дорожку. Максимка воспрянул духом и бодрее зашагал вперёд, подго­няемой надеждой, которая, как известно, наш компас земной.
  
   "Может быть, удастся как-нибудь выбраться!" - подумалось ему.
  
   Ледяная трещина расширилась почти до размеров школьного коридора, потом неожиданно вновь стала стремительно сужаться, пока не сделалась, наконец, настолько узкой, что дальше Максимка не смог продвинутся ни шагу, как ни старался.
  
   - Вот так история с географией! - проворчал он и собрался было окон­чательно заплакать, но вспомнил, что говорил Юм об альпинистах и борьбе с самим собой, и решил бороться до конца.
  
   Перед тем как повернуть обратно, он попробовал расширить расселину во льду ледорубом. Не зря же, в конце концов, он тащил его вместе с Ахме­том от самого Терскола. Он стукнул раз-другой - под ударами ледоруба лёд, как ни странно, довольно легко крошился. Максимка с воодушевлением при­нялся за работу. Ледяные брызги летели во все стороны и кололи лицо. Мак­симке приходилось жмуриться, чтобы осколки не угодили в глаз.
  
   Вскоре на дне узкой щели образовался целый сугроб из кусочков зе­лёно-белого сухого льда, лёгкого и громко шуршащего. Максимка выгреб кучу ледяного крошева ребром подошвы башмака, упираясь руками в стены, и продвинулся немного вперёд. Он устал и присел на корточки, чтобы отды­шаться и набраться сил.
  
   Отдохнув, он вновь взялся за ледоруб, а когда образовалась ещё одна горка ледяного крошева, он так же, как в первый раз, выгреб её под себя но­гой. Так постепенно, метр за метром, всё чаще отдыхая, медленно и упорно Максимка врубался вглубь безмолвной ледяной толщи, откуда по-прежнему лился неясный, какой-то волшебный свет.
  
   Однако чем дальше, тем предательская щель всё более сужалась. Каза­лось, ледяные стены вот-вот окончательно сомкнутся и замуруют мальчика в ледяном плену. Максимка почти совсем выбился из сил и понял, что испы­тывать свою волю, понапрасну долбя ледяную броню, не имеет больше смысла и надо искать другое решение.
  
   "Наверное, следует отыскать такое место, - подумал он, - где бы можно было вырубить ступени наверх, и по ним, упираясь спиной в противополож­ную стену, выбираться наружу".
  
   В бессильной ярости он замахнулся и ударил клювом ледоруба ещё не­сколько раз в край ледяной щели. Внезапно он почувствовал, как большой кусок льда откололся и с шумом свалился не к ногам, как можно было ожи­дать, а совсем в противоположном направлении - куда-то вперёд. Образова­лась дырка, сквозь которую просматривалось странное помещение: пещера не пещера, комната не комната - не поймёшь что.
  
   Сердце мальчика затрепетало от радости. Ещё два-три отчаянных удара ледорубом, и он, просунувшись ногами вперёд в образовавшуюся теперь уже большую дыру и спрыгнув вниз, очутился в небольшом, слабо освещённом ледяном зальчике с гладким, словно это был каток, полом, невысоким свод­чатым потолком и ровными, будто отполированными стенами. Максимка с удивлением огляделся вокруг.
  
   - Приехали! - сказал он в большом недоумении, совсем как Юм, когда тому приходилось попадать в переплёт. Разумеется, не в книжный переплёт, а просто так говорится, если человек оказывается в затруднительном или не­понятном положении.
   X
  
   Вдоль стен зальчика были вырублены изо льда низкие тумбы, похожие на примитивные скамейки для сидения. Рядом с ними стояли также ледяные, искусно вы­долбленные урны. На полу, возле урн, валялись окурки. Воздух в помещении был спёртый, как в какой-нибудь ленинградской киношной ку­рилке, пахло та­бачным дымом. Максимка пошарил глазами и увидел низкую полукруглую дубовую дверь с коваными, резными, окислившимися медными петлями и мас­сивным, тоже мед­ным, кольцом вме­сто ручки. Он осторожно потянул за кольцо - дверь с лёг­ким скрипом отво­рилась.
  
   Пройдя наугад коридорами по недлинному, полутёмному, ледяному лабиринту и толкнув ещё одну дверь, похожую на предыдущую, Максимка очутился в новом зале. Этот зал был значительно больше первого и хорошо освещался, хотя ни окон, ни светильников нигде не было видно. Свет лился отовсюду, необыкновенно ровный, мягкий и приятный для глаза. Стены сияли голубыми иглами и мерцали искрами, как снег на леднике.
  
   Максимка совсем растерялся и решил, что всё это ему, наверное, снится. Он даже собрался было себя ущипнуть, чтобы проснуться, но не ус­пел, так как ещё больше растерялся, заметив посредине зала большую эмали­рован­ную ванну. Совсем такую же, какая была дома, в терскольской квар­тире, где он жил с мамой и папой, такую же, как у тёти Нади в Ленинграде, и вообще такую, как во всех нормальных квартирах любого городского дома. Ванна была до краёв на­полнена зеленоватой водой, поверхность которой едва заметно волновалась, вспыхи­вая голубыми бликами.
  
   Максимка подошёл ближе, попробовал ма­шинально пальцем воду, она оказалась тёплой, почти горячей, словно кто-то собирался сейчас здесь мыться. В это время скрипнула дверь, и в зал вошёл маленький большелобый сухонький старичок с длинной седой бородой и в очках. Редкие белые во­лосы его на выпуклой голове вились кольцами, совсем как у святого, изобра­жённого на иконе, которую бабушка Вера привезла с собой из деревни. На старичке были стоптанные шлёпанцы на босу ногу и долгополый, несвежий, полосатый махровый халат, из-под которого торчали, будто голые заинде­вевшие зимние сучья, худые бледные ноги.
  
   Максимка отдёрнул руку от ванны с водой и произнёс растерянно:
  
   - Здрасьте!
  
   - Физкульт-привет! - бодро ответил старичок странно знакомым голо­сом, точь-в-точь как у Арсения Сергеевича, учителя арифметики.
  
   Старичок поглядел на Максимку поверх очков, опустив их на кончик носа, чёрными, как спелые вишни, молодыми глазами и строго спросил:
  
   - Ты кто такой, собственно говоря?
  
   - Максим, - едва слышно ответил Максимка, робко пожав плечами.
  
   - Хм! - хмыкнул старичок с любопытством. - Максим, говоришь? Так-так. Максим, максимум, максиморум. Очень интересно! А ты, собственно го­воря, откуда здесь взялся? - В его скрипучем голосе послышалось всё более возрастав­шее удивление.
  
   - Снизу, - неуверенно произнёс Максимка, имея в виду разницу в абсо­лютных отметках над уровнем моря между Терсколом, откуда не далее как сегодня утром они вышли с Ахметом на восхождение, и этой, с позволения сказать, ванной комнатой.
  
   - Хм! - снова хмыкнул старичок. - А что ты здесь делаешь, позволь тебя спросить, собственно говоря?
  
   - Я провалился, - сказал виновато Максимка, понимая всю нелепость своего объяснения, но не находя другого, более толкового.
  
   - Так-так! - протянул старикашка, видно, раскусив, с кем имеет дело. - Значит, если я правильно тебя понял, ты провалился снизу? Очень интересно! До сих пор, насколько мне известно, науке неизвестно, чтобы проваливались снизу. Это, собственно говоря, феномен, молодой человек! - взвизгнул он. - Его надо будет записать в книгу Бытия.
  
   - Нет, вы не так меня поняли... - начал было оправдываться Максимка, испугавшись, но старичок остановил его жестом сухощавой жилистой руки:
  
   - Хорошо, хорошо, молодой человек, мне всё понятно. Сейчас придёт Кавалер Ост, и ты ему доходчиво объяснишь, откуда и куда ты провалился.
  
   - Это что, ванная? - задал Максимка от растерянности нелепый вопрос.
  
   - Это не ванная, а Скиния омовения, - ответил старичок, подняв палец.
  
   Он энергично снял халат, бросил его на табурет, который только теперь заметил Максимка, скинул шлёпанцы и спросил, шевеля пальцами ног и по­глядывая на Максимку сощуренными хитрыми глазками:
  
   - А знаешь ли ты, отрок, что тело, погружённое в жидкость, вытесняет объём жидкости, равный объёму тела?
  
   Максимка с недоверием оглядел голую фигуру старикашки, необы­чайно худую и синевато-бледную - ну, прямо общипанная курица из тер­скольского магазина "Продукты", которую папа Юм называл в шутку "Си­ней птицей", - и из вежливости отвёл глаза в сторону, подумав про себя, что вряд ли такое тело может что-либо вытеснить, пусть даже жидкость.
  
   - То-то! - радостно воскликнул старичок, заметив Максимкино недове­рие. - Тогда внимательно смотри!
  
   Сначала он сделал несколько энергичных движений костлявыми ру­ками, отводя локти в стороны, будто хотел согреться. Три раза присел, громко хрустя суставами и вытянув руки перед собой. Потом со свистом вы­толкнул из впалой груди остатки воздуха, перелез через борт ванны и, как был в очках, погрузился в зеленоватую воду, которая тотчас перелилась через край. Максимка проворно отскочил, чтобы не замочить ноги.
  
   Старичок, блаженно прикрыв веки, неподвижно лежал под водой и, ка­залось, не испытывал никаких неудобств, оттого что не дышал. Максимка стоял и ждал, решившись набраться терпения до прихода какого-то Кавалера Оста, которого упомянул этот странный старикашка.
  
   "Куда же это я попал? - недоумевал он, отмечая в то же время про себя, что очень туго соображает. - Может быть, это тело утонуло! - подумал он, ещё раз взглянув на лежащего в ванне старичка, который под водой ка­зался больше, чем на самом деле.
  
   Ему стало не по себе, не часто приходится видеть, как на твоих глазах вот так запросто тонет тело, особенно такое хилое.
  
   "Надо пойти поикать этого самого Оста. Не то отвечай потом".
  
   Максимка всерьёз забеспокоился, ещё раз внимательно осмотрелся и заметил высокую дверь, на которой было что-то изображено. Он подошёл поближе. На морёно-дубовой поверхности дверного полотна было искусно вырезано изображение обоих полушарий земного шара с материками, остро­вами, морями и океанами - совсем как на географической карте, висевшей в пятом классе терскольской школы. На массивном дубовом наличнике видне­лись потемневшие от времени таинственные знаки. Приглядевшись при­стальнее, Максимка догадался, что это были знаки Зодиака, то есть фанта­стические изображения созвездий Млечного пути. Ну, а Млечный путь - это просто-напросто обыкновенная галактика.
  
   Он попытался припомнить названия созвездий, но ничего не вспомнил, потому что не знал ни одного из них.
  
   "Видно память отшибло, когда падал", - подумал он.
  
   На медной табличке, прикреплённой над дверью, было написано краси­вой вязью: "Скиния Откровения", а в скобках добавлено: "Лаболатория".
  
   Сначала Максимка стал соображать, какая ошибка допущена в послед­нем слове, но, вспомнив про старичка, который лежал в ванне и, возможно, ещё нуждался в неотложной помощи, решил отложить эту разгадку на потом. А пока он решительно отворил загадочную дверь.
  
   XI
  
   Трижды тихо и мелодично, будто пробили в гостиной тёти Нади в Ленин­граде старинные часы, прозвучало: "Бим-бом", и Максимка очутился в новом просторном ледяном зале с высоченным потолком в виде арочных сводов. Ледяные стены здесь сверкали красными искрами. На отшлифован­ном до блеска ледяном полу были постланы ковровые брусничного цвета, с зелёными полосками по краям, ковровые дорожки с мягким ворсом, оче­видно, для приглушения шагов. В центре зала на тонкой, туго как спица косо натянутой от нижнего к верхнему противоположному углу блестящей нити, ви­сел, паря в воздухе, и медленно с тихим шипением вращался огромный светящийся голубой шар, похожий на большой глобус. На его поверхности выделялись корич­нево-зелёные, серые и белые пятна.
  
   Максимка медленно обошёл зал вокруг шара, озираясь по сторонам. Ему попадались стоящие вдоль стен разные знакомые и незнакомые пред­меты. Сначала он увидел деревянный, покрашенный суриком щит, на кото­ром висели огнетушитель, багор, ведро и лопата. Точно такой щит он видел в Терсколе на сарае, где был склад строительных материалов. Рядом стояли бочка с водой и ящик с песком. Затем попалась лестница-стремянка, какой обычно пользуются электромонтёры, когда меняют перегоревшие лампочки в подъезде. Чуть дальше стоял вентилятор с неподвижными, чуть изогну­тыми, светло-серыми ло­пастями, а рядом с ним - садовая лейка.
  
   Когда Максимка наклонился, чтобы не задеть за ось, на которой вра­щался голубой шар, он приметил в углу старую медную лампу, позеленев­шую, закопченную, затянутую паутиной и покрытую толстым слоем пыли - видно, ею давно уже никто не пользовался.
  
   Кроме двери, через которую Максимка проник в этот зал, он насчитал ещё три точно таких же. В итоге получилось четыре, расположенные сим­метрично одна напротив другой, каждая строго посредине своей стены.
  
   Обойдя почти весь зал, он набрёл на длинную ледяную тумбу, над кото­рой висела медная табличка с надписью "Дижурный". Чуть ниже была прикреплена к ледяной стене ещё одна: "Ни курить!" На тумбе полусидел- полулежал мускулистый человек с курчавой, в кольцах наподобие нарезан­ного репчатого лука, рыжеватой бородой и такими же курчавыми с густой проседью волосами, опоясанными тонким ремешком. На человеке была на­дета какая-то странная одежда в виде холщёвого мешка, в котором были ос­тавлены дыры для рук и головы. У человека отсутствовала одна нога, а вто­рая была обута в кожаную сандалию и опутана крест-накрест почти до ко­лена ремнями. Такие сандалии Максимка видел, на "древних", как их назы­вал Юм, картинах в Русском музее. Хромой дремал, свесив голову на грудь, и легонько, с присвистом, похрапывал.
  
   "Странно! - подумал Максимка, - Кругом лёд, а не холодно".
  
   Он приблизился к тумбе, осторожно потрогал, насколько теперь мог догадаться, хромого дежурного за единственную коленку и позвал:
  
   - Дяденька, а дяденька!
  
   Хромой вздрогнул, пробормотал бессвязные слова, чмокнул розовыми губами и... не проснулся. Максимка сделал неосторожный шаг в сторону и задел ногой костыли, которых раньше не заметил. Они повалились на ледя­ной пол с грохотом, прокатившемуся по всему залу. Хромой бородач выта­ращил голубые глаза, беспокойно заёрзал на тумбе и закричал спросонья:
  
   - Где? Что? Кто? А? Господи, твоя воля, спаси и помилуй! - Тут он уви­дел неподвижно застывшего перед ним испуганного мальчика и завопил истошным голосом: - Держи-и!
  
   Максимка задрожал от страха, собрался было зареветь, но взял себя в руки и сказал, правда, не так решительно, как хотелось бы:
  
   - Извините, пожалуйста, дяденька, но там, - он показал большим паль­цем на дверь, - дедушка в ванне. Мне показалось, что он утонул.
  
   Дежурный ещё раз оторопело оглядел мальчика с ног до головы и, засу­нув в рот два пальца, сложенные кольцом, оглушительно свистнул. Тот­час из всех четырёх дверей, распахнувшихся, будто от сильного ветра, в зал вбежали здоровенные дядьки, одетые почти так же, как хромой, только без ремешка на голове, и схватили Максимку за руки.
  
   - Мы здесь, ваше имя-отчество, отец Елевсей! - бодро отрапортовали они хором. - Рады стараться!
  
   - Ты как проник в Ковчег Завета? - строго спросил дежурный, кото­рого, как теперь стало понятно, звали Елевсеем.
  
   - В какой ковчег? - возразил Максимка. - Не знаю я никакого ковчега.
  
   - Ты как сюда попал? - повторил свой вопрос Елевсей. - Отвечай! Иначе поплатишься жизнью. Или того хлеще.
  
   - Вон через ту дверь, где с той стороны написано с ошибкой "Лаборато­рия", - кивнул Максимка, лишённый возможности показать рукой.
  
   - С какой такой ошибкой? - скептически спросил Елевсей.
  
   - Вместо "лаборатория" написано "лаболатория". И вообще здесь полно ошибок. Написано, например, "ни курить", а надо писать: "не курить".
  
   - Ты гляди, какой грамотей выискался! - протянул в раздумье Елевсей и, обратившись к одному из четырёх дядек, которые держали за руки маль­чика, сказал: - Опять ты, Кавалер Ост! Совсем разболтался! И куда ты только смотришь? Небось, одни только барышни на уме! Вечно у тебя Восточные врата настежь. Не зря Дух жаловался, что с Востока постоянно дует. Всё бу­дет доложено Всехвышнему, так и знай!
  
   - Да я... да мне ни к чему, - пытался оправдаться тот, кого Елевсей на­звал Кавалером Остом. - Какие барышни! Откуда? Это всё старый хрыч Ар­химед! Я только в туалет отлучился. А он, видать, сослепу-то и проглядел.
  
   - Проглядел! - проворчал Елевсей. - Брал бы лучше пример с других вратарей: Оста, Веста и особливо Зюйда.
  
   Кавалер Вест неприязненно взглянул на Оста и смачно плюнул. О том, что это был именно Кавалер Вест, можно было догадаться по букве W, вы­шитой золотой нитью на его холщёвой рубахе без рукавов. В отличие от Оста, толстого и добродушного на вид, Вест был поджар, сухощав и суров. По всему было видно, что он интеллигент и потому держался высокомерно. Остальные два Кавалера держались нейтрально.
  
   - Погоди, достанется тебе от Всехвышнего! - со злорадством пригрозил Вест провинившемуся собрату. - Будешь знать, как в туалет ходить!
  
   - Заткнись! - огрызнулся Кавалер Ост. - Не то получишь по сусалам!
  
   - Цыц вы! - прикрикнул Елевсей. - Опять сцепились!
  
   - Что с мальчишкой-то делать? - спросил Кавалер Вест. - Может, его убить? Не отходя от кассы.
  
   Максимка при этих словах жалобно взглянул на отца Елевсея, который, очевидно, был Дежурным, и чуть ни заплакал.
  
   - Однако, - возразил рассудительный Елевсей, подбирая упавшие на пол костыли, - вперёд батьки в пекло не лезь. Тащите его к Триединым.
  
   - Будет исполнено в строгости, ваше имя-отчество! - сказали Кавалеры хором и повели куда-то Максимку через южную дверь.
  
   XII
  
   Кавалеры долго, как показалось Максимке, вели его по путанным ледя­ным переходам, преодолевая ступеньки, ведущие то вниз, то вверх, пока не пришли в Скинию Собрания. Так назывался тронный зал, о чём свидетельст­вовала золотая табличка над входом, выполненным в виде двустворчатых зо­лочёных врат. Лёд в этом зале был цвета морской волны с золотыми вспыш­ками. Мягкий розовый свет лился с потолка, сделанного в виде купола и рас­писанного по льду цветными фресками, на которых были изображены сю­жеты на библейскую тематику.
  
   "Странно! - ещё раз отметил про себя Максимка. - Лёд, а не холодно".
  
   В глубине зала возвышался трёхместный ледяной трон, центральное кресло выглядело значительно крупнее и выше двух боковых. Он так свер­кал, будто был усыпан алмазами. Сразу стало понятно, что лёд, из кото­рого сделан трон, не простой, а драгоценный. От дверей к трону вела узкая ковро­вая дорожка бордового цвета с золотистыми полосками по краям.
  
   Кавалеры подвели Максимку к самому трону и грохнулись с костяным стуком на колени. Один Максимка остался стоять на дорожке в растерянно­сти, не зная как ему поступить. Не хватало ему, без пяти минут пионеру вот так, с бухты-барахты, пасть на колени перед... ещё неизвестно кем.
  
   В центре трона восседал Всехвышний - старый-престарый старец, почти сплошь заросший пожелтевшей седой бородой. По правую руку от него, чуть ниже, сидел Сын; бороду и длинные волосы он имел чёрные. По левую сторону, вровень с Сыном, сидел Дух; у этого бороды вовсе не было, выглядел он очень худым, почти бесплотным - кожа да кости. Дух всё время кашлял и изредка чихал. Личико у него было измождённое и болезненное, как будто он сильно простудился.
  
   Глаз у Всехвышнего совсем не было видно, так как их закрывали мохна­тые белые брови - прямо не брови, а усы. Как будто у него имелось две пары усов: одна, как и положено, под носом, другая - над глазами. У Сына глаза были с длинными ресницами, чёрные и грустно-добрые, как будто он всех жалел. Бесцветные глазки Духа покраснели и слезились.
  
   Они сидели в обнимку, и у всех троих на головах красовались круглые соломенные шляпы, как в Комарове у дачников в сильную жару.
  
   - Смилуйся, Пресвятая Троица! - взмолился Кавалер Ост, не поднимая головы от пола.
  
   - Ну! - грозно ответили Триединые.
  
   - Вот, проник через Восточные врата. Виноват, Бес попутал! На ми­нутку в туалет отлучился, а он и воспользовался...
  
   - А зачем у них шляпы? - спросил Максимка шёпотом через плечо.
  
   - Сам ты шляпа! - прошипел Кавалер Зюйд, который находился, колено­преклонённый, ближе всех к Максимке. - Это не шляпа, а нимб, всё равно что корона.
  
   - А-а! - протянул Максимка.
  
   - Бе-е! - передразнил его Зюйд.
  
   - Тебя как звать-то, отрок? - поинтересовался Всехвышний дребезжа­щим от глубокой древности голосом.
  
   - Максимка.
  
   Сидящие на троне придвинулись друг к другу и стали шептаться. Долго было слышно только: "шу-шу-шу" да "шу-шу-шу". Наконец, кончив сове­щаться, они заняли своё первоначальное положение и дружно разом прого­ворили, совсем как Лифшиц и Левенбук из знакомой Максимке популярной детской передачи "Радио-няня":
  
   - Сами знаем, что Максимка. На то мы и боги.
  
   - О, Тримудрые! - хором подхватили Кавалеры, молитвенно сложив пе­ред собой ладони.
  
   - А что у тебя, Максимка, в мешке? - ласково спросил Сын.
  
   - Это не мешок, а рюкзак, - ответил Максимка, стаскивая, наконец, рюк­зак с плеча и кладя его на пол.
  
   На этот раз боги шептались чуть дольше. Потом снова все трое разом с выражением продекламировали:
  
   - Сами знаем, что рюкзак. На то мы и боги.
  
   - О, Тривеликие! - воскликнули Кавалеры.
  
   - А где ты живёшь, отрок? - продолжал любопытствовать Всехвышний.
  
   - Да что вы меня всё время спрашиваете и спрашиваете? - сказал Мак­симка, которому начинала надоедать эта божественная комедия. - Вы же и так всё сами знаете.
  
   Боги изумлённо переглянулись и вновь зашептались. Брови у Всехвыш­него заходили ходуном. Теперь прошло, по меньшей мере, пять минут, пока, наконец, все трое проговорили ворчливо:
  
   - Сами знаем, что сами знаем. На то мы и боги.
  
   - О, Триславные! - ещё громче завопили Кавалеры.
  
   Тут Максимка вспомнил про старикашку-очкарика, который остался лежать в ванне, и решился сказать об этом:
  
   - Простите, пожалуйста, дяденьки, ради бога, но там, в одной из ком­нат, один дедушка в ванне лежит. Он, наверное, уже утонул...
  
   Боги сначала растерялись, будто им рассказали смешную историю, или анекдот, соль которого они не поняли. Потом дружно захихикали, давясь смехом то ли от юмора, то ли от сатиры - сразу не поймёшь. Насмеявшись вдоволь, они произнесли:
  
   - Это не дедушка. Какой же это тебе дедушка? Это великий учёный Ар­химед. Он тренируется ежедневно по системе йогов и может пролежать в воде целые сутки, даже не захлебнувшись.
  
   Максимка почувствовал неловкость от своей нечаянной промашки и с виноватым видом переступил с ноги на ногу. Боги принялись думать, о чём бы ещё спросить проникшего к ним мальчика, но ничего не придумали и ве­лели Кавалерам поскорее уходить с глаз долой.
  
   - Ступайте себе восвояси! - сказали они с нетерпением. - С богом, с бо­гом, пошли вон сей же час!
  
   Как только Кавалеры, пятясь, удалились, Триединые разлучились, поско­рее слезли с трона и обступили Максимку с трёх сторон.
  
   - Давай быстрей доставай, что там у тебя в этом самом рюкзаке, - пропи­щал Дух тоненьким голоском.
  
   Как ни странно, банка с остатками вишнёвого варенья оказалась цела. Но на неё никто попервоначалу не обратил внимания. Всехвышний заинтере­совался хоккейной шайбой и ледорубом.
  
   - Неплохой выйдет скипетр, - пробормотал он, крутя в руках ледоруб. - А шайбу отдам Кавалерам, пусть гоняют по льду в воскресенье.
  
   Сын с грустью разглядывал длинные ржавые гвозди. Добрые, ставшие ясно-карими глаза его замутились туманом воспоминаний. Ему приглянулся также осколок цветного стекла, который делал божий мир ещё более печаль­ным и трагическим, чем он был на самом деле.
  
   Дух завладел всем остальным, прихватив также банку с остатками варе­нья. Глазки его сверкали лихорадочным блеском. Он едва удерживал карликовыми морщинистыми ручками свою добычу: моток медной прово­локи, гильзу от винтовочного патрона, спички, нож, бинокль, фонарик, ша­рикоподшипник, банку и, наконец, самое дорогое - игрушечный автобус, ко­торый работал от электрической батарейки.
  
   Когда в рюкзаке ничего не осталось, и он лежал на ледяном полу опусто­шённый, смятый и жалкий, Триединые вернулись на свои места.
  
   - Ну, что же, - произнёс Всехвышний, - за подарки спаси Бог. Удружил так удружил - тут уж ничего не скажешь.
  
   - Спасибо! - поддержали Всехвышнего Сын и Дух.
  
   - Пожалуйста, - осторожно сказал Максимка, подумав о том, что теперь его, возможно, оставят в живых.
  
   - Однако, - проговорил Всехвышний, как бы разгадав Максимкины мысли, - что же нам с тобой всё-таки делать? Ведь ты проник в Ледяной Ков­чег Завета, святая, можно сказать, святых - это тебе раз. Узрел лицо мое - это тебе два. Никто не должен видеть лица моего и остаться при этом в живых - это тебе три. Видно, придётся всё же низвергнуть тебя в Геенну Огненную. Вот какое дело, понимаешь.
  
   - Папа! - с глубокой укоризной произнёс Сын, и в его голосе послыша­лось едва сдерживаемое рыдание.
  
   В это время Дух, не принимавший участие в обсуждении судьбы маль­чика, полностью доверив это важное дело старшим богам, с любопытством разглядывал стеклянную банку, лизнул её край и закричал:
  
   - Ой, как вкусно! Господи, боже мой!
  
   Всехвышний вздрогнул и строго повернул брови в сторону Луха.
  
   - Ну, ладно, - сказал он. - Отложим это дело на потом. А сейчас покуда пошли трапезовать. Да и время вышло.
  
   XIII
  
   В трапезной, или Скинии питания, стояли длинные ледяные столы и ледяные скамьи. Дежурный по имени Елевзор, как две капли похожий на Елевсея, только с двумя ногами, поставил перед Триедиными оловянные миски с амброзией насыщения, лежавшей небольшой горкой в каждой миске.
  
   - Отроку тоже поставь! - приказал Всехвышний.
  
   Елевзор послушно принёс четвёртую миску.
  
   - Ну, с богом! - подал команду Всехвышний, и все дружно заскребли ложками, громко чавкая и нахваливая.
  
   - Недурственно! - приговаривал Всехвышний.
  
   - Божественно! - восклицали Сын и Дух.
  
   Максимка осторожно попробовал предложенную ему амброзию - она удивительно напоми­нала геркулесовую кашу. Мама постоянно твердила, что геркулесовая каша самая полезная, но от этого она не становилась вкуснее. Максимка дома, кривясь, ел её, потому что папа сказал, что тот, кто ест эту кашу, станет сильным, как Геркулес. По мнению Максимки, здешняя каша не сделалась вкусней оттого, что её назвали амброзией.
  
   "Хорошенькое дело! - с возмущением и горечью думал он, через силу глотая амброзию насыщения. - Им мало убить человека. Им надо перед этим накормить человека геркулесовой кашей!"
  
   - Ну как, нравится? - спросил Всехвышний.
  
   - Ничего, вкусно, никогда такой не ел, - солгал Максимка в надежде, что эта ложь во спасение.
  
   - Ну, ешь-ешь, с богом! - сказал Всехвышний, облизывая ложку.
  
   Когда с амброзией насыщения было покончено, Триединые, как гово­рится, ничтоже сумняшеся, то есть без колебаний и стеснения, набросились на Максим­кино варенье, банку с остатками которого Дух не забыл прихва­тить с собой в Скинию питания. Оно так понравилось всем троим, что они только мычали от удо­вольствия. А когда в банке уже ничего не осталось, Дух велел Елевзору принести снежной воды. Он ополоснул банку и, зажмурив­шись от удовольствия, выпил порозовевшую сладкую воду.
  
   - Вкуснецки! - восхитился он, отдуваясь.
  
   - Жаль, мало, - с грустью отметил Сын.
  
   - Да, важнецкий харч! - согласился Всехвышний. Он громко рыгнул и, утерев рукой бороду с усами, заключил: - Наелись и слава богу. Теперь какие же дела? После сытного обеда по закону Архимеда полагается - что?
  
   - Вздремнуть, - сказали Сын и Дух.
  
   - Правильно, молодцы! Истинно так.
  
   Все поднялись из-за стола. Елевзор принялся убирать посуду.
  
   - Кавалеров накормили? - вдруг вспомнил Всехвышний.
  
   - Так точно, Ваше всехвышество! - подобострастно ответил Елевзор.
  
   - То-то! Первое дело - Кавалеров накормить.
  
   Всехвышний сладко, протяжно зевнул и направил свои стопы в Ски­нию отдохнове­ния. Следом за ним двинулись Сын и Дух. Вереницу богов за­клю­чал Максимка, бредущий с опущенной головой.
  
   Опочивальня, куда привели Максимку, представляла собой круглый ле­дяной зал. В нём постоянно царил полумрак. От центра торцами к стенам веером расходились ледяные лавки. Максимке указали на одну их них. Трие­диные скрылись в небольшом соседнем мрачном чулане, который назывался Усыпальницей Богов.
  
   Максимка прилёг на лавку. Он днём вообще никогда не спал. А тут - жёсткая лавка из чистого льда, подушки нет, одеяла нет, неизвестно, оста­нешься ли вообще жив, - разве заснёшь? Правда, холода, как ни странно, он не ощущал. Напротив, показалось, что стало тепло. Он лежал на спине с ши­роко раскрытыми, будто окна настежь, глазами, уставившись в невидимый в сумраке потолок. Мысли его путались и никак не хотели сосредоточиться на чём-нибудь одном. Из Усыпальницы до него доносился могучий храп Все­хвышнего, тяжкие вздохи Сына и тонкий носовой посвист Духа.
  
   После послеобеденного сна Всехвышний в сопровождении Сына и Духа делал регулярный обход Ледяного Ковчега. Этому правилу он не изме­нял никогда и ни при каких обстоятельствах. Поэтому так называемый "Мак­симкин вопрос" было решено отложить до вечера. Триединые, посовещав­шись между собой, брать ли на обход Максимку, решили брать, ибо семь бед - один ответ. Никто из смертных не должен знать Тайны Откровения, но по­скольку мальчик нарушил уже два строжайших запрета: проник в Ковчег и лицезрел Всехвышнего, то знание ещё одной тайны ничего не меняло по сути - всё равно уж, как видно, придётся лишить его жизни.
  
   XIV
  
   Обход двинулся неспешно в Лабораторию. Впереди важно шествовал Всехвышний, держа в руках украшенный ледяными бриллиантами посох, за ним шёл Сын, за Сыном семенил Дух. Шествие замыкал Максимка.
  
   В ожидании триединого руководства, Дежурный - это был всё тот же одноногий Елевсей - стоял подтянутый и деловой, опираясь на костыль, - весь внимание, подобострастие, терпение и готовность.
  
   - Ну, как там дела в нашей Вселенной? - задал вопрос Всехвышний, с кряхтением усаживаясь на ледяную тумбу. - Докладывай!
  
   По бокам сели: Сын по правую руку и Дух по левую. Максимка остался стоять, прислонившись плечом к стене, чтобы не утруждать болевшую ногу.
  
   - Осмелюсь доложить, Ваше Триединство, за время моего дежурства ничего особенного не произошло, - бойко доложил Елевсей. - Ежели не счи­тать вот этого, - показал он пальцем на Максимку.
  
   - Сами знаем, - сказали Триединые. - Давай дальше. По существу.
  
   - Средняя температура на Земле одиннадцать градусов по Архимеду.
  
   - Не маловато ли? - с тревогою в голосе поинтересовался Сын.
  
   - Ничего! - ответил бодро Елевсей. - В самый раз. Нормально.
  
   Дух, сморщив личико, оглушительно трижды чихнул.
  
   - Вот! - сказал Елевсей. - Истинно так.
  
   - Что в Израиле, стране обетованной? - спросил Всехвышний.
  
   - Воюют, Ваше Всехвышество, - ответил Елевсей.
  
   - А во Вьетнаме?
  
   - Обратно воюют, Ваше Всехвышество.
  
   - Вот стервецы, господи, моя воля! - вздохнул Всехвышний. - Что ты будешь с ними делать? Никак не угомонятся. - Он зевнул. - Ну, ладно, де­журь дальше. Да гляди, как следует, не ленись!
  
   - Рад стараться, Ваше Триединство! - отрапортовал Елевсей и бодро заковылял к стоявшей возле шара стремянке, опираясь на костыль и радуясь, что не получил взбучку на этот раз, как ожидал.
  
   - А теперь, отрок, - проговорил Всехвышний с видом заговорщика, - я тебе открою Великую Тайну Откровения. - Он помолчал, как бы подбирая подходящие слова. По всему было видно, что ему не терпелось открыть эту тайну. - Но только знай, мой милый, что после этой тайны твоя песенка бу­дет спета окончательно. Видишь этот голубой шар?
  
   - Вижу, - сказал Максимка и совсем поник от страха.
  
   - Это не простой шар, а волшебный.
  
   Всехвышний подождал, интересуясь божественным любопытством, ка­кой эффект произвели эти слова, а точнее, это откровение, на мальчика. Но видя, что Максимка никак не реагирует, а продолжает трястись от страха, он вздохнул и стал рассказывать:
  
   - Раньше, Максимка, мы располагались на Большом Облаке Завета, кото­рое находилось на тверди небесной, точнее на седьмом небе. Хорошо там было: светло, мягко, воздух всегда свежий - истинно благолепие! Никто не курил! - добавил он в сердцах. - Имели мы большой штат ангелов, кото­рые следили за порядком на Земле. Всё было до поры до времени нормально и богу угодно. Одно слово - благодать!
  
   - Раньше можно было послать ангелов на поля за нектаром, - вставил Дух. - А теперь дают одну талую воду.
  
   - Она дистиллированная, - добавил грустно Сын.
  
   Всехвышний не обратил на эти замечания внимания и продолжил:
  
   - А после того, как пошли люди плодиться да размножаться, водку пьян­ствовать, безобразия нарушать, как начали строить заводы и фабрики, леса жечь где ни попади, бомбы швырять друг на дружку - всё небо закоп­тили. От чада дышать стало нечем. За всеми-то не уследишь - ни сна, ни от­дыха измученной душе. Многие ангелы поувольнялись. Хоть бросай Землю и перебирайся в другую галактику. А тут ещё спутники стали запускать, ра­кеты разные. Вот, пожалуйста, полюбуйся - Елевсею ногу оторвало.
  
   - Помнишь, папа, - сочувственно молвил Сын, - как он, бедный, визжал тогда? Я прямо слезами умылся.
  
   - Как не помнить? - ответствовал Всехвышний. - Визжал, как поросё­нок перед закланием.
  
   Дух сморщился и чихнул, как будто от него требовалось это каждый раз, когда надо было подтвердить чьи-нибудь истинные слова.
  
   - Тогда, - продолжал откровение Всехвышний, - возомнили мы искать другую обитель. Нашли тихое место, на самой высокой горе Европы, сотво­рили новый, ледяной Ковчег Завета и снизошли в него с облака. С нами ше­стнадцать самых преданных наших соратников: двенадцать ангелов и четыре херувима. Сначала холодновато показалось, лёд всё же, и, главное, жестко­вато. Потом попривыкли, даже понравилось. Ко всему можно привыкнуть. Только вот за Вселенной отсюда стало наблюдать трудновато. Думали мы гадали и решили воскресить самого великого учёного всех времён и народов Архимеда. Того самого, о котором ты, Максимка, проявил похвальную и тро­гательную заботу. Архимед сделал этот голубой шар - точную копию Земли, уменьшенную в двадцать одну тысячу раз. С помощью этого волшебного гло­буса и, разумеется, с божьей помощью друг другу мы и правим из этого дворца миром. Всё что происходит на Земле, здесь аукнется, всё что здесь сотворится, на Земле в точности откликнется. Остальное - дело техники. Если надобно чего по мелочи разглядеть, у нас мелкоскоп имеется. Тоже Ар­химед его смастерил. Золотые руки у него, я тебе скажу! Для ветра, к при­меру, у нас вентилятор есть, для дождя - лейка. Другой кой-какой инстру­мент да инвентарь держим. Как без этого? Хоть и нелегко, но стараемся за порядком смотреть. Бывает всякое, конечно, не без того. За всем углядеть не­возможно. Здесь всё-таки тебе не облако. Вот недавно оледенение прогля­дели - насилу оттаяли. Вот так, отрок. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Всё что ни делается, всё к лучшему.
  
   Максимка внимательнее пригляделся к голубому шару и увидел, что то, что он раньше принял за бесформенные пятна, приобрели вдруг знакомые очертания материков и островов. "Вон Африка, вон рядом Мадагаскар", - отметил про себя Максимка и заважничал, что так хорошо разбирается в гео­графии. Стал искать другие материки, но его отвлёк Всехвышний.
  
   - Херувимов мы переименовали в Кавалеров, - продолжал между тем он. - Они теперь со всех четырёх сторон света охраняют Ледяной Ковчег, чтобы в него, не дай бог, никто не проник. Вот ты - первый и, я так распола­гаю, - последний. Ангелы под научным руководством Архимеда и с нашего благословения прошли без отрыва от производства специальный курс обуче­ния, сдали экзамены на аттестат зрелости, двое даже с Ледяной медалью, и все как один получили почётное звание Дежурного. Вот так, отрок, таким пу­тём. Нелегко порой приходится. Иной раз в конце дня едва ноги волочишь. То похолодание, то оттепель, то лавины в горах, то пятое, то десятое, а то и одиннадцатое. Не чаешь, как до Усыпальницы добраться. Но делать нечего, править надо, - закончил своё откровение Всехвышний.
  
   Он снял круглую соломенную шляпу, которая, как теперь знал Мак­симка, называлась нимбом, и вытер ладонью вспотевшее темя.
  
   - А что здесь тяжёлого? - наивно удивился Максимка.
  
   - Как это что! - воскликнули Триединые разом, совсем как Лифшиц и Левенбук из "Радио-няни". - А ответственность! Ты об этом забыл? За одним только прогнозом погоды попробуй угнаться! Они там ляпнут, а нам расхлё­бывать и чертей от людей выслушивать.
  
   - А! - сказал Максимка, не очень поняв, что такое ответственность.
  
   Теперь, когда Тайна Откровения была раскрыта, боги, притомившись, замолчали. Пауза затянулась. Максимка, почувствовав неловкость, спросил для поддержания разговора, стараясь, чтобы не обидеть Триединых и не вы­звать их гнев, говорить как можно вежливее:
  
   - Скажите, пожалуйста, а почему здесь всюду с ошибками написано?
  
   - Как так! Где это? - встрепенулся бровями Всехвышний.
  
   - Например, написано: "Лаболатория", а надо писать: "Лаборатория".
  
   - Пустое! - возразил Всехвышний. - Это у вас на Земле всё суета сует и всяческая суета. А мы здесь, как слышим, так и пишем.
  
   "Правда! - подумал Максимка. - Как это оказывается просто! Пиши, как слышишь, и никогда ошибок не будет. Надо будет об этом сказать Елене Абрамовне и Ахмета обрадовать".
  
   - Однако, - проговорил Всехвышний, с кряхтеньем поднимаясь с ледя­ной тумбы, - пошли дальше. Дух, голубчик, вели Кавалеру Осту прислать Архимеда в Скинию Собрания. Пусть нас там подождёт.
  
   - Ладно, батюшка, - пропищал, кашлянув, Дух, - я велю.
  
   Когда Триединые вместе с Максимкой завершили обход Ледяного Ков­чега и воз­вратились в Тронный зал, там их уже ждал Архимед. Он был одет и обут так же, как все остальные обитатели Ковчега: в длинную, до колен, холщёвую рубаху-мешок и кожаные сандалии с ремешками крест-накрест вокруг ноги. Если что и отличало его от других, то это короткая курчавая бо­родка, большой выпуклый лоб и круглые очки с тонкими, завёрнутыми за уши металлическими дужками.
  
   - А! - сказал он весело. - Максимка, провалившийся снизу? Рад тебя ли­цезреть. Физкульт-привет!
  
   Максимке показалось, что Архимед ему заговорщицки подмигнул.
  
   Триединые заняли свои места на ледяном троне, и Всехвышний, попра­вив на голове шляпу-нимб, торжественно возгласил:
  
   - Архимед! Повелеваю тебе перед лицом моим дать нам дельный совет: что с этим отроком делать? Вроде как неплохой мальчонка. Без пяти минут альпинист. Да вот проказия: проник, понимаешь, в Ледяной Ковчег, узрел лицо мое и знает вдобавок Тайну Откровения. То ли его убить?
  
   - Что ты городишь, Всехвышний! - возмутился Архимед. Забыл, что ли? Шестая заповедь: не убий. Терпеть не могу, когда глупости говорят!
  
   - Ну, ладно, Архимеша! При людях-то! - пробормотал смущённо Все­хвышний, пошевелив бровями-усами. - Уж и обиделся. Сказать ничего нельзя - сразу начинается самокритика. Ну, сказал. А ты сделай вид, что не заметил. Я всё же бог.
  
   - А как же быть с правилом, - ехидно спросил Дух, - которое гласит, что человек не может узреть бога и остаться в живых? - Он был уверен, что в споре рождается истина.
  
   Сын грустно вздыхал, поглядывая то на одного, то на другого, то на третьего добрыми глазами.
  
   - Утро вечера мудренее, - ответил Архимед, повернулся и ушёл.
  
   - Быть по сему! - вынуждены были согласиться Триединые.
  
   На том и порешили. И все отправились почивать и смотреть сны.
  
   XV
  
   Спал Максимка крепко, без сновидений. Только перед тем, как заснуть глубоким сном, он почувствовал, что нога вновь стала побаливать и в спине заныло. Видно, днём-то разошлось, утихло, а к ночи боль вернулась и стала отдавать то в ногу, то в спину. Когда он проснулся, все были уже на ногах. Кавалеры, спавшие в том же зале, что и Максимка, собирались на работу.
  
   - Долго спишь! - пожурил его Кавалер Ост. - Кто рано встаёт, тому бог счастье даёт. Запомни!
  
   - Его песенка спета, всё едино, - каверзно вставил Кавалер Вест.
  
   - Заткнись, чучело гороховое! - накинулся на него Ост. - У, злыдень, изверг рода человеческого! Не слушай ты его, - обратился он к Максимке. - Его бес попутал. Ещё там, на облаке.
  
   Тотчас же после завтрака, во время которого опять ели амброзию насы­щения, очень похожую на геркулесовую кашу, и пили талую воду, которую называли понарошку, с иронией, "новый нектар", Всехвышний велел сви­стать всех наверх, в Скинию Собрания.
  
   Велено - сделано. На собрание явились все обитатели Ледяного Ков­чега, за исключением Дежурного, который должен был неотлучно нахо­диться в Лаборатории. Триединые восседали как обычно на ледяном троне. Всехвышний, вместо посоха, украшенного ледяными алмазами, держал в руке Максим­кин ледоруб. Остальные стояли перед троном столбом, приняв подобостра­стную позу и сложив молитвенно руки перед собой, чуть выше колен, как это делают футболисты, выстраивающие живую стенку перед своими воротами во время опасного штрафного удара.
  
   Дух начал по бумажке, запинаясь на каждом слове, делать перекличку:
  
   - Норд?
   - Здесь!
   - Зюйд?
   - Здесь!
   - Вест?
   - Здесь!
   - Ост?
   - Тут!
  
   - Кавалеры все ту... здесь, - произнёс Дух, взглянув недобро на чуть не спутавшего его Кавалера Оста.
  
   Затем он начал выкликать Дежурных: "Елезар, Елемир, Еледар, Елегор, Елемудр, Елесвет, Елевлад..." Каждый отвечал заученно: "Здесь!" Когда очередь дошла до Елевсея, все дружно закричали:
  
   - Де-жу-рит! - совсем как во время хоккейного матча, когда болель­щики дико орут: "Шай-бу! Шай-бу!"
  
   Дух поставил в списке галочку.
  
   - Архимед?
  
   - Я! - ответил Архимед. - Куда вы без меня денетесь?
  
   - Подавляющее большинство здесь, - подытожил Дух, обращаясь к Все­хвышнему, - кроме Елевсея, который отсутствует по уважительной причине. Можно начинать?
  
   Всехвышний величественно кивнул в знак согласия.
  
   - Слово для доклада, - прочитал по бумажке Дух, - предоставляется Ар­химеду, Великому учёному и собрату.
  
   Архимед с туго свёрнутым пергаментным свитком под мышкой про­шёл к ледяной трибуне. Он поправил очки, придвинув их пальцем к перено­сице, выставил одну ногу вперёд, дабы занять подобающую для оратора позу, развернул на вытянутых руках свиток и стал читать монотонно и гну­саво, как дьячок во время заупокойного псалмопения:
  
   - О, Триединые, Тривеликие, Триславные и Тримудрые! - начал он. - О, присутствующие Дежурные и Кавалеры! Согласно предначертанию Вели­кой Науки я, ничтожный раб божий, с вашего согласия, соизволения и невоз­ражения, построю свою краткую речь по принципу доказательства теоремы. Ибо в этом случае причинно-следственная связь событий и намерений с от­дельными аксиомами и постулатами не будет нарушена искушениями диа­вольскими. Да поможет мне в этом божий промысел и неукоснительное со­блюдение истинного благочестия! Да пребудет мне путевой звездой божест­венная Математика - животворящая праматерь всех трижды седьм наук Земли и Космоса!
  
   Архимед притомился от сложных речевых оборотов и поглядел поверх очков в зал. Раздалось несколько жидких хлопков. Архимед удовлетворённо кивнул и снова уткнулся в свиток.
  
   - Итак, дано: отрок девяти лет от роду по земному исчислению. Звать Максимка, что является однокоренным словом с Максимумом. Прошу на это обратить особое внимание. Требуется доказать: что с ним делать и куда его девать. Допустим: мы его отпустим. Доказательств невозможности подоб­ного решения существует несколько. Чтобы упростить задачу, не утомлять ваше внимание и не испытывать долготерпение, я приведу лишь одно, а именно: это исключается полностью и совершенно. Ибо! Проникнув в Ледя­ной Ковчег Завета, пусть даже и без злого умысла, узрев лицо Всехвышнего и познав тайну Откровения, отрок неизбежно подпадает под действие Все­мирного Закона Искушения. Трудно, согласитесь, предположить, что вер­нувшись к людям, он не станет поминать всуе имя и дела господни, чем, так сказать, нарушит третью заповедь. И постигнет его неизбежная кара. А кому это нужно, собственно говоря? Уверен: никому.
  
   При этих словах толстый Кавалер Ост посмотрел на худощавого Кава­лера Веста, словно ждал от него очередной каверзы.
  
   - Допустим: мы его не отпустим, - продолжал Архимед. - Здесь воз­можны два варианта. Первый предлагался к рассмотрению ещё вчера и, на­сколько мне известно, неоднократно. Он сводится к примитивному и безжа­лостному убийству. Этот вариант вообще следует исключить из сферы рас­смотрения, переведя его в сферу игнорирования. Ибо даже барышне с кава­лером ясно, что подобная, с позволения сказать, попытка вознамериться вступает в вопиющее противоречие с шестой заповедью. Этому надо поло­жить конец раз и навсегда. Как говорится, пусть всегда будет мама!
  
   Собрание оживилось и сдержанно, но дружно похлопало.
  
   - Второй вариант следует рассмотреть более подробно и, я бы даже риск­нул сказать, более детально.
  
   Архимед поднял сухой костлявый палец, как восклицательный знак. При этом пергаментный свиток с шуршащим звуком свернулся в трубку. Докладчик расправил его, отыскал глазами то место в тексте, на котором ос­тановился, и продолжил чтение:
  
   - Я долго размышлял о числах, сделал расчёты и пришёл к весьма любо­пытным результатам. Вот их краткий обобщающий смысл. Кто населяет нашу ледяную обитель, юдоль печали и забот? Ну, Триединые. - Архимед кивнул в сторону трона. - Это само собой и не требует доказательств и ка­ких-либо разъяснений. Это, так сказать - раз. Далее - четыре Кавалера соот­вет­ственно главным направлениям сторон света. Это - два. Дежурных двена­дцать штук по числу месяцев в году - это три. И наконец, аз грешный, ваш покорный слуга - это четыре. Итого, как свидетельствует Закон сложения, двадцать населяющих единиц. Всю долгую ночь, покуда голубой шар в "Скинии откровения" совершал треть оборота вокруг своей оси, я усиленно размышлял над этой суммой. Задумайтесь: какими свойствами она обладает? Во-первых, это число чётное. Оно делится на 2, 4, 5 и 10. Я уже не говорю про единицу и самоё на себя - это аксиома и не требует доказательств. Во-вторых, если от двадцати отнять единицу, этот атом Математики, то полу­чится 19 - пустое число, оно ни на что не делится. А вот если прибавить еди­ницу - прошу внимательно следить за ходом моих рассуждений, - Архимед возвысил голос, - то получится двадцать одно! Это особенно интересно, а не просто печки-лавочки или хухры-мухры. Число это делится на 3 и на 7, а то и другое, как известно, числа священные. Достаточно назвать такие примеры, как Триединство и семь дней недели. Не могу удержаться от соблазна при­вести ряд косвенных доказательств. Таких как: семеро смелых, семь раз от­мерь, один отрежь, семеро одного не ждут, семь бед один ответ, семь пятниц на неделе, три богатыря, три тополя на Плющихе, три мушкетёра, три девицы под окном пряли поздно вечерком - и так далее, таким примерам несть числа. При этом если 21 разделить на 7, то получится 3, а если наоборот, то получится всё наоборот - свихнуться можно от бездонной глубины таинства! Цифра 21 обладает ещё одним интересным свойством, а именно: если от него отнять 10, то есть ровно половину нынешнего количества обитателей нашего Ковчега, то выйдет ни много ни мало, как одиннадцать. Моя научная интуи­ция подсказывает мне, что в этом магическом действии отчётливо прогляды­вается знамение, так как его результат напоминает нам о "Приюте Одинна­дцати", который расположен над нами строго по вертикали. И наконец! - Тут Архимед загремел громовым голосом. - Двадцать одно - это Очко! Что иден­тично, или, проще говоря, адекватно Божьей Благодати.
  
   При этих словах собрание восхищённо ахнуло. Вслед за этим насту­пила гробовая тишина, казалось, что слышно, как тает лёд.
  
   - Вывод напрашивается сам собой: количество населяющих Ледяной Ковчег Завета единиц так же должно исчисляться магической цифрой 21. Собственно говоря.
  
   Архимед сделал значительную паузу и отпил, чтобы охладиться, талой воды из ледяного стакана, ловко прижав нижний конец пергаментного списка коленом к трибуне.
  
   - Перехожу к предложениям. Считаю целесообразным и даже, собст­венно говоря, необходимым дополнить штат нашего Ковчега ещё одной еди­ницей, а именно Херувимом. Рекомендую на эту должность Максимку с ме­сячным испытательным сроком. Будет всем нам помогать, как юнга на ко­рабле. Омо­ложение кадров нам совсем не помешает. Мальчик он смелый, со­образительный, настоящий альпинист, добрая душа, хороший друг. Слух до меня дошёл, что он обо мне много печалился, считая меня утопшим в испы­тательной купели. Поскольку он мал ещё, предлагаю на время испытатель­ного срока назначить его Херувимчиком. Итак, - закончил Архимед, свора­чивая свиток, - да здравствует Херувимчик-Максимчик! Что и требовалось доказать, собственно говоря.
  
   Последние слова Великого Учёного потонули в буре продолжительных аплодисментов. Кавалер Ост оглушительно рявкнул: "Ура-а!" Даже Кавалер Вест и тот хлопал. Кто-то крикнул восторженно: "Браво!" Максимка, с тру­дом понимав­ший учёную речь Архимеда, но уловив общий доброжелатель­ный смысл доклада, из которого явствовало, что его, по-видимому, оставят в живых, тоже рукоплескал от всей души.
  
   Триединые поднялись с трона во весь рост, Всехвышний отложил ледо­руб и взмахнул руками, будто дирижёр перед духовым оркестром, - все разом смолкли. Сын признательно оглядел собрание, набрал побольше воздуха в лёгкие и сделал зачин певучим голосом протяжно:
  
   - Кто-за-против-воздержа-ал-ся-а-а?
  
   Всехвышний подал знак, и всё собрание дружно подхватило:
  
   - При-ня-то-еди-но-гла-ас-но-о-о!
  
   А Дух заключил тончайшим фальцетом:
  
   - А-а-ми-и-и-нь!
  
   Вышло очень красиво и торжественно.
  
   Архимед скромно потупился, протёр носовым платком очки и вытер пот со лба. Лоб у него был большой-пребольшой и выпуклый-превыпуклый. Сразу было видно, что в нём с трудом помещаются мозги.
  
   После собрания все разошлись по кулуарам. Некоторые отправились в курилку, где думалось легче.
  
   - Нет, что там ни говори, а наука - великая штука! - слышалось из од­ного кулуара.
  
   - Да, собратья, - слышалось из другого, - Архимед - это голова!
  
   XVI
  
   Близко ли далёко ли, долго ли коротко ли, узко ли широко ли, бывает проще покумекать, чем слово молвить, сказать, чем совершить, сделать, чем поду­мать. Стал Максимка жить-поживать, ума наживать в Ледяном дворце прямо под самим "Приютом Одиннадцати". Сначала всё ему было страшно инте­ресно. А потом он привык и понял: ничего особенного, обыкновенный ледя­ной дворец, боги как боги, каша как каша.
  
   Обитатели Ковчега встречали его приветливо, он всем пришёлся по душе. Только один Кавалер Вест почему-то глядел недобро холодными ледя­ными глазами. Зато подружился Максимка с Духом и Архимедом.
  
   Дух постоянно требовал, чтобы Максимка играл с ним в автобус, рабо­тавший от электрической батарейки, и рассказывал ему про жизнь внизу, в Терсколе. Максимка жалел Духа: уж очень он был щуплый - в чём только душа держалась - и непрестанно кашлял и чихал. Глазки его слезились, и нос был красный, словно Дух всегда был простужен.
  
   - Что ты всё кашляешь? - участливо спрашивал его Максимка.
  
   - Поживи с моё в этом холодильнике, - отвечал Дух. - Не только ста­нешь кашлять да чихать, а превратишься вообще в ледяной столп.
  
   "Тоже мне бог! - скептически думал Максимка. - Не может сдать так, чтобы ему стало тепло. Брал бы пример с того же Архимеда".
  
   Но вслух он эти мысли, конечно, не высказывал, чтобы не обижать Духа. Он рассказывал Духу о своём друге Ахмете и девчонке Халимат и пе­чалился, что их не было рядом: им тоже было бы, наверное, интересно по­жить немножко в Ледяном дворце. Ещё он рассказывал о пионерах и альпи­нистах; о школе, в которой учился; об учительнице Елене Абрамовне, кото­рая не верит в бога; о канатной дороге на гору Чегет и о кафе "Ай"; об уди­вительной рыбе форель, которая водится в Баксане и которую умеет ловить только один Юм; и ещё о многом-многом другом.
  
   Дух непременно слушал с большим интересом, но очень скоро уставал, глазки его начинали слипаться, он задрёмывал, и Максимка тогда на цыпоч­ках отправлялся к Архимеду.
  
   "Вот что значит, в слабом теле - слабый дух", - размышлял Максимка, вспоминая слова отца.
  
   У Архимеда тоже всегда было интересно. Старичок он был на редкость добрый, весёлый и тренировался по системе йогов. Воду пил носом, стоял на голове по целому часу, а сидел чаще всего в позе "лотоса", хитроумно пере­плетя ноги. Правда, немножко всё-таки Максимка его побаивался, потому что Архимед был очень мудрый и проницательный. И всё видел насквозь. Если перед Духом можно было иногда прихвастнуть, то дедушке Архимеду приходилось говорить лишь чистую правду. А это всегда так трудно сделать. Кроме того, Великий Учёный часто задавал вопросы, на которые Максимка не знал, как отвечать. Он впервые осознал, что знает так ничтожно мало.
  
   Когда очередь дошла до электричества, которым Архимед очень заинте­ресовался, Максимка начал бодро перечислять электрические при­боры: утюг, радиоприёмник, холодильник, телевизор, электролампочки - да, всё это оживало и работало, стоило включить вилку от провода в розетку, но что такое само электричество, он никак не мог объяснить. Он пытался произ­носить такие слова, как энергия, движение электронов, заряды и тому подоб­ные, но они существовали каждое само по себе, без связи друг с другом, и никак не хотели объединяться в целостное понятие. Чем далее старался Мак­симка углубиться в тайны электричества, тем более запутывался и, в конце концов, вынужден был признаться, что он в школе этого ещё не проходил.
  
   Почти каждая беседа с Архимедом на научные темы заканчивалась тем, что Максимка удручённо вздыхал и говорил, опустив голову:
  
   - Это мы не проходили, это нам не задавали.
  
   - Вот видишь, Херувимчик-Максимчик, - поучал Архимед, назида­тельно подняв палец, - как надо упорно учиться, чтобы много знать.
  
   - Вижу, - соглашался Максимка.
  
   - Ученье - свет, - продолжал поучать Архимед, - а не ученье...
  
   - Тьма, - заканчивал Максимка.
  
   - Истина! - заключал Великий Учёный. - Тебе надо обязательно школу посещать, вот какое дело. Погоди, - утешал он мальчика, - мы что-нибудь все вместе придумаем. Я сам, братец кролик, во многом отстал, однако, собира­юсь наверстать упущенное. Учиться, как говорится, никогда не поздно. Учиться - не жениться, собственно говоря.
  
   Кавалер Ост, как только встретит где-нибудь в переходах Ледяного дворца Максимку, обязательно подмигнёт и сунет ему в руку потный гости­нец: то леденец, то сладкую сосульку, то снежное мороженое.
  
   - Скоро, скоро! - шептал он на ухо Максимке. - Ждать осталось совсем недолго, скоро всё будет иначе... Помяни моё слово.
  
   Максимка не понимал, на что намекает толстый Кавалер Ост, но спраши­вать стеснялся.
  
   Всё было бы вполне сносно и даже хорошо, если бы не каждый божий день одна овсяная каша, которую почему-то упорно все называли амброзией и к которой Максимка, как ни старался, никак не мог привыкнуть. По-преж­нему ел он её с отвращением.
  
   Кавалер Вест не переставая ворчал:
  
   - Жаль барышень нету. Ни прибраться, ни сготовить, ни постелю посте­лить. Вон ты небось варенье в миру лопал, а нам всё амброзия да нектар, ам­брозия да нектар, амброзия да нектар. И боле ни-че-го.
  
   Максимка уходил пристыженный, виновато моргая, и мелко ковылял, прихра­мывая, потому что всё чаще беспокоила нога. Видно, он всё-таки сильно повредил её при падении в трещину.
  
   Всехвышний частенько брал Херувимчика с собою на обход, чтобы не было скучно. Он важно шествовал впереди, опираясь на ледоруб, с которым не расставался. За ним вереницей двигались Сын, Дух и Максимка. Сын учил мальчика добру и любви к ближнему. Поскольку каждый раз при этом ближ­ним оказывался сам Сын, то Максимка охотно с этим соглашался.
  
   XVII
  
   Однажды, при очередном обходе, в Лаборатории не оказалось Дежур­ного. Всехвышний страшно раскипятился и затрясся от праведного гнева. Брови-усы его вспорхнули, как встревоженные воробьи. На мгновение от­крылись строгие глаза - они были зелёные, как лёд.
  
   - Дежурный, задрыга-а! - вскричал он громовым голосом, потрясая ледо­рубом.- Явись передо мной, как лист перед травой!
  
   Никто не отозвался. Лишь в наступившем грозном безмолвии с тихим шипением вращался над головой голубой шар.
  
   - Свистать сюда всех Кавалеров! - сквозь зубы процедил Всехвышний тоном, не предвещавшим добра ни ближнему, ни дальнему.
  
   Дух тонко и пронзительно свистнул, при этом он пальцев в рот не засо­вывал и губ не вытягивал. Оглушительный свист сам собой выходил из него, как будто Дух был чревовещателем. Тотчас вбежали запыхавшиеся Кавалеры и пали ниц, едва не стукнувшись лбами о ледяной пол.
  
   - Мы здесь, Ваше Всехвышестово и всё Ваше Триединство!
  
   - Кто сегодня Дежурный? - спросил Всехвышний, раздувая ноздри.
  
   - Еле-слав, - дрожащими от страха голосами ответили Кавалеры, не по­дымаясь с колен и не отрывая голов ото льда.
  
   - Сами знаем, что Елеслав, - скороговоркой произнесли Триединые, посо­вещавшись накоротке. - На то мы и боги.
  
   - О, Триблаженные! - всё ещё трясясь, воскликнули Кавалеры.
  
   - Где он? Когда ушёл? Куда? Почему и зачем?
  
   - Н-н-не з-знаем... - ответили три Кавалера: Норд, Зюйд и Вест.
  
   - А ты что молчишь, Ост? - грозно спросил Всехвышний. - Встань сей же час с колен и отвечай, как на духу, пока я из тебя дух не вышиб!
  
   Кавалер Ост поднялся на дрожащих ногах и промямлил еле слышно:
  
   - Их дежурное преподобие Елеслав сказали, что у них... что у них... что у них... что у них...
  
   - Заладил, как попугай! - не вытерпел Всехвышний. - "Что у них, что у них!" Ну, что там у них? Короче!
  
   - Что у них... отгул, - наконец выговорил с трудом Кавалер Ост. - За високосный год, будто бы сутки накопилися.
  
   - Отгул!? - прогремел Всехвышний, вскакивая с ледяной тумбы и хвата­ясь за сердце. - Пошли все вон! Чтобы духу вашего здесь не было! Дурни! Тупицы! Тунеядцы! Вегетарианцы! Сионисты чёртовы!
  
   Кавалеров словно ветром сдунуло.
  
   - Пап, а пап, успокойся ради бога! Тебе волноваться вредно, - мягко уго­варивал Всехвышнего Сын, протягивая ему склянку. - Сядь, пожалуйста, выпей валериановых капель.
  
   - Какие к чёрту капли! - проворчал Всехвышний, с трудом усаживаясь обратно на тумбу. - Нет, каково! Отгул, а! За високосный год! Ты подумай, до чего распустились! Вот и прогулы начались, дождались! Курят все. Про­изводительность труда никуда не годится. Пьянства только не хватает, рас­путства! Ну, Елеслав, погоди! - пригрозил он сухоньким кулачком в про­странство и выпил всё же сорок сороков валериановых капель. - Теперь уви­дишь, что я сделаю с тобой по действию руки крепкой, мышцею высокою, десницей простёртою, скипетром железным!
  
   Немного успокоившись под действием валериановых капель и придя в себя, Всехвыш­ний сказал:
  
   - Максимчик, стань-ка поближе! - Максимка повиновался. - Вот так. Вот что, голубчик, мы сей же час отправимся все втроём вершить Великий и Страшный праведный суд над Елеславом, покинувшим свой пост, а ты тут пока подежурь. Только не шали! Не дай бог!
  
   - Будь умником, добрая душа, - ласково добавил Сын.
  
   - Ни пуха, ни пера! - сказал, подмигнув Дух.
  
   Максимка хотел было послать его к чёрту, как обычно полагается в та­ких случаях, но сдержался, решив, что в данной ситуации это неуместно.
  
   - Не бойся! - сказали Триединые вместе. - Не боги горшки обжигают.
  
   XVIII
  
   Когда дверь за Триедиными затворилась с мелодичным "бим-бомом", и Максимка остался один в этом волшебном ледяном зале, он испугался. Шутка ли сказать, очутиться один на один с целой планетой Земля! Конечно, это не сама планета, а только её модель, но всё равно страшно.
  
   Он медленно обошёл вокруг голубого шара, который с тихим шипе­нием едва заметно вращался вокруг своей наклонной оси. И хотя шар зани­мал почти всё пространство, до самого потолка, так что, даже взобравшись на стремянку, трудно было бы дотянуться до Северного полюса, он показался теперь Максимке маленьким и беззащитным. Казалось, ткни иголкой, и он громко лопнет, взорвавшись. "Надо быть с ним чрезвычайно осторожным!" - поду­мал Максимка.
  
   В то же время он вдруг осознал своё необычайное могущество. Ведь он может сейчас сделать всё что захочет. Он, Максимка, ученик третьего класса терскольской средней школы, может взять садовую лейку и устроить где-ни­будь в джунглях настоящий потоп. Или с помощью вентилятора на механи­ческой тяге (его надо крутить за ручку, как шарманку) поднять невиданную песчаную бурю в Сахаре. Или раскачать руками двенадцатибальный шторм в Тихом океане. Наверное, можно сделать землетрясение. Стукнуть кулаком по шару - и готово дело. Да это просто здорово! Вот бы Ахмет увидел - ни за что не поверил бы.
  
   От таких жутких картин грандиозных природных катастроф Максим­кины мысли скакали, как дикий кенгуру где-нибудь в Австралии. Сердце в груди стучало громко и часто, как стенные часы-ходики у тёти Нади в Ле­нинграде, когда сильно потянешь за гирьку вниз: тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук. Щёки, уши и лоб пылали, как будто у него поднялась темпера­тура аж до со­рока семи градусов по Цельсию.
  
   "Главное - никогда не терять контроля над собой!" - вспомнил он слова Юма. "Не терять контроля, не терять контроля, - лихорадочно повто­рял про себя Максимка. - Надо взять себя в руки и успокоиться".
  
   Однако самовнушение не помогало, голова кружилась от сознания могу­щества, мысли не слушались и воспалились, как в бреду. Змеем-искуси­телем заползла в башку идея отомстить Славке Ермакову за нанесённую в прошлом году смертельную обиду. Славка нахально ухаживал за Халимат, дёргая её за косички и всё время ставя ей подножку, потому что она была са­мая красивая девчонка в классе. А когда Максимка попытался заступиться за неё, Славка оказался сильнее, чем довёл Максимку до позорных слёз.
  
   "А может быть, отыскать через мелкоскоп Ленинград и посмотреть, как там мама? - подумал Максимка. - Вдруг ей нужна моя помощь!"
  
   Осознание того, что кто-то может нуждаться в помощи, направило Мак­симкины мысли в другое русло. Зачем, собственно, нужно устраивать потоп? Ведь от этого может погибнуть множество ни в чём не повинных жи­вотных и даже людей. Песчаная буря застигнет путников в барханах Сахары врасплох и может засыпать их. От шторма в океане может произойти кораб­лекрушение, а гигантские волны цунами докатятся до Индонезии, Таиланда и даже Японии и опустошат там побережье с хижинами рыбаков. От землетря­сения разрушатся дома, пострадают женщины и мужчины, дети и старики. Кому это нужно, чтобы страдали и гибли люди, собственно говоря? Во вся­ком случае, Максимке этого не нужно.
  
   Весь мир состоит из мам и пап и их детей. И если уж представляется такая редкая возможность, надо сделать что-нибудь хорошее для людей, что-нибудь полезное и значительное. А со Славкой он посчитается после. Вряд ли стоит растрачивать теперешнее своё могущество на такие мелочи. Но что конкретно надо сделать? Вот в чём вопрос. Пролить дождь там, где засуха? Остановить ливень там, где наводнение? Погасить лесной пожар? Успокоить расходившееся море? Предотвратить снежный обвал в горах? Да, да, да! Вот что действительно нужно. Но разве на всё это хватит времени? Сколько его у него осталось? Час, два, может быть, всего несколько минут? Вот сейчас войдёт Дежурный и скажет: "А ну, который тут временный? Слазь!"
  
   Максимка торопливо схватил мелкоскоп и, цепляясь свободной рукой за перекладины, полез на шаткую стремянку. Она стояла неустойчиво, и Максимка едва не свалился. Сердце его зашлось от страха, когда лестница покачнулась: не хватало только ещё сильнее повредить ногу и расколошма­тить об лёд мелкоскоп. Тогда пиши пропало, все хорошие задумки коту под хвост. Наконец он взобрался на самый верх, приладился кое-как и стал жадно наблюдать за происходящим на Земле.
  
   На голубом шаре, к сожалению, не были нанесена сетка широт и мери­дианов, не было никаких границ между странами и названий стран и городов. В круглом окошечке мелкоскопа, как в иллюминаторе космического корабля, медленно проплывали леса и поля, реки и озёра, горные цепи, острова и без­брежные водные просторы. Изредка попадались похожие на муравейники го­рода. Но что это были за реки, озёра, моря, острова, горы и города, Максимка не знал. На одном из островов он заметил извержение вулкана. Из красного кратера вытекала огненная лава, поднимался чёрный дым и пепел, вырыва­лись раскалённые камни.
  
   "Вот бы сейчас остановить это извержение, полезное было бы дело", - подумалось Максимке.
  
   Он попытался подсунуть под мелкоскоп палец, но тот заслонил собою весь остров целиком. Максимка не решился прикоснуться к поверхности шара, чтобы не натворить бед ещё больших, чем извержение вулкана.
  
   "Нет, - сказал сам себе Максимка, - здесь что-то не так. Видно, я чего-то не умею или не понимаю. Как бы ни сломать чего-нибудь, как бы ни на­вредить. Пусть себе извергается. В конце концов, это не самое главное, над чем стоит ломать голову. Что же тогда? Вон недавно Елевсей докладывал Всехвышнему, что во Вьетнаме идёт кровопролитная война. Это будет, по­жалуй, поважней, чем извержение вулкана. Юм не раз говорил, что самое большое зло на Земле - это война. И по радио сколько раз передавали, что нужно всем бороться за мир во всём мире. Даже у них в школе висит лозунг: "Янки, убирайтесь домой! Руки прочь от Вьетнама!" Вот бы сейчас что-ни­будь придумать, чтобы остановить эту проклятую войну! Но как это сделать? Вот в чём вопрос. Надо срочно найти Вьетнам! А там что-нибудь придумаю".
  
   XIX
  
   Максимкино сердце заколотилось чаще, чем прежде, даже в груди стало горячо от трения сердечной мышцы о рёбра. Ведь это же просто заме­чательно, если ему удастся сделать это, он тогда прославится на весь мир. Максимка решительно наставил мелкоскоп, но тут же растерялся. Его ждало ещё одно горькое разочарование: он не знал, где расположен Вьетнам.
  
   "Господи!" - чуть не заплакал Максимка.
  
   Сколько раз он слышал об этой героической стране и не помнит, в Азии она находится или в Африке. И какая она из себя? Похожа ли на сапог, как Италия, или никакая, ни на что не похожая? Конечно же, она не в Европе, не в Америке, не в Австралии и не в Антарктиде - это Максимка знал точно. И вряд ли в Африке, потому что в Африке живут негры, а вьетнамцы скорее похожи на китайцев или японцев с раскосыми глазами. Значит, в Азии? Но она такая огромная - попробуй найти этот Вьетнам! В Азии находится Со­ветский Союз, хотя и в Европе он тоже находится. Не зря же Эльбрус самая большая гора Европы. Ещё к Азии относится Индия, Япония и Китай. Других азиатских стран Максимка не помнил. Вот когда ему пригодилась бы геогра­фия. А до четвёртого класса ещё жить и жить, тогда будет уже поздно.
  
   Максимка подтащил стремянку к тому участку шара, где, как ему каза­лось, находилась в данный момент Индия, которая, он помнил, была похожа на огромный нос, из которого капает сопля. Максимка решил, что Вьетнам должен быть где-то рядом. Сначала в мелкоскоп были видны одни облака - прямо сплошная белая вата. Потом облака вдруг кончились и показались джунгли. Это такие дремучие леса, где живут львы, тигры, слоны, крокодилы и обезьяны. Ещё в джунглях жил мальчик, которого звали Маугли. Зверей Максимка, конечно, не разглядел, потому что мелкоскоп был для этого сла­боват, или он не умел им пользоваться, так как надо. Да и джунгли были больше похожи на густой мох, чем на лес.
  
   Максимка передвинул мелкоскоп чуть правее и выше и увидел боль­шую горную страну со снежными вершинами и могучими ледниками. Зре­лище было столь величественное и прекрасное, что Максимка не мог ото­рвать глаз. "Навер­ное, это Памир или Гималаи", - решил он, пытаясь вспом­нить, какие из этих гор называются "Крышей Мира". Ещё он вспомнил, что Юм давно мечтал о восхождении на Эверест - высочайшую вершину из всех самых высочайших. Эта вершина имела ещё одно название, но оно было очень сложным, и Мак­симка его не запомнил.
  
   "Однако нельзя терять времени!" - спохватился Максимка и вновь при­нялся водить мелкоскопом вдоль поверхности голубого шара. Но сколько он ни шарил, Вьетнама найти не сумел. Он уселся на верхней площадке стре­мянки, поставив ноги на предпоследнюю ступеньку, облокотился на коленки, обнял голову руками и горько заплакал. Ему было так обидно, так хотелось пожаловаться кому-нибудь на свою несчастную судьбу. Однако он был один, где-то, по-видимому, совсем недалеко от Вьетнама, где он собирался остано­вить войну, но этот заколдованный Вьетнам, как назло, не хотел себя обна­руживать. Плечи мальчика вздрагивали, он содрогался всем телом, из глаз и из носа текло, так что поминутно приходилось всхлипывать.
  
   "Нет! - решительно сказал самому себе Максимка, стиснув зубы. - Не­чего распускать нюни, надо бороться до конца и искать, искать, искать, пока, наконец, не найдёшь. Таков закон гор!"
  
   Он вновь взялся за мелкоскоп, но в это время услышал "бим-бом" - видно, кто-то вошёл в Лабораторию. Максимка быстро соскочил со стре­мянки на пол, но не очень-то ловко, потому что колено пронзила острая боль. Он осторожно поставил мелкоскоп на лёд, вытер слёзы на щеках и захромал прочь. Он сделал вид, что просто прогуливается, обходя вокруг шара.
  
   - Ну, как? - участливо спросил Максимка вошедшего Елеслава, ибо это был именно он, проштрафившийся Дежурный, так некстати вспомнивший свой отгул за високосный год.
  
   - Выговор схлопотал, - сокрушённо вздохнул Елеслав, повесив кудря­вую голову на грудь и постанывая. - С занесением. Ой! Знаешь, как критико­вали! Всё тело ноет - три дня теперь ни сесть, ни лечь. Ой! В следующий раз, если такое повторится, обещали отлучить навеки.
  
   - Да вы не расстраивайтесь, дядя Елеслав, - постарался, как мог, уте­шить его Максимка. - Всё обойдётся и до свадьбы заживёт. Меня тоже один раз Елена Абрамовна из класса выгнала, когда я лягушку в портфель Хали­мат подложил, и велела без родителей не являться, не то из школы исключат. А я на следующий день явился. И ничего, не исключили.
  
   - Спасибо тебе, Максимчик, на добром слове! Ты настоящий... Ой! Херу­вимчик, - простонал в ответ Елеслав, усаживаясь на тумбу боком.
  
   - Дядя Елеслав, - обратился с вопросом к раскритикованному Дежур­ному Максимка, кото­рому не да­вало покоя чувство неисполненного долга, - что нужно сделать, чтобы во Вьетнаме не было войны? И в других местах тоже. И вообще нигде и нико­гда.
  
   - А бог его знает, - ответил, вздрагивая и постанывая, Елеслав, кото­рому сейчас было явно не до того. - Ступай лучше у Архимеда спроси.
  
   Максимка, припадая на правую ногу, отправился к Архимеду.
  
   XX
  
   Великий Учёный стоял на голове, ибо был час, когда он тренировался по системе йогов.
  
   - А, Максимчик! Физкульт-привет! Входи, не стесняйся. Что это у тебя такой унылый вид? Давай выкладывай.
  
   Максимка наклонился пониже, вывернув шею кренделем, чтобы удоб­нее было разговаривать с Архимедом, и, поминутно всхлипывая, поведал ему всё как было, как он пытался найти Вьетнам, чтобы там покончить с войной, и как из этой затеи ни фига не вышло. При этом он ничего не скрывал, по­тому что от проницательного взгляда Ве­ликого Учёного, даже стоящего на голове вверх ногами, всё рано ничего нельзя было утаить.
  
   Э-е, Максимка, - протянул Архимед, когда тот закончил свой жалоб­ный рассказ, - я даже вынужден изменить своему правилу и перестать стоять на голове, хотя положенное для этой позы время ещё не вышло.
  
   С этими словами Великий Учёный опустил ноги, перевернулся и при­нял позу "лотоса". Покрасневшее лицо его стало постепенно бледнеть - видно, кровь начала отливать от головы.
  
   - Да, братец, - проговорил он, когда кровь полностью отлила от его лица и не мешала думать. - С такими мыслями и намерениями, как у тебя, здесь делать нечего. Этим надо заниматься на Земле. И это не под силу та­кому маленькому мальчику как ты. Впрочем, - добавил он помолчав, - для науки нет ничего невозможного. Надо учиться, учиться и ещё двадцать один раз учиться. У тебя хорошее сердце, мальчик, и ты вырастешь, я уверен, доб­рым человеком. Пора тебе обратно.
  
   Максимке показались странными эти слова, ибо он уже свыкся с положе­нием Херувимчика и не думал, что снова сможет стать обыкновенным мальчиком, живущим в Терсколе.
  
   "Вот ещё! - возмутился он про себя. - И снова я маленький!"
  
   - Чёрт побери! - вскричал вдруг Архимед. - Что это у тебя, братец, с коленом? Как распухло! Больно?
  
   - Ни капельки, - ответил Максимка, поморщившись и собрав волю в ку­лак, как учил его папа Юм.
  
   - Ступай, сей же час в Скинию отдохновения и ложись на свободную лавку. Я тоже скоро приду, и мы там вместе что-нибудь придумаем. Поста­райся покрепче заснуть. Утро вечера мудренее.
  
   Поскольку дежурство в Лаборатории на протяже­нии целого месяца было круглосуточным, одна из ледяных лавок в Скинии отдохновения всегда пустовала. В связи с этим, по рационализаторскому предложению Ка­валера Оста, Максимке не стали устраивать отдельного ложа, и он спал все­гда на лавке очередного Дежурного.
  
   На этот раз свободной была лавка Елеслава, которому объявили выго­вор с занесением. Она стояла первой от входа, рядом с лавками Кавалера Оста и Архимеда. Максимка так намаялся за этот день, что буквально ва­лился с ног от усталости. Он сразу же лёг и закрыл глаза, чтобы уснуть, как советовал Архимед. Однако накопившееся возбуждение и боль в колене, ко­торая почему-то усилилась, как только Максимка лёг, мешали ему. Перед его внутренним взором проплывали увиденные им в мелкоскоп картины земной поверхности. Вот появились кучевые облака и стали затягивать молочным туманом его пока ещё бодрствующее сознание. Сквозь дрёму он слышал, как приходили и укладывались по лавкам на сон грядущий другие обитатели Ковчега. Они громко переговаривались, оживлённо обсуждая детали Страш­ного суда, который вершился нынче над незадачливым Елесла­вом.
  
   - Я уж думал, ему совсем крышка, - слышалось с разочарованием из од­ного угла.
  
   - Шибко осерчал старик! - слышалось восхищённо из другого.
  
   Когда все понемногу угомонились и заснули, о чём можно было дога­даться по многоголосому переливчатому храпу, Максимка различил рядом с собой приглушённый шёпот.
  
   - Ну, чему я могу его научить? - горячо шептал Архимед. - Тому, что тело, погружённое в жидкость, вытесняет и так далее? Ему надо учиться в школе. Я безнадежно отстал. Сейчас знаешь, какая напряжённая программа?
  
   - По-моему, ты на себя наговариваешь, - шептал Кавалер Ост. - Ты вели­кий учёный. Был им и остаёшься.
  
   - Был когда-то. А теперь каждый школьник в двадцать один раз знает больше чем я. Ты понимаешь, Ост, у него сильнейший вывих колена. Ему требуется безотлагательная медицинская помощь. Собственно говоря.
  
   - Что же делать? - тихо спросил Кавалер Ост.
  
   - Тише! - прошептал Архимед. - Пока не знаю. Наверное, надо поднять его наверх, на "Приют Одиннадцати".
  
   - А как же быть с Тайной Откровения и вообще?
  
   - Сам не знаю, не ведаю, - вновь раздался шёпот старого учёного. - Ты помнишь, в Лаборатории есть древняя медная лампа?
  
   - Кажется, видел какую-то в углу.
  
   - Вот-вот! Это волшебная лампа Ал-ладина. Все про неё давно забыли. Признаться, и я не знаю, как ею пользоваться, чтобы творить добрые дела. Помню только: если потереть сукном её медный бок, произнести волшебные слова "шахер-махер-нахер" и трижды назвать чьё-нибудь имя, то этот чело­век тут же забывает всё, что с ним случилось в последнее время.
  
   - Это идея! - громко прошептал Кавалер Ост.
  
   - Тише! - предостерёг его Архимед. - Ступай тихонько в Лабораторию и принеси лампу. Гляди, осторожно, чтобы никто не заметил. Главное, чтобы Дежурный Елеслав не пробудился и не поднял шухер.
  
   - Комар носу не подточит! - послышалось в ответ.
  
   Максимка хотел проснуться и сказать, что он всё слышит, но не смог. Какая-то невероятная тяжесть сковала его тело и не позволила разлепить веки. Он расслышал сквозь сон, как скрипнула дверь - это, видно, вышел на цыпоч­ках Кавалер Ост. Через некоторое время дверь скрипнула ещё раз - Мак­симка понял, что он вернулся.
  
   - Ну как? - услышал Максимка.
  
   - Всё в порядке, - ответил запыхавшийся Ост. - Можно нести. А как быть с Триедиными? Ведь попадёт ей-богу. Пуще чем за отгул.
  
   - Ничего, - прошептал Архимед. - Всю ответственность я беру на себя.
  
   Максимка почувствовал, как его осторожно взяли за ноги и за плечи, и на этот раз он не проснулся. Потом несли куда-то по длинным переходам.
  
   "Наверное, обратно в трещину меня хотят затащить", - медленно прокру­тилось в его затуманенном мозгу. Возникло ощущение неудобства от верёвок, которыми его обвязали. Прозвучала команда:
  
   - Готово, поднимай!
  
   В колене сильно хрустнуло, словно слон наступил кому-то на ухо. По­том, видно, Архимед произнёс волшебные слова и потёр сукном Ал-ладино­вую лампу, потому что Максимка погрузился в глубокий сон, будто прова­лился в облака, и всё забыл. В последнее мгновение в его затухающем созна­нии отразилось странное ощущение, что проваливается он не вниз, а вверх. Это показалось ему смешным. Кто-то сказал очень знакомым голосом, на ко­торый уже можно было положиться окончательно:
  
   - Слава богу, жив!
  
   XXI
  
   Очнулся Максимка от надсадного рёва мотора. Он приоткрыл газа, уви­дел, что горы в сумерках то заваливаются вниз, то вздымаются и заслоняют темнеющее небо, на котором уже появились первые бледные звёзды, и тут же прикрыл веки. Сознание его ещё не проснулось. Сквозь туман в башке он слышал лязг гусениц, скрежет дорожной гальки на крутых поворотах. Лежать на же­лезном полу было неудобно, центробежная сила отбрасывала его осла­бевшее тело то влево, то вправо. Но чьи-то крепкие руки держали его и не давали биться о железные борта. Максимка хотел было что-то спросить, но не при­думал ещё что именно, и вновь забылся.
  
   Второй раз Максимка очнулся, когда было совсем тихо. Комната, в кото­рой он находился, ярко освещалась утренним солнцем. Максимка мед­ленно обвёл взглядом высокий белый потолок и белые стены. У противопо­ложной стены стояла пустая кровать с никелированными блестящими спин­ками, белыми подушками и жёлтым шерстяным покрывалом. У изголовья кровати, на которой лежал Максимка, ка­кой-то большой человек в накину­том на плечи белом халате ставил на тум­бочку графин с ярко-красными гвоз­диками. Он тихо мурлыкал песенку. Мак­симка прислушался, песенка показа­лась ему очень знакомой:
  
   Крутится, вертится шар голубой,
   Крутится, вертится над головой...
  
   "Это же Юм!" - подумал Максимка и улыбнулся про себя.
  
   - Пап! - едва слышно позвал он.
  
   - А, проснулся, тигр снегов! - весело сказал папа таким знакомым, род­ным и добрым голосом.
  
   Он присел на краешек Максимкиной кровати и наклонился к сыну. Глаза его были прищурены и улыбались.
  
   - Как ты себя чувствуешь? - заботливо спросил он.
  
   - Отлично! - твёрдо ответил Максимка, хотя очень болело колено, и ныла спина. - Всё в порядке.
  
   - Молодец! - похвалил папа. - Ты хорошо усвоил закон гор. Скажи спа­сибо Халимат и Ахмету, дурачок ты мой. Это настоящие друзья. Если бы не они, быть бы тебе сейчас на том... - папа не договорил, потому что не хотел произносить вслух что-то очень страшное. - С такими преданными и ответ­ственными друзьями никогда не пропадёшь.
  
   - Пап, - неожиданно сказал Максимка, - а что такое ответственность?
  
   - Ответственность?! - удивился папа и пристально посмотрел на сына. - Как бы это тебе сказать? Ответственность - это когда человека могут спро­сить: "А что ты сделал от тебя зависящее?" И он должен будет ответить. Са­мая большая ответственность - это когда надо держать ответ перед самим собой. И если ты сможешь ответить себе: я боролся до конца и сделал всё что мог, тогда ты будешь высоко держать голову и смотреть людям прямо в глаза, открыто и честно.
  
   - А что значит взять её на себя? - спросил Максимка.
  
   - На себя? - повторил задумчиво Юм. - Это значит выйти вперёд. И за­слонить собой других.
  
   - Пап, а пап - продолжал спрашивать Максимка, потому что ему очень хоте­лось, чтобы папа Юм побыл с ним подольше и не уходил. - А почему шар хочет упасть?
  
   - Какой шар? - спросил папа.
  
   - Голубой.
  
   - Просто так в песне поётся. Ты лучше помолчи. Тебе надо сил на­браться. Поправляйся скорей. Тебя Ахмет ждёт не дождётся. И Халимат тоже. Они тебе привет передают. Надо чтобы ты до маминого приезда был в полном порядке. Понятно?
  
   - Я и так в полном порядке, - сказал Максимка, соображая, что бы ещё такое спросить, чтобы папа не ушёл сразу.
  
   Юм взглянул на часы и поднялся с кровати.
  
   - Ну, мне пора, - сказал он.
  
   - Пап, - сказал Максимка, беря отца за тёплую ладонь. - Вот когда у кого-то мечты есть, то я понимаю, как надо сказать. А когда их нет, то как надо говорить?
  
   Юм задумался и сделал вид, что ему некогда.
  
   - Знаешь, - попытался вывернуться он из переплёта, - мечты у всех есть. Такого не бывает, чтобы их не было.
  
   - Чего их? - хитро сощурившись, спросил Максимка.
  
   - Ну, этих... Мечтов? - папа рассмеялся. - Не знаю, сынок, - честно соз­нался он. - Надо будет у мамы спросить, когда она приедет.
  
   - А Эверест где? На Памире?
  
   - Нет, в Гималаях.
  
   - А я думал, на Памире.
  
   - Ну, я пошёл, - сказал папа. - Приду завтра утром. Будь молодцом, держи хвост пистолетом.
  
   Юм! - крикнул Максимка, когда папа уже почти вышел за дверь боль­ничной палаты.
  
   Папа повернулся и сделал строгое-престрогое лицо, только с глазами у него ничего не получилось, в них светилась любовь.
  
   - А где мой рюкзак? - спросил Максимка первое, что пришло ему в го­лову. - Его достали?
  
   - Ты знаешь, Максимка, - серьёзно ответил папа. - Это какая-то тайна. Мы так его и не нашли.
  
  
   Конец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   58
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"