Я знал, что раньше полудня в приемную лучше не соваться, но томление пересилило, и без четверти одиннадцать ваш покорный слуга уже переминался с ноги на ногу перед заветной дверью. Глянул в щелочку, увидел на кресле Петрушин саквояжик - и бочком осторожно зашел.
Петруша сидел за столом, на своем эргономичном кожаном троне, вытянув руки вдоль поручней - совсем фараон в Лувре. Воротничок его и манжеты сегодня сияли, словно снега Килиманджаро. Петруша и не заметил меня, взгляд его был расфокусирован, а физиономия - отрешенная, потусторонняя и совершенно потерянная.
- Что с лицом? Кто-то арестован? - спросил я игриво. Это была острота года - если грустное лицо, наверное, кто-то арестован? - с тех пор, как в конторе пошли слияния, и Игорь Иванович положил на нас глаз. Но я совсем не ожидал - услышать то, что услышал.
- Шеф арестован, - проговорил Петруша вовсе безучастно, - в пять утра, во Внукове. Его буквально сняли с трапа...
Я огляделся, наверное, с самым дурацким видом:
- Объедков, может, нужно что-нибудь спрятать? Вынести? Сжечь? Я помогу...
В приемной было что, и выносить, и жечь - часы на львиных ногах, картина Целкова, чиппендейловская мебель... Петруша усмехнулся углом рта, убрал за ухо длинную челку - мелькнула запонка на ангельски-белом манжете, и я подумал - как мило, человек носит запонки. Впрочем, Объедков мог носить и корсет - с него бы сталось.
- Если здесь пожелают что-либо найти - они принесут это с собой, и положат, - разъяснил он обстоятельно и равнодушно, - не суетись, Саша. Ступай домой.
- А Котка? - спросил я потерянно. Хотя, конечно же, зря спросил - все было ясно.
- Забудь, - тепло улыбнулся Петруша, - иди же домой, - и прибавил с нажимом, - быстро.
Я глуповат, но это я понял. Он смотрел на меня и улыбался, одними краешками губ - самый красивый утопленник в мире.
- Послушай, Объедков, - я подошел, и сел на край стола, у него даже монитор был выключен, я увидел, - если ты с пяти утра знаешь, почему ты здесь? Что ты здесь делаешь? Глупость делаешь...Почему ты не в Боливии, или не в Эстонии, в конце-то концов? Ты же можешь, ты же не под подпиской?
- Я не стану бегать от них, как заяц, - он подался ко мне, и челка опять упала ему на лоб, и он снова убрал ее за ухо. Из-под крахмального манжета выглянули темные острые шипы, разноцветной его самурайской татуировки.
- Петь, а Петь? Давай, винта нарежем, пока не поздно? - поклянчил я, с последней надеждой. Глупость ведь делает, принц Госплана, рыцарь за двадцать две копейки... Петруша отстранился, качнул кресло, откинул голову на эргономичный подголовник - и проговорил меланхолически:
- "С тобою и в темницу готов и на смерть"...Князь Волынский, сходящий в турецкий зиндан вслед за своим генералом. Или болонка Марии Стюарт - за пазухой у нее, до самого эшафота, - он и еще кого-то третьего хотел назвать, но почему-то не стал, - А ты иди домой, Саша.
И я пошел - да, трус - но у самой двери обернулся, спросил:
- А шеф-то, он же знал наверняка, что вилы? Что он поперся-то сюда? К чему такому замечательному?
И Петруша меня поправил:
- Не к чему, Сашенька - к кому.
И точеными пальчиками убрал от глаз свою челку... Я хотел спросить - так к кому же? Но понял, что он не ответит.