Одна была хороша собой, а другая слаба глазами. Быт. 29,17
Сестер звали Сиська и Писька, и были они, несмотря на разницу лет и общую полную несхожесть, родные - роднее не бывает. И неразлучны были, как сросшиеся близнецы. Собственно говоря, они и были-то, некоторым образом, сросшиеся.
Сиська была на 12 лет младше. Когда она только появилась старшая уже умела сама чесаться, и знала 'можно' и 'нельзя', и было бы, может быть, правильнее, представлять сестер по старшинству, но младшая была настолько представительнее, что такое и в голову не приходит.
К тому же всякое знакомство с сестрами всегда начиналось с младшей и ею же чаще всего и ограничивалось. Она занимала бель-этаж и весь день с утра до вечера торчала там из окна в изящной раме - по-французски декольте - из него почти вываливаясь; и когда это таки случалось, то прохожие, проходя, приветствовали ее, улыбались, снимали шляпу и восклицали: "Какая прелесть!". И это слово пристало к ней ещё одним именем.
По вечерам она вертелась на балу, вся в радостном волнени, до самого утра, обласканная всеми глазами и ладонями. Два офицера имели ради нее дуэль с восьми шагов, и дэнди застрелил поэта.
Вобщем, отрывалась "по полной", как говорили в те времена местные эстеты, и слово 'отрывалась' приобрело для нее впоследствии самое прямое и горестное значение. "Судьбоносное", как они тоже в те времена говорили.
Старшая же сестра была ей полной противоположностью - если та выпуклая, заметная, крутая, приятная на ощупь, то эта впалая, невзрачная и всегда какая-то мокрая, регулярно болела и во дни болезни плохо пахла. Размещалась она в подвале, темном и сыром, и была очень плаксива, за что получила от младшей прозвище 'М-м', что значит мокрое место. Никто почти ее там не посещал, потому что парадный вход был через этаж, где встречала младшая, и снискавшему там чем-либо ее особую благосклонность разрешалось спуститься по черной лестнице вниз к старшей. Но даже если кто когда и добирался до подвала, то все равно мало что видел - чего тут, особенно, увидишь, в темноте-то - зашел да вышел - и не мог оценить ее скромную красоту.
Когда сестры вышли замуж - обе сразу, так как младшей вперед старшей в те времена было нельзя по закону, а старшую одну, такую при такой-то младшей, кто ж возьмет! - на свадьбу сделали большое декольте. И опять младшая вся из него блистала и обвораживала, то и дело выскакивая наружу, а до старшей, как всегда, руки не доходили. Да и глаза тоже, т. к. декольте, хоть и большое, а всё-таки до нее чуть-чуть не доставало, и не было ее из-под нее видно; только если самый краюшек, по которому ничего не скажешь.
В браке старшая, наконец-то, чуть-чуть расправилась, почувствовала свое старшинство и показала - хотя бы себе самой - кто в доме хозяин; на некоторое время. Bремени того, 'некоторого', ей хватило, однако, на то, чтобы сделать маленького Вову; с некоторых пор все успешные ребята у зовутся нас Вовами.
Пока рожала, чуть не разорвалась. Надорвалась в пяти местах, и очень было больно. Три шва наложили. Однако не успела она Вову своего даже и разглядеть как следует, как его отобрали - наверх к младшей, кормить. Потому что в то время, пока эта мучилась родами, та набухала вся молоком и нектаром и теперь надо было, поскорее куда-то всё это слить.
Она всегда занималась этим на болконе, и прохожие, проходившие мимо, улыбались и снимали шляпу. И повторяли умильно за сосущим младенцем 'ма-ма, ма-ма'. И этот звук пристал к ней новым именем.
А у старшей имя оставалось старое, такое неприличное, что и вслух-то не произнесешь. Разве что только пьяный какой решится, да и то только под покровом ночи. И как тут объяснишь, что это 'ма-ма' вовсе не иммитация младенческого мамканья глупыми губами, а просто огласованное сокращение ее, Писькиного старого прозвища, Мокрое Место, то есть? Того и слышать никто не хотел!
Когда младшая перестала кормить, ей нечем стало заняться, и от безделия она заболела раком. Пока болезнь не расползлась по дому, как это всегда рано или поздно случается, не рассыпалась, так что в совок не собрать, ее отрезали. Так что и правда, видно, роковым было то самое словечко - 'отрывалась' - что из ее молодости. Могла бы, конечно, заболеть вместо неё и старшая, и по жизни их это бы было, вероятно, справедливее, но статистический закон отдавал тут первое место младшей; а сестры жили строго по закону.
Образовавшуюся пустоту заполнили, как было принято тогда, Силиконом, и снова стало красиво. И даже покруче прежнего; в хорошем смысле, буквальном. И прохожие, проходившие под балконом, завидя тот белый Силикон, восклицали как прежде: 'Какая прелесть!'.
А старшая осталась совсем одна. К Силикону тому она никаких чувств не испытывала, игрушками силиконовыми не играла, сестру он ей заменить не мог, а память о сестре оказалась такой ядовитой что вскорости свела в могилу и ее.
Тогда осиротевший Силикон сразу стал совсем никому не нужен, и Вован снес его на свалку Осколков. Там, говорят, нано-модернизация объявлена и силиконы на вторсырье принимают. А приемщиком там стоит силиконовый мишка, Вовина любимая игрушка еще по детсадику.
Он в прошлом году с мишкой тем от скуки дворовой в зимние каникулы такую потеху учудил: в свои салазки его посадил вместо себя, а сам впрягся и бежал впереди, гавкая, как Жучка. Почему-то никто не смеялся. Тогда и определил он мишку на эту свалку: там как раз ставка Президента освободилась. То, что раньше, при тётке ещё, покойнице, сторожем называли (а еще раньше местоблюстителем).
С тех пор у Вовы там принимают без очереди и на самых выгодных условиях всё, что он по городу насобирает. А теперь-то, при всеобщей-то Нано, очень это стало прибыльным делом, утиль приносит очень хорошие деньги. Прохожие уважают и, проходя мимо той свалки, восклицают умильно: 'Какая прелесть, эта Силиконовая Долина! Какая прелесть! Наша Силиконовая Долина'.
Вова потом с мишкой скоро раздружился, и обратно его из президентов в приёмщики отправил. Принимать-то, однако, было уже нечего, так как Вова, к тому времени, весь утиль силиконовый собрал и сдал; очень, говорят, хорошо обогатился. 'Силиконовую Долину' он совсем забросил, и вообще, отбыл в неизвестном направлении.
Мишка загрустил и тоже куда-то подался. Свалка быстро заросла колючей проволокой, и прохожие теперь, проходя мимо, уже не испытывают прежнего восторга и умиления, но даже и совсем наоборот - отворачиваются и ускоряют шаг, так как место считается небезопасным.
И все ищут Вову как главного проходимца по большому Силиконовому Делу, заведённому сразу же по его исчезновении.