Общий вид библейской истории / Аврам-Еврей, путь Авраама как ось библейской истории / Вавилонская Башня / Завет обрезания / Общий принцип бинарности в библейском мышлении и раздвоение дома Иакова, Иуда и Иосиф / Сакрализация 'обратного пути' / Моисей и 'потерянное поколение'.
Сказано у пророка: 'В тот день из Египта в Ассирию будет большая дорога...'.
'Тот день' есть день Господень, 'дорога' - путь белого осла библейской истории. И ключевое слово к этой истории - дорога. Из Ассирии в Египет и обратно.
У дороги той есть, как и у всякой дороги, два направления: одним прошел Патриарх, вышедши из Месопотамии и дошедши до Египта, другим - из египетского рабства в вавилонское изгнание - шли его дети, возвращаемые 'на родину отца своего'.
И был посреди того пути из рабства в изгнание тысячелетний промежуток - глоток свободы, называемый землей Израиля; как сказано там же: 'В тот день Израиль будет третьим с Египтом и Ассириею; благословение будет посреди земли'. (Ис 19, 23-24). Вот и весь трехстворчатый библейский роман. Патриархи - Рабство - Освобождение. Тора, Пророки, Писания (ТаНаХ). И мы всё читаем, читаем, и никак не прочесть до конца.
'Тьмы низких истин нам дороже
нас возвышающий обман'
"В начале был ритм", писал Г. Нейгауз в начале своей книги. Книга была о музыке, и к музыке относилась эта фраза. Библия, это книга и о музыке тоже, и библейская история, это музыка общей истории. "Она и музыка и слово" - два столпа, на которых стоит культура.
Библейская история это автобиография одного народа, написанная с целью 'сделать себе имя, а то, как бы не рассеяться по всей земле'. Эти слова были написаны в Вавилоне, за пятьсот лет до начала самого того рассеяния! (Народы не терпят рассеяния, но именно это испытание уготовила евреям судьба, чтобы показать миру, что это можно перенести).
Имя спасет от гибели в рассеянии, оно позволит тленья убежать, и даст душе пережить прах ее тела. С этой целью душа помещена в 'заветную лиру' - лиру Завета! - ибо лира есть тот паром, что перевозит души в вечность.
Прошла зеемная реальность описанных в Библии событий, проходит социальная и всякая другая актуальность ее установлений и наставлений, но никогда не утратит силу тот тайный закон, по которому она создана, и которому одному подвластна - Библейский музыкально-поэтический ритм, шестистоп.
Эта опера начинается увертюрой из шести мощных аккордов, которые суть шесть дней Творения, расположенных в строгой последовательности строительного цикла.
Первый день - явление света. Oн вызван был из воды - больше неоткуда - чтобы задать всему процессу Творения ритм дня и ночи. Абсолютная материя - вода - и абсолютная нематериальность, свет!
Свет это Авраам, из которого, как семь цветов спектра - из пучка белого света, вышло семь народов; не считая Божия, восьмого, то есть сверхмерного, который не в счет (8 - фигура бесконечности).
Второй день - создание неба как физического тела. Это Патриарх Ицхак, которому завещано было потомство в образе несчетных небесных звезд. Тех звезд, под которыми лежал он ночью связанный на алтаре, смиренно ождая своей участи
Третий день - создание земли и семени. Это Иаков, человек семени - дорожная пыль земли стала символом его завета и образом его потомства, и по возвращении из Египта семя его утвердилось на земле.
Четвертый день - изготовление и развеска на небе светил. Это сыновья Иакова, Иосиф и его братья: 'Солнце и луна, и одиннадцать звезд поклоняются мне'.
Пятый день - создания воды: рыбы, рептилии, морские гады. В тот день прозвучал впервые, призыв: 'Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю!', и рыбы, размножающиеся сотнями икринок, подхватили этот призыв. Тогда же появились и первые теплокровные, птицы, и они улетели из воды, чтобы на земле откладывать свои яйца - 'птицы да размножаются на земле'.
Им соответствовало поколение поколение египетских рабов, которые как созданные в пятый день рыбы, тоже явили чудеса размножения. И как птицы и рептилии вышли из воды на землю, они вышли из Египта, чтобы чтобы искать свою землю, затерянную среди пустынь.
Шестой день, это создание всей теплокровной скотины, травоядной и хищной, и среди них человека на двух ногах, Божия образа и подобия.
Это, конечно, Моисей, которому Богоподобие было дано в прямом смысле - прямо из рук Всевышнего: 'Я поставил тебя богом фараону'. Призыв: 'Плодитесь, размножайтесь!', повторно прозвучавший в Шестой день стал призывом к размножению духовному - продолжению Торы в учениках: 'Идите, и научите все народы' (Мтф. 28, 19).
(Седьмой день выведен за скобки Творения - это Суббота, когда Бога нет, а значит, нет и ничего в реальности: только тени вчерашнего и образы завтрашнего.)
Шестистопный ритм, установленный увертюрой, удерживается потом, в усложненном виде, на протяжении всего дальнейшего повествования. Развиваясь и переходя от режима метронома отдельных дней творения к широкой полифонии свободной реки, не теряя при этом, однако, внутренней последовательности этапов хода библейской истории (которая есть, "в сухом остатке" не что иное как последовательность патриарших поколений). Этапов этих тоже шесть, и они перманентны как шесть дней творения - каждый требует следующего. Если в первый день явился свет, то назавтра понадобилось небо, где ему гулять, и если птицам пятого дня велено размножаться на созданной позавчера земле, то назавтра же создан человек, который будут питаться их яйцами - единый, развивающийся сюжет.
Так же и Патриархи. Совершенный, изобильный в вере Авраам сконцентрировался весь в семени по имени Ицхак, сдержанный, сосредоточенный Ицхак вызвал к жизни решительного, размашистого Иакова, Иаков раскрыл веер своих 12 сыновей, выделенный из них псевдо-египтянин Иосиф пробудил к жизни следующего, настоящего уже египтянина Моисея, а Моисей 'развернул сионистскую пропаганду по всему нижнему Египту'.
Библейская история вся висит на патриархах. Их - от Адама до Авраама - двадцать: десять до Ноя, и десять после Ноя - 'избранных', его потомков по линии Шема, и среди них три главных опоры: Адам, Ной и Авраам.
Но это еще не сама история, а только ее пролог, библейская 'предыстория'. История как таковая начинается только с Авраама, от которого идет третья, последняя череда патриархов.
Патриархов этой третьей череды шесть: три и три 1) Авраам, 2) Ицхак, 3) Иаков. 4) Сыновья Иакова (Иуда/Иосиф), 5) Египетские рабы, 6) Поколение перехода от рабства к свободе (пустыня) и его вождь Моисей. Полная параллель шести дням Творения: первый период, три дня - создание "недвижимого" мира, инфраструктуры, второй - создание всего "того, что движется". (В обоих периодах выводятся за скобки дни 1 и 4 - создание света и светил.)
Так же и каждое звено этих двух параллельных цепей строго соответствует своей аллельной паре. (Похоже на развернутую двойную спираль ДНК.) Эти соответствия и эти параллелизмы пронизывающие весь текст Библейской истории, суть ее поэтическая мышца и скелет, опорно-двигательный аппарат всего этого сложного литературного организма.
Итак. Аврам жил восемьдесят пять лет и родил Ишмаэля. По рождении Ишмаэля жил еще пятнадцать лет и родил Ицхака, своего наследника. После этого он жил еще семьдесят пять лет и родил шестерых сыновей. Тогда развернулась в его доме борьба за наследство, которая послужила сюжетной пружиной для всей библейской истории.
В доме Аврама впервые на сцену стали выходить женщины. Первой была египтянка Агарь, вторая жена Аврама; первая его жена, Сарра, пока еще только подслушивала, да подсказывала, да подсмеивалась из-за кулис. От Агари пошли племена агаритов, которые получили её имя (Матриархат, Египет, царица Хутшепсут).
Иудейская традиция, отожествляет Агарь с Кторой, следующей после Сарры женой Авраама. Эта версия объясняет присутствие на библейской арене этноса агаритов - шести племен, от шести сыновей этой женщины (Кторы/Агари), рожденных ею во втором браке Авраама.
Агариты были расселены за Иорданом, по Аравийскому полуострову и вместе с 'двенадцатью принцами' Ишмаэля составили замкнутое морем прото-арабское кольцо вокруг земли Израиля. (Приняв в свой состав и семя Исава - эдомиты - они завершили окончательное выделение дома Иакова в центре библейской территории)
Особенно значителен был среди них чернокожий Мадиан, вероятный топоним, в последующем, города Мадины (Медины) в западной Аравии, где в раннем Средневековье была большая еврейская колония, и куда бежал с родины (Меки) пророк Мухамад.
Мадианиты, совместно с ишмаэлитами, спасли Иосифа от ямы - спасши тем самым всю библейскую историю в ее нынешнем виде - а в последствие враждовали с евреями, наодясь в то же время с ними во вторично породненном состоянии через брак Моисея и его детей.
Главный сын Авраама, Ицхак, повторявший и развивавший все направления деятельности своего отца, окончательно передал инициативу в борьбе за первенство и наследство жене, которая имела на то 'утробное' пророчество: 'больший будет служить меньшему' (Быт 25: 23).
В результате в доме утвердился избранный матерью младший Иаков, и формальное старшинство потеряло абсолютное значение. Это была не последняя матриархическая интрига в этом доме - дальше вступила в борьбу пассионарная жена Иакова Лея, подавившая свою, нерасторопную в размножении, сестру. Это она по существу положила начало тому нескончаемому расколу в доме, который продолжался затем по мужской линии - между ее детьми, возглавляемыми Иудой, и родом Рахели, представленным Иосифом. (Даже усыновленные Рахелью сыновья ее рабыни Бильги, и те были охвачены мощным лагерем Иуды).
Потом побочно - пассивно, но эффективно - в домашнюю интригу была включена и дочь Леи, двенадцатилетняя Дина. Это через ее провиденциальную нерадивость двое ее братьев - второй и третий из сыновей Иакова - были прокляты и лишены земельного наследства. Постулированный ранее принцип о служении большего меньшему получил поэтическое выражение в снах 'меньшего', Иосифа, о звездах и о снопах.
Внук Авраама Иаков родил двенадцать сыновей, которые стали фундаментом народа, как бы 'групповым' его патриархом - двенадцатью камнями, по которым народ, возвращаясь через четыреста лет из Египта, перешел Иордан и вошел в землю своего наследства (Чис 4: 3).
В доме Иакова борьба за наследство Авраама усложнилась. Сперва первенец, Реувен, был по 'хамову' типу отстранен от своих наследных прав - за 'открытие наготы отца'; это были внутренние дела. Потом, после исключения второго и третьего номеров, проклятых отцом за неправильное внешнее поведение, настала очередь, четвертого. Это был Иуда, эпоним немыслимого религиозно-этнического чудища, протянувшегося до наших дней, называемого иудейством.
Иуда весь противопоставлен Израилю, это вытекает уже из значений имен - Иуда = благодарение (Богу) против богоборчества - Исра-эль. Это две архетипические линии еврейства: 'израильство' и 'жидовство'. Два его географических полюса - Север и Юг - и два царства: израильское царство Тельца и иудейское царство Храма; хоть и пустого. Такое разделение царств было гео-политическим проявлением знаменитого транс-исторического раздвоения этого народа на евреев и жидов; прежде - иудеев. Оно шло по следующей схеме.
Аврам, еще до того, как стать Авраамом, патриархом многих народов и этих двух в том числе, получил, как было сказано выше, в Ханаане прозвище Еврей (иври) - по имени своего предка Эвера и по заречному своему происхождению. Его внук Иаков, ставший более локальным патриархом получил при известных обстоятельствах новое имя: Израиль, которое стало общим именем его дома. Но это было тайное имя, и оно было усвоено народом только после возвращения их из Египта, а до того действовало прежнее название, дом Иакова. В общем плане это выглядело так.
После отсылки Иосифа главный формальный наследник Иакова, Иуда, еще при жизни отца отделился от его дома и устроил на юге свой собственный дом - и сделался топонимом той земли - Иудея, а прежнее название племени, евреи, закрепилось за всей, оставшейся после отделения Иуды, частью дома, состоящей из отца и десяти сыновей. Потом слово 'еврей' снова вынырнуло в Египте как кличка пленного раба Иосифа, духовного наследника Патриарха Иакова, и по нему весь дом его в Египте стали звать евреями. Когда вернулись обратно в Ханаан и одиннадцать племен разделили землю, дом Иуды с его приживалой, полу-помилованным за давностью преступления Шимъоном, взял свой бывший удел на юге, Иудею, а остальные десять колен - евреи - расселились севернее. Центром той северной колонии была "земля Иосифа" - то самое поле, что Иаков купил за сто монет, когда вел свой дом из Сирии, его первое преобретение в Ханаане, завешанное Иосифу "в предпочтение перед братьями". После смерти Саломона северные племена отделились от Иудеи и Храма и, образовав Северное царство, Израиль, разорвали собранную воедино его отцом Давидом Империю. После завоевания Израиля халдеями и отправки его населения в Ассирию, те из них, кто этого не хотел, нашли убежище на юге, в Иудее, т. е. стали называться тоже иудеями.
В таком виде народ был угнан в Рим, и в таком же разбрелся в последствии по Европе и сев. Африке. Поскольку вера их сохранилась как иудейская, то европейцы так их и называли (польское 'жиды'). Это различие зафиксировалось и в названиях языков - материнский иврит (еврейский) и дочерний идишь (иудейский, жидовский). Так как изгнанию подверглось, в основном, строптивое и опасное население Иудеи, то есть основания полагать, что часть народа, занесенная через Рим в Европу, были иудеи.
Бытует в кругах непосвященных мнение, что иудейством обозначается то, что относится к религии, а еврейство - вся этническая сторона национальной культуры. И здесь есть неожиданное попадание: во-первых сохраняется соотношение первичного и вторичного, во-вторых, что важнее, религиозное, храмовое начало ассоциируется с Иудейским Иерусалимом, тогда как народное, языческое отходит к еврейству с его паганым храмом Тельца и дикими древними обрядами.
Восточные евреи - Сирия, Ирак, Иран, Бухара - происходят от тех Вавилонских пленников, подавляющего их большинства, которые после Кира и его указа о возвращении из плена остались в Персии и в последствии распространялись на север и запад).
Как впоследствии христианство, младшая сестра иудейства, исторически преодолевшая старшую, было в младенчестве продано языческому Риму, так и младший брат Иуды Иосиф был продан - за двадцать монет - в языческий Египет, прообраз Рима. И там, и там 'младший стал больше старшего', как это заведено было в парадоксальном доме Иакова - тоже младшего сына. (Кровью Авеля было проплачено все дальнейшее первородство младших сыновей.)
Дом Иуды и дом Иосифа - вышедшие один из Леи другой из Рахели, прообразующих евангельских сестер Марфу и Марию - превратили в последующем дом Израиля в 'царство, разделившееся само в себе' (Мт 12, 25). Эти два противопоставленных дочерних образования легли в основу двух враждующих государств в среде одного, обреченного на вечную раздвоенность, народа.
В патриархальном доме женщины являют собой разъединительное начало. Разъединенный дом, прообразом которого была раздираемая надвое двумя народами утроба их праматери Ривки (Быт 25: 23,24), был полутора-тысячелетним историческим соединительным ходом от материнской пары эпохи Патриархов - Лея/Рахель, замкнутой на ветхозаветного Патриарха - Иакова, к сестринской паре - Марфа/Мария, замкнутой на новозаветного Филиарха - Христа.
Но это позже. А пока в Египетской смуте ветхое патриаршество родового типа растеряло всю свою энергию, и на авансцену вышли, как бывает в таких ситуациях, изгои. Отверженное племя Леви заложило внутри себя две новых институции - это двуглавый орел библейской истории: пророчество (сестра Моисея) и священство (брат Моисея), народные основы профетического патриаршество духа, явленного Моисеем.
Моисей заменяет родовой стержень патриаршества на духовный, и место дома занимает школа. Понятие 'отец' переносится на учителя и духовного авторитета. Это хорошо показала дальнейшая история. Как благословлял умирающий Патриарх одного из своих двенадцати кровных сыновей, так стал выборный Папа благословлять на царство одного из своих двенадцати выборных кардиналов - Божий путь это путь отбора.
Переходным звеном от ветхого, традиционно родового общества к новому, зачаточно гражданскому, был блок трех поколений сопровождавших жизнь Моисея - от поколения потопленных младенцев до поколения Синайского завета, устлавшего своими костями путь исхода из Египта.
Классическая схема комментирования библейского текста называется 'пардес'. Согласно книгам Песни Песней (4: 13), Экклезиаста (2: 5) и Нехамии (2: 8), где это слово встречается, 'пардес' это сад, роща, лес. Это - огород, огороженный с четырех сторон, и это Божий сад (Парадиз) - крестообразно орошаемый четырьмя реками, вытекающими из одного источника (Быт 2: 10).
Пардес, как аббревиатура - п-р-д-с (гласных строчных букв в языке Библии нет),- это шкала четырехступенчатого осмысления текста: п - 'пшат', р -'ремез', д - 'драш', с - 'сод'. В общем виде это естественный ход осмысления всякого факта - 'от простого к сложному' (приблизительно параллельно четырем 'мирам' Кабалы, но без претензий на глобальность).
Например: мать услала Иакова из Беер Шевы, потому что боялась, что его убьет его старший брат Исав: 'Беги, к Лавану, брату моему, и поживи у него несколько времени, пока утолится ярость брата твоего на тебя, и он позабудет, что ты сделал ему' (Быт 28, 43-45).
2. Ремез = намек - что это значит, и о чем это говорит? - расширительное осмысление, открывающееся ниже по тексту. 'Смотри в корень'! (50% правды).
В рамках того же сюжета, размышление по типу 'ремез' может идти так: в том, что она послала его в Сирию, есть намек на то что ему было пора жениться, и она хотела бы, чтобы он взял жену в доме ее старшего брата Лавана; как и сама она взята была в том же доме когда-то. Ибо сразу же за словами Ривки о ее опасениях, говорится о том, как ей надоели туземные жены Исава: 'я жизни не вижу от дочерей хеттских; если Иаков возьмет жену из дочерей ... этой земли, то к чему мне и жизнь?' (Там же, 46). А в следующем же стихе уже идет прямое повеление отца, независимое от первоначальной опасности: 'Встань, пойди в Месопотамию... и возьми себе жену из дочерей Лавана, брата матери твоей.' (Там же, 28:1).
Очень интересный пример 'ремеза' дает новозаветная история о проклятии смоковницы (Мрк 11, 12-19): стрела, пущенная из третьего дня Творения летит, нанизывая оба завета, сквозь все библейское повествование прямо в третий от конца день земного странствия Христа. Восклицание Нового Адама 'да не вкушает никто от тебя вовек!' перекликается с данным ветхому Адаму запретом есть от дерева, что посреди сада - намек на историю грехопадения. Заодно раскрывается то, о чем древний сюжет умалчивает - порода дерева Познания, и тот не названный 'фрукт', который принято почему-то считать яблоком. То была смоква, что согласуется и с последующим рассказом о смоковных листьях (между этими двумя сюжетами идет тонкая поэтическая игра плодов и листьев: 'ничего не нашел кроме листьев, ибо смоквам было еще не время'). Плодами своими, возбудительно сладкими, смоковница соблазнила человека, листьями же разлапистыми покрывала потом их грех. Человек принял из-за нее проклятие и смерть, а теперь она засохнет, а потом, если Бог ее не простит, ее сожгут (Лк 13, 6-9) и будет пепел. Наказание, коснувшееся тогда только того, 'что движется' - человека и зверя - настигло теперь и Дерево. Сказано же было: 'проклята земля за тебя', значит и вместе со всеми находящимися в ней корнями.
3. Драш = требование, взыскание Это требование ответа на все возникающие при чтении, вопросы: и как это увязывается с 'пшатом'?, и где подтверждения, доказательства?, и к чему все это?, и правда ли? - как 'четыре вопроса' из Пасхальной легенды. Драш объединяет в себе пшат и ремез - 'не пытайся объять не оюъятное, но смотри в корень'! 25% правды, остальное может быть вымыслом. Такая пропорция очень удобна для литературного произведения на заданную тему - свободное творческое осмысление факта. На этом построена большая парабиблейская литература поздней античности и раннего средневековья - 'мидраш'.
Вторичное, талмудическое значение слова 'драш' - комментирование.
Драш, в отличие от ремеза, прямо не раскрывается, но домысливается в контексте. Например:
Иаков отсылается матерью на материнскую землю, чтобы оттуда вышел народ, который через тысячу лет будет возвращен обратно в ту же землю (Вавилонское пленение), и исполнит тем самым в точности Божье пророчество Адаму: 'вернешься в землю, из которой ты взят'. Поэтически тут очень важен акцент на материнстве - земля матерей, материнская сущность самого понятия 'земля', статическая 'пассивность' женского начала и подвижная активность мужского (хорошо видно на половых клетках) и 'земля' как удел Иакова в Авраамовом наследстве ('потомство как песок земной).
4. Сод = тайна. Это - все то, что не присутствует в тексте, ни прямо, ни косвенно. Кабала, 100% домысла. Та часть сада, где дерево Познания добра и зла, и где живет змей, и без специальной подготовки лучше не входить.
Есть кроме того и одна большая метафора, накрывающая собой все четыре вышеприведенных пункта. Это известное благословение Патриархов, данное каждому из них в своем варианте: наследство твое неисчислимо, как как звезды на небе и как песок на земле - Аврааму - с дешифровкой: сыну его Ицхаку - только как звезды, и сыну того, Иакову - только как песок.
Тут есть и пшат - звезды и песок действительно адекватно символизируют неисчислимость, и ремез - намек на дальнейшие судьбы благословляемых: опрокинутый на спину на алтаре лицом к звездам, Ицхак, истоптавший всю библейскую территорию и собравший на своих подошвах ее дорожную пыль, Иаков, и универсальный Авраам, принявший на себя и то и другое.
Вместе эти четыре уровня понимания суть четыре печати, которыми запечатано Пятикнижие, организованый сад совокупного ступенчатого знания о Боге - что Он существует, что Он один, что Он един, что Он ждет любви (то есть познания) - ПаРДеС.
Распечатывание обычно идет в обратном порядке. Сначала cнимается четвертая печать, наиболее туманная и безответственная, которую можно условно назвать "религиозной" (на этом вырастают громоздкие мистические системы, легко соблазняющее девственные умы - И. Сир. 3:21-22: "Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что выше сил твоих, того не испытывай. Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что скрыто"). Затем третья и вторая печати, где больше простора воображению, за что их можно назвать "литературными". Материал, однако, требует начинать с распечатывания первой, самой жесткой и неудобной - печати под названием "пшат". Неудобна она, разумеется, своим высоким содержанием правды, и жесткостью по отношении к разным "концепциям", в которые не лезет.
Пшат как метод комментирования библейских текстов, это искусство отсечений. Он имеет дело со стабильными жанровыми и стилевыми характеристиками текста, и для поэтического текста, он ищет адекватного, поэтического же, ключа - все, что вне поэзии от комментария отсекается. Он не допускает сопоставления явлений из разных сфер человеческого бытия, как, например, романтического стихотворения поэта с его же скабрезным письмом на ту же тему к собутыльнику, ибо считается с тем, что 'всему свое время, и время - всякой вещи под небом' и котлеты - отдельно от мух. Стихи - отдельно, сор, из которого они росли - отдельно, а стыд, которого они при этом не изведали - отдельно. Мерой исторической правды и достоверности для поэтического текста пшат видит верность поэтической логике, и ей одной.
Установка на простоту понимания и запрет на выход за словесные рамки текста вовсе не означает, однако, что пшат обязан быть примитивным и односторонним. Вот простой пример. Талмудическое выражение, 'расскажи мне всю Тору на одной ноге', почему-то воспринимается так: я подыму ногу, и ты будешь стоять на одной ноге и рассказывать пока нога не устанет - гротеск и нелепость. Особенно, с учетом того, что речь идет о почитаемом старце, и ни в какую больную голову не придет просить его, читая лекцию, стоять на одной ноге. Но если вглядеться в смысл фразы, не отходя, конечно, при этом от текста и не уходя в драш и большие обобщения, то на простой вопрос: зачем такая скорость, приходит столь же простой ответ - просто все происходит на ходу. У старца нет времени, ему надо куда-то идти, и ученик предлагает ему рассказывать на ходу, не останавливаясь; а на ходу это и значит 'на одной ноге', только меняя ее шаг за шагом.
Вот в этом пшат. Ниже делается попытка прочтения Пятикнижия методом такого пшата, и через это постижения 'драша' библейской географии.
День Первый. Патриарх
Никто до сих пор не знает точно, что такое еврей, но все знают, что звали его Аврам. Еврей - это прозвище, которое Аврам получил в Ханаане, живя там пришельцем. Еврей это, в переводе с еврейского, человек 'со стороны', посторонний, как в частном смысле - чужой - так и в общем - потусторонний, дистанцированный от мира (иври). Эти два смысла в значительной мере взаимозависимы. Он пришлый, чужой, он не член местного клуба, и поэтому он обособлен - от коллектива, от общества, от мира, и поэтому же он открыт для общения с Всевышним. (Отсюда, кстати происходят те фундаментальные 'еврейские' свойства, которые делают еврея чужим среди любого коллектива и израильская среда не исключение - там тоже есть свои 'евреи').
Аврам был первым реалистическим, библейским героем. Начиная с Аврама, книга Бытия становится нормальным семейным романом; в буколическом жанре. До него были только имена, символы, общие планы: кто кого родил и сколько прожил. Его предшественник Ной хоть и бушует с похмелья, но в сцене его бушевания нет пока ни кислого запаха винной бочки, ни глумливой гримасы, ни стыда, ни 'саврасовского' слякотного утра с тяжелой головой. Все это был еще пролог, и контуры были тогда размыты в тумане.
В образе Аврама впервые появляется аромат быта, появляется точная атрибуция, раскрывается драма духа, а не только его высота. Он дает жене точные указания, сколько и какой муки замесить на пирог для незваных гостей. Нож, приготовленный им для заклания своего сына, это не просто какой-то нож, но конкретно кухонный, а когда он приносит жертву, то пахнет паленым бараном, и запах восходит к небесам, и слетаются стервятники.
Реализм образа проявляется и в его человеческих слабостях, его впервые, кажется, появившихся в эпической литературе 'анти-геройских' поступках. Он торгует женой, выгоняет из дома наложницу с ребенком, не находит в себе мужества защитить от казни любимого сына. Во внутренний надрыв в его доме, вызванный конфликтом между женами, прямо вовлечены небеса: это - жизнь, протекающая перед лицом Божьим в самом прямом смысле этого понятия, как течет пред луною река.
Бог сказал Авраму: "Иди себе из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего" - и от бабушки, и от дедушки, то есть. И он пошел, и это было вменено ему в праведность. Вера - это еще и легкие ноги, а не только 'осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом'.
(Позже теми же словами - лех леха ('иди себе') - Авраам был отправлен приносить в жертву своего сына, пророк Иона послан в миссию по спасению вражеского города, а пророк Илия призывал Елисея. 'Иди себе из земли твоей', сказанное Авраму есть благословение, контрапункт проклятию Адама: 'вернешься в землю, из которой взят'. Так же и вторая часть обращения к Авраму - уравновешивает вторую часть проклятия Адама - 'благословение' супротив 'возврата в прах', то же и его обрезание; подробнее об этом ниже. В целом, призвание Аврама как бы возвращает изгнание Адама. Полная зеркальная симметрия Аврама как нового Адама по отношению к ветхому: старое проклятие снимается новым благословением - и человек прощен! Через этот контрапункт проходит поэтическая ось Адам -Авраам.)
'Земля', из которой повелевается уйти, это то, что потом стали называть кровопролитным словом 'родина'. Есть номинальная родина - 'родина-мать', где человек родился, то есть земля, в которую к моменту его рождения судьба занесла его мать, но бывает еще и родина предков - историческая родина, родина-бабушка - и уйти надо от обеих по-очереди.
Но этого мало: уйти надо и от дедушки - отчего дома, где хранится традиция рода. Это - отечество, и географически оно не обязательно совпадает с исторической родиной. По старым правилам востока невесту забирал дом жениха, и таким образом родина и отечество их детей совмещались. (Вероятно, этого совмещения добивался и Авраам, когда просил, чтобы жена для его сына была взята из земли его отечества.) Так что троекратность призыва, это не просто поэтический прием, но и уточнение места исхода, и порядка исхода. Тут эхом прослушивается дальняя, будущая ново-заветная рифма: 'Оставь отца и мать свою и иди за мною' - отца и мать, т. е. и родину, и отечество - сквозная транс-библейская ось.
В общем, вся эта 'земельно-домашняя' триада укладывается в понятие земной родины, чем намекает на наличие у человека и другой родины, небесной - 'Отечества', где обитает небесный Отец. В противоположность той земле, где он родился телесно, это - место, где родится его дух. Бог указывает ему это место, и там ему открывается вечность - 'Отечество нам - Царское Село!' - а весь остальной мир становится ему чужбиной.
Земля назначения пока не известна, она будет открыта в пути. Потом появилась пародия: "иди туда, не знаю куда", и там этой неопределенностью, "не знаю, куда", оттенена определенность, которая в оригинале, где Посылающему точно известно, "куда" - "в землю, которую Я тебе укажу". Название той земли не то чтобы скрыто принципиально, но в данном случае не существенно, так как покрывается целью - "произведу от тебя народ". И народ тот истребит опостылевшие Творцу народы, ныне ту землю занимающие, и заполнит ее собой. Так же было, вероятно, повелено некогда и тем народам - "плодитесь, и размножайтесь, и заполняйте землю" - и вот теперь прошла тысяча лет и история вызодит на новый виток.
Но тут возникает вопрос: "Зачем?" Зачем такие сложности, когда всё так просто! Сара бесплодна от рождения, и если нужны были дети, то почему не попробовать с другой женщиной? Как это обычно делалось в Месопотамии, и как это, собственно говоря, было сделано, в конце концов, и в этом доме - зачем тянуть с этим до 75 лет?
Если бы Аврам не желал другого потомства, кроме как от Сары, то он так не радовался бы потом сыну от её служанки. Вероятно, дело всё в той земле, и на этом сделан акцент божия призыва: иди в землю, которую тебе укажу и ТАМ произведу из тебя потомство. И ещё дело, конечно, в Саре дело. Поэтому даже рожденный в правильной земле и по всем правилам пасынок Сары Заказчика не удовлетворяет - только биологически от Сары и никак иначе.
Тут мистика двух перекрестных пар: Бог - земля, Аврам - Сара, и разрешение - в сцене зачатия Ицхака при визите трёх ангелов в дубраве Мамре. И размыкание Сариной утробы буквой божия имени, введениой Богом в их имена. Вся Библия вертится вокруг этого сакрального момента. "Святое семейство!"
Уходил он в два этапа. Первым этапом, в составе дома отца своего, он ушел 'из земли своей' - Ура, где он родился - в Харан, где рождался его род - землю родства своего, отечество. Потом, своим уже домом, ушел из Харана - 'от родства своего, из дома отца своего', где в его душу было заброшено Божье семя - слово - в Ханаан, где душа его даст от этого семени духовный плод. От этого плода души его тело даст, в качестве своего, телесного плода, новое семя, и это семя примет и понесет бесплодная утроба его жены.
Харан был базой библейской истории. Он лежал в предгорьях Арарата, где причалил после потопа Ной, и создал первое вино. Тогда же был заключен завет о животной пище, но при этом из нее изымалась кровь. Вино пришло на замену - это была новая, после-потопная культура питания.
Итак, библейская история начиналась с вина в горах Кавказа, и Арарат - её источник. Это была вершина некоего географического треугольника, его северная оконечность. Западным и восточным углами его основания были Египет и нижняя Месопотамия, и там пили тогда пиво. Вино стекло туда с Араратских гор из Сирии.
Чередование пива и вина важно в смысле сезонности культурных ритмов, т. к. пиво, продукт ранних злаков - весенний напиток, а вино, соответственно поре созревания винограда - осенний (вино тогда не выдерживали, а пили сразу, как сбродит). Отсюда и распределение винных и пивных ритуалов, и Новогодия - весеннее (Пасха) и осеннее (Судный день), и многое еще, с этим связанное, часто не впрямую, часто неожиданное и отдаленное.
Треугольник - нижняя Месопотамия, верхняя Месопотамия (Ассирия), Египет - вписан в дугу, называемую Полумесяцем Плодородия. Так проходил дугообразно караванный путь из Месопотамии в Египет в обход пустыни, и когда они шли из материнской земли Ура в Божью землю Ханаан, то дорога завела их прежде в отеческую землю Харан, которая лежит на полпути. То, что это действительно была отеческая земля, видно из того, что многие предки Аврама - от его отца, Тераха, и на пять колен назад, до самого Пелега (Фалек), 'при котором земля разделилась' (пелег = разделение), были той земли топонимами.
То обстоятельство, что место рождения бывает случайным (так же, как и сам его факт) поправляется возможностью второго рождения - на той земле, где человека усыновляет Бог. Аврам пришел умирать из родного Ура на родину предков - 'отечество' - в Харан, и оттуда Бог призвал его к Себе, в Ханаан. Ему исполнилось тогда 75 лет, у него не было детей, и его перспектива уходила во тьму забвения. Из этой тьмы Бог извлек Аврама, пообещав ему великое продолжение его семени. Это было Вторым Рождением Аврама - от Бога и для Бога.
'Дом отца' - Терах - идет из Ура в Харан, т. е. вверх по течению Евфрата. Это сквозная концептуальная метафора: Аврам поднимается по реке, из которой пил: устье стало грязным от стоков ноевой ветхой цивилизации, и он идет к истоку.
Десять поколений, это сакрализованный период, шаг патриаршей истории - они шли десятками: от Адама до Ноя, от Ноя до Аврама, от Авраама до эпохи Судей. Десять поколений назад с предгорий Арарата потекло великими реками молодое вино послепотопной культуры. И вот, оно застоялось, заболотило пивные долины нижнего Междуречья, забродило, и стало 'некошерно' для дома отца Аврама. Старые мехи аккадской цивилизации не выдерживают молодого вина новой культуры. Дом Тэраха как бы возвращает путь, по которому некогда, 'двинувшись с востока, они нашли в земле Шинъар (Синеар) равнину и поселились там'. Теперь они идут обратно, вверх по течению, в 'землю родства'. С 'родины' возвращаются в 'отечество'.
Между этими двумя походами человеческой семьи - туда, 'двинувшись с востока', и обратно, 'из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую' - лежит одиннадцатая глава, а в ней - загадка Вавилонской башни: 'построим себе город и башню высотою до небес и сделаем себе имя, чтобы не рассеяться по лицу всей земли'. Однако, масштаб этого эпизода требует остановки и крупного плана.
Вавилонская башня это басня из девяти стихов, которая доныне остается самым емким произведением эпической литературы, прологом, фоном и зеркалом всей библейской истории Она до сих пор актуальна и так же возбудительно действует на нерв общественной мысли, как и четыре тысячелетия тому назад.
Это вечная утопия об оборонительном урбанизме против Бога и судьбы под сенью некоего общего имени (бога) - урбанистическая цивилизация, идущая от Каина: 'И пошел Каин от лица Господня ... и построил он город, и назвал город по имени сына своего' ( Быт 4 : 16, 17). Концепция Вавилонской башни: 'сделаем себе имя' (Быт 11: 4), может читаться, как 'сделаем себя сами' - научный атеизм.
Прежде было рассказано, как человек, дав имена всему, данному под его власть в мире, от зверей до своих собственных детей, осмыслил мир, т. е. словесно его воссоздал. Это было литература, и это было 'работа в саду и уход за садом'. Это путь, которым человек отправляет свою, данную ему Богом, власть над миром.
Сам же человек не входит в подвластную ему часть мира, ибо никто в мире себе самому не подвластен, поэтому 'делать себе имя' человек не компетентен. Это - компетенция Творца, и посягая на нее, человек претендует 'быть как боги', т. е. возвращается к первичному греху, за который был изгнан из рая, и наказан смертью.
Человечество осознало себя, как одну семью, и хочет, спасаясь от непогоды, заключить эту семью в башню, по примеру Ноя, поместившего свою семью в крытый плот (ковчег) от дождя и наводнения. Но то было спасение, пришедшее от Бога, и потому оно было успешно. Это же было - наоборот, попыткой спастись от Бога Самого, 'чтобы не рассеял по лицу всей земли'. Поэтому обречено, и поэтому Он таки рассеял. Поэтическим выражением этой обреченности было то, что карающий удар пришелся как раз по их коммуникативной функции - язык - которая лежала в основе всего предприятия: они 'сказали друг другу', и тогда Он сделал так, чтобы 'один не понимал речи другого'.
Очень важна, концептуально и метафорологически, упомянутая тут техническая революция - обжиг кирпича ('обожжем огнем'). Этот строй-материал хоть сам по себе и хрупок, но легок и прочен в кладке, что дает ему коллективистское преимущество перед индивидуалистическим, нерукотворным камнем. Кирпич на кирпич - и в партию сгрудились малые.
Вавилонская башня, как кирпичная постройка - зигурат в Вавилоне - и 'Вавилонская Башня', как историческая легенда, имеет соответственно и две формы: архитектурную и литературную. Сам ход описания строительства Башни, если представить это графически, похож на ее архитектурную форму, и так же, как и последняя, соответствует ее ритуальному назначению и ее социальной и религиозной идее.
Описание идет по двум встречным направлениям: подъем (со стороны людей) - 'построим башню, высотою до небес', и спуск (со стороны небесных сил) - 'и сошел Господь, и рассеял'. Каждая из этих двух частей построена в общем ключе библейской поэтики, в три ступени (трехступенчатыми были и первые зигураты (Ур)). Восходящая, земная часть - конструктивная: сделаем кирпичи, построим башню, сделаем имя. Нисходящая часть, небесная - деструктивная: сошел, смешал, рассеял.
Такое двустороннее движение - восхождение человека, и встречное нисхождение Бога - внешне похоже на ритуал 'башенного' культа: боги сходили туда, совокуплялись там с дочерьми города, которые для той же цели туда поднимались. Как на лестнице Иакова, где в виде движения ангелов тоже показаны взаимоотношения между Богом и человеком, находящимися на двух ее противоположных концах. (Любовь (= агапа, евр: агава), рассматриваемая как двусторонний динамический процесс, тоже есть результат двух взаимоуравновешивающихся движений: восходящего, эроса, и нисходящего, каритаса).
Архитектурная форма Вавилонской башни - зигурат, ступенчатый храм. Храмовая архитектура всегда концептуальна, и здесь концепт идет, кроме прочего, от идеи постепенного восхождения и ступенчатости познания.
'Построим себе город и башню головою в небесах'. Основание было 'городом', и там было множество помещений, где жили культы. А наверху стоял собственно храм, его святилище - 'башня головою в небесах'.
Зигурат в Вавилоне назывался 'Домом соединения оснований неба и земли', Интересно, что не просто - 'неба' и 'земли', но их оснований, которые противопоставлены вершинам, точкам их соединения (песочные часы).
Рассказ о строительстве Вавилонской башни не случайно предшествует непосредственно повести об Аврааме - они родственны в некотором смысле, эти два гигантских явления эпохи Средней Бронзы. Как и Аврам, башня тоже произошла из Ура, где в конце третьего тысячелетия был построен один из первых зигуратов (после Урука). Параллельно Авраамову пути, только предваряя его по времени на три-четыре поколения, Башня из Ура пошла распространяться вверх по течению Великих Рек. По мере этого подъема наращивалась ее этажность - от трех в исходном Уруке до четырех Уре и семи в подмявшем Ур Вавилоне, где она появилась при царе Хаммурапи, и по которому получила свое историческое название; как при Птолемее Библия - тоже по Вавилону, откуда пришла на раменах Эзры-Писателя (Вавилон (Бабель) - один из возможных источников её названия). А через тысячу лет, в конце эпохи Первого Храма, зигураты уже стояли по всей Месопотамии - как теперь буровые вышки.
Выйдя вместе с домом отца Аврама из Ура, и дойдя, как и он, до Харана, Башня дальше не пошла. Там она остановилась, и дождалась детей Авраама в Месопотамии, куда их через тысячу лет, после Египта, пустыни, Израиля падения Царств, вернули обратно. 'Движение с востока', приведшее к созданию 'города и башни', как образ, есть географическая метафора вхождения в храм. Храм в Иерусалиме, так же, как и его походный прототип - мишкан (скиния) в пустыне - был ориентирован входом на восток, его святое святых было в западной части здания. Это значит, что входили туда, 'двигаясь с востока', и молились там, тоже оборотившись с востока на запад, по ходу солнца.
В этой ориентации есть ключевой момент всей библейской географии: в обетованную землю заходил Божий народ тоже, как и в Храм, с востока, хотя и отправился туда с запада, из Египта. Как будто специально для того только и огибали Мертвое море, чтобы с востока зайти - с 'Царского Пути' (есть еще 'Морской', по берегу и есть 'Путь Земли', по оси - так же как идут теперь в нынешнем Израиле его основные авто-трассы). И как будто специально для того для обозначения этого входа и штурма территории, проходит восточная граница по р. Иордан - чтобы при входе эту реку обязательно перейти. Как литературна история, как служит она сюжету!
Библейская цивилизация, это цивилизация Аккада и Шумера, населявших Месопотамию в третьем тысячелетии и позже, до ариев и зороастризма (потоп библейская хронология относит к 2135 г до н.э.). И те и другие пришли 'с востока', и в то же время, судя по полному несходству их языков (при одинаковой письменности, которая создана уже там, в Шумере) - с разных сторон. Этот парадокс вполне согласуется с бинарностью как общим принципом библейского мышления *: если все - надвое, то и 'востоков' тоже может быть два. А как же иначе, если на одном из них находится Араратская область, где причалил Ной, что по отношении к долине Шинъар и Вавилону, куда двинулись в начале одним народом, расположено как раз на западе.
Однако, это уже мета-география, а начинать-то надо как принято, с географического пшата. Таким географическим 'востоком', могла быть любая горная земля на востоке до самых Гималаев. Сошедшие оттуда, 'кудрявые' шумерцы (шумер = кудрявый), осевши в низине Шинъар, стали там строить Башню, и тогда Бог, чтобы разрушить их утопию, пригнал к ним с Арарата аккадцев, и смешал им языки (т. е. разделил, фактически).
'Языковая' проекция Вавилонской башни очень интересно препарирована в Новом завете (Деян 2: 1-13). Здесь - все были вместе, 'один народ, и у всех один язык', там тоже - все (апостолы) вместе, и тоже все - один народ и один язык ('сии говорящие, не все ли Галилеяне?'). Здесь - язык был смешан, чтобы один не понимал речи другого, там - 'языки' пламени легли на каждого, чтобы его речь, наоборот, да понимали иноязычные. Здесь - проклятие разложением языка, ведущим к непониманию, там - благословение размножением языков: многими 'языками' (пламени) свыше, спонтанное, глубинное всепонимание. И опять, как и в случае Адам/Аврам, ось - проклятие/благословение. Здесь, в исходном Вавилоне было простое физическое 'все', а там, в новозаветном Иерусалиме, - метафизическое, химическое 'единодушно вместе'. Изумительно виртуозное развитие темы - преображение понятия 'язык' показывает действие Божия Духа. Это пшат рассказа о Вавилонской Башне.
Теперь драш, мета-география. Первичное значение корня 'к-д-м', переведенного здесь, как 'восток' (кедем) - это 'прежде'(кодем); все дело в огласовках, появившихся только через тысячу с лишним лет после того, как был составлен этот текст (предположительно через полторы тысячи лет после описываемых им событий). При таком значении слова 'кедем' можно понимать это выражение как 'двинувшись из прошлого'. Кстати, когда Лот, расставшись с Аврамом у Бэйт Эля, пошел 'в область Заиорданскую', т. е. строго на восток, то направление его пути выражено точно тем же словом: 'ми-кедем' = с востока. (Может это еще и потому, что в глазах его стоял тогда обожаемый Египет, который на западе, и, стремясь туда душою, он и шел как бы 'с востока?')
Город, построенный в долине Шинъар под Башню, назывался Вавилон, и в конце библейской истории, через полторы тысячи лет после того, как вышел оттуда Авраам, туда вернулось в Иакове его семя - евреи. И вернулись тем же путем, каким пришли те, что 'двинулись с востока', строители Башни - великими реками (с того 'востока' другого пути и нет). А для чего приходят в это место? Да еще с 'востока'? Чтобы снова и снова строить там город и башню 'головою в небесах'. Какую башню построили евреи, вернувшись на родину своего семени? Библию. А еще через тысячу лет построили вторую - Вавилонский Талмуд, который размерам сильно превзошел породившую его Библию. Так же, как Второй храм в Иерусалиме перерос Первый; и тоже только по размерам, не по святости.
Итак, когда понадобилась Библия, то евреи отправились в Вавилонию, писать ее. Бог сослал их туда, в родные, семейные места, как потом русский царь сослал своего поэта в Михайловское, писать 'Годунова' - в родовых гнездах хорошо идет исторический эпос.
А когда написали, то понесли ее - Эзра - обратно в Ханаан, восстанавливать там на ней храм. Храм тот, простояв столько же сколько и Первый, даже чуть больше, но так и не приблизившись к нему по святости, тоже развалился. Освободившаяся Библия выпорхнула из-под его обломков в мир, как душа из распавшегося тела, во исполнение пророчества: 'из Сиона выйдет Тора, и слово Божее - из Иерусалима'. Вышла и телесно в виде Вознесшегося в теле.
Выйдя (и в прямом смысле - Апостолы) из Сиона - Иерусалима - Библия стала распространяться на север, в Сирию, затем по Европе, как за тысячу лет до того, из Ура на север рассеивалась по Месопотамии Вавилонская башня. Параллельно Библии шли по Европе ее свидетелями и очевидцами гонимые дети Авраама, как за два тысячелетия до того, параллельно распространению зигуратов поднимался вверх по течению Вавилонских рек дом отца Авраама. Как много связей и параллелей, как все тут литературно!
Интересно, как играет в истории библейского народа строительная тема. Судя по распространенности кирпичных зигуратов, основным занятием населения Месопотамии третьего-второго тысячелетия было строительство, включавшее производство обожженного кирпича ('сделаем кирпичи, построим город'). Когда Патриарх уходит от той цивилизации, то он уносит свое семя от этого нечестивого строительства. Потом он дальнобойным пророчеством засылает своих потомков в Египет, где они попадают на каторгу по строительству городов - что-то вроде Комсомольска-на-Ниле. И доконало их там - для полноты иронии - именно производство кирпича, только кирпича, менее совершенного технологически - сырого, необожженного (последний иудейский царь
Ирод Великий имел прозвище 'Строитель'). Там - и только там - в условиях каторги евреи смогли размножится до размеров народа и затем выделиться - избраться - из Египта.
А выделение народов из толпы - многих языков из одного пра-языка - было историческим смыслом Вавилонского рассеяния, с которого всё началось (то, что Константин Леонтьев называл выделением сложных форм жизни из первичной смеси, во всех подробностях описанным первой главой книги Бытия). Все это если еще и не сод, то отдаленный, очень свободный драш.
Для того, чтобы от призвания Авраама в путь, как вступления в тему, перейти к ее развитию - собственно пути, надо вглядеться в конечную цель этого пути, как она была обозначена в призвании: 'произведу от тебя великий народ...' (12,2). Очень сомнительная перспектива. Не было же сказано ему, что дни его будут продлены, и он поживет среди этого народа! А ведь ясно, что нарождение народа это многовековая история, и в рамки одной человеческой жизни, тем более, второй ее половины, никак не укладывается. Так что же привлекательного Аврааму в этом народе, которого глаза его и не увидят никогда?
Лично ему ровным счетом ничего. Но вступив в прямое общение с Богом, он вышел за пределы своей личности, и у него появилось новое зрение и другие горизонты. Ради этих горизонтов он покинул свой дом и пошел на полное одиночество в степях Ханана. И вера в благословение будущего делает его способным преодолевать это проклятое настоящее - а одиночество это форма проклятия, так же, как и бесплодие, так же как изгнание, и если 'нехорошо человеку быть одному', то и дому это тоже нехорошо. В этом преодолении сущность открытой им сверхчувственной религии, определяемой как 'монотеизм'.
Но тут открывается еще один, еще более высокий религиозно поэтический уровень этого призвания - в Аврааме раскрывается богоподобие человека и его двух-природное бытие. Как Бог являет Собой абсолютное единство во множестве - тоже абсолютном - сил, так и единичный, одинокий человек, в перспективе вышедшего из него народа, раскрывается как некое неисчислимое множество. Ведь сказано же: как звезды небесные, которые принципиально нельзя сосчитать (поэтому в дальнейшем за перепись 'святого стада' их постигает жестокое наказание).
И даже более того - тут сохранен известный принцип 'двух воронок', во взаимоположении Бога и человека. Бог, являвший Собой множество сил в начале процесса, как Творец, по завершении его представлен абсолютным единством воли как Вседержитель. Человек же, наоборот, из печальной единицы развивается в неисчислимое множество. 'Воронки' повернуты горлышками друг к другу!
(Потом, на новозаветном витке метаистории, это народное множество снова сконцентрируется в единицу, но уже в свойственной народу женской природе - латентный матриархат -, и она уже на новом уровне вступит в свои отношения мужской силой Творца. И Плод этих отношений даст, умирая, новые множества в духе. Единство будет умирать во множестве как зерно в плодовом дереве с множеством новых зерен, и вся эта пульсация единства и множества будет идти все по тому же механизму, запущенному раз и навсегда в рассказе о Призвании старца-Авраама).
Итак - путь Авраама (12,4): 'И пошел Авраам, как сказал ему Господь'.
Есть что-то от альпинизма в этом переходе Авраама из Месопотамии в Ханаан: базовый лагерь в Харане, и оттуда дальше, вверх уходит штурмовая группа к вершине. На первом этапе вышел из Ура дом Тераха, не забывший еще дорогу в землю Арарата. Они остановились лагерем в Харане. На втором этапе - из Харана - вышли только те, кто способен дойти до конца, дом Авраама - Аврам, Сара и Лот. Но и Лот не выдержал - перед первой же вершиной, Хевроном, он отпал - не устоял перед соблазном долины, орошаемой 'как сад Господень, как земля Египетская' и сошел вниз. Это был Сдом, и это обернулось ему катастрофой, и только Авраам с высоты Хеврона смог спасти его от физической гибели. По меркам их потомков нынешнего века Египет был для них тогда как бы вожделенной, не испытанной еще 'америкой', а исходный Вавилон - старой, отработанной 'Европой'.
Авраам смог укорениться в Ханаане, однако не полностью: Иерусалима он, на своем этапе освоения земли, еще не взял и обосновался пока в Хевроне. Иерусалим был высшим пунктом программы завоевания Ханаана, и это было оставлено потомкам - еще почти на тысячу лет ('14 родов'), до Давида. Родство же Авраамово - 'иди... от родства твоего' - обречено было остаться в прошлом (Месопотамия), потому и приказано ему было уйти от них. Роду его предков не дано выйти из Бронзового Века, как потом не было дано выйти из пустыни поколению его потомков, рожденному в Египте. Евреями они не стали, остались навсегда арамеями ('отец наш был странствующим арамеем' - Втор 26: 5), и им была потом положена Иаковом граница за рекой.
Третья - после 'родины', после 'отечества' - ступень Божия зова, самая близкая, самая болезненная - это 'дом отца', и она в отличие от первых двух подвижна. Дом отца существует не только для того, чтобы быть в какой-то момент оставленным, но он и сам может сняться с места, и последовать за ушедшим сыном. Так случилось с домом отца (Израиля), когда из него был изъят один из сыновей (Иосиф): 'Братья мои и дом отца моего, что в земле Ханаанской, пришли ко мне'.
В акте оставления дома отца просвечивает женское начало, которое представляет собой человеческая душа по отношении к Богу. Невеста - душа человека - уводится, похищается, восхищается из отчего дома женихом - Богом. Тут перед нами архетип универсального сюжета похищения невесты, который в том или ином виде это присутствует в разных народных мифологиях; например - сюжет о похищении Европы, тоже, кстати, разыгранный в Ханаане (Финикия).
Этот момент 'похищения невесты', или точнее ее восхищения, есть образ трансцендирования человеческой души в запредельный, Божий мир. И тогда 'дом отца' становится земной проекцией дома Небесного Отца, в который забирается душа, и ради которого она покидает отечество. И между этими домами существует бесконечное многообразие живых связей, и такая же сложность отношений, как и в земной жизни между домом отца и домом жениха. Поэтому и душа Авраама, призванная Женихом и ушедшая к нему не теряет своих земных связей, и продолжает свой земной род через дом своего земного отца. Все это более подробно разбирается в Новом завете, но основы заложены здесь, в рассказе о призвании Авраама, и последующей жизни Патриархов.
Отцом Авраама был Тэрах (Фара), один из основных - наряду с Нахором и Шеругом, его отцом и дедом - топонимов городов в верхнем течении Евфрата. Греческое звучание этого имени Терах - Фара, соответствует значению семитского слова Ур = свет (аккад.: ору), город, от которого дом Тераха получил свое имя. (Это фамилия, и она и в последующем чаще всего давалась по названию места, откуда данный род происходил.)
Для Авраамова дома оставленный им базовый дом Нахора остался в значении питомника матерей для его потомства. Там, где говорится о рождении одной из них, Ривки, дается принятая в доме Нахора схема деторождения: 12 сыновей - восемь от жены и четыре от наложниц.
(Цифра "8" символизирует неограниченное множество. После сакральной семерки, ставящей земной предел, восьмерка открывает бесконечность (потомство, неисчислимое, как звезды на небе.))
Арамейские жены Иакова вместе в точности повторили потом эту схему, родив восьмерых (6+2) сыновей самостоятельно и четверых (2+2) через своих рабынь. Двенадцать сыновей было и в доме Ишмаэля - двенадцать аравийских князей - который тоже является ответвлением Авраамова дома. Встречается эта цифра и в других библейских домах.
Вообще, это известие из дома отца, вставленное между эпизодом 'жертвоприношения' и овдовением Авраама (Быт 22 : 20 - 24) являет яркий образец бытовой культуры, и очень напоминает письма из деревни доинтернетной эпохи. Кто на ком женился, что и сколько у кого родилось - и в хлеву, и на полях.
В числе двенадцати сыновей Нахора два имени останавливают внимание: Кесед и Уц. Кесед = халдей - родоначальник известного народа, который через тысячу лет вернулся в родной Вавилоном (Ур Халдейский = Ур Касдим) и овладел им. Тогда встал там из халдеев царь Навухудоноссор, и пошел, и разрушил евреям храм, и привел их обратно, на родину их Патриарха в Месопотамию, в Вавилонский плен. Так по истечении библейской истории одна ветка дома Тераха - Нахор-Бетуэль-Кесед (халдеи) - вернула другую - Авраам-Ицхак-Иаков (евреев) - на их общую родину Вавилон.
Вторым именем среди сыновей Нахора было Уц, эпоним земли Иова. Географическое положение этой земли устанавливается при помощи другого имени - Элифаз - первого из оппонентов Иова. Это имя тоже вышло из дома Авраама, из рода Исава, размещенного на юге от земель Иакова, на гористости Сеир. Значит Уц тоже, как Авраам, отделился от 'дома отца своего', и тоже ушел на юг, где впоследствии принял дом своего племянника Исава (Эдом), отделившегося, в свою очередь, от дома Авраама\Ицхака. Потому книга Иова, хоть и каноническая, хоть и написана на иврите, но по материалу, этно-географически, считается не израильской. Ее относят к земле Эдом, лежащей на гористости Сеир южнее пустыни Паран ('дочь Едома, обитательница земли Уц - Плач Иеремии 4,21). Так дома Авраама и Нахора, давно разошедшиеся землями и богами, вновь сошлись на вне исторической территории Богочеловеческой драмы.
Быт 15, 17: 'Потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, Евфрата'
Авраам прошел за свою жизнь путь от дельты Евфрата до дельты Нила - 'большую дорогу из Ассирии в Египет', по определению Исайи. Этот старый караванный путь - путь торговли и культурного обмена - благодаря ему стал географической осью всей библейской истории, она потом накрутилась на него в обратном направлении: от Египетской каторги евреев до их Вавилонского плена (ак раз та тысяча лет, которая в историософии К. Леонтьева отпущена каждому народу для его реализации в истории). Землей же Авраамова завета была часть этой территории между 'великой рекой Евфрат', ее Сирийским верховьем, и 'рекой Египетской'; которая, кстати, вовсе не Нил, но протекала через полосу Газы, пересекая ее с юго-востока. В этих границах уместилась в начале первого тысячелетия империя Давида/Соломона.
'Путь Авраама', это большая географическая метафора, за которой стоит вполне конкретный народный обычай, он описан в конце книги Рут (Рут 4: 7). При покупке земли покупатель получал башмак ее прежнего владельца, где вся эта земля отпечатана на подошве.
Но законно продавать можно только свое, а своя земля - это только та, которая истоптана собственными ногами. Иначе, как бы не была она ощупана собственными глазами - как Моисей осматривал с горы перед смертью - в собственность она не дана. Поэтому завет сформулирован так: "Дам тебе и потомкам твоим всю землю, по которой ты странствуешь", а слова: "всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки" (Быт 13: 14, 15) - это еще не завет, но только намерение.
Завет сей будет подписан только после того, как получатель всю ее всю истопчет ('Встань и пройди по земле сей в долготу и в широту ее, ибо(!) Я тебе дам ее - там же 17'), и подтвержден потом во Второзаконии, данном его потомкам, тем самым о которых завет. 'Всякое место, на которое ступит ног ваша, будет вашим' (Вт. 11, 24). Так что башмак Авраама был в руках его потомков их наследственным документом, правом на владение. А поскольку Авраам был не только отцом восьми народов, а еще и постановщиком всего библейского спектакля, то пришлось ему и в Египет сходить - как бы опробовать площадку первого акта.
Духовный путь Авраама, прошел по трем топографическим вехам: Харан - Хеврон - Иерусалим. В Харане Бог позвал Авраама к себе, и это была завязка романа. В Хевроне, на четырнадцатом году первого сына, Ишмаэля, Бог вошел в его дом. Ел там, прикоснулся к святому святых дома - жене - заложил второго сына, Ицхака. Это был кульминационный узел романа: дом Авраама превратился тогда в храм. Иерусалим (земля Мория) был местом его мистических пребываний - первый раз, это когда он поклонился там Всевышнему Богу ну службе священника Малкицедека, второй раз, это когда служил там свою собственную службу - приносил этому Богу в жертву своего сына Ицхака.
Итак, Авраам пошел на запад (юго-) - в Ханаан с петлей в Египет; там он поставил стартовые колодки будущего Исхода. Вернувшись из Египта, он уравновесил эту петлю военным походом на север, и там пометил северную границу его владений, которая потом зафиксирована его внуком Иаковом в Мицпе-Гальад (Быт 31, 49). На обратном он зашел пути в Иерусалим, сделал там жертвоприношение на алтаре всевышнего Бога, который потом легенда сделала алтарем для несовершенного им жертвоприношения его сына.
Интересно, что когда через тысячу лет Давид, патриарх мессианской династии, построил на этом месте храм, то и тут ключевой фигурой строительства храма тоже был сын, сын Давида Соломон. Сын есть центральный пункт религии евреев, перешедшей впоследствии, так же как алтарь, в религию Сына. (В этом смысле проклятие: '... на первенце своем поставит он основание его (города), и на младшем своем поставит врата его - Ис Нав 6: 25 - не случайно, но имеет корневое значение).
Истинный сын Авраама, его первенец, любимый Ицхак, не первым появляется на библейской сцене, его царский выход предварен его старшим братом. Цари первыми не выходят, и Ишмаэль как бы протаптывает ему путь. Также было и в доме самого Ицхака, так же - и в доме Иакова, где Иуда, эпоним всей земли, ждал, прежде чем войти в 'первородство', пока будут выбракованы отцом трое его старших братьев. Так же было у них и на женской половине, когда возлюбленная жена Рахель, подлинная праматерь народа, не родила первой, а пережидала семь лет, пока отрожается ее старшая сестра, которую опережать в этом было нельзя никак - обычай не позволял.
Быт 18 : 'И явился ему Господь у дубравы Мамре'
Когда Авраам прошел все свои дороги и отдал все свои долги, он осел в Хевроне. Почему в Хевроне, а не в Иерусалиме, центре библейской земли? Чтобы было куда пойти 'на три дня пути принести жертву Господу' (Исх 5, 3) - своего сына. С этого начинается сакрализация сына у евреев, постепенно подводящая к Откровению Сына и дочерней филиоцентрической религии.
В Хевроне посетил его Бог: 'Он возвел очи свои и взглянул, и вот три мужа стоят против него'. Это посещение стало ключевым моментом всей еврейской религии. Тогда были завязаны узлы трех ее основных измерений: культового, т. е. обращенного в прошлое, профетического - в будущее, и морально-учительного, сосредоточенного на настоящем. Однако сцена эта, разыгранная в бытовых декорациях, но по значению своему ставшая центром всего библейского космоса, была бы невозможна без небесного, с Божьим голосом, пролога в предыдущей главе (Быт 17, 10): 'Сей есть завет мой: да будет обрезан у вас весь мужской пол'.
Завет Обрезания, коллективный по формулировке - 'у вас', 'весь' - и самый что ни на есть личный, интимный, по сути, анекдотичен и в то же время эзотеричен и страшен, как кровавая порука. Евреи в силу своего исторического рассеяния между народами теперь трудно идентифицируются, и обрезание объединяет их и конституирует как народ. Поэтому они, несмотря ни на что, продолжают держаться за него, и это необъяснимым образом в тысячелетиях сохраняет им национальную жизнеспособность. При этом все известные объяснения не полны и не дают ответа на простой вопрос: как это народу за три тысячи лет не надоело? В чем тут источник постоянной свежести и новизны?
Большинство объяснений относятся, естественно, к гигиенической стороне вопроса, и из гигиены телесной выводятся, как принято, духовные эффекты. Считается, например, что таким образом снимается исходящий из этой области зуд, замутняющий сознание и мешающий правильному отношению к миру, и что обрезавшись, человек получает управление над идущими оттуда темными страстями. Но с другой стороны, оружие полагается чехлить и держать в масле, чтобы не ржавело. А главное, никакая земная треба не может лежать в основании религиозной идеи, но только сопутствовать.
Василий Розанов относил обрезание к роду искупительной (заместительной) жертвы. "Жених крови" восклицает жена Моисея, обрезая сына, и обрезанием спасая его от погубительной Божией руки. Это хорошо укладывается в общую идею об искуплении кровью. Как пролитая кровь одного праведника, капля в масштабе национального океана, отмывает родовой грех всего народа, так символическая капля крови обрезания освобождает от необходимости искупительной жертвы новорожденного младенца - "искупление искупления".
Обрезание свалилось с неба на Авраама, как гром, как Петровский указ бороды стричь. Но, как русский боярин знал, что это принято на западе и видал уже бритых немцев и ляхов, так и Авраам: по Египту, что тоже, кстати, на западе, он мог знать об обрезании. Там это было чем-то вроде посвящения в рыцари - жрецы - с клятвой на крови. Сохранились две Египетские стелы последней трети третьего тысячелетия с изображением массовых церемоний: там, на храмовых дворах обрезаются на одной 120, на другой 150 недорослей из благородных домов; изображен весь ход операции. На дворе у Авраама был обрезан, как предписано, весь мужской пол - все вместе, и без анестезии. Судя по численности гвардии, где только бойцов, рожденных в доме, было 318 душ, это была сильная картина, достойная храмового двора.
Ишмаэлю, 'египетскому' сыну Авраама было тогда тринадцать лет, и вероятно мать его потребовала для него этого обряда. А поскольку Авраам не мог делать сыну, чего-то, чего не имел сам, то и начал с себя. А себя - значит и весь свой дом. Во всяком случае, в обрезании Ишмаэля был уважен обычай земли его матери, и этим актом он был как бы символически отослан обратно, в материнский Египет.
Религиозный смысл 'египетского' обрезания, сделанного тогда в доме Авраама, неясен, вероятно, утрачен. Его иудейское духовное преображение произошло тогда, когда родившийся в этом доме принц был обрезан на восьмой день. Откуда эта цифра, не объясняется, но семь дней - это срок ритуального послеродового очищения матери после рождения ею младенца мужского пола (Лев 12 : 6), первая неделя из сорокадневного срока ее полного очищения перед Сретением.
Закон об обрезании являет собой существенную поправку к запрету всевозможных надрезов, насечек и татуировок, к числу которых оно и само, вероятно, относилось у египтян. Поправку более раннюю, однако, чем сам поправляемый запрет - последний был дан при исходе из Египта, в порядке разрыва с языческим прошлым, тогда как обрезание практиковалось евреями еще до их прихода туда. Однако, зачем было требовать от человека, чтобы отрезал себе то, что он получил при его сотворении? Но - при сотворении ли?
Адам, когда устыдился наготы, то прикрыл cвой стыд листьями фиги, похожими на растопыренную пятерню (отсюда выражение 'нет ни фига' -- т, е. нет даже фигового листика, прикрыться, и отсюда же известное усиление этого выражения: что прикрывать). Эти фиговые 'опоясания', которые они тогда себе сплели была одежда, и она была растительная. Изгоняя, Бог прибавил к ней еще и какую-то 'кожаную одежду' - животную то есть. Сам сделал и Сам одел к тому же, значит снять просто так, без высшего соизволения нельзя (Быт 3 : 21). Что такое - эта одежда, не сказано, и комментариев удовлетворительных в литературе нет, а вопрос навязчивый.
Даны были, кстати, те кожаные, точнее кожные, одежды обоим, и Адаму и жене, но их женский вариант в завет Обрезания почему-то не вошел. Почему? Ведь технически легкая кожная насечка в определенном месте у женщины, гораздо проще и бескровнее большой кожной ампутации в соответствующем месте у мужчины? Потому что в патриархальном доме женское тело это и душа дома, и одновременно его кость (ребро), созданная непосредственно рукой Творца (а не только по Его слову). Оно - абсолютная святыня, принадлежит лишь Богу одному, 'лично', и прикасаться к нему - хоть глазом, хоть чем, 'открывать наготу' - благословен один лишь муж, земной представитель Бога перед своей женой (отсюда страшный запрет женщине на внебрачную связь). В мужчине же видится носитель духовного начала, он мыслится как медиатор, как путь доведения до женщины высшей воли - это после неудачной попытки женщины в саду Эден сыграть роль медиатора низшей воли - а проводник информации должен иметь оголенный контакт, все лишнее должно быть с него срезано. Поэтому когда после рождения сына Ева говорит: 'приобрела я человека от Господа' (Быт 4,1), то она знает, что она говорит: хотя инструментом ее оплодотворения был Адам, но Сам Бог стоял за этим. Он всегда за этим стоит, в каждом отдельном случае оплодотворения человека, и этим реализуется в мире как Творец; подателем же семени назначен человеческий самец (человек без Бога). После эпизода изгнания из рая, о кожаной одежде - одежде первородного греха - в тексте больше нигде не упоминается.
Мечников в 'Этюдах о природе человека' отмечает, что кожная манжетка на пенисе есть, как веко на глазу, анатомический эксклюзив homo sapiens, и ни у какой другой твари ее нет (и гистологически это самые близкие ткани в организме человека). Веко это тоже 'кожаная одежда', и вероятно, что обе даны были вместе, и с аналогичной целью - защищать, прикрывать наиболее важные и уязвимые места. Только на глазу эта функция имеет физиологическое значение, определяющееся морганием, а там не моргает, и весь смысл данного анатомического образования состоит только в том, чтобы прикрыть наготу, которая под ним, от постороннего глаза! И еще, чтобы при случае было, что обрезать.
Скорее всего, сложное отношение библейского сознания к наготе связано с игрой открытия и закрытия этих двух мест - глаза и пениса. Сопоставив эти два факта - религиозный и научный, что всегда плодотворно - можно выстроить следующую версию философии обрезания:
Авраам - это новый Адам, и обрезание - символ его возвращения в Божий сад к дереву Жизни, от которого ветхий Адам был удален. Когда он изгонялся оттуда во внешний мир, то была ему пожалована некая защитная кожаная одежда, и теперь, по возвращении, он (в лице Авраама) скидывает этот старый плащ у входа ('вход' - это там, где тогда был выход, и где он был оборудован этой 'кожной одеждой'). Обрезание есть символ обновления, скидывания ветхого покрова, и не случайно тридцатая глава пророка Иеремии, где говорится о грядущем новом завете, использует этот символ, вводя такую сильную метафору, как 'обрезанное сердце' - такое состояние души, когда с нее как бы снята "кожа", и она открыта для богообщения по всей поверхности.
Но как, однако, можно обрезать столетнего старца, не сделав его при этом посмешищем на всю округу? На весь мир! И старуху его девяностолетнюю заставить родить и кормить грудью? Есть только один путь - изъять их из этого мира. В семидесятипятилетнем (Аврам) и шестидесятипятилетнем (Сара) возрасте (время умирать) они пережили второе рождение - в Духе - так что на момент рождения у них сына им по этому счету двадцать пять лет и пятнадцать - самый что ни на есть репродуктивный возраст на востоке. (Между делом происходит величайшее из библейских чудес - Второе рождение.)
Теперь Бог союз Свой с этой парой записывает на их именах, для чего метит их Своей буквой - ; ('эй'): Авра-а-м вместо Аврам и Сар-а вместо Сари. Цифровое значение этой буквы тоже 5, что соответствует пятому дню Творения, когда впервые прозвучал призыв: 'плодитесь, размножайтесь!' Тогда открывается главная цель визита - 'расположение' как первое повеление Божье и Божья буква как инструмент достижения этой цели.
Тут надо обязательно следить, как это все смонтировано в тексте. Буква 'эй' - пятая, и вставляется внутрь четырехбуквенного имени А-в-р-м, как джокер в колоду. Также и завет об обрезании - врезан в текст точно, то есть между этими благословениями имен буквой Божия имени - Быт 18, 8 -15. (По забавной случайности эта буква введена в имя 'Авраам' как раз в пятом стихе, а потом, в дочернем Исламе, пятерка стала сакральной цифрой).
Итак, первое из трех измерений хевронской встречи - ритуальное: Аврааму было повелено обрезаться накануне высочайшего визита. Зачем, какая тут связь? Это становится понятным, если учесть, что обрезан должен был быть весь дом. Вероятно, это есть условие, при котором Всевышний мог в полной славе - Втроем - этот дом посетить. 'Необрезанный' дом не кошерен, т. е. не пригоден к употреблению, уж есть-то там по крайней мере нельзя никак. (Поэтому о Божией трапезе, которая есть по существу вид Литургии, говорится: если хочешь, чтобы чужой, который в твоем доме, ел за твоим пасхальным столом, обрежь его, и пусть ест.) Во всяком случае, в дом необрезанного Лота ангелы явились только вдвоем - сокращенным, рабочим составом.
Кстати, о кошерности, одном из базисных столпов иудейства, определяющих их обособленность от других народов. Это понятие исходит из каламбура 'человек есть то, что он ест', поэтому применяется в основном к продуктам питания и сводится к разного рода пищевым запретам. Можно есть все, что не запрещено. Для этого нужно точно знать, что запрещено, а так как всю пищу, с которой может прийтись встретиться в жизни, предусмотреть невозможно, то желательно понимать сами принципы этих запретов.
В общем виде кашрут как разборчивость в еде был дан еще в Адамовом завете: "от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева Познания добра и зла не ешь от него, чтобы вам не умереть". Почему - 'умереть'? Это что - несъедобно? отравлено? Нет, это не отравлено, ибо сказал лукавый: 'не умрете', и не соврал: когда съели, не умерли. Не соврал, но слукавил - лукавство это ложь, составленная из правильных слов - не умерли сразу, но заразились, и заболели смертельной болезнью, получившей потом известность под названием жизни в мире (прототип СпИДа). Об этой перспективе лукавый тогда умолчал, и чтобы теперь оградить от этого Божий народ вводятся эти законы 'О вкусной и кошерной пище'.
'Все движущееся, что живет, будет вам в пищу - как зелень травную даю вам все', это было сказано сразу после того, как Ной, впервые после Авеля - через десять поколений - принес животных в жертву, и она опять была принята. Очень напоминает эпизод изгнания Адама. Тогда вместо растительной одежды из фиговых листьев была дана человеку животная, 'кожная'. Теперь, в дополнение к подтвержденному Ною допотопному растительному рациону прибавлена животная пища 'все, что движется'. К травам и овощам - мясо.
То есть Всевышний, верный Себе, опять попробовал, и разрешил в пищу. Однако, жертва та была взята только из 'чистого скота и птиц', санкционированы же в питание были все. Почему? Очевидно, что запрет на нечистых животных, отложен до появления Божия народа - для полноты богоподобия им положено питаться с Господнего (алтарного) стола, а там могут быть только чистые животные. А когда диета была 'обрезана' до чистых животных, принцип кошерности перешел и на одежду: 'не одевайся в одежду из разнородных нитей' (шерсти и льна) - Лев 19, 19.
Дальше идет в Ноевом завете первое пищевое ограничение: "плоти с кровью ее не ешьте". Расшифровка дана в книге Левит (17: 11): 'Душа тела - в крови'. Кровь животного сливается на землю, уходит в нее - 'в землю, из которой взято'. Так же, как и у человека: душа его, не из земли взятая, но имеющая небесное происхождение, освободившись от тела, идет своим путем, а тело, - кровь как его 'душа' - уходит 'путем земли'. Поэтому главное положение кашрута есть обескровление мяса, чтобы отпустить 'душу тела' в этот путь. А так как обескровленное мясо теряет вкус, то отсутствующую кровь Ной заменил вином: лучше, чтобы опьянел человек от вина, нежели озвереть ему от крови. (На этом фоне тезис о ритуальном употреблении евреями крови в мацу звучит довольно странно: кровь - Господу, это основное требование сакральной еврейской кулинарии. О крови христианских младенцов речь тогда не шла, так как никто еще не знал, что они "христианские").
Итак: ешьте все плоды, кроме несъедобных, ешьте любое мясо, кроме кровавого, ешьте всех животных, кроме нечистых, ешьте рыбу, только не голую, но одетую в чешую, и птицу только имеющую зоб (клюющую зерно) и не хищную - есть хищников вообще нельзя, как 'кровоядных'. А плоды ешьте только с тех полей, которые каждый седьмой год отдыхают и только от того урожая, с которого снята десятина на храм. И свинью ни в коем случае не ешьте, ибо не рыгает, а только хрюкает. Так, схематически, развивалось учение о кашруте.
Помимо неядения крови и мяса нечистых животных, очень важным пунктом этой еврейской религиозной диеты является недопущение в пищу сочетания мяса и молока. Этот запрет имеет каноническое происхождение, в Торе об этом нет, и откуда это идет, неясно. Обычные ссылки на туманное заклинание: 'не вари козленка в молоке его матери' не убедительны. Кроме того, тут говорится, возможно, хоть ортодоксия это и отрицает, не о молоке, а о туке - внутреннем жире, запретном для кулинарии материале жертвоприношений. 'Никакого тука не ешьте', повторяется дважды: Лев 3, 17; 7, 23. Слова 'молоко' и 'тук' записываются одинаковыми буквами: х-л-в, отличаются только их огласовки, но система огласовок была введена в язык только через тысячу лет после составления этого текста, и через сто лет после завершения обоих Талмудов.
(Тут видится параллель с известными евангельскими рассуждениями о потребности человека в жидкой и твердой пище, как метафоре состояния его личности - 'духовного' или 'телесного' (1 Кор 3: 2; Евр 5: 12). Если духовное в человеке еще не развито, и он 'телесен', то организм нуждается в молоке, а если развито и преобладает - то в мясе. Так Богу, который есть Дух, несмотря на большую распространенность молока в человеческом рационе, не приносят молочных жертв, но только из твердой пищи. И отсюда и последовательность: в иудейской диете запрещено только молоко после мяса, наоборот же разрешено после короткого перерыва. Это вполне соответствует предшествию 'телесного' человека - младенца, 'духовному' - зрелому, и исключает обратный путь).
Объяснение приходит из Хевронского застолья, и тоже, как, вероятно, и заклинание о козленке и его матери, имеет культовую природу. Авраам ставит перед гостями одновременно телятину, масло и молоко. И они едят. Невероятно! Ортодоксальные комментаторы - 'наши блаженной памяти мудрецы' ('хазаль', официальный академический титул конца античной эпохи) - как всегда пытались тут что-нибудь придумать, как-то вызволить Патриарха из этого конфуза, но ничего не получилось. Гости, такие чуткие, эфемерные, всегда готовые улетучиться, все это безобразие едят и носом не крутят. Почему же тогда запрет? Вот потому-то, как раз, и запрет, что ели.
Быть может, это есть самое глубокое и самое страшное из библейских таинств - открытие небес за кулисами жертвоприношения. На земле такому явлению полагается херем - физическое выделение его из текущей жизни (храм).
Это и произошло само собою в традиции, которая не спрашивает разрешений. Так же, как в некоторых, особо набожных, хасидских общинах иврит, как язык молитв, выводится из быта - говорят только на идиш, а на иврите только молятся. Нельзя изъять из питания Богом данные мясо и молоко, но можно не допускать их сочетания, и в сознании народа оно - это сочетание - сакрализовалось.
А почему, кстати, они ели? А потому, что это была Божественная Литургия по полному чину, т. е. со всем тем, что происходит в скрытой от глаз, алтарной части, куда вхож только священник. А там идет трапеза. И потому, что в акте еды происходит воплощение Божией субстанции. И в святой комнате Иерусалимского храма - двире - стоял стол и на нем был хлеб (предложения). И нет в мире ничего святее еды. Поэтому и самая большая нечистота в мире есть конечный результат еды, как и смерть - такая же нечистота, 'мерзость' - есть конечный результат бытия; которое в русском языке обозначается тем же словом, что и глагол 'есть'.
Еда, это очень интимный акт, традиционно предшествующий половому. (Об этой связи говорит глубинная сезонная сопряженность урожаев и свадеб; а в русском языке - неслучайная близость глаголов 'есть' и 'еть'?) Началось в глазах Авраама, когда возник образ трех мужей, и закончилось в ушах Сарры - ее облаговещением (поговорка: 'мужчина живет глазами, а женщина - ушами'). Не даром упоминание о сыне возникает в тексте сразу же за словами: "они ели".
Хевронская обедня с самого начала проходила как бы под знаком '3'. Графически это встреча двух треугольников: Гавриэль-Михаэль-Рафаэль и Абраам-Сарра-отрок (при их дальнейшем встречном движении происходит их противопоставленное взаимоналожение в виде шестиконечной звезды - эмблема Бого-человечества).
Роли расписаны, как в литургическом спектакле. Сверху: один солист - Говорящий, и два статиста - присутствующие. Снизу: две сольных партии - Авраама и Сарры отрок - аккомпанемент. Субъекты действия - Сам Триединый, и человек (Авраам) поочередно.
Авраам, как священник - инструмент и медиатор, он служит и предстоит. Отрок, как и положено отрокам, прислуживает и подпевает. Сарра, как душа богомольца - объект: раскрываясь, как цветок, она впускает в себя животворящую пыльцу Божия слова.
Внешне это выглядит как соната в трех темпах: 1. аллегро Авраамова гостеприимства - Авраам бегом бегает между кухней и столом, 2. адажио застолья и беседы - Авраам стоит и чинно служит у стола, 3. анданте послеобеденной прогулки - Авраам шагом провожает гостей до дороги. Из этих трех частей средняя - беседа - имеет богословское значение, две же крайние - только ритуальное. Из трапезы следует положение кашрута о мясе и молоке, из послеобеденной прогулки - 'миньян': 'не истреблю и ради десяти'. А вот в беседе за десертом закладывается новозаветный догмат о непорочном зачатии: 'где жена твоя Сарра?'. На этом узловом моменте Бого-человеческих отношений, следует остановиться.
'Есть ли что невозможное для Бога' говорит один из Гостей, в ответ на Саррину усмешку, что яко бы иметь детей она давно опоздала. 'Через год приду, и у Сарры - сын'. Этот говорящий, судя по всему - благовестник Гавриэль, главный из ангелов, представляющий Божью силу в универсальном виде, и благовещение Сарры есть явление этой силы.
Когда в параллельном месте нового завета (Лк 1: 31) он же приходит к девственнице, то разговор идет уже напрямую: не в третьем лице, через посредство 'священника' (мужа), но во втором: 'зачнешь во чреве и родишь Сына'. А когда он говорит, что 'Елизавета, называемая неплодною, зачала сына в старости своей', то это уже прямое напоминание о Сарре.
То, что переведено как 'через год', дословно звучит так: 'живое время'. Т. е. некий отрезок времени не астрономического, но биологического. Выражение 'живое время' встречается еще в одном месте, там, где пророк Елисей (Элиша) благовествует сунамитянке о том, что будет ей сын. Два упоминания о живом времени, и оба - по одному поводу. И в обоих случаях отсчет этого времени ведется от момента благовещения. Значит этот момент (благовещения), есть и момент зачатия. Семенем служит тут Божье слово, которое в этот момент звучит - или непосредственно (от ангела), или через пророка.
Саррино состояние безнадежно: она и в молодости-то была бесплодна, а теперь и высохла давно к тому же. Одно на другое, Библия такое любит. (Так пророк Илия, чтобы Бога прославить, не просто воспламенил поленья от небесного огня, но для большей убедительности предварительно облил их водой.) К тому же и Авраам со всем мужским составом своего дома были обрезаны накануне - это, чтобы не было потом на кого свалить вину. Так что старуха остается перед Богом одна, и Он водит в неё. В самом прямом смысле - не в душу, как обычно, через веру, но прямо в организм, во чрево его, семенем в утробу! Душа-то тут как раз в стороне осталась, логическая, аналитическая её часть - сознание - вообще не приняла этих слов: Сара не поверила, и рассмеялась над ними: 'мне ли, когда я состарилась иметь сиё утешение. Да и господин мой стар...'. Но оказалось, что бывают такие моменты бытия, когда биологическая часть человеческого существа, которую принято считать низшей вступает в свои собственные отношения с Творцом, отстраняя разум. Ибо разуму свойственно ошибаться, нисшая же субстанция этого свойства не имеет. Так расцвела в последствие пустыне по Божию слову сухая палка Ааронова жезла.
Высвечивается такой сюжет. Бог зовет к себе Авраама, чтобы из его дважды бесплодной жены - и биологически, и геронтологически - извлечь ему наследника. Для этого Он Сам приходит в его дом в лице архангела Гавриэля; двое других - Михаэль и Рафаэль - пока статисты, их работа будет в Сдоме. Он принимает из рук Авраама земную пищу, что сообщает Божию слову биологическую активность. Словом вызывается после обеда Сарра, и произносится: 'будет у Сарры сын'. И слова этого достаточно, как достаточно было при Сотворении мира слова 'да будет...', чтобы 'стало так'. Ибо это тот самый случай, когда слово стало плотью. И объяснено, как стало - вкусивши земной, плотской пищи, мясного, молочного, и хлебного; Сариной мацы, так как времени для сквашивания не было дано.
Заключается этот весь сюжет самым прямым Благовещением, безо всяких намеков: пройдет 'живое время' и будет у Сары сын'. 'Живое время' это, вероятно, и есть 9 месяцев утробной жизни.
Потом, в эпоху Судей (книга Рут, которую евреи читают на Пятидесятницу) это время было представлено как счет дней снопов первого урожая ячменя, которого жатва на Песах до первого снопа пшеницы, которой жатва на Пятидесятницу и которой в этот день хвалятся перед Богом. И весь сюжет книги Рут разворачивается как раз в течении тех 50 дней.
В день зачатия Сара подала их первый хлеб - Авраам приказал тогда испечь мацу из пшеницы (манки - Бытю 18, 6) - и в этом смысле Ицхак, Патриарх народа Израиля (а не множества народов, как его отец Авраам), появившийся на свет ровно через 9 мес. после того хлебного приношения, является еще как-бы и сыном Хлеба, а день его зачатия, Пятидесятница - праздником Хлеба.
Этот срок зафиксирован в христианской традиции, где Пятидесятница как три параллельных события дежавю циклической истории - явление трех ангелов Патриарху, богоявление на Синае и схождение Духа на Апостолов - называется Троицей, и день Рождения Патриарха приходится на Пасху, т. е. ровно через 9 - 3 (ангела Авраама) х 3 (события) - месяцев после того Благовещения.
Но праздник Хлеба, это ещё и праздник Оседлости, ибо нельзя серьезно заниматься земледелием, ведя кочевую жизнь. Ицхак, которому, как сказано было выше, на роду было написано растить хлеб выполняет это предзнаменование судьбы - его главный подвиг, это стократный урожай, полученый им в год засухи от сухой земли.
Как Патриарх Хлеба он становится Патриархом Оседлости, что подчеркивыется тем фактом, что именно за успех в выращивании хлеба он изгоняется с той земли, на которой он этого успеха достиг. В этом есть пророчество о дальнейшей судьбе евреев, которые будут подвергаться гонениям везде, где были успешны. Но есть и знак того, что успешны будут они везде, так как их успех не зависит от места, но только от божией помощи - земля-то, напомним, была негодная.
Божественное происхождение Ицхака и есть тот намек, что содержится в этой странной истории с Сарриным зачатием, ее 'ремез'. Отсюда выходит следующий этаж комментирования, 'драш': через Божественное происхождение Ицхака открывается Божественное происхождение всего народа, вышедшего из его семени. Евангельская ось Ицхак-Христос хорошо укладывается в логику такого мышления. 'Вы сыны Господа вашего', сказано было этому народу в пустыне (Вт 14: 1). Здесь коренится идея о Богосыновстве евреев, смоделированная в новом завете на Одном из них, предназначенном судить мир.
Этот Один был конечным продуктом длительного отбора, начатого здесь, в Хевроне. 'От Авраама точно пойдет народ великий и сильный, и благословятся в нем все народы земли, ибо Я избрал его для того, чтобы он заповедал сынам своим и дому своему после себя ходить путем Господним, творя правду и суд'. Такое может быть сказано только о Божиих детях. Значит Авраам избран Богом на то, чтобы быть земным отцом Его детей - как Иосиф-обручник. Из Божиих детей составится Божий народ, который по прошествии двух тысячелетий произведет, через одну из своих дочерей, Божия Сына.
Есть еще один драш в пользу 'непорочного зачатия', формальный, но очень серьезный. Корень х-в-р (Хеврон) означает 'соединение', причем в интимной форме - проникновение элементов. Иудаизм комментирует это, как произошедшее тогда в Хевроне Боговоплощение - когда ангелы там материализовались, то соединились через них два несоединимых мира, произошел трансцензус. Отсюда самый короткий путь до высказанного тут предположения о механизме дарования сына Сарре и Аврааму - воплощение Божия слова: 'Слово стало плотию' через Саррину душу и плоть.
В память об этом событии место, где оно произошло, город Кирьят-Арба, получил название Хеврон. И даже если принять версию, согласно которой зачатие то было не таким уж непорочным, но просто участие в нем Бога как третьего лица стало катализатором угасшей старческо сексуальной активности, уже это одно так освящает событие, что полностью снимает с него всяческую "порочность".
Третьим установлением хевронской обедни был миньян - кворум общественной молитвы, 10 человек. На этой цифре был остановлен отсчет того количества праведников, которое способно уравновесить греховность остального населения. Для Авраама, мыслящего в категориях двенадцатикратной Месопотамской астрологии, это был выход в десятичную, систему счета, еще один, вслед за обрезанием, крен в сторону Египта, которому более свойственна десятичная система (поэтому, когда Иосиф считал там годы седьмицами, то экзотичность этого счета должна была придавать ему особую значимость).
Следующей за десяткой цифрой должна была бы быть единица, ибо знает Авраам, что в городе, о котором идет речь, живет только один человек, достойный спасения - его племянник Лот. Однако, если других честных людей там нет, то стоит ли из-за одного терпеть весь этот прогнивший город - не проще ли Лота с семьей вывести?
Показательно, что отделение Лота случается непосредственно перед Хевроном и всеми святыми событиями, имевшими там произойти. В том, что там произошло, можно видеть прообраз ритуальной пары: Пасха - Пятидесятница. Завет Обрезания дома Авраама определенно соответствует Пасхе - это начало нового года ('живого времени'). Само оно - Патриарх обрезал тогда не менее 500 человек - заняло, вероятно 40 дней. Эта цыфра раскрывается 40-дневным постом Моисея на горе Синай при получении скрижалей завета, с которыми традиция ассоциирует Ицхака, смиренного исполнителя высшей воли. Тогда в последующем, через 50 дней после завершения обрезания авраамова дома, явлении трех ангелов видится 'Пятидесятница', а отделение Лота воспринимается как очистка дома перед Пасхой от не кошерного 'египтянина'. Иначе, в Хевроне пришлось бы и Лота обрезать, а это в планы библейской истории не входило.
Ритуальная необходимость такой очистки очевидна уже из того, что одним из основных условий успеха евреев в их самостоятельной послеегипетской жизни было не оглядываться на Египет. Эти оглядки были и во время исхода большим недостатком их поведения, и мерой их неверия, за что все они понесли наказание - навечно остались в пустыне. Имя Лота ассоциируется и с оглядкой на Египет; и с 'оглядкой' вообще, как таковой (жена его при выходе из Сдома).
Касательно расхождения путей Аврама и Лота интересно отметить, что первый направился оттуда в самую высокую точку региона - Хевронское нагорье, (1 км над ур. м.) - получать в имя Божую букву, и через нее делать Божий народ, а последний пошел в самое низкое место на земле, Сдомскую впадину (-0,5 км), чтобы там спародировать Ноя - в пьяном беспамятстве быть изнасилованным собственными дочерьми, и через них запустить в производство два новых паганых народа.
(3 Цар 13, 9 : 'заповедано мне словом Господним: ... не возвращайся тою дорогою, которую шел'.)
На переходе от застольной темы о сыне к прогулочной теме суда прозвучал один из ключевых библейских мотивов - мотив пути. Божии ангелы, собеседники Авраама - путники, люди пути. Сцена в Хевроне начинается с того, что в дом пришли с дороги путники. Она состоит в том, что путники обедают, оплодотворяют - способствуют - жену хозяина, и открывают хозяину правду о Божием суде. Она заканчивается тем, что путники уходят, чтобы продолжить путь свой. Это путь Господень, и его прямой смысл - 'пшат' - нисхождение из горнего Хеврона в дольний Сдом, где Божья правда будет творить суд.
Божий путь, это всегда нисхождение - каритас (встречный путь, человеческий, это восхождение, эрос и вместе - агапа (евр: агава). Другой вектор этого пути - восток, навстречу солнцу - так расположен Сдом относительно Хеврона: пятьдесят км на восток и полтора километра вниз; этим путем шли ангелы от Авраама, и в этом - "драш".
(Поэтому кардинальное направление, человеческого пути может быть только западным - 'двинувшись с востока' - ибо высший смысл истории состоит во встрече двух этих путей - Божия, на восток, и человеческого. Из Сада человек был изгнан на восток, и вся его история есть возвращение обратно, т. е. с востока. Отсюда же - и западная ориентация храма: чтобы входили с востока.)
Человеческий образ, в котором Бог появляется на земле, как уже отмечалось - путник. Он никогда не является в образе пастыря, хотя это есть Его земное определение, ни пахаря, ни пекаря - только странника. Божий избранник это тот, кто ходит Божиим путем, значит Божее подобие - это образ путника. Тогда избранный народ должен быть народом-путником, а сам акт избрания есть посылание в путь - 'Иди себе ...' (Авраам, Авраам с сыном, пророки Елисей и Йона).
Избрание евреев из Египта состояло в том, что они отправились в путь - на восток, в пустыню. В пути выясняется его конечная цель. Эта цель - вечная проблема евреев и главный библейский интерес: земля. Бог не случайно, призывая Авраама покинуть родину его ради некоей земли, не называет имени той земли: оно выяснится в пути. Главное - это путь, а земля, она вся - Божья.
Евреи - люди исхода из человеческого рабства в Божье, которое по человеческому понятию есть свобода. Собственно библейская история, это путь к земле обетования: 'Ищите прежде всего царства Божия'. Только путь к ней, но не жизнь на ней: то - уже другая история. Когда земля, наконец, достигнута, тянуть больше нельзя, и надо входить, то на этом заканчивается классический период библейской истории - 'Пятикнижие' Моисея. Начинается ее романтическое продолжение: 'Пророки' и 'Цари'.
В теме пути есть отдельная, самостоятельная под-тема обратного пути. Она впервые появляется в рассказе об изгнании из рая, когда Бог определяет смерть, как обратный путь ('вернешься обратно в землю, из которой ты был взят'). Тайно или явно эта тема всплывает в различных сюжетах, и всегда - в судьбоносном смысле. И всегда в наказание: 'За твою дерзость против Меня и за надмение твое, дошедшее до ушей моих, Я вложу кольцо Мое в ноздри твои и удила Мои в рот твой, и возвращу тебя назад тою же дорогою, которою шел ты' (4 Цар 19: 28). Так пророчит Исайя царю Хизкиягу о Вавилонском изгнании: под уздцы!
Тема 'обратного пути' метафоризируется тем путем, которым человек рождается из материнской утробы - он всегда 'обратный' по отношении к пути, которым семя в утробу входит; что, вероятно, и есть причина сакрализации. В каком-то последнем смысле этот путь можно рассматривать как путь смерти (через жизнь) - 'возвратишься в землю, из которой взят' и как возвратный путь, Воскресения (через смерть) - 'придет к вам таким же образом, как вы видели его уходящим...'.
Как на путь смерти на обратный путь ритуально наложен запрет, и нарушитель платит. Так было с неким иудейским пророком, который из Иерусалима ходил с миссией в Израиль, и нарушил эту заповедь - на обратном пути разорвал его лев. Мессианские пророки из Евангелия от Матфея были осмотрительнее: 'иным путем отошли страну свою' и тем спаслись, и спасли Младенца (это было достигнуто ценой избиения всех других младенцев, что выглядит формальным поводом для последующей жертвы Одного за всех).
На материале двух отдельных рассказов - из книги Царей, и из Евангелия - тема обратного пути сама выстраивает свой сюжет. За анонимным пророком из первого рассказа, скорее всего, стоит, вероятно, ранне-мессианский пророк Миха. В завязке второго рассказа лежит изречение этого пророка о том, что выйдет 'слово Господне из Иерусалима', что на мессианском языке есть пророчество о рождении Христа в этом городе.
Пророки - люди пути, и тема обратного пути в основном сосредоточена вокруг них. Библейскую историю тоже можно видеть как книгу пути, и вторая половина этого пути - возврат. Это путь, пройденный Божьим народом из Египта, куда было заброшено семя Патриарха, обратно в Месопотамию, землю предков, из которой они были взяты когда-то по Божию зову. Если сказано: 'иди из земли своей', значит: 'живи', потому что смерть, это наоборот, возвращение 'в землю (свою), из которой взят'. История возвращается в землю, из которой она вышла, чтобы там умереть.
(Интересно, как они возвращались. Возвращались евреи симметрично, точно в след дома Тераха-Аврама. Как уходили, в том же порядке и возвращались. Первым этапом был возвращен народ северного царства, Израиля - Рафшахом в Ассирию - и расселен в верховьях Евфрата, в земле, где когда-то Иаков закладывал фундамент своего дома - делал сыновей. Тут Израиль как-бы возвратил путь Иакова, вместе с именем, которое тот на этом пути получил - новый народ, которым была заселена территория Северного Царства, получил, вместе с землей и новое имя: Самаритяне. Затем пришла очередь Южного Царства - дома Иуды.
При падении Израиля, часть его населения нашла убежище в южном царстве, у иудеев, своих братьев и врагов. Поэтому когда через полтораста лет Навуходоносор погнал и иудеев, то вместе с ними уже был и остальной дом Израилев - полное народное представительство. И те уже не осели по пути на 'промежуточной' родине в Ассирии, где ранее был расселен Израиль, но были доведены до самое исходной земли - Вавилона, Ура - исторической родины Авраама. Удивительная географическая завершенность! 'И покинув корабль, натрудивший в морях полотно, Одиссей возвратился, пространством и временем полон')
Пространством и временем наполнен Библейский текст, записанный в Вавилоне по прохождении обратного пути. Маятник библейской истории качается между востоком и западом. Божья земля лежит посредине, но там сносит инерция. Она посредине самая сильная, и даже если и удается зацепиться там за землю, то, как только сцепление ослабевает, она снова оживает и снова несет дальше - то в Египет, то в Месопотамию - по ходу. Из земли, 'которую указал ему Бог', одряхлевший Авраам в лице потомков своих потомков, детей Израиля, 'идет себе' обратно в дом отца своего, к родству своему в Ассирию, и дальше, в землю рождения своего, Вавилонию.
Быт 22, 2: 'Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе'.
В еврейской классической традиции этот сюжет называется связыванием (акида) - только то, что было, а в общекультурной, склонной к романтизации - жертвоприношением (хоть и несостоявшимся).
Третьей вершиной в пути Авраама - после призвания в Харане, и обрезания в Хевроне - была гора в земле Мория, где был принесен в жертву его сын. То, что на алтаре он был заменен бараном, не меняет сути, 'ибо слово Божее...судит помышления' (Евр 4: 12). Праведник был к этой жертве готов, и никакое комментаторское лукавство тут уже не поможет. Нож был занесен над связанным Ицхаком, а то, что случилось дальше, от Авраама уже не зависело.
Для того, чтобы понять прямой смысл, пшат этого рассказа, надо вернуться в Харан, к началу Авраамова пути. Все началось с того, что Авраму (тогда еще не Авра-аму) 75 лет, а детей у него не было. Это значит, что старость его не обеспечена, и некому будет позаботиться о нем в его немощи. Дети это как пенсионный фонд: дочерям пятнадцать-двадцать лет собирают приданое, а потом, уходя замуж, они приносят соразмерный выкуп, а сыновья это те, кто поддерживает и защищает твою старость. Им, правда тоже надо покупать жен, но жизнь есть жизнь, и разумные покупки себя оправдывают. 'Что стрелы в руке сильного, то молодые сыновья. Блажен, кто наполняет ими колчан свой', говорит псалом. Аврам этого блаженства лишен. Бесплодие есть самое страшное из библейских проклятий, и дом Аврама под него подпадает.
Среди всего этого мрака Бог, тоже пребывавший до этого в одиночестве, предлагает Аврааму союз, который принесет ему сына. Оставь своих, иди ко Мне, и Я сделаю тебе сына - это очень похоже на брачное предложение, а посколько душа человека женственна по отношении к Богу, то такое понимание тут вполне уместно. По недетородному возрасту Аврама помноженному на бесплодие его давно увядшей жены такое предложение выглядит на первый взгляд издевательски. Может быть оно было отработано по известной модели, когда всевышний играет с Сатаной судьбами людей на земле - нам этого знать не дано. Но Авраам простодушен и открыт перед Богом, он неожиданно соглашается, и вознагражден - весьма распространенный в любовной новеллистике психологический сюжетный ход. Это простодушие вменено ему в праведность, т. е. в верность Всевышнему (супружеская верность ведь является добродетелью жены).
Бог верен своему слову и дает ему Ишмаэля. Аврам счастлив и благодарен, но Богу синица в руках не нужна. Для Его дальних планов нужен журавль в небе - не просто сын, но сын от Сары, свободной жены Аврама. Сын, из которого выйдет Ему Его собственный Сын. Такой сын должен быть рожден в свободе и быть свободным от египетской примеси (Египет - образ рабства).
Эта аристократическая подробность важна для напророченного Авраму на шестьсот лет вперед выхода его потомков из Египта. Для этого в их генотип уже сейчас должен быть введен ген свободы, и в каждом поколении надо последовательно отсеивать все лишнее, мешающее сохранению этого гена. 'Ибо сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной' -- Гал 4, 30.
Журавль, который в небе (Ицхак) не может расти в одном гнезде с синицей (Ишмаэль), и синицу удаляют. Но оказывается, что и этого мало - журавль-то, чтобы оказаться в небе сперва должен взлететь. Но и это еще не все: Авраам - а с момента благовестия об Ицхаке он уже Авра-ам - должен сам же туда его и отправить! Снова старику оставаться одному со своею старухой у разбитого корыта. Впрочем, и без старухи: судя по тому, что хоронить ее Авраам пришел за пятьдесят километров, из Бъэр-Шевы в Кирьят-Арбу, конец жизни Сарра прожила отдельно. Масштаб этого эпизода требует крупного мазка, а все сентиментальные подробности можно доверить мидрашам и воображению читателя.
Итак, снова Бог позвал Авраама в путь, без точного места назначения -- "на горе, которую укажу" (там было: "в землю, которую укажу"). И снова тем же характерным библейским зовом: лех леха = 'иди себе'. И тот же поэтический прием употреблен - тройное уточнение предмета. Там - от чего уходить. Ото всего родного и любимого: 'от земли своей, от родины своей, от дома отца своего'. Здесь - с кем распрощаться: 'сына своего, единственного, которого любишь'. И зеркальная симметрия объектов: там - отец, здесь - сын. И с тем, и с другим надо расстаться ради Бога.
На фоне всей обозримой истории эта еврейско-божественная трагедия звучит как рояль перед большим оркестром - три части.
Первая. Творец, который однажды уже утопил в воде всё, что сотворил, теперь искушает Авраама, чтобы убил сына, в семени которого был сосредоточен тот народ, ради которого затевалось между ними их сотрудничество. И Авраам убил; спас баран.
Вторая. Отсроченный выстрел. По прошествии двух тысячелетий Бог искушает Свой народ - тот самый, спасенный тогда бараном - чтобы отдали своего Сына язычникам (римлянам) на заклание. Отдали и были изгнаны от лица его и обречены каиновым скитаниям.