Суренова Юлиана : другие произведения.

Легенды снежной пустыни. Книга 5. Слезы на камнях

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Книга 5

  
  
  

СЛЕЗЫ НА КАМНЯХ


Глава 1

   Бесконечные просторы пустыни искрились, вбирая в себя оттенки всех красок, от красного до желтого и от синего до зеленого. Воздух полнился множеством запахов, которые, недоступные для человеческого осязания, сливаясь во­едино, представлялись караванщикам духом ледяных просторов. И только чуткий звериный нюх позволял, отделив одно от другого и читая по запахам, вплетенным в крылья ветров, так же, как человек по символам в книге времен, узнать: что было, прошло стороной, что есть, стоит за гранью горизонта, и что будет, ожидая впереди, затаившись до сво­его часа.
   Золотые волки неторопливо бежали по снежным барханам в сто­роне от каравана, на расстоянии, достаточном, чтобы его дух не затенял другие запахи. Их лапы едва касались белоснежного меха того неведомого огром­ного животного, которое вот уже множество веков спало глубоким сном, словно боясь разбудить его. Со стороны казалось, что по земным просторам скользят два солнечных луча, спустившихся с небес на землю.
   Достигнув высокого, лучившегося в солнечном свете холма, такого же золотого, как и они сами, мохнатые охотники остановились и, потянувшись, легли в снег.
   Сначала их головы обратились к каравану, ползшему по откры­тым всем взорам от горизонта до горизонта просторам пустыни длин­ной серой змеей - безобидной со стороны, но смертельно опасной для любого, кто решит встать на пути. Две пары внимательных глаз старательно шаг за шагом оглядели все вок­руг, не желая, чтобы беда подошла незамеченной к их спутникам, воспользовавшись тем, что без­мятежность последних месяцев дороги притупила осторожность.
   Затем, убедившись, что по эту сторону горизонта все спокой­но, они повернулись туда, где, казалось, и вовсе ничего не было, кроме неба, земли и снега между ними. Но только на первый, непосвященный взгляд. Для умевших же ви­деть невидимое все было совсем иначе.
   Волчица подняла морду вверх, замерла, принюхиваясь к порывам ветра:
   "Стая совсем рядом", - ее глаза взволнованно поблескивали, пристальный взгляд словно чего-то ждал.
   "Знаю", - хмуро бросил волк.
   "И...?" - она сперва припала всем телом к снежному покрову, как будто прячась, затем в нетерпении резко поднялась, мускулы напряглись: Шуллат была готова в любое мгновение сорваться с мес­та, прервав то, что было остановкой в пути, предшествовавшей ре­шающему броску.
   Хан, мотнув головой, приглушенно зарычал. В его взгляде, об­ращенном к сестре, был укор, за которым, однако же, таилось нечто большее, чем понимание - страстное, с трудом сдерживаемое жела­ние броситься бежать вслед за стаей, догнать ее и, наконец-то, оказаться среди себе подобных. Разозлился ли он на сестру, или был зол на самого себя, - вряд ли он сам понимал это. Да и какая разница? В нем - его духе, плоти боролись две силы, две стихии, стре­мясь сбить, подчинить, утянуть каждая на свой путь - ту тропу, по которой шел караван, и другую, что была дарована стае.
   Он вновь зарычал - недовольно, напряженно и глухо. А затем повернулся к волчице:
   "Они рядом..."
   "Тогда чего же мы ждем?" - она вскочила, но рык брата остановил ее.
   "Так нельзя..."
   "Что - нельзя? Нельзя? Конечно, нельзя! Мы просто не можем противиться зову крови! Мы должны! Или ты не чувствуешь того же, что я?"
   "Чувствую... И, может быть, даже сильнее, чем ты!"
   "Бежим же, бежим скорее! Не известно, когда в следующий раз нам выпадет шанс...!"
   "Шуш!" - волк огрызнулся. Его нос наморщился, губы раздулись, весь вид говорил: "Прекрати! Еще немного - и ты нарвешься на трепку!"
   "Что "Шуш"? - от нетерпения волчица пе­реступала с лапы на лапу, крутила головой, принюхиваясь к возду­ху, боясь потерять путеводную нить звавшего ее за собой запаха.
   "Мы не можем просто взять и уйти! Мы - не простые вол­ки-охотники. Мы - спутники бога солнца!"
   "Это ничего не меняет! - она не хотела его слушать, боясь, что доводы брата пробудят в ней чувства, которые не позво­лят сделать то, чего ей хотелось больше всего. - Разве мы не сво­бодны в своем выборе? Разве господин Шамаш не дал нам право самим ре­шать, с кем продолжать путь - детьми огня или братьями-охотника­ми?"
   "Уйдя, мы предадим тех, кого покинем".
   "Нет! Конечно, нет! Мы ведь уйдем ненадолго, на чуть-чуть! Хан, всего нес­колько дней! Только представь себе - несколько дней в стае! Разве мы не мечтали об этом? Разве мы не достойны того, чтобы наша мечта сбылась? А потом мы вернемся!"
   "Но..."
   "Брат, - волчица припала к снегу, решив изменить тактику. Она больше не настаивала, не требовала, а просила - робко и так страстно, что никто - ни бог, ни демон - не смог бы не внять ее мольбам. - Ну, пожалуйста! Мне это нужно! Очень! Пойдем!"
   "Несколько дней... - волк бросил взгляд на караван. - Тут все спокойно, - задумчиво продолжал он. - И за это время вряд ли что слу­чится... Да и не так уж далеко мы будем, чтобы, ощутив приближение опасности, не успеть вернуться..."
   "Все, хватит думать, решать, выверяя прыжок! Пора бежать!"
   "Постой. Мы должны предупредить..."
   "Но зачем!"
   "Так нужно. Так честно".
   "Я не вернусь сейчас, - поджав под себя хвост, волчица попяти­лась от него, - если я сделаю это, вспомню, что меня удерживает здесь, то уже не смогу уйти!"
   "Тогда жди меня. Я только скажу хозяину".
   "Он не отпустит тебя!"
   "Отпустит. Он дал слово".
   "Он господин своего слова. Может его дать, а может и взять назад!"
   "Он никогда так не поступит".
   "И все же? Если он решит, что сейчас не лучшее время? Ладно. Я подожду тебя... Немного..." - она отвернулась от брата, словно стремясь скрыть от него то чувство, что охватило ее дух, отражаясь вспыхнувшим пламенем ночной звезды в глазах - решимость уйти одной, готовность расстаться со всеми, даже с братом, но только не с тем желанием, которое было сильнее ее.
   Волк, сорвавшись с места, скользнул золотым лучом по покрову снежной пустыни, торопясь вернуться в караван, что­бы затем поскорее его покинуть.
   Он подбежал к медленно бредшему возле своей повозки богу солнца, пошел с ним рядом, искоса поглядывая на хозяина, боясь окликнуть его, затягивая мучительное молчание в надежде, что тот заговорит первым.
   Но Шамаш молчал, и Хану ничего не оставалось, как, тяжело вздохнув, окликнуть повелителя небес:
   "Хозяин..." - но это все, на что его хватило. Прижав уши, зверь принюхался к ветру, стремясь распознать в его дыхании запах своих чувств - боли, горечи уже показавшихся у гори­зонта теней потерь, страха перед будущим и холодного, безжалост­ного осознания того, что все равно ему не пересилить зова крови, чью победу над собой он уже признал.
   Бог солнца не отозвался. Все в том же напряженном молчании он, не поворачиваясь к волку, продолжал идти, пристально глядя на снежинки у себя под ногами, словно это были не капли замерзшей воды, а пепел сгоревших миров. Тонкие бледные пальцы перебирали бусины четок, накинутых на запястье.
   "Мы с Шуши..." - вновь начал в попытке объясниться волк, но, умолкнув, так и не сказав главного, заску­лил, понимая, что не в силах сделать того, что собирался, когда это оказалось непосильной для него задачей.
   "Вы решили уйти..." - наконец, приходя ему на помощь, загово­рил хозяин.
   "Да", - Хан опустил голову, не смея взглянуть на небожителя. Ему стало так стыдно, как никогда прежде. Он ощутил себя жалкой маленькой тварью, бездумно потакавшей желаниям плоти, забыв о долге.
   -Я понимаю... - вздохнув, прошептал Шамаш. - Что ж...
   "И ты не попытаешься нас переубедить? Не станешь удержи­вать?" - волк с подозрением смотрел на бога солнца. Для него самого предстоявшее расставание таило в себе такую муку, что хотелось за­биться в самый дальний угол повозки, завыть, заплакать, словно щенку, брошенному одному в бесконечности снежной пустыни. И, вглядываясь в лицо хозяина он поражался, не находя в его чертах того трепета, что охватил его собственный дух. Впрочем, спустя мгновение решил он, успокаиваясь, должно быть, все дело лишь в том, что повелитель небес решил скрыть от него свои чувства, зная, что спутнику и без того тяжело.
   -Это ваше право...
   "Хозяин, мы вернемся! Очень скоро! Поверь!"- на глаза волка навернулись слезы.
   Понимая, что еще мгновение, один случайно брошенный на друга взгляд - и он не сможет уйти, волк сорвался с места и быстро, словно стремясь поймать ветер за хвост, бросился бежать прочь.
   Он не остановился возле ждавшей его сестры, даже не замедлил бега, скорее наоборот, заставил себя двигаться еще быстрее, не ща­дя сил, не думая о том, что будет потом, стремясь лишь поскорее удалиться от каравана настолько, чтобы глаз не различал и самой блеклой тени, нюх не чуял пусть даже мимолетного запаха, чтобы ничто, кроме самой памяти, не напоминало о том, что было.
   Как Шуллат ни старалась, она не могла догнать брата. Даже прикладывая к этому все свои силы, она не только не приблизилась к нему, но, казалось, с каждым новым прыжком лишь отставала все дальше и дальше.
   "Хан! - наконец, не выдержав, окликнула она волка. - Постой! Подожди меня! Не так быстро!"
   Золотой охотник услышал ее. И остановился. Да так внезапно, что, не успевшая среагировать на это волчица, налетела на брата, столкнулась с ним, и уже через миг они оба кубарем покатились в снег. А еще мгновение спустя...
   "Прости!" - припав к насту, она замерла, виновато глядя на Хана, отряхивавшегося, отплевывавшегося от снега.
   Волк фыркнул, чихнул, мотнул головой. Под его недовольным взглядом Шуллат заскулила, поджав под себя хвост, прикрыла лапой нос, словно прячась от гнева брата, превосходившего ее и по силе, и по размеру. Она понимала, что ее неловкость в первое же мгновение нового пути могла обернуться большой бедой, окажись рядом враг, и сама считала, что достойна трепки.
   Но Хан, видя в произошедшем и долю своей вины, ограничился лишь ворчанием:
   "Будь внимательнее! Судьба не будет к нам вечно добра!"
   "Конечно, - она даже не думала оправдываться. Осторожно, на пузе подобравшись к брату, она ткнулась носом ему в бок. - Ну, мы идем к стае?"
   "Подожди", - он огляделся вокруг, удивляясь, как, оказывается, далеко убежали они от каравана.
   "Чего теперь-то ждать?" - глаза волчицы расширились, голова наклонилась чуть в сторону. Она не понимала, зачем медлить, когда уже не только принято решение, но и сделаны шаги к его исполне­нию.
   "В стаю не приходят просто так. Они не примут первых встреч­ных только потому, что чужакам того захотелось".
   "Мы не первые и не последние охотники, ищущие в снегах свою новую семью".
   "Да. И если одна из твоих прежних жизней хранит воспоминание об этом, ты должна понимать: все не так просто..."
   "Я не хочу вспоминать! - нервно взвизгнув, прервала его волчи­ца. - Я хочу в стаю - и все!" - сорвавшись с места, она побежала в ту сторону, откуда ветер доносил запах братьев по крови, который уже не просто манил, но подчинял себе, лишая способности думать.
   Понимая, что теперь ее не ничто не остановит, волк двинулся следом. Он не хотел оставлять сестру одну - совершенно беспомощ­ную в ослепившем ее огне желаний. С другой стороны, разве то, что она делала, не отвечало и его стремлениям? Ведь если на мгновение за­быть обо всем, не задумываться, переставая быть рассудительным спутником и слугой небожителя, можно вновь стать всего лишь зве­рем, которого, чем дольше он оставался вдали от подобных себе, тем сильнее к ним влекло. Быть самим собою - разве это не предел всех мечтаний?
   Они так стремились поскорее достичь соплеменников, что бежа­ли по пустыни, не таясь, открыто. И так жаждали встречи, что не заметили, как оказались в кольце пяти матерых волков-сторожей, охранявших покой расположив­шейся на отдых стаи.
   Каждый из золотых охотников сам по себе казался мелким и слабым рядом с Ханом и даже Шуллат, у которых всегда было вдоволь еды, которые не знали болезней, замедлявших рост и лишавших сил. Даже не имея собственного опыта поединков, полагаясь лишь на память предков, брат с сестрой могли бы справиться с тремя из них, даже, при доле везения, со всеми пятью. Волки стаи не могли не понимать этого. И, понимая, они не спешили вступить в бой, лишь зло скалились, прижав острые уши к голове, рычали, предупреждая пришельцев, что за спинами охотников, оставаясь не­видимой до поры, затаилась стая - та сила, с которой не смог бы спра­виться ни один зверь, сколь могущественным он бы ни был.
   Но Хан с Шуллат и не собирались драться с теми, с кем так искали встречи. Они хотели не завоевать стаю, подчиняя ее себе, а просто присоединиться к другим, научиться у них жизни в снегах пустыни, о которой они знали лишь то, что хранилось в их памяти.
   Пришельцы отступили на шаг, стараясь держаться поближе друг к другу, при этом, не выпуская из внимательных взглядом ни одного из волков стаи. Но покорность, которая должна была успокоить зверей, лишь сильнее обозлила, дала новые силы, вскормила уверенность. Чужаки, заставившие стражей испытать не только беспокойство, но и страх, должны были заплатить за это.
   И брат, и сестра почуяли дух ярости, который вот-вот должен был вырваться на волю, выливаясь в кровавый слепой бой.
   "Держись рядом со мной", - бросил Хан Шуллат, сжавшись в комок, готовясь к прыжку.
   "Но зачем нам драться с ними!- волчица смотрела на сородичей широко открытыми глазами, в которых горело непонимание. - Ведь мы хотим всего лишь присоединиться к стае! Может быть, они не по­няли, может быть, если я объясню..."
   "Они не станут нас слушать! - скользнул на ней острым, словно клык, взглядом Хан. - Как не стала меня слушать ты, когда я пытался объяснить: присоединиться к чужой стае не так просто, как это выглядит в мечтах. В ней нужно найти свое место. За­воевать его!"
   "Как дети огня ищут свое в людском мире, проходя испытание?"
   "Да! Если б ты на миг освободилась из сетей запахов, то вспомнила бы все, чем так щедро наделили нас предки, что знали когда-то мы сами!"
   "Прости! Я так наивна!"
   "Хватит, - остановил он ее. - Соберись!" - горевшие холодным огнем глаза волка, не мигая, следили за чужаками, густая шерсть на спине приподнялась, проходя гребнем до самого хвоста:
   "Мы пришли не затем, чтобы драться, - Хан обращался к охотникам стаи, не пугая и не предостерегая их, а лишь предупреж­дая, - но если вы нападете, мы будем защищать свои жизни!"
   "Щенки! - глухо зашипели те за миг до прыжка. - Вы пожалеете о том, что..."
   "Нет!" - где-то далеко, оставаясь невидимой, завыла старая волчица - мать стаи.
   Этот вой отрезвил стражей, которые еще мгновение назад были совершенно ослеплены духом крови, чей солоноватый вкус уже ощуща­ли на клыках.
   Их воинственный рык сменился хмурым ворчанием, в котором, однако же, сохранилось напряженное звучание предостережения:
   "Уходите! - глаза горели угрозой. - Будьте благодарны матери за то, что ваши жалкие шкуры остались в целости и помните: в следую­щий раз мы не будем столь милосердны. Так что в ваших интересах, чтобы этого "следующего раза" не было никогда!"
   "Но все, чего мы хотим, это присоединиться к стае!" - в глазах Шуллат была мольба.
   "Присоединиться? - волки приблизились к ней, обступили, принюхались. В их глазах злость сменилась интересом. - Почему нет? Оставайся. Если хочешь. У нас найдется кусок мяса для такой милашки. Но он, - они зло глянули на чужака, - пусть уходит! Для него места нет! Ну же", - охотники начали осторожно, и, вместе с тем, настойчиво оттеснять самочку в сторону.
   "Но почему?! - та подчинялась, и, все же, медлила - с одной стороны, она не могла уйти от тех, к кому так стремилась, с дру­гой - бросить брата, с которым никогда надолго не расставалась, остаться совсем одной - это было выше ее сил! - Почему вы не можете принять нас обоих! Мы сильны! Мы не будем вам обузой!"
   "Решай", - те с интересом поглядывали на нее, ожидая, что пересилит в гостье - разум или страсть.
   "Хан!" - она повернула голову к брату. Волчица выглядела со­вершенно несчастной, в глазах была мольба.
   "Оставайся, - поняв все, волк принял решение за нее, освобож­дая от гнета сомнений и тянувших в разные стороны чувств. - Так бу­дет правильно".
   "Но ты...!" - ей хотелось всего, а не лишь части желаемого.
   "Я найду способ войти в стаю, заслужить себе место в ней! Не беспокойся за меня!" - и, не оставляя сестре времени на то, чтобы понять происходившее и изменить решение, он убежал в снега пустыни.
   Хан не вернулся в караван. В то же время, он больше не пы­тался и приблизиться к стае, двигаясь позади нее так, чтобы не попадаться на глаза охотникам, и, вместе с тем, не таясь от них, маяча духом на хвосте волков. Золотой охотник терпеливо ждал того мгновения, которое позволило бы ему проя­вить себя, доказать, что он не просто достоин присоединиться к стае, но нужен ей.
   Судьба не стала проверять его терпение, растягивая время ожиданий до бесконечности. Все свершилось даже быстрее, чем он надеялся.
   Ночью стая вышла на охоту.
   Хан наблюдал за волками со стороны, выбрав место, с которого мог видеть все происходившее, но при этом чувствовать себя в относительной безопасности, держась в стороне как от клыков раз­горяченной кровью стаи, так и копыт и рогов диких оле­ней.
   Волки действовали не бездумно, надеясь лишь на удачу. Они просто не могли себе позволить ничего подобного, когда от успеха охоты зависела их жизнь. У них был план, старательно разра­ботанный и уже не раз испробованный. Каждый знал, что должен де­лать, и, может, потому со стороны казалось, что стая - не просто племя волков, но нечто действительно целое, единое в каждой мыс­ли, каждом движении.
   Несколько молодых, полных сил самцов, ведомых вожаком, гнало стадо к тому месту, где их ждали остальные, затаившиеся в засаде. И эта ловушка должна была вот-вот захлопнуться.
   Все шло по задуманному. Во всяком случае, так казалось. И, все же, в какой-то миг Хана охватило странное беспокойство. Сначала он решил, что это - отголосок чувства, которое испытывала сестра, находившаяся во власти первой в своей жизни охоты стаи. Но потом в какое-то мгновение он понял, что дело не в ней - в нем самом.
   То, что прошло волной искр по шерсти, поднимая гребень и за­жигая зеленым огнем глаза, было предчувствием беды. Даже более того - ожиданием ее в той слепой уверенности, когда глаз еще не видит, но нос уже чует сладковатый дух смерти, доверяясь ему бо­лее чем всему увиденному.
   Приглушенно заскулив, волк собрался, подтянул лапы, напряг мышцы, готовый к тому, чтобы совершить прыжок в то самое мгнове­ние, когда опасность проявит себя. А пока он с бархана внимательно следил за тем, что происхо­дило внизу, старательно зарывшись в снег, стремясь ничем - ни видом, ни запахом не обнаружить своего присутствия.
   Добычей стаи должны были стать молодая олениха с олененком, которые не выдержали бешеного бега во власти безумного страха, рожденного в их сердцах видом охотников, их рыком, оскаленными клыками и брызжущей слюной. Слабые и беззащитные, они выбились из сил и уже были готовы сдаться на милость победителей, моля их лишь о быстрой смерти. Но тут, неожиданно для всех: и охотников, и их жертвы, - олений табун повернулся, возвращаясь, вместо того, чтобы как обычно поскорее покинуть гиблое место.
   Такого не случалось никогда прежде. Да, добыча сопротивля­лась, порою жестоко мстила за свою смерть, а иногда даже отвоевывала право на жизнь. Но она никогда не бросалась на защиту себе подобных, жертвуя слабыми ради спасения сильных.
   Может быть, виной этой странности была неопытность молодого вожака оленей, не распознавший духа стаи, решив, что напа­давшие - одиночки, падальщики, которые смелы лишь при встрече со слабым противником, от сильного же убегут, поджав хвосты. А, мо­жет, он и знал, с кем его столкнула судьба, но упрямо не хо­тел сдаваться. Выкажешь слабость в глазах недавно за­воеванного табуна - вдохновишь со­перников на новые поединки.
   Что бы там ни было, находившая в низине стая ничего не видела, как стадо повернуло, и уж конечно не ожидала ничего подобного. Опытные старики устали, утомленные долгой погоней, молодежь была ослепле­на видом добычи, запахом ее крови.
   И тогда, поднявшись в полный рост над гребнем снежного бархана, Хан завыл, предупреждая сородичей об опасности. Услышав его вой, молодые волки недовольно ощетинились, оска­лились, решив, что чужак претендует на их законную добычу и пуга­ет, придумывая всякую небывальщину, лишь затем, чтобы стая убежа­ла, оставив его одного пировать.
   И лишь вскинувший голову, принюхиваясь к воздуху, предводи­тель заворчал, затем, повернувшись к матери стаи, бросил:
   "Уводи всех из ложбины".
   "Неужели ты поверил чужаку?" - та с долей удивления взглянула на своего супруга.
   "Да", - поспешно кивнул тот, давая понять, что сейчас не время для сомнений и споров.
   Волчица умолкла, склонила голову, соглашаясь с вожаком, не желая оспаривать его решение, даже если то казалось ей ошибочным. В отличие от нее, молодняк не собирался отказываться от пищи, которая была уже в лапах.
   "Никакой опасности нет..." - заупрямившись, начал было один из них, но тотчас получил от мате­ри сильный шлепок по носу:
   "Не спорь. Если отец говорит, что рядом опасность, значит, так оно и есть!"
   "Это слова чужака...." - следующий шлепок сбил его в снег. Вол­чица оскалилась:
   "Подчинись и беги следом. Или, - ее глаза сверкнули огнем гне­ва и угрозы, - если не хочешь - оставайся. Пусть стадо рогачей растопчет тебя. Будет наука на все остальные жизни. Но не стой на дороге у других, которые не спешат навстречу перерождению и соби­раются прожить эту жизнь до конца!"
   "А что я? Я ничего..." - тот сразу сник, поджал хвост и потрусил вслед за матерью, спешившей увести стаю подальше от мес­та, которое с той же легкостью, с какой послужило засадой для жертвы, могло стать ловушкой для охотников.
   Еще миг - и ложбина опустела. Рядом с бившейся в предсмертных конвуль­сиях, оглашая все вокруг полным боли и мольбы криком оленихой, остался лишь золотой предводитель. Неко­торое время он стоял рядом с добычей, раздумывая, верно ли он поступил, приказав бросить умиравших рогачей, когда стая, если бы постаралась, могла и уволочь их, во всяком случае, меньшую из добыч, в снега.
   Спустя мгновение он мотнул головой, отгоняя от себя сомнения: "Главное - стая. Главное - чтобы она выжила. Если будут охотники, будет и добыча. А без охотников добыча не нужна". Затем он поднялся на бархан, где застыл, провожая взглядом убегавших волков, страстно желая, но не смея присоединиться к со­родичам, Хан.
   "Спасибо", - предводитель уже не только чуял и слышал знаки приближения стада, но видел его, несшегося, поднимая столбом в воздух снег, по направлению к лощине.
   "Не за что", - скользнув по нему быстрым взглядом, сдержанно бросил волк.
   "Зачем ты предупредил нас? Ведь мы - чужие. И, потом, - его настороженные желтые глаза внимательно глядели на собеседни­ка, - если бы рогачи налетели на стаю, наша добыча осталась бы те­бе..."
   "Сейчас не время для вопросов".
   "Нам некуда спешить. Здесь мы в безопасности".
   "Найдя умирающими, рогачи захотят отомстить".
   "Ветер дует с их стороны, не с нашей. И, потом, месть - не та цель, которая ведет добычу".
   "Обычная добыча бежит от охотников прочь. А эта, - он мотнул головой в сторону приближавшегося стада, - возвращается".
   "Глупо с их стороны. Если бы я не заставил охотников убежать, мы могли бы поживиться еще кем-то..."
   "Нет. Ты бы потерял свою стаю".
   "Ты смел. Даже дерзок", - глаза волка гневно сверкнули.
   "Вожак, я не претендую на твое место. Я лишь предупреждаю..."
   "Почему? Почему ты это сделал? Чтобы мы приняли тебя в стаю?"
   "Да", - Хан открыто смотрел в рыжие глаза предводителя, не боясь гнева матерого зверя - более сильного и опытного, чем он сам.
   "Странно, - волк взглянул на него с удивлением и, вместе с тем, уважением, - я думал, ты станешь увиливать от прямого ответа, придумаешь что-то вроде: "С вами была моя сестра..."
   "Если бы я сказал так - это была бы правда. Мне не безраз­лично, что случится с Шуллат".
   "Но ты мог увести ее одну".
   "Зачем? Мы с ней никогда не хотели стать одинокими бродягами снегов. Мы стремились оказаться в стае".
   "Что случилось с вашей?"
   "Мы не знаем. Мы были слишком малы, когда покинули ее".
   "Щенок не вырастит один в снегах пустыни".
   "О нас заботился друг".
   "Одинокий волк... - предводитель понимающе кивнул. Подобное случалось. - Но его судьба - не ваша.... Что ж, идем".
   "Ты разрешаешь мне присоединиться к стае?"
   "Ты заслужил это право. Но, - он пронзил его взглядом, кото­рый был острее когтя и мертвее хватки стиснутых челюстей, - запом­ни: это моя стая! И пока я в силе, никто не займет мое место!"
   "Я не претендую на главенство, предводитель", - спокойно, од­нако же, не забывая о собственном достоинстве, промолвил Хан.
   "Сильный молодой волк, который не мечтает стать вожа­ком, - предводитель глянул на него с нескрываемым интересом. - Странно".
   "Это не моя судьба".
   "В чем же тогда она?"
   Хан задумался. Еще совсем недавно все казалось несомненным и ясным. И вот, вдруг оказалось, что ответа нет, он забылся, ушел - совсем и навсегда.
   "Не знаю... - снежный охотник мотнул головой. - Но не в этом... И вообще... Давай уйдем отсюда. Это плохое место".
   "Ладно".
   Прежде чем спуститься с бархана вниз, волки внимательно ог­ляделись вокруг, принюхиваясь к воздуху.
   Олени, пронесшиеся всего лишь несколько мгновений назад мимо них, не стали задерживаться возле мертвых тел своих сородичей и теперь должны были быть уже далеко, освобождая дорогу охотникам.
   "Надо вернуться, забрать добычу, - втянул в себя дух крови вожак, - пока не нашлись желающие поживиться за наш счет".
   "Пусть".
   "Что - пусть? Не слишком ли щедр за чужой счет, так легко отказываясь за других от того, что принадлежит им по праву?"
   "Будут охотники, будет добыча..."
   "Никто не спорит с истиной нашего пути, - прервал его золотой предводитель, - но сейчас, когда стае ничто не угрожает, нам не следует бросать еду. Она нужна нам, чтобы набраться сил для новой охоты".
   "Принюхайся, вожак. Неужели ты не чуешь запах смерти?"
   "Это чужая смерть..."
   "Не надо! Мы оба понимаем, о чем идет речь! Если бы все было иначе, ты не прогнал бы голодных охотников прочь от свежей добычи! И другие тоже это почувствовали. Иначе бы не ушли".
   "Все было в прошлом".
   Хан взглянул на него с упреком, словно спрашивая: "Кого ты пытаешься в этом убедить? Себя или меня?"
   "Что бы там ни было, - заворчал матерый волк. Он потянулся, разминая мышцы, за­текшие от долгого неподвижного лежания в снегу. - Я не хочу бросать добычу. Кто знает, будут ли в следующий раз духи охоты благосклонны к нам... - он потер лапой нос. - Что бы там ни было, я готов рискнуть..."
   "Что ж, - Хан предупредил. Шуллат убежала в безопасное место. Его старания защитить стаю были оценены. Это все, чего он хотел. Продолжать же упрямо возражать не было никакого смысла. - Ты пред­водитель. Тебе решать".
   "Мне!" - волк встал, стряхнул с себя снег. Однако же, вместо того, чтобы сорваться с места, устремляясь вниз, в ложбину, он почему-то медлил.
   Раздумывая, он еще раз принюхался к воздуху, потом огляделся вокруг, скользнул острым взглядом по чужаку, выбравшему­ся из сугроба вслед за вожаком и теперь застывшему рядом с ним неподвижным ледяным изваянием.
   Медленно глаза зверя затуманило сомнение, родившее нереши­тельность. Волк, уже занесший лапу, чтобы шагнуть вперед, замер, помедлив, опустил ее назад.
   "Та опасность, которую ты чуешь, - спустя какое-то время его взгляд вновь обратился на чужака, - какого она рода? Это ведь не рогачи?"
   "Нет".
   "Я уже не молод. Мой нюх не столь остер, как когда-то и я все больше полагаюсь на слух..." - он наклонил голову, ожидая от­вета на еще не заданный вопрос. Было видно, что ему в одно и то же время хотелось спросить этого странного чужака о том, что тот учуял в грядущем, и промолчать, доверяясь своим чувствам, не замечавшим приближения беды. Но это был вожак, и, несомненно, спустя какое-то время стремление уберечь стаю от опасности пересилило бы гордость. Впрочем, Хан не стал ждать этого момента и, оправдывая надежды во­жака, заговорил сам:
   "Те запахи, которые я чую, в большей степени принадлежат настоя­щему, чем будущему, затеняя те, другие. Дух уже пришедшей смерти слишком силен, чтобы это было не так. И рогачи миновали это место совсем недавно, пропитав все вокруг своими запахами. Я скорее предчувствую, чем чую беду".
   "Ты можешь распознать, кто прячется за горизонтом?"
   "Я не уверен, - вынужден был признать Хан. - Но там не те, кто был здесь. Не рогачи... Вожак, я говорю это не из упрямства. И не будет ли лучше не допытываться до причин, а просто уйти? Так велит благоразумие, не страх..."
   "Ладно, - с долей неохоты, все еще сомневаясь в необходимости подобного шага, согласился волк. - Пусть будет по-твоему... Все равно мы медлили слишком долго, чтобы запах крови не привлек падальщиков... Побежа­ли".
   "Вожак..."
   "Что?" - волк резко повернулся к нему.
   Хан не стал ничего объяснять, лишь носом ткнул в сторону ложбины:
   "Взгляни".
   Предводитель стаи пригляделся. Уже через мгновение его глаза сердито сверкнули, щеки раздулись, обнажая острые клыки. Он глухо зары­чал, увидев скользнувших рыжими тенями по снегам трех молодых волков - подростков, которые, осторожно, озираясь по сторонам, в страхе поджав хвосты, подбирались к брошенной добыче.
   "Щенки! - рычание вожака стало громче и злее. - Упрямые глупцы! Так-то они меня слушают...!" - и он двинулся в сторону ложбины.
   "Вожак, - попытался остановить его Хан. - Там опасность..."
   "Да! Но не могу же я просто взять и бросить этих недоумков!"
   "Они сами выбрали свой путь".
   "Сами! Да что они понимают! И, потом, зачем ты тогда обратил на них мое внимание?"
   "Чтобы ты знал".
   "Знал - зачем?"
   "Просто знал..."
   "Просто? - он с удивлением взглянул на чужака, затем качнул головой: - Воистину, судьба вожака - не твой путь".
   "Я здраво оцениваю ситуацию... - Хан обиделся. - Никто не станет рисковать жизнью всех ради одного".
   "Да. Но все, стая - это сборище одних. А ради стаи любой во­жак с готовностью умрет!" - и, сорвавшись с места, он бросился вперед. Золотой охотник помедлил мгновение, а затем последовал за предводителем стаи.
   Скатившись с бархана вниз, в ложбину, они подбежали к рыжей троице, осмелившейся вернуться к оставленной добыче.
   В первый момент молодые волки, не ожидавшие их появления, растерялись. Скорее от удивления, чем страха они отскочили назад, сели в снег, расставив передние лапы, глядя на взрослых волков круглыми глазами, чуть приоткрыв пасти, словно спраши­вая: "А в чем дело?"
   Потом, немного придя в себя, они поднялись, поджав под себя хвосты и жалобно подскуливая-извиняясь на животе подобрались к предводителю, замершему на месте, ткнулись ему в морду, готовые принять любое наказание, лишь бы все закончилось как можно быст­рее.
   Вожак хмуро зарычал. Он не спешил с расправой. Наказать за непослушание можно было и потом. Это никогда не поздно, особенно когда провинившиеся сами признают за собой вину. Нет, сейчас главным было другое - выбраться из места, чья гибельность, стоило оказаться в его пределах, стала ощущаться фи­зически - холодом, веявшим от земли, напряжением, заставлявшим звенеть ледяной воздух, терпким запахом смерти, от которого мут­нело сознание. Но как это сделать...?
   "Вожак..." - когда неподвижное молчание, затягиваясь, начало вызывать беспокойство в сердцах тех, кто был не способен загля­нуть ни на шаг дальше настоящего, заговорили молодые волки, но он лишь оскалился:
   "Молчите!" - его голова поднялась вверх, нос старательно ловил все запахи, уши напряглись, глаза сощурились. Не в силах опре­делить опасность, он старался хотя бы угадать, с какой стороны она грозит, ища пути к отступлению.
   "Будет лучше поторопиться..." - Хан огляделся вокруг. Его губы затрепетали, из пасти вырвался чуть слышный свист.
   "Торопливость в спасении ведет лишь к смерти", - несмотря на всю напряженность, сложность ситуации, в которой они оказались, вожак находит время и силы учить молодых тому, чему когда-то нау­чили и его.
   "Я не знаю, что это, - Хан закрутил головой по сторонам, уже не имея сил скрывать от других своего волнения, - но оно приближа­ется..."
   "Что?" - молодые волки смотрели то на него, то на вождя, то на окружавшие их со всех сторон просторы снежной пустыни. В их гла­зах был страх, за которым, однако же, проглядывалось и любопытс­тво, столь свойственное подросткам.
   "Зло", - наклонил голову Хан.
   "Смерть", - низко зарычал вожак.
   А миг спустя...
   Гул, донесшийся до слуха охотников, казалось, исходил от неба, не земли. Ветер, не движение приближавшихся пустынников, коснулся белых покровов...
   "В снег! - властно приказал вожак. - За­рывайтесь в снег! Глубже и быстрее!" - его лапы уже поспешно разб­расывали покрывавшие землю толстым слоем холодные перья белой птицы.
   Остальные последовали его примеру, оставляя все вопросы, ко­торыми полнился их дух, на потом. Никто не видел, что случилось затем. Снег застил глаза. Да и слишком быстро все произошло. Молодые волки даже испугаться как следует не успели. Даже Хан, ждавший прихода беды, пытавшийся разгадать ту загадку, которую несло в себе грядущее, так ничего и не понял.
   Лишь пахнуло жаром, на спину навалилось что-то очень тяже­лое. Но лишь на мгновение, спустя которое все стихло, улеглось...
   Не в силах сдержать любопытства, волки осторожно приподняли головы над снегом. И первое, что они увидели, была тень, скользнувшая по белиз­не снега, прежде чем исчезнуть в синеве небес.
   "Все? Все уже позади?" - молодые охотники крутили головами, ста­рательно обнюхивались, втягивая в себя полной грудью воздух, хра­нивший следы запаха, не встречавшегося никогда прежде. Рыжие глаза обшарили все вокруг цепкими внимательными взгля­дами. Пасти приоткрылись от удивления, когда мир, который предстал перед ними, совсем не походил на тот, что окружал их всего мгно­вение назад.
   Еще недавно поднимавшиеся с двух сторон над низиной белоснежные барханы, поблекли. Снег стал серым и грязным, будто выбравшиеся наружу подземные твари смешали его с хлопьями земли. Кое-где он исчез совсем, обнажая глубокие раны тверди. Такие же язвы с грубыми рваными краями, словно кто-то вырвал клоки белого меха вместе с кожей, покрывали ложбину. На том же месте, где мгновение назад лежала добыча, зиял глубокий черный ожог.
   Молодые волки наморщили носы. В их глазах вспыхнуло недо­вольство потерей еды, которая уже была мысленно съеде­на. Затем медленно в них вошел интерес.
   "Кто это был? - озираясь по сторонам, спросили они. Не получая ответа от вожака, они стали искать его среди своих воспоминаний. - Несущий смерть, да?"
   "Нет", - мотнул головой Хан.
   "Откуда ты знаешь?" - вожак, сощурив глаза, с вопросом глянул на чужака.
   "Да, откуда? - молодые волки тоже встрепенулись. - Ведь никто из встречавших несущих смерть на своем пути, не выжил... Хотя, может быть, это память других жизней..."
   "При чем здесь это? - вожак заворчал, недовольный тем, что недавние щенки влезли в серьезный разговор. - Никто никогда не ви­дел Несущих смерть. Они - невидимки!"
   "Наверно..."
   "Точно", - скользнув по чужаку холодным взглядом, прервал его предводитель стаи. Его глаза горели... Однако это была не злость тем, что кто-то посмел усомниться в его словах. Скорее - властный ин­терес, когда не спрашивают, но требуют ответа.
   "Я не знаю, - Хан уже жалел о сказанном. Собственно, он ведь действительно ничего не знал. Все, что он помнил - блеклые воспоминания сна. - Просто... Мне так показалось..."
   "Нет".
   "Но я говорю..."
   "Я имею в виду, - ворчливо прервал его вожак, - что существо, побывавшее здесь, не Несущая смерть. Оно более осязаемо. И, в то же время, куда менее реально", - он испытывающе глянул на волков, проверяя... нет, конечно, не то, поняли ли они его, когда он и не ждал от них такой сообразительности. Ему просто было важно уз­нать, способны ли они понимать... Однако же, видя, что собеседники отвернули от него морды, молодая троица - поглядывая друг на дру­га, ожидая, как казалось, готовой вот-вот обрушиться на них, едва вожак выберет для этого удобный момент или повод, трепки, а чужак - задумавшись над чем-то своим, бесконечно далеком, вожак прервал разговор, проворчав напоследок: - Не важно. Кто бы это ни был, он ушел. И нам тоже пора уходить. Нужно нагнать стаю. И по­кинуть, наконец, это гиблое место".
   "Я могу присоединиться к вам?" - спросил Хан. Вожак уже раз­решил ему. Но в подобных случаях бывает нужно подтверждение при свидетелях.
   "Да", - наклонил в ответ морду предводитель волков, не медля ни мгновения. Он уже принял решение и не собирался его менять.
   Через миг пять рыжих солнечных бликов уже скользили по лику снежной пустыни, спеша к горизонту.

Глава 2

   Шуллат была счастлива, как никогда. Весело носясь по снегу, она вновь и вновь подбегала к Хану, на краткий миг припадала перед ним на живот, заигрывая, а затем устремлялась прочь, зовя за со­бой. Ее золотая шкура искрилась, глаза пылали ярче звезд в небе, пасть была приоткрыта, язык высунут...
   Волчица так развеселилась, что перестала замечать окружавшее ее и в одно из мгновений, не остановившись вовремя, налетела на брата.
   "Шуш!" - недовольно рыкнув на сестру, Хан старательно отрях­нулся от снега, показавшегося ему особенно липким и мокрым.
   "Что? - та заскакала на месте, закружилась, продолжая весе­литься. - Ну, давай, побегай со мной!"
   "Подожди немного! Скоро идти на охоту. Там и набегаешься".
   Но волчица не слушала его. Разыгравшись, словно щенок, она подлетела к брату, наскочила на спину, зажав лапами, перевернула, закружила в снежном вихре.
   "Угомонись, я сказал!" - зло огрызнулся на нее волк, которому совсем не хотелось играть.
   Однако та никак не успокаивалась и Хану ничего не оставалось как, расправив могучую спину, стряхнуть с себя сестру, чтобы затем отбросить ее в сторону сильным ударом лапы.
   Отлетев в снег, Шуллат обиженно заскулила, впрочем, уже через миг она хотела вновь вернуться к игре, но, встреченная надсадным рыком Хана, в глазах которого горело предупреждение, что-то вроде: "Еще шаг, и ты об этом пожалеешь", поджала хвост и бросив: "Оставайся один, раз так этого хочешь. Я найду, с кем поиграть. Но когда тебе станет оди­ноко - не прибегай ко мне, укушу!" - убежала в снега.
   Хан проводил ее хмурым, осуждающим взглядом, недовольно мот­нул головой, затем задрал морду вверх, в небеса, которые, каза­лось, полнились тоской и далекой, непонятной грустью. Солнце уже скатилось к горизонту, унеся с собой те воспоминания, которые еще не успели до конца стереться в метели событий настоящего, а ли­шенная сожалений по поводу случившегося заря была отрешенной и бесчувственной, как весь омытый ее кровью мир.
   Ему вдруг захотелось закопаться с головой в снег, свернуться под его пушистым одеялом в комок и забыться сладким сном-дре­мой. Глаза сами стали слипаться...
   Но тут раздавшийся позади вздох заставил волка, вздрогнув, подпрыгнуть. Он поспешно повернулся... и увидел мать стаи.
   Хан растерялся. Он не мог понять, как старая волчица умудрилась подойти к нему столь незаметно, что он не услышал шороха ее шагов, не почуял запаха...
   "Зря ты так с ней, - поймав на себе его удивленный взгляд, волчица чуть наклонила голову в укоре. - Рассердился сам, обидел ее. И, главное, из-за чего? Она ведь всего лишь хотела с то­бой поиграть..."
   "А мне не хотелось", - проворчал волк, отворачиваясь в сто­рону.
   "Так же, как в прошлый раз, когда она звала тебя? И прежде? И еще много раз до этого?"
   "Разве ж ей некого больше позвать? Вон вокруг нее сколько молодых..." - его щеки раздражено надулись, глаза сверкну­ли.
   "Ты злишься на нее? Но за что? Она молода. Она стремится жить полной жизнью, следуя инстинктам, вместо того, чтобы, как ты, спорить с ними и биться в том бою, в котором, даже побе­див, проиграешь. Глупо ревновать к сестре. Глупо не видеть вокруг себя никого, кроме нее".
   "Я..."
   "Хан, что с тобой не так?" - волчица приблизилась к нему, об­нюхала, стремясь среди запахов найти объяснение этому странному поведению.
   "Все в порядке", - тот поспешно отодвинулся от нее, отвергая заботу.
   "Ты уже не одну охоту в нашей стае, ты стал мне как сын... - в ее глазах была боль и обида, словно ее сердце ранило стремление волка избавиться от ее опеки и заботы. - Я прожила много дол­гих жизней, и многое успела узнать. Послушай же меня. Тот, кто прого­няет от себя всех, приближающихся ближе, чем на прыжок, в конце концов, останется совсем один".
   "Я...-он опустил морду, прикрыл нос лапой, словно прячась. - Я не знаю, мать... Может быть, я просто не такой, как все... Может быть, я вообще зря пришел в стаю..."
   Хан хотел повер­нуться, убежать, стремясь поскорее закончить этот разговор, но волчица удержала его:
   "Ты думаешь о том, чтобы вернуться?"
   "Да, - вынужден был признать тот. - Меня тянет назад. И если бы не Шуш, то... - он отвернулся, мотнул мордой, не то ворча, не то скуля. - Зря я пришел в стаю, " - повторил он.
   "Не зря".
   "Я еще могу вернуться..."
   "Да".
   "Но Шуш не захочет. А я не могу ее бросить одну... Она - другая. Я нужен ей... А я выжил бы и один... Я бы выжил..."
   "Да, выжил. Ты достаточно силен и смел для этого. Но вряд ли это была бы твоя жизнь, та, что тебе суждена. Ведь тогда ты не стре­мился бы так в стаю".
   "Я ошибался".
   "Нет. Ошибки - удел тех, кто живет лишь раз. Мы же властью перерождений избавлены от этого. Ведь все ошибки в выборе пути, что можно было совершить, уже были совершены когда-то давно".
   "Ты не знаешь всего..." - он смотрел в сторону, боясь встре­титься с ней взглядом.
   "Да. Вы с сестрой - не обычные волки. Странно ведете себя. Так, словно выросли не в пустыни, а где-то совсем в ином мире. Не зна­ете простых вещей... Ваша шерсть до сих пор хранит в себе дух костров детей огня, запах их рук... Вы ведь жили среди них? Они, а не волк-одиночка подобрали вас щенками и вырастили?"
   "Да", - с неохотой признал Хан, понимая, что глупо отвергать несомненное.
   "Необычная судьба... И интересная. Почему вы скрывали?"
   "Мы боялись, что стая не примет нас, прогонит, если узна­ет..."
   "Что?"
   "Что мы росли, не как все".
   "Ваш дух - дух охотников, свободных, не знавших ошейников и поводков..."
   "Мы никогда не были рабами!"
   "Да, я вижу. Рабский дух... От него не избавиться. Даже если поводок порвался, он остается, удерживая, не позволяя уйти..."
   "Ты говоришь так, словно испытала нечто подобное..." - Хан, наконец, взглянул на волчицу, проник в ее рыжие задумчивые глаза, в которых плавилась грусть.
   "Не я, - она чуть наклонила голову, - один из моих пред­ков. Но частица его памяти хранится во мне..."
   "И ты не презираешь нас?"
   "Наоборот. Такое стремление к свободе, к стае, заслуживает уважения... К тому же, ваш опыт, знания, могут очень пригодиться и стаи, и всему нашему роду".
   "Спасибо".
   "За что?"
   "За то, что ты так считаешь".
   "Не обмани мои ожидания".
   "Я верно служу стае".
   "Стае не служат, - качнула головой волчица, в ее глазах отра­зилась тоска. Она сожалела о том, что чужак не понял ее сразу. А ей так этого хотелось... - Стаей жи­вут..."
   "Я не..."
   "Не понимаешь, - закончила за него мать стаи. - Жаль".
   "Но я постараюсь понять", - он склонил перед ней голову - в знак не подчинения, но уважения, а затем хотел уже уйти, но волчица вновь остановила его:
   "Начни прямо сейчас".
   "Что ты имеешь в виду?"
   Волчица ничего не ответила. Лишь на какое-то мгновение ее морда приобрела веселое, даже ехидное выражение. А затем она убе­жала, оставив волка гадать, теряясь в сомнениях.
   Но он не долго был один. Позади раздались шаги - несмелые, осторожные, а затем тихий посвист.
   "Грустишь?"
   Обернувшись, он увидел молодую волчицу со светлой золотистой шкурой и хитрыми рыжими глазами.
   "Пойдем, поиграем? - она потянула его за собой. - Пой­дем?"
   "Пойдем", - он побежал следом. И у него не было ни времени, ни желания раздумывать над причинами и смыслом своих поступков. Главное было жить, а не думать о жизни. И время полетело так быстро, что он перестал его замечать.
   До той поры, пока...
   Ночью стая охотилась. Им удалось завалить двух доживавших свой век рогачей. Пусть мясо старой добычи было жестким, но, главное, его было вдоволь.
   Весь следующий день насытившаяся стая, подставив спины неж­ным лучам яркого, даже, как казалось, теплого солнца, нежилась в сладком сне, доверив свой покой лишь нескольким стражам. И только ближе к вечеру волки начали оживать.
   Молодежь, чей сон был самым кратким, начала возиться, затевая игру.
   "Угомонитесь!" - заворчали, не открывая глаз, на них старики, но те, казалось, их просто не слышали.
   И лишь когда вожак, приподняв голову, зло оскалился на надо­едливых подростков, прорычав им,- "Идите прочь!"- они, на миг оставив игру, заскулили, обиженные на взрослых за непонимание, а потом, поджав хвосты и ворча что-то себе под нос, но все таки, подчиняясь, покинули место, облюбованное стаей для отдыха, чтобы, отбежав недалеко, туда, где было можно чуя запах родных, не испытывать страха перед возможностью потеряться в снегах пустыни. Там они и продолжили свою игру.
   Хан, Шуллат и еще несколько их сверстников, также оставив стаю, отбежали своей маленькой группой за бархан. У них была своя игра, не менее веселая и шумная, чем у подростков. В какое-то время, заигравшись, эти две группки объединились, заставив тех, что постарше, забыть о том, что они больше не щенки.
   За игрой они не сразу заметили, как вздрогнули, зашевелились снежные покровы у них под лапами, когда же, наконец, поняли, по­чувствовали это, еще больше развеселились. Им показалось, что са­ма земля пробудилась ото сна ради того, чтобы поиграть с ними.
   Молодые волки закружились, стремясь попасть лапой по взвив­шимся над землей маленьким снежным вихрям, поймать. И никому даже в голову не пришло испугаться. Никому, кроме Хана.
   Золотой волк замер на месте. Его глаза приковало к себе бе­лое полотно, укрывавшее землю, пасть приоткрылась, словно от удивления.
   "Что ты? - его подружка, Кинха, замерла рядом, но лишь на мгновение, чтобы спустя его припасть к земле, за­игрывая, зовя за собой: - Ну же, бежим! Это так весело - играть с невидимкой...!"
   "Хан! - мимо него, словно на крыльях ветра пронеслась Шул­лат. - Не отставай! - отбежав на какое-то расстояние, она оберну­лась, видя, что брат не последовал за ней, вернулась обратно, легла рядом с Кинхой: - Почему ты вдруг переменился, помрачнел? Ведь только что нам всем было так весело! Нам весело до сих пор! Если ты потерял веселье, иди к нам, мы поделимся с тобой своим!"
   Но волк, казалось, не слышал ни ту, ни другую. Пробудившиеся вдруг воспоминания навалились на него, прижимая к месту, не давая сдвинуться, стиснули, не выпуская ни на миг из своих лап.
   "Так уже было когда-то, я помню..."
   "Когда!"
   "Во сне..."
   "Во сне!" - казалось, волчицы смеялись над ним.
   Право же, для них он выглядел в этот миг таким забавным в своем страхе: сильный могучий волк, боявшийся неизвестно чего, врага, которого и не было вовсе!
   "Идем же! Пока игра не закончилась!" - вновь стали звать его за собой волчицы. Но тщетно.
   "Это не игра", - с каждым новым мигом волк становился все мрачнее. Его глаза, в которых таилось беспокойство, уже внима­тельно обшаривали все вокруг, ища если не врага, то подтверждение своим предчувствиям.
   "Что же тогда?" - те никак не могли его понять. Может быть по­тому, что им не хотелось прощаться с тем легким игривым чувством, во власти которого они оставались до сих пор, погружаясь в хлад настороженности, страх ожидания опасности.
   "Это..." - не договорил, он замер, медля с ответом, может быть, боясь призвать врага его именем, или же не решаясь принять то, во что так не хотелось верить.
   "Несущая смерть!" - разнесшийся над пустыней вой-предупрежде­ние тем, кому суждено выжить, и плачь по обреченным на смерть, заставил всех вздрогнуть, замереть на месте, мгновенно позабыв об игре, чтобы затем, миг спустя, сломя голову броситься на бархан, с которого их звал вожак, инстинктивно стремясь туда, где каза­лось безопаснее всего.
   "Скорее!" - Хан поспешно сорвался с места, ведь им, ока­завшимся дальше всех от вожака, предстоял долгий путь.
   "Спешите!" - подгонял их вой вожака, к голосу которого присое­динилось рыдание матери стаи, знавшей, предчувствовавшей, что ей предстояло расстаться с кем-то из своих детей.
   Спасение было так близко! Но тут...
   Снега под лапами разверзлись, из их чрева вырвался ветер, отбросивший волков в разные стороны, залепляя мокрым снегом им глаза, уши, набиваясь в носы горьким едким духом, от которого хо­телось чихать...
   "Что остановились? Бегите!" - заставил их вскочить на ноги рев вожака, который продолжал стоять на безопасном удалении, зная, что стоит ему сделать хоть один шаг навстречу Несущей смерти, за ним последует вся стая, чтобы погибнуть, но не жить, видя в гла­зах других отражение своей трусости.
   Между ними лежал разлом - глубокий, как сама бездна, но не особенно длинный. Волчицам казалось, что достаточно перепрыгнуть через него - и они будут в безопасности. Они сгруппировались, готовясь к прыжку...
   "Нет! - взвизгнул Хан, память которого вспыхнула озарени­ем. - Замрите! Не двигайтесь! Она чувствует только движение!"
   Те оглянулись на молодого волка, затем вновь обратили свой взгляд на вожака, который продолжал звать их, видя единственное спасение в бегстве.
   "Послушайте меня! - в отличие от предводителя Хан не приказы­вал - он просил довериться ему. - Эта тварь уже здесь. Она над зем­лей!"
   "Мы никого не видим", - те закрутили головами, ища врага, которым с начала времен и до их конца родители пугали и будут пугать детей, не забывая этот страх до самой своей смерти.
   "Конечно, ведь она невидима!"
   "Да... - Шуллат прижалась к снегу, прося у него защиты, кото­рую не мог дать никто из живых. Сколь бы странные вещи ни говорил брат, она ему верила. Потому что знала, кто он, вернее - кем он был до того мгновения, когда решил, подчиняясь зову крови, сменить свою судьбу. - Да защитит нас богиня..." - она опустила морду, закры­ла глаза, боясь, не желая увидеть то, что могло произойти.
   "Я..."-Кинха не знала, что ей делать. Ее словно разрывало на части: вой отца звал к себе, свист друга просил остаться. Друга, с которым она была готова разделить эту жизнь. Но не смерть. И она прыгнула вперед.
   Тотчас к ней метнулось нечто - толи тень, толи сгусток возду­ха - которое, не обретая очертаний, коснулось бока волчицы. Всего на мгновение. Но спустя его жизнь ушла. На землю тяжело упало мертвое тело.
   "Нет!" - Хан был готов броситься к подруге, но его остановила сестра, которая, прижав лапами, грудью к снегу, взяла зубами за горло, не позволяя двинуться вперед.
   "Все. Все. Ее больше нет. Ты ей ничем не поможешь. Тебе не­зачем уходить вместе с ней. Это не твоя судьба!"
   "Она еще жива, - он пытался вырваться, не замечая, как клыки сестры впивались ему в шею, не видя капель крови на своей шкуре, не чувствуя боли, упрямо стремясь к своей подруге: - Она еще жива. Яд Не­сущей сметь действует не так быстро..."
   "Однако верно, - пусть вожак оставался в стороне, но он все видел. Его голос был полон грусти и боли. Волк был готов заплакать. И он будет плакать, когда придет час последней песни по дочери, умер­шей такой молодой. Но не сейчас, когда опасность еще не ушла, и за первой жертвой могут последовать десятки других. - За­будьте о ней! Бегите сюда!"
   "Ты! - зло огрызнулся Хан. - Это ты виноват в ее смерти!"
   "Что такое смерть? Лишь дорога к новому рождению!"
   "Когда она вернется? В какой части бесконечности снежной пустыни будут петлять ее следы? Я не увижу ее больше никогда! А если бы она послушала меня, а не тебя, то была бы со мной, в этой жизни!"
   "Она была бы жива, если б не медлила, слушая тебя!"
   "Я знаю Несущую смерть!"
   "Ничего ты не знаешь! Она охотится! Она получает наслаждение от того, что убивает! И она никого не щадит! Несущая смерть не похожа ни на кого более! Она не удовлетворяется одной добычей, не забывает при ее виде о других! Она хитрее нас и терпеливее снежной мыши, сидящей в своей норе днями, дожидаясь ухода врага!"
   "Хан... - волчица с сомнением взглянула на брата. В ее глазах было отчаяние, которое возросло, когда тот отвел взгляд. - Значит, это все? Мы умрем здесь? Сейчас? Я не хочу! Я не хочу, чтобы эта, именно эта жизнь была так коротка!"
   "Мы не умрем! - слезы в глазах волчицы заставили его сжаться в комок, словно готовясь к прыжку. Шкура на хребте встала дыбом, хвост распушился, в глазах вспыхнул огонь.- Мы будем жить! Жить этой жизнью! А жалкая тварь заплатит мне за смерть подруги!"
   "Но..."
   "Никаких "но", сестренка. Ты доверилась мне раз, доверься еще. Когда я скомандую "беги"- беги что есть силы к вожаку".
   "Несущая смерть настигнет и там..."
   "Нет,- теперь волк был в этом совершенно уверен. - Нет. Если бы это было так, она бы уже напала на стаю. Нет. Там безопасно".
   "Но почему..."
   "Откуда мне знать! - не сдержавшись, рыкнул на нее Хан. - Может быть, там особое место, место, которое охраняет от бед повели­тельница снегов. Я не знаю! Потом, мы разберемся во всем потом! А пока слушай меня! И слушайся! Беги!"
   Он сорвался с места в тот же миг, что и волчица, но, в отли­чие от нее, побежал не прямо, а петляя, словно специально затяги­вая, удлиняя прыжки. Должно быть, он хотел привлечь тварь-неви­димку, заставить избрать его себе в добычу. Волк старался и добился своего.
   За миг до того, как Несущая смерть напала, он успел разглядеть ее. И сон с явью, вы­думанное с действительным соединились воедино. Перед глазами у него мелькнула тень, обретшая расплывчатые очертания грозовой тучи, из которой вырвалась молния. Жало лишь на мгновение коснулось волка, но в этот миг он испытал столь сильную боль, что показалось, будто она вобрала в себя все муки жизни и смерти. Ему показалось, что он задыхается. Перед глазами вспыхнули огнем тысяч огненных ламп кроваво-алые точки. А затем все померкло.
   Очнулся он от прикосновения к морде мокрого языка сестры. Ее жалобное поскуливание, сменявшееся время от времени всплесками плача - воя, разрушили оковы тишины.
   Волк шевельнулся, приоткрыл глаз:
   "С тобой все в порядке? Ты жива? - сколь бы ни было ему плохо, он продолжал беспокоиться о сестре. - Почему ты не убежала, зачем ослушалась меня?" - он попытался приподняться, но волчица не позволила ему, прижала к мягкому снежному меху.
   "Ты жив, жив!" - дохнула она на него взволнованно быстрым, го­рячим дыханием.
   "Лежи спокойно", - донеслось до Хана ворчание вожака.
   "Несущая смерть..."
   "Она ушла. Давно. Пока ты был за гранью сознания", - вожак был задумчив. Устремленный на раненого взгляд был удивлен и насторожен.
   Он уже оплакал свою дочь. И отблагодарил богиню за спасение той, которая пусть и была рождена чужой, могла стать своей, даря стае новые жизни. С волком-чужаком все было сложнее. Конечно, вожак был рад за него. Столь удивительное спасение было не просто чудом, но знаком - символом благосклонности повелительницы снегов. Но с другой стороны, чудо было слишком большим...
   "Тебя ужалила Несущая смерть, - он не спускал с него присталь­ного взгляда рыжих немигавших глаз, - и, все же, ты выжил".
   "Наверное, ее яд не действует на меня..." - и, все же, Хан был удивлен не менее окруживших его плотным кольцом волков стаи. Он помнил свой сон, помнил, как плохо ему было тогда, как мучительно мед­ленно возвращался он из-за грани, несмотря на всю заботу бога солнца. А тут...
   "Не действует!- донесся до его слуха чей-то смешок. - Такое дано лишь спутнику Повелителя небес!"
   "Но я..."
   "Молчи, - остановил его вожак. - Наверное, яд все же подейство­вал на тебя - не на тело, на разум. Тебе уже мерещится всякая не­бывальщина".
   "Это не выдумка! - вмешалась в их разговор Шуллат, спеша встать на сторону брата. - Это правда! Он действительно спутник бо­га солнца!"
   "Что?" - взгляды, устремившиеся на нее, сначала были удивленны­ми, недоверчивыми, затем. Но по мере того, как первое чувство стало уходить, на смену ему пришла настороженность, застывшая где-то на грани между слепым страхом и благоговейным трепетом.
   "Ты имеешь в виду, - вожак отступил на шаг, словно стремясь на расстоянии разглядеть то, что оказалось невидимым вблизи, - что вы - те два волчонка, которых взял на воспитание господин Шамаш?"
   "Да".
   "Да? Но почему тогда вы здесь? Почему вы не с Ним?"
   Прежде чем ответить, Хан поднялся на лапы, чтобы глядеть на предводителя стаи глаза в глаза, а не снизу вверх, словно заиски­вающий щенок:
   "Мы тосковали вдали от сородичей. Зов стаи влек нас за со­бой..."
   "Зов?! - прервал его возмущенный рык. - При чем здесь какой-то зов?!"
   "Хозяин не возражал..."
   "Суд! - волки не собирались слушать оправдания. - Пусть прародители решат их судьбу!"
   Все вернулись к тому месту, где провели ночь и где до сих пор оставалась мать стаи, следившая за парой щенков-малышей - бу­дущим стаи, которыми ни в коем случае нельзя было рисковать, путь даже опасность ушла.
   Несколько молодых волков подвели Хана и Шуллат к старой вол­чице. Вожак замер рядом со своей супругой. Все остальные, за исключением дозорных, устроились рядом с ними, с нетерпением ожидая того, что должно было произойти.
   "Вот, выходит, кто вы такие - Спутники... - взгляд, которым старая волчица скользнула по ним, был хмур и печален. - Зачем вы покинули То­го, кому судьбой и волей госпожи были обязаны служить? Или вы за­были о своем долге?"
   "Мать..." - начала Шуллат, но волчица не дала ей ничего объяснить.
   "Все, что вы могли сказать стае, должно было быть сказано в тот день, когда мы приняли вас в свою семью! Тогда мы бы выслушали вас!"
   "Выслушали - и прогнали прочь, да?"
   "Не прогнали - вразумили, убедили вернуться на тот путь, для которо­го вы были рождены! Какая бы обида или тоска, страх или страсть ни пригнала вас к нам, это чувство должно было покинуть ваши сердца. Навсегда. Оно - ничто. Ибо нет ничего, кроме долга! - та­ков был бы наш ответ. И совет - правдивый и искренний".
   "Но теперь... Прошло столько времени... - Шуллат с Ханом перег­лянулись. В их глазах была боль и тоска. - Ку­да нам идти? Ведь дороги разошлись, и..."
   "Это не наше дело, - старая волчица скользнула по ним холод­ным, острым, как удар когтем, взглядом, - вы сами во всем виноваты! Вы решили поставить свои желания выше всего на свете, выше своего долга, выше всего нашего рода, который не переживет позора, что обрушит на него ваш отказ от служения небожителям! Не говоря уже о том, какой опасности вы подвергли мою стаю, принявшую вас, ослушавшихся воли госпожи, гнев Кото­рой не знает предела, - ее щеки раздулись, обна­жая в кривой гримасе оскала старые, пожелтевшие клыки, которые, однако же, были по-прежнему остры, представляя собой смертельное оружие для всех, против кого оно направлено. - Убирайтесь! Мы не хотим больше ни мгновения оставаться с вами на одном пути!"
   Со всех сторон на них несся приглушенный, с трудом сдержива­емый рык, в котором звучала угроза. В глазах волков, которые еще совсем недавно относились к чужакам как к своим, была нескрываемая угроза.
   В какое-то мгновение Хану даже показалось, что члены стаи готовы наброситься на них. И он ощетинился, тихо зарычал, всем своим видом показывая, что не желает боя, однако готов к нему и если потребуется...
   "Успокойтесь! Вы все!" - вожак стаи отбросил сильной лапой в сторону нескольких молодых охотников, провел хмурым взглядом горевших зеленым огнем глаз по остальным, заставляя, поджав хвост, отступить на несколь­ко шагов.
   "Но почему?" - обиженно заскулили те.
   "Потому что! - огрызнулся вожак. - Потому что эти двое - спутни­ки повелителя небес! И только господин Шамаш может осудить их, выбирая из бесконечного множества наказаний ту кару, которую они заслуживают в Его глазах!"
   "Да, - согласились с ним волки. В глазах молодых и особенно рьяных загорелось злорадство: ни один смертный не накажет так, как небожитель. - Справедливо. Пусть Он покарает отступников!"
   Вожак же тем временем повернулся к своей подруге и несколько мгновений пристально глядел на нее, о чем-то мысленно говоря. За­тем он опустился рядом с ней в снег, вновь повернулся к чужакам.
   "Мы были вправе..." - начал Ханиш, который все так же стоял, ощетинившись, готовый в любое мгновение вступить в бой.
   "Не дерзи, щенок, - прервал его вожак. - Не тебе бросать вызов моей стае. Молод ты для этого. И чужой здесь. Твоя тропа пролега­ет ох как далеко отсюда".
   "Моя тропа - служение величайшему из богов!" - Хан гордо выпрямился. Его глаза вспыхнули, словно вобрав в себя частицу солнца, наполнившись его све­том.
   "Вот как? А сейчас? Сейчас ты тоже служишь Ему? Или своим страстям?" - взвизгнул кто-то из молодых волков.
   Хан зло зарычал. Он встал, широко расставив лапы, чуть пригнувшись к земле, напрягшись, готовый в любое мгновение всту­пить в бой. Пусть он был слабее и, главное, неопытнее матерого волка, пусть никто не в силах в одиночку справиться с целой стаей, но разве это причина для того, чтобы сдаться на милость сильнейших?
   До Хана донеслось глухое ворчание старых волков у него за спиной, разозленных дерзостью пришельца.
   "Брат, не надо, - горько заскулила Шуллат. - Мы не можем сражаться с теми, в ком течет одна с нами кровь. И мы не должны бросаться навстречу неминуемой смерти, когда в мире живых у нас еще остались долги! ... А вы... - она с ненавистью и презрением оглядела стаю. - Вы... Вы ни о чем не спрашивали нас, когда мы пришли, а те­перь обвиняете в молчании! Вы приняли нас в стаю, а теперь, вдруг забыв обо всем, гоните прочь, меняя решение словно шку­ру!"
   "Не сваливай на нас свою вину!" - начала роптать стая, но умолкла, остановилась, так и не набросившись на дерзкую чужач­ку, когда ярость той была столь сильна, что физически ощущалась, внушая не просто трепет, но страх.
   "Стая в праве принимать и прогонять", - проговорил вожак. В его поведении больше не было угрозы. К чему она? Решение приня­то, предупреждение сделано. Что бы чужаки ни думали, что бы ни говорили, им все равно придется уйти. И не важно, что им некуда возвращаться, не важно, что вдвоем они вряд ли выживут в снегах пустыни. Все не важно. Их можно пожалеть. Но не более того.
   "Я говорю о другом - о законе благодарности! Вы не можете платить нам злом за все то добро, что мы для вас сделали! Или вы уже забыли, сколько раз мой брат спасал вас?"
   "Это так, - вынуждены были признать предводители стаи. - Однако..."
   "Что - однако?" - волчица не хотела их слушать. Ей было не важ­но, что они ответят, все равно, передумает ли стая и разрешит им остаться, или нет. Шуллат сама больше и думть не могла о том, чтобы остаться, и собиралась покинуть стаю в любом случае. Но, уходя, напоследок, она хотела, чтобы причинившие ей боль поняли, каково ей, испытали бы если не те же чувства, то другие - столь же горькие и болезненные.
   "Вы были... Должны были быть слугами повелителя небес, Его спутниками и помощниками, - головы волков понуро опустились, в гла­зах не осталось блеска уверенности в собственной правоте. В них были лишь грусть и безропотную покорность судь­бе. - Мы не виноваты в том, что, исполняя волю богов, вы должны были жить в кругу детей огня, а не рядом с братьями охотниками... Это завидная судьба..."
   "Завидная...! " - Шуллат мотнула головой, не в силах как-то иначе передать всей той горечи, которую она ощущала сейчас, пони­мая, зная почти наверняка, что потеряла, что лишилась всего на свете: того, что было ей суждено, и того, чего так страстно жела­ло ее сердце.
   "С древних времен не было ни одного волчонка, который не мечтал бы оказаться на вашем месте".
   "Но эта судьба сделала нас отверженными среди своих!"
   "Не отверженными!"
   "Разве? Разве вы не гоните нас прочь, и..."
   "Нельзя иметь все, - прервал ее задумчивый голос матери стаи.- Каждому рано или поздно приходится выбирать".
   "Всем, кроме нас! Ведь вы лишаете нас этого выбора!"
   "Не мы - боги!"
   "Боги? Вы спрашивали Их? А мы - да! Хан, скажи им! Скажи: господин Шамаш отпустил нас! Он добр, заботлив! Он считает нас своими друзьями, не слугами, Он делал все, чтобы как-то скрасить нашу тоску, наше одиночество... - она заскулила, мотнула головой, коснувшись лапой носа. - Нам повезло иметь такого хозяина! Он позволил нам самим избрать свою судьбу! Он оставил нам это право! Он видел, как порою мы тоскуем по своим соплеменникам, живя вдали от них, среди чужих. И пусть эти чужие считали нас своими, а свои...! Разве Он мог подумать, что вы, наши братья по крови и тропе, выбросите нас прочь, так, словно мы вам никто и ничто, словно у нас в бесконечности перерождений не было общих предков и не будет общих потомков...!"
   "Остановись!" - прервал ее вожак. В его глазах была мука.
   "Я..."
   "Хватит, девочка, - старшая волчица поднялась со своего места, подошла к чужачке, лизнула ее в нос, успокаивая и делясь своим теплом. - Хватит. Мы все поняли. Прости нас. И ты прости, - она по­вернулась к Хану, - и постарайтесь понять: узнав, кто вы, мы должны были вести себя именно так, лишь так и никак иначе".
   "Но почему!"
   "Чтобы вы не захотели остаться в стае".
   "Остаться! Да разве ж нам есть где оставаться! Вы ведь гоните нас, не желая да­же выслушать..."
   "Мы гоним вас, чтобы вы не остались, а не наоборот".
   Шуши мигнула, мотнула головой. Она не понимала, в чем разница. Но раз старшая волчица считала, что она есть...
   "Что наоборот?" - все же спросила она.
   "Ты не понимаешь... - заглянув на дно ее рыжих горячих глаз, мать стаи тяжело вздохнула. - Ну конечно. Ты еще так молода! Девочка моя, на пути братьев-охотников все зависит от наших поступков, а наши поступки зависят от того, что существует вне нас. Мы кочу­ем, чтобы жить, а не живем ради странствий по пустыне, убиваем добычу, чтобы насытится, а не едим, чтобы убивать. И мы выполняем волю богов, чтобы служить им, а не служим, дабы выполнять во­лю... - замолчав на миг, она внимательно взглянула на свою молодую собеседница, качнула головой, рыжий волос которой был тронут се­диной. - Я, кажется, лишь еще сильнее запутала тебя, вместо того, чтобы что-то объяснить..."
   "Постой, - вступил в их разговор Хан. - Я понимаю. Вы гоните нас не потому, что мы не можем остаться в стае, а потому, что должны вернуться в караван, чтобы продолжать свое служение господину. Вы... Вы исп­равляете совершенную нами ошибку..."
   "Да!"
   "Однако, - продолжал волк, - сейчас-то ничего исправить уже нельзя - слишком поздно..."
   "Нам очень жаль".
   "Впрочем, - продолжала старая волчица, - может быть, еще не все потеряно. Если господин действительно столь милосерден, Он простит вас..."
   "Он простит..." - тяжело вздохнула Шуллат.
   "Если так, в чем же дело?"
   "Простим ли мы себя..."
   "А это имеет значение?"
   "Для нас - да".
   "Лишь для вас. Когда же вы, наконец, поймете, что в вашей жизни ничего - слышите, совсем ничего - не имеет значения, кроме служения повелителю небес! Это не просто главное - но единствен­ное! Вам следовало бы забыть обо всем остальном, о недоступном, забыть о стае, в которой вам никогда не быть своими".
   "Возможно, другая стая..." - начала было Шуллат, но старая волчица прервала ее:
   "Никто не примет в свою семью тех, кто давно перестал быть снежными охотниками, превратившись в спутников небожителя! Не по­тому что мы не уважаем вас, не потому, что не чтим. Наоборот! Как раз наоборот... "
   "Другая стая будет столь же резка с вами, - продолжал вожак. - Если не еще более жестока. Потому что только окруженные ненавистью вы сможете понять, что не должны отказываться от своей судьбы ради исполне­ния мимолетного желания, находясь во власти мгновенной страсти".
   "Господин честнее с нами, - Шуллат с грустью и нескрываемой болью скользнула взглядом по окружавших ее волкам, - Он позволяет нам самим решать, чего мы хотим, а чего нет. Он верит, что мы сможем сами принять верное решение. А вы..."
   "Мы - не небожители. В нас нет Их уверенности, когда мы - всего лишь снежные охотники. В кои это веки двоим из нашего рода выпала честь сопровождать повелителя небес в Его земных скитани­ях..."
   "Но зачем тогда предводитель той стаи, в которой мы были рождены, просил у бога солнца права для нас вернуться..."
   "Чтобы вы чувствовали себя свободными. Но вы никогда не должны были воспользоваться этим правом, понимая, что не все разрешенное открыто".
   "Мы понимаем", - Хан опустил голову, в его глазах грусти стало лишь еще больше.
   "И, все же, это жестоко", - вздохнув, волчица последний раз взглянула на мать стаи. Шуллат сейчас не завидовала той, занять чье место она не раз мечтала в тиши и теплой дреме повозки. Ей было жаль старую волчицу, которая не понимала, не чувствовала то­го, что страннице казалось естественной с самого первого дня жизни в караване.
   "Нельзя следовать путем бога, подчиняясь лишь долгу, - разде­ляя ее мысли и чувства, Хан вздохнул. - Этот путь просто должен быть и твоей дорогой... И все... Лишь так..."
   "Вам виднее. Вы спутники бога солнца, Его ближние слуги. Мы же лишь рабы, призванные безропотно выполнять приказы нашей госпожи... Идите же! - в глазах волчицы горели слезы. - Чем дольше вы ос­таетесь здесь, затягивая мгновение неотвратимого, тем меньше остается надежды вернуться туда, куда вас самих уже влечет дух!"
   "Да... - Хан бросил хмурый взгляд на старших в стае. - Тем бо­лее, что здесь нас ничего не держит".
   Они повернулись, готовые убежать обратно, в бескрайние снега пустыни, не думая о том, что их может там ждать, веря в лучшее, но готовясь к худшему. Однако в последний миг волк остановился, обер­нулся, чтобы спросить:
   "Если нам понадобится помощь или ответ на вопрос, мы можем прийти к вам или это будет столь же бесполезно, как про­сить помощи у синего купола небес над землей?"
   "Если это будет нужно господину..." - начала мать стаи.
   "Конечно, - набычилась волчица, с трудом сдерживая готовую вырваться наружу злость, - кто же станет просить вас о себе, когда вы так хорошо объяснили, что и хвостом не пошевелите ради нас!"
   "Да", - не слушая чужачку, не замечая ее чувств, ответил вожак, пристально глядя на Хана.
   "Это все, что я хотел узнать", - и волк сорвался с места, спе­ша поскорее покинуть стаю.
   Он спешил, торопясь поскорее покинуть стаю, оставить далеко позади все следы, забыть запахи.
   "Твой последний вопрос... - догнала его волчица. - Зачем ты за­дал его?"
   "Чтобы получить ответ".
   "А ответ зачем?"
   "Мало ли что произойдет в грядущем..."
   "Что? Что может случиться? Даже если господин позволит нам вернуться, даже если ему понадобится чья-то помощь, - каждое следу­ющее предположение было все более и более невероятным, - неужели же ты пойдешь в стаю после того, как жестоко они с нами обошлись?"
   "Что такое наши чувства, даже та ущемленная гордость, что воет в тебе? Если господин даст нам шанс все исправить, я буду думать лишь об одном - чтобы служить ему верой и правдой. Иное не будет иметь значения. Никог­да".
   "Ты словно даешь обет..."
   "Так оно и есть. Тебя это удивляет?"
   "Нет, - волчица мотнула головой. - Только... То, что случилось с нами... Это было... Не правильно. Как наваждение, - опустив морду, пробормотала волчица себе под нос. Теперь, когда зов отпустил ее, Шуллат не понимала, как она могла, забыв обо всем, поддаться какому-то чувству? Как могла оставить Мати одну, ее Мати, с которой волчицу связыва­ло нечто большее, чем просто дорога - сама судьба. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы последней череды дней не было вовсе. Оказаться бы в повозке, рядом с Мати, где так тихо, спокойно... А здесь, в снегах - все чужое, не ее... - И все же... - видя, что бессильна вычеркнуть прошлое из своей жизни, что оно вечно будет следовать за ней, словно тень, она бо­лезненно поморщилась. - Стая была жестока с нами. Слишком жестока..." - в ее рыжих глазах стояли слезы.
   "Но правдива".
   "Правдива?! - возмутилась та. - Когда же они были честны: выпроваживая нас прочь или убеждая вернуться в караван?"
   "Они же объяснили - это одно и то же..."
   "От такой правды тошно!"
   "Правда всегда горька. И знаешь что, сестра..."
   "Что?"
   "Они поступили правильно".
   "Правильно?! - та даже закашлялась от возмущения. - Как ты мо­жешь их оправдывать?!"
   "А ты подумай".
   "Что тут думать!"
   "Неужели ты ничего не чувствуешь?"
   "Я? О да - обиду, возмущение, презрение, желание поскорее вернуться в повозку моей маленькой хозяйки, уткнуться носом в ее горячую руку и забыть обо всем! Или хотя бы постараться забыть..." - ей и думать не хотелось о том, что, может статья, Мати так сильно обидится на нее, что не захочет прощать. Она бы сама не простила се­бя... Но Мати ведь другая. Она все понимает... Все поймет...
   "Остановись на миг".
   "Зачем?" - однако же, волчица вынуждена была замереть рядом с застывшем на месте братом.
   "Оглядись. Принюхайся. Вспомни все. И скажи мне: в какую сторону ты хочешь бежать?"
   "К каравану!" - разве тут могли бы быть какие-то сомнения?
   "А если бы стая согласилась принять нас вновь? Если бы предводители передумали?"
   "Я ни за что не вернусь к ним! Даже если меня будут молить об этом!" - она более не хотела видеть никого из своих со­родичей, конечно, за исключением брата.
   "А о чем ты думала все эти дни? До того мига, как нас прог­нали? Ты хотя бы вспоминала о Мати?"
   "Нет", - вынуждена была признать Шуллат.
   "Ты думала лишь о волках. И о себе".
   "Зачем ты так...!"
   "Я не хочу тебя обидеть. Но ты должна понять. Шуллат, я ведь говорю не о тебе одной - я чувс­твовал то же самое... Если бы стая не прогнала нас, мы бы остались в ней навсегда, очень скоро, в череде новых забот, забыв о том, что было".
   "И я бы никогда не увидела Мати..." - в глазах волчицы в море размышлений плавилась далекая грусть.
   "Ты бы забыла о ней. Навсегда. Как я забыл бы о хозяине..."
   "Он бы простил нас..."
   "Конечно. Он принял бы любой наш выбор. Но вот мы... Я поче­му-то совсем не уверен, что в конце концов мы бы не усомнились в его истинности и не пожалели о той ошибке, которую совершили..."
   "Так бы все и было".
   "Да. Мать стаи и вожак мудры".
   "Но почему они не прогнали нас сразу? Почему сделали это так поздно?!"
   "Они ведь не знали, кто мы".
   "Хан, почему все так, а не иначе? Почему мы ушли от хозяина? Почему сейчас возвращаемся к нему?"
   "Не знаю... Может, такова судьбы..."
   "Или желание госпожи... Богиня снегов послала нас к Шамашу. Она не хотела, чтобы мы покинули Его, и поэтому предупредила все стаи, объяснив им, как они должны вести себя..."
   Хан чуть наклонил голову. Он пристально взглянул на сестру. Его глаза были задумчивы и печальны.
   "Лучше бы это было не так, - спустя некоторое время мот­нул головой волк. - Мне бы хотелось верить, что госпожа дала бы нам то же право выбора пути, как это сделал хозяин. Мне понравилось чувствовать себя другом, а не рабом".

Глава 3

   Близился к концу еще один день, мало чем отличавшийся от предыдущего, последующего и множества других подобных, которые незаметно слагались в недели, месяцы, годы, похожие друг на друга как снежинки в шали пустыни.
   Если бы небо не было ясным, позволяя наблюдать смену светил, а в воздухе металась в своем безумном танце метель, время, словно пространство, можно было бы разделить лишь на дни городов, да годы снежной пустыни, покрывавшие изморозью, которая никогда не оттает, усы и бороды караванщиков, сединой застывавшие в волосах.
   Дни пролетали словно на крыльях ветра, ночи гасли звездами в мгновение ока. И лишь в краткий миг заката все вдруг останавливалось, замирало, словно специально, прокладывая грань времен. Выдававшееся свободное время, казалось, само навеивало размышления, рождавшие ту тихую, немного печальную улыбку, которая ложилась на губы пониманием: ничто не вернется назад, как бы сильно о том ни молили сердце и душа. И на сердце становилось невыносимо больно от осознания того, что никогда больше ладони не зачерпнут пригоршню той воды, что видела отражение детского лица, лик юноши с первым пушком на губах и еще множества тех, которые были с ним, им самим еще совсем недавно, только на прош­лом закате...
   Атен тяжело вздохнул. Пусть когда-то давно, поняв необрати­мость перемен, он заставил себя смириться с ней, не сожалеть о том, что изменить не властен, иногда, как вот сейчас, ему станови­лось так жаль себя - того, который никогда не вернется, что хоте­лось молить богов: "Всемогущие, подарите мне еще одну жизнь!" Новую - но не в перерождении, нет, когда ему не хотелось стано­виться кем-то другим. Новую - как еще одну прежнюю, такую же, чтобы вновь, шаг за шагом, миг за мигом, ничего не изменяя, пов­торяя ошибки, словно не зная о них или, еще лучше, просто ни о чем не помня, пережить свою собс­твенную жизнь вновь, с самого начала и до нынешнего дня. До нынешнего - потому что за это чудо, за исполнение этого желания, он был готов заплатить всей грядущей, еще не пройденной дорогой.
   А потом робким тре­петным сомнением к нему приходила мысль о том, что, возможно, когда-то давно боги уже вняли его мольбам и нынешняя жизнь - как раз это самое повторение. Это многое объясняло. Становилось понятным, откуда бралось предчувствие, что спасало, но при этом страшно мучило, словно в отместку за то, что человек предпочел прошлое грядущему.
   Но если так оно и есть, когда? когда наступит мгновение, за которым не будет ничего? Уже сейчас? Или в миг, счастливее и несчастнее которого не было и не будет никогда?...
   Атен вновь вздохнул, и, разрывая цепь раздумий, заставил се­бя оглядеться вокруг.
   Просторы пустыни были спокойны, немного задумчивы, за­гадочны в лучах закатного солнца. Заключенный в алую дымку мир казался мерцающей лампой с огненной водой, висевшей в сером чреве повозки. Вот бы в этом мире затрепетала тень опасности!
   Нет, конечно же, он не звал ее, не столько боясь непредсказу­емости придуманных самим собой бед, сколько не желая прогневать бога, хранившего от напастей караван. Скорее, это была одна из тех мыслей - "А вот если бы было так..."
   -Все спокойно? - окликнул он дозорных.
   -Все спокойно,-привычным эхом отозвались те. И пусть глаза мужчин были сощурены, внимательный взгляд насторожен, стремясь не упустить из виду ни малейшей перемены в облике пустыни, которая внушала бы беспокойство, но души уже давно оставил гнет посто­янного напряжения, движения, хотя и резкие, не несли на себе отпечатка нервозной скованности. Путь был их жизнью, дозор - ремеслом, обыденной, повседневной работой, которую, как они по­нимали, следовало выполнять хорошо, но уже - без прежнего замораживавшего дух страха перед тем, что могло произойти.
   -Ну вы это... Не расслабляйтесь. Золотые волки убежали в свою стаю, и не предупредят нас о близости опасности. А мы отвыкли на­деяться только на себя. В общем... Мало ли что... - пробормотал хо­зяин каравана, не в предчувствии недоброго, а так, лишь для порядка.
   -Атен, шел бы ты отдыхать, - проговорил в ответ на его ворча­ние Лис, который заступил в дозор уже достаточно давно, чтобы ра­зобраться в положении дел в караване и понять, что не нуждается ни в чьей помощи.
   -Все же, будь повнимательнее. Мы недалеко от города. Здесь могут быть разбойники. И вообще...
   -Чрезмерная уверенность в своих силах не менее опасна, чем сомнение в них, - закончил его мысль помощник. - Знаю. Ты повторяешь это я уже сбился со счета в какой раз, словно молитву, в течение вот уже множества дней. И вообще, ты ведешь себя, словно пред­чувствуешь беду. Это действительно так, или мне только ка­жется?
   -Не знаю... Прошло слишком много времени с тех пор, как с караваном последний раз что-то случалось...
   -Разве это плохо?
   -Нереально. Пустыня изменчива. Она не может все время поворачиваться с идущим по ее просторам одной стороной.
   -Но мы не простые караванщики...
   -Тем более.
   -Почему "тем более"? - в глазах Лиса все еще царило удивле­ние, однако в них уже вошло беспокойство, когда в мире нет ничего заразнее сомнений. И, все же, не желая всецело отдаваться им во власть, помощ­ник упрямо сопротивлялся, ища возможность опровергнуть то, что собеседник считал несомненным. - Пустыня - владения госпожи Айи. Мы - спутники Ее божественно­го супруга. В пути нам покровительствуют два величайших небожителей. Чего же нам бояться?
   -Кому даются друзья, у того появляются и враги, - хозяин кара­вана, остановившись, снял рукавицу, провел ладонью по лицу, боро­де, смахивая налипший снег. - Ты прав, мы идем по дороге небожите­ля. Но это не дает нам права спать сладким сном наслаждений. Наш путь - величайший из даров. Но он - не наг­рада, а испытание. С теми, кто приближен к богам, должно посто­янно что-то происходить. Иначе не будет легенд - того самого главного, ради чего все происходит.
   -Атен, но с нами и без того уже столько всего случилось, что хватило не на одну легенду, и уж конечно не на одну жизнь...
   -Все так, Лис, все так. Но раз бог солнца не покидает караван, значит...
   -Почему должно случиться обязательно что-то плохое? И почему именно сейчас? С чего ты взял, что именно сейчас закончилась пора покоя, что пришло время событий?
   -Потому что они уже начали происходить.
   -Ты ошибаешься: пока еще ничего не случилось.
   -Это ты ошибаешься!
   -Я чего-то не знаю?
   -Знаешь. Просто не замечаешь.
   -Да?
   -Волки. Они ушли из каравана.
   -Таково было их желание. Ты сам говорил, что бог солнца ос­тавил за ними право самим выбирать: остаться с нами или уйти...
   -Но это случилось. А на нашей дороге события - как сне­жинки: вслед за одной летит множество других.
   - Вот что, Атен, - хмуро исподлобья глянув на него, проговорил Лис, - давай не будем приманивать беду мрачными речами, словно хищ­ных зверей кусками кровавого мяса во время охоты.
   -От того, говорим мы об этом или молчим, ничего не изменится.
   -Ступай отдыхать. Пусть сон развеет твои мрачные мысли. И, может быть, ты увидишь, что небо ясное, а не затянуто облаками, как тебе кажется.
   -Но...
   -Ступай. Так будет лучше.
   -А если что-то случится уже в эту ночь?
   -Что ж... Ты предупредил меня. Я буду внимателен.
   -Но...
   -Право же, будучи здесь, рядом со мной, ты только отвлекаешь мое внимание. А если ты не отдохнешь, то будешь идти в полудреме и в свой дозор.
   -Ладно, Лис, - кивнул Атен, с неохотой соглашаясь с правотой помощника. И, все же... Он чувствовал себя неуютно, был раздражен тем ощущением собственной ненужности, которое острыми льдинками впилось в самое сердце, в одно и то же мгновение и ра­ня, и замораживая.
   Хозяин каравана вздохнул, еще раз огляделся вокруг, ища не столько подтверждения своих предчувствий, сколько выход для накопившегося в его душе стремления позаботиться о ком-нибудь. Но не было ничего и никого, на чем останавливался бы взгляд. Тогда, наконец, он повернулся и медленно, под­девая носками хлопья легкого рассыпчатого снега, зашагал к своей повозке.
   Губ Атена коснулась улыбка: "Пусть караван и не нужда­ется сейчас в моем внимании, но в нем есть существо за которым нужен глаз да глаз всегда. И в покое даже больше, чем в опаснос­ти".
   Повозка медленно, не спеша, напоминая человека, задумавшегося о своем настолько глубоко, что он перестал замечать что-либо вок­руг, скользила по бескрайней глади белой пустыни, чуть покачива­ясь, поскрипывая, будто вздыхая...
   Мати сидела на месте возницы, однако же, при этом, не обра­щала никакого внимания на впряженных в повозку оленей. Ее глаза были печальны, в душе царило то неуловимое чувство, природу которого она сама еще не научилась распознавать.
   Несколько мгновений Атен молчал, глядя на дочь, не то любуясь, не то стремясь заглянуть в сердце своей девочки, прочесть те мысли, которые тревожили ее душу. Однако уже минули те време­на, когда все они, открытые взору, читались на губах, подрагивавших, сдерживая рвавшиеся наружу рыдания, растянутых в улыбке радости, или искривленных обидой. Теперь уста девушки - тонкие, неподвижные - были немы, скрывая тайны.
   -О чем задумалась, дочка? - спустя несколько мгновений, жалея о минувшем времени безграничной доверчивости, свойствен­ной лишь маленькому ребенку, спросил хозяин каравана.
   Но девушка продолжала молчать, не видя и не слыша его.
   -Мати!
   Та вздрогнула, словно внезапно очнувшись ото сна, взглянула на отца. В ее глазах отстраненное безразличие медленно смени­лось пусть не вниманием, но хотя бы его тенью.
   -Что, пап?
   -Тебе грустно?
   -Да так... - пожав плечами, девушка вздохнула. Она сама не знала. Возможно, это действительно была грусть, а, может быть, тоска: по ближнему и, вместе с тем, чему-то столь бесконечно далекому, до чего повозка каравана не доберется никог­да, словно до звезд в небе или солнечного диска...
   Сперва она просто не замечала той странной задумчивости, ко­торая последнее время все чаще и чаще накатывала на нее снежными волнами, погружая в неведомые, не имевшие ни облика, ни сознания края, где время изменяло ход, растягивая мгновения на дни и сжимая недели в краткий миг заката. Потом разглядела ее в своем отражении в удивленных глаз тех, кто видел ее такой - от­решенной, словно пустыня. Но не испугалась - нет, приняла как часть себя, своей особенной судьбы, бравшей начало не в горо­де, как у всех других, а где-то среди завьюженной бесконечности владений госпожи Айи. А затем... Затем она не просто научилась предчувствовать приход того, что называла задумчивостью, но стала с нетерпением ждать прихода этого чувства, ища сладкое заб­вение в покое, который мог дать лишь оно.
   Вокруг могло происходить все, что угодно: сверкать ярким пламенем небесной лампады день или зевать сонная ночь, звенеть мороз или петь свою протяжную песню метель,- ничто не могло нару­шить этой задумчивости, когда все окружавшее, казалось, лишь уси­ливало ее. Но любая даже самая незаметная перемена, случайно услышанное или сорвав­шееся с губ слово легко прогоняло его, как всякий раз казалось - навсегда.
   Так случилось и на этот раз. Мати вздохнула, подвинулась, освобождая отцу место на скамье возницы, кивком головы позвала его к себе:
   -Садись. Поговори со мной.
   -О чем?
   -О чем-нибудь, - задумчивость ушла и одиночество вновь стало в тягость.
   -Хорошо. Только... - Атен зябко поежилась, ощутив морозное ды­хание снежной пустыни. - Дочка, пойдем-ка лучше в повозку, - попросил он. - Ночь близка. Холодает.
   Мати с долей сожаления взглянула вокруг. Она не чувствовала холода, когда магический талисман неизменно согревал ее, даря свое тепло. И ей не хотелось никуда уходить, по доброй воле отка­зываясь от бескрайнего, восхитительно прекрасного чуда лишь ради того, чтобы за­точить себя в маленьком мирке затхлого полутемного чрева повозки.
   Однако...
   -Ладно, - кивнула она.
   -Но если тебе здесь больше нравится, - заметив, что девушка опустила голову, чтобы скрыть готовый сорваться с губ вздох, пос­пешил переменить решение караванщик, - поговорим тут, - и он, кряхтя, забрался наверх, на место возницы.
   -А ты не замерзнешь? - ее глаза, глядевшие на отца. В них перемешались радость и сожаление, забота о другом и желание сде­лать так, как хотелось ей самой.
   -Нет, конечно нет, - улыбнулся караванщик, по лицу которого множеством тропок разбежались морщины. - Меня беспокоишь ты.
   Это было чистой правдой. Его действительно очень беспокоило происходившее с дочерью. С недавних пор та очень изменилась. И дело было не во внеш­них переменах, которые медленно, но верно превращали маленького неказистого птенца в прекрасную птицу. Эта перемена лишь тешила взгляд, радовала душу, которая вновь и вновь вспоминала буду­щее, открывшееся ему не то во сне, не то в предвидении, и искала пусть пока еще роб­кие, но столь желанные следы в настоящем.
   Его беспокоило другое: Мати менялась и внутренне.
   Где, в каких далях времени осталась веселая, вечно улы­бавшаяся шумная девчонка, которую интересовало, увлекало, манило за собой буквально все? Откуда взялась эта задумчивость, за кото­рой отец порою замечал тени безразличия? Ее отрешенность... Иногда Атену казалось, что он теряет дочь, что она отдаляется, и не только от него, но и от всех остальных.
   -Мы подходим к городу, - внимательно глядя на девушку, стре­мясь не пропустить ее реакцию на это известие, проговорил он.
   Мати продолжала молчать. Черты ее лица не выражали ни радос­ти, ни печали, только одно безразличие, словно ей было все равно, куда идти, лишь бы никто не трогал ее, не отвлекал от мыслей неведомо о чем.
   -Дочка... - он не знал, что сказать, как вывести девушку из того состояния, в которое она с каждым днем все сильнее и сильнее погружалась, замерзая - не телом, но душой, сердцем. - Я сейчас проходил мимо повозки Шамаша. Полог был неплотно задернут, и я слышал Его голос. Он рассказывает младшим легенды. Ты не хотела бы...
   -Нет, - поспешно прервала его Мати, в голосе которой было столько раздражения, что оно захлестнуло собой это краткое слово, сделав его особенно резким и бесповоротным.
   -Но почему, милая? - не унимался отец, для которого главным было хоть как-то растормошить Мати. И если для этого нужно сделать так, чтобы она разозлилась на него - что ж, пусть.
   -Детские сказки!
   -Но раньше тебе нравилось...
   -Раньше, - она не дала ему договорить. - Когда я была глупая и доверчивая.
   -И что же изменилось сейчас?
   -Все, папа, все! - всплеснув руками, воскликнула она. В глазах девушки каплями растаявших льдинок заблестели слезы. Они более не скрывали боли и обиды. - Я поняла, что сказки - не более чем мечты, которые... Которых на самом деле нет!
   -Ну, уж тебе-то грех жаловаться! В мире снежной пусты­ни нет другого существа, у которого была бы такая сказочная жизнь! Или ты забыла...
   -Я помню. Но сколько можно раз за разом вспоминать то, что было? Я не хочу жить прошлым! Я хочу, чтобы что-то происходило в настоящем! Что-то... Настоящее! Понимаешь?
   -Милая, - он глядел на нее с сочувствием. - Это все взросление. Время. Достигая оп­ределенной черты, оно заставляет нас не просто оглянуться назад, но отказаться от всего, что было. Трудно прощаться с детством. Кажется, что вместе с ним ты расстаешься и со всеми мечтами, стремлениями, верой, надеждами, что ты проща­ешься с самой собой. Утешься, дочка. Это не так. Все вернется. И будет еще лучше, еще прекраснее...
   -Да мне нет никакого дела до этого! Пусть себе уходит, пусть не возвращается никогда!
   -В чем же тогда дело? Ты просто не хочешь взрослеть?
   -Какая разница, хочу я или нет?! Я ведь все равно уже больше не ребенок!
   -Для меня ты всегда будешь...
   -Ой, папа! - она болезненно поморщилась. Весь ее вид говорил: "Ну о чем ты говоришь! Какое это вообще имеет значение!" - Я хочу лишь, чтобы что-нибудь случилось. Пусть самое обычное, са­мое невзрачное. Но со мной! Чтобы я чувствовала, что живу, а не грежу бесконечным тусклым сном!
   Ему стало невыносимо, мучительно тяжело от того, что он видел. Его дочь страдала, а он был не в силах ничем ей помочь. Все, что он мог, это сказать ей: "Хочешь жить - живи! Не сиди в тесном мирке повозки, словно кроме него ничего нет!"
   Но что зна­чат слова, когда их не слышат?
   Он откинул голову назад, взглянул на небеса. Черные, беско­нечные, с несчетным множеством звезд - ламп с огненной водой, ко­торые небожители разжигали в ночную пору для того, чтобы земля не погрузилась в кромешный мрак бездны, лишенной надежды и веры, где не важно, что благо, а что зло, и где граница между ними. Обычно сверкавшие торжеством победы над пустотой, теперь они лишь задумчиво мерцали в печали понимания и смирения со всем, что было или каза­лось неизменным, предрешенным.
   -Ладно, дочка, - вздохнув, прого­ворил Атен, - тебе пора спать.
   -Зачем?
   -Что? - растерялся он.
   -Зачем вообще нужен этот сон?
   -Чтобы отдыхать, набираться сил перед новым днем...
   -Зачем? Я ничего не делаю. С чего мне устать?
   -Ну... Дочка, устают ведь не только от тяжелой работы, но и самой жизни. От дороги...
   -Я же сказала тебе! Как ты меня слушал! Я не живу! Я... Я словно сплю наяву! И поэтому я совсем не устаю!
   -Может быть, тебе только так кажется...
   -Нет! - ее голос вновь зазвучал раздроженно-резко.
   -Хорошо, милая, - больше всего на свете он боялся напугать ее, обидеть, сделать что-то не так, заставляя вновь, как в прошлом, броситься бежать в снега белой пустыни, прочь из каравана. - Раз ты так считаешь, - видя, как напряжена дочь, понимая, что она готова на самый необдуманный поступок, он готов был согласиться с чем угодно. - Но ведь во сны погружаются не только ради отдыха. Они дают забвенье, позволяя отрешиться от забот и дурных мыслей, позволяют взглянуть на все происходившее иными глазами, понимая ошибки... И еще. Сны дают нам возможность прожить мно­жество жизней, в которых с нами происходит то, что никогда не случится наяву. Они возвращают нас в прошлое, переносят в будущее. Сны... Придумывающая их госпожа Айя мудра и всегда дарует нам имен­но то, что нам нужно. Даже если мы сами не знаем, чего хотим.
   -Если бы было можно попросить у Матушки Метелицы... Я бы попросила у Нее... Не чуда - нет! Чего-нибудь. Чего-нибудь, что Она сама захочет мне дать...
   Караванщик заметил, что в глазах девушки, чей взгляд обра­тился на него, появился интерес, возможно, даже надежда.
   Он поспешил слезть с места возницы. Украдкой бросив взгляд назад, он отметил, что Мати двинулась следом. Атен с трудом сдерживал рвавшуюся наружу радость: ему уда­лось достучаться до дочери, отвлечь ее от непонятных размыш­лений - полета призрака на грани несуществующих миров и вернуть в реальность.
   Хотя... В какой-то миг в его сердце прокралось сомнение - а правильно ли он поступает? Может быть, он лишь заменяет пусть не­понятный, но безопасный покой на приближение к беде, сон о кото­рой, пусть с тех пор, как он привиделся хозяину каравана и мино­вало целых два года, лишенных даже тени того, о чем предупреждал, но все еще оставался столь четок и свеж в воспоминаниях, что порою казалось: закрой глаза, протяни ру­ку - и коснешься скользкой, волглой кожи снежной змеи.
   -Отец? - она взглянула на него, не понимая, почему тот вдруг остановился.
   -Все в порядке, милая, - поспешил успокоить ее Атен. - Я... Я просто устал.
   Это было правдой. И не важно, что, удаленное от истинной причины как один город от другого, казалось куда более похожим на ложь.
   "Нет, нет, - он потер рукой с силой сжатые веки, - этого не случится. Никогда. В караване не осталось ни одной ягодки Меслам, - но это не успокаивало. Ведь, если бог, пусть даже такой ничтожный, как хозяин сновидений, захочет, он добьется своего. - Нет. Малышка про­сила Шамаша научить ее управлять снами. Она защищена от той угро­зы, которую они могут нести в себе, защищена надежно, наверняка, нав­сегда... В отличие от бед этого мира..."
   -Забирайся в повозку, дочка. Я подожду здесь, пока ты не укроешься одеялом. А потом приду пожелать тебе сладких сновиде­ний...
   -Я уже выросла из тех заклинаний-оберегов, которые ты пел мне в детстве на ночь.
   Он никак не мог понять, действительно ли она хочет быть... казаться старше своих лет, или это своего рода защитная реакция, к которой прибегала наивная душа, готовя себя к предстоящим пе­ременам. Как бы то ни было...
   "Пройдет еще совсем немного времени - и она покинет ме­ня, - лезвием острого ножа полоснула душу мысль, - сперва - что­бы перейти в повозку невест, затем - в жилище своего супру­га... Она будет чья-то... - на миг его губ тронула улыбка, когда он вспомнил образ, увиденный годы назад - прекрасную длинноволосую невесту, бежавшую навстречу своему счастью, однако затем она угасла: - Но уже не моя, - ему было больно это сознавать, думать о том, что он останется совсем один, чтобы доживать свою жизнь в пустой повозки.
   И он сказал:
   -Не торопись стать взрослой, дочка. Мне бы очень хотелось, чтобы каждый новый год дарил тебе много больше счастья, чем пре­дыдущий. Однако же, знай: что бы там ни было, ты всегда будешь мечтать вернуться в минувшее, в свою юность. Не ради того, чтобы что-то изменить - а лишь чтоб пережить еще раз. Ибо юность - са­мое лучшее время из всех, что нам даны судьбой... - видя, что заду­мавшаяся над его словами девушка вновь начала хмуриться, он пос­пешил отвести разговор чуть в сторону, на более надежную и безо­пасную тропу: - Что же до заговоров, то из них не вырастают. Их пела мне твоя мать, когда я возвращался усталым с дозора в ме­тель.
   -Мама... - и вновь в ее глаза вошла грусть.
   -Прости, дочка, - вздохнув, караван­щик качнул головой. - Я сегодня все время говорю что-то не то. Хочу успокоить тебя, а сам...
   -Все в порядке, пап, - она взглянула на него с пониманием. - Мне не больно вспоминать о маме, - ее губ коснулась улыбка, - даже наоборот...
   -Я вижу: тебе ее не хватает...
   -Да, - она кивнула, легко соглашаясь с тем, что не вызывало сомнений.
   -Прости меня.
   -Но за что?
   -За то, что не уберег ее.
   -Неужели ты до сих пор винишь себя в ее смерти?
   Он лишь чуть наклонил голову, но она поняла и так, подошла к нему, коснулась головой плеча.
   -Не надо, пап. Мама бы не хотела, чтобы воспоминания о ней причиняли тебе боль, несли укор. Тем более, когда ты ни в чем не виноват: мама умерла потому, что так ей было суждено.
   -Мати... - он не знал, как спросить об этом дочь. За столько лет он так и не смог подобрать слов, набраться смелости. Но теперь, когда об этом зашел разговор... - Я понимаю, тебе сейчас нужнее мать, чем отец... Ты в том возрасте, ког­да с женщиной легче найти общий язык и понимание... Может быть...
   -Ты считаешь, что мне пора перебираться в повозку не­вест? - в глазах девушки отразился испуг. Она и сама не раз думала об этом, хотя и гнала все подобные мысли прочь, когда ей меньше всего на свете хотелось покидать свою, родную повозку, где все было с рождения знакомо, наполнено воспоминаниями, и уходить в совершен­но чужое жилище, чтобы, словно рабыня, делить его с кем-то чужим. И не важно, что сейчас в повозке невест жила лишь одна засидевшаяся в невестах Сати. Мати не хотела перемен - и все! Ее губы задрожали, пальцы стиснулись в кулаки, готовясь принять то неизбежное, что, казалось, уже практически прозвучало.
   -Нет, милая, - он думал совсем о другом, смотрел в сторону, не в силах бросить и взгляд на дочь, а потому не видя тех чувств, которые, как девушка ни пыталась скрыть, читались в чертах ее ли­ца, - конечно, нет. Еще не пришло время. По закону ты должна будешь сделать это за год до испытания... Если, конечно, не захочешь уйти раньше...
   -Нет!
   -Милая... Я все думаю... Не совершил ли я ошибки, не лишил ли тебя чего-то очень важного, отказавшись привести в нашу повозку другую жену...
   -Если ты хочешь... - страх сменился обидой.
   И он почувствовал это, спеша объяснить: - Нет. Я никогда не смогу забыть твою мать. Я очень сильно ее любил, люблю до сих пор... Просто... Я подумал... Если бы я в свое время поступил иначе, переступил через свои чувства, смирился бы с потерей... У тебя была бы мама, которая...
   -Мачеха! - она постаралась вложить в это слово всю ненависть к ней - не существующей на свете, нереальной и совершенно чужой.
   -Дочка...
   -Не надо об этом, папа! - она откинула полог повозки, собира­ясь забраться внутрь. - Если все дело во мне, если тебя это заботит лишь из-за меня - тогда не надо ничего изменять. Ты все сделал правильно. Я никогда бы не забыла маму. Я считала бы, что ты предал ее память... И вообще...
   -Прошлое уже совершилось, - вздохнув, кивнул Атен, - оно есть и его не изменишь.
   -Я знаю, - она вновь повернулась к нему, взяла за руку, - ты очень любишь меня. Ведь я - твой единственный ребенок, - грустная улыбка чуть коснулась ее губ, чтобы всего лишь мгновение спустя растаять хрупкой снежинкой. - И я тоже очень люблю тебя. Мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив, чтобы у тебя был сын, о котором ты мечтаешь...
   -Дочка...
   -Я знаю, папа, знаю. Я вижу, какими глазами ты смотришь на подрастающих близнецов Лиса и Лины. В них просто написано: "Вот бы и мне таких..."
   -Я уже стар...
   -Совсем нет! Просто... Все дело во мне, да? В том, что... - у нее на глазах выступили слезы. - Прости ме­ня, - она прижалась к нему, уткнувшись мокрым лицом в грудь, - я всегда думала лишь о себе, о том, как мне удобнее, лучше.... Успокойся, милая. Ну, не надо плакать, - караванщик приобнял дочь.
   -Это все из-за меня! Из-за того, что я не такая, как все!
   Атен не видел ее лица, но совершенно точно знал, что в этот миг ее губы вновь тронула вымученная, полная горечи и боли кривая усмешка.
   -Те люди, - грустным, едва слышным голосом продолжала она, - тогда, давно, были правы: снежный ребенок приносит одни нес­частья. Даже если сам того не хочет...
   -Счастье мое...
   -Нет, папа! - вскрикнула она, резко отстранившись от от­ца. - Не-счастье! Несчастье - слышишь! - ее полные слез глаза горели нездоровым огнем, лицо покрыла матовая бледность, лишая цвета не только щеки, но и губы. - Если бы не я, если бы меня не было, все было б иначе, совсем по-другому!
   -Но...
   -Да, папа, это так! Я точно знаю! Если бы не я, мама была б жива! Ведь она умерла потому, что защищала меня, да? Скажи же мне: да?
   Атен молчал, опустив голову на грудь. Он слишком хорошо по­нимал, что нити души Мати так натянуты, так истончены, что отзовутся, ощутив любую даже самую наивную, обращенную во благо неправду, отшатываясь, словно от меча врага. Но правда... Она так изменчива, так противоречива! Взгляни на нее чуть под другим углом - и вот уже белое становится красным, синим, а то и вообще черным.
   -Милая, - взяв дочь за плечи, повернув лицом к себе и глядя прямо в глаза, начал он, - она защищала тебя. И в то же время - не тебя. Она спасала от опасности, от смерти своего ребенка. И себя саму. Себя, потому что в твоих чертах она видела свое отражение, свое счастливое детство. Она видела и мои черты, мою любовь к ней. Ты... В ее глазах ты была олицетворением всего, что было ей дороже жизни. И даже если бы было возможно вернуть время вспять, я уверен, она поступила бы точно так же.
   -Но я говорю не об этом! - вскрикнула девушка, что было силы сжимая кулаки. - Если бы вы не оставили меня, если б сделали так, как велели законы каравана...
   -Нет! Никогда!
   -Но так ведь было бы лучше для всех! Для мамы - она была бы жива! Для тебя - ты так хочешь сына! Вообще для всех - если бы не я, с караваном не случалось бы всех этих бед...
   -Дочка, ты ни перед кем не виновата...
   -Виновата! - перебила она его, притопнув ногой, готовая наста­ивать на своем так, словно это был какой-то детский спор, хотя в ее душе, глазах, памяти все выглядело совсем иначе.
   -Перед кем? - желая успокоить, он хотел показать ей нелепость всех этих обвинений, но она словно разучилась что-либо видеть, понимать, за исключением того, что питало ее чувство вины.
   -Перед тобой!
   -Я ни в чем не виню тебя...
   -А это не важно! Важно, что я виновата! Я виновата перед Сати с Ри. Из-за меня они не могут пожениться.
   -Милая... - это начинало переходить все границы.
   -И перед дядей Евсеем я тоже виновата, - не слушая его, про­должала Мати. - Он мог бы придумывать светлые, чудесные сказки, как та, про дракона, а из-за меня пишет эти ужасные легенды... И вооб­ще...!
   -Дочка, - Атен пристально смотрел ей в глаза, заглядывая в са­мую душу. Он начал понимать, что на самом деле творилось с Ма­ти. - Ты сторонишься всех из-за этого? Ты считаешь, что мы виним тебя во всех наших бедах и несбывшихся желаниях? - та кивнула. Вырвавшиеся на волю слезы, ничем не сдерживаемые, катились по щекам, срываясь с подбородка крохотными снежинками-жемчужинами. - Глупышка! - он прижал ее к груди, успокаи­вая, делясь своей верой и любовью, как делятся теплом. - Что же ты напридумывала такое? Как тебе только это в голову могло прийти? Все вокруг так любят тебя...
   -Любят, - согласилась она, всхлипывая, не успокаиваясь, а, на­оборот, переходя от тихого беззвучного смеха к горьким рыдани­ям. - И поэтому ничего не говорят. Но я... Я не могу себя не винить, особенно когда все остальные молчат!
   -Особенно? Мати... - сперва он хотел сказать: "Ну что еще за ерунда? Опять детские фантазии?" но потом понял, что ничего не добьется этим, скорее, наоборот, сделает лишь хуже, еще сильнее отдалив от себя дочь. - Конечно, ты можешь думать все, что угодно. Это твое право. Только прошу тебя: хотя бы на мгновение взгляни на все другими глазами. Хотя бы моими. Возможно, у меня были бы и другие дети. А, может, и нет. Ведь я прогневал бы богов, убив беззащитного, ни в чем неповинного малыша. Но у меня точно не было бы тебя. У всех нас. А если бы не было тебя, в караван не пришел бы господин Ша­маш...
   -Он здесь не из-за меня, - она тяжело вздохнула, выдавая пота­енные, заветные мечтания - "Ах, если бы это только было так!" - потом поспешно замотала головой, отгоняя от себя все то, что было светлым, словно боясь запачкать мраком овладевшей ее сердцем тоской.
   -Но разве не ты привела Его в караван?
   -Нет. Если бы не я, он пришел бы сам... И, может быть, тогда бы его дракон не погиб... - она снова заплакала. - Пап, пап, я, на­верно, притягиваю беду! Я не хочу этого! Но все само как-то полу­чается!
   -Милая... - караванщик не знал, что сказать, как переубедить, переуверить девочку, которая отказывалась не только задуматься над его словами, но даже хотя бы выслушать, услышать их. - Я не верю, что ты источник бед. Хотя бы потому, что со дня твоего рождения наш караван видел куда больше счастья и удачи, чем все смертные земли.
   -А если все беды еще только предстоят?
   -Но все не может измениться в одночасье.
   -Может! Как раз так все и меняется! Ведь верно? - она вновь отс­транилась от отца, замерла, глядя ему в лицо, ища в глазах ответ на свой вопрос.
   Атен молчал. Он чуть наклонил голову, пряча взгляд. Девочка была права. И в том, что перемены к худшему мгновенны, в то вре­мя как возвращение к благу медленно, словно самый долгий переход между городами. И в том, что впереди караван ждало что-то... Что-то, что заставляло мрачнеть его самого, стремясь, предчувствую опасность, избежать встречи с ней. Может быть, у его дочки тот же дар? Может быть, она тоже начинает чувствовать это будущее, но не понимая этого, ищет причины не вовне, а внутри, виня себя во всем том, что еще не слу­чилось, что еще только произойдет?
   -Мати... Ты знаешь... Тот дар, что дан мне... Дар предвиде­ния...
   Атен уже готов был сложить слова в ту мысль, которая должна была помочь, во всяком случае, он очень на это надеялся, но де­вушка вновь прервала его, не дослушав:
   -Ну, при чем тут ты? Ведь мы говорим обо мне!
   -Пойдем-ка, дочка, - он взял ее за руку, повлек за собой.
   -Куда ты меня ведешь? - та стала упираться, сперва слабо, а затем, услышав: "К Шамашу" что было сил. - Нет!
   -Но почему? - понимая, что не в силах достучатся до разума дочери, он решил воззвать к ее душе, которая просто не могла не услышать слов повелителя небес. - Давай спросим у Него. Шамаш всегда говорит только правду, и...
   -Я не могу!
   -Ты боишься услышать Его ответ? Не надо! - караванщик не сомневался, каким он будет. Конечно, ведь Шамаш, пусть девочка сейчас этого и не помнит, уже раз ответил на подобный ее вопрос. В тот день, когда люди встреченного в пустыне каравана узнали, что она - снежный ребенок, Мати спросила Его, проклятый она ребенок или нет. И Он ответил... Как же Он ее назвал? "Маленьким чудом, люби­мицей богов и людей". Какой ответ может быть желаннее, особенно в устах повелителя небес?
   -Я не могу идти к нему!
   -Почему? - удивился отец. Это было странным, вернее даже не просто странным - невозможным. Еще совсем недавно Мати с утра и до позднего вечера крутилась вокруг бога солнца, не отставая от него ни на шаг, надоедая какими-то вопросами, историями, шутками. И вот вдруг...
   -Он не захочет меня видеть.
   -Да с чего ты взяла! - нет, он просто не верил своим ушам!
   -Я ничего не выдумываю, - она глянула на отца исподлобья, но не с осуждением, а полной боли тоской. - Я виновата перед ним! Это из-за меня Шуллат и Хан ушли, - слезы вновь на­вернулись на глаза, слова мешались с рыданиями. - А он так привя­зался к золотому волку...!
   -Дочка, священные животные ушли, потому что настало их вре­мя. Я понимаю, тебе было очень тяжело расставаться с подру­гой. Но мы знали, что однажды это случится...
   -Нет! Шамаш говорил, что если я привяжусь к Шуши так силь­но, что не будет силы, способной порвать эту цель, она не уйдет, она останется со мной! Но волчица ушла!
   -Дочка...
   -Хватит, пап! - ее губы дрожали, не в силах больше сдерживать рыдания. - Я больше не могу говорить об этом! Не­ужели ты не видишь!
   Он подошел к ней, хотел снова обнять, но она не поз­волила, отшатнувшись, словно от ледяной статуи.
   -Вот что. Иди спать. Уже поздно. Очень поздно. Ночь навеяла эти мысли, и...
   -Но когда взойдет солнце они не исчезнут! Они будут со мной, пока я здесь, пока я живу... - несколько мгновений она молчала, за­кусив губу, затем заговорила вновь, стараясь вложить в голос всю решительность, что была в ее сердце, душе. - Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал.
   -Что, дочка?
   -Если беда... Если что-то случится снова... Я слабая, я не смогу сама уйти. Обещай, что тогда ты прогонишь меня в снега.
   -Да что ты такое говоришь!
   -Ты будешь должен! Ты - хозяин каравана. Твой долг заботить­ся о безопасности людей, доверивших тебе свои жизни. И если угроза во мне... - не договорив, ос­тавляя ту незавершенность, за которую - последнюю из надежд - еще держалась ее душа, девушка исчезла за пологом повозки, оста­вив отца стоять в снегу посреди тропы каравана совсем одним - ошарашенным, озадаченным и не на шутку встревоженным.

Глава 4

   Какое-то время он бессознательно, во власти скорее привычки, чем какой-то определенной цели медленно шагал по неизменным в своей бесконечности просторам снежной пустыни чуть позади своей повозки, не приближаясь к ней, но и не удаля­ясь. Но постепенно беспомощность начала уступать место решимости. То, что совсем недавно было мимолетным образом, потом - расплывчатой мыслью - "А вот хорошо было бы узнать..." - тогда он еще и сам не знал, что, - теперь обрело очертания, стало четким и ясным.
   "Я должен знать, что может произойти, какого мгновения мне бояться. Только так я справлюсь с бедой! Я должен и могу. И если я не сделаю этого сейчас - ни за что не прощу в тот миг, когда будет уже поздно".
   А доподлинно узнать о грядущем можно лишь спросив бога. Обычный смертный в подобном случае слагает молитву, надеясь, что небожители услышат ее и снизойдут до ответа снежинке на лице земли. Но Атен был хозяином каравана, шедшим тропой повелителя небес. И поэтому, резко повернувшись, он решительно зашагал в сторону повозки бога солнца.
   Было уже поздно. Детишки, прибегавшие к Шамашу каждый вечер, чтобы послушать сказки, вернулись к родителям, и небожитель сидел один. Чуть прикрыв глаза он отрешенно смотрел сквозь узкую щелку век на мерцание огня лам­пы.
   -Можно? - коснувшись полога, спросил Атен.
   Шамаш едва заметно кивнул.
   -Прости, что тревожу Твой покой...
   -Все в порядке, - тот, наконец, оторвавшись от немого созерца­ния огня, перевел взгляд на гостя.
   -Я хотел поговорить с тобой о Мати... - осторожно, издалека начал караванщик. - Она беспо­коит меня...
   -Она тоскует по волчице? Должно быть, очень переживает из-за того, что Шуллат убежала в снега.
   -Она винит во всем себя, - вздохнув, хозяин каравана качнул головой. Выходит, на этот раз ему ничего не привиделось. Выходило, что и повелителя небес тревожило происходившее с девочкой.
   -Малышка ни в чем не виновата. Никто не виноват. Просто так должно было произойти - и все.
   -Но ведь священные звери вернутся...
   -Я не знаю. Это зависит только от них.
   -Они вернутся, - уж в чем-чем, а в этом караванщик не сомневался. Ведь ничто, даже зов крови, не может заста­вить верных слуг забыть долг служения своим небесным хозяевам. - Поговори с ней, - попросил он. - Пусть она знает и не винит себя, не грустит о потерянном, когда на самом деле это не навсег­да, а всего лишь на время...
   -Она не станет меня слушать.
   -Но почему? - ему-то казалось, что дочь не идет к богу солнца лишь потому, что боится увидеть упрек в Его глазах.
   -Дело не только в том, что она чувствует себя виноватой. Это лишь одна сторона. Она винит и других.
   -За то, что мы не удержали волков, -понимающе кивнул хозяин каравана.-Но, - однако спустя всего лишь миг он напрягся, душа затрепетала, уже предчувствуя слова, которые она была не хотела слышать. - Не может же она, - его голос дрогнул и Атену пришлось сделать над собой усилие, сглотнуть подкативший к горлу комок, прежде чем: - винить в этом Тебя! - было совершенно невероятно даже предполагать нечто по­добное. - Ведь Ты - бог!
   -Какая разница, кто я! Главное, что я делаю или не де­лаю, - горькая усмешка скользнула по губам Шамаша. - Попробуй взглянуть на все происходящее глазами девочки. Я приношу ей маленького щенка, поручаю ее заботам кроху, говоря: "Однажды придет день, когда ей захочется уйти. Но если ты будет любить ее всем сердцем, привяжешься к ней всей душой, волчица останется". И она день напролет возится с этим маленьким существом, заботится, словно о своем собственном детеныше, любит сильнее самой себя... Но Шуллат все равно уходит. А я отпус­каю волчицу, хотя могу задержать.
   -И, все же, поговори с ней. Прошу Тебя!
   -Хорошо, - небожитель не стал с ним спорить, хотя и понимал всю бесполезность разговоров. - Сейчас?-он был готов пойти с караванщиком, не откладывая то, что считал вынужденной уступкой, в дальний угол.
   -Нет. Утром... Если можно... - добавил Атен, взглянув на своего бога с некоторым смущением. Он выглядел виноватым, глаза просили прощения за настойчивость, говоря: "Не сердись на меня! Я всего лишь простой смертный, которому хочется, чтобы с дорогими его душе и сердцу людьми все было в порядке". - Мати, наверно, уже уснула. Не будем ее будить.
   -Мне хотелось бы верить, что сон исцелит ее душу, прогонит тоску, исправив все лучше, чем мог бы я... Иди и ты отдыхать, торговец.
   -Я... - тот двинулся к пологу, уже готовый выбраться из повозки, подчиняясь воле бога, но остановился, вспомнив о том, зачем приходил. Нет, он не мог уйти, не сейчас. И, по­том, что такое один вопрос? Всего - то несколько мгновений. Пове­литель небес не рассердится на него из-за такого пустяка.
   -Я хотел спросить... - вновь заговорил он, сперва робко, неу­веренно, затем все решительнее и тверже. - Спросить о будущем Ма­ти. У меня недоброе предчувствие. Я боюсь, что с ней может слу­читься что-то плохое.
   Шамаш не сразу ответил. Какое-то время он молча глядел в сторону, всматривался в полум­рак повозки, затем повернулся к торговцу. В его взгляде не было осуждения, лишь затаенная боль пони­мания, сколь сильным бывает это желание узнать грядущее и как жестоко судьба мстит тому, кто оказывается не способен с ним сов­ладать.
   -Атсинен, - он называл своих спутников по имени лишь тогда, когда хотел подчеркнуть важность того, что собирался ска­зать, и потому всякий раз это заставляло собеседника вздрогнуть, насторожиться, целиком уходя во внимание, - не спраши­вай о том, что, узнав, страстно захочешь забыть.
   -Неужели судьба моей дочери так ужасна...
   -Нет. Совсем нет. И тебе это известно не хуже ме­ня, - он заглянул ему в глаза и караванщику в какой-то миг показа­лось, что Шамаш знает его тайну - то видение, которое, явившись торговцу несколько лет назад, накануне дня рождения дочери, стало звездой, на свет которой он так стремился.
   "Чему я удивляюсь? - мелькнуло в голове у хозяина карава­на. - Ведь богу ведомо о судьбах людей все, в то вре­мя как мы лишь предчувствуем, надеясь и боясь ошибиться".
   Но если так. Если ее будущее действительно будет столь прекрасно... Стоило ли ему и дальше продолжать эти расспросы, рискуя прогневать богов, вынуждая их в отместку заметить добрую судьбу злой?
   Однако... Любопытство оказалось сильнее голоса разума. Ему хотелось, чтобы не только один миг будущего Мати, открывшийся ему, был радостным, но и все грядущее, вся дорога к нему. А для этого караванщику было просто необходимо очистить тропу от всех преград и бед.
   -Шамаш, я не прошу рассказать мне обо всем, но... Мне очень важно, просто необходимо знать, от чего беречь дочку, чего бояться...
   Бог солнца взглянул на него с непониманием:
   -Почему ты спрашиваешь об этом меня? Разве тебе самому не дан дар предвидения?
   -Это совсем не то. Я вижу лишь обрывки - маленькие эпизоди­ки, никак не связанные друг с другом. И, потом, это зрение расплывчатое, надежда, мечта, страстное желание заставляют видеть одно лишь добро, затемняя все остальное сомнением. К тому же в душе живет страх, что свершится не лучшая, а лишь худшая часть преду­гаданного...
   -Знание грядущего - не награда, а кара, - качнув головой, тихо проговорил небожитель. - Мне казалось, что тебе-то это должно быть понятно.
   -Только если впереди ждет беда. Если ж счастье - предчувствие только растягивает светлый миг предвкушения на года, позволяя насладить­ся им сполна.
   -Это не так.
   -Что - не так? - не поняв, переспросил караванщик.
   -Тот, для кого не существует мрака, не увидит и свет. Кого хранят от всех на свете бед, не узнает счастья, даже если оно за­полнит собой весь мир.
   -Ты говоришь загадками, так, словно что-то скрываешь от ме­ня.
   -Возможно.
   -Конечно, в мироздании множество такого, что смертному не положено знать...
   -Дело в другом. Я хочу, чтобы ты понял все сам. Ведь подсказка, не осмыс­ленная разумом услышавшего ее, не облегчит путь, скорее, наоборот, все еще сильнее запутает.
   -Я лишь простой караванщик и...
   -Торговец, - прервал его Шамаш, - я не отвечу на тот вопрос, который ты собираешься мне задать, даже если ты спросишь.
   -Ты не хочешь... - он опустил голову на грудь. Что же, ему ни­чего не оставалось, как смириться. Да и кто он такой, что­бы просить, тем более требовать от бога ответа?
   -Нет, - качнул головой небожитель. Его глаза, храня спокойствие, смотрели на торговца, ожидая от собеседника не подчинения, а по­нимания. - Я просто не знаю ответа.
   -Не знаешь? - караванщик резко вскинул голову. Это было невоз­можным! Но, с другой стороны, разве мог он хотя бы на миг усом­ниться в правдивости Его слов? А потом, когда первый всплеск удивления прошел, чувства немного улеглись, он начал понимать...
   "А ведь действительно. Моя дочка еще не достигла совершен­нолетия, не прошла испытания. У нее еще нет судьбы, нет четко оп­ределенной дороги, подобной тропе каравана, лишь бесконечность просторов снежной пустыни. С ней может произойти все, что угодно, а может не случится совсем ничего! И пока Мати не пройдет испыта­ние, никто, даже величайший из богов не может сказать, каким бу­дет ее будущее, ведь сейчас у нее множество грядущих и, в то же время, нет ни одного.
   -Прости, - плечи караванщика опустились, голова склонилась на грудь. - Я все понял. То, о чем я хотел попросить, действительно невозможно... Но...Но может быть... Может быть, Ты скажешь мне хотя бы с какой стороны ждать приближения беды?
   -Ты не поймешь, - вздохнув, качнул головой Шамаш.
   -Но, великий бог, мне ведь и не нужно понимать! Мне доста­точно просто знать, верить: все будет именно так и никак иначе!
   -Как, торговец? - Шамаш с грустью взглянул на него, не скры­вая, что разговор утомил его сильнее всей дороги и совершенных по пути чудес.
   -Не важно... - почувствовав это столь же явственно, как и бли­зость желанной цели, караванщик заторопился, боясь, что все оста­новится за миг до заветного слова.
   -Как раз это важно. Важнее всего. Нет ничего хуже и губительнее неправильно понятого предсказания. Лучше пусть его вовсе не будет, чем...
   -Господин! - не выдержав, взмолился хозяин каравана. - Не мучай меня! Особенно теперь, когда я знаю, что ответ на мою мольбу су­ществует! Прости, я всего лишь слабый человек, которому хочется быть или хотя бы казаться сильнее. Не ради себя - ради своего ребенка!
   -Будь по-твоему, - видя, что спутник все равно не отступит, сдался Шамаш. - Только, прошу, не ищи в сказанном, того, чего там нет. Не додумывай сам. Постарайся принять все таким, ка­кое оно есть. Как образ, что ты видишь в своем предвидении, не более того.
   -Конечно! Я запомню каждое сказанное Тобой слово и не добав­лю к нему ничего от себя...
   -Постарайся. От этого очень многое может зависеть.
   -Да! Не сомневайся во мне! Я не подведу Тебя, оправдаю дове­рие...
   -Ничто, внушающее страх
   Тебе, не будет ей опасно, - он говорил медленно, словно позволяя летописцам госпожи Нинтинугге в точности записать каждое сказанное слово в летопись подземного мира.
   Атен вздохнул с нескрываемым облегчением. Услышанное им было даже больше того, что он ждал, на что надеяться.
   "Какое облегчение знать, что ничего из того, что пугает меня, не сбудется! "
   И, все же... Внутри себя, каким-то неведомым чувством, может быть - самим даром предвидения караванщик понимал: это только первая часть пророчества. Будет и вторая. И совсем не столь добрая.
   Он ждал ее, пусть без былого отчаяния, но с долей сомнения: "Что же тогда ей угрожает?" и страха: "А вдруг..."
   Прошло лишь одно мгновение, но оно показалось тому, кого боги не наградили терпением, целой вечностью. И лишь когда она подошла к концу бог солнца продолжал:
   -У ней один лишь только враг.
   С ним справиться она лишь властна.
   Ну, что ж... Караванщик вздохнул. Все оказалось даже лучше, чем то, на что он надеялся. Единственный враг, справиться с которым малышка сможет и сама... Должно быть, что-то незначительное, несущественное...
   Атен одобрительно кивнул. Это было хорошее предсказание, доброе от начала до конца. А раз так...
   Раз так, караванщик мог не беспокоиться. Во всяком случае, до тех пор, пока не появится нечто, что напугает Мати больше, чем его самого... А тогда, если нечто подобное случится - все, что ему будет нужно, это прислушаться к дочери. Она сама найдет путь.
   Все просто.
   И раз так...
   Атен двинулся к пологу. Вместе с покоем пришла усталость.
   -Я, пожалуй, пойду, - пряча зевок в ладонь, прого­ворил он.
   -Спокойной ночи, - Шамаш вновь повернулся к огню, от которого он оторвал взгляд лишь когда полог, упавший за спиной торговца, покинул последний трепет движения.
   Он мог скрывать правду от других, но к чему было таить ее и от себя? Шамаш не просто боялся, он знал, что пророчество не спо­собно уберечь от ошибок, скорее, наоборот, наплодит множество но­вым. Так было всегда, так будет и на этот раз. Но в то же время он не мог и промолчать, когда, в сущности, сам подтолкнул торговца к этому разговору, зная, что очень скоро ему потребуется помощь хозяин каравана.
   Этот разговор... Шамаш закрыл глаза, с силой сжав губы в тонкие бледные ни­ти. Даже та его часть, что была лег­чайшей, далась ему с трудом. А ведь это было только начало...
   Он не видел движения за пологом повозки. Оно было столь роб­ким и затаенным, что его было невозможно ощутить. Но это было не важно, когда он точно знал, что не один.
   -Иди сюда, малыш, - позвал он девушку. Та подчинилась, забралась в повозку, не скрывая своего сму­щения, когда ей-то казалось, что она ступала беззвучно, дышала в себя, даже думала без слов, в общем, делала все так, как учила ее волчица и никто не должен был ее заметить.
   Она села возле самого полога, обхватив руками колени, притя­нув из к груди, сжимаясь в маленький комочек.
   -Я... Я не хотела подслушивать, - Мати покраснела, зная, что говорит неправду, но ничего не могла с собой поделать, - просто оказалась рядом. Это... вышло случайно.
   -Может быть, так и лучше.
   -Если ты не сердишься на меня...
   -Я не могу на тебя сердится. Ты же знаешь.
   -Тогда - хорошо. Я боялась...
   -Малыш, - он осуждающе взглянул на нее. - Чувство вины - это нечто среднее между болезнью и защитной реакцией. Ничего нет, но мы убеждаем себя, что есть.
   -Ты тоже?
   -Да.
   -Но почему? Ведь это глупо!
   -Разве все наши поступки продиктованы разумом?
   -Нет... Я имела в виду... - она даже растерялась. - Ну... ты не такой, как я, как мы все... И поэтому... Ну... - ей было трудно объяснить, и, все же, она пыталась: - Ты не должен чувствовать себя виноватым, потому что ты - бог, а небожитель никогда ни в чем не вино­ват. Даже Нергал. Потому что... Ну, потому что вина - она лишь для человека.
   -Что ж, - он не сводил с нее взгляда черных глаз, в глубине которых сверкнули огоньки доброй, теплой улыбки, - выходит, я боль­ше человек, чем бог.
   -Да? - пусть улыбка коснулась губ девушки лишь на мгновение, но ведь не все сразу, правда? Хорошо было уже и то, что Мати позволила себе немного расслабиться, и хотя ее тело продолжало быть зажатым, скованным, словно покрывшись льдом, в глазах зажегся огонь, который, как ка­залось еще совсем недавно, ушел из них навсегда. Она заговорила о другом:-Отец так обо мне беспокоится...
   -Он очень любит тебя. И готов на все, лишь бы ты была счаст­лива.
   -Я знаю... - она вздохнула, уткнулась подбородком в коле­ни, а затем чуть слышно прошептала: - Но я так несчастна, а он ни­чего не может с этим сделать! Ведь не в его власти заставить Шуши вернуться! - и, все же, что бы там ни было, виновата она или нет, Мати не могла не думать, не горевать о своей подружке.
   Шамаш взглянул на девушку с сочувствием, однако же, качнув го­ловой, проговорил: - Прости, но если ты здесь затем, чтобы попро­сить об этом меня, ты пришла напрасно. Я не стану этого делать.
   -Но почему! - всплеснув руками, вскрикнула та. Ее глаза наполнились обидой и непониманием.
   Ей-то казалось, все так просто: раз Шамаш не сердится на нее, раз она ни в чем не виновата в его глазах, он не может не исполнить ее просьбы, тем более такой легкой - позвать волчицу!
   -Ты не хочешь вернуть ее, потому что золотые волки тебе на­доели? И ты прогнал их?
   -Нет. Почему ты так решила?
   -Иначе бы они не ушли! Ведь они твои спутники, они должны служить тебе и не могут просто взять и убежать в снега! А если тебе надоест караван, ты и нас прогонишь? Ведь мы тоже не уйдем по собственной воли!
   Шамаш не отрываясь смотрел на девушку. Его лицо стало белее снега, глаза превратились в глубочайшие из бездн, в которых плавилась боль.Он ожидал подобного упрека и, все же, ока­зался не готов к нему.
   -Я никого не прогонял, - хриплым голосом проговорил он. - Если бы это зависело лишь от меня, они б не ушли никогда. Но таким бы­ло их желание. И я не мог заставить их остаться.
   -Но почему!
   -Потому что они свободны в своем выборе. Так же свободны, как вы. И если тебе или твоим родным однажды станет в тягость мое присутствие, вам будет достаточно только сказать - и я уйду. Ес­ли ты хочешь этого...
   Всхлипнув, девушка сорвалась со своего места, бросилась к Шамашу, схватила его за руку.
   -Прости меня, пожалуйста! Я не хотела тебя обидеть, прос­то... - на ее глаза набежали слезы. - Я так сильно привязалась к Шуши! Я не могу без нее, без нее я не просто одна, но так одинока, слов­но... - мотнув головой, она замолчала, забыв о словах и мыслях, направив все свои силы на то, чтобы сдерживать потоки слезы. - Она ведь вернется?- ее глаза, обращен­ные на колдуна, были полны мольбой о надежде.
   -Я не знаю, - он всегда был искренен с ней, даже когда пони­мал, что этим причинял ей боль. Он просто не мог иначе. - Это решать волкам.
   -Прошло три года...-вспомнила девочка. Она побледнела, ее губы задрожали.
   -Да.
   -Ты говорил... - Мати тяжело вздохнула.-Я понимаю. Да, - как бы ей ни было больно, она продолжала: - Шуши с Ханом не наши рабы. Они достигли совершеннолетия и должны встать на свой собственный путь...
   -Мне очень жаль.
   -Ну что ты! Ты ведь ни в чем не виноват!
   -Спасибо.
   -Но за что ты меня благодаришь?-в ее глазах, в которых все еще стояли слезы, отразилось удивление.
   -За понимание.
   -Понимание! - она горько усмехнулась. - Я такая же глупая, как была когда-то! Мне нужно долго объяснять, чтобы я по­няла. А еще лучше вообще ткнуть носом.... Я только теперь вижу: в том, что случилось, не виноват никто: ни мы с тобой, ни Шуши с Ханом. Просто так должно было произойти. Но только от этого не становится легче... - она обратила к нему совершенно несчаст­ное лицо. - Шамаш, почему они ушли, ничего не сказав?
   -Легче прощаться не прощаясь.
   -Зачем вообще было прощаться! Они ведь могли взять нас с со­бой! Я была готова разделить с Шуши ее путь! Раз уж она не может идти моим, - чуть слышно добавила она.
   -Они пошли к своим сородичам.
   -Ну и что? - мотнула она головой, не понимая, почему это должно было помешать ей отправиться в путь с ними. - Я была бы рада встретиться с другими золотыми волками. Это было бы даже здорово. Или... - она на миг умолкла, задумавшись над словами колдуна, взглянув на них с другой сторо­ны. - Они не хотели, чтобы я помешала их встрече?
   -Малыш...
   -Нет, Шамаш, - прервала она его, - не надо, не говори ничего. Я все понимаю. Если бы я была на их месте и прожила столько времени вдали от своих сородичей, то потом, встречаясь с ними, я бы тоже хотела, чтобы рядом не было нико­го... постороннего.
   -Ты не чужая им.
   -Я другой крови. Я - дочь огня, а они - снежные охотни­ки... Все в порядке, правда. Я все понимаю: и почему они ушли, и почему могут не вернуться. От своих трудно уходить, даже если они совсем чужие, а чужие, наоборот... Во всяком случае, мне хочется думать, что я... Ну, что Шуши считает меня своей подругой.
   -Так и есть, малыш.
   -Шамаш! - в ее голосе был укор. - Почему ты все время называешь меня малышом? Я выросла. Взгляни на меня!
   Тот послушно поднял на нее взгляд. А она продолжала:
   -Я уже не маленькая девочка с тонкими смешными косич­ками. Совсем скоро я стану взрослой...-заметив, что бог солнца качнул головой, Мати воскликнула: - Что! Что не так! Мне уже че­тырнадцать! Конечно, для вечного бога это смешной возраст, но для меня... - она была готова вновь обидеться, на этот раз не на вол­ков, а на их хозяина.
   -Прости, - глядя на нее теплым взглядом глубоких черных глаз, подобных безднам, на дне которых мерцал пламень, промолвил бог солнца, - но для меня ты навсегда останешься маленькой девочкой.
   -Это еще почему?
   -Потому что такой я увидел тебя в тот, первый миг, в снегах пустыни.
   -И даже когда я стану старой-престарой...
   -Ты не состаришься, малыш. Никогда.
   -В твоих глазах... - она вздохнула. - Но я, заглядывая в них, отражаясь словно в зеркале, буду видеть себя седой, с сухой мор­щинистой кожей, дряхлой и слабой...
   -Нет.
   -Да! Это будет правдой! А ты никогда не лжешь!
   -Главное не на сколько лет мы выглядим, а сколь моло­дыми или старыми чувствуем себя И тогда маленький крошка мо­жет быть дряхлее столетнего старика, а вековая старуха - юной, словно девчонка.
   -Шамаш, а можно сделать так, чтобы и тело не старело, не из­менялось, на всю жизнь оставаясь таким, какое оно есть? Ну, как в сказках о вечной молодости? Я могла бы съесть священный плод и вновь стать крошкой...
   -Ты этого хочешь?
   -Ну... Не знаю, - девушка растерялась. Одно дело мечтать о чем-то, понимая, что этой мечте вряд ли будет суждено исполнится, и совсем другое - делать шаг навстречу чему-то возможному, но при этом совершенно невероятному. - Я ведь никогда не была взрослой. С одной стороны, хорошо все время быть маленькой, играть, ни о чем не заботясь, мечтая о том, что будет дальше, но с дру­гой... Мне бы хотелось стать самостоятельной, идти по своему пути, а не дорогой отца, да и вообще узнать, что мне суждено. Это ведь так интересно! Наверно, будет лучше, если я сначала вырас­ту. Немного, не до старости, потому что, - она поморщилась, - я точ­но знаю, что не хочу быть старухой... А потом уже помолодею. Или, если это будет невозможно, усну вечным сном... Шамаш, - она с интересом взглянула на своего собеседника, - расскажи мне о буду­щем! Что меня ждет?
   -Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь слышала, что я сказал твоему отцу.
   -Так то отцу, а то мне! И, потом, это только сперва ты не хотел ему ничего говорить, но потом все же сказал, что мне ничего не угрожает....
   -Я сказал, что тебе не угрожает ничто, внушающее страх...
   Мати прервала его, поспешно закивав:
   -Я помню твое пророчество. Оно... Оно так хорошо отпечаталось у меня в голове, что я вряд ли теперь когда-нибудь смогу его забыть. Тем более что я понимаю: от него зависит моя жизнь. Вот только мой отец, когда речь заходит обо мне, боится абсолютно всего, так что, - она, улыбнувшись, хмыкнула: - выходит, мне не чего опасаться. А тот неизвестно кто - я ведь справлюсь с ним и сама, верно?
   Колдун задумчиво взглянул на нее, качнув головой:
   -Все не так просто...
   -Ну и пусть, пусть это будет сложно! Шамаш, я не мой отец, мне неинтересно, какие беды меня ждут. Вообще-то, мне бы хотелось не знать о них никогда, даже если они будут рядом. Я хочу уз­нать совсем другое - какой я буду, когда вырасту, кем стану... Ну, ты понимаешь...
   -Нет.
   -Ну... Ты же знаешь, о чем гадают мои сверстницы: каким будет испытание, что ждет меня после него, кто станет моим мужем и ка­кими будут мои дети... - заметив быструю улыбку, скользнувшую по губам бога солнца, Мати обиженно надулась:-Почему ты смеешься! Ведь я не сказала ничего смешного!
   -Конечно, малыш, - но улыбка стала еще шире.
   -Тогда вместо того, чтобы веселиться, ответь! Ты же говорил, что не можешь оставить ни один вопрос без ответа.
   -Если знаю его.
   -Только не говори, что ты не знаешь!
   -Это действительно так.
   -Ты ведь бог!
   -И что же?
   -Боги должны знать все о смертных!
   -Малыш...
   -Ладно, - казалось,она отступила на шаг назад в своем стремле­нии получить ответ, но только затем, чтобы, обойдя непреодолимую преграду, вновь броситься вперед. - Ладно... Пусть ты не знаешь. Но ты можешь поговорить с богом судьбы, спросить у него, что мне суждено! Госпожа Кигаль, повелительница подземного мира и его хозяйка - твоя сестра. И Намтар не откажется все тебе рассказать... Ну пожалуйста!
   -Зачем тебе это, малыш?
   -Но ведь это так интересно! И, потом,-ее взгляд стал хит­рым,-тогда бы я знала, о чем мне просить тебя, а что я получу и так!
   Он качнул головой.
   -Но Шамаш! - Мати вновь обиженно поджала губы. - Тебе ведь ни­чего не стоит спросить!
   -Спросить легко, - чуть слышно проговорил тот, - жить потом тя­жело.
   -Почему?
   -Зная будущее, ты не сможешь не захотеть его изменить.
   -Ну... Хорошее, положим, изменять ни к чему...
   Смешок сорвался с губ бога солнца:
   -Не скажи. Вот если ты узнаешь, что тебе суждено что-то очень светлое, чудесное, но не завтра, а через караванный круг, 20 с лишним лет.
   -Но тогда я стану совсем старой! Конечно, я захочу, чтобы все произошло уже сейчас! Зачем так долго ждать!
   -И судьба изменится. Скажем, тебе было суждено прожить эти двадцать лет в радости, чтобы грядущее счастье стало венцом всей жизни. А так тебе будет дано лишь одно мгновение. Или и его не будет, когда ты не сможешь его увидеть, понять, найти, не зная всего того, что должна была узнать.
   -Это так сложно! Шамаш, но вот ты, ты ведь все же знаешь будущее?
   -Не все и не всех.
   Мати взглянула на него, нахмурившись, не понимая, что тот имеет в виду.
   -Если я скажу, что знаю, - между тем продолжал бог солнца, - какая судьба ждет маленького маль­чика, встретившегося на пути каравана, когда мы входили в стены прошлого города...
   -Того, что остановился на дороге, зазевался и чуть было не угодил под колеса первой повозки? - перебила его девушка, в глазах которой зажегся огонь любопытства. - И что же его ждет?
   -К чему тебе это знание? Оно ведь ничего не изменит ни в твоей, ни в его судьбе.
   -Мне просто любопытно! И, потом, может быть, я встречу его через круг... - она не договорила, заметив, что собеседник качнул головой.-Этого не произойдет? Потому что мы никогда больше не придем в тот город? Скажи, Шамаш, ска­жи! - она подобралась поближе к небожителю, схватила его за руку, крепко стиснув ладонь вмиг ставшими похолодевшими пальцами. Мати не могла ждать ни мгновения. Сердце билось так быстро, что было го­тово вырваться из груди. Самые мрачные предчувствия заполнили мысли и фантазии, заставляя зубы застучать мерной дробью, словно от жуткого, пронизывавшего насквозь холода.
   Он заглянул ей в глаза, качнул головой, с каждым мигом все сильнее и сильнее ненавидя этот разговор. Но он должен был объяс­нить ей то, чего она не могла понять сама.
   -Через месяц он с приятелями заберется на крышу дома. Те затеют спор: кто самый смелый. И, не желая прослыть трусом, он прыгнет вниз... - Шамаш пристально смотрел прямо в глаза Мати, которая, по­няв все без дальнейших объяснений, сжалась несчастной пичужкой, попавшей в метель. У нее перед глазами возник образ того парнишки - ее сверстника, ну, может быть, чуть младше, - светловолосого, вихрастого, с открытым лицом и печальным взглядом. И ей стало так жаль его, так больно...
   -Но ведь даже если я уговорю папу повернуть караван, мы не доберемся до города к этому сроку! - сорвались у нее с губ полные отчаяния и ужаса понимания своей беспомощности слова.
   -Нет.
   -Это так больно: знать, и быть не в силах ничего изме­нить... - она шмыгнула носом, провела ладонью по лицу, прогоняя го­товые зажечься в излучинах глаз слезы, в то время как разум, да­же понимая всю свою слабость, продолжал искать нечто... Нечто, что было способно помочь, отогнать от сердца боль. - А если ты построишь ледяной мост, ну тот, что сокращает расстояние? Мы могли бы быст­ренько сходит в город, предупредить его... А еще лучше его родите­лей. Пусть запрут его в тот роковой день дома. И ничего не прои­зойдет. Он будет жить...
   -Они не станут ничего изменять. Оплакают его еще при жизни, и все.
   -Но почему?!
   -Потому что судьба определяется не людьми, а богами. И каж­дый, кто пытается идти против нее, гневит небожителей, которые накажут не только виновного, но и весь его род.
   -Так думают люди, но не ты! Ты ведь тоже бог! Ну почему, по­чему ты не вмешиваешься? Не хочешь ссориться с сестрой и ее по­мощниками?
   -Дело не в этом.
   -Тогда, в чем? Или ты согласен с тем, что заставляет Их так поступать? - на этот раз ее собеседник едва заметно кивнул. - Но почему?! - она никак не могла этого понять! Ведь Шамаш всегда был таким... Таким... Небесным вои­ном, готовым сражаться за жизнь любого смертного. Почему же на этот раз все иначе?
   -Это не просто объяснить, малыш...
   -И, все же, попытайся! - упрямо настаивала на своем Мати, счи­тая себя не просто вправе, но обязанной разобраться во всем. Хо­тя, надо признать, ее мало беспокоило происходившее. В конце концов, тот паренек хоть ей и понравился, но был совершенно чу­жим, далеким и вообще остался так далеко позади, словно уже в прошлой жизни. И, потом, смерть непрошедшего испытание легка. Ведь его, невинного в глазах богов, ждет всего лишь перерождение, а что плохого в том, чтобы родиться еще раз? Другое дело стран­ное поведение Шамаша. Ей было нужно, просто необходимо разобраться.
   -Любую судьбу можно изменить, переделать, провести заново с самого настоящего. Все дело в том, что каждое даже самое незначи­тельное вмешательство на одну благую судьбу дает сотню отражений в зеркале беды.
   -Ты имеешь в виду, что, стремясь помочь, можешь сделать только хуже?
   -Да.
   -Но как? Прости меня за то, что я так надоедаю тебе со свои­ми глупыми расспросами, - быстро, боясь, что собеседник прервет ее, не давая ему вставить ни единого слова затараторила она. - Конечно, я должна просто поверить тебе, ведь ты всегда говоришь только правду. Но... Я сама не знаю, почему, но зачем-то мне нужно все понять самой, знать наверняка, так, чтобы больше никогда-никогда не усомниться в истинности этой правды. Ты... Ты ведь не случайно заговорил об этом, да? Ведь если бы ты не хотел, то не стал бы...
   -Да, малыш. Я специально завел этот разговор.
   -И со мной, и с отцом?
   -Да.
   -А потом станешь говорить об этом и с другими? - с одной сто­роны, ей не хотелось, чтобы все случилось именно так. Было жалко делить откровение с кем-то еще. Но, с другой - спокойнее.
   -Нет, - качнул головой Шамаш. - Тогда я бы собрал всех вместе, чтобы не повторять одно и то же сотню раз. Нет, - повторил он, - этот разговор лишь для вас двоих.
   -Почему? Почему только для нас? - ей было любопытно. И, вместе с тем, душу переполняло чувство гордости.
   -Потому что вы особенные.
   -Особенные, - она с трудом спрятала счастливую улыбку. Ей так хотелось услышать именно это.
   -Да, малыш. У вас есть дар. Дар предвидения.
   -А... - Мати растерянно взглянула на небожителя. Она знала, что ее отцу дано видеть будущее. Но только ему, не ей.
   -Ты можешь его не чувствовать, сколько ни будешь стараться, не сможешь разбудить до срока. Однако это ничего не меняет. У те­бя есть эта способность. Даже более сильная, чем у тво­его отца. Это так - и все.
   -И ты говоришь с нами...
   -Я хочу объяснить, - его голова чуть наклонилась, глаза на миг затуманились, по губам скользнула грустная улыбка, а затем, чуть слышно, словно лишь для себя, не для нее, он добавил, заканчивая начатую фразу, - наверное, то, что невозможно объяснить, что можно понять лишь пережив, прочувствовав...
   -Зачем же тогда пытаться объяснить, если в конце концов мы поймем все и сами?
   -Это может случиться слишком поздно, ведь дар... Любой дар, а этот в особенности, очень опасен и для того, кому дан, и для тех, кто идет с ним рядом... Малыш... Ты должна чувствовать ту черту, после которой можно вмешиваться в судьбы других, а до - ни в коем случае нельзя.
   -Именно так - сначала после, а потом до? Не наоборот?
   -Да. Именно так.
   -И что же это за черта?
   -Пустота.
   Девушка наморщила лоб, стараясь понять, что скрывалось за последним ответом, но ее разум оставался совершенно чист и мысли было не за что зацепиться.
   А Шамаш продолжал:
   -Как это ни жестоко звучит, но судьба человека не имеет ни­какого значения. Главное - судьба мира. Если он может пережить чью-то смерть - нельзя вмешиваться, ибо это может нанести ткани пространства смертельную рану. Если же мир стоит на грани, за ко­торым пустота...
   -Выходит, судьбу можно изменять лишь тогда, когда хуже прос­то не может быть?
   -Да.
   -Так было в том, ином мире, о котором ты говорил?
   -Да. Он стоял перед концом, перед пустотой.
   -Но его боги все равно наказали тебя за изменение судьбы?
   -Теперь я не думаю, что это было наказание, - он скользнул взглядом по маленькому мирку своей повозки, за котором было царс­тво снежной пустыни, окруженное мирозданием, лежавшим на ладонях Всего и Ничего. - Скорее уж награда.
   -Они испытывали тебя?
   -Наверное.
   -И ты прошел испытание?
   -По всей видимости.
   -Ты говоришь так уклончиво, словно не уверен в этом!
   -А как тебе самой кажется: можно быть уверенным при таких обстоятельствах?
   -Ну... - Мати задумалась. - Отец и дядя Евсей говорят, что тот, другой мир был только сном, вызванный болезненным бредом... Если так... Я не знаю... Шамаш, а здесь, в нашем мире, ты изменял судьбы?
   -Да, - кивнул он и от внимания девушки не ускользнула грусть, коснувшаяся крылом его губ, закружившаяся в глазах.
   -Нашего каравана? Когда? Проводя нас по ледяному мосту, спа­сая от трещины? Потому что наш мир стоит на грани пустоты - у то­го дня, когда снежная пустыня заполнит собой всю землю и все смертные уснут вечным сном? Но если это так, можно спасать всех...
   -Не все деяния избавляют от конца. Некоторые лишь приближают к нему.
   -А как узнать, в чем спасение, а в чем смерть? Нужно ведь не просто видеть одно будущее, одну линию судьбы, но еще предвидеть множество других, тех, которых на самом деле нет, но которые в то же время есть... вернее, будут, когда... Брр... - она замотала головой. - Жуть! ...Но я поняла, почему нельзя изменять судьбу: во-первых, потому что стремясь к лучшему можно сделать хуже, а во-вторых, так как потом уже никто не разберется в том, что же кто-то там сотворил. Шамаш...Я еще хотела спросить... Ты изменял судьбы до того, как понял все это или и потом?
   -Только когда понял.
   -Видя множество путей?
   -Да. Это очень тяжело, малыш. Каждый раз теряешь столько сил, словно создаешь новый мир. Может быть, так оно и есть. Создаешь мир и отдаешь ему частицу своей души...
   -Почему?
   -Ища спасение нужно много раз вновь и вновь пережить конец. А это очень больно - видеть смерть близких, дорогих людей. Со временем можно привыкнуть к любой боли, но только не к этой...
   Она взглянула на него извиняясь и, все же, чуть слышно про­говорила:
   -Можно я задам еще один вопрос? Пожалуйста!
   -Спрашивай.
   -Ты ведь изменял судьбу каравана? - это было всего лишь прелю­дией к тому, главному вопросу, который она хотела задать, но боя­лась, будучи еще не готовой.
   -Нет.
   -Как так? - Мати не просто удивилась, она растерялась. -А когда построил Ледяной мост, по которому мы перешли через трещи­ну? Нет? Но ведь если бы не мост, мы б погибли! - Мати облизала вмиг высохшие губы, только теперь начиная понимать весь ужас, скрывавшийся в минувшим.
   -Возможно. Но ваша судьба была другой. И спасая вас, я не нарушал ее.
   -А в Керхе?
   -Нет, - вновь качнул головой Шамаш. Затем он продолжал: - Там я изменил судьбу города.
   -Губитель должен был победить и превратить его во вто­рую Куфу? А хозяин города приносил бы ему в жертву магов и все города исчезли бы в снегах пустыни?
   -Возможно. Хотя я видел гибель лишь Керхи.
   -А караван? Мы бы просто ушли и все?
   -Да, малыш.
   -Не вмешиваясь ни во что?
   -Не вмешиваясь ни во что... - повторил он и в его глазах, го­лосе была глубокая, нескрываемая грусть.
   -А Ри с Сати?
   -Да...
   -Что "да"? Шамаш, ты изменил их судьбу?
   -Да, девочка.
   -А мою? Мою судьбу? Ты изменял ее? - она, наконец, решилась спросить о том, что было главным. Мати вся напряглась, устреми­лась в слух, ожидая того, что будет сказано в ответ.
   -Да.
   -Когда?
   Сперва она хотела спросить - "Зачем?" - но потом поняла - все ведь ясно и так. Он спасал ее жизнь.
   "Я должна была уже умереть... - эта мысль сперва трепетом прошла по ее душе, заставила задрожать, инстинктивно сжать в кулаки пальцы рук, затем сменилось отрешенным - Ну и пусть! Ведь этого не случилось. Ничего не произошло тогда, когда должно было произойти, а, значит, не произойдет больше никогда!"
   -В снегах пустыни, когда мы впервые встретились.
   -Уже тогда? - с удивлением и ужасом воскликнула Мати. "Нет! - горело у нее в глазах, кричало ее душа, которой вдруг стало так невыносимо больно, как не было никогда. - Этого просто не может быть! Это невозможно! Ведь тогда... Если так... Это значит, что я не узнала бы ничего из того, что сейчас составляет всю мою жизнь! В ней не было бы чудес, не было бы Шуши, не было бы те­бя... Она была бы самой обыденной, серой, тусклой, безликой, как снежная пустыня во власти метели. Такой безликой, что не было бы ничего, что было б можно вспоминать в вечном сне! И такой корот­кой... Я не хочу!" - Но... - мысль девушки безу­держным ветром неслась неведомо куда, словно стремясь догнать собственный хвост. - Ведь... Если бы дракон не позвал меня, я бы... - Мати уже была готова сказать: "не убежала б в снега,"стре­мясь убедить саму себя, что все произошедшее с ней должно, просто обязано было произойти, но замолчала, вспомнив, совершенно отчетливо осознав - а ведь она убежала не потому, что кто-то звал ее в снега, а потому что все чувства, мысли, ее душа гнала ее прочь от каравана, не важно куда... Если бы не зов дракона, она бы отклик­нулась на крик ветром, вздох метели, беззвучный оклик повелитель­ницы снегов госпожи Айи... - Но ведь у ребенка, не прошедшего испы­тания, нет судьбы... - прошептала она, хватаясь за последнее звено цепи, ускользавшей у нее из руки.
   -Судьба есть у всех. Просто до поры человек не видит ее. И, не зная, изменяет.
   -Ты хочешь сказать, что я сама могу изменить свою судьбу?
   -Если захочешь.
   -И стоит мне пожелать умереть, я умру? - она испытующе гляде­ла на собеседника, не то стремясь добраться до истины, не то ища в ответах Шамаша хотя бы какое-нибудь несоответствие, расхожде­ние, изъян, зацепившись за который она могла бы опровергнуть про­тивную, страшно ненавистную ее душе мысль о собственной смерти. Не то чтобы она боялась ее, просто... Приди она сейчас, ми­нувшим вечером - что же. Но тогда...
   -Не вся. Но частица тебя. И так раз за разом, до тех пор, пока эта мысль не затмит собой все в жизни, не оста­вив места более ничему.
   -Зачем ты все это говоришь мне? Ты ведь не сказал отцу. И, потом, смерть, она же никак не связана с даром...
   -Связана, малыш. Даже больше, чем все остальное. Один из первых вопросов, которыми обычно задается тот, кто обнаруживает способность предвидения - мысль о собственной смерти.
   -И что же увижу я, если захочу узнать...
   -Что ты давно должна быть мертва.
   -Давно? - ей было не просто не по себе - так неуютно, как ни­когда прежде. - Да, - вздохнув, она наклонила голову, начиная пони­мать...
   Ей было грустно и, вместе с тем, она чувствовала нервоз­ность. Ее душа вспугнутой птицей металась из стороны в сторону. А потом пришло мгновение, когда все затмило одна мысль. Ей стало жалко себя. И вообще, она ужасно жалела о том, что завела этот раз­говор, что вообще пришла к Шамашу.
   Нет, конечно, она ни в чем не винила его. Он все­го лишь отвечал на ее вопросы. Все дело в ней, о чем она спрашива­ла. Но... Она сглотнула комок, подкативший к горлу, прикусила гу­бу, сжалась в комок, борясь с горючими слезами, которые, вспыхнув в уголках глаз, рвались на волю, за пределы век. И, все же, Мати не мог­ла остановиться, понимая, что нет ничего хуже недого­воренности. И, потом, так было легче. Все, что угодно, лишь бы уйти подальше от мига, хранившего в себе роковую неотвратимость, не поблекшую несмотря на годы дороги. - Ты изменял мою судьбу и потом, да?
   Шамаш едва заметно кивнул в ответ.
   -Это когда... - она задумалась, но лишь на мгновение. Прошлое в этот миг казалось так светло и отчетливо в ее памяти, душе, что, казалось, все произошло только вчера... - Когда меня схватили разбойники и потащили в снежную пустыню?
   -Да.
   Мати поджала губы. Конечно, эта весть уже не ранила так же сильно, как та, первая, но все же...
   -И это не все?-опустив голову на грудь, заранее смирившись с тем ответом, который она знала еще до того, как задавала воп­рос, прошептала она. - Ты спасал меня и потом... Я помню... Когда люди того, встреченного каравана, узнали, что я - рожденная в снегах...
   -Да.
   -Но, Шамаш, неужели это... это все не было предрешено? Ну, так же, как чудесные спасения каравана, о которых мы говорили?
   Бог солнца качнул головой: - Мне жаль.
   -А в городе? Я и там должна была умереть?
   -В городе - нет.
   Она вздохнула с некоторым облегчением. Хотя бы там ее не ждала смерть, смерть, которая, как ей теперь почему-то стало казаться, шла за ней по пятам.
   -А когда еще? - она надеялась, страстно хотела услышать: "Больше никогда". Такой ответ успокоил бы ее, сказав душе: "Чего ты беспокоишься? Все плохое уже позади. Ты пережила три свои смерти, а, значит, можешь смело жить, если не вечность, то хотя бы век".
   Шамаш заглянул ей в глаза, понял ее мысли. Конечно же, он понимал, каких слов ждала от него девушка. Но сказал совсем другое.
   -Во сне.
   -Во сне? - в первый миг она решила, что бог солнца шутит, стремясь подбодрить упавшую было духом собеседницу. Ее губ тронула улыбка. Но уже через миг, стоило ей взглянуть на повелителя небес, как следы ве­селья исчезли с ее лица. Шамаш был серьезен. Он не шутил, а, значит, ей было не с чего веселиться.
   Мати даже испугалась, что эта случайно вырвавшаяся на свободу улыбка не понравится небожителю, Который, увидев, что девушка смеется над такими серьезными вещами, может решить, будто она слишком ма­ла для столь серьезного разговора и прервать его, так и не отве­тив на все ее вопросы.
   -Да, малыш, - он словно не замечал ее веселья. В глазах Шамаша была грусть. Он повернул голову, бросив взгляд в сторону, за плечо юной караванщицы, словно для того, чтобы увидеть ее тень. - Во сне... - тихо повторил он.
   -Во сне, - на этот раз Мати задумалась над его словами. И поняла: - Да! - она вспыхнула радостью. - Ты ведь имеешь в виду тот сон, о котором дядя Евсей сложил одну из своих легенд? Конечно! Но тогда ведь ты спас не только меня, но весь караван. Или... - она с сомненьем глянула на собеседника. - Тогда каравану не было суждено умереть, только мне?
   Он кивнул.
   -Но почему! - она не понимала этого, не могла понять! Как так могло быть, что в один и тот же миг кому-то было суждено спас­тись, а другому - нет. Но... А ведь она и не должна была ничего понимать. Судьба - то, что слепо принимают, беспрекословно подчи­няясь, не более. Вот только к чему тогда весь этот разговор? Или для того, чья судьба уже была раз изменена, все не так? - Ша­маш, почему ты спасаешь меня? Неужели моя жизнь важна? - улыбка вновь коснулась ее губ. Она спрашивала о самом невероятном, слов­но очерчивая круг между реальностью и грезами. И, потом, пусть всего лишь на мгновение, только фантазируя, представить себя в самом центре событий, в которых грезилось пробуждение от вечного сна для спящих и мир тепла и зелени для живых! - И поэтому ты при­шел в наш караван, да? - она ожидала совсем иного ответа, когда этот был просто невероятен. - Ради меня?
   -Может быть.
   -Но ты не уверен? - продолжала допытываться она.
   Шамаш развел руками, словно говоря: "Как можно быть уверен­ным в причинах, когда порою трудно поверить даже в реальность случившегося?"
   -Все очень сложно, - проговорил он.
   -Но я должна это знать! Я хочу! Что же ты медлишь? - она торо­пила его, стремясь поскорее узнать правду.
   -Малыш, я не знаю, почему дракон принес меня не к городу, от которого на несколько дней вокруг исходят волны магии, а в мерт­вую снежную пустыню. Может быть, ему просто не хватило сил, а, может, тому была другая причина. Я не знаю, случайно он выбрал ту часть пустыни, где стоял ваш караван, или нет. Мне лишь известно, что все случилось именно так, а не иначе. И, случив­шись, изменило твою судьбу.
   -Ты мог просто оставить меня умирать.
   -Не мог.
   -Почему?
   -Потому что ты была ребенком, а дети выше всех законов, даже законов судьбы.
   -А если, спасая меня, ты наносил смертельную рану этому миру?
   -Он мне совершенно чужой, - спокойно ответил тот. - Мне безразлично, что с ним случится.
   -Было безразлично? - переспросила девушка, хотя и знала, как аккуратен в словах Шамаш, не допускавший никаких оговорок. Она подумала, что бог, которого не трогало течение времени, забыл о его ходе. Но, с другой стороны, это ведь был бог времени.
   -Было, есть... Какая разница? - пожал плечами Шамаш.
   -Но ты живешь... идешь по нему уже столько лет!
   -И что же? Оттого он не стал мне ближе и родней.
   -Но он... - вспыхнула было девушка, однако огонь в ее глазах угас быстрее, чем искра успела превратиться в пожар. - Какая разни­ца? - пробормотала Мати, опустив голову. Ее лицо говорило: "О чем я спорю? Зачем?" Конечно, ей очень хотелось бы, чтобы земля стала и для бога солнца домом, если не навсегда, то хотя бы на то время, что он странствует с караваном по просторам снежной пустыни. Но не могла же она заставить его думать, чувствовать иначе, чем было на самом деле?
   -Возможно, - между тем вновь заговорил небожитель, в глазах кото­рого была грусть, - я со временем и полюблю его так же, как любишь ты. И перестану чувствовать себя чужа­ком. Но это случится не раньше, чем он признает меня. Пока же, - он наклонил голову, - меня не связывает с ним ничего. Даже судьба, ко­торой у меня нет. Только ты, - он взглянул на девушку. - И твой караван. Ведь это ваш мир.
   -Наш... - Мати вдруг стало грустно. И одиноко. Словно снежная пустыня обратилась бескрайней трещиной в основании бездны.
   Когда она, переборов себя, все свои страхи, сомнения, а, главное, обиду, шла к Шамашу, мысленно она представляла себе, что случится, что может случиться потом, словно пытаясь предугадать события. Она спешила пережить их, пугая себя одним будущим и успокаивая другим.
   В первом Шамаш должен был просто прогнать ее, даже не выслушав. Во втором он рассказывал ей светлые, чудесные сказки, как в детстве, которое, как ей каза­лось, осталось уже где-то далеко позади. Ей казалось, что третьего не может быть. Но почему же наяву все совсем иначе?
   Этот затянувшийся разговор... Он был таким тяжелым! Никогда еще ей не было так трудно говорить с Шамашем, слушать его. Прежде он казался ей добрым магов, сказочником, исполнителем желаний, которому были подвластны все миры и наяву и во сне.Сейчас он стал в ее глазах другим. Таким, каким она не видела его никог­да.
   -Ты так и не сказал, почему постоянно спасаешь меня, почему спас тогда.
   -Без тебя бы ничего не было.
   -Как это? - удивленно спросила она.
   -Если бы не ты, я б не попал в этот караван.
   -Но снега пустыни не смогли бы убить тебя!
   -Я говорил тебе: если долго ждать смерть, она придет на твой зов.
   -Ты хотел умереть...
   -При чем здесь желание? Мне просто было незачем жить.
   -А теперь? Теперь тебе есть зачем? - она вдруг испуга­лась, так сильно, что губы задрожали, на глаза набежали слезы. Ведь если Он скажет "нет", тогда, в то же самое мгновение, словно подчиняясь его воле, весь мир распадется, раз­бившись на множество осколков куска льда, которые некоторое время будут кружить над бездной, чтобы затем исчезнуть в ее пустоте без следа и памяти.
   -Да, малыш. Теперь есть. Ради тебя. Спаситель в ответе за спасенного.
   -Поэтому ты с тех пор постоянно помогаешь меня?
   -Да. Я не могу иначе.
   -Шамаш... - на миг она задумалась. - Ты говорил, что тогда, в снегах... Если бы караван не принял тебя...
   -Меня бы не было.
   -Значит, и мы... Мы тоже спасли тебя?
   -Да.
   -И, выходит, мы тоже за тебя в ответе?
   -Нет.
   -Но почему? Потому что тебе так хочется?
   -Это закон иного мира. Ему подчиняюсь лишь я, не вы.
   -А если...
   -Здесь не может быть никакого "если",-остановил ее Шамаш. - Это так и никак иначе - вот и все.
   -И, все же...
   -Пойми, малыш: все то, что случилось потом, было следствием моего поступка.
   -Но если бы я не убежала... Шамаш, ты говорил, что видел мно­жество будущих, изменяя судьбу, а это, самое первое, тоже?
   -Да.
   -И что бы случилось, если бы ничего не произошло?
   -Тебя бы не было.
   -И тебя?
   -И меня, - признал небожитель с тем спокойствием, будто речь шла о какой-то безделице, а не жизни и смерти.
   Хотя... Заглянув ему в глаза, Мати задумалась. Ведь все взрослые ведут себя так же, веря, что если что-то суждено, то это произойдет вне зависимости от наших мыслей, слов или поступков. Но ведь Шамаш был, должен был быть другим, не таким как все - ве­ликий бог, наделенный даром изменять судьбы.
   -А остальные? - сама не зная почему, продолжала расспросы Мати. Может быть, ей просто хотелось, перешагнув через миг своей, пусть уже нереальной смерти, заглянуть на шаг дальше, убедиться, что на этом все не закончится, что и дальше что-то будет.
   -Караван бы шел своей тропой, жил так же, как и прежде, бо­рясь за жизнь и смиряясь с неизбежностью смерти.
   -Но ведь если бы не было тебя, никто бы не выжить! Как бы они перебрались через трещину без ледяного моста?
   -Трещины бы не было.
   -Как это?
   -Она появилась, потому что тот, другой караван, встреченный в снегах, разбил лед.
   -Но ведь мы... - Мати поморщилась, а затем с неохотой поправила себя, - они, - для нее было непривычно и неприятно гово­рить о своих словно о чужих, но сейчас каждое слово, даже самое маленькое, казалось ей важным, - все равно встретили бы тот кара­ван.
   -Да. Но твои спутники были бы потрепаны метелью и встречей с разбойниками. Им было бы нечем делиться. Возможно, они бы и отдали нескольких оленей, покупая у чужаков потерянные карты. Но уж точно ни на день, ни на час не разделили бы тропу.
   -И если бы не я, никто бы не узнал, что в нашем караване снежные дети...
   Бог солнца кивнул.
   -Но... Но ведь на пути была бы еще и Керха...
   -Караван подошел бы к ней многие дни спустя обряда. И миновал, ничего не заметив, продолжая жить своей жизнью, не заботясь о том, что осталось позади.
   -И не было бы ни сада благих душ, ни сражения с Губителем...
   -Ничего.
   -Мне бы не понравилось так жить.
   -Ты бы и не жила. А без тебя не было бы ничего из того, что есть теперь.
   -Получается какой-то круг и я в его центре, - смешок сорвался с ее губ. Все услышанное казалось ей таким невероятным. Она и сама не заметила, как самая мрачная и противная явь стала превра­щаться в удивительную сказку.
   -Да. Круг. Круг перемен.
   -Круг перемен... - зачарованно повторила Мати, чувствуя, как душа затрепетала у нее в душе, как от прикосновения к чему-то во­истину важному, чудесному.
   -В мире все так или иначе связано. Второй шаг невозможен без первого, а последний без всех предшествовавших ему. Мир - тончай­шая ткань, повреждение любой нити из которых уничтожит все. Чтобы этого не случилось, нужно взять иголку, подцепить нить и зашить ею, несущей, полотно.
   -Ты говоришь как Лина, когда она штопает одежду.
   -Это что-то меняет? - спросил Шамаш, глядя на нее с некоторой долей грусти во взоре. Ну вот и все. Разговор остался позади. Поле было вскопано, зерна брошены. Дождь окропил его своей чистой солнечной водой, успокаивая нане­сенную плугом боль. Оставалось только ждать, надеясь, что взойдет пшеница, а не плевелы.
   -Нет, - она подобралась к нему поближе, свернулась рядом в клубок, положив голову, точно на подушку на его руку, как делала будучи маленькой девочкой. - Знаешь, о чем я сейчас думаю?
   -О чем?
   -Если у меня, как и моего отца есть этот дар - предвидение, пусть он проявляется во сне, не наяву. Во сне не так страшно заг­лянуть за грань, даже когда кажется, что за ней ничего нет. Во сне можно все изменить, сделать так, как хочется. А если не будет получаться - просто пожелать проснуться. Разобраться во всем, вновь заснуть и переделать...
   -Так все и будет.
   -Так? - она с некоторым недоверием взглянула на собеседника.
   -Сон - твоя стихия. Там для тебя возможно самое невозможное.
   -Ну, - ее губ тронула лукавая улыбка, - ты ведь научил меня, как управлять сном. И пусть я не повелительница сновидений, как Матушка Метелица, но кое-что я могу.
   -И, все же, будь осторожна во сне.
   -Ты же сам только что сказал, что...
   -Порою он правдив, а порой - обманчив. И не всякий способен увидеть разницу. Не случайно же в легендах два бога сновидений.
   -Два... - она наморщила лоб, цепляясь за мысль, которая неяс­ной тенью вдруг колыхнулась в ней, стремясь вытянуть на свет, заглянуть в глаза...
   Но голос небожителя не позволил ей погрузиться в эти размыш­ления.
   -Иди спать, малыш. Уже очень поздно.
   -А можно я останусь здесь? Я не буду тебе мешать. Повозка вон какая большая...
   -Нет.
   -Я знала, что ты так скажешь, - тяжело вздохнув, она села, двинулась к пологу, продолжая ворчать себе под нос: - Как же плохо взрослеть! Все сразу начинают думать о чем-то...О чем-то, - она знала, о чем, просто решила, что будет лучше оставить эту неопре­деленность. - Вот и отец стал говорить, что мне пора готовиться к переходу в повозку невест. Право же, мне уже хочется вновь стать маленькой девоч­кой... Или вырасти поскорее, оставив позади этот непонятный воз­раст, когда ты и не ребенок, и не взрослый - сплошное недоразумение... Ладно, - она тяжело вздохнула, как-то виновато взглянула на Шамаша. - Я пойду. Спасибо тебе.
   -Не за что, малыш.
   Она уже двинулась к пологу, но...
   -Милая...
   -Да? - она встрепенулась, потянулась к нему, как растения тянутся навстречу солнцу.
   -Я должен еще сказать тебе... - он умолк на мгновение, опустил голову на грудь, поджав губы. - Девочка, я всегда был искренен с тобой, хотя не каждый раз говорил всю правду. Помни об этом. Что бы ни случилось. Что бы ты ни услышала от других. Если что-то встревожит твой дух - не преумножай ошибок собственными мыслями, лучше спроси меня. Я отвечу на твой вопрос. Каким бы он ни был.
   -Но зачем, Шамаш? Зачем мне спрашивать тебя? О чем? - неуже­ли Он сомневался в ее вере в Него? Это было даже обидно. И... Ей не хотелось думать об этом.
   Он качнул головой.
   -Я не знаю. Не знаю, зачем, не знаю, о чем будет твой вопрос. Знаю лишь, что придет мгновение, когда ты захочешь спросить меня.
   -Ты сомневаешься во мне... - тяжело вздохнула Мати. Ее обида была так сильна, что девушка скорее прослушала, чем услышала то, что сказал он потом.
   -Сомнение - это тоже оружие. Которое может быть одинаково полезно и опасно. В зависимости от того, в какую сторону оно об­ращено. Сомневайся. В себе, во мне, во всем мире. В том, что все мы живем. В том, что небеса не продолжение земли, а земля не за­канчивается за горизонтом. Я говорю о другом. Не о вере. Об иск­ренности. О вопросе, о том, что если ты захочешь спросить у меня, ты задашь мне. А не другим.
   -Но, Шамаш, разве сомнения не губят ве­ру?
   -Нет.
   -Я не понимаю...
   -Рано или поздно сомнения все равно придут. Настоя­щая же вера не в том, чтобы не допускать их, но прео­долевать.
   -Я... Я не уверена, что поняла... Но... Я обещаю: если вдруг, когда-нибудь, почему-то случится что-то, что заставит меня решить... подумать... что я сомневаюсь в твоей искренности, я спрошу тебя... Шамаш, так будет! Ведь иначе я буду не я, и...
   -Даже если ты станешь другой.
   -А я могу стать другой? - нет, это было просто невозможно! - Тог­да... Если это случится... Я потеряю тебя?
   -Нет, - в его глазах была та грусть, которая дана лишь живуще­му одновременно в двух мирах - настоящего и будущего. - Саму се­бя. Часть своей души, своей судьбы.

Глава 5

   День закончился. На смену ему пришла ночь. Но одинокий странник, сидевший возле тусклого костра, не заметил этого. И не только потому, что был слишком погружен в себя. Для него вокруг ниче­го и не изменилось, ведь и до прихода ночи все было серым и безликим.
   Над землею метались снежинки, ко­торых ветер-бродяга игривым котенком то ловил, то отбрасывал в сторону, чтобы за­тем, сделав круг и вернувшись назад, подхватить вновь и закру­жить, стирая все краски и воспоминания, превращая и день, и ночь в один нескончаемый полумрак слепого вечера, чье за­тянутое тучами небо не знало ни зари закатного солнца, ни вспышки первых звезд, предвещавших торжественный выход величавой и прек­расной луны.
   Единственно, что выдавало приход ночи, это холод, который, усиливаясь с каждым мигом, серебрил воздух, заставляя его звенеть. С губ паром срывалось дыхание. Над кострецом вился дымок. Но ничто не могло согреть ни онемевших от холода ног, пододвинутых к самому огню, ни простертых над ним покрасневших, покрывшихся коркой, рук.
   Тело ломило, зубы стучали, отби­вая дробь, а слезившиеся от мороза и дыма глаза, даже если бы мир не был окутан со всех сторон густым снежным покровом, не смогли бы разглядеть ничего и в двух ша­гах.
   Этот случайный гость совсем не знал снежной пустыни и тех опасностей, которые поджидали в ней отважившихся отправиться в путь. Впрочем, возможно, это незнание и хранило его все это время от бед, когда, не излучая страха перед врагами, он не прив­лекал к себе их внимание.
   Он знал, что ему везет. Более того, был достаточно умен, чтобы понимать: долго так не будет, и, все же, продолжал уп­рямо не замечать принесенные порывами ветра полные боли и отчаяния крики и стоны. Когда же они становились особенно громкими, невыносимыми, звуча не только вокруг, но и в душе, он читал слова заклинания-оберега от злых демонов и их мертвых чар. Как будто демоны были единственной опасностью!
   Горожанин, до тех пор, пока сам не попал в пределы снежной пустыни, он считал, что за границей оазиса вообще ничего нет, лишь пустота, а карава­ны и их рассказы об ином - не более чем выдумка служителей, призванная заставить жителей оазиса поверить, что они - не единственные живые существа в мире...
   И вот выдуманное оказалось правдой, то же, что было всей жизнью, отделенное бесконечностью снегов, уже само представлялось сказкой, в которую так хотелось, но, увы, было невозможно вер­нуться...
   Костер горел все слабее и слабее. Давно следовало подлить в него хотя бы глоток огненной воды, питая голодный пла­мень в стремлении получить взамен побольше тепла и света. Но ее осталось совсем немного, на донышке кувшина, и страннику приходилось экономить, терпя холод, понимая, что когда не останется ниче­го, из тела уйдет не только жизнь, но и надежда на то, что его дерзкий поступок не напрасен, что он достигнет той светлой цели, которая вела вперед.
   Что жизнь! Он был го­тов к смерти, тем более что здесь, среди снегов она представля­лась удивительно легкой, красивой и светлой, звала за собой. Единственное, что удерживало его от то­го, чтобы уснуть сладким сном в ее объятьях, было стремление сперва сделать так, чтобы эта смерть не была напрасной. Ему хотелось, засыпая, улыбаться мысли о том, что ему, обычному ремесленнику, ничем не отличавшему от множества других простых горожан, ни наделенному ни магической силой Хранителя, ни мудростью служителя, ни даже мечом воина, удалось спасти город от беды, перед которой оказались бессильны все остальные. В его голове вились мысли, воспоминания, похожие на пчелиный рой, круживший над липами и яблонями, собирая нектар с цветов...
   Минула уже целая неделя с тех пор, как он покинул город, а он помнил все так, словно это было лишь вчера. Неделя... Великие боги! Разве мог он представить себе, что уходит так надолго! Тогда, в самом начале ему казалось, что дос­таточно переступить границу оазиса, чтобы все свершилось. Он был убежден в этом настолько, что даже не хотел ничего брать с собой - ни пищи, ни огненной воды Суму с припасами ему силой всучили дозорные, взявшиеся проводить до самой черты. И эта одеж­да... Он заерзал, пытаясь получше закутаться, устроиться так, что­бы толстый, связанный из собачьей шерсти, свитер и меховой полушу­бок сохраняли в себе как можно больше тепла. А ведь он чуть было не отказался и от нее. И не столько потому, что горожанину не хо­телось даже на время одеваться в наряд караванщика, переставая, пусть только внешне, но все же, был тем, кем был от рождения. Конечно, он думал и об этом. Главное другое - в чужой одежде было так неудоб­но! Мало того, что она была тяжелой, камнем наваливаясь на плечи, и сковывая движения, так еще шерсть жалила хуже крапивы, вы­зывая зуд.
   Но то, что в городе казалось не просто не нужным грузом, а даже помехой, здесь, в снегах, спасало жизнь. И странник уже жалел о том, что не одел под брюки вторые, как ему советовали. И не взял еще один свитер. Он бы сейчас очень пригодился. Хотя бы как плотная теплая ткань, которую можно было бы порезать на части и замотать руки или ноги. А хорошо было бы, если б хватило и на то, и на другое! Если же он взял бы побольше огненной воды...!
   Он мотнул головой, прерывая фантазии, от которых становилось теплее лишь в самый первый миг, а затем холод усиливался, продирая до самых костей. Казалось, что мороз проникал не только под одежду, но даже плоть, студя сердце и душу.
   Он огляделся вокруг, прищурился, стараясь разглядеть хотя бы что-нибудь за метелью. Но нет. Сколько он ни читал молитв, призы­вая госпожу Айю, прося Ее снизойти к мольбам простого смертного и прийти к нему, богиня не откликалась.
   Он ушел столь да­леко от города, как не забредал ни один житель оа­зиса. И лишь затем, чтобы госпожа Айя откликнулась на зов, который оставляла без внимания за гранью теп­ла. Так говорил Хранитель, напутствуя его в дорогу, повторяли служители, провожая до приграничья, думал он сам. Но с каждым новым шагом, новым мигом, проведенным в снегах, у него оставалось все меньше и меньше веры.
   Может быть, Она не слышала его за шумом ветра или вообще не знала о существовании того, кто был для небожительницы лишь неяс­ной серой тенью, запорошенной снегом. Может быть, Она была где-то далеко, когда пустыня бесконечна и в ней бессчетное число Ее ледя­ных дворцов. А, может, богини луны и вовсе не было на земле в этот миг вечности, когда тучи закрыли за собой ночное светило. И, в конце концов, какое госпоже Айе дело до живых, когда Ее забота о смертных ограничивается лишь миром их вечного сна?
   Горожанин тяжело вздохнул. Он был простым гончаром, никогда ни чем особым не выделяв­шимся. Имел небольшую лавку, мастерскую, доставшуюся ему в нас­ледство от не так давно умершего отца, и которая должна была со временем, если на то будет воля богов, перейти к его сыну-первен­цу, не рожденному, жившему пока только в его воображении.
   Впрочем, он уже приглядел себе невесту. Ее родители - одного с ним поля ягоды - были не против, так что все шло к свадьбе, а там дети сами на голову посыпятся.
   "И пусть", - он глядел на это со смирением перед волей богов, которые слали каждой семье столько детей, сколько было, по Их мнению, достаточно, чтобы не угас род смертных. Гончар сам вырос в большой семье, правда, парней в ней было лишь двое: он да младший брат, принятый несколько лет назад в школу служителя. Но для продолжения рода ведь нужны и дочери, не так ли?
   Его отец, и дед, и прадед, и множество других предков до них были гончарами. Ремесло совершенствовалось, накап­ливались знания и опыт, секреты, которые можно было передать нас­ледникам. А у него были не просто способ­ности, но талант. Он чувствовал глину, понимал ее, разговаривал с ней, словно живой, и та слушалась его, принимая самые прекрасные и изысканные формы...
   Тут его взгляд упал на кисти рук. Красные, распухшие пальцы шевелились с трудом, не желая подчиняться. Временами ему каза­лось, что этими руками он больше не сможет ничего сделать и это пугало его. А следом приходил другой страх - мысль о том, что у него никогда не будет своей семьи, наследника, которому он смог бы передать семейное дело. Не будет потому, что он не вернется из снежной пустыни назад, и эта смерть - сейчас, когда у него нет ничего, кроме собственной жизни - пусть даже овеянной славой спа­сителя, положит конец роду, лишив будущего столь долгое прош­лое...
   "Нет!- он вновь замотал головой, отгоняя черные мысли и мрачные предчувствия. Его губы сжались в тонике синеватые нити, руки сильнее прижались к бокам, сдавливая их с двух сторон.- Госпожа Айя, где же Ты! Почему не идешь на мой зов? Ведь я сделал все так, как мне было велено! Или надежда была лишь призраком? ...Нет, нет... - мысленно повторял он, словно найдя в этом кратком слове - знаке отрицания­ - силы, которые не могло ему дать более ничего. - Я должен верить,-упрямо твердил он, стремясь убедить в этом самого себя. - Должен! Может быть, я допустил какую-то ошибку и поэтому богиня не приходит ко мне. Да, ошибка! - он схватился за эту мысль как за спасительный луч тепла. - Я должен мысленно вернуться назад, пройти весь путь с самого начала, найти ее и исправить! - он бросил взгляд на угасающий огонь. - Пока у меня еще есть вре­мя... - затем, неловко захватив не слушавшимися руками суму, он подтянул ее к себе, вытащил сосуд с огненной водой. - Костер должен гореть. Если я замерзну, усну вечным сном сейчас, не выполнив по­ручение, то вечно буду мучаться, гнетомый чувством вины... - горлышко замерзло, пробка не хотела вытаскиваться. А тут еще и эти толстые, чужие пальцы. Ему пришлось изрядно помучиться, прежде чем уда­лось открыть. И тут вдруг сосуд выскользнул из его рук. - О нет, только не это! - горожанин изловчив­шись, поймал бутыль, но к тому времени почти вся огненная вода вылилась. Костер запылал ярко, как ни­когда. Сразу стало тепло. От пламени повеяло покоем. - Ну и пусть, - с каким-то удивительным смирением, даже безразличием поду­мал горожанин. - Если не сейчас, то никогда", - и он выплеснул в костер последние капли.
   Отбросив ставший бесполезным сосуд куда-то за спину, в неиз­вестность снежной пустыни, он вытянул руки к огню, наслаждаясь излучаемым им теплом, устремил взгляд на танец языков пламени, возвращаясь в своих воспоминаниях на неделю назад...
   С утра он возился в мастерской, готовя глину для особенного заказа - расписных чаш для храма. Мастер достал дорогую белую глину, разбавил водой, добавил нежнейший песок, больше похожий на муку мельчайшего помола, затем долго смешивал, будто тесто, в то же время мысленно уже представляя себе, какими будут чаши - невысокие, на маленьких плоских ножках, с витыми ручками и растительным орнаментом по краям.
   Он был так погружен в свое занятие, что не заметил вошедшего в мастерскую служителя, сопровождаемого двумя стражами. Гостю пришлось кашлянуть, привлекая внимание ремесленника, и только тогда, встрепенувшись, тот вскинул глаза на гостя.
   -Прости меня, мудрейший... - узнав в пришельце жреца, растерянно пробормотал мастер. Не зная, куда деть испачкан­ные глиной руки, стыдясь их грязи, он пытался то спрятать их за спину, но вытереть о рабочий фартук. Его сердце быстро заколотилось в груди, дыхание стало нервно-прирывистым, в то время, как разум лихорадочно старался найти в памяти то, что могло объяснить при­ход служителя, да еще в сопровождении стражей, словно тот опасался, что горожанин, провинившийся в чем-то неведомом ему самому, не захо­чет идти сам, повинуясь лишь одному слову и для того, чтобы соп­роводить его на суд, потребуются мечи стражей. - Я... - он не знал, что сказать, не чувствуя за собой никакой вины. Да и что он вооб­ще мог сотворить такого ужасного? Он гончар - не заговорщик какой-то и не преступник. У него и в мыслях не было ничего подобного...
   Гость болезненно поморщился, устало взглянул на ремесленника:
   -Хранитель хочет видеть тебя, Рур, - проговорил он.- И успокойся, ты ни в чем не виноват. Дело в другом...
   -Хозяин хочет обсудить чаши?
   -Чаши? - в глазах служителя отразилось удивление. - Какие чаши?
   -Ну... заказ, - он указал рукой на приготовленную глину. Но тогда зачем стражи? А если дело в чем-то ином, тогда в чем же? Единственный дар, которым он обладал, бы­ла способность делать глиняную посуду. Его разум лихорадочно ис­кал объяснение. И тут он вспомнил... "Скоро ведь полнолуние! - мелькнуло у него в голове. - Скоро приле­тит... и тогда... - его вновь окатил холодом страх. - Тогда понятно, почему он пришел с воинами... " - Если дело в жертвоприношении... Если вы решили изменить жребий и... Я, конечно, приму судьбу, понимая...
   -Идем, Рур, - качнув головой, проговорил гость. - К чему пугать себя ложными предчувствиями, теряться в догадках, когда тебе достаточно лишь последовать за мной, чтобы узнать истину,
   -Да, конечно, - он только сейчас понял, что своей медлитель­ностью заставлял ждать Хранителя и заторопился. Суетясь, он, на­конец, вытер руки о фартук, который поспешно стянул с себя на хо­ду, оставляя в мастерской, через порог которой он, наконец, пе­реступил.
   Он не помнил, встретился ли ему кто-нибудь на пути от дома до храма. Временами ему казалось, что он чувс­твовал на себе чьи-то пристальные взгляды, от которых веяло болью и тоской. Но он даже не поднял голову, чтобы посмотреть на встречных.
   В минувшие дни дороги он ни раз мысленно возвращался к этому мгновению, пытаясь не столько вспомнить, сколько угадать, кто же был тем незнакомцем, провожавшим его в путь. И всякий раз ви­дел в своем воображении разные образы: то испуганное личико не­весты, то печальное лицо призрака отца, то освещенный неземным светом лик богини, заранее знавшей, что произойдет дальше...
   Вслед за служителем Рур поднялся на священный холм, вошел в зал приемов.
   Ему доводилось прежде раз или два бывать здесь. И, все же, мастер знал, что, сколько бы ни было этих встреч, каждая последу­ющая будет не просто новой, но особой, неповторимой, первой в своем роде, когда каждая вещь в этом зале - цветной камень в мо­заике пола, фреска на стене или ваза с цветами возле окон - имела бесконечное множество сторон, непохожих одна на другую, которыми можно было любоваться, восхищаясь, целую вечность...
   Гончар не сразу заметил Хранителя, когда же все-таки увидел его,с поспешностью, призванной оправдать опоздание и скрыть смущение, склонился в низком поклоне.
   Он не смел произнести ни звука, ожидая, когда хозяин города первым заговорит с ним.
   Но маг тоже молчал, погруженный в какие-то свои раз­мышления.
   Седовласый старик в длинных свободных одеяниях сидел на тро­не застывшим каменным изваянием, в каких-то своих чертах походя на изображенного на одной из фресок легендарного царя-основателя. Точно так же на его коленях лежал развернутый свиток. По­желтевшую от времени бумагу покрывали выцветшие, поблекшие симво­лы-слова, поглотившие все внимание Хранителя. В его глазах не скрываясь поблескивали печаль и глубокая боль, которые, казалось, переполняя пределы век, выливались на щеки блеклой старческой слезой.
   Жрец подошел к нему, наклонился к самому уху:
   -Я привел его, Шед.
   -Что? - вскинул тот голову, взглянув на собеседника с непони­манием.
   -Гончар, - объяснил служитель, указывая рукой на застывшего посреди огромной залы маленького неказистого человека. - Он здесь.
   -Да, Гешт,спасибо, -маг, наконец, пришел в себя. Не скручивая рукопись в свиток, словно зная, что она еще понадобиться, он проговорил:
   -Подойди, мастер Рур. Нам нужно поговорить с тобой.
   -Хозяин, - тот послушно приблизился, застыв в нескольких шагах.
   -Садись, - Хранитель указал на один из невысоких трехногих табуретов, стоявших возле трона.
   -Но...- тот в замешательстве взглянул на хозяина го­рода, не смея ни ослушаться воли хозяина города, ни сделать то, чего он, простой ремесленник, был недостоин.
   -Садись, говорю тебя! - прикрикнул на него Хранитель. Его го­лос вдруг сорвался, перешел в хрип, затем - тяжелый сухой кашель.
   В тот же миг служитель, который был таким же сухим стариком, как и его хозяин, однако неведомо каким образом сохранил воистину юношескую быстроту и ловкость, достал из-за трона серебряный ку­бок с густым тягучим отваром, над которым поднимался едва замет­ный дымок, спеша передать его магу.
   -Не надо, Гешт, - поморщившись, отстранился от него Храни­тель. - Сейчас не до этого, - просипел он.
   Бровь служителя поползла вверх, показывая одновременно и удивление, и несогласие.
   -Для этого, - делая резкое ударение на последнее слово, заго­ворил служитель, весь вид которого говорил, что он не собирается отступать, и будет настаивать на своем до победного конца, - всегда должно быть и есть время. Даже если твое здоровье не заботит тебя, то оно беспокоит город, когда от него зависит наша жизнь, наше буду­щее.
   -Разве это жизнь, - качнув головой, старик тяжело вздох­нул. - Лучше уж спать вечным сном под снегами пустыни, чем... - он не закончил фразу, поморщившись, словно от нестерпимой боли.
   -Да, боги посылают нам тяжелое испытание, но мы долж­ны... - начал служитель, однако хозяин города не дал ему дого­ворить, резко прервав:
   -Тяжелое?! - воскликнул он, вскочив с трона и повернувшись всем корпусом к Гешту, устремив взгляд цепких холодных глаз на лицо служителя. - Безжалостное - ты хотел сказать!
   -Шед...- служитель качнул головой, собираясь остановить Хра­нителя, но последний не дал ему вставить больше ни слова.
   -И Кто! - спустившись с помоста вниз, на мозайчатый пол зала приемов, Хранитель, заложив руки за спину, наклонившись вперед, стал нерв­но расхаживать от застывших поодаль каменными изваяниями воинов до служителя, глядя при этом себе под ноги с таким видом, словно считает камешки в мозаике. - Кто!-повторил он, нервно дернув головой. - Повелитель небес! Именно тот бог, который всегда был покровителем смертных, нашим защитни­ком, помощником и... - он что было силы сжал губы, сдерживая гото­вый сорваться с них стон отчаяния.
   -Шед... - служитель повторил попытку остановить хозяина горо­да, но все его старания вновь канули в бесконечность снежной пус­тыни, когда маг, не обращая на него никакого внимания, не в силах не только выслушать, но даже услышать, продолжал:
   -Да, наша несокрушимая вера в господина Шамаша заставляет искать хотя бы какое-то объяснение происходящему... Что дракон, который прилетает к нам каждое полнолуние, действует не по Его воле.... Но кто еще может послать дракона? Ведь этот крылатый ис­полин не подчиняется никому, за исключением своего хозяина, бога солнца! Тогда мы вспоминаем о том, что Он болен...
   -Но это действительно так! - прошептал Рур. Пусть он не был служителем, чтобы знать все, доступное смертному, о небожителях, пусть боги не говорили с ним, как с на­деленным силой, но он был одним из жителей этого города, оказав­шегося на пути божественной воли, и не мог не задумываться о при­чинах происходившего, как делали все вокруг, начиная от последне­го раба и кончая, как он теперь видел, хозяином города.
   Их оазис всегда был тихим спокойным местом. Был. Малень­кое, краткое слово, но как оно все меняло, сколько в нем было боли и безнадежности!
   И, ведь, казалось бы, с тех пор, как все изменилось, прошло-то всего ничего, два года. Или три... Горожане до сих пор никак не могли поверить, что все изменилось, сжиться с этой мыслью, предс­тавляя происходившее как случайность или сон, который скоро закон­чится и все вернется на пути свои.
   Рур сам так думал, видя лишь картинку в старой книге, сказ­ку: жил был город, и был он светел и радостен. Но однажды, в пол­нолуние, прилетел дракон, который был жесток и свиреп. Он сжег своим огнем ниву и луг, оглушил всех вокруг громким ревом, пугая людей, заставляя их, повинуясь своему страху, сперва бежать, ища убежище, а затем, во власти ужаса, покинуть их, выйти на обоженную, почерневшую, не успевшую еще остыть землю и заме­реть, ожидая того мгновения, когда вестник небожителей донесет до них волю богов.
   Сказка... Почему же она не осталась символами в рукописи, а ожила?
   Когда стало известно, что дракон требует от них всего лишь отдавать каждый месяц по паре горожан - молодых людей, полных силы, красивых и умелых, в первый момент многие да­же испытали облегчение. Казалось бы - вполне приемлемая плата за жизнь остальных. Тем более, что многие сами всю жизнь мечтали стать слугами небожителей. И вот чья-то мечта могла исполнить­ся...
   А для кого-то рушилась вся жизнь, настоящее и будущее...
   Хранитель, услышав слова, сосколь­знувшие с губ гончара, остановился, точно наткнувшись на какую-то преграду, вставшую у него на пути, сник, словно растратив всю энергию. Как же ему было тяжело! Хозяин города был готов верить во все, что угодно, в то, что он или кто-то другой пос­тупком ли, словом, мыслью или уже самим своим рождением, сущест­вованием на земле людей, прогневал великого бога. Но сознавать, что никто не виновен во всех вдруг свалившихся на них бедах, что все это - весь этот ужасный кошмар - следствие болезненного бреда...
   -И, все же...
   -Шед, - с укором произнес служитель, - давай не будем продолжать этот разговор! Мы уже столько раз все обсуждали...
   -Тем более, что сейчас прошло время слов. Ты это хотел ска­зать?
   Руру показалось, что в голосе мага проскользнула усмешка, од­нако в ней было меньше веселья, чем в полных горечи слезах.
   А затем Хранитель, повернулся к ремесленнику. Это заставило последнего, ощутив некоторое нервное беспокойство, собраться, насторожиться, понимая, что пришло время ему услышать то главное, ради чего его позвали.
   Старик несколько мгновений молчал, глядя на ремесленника, чья душа трепетала, звенела натянутой струной. В его взгляде, обращенном на гончара, была боль - его собственная боль,- и жалось - сочувствие не к стоявшему перед ним, а к самому себе, когда хозяин города был достаточно стар, чтобы понимать, что его доля в этой истории куда более незавидная, чем несчастнейшего из его сограждан, ощущая всеми фибрами души всю свою беспомощность, неспособность защитить других, помочь им. А разве не этого ждали от него, Хранителя, люди?
   -Рур...
   Гончар вскинул голову, сжав еще крепче и без того превратив­шиеся в тонкие бледно-синие нити губы.
   -Как ты думаешь, зачем я тебя позвал?
   Услышав это, Рур растерялся.Он ожидал приказа, даже вернее - приговора, но никак не вопроса.
   -Ну... - он не сразу нашелся, что ответить, однако видя, что Хранитель молчит, ожидая его слов, вынужден был, лихорадочно об­думывая все услышанное в зале храма, заговорить. - Чтобы дать поручение.
   -Какое же?-спросил старик.
   -Узнать, почему боги послали к нам дракона. Если мы в чем-то виноваты в Их глазах, мы должны знать, в чем наша вина, чтобы исправиться...
   -Подожди, - остановил его служитель, бросив быстрый взгляд на хозяина города, - подожди, - повторил он. - Ты и сам не представляешь, как многое может зависеть от сказанных тобой слов...
   -Гешт, - Шед качнул головой, - мы не должны помо­гать ему делать выбор. Это не правильно.
   -Я и не иду против истинности, - теперь была его очередь перебивать старого друга, настаивая на своем, - но прежде чем идти в будущее он должен знать прошлое. Чем больше он будет видеть из того, что позади, тем на больше шагов вперед откроется ему доро­га. Рур, - он вновь повернулся к гончару, - ты, конечно же, знаешь о драконе, о той плате, которую он требует от нас каждое полнолуние?
   -Двух горожан.
   -Да, мастер, - продолжал служитель, - каждый раз мы отдаем по одной из самых красивых дочерей, матерей или жен и одному из са­мых сильных воинов или искусных мастеров, в настоящем, прошлом или будущем. Нам не оставлено даже право выбирать, когда и в этом все обязаны подчиняться воле бога - бога судьбы - бросая в начале месяца, в новолуние жребий.
   -И ты знаешь, - вновь заговорил Шед, - что жребий пал на Агдора.
   -Он наделен силой... - втянув голову в плечи, словно встретившись взглядом со своим страхом, пробормотал Рур.
   -А я слишком стар, чтобы, отдав его, продолжать поиски пре­емника.
   -Я понимаю,-склонил голову гончар. Его лицо поблед­нело. Он не знал раньше. Да, наверно, никто в городе, за исключе­нием его правителей, не знал о том, что открылось ему теперь. Ес­ли бы люди поняли, то не смогли бы, как он сейчас, скрыть открыв­шегося ужаса перед тем, какую огромную плату требуют от них боги, ибо наделенный силой - это не просто жизнь одного из сородичей, но будущее всех, всего города. Однако страх покинул его сердце, когда он понял, что ему нечего бо­яться, ибо он ничего не теряет - если не будет найден выход, быстрая и мучительная в своей неотвратимости смерть неминуема. - Эта дорога... - начал было он, но его голос вдруг сорвался, захрипел и гончару пришлось кашлянуть, прочищая горло, прежде чем продолжать: - Это будет путь по грани жизни и смерти, где жизнь - не моя жизнь, и смерть - не моя смерть, а жизнь и смерть жителей города, тех, кто остается в его стенах...
   -Да, - кивнул Шед. - И это грань не только между жизнью и смертью. Грань между всем и ничем. Ведь мы...
   -Мы не хотим гневить богов, идя против Их воли, - продолжал Гешт. - Если все происходит по Их повелению, то наше вмешательство... да даже хотя бы нежелание подчиниться может все только ухудшить.
   -Но если все происходящее - ошибка, неверный взгляд судьбы... - не спуская с него взгляда, проговорил Рур, не заканчивая фразу, ожидая, что ему помогут это сделать, развеивая тем самым последние сомнения, которые все еще оставались в его душе - не в отношении того, должен ли он идти или нет, но каким следует быть этому пути.
   -Мы должны знать это, прежде чем случится неповторимое. Ведь ошибку мы не просто можем, но должны исправить.
   Гончар кивнул. Он получил то подтверждение, в котором так нуждался.
   -Он болен, - прошептал Рур.
   Он не стал произносить имени великого бога, один звук которого прежде успокаивал и вселял уве­ренность в правильности совершаемых поступков, а потому его обыч­но повторяли может быть даже чаще, чем следовало. Ему было больно даже думать о том, что все их беды могли исходить от самого любимого и почитаемого небожителя.
   -Но даже в этом случае, - прикусив губу, промолвил Гешт, - сами мы все равно не сможем ничего сделать, когда, так или иначе, это выше данного смертным.
   Рур глубоко вздохнул, наконец, принимая то решение, которого от него ждали, к которому подталкивали.
   -Нам следует искать помощи у других богов... Я пойду в снеж­ную пустыню, к госпоже Айе, - да, поручение, которое ему давали, было... Он даже не сразу нашелся, как его назвать. Деликатное. Все-таки, жена, муж... А тут вмешивается кто-то чужой, да еще - всего лишь простой смертный. И как подобрать слова, которые не обидят, не расстроят, не вызовут гнев? А еще это поручение было очень опас­ным. Даже опаснее, чем сражение с драконом, когда тот способен лишь убить, а Она, разгневавшись, может лишить провинившегося в Ее глазах не только земного сна, но и бессмертия. -Надо торопиться, - опустив голову на грудь, вздохнул мастер.
   -Да уж, медлить с этим нельзя, никак нельзя, - проговорив это, Шед качнул головой, тоже тяжело вздохнул, скользнул по ремеслен­нику полным печали взглядом. - Мастер Рур... - по тому, как обратился к нему хозяин города, гончар сразу понял, что тот собирался ска­зать и остановил его:
   -Не надо. Я... Я знаю - очень может статься, что это будет дорога в один конец, когда в снежной пустыне можно идти лишь впе­ред...
   -Караванщики говорят, что у всех странников есть право один раз повернуться... - Шеду хотелось хотя бы как-то поддержать человека, которого он в сущности посылал на смерть, дать ему надежду. Тот понял это, понял даже больше - что надежда нужна и тем, кто остается, и кивнул, соглашаясь.
   -Я найду Ее, Хранитель, - в его голосе была решимость, приз­ванная скрыть слабые отзвуки сомнения, когда еще ни одному из смертных не удавалось пройти этот путь...
   ...Ни одному. Горькая усмешка коснулась замерзших губ стран­ника. Действительно, никому. И он не смог стать исключением.
   И вообще, на что он надеялся? На чудо? На то, что ему будет сопутствовать невиданная с легендарных времен удача, хотя бы уже потому, что он был гончаром, как и великий Гамеш?
   Он не медлил, уйдя в тот же день. Он не просил никаких объяснений, помощи, ничего. Единственный вопрос, который он позволил себе задать, был совершенно невинен. Он спросил лишь:
   -Почему вы выбрали именно меня? - ему было важно знать - был ли он избран для своей миссии людьми или богами, когда от этого, как ему казалось в то мгновение, многое зависело.
   -Ты умен, - сказал Хранитель.
   -И смел, - проговорил старший служитель.
   -Это важно - иметь оба качества.
   -Но еще важнее знать в них меру. Когда в этом деле от чрез­мерного ума или смелости приходится ждать беды.
   -Как в том случае, если не знаешь, чей голос следует слушать в следующий момент - ума или смелости.
   -Мудрость - дар служителей, а смелость - воинов. Город не обделен сильными и мужественными людьми и, наверное, если бы у нас было право выбора, мы бы пожалели о нем, не в силах самостоя­тельно его сделать. Нет, мастер Рур, тебя избрали для этого пути не мы, а боги.
   -Мы не знаем, чем Они руководствовались, делая этот выбор и какую цель он призван достичь - помочь нам спасти город или со временем полностью обескровить его бесконечными жертвами, так ре­шили Они и, значит, такому и быть...
   ...-Так тому и быть, - облачко пара сорвалось с губ странника.
   Все, воспоминания закончились. Дальше вспоминать было нечего, ибо ничего и не было, кроме бесконечных снегов пустыни, лишенных красок жизни, ее тепла и надежды.
   Семь дней... Когда-то они казались ему бесконечно долгими, сейчас же увиделись краткими и быстротечными, словно одно мгнове­ние, один краткий шаг. И, все же... Погрузив взгляд в крохотное озерце огня, покоив­шееся в сердце костра, Рур задумался, сосредоточился, пробуя вспомнить... Если до того мгновения, как он переступил городскую черту все происходило по воле богов, почему госпожа Айя не пришла к нему, вняв молитвам? Или это была не Ее воля? Но если он неверно избрал себе бога-помощника в этом пути, тогда все было напрасно с самого первого шага...
   Лицо странника передернула болезненная гримаса. Ему не хоте­лось не просто верить в возможность чего-то подобного, но даже думать, когда воспоминания об этом гасили в его душе последнюю искорку надежды...
   -Мне просто нужно быть терпеливее, - прошептал он, - богиня ис­пытывает меня, Она хочет убедиться, что я достоин той миссии, ко­торая была на меня возложена... - медленно рожденные холодом отчая­ния сомнения и боль начали покидать его тело, которое стало на­полняться покоем и сладкой полудремой, что тянула за собой, при­зывая, прося и приказывая забыть обо всем на свете, переступить через грань пламени, уходя из земли снегов в мир огня. -Скоро огонь погаснет, - уже на пути в край сна, толи пробормотал, толи подумал он, - мне больше нечем его кормить, - странно, но на этот раз мысль о близости смерти не испугала его, скорее наобо­рот, еще больше успокоила. - Ну и пусть, - Рур зевнул.-Может быть, так оно и правильно... Да, - с каждым новым мигом он все больше и больше убеждался в правильности своего предположения, - конечно же!Она ведь богиня вечного сна. Она хочет, чтобы я вошел в ее мир... И тогда Она даст остающимся на земле людей ответ...
   Его глаза начали слипаться... Еще мгновение и...Но тут он ощу­тил чье-то присутствие рядом с собой, чей-то взгляд пристальный и цепкий, поймал его в свои оковы и уже не отпускал.
   Рур вздрогнул, вскочил с места, оглянулся. В первый миг в его сердце пришла надежда, что, все же, госпожа Айя, подведя смертного к черте, не стала требовать от него перешагнуть через грань между жизнью и смертью. Но это чувство... Он иным представ­лял себе приход богини - озаренный лучами яркого ореола, в ударах бубнов и барабанов, громе труб.
   Надежда была так робка и ранима, что самым безобидным из сомнений ничего не стоило прогнать ее. И на смену ей пришел страх. Мало ли какую опасность могла таить в своем сердце пустыня: снежные разбойники, о которых рассказывали дозорные и гости-караванщики, ужасные звери, образы которых, вынесенные еще их детских сказок, вдруг всплыли в памяти, демоны, духи, призраки потерявшихся в бесконечности... Да мало ли кто бродил по снежным тропам!
   И тут до него слуха донесся какой-то звук. Он походил на ворчание старика и, вместе с тем, всхлип ребенка.
   -Кто здесь? - вскричал горожанин. - Отзовись, если не хочешь показаться! - тишина была ему ответом.
   Голова Рура резко поворачивалась из стороны в сторону, в то время, как сосредоточенно сощуренные глаза метались по снегам, ища хотя бы что-нибудь: какой-то след, блик - отражение света костра в глазах чужака, трепет его тени на бледной поверхности земли. Но снова ничего.
   -Отзовись! - в отчаянии вновь прокричал он. - Кто бы ты ни был, отзовись! Заклинаю тебя именем великих богов, хозяев земли и не­бес: Шамаша, Айи и Кигаль!
   И тогда, вслед за ворчанием, послышался негромкий шорох, по снегу мелькнули две быстрые тени. Миг - и возле костра стояли священные волки богини снегов - золотошерстные могучие гиганты, не спускавшие с гостя пристального взгляда зеленых, переливавшихся морем огней, словно говоря на известном лишь им языке, глаз.
   Руру никогда не приходилось видеть их, но он столько раз читал о них в легендах, авторы которых не скупились на описания грозных слуг богини снегов, что не мог не узнать.
   В первое мгновение гончар лишился дара речи. Его сердце за­билось быстро, неровно, дыхание оборвалось, словно вокруг не ос­талось воздуха, глаза выпятились...
   -Вы... - с трудом возвращая себе способность дышать, думать, говорить, выдавил горожанин. - Госпожа Айя прислала вас за мной? - это было единственное объяснение, которое приходило ему в голову. И если так... "Богиня услышала меня!" - Вы укажете мне путь к Ней? - он был готов следовать за ними куда угодно, даже за грань миров. Теперь у него было то доказательство, что убедило в реаль­ности чуда, стерев из памяти все сомнения и страхи!
   Волки чуть наклонили головы, но не в знак согласия или отка­за, а как-то иначе, размышляя. В их глазах было понима­ние, но не то просветление, с которым следуют высшей воле.
   И горожанин уже начал думать, что, может быть, он сказал, сделал что-то не так. Возможно, ему, простому смертному, не следовало первым заговаривать с священными зверями богини Айи, а нужно было дождаться, пока те сами подадут знак, объясняя, зачем пришли?
   Волки переглянулись, затем, не испытывая больше терпения и воли человека, в душе которого смешались все чувства от величайшей веры до столь же безграничного отчаяния сомнения, сорвались с места. Отбежав несколько шагов, они остановились, оглянулись назад, зовя чужака за собой.

Глава 6

   Золотыми лучами солнца они быстро скользили над сугробам. Их движения были легки и свободны. В отличие от человеческих.
   Сын огня сильно отстал. Снег задерживал его, мешал идти, сковывая движения. Человек шел, спотыкаясь. Ему было тяжело двигаться по колени в белом пухе, время от времени проваливаясь в него по пояс.
   "Как муха в меду", - оглянувшись на него, недовольно проворчал Хан.
   Чужак замедлял их движение и превращал в легкую добычу в лапах тех, кто мог напасть.
   "Правильно ли мы сделали, что взяли его с собой?" - Шуллат догнала брата, заглянула ему в глаза.
   "Он был близок к смерти..."
   "Вот и пусть бы себе умирал!"
   "Сестра!"
   "Чего ради мы вообще вмешались? - продолжала недовольно вор­чать та. - Какое нам до него дело? Может, такова его судьба - уме­реть".
   "Он упомянул имена госпожи и хозяина. После этого мы не могли пройти мимо".
   "Да кто он такой? Один из детей огня, оказавшийся наедине со снегами пустыни!"
   "Твоя ненависть на собратьев так сильна, что ты готова расп­ространить ее на всех вокруг!"
   "Ну... - немного поубавив свой пыл, она вздохнула. - Ты прав. Лучше человек, чем снежный охотник...Только... - она вскинула голо­ву. - Вспомни, как люди, с которыми мы шли тропой странствий, отно­сятся к чужакам. Вряд ли им понравится, если мы притащим к ним..."
   "Шуш..."
   "Мы и так провинились. Они волновались. Мы дол­го отсутствовали. Думали лишь о себе..."
   "Верно. Не пришла ли пора побеспокоиться о других?"
   "Я это и делаю!"
   "Мы сейчас далеко от каравана. К чему думать о других за других? Не лучше ли будет позаботиться о том, кто рядом, кто нуж­дается в нашей помощи?"
   "Зачем?"
   "Чтобы заслужить прощение. Делая добро другим, мы получим то же в ответ..."
   "Что же... - взгляд волчицы стал задумчив, подернувшись поволокой. - Может быть... Может быть, этот человек и есть тот знак, которого мы искали в пути"...
   Золотые волки всегда, во все времена были одними из самых удивительных существ. Они не походили ни на кого, даже сво­их пусть дальних, но все же родственников - волков приграничья и собак. В отличие от последних волки были свободолюбивы до крайности, словно ветер в бескрайних просторах снежной пустыни, во всех, за иск­лючением одного случаев предпочитая смерть хотя бы малой уступке чужой воле. Свободны в той мере, в какой допускала госпожа и до тех пор, пока она не ограничивала их свободу. Идти же против воли госпожи Айи было для них не просто невозмож­но, но немыслимо. Ведь шаг в сторону не приближал к смерти, нет, он убивал - мгновенно и навсегда, лишая возможности родиться вновь. Конечно, с этой парой все было несколько иначе. Им богиню снегов заменил Шамаш, которому они были отданы в спутники и слуги еще в детстве.
   Так или иначе, это единственное исключение, которое они всегда до­пускали, в то же самое время было их самым большим отличием от всех остальных зверей. Волки и сами до конца не понимали причину этого отличия, предпочитая, не в силах найти объяснение, просто принимать как должное. Да и можно ли были иначе, когда речь шла о вере? А снежные охотники верили в богов. И их вера была много силь­нее веры людей. Потому что она не знала сомнений.Эта вера рождала не только благоговейный трепет, но и слепое, бездумное, столь же сильное, как стремление к свободе, подчинение небожителям... Нет, не всем - тем, кого они сами раз и навсегда выбрали себе в повелители.
   И если этот смертный был приведен на их путь волей хозя­ев... Что же, они приведут его в караван. Приведут, даже если са­мим им не суждено в него вернуться. Даже если тем самым откроют путь беде. Без беды не может быть счастья. Без испытания нет наг­рады. Все в мире справедливо. Такова судьба. И пусть так и будет.
   На смену ночи пришло утро. Взошло солнце, пролив на все вокруг розовый ягодный кисель. Небо было ясным, бесконечно синим и спокойным. Время от времени налетавший ветер кружил в медленном танце поднятые им с земли снежинки, затуманивая воздух.
   Волки, не торопясь, словно стежки желтой солнечной нити по тонкому белому полотну скользили по просторам пустыни, всего на половину корпуса опережая сына огня. И было непонятно, кто из них кому указывал дорогу.
   Чужак с трудом передвигал ноги. Идти по снегу, когда опора под ногами скользила, постоянно норовила уйти в сторону, было трудно с самого первого шага. Но с недавних пор каждый шаг прев­ратился в настоящее испытание. А, может, так оно и было?
   Однако же, несмотря ни на что, он не отстал от волков. И не важно, сколько ему пришлось приложить для этого усилий. Как не было важно и то, неведомое для него, что если бы золотые волки не сдерживали старательно свой бег, ему это никогда бы не удалось.
   И тут вдруг...
   Хан остановился так внезапно, что Шуллат, бежавшая вслед за ним, налетела на брата. Оба скатились в снег.
   "Прости!" - поспешила извиниться волчица, повернув к брату за­ляпанную снегом морду, такую несчастную и забавную, что тот не смог сдержать смешка.
   "Последнее время ты только и делаешь, что валишь меня в снег. С чего бы это, сестренка?"
   Видя, что волк не сердится на нее, она, успокоившись, вздох­нула, а затем спросила:
   "Что случилось? Ты почуял беду?"
   "Не беду!" - глаза волка блестели.
   "Что же тогда? Что?" - Шуллат терзало любопытство.
   "Неужели ты не слышишь, не чувствуешь?"
   "Нет", - она нетерпеливо переступала с лапы на лапу.
   "Хозяин! Он рядом! И он ждет нас!"
   "Мы можем вернуться? Можем?"
   "Да!Да!"
   "Тогда чего же мы медлим! К чему заставлять ждать и тех, кто нам дорог, и нас самих? Бежим! Бежим!"...
   ...Ночь сменило утро. Только что проснувшийся Атен резкой, размашистой походкой шел возле повозки, разминая затекшие за ночь мышцы и привыкая к морозному дыханию снежной пустыни.
   -Дочка, ты куда? - заметив, что Мати, наскоро одевшись, надви­нув шапку на лоб, пряча под ней длинные растрепавшиеся волосы, соскочила на покров снежной пустыни.
   -К Шамашу! - подойдя к отцу, ответила та.
   Прежде, будучи взлохмаченной девчонкой, воспринимавший в копья любое покушение на ее свободу, та бы вряд ли замедлила шаг, может быть, лишь состроила бы недовольную рожицу и поспешила ис­чезнуть, не напрашиваясь на дальнейшие вопросы.
   Выросшая, она стала вести себя иначе.
   Каждый раз Атен удивлялся, и откуда вдруг взялось это послу­шание, которому он ее никогда не учил?
   Первое время его радовала такая перемена в поведении дочери, которая, казалось, должна была уберечь малышку от ошибок и мно­жества бед. Теперь же, взглянув на все с иной стороны, это его пугало. Так же сильно как прежде - страх перед тем, что Мати в упрямстве или из вредности, от обиды или страха,-не важно, поче­му, просто возьмет и убежит в снега пустыни.
   -Дочка, ты...
   -Со мной все в порядке, пап, - она коснулась его руки. Губ де­вушки тронула улыбка, и только в глазах сохранились отблески грусти, словно льдинки, которые не успели растаять в объятьях ог­ня. - Правда.
   -Я говорил с вчера с Ним...
   -Знаю.
   -Откуда?
   -Я подслушала разговор. Прости.
   Вздохнув, караванщик качнул головы. Конечно, подобный посту­пок был непростителен. Но такая откровенность подкупала, и... И что бы там ни было, сейчас он не мог сердиться на дочь, понимая, что ее душа как никогда нуждается в теплоте и покое.
   -Тогда... - мгновение спустя заговорил он. - Тогда ты знаешь, что Он не сердится на тебя. Он обещал поговорить...
   -Да.
   -Ты поэтому идешь? Дочка, еще рано. Дождись, пока Он позовет тебя.
   -Но, пап, он уже позвал. И не для того, чтобы поговорить. Мы говорили вчера...
   Мати была такой открытой, доверчивой... Смотревший на дочь отец временами не узнавал ее душу, так она изменилась. В то время как другие взрослели, ее - лишь молодела. Взрослый малыш и ма­ленький взрослый...
   -О чем, если не секрет? - спросил он.
   -От тебя? Конечно, нет! О предсказании. О даре.
   -Моем?
   -И моем.
   В глазах караванщика отразилось удивление.
   -Шамаш сказал, - заметив его, сказала Мати, - что я тоже обладаю даром предвидения. Просто у меня он еще не проснулся. Вот.
   -Так это... Это же здорово!
   -Сперва мне тоже так показалось. Но потом Шамаш рассказал столько всего... И я поняла, что дар предсказания - очень большая ответственность.. .Ладно, пап, поговорим об этом потом. Шамаш действительно звал меня. Наверно, я зачем-то ему понадобилась...
   -Конечно, конечно. Иди, дочка, не гоже заставлять Его ждать.
   -Я буду у него в повозке, - словно предупреждая просьбу отца не потеряться, не отстать от каравана, проговорила девушка.
   Спустя несколько мгновений она уже приподнимала полог.
   -Можно?
   -Конечно, малыш, - голос Шамаша прозвучал, как ей казалось, возле самого уха. - Заходи.
   Бог солнца сидел подле края повозки, словно ожидая гостя. Однако же, как поняла Мати, едва взглянув на него, этим гостем была не она.
   -Что-то должно случится? - памятуя вчерашний разговор, девушка насторожилась, сжалась, старательно прислушиваясь к своим чувс­твам, пытаясь различить среди множества голосом сомнений, опасений и фантазий тот, что принадлежал бы ее дару.
   Губ небожителя коснулась улыбка. Он поднял на нее взгляд, соби­раясь ответить... Но не успел сказать ни слова: полог затрепетал от порыва ветра, на крыльях которого в повозку запрыгнули два больших золотых волка.
   -Шуши! - едва увидев свою подружку, вскрикнула Мати, в то же мгновение забыв обо всем остальном.
   Девушка бросилась к ней, обхватила руками за шею, что было силы прижимая волчицу к себе:
   - Ты вернулась! - она была счастлива, как никогда прежде.
   "Разумеется, вернулась! - проворчала та. Однако же Шуллат не стала отстраняться от караванщицы, наоборот, приникла к ней, наслаждаясь лаской и впитывая в себя ее тепло. - Здесь мой дом. Куда еще мне идти? И вообще, - она повернула голову, устремив прис­тальный взгляд зеленых настороженных глаз на подругу, - когда мне в следующий раз придет в голову идея убежать от тебя, возьми меня за хвост и держи, не отпуская... Нет, - спустя мгновение, она, недо­вольная своей мыслью, мотнула головой, - я сильная. Если я зауп­рямлюсь, разозлюсь, ты не сможешь удержать меня. Так что, лучше возьми веревку и привяжи покрепче к повозке, как упрямого рогача, ладно?
   -Ладно, - Мати беззаботно рассмеялась, - конечно, - она ткнулась носом в ее показавшуюся вдруг удивительно мягкую, нежную шку­ру, - теперь я буду водить тебя на поводке!
   "Ну уж нет!" - возмутилась Шуллат, но ее возмущение казалось наигранным. В этот миг ей было все равно. Лучше уж на поводке лю­бимого человека, чем на свободе в окружении совершенно чу­жих сородичей. Всякий раз, когда она вспоминала о том, что случилось, боль в ее глазах вспыхивала с все новой и новой силой. Но Мати не ви­дела этого. Для нее главным было не то, что прошло, а что оста­лось: Шуши была с ней. О чем еще она могла мечтать?
   "Что произошло?" - глядя на них, спросил Шамаш Хана, который, на брюхе подпол к своему хозяину и замер рядом, не спуская с него виноватого взгляда несчастных рыжих глаз.
   "Мы встретили стаю".
   "И что же? - бровь бога солнца чуть приподнялась. - Разве вы не этого хотели, не к этому стремились?"
   "Да".
   "Но мы хотели, чтобы дальше все сложилось совсем иначе! - услышав, о чем они говорят, вскинулась вол­чица, которая никак не могла справиться со сжимавшей ее сердце же­лезной челюстью острых зубов обидой. - Они... они прогнали нас прочь!" - в ее глазах зажглись слезы боли.
   -Ах ты моя несчастная! - Мати погладила Шуллат по голове, ста­ла осторожно почесывать лоб, стараясь успокоить подругу. Та тот­час повернулась к девушке, обнюхав ей лицо, лизнула в щеку, всем своим видом показывая, как она любит свою маленькую подругу и говоря, что ни­когда, никогда больше не покинет ее ни на мгновение.
   "Да, хозяин, - волчица тяжело вздохнула, глядя на бога солнца своими лучистыми рыжими глазами, - не все столь велико­душны, как Ты. Другие... - мотнув головой, она отвер­нулась в сторону, не желая, чтобы бог солнца, заглянув ей в гла­за, увидел те чувства, что властвовали сердцем волчицы, ожесточая его, заставляя в слепой ярости раздувать губы. - И это наши сороди­чи!" - вот только обида, нараставшая все это время, была уже столь сильна, что Шуллат была не в силах скрывать ее, как волчице, бо­явшейся, что бог солнца воспримет все на свой счет, не стремилась утаить ее.
   "Они хотели как лучше, - качнул головой Шамаш, прекрасно понимая, что двигало стаей, - считали, что вы должны вернуться в караван, в котором выросли".
   "Да, - это Шуши было ясно, с этим она и не думала спорить, когда дело было совсем в другом, - но это должно было быть наше ре­шение, наше! Почему они приняли его за нас, почему даже не спро­сили...!"
   "Сестра!" - осуждающе глянул на нее Хан, пытаясь урезонить, но волчица уже не могла остановиться. Она продолжала словно на одном дыхании:
   "Они даже не советовали, не убеждали, нет! Пока не знали, кто мы - принимали, а когда поняли... Просто приказали, угрожая... Они не остави­ли нам права выбора пути!"
   Шамаш молчал, не зная, чем возразить. Конечно, волчица была права. Да и просила она не так уж о многом, к тому же, о том, что никто не мог, не имел права решать за нее - возможности идти той дорогой, которой она сама хотела.
   -Шуллат, - он подвинулся к ней побли­же, вытянул вперед руку, погладив клиновидную рыжую голову. - Успо­койся. Хочешь, я поговорю с ними или с другой стаей, чтобы они приняли вас в семью?
   "Нет! - испуганно взвизгнула волчица. - Нет, хозяин, не надо! Я не хочу уходить, я хочу остаться! С Тобой, с Мати, - она чуть повернула голову, чтобы взглянуть на подругу, которая, услы­шав слова повелителя небес, покрепче прижалась к Шуши, боясь, что как только она отпустит волчицу, та исчезнет навсегда. - Просто...-в ее гла­зах была мольба понять и простить. - Просто мне...-она взглянула на брата, ища его поддержки. - Нам хотелось быть не просто слугами, которые могут лишь подчиняться всегда и во всем, но... - волчица подняла глаза на бога солнца. - Но и помощниками...друзьями", - робко добавила она, а потом сжалась, боясь, что эти дерзкие речи разозлят великого бога. Кто она, чтобы так говорить с небожителем, со своим повелителем?
   Шуллат не сводила взгляда с хозяина, ожидая, что тот скажет. Ее дыхание было неровным, бока нервно подрагивали, лапы беспокой­но царапали одеяло, покрывавшее днище повозки.
   -Вы и есть друзья, - Шамаш улыбнулся ей, стремясь вложить в слова, голос как можно дольше тепла.
   -Конечно друзья! - воскликнула Мати, которой даже стало немно­го обидно, что Шуллат усомнилась в искренности ее чувств. - Разве мы когда-нибудь относились к вам иначе?
   "Нет, но..." - теперь Шуши не знала, чем возразить. Как она могла объяснить, что чувства зверя - иные, не такие, как у чело­века, что они сами собой расползаются, теряя очертания и расп­ространяясь не только на тех, кто стал причиной обиды, но и ос­тальных. Это происходило невольно, не зависело от желания, и...
   Виновато поглядывая то на Шамаша, то на Мати, она осторожно лизнула руку бога солнца, затем щеку девушки, извиняясь перед ни­ми.
   -Все хорошо, Шуллат, - успокаивая волчицу, Шамаш вновь поло­жил ладонь ей на голову, делясь своим теплом, снимая напряжение и нервозность. - Я хочу, чтобы ты знала... И ты тоже, Ханиш, - он опус­тил вторую руку на голову волка. - Никто никогда не отнимет у вас свободы - права идти туда, куда зовет вас дух и делать то, что хочет ваше сердце. Если таковым будет ваше желание, я помогу вам найти родную стаю, ту, чей вожак три года назад отдавая вас мне на попечение просил оставить за вами право выбора пути. Он примет вас...
   -Шамаш... - Мати болезненно поморщилась.
   -Так надо, девочка, - остановил он караванщицу. - Если тебе нужна подруга, не рабыня, ты должна освободить ее.
   "Хозяин, но мы не хотим уходить!" - две пары рыжих глаз смот­рели на него со страхом и мольбой позволить остаться.
   -Разве я гоню вас? - Шамаш качнул головой. - Нет! Моя дорога бу­дет вашей до тех пор, пока вы сами пожелаете идти по ней. Но решение должно приниматься свободно, а не от безнадежности. Ведь нельзя выбирать, когда выбирать не из чего, верно?
   -Шамаш! - девушка обиженно вскинулась. Она не понимала, зачем он продолжал настаивать. Все так хорошо складывалось, а он все портил. Разве небожитель не знал, как она относится к Шул­лат? Или он делает все специально, чтобы позлить ее? Нет, Шамаш совсем не такой, он бы никогда не стал. Но почему тогда, зачем? Он хочет испытать ее!
   Она заглянула в спокойные черные глаза, спеша убедиться, что не ошиблась в своих предположениях. На лицо девушки легла тень раздумий:
   "Но Шамаш ведь знает, как сильно я привязана к Шуши. Что здесь испытывать?"
   А потом она вспомнила слова, которые, в первый момент прозву­чав как-то отстранено, далеко, не тронули ее сердца, теперь же вспомнившись, вспыхнули перед глазами: "Если тебе нужна подруга, а не рабыня..."
   Мати тяжело вздохнула, потерянно опустила голову, понимая правоту небожителя, чувствуя, что не может с ним спорить и вооб­ще... Но как же ей не хотелось делать этого! Рука стала неосознан­но начесывать голову волчицы, глядя в сторону, в пустоту.
   "Что ты, что? - горячий язык волчицы коснулся ее щек, стирая следы слез. - Ну вот, снова плачешь! Я же говорила, что не люблю воду, особенно соленую!"
   "Я не хочу расставаться с тобой!"
   "Я тоже не хочу".
   "Но Шамаш говорит..."
   "Шамаш говорил о другом".
   "Что?" - она резко повернулась к богу солнца.
   -Я... - девушка поморщилась, сощурила глаза, словно от яркого све­та, который бил прямо в лицо, не позволяя ничего разглядеть даже в двух шагах. - Разве ты не говорил, что они должны уйти?
   -Нет, - качнул головой тот, однако его глаза продолжали гля­деть на собеседницу с грустью, понимая, что этот разговор не при­несет малышке радости.
   Но Мати не замечала этого. Она облегченно вздохнула. Сперва девушка хотела спросить: "За­чем тогда все это?", но потом, подумав, лишь мотнула голо­вой. Нет. К чему объяснения? От них только новые вопросы - и больше ничего. Уж лучше так...
   "Вот и славно, - волчица широко зевнула. Ее желтые глаза зак­рывались. Больше всего ей хотелось свернуться калачиком рядом со своей маленькой подружкой и заснуть. - Я нагулялась на всю жизнь и больше никуда идти не хочу!"
   Она вновь зевнула. Но на этот раз - еще и чтобы скрыть иск­ру, блеснувшую в ее глазах. Волчица должна была признать, что слова хозяина несколько взволновали ее дух. Было бы здорово уви­деть свою стаю, встретиться с теми, кто, исполняя волю своей госпожи, в то же время был достаточно смел, чтобы ставить условия повелителю небес. А ведь тот вожак мог быть ее дядей или даже отцом...
   Волчица наморщила лоб, потерла лапой нос, пытаясь вспом­нить то, что было до ее прихода в караван, но не могла. Великие боги, почему? Она помнила множество своих перерождений, тьму пройденных дорог, хранила в себе память родителей, но не их об­раз, не их путь, словно госпожа Айя, уводя ее и ее брата с пути предков, наделяя судьбой спутников своего божественного супруга, специально стерла из ее памяти прежнюю дорогу, не желая, чтобы волчица ког­да-нибудь нашла ее и вернулась назад.
   "Во всяком случае, сейчас..."
   "А нас никто и не прогоняет, - хмуро глянул на нее брат, не понимая, с чего это вдруг такая сообразительная и хваткая Шуллат стала непонятливее оленихи. - Хозяин просто дает нам право уйти, когда мы того захотим, путь, по которому мы могли бы тогда пойти, и возможность вернуться назад, если и когда мы захотим..."
   "Я понимаю... - она оглянулась на Мати, подставила голову под ее руку, требуя от подруги ласки, - и мне очень хочется спать", - Шуши зевнула так широко, словно хотела проглотить всю повозку, потом потянулась, устраиваясь поудобнее.
   -Не здесь, - затормошила ее девушка, бросив поспешный взгляд на Шамаша, - пойдем в нашу повозку!
   "Мне и тут хорошо, - она заворчала, не поднимаясь с места, не­довольная, что подруга тянет ее куда-то... непонятно зачем. - И во­обще - я устала", - ее глаза закрылись, а через мгновение волчица уже спала тем сном, что приходит только к зверям.
   Мати сперва пыталась растормошить подругу, но та лишь ворчала в ответ, не открывая в дреме глаз. И, виновато глянув на Шамаша, девушка беспомощно развела руками.
   -Пусть спит, - тихо произнес небожитель. - Не будем ей мешать, - и он двинулся в сторону полога.
   Мати тотчас сорвалась с места, выбравшись первой наружу, с наслаждением вдохнула в себя морозный воздух снежной пустыни, потянулась, расправляя плечи, испытывая облегчение от мысли о том, что волчица вернулась, что она снова с ней.
   "Хозяин, - тем временем, волк, подойдя к Шамашу, ткнулся носом ему в руку, - прости..."
   "За что? Вы ни в чем не виноваты".
   "Мы ушли..."
   "Но вы же вернулись. Не думай о пустяках, дружище. Главное, что с вами все в порядке, что вы целы и невредимы".
   "Ты волновался за нас?" - волк взглянул на бога солнца с удив­лением.
   "Конечно. Мы совсем близко от города. Это опасное место, где может случиться все, что угодно".
   "Да, это так. Но..." - он знал, что причин для беспокойства множество. Снежная пустыня полна опасностей. Вся жизнь в ней - борьба со смертью и волк ни на одно мгновение не забывал об этом. Удивительно было другое - что небожителя беспокоила судьба вол­ков - не просто смертных, но зверей, которые всегда были лишь слу­гами Его супруги, ни более того.
   "Что-то не так?"
   "Все так, хозяин. Просто..." - он мотнул головой, не зная, что сказать. Может быть, он и постарался бы найти объяснение, но...
   -Шамаш, - к ним поспешно подошел хозяин каравана, - тот горожанин, которого привели золотые волки...
   -Какой горожанин? - прервал его небожитель. Он непонимающе смотрел на караванщи­ка, который, выглядя человеком, с размаху налетевшим на стену снега, лишь моргал, не зная, что сказать. И тогда Шамаш перевел взгляд на волка.
   Хан, чуть наклонив голову на бок, глянул на Атена, словно осуждая его за то, что караванщик вмешался в их разговор с каки­ми-то сущими пустяками. Ну какое им дело до этого чужака?
   Молчание затягивалось.
   -Так что нам делать? - спросил Атен, то и дело оглядываясь, не зная, как лучше поступить.
   Должен ли караван делить свою тропу с чужаком? Если нет - нужно прогнать его, если да - не следует этого делать. А дело вы­ходило темное. С одной стороны, чужака привели волки, с другой - явно не имея на то согласия бога солнца. И пока последний не ре­шил, как должны поступить его спутники, караван по-хорошему нужно было бы остановить.
   Но нельзя же делать это в пригороде, где множество опаснос­тей, начиная с разбойников и заканчивая неприкаянными душами от­верженных, призраками и демонами...
   Мда, положеньице! Давненько Атен не чувствовал себя так неуверенно. Ведь два последних года путь был столь спокоен и светел, что хозяин и забыл, каково оно жить постоянным напряжением, бо­ясь, что каждый следующий шаг может привести к гибели.
   -Этот человек... Он какой-то не такой. Ни одному горожанину, если тот в здравом уме, конечно, и в голову не придет просто так взять и уйти в пустыню.Совсем одному, без повозки, огненной воды, еды... А он, - караванщик качнул головой, толи с непониманием, то­ли с осуждением, - на безумного не похож... Да и не привели бы больного золотые волки в Твой караван... Он смерть свою ищет... Все госпожу, богиню Айю зовет. Думает, что волки Ее слуги и вели его к Ней... - он говорил, говорил, не до конца понимая, что именно говорит и главное, зачем. Собственно, ему не должно было быть никакого дела до этого чужака. Ан нет ведь, стало жаль, захоте­лось помочь... И, самое такое,что бы он там ни думал, во что бы ни заставлял себя поверить, это чувство не уходило, прилипнув снеж­ным комом к ногам. - Шамаш, может, Ты поговоришь с ним? - сам не зная почему, попросил он.
   -Хорошо, - кивнул небожитель.
   -Вот и славненько! - довольный, караванщик облегченно вздох­нул. - Мне привести его сюда, или...
   -Не надо, лучше я сам пройдусь немного... - его голос был ро­вен, ничего не выражая.
   Атен радовался, видя в этом добрый знак уже потому, что случившееся не разозлило и не расстроило бога солнца. Ничто не свидетельствовало о близости опасности или даже беды, приближение которой караванщик научился четко распознавать, находя подтверждение своей правоте в тенях, возни­кавших в глазах Шамаша. На этот раз все было иначе. Или, во вся­ком случае, казалось, что это так.
   И только Мати, которая в это мгновение стояла в пол-оборота к Шамашу, видя не столько его самого, сколько отражение бога солнца в гла­зах Хана, ощутила в сердце сначала боль, потом - глубокую, ни с чем не сравнимую тоску, которая словно не имела ни причины, ни конца, возникнув их пустоты и в нее же направляя путь.
   Девушка хотела спросить, в чем дело, что такое долж­но произойти в будущем, в чем... не беда, нет, - печаль того отрезка дороги, который предстояло пройти каравану? Но вопрос не сорвался словами у нее с губ, не сложился в образы мысленного вопроса, слышного наделенному силой собеседнику не хуже, но даже лучше обычной речи.
   -Я провожу Тебя... - Атен двинулся вперед, указывая богу солн­ца путь к тому месту, где остался горожанин.
   Мати пошла следом, чувствуя себя несколько скованно. Она опасли­во поглядывала вокруг из-за плеча Шамаша. С одной стороны, ей хо­телось бросить все, забраться в повозку и, ощущая под боком сладкое посапывание волчицы, забыть обо всем. Но, с другой, не знавшее никаких объяснений и границ любопытство гнало ее впе­ред, навстречу чужаку, который представлялся во много раз более странным и непонятным, чем все остальные жители оазисов.
   "Интересно, зачем он искал Матушку метелицу?" - мысленно спро­сила она скорее себя саму, чем тех из шедших с ней рядом в этот миг, кто мог услышать этот непроизнесенный вслух вопрос.
   "Не знаю, - хмуро глядя в снег у себя под лапами, проворчал Хан, - мы просто пожалели его, - волк не стал добавлять, что он уже успел раскаяться в сделанном, когда, казалось, пробеги они мимо, столько сложностей и неприятностей удалось бы избежать, - и попута­ли же меня демоны..."
   -Не ворчи, - бросил ему через плечо бог солнца. - Что сделано, то сделано.
   -Раз что-то произошло, значит, так суждено, - кивнув, чуть слышно про­шептала Мати.
   Но думала она о другом, о том, что, раз у нее есть дар пред­видения, значит, она может заглянуть в будущее, узнать, что долж­но произойти, прежде, чем это случится и, если впереди ждет беда - обойти место встречи с ней безопасной стороной.
   Шамаш оглянулся, спеша бросить на нее взгляд. Казалось, он хотел что-то сказать ей, возразить... Но они уже подошли к горожанину. И бог солнца не стал ничего говорить при чужаке.
   Невысо­кий, сероволосый, с расплывчатыми невыразительными чертами, незнакомец относился к тем людям, о которых обычно говорят - "не за что гла­зу зацепиться". В нем не было не только внешней физической силы привыкшего к лишениям и испытаниям странника, но и духовной - то­го, что с лихвой заменяет первое. Единственно, что выделяло его, была цель и решимость следовать ей до конца - исполнения задуманного...или смерти.
   При приближении бога солнца, караванщики, обступавшие чужака со всех сторон, не столько заинтересованные его приходом, сколько настороженные этим, расступились.
   -Здравствуй, горожанин, - первым заговорил с ним небожи­тель. - Зачем ты искал Айю?
   Тот даже не шевельнулся, не слыша, не видя ничего, так глу­боко погрузившись в себя, что, казалось, потерял нити, связывав­шие его душу, дух с реальным, живым миром людей.
   Торговцы, поглядывая на чужака недобрыми взглядами, зашу­мели, осуждая поведение чужака, который не только не обращал вни­мания на людей, принявших его на свою тропу, спасая от верной смерти в холоде снежной пустыни, но даже делал вид, что не слышит слов небожителя, которые откликнулись бы гулом в душе даже глухо­го.
   -Отвечай, когда тебя спрашивает... - начал Атен, с трудом сдерживая возмущение и гнев, что сквозили разгневанными ветрами в его душе.
   -Подожди, - резким взмахом руки остановил его Шамаш. Его сощу­ренные глаза были устремлены на гостя.
   Только теперь, внимательнее приглядевшись к нему, он понял, что в этом совершенно обычном человеке было особенного, что отде­ляло его от всех остальных, ставя на ту грань, когда ничто проис­ходящее, ни жизнь, ни смерть не имеют никакого значения, отходя в сторону, освобождая от своей власти и, вместе с тем, от своего огня.
   Он наклонил голову. Последним из людей, подобных этому горо­жанину, которых он встречал на своем пути, был хозяин придорожно­го трактира в том, прежнем мире - маленький, незаметный челове­чек, которому надлежало стать связующим звеном между прошлым и будущим. И вот вновь перед ним был человек, отмеченный судьбой, призванный исполнить ее.
   Чужак стоял на месте, глядя себе под ноги, не обращая внима­ния, или, может быть, лучше сказать, не замечая ни обступивших его торговцев, ради этого прервавших свой путь, ни повозок ка­равана, которые, не имея на то приказа, продолжали движение, уп­равляемые своими безучастными к происходившему возницами. Он ка­зался тем придорожным камнем, что стоял на развилке, открывая правду о каждом из предстоявших путей, предостерегая от беды и, вместе с тем, обрекая на нее...
   И тут незнакомец вдруг вздрогнул, словно только вспомнив о том, что должен дышать, втянул в себя полную грудь морозного пьянящего воздуха снежной пустыни, а затем медленно, борясь с нака­тившими на него волнами оцепенения и дремы, поднял голову.
   ...Рур огляделся. Вокруг него были какие-то люди. Судя по всему - караванщики. Он ощутил некоторую растерянность, не понимая, почему золотые волки - слуги госпожи Айи привели его не в ледяной дворец своей повелительницы, а в караван. К чему ему помощь таких же смертных, как и он сам, когда он ис­кал небожительницу, не просто веря, но зная, что только Она способна что-либо изменить в судьбе города и его жителей!
   "Но почему-то ведь они привели меня сюда, - и он начал прис­матриваться к окружавшим его, ища ответ на свой вопрос. - Может быть, это не простой караван и в нем идет посвященная госпожи... Или тот, кто знает дорогу к Ней... Может быть..."
   Его взгляд скользнул по чужакам, не задерживаясь ни на ком, пока не увидел стоявшего, смотря прямо ему в глаза, мужчину. Среднего роста, черноволосый и смуглолицый, он, даже будучи одет в обычную для караванщиков одежду, не походил на своих спутников, резко выделяясь среди них не внешней, но внутренней силой. На миг их взгляды встретились и Руру показалось, что посреди черной ночи он заглянул на дно бесконечного колодца, в котором вместо воды плескался огонь. И горожанин, поспешив отвести взгляд, сглотнул, пытаясь справиться с вдруг накатившим на него душевным трепетом.
   "Да, это необычный караван и в нем идут необычные люди..."
   Он уже успел заметить золотого волка, стоявшего у ноги этого странного караванщика, подобно обычному псу. Остальные торговцы держались от них на некотором расстоянии, глядя с трепетом и ува­жением, даже большим того, с которым горожане смотрят на Хранителя.
   "Но маг среди снегов пустыни... - Рур чувствовал исходившую от незнакомца силу, и, не мог принять нечто столь невероятное - встретить Хранителя вне городских пределов. Однако душа, верившая на пути к небожителям в легенды куда сильнее, чем в реальный мир, уже не могла остано­виться, заставляя разум предполагать самое невероятное: - Он словно великий Гамеш путешествует в сопровождении священного волка..."
   Горожанин огляделся, ища подтверждения самых невероятных из предположений. Вторым, после наделенного силой, кто привлек его внимание, была еще совсем юная караванщица - девоч­ка-подросток, которая, отделившись от остальных торговцев, подош­ла к незнакомцу, остановилась позади его, осторожно поглядывая на горожанина из-за спины своего спутника. Было видно, что она чувс­твовала себя спокойнее и увереннее под защитой мага, а также священного зверя, который не только подпустил ее к своему хозяи­ну, но поспешно приблизившись к ней, чуя ее душевный трепет, ткнулся носом в руку, словно хозяйке.
   Рур решил приглядеться к ней. Но что он мог увидеть под не­бом снежной пустыни, где одежда не подчеркивала достоинства фигу­ры, а скрывала все, что возможно, от дыхания стужи? Широкий меховой полушубок стирал очертания, надвинула на самый лоб шапка и поднятый воротник не позволяли рассмотреть лица.
   Взгляду чужака был открыт лишь прямой нос, разрумянивши­еся на морозе щеки и поблескивавшие любопытством глаза. Большие, насыщенно синего цвета, они притягивали к себе, завораживали и восхищали. Казалось, что они - осколки небесных сводов, наполнен­ные солнечным блеском и позабытым небесами теплом.
   Рур сразу понял, что в ней есть сила, но сила не мага, а какая-то иная, особенная и такая далекая, словно она принадлежала не этому миру, но иному, небесному. Ему показалось, что во тьме души забрезжил какой-то свет, поманил к себе. И, не сводя с девочки взгляда широко открытых глаз, он шагнул к ней навстречу, движимый не собственной волей, но чем-то высшим, священным, божественным... Может быть, это и бы­ла та самая судьба, встречи с которой он так искал.
   Ойкнув, девочка в страхе спряталась за спину своего спутни­ка.
   Волк, увидевший в поведении чужака угрозу, сдержанно зарычал, предупреждая и веля остановиться. Тотчас солнечным бликом по снегу мелькнула быстрая желтая тень и на пути горожанина между ним и юной караванщицей возник второй священный зверь - золотая волчица. В ее взгляде была злость, губы раздулись, обнажая острые белые клыки. Мощное мускулистое тело собралось, готовясь к прыж­ку.
   Рур видел, понимал: еще мгновение, еще один шаг и волчица прыгнет на него, защищая свою подругу от опасности, которую, как ей казалось, нес в себе горожанин. Но он уже не мог остановиться. С трудом разлепив онемевшие на морозе губы, сиплым сдавленным го­лосом он произнес, обращаясь к синеглазой караванщице:
   -Не бойся меня! Я ничего тебе не сделаю! Я хочу лишь погово­рить с тобой!
   -О чем? - та, все еще испытывая страх, но уже сраженная любо­пытством, которое было сильнее всех остальных чувств, осторожно высунулась из своего укрытия.
   ..."Вот еще! - донеслось до Мати хмурое ворчание волчицы. - Го­ворить с чужаком! Скажи ему, пусть остановится или, да простит меня хозяин, я заставлю этого смертного остановиться навсегда!"
   -Шуши, перестань! - недовольно поморщившись, воскликнула де­вушка. - Вы с Ханом сами привели его! Чему же теперь недовольны?
   "Привели..." - та злобно глянула на пришельца, однако, не имея чем возразить, отступила от своего первоначального замысла. Расс­лабившись, она выпрямилась, отодвинулась чуть в сторону, ближе к брату, не спуская однако при этом ни на мгновение пристального взгляда внимательных, пронизывавших насквозь глаз с горожанина, словно говоря ему: "Я слежу за тобой. Одно неверное движение - и..."
   -Ты ведь горожанин? - дождавшись, пока чужак приблизится к ней достаточно близко, чтобы не повышать на морозе голос, спросила Мати, по-прежнему держась возле бога солнца. Рядом с Шамашем ей легко было быть смелой. И, все же, прежде чем заговорить, она на мгновение оглянулась на отца, прося его разрешения.
   Атен, в свою очередь, обменявшись взглядом с повелителем не­бес, увидев, что тот едва заметно кивнул, наклонил голову в знак согласия.
   -Почему ты отправился в пустыню, да еще совсем один? - не дож­давшись ответа на первый вопрос, Мати уже задавала второй, сжига­емая любопытством, которое питало нетерпение, подгоняя вперед, торопя слова и события.
   -Я искал госпожу Айю, - произнес тот.
   Девушка задумалась. Да, она получила ответ, который, каза­лось бы, все объяснял, однако, в то же время, не говорил совсем ничего.
   -Но ведь пустыня бесконечна! - переводя взгляд с небожителя на чужака, проговорила она. - И искать в ней Матушку метелицу... Мы вон сколько путешествуем, а не встречали ее ни разу!
   -Разве ты не ее посвященная? - Рур был уверен, что не мог оши­биться! Слишком уж необычной казалась его собеседница. И золотые волки рядом с ней...
   "Нет, это просто невозможно! Подойдя так близко к цели, я не могу, просто не имею права допустить, чтобы она оказалась всего лишь миражем посреди пустоты!"
   -Посвященная? - переспросила Мати. Она никогда не думала ни о чем подобном.
   Ей приходилось встречаться с посвященными богов и она зна­ла, что эти люди на первый взгляд ничем не отличались от осталь­ных, более того, сами порой не знали о своей избранности, во всяком случае до тех пор, пока божественный покровитель не открывал им правды.
   Что же до Матушки метелицы... Рожденная в снегах пустыни, Мати всегда чувствовала себя в какой-то степени ее дочкой. Но ведь фантазии одно, а реальность - совсем другое. Хотя... Может быть, она действительно посвященная Метелицы... Это могло многое объяснить.
   Растерянная и смущенная, она вновь взглянула на отца, потом на Шамаша, спрашивая, как ей быть, что сказать, не желая никого обманывать и, в то же время, сама не зная, в чем заключена прав­да.
   -Нет, она не посвященная, - резко, словно порыв ветра, прозвучал голос хозяина каравана.
   Атен, помрачнев, свел брови на переносице. В его глазах зажегся недобрый блеск озабоченности и ожидания беды. Караванщику не нравилось такое внимание чужака к малышке, памятуя, что подобное всегда прежде оборачивалось против его девочки...да и, в конечном итоге, против всего каравана.
   -Ни госпожи Айи, ни какой другой богини, - кинул могучий боро­дач вдогонку, а затем, подойдя ближе к девушке, заслоняя ее от горожанина, пронзил Рура хмурым взглядом человека, призывавшего беды на голову того, кто осмелится причинить зло беззащитному ре­бенку или хотя бы подумать об этом.
   -Откуда ты можешь знать...
   -Я ее отец! - резко оборвал дерзнувшего возражать ему чужака хозяин каравана. В его глазах бились о зеркальную грань, ища вы­ход наружу, молнии, готовые испепелить любого, на кого будут нап­равлены.
   -Есть вещи, которые известны только небожителям...
   -А ты что, жрец, чтобы говорить об этом? - проговорил, подходя к ним еще один караванщик, которого, будь он одет как-то иначе, вряд ли кто принял бы за торговца. Сухощавый старик с пронзитель­ным взглядом глубоких глаз скорее походил на служителя, чем странника пустыни.
   -Нет.
   -Что же тогда... - но собеседник не дал ему договорить:
   -Я спрашивал ее, - влекомый судьбой, горожанин не испытывал ни толики страха ни перед людьми,ни перед обстоятельствами. - Пусть девушка сама ответит.
   -Она ребенок, который еще не получил права голоса! - сжав кулаки,процедил сквозь зубы Атен, весь вид которого нес в себе не скрываемую угрозу. - И ты никто, чтобы...
   -Шел бы ты с миром куда подальше, - хмуро глядя на него, про­говорил пришедший на помощь хозяину каравана Лигрен. - Нам не нужны неприятности.
   -А они непременно возникнут, если вы встанете у меня на пу­ти! - даже будучи один против всего каравана он чувствовал себя так спокойно и уверенно, что осмелился даже угрожать. - Я избран для своей дороги богами и только Им решать, куда я должен идти и что делать!
   -И это твоя благодарность за то, что мы спасли тебя! - ка­раванщики были возмущены и не считали себя обязанными скрывать свои чувства.
   -Вы не спасали меня! - резко возразил горожанин. - Я не искал вашей помощи, не просил о ней и вообще, не вы, а священные волки привели меня сюда, волки, которые подчиняются воле небожителей, не людей.
   -Да как ты...
   -Торговец, - тихий голос Шамаша заставил хозяина каравана ос­тановиться.
   Сжав губы в тонкие бледные нити, бог солнца качнул головой, осуждая толи негостеприимство своих спутников, толи резкость чужака, а может, недовольный вообще всем происходившим на подсту­пах к городу. Несколько мгновений он молча смотрел на горожанина, пронзая его насквозь задумчивым, немного грустным взглядом.
   "Шамаш! -позвала его девушка и бог солнца тотчас повернулся к ней. - Что мне делать?" - она была растеряна, испугана, как никогда.
   "Малыш, если хочешь, я прерву этот разговор. Ты не обязана отвечать..."
   "Но я хочу! Я сама хочу узнать! Может быть, он прав и все действительно так..."
   "Тебе придется самой найти ответ. Никто, кроме тебя, не мо­жет его дать".
   -Но я не знаю, что сказать, правда!-не выдержав, воскликнула Мати, из глаз которой были готовы хлынуть слезы отчаяния.
   -Прислушайся к своему сердцу! Неужели оно не подсказывает тебе ответ?-Рур подошел к ней совсем близко, заглянул в самое сердце глаз, ища в них тот знак, что явился бы подтверждением на­чала исполнения иной, более чистой и счастливой судьбы горо­да.-Прислушайся к нему, девочка, и скажи, скажи мне то, что услы­шишь!
   -С чего это она должна... - Атену все меньше и меньше нрави­лось происходившее. Он никак не мог взять в толк, почему все это вообще происходит. "Такого не должно быть, - повторял он про себя. - Потому, что такого просто быть не может!"
   Большей странности нельзя было даже выдумать, сколько ни ста­райся. Горожанин, покинувший пределы своего оазиса ради того, чтобы найти госпожу Айю - богиню, которую в городах почитали совсем не так, как повелителей небес, смерти или судьбы. Ведь жители островков тепла не проводили всю свою жизнь во владениях Матушки метелицы, странствуя по просторам снежной пустыни, завися от Ее милости и снисхождения куда больше, чем от тепла, смерти или судьбы.
   Почему из бесконечности круга чужак оказался именно в той его части, через которую шел караван? Почему снежные волки - са­мые осторожные и недоверчивые создания их всех жителей земли при­вели его к повозкам? Почему Шамаш, вместо того, чтобы наложить печать молчания на уста чужака, защищая от его вопросов ранимую, неокрепшую душу Мати, встал на сторону чужака в стремлении того получить ответ на самый невероятный из вопросов?
   И тут хозяину каравана пришла в голову внезапная мысль, ко­торая заставила его умолкнуть, так и не договорив до конца нача­тую фразу, а потом и вовсе отойти в сторону, более не стоя на пу­ти незнакомца.
   "А может моя девочка действительно посвященная госпожи Айи? Малышка всегда пользовалась покровительством богини, которая по-особеному заботилась о ней. Мати родилась в снегах пус­тыни, она не боится этого мира, видя в нем свой дом, испытывая к нему ту любовь, которую мы, дети городов, питаем лишь к родному оазису. И назвал я ее в честь госпожи - Альматейя... А сколько раз она, оказываясь там, где умер бы любой простой смертный, выжива­ла, более того, даже не замечала близости опасности. И Шамаш... Он ведь мог избрать тропу любого каравана, но шагнул именно на нашу. Из-за девочки, которая встретила его в снегах и упросила нас при­нять того, в ком мы в первый миг видели лишь чужака... И золотые вол­ки... Они всегда были слугами госпожи Айи, не подчиняясь ничьей воле, за исключением Ее... Ну, может быть, еще Ее божественного супруга... А Шуллат так привязана к девочке..." - его губы болезненно сжались, глаза сощурились, борясь с резью, возникшей так внезапно, будто порыв ветра-невидимки бросил в них множество маленьких ледяных осколком. Нет, ему не хотелось, чтобы это оказалось правдой. Да, быть слугой небожителя - великая честь, но...
   Не о такой судьбе он мечтал для своей единственной дочери.
   Караванщик устремил взгляд на бога солнца, который стоял, глядя вперед чуть сощуренными глазами, прорезая их ровно горевшим пламенем пространство, всматриваясь в то, что было за гранью зем­ного предела.
   "Волки привели чужака не по Его воле, - Атен не сомневался в этом, когда Шамаш всегда был искренен в своих чувствах, мыслях и речах, глядя собеседнику в глаза, а не пряча от него взгляд. - Но Он не вмешивается. А, значит, тут замешена воля другого небожителя. И не сложно догадаться, кого, - болезненная усмешка скользнула по его губам, чтобы пропасть столь же быстро, как и возникла, - ведь золо­тые волки подчиняются... Да, - он кивнул, признавая правоту своих предположений, - если все, что открылось на грани миров Евсею прав­да, а это так, то Он не может найти свою супругу, скрытую от Него плащом Губителя... Возможно, болезненный бред смог заставить Его забыть о своей любви... Но все равно, что бы ни случилось, Он ни­когда не пойдет против Нее... Может быть, все это не случай­но... Может быть, богине не нравится, что моя дочка ведет себя с Ее божественным супругом словно со старшим братом. Пока Мати была всего лишь малышкой, Она прощала ей вольности, снисходительно позволяя делать, говорить все, что той хотелось. Но теперь девоч­ка подросла. Скоро она станет совсем взрослой. И госпожа решила напомнить ей о том, кто она такая, указать ее место..."
   Ему вдруг стало так обидно за дочь, что захотелось плакать. Ну почему она не может навек остаться ребенком: веселым, беззаботным, счастливым и только его, его одного?
   Опустив голову на грудь, пряча наполнившиеся болью глаза, Атен искоса поглядывал на Мати, со страхом ожидая того, что де­вочка скажет в ответ на заданный вопрос.
   Все, кто был с ними рядом, застыли, не произнося ни слова, чувствуя себя снежинками на дороге, по которой идет судьба.
   Мати оглянулась на отца, посмотрела на Шамаша, вздохнула и закрыла глаза.
   "Матушка метелица, - мысленно просила она, - прошу, ответь мне: я твоя посвященная или нет?"
   Она стала старательно прислушиваться к чему-то внутри себя, ожидая... Она и сама не знала, что должно произойти, просто ждала и все...
   Рур не сводил взгляда с синеглазой караванщицы. Мати, так, кажется, называли ее спутники. Мати... Это ведь сокращенно от Аль­матейи... Названная в честь госпожи Айи...
   В его душе горело нетерпение:
   "Ну же, девочка, ну! Признай свою судьбу! И впусти в себя дух великой госпожи! Мне так нужно задать Ей вопрос! Всего один! Вопрос, от которого зависит будущее моего города. Мое будущее - остаться в памяти грядущих веков избавителем!"
   Он был уверен, что теперь-то правильно все понял, верно ис­толковал все знаки, все линии на руки и на снежном покрове под ногами. А, если так, то угаданная судьба должна снять с себя се­рое полотно тумана, открывая свой лик.
   И тут...
   -Нет, - открыв глаза, в которых вилась слабеньким паром, срывавшимся с губ, печаль, Мати качнула головой. - Я не посвященная Айи... - она узнала ответ, в который тотчас уверовала всей душой. Но он не принес ее душе радости. С одной стороны, девушка готова была вздохнуть с облегчением. Ей хотелось расправить пле­чи, на которых больше не лежал тяжелый груз ответственности, ко­торый она уже готова была взвалить на себя. С другой стороны, Ма­ти было обидно. Она не понимала, почему Матушка метелица не выб­рала ее? Разве она была недостойна служить богине, разве она не чувствовала крепкой, неразрывной привязанности к богине снегов, видя в Ней свою вторую мать - Ту, ближе и роднее которой для сердца, для души не было никого в целом мироздании.
   Рур долго всматривался в лицо молодой караванщицы, терпеливо дожидаясь, что та, найдя точку равновесия души и разума, изменит свой ответ. Когда же молчание стало для него нестерпимым, горожа­нин, не сдержавшись, воскликнул:
   -"Нет?!" Зачем ты врешь мне, обманываешь себя?! Ты ведь зна­ешь, что должна была дать совсем другой ответ! Так бы и случи­лось, если б ты не испугалась...
   -Горожанин, девочка говорит правду, - осуждающе качнув голо­вой, проговорил Шамаш. - Если бы ты мог сейчас не просто слушать, но слышать, то понял бы это.
   -А я говорю, что все ложь!
   -Как ты смеешь! - зароптали караванщики, которые до этого мига лишь стояли в стороне, не вмешиваясь в разговор. Но они не могли позволить кому бы то ни было оскорблять бога солн­ца. - Ты хотя бы понимаешь...
   -Мне все равно! - в душе Рура всколыхнулись чувства, которые он так старательно гнал от себя прочь - сомнение и страх. Нет, он не имел права ошибиться, ведь ценой за его ошибку будет жизнь всех его сородичей, всего города! "Волки же зачем-то привели меня сюда! У них была цель. А раз так... - он впился взглядом в ли­цо девушки. - Она просто слишком юна. Она не понимает, что происхо­дит, не хочет знать! Я должен помочь... заставить ее увидеть и признать правду!"
   Горожанин уже собирался вновь обратиться к молодой караван­щице с прежним вопросом, настаивая на своем, но тут заговорил один из стоявших рядом с ней караванщиков и его слова заставили Рура застыть с открытым ртом, не в силах молвить и звука.
   -Шамаш, прости, он не знает, с кем гово­рит... - Лигрен повернулся к богу солнца, в его глазах застыло вы­ражение вины, будто он сам, а не совершенно чужой человек совер­шили проступок перед лицом бога.
   -Шамаш? - не понимая еще до конца происходившего прошептал Рур.- Господин Шамаш?! - на грани между ужасом и восторгом выдохнул он, а затем замер, забыв, как дышать.
   ...Время шло, а Рур все никак не мог прийти в себя. Чувства вышли из повиновения и ему не удавалось вернуть над ними власть, когда они были слишком разными, слишком противоречивыми: и восторг, благоговейный трепет, подгибавший колени, заставляя пасть ниц, и граничивший с паникой ужас, от которого и без того замершее тело немело, зубы отбивали мерную дрожь, словно бараба­ны, а глаза быстро-быстро моргали, разгоняя готовые сорваться с век слезы.
   Горожанин ни на мгновение не усомнился в том, что перед ним сам бог солнца, спустившийся на землю и принявший человечес­кий облик для того, чтобы иметь возможность странствовать рядом с людьми, не ослепляя их блеском своего света, не сжигая пламенем своего огня. Он ожидал чего-то подобного, более того, сам искал встречи с небожителем. И, все же, оказаться лицом к лицу с повелителем небес...
   Рур совсем не терзался переживаниями по поводу того, как вел себя в присутствии бога, что говорил с Ним недостаточно непочтительно, возможно, даже грубо. Эти мысли даже не приходили к нему в голову, когда, идя по дороге судьбы, находясь у нее во власти, он мог заботиться только об одном - исполнении предопределенного. Его растерянность была связана совсем с другим.
   "Он не выглядит больным, - открыто глядя в лицо повелителю небес, думал горожанин. - Его глаза чисты, а взгляд осмысленен. Выходит, Он выздоровел. Но если так... Если так... Получается, прилет драко­на не случаен, значит, мы действительно чем-то прогневали велико­го бога? Но чем? И что сделать, чтобы Он сменил гнев на милость?"
   И было еще одно. Гончар, узнав о своей избранности, выбрал для себя путь, ведущий к госпоже Айе. С Ней он собирался гово­рить, для Ее слуха был сложен вопрос, который должны были произ­нести губы. И вот, когда оказалось, что путь привел его совсем к иному небожителю, Рур застыл в нерешительности, не зная, что де­лать. Его планы нарушились. Тень закрыла то, что было впереди и он перестал видеть, куда идти.
   "Я искал не того небожителя, кого должен был. Я ведь чувствовал, что допустил ошибку, но пытался найти ее совсем не там, где она была на самом деле. Я верно прошел весь путь. Но он не мог привести меня к це­ли, ибо я неверно выбрал эту цель... "
   -Горожанин, а зачем тебе понадобилась Матушка метели­ца? - вывел его из задумчивости вопрос девушки, не отходившей ни на шаг от своего божественного спутника, который, судя по всему, был благосклонен к ней, выделяя среди остальных, так, словно...
   "Словно она была Его посвященной, - мелькнуло в голове у Ру­ра. - А может, - он робко, краешком глаза, взглянул на господина Ша­маша, - так оно и есть. Может быть, именно это имела в виду девоч­ка, говоря, что она не посвященная богини луны... посвященная не богини луны..."
   Все встало на свои места. Если и остались какие-то вопросы, то только те, что, в сущности, не имели особого значения и, едва возникая в голове с трудом различимым туманом, тотчас исчеза­ли,разгоняемые ветрами веры, как, например, некоторое смутное удивление, непонимание того, что делают рядом с богом солнца зо­лотые волки, когда у Него есть свои священные звери, куда более сильные и могущественные, чем слуги хозяйки снегов. Однако...На все воля небожителей и не ему - простому смертному - доискиваться до причин. Тем более, что для пути избранного это не имело ровным счетом никакого значения.
   -Мати! - нахмурившись, одернул девушку стоявший рядом с ней караванщик.
   "Он назвался ее отцом..." - видя множество схожих черт, говорившись об их родстве, Рур был готов в это поверить. Да и вел себя торговец как отец, правда - мягкий, снисходительный, готовый прощать... Как родитель, страстно любящий свое единственное чадо, которое ему приходится воспитывать одному, заменяя мать.
   -Я... - девушка смутилась, ее щеки залились румянцем. - Мне просто было любопытно, - пролепетала она, оправдываясь, словно тот был деспотом каким.
   -Любопытство - это еще не повод для вопросов, - тот нахмурил­ся, однако глядел при этом не на дочь, а на чужака, словно на словах осуждая одного, а на деле - совсем другого.
   -Ничего, караванщик, я отвечу... - поспешно проговорил Рур, стремясь сделать все, чтобы завоевать расположение и, может быть, даже доверие спутников бога солнца, тем более, что, бросив быст­рый взгляд на Него, он заметил, что и небожитель ждет от смертно­го ответа на вопрос девочки. Нет, конечно, гончар понимал, что бог солнца знает все - и кто такой чужак, и зачем пришел, и молчит лишь потому, что хочет, чтобы горожанин рассказал все сам.... - Я искал Ее, чтобы найти господина Ша­маша.
   Девушка не смогла сдержать смешок.
   -Мати! - хозяин каравана с укором глянул на дочь.
   -Но, пап, ведь это действительно смешно! - сперва она хотела сказать иначе - что слова чужака показались ей глупыми, но потом решила, что будет лучше немного погрешить против истины, заменив слово, которое могло обидеть гостя, другим, более мягким и отстраненным. - Искать сперва одного, потом другого... - наморщив нос, она качнула головой, выражая своей мимикой отношение к происходящему яснее слов, в которых она была куда более сдержанной. - Я бы сразу же стала искать того, кто мне нужен, не тратя время... - Мати прикусила язычок, почувствовав, что чуть было не переступила грань дозволенного не прошедшему испыта­ния подростку в разговоре с взрослым, не важно, сколь наивным и даже глупым ни казался последний.
   -Но я ведь не знал, что господин Шамаш... - горожанин вновь украдкой взглянул на бога солнца, не совсем понимая, как можно в присутствии небожителя говорить не с Ним, а о Нет, да еще и так, словно Он всего лишь образ - отблеск света на стене мироздания. Однако по­велитель небес не выражал ни тени недовольства этим, воспринимая происходившее спокойно, как нечто обычное, привычное. Собственно, ведь действительно не было произнесено ни одного обидного для Него слова. Более того, все речи полнились глубоким и искренним почтением. И, наконец, разве не спутники бога завели этот разговор, а они-то уж должны знать, что нравится, а что нет их божественному покровителю лучше, чем кто бы то ни было дру­гой... - ...выздоровел, - закончил он начатую фразу, однако, все же, продолжать в том же духе не решился, памятуя, что бог солнца всегда выделял своих спутников, дозволяя им куда больше, чем простым смертным, а ведь Рур относился именно к этим последним и не смел брать на себя слишком многое, даже несмотря на то, что он был избранным судьбой.
   Ремесленник повернулся к повелителю небес, склонился перед ним в глубоком поклоне, а затем заговорил: - Прости мою дерзость, господин. Если бы не предназначение, я никогда бы не осмелился...
   -Знаю, - мягко остановил его Шамаш.
   -Я... - видя благосклонность небожителя, горожанин хотел вос­пользоваться ею. Но он успел лишь отк­рыть рот, как вокруг начало что-то происходить, внося изменения в по­кой окружавшего их мира, заставляя обратить на себя внимание, за­чаровывая, заставляя забыть обо всем остальном.
   Пустыня медленно зашевелилась, заворочалась, словно пробуж­даясь ото сна. В ее просторы вернулись покинувшие ле­дяные норах ветра, закрутились, поднимая в поблекшие, заволочен­ные серой дымкой небеса ворох снежинок, закручивая их в круговорот, возводя из них мерцавшие колон­ны.
   А затем складки воздушного плаща- невидимки затрепетали. Еще мгновение - и перед глазами изумленных людей предстала богиня врачевания.
   Пусть караванщики уже не первый год делили свою тропу с не­божителем, но они до сих пор никак не могли привыкнуть к тем чу­десам, которые время от времени встречались на их пути. Поэтому неудивительно, что они, едва завидев гостью, отступили чуть на­зад, шепча в власти векового подсознательного страха смертного перед всем божественным заговоры-заклинания.
   Но они хотя бы знали, кто перед ними, знали, что госпожа Нинти добра и милосердна к людям. Что же говорить о горожанине, которому за всю его жизнь ни наяву, ни во сне не доводилось видеть никого из небожителей. Да и, потом, он мог только предполагать, не зная наверняка, исходя лишь из облика, что перед ним - богиня, а не призрак или демон.
   Перед глазами у него все закружилось, замерцало, ноги сами подкосились. Горожанин упал ниц, лицом в снег, шепча слова защит­ного заклинания.
   -Здравствуйте, - тем временем Нинти приветливо поздоровавшись с Шамашем и его спутниками, взглянула на них несколько озадачен­но: - Я испугала вас? Простите, если так...
   -Что Ты, госпожа! - стремясь как-то сгладить впечатление от не слишком радушной встречи, проговорил хозяин каравана. - Мы счастливы видеть Тебя...
   -Просто твой приход был несколько неожиданным, - закончил за него фразу Шамаш. - Что-нибудь случилось?
   -Ну... - гостья медлила.
   -Ты ведь не случайно здесь, вдали от своего города?
   -Шамаш! - с долей укора проговорил Атен, виновато глядя на бо­гиню. Право же, повелитель небес был слишком резок с ней. И, главное, совершенно непонятно, с чего вдруг? Ведь, насколько он помнил, небожители расстались друзьями. И вот...
   "Нам нужно поговорить", - едва заметно коснувшись холодными шелковистыми пальцами руки бога солнца, проговорила Нинти, в гла­зах которой не было ни обиды, ни грусти, ведь, в отличие от кара­ванщика, она не искала в его вопросе никакого скрытого смысла или упрека, которых там и не было вовсе. Просто Шамаш не признавал людскую манеру длинных неторопливых разговоров при встрече о том о сем, перемежавшихся здравницами и добрыми пожеланиями. Ценя каждое мгновение, он сразу же перешел к главному - тому, ради чего в сущ­ности эта встреча и стала возможной. Право же, такой способ обще­ния не только понравился богине, но и был очень кстати, когда у нее у самой не было ни одного лишнего мига.
   "Что случилось?" - переходя вслед за богиней врачевания на язык мыслей, спросил Шамаш. Конечно, сам он не видел особой нужны скрывать произносимое, у него не было секретов от тех людей, ко­торые шли с ним по тропе каравана. Но ведь это могла быть тайна его собеседницы. А чужую тайну следовало беречь лучше, бережнее, чем свою, когда, в отличие от собствен­ной, она - собственность другого, лишь переданная на время для хранения.
   "Шамаш, я... - она все еще медлила, словно не зная, что ска­зать, как объяснить цель своего столь внезапного прихо­да. - Мне... Керхе нужна твоя помощь! Очень нужна! Пойдем со мной! Скорее!"
   "Но..." - он медлил, не желая уходить из каравана. ,то был не подходящий момент и он знал, что скоро понадобится своим спутникам. Однако для него было невозможным отказать в просьбе о помощи. Тем более, когда проси­ли от имени спасенного им города, забота о будущем которого была его долгом.
   "Что случилось?"
   Он спрашивал совсем не ради ответа, ему просто нужно было несколько мгновений на то, чтобы решить, что следует сделать перед тем, как отправиться в путь, какой оберег установить вокруг каравана, о чем предостеречь. И следует ли во­обще это делать, когда ожидание беды может быть куда хуже и опас­нее того, что ждало впереди.
   "Я... Я не знаю всего... - лихорадочно блестя гла­зами, проговорила Нинти. - Я еще не успела разобраться... Я очень торопилась, боялась, что опоздаю, думала, что главное - поскорее привести тебя в город... С ним происходит что-то непонятное, пуга­ющее... Словно все повторяется вновь... Но ведь это невозможно! Я точно знаю, что Ларс не обращался к Кигаль, что он никогда не призовет Губителя, после всего того... Хотя... Может быть, я че­го-то не замечаю. Ведь я так сильно люблю его и потому не хочу видеть... Общество Нергала не забывается, встреча с ним не может не наложить отпечаток... Да и вообще, кто знает, что он сделал, что мог сделать со своим пленником. Ларс ведь ничего не рассказы­вает о том... Я понимаю, ему больно, невыносимо вспоминать и не настаиваю, но... Я не знаю, правда, не знаю!" - замотала она го­ловой, из закрытых глаз на щеку выскользнула слеза, жемчужиной покатилась по щеке.
   "Ну, девочка, успокойся, - Шамаш подошел к ней, взял за руку, - не плачь. Как бы ни было плохо, если есть способ помочь, мы найдем его".
   "Так ты пойдешь со мной?" - она робко взглянула на него. Отча­яние в ее глазах сменилось надеждой.
   "Да", - кивнул тот.
   "Сейчас?"
   "Да, - повторил он, а затем, взглянув на караванщиков, доба­вил: - Только дай мне несколько мгновений".
   Шамаш повернулся к своим спутникам.
   -Мне придется уйти... - он умолк, качнул головой. Эти слова будили в его памяти такие тяжелые воспоминания, что хотелось, умолкнуть, словно от них бы­ли все те беды, которых они призывали... - Ненадолго, - все же, зас­тавил он себя закончить фразу. - Я скоро вернусь.
   -Да, - караванщики понимающе кивнули. Конечно, ведь их спутник был богом солнца, у которого множество дел и за пределами этой земли. Они были не вправе останавливать Его, даже если бы сами нуждались в по­мощи, а ведь это было не так.
   -Атсинен, - Шамаш подошел к хозяину каравана.
   -Да? - тот, смотревший до этого мгновение себе под ноги, услы­шав Его голос, тотчас встрепенулся.
   -Я не могу иначе.
   -Конечно. Все будет в порядке.
   -Золотые волки останутся с вами...
   -Ты не возьмешь их с собой? Но они могли бы помочь Тебе в пути, защитить...
   -Нет. Я пойду по тропам иного мира, недоступным для них. И, по­том, они будут нужнее здесь. Если что-нибудь случится, пошли Ха­на за мной, - он подозвал к себе золотого волка, коснулся его шеи, словно вплетая в шерсть невидимую нить...
   "Ты все слышал?" - спросил его Шамаш.
   "Да, - зверь был взволнован, насторожен. -Ты уходишь? С ней?" - его голова чуть наклонилась в сторону богини врачевания.
   "Так нужно".
   "Ладно, - Хан не спорил с ним. - Но почему ты не хочешь, чтобы я шел с тобой?"
   "Я уже сказал - те дороги, которыми я пойду, не доступны для тебя".
   "Да..."
   "Если... - он качнул головой. Это было не то слово, которое было нужно сказать здесь. - Когда я понадоблюсь - вспомни обо мне и ты найдешь меня".
   "Как я смогу? Ведь ты будешь за множество дорог отсюда..."
   "Так будет. Ты все поймешь, когда придет время".
   "Хорошо", - волк лизнул руку хозяина, готовый выполнить любую его волю.
   Затем Шамаш оглядел своих спутников.
   -Будьте осторожны... - он наклонил голову. Можно было многое сказать. Но будут ли эти слова на пользу или во вред, ведь все могло обернуться. А раз так - лучше промолчать.
   Шамаш исчез, шагнув вслед за богиней врачевания за грань прост­ранства.
   И тут горожанин пришел в себя. Вскочив на ноги, выплюнув набившийся в рот снег, он заметался вокруг, закрутил головой, ища глазами бога солнца.
   -Он ушел, - бросив на чужака быстрый взгляд, проговорил Атен.
   -И вы отпустили Его?!
   -Да. Кто мы такие, чтобы удерживать Его?
   -Но... Но... - он не знал, что сказать, чем возразить... Не мог же он просто вот так взять и сказать: "Вы не должны были Его от­пускать, потому что Он нужен здесь, Он необходим городу..." Да какое этим чужакам вообще дело до их города?
   Нет, все происходило так, словно горожане действительно чем-то Его прогневали. Но, с другой стороны... Ведь дорога вела его не к богу солнца. Он искал... Кого-то, кто был в этом караване. Золотые волки. Золотые волки -слуги госпожи Айи, не повелителя небес...
   И, пожав плечами, горожанин зашагал прочь. Он успокоился. Все, что должно произойти, произойдет. Так или иначе. Он приведет караван в город. В этом его предназначение. И все будут спасены.

Глава 7

   Робкий, вечно юный в своих мечтах и фантазиях вечер пронесся над землей. Он был смущен чрезмерным вниманием тех, кто смотрел в эти мгновения в небесах, раздражен их навязчивым любопытством, а потому спешил скрыть свое лицо за горизонтом. На смену ему пришла ночь - задумчивая и безразличная.
   Снег шуршал под полозьями, успокаивая, усыпляя...
   Все было так же, как всегда, и, все же, близость города нес­ла изменения, незаметные усталому глазу обычного странника, но не способные скрыться от взгляда ждавшей их с нетерпением и страхом.
   Мати, поджав под себя ноги, сидела возле откинутого края по­возки, глядя на луну, в огне которой ей виделся чей-то лик - та­кой печальный, что щемило сердце, а на глаза сами наворачивались слезы. Очи небесной незнакомки - госпожи Айи, как почему-то сразу решила Мати - были широко распахнуты, но оставались при этом совершенно безжизненны, словно огонь скрывавшегося за горизонтом города ослепил их своим невидимым светом. Тень, словно от хвоста ветра лежала на устах, не позволяя прочесть в их движениях беззвуч­ные слова.
   Если Мати и ощущала некоторую обиду на Матушку Метелицу, постепенно это чувство начало утихать, забываться. В конце концов, если хорошо подумать, девушке вовсе не хоте­лось быть Ее посвященной. Вот дочерью... Нет, нет! Она не смела думать об этом! Разве что в фантазиях, опережавших мысль, уводивших на краткие мгновения, пока не приходил страх по­нимания, за грань яви, туда, бесконечно высоко... А так... Так все, что она себе позволяла - это называть небожительницу Матуш­кой Метелицей, успокаивая себя тем, что, с одной стороны, не она одна выбрала из множества имен богини именно это, а с другой - вряд ли кто-то еще вкладывал в него тот же самый смысл.
   "Что-то должно случиться, - вновь уже в неизвестно какой раз мысленно повторяла себе Мати. - Что-то... " - она была почти уверена, что это смутное ощущение было не плодом ее фантазии и не столь знакомым с детства страхом перед той чертой, которая отделяла снежную пустыню от города, храня в себе знак величайших превращений и пе­ремен. Возможно, это дар, о котором говорил с ней Шамаш, начал просыпаться, проявляя себя.
   Дар предвидения. При одной мысли о нем холодок благоговейного трепета пробегал у нее по спине, сердце замирало в груди от той близости чуда, когда казалось, что достаточно протянуть руку, чтобы коснуться его цветка...
   Она привыкла видеть в чуде лишь хорошее, светлое, восхищать­ся им, не замечая ни одного из тех его спутников, что вызывали страх или могли стать вестником беды. И сейчас - она ждала, что не просто увидит будущее, но что ей явится тот волшебный сон наяву, которым она будет наслаждаться до самого мига его исполне­ния. Во всяком случае, Мати мечтала, страстно хотела, чтобы все было именно так.
   Шло время. Ноги затекли и их начало покалывать множеством крохотных иголочек. Но девушка не смела шевельнуться, боясь, что движение прогонит это чувство.
   "Мати, - к ней осторожно придвинулась волчица, ткнулась мокрым холодным носом в руку, - что с тобой? Ты боишься?"
   "Я? С чего ты взяла?"
   "Ты вся дрожишь..."
   Девушка неосмысленно повернула к ней голову, потом вдруг вздохнула, подод­винулась к Шуллат, обхватив ее за шею, прижалась к пышавшему жа­ром боку.
   "Это не страх. Это другое. Мне не терпится поскорее прикос­нуться к чуду, которое было мне обещано".
   "А... - протянула волчица. В ее глазах волнение сменилось по­коем. - А мне показалось..."
   "Тебе показалось. Кого мне бояться, когда ты рядом?"
   Та осторожно, но настойчиво отстранилась от девушки, повер­нула голову так, чтобы заглянуть ей в глаза:
   "Я никому не дам тебя в обиду! Я буду драться за тебя даже со стаей собак смерти!"
   "Спасибо, - утопив лицо в жесткой, пахнувшей пряностями, шерс­ти волчицы, зашептала Мати, не пытаясь унять хлынувших из глаз слез, - спасибо!"
   "Ну вот! - притворно заворчала та. - Опять соленая вода! Сколько раз я повторяла одной маленькой девочке, что терпеть ее не могу! Или, став большой, ты обо всем забыла?"
   "Прости!"
   "Что с тобой? Что? - шершавый язык Шуллат коснулся щек Мати, ее носа, век. - Кто тебя обидел? Только скажи - и я порву его на части!"
   "Никто. Это не обида. Это... Это что-то другое... Я не знаю... Предчувствие. Оно такое... Непривычное. Странное. Мне не по себе".
   "Так бывает, - Шуллат пони­мающе наклонила голову. - Я знаю это чувство. С недавних пор..." - ее глаза наполнились грустью воспоминаний, которые оста­нутся с ней навсегда, чтобы, как ей казалось, вечно отравлять счастье солнечного дня.
   "Шуши..." - Мати стало любопытно, что случилось с подругой в снегах, какой была ее жизнь вдали от тропы каравана. Она собра­лась спросить, но в тот момент, когда слова уже почти сложи­лись в вопрос, девушка мотнула головой, разгоняя их, как дурные мысли. "Если захочет - расскажет сама, - решила она. - А раз молчит - значит, ей тяжело вспоминать об этом".
   "Мати... - но Шуллат и не нужно было ни о чем спрашивать. Она слишком хорошо знала подругу, чтобы понимать ее без слов. Ог­ромные желтые глаза плавились печалью. - Этот караван... Вдали от него я кое-что поняла: найти свое счастье можно где угодно, но обрести - только здесь".
   "Только здесь... - повторила она, задумчиво глядя куда-то в сторону, а затем вдруг вскинулась, выпрямилась: - Я буду бороться за это счастье! Что бы ни ждало в будущем, я не позволю ему унич­тожить то, что мне дорого!" - ей сразу стало легче. Исчезли тяжесть и беспомощность, угас страх, в котором больше не было нужды.
   "Что это ты задумала?" - волчица с подозрением взглянула на подругу.
   "Я загляну будущее!"
   "Зачем? К чему тратить силы на то, что и так ско­ро откроется, произойдя?"
   "Вот именно - произойдя! А если впереди беда?"
   "Однако, мне показалось, ты ждала совсем другого..."
   "Да, но..."
   "Не правильно это, - хмуро заворчала та, - не дело изменять свою судьбу. Даже мысли такие - не к добру! - рыжая шерсть взъ­ерошилась, в желтых огоньках замерцали настороженные огоньки, за которыми проглядывался затаенный страх. - Но если тебе так это нужно... Спроси Шамаша".
   "Как! Как я спрошу, когда его сейчас нет рядом! Или ты забы­ла, что богиня врачевания зачем-то увела его в свой город?"
   "Спроси, когда Он вернется", - спокойно, словно не замечая тех чувств, которые всколыхнули душу подруги, проговорила Шуллат.
   "Но тогда уже может быть слишком поздно..."
   -И вообще, - не выдержав, вслух вскрикну­ла девушка, - Он ведь сам мне сказал об этом даре! Он хотел, чтобы я поняла...
   "Поняла, - прервала ее волчица, - поняла. Может быть, все дело именно в этом? Что если Он как раз собирался предостеречь тебя от по­пытки разбудить его?"
   "Но зачем? Зачем говорить так... непонятно? Он мог бы прика­зать, или еще лучше просто взять и забрать у меня его!" - нет, конечно, ей бы совсем этого не хотелось и Мати говорила так толь­ко потому, что знала: Шамаш никогда бы не поступил с ней так.
   Шуллат поняла это и потому в ее глазах зажегся укор, голова склонилась.
   "На время... - смущенная тем, что ее... не ложь, нет - не откровенность открылась, девушка спрятала глаза. - Или..."
   "Хозяин не хочет принимать наши решения за нас, не хочет заставлять нас принимать решения против нашей воли, - волчица была уверена, что подруга и так все это значит, однако не видела ни­чего плохого в том, чтобы напомнить ей. - Он считает, что мы сами должны во всем разобраться и лишь указывает направление, говоря загадка­ми. За одним и тем же Его словом множество образов... "
   "Хватит! - душа девушки затрепетала в груди, забилась, недо­вольная тем, что ее пытались переубедить. - Почему ты хочешь, чтобы я сомневалась? Разве сомнения - не причина половины бед и ошибок? Нет! Я все верно поняла!" - Мати обиженно поджала губы. Ну как мог­ло быть иначе? Ведь она слушала так внимательно. И вообще - она уже не маленький ребенок, не способный ни в чем разобраться - а почти совсем взрослый человек.
   "Раз ты так считаешь... - волчица не хотела с ней спорить. Она пыталась сделать, как лучше. Но если хозяйка считала иначе... что же, она была готова согласиться с ней во всем, даже подчиниться. Шуллат никак не могла расстаться с чувством вины за то, что бросила подругу, не думала о ней, лишь о себе. Она боялась, что Мати, простившая ее раз за поступок, не простит во второй за сло­во. Чувствуя, что девушка хочет остаться одна, волчица встала, потянулась.-Пойду, пробегусь перед сном. Я буду рядом", - и она тенью соскользнула с края повозки в снег.
   "Возвращайся поскорей", - бросила ей вслед Мати, которая, про­водив ее взглядом, старательно задернула полог повозки, словно отгораживаясь им от всего того мира, который составлял настоящее, и на четвереньках отползла в свой дальний угол. Ей в голову пришла одна мысль...
   Ей захотелось попробо­вать. Дочь хозяина каравана очень отдаленно представляла себе, каково это - взывать к своему дару. Конечно, она могла дождаться, когда отец вернется из дозора, расспросить его обо всем. Но ждать до утра... Нет, это было слишком долго! Ей было просто необходимо попробовать, прямо сейчас! И, потом, если даже Шуллат начала убеждать ее не делать этого, отец - тем более. Он найдет те слова, которые удержат, испугают, в конце концов, воспользуется правом родителя.
   Мати села, обхватила колени руками, подтянув их к груди и положив голову поверх, сжалась в клубок, полагая, что так ей бу­дет легче собрать воедино и свои мысли, чувства, чтобы направить их в одну точку, к одной цели - заглянуть в буду­щее.
   Она замерла, остановив взгляд на какой-то серой точке на покрове повозки, смотря на нее не мигая, лишь мысленно раз за ра­зом повторяя: "Что в дне грядущем ждет меня? Что в дне....?" - словно заговор-заклинание.
   Ей начали мерещиться какие-то неясные, сумрачные образы, расплывчатые очертания. А затем она почти ясно увидела снежные хлопья, которые закружились вокруг нее в медленном белом танце, проводившем грань между ее душой и окружавшим миром.
   Когда же снежная дымка рассеялась, она увидела... Дракона! Он был свободен, как ветер, паривший на небе огром­ной черной тучей, тень от которой закрывала все вокруг. Дыхание замерло на приоткрывшихся губах девушки. Глаза широко распахну­лись, разглядывая крылатого странника, стараясь не упустить ниче­го, запомнить каждую черту. И, казалось, время, позволяя ей нас­ладиться этим зрелищем в полной мере, замедлило свой ход.
   Мати могла бы восхищаться им целую вечность, но тут образ дракона начал тускнеть, отдаляться.
   "Нет, не уходи!" - готова была закричать девушка во власти нахлынувшей на нее паники.
   Она пыталась удержать образ, вернуть его, но не смогла. Он покинул ее, оставив в душе жгучее чувство обиды. А потом вдруг, неизвестно почему, ее внимание привлек пламень огненной лампы. Казалось, он входил в глаза, влек, манил за собой, заставляя забыть обо всем, что было вокруг, оставить все прежние мысли и думать лишь об одном танце пламени, любуясь им до скончания веков. Мати и не заметила, как ее рука потянулась к лампе, сняла верхнюю прозрачную крышку, освобождая огонь от оков. Всегда беззвучная, лампа обрела свой голос - тихий шелест-шепот костра, который заполнил собой все маленькое пространство повозки, а за­тем, ища новые пути, и душу девушки, околдовывая монотонной пес­ней-заклинанием.
   Девушка замерла, не сводя взгляда с пламени. В какой-то миг ей показалось, что в нем возникли, закружились какие-то тени - неясные расплывчатые силуэту. Она пригляделась, стараясь разоб­рать образы... А в следующий миг, вдруг, совершенно внезапно поня­ла, что больше не сидит в маленькой повозке.
   "Это сон? - все было так, словно она просто заснула. И, все же, как-то иначе. И вот уже... - Нет! - она сама ответила на свой воп­рос, чувствуя, как все внутри захлестывает волна торжества побе­ды. - У меня получилось!" - ей хотелось смеяться, словно маленькой девочке прыгать на месте, хлопая в ладоши и лишь страх перед тем, что чудо, к которому она так стремилась и которого, наконец, с таким трудом, обрела, исчезнет, вспугнутое резким движением. Нет, она потом отпразднует победу, потом насмеется, навеселиться от ду­ши. Сейчас же ей нужно смотреть, слушать, следить за тем, что будет происходить вокруг, не упуская ничего.
   Солнце взошло. Его яркий красноватый, недобрый, как ей поче­му-то показалось, свет озарил все вокруг, наполняя мимолетной жизнью тот мир, тот день, что еще не наступил.
   Это было странно смотреть на все со стороны, словно в зерка­ле видя отражения, не самих людей. Все казалось таким живым - и вып­ряженные из повозок и пасшиеся в стороне, на зеленой поляне, оле­ни, и караван, который почему-то остановился в лесу, вместо того, чтобы поскорее войти в город.
   Караванщики стояли возле своих по­возок, о чем-то неслышно переговариваясь. По их лицам скользи­ли тени, делая их сумрачными, настороженными, словно в ожидании беды. Никто не замечал ее, словно девушки и не было вовсе.
   "А меня и нет! - мелькнуло у нее в голове. - Ведь я в прошлом. Я смотрю на них из того дня, которого уже нет, который ушел без­возвратно..." - у нее по спине пробежал холодок. На какое-то мгно­вение ей стало не по себе. А что если ей не удастся найти путь назад, в свое настоящее, и она так и останется безликой, не види­мой никому тенью, обреченной до скончания веков бродить по миру в поисках своего времени?
   "Нет... Нет. Нет! - спеша успокоить себя, несколько раз повтори­ла она. - Это ведь мой дар! Он должен быть послушен мне, так же, как придуманный мною сон! И как во сне, стоит мне пожелать, я вернусь назад!" - и Мати успокоилась.
   Будущее, в котором она была... Конечно, ее влекло сюда особое любопытство - не столько стремление заглянуть за горизонт, сколь­ко желание убедиться, что ей это под силу. Она убедилась - и мог­ла со спокойной душой возвращаться. И, все же... Не могла же она просто уйти, не увидев его, не разглядев как следует. Ей хотелось обойти все вокруг, заглянуть в каждый уголок и найти то, что звало, вело ее именно сюда, именно в этот день, не в ка­кой-то другой...
   Девушка закрутила головой, ища свою повозку, нашла ее, но саму себя так и не увидела.
   "Наверно, это невозможно, - стремясь скрыть свое разочарование от самой себя, подумала она. - Конечно. Ведь, глядя в зеркало, я не могу видеть себя другой, не той, которая я сейчас", - Ма­ти не была в этом до конца уверена, но объяснение показалось ей вполне разумным. И достаточно сказочным,непонятным, чтобы соот­ветствовать тому чуду, во владениях которого она находилась.
   Затем она повнима­тельнее приглядеться к другим караванщикам, младшим, рабам, и поняла, что будущее, окружившее ее - недалекое. Несколько дней вперед - не больше. На щеке высунувшегося из повозки близне­ца еще не зажила царапина. В волосах о чем-то говорившего с до­зорными отца не прибавилось седины. Все были такими же, какими она оставила их в настоящем. И даже глаза - они не утратили того настороженно-опасливого выражения, которое вошло в них с приходом в караван странного горожанина. Разве что только доля страха в них стала больше.
   "Странно, - Мати взглянула на все иначе. - Почему никто не раду­ется приходу в оазис? Даже когда мы подходили к тому ужасному го­роду смерти, все наслаждались теплом, не замечая близости беды. Неужели этот город еще страшнее? - она огляделась вокруг, старательно прислушиваясь к своим чувствам, раздувая огонек беспокойства в груди, но так и не находя той лампы, которая его излучала. - Я должна узнать, - она пошла вперед, стараясь не упустить из внима­ния, крепко-накрепко запомнить все, что видела вокруг, - должна. Если так, вернувшись в свое время, я должна буду убедить отца обойти город стороной. А для этого мне нужно узнать нечто такое... такое... Иначе отец не поверит, не послушает меня..."
   Она шла, шла... Как ей казалось - довольно долго. А затем ос­тановилась, словно налетев на стену, вдруг осознав, что, на самом деле не сдвинулась ни на шаг, оставаясь все на том же самом клочке земли, на котором стоял ка­раван.
   "Но почему?" - Мати удивленно огляделась вокруг. Она иска­ла... Она сама до конца не знала, что именно. Просто глядела вокруг, надеясь увидеть хоть что-нибудь, что могло бы объяснить происходившее. Магический круг или черту, проведенную по земле, нить или цепь заклинания... И не находила ничего.
   И все вокруг вдруг замерло, застыло, словно рыбка в прозрачном куске льда.
   Но стоило ей вспомнить о драконе, как в тот же самый миг она оказалась совсем в другом месте. Странном и, как она совершенно ясно чувствовала всей душой - враж­дебном, злом. Такие земли обычно назы­вали проданными Губителю. В них Его сила обретала выход в мир снежной пустыни, мстя смертным за тот миг счастья, который дан в жизни всякому, за исключением демонов и их повелителя.
   Ей захотелось вернуться. Мати зажмурила глаза, чтобы ни один взгляд не коснулся окружавшего мира, оставляя горькой раной след на сердце, душе. Она не слышала голосов, заглушая все звуки заученными, повторяемыми в упрямой нас­тойчивости из раза в раз словами молитвы, ища в них надежду и опору.
   И то чувство, что беспокоило, тревожило ее сердце, начало постепенно угасать, теряясь за покоем заклинания. Казалось, еще мгновение - и не останется и следа-воспоминания оттого, что за одно краткое мгновение по непонятной причине неизвестно чем... возможно, именно этой своей неизвестностью - так напугало ее. Оставалось переждать еще совсем немного...
   Но любопытство... Оно, проснувшись совсем некстати, само приподняло веки, раздвинуло ресницы, заставляя взглянуть... И Мати увидела дракона.
   "Здравствуй! - заговорила она с ним, зная, что тот поймет ее. - Не бойся меня... Я..." - она не успела закончить - сорвавшись с небес, дракон устремился к земле.
   В первый миг Мати даже обрадовалась, решив, что крылатый странник окликнула на ее зов. Поэтому девушка не успела даже задуматься, не то что по­нять, что случилось, вскрикнуть, как огромный зверь, налетев на нее, схватил когтистой лапой...
   Все тело пронзила резкая невыносимая боль.
   "Нет!" - в ужасе, которого не испытывала никогда прежде, гото­ва была закричать Мати, но вдруг поняла, что не может произнести ни звука... В горле захрипело, лицо обдало жаром, голова закружилась. Ей показалось: еще мгновение - и она умрет. Только один миг...
   И тут пламень, ожегший коснувшейся лампы ладони, заставил ее очнуться, возвращая назад, в повозку каравана, медленно катив­шуюся по снежной пустыни навстречу своей судьбе.
   -Нет! Нет! Нет!- в новь обретя голос, закричала она, повторяя это одно слово так, словно всех остальных и не было вовсе. Ее ногти царапали, рвали мех одеял, срывая их покров, скреблись о деревянное днище...
   "Что случилось?" - в повозку, услышав вскрик подруги, вскочила Шуллат.
   Встревожено оглядев девушку, осмотрев все вокруг и убедив­шись, что если какая опасность и есть, то только в воображении ее хозяйки, волчица придвинулась к ней, ткнулась мокрым носом в руку, поспешно стала лизать щеки, глаза, стирая следы слез.
   "Успокойся. Все хорошо. Я с тобой. Я не дам тебя в обиду..."
   "Ты не понимаешь! Не знаешь..." - сквозь рыдания с трудом вы­давила из себя Мати.
   Ее душа рвалась на части, словно была готова умереть прежде тела.
   "Расскажи мне", - осторожно, стараясь не вспугнуть доверитель­ность разговора предложила волчица.
   "Я видела... - начала было та, но умолкла, не договорив и пер­вой фразы, решительно мотнула головой: - Нет! Я не могу! Если я скажу кому-нибудь, это исполнится! А я не хочу!"
   "Хорошо", - Шуллат не настаивала. В ней не было и тени любо­пытства, когда для волчицы было важно одно - чтобы подруга успо­коилась, оставив позади все свои страшные мысли. А повторение - к памяти, не забытью.
   "Может быть... - Мати взглянула на нее с надеждой, столь страстной, что, будь она солнцем, то смогла бы растопить весь снег пустыни. - Может быть, ничего и не произойдет?"
   "Конечно!"
   "Мне просто показалось..."
   "Тебе привиделся дурной сон - вот и все".
   "Сон, - девушка вздохнула. Несколько расслабившись, она легла на одеяла, задумчиво глядя перед собой. Ее сны бывали порой даже еще более реальными, чем тот, что приснился ей сейчас. Иногда она даже не могла отличить их от яви. Особенно если несколько снов переплетались один в другой, стирая грань пробуждения. Хорошо бы, если бы это был только сон. Но... А если нет? Если это дар предвидения открыл ей будущее? Что тогда? - Шуши..." -позвала она подругу.
   "Да?" - поспешно отозвалась та. Она вся ушла во внимание. Ры­жие глаза устремились на подружку.
   "Вот род золотых волков - слуги Матушки Метелицы..."
   "Да", - волчица наклонила голову, внимательно глядя на собе­седницу, пытаясь определить, к чему та ведет.
   "А драконы, они ведь все священные звери Шамаша?"
   "Ни я, ни мои предки не видели ни одного дракона за исключением того, который принес Шамаша".
   "Но тот дракон умер..."
   "Нет".
   "Как же нет? Я думала... Я думала... - да что там, она просто была уверена. - Ведь он прощался со мной... И с Шамашем. Я сама ви­дела..."
   "И, все же, дракон жив".
   "Откуда ты знаешь? Ты встречала его потом?"
   "Я - нет. Но другие видели".
   "Не важно. Тот дракон уж точно служит Шамашу."
   "Они больше ни разу не встречались с момента расставания..."
   "А разве золотые волки выполняют волю госпожи Айи лишь тог­да, когда она рядом с ними?"
   "Нет. Но... Мати, к чему эти вопросы? Что ты хочешь узнать? Какая для тебя разница, кому и как служат те, кто создан, рожден слугами небо­жителей? Я всегда буду твоей под­ругой. И буду слушаться тебя. Если это из-за того, что мы убежали..."
   "Нет! Нет... Я просто... Я хотела спросить... Вам, наверное, многое известно о небожителях. Ну... ведь так нужно, чтобы лучше служить... И вообще..." - смущенная тем, что приходилось говорить не совсем правду, скрывая истинную причину за обычное любопытство, отвела она взгляд.
   "Нам известно многое, - волчица легла с ней рядом, положив голову на руку девушки, ожидая того вопроса, который должен был последовать со спокойствием и радостью, надеясь, что этот разго­вор уведет маленькую караванщицу далеко-далеко от бед, подсмот­ренных ею в образах-фантазиях мира людей. - Спрашивай".
   "А Они не обидятся? Что мы говорим о Них?"
   "Почему они должны? Разве мы делаем что-то предосудительное? Или дети огня не ведут подобных разговоров?"
   "Ну, просто... - она пожала плечами. - Я не знаю... Раз ты счи­таешь, что все в порядке... Скажи, у богов ведь нет судьбы?"
   "Есть".
   "Как же так? - удивилась и, вместе с тем, испугалась девуш­ка. - Разве Они не выше всего, не властны над всем?"
   "Властны. Им дано изменять свою судьбу".
   "С ними происходит только то, чего Они сами хотят? А если Они чего-то не захотят, этого никогда не случится?"
   "Боги разные. Как и люди. Одни могущественнее других. Когда сталкиваются две воли, два желания, побеждает сильнейший..."
   "Сильнейший... - прошептала Мати. - Сильнейший, - ее брови нахму­рились, губы плотно сжались. - А Шамаш?"
   "Он не такой, как все. У него нет судьбы".
   "Нет судьбы?" - это было странно... Мати, ощутив некоторое беспокойно, повела плечами, прогоняя его
   "Да, - кивнула волчица и девушке показалось, что рыжие глаза подруги на мгновение подернулись грустью. - Шамаш - не обычный бог".
   "Ну...-с этим было трудно спорить. И все-таки... - И, все-таки, почему?"
   "Не знаю. Почему у тебя она есть? Почему, перерождаясь, братья охотники помнят все свои минувшие жизни, а те из детей ог­ня, кто возвращается в этот мир вновь - нет? Это так, вот и все".
   "Но откуда тебе известно..."
   "Мне сказал брат".
   "А как он..."
   "Он услышал об этом во сне".
   "В своем сне?"
   "Да".
   "Каком?"-сама не зная почему, спросила она.
   "Во сне о сне... Не знаю,"-волчица не могла сдержать нервоз­ность, которая вдруг накатила на нее волной, может быть - пере­давшись от Мати. А может ее начали раздражать вопросы, на ко­торые она не могла дать ответ, как того ни хотела.
   "Расскажи!" - продолжала настаивать девушка.
   Заглянув ей в глаза, волчица тяжело вздохнула:
   "Хан говорил, - ей ничего не оставалось, как пересказать исто­рию брата, - что во сне, в котором он сопровождал Шамаша в его путе­шествии по подземному миру, они были во дворце бога судь­бы. Шамаш пришел туда, потому искали дракона, принесшего его в снежную пустыню..."
   "И он нашел его?"
   "Не знаю. Кажется, нет".
   "Нашел..." - после того, что Мати увидела в своем сне, она была почти уверена в этом. И, потом, она знала Шамаша - он всегда до­бивался того, чего хотел. Девушка опустила голову на грудь, сглотнула комок, подкативший к горлу. Девушке стало не просто не по себе - ей сделалось страшно.
   "Что ты?" - удивленно вытаращила на нее рыжие глаза волчица. Она-то думала, что все страхи и опасения подруги остались позади.
   "Да так..."
   "И все же?" - волчица подобралась к ней поближе, навалилась горячим боком.
   "Я... Скажи, как ты думаешь, а этот дракон... Он подчинился бы воле кого-нибудь другого, не Шамаша?"
   "Ты хочешь, чтобы он слушался тебя? - Шуллат чуть наклонила голову, не то в сомнении, не то просто раздумывая. - Если ты попросишь Шама­ша... Он не откажет тебе... Не сомневайся..."
   "А без желания Шамаша? Вот вы с Ханом... Вы следуете воле Шамаша. Вы поступали бы так же, если бы Матушка метелица не велела вам?"
   "Ну... - волчица несколько мгновений смотрела на дочь огня внимательным взглядом настороженно прищуренных глаз. - Может быть... Нет", - ей страшно не хотелось признаваться в этом, но ничего другого ей не оставалось, когда солгать Мати сейчас она не могла.
   "Значит, и дракон..."
   "Да что ты так закружилась вокруг этого дракона? Все дракон и дракон! - в глазах волчицы зажглись огоньки недовольства и оби­ды. Она начинала уже ревновать подругу к крылатому страннику. -У тебя ведь есть я..." - она начала ласкаться, норовя лизнуть девушку в лицо.
   "Подожди, подожди...-отмахнулась Мати от ее ласк. - Шуши, ска­жи, а кто могущественнее: Шамаш или Матушка метелица?" - спросила она.
   "Как это?"-волчица растерялась. Подобный вопрос казался ей нелепым.
   "Ну, вот Шамаш - великий бог, повелитель небес. А Айя - владычица снегов. В легендах он много сильнее ее. Но сейчас ведь вре­мя иных легенд, и..."
   Шуллат мотнула головой, фыркнула, словно избавляясь от на­бившегося в нос снега. Ее широко открытые желтые глаза ничего не понимая, таращились на хозяйку.
   "Я... - та смутилась. - Я просто хотела спросить... Если так случится... Ну, если какой-то смертный разгневает Шамаша... Ненароком, случай­но..."
   "Шамаш справедлив".
   "Да, конечно. Но ес­ли... Мало ли что... Ну... Допустим, этот кто-то поймет свою вину. И будет пытаться все исправить... В общем, допустим, он обратиться за помощью к Матушке метелице..."
   "Все дело в этом чужаке, которого мы привели, да? Ты думаешь о нем? Если он только попытается... нет, лишь подумает о том, что­бы поссорить Их, я перегрызу ему горло! Шамаш - самый милосердный и справедливый бог из всех, которые есть в этом мире! И если Он кого-то за что-то наказывает, значит, для того есть причина. Если Он наложил проклятие на город, из которого этот смертный, его жи­тели этого несомненно защитили! Но ведь это не так, Мати, - прер­вав рычание, перестав скалить зубы, волчица взглянула на подругу с долей вины за то, что не смогла сдержаться. - Ведь тогда он не позволил бы своему каравану войти в проклятый город. Уходя, Он непременно бы сказал!"
   "Дело не в городе..." - вздохнув, качнула головой караванщица.
   "Не в городе? О ком же тогда ты говорила?"
   "Ни о ком... Я просто... Мне захотелось узнать... Предположим, что кто-то из богов будет не согласен с решением Шамаша, с той судьбой, которую он изберет для смерт­ных..."
   Шуллат приоткрыла пасть, глянула на свои вытянутые лапы, словно проверяя, все ли когти целы, не поломались ли они после странствий по снегам пустыни: - "И, все же, дело в городе..." - не­довольно проворчала она.
   "Нет! - упрямо воскликнула Мати, однако затем, задумавшись, вынуждена была кивнуть: - Да. В городе. Но все не так, как ты дума­ешь. Все..."
   "Не важно. Хорошо. Пусть все будет так, как это представля­ешь себе ты в совершенно невозможных, глупых фантазиях. Пусть де­тям огня, живущим в городе на нашем пути, показалось, что Шамаш несправедливо наказал их. Пусть так. Предположим. Воз­можно, если бы они стали искать защиты у Губителя, то получили бы ее. Но госпожа Айя... - волчица решительно качнула головой. - Нет! Никогда!"
   "Просить защиты у Губителя - губить свою душу... А если они не хотят разгневать Шамаша? Если они готовы понести кару и прос­то..."
   "Ищут госпожу, чтобы спросить у Нее, в чем причина Его гне­ва? Вместо того, чтобы спросить у Него самого? Шамаш искренен в своих словах и поступках. Что же до богини снегов, то Она не ста­нет даже говорить с ними за Его спиной. Она слишком любит Шамаша, чтобы пусть даже всего лишь словом возразить против его воли".
   "Значит, мне не стоит надеяться на помощь Матушки метели­цы..."
   "Помощь? В чем? И вообще, при чем здесь ты?" - от удивления глаза волчицы еще больше округлились, сделавшись похожи на глубо­кие блюдца с топленым молоком.
   "Я... Боги ведь знают не только доброту, но и гнев... И вот я хотела узнать: если я чем-то... не знаю, чем... разозлю Шамаша настолько, что он нашлет на меня... - на мгновение она замешкалась, потом, пряча глаза, словно стремясь скрыть большую часть правды, пробормотала: - кого-то из своих слуг, - и лишь потом продолжала: - мо­гу ли я надеяться на то, что госпожа Метелица хотя бы выслушает меня... согласится помочь, убедить Шамаша сдержать гнев..."
   "Мати, ты не заболела? - волчица глядела на нее с беспокойс­твом, потянулась носом ко лбу девушки, словно стремясь проверить, не горячий ли он. - Как тебе только в голову могло прийти что-то подобное! "Если разозлю Шамаша"! Да что бы ты ни сделала, Он ни­когда не разозлится на тебя! Он простит любой проступок. Потому что ты - это... это ты!"
   "Он говорил... И я верила... - глядя в сторону глазами, в ко­торых вдруг блеснули слезы, прошептала Мати. - Но дракон... Он ведь не только в моем сне... И он подчиняется лишь Шамашу. А раз так..."
   "Что - "так"?" - волчица, не на шутку встревоженная, была готова дойти до сути того, что, непонятное, взявшееся неизвестно откуда, терзало душу ее подруги.
   Но тут в повозку забрался хозяин каравана и Шуллат, недо­вольно проворчав что-то себе под нос, понимая, что сейчас продол­жения разговора ей ждать не следует, сделала вид, что погружается в дрему.
   -А ты что не спишь?
   -Я уже спала, - отвернувшись в сторону, чтобы отец не видел ее лица, Мати поспешно вытерла слезы, сглотнула подкатившийся к гор­лу горький комок, прогоняя прочь готовые прорваться наружу рыдания. - До того, как ты пришел. Но проснулась.
   -Дурной сон, - понимающе кивнул Атен.
   -Да, - она с готовностью схватилась за это объяснение, которое могло оправдать все, даже сле­зы.
   -О том городе, к которому мы подходим?
   -Ты тоже видел его? - девушка тотчас встрепенулась.
   -Нет. Но я знаю - так бывает. Часто. Когда ждешь чего-то... Чего-то важного. Или просто нового.
   -А с тобой? Так было?
   -Да. И не раз.
   -И что?
   -Что - "что"? Почему это случается? Смертным свойственно бо­яться всего нового, неизвестного. Это в нашей природе. А страх рождает кошмары. Которые отражают не грядущее, а лишь наши страхи о нем. Только и всего.
   -Только и всего... - повторила Мати, вздохнув. - Значит, эти сны никогда не сбываются? - оторвав взгляд от покрова полумрака, наполнявшего чрево повозки, она посмотрела на отца, ожидая, чего она скажет в ответ.
   -Никогда, - поспешил успокоить ее отец. Ему было легко это: ведь он говорил правду - истинную правду.
   -А как же предвидение?
   -Оно не во сне... Вернее, не совсем во сне... Это нечто другое.
   -Как это?
   -Ну... Вообще-то, я никогда не задумывался над этим, принимая таким, как есть. Но... Мати, во сне ты можешь знать, что спишь или не знать этого. Тут же тебе не важно, спишь ты или нет. Главное - ты знаешь, что это предвидение... Я, наверно, плохо объ­ясняю..."
   -Нет, - Мати опустила голову. Она была грустна, но, как заме­тил Атен - несколько успокоилась. Во всяком случае, так казалось со стороны. - Я все поняла...
   -Спи, дочка, - он осторожно коснулся ее головы, погладил свет­лые, мягкие волосы, - подумай о чем-то хорошем - и следующий сон будет чистым и светлым.
   А потом он выбрался из повозки.
   -Караванщик... - тотчас окликнул его чей-то чужой голос. По­вернувшись, Атен увидел горожанина. Было видно, что тот оказался у повозки не случайно, наоборот - он искал хозяина каравана.
   -Чего тебе? - его голос звучал резко и грубо, выдавая непри­язнь, которую, впрочем, Атен и не видел особой причины скрывать. Ему было незачем располагать к себе чужака. Ему ничего не было нужно от пришельца. И вообще - от встреченного в снежной пустыни скорее следовало ждать зла, чем добра.
   -Мы подходим к городу.
   -Что с того? - глупые, никчемные слова! Как будто все осталь­ные не знали об этом! Они только усилили раздражение.
   -Вы собираетесь... - начал горожанин но умолк, пронзенный насквозь острым, словно копье, взглядом.
   -То, что мы собираемся делать, касается лишь нас, - процедил сквозь зубы Атен. - Лучше скажи,-прищурившись, продолжал он, - зачем тебе понадобился Шамаш, откуда ты узнал, что Он идет в нашем ка­раване и вообще...
   -Я не знал, - склонив голову, смиренно глядя себе под ноги, проговорил чужак. - Я шел влекомый судьбой, не задумываясь, куда она ведет меня.
   -Но зачем?! - Атену было мало этого объяснения. Конечно, он верил в судьбу и понимал, сколь могущественной она может быть. И, все же... Должно было быть что-то еще. - Не просто же так ты покинул свой город и отправился в снега пустыни!
   -Я был выбран для этого пути.
   -Выбран? Кем? Зачем?
   Рур прикусил губу, стараясь сдержать душевный трепет, его мысли лихорадочно метались. Нет, он не был готов отвечать. Потому что не знал, что сказать. Это должны были быть слова, которые были бы правдой и, в то же время, не оскорбили б повелителя небес обвинени­ем, которое не престало слышать даже Губителю, не то что богу солнца. Слава небожителям, господина Шамаша сейчас не было ря­дом. Этот вопрос задавал не Он. А, значит, можно было промолчать.
   -Атен, - к ним подошел Лис, - пора решить, как нам вести себя в этом городе...
   -Я, пожалуй, пойду, - воспользовавшись приходом помощника хо­зяина каравана, Рур поспешил скрыться.
   -Что-то не так? - Лис посмотрел ему вслед, затем перевел взгляд на друга, который был не в силах скрыть досады. - Я пришел не вовремя?
   -Да. Я как раз пытался выяснить, в чем дело... -хмуро проговорил Атен. Однако уже через миг он махнул рукой: - А-а, он бы все равно ничего вразумительного не ска­зал, ограничившись какой-нибудь отговоркой. И, все же, мне очень интересно узнать... понять....
   -Ты об этом городе? Оставь. Он не первый и не последний на нашем пути. Тем более, что самый страшный из тех, что нам было суждено миновать, остался позади. Ведь нет и не может быть ничего ужаснее места, которому было суждено стать второй Куфой.
   -Это точно... - Атен вздохнул. - Но тебя ведь тоже что-то тревожит...
   -Неожиданные встречи, странные гости. Не нравится мне все это. Совсем не нравится, - проговорил воин, качая головой. - Этот го­рожанин... Почему священные звери привели его? Почему он ничего нам не рассказывает? Зачем ему понадобились боги, причем настоль­ко сильно и срочно, что вместо того, чтобы призывать Их молитва­ми, он решил отправиться в путь, в сущности, не просто ища встре­чи с Ними, но навязывая ее?
   -И, главное, почему ему удалось то, что всегда считалось не­возможно, что было невозможно? Почему все так сложилось? Снежные волки... Богиня врачевания... Приди он мигом раньше - и он вынуж­ден был бы рассказать все Шамашу, мигом позже - и чужак просто не узнал бы, что мы - спутники повелителя небес. А так... Так мы остались одни наедине со всеми этими вопросами. И рождаемыми ими проблемами... С которыми нам не разобраться без Шамаша!
   -Он не мог отказать госпоже Нинтинугге в помощи. Шамаш спас тот город и чувствует себя обязанным...
   -Да, - прервал его Атен. Конечно, что тут можно было возра­зить? Кого винить? Во всяком случае, не бога солнца. Просто все так сложилось.
   Возможно, караванщику следовало бы, вместо того, чтобы пы­таться разглядеть на всем знак беды, посмотреть на произошедшее иначе, увидеть в уходе Шамаша добрый знак. Ведь Он не покинул бы своих спутников, если б им угрожала беда... Однако...
   Дурные мысли были привычнее. Холод сильнее тепла. Особенно в снежной пусты­ни.
   - Все верно, - продолжал он. - Но у меня почему-то сложилось такое впечатление, что Он не хотел входить в этот город.
   -С чего ты взял? - удивленно глянул на него Лис. - А даже если и так - ну и что? Нам-то какое дело? Только не говори мне, что тебя тревожит судьба этого города - не поверю. Тебя ведь беспокоит что-то совсем иное... С караваном все в порядке... Значит... Дочь. Я прав?
   -Этот разговор о даре предвидения, которым обладаю не только я, но и Мати... Шамаш словно говорил нам, чтобы мы заглянули в грядущее. Чтобы мы увидели в нем... Но вот что? Как ни стараюсь - у меня ни­чего не получается...
   -Может, там и нет ничего, ты ведь мог ошибиться в своих предположениях. Может быть, Он, наоборот, хотел, чтобы вы не при­бегали к помощи дара. Во всяком случае, в этот раз.
   -Почему же тогда Он говорил с нами о нем? Вместо того, чтобы просто забрать, и все?
   -Отнять?
   -Ну... Это было бы во благо...
   -Атен, - караванщик глянул на него с укором. - Отбирают нож у ма­ленького ребенка, потому что он слишком глуп и неосторожен и может порезаться. Или у раба, ибо у него нет права решать, взять нож за рукоять или лезвие. Разве Он когда-нибудь давал нам по­нять, что видит в нас бесправных глупцов?
   -Я... Лис, иногда легче быть рабом, чем полноправным.
   -Ты мне скажешь, наконец, в чем дело?
   -Мати снятся дурные сны.
   -Подумаешь - сны!
   -Я ей тоже так сказал - подумаешь. И, надеюсь, она мне по­верила. Вот только ее волнение передалось мне...
   -Атен, Он бы не ушел, если бы Мати угрожала беда
   -Да, да, я понимаю... Просто.... Я слишком боюсь за дочь. Чем взрослее становится Мати, тем сильнее я волнуюсь, кружась над ней словно птица над птенцом... Если бы кто-то обвинил меня в том, что я строю на этом страхе всю жизнь - и свою, и ее - он был бы прав...
   -Я не обвиняю тебя. У меня тоже подрастают дети...
   -Моя девочка ... - не слыша его, продолжал Атен. - Она ведет себя странно... И этот разговор с Шамашем... И предчувствия...
   -Демоны, твари Куфы, вестники Нергала на твою голову! - Лис обрушил на него поток проклятий. - Ты снова перевернул все с ног на голову! Этот твой дар предвидения... Прости меня за резкость, но когда он находит на тебя, ты становишься... ты ведешь себя как ворона, которая, даже не поняв, откуда идет беда, лишь почувство­вав ее дух в дыхании ветра, все каркает и каркает, отвлекая вни­мание...
   -Лис... - кровь отхлынула от лица Атена, руки сжались в кула­ки. Он с трудом сдержался, чтобы не броситься в драку, словно ра­зозленный мальчишка.
   -Нет, надо признать: пару раз он выручал нас. Но в осталь­ном... - не унимался караванщик, который словно решил дойти до пре­дела терпения своего спутника. - Атен, ты - неблагодарная тварь.
   -Я...! - караванщик даже растерялся. Такого он никак не ожи­дал. И от кого, от старого друга, с котором было пройдено столько дорог, сражений с разбойниками, метелей и лишений... Обида в его груди сменилась яростью, которая была готова выплеснуться наружу.
   -Дай мне договорить. А потом посту­пай, как знаешь. Можешь вызвать меня на поединок или просто выгнать из каравана. Не важно. Я все равно скажу тебе то, что думаю. Что должен был сказать давно: тебе дано больше, чем кому бы то ни было другому на всем белом свете. Бог солнца выбрал твой караван. Он считает тебя своим другом, другом, которого у Него не было со времен легендарного Гамеша. Он благоволит к твоей дочери, позволяя ей вести себя с Ним так, словно они брат и сест­ра. Он подарил ей золотую волчицу - лучшую подружку, о которой девочка только могла мечтать...
   -Лис... - Атен опустил голову. Он понял, что имел в виду по­мощник и ему стало стыдно за свою вспышку ярости. Как и за тот страх, голосу которого он так долго внимал, не ставя под сомнение ни единое слово. Караванщик хотел извиниться...
   -Я еще не закончил. Так вот. Бог солнца, повелитель небес, величайший из небожителей опекает твою дочь. И ты, глядя в глаза простому смертному, который знает, что у него самого, у его детей никогда, сколько бы он ни молил, не будет такого защитника и пок­ровителя, смеешь говорить о своих страхах?
   -Прости.
   -Прости?! - Лис шипел, с трудом сдерживаясь, чтобы не закри­чать. Но он не мог себе позволить привлечь чье-то еще внимание к этому разговору.
   -Прости. Я стал дряхлым трусливым стариком, который не дос­тоин стоять во главе каравана...
   -Значит, тебе придется помолодеть, взять себя в руки, изме­ниться. Ты должен быть достоин. У тебя просто нет другого пути.
   -Вы могли бы переизбрать меня...
   -Мы - нет.
   -У каравана есть право...
   -Мы уже давно не живем по законам каравана, - вся его ярость ушла куда-то, сменившись слабостью усталости.- Мы - спутники бога солнца. И у Него, не у меня ты должен просить прощения. Ведь ты усомнился в Его милосердии, в его благосклонности, если полага­ешь, что Он мог покинуть нас в миг опасности.
   -Я... Я... Моя судьба, мои жизнь и смерть в Его руках, - он опустил голову на грудь. В какой-то миг ему захотелось умереть, но... Но он не мог. У него не было такого права. Пальцы сами по себе скользнули к рем­ню, коснулись заткнутых за пояс пустых ножен, кинжал от которых был у Шамаша.
   -Атен, Он всегда доверял тебе. Ответь Ему тем же. Верь не в Него, а Ему.
   -Да. Я... Я постараюсь...
   -Ты не сердишься на меня за прямоту?
   -Нет. Спасибо, дружище, - он был грустен, чувствуя внутри себя осколок пустоты. И пусть этот кусок ничто уже уходил, начи­ная затягиваться, словно рана, но он был. - Увы, лишь в отражении чужих глаз нам дано увидеть свои недостатки, которые в своих собственных кажутся достоинствами.
   -Что верно то верно... Прими один совет. Совет старого друга, которому не безразлично, что будет с тобой дальше.
   -С готовностью.
   -Женись.
   -Лис, я не могу... - поморщившись, он мотнул головой.
   -Мне известны все твои отговорки. И то, что ты однолюб. И то, что Мати не примет мачеху. Но, право же, все это ничего не значит. Жену совсем не обязательно любить всем сердцем. Главное, чтобы она была не противна. Пусть она любит. Возможно, ты не будешь счастлив, но, во всяком случае, доволен и спокоен. Что же до Мати... Девочка уже выросла. Детская непримиримость покинула ее сердце. Она поймет тебя. Может быть, не сразу, но поймет. Потому что желает тебе добра. И не захочет, чтобы ты стоял за ее спиной нес­частный и одинокий в тот день, когда ей придет пора уходить по собс­твенному пути. Женись с той единственной целью, чтобы у тебя поя­вился другой ребенок, малыш, требующий внимания и беспокойства. Когда в твое сердце придут новые заботы, от преж­него страха не останется и следа.
   -Я не знаю...
   -Зато я знаю, - караванщик тяжело вздохнул, исподлобья глянул на старого друга. - Ты поступишь не так, как тебе советуют, а как всегда... Жаль, что рядом нет господина Шамаша. Он бы смог пе­реубедить тебя. Но только Он. Он один...

Глава 8

   Они вступили в город на заре.
   Это был большой, светлый и удивительно теплый оазис. Причем тепло исходило не только от священного храма, но и от земли, до­мов, даже камней, которые покрывали улицы, площади города.
   Крутя головой по сторонам, стараясь ничего не пропустить, Мати сперва, настороженная, сжавшаяся в один комок нервов, искала знак грядущей беды, все, что указывало бы на приближение к опас­ности. Но ничего подобного, как ни старалась, она не видела. Девушка ловила на себе взгляды жителей города, вышедших встречать караван, в глазах который была теплота и радость встре­чи, столь искренние, что даже подозрительная, готовившаяся к са­мому худшему душа не могла усомниться.
   Поистине, ей никогда не было так хорошо! Все дни и ночи, проведенные в этом городе, превратились в один большой праздник, наполненный радостью и весельем, новыми встречами с интересными знакомыми, разговорами, историями, танцами...Мгновения летели так быстро, словно прицепившись к хвосту ветра - путешественника.
   Право же, она не знала в своей жизни более гостеприимных и заботливых людей. Казалось, что хозяева беспокоились лишь о ней, делали все так, чтобы ей было хорошо, чтобы она почувствовала се­бя в гостях лучше, чем дома.
   "Они такие счастливые!-Мати, всегда прежде недолюбливавшая горожан, теперь была готова изменить свое мнение. В какое-то мгновение ей даже начало казаться, что она не просто стала пони­мать этих еще совсем недавно совершенно чужих ей людей, но сама захотела...нет, конечно, не навсегда, не надолго...но хотя бы на несколько дней, может быть, даже на месяц остаться в этом городе.
   Она думала:
   "Ведь никто не будет возражать, если мы здесь чуть задержим­ся, верно? Все наши не могут не чувствовать того же, что и я, не могут не хотел этого...Остаться в городе - разве это не предел мечтаний любого караванщика? Просто никто до сих пор не позволял себе поверит, что это возможно на самом деле, не в фантазиях. Потому что знал, что горожане не примут чужаков. А эти примут. Они нам так искренне рады. Вот было бы замечательно пожить немного их жизнью, узнать, какие они...И, может быть, кто знает - найти свою судь­бу...-однако последняя мысль почему-то прошла трепетом по ее ду­ше, заставила вздрогнуть, проводя ледяными пальцами по спине.
   "Бр,-поежившись, Мати ускорила шаг. Она бежала на пустынным на рассвете улочкам города, возвра­щаясь в караван после одной из затянувшейся вечеринок в доме го­рожанки, пригласившей свою сверстницу - караванщицу к себе в гос­ти.-Ладно, конечно,-поспеши­ла она согласиться со своими внутренними чувствами, боясь растра­тить все те радость и покой, что были в ее сердце, на никому не нужное препирательство с самой собой,-моя судьба в снегах пустыни. Но ведь что­бы увидеть ее, разглядеть, я должна получше узнать и то, что ле­жит по другую сторону горизонта от нее, чтобы не ошибиться, отправляясь в путь за ней на рассвете, когда солнце еще стоит за нитью черноты и лишь его гонцы - зарницы несутся в мир, предупреждая о приближе­нии своего господина...."-улыбка коснулась ее губ, когда перед глазами скользнули придуманные ей самой образы - такие прекрас­ные, что хотелось, застыв, смотреть, любуясь восхити­тельной красотой, сочинять стихи-заклинания света и тьмы...-Жаль, что я не умею...-с некоторым сожалением подумала она, а затем, вдруг, удивляясь сама себе, вскинула голову, взглянула на себя со стороны.-А почему нет? Почему?-ей казалось, что в этот миг воз­можно все: стоит захотеть и, оттолкнувшись посильнее от земли, она взлетит в небеса. А если так...-Я просто никогда не пробова­ла. А если попытаюсь..."
   Она не замечала ничего, что было вокруг. Дома мелькали с обеих стороны словно серые тени, деревья скрывались во мраке, ко­торый были не в силах разогнать ни фонари с огненной водой, ни отсвет пламени, исходивший от Храма.
   Ее ноги продолжали идти как-то неосознанно, инстинктивно, глаза глядели не вовне, а внутрь сердца, души, а губы шептали слова, которые сами собой стали слагаться в некий удивительный, непонятный, и потому еще более чудесный, узор...
   "Милый друг, что ждет нас впереди?
   Нет, молчи, с ответом обожди!
   Я боюсь услышать правду слов.
   Лучше во власти жить немых оков
   Сумрачной надежды и тоски.
   Милый друг, коснись моей руки,
   Пусть уйдут сомнения и боль,
   Только миг, прошу, побудь со мной,
   А потом...потом мне дай ответ:
   Что нас ждет в седом мерцанье лет?"
   Она и сама не знала, почему этот придуманный ею узор был именно таким. Казалось бы, она думала о городе и снежной пустыне, о закате и восходе...Или на самом деле все было не так, просто Мати была не готова даже самой себе признаться в этом.
   Так или иначе - неважно - сперва она просто наслаждалась своим творением, повторяла слова, словно стремясь разглядеть каждую линию нарисованного ею узора со всех сторон. Но сомнения, закравшись в мысли, никак не хотели уходить, все кру­тились под ногами, вились над головой, носились словно ветерок по улочкам города, то забредая в тупики переулков, но выбегая на открытые пространства площадей.
   "Что нас ждет в седом мерцанье лет?... Что нас ждет..."-да, это было главным - той мыслью, той причиной, которая заставляла идти вперед, в ней навстречу, пока не сложилась в вопрос, который, заданный всему, что было вокруг - городу, Храму, небу, ночи и задержавшемуся где-то рассвету, заговоренный и запо­веданный словом, не мог не получить ответ.
   И что-то вдруг изменилось в мире. Так быстро, что Мати не успела даже понять, почувствовать, испугаться этой перемене. Просто девушка вдруг оказалась посреди леса - зеленого, ве­селого, где забавные огоньки - солнечные лучи играли в догонялки с ветрами...
   "Но как...? -не понимая, что случилось, как это произошло, она остановилась, закрутилась на месте, задрав голову вверх, гля­дя на высокие кроны деревьев и мерцавшие средь листвы голубые ос­колки небес.-А, не важно!"-беззаботно махнула она рукой. Ей уже казалось, что возможно все. И зачем удивляться чуду, раня душу сомнениями, вместо того, чтобы просто радоваться - легко, безза­ботно, вдыхая полной грудью то счастье безграничной свободы, которое она не испытывала никогда прежде?
   "Да,да, это та свобода, о которой все столь страстно мечта­ют,-вторил ее душе ветер, раздвигавший кроны деревьев, освобождая небеса, бескрайние,бесконечные,-свобода от тягостных размышлений, страхов и сомнений, грусти и боли. Свобода от всего. Даже от са­мой себя - если твоя суть мешает душе освободиться и легкокрылой птицей взметнуться в небеса. Свобода, которую ищут в смерти само­убийцы, не ведая, что ее там нет, ибо она возможна лишь здесь, лишь сейчас - во сне.
   "Я сплю!-словно луч озаренья коснулся ее щеки, за­жегся огоньками в глазах.-Это сон, мой сон!-с одной стороны, Мати стало немного обидно. Ей бы очень хотелось ощутить все это наяву. Но с другой...Зная о том, что спит, она могла делать в своем сне все, что ей хотелось.-Ведь я умею управлять сном! Я - повелительница сновидений!"
   Деревья расступились, открывая пред взором уходившее к само­му горизонту золотое поле, полное света, тепла, бликов и запахов удивительных цветов, порхания над ними бабочек и стрекоз, похожих на детских духов из сказок.
   Это поле впитало в себя бескрайность снежной пустыни, ее открытые всем странникам объятья. Но в нем не было жгучего холо­да, лишь свежесть, приятная, светлая прохлада. И вместо одного единственного пути - тропы каравана - было бесконечное множество, словно звезд в небесах, дорог.
   Оттолкнувшись от земли, Мати поднялась в воздух, раскинула руки, закрыла глаза, блаженствуя, купаясь в тепле солнца, плывя, словно снежинка, по спокойному течению ветров...Она была готова смеяться и плакать одновременно. У нее все получилось! Не было ничего удивительнее этого сна! Но откуда взялась вдруг печаль? Что за сомнение, забредя маленькой льдинкой в душу, стало резать своими острыми краями грудь?
   "Что нас ждет в седом мерцанье лет?"-почему-то вопрос, впле­тенный в ткань первого в ее жизни заклинания, которое она уже успело забыть, вновь вернулся к ней, разрушая мир счастья и покоя той тенью сомнения, предчувствия или ожидания, которая, взявшись невесть откуда, зак­рыла солнце, будто дымкой, заточая его яркие лучи в серую повозку скитаний...
   "Что?..."-Мати, подтянула коленки к груди, и, обхватив ноги ру­ками, сжалась к комок, закрыла глаза, собирая воедино все свои силы, все мысли и стремления, чтобы затем заставить сон изменить­ся, превратиться из сказочного в пророческий...
   Несколько мгновений она не смела открыть глаз, боясь увидеть то, что уже раз было ей явлено начавшем пробуждаться даром.
   "Ведь если дракон вновь схватит меня... -страх холодом кос­нулся ее плеч, которые вновь пронзила боль, пусть не такая жуткая, как могла бы быть на яву, ведь во сне силен может быть только страх, но все равно...-Если это произойдет вновь...Тогда...Все действительно сбудется, сбудется именно так, как предсказано! Ведь повторение - знак истины!...Но...Я не хочу, не хочу! Не хочу умирать так, умирать сейчас! Я же совсем молода! У меня впереди еще столько всего...Со мной еще не произошло почти ничего из того, что должно было, что я потом могла бы увидеть в своем вечном сне!...Я..."
   Если бы все происходило наяву, она бы заплакала. Но здесь, во сне - открыла глаза, стремясь изменить сон и, вместе с ним - черное пророчество.
   По небесам уже скользила тень дракона, все приближаясь и приближаясь к ней. Вот крылатый зверь уже завис над ней, готовясь к броску.
   "О боги, только не это!"-в отчаянии она стиснула руки. Серд­це стучалось так сильно, что, казалось, было готово вырваться из груди. Мати хотела закричать, позвать на помощь - но язык отнялся, губы онемели, отказавшись шевелиться. Она бросилась было бежать, стремясь спрятаться под деревьями леса, до которого, казалось, было рукой подать, но движения стали медленны, тягучи, словно по­пав в сладкую патоку, и чем быстрее она бежала, тем медленнее бы­ли ее движения.
   "Нет, папочка, нет!"-ощутив на себе удары ветра, рожденного взмахами огромных крыльев. Она ждала боли, смерти...
   И тут она проснулась.
   Мати вновь была в своей повозке.
   -Милая, что с тобой?- с ней рядом сидел отец. Его взволно­ванные глаза были устремлены на дочь. Он озабоченно коснулся сухой, шершавой рукой ее мокрого от пота лба:- Ты не заболела?
   -Нет. Просто...Просто мне приснился плохой сон...
   Она придвинулась к нему, прижалось .
   -Опять?
   -Да, опять!-вскрикнула Мати и разрыдалась.
   -Ну что ты, что ты?-он даже растерялся.-Это ведь был только сон! И я говорил тебе...
   -Но он повторился, папа! Повторился вновь!
   -Сон...-он тяжело вздохнул, взглянул на нее.-Неужели такой плохой?
   Та лишь кивнула в ответ, глотая катившиеся по щекам слезы.
   -Ты до сих пор трясешься... Испугалась?
   -Да.
   -Успокойся, милая. Все уже позади. Сон закончился, скоро он забудется и никогда больше не потревожит твой дух. Не дрожи!...
   -Это не от страха,-вдруг с совершенной ясностью поняла она, хотя ее зубы продолжали стучать и она никак не могла их унять.-Просто здесь холодно,-она сжалась, притянула к себе одея­ло, спеша получше закутаться.-В пустыне метель?
   -Не знаю. Может быть. Где-то на ее бескрайних просторах - так уж точно.
   -А здесь? За пологом? Мы ведь из-за нее остановились?
   Караванщик взглянул на нее с некоторым удивлением:
   -Неужели в своем сне ты странствовала так далеко, что обо всем забыла? Мы стоим, потому что мы в городе.
   -В городе?-ее губы сжались, сразу вдруг побелев, лоб снова вспотел. Предчувствие холодным ветром страха окатило ее с головы до пят.
   -Вот что, милая, давай, поскорее одевайся, и беги, поиграй со своими новыми друзьями. Или осмотри город. Ты ведь любишь бродить одна по чужим улочкам, я знаю.
   -Пап, можно лучше я здесь посижу, а?-ее испуганные глаза мо­лили о понимании.
   Но караванщик был непреклонен, словно зная: стоит пожалеть девочку, и та вообще расплачется, стоит позволить ей остаться в повозке, и она будет дрожать от этого непонятного страха день напролет, вместо того, чтобы просто взять и убедиться, что бояться нечего.
   -Хватит, Мати!-его голос зазвучал твердо и даже резко.-Пе­рестань! Ты уже не малышка, которой позволено бояться неведомо чего! Тебе скоро проходить испытание. А для этого нужно быть сме­лой. Не обязательно настолько, чтобы вообще забыть страх, но дос­таточно, чтобы хотя бы встретиться с ним взглядом. И, заглянув ему в глаза, убедиться, что он совсем не так страшен, как тебе кажется.
   -Папа?-она с сомнением взглянула на отца, не узнавая его.
   -Что?-тот, если и заметил ее смятение, сделал вид, что это не так.
   -Ничего,-та пожала плечами. В конце концов, какое это имело значение? Когда все - лишь соню
   Это не могло быть правдой - Мати не смогла бы забыть дня прихода в город. Такое не забывается. Во всяком случае до тех пор, пока оазис не останется позади. И раз она не помнила этого - значит, ничего такого и не было вовсе. Сон - все лишь сон. А во сне возможно что угодно. Будущее становится прошлым, перепры­гивая через настоящее, родные лица меняются до неузнавае­мости, а чужие, наоборот, кажутся знакомыми уже много лет, хотя и остаются при этом безымянными, или берут себе имена других - жи­вых, близких...
   -Говорю тебе, дочка,-тем временем продолжал тот, в ком она была готова узнать своего отца.-Страх - он...-караванщик умолк на миг, поморщился, стара­тельно подбирая нужные слова.-Он словно тень. Страшен, когда бе­жит следом, стонет и охает в темноте за спиной. Кажется, что он вот-вот схватит тебя своими мохнатыми лапами...Но оглянись. Не убегай от него, остановись и всего только оглянись. И он исчез­нет, растаяв словно тень в лучах полуденного солнца. От него не останется и следа. Словно ничего и не было. Лишь твои фантазии.
   -Ты...Ты так думаешь?-она слушала его, слушала так внима­тельно, как никогда прежде, словно с ней говорил не отец - прос­той торговец, а один из небожителей...Один из...Правда, вот толь­ко она не знала, кто...Впрочем, это было не важно. А важно было то, что этот загадочный, одновременно такой знакомый и совершенно чужой собеседник сможет рассказать ей.
   -Не думаю. Знаю.
   -А...А если этот страх навеян не сном, а чем-то большим?
   -Чем же?-усмехнулся тот. При этом его усы так забавно топор­щились, что она не сдержала улыбки.-Во,-заметив это, воскликнул караванщик.-Уже смеешься. Дочка, ты явно на пути к выздоровлению.
   -Да,-та, почему-то покраснев, смущенно потупила взгляд. А затем, глядя в сторону, но не на полог повозки, а куда-то...ку­да-то за него, в бесконечные просторы не то мира яви, не то стра­ны грез. - А вот если...Если сон повторяется, если он пророчес­кий...Можно изменить его, остановившись?
   -Ну, простого бездействия тут недостаточно. Нужно еще кое-что.
   -Что?-она резко повернулась к собеседнику, припала к его ли­цу глазам, замерла, вся уйдя во внимание. Она даже не моргала, боясь пропустить тот момент, когда он даст от­вет, а что это произойдет, она не сомневалась.
   -Видишь ли...-караванщик почему-то медлил, мо­жет быть - стремясь продлить это мгновение, а может - готовя ее к ответу.-Сны-пророчества...Они находятся где-то на грани меж­ду явью и фантазией. В них все по особенному...То, что впереди - прошлое, то, что позади - грядущее...Остановись - и увидишь то, чего не было...Вот только это грядущее не изменится только потому, что ты взглянешь ему в глаза. Беда - она ведь не пройдет мимо, поняв, что ты знаешь о ее приходе. Ей нужна...жертва.
   -Жертва?-она вдруг сразу вспомнила тот город, город смерти. И жуткий холод окатил ее с ног до головы.-Нет, нет, никогда!
   -Ты спрашиваешь, я отвечаю,-спокойно пожал тот плечами.
   "Это...это лишь сон. На самом деле ничего не происходит,-ду­мала она, заставляя себя успокоиться. - И не будет ничего плохо­го, если я спрошу...Я ведь не собираюсь ничего такого делать. Я просто хочу узнать..."
   -И эта жертва?...
   -Она должна будет принять беду на себя. Освобождая тебя. Беда получит свою жертву - и уйдет.
   -Это ужасно!
   -Ничего ужасного. Тебе ведь не придется делать ничего плохо­го. Не тебе заносить нож над чужой жизнью. Достаточно лишь в ка­кой-то миг сделать шаг в сторону. Один лишь шаг - и устремленный на тебя взгляд падет на кого-то другого...
   -Но ведь его...того будет ждать страшная смерть...
   -Дочка!-он взял ее за плечи, повернул к себе, заглянул в глаза.-Главное, что ты будешь жива! Жизнь - жестокая штука. Не важно, караванщик ты, горожанин. Все люди так делают - покупают себе продолжение жизни ценой чьей-то смерти. Так происходит, ког­да дозорные вступают в сражение с разбойниками, черпая свое гря­дущее в их конце...
   -Но Шамаш...
   -Шамаш!-ей показалось, что на какой-то миг усмешка исказила черты собеседника.
   -Ты...Ты ненавидишь его?...Нет!-мотнула она головой.- Ты не мой отец!-она отодвинулась в сторону.Теперь Мати была уверена в этом. Однако, странное дело, это не внушало ей страха. То, чего она действительно боялась, было по другую сторону реальнос­ти.-Ты...Губитель?-все же, она не осмелилась назвать имя злейшего из врагов бога солнца по имени.
   -Нет,-чужак рассеялся.-Конечно, нет, девочка.
   Однако же разоблачение нисколько не разочаровало его. Даже скорее наоборот, обрадовало, ведь теперь он мог сказать то, о чем бы не заговорил никто другой, кроме него одного. Ибо это были его слова. Лишь его. И он не хотел делиться ими, словно гордец заслу­гой, ни с кем другим.
   -Кто же ты? Или это секрет?
   -От тебя? Конечно, нет!
   И, все же, он медлил с ответом. Во всяком случае, так пока­залось Мати, которая с нетерпением ждала ответа.
   -Ты...-она пыталась найти его сама, предполагая...Или, вер­нее, гадая.-Ты господин Намтар?-это могло быть так. Ведь она же спрашивала о грядущем, а кому лучше знать будущее, как ни богу судьбы?
   -В некотором роде,-усмехнулся тот.-Я его отражение.
   -Отражение бога судьбы?-удивленно повторила она.-А разве та­кое возможно?
   -Ты во сне. Здесь возможно все.
   -Для повелителей сновидений...-проговорила она, повторяя мысль, рожденную у нее в душе, пришед неизвестно откуда.-Ты Лаль!-она ничуть не сомневалась в этом.
   -Да. Маленький Лаль. Приятно сознавать, что ты помнишь меня. Несмотря на все старания Шамаша.
   -Помню?-она наморщила лоб, пытаясь сосредоточится. Что-то она помнила...Но вот что? И Шамаш...Почему этот странный собесед­ник заговорил о нем?
   -Нет? - его бровь чуть приподнялась.-Значит, Шамашу удалось...
   -Что удалось?
   -Заставить тебя забыть.
   -Что забыть?
   -Как ты приходила в мой мир. Воистину, бог солнца сотворил нечто поразительное,-он пригляделся к ней, словно стремясь в гла­зах девушки найти следы того, о чем искал. - Он просто взял те­бя... И не только тебя, но и всех твоих спутников по тропе карава­на...Иначе бы у него ничего не получилось. Взял и перенес в прош­лое. А настоящее обратил сном...
   -Если так, почему ты...
   -Помню? Видишь ли, когда все это происходило, я стоял невидимкой за спиной у бога солнца. Так что меня эти превращения не коснулись.
   -Но как так случилось...
   -Понятия не имею. Зачем? Ведь мне все равно не дано совер­шить ничего подобного. Я - младший из богов, а не повелитель не­бес.
   -И почему он...
   -Ну, наверное, хотел спасти кого-то из каравана.
   -Изменить судьбу?
   -Да.
   -Лаль...А вот Шамаш...Он говорил, что менял судьбу других... Мою судьбу...И вообще...Он тоже переносил беду...?
   Лаль несколько мгновений, раздумывая, смотрел на нее:
   -Я знаю, что ты хочешь услышать в ответ на свой вопрос. И чего боишься узнать. Я мог бы сказать "нет",-но это было бы неп­равда. Я не хочу ранить твою душу, и поэтому не отвечу "да". Спроси у него. И спроси, почему он никому не сказал, что та ле­генда, которую придумал ваш летописец, тот сон, память о котором сохранил лишь хозяин каравана, на самом деле - быль. Зачем он скрыл правду.
   -Он хотел сказать...
   -Теперь. Но не тогда. И даже спустя столько дней и ночей, не сказал всего. Спроси его, девочка.
   -Я спрошу...-прошептала Мати.
   -Спроси,-и он исчез.
   -Лаль!-вскрикнула девушка, оглядываясь по сторонам, ища взглядом своего загадочного собеседника. Она хотела еще так о многом его спросить...
   Но бога сновидений нигде не было. Хотя она и продолжала спать.
   Мати хотела проснуться, чтобы поскорее увидеть Шамаша, расс­просить его обо всем, узнать...Ведь если он сам изменял судьбу, принося такую жертву...Значит, эта жертва - не то, что кровная, она не противна небожителям...И тогда можно сделать так, как го­ворил Лаль...
   Однако... Может быть, она не помнила тот сон, но уж легенду Евсея о стране сновидений - почти так же четко, как если бы все случилось на самом деле. Лалю нельзя верить. Он - бог обмана...
   И еще. Странно, но она никак не могла проснуться. Говорила себе - "проснись" - и никакого толку. Но почему? Она ведь прекрасно зна­ла, что спит. И знала, что для пробуждения достаточно захотеть проснуться. И все же у нее никак не получалось...
   "Может быть, так нужно? Может быть, я должна в этом сне уз­нать что-то еще, понять что-то такое, чего нельзя узнать ная­ву...Может быть..."
   Она выскользнула из повозки. В ее сердце уже не было былого страха. Потому что уже знала - чтобы спастись, достаточно встать у него за спиной.
   Мати огляделась вокруг.
   Холод снежной пустыни остался где-то далеко за горизонтом невидимой, лишь предчувствуемой тенью. Теплый задумчивый ветерок трепал выбившиеся из косы пряди, обдувал своим мягким дыханием щеки и лоб, даря им, пылавшим от внутреннего, негасимого огня прохладу и покой.
   Значит, и в этом сне караван уже вступил в город. Но почему тогда вокруг нет стен домов, окружавших торговую площадь? Почему караван стоит посреди леса, и ветви деревьев, подбираясь к самым повозкам, касались полога, словно стремясь приоткрыть его, загля­нуть внутрь, в самое чрево странного, чужого здешнему миру созда­ния.
   Был вечер. В небо уже вышла луна, приведя с собой толпу служанок-звезд. На маленькой полянке, приютившей кара­ван, царили тишина и покой, такие глубокие, такие сладкие, что с губ девушки сам собой сорвался зевок.
   В такую ночь хотелось спать. И не важно, что Мати и так уже спала. Ведь, как она только что убедилась, спать можно и во сне, пробуждаясь вновь и вновь.
   Рядом не было никого. Лишь Шамаш стоял возле своей повозки, задумчиво глядя ку­да-то за деревья. Он словно ждал чего-то. Или кого-то.
   Мати показалось, что он ждет ее. Конечно, так и должно было быть. Ведь ей было очень важно поговорить с ним, расспросить, уз­нать...
   И девушка подошла к нему, остановилась рядом, окликнула:
   -Шамаш...
   -Да, Мати,-прозвучавшее в ответ заставило девушку вздрогнуть.-Что с тобой?
   -Я...Ты просто никогда прежде не называл меня по име­ни...-пролепетала та, пораженная до глубины души. Она привыкла отзываться на его "малыш", "девочка", "милая" - не те бесцветные, безликие слова, которыми они были в устах обычного человека, а дышали необыкновенным волшебством. Но ее имя в устах небожителя прозвучало как-то...по чужому, что ли. Бесчувственно, словно при­надлежало не живому существу, а призраку, тени, вообще никому, во всяком случае, не ей.
   -Это плохо? - его воп­рос заставил Мати вновь вздрогнуть.
   -Нет, почему... - она растерялась. Ей просто было немного странно...А, что там! Все это - пустяк, который не имел никакого значения теперь, когда важным было другое - получить ответы. И как можно быстрее, когда сон может быть страшно быстротечен, успевая за одно короткое мгновение изменить все: и вопрос, и собе­седник, и даже сам мир сновидений.
   -Я...Я хотела спросить тебя...Можно?-она осторожничала, го­ворила медленно, словно шла по краю трещины.
   -Почему же нет?-усмехнулся тот.-Конечно, спрашивай.
   -И...И ты ответишь?
   -Разумеется!
   -Да. Но...Просто...
   -Не пытайся ничего объяснить. Я знаю. Все знаю,-странно, но он торопил ее. Может быть, потому что ему тоже была известна из­менчивость сна, а он хотел, чтобы Мати получила ответы на свои вопросы...Но если так, почему он не заговорил об этом раньше? Хо­тя бы тогда, когда рассказывал ей о даре предвидения и о том, ка­ково это, изменять судьбу. Или Шамаш полагал, что собеседница поймет его лишь если услышит обо всем во сне?-Спрашивай, Мати.
   -Я...-она еще сомневалась, стоит ли ей говорить всю правду, или ограничиться лишь частью ее, но потом решила: это ведь ее сон, отражение ее души и сколь откровенна будет она, столь же откровенен будет и собеседник.-Я встретила Лаля. Он рассказал мне об изменении судьбы...Помнишь, мы говорили с тобой о том, что ты изменял чужие судьбы.
   -Да. И что же?
   -Я не знала, что чтобы спастись, нужно пожертвовать кем-то другим...
   -Это так.
   -Но жертва...-она болезненно поморщилась. Ей самой казалось, что в этом есть что-то не то, что-то, от чего веяло злом. Грехом. Или бедой. А может, и тем, и другим...
   -Что тебя смущает?-он же, казалось, не видел ничего дурного ни в этом слове, ни в том образе, который за ним скрывался, слов­но не богом солнца был запрещен этот жуткий обычай.
   -Ну...-вообще, действительно, что? Наверное, эта жертва и то жертвоприношение были разными вещами...
   А, какая разница!
   Девушка мотнула головой, махнула рукой. Она решила оставить в прошлом все свои сомнения, тем более, что они, как ей теперь виделось, были менее реальны, чем весь этот навеявший их сон. Ну конечно. Ведь если бы что-то было иначе, Шамаш непременно сказал бы ей, уберегая от ошибки.
   Мати и не заметила, как небожитель исчез.
   И небеса закрыла драконья тень.
   Как она ни убеждала себя, страх все равно пробрался в ее сердце. Девушка сжала зубы, стараясь удержать себя от того, чтобы броситься бежать.
   "Ведь это сон! Всего лишь сон..."-повторяла она то про себя, то вслух. Но душе не было покоя. Чем ближе было мгновение пустоты, тем сильнее становилось не просто желание - необходимость бро­ситься бежать, прочь, стремясь спастись, спрятаться...Где угодно, главное - подальше от этого гиблого места.
   И, потом, она только тут вспомнила, что не спросила Шамаша, почему он заставил ее и всех остальных караванщиков забыть о встрече с Лалем. Ей захотелось вернуться назад, повторить сон за­ново, переделать. Она была почти уверена, что ей это удастся, но...
   "Нет,-упрямо процедила он сквозь стиснутые зубы.-Нет. Потом. Я всегда успею спросить. Сейчас главным другое - не то, о чем разговаривают, а что делают."
   Наконец, она должна была вырасти и перейти от слов к поступ­кам. Хотя бы во сне. Иначе жизнь так и останется всего лишь фантазией, выдумкой, происходившей не наяву, а лишь в мечтах.
   "Сперва я должна взглянуть в глаза своему страху. Должна."
   Она стояла на месте даже тогда, когда спину обдал порыв вет­ра, подобный урагану, который готов был сбить с ног. А потом, в какое- мгновение решив: "Пора" - обернулась.
   Это был дракон. Тот же самый, которого она видела в снегах пустыни вместе с Шамашем. В этом не могло быть никаких сомнений - те же шрамы, избороздившие шкуру, тот же огонь иного мироздания в огромных лунах-глазах.
   "Он действительно жив. Как говорила Шуллат..."
   Мати стояла и глядела на него. Уже без страха, лишь с долей какой-то странной, затаенной и безысходной тоски.
   Она не понимала, не верила, не хотела верить в то, что все случится именно так, что дракон, с которым было связано ее спасение, завершив круг, убьет ее.
   "Это несправедливо!"-кричали ее глаза, беззвучно шептали гу­бы. Она не хотела, чтобы все случилось именно так.
   Мати всхлипнула. Слезы текли у нее по щекам, но она не заме­чала их.
   Сердце больше не рвалось вспугнутой птицей на волю из груди. Его щемило от страшной боли. Хотя она уже почти смирилась с мыс­лей о том, что умрет. Ведь рано или поздно это должно будет слу­чится. Этим заканчивается путь любого человека. Только боги бесс­мертны. Но...
   "Нет! Я не хочу, чтобы все случилось так! Пусть я умру в тот же миг, в тот же самый миг...Но иначе! Великие вершители судеб, пусть это случится как-то иначе!"
   И в то мгновение, когда дракон уже занес свою огромную лапу, когти которой были во много раз длиннее и острее кривых охотничь­их ножей, девушка тенью скользнула в сторону.
   Она не бросилась бежать, нет,- сделала всего лишь один-единственный шаг...даже не шаг - чуть заметный шажок. Но и его оказалось достаточным, чтобы кошмар закончился.
   Дракон исчез. И она проснулась.
   Мати лежала в своей повозке, которая, покачиваясь, мягко скользила по белоснежным хрустящим покровам пустыни. За пологом посвистывал ветерок, говоря о чем-то со снегами.
   "Все,-перекатившись на спину, вытянувшись во весь рост под пушистым меховым одеялом, девушка облегченно вздохнула.-Я просну­лась. Кошмар прошел. Наконец."
   Ей очень хотелось верить, что она победила свой страх, что он больше никогда не вернется. И, все же...Все же сомнения не по­кидали ее сердца. Ведь город, этот странный, неведомый, непонят­ный, загадочный...она могла бы продолжать до бесконечнос­ти...Впрочем, от этого ничего не изменялось - что бы она ни дума­ла, что бы ни делала, этот ужасный город был все еще впереди.
   -Дочка...-донесся до не взволнованный голос отца. Мати и не заметила, что он сидел с ней рядом в повозке.-Тебе снился ледяной сон...-ему уже давно не приходилось говорить этого. Ведь девочка выросла. А с возрастом сны теплеют. Чтобы потом вновь остыть под старость...
   -Да,-она вздохнула, отвела взгляд в сторону, чтобы он не увидел отблеска боли и страха в ее глазах.
   -Дочка...-вновь заговорил Атен.-Я понимаю, ты не хочешь, чтобы мы входили в этот город...
   -Не хочу,-она резко села, подтянув к груди колени, обхватила их руками.-Пап,-теперь ее глаза, в которых была мольба, были об­ращены на караванщика,-правда, давай обойдем его стороной. Ну пожалуйста!
   -У тебя есть причина этого желать?
   Девушка поспешно закивала.
   -И в чем она?-он спрашивал, хотя не ожидал получить от­вет...Или, быть может, он ему и не нужен был вовсе, когда хозяин каравана и сам знал, каким он будет...
   -В этом городе...-она облизала вдруг пересохшие губы.-В этом городе...-повторила она, собираясь с силами, заставляя себя пе­реступить через свой страх.-В нем ждет смерть,-тихо, еле слышно, но, все же, она ответила.
   Атен кивнул. Он не собирался больше ни о чем ее расспраши­вать, но она продолжала сама:
   -Не всех...Но...
   -Не надо, милая,-прервал ее отец. Он все знал и так, чувс­твуя это своим сердцем. И еще. Он слишком ясно видел, читал в глазах, по лицу дочери, как трудно, страшно было ей говорить об этом.-Мы не войдем в этот город.
   -Пап...-она взглянула на него с сомнением, удивлением и, вместе с тем, долей облегчения, даже радости, которые, промель­кнув по ее чертам, перелились в грусть. Мати качнула головой:-Мы не можем...-"Сделать это только из-за меня",-хотела сказать она, но отец не дал ей договорить:
   -Можем. Я посчитал, поговорил с другими. До следующего оази­са не так уж далеко, всего три месяца. У нас хватит продуктов и тепла добраться до него.
   -А если того города уже нет?
   -Давай надеяться на лучшее. И не звать беду...А даже если и так...Шамаш не оставит нас перед лицом смерти.
   -Шамаш...-она почему-то вздохнула. Воспоминание о боге солн­ца впервые несло грусть, причиняло боль.
   -Он спасет нас. Ведь он уже не раз изменял нашу судьбу.
   -Изменял,-она вновь вздохнула - еще более тяжело и потерян­но, затем чуть слышно добавила: - Но какой ценой? - однако, отец не слышал ее. Может быть потому, что она не хотела этого.
   -Все будет хорошо, дочка. Обещаю тебе,-он считал себя просто обязанным успокоить ее, сделать так, чтобы она больше не вздрагивала при одной мысли о том городе, в который они должны были вот-вот войти, но никогда не войдут.
   -А как же тот горожанин?-странно, но она почему-то вместо того, чтобы схватиться за это решение отца обеими руками, начала упираться, словно бездушное животное, готовое слепо пойти навс­тречу смерти.
   -Что - горожанин? Он чужак. Всего лишь чужак... Если тебя так беспокоит его судьба - хорошо, мы пойдем возле самой городской черты, чтобы он смог вернуться домой.
   -Он не вернется без нас.
   -Почему?-теперь пришел его черед удивляться.
   -Я...Я так думаю,-ответив вскользь, она поспешила спро­сить:-А Шамаш?
   -Он еще не пришел.
   -Но он скоро вернется, ведь так?
   -Будем надеяться...
   -Может, тогда стоит дождаться его, поговорить с ним об этом?
   -О чем?
   -Ну... Что ты собираешься провести караван мимо города.
   - Не думаю, что Он станет возражать...
   Конечно, не станет. Атен был совершенно уверен в этом. Ведь небожитель не захочет подвергать Мати опасности, которая ждет девочку в городе.
   -Однако если ты считаешь...
   -Нет,пап,-вздохнув, взглянув на него как-то вскользь - поте­рянно и отрешенно - девушка качнула головой. - Не надо. Ничего не надо...-она двинулась к краю повозки.
   -Ты куда?
   -Хочу кое о чем спросить Хана,-"Да, так правильно,"- кивнула она своим мыслям.-Так лучше всего..."
   -Что-то случилось? Это как-то связано с даром предвидения, о котором говорил с тобой бог солнца незадолго до того, как ушел?
   -Да. Нет... Не совсем. Я не до конца уверена...
   -Но вряд ли волк развеет твои сомнения. Конечно, он священ­ное животное, однако...
   -Он знает кое что... Что поможет мне во всем разобраться,-ук­лончиво ответила Мати.
   -Разобраться в чем? В том сне, который тебе приснился?
   -Угу,-кивнула головой та.
   -Это был плохой сон?
   -Да,-призналась та.-Пап... Скажи, а сны... Они ведь - посла­ния богов, да?
   -Да. Дочка, ты такая странная... Сама не своя. Буд­то встречалась со своей смертью...
   -Может быть, так оно и было...
   -Что?
   -Нет, пап, ничего, - поняв, что сказала лишнее, она поспешила ус­покоить встрепенувшегося было отца.-Просто... Ну... Я не знаю. Мож­но я сперва разберусь во всем сама, а потом расскажу? Можно?
   -Конечно, дочка.
   -Спасибо,-девушка выскользнула наружу.
   Она нашла золотого волка чуть в стороне от тропы каравана. Он медленно трусил по по хрустящей снежной кромке, разб­расывая когтистыми лапами в стороны белые перья огромной снежной птицы.
   Мати успела сделать лишь только несколько шагов в его нап­равлении, как к ней подбежала Шуллат.
   "Оставь его", - скользнув взглядом по лицу дочери огня, прос­вистела она.
   "Но мне нужно спросить..."
   "Не сейчас,-прервала ее волчица.-Неужели ты не видишь: брат хочет побыть один."
   "Почему? Что-то случилось?"
   "Не знаю. Может быть", - она была насторожена. Уши прижаты к голове, движения резки и нервозны, нос поднят по ветру. Было вид­но, что она, настороженно следившая за всем, происходившим вок­руг, готова по первому подозрению об угрозе, какой-то опасности, хотя бы намеке на нее - броситься на врага, встав на защиту хозя­ина.
   "Он расстроился, потому что Шамаш ушел, а его с собой не взял?"
   "Так решил хозяин".
   "И кто вы такие, чтобы спорить с ним?"
   "Мы - его друзья. Но если он не ограничивает нашу свободу, то уж нам и подавно не следует претендовать на его..."
   "Раз так, ничего с твоим братом не случится от одного моего вопроса!"
   "Я сказала - не сейчас!"
   "Пусти меня! Это важно!"
   "Нет", - недовольно зарычала на нее волчица.
   "Это важно!"
   "Для него или для тебя?"
   Мати остановилась от неожиданности, несколько мгновений глядела на подругу удивленным взглядом ничего не понимавших глаз.
   "Я чем-то обидела тебя? Случайным словом? Неловким поступ­ком? Что случилось?-она была готова заплакать от вдруг нахлынув­шей на нее обиды.-Почему ты вдруг так ко мне переменилась? Или мы больше не друзья?"
   "Друзья,-волчица подошла к ней, потерлась головой о руку.-Не сердись. Не обижайся. Я сама не понимаю, что это вдруг на меня нашло. Прости. Я тоже беспокоюсь о хозяине".
   "Ну что с ним случиться, ведь он - бог!"
   "Ты говоришь это так, словно смеешься..." - она глянула на дочь огня с подозрением.
   "Как можно!-и, все же, она не могла скрыть усмешки.-Ведь вы так беспокоитесь о нем!"
   "Мы должны как-то отблагодарить Его за все..."...
   "Должны? Но разве друзья что-то должны платить за помощь?" - она погла­дила зверя по голове, потрепала за загривок, но та не спешила с ответной лаской. В желтых глазах плавилась грусть.
   "Он указал нам дорогу назад, к каравану...-задумчиво продол­жала она.-Мы ведь сами спустя столько горизонтов, пройденных в разные стороны, вряд ли смогли бы вас отыскать..."
   "Он мог бы сделать это и быстрее. Ты говорила - вам пришлось долго бродить среди снегов. Совсем одним".
   "Значит, так было нужно".
   "Зачем? Чтобы вы поняли, как сильно провинились перед ним? Чтобы помучались своей виной?"
   "Мати?-волчица взглянула на нее с удивлением, словно не уз­навая подругу.-Что с тобой? Ты говоришь такие вещи..."
   "Которые мне прежде никогда не приходили в голову? Потому что пока рядом был Шамаш, он не позволял мне думать об этом?"
   "Ты... Ты ведь знаешь, что это не так!"
   "Я знаю. Я знаю, что если бы он захотел, вы бы с Ханом нику­да не ушли. Если бы он захотел, вас приняли бы в стаю и никуда, никогда бы из нее не прогнали. Вам не пришлось бы ни о чем беспо­коиться, мучиться сомнениями и страхами. Он мог освободить вас от них. Нет же!"
   "Ты не справедлива к Нему!"
   "Не справедлива? И это говоришь ты, прошедшая через все са­ма?!"
   "То, что случилось, произошло по нашей воле! Это... Это путь свободы - ошибок и испытаний. Только рабство знает покой."
   "Откуда ты знаешь, что все так? У тебя прежде была эта сво­бода, свобода, за которую ты так держишься?"
   "Нет, но... Я думаю..."
   "А если ты ошибаешься? Если на самом деле все совсем иначе? Просто он хочет, чтобы ты так думала."
   "Но это правда,"-ответил за сестру подошедший к собеседницам Хан. Взгляд волка был строг. Глаза не доброжелательны, как обыч­но, но насторожены.
   "Правда? А вы спрашивали его об этом?"
   "За кого ты нас принимаешь? Мы что, неблагодарные твари, чтобы ненавидеть за то, о чем сами просили?"
   "Но вы считаете себя его друзьями!"
   "Вот именно - друзьями!"
   "А разве дружба не в откровении?"
   "В нем".
   "Почему же он не откровенен с вами? Он только говорит о дружбе, о свободе, на самом деле требуя лишь служения, выполнения приказаний".
   "Зачем ему это?-волчица села в снег.-Если бы Он только захотел, мы бы просто служили ему. Даже не мечтая о свободе".
   "Но он должен был дать ее вам. Потому что таким было условие вожака вашей стаи. Потому что такова была воля Матушки метелицы. И он обещал. А на самом деле дал вам не настоящую, призрачную свободу".
   "Мати, почему ты говоришь о Нем так? Ты не должна".
   "Хан, может быть, она права..."-начала было Шуллат, но волк резко одернул ее, грозно зарычав:
   "И думать не смей! Как ты можешь сомневаться, после всего, что Он для нас сделал!"
   "Хватит! Надоело! " - девушка резко повернулась, собираясь уйти.
   "Ты хотела спросить..."-напомнила ей волчица, словно не по­нимая, что время вопросов прошло.
   "Зачем? Зная то, что он уже сказал, я понимаю, какой ответ получу..."
   "Дождись Шамаша, спроси у Него..."
   "Я знаю, что он скажет,-она мотнула головой.-Нет, не хочу. Я лучше спрошу Лаля".
   "Лаль?-Хан аж подпрыгнул, закрутил головой, словно тот, о ком зашел разговор, был где-то поблизости и нес в себе несомнен­ную угрозу. Он оскалился, из пасти вырвалось низкое тяжелое рыча­ние.-Не смей говорить с ним!-он не просил в простом предостережении, но требовал, не допуская ни возражений, ни не­послушания.-Все его речи обман!"
   "Даже те, в которых он говорит правду?"-горькая усмешка сор­валась с ее губ.
   Волк взглянул на нее исподлобья, проворчал что-то, что, будь он человеком, можно было бы принять за проклятия.
   "Ты не понимаешь!..."
   -Так объясни мне!-она заговорила вслух, более не сдерживая ни чувств, бушевавших у нее в груди, ни голоса, срывавшегося в крик.-Объясни, раз я такая глупая! Где та грань, что уста­новлена между правдой и ложью и как она может быть неруши­ма, когда одно столь легко и незаметно перетекает в другое!
   "Не плачь!- волчица подскочила к ней, закружилась, стремясь лизнуть в лицо, стирая соленые дорожки слез.-Мне так плохо, когда тебе плохо!-затем, зло рыча, она стала надвигаться на брата:-За­чем ты с ней так! Если считаешь себя правым - объясни! Переубеди! Нет, приказать проще! А обидеть - еще легче!"
   "Шуш,-демонстративно повернувшись к волку спиной, Мати заговорила с волчицей, щедро делясь с подругой своей обидой, злостью и с трудом сдерживавшейся яростью, выплескивая их, остыв­шую воду из плошки,-а ты знаешь, что та история, ну, когда мы с тобой убежали на охоту в снега пустыни, вдвоем, произошла на са­мом деле, а не во сне, знаешь?"
   "Нет,-она мотнула рыжей головой, глядя на нее широко откры­тыми, округлившимися глазами.-Я не знала...-она повернулась к брату. - Это так?"
   "Да."
   "Да,-кивнула Мати. -Первые слова правды за весь разговор! Конечно, чего тут упираться! А скажи мне, Хан, по­чему Шамаш не рассказал вам, что все случившееся тогда, было правдой? Почему он не сказал тебе о Несущей смерти? Ты не дума­ешь, что был вправе знать об этом?"
   "Я знал столько, сколько должен был..."
   "А кто установил эти пределы? Шамаш?"
   "Ты снова?..."
   "Да! Потому что я хочу, чтобы ты задумался! Задумался хотя бы на миг! Что бы было, как бы все изменилось, если бы ты знал: сон был не сном, а правдой? - она видела, как пусть всего лишь на миг, но все таки глаза зверя подернулись задумчивой пеленой.- Ес­ли бы ты знал, что яд Несущей смерть не опасен для тебя?"
   "Это ничего бы не изменило,-ответил волк, но теперь он не рычал, скорее - поскуливал, словно от боли.-Ничего..."
   "Но Хан..."
   "Не лезь, сестра! Я знаю, что говорю! Да, тот сон был правдой! Но не в этом настоящем! На той дороге, по которой идем мы сейчас, не осталось ни одного следа, оставленного тогда! Потому что не было пройдено ни одного из тех шагов! Проснувшись в прошлом, я потерял данный исчезнувшим настоящим дар! Чтобы обрести его вновь лишь совсем недавно!"
   "Нет! "
   "Да! "
   "Мати, - Шуллат повернула к подруге морду. Она чувствовала себя такой несчастной, вынужденная разрываться на части между двумя столь родными и любимыми существами.- Не обижайся на Хана! Он...Он такой злой и грубый потому что не доволен, что должен был остаться, и..."-она пыталась объяснить, но девушка не хотела и не собиралась ее слушать:
   "При чем здесь Хан! Я зла совсем не на него!"
   "На хозяина?"
   "Это вам он хозяин, но не мне!"-ее губы обиженно надулись, совсем как в детстве, в сощуренных глазах затаилась злость.
   "Мати!"-волки смотрели на нее с укором.
   "Что Мати! Я уже 14 лет Мати!"
   "Так нельзя!"
   "Верно! Так нельзя! Нельзя убеждать, что никогда не лжешь, и при этом говорить неправду!"
   "Шамаш никого не обманывал..."
   "Ну конечно! Он просто назвал явь сном и все! Подумаешь, ка­кой пустяк!"
   "Он ничего не называл. Он просто вернул время вспять."
   "Зачем?!"
   "Чтобы спаси тебя от смерти, ждавшей в будущем того настоящего..."
   "Ладно, пусть... Пусть так. Почему он не сказал правду? Зачем было ее скрывать?"
   "Он собирался..."
   "Собираться и сказать - не одно и то же!"
   "Спроси Его - и Он расскажет..."
   "Спроси! Неужели чтобы узнать то, что касается тебя, нужно спрашивать? Ведь это... Это часть моей жизни, часть меня! Он должен был рассказать обо всем тогда, сразу же! "
   "Возможно, тогда, ты... мы все были не готовы понять и при­нять эту правду..."
   "То, что скрываешь, все равно рано или поздно становится из­вестным. Так было всегда и так будет. Вот, написал же дядя Евсей эту легенду..."
   "Потому что Шамаш ему позволил."
   "Конечно!-усмехнулась Мати.-А даже если и так,-спустя ка­кое-то время вновь взвилась она,-тем более!"
   "Он не обманывал тебя,"- Хан готов был повторять это вновь и вновь.-Не обманывал никого из нас. Того, что было тогда, на самом деле никогда не происходило. Потому что время пошло другой тропой. Если кто и лжет, так это Лаль, заложивший сомнения в твою душу, настроивший тебя против Шамаша!"
   "Ни против кого он меня не настраивал! Просто он был искре­нен со мной! И говорил мне правду, какой бы они ни была! Позволяя мне самой решать, пойму я ее или нет!"
   "Ты не должна..."
   "Знаешь, что он сказал мне? Знаешь? Что для того, чтобы из­менить чью-то судьбу, отвратить чью-то смерть, нужно принести жертву!"
   "Лаль - бог обмана..."-осторожно подошла к Мати волчица.
   "А Шамаш - справедливости".
   "Да".
   "Значит, справедливость она такая? Карать за обряд жертвоп­риношения других, но оставлять его для себя?"
   "Ты..."
   "Да что ты понимаешь!-Мати прервала волка прежде, чем тот успел хотя бы что-то сказать в ответ.- Ну конечно, он позволил вам вернуться, и теперь вы будете во всем ему потакать, во всем оправдывать!"
   "Остановись, -вонзившейся в девушку острый взгляд вол­чицы был мрачен, из пасти зверя вырвалось с трудом сдерживаемое ворчание - рык.-Остановись, пока не поздно..."
   "Поздно для чего? И разве уже не поздно? Неужели я так о многом просила? Все, что мне было нужно - это кому-то доверять, верить...-не удержавшись, она всхлипнула. - А он...Конечно, вы скажете - скрывать правду и говорить ложь - не одно и то же. Так по мне -это даже хуже!Хуже!Хуже!..."-и, сорвавшись с места, она бросилась назад, к своей повозке.
   Она не забыла, зачем пришла, просто ей больше не хотелось ни о чем говорить с Шамашем. Ей не хотелось даже видеть его. Она не верила больше никому и ни в чем.
   "Мати!-переглянувшись с братом, взволнованно скульнув, ок­ликнула ее волчица. Она чувствовала что-то неладное, дух метался, не находя покоя. - Не уходи! Хан отведет тебя к Шамашу! Поговори с ним! Может быть, мы не правильно все поняли. Или неверно объяс­нили. Ведь мы всего лишь снежные охотники..."
   "А он - небожитель! Он хозяин своего слова - захотел, дал, захотел, взял. Сказал одно - и это стало правдой, сказал другое - и теперь правда - это..."
   "Мати, ты не можешь..."
   "Ну конечно! Ведь он - бог! А я всего лишь жалкая смертная! К чему мне что-то объяснять, зачем говорить правду? И вооб­ще..."-она махнула рукой. Какая разница? Ей уже было все равно.
   Караванщица ушла, а волки остались застывшими изваяниями стоять на том месте, где она их оставила, словно оледенев.
   "Она вдруг так переменилась... " - волк наклонил голову, не скрывая своего удивления.
   "Да. Я никогда прежде не замечала за ней этой резкости... И упрямство... Да, она была упряма, но..."
   "Прежде она винила во всем себя, теперь - Шамаша...Может быть, ей действительно явился во сне Лаль?"
   "Если так... Мы должны снять навет бога сновидений!"
   "Никакого навета нет. Мы бы почувствовали его. Дело в дру­гом: он сказал ей то, что она была готова услышать. И потому она поверила всему."
   "И, все же, почему... Хан, может быть, тебе следует позвать Шамаша? Он нужен Мати."
   "Болезь всегда легче лечить в начале... Но, думаю, сейчас тот случай, когда целебная трава может стать ядом..."
   "Ты думаешь..."
   "Я думаю: хозяин знал, что так будет, когда уходил. И все равно ушел."
   "Может быть... Может быть, ты и прав... Значит, тому была причина..."
   "Иди к ней. Нужно, чтобы кто-то был рядом с ней сейчас."
   "Да. Я постараюсь удержать ее..."-волчица и сама не знала - удержать от чего, просто была уверена - сейчас она была нужна Ма­ти, как никогда. Чтобы Мати осталась Мати. Хотя бы в ее глазах.

Глава 9

   -Караванщик, это правда, что вы решили обойти город сторо­ной? - к Атену подбежал чужак. Он запыхался и по­тому дышал громко, со свистом, и вообще выглядел взволнованным и нервоз­ным.
   -Правда, - глядя в сторону, вскользь бросил тот.
   -Вы не должны! Вы... Вам нужно пополнить припасы, купить ог­ненную воду... До следующего города не так близко, и... - он умолк, не зная, что еще сказать, как переубедить караванщика, принявшего столь необъяснимо-странное решение.
   Атен, оторвавшись от отрешенно-бессмысленного изучения пустыни, перевел взгляд на незнакомца, хмуро глянул на него ис­подлобья:
   -А тебе-то какое до нас дело?
   Горожанин молчал, и, не дождавшись ответа, хозяин каравана продолжал с некоторым пренебрежением, не в силах перебороть в се­бе ту глубокую, необъяснимую неприязнь к чужаку, которая, возник­нув сама собой едва он впервые его увидел, не оставляла до сих пор:
   -Если о себе беспокоишься, то не надо: мы доведем тебя до самой грани. Так что вернешься домой целым и невредимым, даже ис­пугаться по-настоящему не успеешь.
   -Я не могу вернуться один!
   -Это еще почему?
   Горожанин не ответил, лишь отвел в сторону взгляд, чтобы чужой не смог ничего прочесть по его глазам.
   -Молчишь? - Атен криво усмехнулся.
   Нет, этот человек ему совсем не нравился, то есть совершен­но. Была бы его воля, он не позволил бы пришельцу и шагу ступить по одной дороге с караваном. Жаль, но Атен не чувствовал себя в праве прогнать приведенного золотыми волками. Ведь они - слуги госпожи Айи. Раз им приказал не Шамаш, то, значит, Она... Впрочем, если бы господин велел, Атен прогнал бы чужака, не раздумывая. В конце концов, пусть они странствуют по владениям повелительницы снегов, но при этом - прежде всего являются спутниками бога солнца... Однако, уходя,Шамаш не дал на этот счет ровным счетом ника­ких распоряжений. Более того, Он ни чем: ни взглядом, ни словом,- не выразил своего недовольства поступком золотых волков. Да, Его не обрадовал приход чужака, но это все.
   В общем...
   "А, - Атен мысленно махнул рукой, - какая разница?"
   Действительно, к чему допытываться до мыслей этого маленько­го горожанина, когда уже очень скоро их пути разойдутся навсегда? Какая разница, что ему там нужно, что с ним станет после того, как караван уйдет? Они исполнят свой долг перед госпожой Айей и ее слугами, доведя чужака до его дома, а за чертой оазиса - уже другая земля.
   Неприязнь хозяина каравана была слишком явна, чтобы собесед­ник не заметил ее. И, все же, вместо того, чтобы просто уйти, смирившись со своей судьбой, он заговорил:
   -Ты...Ты не мог бы изменить свое решение?
   -С чего ради?
   -Так нужно.
   -Кому?
   -Богам!
   -Вот как! И с чего ты взял?
   -Они сказали...
   -Нам - нет.
   -Моими устами...
   -Хватит! - резко прервал его караванщик, которого начал раздражать этот разговор. - Достаточно того, что мы разрешили тебе идти нашей тропой. Но это - все. Не устраивает - уходи... Да, и не пытайся заручиться поддержкой моих спутников. Даже если тебе это удастся, ты ничего не добьешься.
   -Почему?
   -На тропе каравана не меняют раз принятого решения.
   -По собственной воле... - пробормотал горожанин.
   -Ты что-то сказал? - караванщик прекрасно расслышал его слова, а переспрашивал потому, что не понял, что за ними стояло. Но чужак не стал ничего объяснять. Повернувшись, он зашагал прочь.
   Что же до Атена, то он, проводив чужака взглядом, недовольно поморщился. У него было много других дел. Нужно было все подготовить, устроить лучшим образом, ведь им никогда прежде не приходилось обходить город стороной. Кто знал, какие опасности и трудности могли ждать на этом пути. Однако упрямство этого человека... Порою оно раздражало кара­ванщика, порой - восхищало. Так или иначе, он был уверен: чужак не остановится. Он попытается что-то сделать. Что? Наверное, пока еще об этом не знал никто, даже сам горожанин. И, все же, Атен был готов поспорить... Да, вер­но: тот направился к золотым волкам.
   -Священный зверь, - склонившись перед снежным охотником в поч­тительном поклоне, заговорил Рур, - прошу тебя, позови гос­подина Шамаша. Он должен знать...
   Недовольное ворчание волка прервало его. Хан глядел на чужа­ка исподлобья, не скрывая угрозу. Никто не давал этому сыну огня право говорить со снежным охотником, не то что просить его о чем-то и уж тем более давать какие-то поручения.
   Но Рур не замечал этого. Он не боялся вызвать гнев или даже ярость грозного зверя, когда собственная жизнь уже не беспокоила его, словно он и не жил вовсе. В его душе не было места страха, когда все чувств вытеснило одно единственное - слепое и безграничное, названия которому он не знал, по ошибке принимая за долг.
   -Я прошу тебя, зверь! Прошу!
   Шипящая тишина была ему ответом.
   -Если... - он готов был хвататься за любую соломинку. - Если ты не хочешь позвать господина, отведи меня к своей повелительнице! Позволь рассказать о том, о чем я могу сказать лишь Ей! Она поймет...
   Волк лишь рыкнул в ответ, но горожанин совершенно ясно услышал твердое, решительное и безоговорочное - "нет!".
   А затем, прек­ращая все уговоры и расспросы, волк и вовсе убежал прочь, прячась за снежный бархан.
   -Но... Постой! Это важно! - Рур непонимающе глядел ему вослед.
   -Перестань, чужак, - остановил его Лис. - Хватит упрямиться. Те­бе же было сказано - решение принято и никто не станет его ме­нять.
   -Вы не понимаете...! - все еще не желал сдаваться тот.
   -И не хотим понимать! - прервал его караванщик. - Почему это мы должны? Если наш повелитель считает, что мы вправе поступать так, как поступаем - значит, так тому и быть!
   -Но...Хотя бы выслушайте меня! Я... Может быть, если я все расскажу...
   -Не утруждай себя!
   -Караванщик...
   -Тут не о чем говорить! - и, повернувшись, Лис пошел своей дорогой, бросив лишь напоследок с нескрываемой угро­зой: - И не вздумай больше никого донимать своими бреднями! По­жалеешь!
   Чужак продолжал стоять на месте, а мимо шли своей дорогой торговцы, поглядывая на него с нескрываемым любопытством, некото­рым удивлением и полным отсутствием сочувствия. Лишь когда миновала последняя повозка, он поднялся, тяжело вздохнул и, не отряхиваясь, не поправляя одежду, так, словно все это и раньше не имевшее для него особого значения, теперь и вовсе потеряло всякий смысл, побрел вслед за караваном. Его глаза померкли, лишившись прежней надежды, а на то, что­бы найти новую, не оставалось времени - уже завтра караван должен был подойти к городу. Но лишь чтобы обойти его стороной...
   -Слушайте, - спустя какое-то время к Лису и Атену, которые ка­ким-то стечением обстоятельств оба оказались возле первой повоз­ки, подошел Евсей, - вы бы сказали кому из дозорных, чтоб присмот­рел за горожанином, а то он того гляди руки на себя наложит.
   -Нам-то что за дело? - пожал плечами Атен.
   -Вот именно. Тем более, что тот, кто ищет смерть, все равно ее найдет, сколько за ним ни следи, как ни удерживай, - поддержал его Лис.
   -И, все же. Грех ведь это.
   -Его грех.
   -Но сейчас он идет нашей тропой. И, потом, вряд ли свя­щенные звери спасли его от мороза снегов лишь ради того, чтобы он сам себя убил за шаг до тепла.
   -Ну... Может быть, такова и была их цель!
   -Но зачем!
   -А мы знаем? - караванщики пожали плечами.
   -Оставь, Евсей, - поморщившись, проговорил Лис, - делать нам больше нечего, как думать о чужаке.
   -И все же... Странно это, - качнув головой, пробормотал летописец. - Ни­как не пойму, что происходит, в чем тут дело, в чем загадка.
   -Загадка?
   -Не знаю. Может быть, что-то другое... Я чувс­твую, что пришла пора для новой легенды. Так же как ты, брат, - он взглянул на Атена, - чувствуешь, когда к каравану приближается опасность.
   -Если так, ты должен быть счастлив!
   -Я рад, что мне будет о чем рассказать потомкам. Но, в то же время, мне тяжело, потому что я слишком хорошо помню, каково это - пережить легенду, события которой для будущего, может быть, и будут светлыми, но для настоящего...
   Атен и Лис несколько мгновений молча смотрели на него. Пос­тепенно их лица напряглись, каменея, глаза настороженно сощурились. Они, наконец, поняли, куда клонил Евсей.
   -Все началось с этого чужака...
   -А может и раньше. Просто мы не заметили...
   -Нет, Евсей, - решительно возразил ему Лис, - с него. Я чую это... Да... Насчет того, чтобы присмотреть за ним... Пошлю-ка я дозорных.
   -Если то, что должно произойти, нам суждено, это все равно случится... - у Атена окончательно испортилось настроение. И еще. Вместо того, чтобы сосредоточиться, взять себя в руки и устремить все силы и помыслы на то, чтобы защитить караван, на него напала ка­кая-та апатия. Все стало безразличным, захотелось, махнув рукой, сказать: "Будь что будет." Рано или поздно все останется позади, а вспоминать о пере­житых испытаниях, раз за разом выходя из них победителем,-что мо­жет быть приятнее?
   -Вообще... Ты прав... - его помощникам было нечем возразить. Они уже собирались вернуться к своим делам, но тут..
   Где-то позади раздался скрип, треск, который спустя всего лишь одно короткое мгновение превратился в ужасный грохот, заста­вивший мужчин, вздрогнув, застыть на месте.
   -Что это?
   Атен первым, порвав оковы мгновенного замешательства, льдом сковавшего тело, сорвался с места, поспешно забрался на место возницы первой повозки, чтобы сверху оглядеть караван, который, словно по инер­ции, продолжал двигаться вперед.
   Он прислушался к дыханию того, что порою предс­тавлялось ему большим, чем простое скопление людей, животных и повозок, - единым живым существом, которое двигалось видимой лишь ему дорогой, минуя расстояния и поколения, приближаясь к цели,ве­домой лишь ему одному. Он раскрыл свое сердце, вбирая в себя его чувства, сравнивая их со своими, ища в сравнении ответ на вопрос, на который пока не могли ответить ни увиденное оком, ни услышанное ухом.
   Но на этот раз его предчувствие, не раз сослужившее караван­щику добрую службу, молчало. Сердце билось ровно, не беспокоясь ни о чем. Оно вздрогнуло лишь тогда, когда глаза заметили поднимавшееся где-то в хвосте каравана, скрывая из вида последние повозки, бе­лое снежное облако. Это облачко походило на тень, поднятые ветром покрова пустыни. И, все же, удивительно, но оно почему-то броса­лось в глаза так же, как луна посреди черного беззвездного неба.
   -Что там? - окликнул его снизу Евсей.
   -Не знаю!
   -Я пошел! - Лис сорвался с места, но Атен остановил его:
   -Постой! Вон скачет Вал! Сейчас все узнаем!
   Действительно, со стороны последних повозок к хозяевам кара­вана быстро приближался всадник. Его ждали с нетерпением и пло­хо скрываемой нервозностью, заставлявшей переступать с ноги на ногу, потирать руки, касаться бород.
   Мужчины терялись в догадках, не представляя себе, что могло произойти. Караванщики вели себя совсем не так, как им следовало в подобном случае, причем не только хозяева, но и все остальные: все остановились, обернулись, глядя назад, лишь назад - растерян­ные, совершенно беззащитные в это мгновение. Руки воинов не сжи­мали копья, пальцы возниц выпустили поводья. Единственным, кто продолжал двигаться, был Вал.
   Это замешательство, даже более того - помрачнение рассудка, онемение тела, было, как всем казалось, вызвано тем, что никто не ждал ничего подобного.
   Мысли людей были далеки от страха, что каравану угрожает опасность. Они просто не верили, что подобное возможно. Караван­щики полагали, что достаточно заплатили богам за право спокойного пути: ведь они принесли наивысшую жертву - отказались от дара войти в тепло города.
   Тем временем Вал, наконец, подскакал к хозяевам каравана достаточно близко, чтобы услышать рвавшийся из их душ, сердец, вопрос:
   -Что?
   -Складская повозка! Она была слишком старой и разва­лилась на части!
   Мужчины не говорили - кричали, словно находясь в сердце ме­тели, где спокойно сказанные слова просто не будут услышаны. Сей­час же, в тишине ясной снежной ночи, голоса разносились на многие шаги вокруг, гремя раскатами грома. Но и хозяева каравана, и до­зорный были слишком взволнованы, чтобы заметить это.
   А все остальные - невольные... нет, конечно же, вольные сви­детели их разговора - были лишь рады этому: им не приходилось прислушиваться, силясь разобрать слова, не было нужны переспраши­вать, и вообще...
   -Этого следовало ожидать, - Атен успокоилось. То, чего он со страхом ждал - события в череде безликих однообразных дней дороги, нечто, что должно было непременно произойти - случи­лось. Но это было не явление рока, не угроза демонов, не мрак бе­ды, а всего лишь серая сторона действительности - ожиданная обы­денность, которая рано или поздно должна была произойти. Его мус­кулы расслабились. - Все мы стареем, - с нескрываемой грустью проговорил он, однако же, принимая неизбежность как должное. - Что ж, - он вздохнул. - Повозка была полной?
   -Наполовину.
   -Лис!
   -Да? - тот как раз в это мгновение потягивался, разминая ус­певшие затечь мышцы.Он тоже выглядел спокоен и умиротворен.
   -Останавливай караван... Хотя, мы и так стоим, - оглядевшись вокруг, он цокнул с долей запоздалого недовольства. - Ладно, в общем, пусть все остается так как есть... Пока.
   -Шатер ставить не будем? - спросил Лис,уточняя приказ.
   -Мы возле самого города, - начал Евсей, а затем, вспом­нив, хлопнул себя по лбу. - Мы же не собирались в него заходить!
   -Вот именно, - Атен бросил на брата хмурый осуждающий взгляд. Он полагал, что было бы лучше не говорить об этом. Особенно сей­час. - Лис, шатер будет в самый раз, - повернулся он к другому из своих помощников. - Переночуем под куполом... Только выстави усилен­ный дозор. Мало ли что. И вот еще. Надо будет перегрузить все в другую повозку. Свободного места хватает... - не сдержав­шись, он зевнул.
   Едва беспокойство ушло, караванщиком начал овладевать сон. В этом не было ничего удивительного. Атен даже привык к тому, что чрезмерная душевная активность в нем всегда сменяется стремлением к покою.
   -Конечно, не хотелось бы тратится на новую повозку, но мы богатый караван и можем себе это позволить. Так что, беспокоиться не о чем... - он потер один глаз рукой, другим глянул на помощника. Его мысли текли медленно, не торопясь: "Пока мы дойдем до следующего города, пройдет еще много времени. Так что... Спешить некуда".
   Кивнув, соглашаясь как со словами старого друга, так и с его прочитанными по выражению лица мыслями, Лис ушел исполнять его приказ.
   -Я тоже, пожалуй, пойду... - пробормотал Евсей. Лето­писец даже в этом происшествии с повозкой был готов увидеть недобрую руку го­рожанина. Ну вот не доверял он чужаку, и все тут! А когда не доверяешь - стремишься не упускать из вида.
   Атен тоже не долго стоял на месте. Оглядываясь вокруг, он заметил дочь, шедшую куда-то. Ее плечи поникли, голова была опу­щена на грудь, движения же нервозно неровны. Караванщик тотчас вспомнил недавний разговор с Мати, тот, о несчастьях, которые, как казалось малышке, она притягивала к каравану. И от былого состояния покоя и полудремы не осталось и следа. Сердце пронзила острая боль, словно по нему полоснули лезвием кинжала. А что если дочь решит, будто все случилось из-за нее, и, не зная о незначительности произошедшего, увидев в нем знак беды, бросится на поиски смерти, стремясь таким по-детски отчаянным и по-взрослому безрассудным образом избавить от превратностей судьбы всех остальных?
   -Мати! - спрыгнув с места возницы прямо в снег, он ударил но­гу, однако, не обращая внимания на боль, даже, казалось, радуясь ей, телесной, не душевной, бросился к дочери.
   Та не откликнулась, не остановилась, просто потому, что не слышала ничего, за исключением тех беззвуч­ных слов, которые вновь и вновь повторяли ее потрескавшиеся шевелившиеся губы. Дви­жения девушки казались неосознанными, и, в то же время, были быстры и целеустремленны, так что караванщик догнал ее только возле их повозки.
   -Дочка! - он коснулся ее плеча, стремясь привлечь внимание, та же резко отшатнулась, словно от удара, повернулась, взглянула на от­ца... У нее никогда прежде не было такого взгляда - разозленного до глубины души и, в то же время, потерянного, беспомощного. Так смотрит в глаза охотников загнанный в ловушку хищный зверь, преж­де чем броситься на их копья и ножи в последнем отчаянном бое не за жизнь, а за смерть - ту, которую выбирал он сам.
   -Что? - сквозь стиснутые зубы процедила та.
   -Успокойся, дочка! Ничего страшного не случилось. Это всего лишь старая повозка развалилась, только и всего. Подума­ешь, велика потеря! Ее давно нужно было заменить, да ты сама зна­ешь, кому хочется тратиться, когда можно еще погодить... - он го­ворил быстро, боясь, что, стоит ему остановиться хотя бы на мгно­вение, как Мати, перестав его слушать, отвернется, уйдет...
   -Отец... - та попыталась остановить его, далекая в этот миг от мыслей и забот о какой-то там повозке. Но, право же, легче было остановить ветер.
   -Милая, все будет в порядке. Мы обойдем стороной этот го­род. А там... Там вокруг нас будут лишь владения госпожи Айи, в которых тебе ничто не угрожает...
   Она отрешенно глядела куда-то в сторону.
   -Милая...
   Девушка нервно дернула плечами:
   -Да оставьте вы все, наконец, меня в покое! - вскричала она, заламывая руки. - Я ничего не знаю! Я ничего не хочу! Потому что вы... Вы все... - не договорив, она отвернулась в сторону.
   -Да объясни хоть что-нибудь! - он не понимал, что с ней случилось. Почему? И, главное, с чего вдруг? Право же, на этот раз он был так острожен и предупредителен в разговоре с ней, как только мог!
   -Объяснить?! Объяснить?! - ее губы дрожали от слепой ярости, из глаз же поудержимыми потоками текли слезы.
   -Право же, я не хотел... - растерянно пробормотал Атен.
   -Тогда вот, - она швырнула ему свиток, который, как он только теперь заметил, с силой сжимали ее пальцы, не заботясь о том, что они могут повредить тонкую и ранимую бумагу, - почитай! А остальное пусть Шамаш тебе объяснит! Когда вернется. Если вернется. Если захочет вернуться и объяснить! Ведь он бог! Повелитель! Хозяин! А мы все... - не договорив, она махнула рукой и, забравшись в повоз­ку, резко задернула за собой полог.
   Атен скорее инстинктивно, чем осознанно поднял свиток со снежного полога, развернул. Взгляд, брошенный в свиток, ничего не объяснил, лишь приподнял от удивления бровь.
   Он узнал почерк Евсея, по первым же словам понял, ка­кую из написанных братом легенд он держит в руках. Конечно, это была не самая светлая история, однако... Однако ведь все кошмары, описанные в ней, принадлежали не реальному миру, а краю сна, бу­дучи как и он бесплотными и блеклыми.
   -Не понимаю! - сорвалось с его губ. Право же, он никак не мог взять в толк, отчего Мати так расстроилась и рас­сердилась. Впрочем... Какая разница? Может быть, ей просто приснился сон. Сон и еще один сон... Два сна...
   И тут...
   До слуха хозяина каравана вновь донесся какой-то шум, похо­жий на удар. Снежные покрова всколыхнулись, пустыня застонала, словно от боли или предчувствия беды.
   -Это еще что такое? - пробормотал Атен, оглядевшись по сторо­нам. - Вал! - крикнул он, подзывая к себе дозорного.
   -Я сейчас узнаю! - тот уже был готов поскакать назад, в ту сторону, откуда донесся чуждый пустыни звук, но быстрее был дру­гой всадник, уже приближавшийся к хозяину каравана.
   Это был Лис.
   -Атен! Несчастье!
   -Говори! - глаза Атена сощурились, устремленный на Лиса взгляд вновь стал внимателен, голос зазвучал власт­но и резко, как порыв ветра. - Что?
   -Когда мы стали разворачивать повозки... Мы думали, что цепь разъединена. Ведь мы уже подошли к городу и была дана коман­да... Но оказалось... - он говорил обрывчато, не в силах довести ни одной фразы до конца. Воин и прежде не был особым мастером расс­казывать, а теперь, волнуясь - у него и подавно не получалось ни­чего объяснить.
   -Короче! - оборвал его Атен, у которого не было ни времени, ни сил ждать, пока помощник совладает со своими чувствами.
   -Повозки столкнулись... Те, что шли вслед за сломавшейся...
   -Кто-то пострадал? - нет, это было выше его сил - слушать нелепый детский лепет.- Отвечай же! - он уже кричал.
   -Я не знаю, как это произошло... Я... Там был Евсей, а я чуть в стороне... Люди не пострадали, но...
   Никогда еще Атен не видел помощника таким растерянным и бес­помощным.
   -Повозки! - для каравана они были важны, когда хранили в са­му жизнь. - Сколько? Сколько из них повреждены?
   -Три, - опустив голову на грудь, Лис тяжело вздохнул, развел руками.
   -Но неужели все три...
   -Они были старые, и... - разведя руками, воин тя­жело вздохнул. Он слишком хорошо понимал, что будет означать для каравана потеря четырех повозок - не смерть, но месяцы, может быть, даже годы лишений, экономии на всем... От людей потребуется отказаться не только от своей части в казне каравана, но и от собственных сбережений. Те, кто хотел в нынешнем году создать семью, не смогут этого сделать. Кто собирался завести детей - должны будут отказаться от них, когда караван не сможет себе поз­волить лишних едоков...
   -Я должен взглянуть сам! - Атен и не думал мириться с подобной неизбежностью. Он был готов спорить с чем угодно, даже судьбой. Но прежде чем бросаться в бой с неведомыми, могущественными силами, нужно было убедиться, что они действительно стоят на пути каравана, а не замерли в стороне.
   -Дай мне своего оленя, - приказал хозяин каравана Валу. - Быст­рее! - прикрикнул он на замешкавшегося дозорного, а затем, уже из седла приказал Лису: - Будь впереди каравана. Забудь о том, что произошло. Думай лишь о безопасности каравана и о том, как лучше установить шатер. Все! - сейчас было время действий, а не слов. Главным же было, чтобы караван, наконец, прервал движение.
   Атен и сам не заметил, как оказался возле злополучных пово­зок. Он так торопился, что, соскочив в снег, не удержался на но­гах и упал, но затем быстро поднялся, подбежал к самым повозкам.
   Оленей уже успели выпрячь и теперь они стояли в стороне - растерянные, нервно подрагивавшие, трясшие головами, фыркая и мы­ча, словно стремясь на своем, зверином языке рассказать пытавшим­ся успокоить их людям, что в случившемся нет их вины. Их глаза просили вернуть все назад, к тому мгновению, когда все было в порядке, чтобы и дальше не происходило ничего, способного потревожить их дух.
   -Уведите животных, - приказал Атен возничим. - И приглядите за ними до тех пор, пока не будет установлен шатер, чтобы не убежали: у нас и так хва­тает проблем.
   А затем, сделав глубокий вздох морозного трезвящего воздуха, заставляя все чувства если не успокоиться, что хотя бы отойти в сторону, он взглянул на случившееся иными глазами - холодными, отрешенными, оценивавшими лишь то, что уже случилось, а не то, что еще только произойдет.
   Та повозка, с которой, должно быть, все и началось, превра­тилась в груду мусора - обломки дерева, куски шкуры, которые, ли­шенные последних капель тепла, припорошил снег. Остальные сохранили очертания, однако же, выглядели настолько плохо, что отнимали последнюю надежду на то, что их можно починить.
   -Плохо дело, - вздохнул подошедший к Атену Евсей. Его лицо бы­ло мрачным.
   -Да уж... - опустив голову на грудь, пробормотал себе под нос хозяин каравана. Ему понадобилось несколько мгновений, что­бы совладать с чувствами, которые вдруг волной накатили на него - беспомощность, потерянность, неспособность думать о будущем, сое­диненные со страстным желанием опустить руки, застыть на этом са­мом месте ледяным изваянием и стоять так, оставаясь лишь в насто­ящем, отдав за мгновение его покоя сопряженное со столькими труд­ностями и проблемами будущее.
   Но затем, все же, взяв себя в руки, заставив забыть, что он - всего лишь смертный, мысленно повторив - "Я - хозяином ка­равана. Я должен заботиться о караване,"- он поднял на брата ост­рый и холодный, как порыв ветра, взгляд:
   -Как подобное могло произойти, когда ничего такого просто не могло случиться? - он искал не столько объяснение, сколько виновно­го.
   И если первого Евсей не мог ему дать, то второе - был не просто готов - жаждал. Его глаза вспыхнули:
   -Это все чужак! - в голосе караванщика царила ненависть. - Он крутился здесь, говорил, что хочет помочь, а на самом же деле только ме­шал!
   -Где он? - Атен огляделся вокруг, но не увидев горожанина, властно прика­зал: - Приведите его сюда! Живо!
   -Да, сейчас! - Евсей махнул рукой, давая знак дозорным. - Я ве­лел сковать его и держать в повозке. Мы совсем близко от города.
   -Боишься, что сбежит?
   -Может.
   -Зачем ему было нужно портить наши повозки?
   -Спроси у него, - однако, помощник не смог удержаться от того, чтобы не высказать и свое мнение: - Я думаю, все дело в этом прок­лятом городе. Он хочет, чтобы караван вступил в него и ради этого готов на все, что угодно.
   -Это правда? - Атен резко повернулся в сторону чужака, которо­го как раз подвели к нему. Глаза караванщика вонзились в горожа­нина. Если бы взгляд был кинжалом, тот был бы уже мертв.
   -Нет, - мужчина смотрел на хозяина каравана твердо и открыто. - Я лишь хотел помочь. Если бы твой помощник не был так враждебен ко мне, если бы он меня послушал, ничего бы не произошло.
   -Да как ты смеешь! - лицо Евсея покраснело, он просто захлебы­вался от возмущения. - Нет, ты представляешь, - взмахнув рукой, он резко повернулся к брату, - этот презренный еще учит нас! Как будто он, рожденный в городе, может знать, понимать хотя бы что-нибудь в нашей жизни...
   -Может быть, я в чем-то и виноват. Может быть, ненароком, по незнанию... - горожанин готов был принять на себя вину, если торговцы этого хотели. - Караванщик, пожалуйста, не останавливайся здесь! Вступи в город. Я не богат. Но у меня много друзей. Если ты счи­таешь, что я виноват - я возмещу твои потери. Во всяком случае, ту часть из них, что смогу.
   -Нам ничего от тебя не надо! - прикрикнул на него Евсей, в то время как Атен лишь болезненно поморщился.
   Он не слушал чужака. Зачем? Пусть виновный найден, но разве от этого стало легче? Нет. Что-нибудь изменяло? Тоже нет.
   Он думал: "Судьба... Все это судьба. Обходишь трещину, попа­даешь в метель, стремишься избежать одну беду, оказываешься на тропе другой. Так всегда... Шамаш говорил о будущем. О предвидении... Но то, что мы в силах предсказать и, увидев, переделать - лишь один миг, одна снежинка в череде множества. Ка­ким бы правом, какой бы силой ни наделил нас повелитель небес, нам ли пытаться изменить порядок вещей, который мы не в силах хо­тя бы понять, лишь принимая на веру..."
   Его взгляд - траурно-печальный, задумчиво-потерянный - скользнул по начавшим собираться рядом с развалившимися на части повозками людей, привлеченных шумом и напуганных тем зрелищем, которое открылось их глазам.
   Обращаясь к ним, хозяин ка­равана заговорил, стремясь вложить в голос все силы, твердость и решительность, которые он только смог найти в своей душе:
   -Мы постараемся починить повозки. Одна, конечно, потеряна безвозвратно, но остальные... Нужно постараться.
   За его слова схватились, как за цепь в метель. В них была надежда. А что ценнее ее для попавших в беду? И лишь брат смотрел на Атена с молчаливым укором, чуть накло­нив голову. В его глазах читалось: "Это все самообман?"
   Однако и он был готов обмануться:
   -Мы могли бы позвать Шамаша. Попросим священного волка отправиться к Нему...
   -Нет, - резко прервал его хозяин каравана. - Боги ни­чего не делают просто так.
   -О чем ты? -люди не хотели с ними соглашаться. Ведь помощь, избавление от всех вдруг свалившихся им на голову проблем была вот она - совсем рядом! Скажи лишь слово, попроси - и все будет улажено! - Повелитель небес всегда помогал нам, когда наши жизни были в опас­ности, отвергая любую плату за помощь, даже простое служение, по­читание, которое мы и так должны были оказывать Ему...
   -Тогда речь шла о жизни и смерти.
   -А разве сейчас нет?
   -Сейчас - нет! - решительно возразил хозяин каравана. - То, о чем вы готовы попросить - не спасение наших жизни, а сохранение достатка в караване! Ведь мы выживем и так. Да, нам придется на какое-то время отказаться от тех излишеств, которые мы позволяли себе все это время...
   -Если бы дело было только в излишествах... - тяжело вздохнул кто-то.
   -Корка хлеба и глоток воды у нас будут.
   -Да, но это выживание - не жизнь. В лишениях...
   -Лишения? - лицо Атена было подобно ледяной маске, которая, застыв, не выражала никаких чувств, скрывая от чужих глаз все пе­реживания души. - Да, будет тяжело, - он решил поставить точку в этом разговоре прямо сейчас, чтобы потом не было шепота за спиной и молящих взглядов. - Мы привыкли к сытой, богатой жизни. Но мы выживем. Нам придется, - лю­ди должны были думать так и никак иначе.
   Прошло несколько мгновений, прежде чем караванщики кивнули, соглашаясь с ним. Что же, раз им суждено пройти через это, зна­чит, так нужно. Конечно, куда желаннее испытания, которые смер­тельно опасны, но быстротечны, чем лишения - пусть не губитель­ные, но столь тягостные в своей медленно текучей бесконечности.
   -Эти повозки не были пустыми, - люди заговорили о другом.
   -Нам следует быть бережливыми, - кивнул Атен. Да, с этим он был согласен. Караванщик повер­нулся к брату: - Позови тех, кто не занят установкой шатра. Нужно перегрузить все...
   -Разрешите нам помочь! Ну пожалуйста! - выбежали из толпы ре­бята-подростки - близнецы Лиса и Лины, сын Вала.-Мы сильные!
   Атен лишь махнул рукой, соглашаясь. Что бы ни было в этих повозках, добро все равно придется собирать по крупицам. А, зна­чит, сила не понадобится. Мужские руки были куда нужнее на уста­новке шатра.
   -Мы тоже поможем, - решительно двинулась вперед Лина. К ней присоединились другие женщины, бывшие по близости. Они знали, что такое бережливость, и были готовы ползать на коленках, чтобы по зернышкам собирать рассыпавшиеся мешки с зерном, не чувствуя хо­лода снега.
   И вновь Атен кивнул.
   -Присмотри тут, - сказал он брату, а спустя мгновение уже смотрел туда, где мужчины начали устанавливать шатер. Все, что было можно, делалось. Все были заняты. Ни у кого не было времени на разговоры о том, что будет потом, на вопросы... А мысли - что же, от них все равно никуда не денешься.
   В какое-то мгновение Атен ощутил себя бесполезным. Его участие не было нужно ни там, ни здесь. И тут его взгляд упал на горожанина. Глаза сощурились сощурились, лицо стало холодным, словно вы­резанное из куска льда.
   -Поговорим, - процедили скривленные губы.
   Он отошел чуть в сторону, сел на один из вылетевших из повозки тюков - мягкий и легкий, по всей видимости - с дешевыми шкурками снежной крысы, сшитыми в одеяла. Следом дозорные подвели чужака.
   -Ступайте, - отослал хозяин каравана своих людей. - Помогите ос­тальным, - он специально не сказал, кому именно, дав мужчинам воз­можность самим решить, где они нужнее.
   Атен же остался один на один с горожанином.
   -Сними это, - чужак указал на свои скованные цепями руки. - По­верь: я не убегу.
   -Знаю. Ты слишком стараешься затянуть нас в город, чтобы отступить за шаг до своей цели, - хмуро глядя на него, караванщик расцепил соединительные звенья оков. Почему-то... Он сам не знал, не мог объяснить, почему, ему в этот миг было важно, чтобы руки чужака были свободны и он мог защищаться.
   Вздохнув, горожанин качнул головой:
   -Ты прав, караванщик: для меня очень важно, чтобы вы вступили в наш город. Но даже ради этого я не стал бы творить зло. Потому что нашему городу нужна ваша помощь, а не вражда.
   -Помощь - в чем? - он как-то сразу понял, что горожанин гово­рит правду.
   -Я не могу сказать, - вздохнув, качнул головой тот.
   -Это тайна?
   -Не могу - и все... Ка­раванщик, не жди от меня объяснений. Я их сам не знаю. И не ищу. Потому что они мне не нужны.
   -Объяснения нужны всем, идущим своей дорогой. Хотя бы для того, чтобы не сбиться с пути.
   -Всем идущим, - повторил горожанин, не споря. - Это так. Но я не иду. Я... Я словно лечу на спине ветра - своей судьбы...
   -Ты странный человек.
   -Поверь, я не был таким еще совсем недавно. Просто... Я не могу объяснить, - он мотнул головой. - Так вдруг случилось.
   -Как тебя зовут? - он спрашивал, не ожидая получить ответа, однако же он был дан.
   -Рур.
   -Ты воин?
   -Нет. Ремесленник.
   -Ремесленник? - бровь караванщика от удивления поползла вверх. - И как случилось, что ремесленник оказался в пустыне?
   -Такова была моя судьба... Ты больше не винишь меня в случив­шемся?
   -Нет, - это было правдой.
   -И поговоришь со своим помощником?
   -Переубеждать его? - нет, на это Атен не был готов. В конце концов, откуда он знал, что не ошибается в своем доверии. - И вообще, что бы то ни было, это ничего не изменяет. Караван не вступит в город.
   -Но почему! - Рур просто не мог понять причины этого необъяснимого упрямства! Почему странники так упорствуют в своем желании поступить не так, как обычно? Словно специально, наперекор ему... И, потом... - Неужели вы пойдете против воли повелителя небес, если...
   -Нет, - прервал его Атен. Но это "нет", имело совсем иной смысл, чем тот, что так хотел услышать горожанин. - Нет - потому что Он не станет вынуждать нас сде­лать хотя бы один шаг против нашей воли. Для Него это важно - чтобы мы были свободны в выборе своего пути.
   -Ты знаешь это наверняка?
   Караванщик кивнул. На краткое мгновение он забыл о том, что случилось с караваном, что ждало его впереди, и в его душу забре­ло - случайно, неизвестно откуда - сочувствие к чужаку. Право же, он хотел ему помочь. Если бы только было возможно сделать это, не подвергая опасности своих...
   -Брат... - тем временем к ним быстрой решительной походкой по­дошел Евсей. Он хотел что-то сказать, но замер, на миг ли­шившись дара речи, увидев, что чужак свободен. - Ты снял с не­го оковы... Но он же убежит! - караванщик был готов сорваться с места, броситься вперед и собственноручно запереть цепи.
   Атен лишь снисходительно глянул на него. Право же, он не ви­дел смысла не только возражать, но даже обращать внимание на это по-детски наивное восклицание.
   -Что ты хотел мне сказать? - вместо этого спросил он.
   -Что? - тому потребовалось несколько мгновений, чтобы мысленно перейти с одной тропы на другую. - Ах, да! Я принес добрую весть. Все не так плохо, как показалось на первый взгляд.
   -Ты о повозках?
   -Да. Конечно, та, с которой все началось, потеряна безвозв­ратно, но другие... Их еще можно починить.
   -Сколько времени это займет?
   -Не долго. За дня два - три управимся.
   -Хвала богам! - с несказанным облегчением вздохнул Атен. Право же, проблема решалась быстрее, чем караванщики успели по-настоящему испугаться.
   -Только... - Евсей покосился на чужака, на миг поджал губы. Было видно,что ему хотелось остановиться на том, светлом, не добавляя более ничего, но он не мог. - Для этого нам понадобится кое-что...
   -Полозья? - Атен сразу же, еще когда только увидел сломавшиеся повозкам, обратил на них внимание. - И доски под основу?
   -Да.
   -В караване их нет?
   -Доски найдутся. А вот полозья... - летописец качнул головой. - Однако как раз сейчас мы можем их добыть. Находясь возле самого горо­да...
   -Евсей!
   -Брат, не кричи на меня, не дослушав! Я вовсе не предлагаю тебе изменять принятое решение, хотя случившееся и дает нам на это право. Но почему бы нескольким дозорным не войти в город? Они могли бы купить все необходимое, мы же спокойно подождали бы их здесь.
   -Да, караванщик! - Рур аж подпрыгнул, поспешив что есть силы схватиться за веревку, брошенную ему в прямо в руки. В душе он уже благодарил богов, приведших помощника хозяина каравана к этой мысли - спасительной для него, для его города. - Пусть караван ос­танется здесь, раз вы не хотите, чтобы он вошел в город, но это ведь не причина для того, чтобы лишать себя возможности пополнить припасы, купить все необходимое...
   -Только твоего согласия спросить забыли, - презрительно усмех­нувшись, бросил Евсей.
   -Я вовсе не пытаюсь вмешаться в вашу жизнь. Упаси меня боги давать вам советы. Просто... Я хочу сказать... Если вы по неведомой мне причине, словно дав на то обет, не хотите, чтобы хотя бы один из вас переступал черту нашего города - что же... Ос­тановитесь здесь, возле границы. Позвольте мне обо всем позабо­титься...
   -Чего ради ты решил нам помочь? Кто мы тебе - родичи, сва­ты? - Евсей так и не оставил своего презрительного тона, однако раздражения и, одновременно, высокомерного снисхождения в нем по­убавилось. Их место заменило любопытство, вечно так не кстати за­являвшие права на душу летописца.
   -Я... Я не могу рассказать всего...
   -Вот как? - презрительно усмехнулся Евсей. - Ты зовешь нас на свою дорогу, но при этом не хочешь даже сказать, куда она нас приведет!
   -К славе.
   -Большей, чем дает путь бога солнца? - и снова усмешка искривила губы караванщика.
   -Возможно, - спокойно глядя на него, проговорил горожанин.
   -Возможно?! - Евсей не дал ему ничего сказать.-Да что вы о се­бе возомнили!-в нем вскипела злость. Право же, он, составивший уже не одну легенду, считал себя вправе полагать, что совершил достаточно, чтобы полагать - жизнь прожита не напрасно.
   -Я говорю - возможно, - голос Рура даже не дрогнул. И это было удивительно, ведь он никогда не считал себя достаточно сильным, чтобы спорить с кем бы то ни было, не то что со спутниками бога солнца. Но сейчас им двигало нечто, бывшее сильнее его, сильнее всех тех препятствий, которые ему еще предстояло преодолеть, - по­тому что боги могут даровать вашему каравану шанс помочь не только нам, жалким смертным, чужим вам и потому безразличным для ваших душ и вашего пути, но и Им.
   -Им?- оба караванщика тотчас насторожились. - Кому? В чем?
   Тот уже был готов ответить - "господину Шамашу", но не смог даже рта открыть. Толи небожители не захотели допускать, чтобы он поделил­ся с кем-то, рожденным вне стен их города, его тайной, толи прос­то пришло время для того, чтобы это случилось, в общем, в это са­мое мгновение до Рура донесся звук, заставивший его, вздрогнув, обернуться.
   Сломанные повозки... В них что-то изменилось. На первый взгляд они выглядели точно так же, как и прежде. И все же... Руру показалось, что он увидел черную тень, чем-то похожую на раски­нувшую крылья птицу смерти, которая нависла над повозками и суе­тившимися рядом с ними людьми...
   -Уведите их отсюда, - сами собой зашептали его губы.
   -Что? О чем ты?-караванщики, наверное, решили, что чужак по­мешался от напряжения выпавших на его судьбу дней суровых испыта­ний. Более никак нельзя было объяснить эти слова, которые, не связанные с тем разговором, что они вели, выглядели полной бессмыслицей.
   А у Рура не осталось времени на объяснения. Оттолкнув того из караванщиков, который оказался на его пути, он метнулся к по­возкам. Там еще ничего не происходило - люди суетились, разгружая легшие брюхом на снег повозки, не замечая приближения беды, не чувствуя... И когда горожанин прокричал: -Прочь! Уходите скорее! - они лишь остановились на миг, под­няв на чужака удивленные взгляды, не понимая, что на того вдруг нашло, а затем, проворчав друг другу что-то вроде: -Безумец! - уже готовы были вернуться к прежнему занятию.
   Рур принялся расталкивать их, отпихивать в сторону, подальше от злополучных повозок. И откуда только у него взялись такие силы?
   Его не заботило, что, падая, женщины и лишенные дара взрос­лого человека подростки бились о ледяную корку снежного полога, царапая голые замерзшие руки.
   Мужчины бросились к нему, стремясь удержать потерявшего на их глазах рассудок человека на месте, но тоже оказались отбро­шены неведомой силой прочь.
   -Снежное поветрие! - в ужасе глядя на него широко открытыми глазами начали бормотать люди, сторонясь, в страхе заразиться.
   -Мам! - нависшую было над всеми тишину нарушил голос одного из близнецов, звавшего из чрева сломанной повозки находившуюся снаружи Лине. - Тут кувшины с огненной водой... Кажется, они тресну­ли. Что нам с ними делать?
   -Уходите, уходите скорее! - что было силы закричала женщина.
   -Хорошо, - послушно отозвался паренек.
   -Боги,боги, помогите им! - взмолилась Лина.
   Но шло время - мгновения, казавшиеся дольше столетий - а по­лог оставался неподвижен.
   -Где же вы? Где? - прошептал Атен. На лбу караванщика выступил пот.
   -Лит, Ла, давайте быстрее! - крикнула, торопя их мать, нервы которой были на пределе.
   -Мам! У Ла нога застряла! Мы сейчас!...
   -Уходи, Лит! - крикнул Атен, стараясь не смотреть на Лину.
   -Сейчас! Только ногу освободим!
   -Уходи, я приказываю тебе!
   -Но не могу же я бросить брата! Сейчас...! Еще немножечко... М-М, не получается!
   -А-а! - полный боли вскрик сорвался с губ Лины. Она уже хотела броситься к повозке, стремясь помочь своим детям. Но хозяин кара­вана оставил ее, с силой схватил за руку, удерживая.-Отпусти ме­ня!
   -Нет! - его голос был тверд, словно камень, а глаза полны мо­розного холода. - Я не позволю тебе отдать свою жизнь не за что, просто так!
   -Как это "не за что"?! Там же мои дети!
   -У каждого свой путь! Твой - по эту сторону повозки!
   -Но они... Они... Может быть, богиня смерти согласится изме­нить свой выбор, принять меня вместо...
   И тут раздался голос горожанина.
   -Я выведу их! - он метнулся к повозке.
   Никто не стал его останавливать. Чужак, его путь был лишь его дорогой.
   Когда Рур подбежал к повозке, над ней уже вился дымок, полня воздух едким духом гари.
   "Великие боги, защитите меня! Не жизнь, но цель! Да снизой­дет Ваша милость к моим мольбам и позволит всему совершится так, чтобы мой путь, моя жертва не были напрасны!" - прошептал он словно слова последней молитвы и вскочил внутрь.
   В повозке было непроглядно темно. Лишенный света мрак пол­нился белой пожарной дымкой, застилавшей все вокруг, пряча те очертания, что сохранила темень. Едкое дыхание тлевшего, набирая силы в ожидании своего часа огня резало глаза, заставляя их плакать, отравляло вздох, обрывая его сухим кашлем.
   -Где вы? - позвал Рур юных караванщиков, в надежде, что те откликнутся, облегчая поиски.
   Но те молчали, пряча кашель в вороты полушубков, ни звуком, ни движением не выдавая себя. Может быть, они боялись чужака, во власти которого вдруг оказались. Может быть... Не важно. Когда, пугаясь чего-то одного, впускаешь в сердце страх, тот не останавливается на месте, перекидываясь на все остальное. А дети, несомненно, боялись. Они были достаточно больши­ми, чтобы понимать, перед лицом какой опасности оказались и какая ужасная смерть их ждала, если они не смогут выбраться вовремя из западни, в которую попались.
   Смерть в огне - что может быть страшнее? И не потому, что ей предшествовали ужасные мучения. Нет, это было бы еще ничего. Но вот другое... От одной мысли об этом холод волной проходил по спине и зубы сжимались с такой силой, что, ка­залось, еще немного, и раскрошатся на мелкие кусочки.
   Огонь не оставлял надежды. Никакой. Ни на что. Он съест тело - и душе будет некуда вернуться в миг пробуждения от вечного сна. Ей придется жалкой бесприютной тенью скитаться по земле, в то время, когда все вокруг будут праздновать величайший праздник возрождения. Да и сама эта душа... Кто знает, может быть, и она не выдержит жара всепоглощающего огня и обратится пеплом, лишенным памяти о прошлом и снов о будущем. Не останется ничего, лишь пустота, от которой веет ужасом потерь и слепого безличия, кото­рая не укладывалась в голову: как такое возможно, что все будет, мир будет, но в этом мире не будет их?
   Один страх стараются заглушить другим. Чтобы не думать об одном, беспокоятся о другом.
   Кто такой этот чужак, пришедший в караван посреди пустыни? Может быть, он и не человек вовсе, а дух, кто-нибудь из слуг Гу­бителя, которого хозяин прислал, чтобы ограбить смертных, украсть у них то единственное, что им принадлежало - душу. Украсть и зато­чить на века, на целую вечность в каком-нибудь камне мостовой в жутких чертогах Куфы, камне, который будут топтать ногами стада демонов, обрекая на бесконечные мучения...
   А, может, все было совсем иначе. Куда проще и, вместе с тем, невыносимо больнее. Не было никакого страха. Мальчики, еще не перес­тупившие грань того возраста, когда начинали задумываться о смер­ти, дети, полагавшие, что жизнь бесконечна, что все опасности - льдинки в ладонях, что могут ранить, обжечь своим холодом, но ра­но или просто все равно растают, стекут с пальцев капельками воды и забудутся навеки, могли не знать, не думать о нем. И тогда молодые караванщики, гордые тем, что они родились странниками, что им выпало счастье стать спутниками величайшего из небожителей, просто не хотели принимать помощь от чужака - какого-то там горожанина. Они были готовы скорее умереть, но только не переступить через свою гор­дость.
   Рур качнул головой, не переставая кашлять. Право же, у него не было времени на то, чтобы выяснять, какое из двух предположе­ний верно и в чем ему нужно было убедить детей: чтобы те отклик­нулись и позволили им помочь, когда он куда менее опасен для них, чем огонь, или что нет ничего зазорного в том, чтобы принять помощь от того, кто сам протягива­ет руку в надежде, что и ему потом помогут.
   Горожанин пошарил перед собой. Вокруг валялись ка­кие-то тюки, кувшины, пузатые бока которых показались Руру горя­чими. И, обожженный запоздалым страхом он отдернул руку.
   "В них огненная вода! - мелькнуло у него в голове. - И она гото­ва вспыхнуть - не по воле людей, а вопреки ей, освобождаясь от власти тех, кто держал ее взаперти в маленьком мирке сосуда, не позволяя выпрямиться, расцвести, так долго..." - ему показалось, что он почувствовал ярость, накопившуюся в ней, и, вмес­те с тем, торжество, которое она испытывала перед близостью осво­бождения - того мига, когда, вспыхнув отражением солнца в зеркале мира, ей будет дано все, о чем она так долго мечтала - зажечь пламень, который никто не потушит, который погаснет лишь когда завершится его век.
   -Откликнетесь же! - он закрутил головой по сторонам, стараясь разглядеть хоть самое блеклое очертание юных караванщиков за по­логами слез, дыма и алого марева начавшего пробуждаться огня. - По­могите мне вам помочь!
   Эта фраза... Рур и сам не знал, откуда она пришла к нему, как сложилась и был ли в ней какой-то смысл.. Но вот странно - она подействовала. Сперва до горожанина доносились какие-то неразборчивые звуки - возня, кашель, перешептывание, а затем - хриплый, не сов­сем уверенный голос:
   -Мы тут!
   И Рур тотчас ринулся вперед, разбрасывая в стороны все, что попадалось ему на пути.
   Но лишь оказавшись возле самых подростков, случайно коснув­шись рукой плеча одного из них, он, наконец, разглядел их.
   -У брата нога застряла, - резко повернувшись к горожанина, проговорил один из пареньков. - Никак не удается ее вытащить!
   -Уходи! - процедил сквозь сжатые зубы второй. Как он ни ста­рался, ему не удавалось вытянуть ногу из тисков двух вдруг прев­ратившихся в ловушку балок. Он повернулся к горожанину: - Уведи его!
   -Не говори ерунды! - зло огрызнулся на него брат. - Лучше поста­райся выбраться!
   -Это не ерунда! Пусть хотя бы один из нас останется! Мама не переживет, если потеряет нас обоих! Уходи! - вновь упрямо повто­рил он, одновременно и прося, и приказывая.
   -Давай попытаемся еще раз... - начал было Рур, но юноша прер­вал его:
   -Ничего не получится! Мы старались!
   -Я приподниму одну из балок. Сейчас... Давай же!
   -Я устал! Ободрал себе всю ногу! И уже поздно!
   Действительно, огонь больше не прятался в своем убежище на грани миров. Вскинув голову, он двинулся в наступление на тех, в ком видел своих врагов.
   -Еще раз! Последний раз! Если не получится - я уведу твоего брата!
   -Обещай!
   -Мое слово! А теперь постарайся...
   Горожанин что было сил налег на балку.
   Юноша помогал ему, в то время как его брат с силой рванул ногу на себя. Полный боли и муки вскрик сорвался с его губ. А за­тем затих. В глаза паренька вошло неподдельное удивление - он был свободен, но все еще никак не мог поверить, что это правда.
   Он так и сидел бы на месте, если бы Рур не толкнул обоих подростков в сторону полога.
   -Поторопитесь!
   Те и сами больше не медлили. Опрометью, не глядя назад, они метнулись к выходу из повозки.
   Когда же, оказавшись снаружи, подхваченные кем-то из кара­ванщиков и оттащенные в сторону, подальше от злополучного места они оглянулись назад, то увидели, что повозка во всю полыхает. А в следующее мгновение гром потряс землю...
   -Великие боги! - прошептали караванщики, глядя на поднявшийся до небес столб огня, на какое-то мгновение ставший похожим на од­ну из колонн храма мироздания, на которых держится небесный свод.
   Завораживавшая красота этого зрелища заставила и тех, кто стоял возле сломанных повозок, и устанавливавших шатер, и прис­матривавших за детьми и животными, - всех отложить свои дела, за­быть об остальном, глядя во все глаза на огонь, соединявший в се­бе и самую прекрасную, божественную жизнь, и самую страшную смерть.
   -Горожанин! - юноша дернулся в руках удерживавшего его дозор­ного, огляделся вокруг, ища того, кто спас его жизнь, заволновал­ся, не находя.
   Он был готов броситься к огню, но караванщик не дал ему:
   -Угомонись, парень. Боги не за тем сохранили тебе жизнь, чтобы ты разбрасывался ею направо и налево. В следующий раз они уже не будут так благосклонны.
   -Но он остался в повозке! - он так торопился! Может быть, еще не поздно...
   -Кто - он? - мужчина взглянул на юношу, затем - на его брата, в руку которого что было силы вцепилась Лина, удерживая от того же шага.
   -Он спас нас! - Лит думал, чувствовал то же, что и брат. И не мог взять в толк, почему все остальные не понимают их.
   -Да зачтут ему это боги...
   -Мама, мы не можем бросить его после того, что он для нас сделал! - не выдержав, закричал Лит.
   -Не пущу! - та села в снег, увлекая за собой сына. - Не пущу - и все! Вы были возвращены мне не для того, чтобы спустя лишь мгно­вение я потеряла вас вновь!
   -Но мама!
   -Поздно, - хмуро глянув на них, на женщину, на повозку, на стоявших вокруг немыми тенями в красных отблесках пламени кара­ванщиков, проговорил Атен. - Он мертв.
   Услышав его слова, близнецы сразу как-то обмякли, прекратив попытки вырваться из удерживавших их рук. По щекам потекли слезы горечи, руки беспомощно повисли плетьми. Раз так, им не с чем бы­ло спорить. Разве что с волей богов, согласившихся с просьбой чу­жака принять вместо одной жизни другую - его.
   Одновременно они повернулись к огню спинами, понимая, что им придется заплатить за свое право жить - всякий раз глядя на пламень костра или свет лампы видеть в нем смерть, которая должна была быть их,но оказалась чужой.
   Странно, но в это мгновение никто из караванщиков, качавших головой, вздыхая и причитая о судьбе чужака, не думал о своей собственной. Настоящее застлало все мысли о грядущем. А ведь теперь, когда они окончательно и безвозвратно потеряли четы­ре повозки и почти все, что в них было, становились реальными все самые мрачные ожидания. Но разве сравниться жизнь, пусть даже столь мрачная, со смертью - самой ужасной из возможных...
   -Что может быть прекраснее смерти и уродливее ее? - прошептал Евсей слова, которым уже совсем скоро предстояло стать частью ле­генды.
   -Только жизнь, - сорвалось с губ хозяина каравана. Он продол­жал во все глаза смотреть на пламень, который очаровывал, скрывал настоящее, уносил в прошлое, чтобы оттуда увести в будущее, меняя порядок времен и направление пути. - Жаль, что за нее нужно пла­тить, в то время как смерть - бесплатна... То, что продается, не стоит больше своей цены. И лишь то, что нельзя купить, воистину бесценно...
   -За смерть тоже платят...
   -Нет! - резко прервал брата хозяин каравана, словно эти сомне­ния ложились тенью на чело прекраснейшей из богинь. - За возмож­ность отвратить конец и продлить земной пути - да, за право про­жить последние мгновения так, как хочешь - да, даже за возмож­ность вспомнить в миг конца те дни, что были самыми счастли­выми в жизни. Но не за смерть... Не за смерть...
   -Ладно, пусть будет так, - летописец глядел на караванщика удивлен­но, не понимая, что вдруг на него нашло. И, потом, жизнь и смерть - не те вещи, о которых спорят. Особенно влизи от места, где огонь прожег полотно, отделявшее одну из этих граней бытия от другой. - Что бы там ни было, мне жаль этого чужака. Даже если все случившееся было делом его рук. Он заплатил страшную плату за то, чтобы наши дети жили... Даже если он был что-то должен каравану, теперь все долги оплачены.
   -Не все. Теперь мы в долгу перед ним.
   -Потому что он спас детей? - летописец нервно повел плечами. Ему совсем не нравилось чувствовать себя обязанным человеку, да еще тому, ненависть к которому он питал до недавних пор. - Но и мы спасти его, подобрав в снегах пустыни! Жизнь за жизнь!
   -Если бы цена жизни была такой! - караванщик горько усмехнул­ся. - Нет. Она - тот товар, который все хотят купить, и почти никто не продает. А, раз так, за нее всегда просят куда больше, чем да­ют...
   -Что ты имеешь в виду?
   -Что? - Атен тяжело вздохнул, опустил голову на грудь. - Ты прекрасно знаешь, что. Он спас сыновей каравана. И теперь мы должны...мы просто обязаны заплатить чужаку ту цену, которую он сам назначил... Если мы не сделаем это, боги не простят нас...
   -Нам придется вступить в город... - помрачнев, Евсей опустил голову на грудь.
   -Да, - кивнул хозяин каравана.
   -Но если там нас ждет смерть...
   -Я говорил: в вопросах жизни и смерти плата может быть куда больше, чем приобретение.
   -Значит, мы изменяем решение...
   -У нас нет другого пути.
   -Что бы ни было впереди... Мы ведь не знаем, почему ему, - ка­раванщик кивнул головой в сторону уже успевшего осесть, догорая, костра, поглотившего три повозки и все, что в них оставалось, це­ликом, оставив лишь груду пепла и горький осадок в груди, - было так важно, чтобы мы вошли в город... Может быть, как и в том, прежнем, здесь приносят в жертву людей и мы...
   -Мати, - Атен был мрачен. Глаза вместе с блеском потеряли весь свет, обратившись двумя черными осколками подземного мрака, черты лица заострились, кожа побледнела. .Казалось, что он и сам уже на пути к смерти. - Он выбрал ее...
   -Брат... - Евсей хотел хоть как-то утешить его, хотя и пони­мал, что, на этот раз рожденный в душе отца страх за свое дите имел под собой куда более прочную опору, чем когда бы то ни было прежде. Он сам думал так же. И боялся за свою племянницу, чувс­твуя, что ожидавший их впереди город не сулит девушке ничего хо­рошего...
   Летописец не знал, что сказать. Ибо все, что могло успо­коить, было если не ложью, то во всяком случае ее тенью, иное же только усиливало беспокойство.
   -Не надо, ничего не говори. Я все знаю... И надеюсь, что доч­ка простит меня... Если что. Если нам не удастся уберечь ее. Кля­нусь вечным сном, я сделаю все, чтобы защитить ее. Но если... У меня просто нет выбора...
   -Мы могли бы подождать возвращения господина здесь, - осторож­но, заглядывая в глаза брату, начал летописец, - Он обещал, что придет скоро...
   -Шамаш... - да, если бы бог солнца был рядом, все было бы иначе. Небожитель не дал бы в обиду свою любимицу, какие бы боги или силы ни желали ей зла. Он помог бы и карава­ну... Собственно, будь Он рядом, ничего бы и не случилось вовсе. Атен был совершенно уверен в этом. Ведь огонь - Его стихия, сила, подвластная ему всегда и во всем. Но Он далеко, в нескольких годах земного пу­ти. И все, что произошло, уже случилось. И случилось потому, что на то была и Его воля... Потому что Он хотел, чтобы простые смертные сами принимали решение, сомневаясь в верности сделанного шага, утешая себя, убеждая во власти сомнений, что этот шаг - единственно воз­можный, когда больше некуда идти: вокруг - огонь и прожженная им в полотне мироздания дыра, за которой - ничего кроме пустоты.
   -Н-ет, - с неохотой, через силу выдавил из себя Атен, потом мотнул головой, словно отгоняя от себя все те надежды, на испол­нение которых он сейчас не мог полагаться. - У нас нет времени на ожидания, которые могут и затянуться, когда миг в глазах бога мо­жет быть длиннее целой жизни смертного. И, потом... - он вздох­нул. - Потом, это наш долг. Нам и платить. И ни к чему ждать, что кто-то сделает это за нас.
   -Атен, ты уверен? - Евсей не сводил с него глаз.
   -Ни в чем я не уверен! - поморщившись, пробормотал хозяин ка­равана.
   -Но ты так спокоен...
   -А что мне еще остается? Скажи!
   Евсей молчал.
   -Я так понимаю, - к ним подошел Лис, - шатер нам больше не нужен.
   -Да. Сворачивай его.
   -Может быть, дадим людям время прийти в себя?
   -Нам будет лучше в городе, - подала голос Лина, по щекам кото­рой текли слезы, а руки с силой сжимали ладони сыновей. - Это плохое место. А там... Там, все же, город... Какой бы он ни был. Его тепло целебно для наших душ, а продолжение пути позволит забыть о том, что было, и не думать о том, что будет...
   Взглянув на жену, Лис кивнул и, резко повернувшись, зашагал назад, к ждавшим его дальнейших приказов дозорным, которые имели достаточно ясное и четкое зрение, чтобы они и без слов пони­мали, какими они будут...
   И никто из них не обратил внимание на девушку, которая сто­яла чуть в стороне, с силой сжав кулаки и стиснув до синевы губы. По ее щекам текли слезы боли, но в глазах было совсем другое вы­ражение - в них горела злая обида.
   Мати не просто показалось - она была, в сущности, уверена, что взрослые специально, ей назло, сделали все так, чтобы караван непременно вошел в этот город.
   "Они ведь знают, что мне нельзя в него! Почему они так пос­тупают? Ну почему! Ведь ничто не мешало им ничего не ме­нять... Пусть бы кто-то вступил в город, а я осталась бы здесь... Это было бы замечательно. И правильно. И ничего бы не случилось... Ничего из того, что я видела... Ну и ладно! - обида сме­нилась злостью. - Пусть! Мне-то что! Я знаю, как сделать так, чтобы со мной все было в порядке! А остальные...Они сами виноваты! Сами..."

Глава 10

   Впереди уже показался лес. Высокие ели, поднимавшиеся над землей, уходя густыми кудрявыми кронами в самые небеса росли прямо на глазах. И хотя за спиной по-прежнему - неизменна и спокойна - расстилалась снежная пустыня, чей негромкий голос-ды­хание шептал на ухо шуршавшие как снега под ногами, ветра над го­ловой слова старой бесконечной песни, но дорога странствий уже пересекла грань оазиса, не оставляя шедшим иного выбора, как сде­лать то же. Вот только...
   Шамаш, который все время пути спешил, летя на крыльях ветра, складывая годы в краткие мгновения, теперь вдруг ос­тановился, замер у черты, отделявшей город от снегов пустыни.
   -Пойдем же! - торопила его богиня врачевания, которой не тер­пелось поскорее вернуться в тот край земли, который она могла назвать своим домом.
   Но бог солнца медлил.
   -Зачем ты привела меня сюда? - спустя несколько мгновений нап­ряженного молчания спросил он.
   -Я же говорила...
   -Девочка! - Шамаш осуждающе качнул головой, взглянул на нее полными грусти глазами, от которых, смотревших в самую душу, суть сущего, нельзя было ничего скрыть.
   Ему было достаточно одного взгляда на город, чтобы понять: Керхе ничего не угрожает. Во всяком случае, в это мгновение. Небосвод над городом был чист и синева, полнясь золотым блеском яркого солнца, сверкала, словно пригоршня чистой, дурманящей сильнее самого крепкого вина воды. Лежавшая у ног сосен земля дышала ровно и спокойно, сладко позевывая, нежась в лучах полуденного солнца. Не было видно ни знака беды на лике настоящего, ни вестника горя в призакрытых глазах грядущего. Воистину, город был самим олицетворением безмятежного счастья, не знавшего ни сомнений, ни черных предчувствий, ни спа­сительных в своей лживости надежд.
   Нинти тяжело вздохнула, опустила голову на грудь, пряча виноватые глаза: да, она обманывала. И вот этот обман раскрылся.
   -Прости, я... Я не хотела, я понимаю, это не честно, но... Для меня, для Ларса, для Лики... Для всех нас было очень важно, чтобы ты пришел, пришел именно сейчас... Сперва я хо­тела сказать все, как есть,-она говорила быстро, торопясь все рассказать, боялась, что в какое-то мгновение, воспользо­вавшись случайной паузой Шамаш может повернуться и уйти, не дос­лушав ее, не поняв, что именно двигало ею, - но потом решила... Ты ведь не хотел оставлять караван, да? И ты бы не сделал этого, ес­ли бы я не позвала тебя, говоря, что нам нужна помощь... А нам нужна не помощь...
   -Девочка, я говорил тогда, уходя: если я понадоблюсь - зови. Ты ведь совер­шила весь этот путь не просто так?
   -Конечно! Ну конечно же! Разве бы я оставила свой город хотя бы на мгновение - столь драгоценное в своей неповторимости, если бы это было не так! Ты нужен нам! Будь с нами, останься...
   -Это твой город, не мой, - качнул головой Шамаш. В глазах бога солнца была грусть. Ему было тяжело отказывать, но... - Я не могу здесь остаться.
   -Всего лишь на один день! Прошу тебя!
   -Зачем? - он устало взглянул на нее.
   -Ради тех людей, которые мне очень дороги! Ради этого горо­да, ставшего мне домом, пусть не на вечность, всего на несколько лет, но все же... У Лики вот-вот должен родиться ребенок, второй ребенок - тот наделенный силой сын, которого им с Буром предска­зал Намтар. Этот ребенок... Мы все так ждем его. От малыша зависит очень многое... Но когда стал подходить срок, Лика... Все ма­тери нервничают... А она... Она не трусиха, нет, но такая выдумщи­ца... Чего только не напридумывает, чтобы потом этого бояться... Она непонятно с чего вбила себе в голову, что если она - посвященная Кигаль, то и ее ребенок...
   -Глупости!
   -Конечно! Но что я ни делала, что ни говорила, кого ни брала себе в помощники, мне не удалось ее разубедить. Она боит­ся, что ее сын родится посвященным богини смерти. А тут еще я ря­дом... В общем, ей кажется, что он будет следующим Нинтом, что... Что она станет матерью того, кто уничтожит Керху... Нет, я знаю: все это полная ерунда. Но... - она закачала головой, в глазах зажглись слезы. - Я ведь даже уговорила Кигаль прийти к ней, поговорить... Лика не стала ее слушать! Вернее, конечно, она слышала ее. Все же, с ней говорила ее богиня, но... Она упрямо не хочет расставаться со своими стра­хами! Она так уверена в предчувствиях, так держится за них со всей силой своей вдруг ослепшей души, что никто не может дос­тучаться до нее... Шамаш, прости, что я обманывала тебя! Я посту­пила скверно, а, главное, глупо, когда обман не мог не раскрыться. Сей­час я понимаю, что, наверное, правдой бы достигла куда большего. Но тогда... Тогда я думала, что поступаю правильно...
   - Я уже раз говорил с ней о том, кто такие посвященные. Если мне не удалось переубедить ее тогда...
   -Удалось! Конечно, удалось! Ведь теперь она видит свою вину не в том, что она - посвященная богини смерти, а что...
   -Ладно, хватит, - Шамаш помрачнел, огляделся вокруг с какой-то затаенной грустью, кивнул: - Я понял, о чем ты говоришь: теперь она видит источник всех бед в своем не рожденном ребен­ке...
   -Да, - вздохнув, Нинти кивнула, глядя себе под ноги. - Я, - она бес­помощно развела руками. - Я не знаю, как справиться с этим наважде­нием! Я не знаю, почему оно вообще охватило Ликин разум. Ведь она не может не любить свое дите. И мы все так старались переубе­дить ее... Прости, - она несмело подняла голову, робко взглянув на своего спутника... Под ее взглядом бог солнца, переступив черту, быстрой ре­шительной походкой направился к городу. - Шамаш... - она же продолжа­ла растерянно хлопая глазами, стоять на месте.
   -Пойдем же. Нам нужно торопиться.
   -Ты... Ты не сердишься на меня за то, что я позвала тебя по такому пустяку, в то самое мгновение когда ты нужен своему кара­вану?
   -Это не пустяк, - бог солнца был хмур, его глаза сощу­рились в тонкие нити, вырывавшийся из которых черный луч взгляда прорезал пространство и время. - Все, что так или иначе связано с этим ребенком и его родителями, не может быть пустяком, когда это может изменить грядущее. Если не всего мира, то уж вашего города - точно.
   -Измениться будущее? Но разве это возможно?
   -Ты удивлена? Но почему? Ведь ты была свидетелем подобного.
   -Но тогда все было иначе! Тогда грядущее изменял ты, а сей­час... Неужели же этой девочке под силу совершить то, что дано лишь величайшему из нас!
   -Чтобы изменить будущее не нужно обладать никакой силой. Ошибку совершить легко. Достаточно желания.
   -А исправить трудно... - начиная понимать, прошептала богиня врачевания.
   -Если вообще возможно. Полотно мироздания тонко и хрупко. Нельзя раз за разом резать и перешивать его в одном и том же мес­те - будет дыра.
   -Но она ведь этого не понимает...
   -Лика - существо воображения. Лишенной зрения, ей очень дол­го приходилось сидеть в темноте, выдумывая себе вместо реального мира другой. Фантазия - ее дар. И он же - проклятие. Ты правильно сделала, что позвала меня. Хорошо, что заметила вовремя. Пока еще не поздно.
   -Не поздно?
   -Нет. Взгляни вокруг. Если было бы иначе, на лик города уже легла б тень перемены.
   -Хвала свышним...! Шамаш, - догнав бога солнца, испуганно настороженно, с опаской поглядывая по сторонам, зашеп­тала она. - А что если это все не случайно? Что если это - именно та месть, которую избрал для нас Губитель - чтобы мы своими собс­твенными руками уничтожили свое счастье?
   -Нергал, может быть, и олицетворение зла, но никак не оно само.
   -И это говоришь ты?! После всего, что он здесь сотво­рил?! - пораженная, не веря собственным ушам, воскликнула та.
   -После того, что случилось... - повторил Шамаш. Именно память о прошлом позволяла ему сказать подобное.
   -Но ты сам сказал, что Губитель найдет способ отомстить нам!
   -Тогда я плохо знал его... Может быть, я ошибался в нем. Во всяком случае, так мне кажется теперь, когда я понимаю: он не настолько мстителен, насколько ему хотелось бы казаться... И, по­том, он не тот враг, который прячется в тени.
   -Мы с тобой говорим об одном и том же Нергале? - не в силах сдер­жать удивления, спросила она. - О повелителе обмана, который бьет в спину?
   -Нинтинугга...
   -Шамаш, я не хочу с тобой спорить. Поверь, это последнее, что мне сейчас нужно - злить тебя. Но... Не знаю, что случилось за то время, минувшее с той поры, как мы расстались здесь, в Керхе, что заставило тебя поменять отношение к нему, но... Шамаш, очнись! Нергал может быть очень милым, заботливым... Я-то знаю. Ведь мы не всегда с ним враждовали... Но... Это все лишь ложь, за которой он прячется, стремясь подойти к своей жертве как можно ближе! И он... Он всегда использует других для достижения своей цели. Таков его стиль...
   -Но ведь Лика - посвященная Кигаль.
   -Да, - с некоторой неохотой признала его собеседница, когда это несколько меняло дело. - Твоя сестра могущественна и не даст в обиду свою посвященную. Все, что произойдет с ней, случит­ся лишь по ее воле. Однако... Шамаш, она не станет вмеши­ваться в дела Нергала. Повторится то, что уже было... А я этого не хочу! Я не хочу, чтобы все повторилось! Потому что на этот раз конец может оказаться совсем другим!
   -Что бы там ни было, ты выглядишь не на шутку испуганной.
   -Потому что это так, Шамаш! Да! Да! Я боюсь !Больше, чем когда бы то ни было. Потому что теперь мне есть что терять!
   Выговорившись, она умолкла. Молчал и бог солнца, которому нечего было сказать. Конечно, он мог бы попытаться утешить ее, убедить, что все будет в порядке, все обойдется, что он не допус­тит, чтобы все было иначе. Но какой в этом был смысл? Ведь рядом с ним была богиня, не смертная. Даже если она и нуждалась в уте­шении, то могла найти его сама...
   Так, в молчании они подошли к городской стене, вступили в пределы города.
   На их пути встречались люди, приветствовавшие свою богиню низкими поклонами. Приглядываясь к Ее спутнику, они не сразу уз­навали в нем повелителя небес, но когда это происходило, горожа­не падали перед ним ниц, еще более поспешно, чем если бы это про­изошло сразу, стремясь таким образом сгладить свою оплошность и отвратить гнев небожителя, который мог принять их нерасторопность за непочтительность.
   Шамаш вновь и вновь взмахами руки приказывал им подняться. И когда люди вставали, они не прятали глаз, наоборот - устремляли свои взоры на бога солнца - в восхищении и благоговейном трепете. Они были готовы исполнить любую волю великого бога. И видя в движении руки небожителя единственное повеление - ос­таться на месте, заняться своими делами и не путаться под ногами бога, смиренно следовали ему.
   Так они подошли к храмовому холму, быстро, не касаясь ногами земли, в полете, не шаге, поднялись наверх.
   Стража расступилась, склонилась в низком поклоне, пропуская небожителей внутрь храма.
   -Нинти! - увидев вышедшую из-за колонны богиню бросился к ней Ларс. - Где ты была? Я никак не мог тебя найти. Право же, ты зас­тавила меня поволноваться. Не делай так больше никогда, пожалуйс­та!
   -Конечно, - та улыбнулась, делясь своим покоем с другом. - Я не буду. Прости... - она приблизилась к нему, прижалась к груди - не богиня, а обычная смертная - верная жена, которая не могла не поступить так, как поступила, потому что ина­че поступить не могла.
   -Милая, - вздохнув, маг обнял ее. - Это ты прости меня за упреки. Я не должен был так накидываться на тебя с порога. Я... Я не хочу ничем ограничивать твою свободу, даже своей любовью...
   Она коснулась пальцем его губ, заставляя замолчать:
   -Любовь - те оковы, которые мечтаешь носить, не снимая, - их губы соединились в поцелуе, в то время как глаза продолжали:- Я готова отдать не только свободу, но даже вечность за мгновение здесь, рядом с тобой, - а затем она осторожно выскользнула из объ­ятий своего возлюбленного, обернулась к богу солнца: - Не осуждай меня!-казалось, Нинтинугга, забывшая на мгновение о нем, ощущала теперь некоторую неловкость от того, что не смогла сдержать своих чувств. Так получилось, что она выставила их напо­каз: неосознанно - несомненно, желая того или нет - а вот этого она не знала и сама... Нет, право же, ей хотелось, чтобы он, чтобы все остальные боги через его глаза увидели ее счастье, ее ра­дость.
   Шамаш улыбнулся. Он понимал это. Он понимал много больше. Даже, наверное, больше чем она сама. И потому ни в чем не винил. Затем он перевел взгляд на Ларса.
   Минуло всего три года, но Хранитель изменился так, словно прошла вечность. Это уже был не юноша, едва переступивший грань испытания, а взрослый мужчина. Его фигура окрепла, раздалась в плечах, черты лица стали более резкими, лишившись свойственной детству округлости, на лбу появилась первая морщинка. Наверное, если бы горожане не брили бороды и усы, отращивая их как караван­щики, то это изменило бы его облик настолько, что его было бы не­возможно узнать, разве что по глазам - единственному, что оста­лось таким же, как прежде. Тот же прищур, тот же блеск, тот же взгляд - прямой, открытый, глубокий и задумчивый.
   -Господин Шамаш, - Хранитель заметил бога солнца лишь когда Нинти заговорила с Ним.
   Его душа затрепетала в груди. Он склонился перед повелителем небес в низком поклоне и уже был готов опуститься перед ним на колени, но небожитель остановил его:
   -Не надо, - Шамаш шагнул к нему навстречу, улыбнувшись, чуть наклонил голову на бок, приветствуя, как старого друга . -Рад ви­деть тебя в добром здравии.
   -Я... я счастлив вновь встретиться с Тобой, - горожанин был искренен в своих чувствах. Он не скрывал от небожителя своей ра­дости. Впрочем, как и доли удивления.
   Было видно, что он не ждал этой встречи. Конечно, для пове­лителя небес нет времени и расстояний и не важно, что караван, тропу которого Он избрал для своих странствий по миру людей, ушел на годы от Керхи. Но... Ларсу казалось - если небожитель вернется, то это случится в тот миг, когда горожане больше всего на свете будут нуждаться в его помощи, когда они окажутся на краю бездны, где уже стояли когда-то, и где лишь Его помощь удержит от паде­ния. Все эти годы, вспоминая о встрече с богом солнца и надеясь когда-нибудь вновь предстать перед Его глазами, Хранитель не просто полагал, но чувствовал, даже знал - радость новой встречи будет омрачена горечью.
   Свет солнца слишком ярок. Он слепит, когда глядишь на него не через черный полог тревоги. Но если все так, если господин Шамаш вернулся в город для того, чтобы вновь его спасти, значит, Хранитель, не предполагав­ший даже о близости беды, где-то ошибся, что-то неверно понял, пропустил мимо глаз какой-то, как ему показалось, пустяк, который в действительности был знаком опасности. Непростительная небрежность для того, кто не просто живет своей жизнью, но обязан волей богов, наделивших его волшебным да­ром, заботиться о жизнях многих других.
   Шамаш заметил, как на глазах побледнело лицо горожанина, насторожился взгляд. Он вновь стал таким, каким был когда-то - кинжалом, готовым к бою. И, все же... В городе было что-то не так. Какая-то мелочь, незначительная деталь не позволяло множест­ву частей сложится в единый узор. Но в чем тут было дело?
   Шамаш сжал губы. Он должен был поскорее понять это, найти ответ, когда было бы верхом самонадеянности и глупости начинать вносить правки в картину, не видя ее всю.
   "Нинтинугга?" - он повернулся к богине врачевания, ожидая от нее объяснений. Того, что она сказала в караване и на границе города, было недостаточно.
   Та, тяжело вздохнув, втянула голову в плечи, опустила взгляд, а затем и вовсе отвернулась, пряча глаза. Богиня врачевания выглядела виноватой. Она медлила с отве­том. Было видно, что ей не хочется говорить того, что она должна была бы сказать, что ей страшно...Но почему?
   Когда же она наконец решилась...
   -Господин Шамаш! - в залу храма радостным солнечным ветерком ворвалась Лика.
   Годы изменили и ее, превратив из юной девушки с грустно-меч­тательными глазами, видевшими лишь то, что скрывалось по другую сторону мрака, в молодую женщину, которой не было нужды ничего выдумывать, когда у нее было все, о чем только можно мечтать. И пусть ее лицо покрывала болезненная бледность, глаза выгля­дели усталыми, а движения были тяжелы и замедлены. Это было не удивительно в ее положении. Ни свободное длинное платье, ни тон­кий воздушный плащ, наброшенный поверх него, не могли скрыть от посторонних глаз ее положения, когда близость дня рождения ребенка увели­чила живот настолько, что лишь слепой не заметил бы ее беремен­ности.
   Однако, несмотря на все то, что наговорила Шамашу богиня врачевания, горожанка не выглядела ни подавленной, ни испуганной. Лежавшая на животе рука делилась с еще не рожденным малышом теп­лом и заботой, в глазах, за радостью новой встречи с повелителем небес, чье участие в ее судьбе, как полагала женщина, было решаю­щим, виделась задумчивая улыбка - забота о чем-то своем, очень личном.
   -Я так рада, что Ты пришел! - ее глаза сияли счастьем. Она не сомневалась, что бог солнца пришел в город не в ожидании беды, а ради нее, ради того, чтобы сделать чудо рождения еще светлее, чтобы благословить ребенка, которому в будущем предстояло стать новым Хранителем города.
   -Да будет счастлива мать, носящая под своим сердцем наделен­ного даром, - прошептал он слова, пришедшие из другого мира. Он уже стал забывать его. Под дымкой лет воспоминания начали блекнуть, отступая все дальше и дальше в минувшее, в отделявшую два мира бесконечность. И вот теперь память всколыхнулась, словно снежная шаль пус­тыни, с которой ветер сорвал наст покоя. На какое-то мгновение ему даже показалось, что ничего не было, что все, чем он жил пос­ледние годы, оказалось лишь сном, и пробуждение вернуло его на­зад, домой.
   В первый миг эта мысль принесла облегчение. С губ, на кото­рые легла улыбка, сорвался вздох, глаза залучились покоем. Он столько времени думал, мечтал об этом - вновь стать тем, кем он был когда-то! Но затем улыбка исчезла, в глаза вошла печаль. Он слишком долго оставался в этом мире, чтобы привыкнуть к нему, к тем людям, которые приняли его в свою семью, разделили с ним свой путь. Теперь, в отличие от первых дней, ему уже было что терять. За возвращение ему бы пришлось заплатить большую плату. Возможно, даже слишком...
   -Прости, милая, - беззвучно, одними губами прошептал Шамаш, заставив себя улыбнуться. Менее всего он хотел сейчас омрачать ее счастье своей печалью, вносить смятение в душу сомнениями.
   -Видишь, пророчество сбывается! - не замечая его грусти, слиш­ком глубоко погрузившись в собственные переживания - ра­достные и многоцветные - с жаром продолжала она. - Я так благодар­на... - в порыве чувств женщина уже готова была упасть перед богом на колени, но Шамаш удержал ее:
   -Что ты, милая! - воистину, он испугался: за нее, за нерожден­ного ребенка. - Ты должна быть осторожна! Ведь любое неловкое движение может причинить вред тебе или малышу. Сядь лучше сю­да, - поддерживая женщину за руку, он отвел ее к невысокому мягкому креслу, усадил.
   -Но...-та не смела. Ведь это было бы непочтительно по отношению к богу.
   -Садись, милая, - повторил небожитель и горожанке не осталось ничего, как подчиниться. В конце концов, такова была Его воля.
   -Конечно, я буду осторожной, - устроившись поудобнее, она нежно обняла живот, на миг закрыла глаза, словно заглядывая внутрь себя, а затем, блаженно улыбнувшись, прошептала: - С ним все в порядке.
   -Ты чувствуешь его?
   -Разумеется, ведь это мое дитя! Я говорю с ним, рассказываю обо всем, что вижу, чтобы ему было не страшно вступать в мир. И, знаешь, он слышит меня! Он отвечает мне...
   -Прости, господин, - к ним подошел Ларс, положил руку на плечо Лике, прося остановиться. - Сестра может говорить о своем нерож­денном ребенке часами, только начни. Она не была такой, когда ждала дочь. Собственно, чему удивляться - это ведь сын, да еще наделенный даром.
   -Ты не прав, брат! - в ее голосе зазвучала обида. - Я люблю ма­лышку ничуть не меньше! Просто... Просто она у меня уже есть, а он - еще только будет. А того, что нет, ведь хочешь сильнее, - она улыбнулась - весело и по-детски задорно.
   -Милая, - Шамаш сел с ней рядом на табурет, - можно я спрошу те­бя?
   -Конечно, господин! Я с радостью отвечу на все Твои вопросы!
   -Ты ведь любишь своего нерожденного ребенка?
   -Да! - ее глаза залучились. Она хотела говорить об этом, гово­рить без конца, чтобы все знали, чтобы все разделили ее счастье. - Больше всего на свете, больше жизни и земли благих душ, ведь он - мое будущее, будущее Ри, наше общее будущее, которое всегда будет единым, в котором ничто никогда не разлучит нас, ко­торое будет продолжаться в их детях, и в их детях, и так будет все то время, что Ты позволишь людям жить на земле!
   Шамаш оглянулся назад, поискал глазами Нинти.
   Богиня врачевания стояла в стороне, возле колонны, словно прячась за ней от глаз повелителя небес.
   Это было так просто - взять и скрыться, чтобы Шамаш не видел и не слышал ее. Пройдет время. Все успоко­иться. Все разрешится. Тогда она вернется. Не будет же Шамаш держать обиду на нее вечно!
   Вполуха следя за разговором бога солнца с Ликой, богиня раз­думывала над тем, как ей лучше поступить. Конечно, бегство было бы не просто признанием вины, но и свидетельством трусости. Но ведь так оно и было на самом деле - она была виновата и боялась. Не столько наказания, сколько объяснения. Если бы можно было избе­жать этого последнего, Нинти с радостью приняла бы любую кару. Даже более суровую, чем та, которую она заслуживала...
   Небожительница думала, прикидывала, взвешивала то и это, выбирая наи­лучший путь, и совсем забыла о времени. Поэтому когда Шамаш обра­тился к ней, это застало ее врасплох.
   "Нам надо поговорить".
   Богиня врачевания вздрогнула, встрепенулась:
   "Нет!" - она готова уже была броситься бежать, но взгляд пове­лителя небес остановил ее:
   "Нинтинугга, я не сержусь на тебя".
   "Правда?" - женщина устремила на него взгляд огненных глаз, пронзая насквозь, заглядывая в самую душу.
   "Конечно".
   "Правда? - она даже растерялась. - И ты... Ты не злишься, что я тебя обманула? Ты... Ты бог справедливости. Я знаю, как тебе противна ложь... Но... Шамаш, прости меня, - в ее глазах вспыхнули слезы, - прости, но я не могла удержаться! Я хотела, чтобы ты был здесь при рождении малыша! И не только я. Ларс, Лика, Ри... Они ничего не говорили мне, ни о чем не просили. Но я ведь богиня. Я понимаю все и без слов... Тогда, когда мы встречались в прошлый раз, здесь... Ну, когда ты пришел спасать своих спутников, а спас всех нас... - она и сама не знала, зачем напоминала об этом, словно ее собеседник мог забыть что-то подобное. Хотя, кто знает? Возможно, в то время, как для нее, для дорогих ей людей, для всех в городе случившееся тогда было главным событием вечности, Шамаш мог воспринять это всего лишь как еще один день на пути добра. Ведь вся его дорога - помощь смертным. - В общем, - проглотив все дальнейшие раз­мышления по этому поводу, вернулась она к главному, - ты говорил тогда... не нам, своим спутникам, об обряде, через который прово­дили наделенных даром в мире, который тебе приснился. Я знаю, Лика в тайне мечтает о том, чтобы ее сын стал первым, прошедшим этот обряд в новом мире. Нет, она понимает - уже есть Ларс... Но девочка почему-то вбила себе в голову, что тот обряд был не правильным, что он... не совсем точно повторял настоя­щий. Не знаю, откуда Лика это все взяла, выдумщица,но... - она вдруг умолк­ла, вскинула голову, подняла на бога солнца напуганный взгляд ши­роко открытых глаз: - Она так страстно хотела, что я... Шамаш, на этот раз я говорю правду! Понимаю, после того, как я дважды расс­казывала тебе совсем не то, что было на самом деле, тебе трудно мне поверить..."
   "Я верю", - мягко остановил ее бог солнца.
   Наконец решившись, Нинти подошла к нему, села рядом на мра­морные камни пола, поджав под себя ноги, глядя снизу вверх, слов­но показывая тем самым свою подчиненность. У нее оставался еще один вопрос, последний. Однако же, не набрав­шись достаточной смелости, чтобы сразу, в лоб задать его, богиня начала издалека, надеясь, что течение разговора медленно, но вер­но приведет к той же цели.
   "Это действительно правда... Та, единственная, которую я пря­тала, потому что... Потому что она звучит так невероятно, что в нее не веришь. И, потом, от нее не исходит никакой угрозы... Шамаш, ведь если бы я сразу рассказала тебе это, ты бы не пошел за мной в Керху?"
   "Не знаю", - он никогда не любил мысленно возвращаться назад, разгадывая загадку всех этих "бы" и "возможно", в которых, оставленных пылью за спиной, не было ни жизни, ни реальности, лишь сомнения и разочарования.
   "Ты был нужен в караване..." - она только теперь стала пони­мать: а что если она не просто обманула Шамаша, но, уведя его, оставила его спутников без защиты перед лицом беды, что если с ними произойдет несчастье? Тогда бог солнца никогда не простит ее...
   Слиш­ком привыкшая к близости беды, она уже начинала верить в то, что именно так и обернутся ее благие порывы.
   "Прости", - прошепта­ла она, пряча в глазах слезы, прижавшись к камням пола у ног по­велителя небес, надеясь, что еще не поздно, если не изменить все, то хотя бы вымолить прощение.
   "Пришла бы ты за мной, или нет, мне пришлось бы по­кинуть караван. Не навсегда, на время".
   Произнесенное Шамашем заставило Нинти поднять голову, с удивлением и непониманием взглянуть на собесед­ника. Но стоило ей задуматься над ними, как она начала понимать:
   "Смертные не могут постоянно делить свой путь с богом, кото­рый спасает их от всех бед, оберегает от опасностей. Они начина­ют терять вкус жизни - терпкую горечь страха..."
   "Это все слова".
   "Да, конечно... Главное - жизнь... Сколько всего должно было произойти с ними из того, чего не случилось?"
   "Много, - бог солнца пристально смотрел ей в глаза. - Но я ду­мал, что это - не более чем плата за все испытания, через которые им пришлось пройти из-за меня. И которые еще предстоят".
   "Однако еще немного этого покоя, и они забудут, что такое насто­ящая жизнь... - о, она слишком хорошо знала, о чем говорит! Ей уже приходилось пройти через это... - Ты всегда очень четко чувствовал грань между помощью и вредом..."
   Шамаш кивнул.
   "И, все же, покинув караван, - чуть погодя, добавил он, - я отп­равился бы не сюда..."
   "Даже зная, что тебя здесь с нетерпением ждут?"
   "Ждут... Но для чего?" - он качнул головой.
   "Ты уже дал горожанам часть нового обряда. Что же останавливает те­бя сейчас?"
   "Тогда - это была вынужденная мера. Сейчас - все иначе".
   "А если нет?"
   "Не знаю... - он не был уверен. И у него была причина для сом­нений. - Странно..."
   "Что?"
   "Откуда горожанка узнала про обряд?"
   "Наверное, Ри рассказал. Ты ведь не говорил, что это - сек­рет".
   "Нет. Он не мог. Потому что сам ничего не знал".
   "Но... - Нинти удивленно хлопала глазами. Она не могла пове­рить, что Шамаш действительно забыл все,что произошло тогда в го­роде. Но потом богиня вспомнила: Ри не наделен даром. То, что произошло с ним тогда, было иным - взглядом со стороны, а не самим обрядом. - Значит, это Ларс ей рассказал. Он-то прошел испытание..."
   "Испытание - для взрослых. Через него не проводят новорож­денных".
   "Значит, Лика просто не правильно все поняла".
   "Прости меня, но если кто-то не верно понял, так это ты. Горожанка говорила о другом обряде - не испытания, а посвяще­ния".
   "Еще один обряд? Я не слышала ни о чем подобном! Шамаш, ты придумал их все во сне? Для людей? Чтобы заменить ими прежние, ведущие к смерти, и позволить жить дальше?"
   "Я не придумал их. Они были там и до меня, - стремление к ис­тине и необходимость отвечать на заданные вопросы заставляли его говорить даже когда более всего хотелось промолчать. Единствен­ное, что он позволил себе - не возражать Нинти, назвавшей иной мир сном. В конце концов, для нее все так и было - не более, чем сон... - Не это главное..."
   "А что?"
   "Разумно ли приносить в мир обряд, принадлежавший другому?"
   Нинти не смогла сдержать улыбку:
   "Вряд ли выдуманные тобой боги края сна обидятся за это".
   "Опасно нести в мир то, что ему не принадлежит".
   "Ну, если бы думали так же, в этом мире вообще бы ничего не было! - хохот­нула богиня. - Когда мы пришли сюда, это был всего лишь поросший диким лесом остров посреди бушующего моря".
   Шамаш качнул головой. Он не считал, что повелители этого ми­ра поступили правильно. Возможно, сделай они иначе, этот мир стал бы другим. И пусть его путь к процветанию был бы дольше, но и сам расцвет не завершился бы столь стремительно. Хотя, конечно, в этом случае небожители не стали бы повелителями мира, а лишь отшельника­ми, поселившимися на его задворках.
   "Шамаш, право же, это жестоко: знать путь к спасению и не вставать на него только потому, что он не прочерчен по лику этой умирающей, прежде времени постарев, земли! И эгоистично не давать другим надежду, словно стремясь сохранить в своем безраздельном владении", - Нинти знала, что ее упреки несправедливы, но все равно бросала их в лицо богу солнца. Она была готова осознанно ранить и даже оскорбить его. Все, что угодно, лишь бы помочь тем смертным, которые ей были дороги, и которые мечтали только об од­ном: даже не о счастье, а всего лишь о жизни. Не важно, долгой она будет или краткой, радостной или горькой - лишь бы она была, лишь бы их потомкам было суждено родиться, сохраняя память о минувшем и надежду на грядущее.
   "А если этот путь тяжел? Если на нем их ждут такие испыта­ния, которых не было бы, оставь мы все как есть?"
   "О чем ты говоришь! Ты что, действительно не понимаешь: речь идет не о том, каким будет их грядущее - светлым или черным, а будет ли оно вообще!"
   "Смерть и забвение может казаться лучше, чем полная стра­даний жизнь".
   "Казаться - но не быть! Да о чем мы с тобой спорим! Вот пе­ред тобой смертные! Вот!-она чуть отодвинулась в сторону, откры­вая взгляду Шамаша застывших в почтительном молчании, ожидая, по­ка боги все обсудят между собой и вернуться к разговору с ними, горожан.-Спроси их! Спроси мать: чего она хочет для своих детей, для детей их детей - чтобы они не родились никогда, оставшись на­вечно безликими тенями, сомну которых суждено вечно бродить по пустоте, не зная ничего, кроме нее, или чтобы им была дарована жизнь - пусть тяжелая, полная лишений и испытаний, но жизнь, ког­да они смогут насладиться уже тем, что они есть, что солнце све­тит над их головами, что небо синее, трава зеленая, снег бе­лый..."
   "Ты стала говорить как человек", - с некоторым удивлением и, вместе с тем - уважением, проговорил бог солнца.
   "Да. Я -одна из них. Пусть это превращение неполное, пусть по сути своей я продолжаю оставаться бессмертной богиней, но... За эти годы я многое поняла. Я поняла, что смертные - совсем не такие несчастные и забитые, что пусть жизнь их всего лишь миг вечности, но за это мгновение они успевают пережить, перечувство­вать куда больше счастья, чем мы за всю вечность. И еще. Я поня­ла, что они достаточно мудры, чтобы самим решать свою судьбу. Ты предоставил это право своим спутникам. Дай же его и другим!"
   "Тут дело не только в людях".
   "Конечно. В тебе. Шамаш, я понимаю, почему ты медлишь, - немного переведя дух, продолжала Нинти. - Сейчас и так очень многое зависит от тебя. А сделай ты то, о чем я прошу - бу­дет зависеть еще больше, но... Неужели эти люди не достойны твоей жертвы? Молчишь? Я опять все не так поняла? В чем же тогда дело? В богах? - Нинти, не спускавшая с повелителя небес прис­тального взгляда настороженных глаз, заметила, что он чуть накло­нил голову: да, на этот раз богиня угадала. - В нас? - она не ожида­ла этого. В первый миг на ее лице отразилось удивление, затем оно сменилось... не презрением, нет - но его тенью, губы искривились в усмешке : -Неужели великий бог испугался? Испугался, что другим не понравится, когда их отодвинут в сторону, и они объединятся, чтобы отомстить?"
   "Я не хочу войны, которая испепелит все, заставив страдать невинных, тех, кто случайно попадется под руку, под огонь рожден­ной силой стихии..."
   "Война! ...Нет, конечно, раньше, в прежнюю вечность, и уж тем более предшествовавшую ей, так бы оно и было. Но не теперь! Многое изменилось. И не только мир и люди, но и мы. Те­бя, наверно, удивляет, - с долей горечи взглянув на собеседника, продолжала она, - как я могу говорить за всех, как я осмеливаюсь на такое, когда прежде не решалась и собственного-то мнения сказать. Дело в том, что я знаю, как думают другие. Случайно встречаясь, мы говорили об этом... - она нервно усмехнулась. - Собс­твенно, это была единственная тема для разговоров. Слабые предла­гали уйти, не дожидаясь конца мира, чтобы не отравить видом его смерти будущую вечность. Однако не решались сделать этого, потому что тут был их дом, какое никакое, пусть временное, но просторное и обжитое жилье, а там - пустота, которую они были не в состоянии ничем наполнить... Что же до сильных... Отступать не в их духе, а спасти мир они не в силах. И, знаешь, ведь и те, и другие, по­нимают, что грядут перемены, приход которых не отвратить, можно лишь замедлить или ускорить... Но что значит время перед лицом вечности? Так что, тебе не о чем беспокоиться. Кто был твоим другом, им и останется. Впрочем, как и враги... Что бы ты ни сделал, ничего не измениться".
   "Ты уверена в этом?"
   "Да, а что?" - в ее взгляде был вызов.На тот раз она не врала и ничего не выдумывала. А вопрос Шамаша очень смахивал на сомнение в ее прав­дивости.
   "Ничего. Просто говорить о том, что вряд ли случится. Оказаться же перед лицом перемен в реальности - совсем другое".
   "А даже если и так, какая тебе разница? Какая разница, что скажут, как поступят другие боги? Или ты так изменился, что для тебя их мнение стало важнее стремления помочь смертным? А ведь смертные - не один человек, даже не один город, а весь род людской - стоят на грани конца, за которым не будет ничего, кроме придуманных ими снов и надежды, что в конце концов наступит пробуждение. И вообще, не кажется ли тебе, что это всего лишь от­говорка, причем очень удобная: не нужно ничего делать, потому что все перемены к худшему? Нинти заглянула ему в глаза. И умолкла, заметив, что собеседник смотрит куда-то в сторону. Казалось, он был за бесконечность от нее. - Ты слушаешь меня?" - раздосадованная, воскликнула она. И пусть этот возглас был на языке мыслей, но он был так громок, что находившиеся рядом смертные, ощутив его удар по разуму, поднесли ладони к вискам, стараясь унять взявшую­ся невесть откуда боль, Шамаш же, поморщившись, повернулся к ней. Богиня врачевания чуть не оглушила его. - Ты слышал, что я сказала?" - заметив, что она добилась своего и привлекла его внимание, повторила Нинти свой вопрос.
   "Да", - бог солнца склонил голову на грудь.
   "И что?"
   "Ты права".
   "В чем? Что это лишь отговорка?" - она начала нервничать, не­терпеливо теребя в руках вплетенные в кисти накидки бусины. Все было совсем не так, как она ожидала: та часть разговора, которой она боялась, прошла на удивление гладко, но почему-то оказалось, что вторая часть, не предвещавшая никаких проблем, превратился в мучение.
   "Что я изменился..." - он опустил голову на грудь и застыл, глядя себе под ноги.
   "Со времени нашей последней встречи прошло лишь три кратких земных года!"
   "С тех пор многое произошло".
   Нинти совсем растерялась, беспомощно развела руками, уже го­товая сдаться. И, все же, решившись на последнюю попытку, прошеп­тала:
   "Пусть все так, но... Но неужели произойдет что-то плохое, если одна единственная душа обретет покой, если обряд будет совершен лишь один раз?"
   Шамаш несколько мгновений смотрел на нее, читая мольбу в ее глазах и боль в сердце.
   "Почему это так важно для тебя?" - спросил он.
   "Лика хочет..."
   "Нет, - прервал ее бог солнца. - Об ее причине я спрошу у нее. Что движет тобой?"
   "Желание помочь тем, кто мне не безразличен!"
   "Они не нуждаются в помощи, ибо смогут жить дальше и без то­го, о чем ты меня просишь".
   "Я... От ее ребенка очень многое зависит: будет ли покой в моем городе, будет ли счастлив мой маг, буду ли, в конце концов, счастлива я, или же в отчаянии повторю все уже совершенные раз ошибки..."
   "Ты опять? " - он с осуждением взглянул на нее. И богиня врачевания поняла: если она хочет добиться своего, ей придется быть с ним совершенно искренней, более не прячась за объяснениями, столь же далекими от истины, как небо от земли.
   "Да, Шамаш, наверное, ты прав, - с неохотой признала она, - я говорю, что прошу для них, а на самом деле, все это нужно лишь мне... Лишь смертные живут одним днем. Я же богиня. И я гляжу вперед, ведь мне интересно, каким будет продолжение этой вечнос­ти, ее конец и начало следующей... Я... Я не повелительница стихий, а всего лишь маленькая младшая богиня, недалеко ушедшая от людей, мое будущее во многом связано с ними. Ведь если не будет смерт­ных, кому я буду нужна? Что я буду делать, не способная ни соз­дать новый мир, ни хотя бы обжить то, что останется от это­го? ...Нет, не возражай, не говори, что я сильнее, чем мне ка­жется. Кому как не мне знать о границе своей силы? Кому, как не мне понимать: если этого мира не станет... когда его не ста­нет, когда он уснет вечным сном в оковах нескончаемых морозов, я усну вместе с ним, потому что у меня ничего не останется кроме снов и оживающих в них воспоминаний...А я не хочу! Я не хочу за­сыпать, уходя во владения Лаля, принося ему присягу так же, как когда-то обещала верность Кигаль! Служение Кигаль - возможность многому научиться. С Лалем все иначе! Пусть когда-то мы дружили, пусть он всегда казался мне забавным, милым и трогательным, но... Одно дело подчиняться сильнейшему, и совсем другое... Нет, я не хочу такого будущего! Не хочу следующую вечность провести пленницей того, кто и сам не знает свободы... Даже людям повезло больше: они в свое время хотя бы могли выбрать из двух повелителей снови­дений. Нам же, богам, этого выбора не дано - сны Айи лишь для смерт­ных... И для тебя... Я... - грустная улыбка скользнула у нее по губам. - Зна­ешь, я уже думала над тем, чтобы убить себя. Тем более, что я знаю, как это сделать... Все лучше..."
   "Смерть имеет смысл, если ведет вперед, дает что-то, чего не способна дать жизнь. Когда же в ней ищут лишь забвение..." - он качнул головой, показывая, что не одобряет подобные мысли.
   И, прервав на этом разговор с богиней, он повернулся к Лике. Горожанка сидела, чуть наклонив голову, и задумчиво глядела куда-то перед собой, улыбаясь своим мыслям.
   -Твой сын будет наделен даром... - издалека начал Шамаш.
   -Да! - блеск ее глаз стал еще ярче. Он слепил, заслонял собой все, окутывая словно пологом пламенем. - Господин... - она хотела заговорить с Ним об обряде, однако не решилась.
   Но он понял ее и без слов.
   -Богиня врачевания рассказала мне о твоей просьбе.
   Женщина вскинула на него взгляд. С ее губ сорвался вздох об­легчения, словно самое трудное было уже позади, в глазах же сох­ранялся вопрос - "И что же? Ты не откажешь мне, господин?" Однако, так как он не был задан, Шамаш оставил его без ответа. Вместо этого он спросил:
   -Скажи мне, пожалуйста, откуда ты узнала об обряде?
   -Я... - она пожала плечами, растеряно развела руками. - Не знаю.
   -Может быть, слышала во сне? - казалось, он просто помогал ей найти ответ, перебирая самые реальные.
   -Нет! - вскрикнула Лика, для которой все было иначе. Она даже вскочила, взволнованная. - Прости, - она смутилась, - я сов­сем не хотела обидеть Твою божественную супругу... - Лика только те­перь вспомнила, что сны для людей придумывает госпожа Айя. Ей стало неловко, и вообще как-то не по себе...
   -Все в порядке, милая. Успокойся. Садись.
   -Господин, я ведь всего лишь смертная женщина. Не важно, что жена жреца. Мне все эти премудрости... Сколько ни объясняй - все равно не пойму, сколько ни повторяй - навряд ли запомню. А тут... Это не просто пришло ко мне видением, но как-то сразу стало частью меня.
   -Расскажи мне о том, что знаешь, что чувствуешь.
   -Не понимая...
   -Понимание тут не главное. Главное - вера.
   -Вера... Да... - она выпрямилась, расправила плечи, словно сняв с них груз тяжелой ноши. Ее глаза залучились радостью и покоем. Если главное - вера, то ей нечего бояться. Она сразу осмелела, забыв совершенно ненужную робость. Ее речь стала легкой и непри­нужденной. - В первый раз это видение явилось мне, когда я сидела на вершине холма, у врат храма. Была пора заката. Солнце, напол­нив весь мир алым светом прощания, спустилось к горизонту... С тех пор, как Ты возвратил мне зрение, я видела множество закатов, любуясь красотой каждого мгновения зари, по-своему неповторимого. После мрака слепоты, которым я была окружена так долго, любой миг стал прекрасен в моих глазах, но этот... Воистину, он был чудесен! Ког­да я закрываю глаза, то вижу его вновь. Небо не лишилось, как это случалось обычно, синевы, лес и луга сохранили свежесть зелени. А красный цвет... Он не полыхал неугасимым пожаром, а лежал на зем­ле, небесах, - повсюду лепестками алых роз и красных маков. И это не все. Было кое-что еще. На какое-то мгновение я увидела золотую дорожку, вытканную последними лучами солнца на пологе мироздания. И я ступила на нее. Не знаю, было ли это наяву или мне только по­казалось...Но я шла по ней... И, в то же время, стояла на месте. Я двигалась не по земной тропе, а дороге времени. Каждый шаг был мгновением, которое приб­лижало меня к храму... Он был не похож на этот, совсем не похож - не дом, в котором живут обычной повседневной жизнью, а вра­та... Сперва мне показалось, что они похожи на зеркало. Зеркало мира из подземного дворца господина судьбы Нам­тара, о котором мне рассказывал Бур. Но в моем видении все было особенным. Твердь не каменной, застывшей в своей неподвижности, а тягучей, текучей, вечно изменяющейся. И отражения в ней... Они тоже были разными. На одной стороне врат я видела себя малышкой, на другой - взрослой женщиной, на третьей - старухой. Это было странно, но не страшно. Не больно видеть седину в своих во­лосах, когда рядом - тонкие детские косички...
   -Храм времени... - задумчиво проговорил Шамаш, внимательно слушавший рассказ женщины.
   -Да! - та вскинула голову, открывая обрадованное лицо. Лика была счастлива, что бог ее понял. - Это, - она развела руками, словно стремясь заключить в объятия весь окружавший ее мирок священных стен, - храм тепла. И, вместе с тем - храм одного дня. Он прекра­сен, ибо он дарит нам жизнь. Он необходим нам, потому что без не­го мы умрем... Но тот... Господин,-она заглянула в глаза небожите­лю, - ведь если они живут в одной душе, одном сердце, разуме, зна­чит, они могут быть построены и на одной земле, правда? Они не противны друг другу, да? Ведь врата, о которых я тебе рассказывала - лишь для начала, середины и кон­ца. Они дают не жизнь, а ответы. Там ищут не помощи, а пони­мания. Все остальное здесь!
   -И еще те врата не для всех, - чуть слышно проговорил Шамаш.
   -Что? - женщина не поняла его, встрепенулась пичужкой, чей по­кой оказался нарушен.
   -Они только для наделенных даром.
   -Хранителей? Но я ведь простая смертная, однако видела их!
   -Твои видения начались недавно?
   -Да, - она все еще не понимала, к чему вел бог солнца.
   -После того, как ты узнала, что ждешь ребенка?
   -Да. И срок был не маленький. Малыш начал шевелиться. Но... - в ее глазах забрезжило подозрение, голос дрогнул, к горлу подкатил комок. - Ты имеешь в виду, что дело в ребенке? Что это были его видения, которыми он делился со мной?
   -Сейчас вы неразрывно связаны. И каждый из вас переживает и чувствует то, что дано другому.
   -Как только малыш родится, эти видения покинут меня?
   -Да, женщина.
   -Но... - ей стало горько, обидно, хотелось запла­кать. Ведь это несправедливо - что она никогда не смо­жет ступить на путь сына! Однако разве такой не была судьба всех матерей Хранителей: жить ради них, гордиться ими и расставаться с ними навсегда? - Но ведь я сохраню хотя бы память? - когда повелитель небес кивнул, она моля об одном: - Позволь мне быть рядом с ним во время первого из обрядов! Я понимаю: все остальные будут закрыты от моих глаз. Но хотя бы этот... Пожалуйста!
   -Ты мать. Не только этого ребенка, но и обряда. Как я могу позволять или запрещать тебе участвовать в нем, когда без тебя его просто не было бы? Успокойся. Судьба милостива. Пусть она ис­полняет не все наши желания и не в полной мере, но самые завет­ные - всегда... Я понимаю, это тяжело: знать, что одному дано, а другому нет...
   -Что Ты, господин, что Ты! Я вовсе не упрекаю Тебя за то,что Ты наградил даром лишь моего ребенка, а не меня саму! У меня не было такого ни в мыслях, ни в душе! Я безмерно благодарна Тебе за лучшую из судеб, о которой может мечтать мать!
   -Но твой сын не будет таким, как ты, как твой муж. Он не бу­дет похож на остальных людей...
   -Он будет Хранителем! Как его дядя! Великий бог, о чем мы говорим? Да разве ж это плохо - быть другим? Разве мы не понима­ем, что наш мир живет лишь потому, что рождаются они, сохраняющие своей силой жизнь? Так бы­ло, так есть и так будет!
   -Ты об этом спросила у врат храма?
   -Да. Перемены всегда страшат. А что может быть страшнее пе­ремен в вере? Прежде чем просить Тебя, я хотела убедиться, что моя просьба не обернется во вред.
   -И какой же ответ был дан на твой вопрос?
   -Мир людей всегда будет дорожить магическим даром превыше всего на све­те и стремиться к нему сильнее, чем к обретению вечного покоя в крае благих душ. Великий господин, - теперь ее глаза горели пламе­нем, который слепил, так много было в нем счастья, - в одном из отраже­ний мне был явлен день в начале другой вечности, когда все, при­ходящие на землю дети огня будут наделены своим даром - каждый - особенным и неповторимым, все вместе - огромным, несущим счастье. И хотя я знаю, что ни мне, ни моим детям, ни детям их детей, внуков и правнуков не дожить до того времени, я счастлива уже от самой мысли, что рано или поздно оно придет. И первым ша­гом, первым мгновением его приближения будет мой сын.
   Шамаш задумался. Тот обряд, о котором рассказала ему горо­жанка... Он был похож, и, все же, другим. Врата не пространства, а времени, путешествие не по дороге земли, а пути жизни. Похоже, близко, но иначе. Не уход от мира, а стремление к нему... Воисти­ну, мудрости этой земли, говорившей с ним языком своего нерожден­ного чада, можно было позавидовать. Умирающая, она не просила ни­чего для себя, но всего - для своих детей, зная, что без них не проживет и дня, с ними же переживет сотню своих смертей, даже не заметив...
   -Ты и сама не подозреваешь, какая в тебе сила, женщина, - Ша­маш взглянул на нее с восхищением.
   В мире одного дня и одного поколения столь бесконечная вера и беззаветное служение бесконечно далекому будущему были достойны того, чтобы ими восхищаться. На миг ему даже стало стыдно за то, что он сомневался в силе и мудрости этих людей, в их способности выдержать испытание, не поддаться искушению, не потеряться перед ли­цом страха, на милость которого сдались лишенные дара его родного мира. Там, чтобы дети их детей не чувствовали себя обделенными, стремились уничтожить все, несшее в себе силу, отличавшую одних от других. Здесь же люди мечтали чтобы и их по­томки получили дар...
   Конечно, он знал об этом стремлении и прежде. Слышал слова, проскальзывавшие в разговорах. Но не обращал внимания, думая, что причина этого - в окружающем мире, который не оставляет иной воз­можности выжить, кроме как рядом с наделенным даром. Но сейчас, заглянув в глаза горожанки, он понял, что все много сложнее. Все переплетается, уходя из одной крайности в другую и понять мир можно лишь взглянув на него целиком: и снега пустыни, и оазисы, и торговцы, и горожане, - все во всем. Жизнь од­ним днем - и мысли о далеком будущем, испытание здесь, чтобы быть счастливыми там. Отчаянное бесстрашие перед лицом своей смерти - и панический страх, ужас при одной мысли о смерти всех.
   -Когда придет время, ваш мир, - он сказал - "ваш", чтобы под­черкнуть, что под словом "мир" имеет в виду не землю - кусочек полотна мироздания - а живущих на ней людей, - обретет то буду­щее, о котором вы мечтаете.
   -Да будет так, - донесся до него голос богини врачевания.
   -Господин, Ты ведь поможешь? Проведешь мир через бездну, ко­торая ждет в конце этой вечности? Не позволишь исчезнуть всему? Оставишь засыпающим надежду на то, что им будет где проснуться?
   -Я сделаю все, что в моих силах.
   -Слово бога, - сказав это, Нинти перешла на язык мыслей. - "Ты ведь сдержишь его, что бы ни случилось?"
   "Да."
   "И позволишь нам, другим богам, мечтающим о таком же будущем для земли людей, помочь тебе?"
   "Захочешь ли ты вспоминать об этом стремлении в конце веч­ности? Во время перемен многое изменяется..."
   "Но враги остаются врагами, а друзья - друзьями".
   Бог солнца качнул головой:
   "Не скажи. Всякое бывает".
   "Да. Бывает. Ладно, я не стану говорить за других. Но в себе я уверена. Шамаш, конечно, ты - повелитель небес, а я всего лишь младшая богиня. Конечно, я способна не на многое. Но кое-что мне дано..."
   "Нинтинугга, я ведь и не отказываюсь от твоей помощи. Жизнь мно­гому меня научила. Я понял, что бывают моменты, когда можно принять даже руку врага, если он протягивает ее тебе, чтобы помочь".
   "Это все, о чем я прошу".
   Несколько мгновений Шамаш задумчиво смотрел на нее, затем повернулся к Лике, которая все так же сидела на кресле, ожидая продолжения разговора. Оставался еще один вопрос, который он должен ей за­дать. Возможно, сейчас было и не лучшее время для этого вопроса, но...но потом вообще может не оказаться времени. А он должен был знать. - Почему тебя так взволновал мой вопрос о сне?
   -Я не хотела оскорбить госпожу Айю... - вновь начала оп­равдываться та, наверное, решив, что, все же, обидела бога солнца неуважением и даже более того - пренебрежением к стихии Его суп­руги.
   -Конечно, - он остановил ее, заглянул в глаза, успокаивая зву­чанием голоса, теплом, исходившим от глаз. - Что во сне не так?
   -Ну... - небожитель дважды повторил вопрос и горожанка уже не могла на него не ответить. Тем более что раз Тот давал понять, что не рассердится на ее слова, какими бы они ни были, она не ви­дела причины, почему бы не поделиться с Ним своими переживаниями и сомнениями. Может быть, Он, выслушав все, одним своим словом развеет то, что мучило ее не одну ночь. - Мне кажется, - осторожно, боясь, несмотря на явное расположение бога солнца, переступить грань дозволенного, начала она, - что сон не надо слу­шать... Если бы этот обряд привиделся мне во сне, я бы ни за что не стала просить Тебя совершить его наяву.
   -Почему? Чтобы не разбить грань между миром сна и реальностью?
   -Нет, об этом-то я как раз не думала, - да и какое вообще было дело ей, городской женщине, до тех премудростей, которые ведомы лишь служителям да Хранителю? Ее заботы, взгляды и мысли не могли распространяться дальше дома и семьи, когда более ни на что иное у нее не оставалось времени, даже при всей ее относительной незагруженности и свободе. - Прос­то... Ты говорил... Дело в вере, не в знании, верно? У меня нет ве­ры в то, что во сне.
   -Разве не считается, что во сне с людьми говорят боги?
   -Да... Может быть... - у нее появилось робкое предположение, которым она поспешила поделиться со своим божественным собеседни­ком. - Может быть, дело в том, что раньше с нами говорили боги ис­тины, а теперь - обмана.
   -Обмана... - повторил Шамаш. Его лицо помрачнело, брови сош­лись на переносице, глаза сощурились.
   Заметив это, женщина вновь вскочила со своего места:
   -Прости меня, господин, если я сказала что-то не так, - в ее движениях чувствовалось волнение, словах - страх, - я всего лишь смертная, которой свойственно ошибаться, и...
   -Не волнуйся ни о чем, милая, - он вытянул вперед руку, взял ее кисть, задержал на мгновение в своей ладони, - думай лишь о светлом. О своем ребенке, который скоро придет в этот мир.
   -Ты останешься в городе, пока...?
   Он кивнул: - Для того, чтобы я мог провести твоего сына через обряд наречения, он ведь должен родиться.
   -Значит, Ты согласен! - она не могла поверить в свое счастье. Самые радужные и, как казалось, несбыточные мечты были готовы исполниться. А она ведь и не верила в возможность подобно­го, просто мечтала - как о чем-то недосягаемо высоком и безгра­нично желанном.
   -Да.
   -Спасибо, - она упала бы перед небожителем ниц, если б тот не остановил ее. - Я... Я пойду к дочери, - Лика засуетилась, запоздало вспомнив о другом своем ребенке и испытав долю вины перед малышкой за то, что не занимается ею в той мере, в которой должна мать. - С ней сейчас Ри... - ей нужно было оправдаться перед самой собой, поэтому она и продолжала. - Он - прекрасный отец. И Нина очень любит его... Одна­ко я порою, как сейчас, злоупотребляю его отцовскими чувствами и семейными привязанностями. Думаю, он уже узнал, что Ты здесь, и ему не терпится поговорить с Тобой... Если Ты, конечно, не будешь про­тив... Ведь он жрец, и... Прости меня, я пойду.
   И, склонившись перед повелителем небес в поклоне, столь низ­ком, на какой только она была способна в ее теперешнем положении, Лика торопливо засеменила прочь из зала.
   Проводив ее взглядом, Шамаш оглядел тех, кто остался с ним. Ларс стоял чуть в стороне, в почтительном молчании. Ему хотелось о многом спросить повелителя небес, но среди этого мно­жества вопросов не было ни одного, который стоил того, чтобы его задать первым, не получив разрешения, нарушая тем самым каноны общения человека с небожителем и грозя вызвать гнев бога на свою голову чрезмерной дерзостью и непочтительностью.
   -Шамаш, - Нинти приблизилась к нему, загля­нула в глаза, - прости меня, но я не понимаю тебя! Сегодня - один из величайших дней нынешней вечности, день, из которого берет начало грядущее. Мы должны радоваться, праздновать, от­мечая день обретения новой вечности. Ты же по-прежнему грустен и хмур. Что тебя тревожит? - ей-то казалось, что все уже разрешилось. И, к ее немалой радости - именно так, как она и хотела.
   -Ты говорила, что была дружна с Лалем...
   -Да, - ее бровь удивленно приподнялась. Сколько она ни расс­матривала эту мысль с разных сторон, не находила причины для беспокойства. Хотя, конечно, ей самой было не очень приятно вспоминать о боге сновидений в свете возможности навсегда оказаться в его мире, но... Но дело ведь должно было быть в другом, верно? Иначе Шамаш заговорил бы об этом не сейчас, а еще тогда, когда она, разоткровенничавшись, снежным ко­мом обрушила на него все свои страхи и переживания.
   -Ты давно его видела?
   -В прежнюю вечность...
   -А в эту?
   -В эту? - она глядела на него широко открытыми гла­зами. - Шамаш, ты, должно быть, забыл об этом, но ведь Лаль стараниями Айи стал вечным пленником в своих землях и не может покинуть их, чтобы пробраться сюда. Что же до меня, я не тороплюсь оказаться в его владениях.
   -Значит, нет, - и, все же, он нисколько не успокоился, глаза продолжали оставаться напряженно сощуренными.
   -Прости, но ты чего-то недоговариваешь, -сперва она хотела сказать - "скрываешь", но уже начав фразу, заменила слово, кото­рое могло показаться слишком резким.
   -Да... Все это время мне казалось, что недосказанное мною ка­сается лишь меня, ибо оно о том, чего в этом мире нет, что произошло за его гранью, за складкой пространства и времени... Но теперь я начинаю сомневаться, так ли оно на самом деле. Слишком большое влияние оказывает не произошедшее на происходящее... Ладно, я пойду, поброжу по горо­ду. Мне нужно успеть многое обдумать и подготовить.
   -Ты не хочешь мне объяснить... - начала Нинти, но умолкла, поняв, что он ее не слушает. - Видимо, нет, - пробормотала она себе под нос.
   -Нинти... - к ней шагнул Ларс, взял под руку, поддерживая.
   -Да нет, я не осуждаю его, я и так сегодня превзошла себя. И врала, и говорила безудержно. И вообще... Поразительный день! Все­го один день, а вобрал в себя столько всего! И воспоминание, и предвидение. Горечь и радость.Вот только... Почему-то мне кажется, что это еще не все, что самое важное осталось недосказанным...
   -Что?
   -Не знаю... Как я ни стараюсь, мне не удается понять его пос­ледние слова... А ты понимаешь? - она взглянула на своего мага.
   Ларс качнул головой: - Я понимаю одно: что-то Его очень беспокоит...
   -Может быть, его беспокоит этот обряд, ради которого я привела его сюда. Конечно, делать что-то впервые очень трудно. И опасно.
   -Нет, дело не в нем.
   -Тогда в чем же? В будущем?
   -Не знаю... Может быть, я ошибаюсь...
   -Говори же наконец! Сколько можно тянуть демона за хвост, строя при этом из себя невинную тень нерожденного!
   -Я думаю, что дело в прошлом. В том, что случилось.
   -Во сне? В том бреду, в котором Шамаш провел целую вечность?
   -Во сне. Но не в том... Из того, что я слышал... Мне показа­лось, что Он пытается предостеречь нас от слепой веры всему, что происходит во сне.
   -Но не может сказать прямо,-торопливо прервала его Нинти, спеша самой закончить фразу, представив все так, как было ей по­нятнее, - потому что сон - стихия его жены.
   - Я где-то читал... Или Бур мне рассказывал, уж не помню... Не важно. Я слышал, что у сна есть и другой повелитель...
   -Он заботится о смертных, - богиня врачевания не слышала его, продолжая о своем, - но при этом, что бы ни случилось, не пойдет против Айи...
   -Нинти... - маг попытался вернуть ее к своему видению проис­ходящего, однако это было то же самое, что пытаться остановить ветер.
   -Может быть, она решила пото­ропить приход дня своего господства, полной власти над зем­лей... Может быть, ей понравилось править, а тут она почувствова­ла, что вообще может оказаться не у дел... Ну не знаю, чужая душа - потемки, тем более - душа повелительницы снов...
   Ларс лишь качнул головой. Он-то говорил совсем о другом. Но... Маг не собирался спорить со своей бо­гиней. Если Она считала, что горожанам следует опасаться госпожи Айи, что же, тем проще - не нужно будет гадать, чей сон они смот­рят, одинаково не доверяя обеим... обоим... В общем, и той, и друго­му повелителю сновидений. А осторожности смертным было не занимать.

Глава 11

   Шамаш спустился со священного холма вниз, на пло­щадь, где шумела людская толпа, чем-то похожая на улей растрево­женных пчел. Глаза горожан вновь и вновь поднимались к храму, губы что-то шептали... Не важно, что, когда в общем гуле все равно никто, да­же сам говоривший, не мог разобрать ни слова.
   Все были удивлены приходом бога солнца, в одно и то же время обрадованы и напуганы, когда никто не знал, что именно привело повелителя небес в город; приближение беды, от которой Он обещал защищать спасенный Им оазис, или то радостное событие, которое все с нетерпением ждали, зная о предстоящем рождении наделенного даром. Возможно, хозяева города просто решили поде­литься с Ним своим счастьем. Поэтому божественная покровительница Керхи госпожа Нинти и привела Его... А может быть даже Он согласился сделать новорожденного своим посвящен­ным. Вот было бы здорово!
   Издали замечая приближение бога солнца, люди падали перед Ним ниц на камни площади, пряча лица, боясь, что небожитель, прочтя по гла­зам судьбы, назовет их имена. Сердце бешено стучалось в гру­ди, и даже те, кому так сильно хотелось увидеть господина Шамаша, что они были готовы преодолеть страх, не смели сделать этого, ведь прямой взгляд смертного, недозволенно дерзкий, мог оскорбить небожителя, лишив город Его покровительства.
   Шамаш шел на площадь, чтобы не столько взглянуть на город, сколько поговорить с его жителями. Ему хотелось о многом расспро­сить их. Жизнь этих людей была особенной. Они жили рядом с богиней и им было доподлинно известно то, во что другие лишь верят. Ему казалось, что это должно было изменить смертных, освобо­див их от большинства страхов и, в первую очередь, от страха пе­ред смертью, ведь если боги существуют, значит, есть и мир благих душ, и вечный сон снегов, и пробуждение ото сна. И он не мог понять, почему этого не произошло.
   Да уж, вера сыграла с горожанами странную штуку: вместо того, чтобы освободить, сделала их еще большими рабами. Почему так случилось? Он не мог найти ответ на этот вопрос. Впрочем, эти смертные были не единственными такими...
   Удивительно, но только сейчас, оказавшись вновь в этом горо­де, он стал лучше понимать своих спутников-караванщиков. То в их поведении, что неизменно вызывало в его душе резкое неприятие, теперь представлялось пустяком, мелким недостатком, на который и внимания-то обращать не следовало бы. Зная, что все люди одного мира должны быть в той или иной степени похожи, он мог себе представить, каких усилий стоило караванщикам вести себя с ним пусть не как с равным, но уж точно даже не в половину того, что требовала от них вера в бога.
   "Они не слабые духом, нет, наоборот - сильные люди, жертву которых я должен оценить и не попрекать их пустяками..."
   Скользнув быстрым взглядом по лежавшим в пыли горожанам, он вздохнул, качнул головой и, не сказав ни слова, свернул на одну из боковых улочек. За минувшие годы в них начало возвращаться тепло. Дома не стояли более пустынными склепами. В оконцах горел огонь...
   И, все же, улица, по которой он шел, была пустынна. Она казалась немного грустна, задумчива, вспоминая в полудреме приближавшегося ночного сна о минувшем без страха и сожаления, которые были ей незнакомы, может быть, лишь с сочувствием к тем, кто не понимал, что прошлое не может быть ни светлым, ни черным, никаким, потому что, ос­тавшись за гранью горизонта, оно исчезло навсегда, без следа, за исключением разве что памяти...
   -Ты кого-то потерял, повелитель небес? - вдруг окликнул Шамаша чей-то негромкий голос.
   Он остановился, огляделся, ища взглядом того, кто в этом го­роде осмелился с ним заговорить.
   На камне, застывшем словно воин минувшего на страже у врат вечности, сидела старая женщина. Ее волосы были совершенно седы, когда время стерло с них следы прежних кра­сок, насквозь пропитав золой тех костров, которые пылали не в мире, а на там, на границе сущего и несуществующего, где время обретает плоть. Лицо покрывали морщины, кожа высохла и истончилась, делая черты одновременно резкими, словно у камня, и блеклыми, неясными, как у тени. Неподвижно лежавшие на коленях руки были сухи и кост­лявы. Казалось, подуй ветер - и она рассеется, словно прах мерт­веца. Даже в одеждах, покрывавших ее старое, слабое тело, не оста­лось ни яркости красок, ни силы жизни. Длинное серое платье изно­силось и было похоже на те лохмотья, которые носили нищие и попро­шайки его родной земли.
   Странно. В городах мира снежной пустыни он никогда прежде не встречах людей, бедных настолько, что они были вынуждены просить милостыню у прохожих. Впрочем, возможно, все дело было в том, что он просто не видел их. Гостю не показывают обратную сторону бо­гатства. Нищими не хвалятся. О них вообще предпочитают не гово­рить. Да и те не стремятся попасться на глаза, может быть, памя­туя о том обычае, о котором упоминали легенды - выгонять нес­пособных прокормиться прочь из города, в снега пустыни, дабы они не крали тепло у других, более жизнеспособных.
   -Что, не ожидал встретить здесь дряхлую старуху? - вновь заговорила та. - Странно видеть, что кто-то осмелился нарушить установленный вами, небожителями, обычай уходить умирать в снега, когда время иной смерти проходит?
   -Уходить умирать?
   -Ну да... Устанавливать правила легко, а вот какого испол­нять... - проворчала та. - Знаешь, как это происходит? Наступает день, когда собственные дети, внуки, правнуки, все те, кому ког­да-то ты дала жизнь, последний раз умывают тебя, причесывают, одевают в лучшую одежду и отводят к границе города. Они не проклинают тебя за то, что ты вовремя не смогла умереть, не осуждают за те долгие годы, в течение которых были вынуждены о тебе забо­титься, нет. Они сочувствуют тебе, жалеют. Ведь всем, даже прес­тупникам, дается смерть. А тебе - нет. И почему? Вот ты можешь ответить мне, в чем я виновата в твоих глазах? Я не совершала ни­каких преступлений, служила верой и правдой Хранителю, соблюдала все обряды, установленные богами... А, что там... Да, все считают себя добрыми, все думают, что жалеют... Смерть в снегах придет быстро. Она будет легкой и сладкой, как сон. Но если я не хочу умирать? Если я хочу еще пожить, раз уж госпожа Кигаль не торо­питься призвать меня на свой суд? Ответь мне, бог справедливости, раз­ве у меня нет такого права?
   -Есть, - он подошел к ней, встал рядом, опершись спиной о стену старого, покосившегося дома, стоявшего в самом конце проулочка, спрятанного в нем, словно в чреве пещеры.
   -Что же ты не скажешь об этом другим? Почему не прикажешь изме­нить обычай, который, как я виду, и сам считаешь жестоким?
   -Не мной он устанавливался, не мне его и отменять, - качнув головой, проговорил Шамаш.
   -Почему?
   -Мне жаль тебя, женщина. Но никто из смертных не живет веч­но. Рано или поздно все умирают. И разве та смерть не лучше этой жизни?
   -Я думала так же! В молодости! Пока ты юн и свеж, тебе ка­жется: лучше уснуть вечным сном, чем влачиться по земле дряхлым и немощным. Но когда проходит время... Сон ведь никуда не убежит. Он закроет очи своим вечным холодом и мраком. И зачем торопиться к ему навстречу? Ведь там все будет одно и то же, здесь же каждый луч солнца, каждая звезда на небе единственная и неповторимая. Только в старости, за шаг до смерти, начинаешь по-настоящему лю­бить и ценить жизнь... Но что я, старая дура, пытаюсь объяснить бессмертному вечно молодому богу? На что я надеюсь? Может быть, на то, что, проспав целую вечность в бреду, Ты сможешь хоть немного, хоть в чем-то понять меня...
   -Ты смела, женщина.
   -Мне в этой жизни нечего бояться. Может казаться, что я страшусь смерти, но и это не так. Я просто хочу, чтобы она пришла са­ма, в свой час, а не раньше. Не раньше ни на мгновение! Поэтому я осмеливаюсь говорить с тобой, говорить то, что думаю, а не то, что ты хочешь услышать. И я не боюсь твоего гнева, ведь знаю: ты простишь старуху, которая в твоих глазах уже мертва. Я лишь тень, задержавшаяся на земле...
   -Зачем ты завела со мной этот разговор? Что тебе нужно от меня?
   -Ты привык, что все тебя о чем-то просят?-она взглянула на него, как Шамашу показалось, даже с долей сочувствия.
   -Да.
   -Мне нечего просить.
   -А бессмертие?
   -Зачем оно старухе? Чтобы вечно мучиться? Ты мог бы вернуть молодость моему телу, но в душе, в своих глазах я все равно оста­лась бы такой, какая сижу сейчас перед Тобой - больной и дряхлой. Хотя... Может быть, я и кривлю душой. Каждому есть что попросить. Кто ничего не хочет, никуда не стремится, ни о чем не мечтает - сам ложится в смертную постель.
   -Что же нужно тебе?
   -Поговорить с богом. Моя мечта исполнилась. Теперь, в том сне, что продлится вечность, мне будет о чем вспоминать.
   -Неужели в твоей столь долгой жизни не было больше ничего, чем можно было бы заполнить пустоту?
   -Я пережила своих родителей. Они умерли - я забыла их. Я забы­ла детей, когда они ушли, оставив меня в снегах пустыни.Последний миг, когда я видела их, стер из памяти все остальное. Я вернулась в город, переступив через прочтенные за моей спиной заклина­ния. С тех пор я не вспоминаю о богах, имена которых были в нем произнесены... Странно, - с ее губ вдруг сорвался грустный сме­шок. - Они перечислили почти всех небожителей, даже тех, о ком я в жизни и слышать не слыхивала... А не назвали троих самых силь­ных... - потом она, взглянув на Шамаша, вдруг, кряхтя, тяжело под­нялась с камня, который на поверку оказался старым, стесавшимся и потерявшим от времени форму невысоким каменным стулом. - Что же это я, на пороге тебя держу? Все-таки, гость... Проходи в дом, - потянув за поржавевшее кольцо, она открыла покосившуюся скрипучую дверь, за которой чернело чрево комнатушки. - Не откажи уж старухи в милости...
   Она стояла, придерживая дверь, и ждала, пока бог войдет пер­вым.
   Шамаш не был высок ростом, но дверной проем оказался нас­только низок, что ему пришлось нагнуть голову.
   -Прости, повелитель небес, - проскрежетал рядом голос стару­хи. - Я знаю, что мне следовало бы разобрать камни,освобождая тебе путь, да тяжелые они больно, не под силу это мне. И, потом, жили­ще мое такое же ветхое, как я сама - за один камень потянешь, вся стена рухнет. Так что уж не серчай на старуху...
   Внутри царил полумрак, лишь в дальнем углу горел бледный пламень камина, которого не хватало, чтобы осветить жилье - разве что наполнить его алыми бликами да длинношеими тенями.
   -Раньше-то я получше жила. Не ахти как богато - не купчиха ведь, так, жена и мать ремесленников, но в достатке, всегда была сыта, одета. А сейчас... Да много ли мне теперь надо? Одна я - не о ком беспокоиться. Гости не заходят - некому блеском бо­гатств глаза слепить. Вот ты только пришел. Так тебе людские сокровища - что богатею медяк. Для тебя другое ценно...
   -Да уж, это точно, - донесся смешок из мрака. - Что золото для того, кто создает его из воздуха? ...Закрой дверь, старуха. Нам чужие уши и незваные гости не нужны.
   Глаза Шамаша, видевшие в мраке столь же ясно, как в свете дня, быстро привыкли к кривому зеркалу теней, в котором все представало несколько в искаженном виде. Впрочем, ему не нужно было видеть ждавшего его в комнатушке, чтобы узнать.
   Повелитель небес прошел к огню, сел на каменный стул рядом с ним.
   -Бог погибели, - прежде, чем исполнить волю Губителя, напомни­ла тому старая горожанка, - ты обещал...
   -Да, помню, - странно, но Нергала ничуть не разозлился ни на ее медлительность, ни на эту странную для столь слабого и безза­щитного существа настойчивость. - Не бойся. Я сдержу свое слово. На этот раз, сдержу... Да, старуха,ты можешь остаться. Мы оба, - он качнул головой в сторону спокойно сидевшего напротив него Шама­ша, - любим, когда есть свидетели... А ты - очень удобный свидетель: что услышишь - то забудешь, что вспомнишь - сохранишь, о чем за­хочешь рассказать другим - не сможешь, а если что и скажешь - те­бе никто не поверит... Кстати, - он повернул голову к богу солн­ца, - знаешь, о чем она попросила? Ни за что не догадаешься. Сразу видно - выжившая из ума старуха. Не о бессмертии, не о мести, да­же не о пустоте...
   -Она просила тебя не начинать со мной бой в этих стенах.
   -Да, - Нергал взглянул на него с долей удивления. - Однако, ты догадлив, - впрочем, его поразило совсем не это - то, что повели­тель небес заговорил с ним, вместо того, чтобы и дальше хранить отрешенно холодное молчание.
   -Ты не гневаешься на меня, бог солнца?-с долей напряжения, не скрывая дрожи голоса, спросила горожанка.
   -Нет, - Шамаш оставался спокоен.
   -Ты знал...
   -Конечно, он знал! - воскликнул Нергал. - Еще бы ему не знать! Он умеет слушать и слышать. А ты так прозрачно намекнула ему: три великих бога, чьи имена не были произнесены при изгнании! Его - потому что его именем на смерть не обрекают. Кигаль - потому что она и есть по­велительница смерти, а дважды одно не повторяют. И мое. Потому что обо мне вообще не вспоминают, разве что в проклятиях... В об­щем, нужно быть глупцом, чтобы не понять.
   -Я должна была убедиться...
   -Что не идешь против его воли? Воистину,старуха, ты выжила из ума! - усмехнулся Нергал. - Как бы он, скажи мне на милость, мог отказаться от твоего приглашения? Повернулся бы и ушел, ничего не объяснив? Или сказал бы, что не хочет со мной говорить? И почему не хочет? Потому что встреча может закончиться сражением, к кото­рому он не готов? Да он скорее сделает шаг навстречу пустоте, чем позволит кому-то хотя бы заподозрить его в трусости!
   -Перестань, - поморщился Шамаш. - Зачем ты ей-то все это гово­ришь, раня душу? Знаешь ведь, что мне совершенно безразлично, что обо мне подумают.
   -Да. В отличие от меня... И, все равно, она ведет себя глу­по: дует на кипяток, прежде чем отхлебнуть из плошки, но при этом не снимает ее с огня.
   -Ей непросто видеть и одного из нас, а уж обоих сразу - и подавно, - тихо проговорил Шамаш, с сочувствием взглянув на сжавшу­юся в комок старую женщина. - Сядь, хозяйка. Тебе тяжело стоять. Да и в ногах правды нет.
   -Да уж, - фыркнул Нергал, - потрясное, должно быть, мы с тобой представляем сейчас зрели­ще... Жаль, что не взглянуть со стороны: два заклятых врагов, мир­но беседующих, да не где-нибудь, а в том самом городе, за который совсем недавно вели бой... Тут кто угодно спятит... Шамаш, знаешь, в чем твое главное отличие от Ута? Ты можешь если уж не прощать, то мириться, принимать очень многое из того, что есть, не оспаривая существование мрака и не стремясь во что бы то ни было сжечь все тени.
   Его собеседник молчал, не возражая. Он ждал, когда Нергал заговорит о главном - зачем искал встречи с ним. Но тот не торопился.
   -Это одно. А есть еще и другое. Он действовал, в то время, как ты говоришь, стремясь словами решить то, что, обретя плоть деяний, оборачивается бедой.
   -Это плохо?
   -Смотря для кого. Для жаждущих приключений - да. С тобой становится неинтересно. Вот и твои спутники. Целых два года с ни­ми не происходило совсем ничего. Обычная дорога, повседневная жизнь. Тишина и покой. Подумал бы хотя бы о своем летописце. Ему ведь совсем тоскливо - ни тебе сказок, ни легенд - скука да безделье.
   -Возможно. Зато он до сих пор жив.
   -Подумаешь - жив! Неужели ты полагаешь, что смертные ценят свою жизнь по длине? Нет! Для людей главное - насыщенность бытия. Полнота каждого вздоха. Так ведь, старуха?
   -Я всего лишь жалкая смертная...
   -Вот-вот, о смертных мы и говорим. Кому же, как не вам знать, что вы чувствуете. Мы - только предполагаем, основываясь на своих наблюдениях за вами.
   -Ну... - она медлила, не зная, что сказать. Ее душе не хоте­лось соглашаться с Губителем, в то время, как разум понимал: а ведь Он прав... И возразить - значило бы солгать перед лицом бога справедливости. - Один мудрый человек когда-то сказал: мы живем, чтобы потом было о чем вспоминать... Когда я была молода, служи­тель, опекавший нашу улицу любил повторять эти слова. Он гово­рил - есть несколько родов памяти. Один - память деяний - наши поступки, работы. Другой - наша собственная память, то, что унесем мы с собой - события, переживания... Он говорил: каждый вы­бирает для себя что-то одно. Простые люди - обычно третье... Я - самая невзрачная из простых смертных...
   -М-да, - Нергал взглянул на нее с долей удивления и даже уваже­ния. - А ты, оказывается, не такая выжившая из ума старуха, какой кажешься в первый миг. Ты будешь даже помудрее многих из тех, с кем мне довелось говорить... Хотя, конечно, надо признать, что мало кто осмеливался быть так откровенен со мной, да и просто говорить, мудрствуя... Послушай ее, Шамаш, послушай: она говорит правильные вещи!
   Тот пожал плечами. Он слушал разговор, однако же, глядел в сторону, думая о чем-то своем. Взяв в руки старую скривленную ко­чергу, он стал ворочать угли в очаге, следя за мерцанием искр.
   -Ты считаешь иначе?
   В отличие от бога Погибели старая горожанка не осмелилась спросить, но, когда вопрос был задан, насторожилась, потянулась вперед, уходя в слух.
   -Все зависит от того, как воспринимать то, что ждет за гранью смерти, - негромко проговорил он, - если как сон - память все, что остается, из чего черпают силы и образы грезы.
   -Вот! - вскричал Нергал, взмахнув рукой, в то время, как горожанка облегченно вздохнула, подтвердив подтверждение.
   -А если как дорогу, то память - лишь тяжкий груз, который давит на плечи, вынуждая порою поступать совсем не так, как сле­довало бы...
   -Это ты исходишь из собственного опыта? Ну, для нас позабыть о чем-то, что не хочется помнить, ничего не стоит. Ты и предста­вить себе не можешь, сколько всего я повычеркивал из своей памяти за минувшие вечности! Куда больше, чем оставил. О том же, что бы­ло накануне всего, и говорить нечего - это стерлось из памяти це­ликом и полностью... И ты забудешь. Пройдет одна вечность, другая - и от всего, что тяготит тебя сейчас, не останется и следа.
   Когда он говорил это, старуха, поднявшись со своего места, осторожно, бочком, двинулась к выходу. Но ее остановил голос Нергала, который, заме­тив это, тотчас прервав разговор с Шамашем, повернулся к горожанке:
   -Ты куда это собралась?
   -Не гоже простой смертной слушать такие речи, - пробормотала та.
   -А ну-ка сядь назад!
   Горожанка, не соглашаясь, упрямо закрутила головой, и Нергалу пришлось прикрикнуть на нее:
   - Сядь, тебе говорят! - впервые его голос стал резким, в нем послышалась властность и даже доля рожденной недовольством ярости, однако он быстро успокоился, перейдя на добродушное ворчание. - Тоже мне! Она решила, что ей лучше уйти! Посмотрите-ка на нее! Она так страстно стремилась обрести воспоминание веков, а когда несбыточное жела­ние начало исполняться, вдруг задумала бежать от него прочь! А кто тебя вообще спрашивает? Или ты думаешь, мы с ним, - он качнул головой в сторону бога солнца, который по-прежнему глядел в огонь, не обращая ни на что иное никакого внимания, - говорим вслух, потому что нам так удобнее? Или небожители не знают иной речи, кроме той, что были наделены вы? Это все для тебя!
   -Но почему?!
   -Да потому что нам нужен свидетель! - непонятливость смертной в любом другом случае разозлила бы бога Погибели, но на этот раз все было иначе: над яростью преобладало другое чувство. Разговор с той, которая не испытывала ни тени страха, забавлял его. Воз­можно, ему хотелось узнать, сколько еще выдержит старая женщина, прежде чем, упав ниц перед небожителями, назовет их, наконец, господами своей души.
   -Оставь ее, Нергал, - качнув головой, проговорил Шамаш. - Не мучай. Хочет идти - пусть идет.
   -Да не хочет она! А это так - притворство. И мимолет­ный... даже не страх - так, страхец - сомнение! Любопытство смерт­ных слишком велико, чтобы среди них нашелся хоть кто-нибудь, от­казавшийся быть свидетелем чуда. Ну ты сам на нее взгляни! А то уставился в очаг, ничего не видишь, и туда же - советуешь!
   Шамаш послушно повернулся, поднял взгляд на старуху. Уже че­рез мгновение его губ коснулась улыбка:
   "Ты прав".
   -А ты что думал? Что я просто издеваюсь над ней, как обычно, тебе же по привычке лгу? Да? А, постой, постой, ты ведь именно так и думал? Значит, наш совершенный бог истины не такой наивный простачек, готовый верить всем и во всем, как мне показа­лось? Ты все-таки сомневаешься? И не только в правильности своих поступков? - его лицо - маска человеческой плоти - оставалось невозмутимо, однако внутри все клокотало от с трудом сдерживаемо­го смеха.
   -Нет никого, кто был бы совершенен во всем и всегда.
   -Это конечно. Но ведь нет правила без исключения. И таким исключением в нашем мироздании всегда считался ты.
   -Считаться и быть - разные вещи.
   -Ты снова прав. И это удивляет меня куда больше столь ожи­данной ошибки. Провести столько времени в мире людей, которые только и делают, что восхищаются тобой, преклоняются, славословят... - он качнул головой. - Тут любой бы уверовал... И стал таким, каким тебя видят все. Вот взгляни на меня: я ведь не всегда был мерзавцем, негодяем, злодеем и так далее и тому подобное. Просто все считали меня таким. А я не особенно сопротивлялся. Ведь это по-своему забавно - соответствовать тому, чего от тебя ждут. Молчишь... - улыбка скользнула у него по губам. - А любой другой на твоем месте уже давно возмутился: как можно сравнивать меня и те­бя! Хотя... - прищурившись, Нергал взглянул на Шамаша, - может быть, все дело лишь во времени. Пройдет вечность - и все изменится, - его лицо погрустнело, и он, сам не зная почему доба­вил: - хотя, мне бы очень не хотелось, чтобы это было так. Уж лучше б я ошибся... С тобой... таким какой ты сейчас, занятно. Нет, просто здорово! Ты прав - разговоры лучше дела. И сколько всего узнаешь! А, главное, какое удовольствие получаешь. Оставаясь при этом ну абсолютно ни в чем не виноватым!
   -Ты хотел видеть меня, чтобы сказать это?
   -Я хотел взглянуть на тебя. Какой ты на самом деле. Не в мгновение кризиса с его безумным напряжением и мыслью о спасении, а в самый обычный день, вот как сейчас... - он огляделся вокруг, видя не бледные бесцветные стены жалкого жилья старухи, а весь лежавший за ними город, целиком и в мельчайших деталях. - Ты всегда был честен со мной, видя ту грань между добром и злом, что есть во всех, даже том, кто повелевает силами тьмы... Прости за весь этот пафос, но он нужен как предисловие к тому, что я хотел ска­зать. Этот город будет моим. Я не угрожаю, нет, просто констати­рую факт. Так буде. Не сейчас. Может быть, завтра, может быть, в конце этой вечности или даже в начале следующей, но будет.
   -Зачем...?
   -Что - зачем? - не дав ему договорить, поспешил с ответом Нергал.-Зачем я говорю тебе это? Потому что хочу, чтобы ты знал. И мучался этим знанием. Ведь...
   -Зачем тебе Керха, Нергал? - прервав его, Шамаш полностью за­дал тот вопрос, который был не верно понят собеседником.
   -Она должна быть моей!
   -Ты говоришь о городе, не женщине.
   Губитель не сдержал смешок.
   -А если мне нравится думать о городе, как о женщине? Пусть я бог, но, хвала тем, чьи фантазии сделали меня таким, какой я есть, мне не чужды людские страсти. Да и город этот в некотором роде женский - одна богиня-покровительница, другая. Так что...
   -Великие боги! - донесся до них полный ужаса шепот старухи, которая вдруг представила себе, сколь страшным могло быть буду­щее, ожидавшее ее город, ее потомков.
   -Не бойся, смертная. Какой смысл бояться того, что тебя не коснется? - стал по-своему успокаивать ее Нергал.
   -Но других...
   -А что тебе за дело до других? Живи одним днем, одним поко­лением, как учит тебя твоя вера - вот и все дела... И, потом, у твоего обожаемого бога солнца есть возможность изменить все это.
   -Ты обещал, что не вызовешь Его на бой....
   -Хватит, женщина! - поморщившись, остановил ее взмахом руки Нергал. - Мне уже начинает надоедать твое глупое упрямство! Как будто нет другого способа решить дело подобного рода, кроме как в бою... Давай бросим кости, - повернувшись к богу солнца, предложил вдруг он.
   -Что? - Шамаш удивленно поднял на него взгляд.
   -Все предельно просто: выпадет черное - Керха твоя. Я уйду. И забуду о ней навсегда. А выпадет белое... Что же...
   -Я не верю в слепую судьбу и не поставлю даже одну единственную жизнь, не то что будущее целого города на камень.
   -Не веришь в то, что выиграешь? - усмехнулся бог Погибели.
   -Керха не мой город и не твой. Пусть так и будет... Мне пора возвращаться, - отложив в сторону кочергу, Шамаш поднялся с каменного стула.
   -Не мой и не твой, говоришь? - Нергал задумался. - Мне нравится, как это звучит... Ты хочешь сказать, что готов обойти его своей заботой, если я не стану заносить сюда зло? Интересная мысль... Я почти готов согласиться с этим... Вот только, - он развел руками, - ты не сможешь исполнить этот уговор. Потому что уже дал слово другим. Ты ведь все-таки решил провести этот странный обряд, рожденный за гранью мироздания?
   -Они просили...
   -Они просили тебя вернуть тепло небесам, - прервал его Губи­тель. - Согреть землю, даря ей грядущее жизни, не смерти. Однако ты, как я погляжу, не особенно торопишься исполнять эту просьбу.
   -Это невозможно... - видя, что бог солнца молчит, нервно сжав руки, заговорила горожанка, словно стремясь оправдать повелителя справед­ливости в глазах владыки погибели... или, может быть, своих собс­твенных глазах.
   Нергал ни взглядом, ни словом не выразил своего недовольства тем, что смертная решила вмешаться в их разговор, вставая совсем не на ту сторону, произнося совсем не те слова, которые он от нее ждал. Однако он не дал ей договорить фразы:
   -Возможно. Для него - возможно все. Или, вернее сказать - все, чего он хочет. Надо просто захотеть, верно? А если так, в чем дело, Шамаш? Скажи. Не мне - мне-то, собственно, в нынешнем мире даже лучше. А вот ей, этой смертной, одной из тех, кто почи­тает тебя от рождения и после смерти больше, чем других небожите­лей. Какой бы ни была правда, тебе нечего бояться, что в тебе разочаруются другие - ведь она никому ничего не расскажет. Удобный свидетель, я уже говорил. А слова... Нужно же их отрепетировать. Посмотреть на реакцию. Прежде чем говорить тем, чье мнение тебе дорого. А ведь рано или поздно тебе придется это сделать.
   -Истина одна. Что бы мы ни думали о ней. И от того, будет ли она произнесена вслух или нет, ничего не изменится.
   -Говори, Шамаш. Я задал вопрос.
   -Ты ведь сам хочешь получить ответ, верно? И тебе не важно, что почувствует эта женщина.
   -Да.
   -Я мог бы растопить снега. Мог бы согреть весь этот мир. Он не столь уж велик - остров в бушующем море. Но никогда не сде­лаю этого. Потому что у него нет будущего за исключением того, что зарождается в снежной пустыне.
   -Загадка на загадке. Скажи прямо - ты не хочешь делать это­го, потому что иначе твои горячо любимые маги будут никому не нуж­ны.
   -Господин Шамаш, - смертная впервые назвала его так, тем са­мым, наконец, признав власть повелителя небес над своей ду­шой, - если это действительно так... Если, обретя спасение, наши по­томки забудут о тех, кому обязаны выживанием своих предков, если они отвернут свой лик от хранителей тепла, если так, пусть уж лучше их вообще не будет, чем быть такими! - ее голос дрожал, в глазах стояли слезы, но не от мысли, что, возможно, сейчас она произносит приговор своим собственным правнукам, а от того кошма­ра, который вдруг открылся ее взору: нет ничего ужаснее неправед­ной жизни, полной неугодными небожителям поступками. Нерожденный не знает горя, умирающий в праведности - страха, ведь его ждут прекрасные сады благих душ и сладкие снежные сны. Но все это - и горе, и страх, и горечь невосполнимых потерь, и разочарование пе­ред ликом мечты, которая не сбудется никогда - окружает того, кто, рожденный и живущий в преступлении, проживает лишь од­ну жизнь, совсем крохотную рядом с вечностью мироздания.
   -Ну конечно, - криво усмехнулся Нергал, - легко отказываться за других. А если бы это была твоя судьба, твоя жизнь? Что если бы мы дали тебе перерождение как раз тогда, на грани перемен?
   -Я сказала бы то же, повелитель Погибели, - в этом странном, не понятном ей разговоре, она - не разумом, душой - избрала сто­рону одного из богов и теперь была готова стоять на ней до кон­ца, - то же и куда быстрее, - продолжала она, не сводя с собеседника твердого, решительного взгляда глаз, которые вдруг вспыхнули тем огнем, что, свойственный юности, обычно к старости угасает, лишаясь сил страстей, - ведь решать за себя - легче, чем за других.
   -Разве? - тот не верил в ее искренность. Возможно, старуха действительно так думала, во власти какого-то мимолетного чувс­тва, но тем самым она лишь обманывала себя.
   -Спроси любого. И ты получишь тот же ответ! - а затем она перевела взгляд на бога солнца: - Спроси, господин Шамаш!
   -Нет, смертная, - прервал ее Нергал. - Никого он спрашивать не будет, - его лицо помрачнело, наполнившись какой- то далекой, за­думчивой грустью. - Потому что и так знает, что ему скажут... А еще потому, что дело не в магах, а в нем самом.
   -Нет! - в глаза женщины волной ужаса вошло внезапное подозре­ние, заставившее побледнеть ее губы.
   -Что? О чем ты подумала? Говори, не стесняйся. Кажется, мы сделали все, чтобы сейчас, в этом разговоре ты чувствовала себя равной, не боясь говорить то, что думаешь, не беспокоясь о том, кто твои собеседники. Ну?
   -А даже если так... Даже если все дело в Ней, пусть так...
   -В ней - это в ком? В Айе, что ли? - Нергал рассмеялся. - Ну, право же, вы, смертные, не перестаете меня удивлять! Ладно, вы, конечно, можете не знать, что она менее всего стремится к власти над вашей землей. Людской мир ей и нужен-то исключительно постольку, поскольку по нему странствует Шамаш. Ее стихия, ее дом - лу­на. Так было всегда и это ничто не изменит. Или ты думаешь, в ином случае она бы пряталась от вас? Нет, когда стремишься власт­вовать, хочешь, чтобы тебе поклонялись, идешь к своим будущим ра­бам, а не бежишь от них в снега, где кроме бродяг-караванщиков да таких же, как они, безумных разбойников и нет ничего... Хотя... - он задумался. И улыбка исчезла с его губ. - Может, ты и права... Ведь властвуют не только над живым, но и над мертвым... И, потом, она всег­да считала эту землю разлучницей... Так что не удивительно, если захочет положить ей конец... Но даже если и так, это ничего не меняет. Во всяком случае, в нашем разговоре. В от­личие от людей, Айя Шамашу безразлична.
   -Этого не может быть! - вскричала старуха.
   -Но это так, - остудил ее пыл Нер­гал. - Ведь верно, Шамаш? - он повернулся к повелителю небес, пони­мая, что смертная если кому и поверит, то богу истины, а не отцу обмана. - На чьей стороне ты будешь, если Айя захочет уничтожить род людской?
   -Тех, кому будет нужна моя помощь, - он, стоявший до этого ми­га на месте, не видя для себя возможности уйти посреди разговора, теперь решительно двинулся к двери, открыл ее...
   -Я хочу, чтобы ты знал, Шамаш, - остановил его на пороге голос бога по­гибели, - Намтар уже приготовил камни жребия. Я сам видел. Если камни не бросим мы сейчас, это сделают смертные. А у них куда меньше шансов выбрать лучшую долю.
   -Но это будет их выбор и их судьба.
   -Значит, пусть решают сами? К добру или злу? К счастью или беде? Как угодно - но сами? - Губитель кивнул, так, словно ждал от собеседника чего-то подобного. - Я скажу тебе кое-что... Что мне не следовало бы говорить, потому что для меня все твои недостатки - подарок судьбы. Глупо идти к черте, когда можешь все изменить на безопасном удалении от нее. Зачем тратить силы, бросать вызов судьбе, вырывая жертву смерти из рук вестников, когда можно, не доводя все до крайностей, ограничится маленьким безобидным чудом? Оп - и готово!
   Не отходя от порога, бог солнца повернулся к собеседнику:
   -Зачем ты меня хотел видеть на самом деле? Ведь все, сказанное тобой - лишь слова, не более.
   -Да, верно, - Нергал сощурился, поджав на миг губы. - У меня была причина... Которая заставляла меня вежливо с тобой говорить, вместо того, чтобы пронзить кинжалом. Очень важная для меня причина. Важнее нашей с тобой вражды, этого города, да и вообще всей земли. Вот. Передай от меня привет своей маленькой спутнице. И этот скромный подарок, - он легкой тенью в мгновение ока перенесся к богу солнца, чтобы протянуть ему тонкий серебряный браслет, резные пластинки которой были покрыты причудливыми рисунками, вы­ложенными переливавшимися всеми цветами радуги драгоценными кам­нями.
   -Ты решил заставить ее вспомнить о том, что лучше забыть нав­сегда?
   -Не думай, Шамаш, я меньше всего хотел, чтобы она мучилась от воспоминаний. Но теперь это не важно. Она уже все знает. Лалю удалось обмануть нас тогда и сохранить свободу. Он в этом мире, Шамаш. И накапливает силы, таясь в тени. Не знаю, что он там замышляет... Но он нашел путь в ее сон и все ей рассказал.
   Шамаш помрачнел. Взгляд, брошенный им на Нергала, был черен и холоден.
   -Надеюсь, она поймет, - чуть слышно проговорил он.
   -Почему ты спас ее и позволил мне помочь тебе в этом?
   -Почему я скрыл от нее правду... -его мало волновали события, оставшиеся далеко в прошлом. Тем более, в прошлом не этого мира, а края сновидений. В рожденном грезой она разберется. Но вот в голосе обиды... Он слишком хорошо помнил, как чувствительна была душа малышки к любой недомолвке, которую она воспринимала не ина­че, как самый жестокий из обманов.
   -Люди быстро взрослеют. И она уже должна была вырасти из детских обид... Шамаш, передай ей браслет. Пусть она носит его на левой ноге. Он... Он будет хранить ее от тех сил зла, что подв­ластны мне. И даже действуя не по моей воле, а из собственной прихоти, они не смогут причинить ей зло. Нигде и никогда. Ты зна­ешь, я обещал... - Нергал объяснял... Или даже скорее оправдывался, полагая, что бог солнца медлит потому, что не доверяет своему вра­гу. - Загляни в мою душу, если сомневаешься... - он был готов открыть ее. Собственно, ему нечего было скрывать: когда речь заходила о малышке, он не позволял себе ни тени не то что обмана, но даже недомолвки.
   Шамаш несколько мгновений пристально смотрел на него. А за­тем взял из рук Нергала подарок.
   -Я передам. Прощай, - и он исчез во мраке ночной улицы.
   -До встречи... - прошептал в полутьме комнаты Губитель. Тени и отблески огня скользили по его лицу, однако же, не придавая ему зловещий вид. Нергал казался скорее чем-то расстроен. - Жаль, - сорвалось вздохом у него с губ, - но когда мы встре­тимся в следующий раз, мы встретимся врагами, ведущими бой...
   -Если тебе не хочется этого...
   -Я бог Погибели, смертная! - резко повернувшись к ней, воск­ликнул Нергал. Его голос был грозен, а вид властен. Чувствовалось - еще мгновение, один неверно сделанный шаг, случайно оброненное слово и вся хранившаяся в его душе ярость выплеснется наружу.
   Однако, даже если он хотел поставить на место забывшуюся женщину, а не просто играл в могущественного повелителя стихий, у него ничего не вышло.
   -Знаю, - спокойно произнесла та, чуть наклонив голову. - Не пугай меня, не надо. После того, что произошло, что я услышала, тебя не испугалась бы даже маленькая девочка, не то что старуха, которой все равно больше не жить, и которой теперь есть что вспо­минать, о чем думать долгими снежными ночами во владениях лу­ны. Я больше не боюсь тебя, повелитель страха.И правильно, что никто не видел тебя таким...
   -Ты не боялась меня и раньше. Иначе бы не осмелилась даже стоять рядом со мной, не то что говорить. Что же до увиденного тобой... Ты разочаровалась во мне - я не столь жесток, как должен быть. Но, поверь мне, нынешний вечер - очень редкое исклю­чение из правил, когда мне не хотелось быть таким, какой я всег­да, каким меня привыкли видеть другие. Потому что у меня была другая цель... Придет полночь. Зажгутся черные звезды, выползут из своих нор мои слуги - призраки и демо­ны - и упаси ваш род встать на моем пути - не поща­жу... Но ты говори, говори со мной, будь искренна и смела - я этого хочу... Ответь: а в Шамаше ты не разочаровалась?
   -Нет! - как она могла? Наоборот - до сей поры в ней не было особенной веры в бога солнца. Если она и почитала Его - то по обычаю, вместе со всеми, чтобы не выделяться. Те­перь же ее душа, признав в Нем своего господина, трепетала при одной лишь мысли о повелителе небес, одном воспоминании, расте­кавшимся блаженным теплом по сердцу.
   -Но ведь он говорил со мной - своим врагом, врагом своих друзей, тем, кто чуть было не убил его.
   -Ты тоже говорил с Ним!
   -Я! Я - злодей. Мне все можно. Бить ножом в спину. Издевать­ся над беззащитными. Губить невинных. А он - не может даже сол­гать.
   -Господин Шамаш и не скрывал, что ты Ему неприятен. Он видит в Тебе врага.
   -Что же он не вызвал меня на бой?
   -Зачем? Он ведь уже раз победил тебя в этих стенах.
   -Не напоминай мне об этом, если хочешь пережить эту ночь! - процедил Нер­гал сквозь крепко стиснутые зубы. Его глаза вспыхнули алым пламе­нем злости.
   -Ты сам велел мне быть искренней, - спокойно напомнила ему старуха. Ее губ коснулась усталая улыбка. Умереть в такую ночь - это было бы прекрасно! Тогда время не успело бы стереть ничего из памяти и она б перенеслась в самый прекрасный и волшебный сон из всех возможных.
   -Да. И, все же, я не советовал бы тебе злоупотреблять моей благосклонностью. Я - тот, кто привык во всем потакать своим желаниям, не заботясь о том, чтобы эти желания соответствовали данному слову.
   -Спасибо, бог погибели.
   -За что? - тот удивленно вскинул брови, сразу растеряв запал ярости.
   -За совет.
   Нергал рассмеялся:
   -Да. Мне нравится твоя смелость. И поэтому я прощаю тебе дерзость... И знаешь что? Я готов предложить тебе просто так то, что другие покупают долгими годами верной службы. Хочешь стать бессмертной?
   -Ты предлагаешь той, которую ждет вечность сна, бессмертие?
   -Да. Сон - не для души. Он - для того, что остается от пло­ти. Подумай и о другой части себя. Ведь после того, что произошло этой ночью, моя женушка Кигаль вряд ли откроет для тебя врата в сад благих душ.
   -Но... - по ее лицу скользнул если не страх, то его тень - сомнение. - Я ведь не совершила ничего плохого...
   -Ты привела Шамаша навстречу с его врагом. Если бы сегодня я хотел его убить, мне бы это удалось. Или ты не считаешь это преступлением? Смертная, то, что хорошо заканчивается, не обяза­тельно и начиналось так же хорошо.
   -Но... - она сжалась, на глаза набежали слезы, в которых пока еще было больше удивления, чем боли.
   -Это несправедливо? Да. Но Кигаль никогда не была богиней справедливости. Это - путь Шамаша. А Шамаш, в свою очередь, не вмешивается в дела сестры. Край смерти - не его владения. Так что, - он развел руками. Затем, выдержав паузу в несколько мгнове­ний, продолжал: - Но я не хочу, чтоб ты страдала из-за меня. Поверь - витать призраком над земным миром, преодолевая за один миг путь в тысячу дней, встречая утро в одном городе, а ночь - в другом, не так уж и плохо. Может быть, даже интереснее, чем все время сидеть пленником в одном-единственном однообразном в своей неизменности саду. Я так думаю, будь твой обожаемый Шамаш простым смертным, он выбрал бы для себя именно такую долю.
   -Я... - душа горожанки рвалась на части. Она не знала, что сказать. Страх толкал ее из стороны в сторону. - Я... Мне нужно подумать...
   -Что ж, думай. Но лишь до рассвета. С последней тенью тьмы я уйду - с твоей душей или без нее - и уже не вернусь в этот город до тех пор, пока не умрет последний из тех, кто уже рожден. Все должно забыться. Поколение, помнившее о произошедшем здесь, должно уйти, сменив­шись тем, для которого все рассказы о прошлом будут только леген­дой, не былью...

Глава 12

   Оставив позади дом, который, казалось, умирал вместе со сво­ей хозяйкой, походя скорее на склеп, чем на жилище, Шамаш вышел на проулок - узкий и такой черный, что не обладавший спо­собностью видеть в темноте мог бы пройти по ней лишь на ощупь, держась рукой за стену и осторожно вымеряя каждый шаг.
   А тут еще дождь... Начавшись внезапно, он лил как из ведра. Вода словно пере­лившись через край переполненных ею небесных сводов, нескончаемым потоком летела вниз, наполняя воздух влажной прохладой. Поспешно смыв пыль и грязь с мостовых, она разлилась стеклянными лужами и тотчас запрыгала по ним, разбивая на мелкие осколки.
   Ливень разогнал по домам людей, которых, знавших о приближе­нии великого события и ожидавших его прихода под открытым небом, не смогла заставить разойтись ночь. Еще совсем недавно заполненная толпами народа площадь опус­тела. Она стала похожа на залу в замке великанов, которую тысячи духов-невидимок спешат отмыть, готовя к возвращению после долгого отсутствия хозяев.
   Шамаш остановился, запрокинул голову, подставляя лицо под капли дождя. Ему всегда нравился дождь. В нем было столько силы и, вместе с тем - слабости, радость свободы и текшая по щекам потоками слез грусть. Дождь был тем единственным, что вбирал в себя все стихии, соеди­няя их, перемешивая - воздух и огонь, воду и твердь. А, главное, он всегда был искренен, никогда не таил своих чувств - ярость бы­ла яростью, а ласка лаской. И спешил поделиться ими с другими, теми, кого застал в пути, даря покой забытья уставшим и гром пробуждения заснувшим...
   "Где ты был! - он не заметил, как богиня врачевания подошла к нему, очнувшись от своих мыслей лишь когда в голове прозвучал ее мысленный голос - взволнованно-резкий, полный одновременно радости и недовольства. - Я всюду тебя иска­ла! Лика уже родила!"
   "Я знаю", - его безмятежно-спокойный взгляд остановился на лице Нинти.
   "Ты должен был быть с ней рядом!"
   "Нет, - качнул головой Шамаш. - Я не пови­туха, чтобы принимать роды".
   "Да! Как я могла забыть! - недовольство перелилось в с трудом сдерживаемое возмущение. - Ведь вы, мужчины - и боги, и люди, и звери, - все одинаковые! Во всяком случае, в этом - стремлении в такое мгновение оставить женщину одну, словно только она во всем виновата, и должна одна за все расплачиваться!"
   "Ты забываешься: это не мой ребенок".
   "Не твой? - она не сразу поняла, что тот имел в виду, когда же до нее дошло - нервно рассмеялась. - Я и не говорила, что ты его отец! - однако уже через мгновение она посерьезнела. - Однако ты - его бог покровитель! Который должен стоять рядом с малышом в миг рождения, чтобы вдохнуть в него первый глоток воздуха!"
   "Я не его покровитель".
   Сперва лицо богини побледнело, в глазах осколком льда застыл ужас, но уже через мгновение мороз сменился пламенем ярости:
   "Ты ведь дал слово!"
   "Провести обряд".
   "Разве это не одно и то же?"
   "Нет", - он чуть наклонил голову, глядя на собеседницу из-под густых бровей, как той показалось - с вызовом. В какой-то миг Нинти даже испугалась, что вот сейчас повелитель небес повернется и уйдет прочь из города.
   "Прости, я, наверно, не правильно поняла... - она уже стала извиняться, хо­тя и еще не понимала, в чем ее вина.- Но ты собирался дать ему имя, и я подумала..."
   "Я не знаю с точностью до подробности, как все произойдет здесь и сейчас. Но если все пойдет по плану - мне не придется да­вать малышу имя, я лишь помогу ему встретиться с ним".
   "Найти..."
   "Это не совсем поиск. Скорее встреча двух сущностей - плоти и силы".
   "Я не понимаю!"
   "Видишь ли... Этот обряд... Он не связывает обетами и обязательствами. Он лишь позволяет обрести в настоящем, что суждено на­деленному даром, среди множества путей тот единственный, который открыт именно ему".
   "Я все равно не понимаю... Нет, Шамаш, не надо, не пытайся объяснить! Мне легче разобраться в том,что я вижу, а не слышу. Конечно, это странно для богини, но слова и образы для меня не одинаково ясны и отчетливы. Пойдем. Так или иначе, нам пора, вер­но?"
   "Да".
   Они стали подниматься по холму вверх. Превращенная дождем в вязкую жижу земля мешала идти, все, даже мокрые камни, скользили под ногами. Но те, кому ничего не стояло подняться в воздух, ме­няя земные пути на пусть призрачные, невидимые глазу, однако в этот миг куда более надежные небесные, не торопились шагнуть на них. Со стороны это могло показаться упрямством. Или забывчи­востью. Никто, кроме них самих не знал, что это было на самом деле. А они в этот миг не задумывались над причинами своих поступков. Им было все равно. Важным было не это - совсем другое.
   "Дождь, - когда молчание стало в тягость, прошептала Нин­ти, - странно..."
   "Что - странно?"
   "Его не было так долго... В оазисах он - редкость. И вот вдруг..."
   "Пусть идет. В нем нет ничего плохого".
   "Да. Если люди с ним и связывают какие приметы, то только хорошие. Дождь - очиститель. То, что происходит под его потоками - свято. И, все же... Я предпочла бы, чтобы нынешний день ничем не отличался от вчерашнего".
   "Почему?"
   "Не знаю. Есть во всем этом что-то... От слез плакальщиц... Ладно, Шамаш, - она уже спешила закончить тот разговор, который са­ма начала, - не будем об этом. А то еще призовем беду на головы лю­дей".
   "Как скажешь", - пожал плечами бог солнца.
   В молчании они поднялись на вершину, вошли в храм.
   Там их ждали Хранитель и жрец.
   -Господин Шамаш, госпожа Нинтинугга, - Бур склонился перед небожи­телями в низком поклоне.
   -Все в порядке?
   -Да, господин, - прошептал он, с трудом справившись с вдруг накатившей на него нервной дрожью. - Хвала небожителям - у меня ро­дился сын! - удивительно, но действительно ему было все равно, наделен ли новорожденный даром или нет - главным было, что в семье появился продолжатель рода. Для древней знатной семьи, хранившей память о сотнях поколе­ниях предков, к которой принадлежал Бур, сейчас это было куда важнее всего остального... Хотя, конечно, знать, что твоему ре­бенку суждено стать Хранителем и не думать об этом, невоз­можно.
   -Как его мать?
   -С ней все хорошо, господин. Она так счастлива... Господин, - он сам пе­ребил себя, меняя одну мысль на другую, - тот обряд, о котором она говорила с Тобой... Могу ли я тоже присутствовать на нем? Я понимаю, что лишен дара, и... - он умолк, заметив поспешный кивок бога солнца.
   Шамаш не видел никакого смысла в уговорах, на которые был готов пуститься жрец, когда то, о чем он просил, было не просто правом, но долгом отца.
   -Я тоже хотел бы быть там... - бросив быстрый взгляд на друга, произнес Ларс.
   Шамаш вновь кивнул.
   -И я, - наконец, решилась попросить Нинти. Она понимала, что, вообще-то, ей, богине врачевания, не место на обряде наречения. Ни к чему лезть не в свое дело. Но ей было так любопытно, что она просто не смогла побороть в себе это чувство. Тем более, что повелитель небес не возражал.
   Шамаш сказал бы "нет" лишь в том случае, если бы хозяева го­рода собрали для обряда всех жителей оазиса, превращая тайное в представление для народа. А так - так даже было лучше. Новое всегда требует свидетелей.
   -Скоро полночь, - проговорил он, - пора.
   -В полночь? - все переглянулись. В глаза Нинти вошло удивление. - Это чужое время, - она хотела сказать - враждеб­ное, время Губителя, но не стала, видя, что горожане и так испу­ганы. Они надеялись, что у них еще будет время подготовить себя к тому, свидетелями чего им предстояло стать. А тут... Все происхо­дило настолько быстро, что мужчины расте­рялись.
   -Начавшееся в полночь получит завершение на рассвете... - за­думчиво проговорил Шамаш, а затем кивнул. - Да, все должно произой­ти именно так...
   Однако затем он, вспомнив, что мать новорожденной - не кол­дунья, которой нужно лишь совсем немного времени, чтобы восстано­вить свои силы, а простая смертная, вновь погрузился в раздумья.
   - Жрец, - спустя несколько мгновений тишины он повернулся к Буру, - где сейчас твоя жена?
   -Здесь, рядом, - поспешно ответил тот, а затем продолжал,объ­ясняя: - Она в дальней, жилой части храма. Если хочешь, я позову ее...
   -Нет, - качнул головой бог солнца, - будет лучше, если я пойду к ней. Но сперва не сочти за труд, спроси жену, готова ли она поговорить со мной сейчас... И вот еще что, - он остановил Бура, который уже бросился выполнять приказ бога солнца, - если она спит - не буди. Просто вернись и скажи об этом.
   -Но обряд...
   -Ничего страшного не случится, если мы отложим его до следу­ющей полночи.
   -Я...- Бур взглянул на него настороженно, с долей испуга. Ему мысль о том, чтобы отсрочить самое важное в жизни его ребенка, самое важное для всего города, а , может быть, кто знает, и всего рода людского события, совсем не казалась чем-то безобидным. Напротив, он мгновенно испугался даже самой возмож­ности отсрочки, когда любое промедление представлялось ему шагом к потере - не дня, а всего будущего. - Я все сделаю, - склонив голову в поклоне, не столько в знак почтения, сколько стремясь спрятать глаза, проговорил он. Однако думал он в этот миг совсем не о том, о чем говорил ему повелитель небес.
   Бур собирался поговорить с женой. Его мучили, раздирая на части, сомнения... Он был уверен, что та разделит его решимость провести обряд как можно быстрее. И, все же, боялся, что Лика может оказаться слишком слаба для этого. Тем более, что никто, кроме бога солнца не знал, сколь долог может быть этот путь, сколько шагов им придется преодолеть до рассвета.
   -Я пойду с ним, - решительно проговорила Нинти. - Так, на всякий случай... Все- таки, я богиня врачевания.
   Шамаш кивнул. Он хотел сам взглянуть на роженицу, убедиться, что с ней все в порядке. Но, с другой стороны, женщине это было сподручнее. К тому же, решил он, горожанке будет спокойнее ря­дом с покровительницей оазиса.
   -Господин... - оставшись один на один с богом солнца, начал Хранитель, но тотчас умолк.
   -Ты о чем-то хотел спросить меня? - повернулся к нему Ша­маш. - Давай. Сейчас, пока мы ждем - самое время для вопросов.
   -Я... Господин, спрашивают ради ответа. А я не знаю, ну­жен ли он мне. Прости, повелитель моей души, наверное, я говорю ерунду, но мне кажется, что некоторые вещи лучше не знать. Так спокойнее.
   Бог солнца кивнул:
   -Верно, - он огляделся вокруг. - Прошло всего три года, а город изменил­ся так, словно минула вечность...
   -Да. Я старался.
   -И, в то же время, он остался прежним, - Шамаш наклонил голову в знак одобрения.
   -Сначала я хотел сделать все, чтобы от старого не сохранилось и следа, чтобы ничто не напоминало о минувшем. Но по­том... - поджав губы, Ларс замолчал, задумавшись над чем-то своем, но всего на мгновение, а затем продолжал: - Я решил, что не в праве этого делать. Ведь минувшие сто лет - не вся история города. И нельзя, поддавшись мгновенному чувству, уничтожить все, что соз­давалось тысячелетиями...
   -Все так... Последние годы были спокойными?
   -Да, господин. Полны забот, но большей частью приятных, - он улыбнулся. - Это были хорошие годы. Да славятся боги, пославшие их нам. Да будут Они так же милостивы и в буду­щем... - произнес он обычные в подобном случае слова благодарности, и лишь умолкнув, смущенный, втянул голову в плечи: привычные сло­ва, сказанные в присутствии небожителя, приобрели особенное, со­вершенно иное значение. Словно он не просто выражал почтение и признательность, но просил. И еще - упрекал за то, что подобная благосклонность скорее исключение, чем правило: боги жестоки, жизнь сурова и на мгновение счастья приходятся долгие года го­ря. - Прости, я не хотел... - сглотнув подкативший к горлу комок, пробормотал он.
   Шамаш, брови которого были нахмурены, губы напряженно сжаты, а руки скрещены перед грудью, кивнул, показывая, что понимает и принимает извинения. А затем, как могло показаться - с долей поспешности - повернулся в ту сторону, с которой до его слуха донесся звук шагов.
   В залу медленно вошли Нинти и Бур, ведя под руки болезненно - бледную Лику, выглядевшую такой слабой, что, казалось, не под­держивай ее спутники, она б упала.
   Шамаш, осуждающе взглянув на богиню врачевания, двинулся к ним навстречу:
   -Зачем ты встала?
   -Господин, я... - голос горожанки был тих, но глаза горели таким огнем, что остудить их жар не смогли бы никакие слова, ни лютый мороз, ни все снега пустыни. - Я готова к обряду! Я смогу! Ты видишь: я иду. У меня хватит сил...
   Несколько мгновений Шамаш смотрел на нее, затем качнул голо­вой:
   -Будет лучше подождать до завтра.
   Та тотчас вскинулась, испуганно вскрикнула:
   -Нет! - завтра! сколько всего могло случиться за целый день! - Прости меня, господин, я не имела права идти против Твоей воли, - однако, ни в ее голосе, ни в глазах, не было и тени ви­ны, - но я не могу иначе: мой сын сейчас - самое главное для меня. Он - весь мой мир, мой бог. Прости, - вновь проговорила она, увидев, как побледнел, услышав эти слова, муж, готовый зашикать на жену, говорившую богохульства.
   Взглянув на горожанку, Шамаш тяжело вздохнул. Он был хмур. Но совсем не потому, что слова женщины разозлили его. Бога солнца беспокоило нечто совсем другое. Лике не следовало вставать. И уж тем более идти куда-то. Прежде ей следовало набраться сил. Времени достаточно. Зачем спе­шить? Однако, видя, что спорить с горожанкой сейчас, все равно, что кричать на ветер, он, наконец, кивнул.
   -Хорошо.
   -Спасибо, господин! - едва услышав это, она расплылась в бла­годарной улыбке. Лицо разгладилось, полнясь покоем и счастьем.
   -Хранитель, жрец, - продолжал тем временем он, обращаясь к мужчинам, - подготовьте носилки...
   -Нет! - остановил его вскрик Лики.
   -Ты снова споришь, женщина? - он взглянул на нее с укором.
   -Да! - она готова была стоять на своем, даже если тем самым лишала себя вечности. - Да!-повторила она с еще большим жаром. Оттолкнув Бура и Нинти, Лика пошла к Шамашу, подобно туче, надви­гавшейся на солнце. В ее голосе был вызов: - Я не могу позволить, чтобы что-то пошло не так, ибо тогда я лишусь своего ребенка!
   -А так ты лишишь его матери! - ее упрямство начинало злить Ша­маша. И особенно потому, что его собственный разум, знавший гря­дущее, понимал: горожанка абсолютно права. Но душа, сердце отвер­гали эту правоту. И следуя голосу чувств, не рассудка, он продол­жал: - Подумай! Подумай о том, что можешь умереть!
   Она всхлипнула, унимая готовые хлынуть из глаз слезы, тяжело вздохнула, однако даже не опустила глаз, продолжая глядеть на бо­га солнца решительно и твердо:
   -Но мой сын будет жить! Он станет таким, каким ему суждено быть, каким он нужен городу, миру, Тебе! - казалось, Лика уже смирилась с мыслью о собственной смерти, словно такой была ее судьба, словно все давно произошло: она уже мертва и задержалась среди живущих лишь потому, что должна была закончить дело своей жизни.
   -Подумай о мире, который нужен ему, а не о том, которому ну­жен он!
   -Он не будет один! С ним рядом будут близкие люди, которые будут любить его, заботиться. Он будет счастлив!
   -Но с ним не будет рядом тебя, когда ты, именно ты будешь нужна ему больше всего!
   Шамаш был готов приказать ей, чувствуя, что не в силах переубедить. Однако когда он уже открыл рот, Лика, словно почувствовав, какими будут его слова, заговорила, упреждая, первой:
   -Господин, господин, - она торопилась, боясь, что ее остановят прежде, чем она успеет сказать то, что, как она ве­рила, сумеет переубедить бога солнца. - Я знаю, что виновата! Нака­жи меня за строптивость, за упрямство, за все! Накажи! Но сделай, как я прошу! Все должно произойти так, только так, именно так!
   -Лика, откуда ты можешь знать... - со страхом поглядывая на повелителя небес, чей грозный вид не сулил ничего хорошего ослуш­нице, зашептал на ухо жене жрец, стремясь вразумить ее, вернуть на путь истинный.
   -Я знаю! - она резко повернула к мужу бледное, без единой кро­винки, лицо, на котором двумя не меркнувшими, все сжигавшими костра­ми сверкали глаза. - Знаю! - взглянула она на Шамаша. - Так же, как знаешь Ты! Скажи мне, бог истины, отрешившись от настоящего и бу­дущего, не жалея жертву, думая лишь об обряде, который должен быть совершен: я права?
   Шамаш молчал, глядя на нее и в его глазах теплились грусть и сочувствие.
   -Ответь! - та уже не просила - требовала. - Твои спутники го­ворили: Ты не можешь оставить вопрос без ответа!
   -Это обычай иного мира, - сквозь стиснутые зубы процедил Ша­маш, - мира, который привиделся мне в бреду. Я следую ему, лишь когда считаю нужным.
   -А сейчас - нет? Потому что я права? Но Ты почему-то не хо­чешь этого признать?
   -Нет.
   -Ты ведь не можешь лгать! - ужаснувшись, женщина отшатнулась от повелителя небес, словно увидев за Его спиной тень Губителя.
   -Я всегда говорю правду.
   -Но я права!
   -Ты задала три вопроса, - он отвернулся от нее, устремил взгляд на стены, покрытые древними узорами, хранившими застывшие мгновения, которые давно сгинули в бездне.
   -И Ты ответил... - как быстро ни неслась вперед ее мысль, она не поспевала за богом солнца. Горожанке приходилось не только напрягать весь свой разум, но и отгонять назойливо кружившие в голове страхи, сомнения, отвлекавшие на себя внимание, ме­шая думать. - Ты имел в виду, что не хочешь признавать мою право­ту? Но почему, господин! - взмолилась Лика. Не в силах дольше дер­жаться на ногах, она скользнула на землю, села на камни пола, опершись о холодный мрамор руками. - Потому что в этом моя смерть?
   -Милая, не говори так! - жрец бросился к жене, прижал к своей груди ее голову, стирая ледяными пальцами рук катившиеся по ее щекам огненные слезы.
   "Шамаш, - покровительница города подошла к богу солнца. - Не му­чай ее! - полным боли и сострадания голосом, попросила она. - Пусть все случится так, как она хочет".
   "Даже если этим она убьет себя?"
   "Я буду рядом. Я поддержу ее, когда у нее закончатся силы. Все-таки, я богиня врачевания. Я смогу даже вернуть ее назад, к жизни, если она не далеко уйдет за черту. Мне это дано, ты зна­ешь... Если же... - она тяжело вздохнула, качнула головой. - Шамаш, что лучше: умереть за то, во что веришь всей душой, или жить с мыслью о совершенной ошибке, последствия которой могут проявиться через год, через век, через тысячелетие? Счастье покоя или вечные муки сомнений?"
   "Но ведь это не так. Новый, совершаемый впервые обряд еще свободен от власти обычаев и правил..."
   "Он не нов. Ты помнишь о нем".
   "Из сна!"
   Нинти качнула головой:
   "Зачем ты говоришь так? Ради нее? Но ведь для тебя тот сон - куда большая реальность, чем вся эта жизнь. И, потом, какая раз­ница: явь или сон. То, что происходит по одну грань, не может не влиять на живущих по другую".
   "Это проклятье - помнить!"
   "Нет. Это дар. Мы не были бы такими, какие есть, без памяти".
   "Я знаю. И все же... Если бы можно было все вернуть назад, я б отказался от памяти о прошлом мире не на словах,лишь в имени, а на деле, в душе - правилах, законах, обычаях..."
   "И кем бы ты был сейчас?"
   "Никем. Так лучше, чем быть собой и, в то же время - кем-то совершенно другим".
   "Шамаш... - медленно начала она, но затем вдруг, сплеснув руками, взвилась: - Я не понимаю, что тебя останавливает! Ты дал ей слово - исполняй его! Ты знаешь, что должен так посту­пить - и поступай! Не живи сомнениями!"
   "Я не сомневаюсь, девочка. Я знаю".
   "Что ты знаешь? К чему все это приведет? И что из того? Я тоже знаю! Но я еще и понимаю, что будет, если ты не станешь де­лать ничего, продлевая мгновение покоя, растягивая ожидание, не давая случиться тому, что должно произойти! Пусть лучше этот мир сгорит вместе со всеми нами в вспышке пламени, чем будет медленно замерзать, обращаясь в мертвый кусок льда! Так - лучше! Если бы мне, бессмертной, сказали, что за моей спиной стоит смерть, что я не могу избежать ее взгляда и все, что мне дано - выбрать, каким из двух глаз она посмотрит на меня - я выбрала бы этот, пламен­ный, живой!"
   И тут, словно услышав их разговор, продолжая его, вновь за­говорила Лика. Ее голос был тих и задумчиво, однако за этим поко­ем была скрыта такая сила, что против нее никто бы не пошел, по­нимая всю бессмысленность этого шага:
   -Пусть лучше вечность будет короче мига, чем миг длиннее вечности!
   -Почему ты не остановишь свою жену? - спросил бог солнца жре­ца. - Неужели не видишь, что она идет к краю обрыва? Или тебе без­различно, что с ней случиться?
   -Мне не безразлично, господин, - опустив голову на грудь, пря­ча от всех глаза, наполнившиеся такой мукой, что он был не в си­лах ее утаить, проговорил Бур. - Я очень сильно ее люблю. Слишком сильно, чтобы в миг, в котором она видит весь смысл своей жизни, свое предначертание, причину появления на свет, вставать у нее на дороге. Мой путь - не власть, а служение, не борьба, а помощь. Если мне будет дано сохранить ее среди живых - я буду благодарен судьбе. Если нет... Если нет, что же, я смирюсь с этим, перенесу всю свою любовь на наших детей, в которых продолжаемся мы и наши предки... И буду мечтать о том вре­мени, когда мы встретимся вновь во сне, что продлиться вечность.
   -Это речи служителя богов... - качнул головой Шамаш.
   -Я и есть жрец, господин.
   -Но еще ты человек. Смертный, супруг такой же смерт­ной, как и ты... - было видно, что он ожи­дал от Бура совсем иных слов, полагал, что тот поможет ему переу­бедить упрямицу или, во всяком случае, не будет мешать, ста­новясь на ее сторону. - Ладно... - вновь повернувшись к горожанке, пристально, глядя ей прямо в лицо огненным взглядом холодных черных глаз, проговорил он. - Хорошо, женщина. Пусть бу­дет по-твоему. Что бы ни случилось. Это твоя жизнь и твой выбор.
   -Спасибо, повелитель моей души, - устало улыбнувшись, женщина склонилась к полу, расстилаясь ниц перед богом солнца. - Спасибо за то, что был терпелив, что внял моим мольбам. Клянусь: я никогда больше ни о чем не попрошу...
   -Не надо обещаний, - остановил ее Шамаш. Оглядев всех собрав­шихся в зале, он проговорил: - Пора.
   -Да, пора, - Лика попыталась подняться. К ней тотчас подскочил Бур:
   -Обопрись о мою руку...
   -Нет, - она решительно отстранилась от него. - Я должна сама!
   -Сама. Конечно, сама, - к горожанке подошла Нинти, склонилась над ней. - Но мою помощь ты не отвергнешь.
   -Да, покровительница города, - Лика назвала ее тем из ее титу­лов, который был в этот миг самым важным в глазах женщины. - Спаси­бо Тебе, - опершись об ее руку, она медленно поднялась, глубоко вздохнула, чувствуя, как в ее замерзшее ослабевшее тело перелива­ется сила и тепло богини.
   -С ней все будет в порядке? - озабоченно спросил Ларс Нинти.
   -Да, - опережая ее, ответила Лика. Она устало улыбнулась: - Не беспокойся, брат: со мной все будет хорошо.
   Однако слова сестры не успокоили Хранителя. Он продолжал, преграждая им путь, смотреть на свою богиню.
   -Да, - уверенно ответила та. - Не бойся. Ведь я богиня врачева­ния и воскресительница мертвых.
   С долей недоверия взглянув на нее, Ларс покосился на уже ус­певшего удалиться от них на несколько шагов повелителя небес.
   -Не обращай внимания на Его слова, - проследив за взглядом своего мага, Нинти пододвинулась к Хранителю почти вплотную, зашептала на ухо. - Он так говорил, потому что испытывал вас всех и прежде всего Лику. Он должен был убедиться в вашей реши­мости.
   -Это действительно так? - как Ларс ни любил Нинти, как сильно ни верил ей и в нее, он был не в силах разогнать вдруг налетевшие на него серыми тенями сомнения. Его душа металась, не находя мес­та. Сердце то замирало, то бросалось с места вперед, словно стре­мясь наверстать упущенное.
   -Да, - она улыбнулась ему, успокаивая. - Конечно, правда. Верь мне, - богиня говорила так решительно, ее лицо было так ясно и чисто, что Хранитель кивнул, полня свою душу покоем ее уверенности.
   Но стоило смертному отвернуться, отойти на несколько шагов, как те тени, что мучили мага, закружились перед глазами богини.
   Она огляделась вокруг, спеша убедиться, что мужчины ушли достаточно далеко, чтобы не услышать тайного разговора двух жен­щин, а затем, наклонившись к самому уху Лики, зашептала:
   -Еще не поздно остановиться...
   -Зачем? Ты же сама сказала, что все будет хорошо, - они гово­рили не как богиня и смертная, а запросто, как две подру­ги, которыми они и стали за минувшие несколько лет.
   -Сказала! - недовольно фыркнула та. - Мало ли что я сказала!
   -Ты обманула Ларса?
   -Чтобы он остыл. И вообще, не люблю, когда кто-то принимает за нас, женщин, решение, только потому, что он, мужчина, считает себя сильнее и мудрее нас, словно он - хозяин, а мы - рабы.
   -Но солгать... Тем более так - не о себе, о господине Шама­ше... - Лика взглянула на нее со страхом.
   -А, - Нинти небрежно махнула рукой. - Я уже и ему успела сов­рать... И вообще, женщина, которая всегда говорит мужчине правду - либо мертва, либо глупа.
   Как ни была слаба Лика, она не смогла сдержать улыбки: слиш­ком уж забавны были услышанные ею слова. Но уже через мгновение она вновь стала серьезной.
   -Мы не должны были так вести себя с Ним...
   -Мне не следовало заманивать его сюда обманом, тебе - упрямо настаивать на своем... - вторя ей, продолжала Нинти.
   -Однако...
   -Да, вот именно - однако! Если бы вернуть все назад, я б поступила точно так же. И ты тоже.
   -Да, - тяжело вздохнув, кивнула Лика. - Ты понимаешь меня лучше, чем я сама...
   -Ну, я все же богиня... А теперь, пожалуйста, помолчи. Не трать на досужий разговор силы, которые тебе пригодятся для другого.
   -Угу.
   -И вот еще что. Крепче цепляйся за жизнь. Не торопись уме­реть. Ларс не простит мне, если я не смогу удержать тебя среди живых.
   -Поверь, я менее всего хочу умереть сейчас, когда у меня двое маленьких детей, в которых я нуждаюсь даже больше, чем они во мне, - ее лицо расплылось в теплой, блаженной улыбке. - Мой малыш такой славный! Ну просто маленький бог! Когда я держу его на ру­ках, мне кажется... Я чувствую себя самой счастливой из смертных... Ой, - остановившись вдруг, испуганно вскрикнула Ли­ка. - А ребенок? Мы ведь не взяли его с собой!
   -Не беспокойся. Малыша несет Бур.
   -Да? - она взглянула на богиню с долей удивления, даже расте­рянности. - А я и не заметила.
   -Это потому, что ты все еще слаба! - с сочувствием взглянула на нее Нинти. - И, потом, мы так увлеклись разговором, что не удивительно. Идем же.
   -Нет!
   -Ну что еще? - ах, как она устала от всего этого! Казалось бы, богиня врачевания сделала все возможное для того, чтобы Лика чувс­твовала себя счастливой. Ради исполнения мечты этой смертной она даже решилась рискнуть благосклонностью бога солнца, который ведь мог отреагировать на ее ложь совсем иначе. И, несмотря на все это, несмотря на все свое старание, не смогла ей угодить!
   Нинтинугга видела нынешний день совершенно другим. К чему все эти разговоры, споры, сомнения? Зачем мысли о смерти, страх перед будущем? Нет! Это должен был быть день исполнения желаний, а не ожидания потерь!
   "Ну почему, почему все так! - в какое-то мгновение обида зах­лестнула ее. - Почему у меня никогда ничего не получается! Ведь я так стараюсь!" - Нинти готова была заплакать.
   -Не Бур, а я должна нести мальчика! - тем временем продолжала Лика.
   -Что? - та, к которой она обращалась, была слишком погружена в свои собственные мысли и переживания, чтобы понять слова и чувс­тва другой.
   -Я - мать!
   -А он - отец, - она не собиралась возражать, просто напоминала, что в мире людей у отца больше прав на ребенка, чем у матери.
   -Это мое право!
   -Однако, - с упреком взглянула на подругу богиня врачева­ния, - сейчас не время для ревности, всех этих: кто больше любит малыша, кого малыш будет больше любить - меня или не меня...
   -Да при чем здесь ревность?!
   -Что же тогда? - решительность горожанки заставила ее начать сомневаться - а не пропустила ли она что-то важное? Нинти задумалась, вспоминая то, что ей было известно о жизни и обрядах смерт­ных. - Нет, Лика, все правильно, - спустя какое-то время, проговорила она. - Мы все делаем верно. Все по вашим обычаям: мужчина при­носит новорожденного к служителям, женщине же дозволяется лишь стоять в стороне и ждать, когда все закончится...
   -Сейчас совсем другое дело! Совсем другой обряд! - не унима­лась та. Если бы покровительница города не удерживала ее, она б давно бросилась к мужу, спеша забрать у него сына.
   -Лика! - Нинти нахмурилась. Упрямство женщины начинало ее раздражать. - Это ведь по меньшей мере нелепо! Ты поставила все с ног на голову! Ведь не человек существует для обряда, а обряд для человека!
   -Ты не понимаешь...
   -Это ты не понимаешь! - не выдержав, прикрикнула на нее бо­гиня. - И не пытаешься даже! Послушай меня...
   -Нет! Я знаю, как должно все быть! Я видела! Если что-то случится не так - все будет не так! Отпусти меня! - она дернулась, забилась в удерживавших ее руках, которые вдруг разжались.
   -Ну и иди! - сквозь зубы процедила Нинти. - Делай все так, как хочешь! Неблагодарная! - она думала, что такими сло­вами остановит горожанку, заставит ее испугаться, задуматься...
   Но нет. Едва почувствовав себя свободной, Лика кинулась до­гонять мужа, даже не оглянувшись на оставшуюся стоять позади нее в растерянности покровительницу города.
   -Отдай мне!
   Бур с удивлением и даже страхом взглянул на жену.
   -Что ты? Успокойся... - неуверенно проговорил он, в растерян­ности попятившись назад. - Тебе нельзя сейчас волноваться...
   -Дай мне сына! Я должна его нести!
   -Но тебе будет тяжело. Да и что измениться, если... Милая, милая, спокойно! Ты разбудишь крошку, испугаешь его... Если ты так хочешь, если для тебя это так важно... - смирившись, решив, что легче исполнить просьбу женщины, чем бороться с ней, он протянул ей запеленатого в мягкую теплую ткань новорожденного. - Вот, возь­ми. Только успокойся. Позволь мне быть рядом с тобой. Чтобы по­мочь, если тебе станет плохо. И обещай: если устанешь, ты пере­дашь малыша мне...
   -Я не устану! - резко прервала его Лика.
   -Но ты еще слаба! Усталость может затуманить твое сознание. Ты можешь упасть, и выронить ребенка...
   -Нет! Никогда! Я не причиню ему вреда! Я буду сильной! Я все смогу! - ее глаза горели уверенностью, за которой, в самой глубине, виделся покой, вошедший в них в то самое мгновение, когда мать прижала к груди свое дитя.
   Она огляделась вокруг, удовлетворенно кивнула - теперь все было правильно. Можно было идти дальше, вслед за богом солнца.
   Шамаш тем временем приблизился к вратам храма, остановился возле них, дожидаясь, пока его спутники догонят его, а затем рас­пахнул тяжелые золотые створки.
   -Великие боги! - прошептал за его спиной Ларс. Пусть хозяин города сам обладал магическим даром, пусть ему уже приходилось раз идти по начерченной по лику земли тропе повелителя небес, перено­сясь из мира в мир, но то, что открылось его взгляду... Такого не ожидал увидеть даже он.
   -Великие всемудрые... - донесся до него из-за спины приглушен­ный, растерянный голос жреца, душа которого уже складывала слова в заговор-заклинание.
   -Слава! Слава! - глаза Лики сверкали радостью, когда в от­личие от всех остальных она видела именно то, что ожидала уви­деть.
   За вратами был не священный холм, у подножия которого лежала Керха, а расстилался совсем иной мир, не похожий ни на что, из­вестное краю снежной пустыни. В своей первозданной, не тронутой, не побеспокоенной красе застыли луга и леса, в зеленые волосы которых вплелась голубая лента реки. Далеко, на горизонте чернели горы, от которых веяло задумчивой грустью и мудростью тысячелетий. В небе - высоком, бесконечно голубом - вились стайки птиц, наполняя чистый, трепещу­щий воздух напевом самой прекрасной из песен, которых когда-либо доводилось слышать душам живых и мертвых.
   -Поразительно! - подойдя к вратам, богиня врачевания выглянула наружу. - Здесь, в храме мы - по-прежнему в Керхе. Смотря сквозь стены я вижу городскую площадь, дома, ремесленные мастерские... А там... - она вытянула руку вперед, не столько указывая на что-то впереди, сколько стремясь и, в то же время, не решаясь прикоснуться к тому, что было чудесным и необъяснимым даже для небожительницы. - Я никогда не видела ничего подобного!
   -Это сад благих душ!- во все глаза глядя вперед, восторженно прошептал жрец.
   -Нет, - поспешила возразить ему Нинти. - Там я бывала и не раз. Этот же край я не видела никогда, ни в одну из своих веч­ностей... Шамаш... - она повернулась к богу солнца, торопливо зашеп­тала: - Это ведь тот мир, в котором ты был, пока спал, мир твоего бреда? Тогда я не удивляюсь, почему ты столь долго не просыпался. Здесь так прекрасно, что хочется остаться навсегда!
   -Нет, - качнул головой бог солнца, - эта земля так же незнакома мне, как и вам. Если она и есть в чьей-то памяти, то... - он повернулся к Лике.
   -Да! - восхищенно прошептала та. - Все, как я виде­ла! Это мир... Мир, которого никогда не было, еще нет, но который будет, обязательно будет, если мы того захотим, если мы сделаем все, чтобы наполнить жизнью образ и теплом отрешенность...
   -Ты хочешь сказать, мы в будущем? - Нинти спрашивала Лику, од­нако ответа ждала от Шамаша, понимая, что горожанка не способна ничего объяснить, все, что ей было дано - увидеть сей край прежде других, увидеть его не своими собственными глазами, а глазами од­ного из потомков, которому будет суждено в нем родиться.
   -Будущее нашего мира? - Бур был поражен, восхищен, он с трудом подбирал слова. - Если... Если снежная пустыня сменится этим великолепием, если... Повелитель небес! - он повернулся к господину Шама­шу, опустился перед ним на колени. - Я буду верой и правдой служить Тебе во всем и всегда, исполню все, что Ты прикажешь слепо и беспрекословно, как раб, только позволь мне проснуться в этом ми­ре! Позволь мне увидеть его своими глазами - в пробуждении или перерождении!
   -Встань, жрец. Знай: этого мира еще нет. Но если он будет - в нем станут жить твои потомки, - тихо проговорил Шамаш.
   Его руки коснулись створок врат, которые начали изменяться, терять очертания. Стены храма отступили назад, открывая просвет - наполненный светом и мраком, цветом и тенью, всем и ничем.
   Лика двинулась вперед. Брат и муж отступили, освобождая ей дорогу. То же сделали небожители. Никто не решился остановить ее. Да и бессмысленно это было - за шаг до цели.
   И лишь когда женщина переступила через черту, баюкая, что-то напевая малышу, следом за ней двинулись все остальные. Стоило последнему из путников покинуть стены храма, как он исчез, словно туман, тень давно минувшего. Но никто не заметил этого, когда никому даже в голову не пришло обернуться.
   А Лика шла вперед. Шаг. Второй. Третий... Ее движения были осмысленны и целенаправленны. Остальные сначала просто шли следом, не имея никакой собственной цели. И лишь спустя некоторое время они увидели то, к чему она шла.
   В сердце поля, и, в то же время - как казалось - где-то на грани между прошлым и будущим стояли врата - две колонны, выре­занные не из камня, даже не из полотна мира - из куска вечности, поблескивавшие словно капельками слюды вплетенными в нее живыми мгновениями. Эти врата были не похожи ни на что. И, все же, видевшие их сразу же понимали, что они такое.
   -Храм времени...
   Отразившись в натянутой между колоннами дымке, словно в зер­кале, Лика, как это уже было в ее сне, увидела себя иной - в один и тот же миг и ребенком, и седовласой ста­рухой. Лишь малыш у нее руках оставался все тем же маленьким хрупким комо­чком, у которого еще не было ни прошлого, ни будущего.
   Заметив, что богиня врачевания, заинтригованная увиденным, во власти любопытства шагнула вперед, стремясь взглянуть на свое собственное отражение, Лика остановила ее:
   -Не надо.
   -Но почему?! - Нинти обиженно поджала губы, однако же, все же послушалась и остановилась.
   -Прошу Тебя! - она, остановившаяся на границе мечты, предостерегающе вытянув вперед руку, смотрела на нее. - Я должна войти в тот мир одна!
   -Одна? - небожительница взглянула на нее с непонимающим удивлением.- Ладно, пусть другие смертные останутся тут. Если ты так хочешь. Но мы с Шамашем... Если пойдет он, почему нельзя и мне...
   -Одна - значит совсем одна!
   - А как же обряд? Или ты передумала?
   -Нет! Я должна идти одна! Так нужно! Так должно быть! Так было в моих мечтах! - она обратила взгляд на стоявшего возле врат храма времени бога солнца, моля о понимании.
   Шамаш не сразу ответил. Он стоял, повернувшись в арке храма вполоборота. Казалось, он лишь проводил горожанку взглядом до черты, а затем отвернулся - спокойный, отрешенный, безразличный... Нет, на самом деле все было не так. Совсем не так.
   Шамаш внимательно следил за всем происходившим. Его не моргавшие глаза были сощурены, губы сжаты. Он был рад за горожанку, чья мечта сбылась, счастлив за ре­бенка, обретающего свой мир, и мир, встречающий вверенную его за­ботам жизнь. И, в то же время, словно крупица соли в сладком си­ропе, в душе поблескивала грусть...
   Ему хотелось войти в храм, вспомнить прошлое, заглянуть в будущее, надеясь, что, переплетя их в единый узор, ему станет понятнее настоящее. Однако...
   -Что ж, - Шамаш кивнул. - Раз так должно быть...
   -Но как она сможет... - перестав понимать происходившее, про­бормотала Нинти, в то время, как внимательно следившие за их раз­говором Ларс и Бур лишь молчали, переводя взгляд с небожителей на Лику и обратно.
   -Она привела нас сюда...
   -Но, господин... - Бур был так растерян, что даже не заметил, как перебил повелителя небес. - Разве не Ты... Как бы она смог­ла... - он начинал вопросы, один за другим, но был не в силах до­вести ни один из них до конца.
   -Жрец, я лишь помог ей попасть туда, куда она так стремилась. Этот храм - храм времени. Чтобы построить его - мало того краткого мига, что минул с тех пор, как мы покинули город. Твоя жена возводила его уже давно. В своей душе. Приглядись к колоннам - ты увидишь в них отражение не одного дня ее жизни. Ты узнаешь события, свидетелем или даже участником которых был сам.
   -Да, это так... - Бур проглотил подкативший к горлу комок, его пальцы словно сами по себе сжались в кулаки, по спине пробежал холодок.
   - Все, я пошла! - Лика вновь повернулась к простилавшемуся за вратами храма миру, который тянул ее к себе с такой силой, словно она принадлежала ему в большей степени, чем миру настоящего.
   Ее провожали молчаливые взгляды тех, кто как-то вдруг сразу понял, что время слов уже прошло. В глазах остававшихся за ее спиной, конечно же, было беспокойство, но рядом с ним соседствовала радость за ту, чья мечта исполняется.
   - Женщина, - Шамаш окликнул Лику за шаг до чер­ты. - Нет, не оборачивайся. Просто выслушай. И сделай так, как я говорю. Не ос­тавайся за гранью ни на мгновение после того, как услышишь имя своего сына. Помни: ни на мгновение!

Глава 13

   -Там было так чудесно! Замечательно! Восхитительно! - прош­ло уже некоторое время с тех пор, как они, покинув преддверие не­ведомого грядущего, вернулись в Керху, а Лика никак не могла успо­коиться, вновь и вновь взахлеб рассказывая о том, что видела. Порой эмоции захлестывали ее и тогда ей не хватало слов, так что женщина переходила на вздохи, возгласы, разные охи и ахи.-Тот мир просто прекрасен!
   -Мы представляем... - с долей зависти поглядывая на сестру, вздохнул Ларс.
   -Ничего вы не представляете! - взмахнув руками, воскликнула. - То, что видно по эту сторону врат - всего только тень, отражение чуда в зеркале реальности. Здесь все не настоящее, словно картинка на стене. А там - живое! Теплый ветерок, полный нежных, манящих запахов касается поцелуем щеки, заплетает в косы локоны волос...
   -Ну, мать, - хмыкнул Бур, - ты даешь. Я и не знал, что в тебе пропадает творец заклинаний!
   -Ты многое чего не знаешь, - разозленная, что муж прерывает ее усмешкой, начала Лика, но уже через мгнове­ние, возвращенная воспоминаниями назад, в край своей мечты, вздохнула с долей грусти: - И я тоже не знала. А теперь знаю. Бур, я... Я, наконец, чувствую себя завершенной, мои душа, дух и плоть едины! Все мечты исполнились, цель жизни достигнута, - улыбка коснулась ее губ. - И жить уже больше незачем.
   -А как же дети? - нахмурился Ларс, которому совсем не понрави­лись последние слова сестры.
   -Дети? - сперва показалось, что она не поняла, о ком идет речь. - А, да, дети... - она вновь улыбнулась - опять с той же грустной отстраненностью, как будто речь шла не об ее малышах, а о ком-то другом - чужом и дале­ком. - Они уже взрослые.
   -Лика... - и брат, и муж смотрели на нее с испугом.
   -Нет, не думайте - со мной все в порядке. Я знаю, что сейчас они малыши. Но я видела их взрослыми... - задумчиво мечтательно продолжала она, улыбаясь сама себе, своим мыслям и воспоминаниям. - И счастливыми... Такими счастливыми, что они даже поделились со мной своим счастьем...
   -Сколько же ты была там... - начал Шамаш, мрачнея.
   -Не долго! Совсем не так долго, как мне бы хотелось! - воскликну­ла Лика, повернувшись к богу солнца. Ее глаза сверкали, а лицо было таким умильным, несчастным, словно у провинившегося щенка, который просит: "Я все знаю! Все понимаю! Я виновата. И заслуживаю наказания. Но не сейчас! Потом! Пусть этот чудесный миг, миг воспоминаний не омрачается ничем! Хорошо?"
   Шамаш качнул головой, однако ничего не сказал, не продолжая расспросов. Зачем? Ведь все равно никакие слова ни­чего не изменят. То, что произошло - уже случилось.
   -Я... - тем временем чуть слышно начала Лика . -Если бы я уснула вечным сном в мире храма вечности, то была бы самой счастливой из умерших!
   -Милая, давай не будем говорить о смерти, - поморщился, словно от резкой боли, Бур. - Лучше скажи, какое имя было дано нашему сы­ну?
   Действительно, это могло показаться странным: Лика, говоря без умолку о чем угодно, так до сих пор и не сказала главного.
   -А, имя! - в отличие от брата и мужа, она не придавала ему особого значения. Что оно - звук и не более того. Главное, что малыш стал частью... нет, не частью - истоком грядущего. И, все же, муж спрашивал ее и она ответила: - Первоцвет.
   -И это - имя? - горожане глядели на нее пораженные, удивленные до глубины души и даже растерянные. Они и представить себе не могли ничего подобного.
   Ведь имя - самое священное, самое тайное, что есть у челове­ка. Полное имя хранится в секрете, произносимое лишь перед лицом богов, понятное лишь небожителям. А это... В нем не было никакой загадки. Первоцвет - первый цветок, встреченный на пути из снеж­ной пустыни к теплу оазиса, предвестник... Да, конечно, именно так и сле­довало бы назвать ребенка, которому уготована судьба стать звез­дой, зовущей к будущему, пусть бесконечно далекому, но от этого лишь еще более прекрасному. Но...
   -Господин... - Бур прикусил губу. Он смотрел в сторону, боясь, что бог солнца прочтет в его глазах сомнение, которое было так просто принять за разочарование, даже недовольство тем чудом, которое было совершено для них. А жрец совсем не хотел расстраивать бога солнца. Тем более - выглядеть неблагодарным в его глазах. Ведь все было иначе...
   -Бур! - воспользовавшись тем, что муж замолчал, подбирая сло­ва, стараясь так передать свои мысли, чтобы не обидеть небожите­ля, вскричала Лика, глядя на супруга с настороженностью и однов­ременно - предупреждением. - Не говори ничего! Все так, как должно быть!
   -Я знаю, Лика, только...
   -Никаких "только"! - женщина готова была вспыхнуть огненной водой. - Не нужно ничего портить! Особенно когда все так замеча­тельно! У нашего сына - самое чудесное имя, имя, данное ему одно­му, которое никто до него никогда не носил!
   -Да, это так, однако... Господин, - он вновь повернулся к богу солнца. - Госпожа, - продолжал он, переведя взгляд на покро­вительницу города, - я... Я несказанно благодарен Вам за то, что Вы для меня... для всех нас сделали... Вы совершили для нас чудо, ко­торого не видела эта земля, позволили не просто поверить в то, что на смену холоду и вечному сну придет пробуждение тепла и жиз­ни, но убедиться в том, что так оно и будет, когда вера всегда хранит в себе долю сомнения, а знание - нет... Простите, что вмес­то того, чтобы в знак признательности и почтения пасть перед Вами ниц, вновь обращаюсь с просьбой.. .Это... Это потому, что, к своей беде, смертному в его природе свойственно желать всегда больше того, что он имеет... Покарайте меня, если сочтете, что я заслу­живаю наказания... - он вновь умолк, не зная, как перейти от благо­дарностей и извинений предисловия к тому главному, ради чего на­чал этот разговор.
   -Все дело в имени, которое было дано твоему сыну, - пришел ему на помощь бог солнца, - оно непривычно твоему слуху и кажется чужим этому миру?
   -Да, - признавшись, он опустил голову на грудь, тяжело вздох­нул, смущенный и расстроенный. Жрец и сам не понимал, что толкало его против воли небожителей, но сопротивляться этому было выше его сил. - Нет ли в Вашем священном языке слова, которое обозначало бы то же, что и Первоцвет, но было... было непонятным для слуха простого смертного.
   -Зачем тебе это?
   -Незачем! - вместо мужа ответила на вопрос бога солнца горо­жанка. - Совсем незачем! - повторила она, а потом набросилась на Бура с упреками: - Ну что ты делаешь? Ты же только все испортишь!...
   -Вот что, - когда Нинтинугге надоело слушать их спор, переводя взгляд с одного собеседника на другую, властно проговорила она, - давайте-ка вы сперва решите между собой, чего хотите, а уже потом скажете нам! Мы подождем.
   -Да, госпожа. Позволь нам... - Бур, взяв жену за локоть, отвел чуть в сторону.
   -Лика...
   -Милый, - она приблизилась к нему, заглянула в глаза, зашепта­ла проникновенно и нежно, - хозяин моего сердца, я - твоя раба на­век! Я готова во всем подчиняться тебе беспрекословно! Во всем остальном. Но в этом... В последний раз в этот великий день, день моего непослушания, право на которое дало мне рождение сына, ис­полни мою просьбу!
   -Но, дорогая, это имя...
   -Оно - символ нового мира, того, что еще не родился, того, что прорастает в нем!
   -Да, все так... Но в нынешнем, в том, где нашему сыну предстоит про­жить всю свою жизнь, от начала до конца, оно будет чужим! Ли­ка, ты ведь не хочешь для нашего сына судьбы...
   -Изгоя? Но он никогда не будет изгоем! Он - наделенный даром, будущий Хранитель этого города, отец следующего Хранителя. И дед. И прадед...
   -Но откуда ты зна...
   -Знаю! Я видела! Мы с тобой основали новый, великий род. Гордись!
   -Любимая моя... - он сразу поверил ей и теперь не знал, что сказать.
   Жрец просто заключил жену в объятья, впитывая в себя ее светлую веру и счастливый покой.
   -Не говори, - она коснулась пальцем его губ. - Ничего не говори. Только сделай так, как я прошу! И будущее, это прекрасное, свет­лое будущее пробуждения наших душ обретет первый шаг к своей реальности. Ну, прошу тебя!
   -Но имя...
   -Оно - знак! Пожалуйста! - на ее глаза набежали слезы.
   -Ну, успокойся, успокойся, родная, - он был не в силах видеть ее такой. Еще мгновение, и он заплакал бы вместе с ней, забыв о том, что слезы - оружие для женщины, но позор для мужчины. - Больше всего на свете я хочу, чтобы ты была счастлива. Если для тебя так важно...
   -Да! - вскрикнула та.
   -Хорошо, пусть все будет по-твоему, - собственно, ему было совсем нетрудно изменить свое мнение, согласившись с женой. Ведь тем самым он принимал и волю богов - то, что был должен, просто обязан сделать жрец... Да что жрец, любой смертный. - Первоц­вет - красивое имя...
   -Красивое, - прижавшаяся к груди мужа женщина улыбнулась.
   -Нам только останется придумать домашнее имя. Не можем же мы называть его полным...
   -Хитрец! - Лика рассмеялась.
   -А что? Что плохого? У всех два имени. И у него будет тоже. Чем наш сын хуже других?
   -И как мы будем называть его, муж мой?
   Бур покосился на стоявших в стороне, терпеливо ожидая реше­ния смертных, небожителей.
   -Н-е-т! - перехватила его взгляд Лика. - Они уже дали малышу имя. Выбрать семейное - наше право! Как мы назовем его, мой суп­руг?
   -Ну... я не знаю... Его истинное имя такое трудное...
   -Но ведь открытое совсем не обязательно должно брать свое начало от тайного.
   -Ты права - правила нет. Но, однако же, почти всегда бывает именно так.
   -Давай будем звать его Цветом! - неожиданно предложила женщи­на.
   Бур несколько мгновений глядел на нее, пораженный, не зная, что сказать. Его брови удивленно приподнялись. В глазах застыло выражение растерянности.
   -Цвет... - повторил отец, пробуя имя на вкус, проверяя, как оно будет звучать, произнесенное им самим. - Но, милая, это ведь, в сущности, то же самое...-он имел в виду - что домашнее имя было таким же простым и понятным, как и полное, не неся в себе ни доли тайны. - Может быть, лучше Цит? Послушай, милая, Цит - звучит так похоже, так славно...
   -Но это не совсем то... - с долей разочарования проговорила Лика.
   -Я отнесу малыша к нянькам, - видя, что спор взрослых затяги­вается, проговорила богиня врачевания. - Ему давно пора баинь­ки... - улыбнувшись ребенку, она закивала ему.
   Небожительнице куда больше хотелось повозиться с ребенком, чем слушать разговор, никакого смысла в котором она не видела.
   -Госпожа... - Лика заметила, что покровительница города соби­рается уходить с ее сыном, лишь когда та уже почти подошла к две­рям.
   -Не беспокойся, мать, - обернувшись на ее голос, проговорила небожительница. - Я позабочусь о ребенке, пока вы тут обсуждаете...
   -Но малыш...
   -Он уже получил свое имя. И вместе с ним - нечто большее, куда большее, - говоря это она подняла взгляд на Шамаша, спеша подтвердить свое предположение.
   -Будущее... - прошептала Лика.
   -Магический дар, - сразу вдруг все поняв, сказал Ларс.
   -Да. И все ваши споры о том и сем не имеют никакого значе­ния. Не бойся, - читая по мыслям Лики ее страхи, продолжала Нинти, - я не оставлю его одного. Я посижу рядом с ним.
   -Но...
   "Смертная, - Лика вздрогнула, услышав не ухом, а самим разумом голос богини, губы которой были неподвижны, - неужели ты откажешь мне в моей просьбе? Или я прошу столь о многом? Я всего лишь хочу насладиться несколькими мгновениями материнства - того чувства, которого мне, младшей из богинь, не было суждено узнать. Я не украду у тебя ребенка. Он всегда, что бы ни случилось, будет твоим. Твоим сыном. Я же хочу стать для него только теткой. Люби­мой им тетушкой. Если ты, конечно, позволишь".
   "Госпожа, разве я могу запретить Тебе..."
   "Конечно, милая. Здесь, во всем властна ты, не я... Так ты позволишь мне унести малышка и позаботиться о нем те несколько мгновений, что тебя с ним не будет?"
   "Да, конечно... Спасибо тебе..."
   "Сестра. Я хочу, чтобы ты называла, считала меня своей сест­рой".
   "Я не смею..."
   "Последние несколько лет мы были подругами... Во всяком случае, мне очень хо­чется верить, что ты считала меня своей подругой..."
   "Да! Это..." - она хотела сказать, что это было такой честью для нее...
   "Однако теперь мне мало и этого. Я хочу, чтобы мы стали сестрами. Теперь и навеки".
   "Теперь и навеки..." - повторила Лика. Она еще не верила, не сознавала в полной мере того, что ей предлагала покровительница города. Однако, главным было то, что она, наконец, успокоилась.
   -Милая? - Бур смотрел на нее, не понимая, почему вдруг та за­молчала.
   -Нинти говорила со мной на языке мыслей, - тихо, едва слышно промолвила женщина, все еще продолжая глядеть на то место, где еще мгновение назад стояла богиня.
   -Не ревнуй к Ней малыша, - осторожно, боясь вспугнуть жену, сбросить ее с мостка покоя в поток отчаяния, говорил с ней, слов­но вел вперед муж. - Ведь Она - богиня...
   -И покровительница нашего города... Нет, Бур, конечно, я не ревную... Может, только немного. Вот как сейчас, когда она, а не я, держит на руках малыша... - она всхлипнула, повернулась к мужу, положила голову ему на грудь. - Она сказала, что хочет быть маленькому доброй тетушкой. Слышишь, супруг мой, не покровитель­ницей, а тетей...
   -Ты расстроена этим?
   -Нет, что ты! Это... Это так замечательно! Даже лучше, чем я могла себе представить...
   -Ты счастлива?
   -Да! Как никогда! Все мои самые заветные, казавшиеся такими нереальными мечты исполнились. Мне никогда не было так хоро­шо, так легко и беззаботно, как сейчас. Я чувствую себя облаком, которое плы­вет по бескрайнему небу - голубому, полному света и тепла, та­кому, которое расстилалось бескрайним простором в мире по другую сторону врат... Я гляжу вниз, на землю... Она вся - от края до края лежит перед моим взглядом... Ветер заплетает мои белоснежные волосы в косу, наполняя груд радостью прекрасных запахов. И мне кажется, что я руками касаюсь верхушек деревьев, приподнимая ту­ман, заглядываю на дно оврагов, ища в их сумраке загадочные огоньки, посыпаю алмазами рос зеленые листья и остроконечную гус­тую-прегустую траву...
   Она вдруг замолчала, начала обмякать в объятиях мужа.
   -Что с тобой? - подхватив ее, готовую упасть, на руки, вскрик­нул Бур.
   -Голова вдруг закружилась, - слабым, едва слышным голосом про­шептала женщина. Заглянув в глаза супруга и прочтя в них неск­рываемый страх, даже ужас, готовый перерасти в панику, она поспе­шила успокоить его: -Ничего, это только на мгновение. Все уже прошло... - но ее тело становилось все мягче и безвольнее, взгляд казался каким-то отрешенным и далеким, словно он уже глядел по другую сторону земли.
   -Лика!
   К застывшему на коленях возле жены жрецу быстро подошел Шамаш, склонился над горожанкой.
   Женщина неподвижно лежала на зеркальном мраморе пола. Ее глаза были открыты. Они сохранили способность видеть. Но совсем не то, что окружало ее. В них не было огня узнавания, словно все вдруг стали для нее одинаково родными и вместе с тем - совершенно чу­жими.
   Волосы расплелись и лежали, обрамляя белое, совершенно беск­ровное лицо. Весь их цвет словно ушел в камни. В первый миг пока­залось, что локоны стали золотыми, но уже совсем скоро огненность сменилась холодом белых снегов пустыни.
   -Что с ней? - напряженно вглядываясь в черты лица сестры, все меньше и меньше узнавая ее, спросил Ларс. - Что с ней такое проис­ходит? Она стареет на глазах!
   Действительно, та, которая еще совсем недавно была молодой, полной жизненных сил и энергии женщиной, теперь выглядела дряхлой старухой с сухой, истонченной кожей, покрытой коричневатыми пят­нами, чем-то напоминавшими веснушки, заостренными чертами испещ­ренного глубокими морщинами лица...
   -Может быть, это чары? - и хозяин города, и жрец были так заворожены страшным, непонятным зрелищем, что не могли оторвать взглядов от Лики, продолжая смотреть на нее, даже обращаясь к богу солнца. - Господин, это Губителя решил таким образом отомстить нам...?
   -Нет, - качнул головой Шамаш.-Ее поразили не чары.
   -Что же тогда?
   -Старость.
   -Как старость! Да она же младше меня! Она еще очень молода. И вообще, старость ведь не приходит вот так внезапно, вдруг! По­чему же на этот раз все иначе?
   -Не знаю. Возможно, она была слишком долго за вратами храма времени.
   -Ослушавшись Тебя! - Ларс не мог поверить, что Лика осмели­лась на подобное. Ведь повелитель небес не просто говорил - про­сил об этом! Но затем его глаза медленно опустились вниз. Он вдруг вспомнил весь минувший день. И понял - все возможно. Ведь Лика только и делала, что спорила с небожите­лем.
   Хозяин города бросил быстрый взгляд на жреца, замершего в оцепенении, не в силах не то что шевельнуться, но даже лишний раз вздохнуть. Его широко открытые глаза не мигая смотрели на жену, чуть приоткрытые губы что-то беззвучно шептали.
   -Лика, - маг склонился над сестрой, взял ее голову, заглянул в лицо, пробуя докричаться, достучаться до сестры. - Лика, очнись! Взгляни на меня! Послушай меня!...
   Но та продолжала молчать, отрешенно глядя куда-то в сторо­ну...
   И тогда хозяин города крикнул:
   -Нинти! - зовя свою божественную подругу.
   Та явилась тотчас, возникнув как из под земли. Возглас Ларса напугал ее больше всяких слов. Богиня бросилась Лике, осмотрела ее...
   И тут вдруг слезы зажглись у нее на глазах.
   -Как же так... - прошептала она. Нинтинугга опустила руки. Она выглядела потерянной, вынужденная признать свое поражение даже прежде, чем вступить в бой, смиряясь с потерей и начи­ная оплакивать ту, которая была еще жива.
   Но Ларс не мог просто взять и похоронить сестру. Он был го­тов сражаться с кем угодно, даже подземными богинями, лишь бы спасти Лику.
   -Нинти, помоги!
   -Я... Я не могу!
   -Но ты же богиня врачевания!
   -Она не больна. Она просто умирает, и...
   -Так, - Ларс на мгновение зажмурил глаза, собирая всю свою во­лю воедино. - Так, - он заставил себя, отбросив эмоции, думать трезво.-Ты - Оживляющая мертвых...
   -Да, так меня звали когда-то.
   -Так оживи ее!
   -Вернуть к жизни можно только того, кто лишился ее!
   -Ты что, предлагаешь сидеть и ждать, пока она умрет?!- разумом Ларс понимал, что, может статься, это единственно возмож­ный путь, но душой, сердцем, он не мог согласиться с подобным.
   -Она не может умереть... Что-то не дает ей...
   -Да! - вскричал, очнувшись от оцепенения, Бур. - Она не может умереть! Потому что нужна здесь, нам всем! - в его глазах вспыхнула надежда, которая в то же мгновение угасла в душе Ларса.
   -Но если так... - он смотрел на небожительницу, не зная, о чем просить, чего еще ждать. Не мог же он, право же, призвать на помощь госпожу Кигаль!
   -Это не поможет, - прочтя его мысли, качнула головой Нинти. Ее плечи безнадежно поникли, руки опустились. - Даже если Кигаль позволит ей умереть, а я вновь ее оживлю... Ну и что? Она умрет вновь...
   -Но почему?!!
   -Потому что ее время истекло! Его больше не осталось! Неужели ты сам не видишь! Она старше самой дряхлой столетней старухи! - богиня врачевания шептала ему на ухо, не желая, чтобы названная сестра услышала хотя бы одно из произносимых ей слов.
   - Так верни ей молодость!
   - Как!
   - Ты ведь богиня!
   - Но не всемогущая! Если бы... Если бы она была молода, даже тогда все, что мне было бы дано, это растянуть молодость до мига смерти! Но не дольше! Потому что... Если бы я только могла наделять тех, кто мне дорог бессмертием! Тогда я давно сделала бы это, защищая свою душу от неминуемых потерь!
   Они смотрели друг на друга, не мигая, остановившись на мгновение посреди бушующей стихии, окаменев... Пока он не вздрогнул, словно по его телу прошла судорога, качнул головой, отгоняя от себя те мысли, то понимание происходившего, которое он не был готов принять.
   -Ларс... - казалось, богиня, прочитавшая его мысли, хотела что-то объяснить, развеять его сомнения, но умолкла, так ничего и не сказав. В ее глазах читалось сочувствие. - Оставь все, как есть... - чуть слышно промолвила она.
   Резко вскинувшись, хозяин города взглянул на покровительницу города. Он не ожидал от Нее - доб­рой, заботливой, светлой - такого... Однако, Она была его богиней. И он не мог упрекать ее ни в чем.
   Эти последние слова, призванные усыпить, разбудили жреца.
   Он вскинул голову, встрепенулся, вскочил на ноги...
   -Оставить все как есть? Позволить ей мучиться, умирая, не в силах умереть? И это говоришь Ты, только что наз­вавшаяся ее сестрой?! Почему Ты поступаешь с ней так? ...Может быть, - подозрение заставило вспыхнуть его глаза красными огонька­ми, - все дело в ребенке, которого Ты так хочешь заполучить, что...
   -Бур! - хозяин города качнул головой. Конечно, ему хотелось бы поддержать друга, настоять на своем. Но он не мог. Даже ради сестры... - Ты все-таки служитель.
   -Оставь, - небрежно махнул рукой тот, - при чем здесь это? Сей­час я - муж...
   -Ты не можешь быть просто мужем. И даже просто человеком. Ты принес клятву служить богам. И должен следовать клятве.
   -Что ты такое говоришь! Разве об этом нужно сейчас думать? Да пусть меня изгонят, казнят, проклянут в вечности! Главное - другое! Главное чтобы Лика жила! Ведь она достойна жизни!
   Нинти смотрела на него с нескрываемым сочувствием, не обви­няя ни в чем, не осуждая...
   -Бур, она умирает потому, что ей больше незачем жить, - попы­талась объяснить ему повелительница врачевания.
   -Незачем?! - возмутился тот, не скрывая своих чувств.
   -Она исполнила все, ради чего была рождена.
   -Неправда!
   -Мне очень хотелось бы сейчас соврать, - вздохнув, прошептала Нинти. - Но я не могу...
   -Ну конечно! И Ты думаешь, что я поверю Тебе? Ты просто не хочешь помогать! Подземная богиня, признайся: людская смерть всегда была Тебе милей, чем жизнь?
   -Остановись, горожанин...
   -Не надо, Шамаш, - прервала бога солнца Нинти. - Я заслужила эти упреки. Потому что слишком многое обещала. А на поверку оказалась неспособна дать даже такую малость, как... - не договорив, глотая катившиеся из глаз слезы, она качнула головой.
   -И, все же, может быть, стоит попытаться...
   -Шамаш, ты-то хоть помолчи! Ты же видишь, не можешь не видеть, что все! Больше ничего сделать нельзя! У этого ее настоящего просто нет будущего!
   -Я не понимаю! - Бур был в отчаянии! Он не хотел, не мог сми­риться с тем, что теряет жену! Ведь рядом были боги! Неужели ж они не могли ей помочь? Или не хотели? - его глаза подозрительно сощурились, беспомощно опущенные руки были готовы сжаться в кулаки от ярости.
   -У меня нет будущего, потому что все оно уже в прошлом. А прошлое - в будущем... - слабый, охрипший голос, переходивший в сип, заставил горожан вздрогнуть, забыв о богах, повернуться к Лике.
   Горожане, забыв обо всем остальном, о небожителях, упали рядом с ней на колени, обняли с двух сторон, помогая сесть, замерли рядом, поддерживая.
   -Лика, Лика, милая, дорогая, как ты? Как ты себя чувству­ешь? - одновременно заговорили они, стараясь не показать собеседни­це своего страха и тревоги.
   -Прости меня, муж мой. Прости и ты, брат. Я очень винова­та...
   -Любимая, как нам помочь тебе? - разве Бур или Ларс в чем-то обвиняли ее? Разве им хотя бы в мысли могло прийти что-то подобное? Все, что их заботило - поиски выхода, возможности изменить то, что даже сами небожители считали неизбежным. Может быть...
   У них была надежда на то, что Лика поможет им найти путь. Ведь она была в будущем и должна была знать, что случится потом... Но горожанка почему-то молчала.
   Слезившиеся глаза старухи близоруко сощурились, нашли среди бывших рядом с ней повели­теля небес.
   -Господин моей души. Прости меня! Я ослушалась Твоей во­ли, но... Но, оказавшись там, в этом самом свет­лом на свете месте, я просто и помыслить не могла вернуться в снега пустыни. Несмотря на то, что здесь - мои муж, брат, дети, моя семья, мой мир и мои боги. Я... Я забыла обо всем!
   Он кивнул. Бог солнца не осуждал ее, ни в чем не упрекал. Единственное, о чем он спросил, было:
   -Ты не брала с собой сына?
   -Нет! Конечно, нет! Меня предупредили... не знаю кто... го­лоса - о том, что я не должна этого делать! Они сказали, что мне следует оставить его у врат... По ту сторону врат... Что они по­заботятся о нем, пока меня не будет. Что я могу не беспокоиться о нем... Я поверила им, господин! Сама не знаю, что убедило меня... Может быть, меня просто слишком сильно тянуло вперед... А я была не в силах сделать и шага до тех пор, пока малыш был у меня в ру­ках... Словно кто-то не позволял мне...
   -Но почему! - взмолился Бур. - Почему Они, останавливая тебя тогда, не остановили потом!
   -Господин... - она слышала, слушала лишь одного бога солнца, словно все остальные просто перестали для нее существовать в тот самый миг, как она извинилась перед ними.С небожителем все было не так. Она нуждалась в Его понимании и прощении. Причем только это единственное было теперь для нее теперь действительно важным. - Я... Я знаю, что могла... Я должна была прожить свою жизнь здесь, но прожила ее там... Я так виновата перед Тобой!
   -Это твоя жизнь. Твое право. Ты и только ты можешь осудить себя или помиловать.
   -Я сужу, господин! Со всей беспощадностью, на которую только способна моя душа. Наверное, вернись время назад, я поступила бы совсем иначе...
   -Ты хочешь этого?
   Горожане и их покровительница с удивлением глядели на бога солнца.
   -Вернуться? - женщина задумалась. Прошло несколько мгновений тягостного молчания, в тишине которого лишь неровно стучали серд­ца да с обветренных губ срывалось тяжелое свистящее дыхание. А потом она качнула головой: - Нет. Нет, - повторила она. - Это здесь, сейчас легко гово­рить: все было бы иначе. А очутись я вновь там... На­верное, я поступила бы так же. Просто не выдержала бы искушения.
   -Но Лика... - зашептал ей на ухо Ларс, с мольбой поглядывая на повелителя небес, прося Его обождать, не принимать ответ смерт­ной, дать ей возможность передумать. - Ты могла бы попытаться! Хотя бы попытаться! - он надеялся, что у нее получится. Ведь это был единственный для нее, для всех них шанс.
   Та посмотрела на брата, затем перевела полный боли и сожале­ния взгляд на супруга, который глядел на нее молча, ничего не го­воря, не подталкивая ни к какому решению, позволяя все ре­шить самой, чтобы потом не обвинять в совершенной ошибке других.
   Лика вздохнула, качнула головой, глядя куда-то в сторону, негромко спросила: - А это действительно возможно?
   -Я не стал бы давать тебе и твоим близким несбыточную надеж­ду, которая лишь терзает, не лечит.
   -Да, конечно, просто... - она умолкла, не закончив фразу. - Прости, что я медлю... Должно быть, это выглядит стран­ным со стороны, но...
   Ей не дал договорить муж. Он, только в это мгновение поняв, что боги, все же, нашли для них с Ликой надежду, уцепился за нее обеими руками, боясь, упустив мгновение, потерять навсегда.
   -Милая, не нужно сомнений! Воспользуйся этим шансом! Ради меня! Ради наших детей! Ты нужна здесь, сейчас! ...Лика, согласись вернуться назад! И сохрани свою память, чтобы не повторить ошибки. Ведь то, что случилось, не хранило в себе боли и разочарования?
   -Нет! Я была счастлива!
   -Тогда тебе не будет в тягость все пережить вновь...
   -Я мечтала бы об этом! Но только... - она взглянула на него с сомнением, не понимая, зачем ему это? Или, несмотря на все ска­занное, супруг надеялся, что она поступит иначе? Ради данного ему обета? Ради детей?
   -Милая... - да, он верил в это.
   -Я... - она готова была согласиться, только... - Если я сохраню память, то в ней останется и имя моего ребенка. И он получит его прежде, чем совершится обряд! От меня, не от богов!
   -Но ты-то узнала его от...
   -Нет! - она уже не говорила - кричала. - Это все испортит! Нет!
   -Ладно, ладно, успокойся... - пытались успокоить ее горожане, в то время, как Нинти повернулась к богу солнца:
   -Неужели тебе действительно по силам такое - обратить время вспять, заставив вернуться назад? - в ее глазах было недоверие и, вместе с тем - восхищение.
   -Да, - обронил Шамаш, который, хмурый и бледный, с лихорадочно блестевшими глазами, смотрел в сторону. Он уже раз поступал так и ему меньше всего на свете хотелось повторять все вновь, когда ткань времен и так была повреждена. Но раз другого пути нет... - В чем-то он был прав... - сорвалось с бесцветных, обветренных губ.
   -Кто?
   -Нергал.
   -Что?! - услышав имя Губителя, Нинти, пораженная, открыла рот, не зная, что и сказать.
   -Не обращай внимание... - качнул головой Шамаш. - Это так... Мысли... Будет лучше, если на этот раз я войду в храм вместе с ней.
   -Сразу надо было так поступить, - одобрительно кивнула богиня врачевания. - А не потакать взбалмошной девчонке, готовой шею свернуть, лишь бы все сделать по-своему!
   -Нет! - и только Лика никак не унималась, продолжая, даже за шаг до смерти, спорить с небожителями за свое право выбирать судьбу. - Шаг бога солнца слишком тяжел для призрачного мира будущего, которое еще даже не родилось, которое, если сейчас сделать что-то не так, не родится никогда!
   -Лика, но сможешь ли ты, лишившись воспоминаний, устоять против соблазна?
   -Не смогу, - она была совершенно уверена, что не сможет ничего исправить, а вот ошибиться, заблудившись в повторениях - сколько угодно. А раз так - лучше и не пытаться что-либо изменить.
   -Да о чем ты думаешь, смертная?! - прервав Бура, не дав Ларсу сказать ни слова, вскричала Нинти. - О каком таком неведомом будущем?! Все твое будущее в детях! Ты - мать! И потому больше не принадлежишь себе - только им одним! Или не ты совсем недавно убеждала нас, что для тебя теперь главное - твой ребенок? Что же ты забыла о нем сейчас?
   -Я помню! Я только о них и думаю!
   -Но если ты упустишь шанс... У тебя не будет еще одного! И тогда...
   -Ты позаботишься о моих малышах.
   -Я!
   -Да, Ты, сестра. Ты любишь их так же сильно, как люблю я. Ты будешь им не только воспитатель­ницей, но и хранительницей, покровительницей.Ты дашь им больше, чем могла бы дать я.
   -Больше?! Больше чем ты, дать невозможно! Ведь ты подарила им жизнь!
   -Родить мало. Нужно еще вырастить...
   -Да. И это твой долг!
   -Сестра, - она протянула к ней сухую дрожащую руку, - пойми меня, прошу Тебя! Не суди! Помоги!
   -Ты уже все решила и убеждать тебя передумать нет никакого смысла... - поняла богиня.
   "Шамаш?" - она повернула голову к повелителю небес.
   "Что бы там ни было, это ее жизнь".
   "Не жизнь - смерть!"
   "А разве смерть - не другая ипостась жизни, не ее продолже­ние? Разве она не то, что дает жизни смысл?"
   "Вот мы с тобой бессмертны. Значит, наши жизни бессмысленны?"
   "До тех пор, пока мы считаем себя бессмертными".
   "Ладно, забудем о нас! Сейчас это не важно! Ты только что был готов повернуть ход времен, оправиться с Ликой в прошлое, сделать все, чтобы спасти ее, и вдруг - отходишь в тень. Почему? Почему ты меняешь решение? И так легко, будто... Будто это не важно! Даже смертные тверже в своих поступках!"
   "Нельзя спасать человека против его воли".
   "Очень даже можно!"
   "Не для меня".
   "Забудь о себе! Думай о ней! Помоги..."
   "Такая помощь не спасет".
   "Хотя бы попытайся!"
   "Нет".
   Нинти замотала головой:
   -Я... Это немыслимо! Еще более жестоко, чем просто оставить все так, как есть! Нужно или помогать на самом деле, или не делать вообще ничего! Я... Я... Я тебя ненавижу! - выпалила богиня и резко от­вернулась от него, сосредоточила все свое внимание на подру­ге. Нет - сестре. В ее глазах было сочувствие - искреннее, глу­бокое, и, все же - несколько неполное, несовершенное, что ли. Так горюют о смерти котенка или птенца - плача, и при этом - убеждая себя: ведь с самого начала, было ясно, что переживешь их на целую вечность. Пройдет несколько дней - мгновений, и боль утихнет, потеря забудется. И все придет на круги свои - туман, заполнивший овраг, рассеется, исчезнет, росинки слез высохнут в лучах солн­ца... И, все же... Очень жалко...
   - Нет! - бросилась на защиту бога солнца горожанка. - Не осуждай Его! Он ни в чем не виноват! Скорее наоборот! Он... самый понимающий и великодушный из сущих!
   - Он бессердечный... Трус! Все это... Несправедливо! Жестоко! - Нинти окончательно потеряла контроль над своими чувствами, ослепла, оглохла во власти ярости.
   - Как раз наоборот! Справедливо! И правильно!
   -Сестрица... - из глаз богини текли слезы. - А как же мы? Как же я? Я больше не нужна тебе? Ты бросаешь меня?
   -Прости меня, - Лика тоже плакала, - конечно, я - эгоистка, думающая лишь о себе, но...
   -Ладно, раз ты так решила... Хорошо, - ей ничего не оставалось, как смириться, тем более, что Нинти поняла: спорить с Шамашем бесполезно. Если его не тронули слезы, оставили равнодушными обвинения, далеко перешагнувшие за грань правды, превратившись в клевещущие оскорбления...
   Лика подняла на богиню мутный взгляд бесцветно-серых слезившихся глаз, обрамленных покрасневшими морщинистыми веками. Она так устала!
   Медленно, словно слезинки по щекам, текли мгновения. Одно, другое, третье...
   Женщина, не моргая, сколь­зила взглядом по лицам брата и мужа, останавливаясь подолгу, словно стремясь намертво запечатлеть в своей памяти каж­дую черту, морщинку, черточку..
   -Господин, - прошло время, прежде чем она, отвернувшись от них, просившись навсегда, вновь поверну­лась к богу солнца, заговорила с Ним: - Могу ли я попросить Тебя?
   Шамаш кивнул.
   -Повелитель моей души, даже уходя, я не умираю, лишь распадаюсь на части, бледнею, теряя очертания. Но я не хочу! Не хочу вечной тенью скитаться по миру, навеки разлучившись со всеми, кто был мне дорог! Мне есть что терять! И поэтому я прошу тебя, господин, - ее полные мольбы глаза обратились на бога солнца, - замолви за меня слово перед своей сестрой, госпожой Кигаль. Пусть Она простит меня!
   -Тебе не надо просить меня об этом, девочка, - богиня смерти возникла из ниоткуда так быстро, словно все время была где-то рядом, лишь до поры не спеша показаться на глаза. - Ведь ты - моя посвященная, - медленно плывя над отполированными до блеска камнями пола она приблизилась к Лике, склонилась над ней, - успокойся, милая, забудь о горечи и грусти, не оттеняй ими последний миг. Лучше вспомни о будущем, том, которого пока нет, но которое непременно придет. Благодаря тебе. Пусть твой сон будет счастлив... - она занесла руку над головой смертной, глаза которой начали смыкаться во власти вечного сна, ложившегося безмятежным покоем на черты начавшего вновь молодежь во власти последнего мгновения жизни...
  
  
  
  

Глава 14

   Город скрывал туман, делавший его похожим на большого спавшего глубоким сном зверя, наделенного гребнем дракона и его чешуйчатой кожей, но лишенного крыльев. Бабочка, превращенная в гусеницу - несчастнейшее на свете создание, которое, рожденное для того, чтобы летать, никогда больше не поднимется в небо, обреченное умереть в бесцветной серости земли...
   Над горизонтом проснулись первые зарницы. Однако в небесах не было радости близкого восхода солнца. Бледно-розорые, полные нездорового лихорадочного блеска, небеса казались заплаканным лицом молодой матери, только что потерявшей своего первенца.
   Никем не остановленный, не окликнутый, Шамаш покинул храм. Он шел... Не важно куда - лишь бы подальше от того места, уже начавшего наполняться сладковатым духом смерти, от которого кружилась голова и подкашивались ноги.
   "То, что случилось, должно было произойти..."
   Все так.
   Только почему-то осознание этого не успокаивало, скорее наоборот - злило.
   Ему незачем было дольше оставаться в городе, в который однажды он принес жизнь, а теперь - смерть... А ведь он еще тогда знал, что так и будет. Единственно, что было скрыто от него - кто станет жертвой, как все произойдет. И еще. Тогда он был почти уверен, что сможет изменить судьбу. Как ему это удавалось уже не раз. Но оказалось, что он не всемогущ...
   "Я - тот, кто я есть. Но, видимо, этого недостаточно..."
   Недостаточно для мира, и для его самого. А ведь это только начало... Нет, Шамаш мотнул головой. Ему не хотелось думать о будущем, вообще ни о чем. Лучше уж просто идти куда-то в серой дымке тумана, ничего не видя, ничего не вспоминая.
   Путь, кото­рый у обычного человека занял бы половину дня, бог солнца сок­ратился до нескольких мгновений: пара шагов - и позади осталась золотая нива, окружавшая город со всех сторон, еще шаг - и вот уж на смену огородам и душистым фруктовым садам пришел лес, полный летней жизни....
   Он остановился лишь оказавшись в приграничье - мире, которо­му оставалось не так много тепла, чтобы он смог расцвести в полную силу, но достаточно, чтобы не быть мертвым, спавшим вечным сном под покровом снегов. Небо подпирали высокие сосны. Земля была черна, что особо подчеркивалось сохранив­шимся на ней редкими островками снегом - грязным, серым, совсем не похожим на тот, что царил в пустыне. С этим снегом, как ни в чем не бывало, соседствовала зеленая трава - пусть робкая, болез­ненно слабая, невысокая, но такая же зеленая, как и во двориках города, знаменуя собой торжество жизни над вечным сном снежной пустыни.
   Этот край соединял в себе черты обеих концов дороги: и того, что было впереди, и того, что осталось позади. В то же время, он разделял оба эти мира непреодолимой преградой. Магическая сила, которая в центре оазиса согревала воздух, воз­рождая землю к жизни, здесь, изменяя свою природу, вставала нез­римой стеной, призванной сделать все, чтобы ни один, пусть даже самый слабый луч тепла не проник в расстилавшуюся за гранью оази­са пустыню, и, в то же время, чтобы морозный ветер не нес в город мороз.
   Горожане считали край пролеска своего рода стражем договора, заключенного Хранителем города и слугами госпожи Айи, дого­вора о том, что сила ни одного из них не выйдет за пределы своих владений, договора, которого на самом деле не было и не могло быть, ведь судьба смертного - служить богам, власть же небожителя не может быть ограничена волей человека. Что же до размера оази­са, то он определялся силой его Хранителя: могущественный мог расширить свои владения, слабый - сузить их, не расходуя понап­расну силы. Когда же город лишался Хранителя - в него приходили снега.
   И, все же, это пограничье было необходимым, чтобы не допустить резкого перехода от холода к теплу, рождавшего бури, чтобы не началось таяние снегов, способное обернуться наводнением, которое затопило бы весь оазис. Хранители пришли к пониманию этого многие ве­ка назад, еще во время первых городов, чередой проб и ошибок, ко­торые стоили множества жизней, но, обретя ответ, сохранили то, что тогда было куда важнее настоящего - грядущее.
   Шамаш остановился возле высокой сосны, прислонившись к ее шершавому стволу спиной, и, откинув голову назад, закрыл глаза. Пахло смолой, молодой хвоей, кисловатой травой. До слуха до­носились трели тех птиц, которые выбрали приграничье, предпочтя им жаркие и шумные просторы сердца оазиса. Эти птицы не отлича­лись красотой своих более теплолюбивых соседей, но зато последним и не снился такой чистый и прекрасный голос, способный развеять любую грусть, подарив несколько мгновений забытья.
   "Хозяин", - окликнул его тихий посвист волка.
   Хан лежал чуть в стороне, на клочке зеленой травы, подняв­шейся на открытом солнечным лучам островке земли, вытянув вперед лапы и не спуская с Шамаша немного грустного взгляда рыжих глаз.
   "Я не заметил, как ты появился... Ты давно здесь?" - бог солнца, медленно открыв глаза, огля­делся вокруг, затем, отстранившись от ствола сосны, сделал нес­колько шагов по направлению к зверю, остановился, не выходя на солнце из тени деревьев.
   "Давно", - зевнул тот.
   "Что ж окликнул меня только теперь?"
   "Мне показалось, что ты хотел побыть один".
   "Один..." - задумчиво повторил небожитель, опустив голову на грудь.
   "Только когда ты один, тебе не приходится ни о ком заботиться, ни о ком беспокоиться..."
   "Это так. Если рядом кто-то есть, всегда возникают сложности... - он горько усмехнулся, вспомнив минувший день. - И не важно, ждешь их или нет..." - он медленно двинулся вперед, но, ка­залось, не направляясь к какой-то цели, а просто гуляя. Может быть, ему нужно было это движение затем,чтобы уйти от проблем, которые начали настигать его, но к которым он еще не был готов вернуться.
   Волк, поспешно поднявшись, устремился вслед за ним, догнал. Несколько мгновений он бежать рядом с Шамашем, а затем, обогнав его - чуть впереди, выбирая безопасную дорогу, и, в то же время, постоянно оглядываясь назад, вновь и вновь убеждаясь, идет ли следом бог солнца.
   Видя мрачное, измученное лицо хозяина, его напряженный блек­лый взгляд, чувствуя его грусть, Хан чуть слышно скульнул. Он не хотел ни о чем его расспрашивать, но он не смог справиться с любопытством, которое только еще сильнее подхлестывало отре­шенное, задумчивое молчание бога солнца, прежде ничего не скрывавшего от своего лохматого друга.
   Снежный охотник поднял морду вверх, принюхался к порыву ветра, затем за­выл, оплакивая умершего - не близкого, до­рогого, а далекого, малознакомого - которого жаль, но не более того.
   -Не надо, друг, - прервал его хозяин.
   "Та дочь огня, ради которой ты вернулся в город госпожи Нин­тинугги..."
   "Она умерла".
   "И..."
   "Не спрашивай, Хан".
   "Я просто... Я подумал - может быть, если Ты расскажешь, тебе станет легче... Мы с сестрой всегда так делаем..."
   "С чего ты взял, что мне плохо? То, что случилось, должно было произойти".
   "Ты говоришь так, словно пытаешься себя убедить в этом..."
   "Возможно, так оно и есть. Но, что бы там ни было, случившееся - воплощение мечты этой горожанки..."
   "Она хотела умереть?"
   "Нет. Жить. Но не здесь. Это оказалось выше ее - жить в реальном мире - несовершенном, холодном, стоящим на грани смерти, после того, как она увидела другой..."
   "Она сама призвала свою смерть?"
   "Да".
   "Почему? Чтобы родиться вновь в другом мире, том, о котором она мечта­ла?" - волк понимающе кивнул головой. Да, это было в духе снежных охотников - самим решать, где жить и когда умирать.
   "Чтобы тот мир жил".
   Волк мотнул рыжей головой:
   "Это слишком сложно для меня..."
   "Не только для тебя. Для всех".
   "И для тебя тоже?"
   "Да..."
   "Но ты понимаешь?"
   "Что двигало ею? Да. Но принять не могу. Хотя и больше мне ничего не остается..."
   "Потому что этот поступок неприемлем для тебя? "
   "Потому что... - он умолк на миг, качнул головой, а затем продолжал: - Одно дело жертвовать собой и совсем другое - принимать жертвы от других".
   "Ты всегда был против жертвоприношений... Впрочем, мне казалось - и самопожертвования тоже".
   "Для других - да".
   "Ты не просто чувствуешь себя не таким, как все, но сам, осознанно проводишь эту грань: между собой и смертными, собой и небожителями...
   "Потому что я - не один из них..."
   "Не начинай сначала! - недовольно заворчал волк. - Ты ведь сам все прекрасно понимаешь! Кем бы ты ни был раньше, теперь ты - бог. Да, пока еще в людском теле. Но от него так просто отказаться".
   "Да, - горько усмехнулся Шамаш, - достаточно просто забыть обо всем, перестать быть собой!"
   "Вот-вот! Ты другой не потому что не бог и не человек, а потому что и бог, и человек в большей степени, чем все остальные! Настолько, что рядом с тобой и другие изменяются, становясь... Более живыми, что ли... И вообще, для тебя важно быть полезным другим, а не ис­пользовать всех вокруг в своих целях".
   "Тебя это удивляет?"
   "Да. Ведь господин повелевает. Таков дар владыки".
   "К чему мне власть? Я никогда не стремился к ней".
   "Тем, кто стремиться, она не дается".
   "Ладно, хватит об этом".
   "Можно и о другом. О смертных, например. Возможно, ты ошибаешься, думая, что эта горожанка совершила самопожертвование. Конечно, я не человек, но кое-что о них знаю. Дети огня не умирают ради того, чтобы жить в вечности, а живут, чтобы умереть. Это кажется странным, но... Сам подумай: их вера дает им лишь одну жизнь. И только очень немногим вторую. Остальное - смерть. Будешь делать все правильно - умрешь. Будешь творить зло - тоже умрешь. Но если в первом случае попадешь в сад благих душ, то во втором - в пещеры вечных мучений. И поэтому если ты счи­таешь, что выполнил свое предназначение - нужно уходить. Пока не перечеркнул все хорошее зло".
   "Ты хочешь сказать, что она думала только о себе? Но не о своих детях, позаботиться о которых было ее первейшим долгом?"
   "Как раз наоборот".
   "То есть?"
   "Может быть, ей было дано предупреждение. Что она не может быть рядом со своими щенками, что несет им смерть, что случайно задавит их или разорвет в порыве ярость".
   "У этой женщины не было дара предвидения... - однако, за­думавшись над словами волка, он продолжал несколько мгновений спустя: - Однако, войдя в храм времени, она могла увидеть в нем не только далекое будущее, но и то, что должно было случиться совсем скоро..."
   "Или она встретила свою смерть. Ту, которая ждала ее за барханом. И поэтому она выбирала из двух смертей ту, что была самой легкой".
   "Возможно..."
   "Братьям-охотникам нужны боги, чтобы было кому служить, ради кого жить. А детям огня... Детям огня они нужны, чтобы было не страшно умирать. Смерть на руках божества, обещающего покой и сладкие сны - вот о чем они мечтают".
   Шамаш несколько мгновений молчал, глядя на зверя, а затем негромко проговорил:
   "Ты действительно понимаешь их..."
   "Я думаю, что понимаю..."
   "Нам следовало поговорить об этом раньше. Может быть, тог­да все сложилось бы иначе... - он остановился, склонив голову на грудь и скрестив руки, погружаясь в задумчивость. Но лишь на миг, спустя который вновь собрался, подчиняя воле мысли и чувства, выпрямил спину, настороженно сощурив глаза, взглянул на волка: - Ладно, оставим этот разговор. Тебя прислали за мной кара­ванщики?"
   Хан наклонил рыжую голову в знак согласия.
   "Что-то случилось?" - он спрашивал, хотя и так знал ответ: зверь не стал бы медлить, если бы каравану угрожала беда. Пусть золотой волк и не испытывал холодеющего ужаса перед лицом смертью, но он ценил каждое мгновение своей и чужой жизни, готовый сражаться за него до последней возможности.
   "Может случиться... - волк переступил с ноги на ногу. Если только что его речи звучали уверено и твердо, то теперь они были полны сомнений. - Им так кажется".
   "А тебе нет?"
   "Если бы к каравану приближалась беда... или он к ней, не важно... Я непременно почувствовал бы ее дух".
   "Но ты ничего не чувствуешь?"
   "Абсолютно ничего. Тот город не выглядит опасным. Наоборот, он дружелю­бен и открыт. Хотя... Если принюхаться, в нем есть какая-то тайна, запах - едва различимый, далекий и незнакомый..."
   "Пошли".
   "Мы возвращаемся в караван?"
   "Да. Здесь меня больше ничто не удерживает. А там я могу быть нужен".
   Но странники успели сделать лишь несколько шагов, как на их пути встала богиня врачевания. Ее лицо было печальным, в покрас­невших, усталых глазах стояли слезы.
   На плечи, словно в знак траура, был наброшен белый полупрозрачный платок.
   -Бог солнца, - глядя не на Шамаша, а куда-то мимо, окликнула его небожительница.
   Он повернулся к ней, поджал губы, превратившиеся в две тонкие блеклые линии послезакатного горизонта, затем, перес­тупив через себя - свою грусть и боль - подошел, заговорил нег­ромким голосом:
   -Я старался ей помочь...
   -Может быть, - нервно бросила та, хотя весь ее вид говорил - она так не думала. Скорее уж наоборот. Но... Теперь-то какая разница? - Почему же все так?! - она сморщилась. - Я думала, это будет самый счастливый день для всех нас. День начала нового мира...
   -Это и есть первый день.
   -Это?! - она болезненно усмехнулась, на ее глаза вновь набежа­ли слезы. - Первый день? Какой же тогда этот новый мир? Если его начало такое? Мне казалось: он должен быть похож на чудо, но теперь я сомневаюсь, а хочу ли я вообще жить в этом новом мире? В городе, еще не пробудившемся ото сна, уже звучат песни-плачи... Новый мир, начинающийся со смерти...
   -Одно рождается, другое умирает.
   -Ты говоришь об этом так спокойно!
   -Я привык к мысли о смерти, сам стоял перед ее лицом, заглядывал ей в глаза. И знаю: она куда милосерднее и добрее жизни.
   -Милосерднее... - та вновь усмехнулась - криво, даже как-то пренебрежительно - презрительно. - Ты не часто бываешь в подземном мире.А если и бываешь, то только в светлой его части - дворце сестры да садах благих душ. Побродил бы ты по пещерам - перестал бы думать о смерти подобным образом... Да что идти так далеко? Вот Кигаль. Она великая богиня - никто не сомневается в этом. Мудра - конечно. Но скорее жестока, чем милосердна. Ведь она разлучает любящих, разбивает семьи, губит города... Она... Разве не при тебе она обещала заботиться о своей посвященной, защитить ее от бед? Почему же не сдержала слова?
   -Не вини ее. Кигаль тут ни при чем. Если кто виноват, то только я. Если бы я не согласился провести обряд - ничего бы не случилось.
   -Дело не в обряде. И вообще не в Лике. Я понимаю ее. Даже лучше чем саму себя. И уж точно лучше, чем тебя... - она горько всхлипнула, затем едва слышно обронила:-Нельзя же заставлять кого-то жить против его воли!
   Он качнул головой, слыша фальшь в ее словах, не просто не скрываемую, но словно специально выставляемую напоказ.
   -Что уж теперь... - уловив его взгляд, презрительно бросила та, совершенно уверенная, что все ее упреки, какими бы они ни были, справедливы. - Оставим этот разговор, - нервно дернув плечами, Нинти отвернулась в сторону, чтобы как бы случайно обронить: - Что бы я ни сказала, ничего не изменится. Того, что было, больше нет. И, как бы мне не хотелось изменить прошлое, ты мне все равно не позволишь это сделать... Ведь верно? - она с вызовом взглянула на него.
   -Обращать время вспять опасно. Его полотно рвется, восстанавливать потом тяжело... Но дело даже не в этом. Ты - воскрешающая мертвых и должна понимать лучше меня, что нельзя возвращать того, кто уже ушел.
   -Ну конечно! Я так и думала! Мало того, что отвернулся, так еще и носом в грязь ткнул! На что я надеялась! Тебе ведь безразличен весь мир, за исключением твоих спутников! Ну и живи с этим безразличием! Если сможешь... А знаешь, что бы я сделала, если б ты вернул время назад? Знаешь? Не стала бы приводить тебя в этот город! Никогда! Ни за что! А Лике сказала бы, что ты отказался идти. Чтобы не думала, не надеялась!
   -Тогда бы она никогда не была счастлива. Не встретив свою мечту, не исполнив предназначение...
   - Ну и пусть! Подумаешь! Главное, она была бы жива! Жива - ты понимаешь! А, - она махнула рукой, повернувшись к нему спиной. - Ты все равно не поймешь!
   -А, может быть, это ты не понимаешь? - прозвучавший за спиной негромкий голос заставил Нинти, вздрогнув, обернуться. Увидев Кигаль, она небрежно повела плечами.
   -Да, я не понимаю, - проворчала она, - как можно быть такими бесчувственными? Вас что, никогда не мучают угрызения совести и прочие... мелочи?
   -Откуда ты знаешь, девочка?
   -Иначе он, - он качнула головой в сторону Шамаша, - не отвернулся бы от умирающей, зная, что может ей помочь! А ты просто не смогла быть повелительницей смерти!
   -Да уж, железный довод, - скривив губы в усмешке, небожительница хмыкнула. - А ты?
   -Что я? - она недовольно нахмурилась. Ей не нравился этот поворот разговора. - Меня уж бессердечной никто не назовет!
   -Ну разумеется. А быть такой страстной, как ты, лучше? Сперва делать что-то, а потом переживать, понимая, что совершила ошибку?
   -Ошибку?! А, может, то, что ты называешь ошибкой, на самом деле было спасением! ...И вообще, я... Я ведь всего лишь младшая богиня и никогда не претендовала на власть над мирозданием. А он...
   -Подожди, девочка, не торопись. Мы сейчас говорим не о нем, а о тебе.
   -Ну при чем тут я?!
   -Как это при чем! - возмутилась Кигаль. - Ты притащила его город, обманула...
   -Что же он за бог справедливости такой, если не смог распознать лжи?!
   -Не сваливай все с больной головы на здоровую! Ты сама во всем виновата! Но не хочешь этого признавать! И потому и ищешь виновных вокруг!
   -Да я...! - вспыхнув, возмутилась та, готовая броситься в бой.
   -Не надо, - чувствуя, что еще несколько мгновений, и богини, как бабы-торгашки на рынке вцепятся друг другу в космы, вмешался в их разговор Шамаш, - ни к чему искать виноватых. Я готов принять всю вину на себя.
   -Но ты ни в чем не виноват! - попыталась было возразить Кигаль, но бог солнца остановил ее:
   -Виноват. Поскольку не забочусь о чужих так же, как о своих спутниках.
   -По идее для бога все должны быть равны. Но на деле все иначе, - качнула головой повелительница смерти, - что бы там ни было, всегда останутся избранные и отверженные...
   -Давайте оставим этот разговор, - попросил Шамаш. - Ни к чему он... Я должен идти.
   Та вздохнула, бросила быстрый взгляд на брата, наклонила го­лову - с долей укоризны.
   -Потерпи. Это не займет много времени.
   -Что - "это"?
   -Обряд похорон.
   -Да! - вскинувшись, вскричала Нинти. - Пусть он увидит! Может быть, тогда поймет, каково это - терять!
   -А ты думаешь, он и так не понимает? - зло глянула на нее Кигаль.
   -Да! И вообще, - она вонзила острый, холодный взгляд в лицо Шамаша. - Куда тебе торопиться?
   -Мои спутники по караванной тропе прислали за мной волка, - спокойно, словно не замечая вызова в ее голосе, ответил бог солнца.
   -Да? - она изобразила удивление. - Им нужна твоя помощь? А зачем? Ты ведь все равно ничего изменять не станешь. Боясь, что станет лишь хуже. Все верно: тот, кто ничего не делает, не совершает ошибок...Хотя, что это я? Для своих спутников ты, несомненно, сделаешь исключение. Но даже если так, тебе некуда спешить, все равно успеешь. Ведь тебе дано поворачивать время вспять.
   -Ты говоришь это так, словно не веришь, что мне подобное по силам.
   -Ну, у всех есть право сомневаться... И, потом, надо еще разобраться, дар ли подобное умение или же проклятье?
   -Все, что спасает жизнь - дар.
   -Спасает?! И кого, интересно, это спасло? Во всяком случае, не Лику! Ведь ты не спешишь делиться этим даром с другими.
   -А может это и правильно, - задумчиво пробормотала Кигаль, - то, что произошло раз, не должно повторятся дваж­ды. Время как река - течет лишь в одном направлении. Заставь его двигаться вспять - и кто знает, какими бедами это может обернуть­ся в будущем...
   -Так или иначе, - устав от ее рассуждений, Нинти резко повернулась к богу солнца, - ты ведь не будешь отрицать, что не понимаешь произошедшего.
   -Событие...
   -Я говорю о людях. О Лике.
   -Да.
   -Тогда почему бы тебе проводить ее в последний путь? Что объяснит природу смертной лучше последнего обряда?
   -Мне это не интересно!
   -Вот как? - бровь богини приподнялась. - Повелителю небес надоели смертные? Если так, может, то, что солнце остывает, совсем не случайно? А действительно, как просто - позволь всем умереть, и не о ком будет беспокоиться.
   -Нинтинугга...
   -Подожди, Шамаш, - остановила его Кигаль. - Нинти говорит ужасные, несправедливые вещи, но... Но в одном она права: последний обряд многое объясняет. Для смертных он важнее всех остальных. И вообще, в смерти - смысл всего, существования богов. Ведь мы больше нужны людям не для жизни, для смерти. Шамаш, у этого мира существует установившийся на самой его заре порядок вещей. В него так долго верили, что он из выдумки обратился явью. Он столь долго был составной частью мироздания, что без не­го все рухнет. Ты ведь знаешь легенды? Знаешь, что они только кажутся нереальны­ми, а на самом деле - куда реальнее, чем все снега пустыни.
   -Кигаль, говори, что собиралась, и...
   -Хорошо, брат, хорошо! - она беспрекословно подчинилась, не желая злоупотреблять его терпением. - Не буду отвлекаться. В конце концов, важно лишь одно: мир состоит из двух частей. Из жизни и смерти. Тот, новый мир, который все так хотят обрести, тоже должен быть двуедин. Иначе он рухнет, так и не родившись.
   -Ты хочешь сказать, - Шамаш нахмурился, - что эта горожанка умерла потому...
   -Что в том мире, который был ее мечтой, не было смерти. Ина­че, дойдя до конца, она бы переступила через вторую черту, ту, что миновала при входе в храм времени. И вернулась сюда, что­бы жить. Круг был бы завершен. Но этого не случилось.
   -Чушь! - фыркнула Нинти, но Кигаль, не слыша ее, продолжала: - Миру нужно не только рождение, но и смерть. Только тогда он будет полным, законченным. Да, у каждого смертного своя смерть. Но мир смерти, как и мир жизни, они делят с другими...
   -Ты говоришь ерунду! - презрительно скривилась Нинти. Все, что она услышала, было только словами, никак не связанными, бессмысленными, нелепыми.
   -Если ты, подземная богиня не понимаешь этого... - Кигаль развела руками.- Ша­маш, - она повернула голову к повелителю небес, - а ты понял...? - в ее глазах были мольба и надежды. По какой-то известной лишь ей причине это было очень важно для нее.
   -Твои слова заставили меня о многом задуматься, - искренне, но при этом несколько уклончиво ответил тот.
   -И все же? - продолжала настаивать Кигаль.
   -Я понимаю тебя.
   Это было не совсем то, что она ожидала услышать, однако...
   -Спасибо, брат. И ты останешься?
   Он чуть заметно качнул головой.
   -Но почему? Беспокоишься о своих спутниках? Не надо. С ними все в порядке. И вообще, я... Я отправила к ним Намтара. Он предупредит, если что.
   -Караванщики не случайно прислали за мной волка.
   -Смертные просто хотели, чтобы ты поскорее вернулся. Они слишком боятся потерять тебя.
   -Люди, которые не просят о спасении, стоя на краю смерти, не желая злоупотреблять расположением? Нет, все иначе... Да и ты не стала бы ничего предпринимать, не если б не была совершенно уверена. Там я ну­жен. А здесь... - он оглядел окружавший его лес печальным взглядом, вздохнул.
   -Когда не стоишь на месте, а идешь по пути, каждый шаг имеет свой смысл. Идущий может не понимать этого, но все именно так. Добрая клетка, злая клетка... Как в детской игре... Только на доб­рой нельзя задержаться, а через злую перепрыгнуть... Потому что даже если ты сделаешь это, прошлое нагонит тебя, когда ты будешь меньше всего этого ждать...
   -Чего ты хочешь от меня? - он поднял на нее взгляд усталых, измученных глаз.
   -До вечерней зари осталось совсем немного. А там... Спящая уйдет в край вечного сна. И ты станешь лучше понимать этот мир... Во всяком случае, я надеюсь...
   -Кигаль... - Шамаш мотнул головой, отступая назад. - Нет! - он не хотел видеть, становиться свидетелем этого.
   -Да, это не праздник. Горькое зрелище. Но если ты должен его увидеть, ты увидишь... Брат, легче хоронить чужого, малознакомого человека, чем друга.
   -Легче, тяжелее - какая разница? Миг прощания уже позади. Ду­ша покинула тело. То, что осталось на земле - не более чем старая одежда, беспокоиться о которой нет смысла...
   -Когда уходишь дальше, переоблачаешься в новый наряд. А если остаешься здесь? Если другого нет? Если весь смысл в том, чтобы сохранить этот в нетленности до самого пробуждения? Ведь спящему нужна плоть. Даже если его сон продлится вечность.
   -Это...
   -Глупость? Неправда? Может быть. Но такова их вера. Вера, которой ты еще не нашел замену. Придумай что-то другое - и все станет иным. Для тех, кто будет жить в той вере. Но для умерших в прежней все равно ничего не изменится.
   -Ты умеешь убеждать... - отвернувшись в сторону, сквозь стис­нутые зубы процедил он, а затем, резко повернувшись, зашагал на­зад, к городу.
   "Хозяин..." - Хан догнал его, скульнул, глядя преданно и со­чувственно.
   "Нам придется задержаться. Надеюсь, ненадолго... Друг, я знаю, что нам нужно торопиться, но..."
   "Не волнуйся. У нас есть время. И, потом, с кара­ванщиками Шуллат. Она предупредит об опасности, защитит..."
   "Да. Конечно", - было видно, что ему не хотелось ни с кем и ни о чем говорить. И волк умолк.
   Богини отстали от него на несколько шагов.
   - Пусть увидит обряд погребения, - хмуро глядя себе под ноги, проворчала Нинти. - Может, тогда поймет, что не только его спутники достойны сострадания.
   -Зря ты с ним так...
   -Как "так"? Я сказала правду - только и всего... "Мне все равно, что будет с этим миром!" - да это еще большая жестокость, чем то, что творит Нергал!
   -Ты не справедлива. Он ведь спас твой город...
   -Он спасал своих спутников. А город... Город - так, заодно. И вообще, ты ведь думаешь так же, как и я. Просто не решаешься сказать ему в лицо. Потому что насколько ты жестока с другими, настолько мягка с братом.
   -Мне действительно он очень дорог. Но дело не в этом. Я стараюсь быть справедлива, в то время как ты ослеплена своим горем. Мне страшно даже подумать, что будет, когда ты лишишься своего Хранителя. И в этом обвинишь Шамаша? И займешь сторону Нергала, лишь бы отомстить ему?
   -Сторону Нергала? Нет, - она качнула головой.
   -Но кто враг Шамаша, тот друг Нергала. Разве нет?
   -При чем здесь...
   -Это так. И всякий раз взращивая в душе ненависть к повелителю небес, мечтая ему отомстить, заставить почувствовать ту же боль, которую чувствуешь ты, вспоминай об этом.
   -Я...
   -И не ищи малодушие в том, что на самом деле называется здравомыслием. Его силы столь велики, что неосознанное мановение руки, поворот голо­вы на чей-то окрик могут уничтожить весь мир, все мироздание...
   -Он и так ничего не делает! - обиженно смотрела на подругу Нинти. Ей стоило такого труда заставить бога солнца сделать шаг! И вот... - А теперь и вовсе станет держаться от всего в стороне!
   -Как раз наоборот!-воскликнула Кигаль. Упрек богини врачева­ния задел ее душу, обидел, причинил боль.
   -Как же!
   -Да, Гулла!
   -Я не люблю это имя! - зло процедила та сквозь зубы. - Называй меня Нинти!
   -Хорошо, Нинти,-Кигаль не выразила ни взглядом, ни словом своего недовольства. Да она, казалось, и не заме­тила ничего. - Позволь, я объясню тебе.
   -Да уж, пожалуйста!
   -Давай на мгновение забудем об этой смертной...
   -Забыть?! И это говоришь мне ты? Она ведь была твоей посвященной.
   -Да. А посвященные - это люди особого предзнаменования. Ее заключалось в том, чтобы обряд нового мира был совершен... Для тебя ведь он тоже важен?
   -Обряд нового мира? Да!
   -И, несмотря на то, что ты тут говорила Шамашу, на самом деле ты бы сделала все, чтобы он совершился.
   -Зная, что из-за него умрет...
   -Перестань, - поморщившись, прервала ее Кигаль, - ты - подземная богиня. И не можешь ненавидеть смерть. И не понимать ее - тоже. Более того, ты - оживляющая мертвых. Почему же ты, упрекающая Шамаша в бездействии, не вмешалась сама? Ты могла воскресить эту девочку. Раз она тебе так дорога...
   -Чтобы та через миг умерла снова?!
   -А если нет? Ты могла бы попытаться... Нет, подруга, дело не в ней. Ты не хочешь жить в пустоте, не хочешь исчезать вместе с прежним миром, верно?
   -Как будто ты этого хочешь!
   -Не хочу. Мне мало прожитых вечностей. Я мечтаю и о грядущих.
   -Что-то не похоже!
   -Это так, Нинти. Что бы ты ни думала. Но я должна была пока­зать ему его ошибку.
   -В чем это он, интересно, ошибся! Да что ты такое говоришь?! Ты хотя бы понимаешь, что говоришь! Он - и ошибся!
   -А разве это не так? Или ты полагаешь, что он не знает об этом? Знает. Только, как мне кажется, еще не видит, в чем именно она состоит. Он ищет, не находит и это мучает его даже сильнее чувства вины.
   -Да что ты! Кигаль, он - повелитель небес! Он - не ошибается!
   -А как же смерть горожанки? Или ты думаешь, что он ждал че­го-то подобного?
   -Вот именно! Он знал, что так и будет!
   -Предполагал.
   -Какая разница?
   -Предполагать и знать - разные вещи. Одно дело думать - "это может произойти" - и стараться не допустить подобного, и совсем другое быть уверенным: "так будет. Потому что иначе быть не мо­жет."
   -Да он же даже предупреждал Лику! Нет, все он прекрасно знал! Просто хотел, чтобы смертные совершили все свои ошибки, считая, что на них они учатся!
   -Без обряда не было бы будущего.
   -Было! Просто оно было бы зачато позднее...
   -Кто знает, что бы случилось с малышом, не получи он имя...
   -Ничего бы с ним не произошло. Его бы назвали по старинке. Шамашу не было нужды выбирать между двумя жизнями.
   -Об этом я и говорю!
   -Что?
   -Он ошибся, Нинти! Он думал... Нет, был уверен - все обойдется. Так бы и случилось, если б женщина последовала его воле.
   -Но вера Лики оказалась слаба... - богиня вздохнула, опустив голову на грудь.
   -Наоборот! Сильна! Ее вера была очень сильна, раз она сделала этот шаг! Как и любопытство...-Кигаль тоже вздохнула. Ее плечи поникли. - Жаль. А ведь ей было достаточно вспомнить обо мне. Позвать меня. И я остановила бы ее... Но она всегда стыди­лась того, что я ее покровительница... Да что об этом теперь говорить? Все уже в прошлом...
   -И, все же, ты жестока, Кигаль!
   -Поверь, мне искренне жаль Лику. Но мое сочувствие не спо­собно ничего изменить.
   -Она была твоей посвященной! Ты должна была позаботиться о ней!
   -Я и забочусь. Я пришла, как только она подумала обо мне. Если же кто из нас двоих жесток, так это ты. Та рана, которую ты нанесла душе Шамаша...
   -Ему все равно, что происходит с чужаками!
   -Это не так.
   -А даже если... Ну и пусть! А моя рана? Моя потеря? И, потом, это мне, женщине, позволительно плакаться и переживать. Если же он так чувствителен, что переживает смерть каждого человека - ему не место в нашем беспощадном мире.
   -Он будет чувствовать себя виноватым. Хотя, я считаю - его вины в случившемся нет. Он выполнил просьбу этой смертной. Дал ей то, о чем она мечтала.
   -Но цена...
   -Плата за исполнение мечты всегда высока.
   -Я думаю... Может быть... Если бы он попытался, если бы вернул Лику в прошлое, но не на час, а на год... Тогда все могло бы пойти иным путем...
   -Ты имеешь в виду, что он мог отнять у смертной ее мечту, стереть ее из памяти, зная, к чему та приведет?
   -Ну...
   -И ты, предполагающая возможность подобного, называешь жес­токой меня?
   -Не знаю... - она нервно дернула плечами. - Какая разница? Те­перь-то не будет уже ничего! Ничего, понимаешь! Один обряд не де­лает будущего! А он не станет повторять его, зная цену... Счи­тая...веря, что все повторится вновь...может повториться...
   -Чтобы этого не было, Шамаш должен понять, в чем его ошибка.
   -И в чем же?
   -Я уже говорила - жизнь и смерть неразделимы. Где одно, там должно быть и другое. Пусть это не кажется благом, но и не явля­ется жестокостью. Необходимость - вот что это.
   -Наша ошибка в том, что мы не позвали тебя? - презрительно фыркнула
   -Кто, лучше меня, знает смерть?
   -Ну конечно! Хочешь застолбить себе место в но­вом мире?
   -Того мира пока еще нет. Мы говорим о пустоте.
   -Но он будет! И ты знаешь об этом!
   -Я сказала то, что должна была! И мне со­вершенно безразлично, что ты обо мне подумаешь. Главное, чтобы меня понял брат.
   Нинти хотела что-то сказать, но промолчала. Да и время слов уже прошло.
   Они подошли к вратам города, из которых как раз выходила по­хоронная процессия.
   Впереди служители несли на носилках убранное цветами и листьями деревьев тело горожанки. Смерть была милосердна к ней, стерев следы старости. Спокойное безмятежное лицо было молодо и свежо. Кожа чиста. Волосы полноцветны и живы. Воистину, казалось, что она просто спит сладким, светлым сном.
   По обе руки от нее шли плакальщицы, которые многоголосицей пели длинный, монотонный заговор-прощание. Следом за носилками шли Бур и Ларс. Сопровождавшие их стражи, служители, горожане, пришедшие отдать последний долг памяти умершей, двигались на поч­тительном удалении позади, словно веря, что рядом с хозяевами города идут, став невидимыми, и небожители, покровительствовавшие этой семье.
   Однако Шамаш не встал в процессию. Он смотрел на нее со сто­роны, словно специально отстранившись. Богини шли рядом с ним. Три бледные, печальные тени, растворявшиеся в набежавших на гла­за слезах, терявшиеся в косых лучах утреннего солнца. Они молчали.
   Когда горожане вошли в лес, Шамаш двинулся следом. И пусть он по-прежнему держался в стороне от людей, но не спускал с них взгляда ни на мгновение, внимательно следя за каждым словом заго­вора, каждым движением рук служителя.
   Процессия медленно двигалась по направлению к границе оази­са, идя, однако не по караванной тропе, ведущей от восхода на закат солнца, а под прямым углом к ней, оставаясь по отношению к дневному светилу на том же самом месте, удаляясь лишь от стен го­рода.
   Никто не останавливался. Когда служители, несшие носилки, устали, их прямо на ходу, боясь любого, пусть даже всего лишь мгновенного промедления, меняли другие. Одна песня сменяла другую. Плакальщи­ки чередовались, переводя дух, но их хор не умолкал ни на миг.
   Чем ближе они подходили к грани, тем грустнее становились заговоры, громче плач. Казалось, что и все вокруг, во власти той же скорби, менялось, тускнело, живое, полноцветное уходило вслед за мертвой в край благих душ, оставляя земному миру двуцветие смерти - черная земля, черные стволы деревьев, и белый снег пус­тыни на горизонте.
   Стало холодать. Но горожане, хоть и были одеты совсем легко, не чувствовали этого. Никакой холод, что испытывает тело, не мог­ло сравниться с морозом, который овеивает душу, приближавшуюся к вра­там мира смерти.
   Шамаш качнул головой. Эти люди слишком пренебрежительно от­носились к своему здоровью, не думая о том, что могут простудить­ся. Он уже хотел окутать процессию волной тепла, согревая горо­жан, но Кигаль коснулась его руки, останавливая.
   "Не надо, не делай этого", - говорили ее полные грусти и со­чувствия глаза, в то время как и губы, и мысли молчали.
   Бог солнца чуть наклонил голову в знак согласия, одновре­менно благодаря сестру. Если бы не она, он мог нарушить ход обря­да. Да, стремясь помочь можно навредить куда больше, чем даже за­давшись целью причинить вред.
   Когда все подошли к снегам пустыни, дневное светило уже склонилось к горизонту. Вечер выпустил в мир тени, которые закру­жились в повисшей над землей алой дымке - мареве в медленном при­чудливом танце.
   Шамаш огляделся вокруг с долей удивления. Наверное, впервые он потерял счет времени, даже не заметив, как пролетел день. Странно. Ведь ничего не происходило. Движение погребальной процессии было медленным и монотонным. По идее, мгно­вения должны растянуться на вечность. Но все вышло иначе. Почему? Он не знал ответа.
   Хозяин города остановился у черты своих владений. Он не мог переступить ее, несмотря ни на что. Пока он был жив, он должен был следовать клятве, данной камню-хранителю.
   Остальные же, прежде, чем замереть, прошли еще несколько шагов. Служители поставили носилки с телом умершей вниз, на снег. Жрец опустился на колени рядом с женой, последний раз взглянул на нее, поцеловал в ледяные, скованные холодным сном, уста, затем вновь выпрямился, обошел, читая заклинания, кругом, сначала в одну сто­рону, затем в другую, отделяя мир смерти от края живых и одновре­менно отчерчивая кусочек земли жизни, на время передавая его во власть мертвым. Потом он остановился вновь, на этот раз - лицом к городу, спиной к снегам пустыни. В тот же миг плакальщики умолк­ли. Все всхлипы и причитания прекратились. Воцарилась тишина, в которой было слышно лишь далекое дыхание ветра.
   В руке Бура блеснул клинок. Наклонившись над Ликой, он осто­рожно перерезал сплетенные воедино восемь шерстяных нитей, на ко­торых на шее человека с третьего дня его жизни и до самой смерти висел маленький золотой кругляш. Это был знак солнца - символ ве­ры, поклонения повелителю небес как верховному божеству неба, и одновременно - знак вечности, надежда на то, что у сна будет про­буждение, не будет конца.
   Этот кругляш должен был быть прибежищем души до тех пор, пока она не достигнет подземного мира, чтобы затем стать той монеткой, которую умерший, достигая своей цели, отдавал духам-перевозчикам, платя им за услуги...
   На миг задержав талисман жены в руке, Бур замер, прощаясь с ней снова и теперь уже - навсегда.
   Пусть он верил - что бы там ни было, они встретятся в вечном сне - но в том сне они будут другими, лишенные душ. Душам же, даже если их пути по саду пересекутся, не дано будет узнать, ощутить близость дорогого сердцу живущих человека.
   Талисман был холоден, словно кусок льда и Бур что было силы стиснул пальцы. Но сколько жрец ни пытался согреть его, у него ничего не получалось. Все было бесполезно. И оставляя тщетные попытки, тяжело вздохнув, он зажмурился и, взмах­нув рукой, бросил талисман за спину, в белизну пустыни. Подхва­ченный порывом ветра, кругляш улетел куда-то далеко, упав, прова­лился в снег. Талисман исчез бы в нем, сгинув без следа, если бы не внимательные глаза служителей, которые не моргая следили за его полетом. В их руках уже были широкие лопаты, которыми они приподняли полог в том самом месте, куда упал золотой кругляш, чтобы затем, уложив на образовавшееся ложе тело умершей, укрыть его снегом, словно меховым одеялом.
   Едва это было сделано, плакальщики зажгли факелы, установили их кругом. Прорезая уже начавший сгущаться мрак, они будут указывать душе путь в иной мир, чтобы та, покинув уснувшее вечным сном те­ло, не заплутала, не превратилась в тень-бродяжку, а обрела свой новый, вечный дом.
   Обряд был закончен и горожане, не оборачиваясь, заторопились назад, в оазис. Только теперь ощутив холод, они зябко ежились, кутаясь в одежды, которые, не храня в себе тепла, были не способ­ны согреть.
   Богини двинулись было вслед за смертными, но сделав лишь несколько шагов, остановились, заметив, что повелитель небес идет сов­сем в другую сторону - в снега пустыни. Впереди него бежал золотой волк, словно выбирая для своего хозяина самый безопасный из множества путей.
   "Шамаш!" - окликнула брата Кигаль.
   "Я сделал то, о чем ты просила. Теперь я ухожу", - не оборачи­ваясь, бросил он через плечо.
   "Брат, как бы тяжело тебе ни было, ты должен запомнить то, что увидел!" - на языке мыслей крикнула ему вдогонку Кигаль.
   "Разве такое можно забыть?" - горько усмехнулся бессмертный.

Глава 15

   Караван не вошел в каменный город, остановившись за его стеной. Атен думал - так будет правильно, а главное - лучше для Мати. Остальные согласились с ним, хотя и прекрасно понимали, сколько неудобств это создаст для торговли. Но их жертва оста­лась незамеченной девушкой, которую поступок отца только еще сильнее разлил. Да ее вообще теперь злили все и все. События - потому что они происходили, с каждым мигом приближая ее к страху. Люди - потому что в ее глазах они были виноваты во всем. Ведь они могли избавить ее от страданий, а вместо этого продолжали мучить. Им ничего не угрожало. Только ей. И никто не хотел этого понимать, замечать, никто даже не пытался хотя бы пожалеть ее, утешить, успокоить...
   И вообще, Мати казалось, что все просто издеваются над ней. Каждый случайный смешок за спиной она принимала на свой счет, всякое доносившееся обрывком неведомой фразы слово казалось вызовом, случайный взгляд хлестал по щеке немилосердным потоком ледяного ветра, чей жгучий холод она ощущала почти физически. Она стремилась к одиночеству, и, в то же время, боялась его. Замкнутый круг какой-то...
   Девушка вдруг ощутила себя совсем одной в бесконечности пустыни. И ни одной близкой души, с кем она могла бы поделиться своими переживаниями и страхами. Отец... Мати была слишком зла на него. За то, что он не сдер­жал своего слова, обещал ведь, что караван не войдет в город, но все равно они здесь. В сущности, он ее предал, да, именно предал!
   Шамаш...
   "Лучше бы я не встречала его вовсе! - всякий раз, ду­мая о боге солнца, ее глаза наполнялись болью и обидой, слезы текли по щекам, чтобы, коснувшись своей горечью губ, травить душу. - Его нет! Его нет!" - только эти слова позволяли ей хоть как-то успокоиться.
   Девушка винила Шамаша не только в том, что уже случилось, и в том, что должно было произойти. Ведь пожелай этого повелитель небес, ничего бы не было. А раз все есть, значит, он хотел, чтобы так все и было. Он обрек ее на страдания. А чтобы еще больше усилить их, сказал ей о даре предвиде­ния... И мучения, которые иначе длились бы лишь мгновение, растянулись на долгие дни, даже на века. Из-за него она пережила свою смерть не один раз, а проходила че­рез нее вновь и вновь, всякий раз представляя ее себе все более ужасной, уродливой и жестокой.
   Думая о том, что она видела в своем сне-предвидении, только об этом одном, не в силах остановиться, Мати бродила среди деревьев, постукивая тонкой веточкой - хлыстом то по своей ноге, то по траве, то - по стволам деревьев.
   Девушка не смотрела по сторонам. Ей было совершенно все равно, куда идти. Лишь бы не стоять на месте. И вдруг...
   -Милая, постой! - незнакомый голос, прозвучавший неожиданно, как птичий крик среди снежной пустыни, заставил девушку вздрогнуть. Оторвав взгляд от травы под ногами она поспешно огляделась вокруг - сперва робко, с опаской, затем - с любопытством. А потом... Удивленно моргая, она не верила своим глазам. Нет, этого просто не могло быть!
   Она стояла на вершине священного холма, спиной к храму. Сде­лай девушка еще хотя бы один шаг вперед, - и, сорвав­шись с обрыва, полетела бы камнем вниз.
   Мати была так поражена, ошарашена, что даже забыла на миг о своей ненависти к этому городу и всем, кто в нем жил. Единственно, она никак не могла взять в толк, почему дорога, которая должна была увести ее как можно дальше от чужаков, наоборот, при­вела к ним.
   -Не бойся...
   Она повернула голову к заговорившему с ней, узнала в чужаке Хранителя.
   -Я не боюсь, хозяин города, - сглотнув подкативший к горлу ко­мок, проговорила Мати. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы заставить голос звучать ровно. - Спасибо.
   -За что, милая? -бровь мага удивленно приподнялась.
   -Что остановил меня. Я... Я не хотела...
   Проследив за ее взглядом, устремленном вниз с холма, словно считая камни, о которые в мыслях, воспоминаниях о том, чего не было, но могло быть, ударялось бы ее тело, старик качнул головой:
   -Я и не думал, будто ты решила что-то сделать с собой. Мысли о самоубийстве - признак безумия. А ты, я вижу, здорова. Прос­то... Ты была так погружена в свои мысли, что ничего не замеча­ла.
   -Да, - поспешно кивнула Мати, хотя ей совсем не хотелось пусть даже в такой мелочи соглашаться с горожанином, - ничего, - но у нее просто не было другого выхода, когда такое объяснение предс­тавлялось не просто самым реальным, но и самым безопасным. - Я... Я, пожалуй, пойду...
   -Подожди, пожалуйста. Я хотел спросить... Горожане чем-то обидели тебя? Если так, скажи, я велю им извиниться, - но поскольку гостья молчала, он продолжал: - Я почему спрашиваю... Не из-за любопытства, поверь мне! Просто... Видишь ли, ваш приход... Приход вашего каравана очень много для нас значит, мы стараемся сделать все, чтобы вам было хорошо у нас, и совсем не хотели...
   -Почему? - вопрос, вдруг сорвавшийся с губ собеседницы, заста­вил его остановиться, не договорив фразы, вернуться назад.
   -Что "почему", милая? - он не знал, к какой части произнесен­ного относился этот вопрос, а потому не мог ответить.
   -Почему для вас так важен наш приход? Ведь горожанам, никог­да прежде не было никакого дела до чужаков. Что же вдруг измени­лось? - она говорила, что думала, не заботясь о том, обидят ее сло­ва Хранителя или нет, считая себя вправе ненавидеть. Всех. И мага сильнее, чем лишенных дара. А бога солнца сильнее всех!
   Хозяин города ответил не сразу. Он несколько мгновений смотрел на молодую караванщицу, не понимая, почему она столь враждебна. Ему было нужно, просто необ­ходимо узнать причину ее ненависти, чтобы попытаться помочь ей, исцелить от того, что могло быть болезнью...
   Но старик знал: искренность и доверие чужачки ему нужно еще заслужить...
   -А Рур, тот человек, которого вы встретили в снегах пустыни, он вам ничего не рассказал?
   -Нет, - качнула головой девушка. - Только сказал, что ищет Матушку метелицу.
   -Матушку метелицу?
   -Так караванщики зовут богиню снегов.
   -Госпожу Айю, - поняв наконец, кивнул Хранитель.
   -Это так?
   -Да.
   -Зачем Она вам? - это ей тоже было интересно. Именно интересно - не более того. Девушка не чувствовала в своем сердце ненависти к богине снегов, однако же, в нем не было и прежнего обожания. Ведь Та не признала ее, а главное не защитила. Хотя могла. Ведь кара­ванщики не ослушались бы Ее воли.
   -Испросить совета... - уклончиво ответил Шед. - Зачем еще смертный ищет бога?
   Мати тотчас ощутила натяжку в его голосе, заметила неискрен­ность в глазах. И обида нахлынула на нее с новой силой.
   -Я пойду, - пробурчала она, отвернувшись от хозяина города.
   -Постой...-тот на мгновение умолк, замялся. Старик чувство­вал, что в гостье есть что-то...что-то особен­ное, важное, огонек звезды, горевший в темноте ночи...
   Шед уже начал думать, а не в этой ли девушке дело? Ему при­помнилось, что именно с ней он видел священных зверей госпожи Айи. И золотые волки были к ней благосклонны. Вряд ли это случайность. Нет, не так - такое просто не могло быть случайным. Ведь снежные волки - не дворовые собаки. Их труд­но, если вообще возможно встретить. Их ничем не приважешь, не удержишь подле себя силой, не возьмешь в рабство другим обетом, кроме то­го, что жив в их собственной душе - долг служения богине. А гос­пожа Айя не послала бы Своих слуг к первой попавшейся смертной. И вообще...
   Он пригляделся к караванщице, ища еще что-то необычное в ее облике, душе, пытаясь отыскать знак, но не находил ничего. В ка­кое-то мгновение ему показалось, что образ - истинный образ девушки скрыт от него за серой дымкой, ос­танавливавшей взгляд силы, не позволяя заглянуть дальше того, что видит глаз. Это было странным, необъяснимым. Во всяком случае, Хранителю никогда прежде не приходилось сталкиваться ни с чем по­добным.
   -Как тебя зовут? - спросил Шед, стремясь задержать девушку, продлить время встречи, стремясь разобраться в караванщице.
   -Зачем тебе? - словно дикий зверь вдруг ощерилась та.
   -Я думал, твое имя поможет мне понять тебя...
   -А зачем тебе меня понимать?
   -Чтобы помочь.
   -Мне не нужна помощь! - она глядела на него с вызовом.
   -И все же...
   -Мати, - с неохотой ответила караванщица.
   -Мати? - домашнее имя мало что могло сказать, особенно подобное - явно детское, придуманное таким образом, чтобы малень­кому ребенку было бы его легко запоминать и произносить. - А пол­ное?
   -Полное имя только для богов, - пусть тихо, но от того еще бо­лее твердо и решительно проговорила девушка, в то время, как ее глаза кричали: "И не настаивай! Я все равно не скажу! Я не обязана!"
   -Мати... - Хранителю ничего не оставалось, как попробовать угадать самому. Поглядывая на собеседницу, понимая, что она еще слишком юна, чтобы научиться полностью подчинять себе чувства, он медленно, осторожно начал подбирать имена: - Ама­ти... Аматейя... - он не сомневался, что девушка названа в честь бо­гини снегов. Ведь если все иначе, значит, и он, и Рур, влекомый своим предназначением, своей судьбой, ошиблись. А ему совсем не хотелось не то что верить, даже предполагать возможность подобного. - Мо­жет быть, Альматейя, а? - по тому, как испуганно вздрогнула девушка, он понял, что не ошибся. - Тебе нечего стыдиться, милая. Ты названа в честь вели­кой богини. Это хорошее имя.
   -Она не вели... - начала было Мати, но, передумав на половине слова, умолкла, мотнула головой, словно разгоняя свои собственные мысли, после чего поспешно заговорила о другом, стремясь как-то сгладить неловкость: - Мне казалось, что в городах не почитают бо­гиню снегов.
   -Конечно, нам далеко в преклонении перед госпожой Айей до вас, караванщиков...
   -А горожанам это и ни к чему. Вам ведь не приходится всю жизнь странствовать по ее владениям! - фыркнула Мати.
   -Однако, мы никогда не забываем о Ней, - спокойно выслушав ее слова, продолжал хозяин города. - И, надеюсь, Она тоже помнит о нас, откликнется на нашу мольбу и поможет.
   -Тот человек, который пришел в караван... Он говорил, что вы хотели поговорить с Матушкой метелицей о Шамаше.
   -О господине Шамаше, - мягко поправил ее горожанин. - О боге солнца, - пояснил он, подумав, что, возможно, гостья не поняла его, как не поняла посланца города, приняв бога за человека.
   Но та, ничуть не смутившись, кивнула:
   -Да, я о нем и говорю. Зачем...
   Но Хранитель не дал ей закончить едва начатый вопрос. Шед осуждающе качнул головой:
   -Не следует так непочтительно относиться к повелителю небес! Непозволительно даже для караванщицы...
   -Ты не зна... - она хотела сказать - "не знаешь всего", однако вновь, не договорив, умолкла, упрямо мотнула головой, вздохнула, решив, что лучше будет скрыть то, что, собственно, и говорить-то ей совсем не хотелось. - Мы чтим бога солнца, - проговорила она. - Просто... Просто... - она не знала, как, не скатившись за грань лжи, объяснить.
   -Просто ты посвященная богини снегов? - пришел ей на помощь Хранитель. - И для тебя нет бога, важнее госпожи Айи?
   -Я не ее посвященная! - бросив на горожанина хмурый взгляд, процедила Мати. Ее начинал злить разговор, который был ей совсем не нужен, когда чужак лишь спрашивал, пытаясь выудить ее тайны, сам же не отвечал ни на один вопрос.
   -Не торопись с ответом...
   -Я не тороплюсь! Я знаю. Потому что тот человек, который пришел к нам из города, тоже спрашивал меня об этом.
   "Неужели мы все-таки ошиблись? Оба и в одном и том же", - Шед даже растерялся. Он не ожидал подобного. Ему не хотелось верить... Нет, конечно, это не было бы концом всех надежд. Хозяин города не собирался сдаваться. Он будет продолжать искать путь к спасению. Однако...
   Хранитель вновь об­ратил взгляд на молодую караванщицу, стремясь повнимательнее рассмотреть собеседницу. Все же, было в ней что-то особенное.
   "Надо будет последить за ней, - решил для себя Хранитель. - И повнимательнее... Может быть, то, что мы ищем, действительно сокрыто в ней, однако видно лишь со стороны, оставаясь тайной для нее самой..."
   -Хочешь, я покажу тебе храм? - он предлагал ей дар, о котором мечтали не только караванщики, но и горожане, ведь стены святилища закрыты для всех, кроме избранных, храня в себе мно­жество тайн, представляясь кладезем легенд и сокровищ. От такой возможности не отказался бы ни один простой смертный. И конечно, Хранитель ожидал, что молодая караванщица не упустит своего шанса, который вряд ли когда представится ей вновь.
   Старик смотрел на девушку, ожидая, что вот сейчас она вздрогнет, вскинется, в ее глазах вспыхнет огонь любопытства, восхищения тем, что должно было вот-вот ей открыться... И тогда, может быть, эта серая тень сойдет с ее лица, души, позволяя увидеть истинные черты гостьи города.
   Но караванщица лишь оглянулась на храм, скользнула задумчивым и, как показалось хозяину города - даже холодно-безразличным взглядом по его стенам, вратам. А затем, к немалому удивлению мага, качнула головой:
   -Нет. Я уже бывала в нем.
   -В этом храме? - это было невозможно!
   -В другом, - в ее голосе не было ничего, кроме безразличия.
   -Так это совсем другое дело!
   -Нет. Все храмы одинаковые, ведь они лишь повторяют дворец Гамеша.
   -Но... - Хранитель умолк, растерянно глядя на караванщицу. Он не знал, что и сказать. Хозяин города всегда думал, что как не может быть в бесконечности снежной пустыни двух одинаковых оазисов, так и не может быть двух похожих храмов, ведь они - не холодное изваяние, а жилище, на которое накладывает отпечаток поселившийся в нем. Однако, даже если это так... - Неужели тебе в нем не понравилось? Неу­жели ничто в нем не поразило тебя?
   -Ну... - она задумалась, пожала плечами. Конечно, она могла бы многое сказать в ответ. И ей хотелось сделать так, чтобы этот старый хозяин города, непонятно по какой причине приставший к ней со своими расспросами, понял, что она - не простая караван­щица, мечтающая о тепле города и стремящаяся разгадать его тайны. Ей многое известно. И у нее есть свои секреты, которые горожанину даже не снились. Но, поскольку выдавать эти секреты ей вовсе не хотелось, Мати предпочла промолчать. Так проще всего: и не лжешь, и правду не говоришь. Хотя... Ведь наделенному даром ничего не стоило прочесть ее мысли.
   Осторожно, скосив взгляд, она глянула на собеседника, пы­таясь понять, дан ли ему такой дар или нет. Наверное, нет, решила девушка. Ведь в другом случае, он не продолжал бы все эти расс­просы.
   -Там было много интересного,-осторожно, старательно подбирая каждое слово, словно вымеривая шаги по снежному покрову, под кото­рым таиться глубокая яма-ловушка, проговорила она.
   -Ну вот, видишь!
   -Как в легендах...
   -Да, вот именно! Все таинственное, величественное...
   -И не живое, - чуть слышно добавила Мати.
   -Не живое?! - не сдержал удивленного восклицания Шед. - Право же... - слова чужачки вновь поставили его в тупик, когда он не ожидал услышать ничего подобного. - Но, девочка, ведь храм - хранилище священного камня, который питает жизнью весь город. Он - самое живое во всем городе, во всей пустыни.
   -В том городе было иначе, - поспешила возразить Мати, но, вдруг поняв, что, как она ни пыта­лась сдержать себя, все равно сболтнула лишнего, поспешила прикусить язычок, моля в душе богов, чтобы Они удержали хозяина города от новых вопросов. Потому что она уже была не в силах сдер­живать разгоравшееся все сильнее и сильнее желание рассказать. Рассказать все. Чтобы в глазах этого старого человека вспыхнуло восхищение. И удивление. Ведь за всю свою долгую и, казалось бы, такую насыщенную жизнь Хранителя не дове­лось увидеть, узнать и малой доли того, что было известно ей, ма­ленькой караванщице.
   Подождав некоторое время, надеясь, что гостья хотя бы на этот раз скажет больше, чем обычное ничего, Шед качнул головой. "Расспрашивать ее сейчас глупо, - думал он. - Лучше обож­дать немного, пусть она привыкнет к городу, к нам... Караван только-только пришел. В первый момент торговцы всегда такие - замкнутые в своем маленьком мирке караванной повозки. А потом, к концу недели, разговариваются и в последнюю ночь их уже не остановить..."
   -Ладно, милая, не буду тебя больше задерживать, - Шед заметил, что девушка, услышав это, облегченно вздохнула, однако не подал виду. - Наверно, тебя уже заждались родные.
   -Да! - и, по­вернувшись, девушка стала поспешно спускаться вниз с холма.
   Провожая ее взглядом, Шед качнул головой. Эта караванщи­ца была не просто странной - совершенно непонятной ему. Она все делала не так, как остальные, на все реагировала совсем иначе, даже вела себя по-другому.
   "Если бы она была посвященной госпожи Айи, это бы хоть что-то объяс­няло, - думал он, продолжая глядеть вслед своей недавней собеседнице. - Но это не так... А может быть... - вдруг ему в голову пришла мысль. Поразительная, невозможная в любой другой ситуации, но сейчас, возможно, наиболее верная. - Если о не посвященная богини сне­гов, то, может быть, она Ее дочь?"
   Это была отчаянно смелая мысль. Но она объясняла все: и странное поведение девушки, и скры­тность ее души от постороннего взгляда. И ее настороженное, даже враждебное отношение к повелителю небес...
   Возможно...
   Хранитель задумался.
   "Как бы сильно госпожа ни любила своего мужа, Его столь долгая, в сущности, уже вечная болезнь могла побудить даже Ее отправиться на поиски мимолетной любви в край людей. Вот только повелитель небес... Ведь Он всегда ставил превыше всего честность и верность. Вряд ли Он простил бы измену даже любимую и верную всю остальную вечность супругу..."
   "Но если так... - Хранитель помрачнел. Его руки скрестились перед грудью, голова опустилась вниз. - Может быть, это именно тот проступок, за который карает нас повелитель небес: мы принимаем в своем городе тех, кого Он менее всего хотел бы видеть в своих владениях. И... И чем дольше этот караван будет в наших стенах, тем дороже нам придется заплатить... Если так, нужно сде­лать все, чтобы торговцы как можно быстрее покинули город... Но если нет? Тогда нам нужно, наоборот, постараться задержать их, чтобы понять причину того, почему именно они были посланы нам в от­вет на мольбу о помощи. Но как узнать?"
   -Гешт, - не оборачиваясь, зная, что жрец должен быть где-то рядом, окликнул его хозяин города.
   -Да? - отозвался тот, выйдя из тени храма, откуда он следил за разговором Хранителя с караванщицей.
   -Как ты думаешь, эти торговцы - те, кого мы ждали?
   -Не знаю, Шед, - качнул головой старик. - Не знаю, - повторил он.
   Все было бы куда проще и яснее, если бы богиня, откликнув­шись на их мольбу, пришла сама. Но небожители слишком редко удос­таивают смертных лицезрением своего величия. Они предпочитают творить людскую судьбу руками таких же смертных, поручая им совершение тех или иных поступков, способных изменить путь.
   -В этом караване много необычного...
   -Пошли кого-нибудь из служителей. Пусть они передадут хозяи­ну каравана мою просьбу прийти сюда.
   -Ты хочешь поговорить с ним?
   -Я собираюсь рассказать ему...
   -Шед... - жрец качнул головой.
   -Я знаю все, что ты скажешь. Что мы не вправе посвящать в наши тайны чужого, что тайна города не должна выноситься за его стены. Но что если от этого человека или одного из его спутников зави­сит, будут ли эти стены теплы и впредь?
   -Поговори с ним. Узнай все. Зачем рассказывать?
   -Я хочу задать ему вопрос... Вопрос, который обычно не зада­ют. Вопрос, на который важно получить искренний ответ. А чтобы ответить, торговец должен убедиться, что и я откровенен с ним. И что мне действительно нужно знать правду, а не просто любопытно, в чем их тайна.
   -Поступай, как считаешь нужным, Шед. Ты - Хранитель города.
   -А ты - мой жрец. От нас с тобой сейчас зависит будущее всех жителей оазиса. И я хочу, чтобы мы думали одинаково, были едины в том, что делаем.
   -Двое не так часто оказываются не правы, как один.
   -Да, - кивнул Шед. Он не сомневался, что жрец поймет его. Они столько лет знали друг друга. Можно было бы обойтись и без слов... Но, и наделенный даром совершенно ясно чувствовал это, сейчас были важны именно сло­ва, не поступки.
   -Что ж... - умолкнув, Гешт несколько мгновений смотрел на расстилавшийся к подножия священного холма город. - Если бы можно было найти иной выход...
   -А если его нет?
   -Ты думаешь девушка - дочь госпожи Айи?-не­ожиданно спросил он.
   -Значит, и тебе пришла в голову эта мысль?
   -Пришла... Хотя, не могу сказать, что навеяло ее: реальность или фантазия, к которой так стремится душа... Об этом ты хочешь спросить ее отца?
   -Да.
   -Вряд ли он скажет...
   -Вряд ли, - кивнул Хранитель. - Поэтому нам необходимо быть с ним откровенным. Откровенность и сочувствие - вот то, что, соединяясь, открывает уста, сколь бы плотно они ни были сомкнуты, на сколько замков ни были бы заперты.
   -Однако... - жрец все еще испытывал некоторую неуверенность, которая не позволяла ему перейти от слов к делам. - На такие вопросы не отвечают, даже если знают ответ...
   -Если то, о чем я думаю, правда, я пойму это и без слов - по его взгляду, движению губ, бровей.
   -А если богиня утаила от торговца правду? Что стоило госпоже снегов прийти к страннику Ее владений в облике обычной смертной?
   -Можно скрывать свое могущество миг, день. Но не целую же жизнь! Невозможно скрывать правду все то время, которое необходимо для того, чтобы привести в мир ребенка, о божественном происхождении которого не знал бы никто из смертных, даже сам малыш!
   -Ладно, - наконец, согласившись с решением Шеда, Гешт повел плечами. - Я сам схожу за торговцем. Это подчеркнет важность прось­бы и ускорит ее исполнение... Но, - все же, перед тем, как уйти, он хотел задать еще один вопрос, - прежде скажи мне: что мы будем де­лать, если наши предположения верны?
   Несколько мгновений два седовласых старика смотрели друг на друга, ничего не говоря.
   -У нас небольшой выбор, не так ли? - наконец, горько усмехнул­ся Хранитель. - И, к тому же, как мы ни поступим, все будет плохо. Сделаешь одно - разгневаешь повелите­ля небес, другое - Его божественную супругу...
   -Если выбирать из Них...
   -Конечно, выбор ясен, - поспешно кивнул Шед, - повелитель небес. Хотя, мне бы очень не хотелось выбирать. И вообще, это не дело смертного - вмешиваться в спор богов. Если, разумеется, это не сражение господина Шамаша с Губителем. Лучше было бы, чтоб Они сами все решили... К тому же это... Это ведь Их семейное дело... Скоро полнолуние. Если бы девушка пришла на черную поля­ну...
   -Как решат боги - так тому и быть... - жрец наклонил голову. Он не мог всецело согласиться с планом друга. - Нашей плоти хуже не будет. Но душе... Душа ведь потеряет последнюю надежду, если госпожа Айя станет врагом бога солнца и, воспользовавшись Его болезнью довершит дело Губителя...
   -Этого не случиться! Она всегда любила и будет Его любить. Так говорят легенды.
   -Легенды. Легенды, которые уже целую вечность спят под сне­гами пустыни вместе с теми, кто жил ими. Многое могло измениться с тех пор.
   -Нет, - Шед и думать не хотел ни о чем подобном. - Она ведь здесь, с Ним, следует за своим супругом по миру людей, день за днем, как многие годы назад...
   -А если Она тут не из-за Него?
   -Почему же тогда?
   -Здесь - Ее владения - снежная пустыня, Ее слуги и посвящен­ные. Ее дочь... Если, конечно, эта караванщица - Ее дочь.
   -Тогда... - голос Хранителя сорвался в хрип и он, сглотнув подкативший к горлу комок, откашлялся, прежде чем продол­жать. - Тогда нам будет лучше ничего не делать, - он потерянно опус­тил руки.
   -И пожертвовать судьбой своего города?
   -Ради того, чтобы между повелителем небес и Его женой сохра­нился мир? Чтобы Ему не угрожал удар с той стороны, откуда Он меньше всего его ждет? Да. А ты разве думаешь иначе?
   -Что значит город, даже если это наш родной город, когда речь идет о всей земле, о всем мироздании... Но если все так, к чему звать караванщика?
   -Чтобы знать наверняка. Ведь мы можем ошибаться в своих предположениях. Как уже ошиблись раз.
   -А если....
   -Что?
   -Если наши предположения верны, получается, что мы, стремясь очиститься в глазах небожителя, сами навлекли на себя Его гнев.
   -Караван все равно шел к нашему городу. Он здесь не из-за Рура.
   -Я слышал, они говорили что-то о том, чтобы обойти оазис стороной...
   -И лишить себя будущего?! Это безумие!
   -Кто знает...Кто знает, - повторил жрец. - Ладно, пойду, приведу торговца. Что бы там ни было, этот разговор не повредит.
   -Конечно. Ведь вредят не слова, а дела. Я буду ждать.
   Старик нашел хозяина каравана на городской площади. Караван­щик выглядел усталым, осунувшимся, постаревшим за последние нес­колько дней на целые годы.
   Атен забыл, когда в последний раз спал, да что там спал, ему и подремать хотя бы несколько мгновений удавалось лишь в седле оленя. Он рвался на части между центральной площадью города, где караванщики продавали свой товар, и жилыми повозками, поставленны­ми кругом на лежавшим под паром полем за городской стеной.
   Еще когда они только вступили в оазис, Атен решил: нет, они не будут жить на площади. Хозяин каравана чувствовал себя виноватым перед до­черью. Ведь, в сущности, он нарушил данное ей обещание. Ему хоте­лось хоть как-то загладить свою вину перед ней. И караванщик ре­шил: девочке будет легче, если они остановятся не в тесной клетке городских стен, а на свободе открытого поля, похожего хотя бы отдаленно на снежную пустыню.
   Он собирался устроить торговые ряды прямо там, но торговля не пошла. Все люди, а горожане особенно, не любят перемен. Им кажет­ся - стоит отойти от привычной жизни хотя бы на шаг - и все пой­дет вкривь и вкось. За весь первый день у них не купили ничего. Совсем ничего. Никакой мелочи, никакой дешевки. Несмотря на сниженную цену и уговоры зазывал. Нет, горожане не обходили их стороной, боясь, словно пораженных снежным безумием. Они целый день бродили вокруг торговых рядов, хвалили товар. Но на этом все. Ни шага дальше разговоров. Никаких поку­пок, договоров и вообще...
   Когда Атен спросил одного из купцов - почему все так? - тот, немного смущаясь, ответил: "Во всем должен быть порядок. На поле выращивают зерно. А торгуют в городе. Прости", - он не скры­вал, что ему было неловко делать это признание. Однако из­менить что-либо было выше данного ему.
   -А если мы перейдем на городскую площадь?
   -Торговля пойдет, - поспешил заверить его купец, обрадованный, что его правильного поняли, вместо того, чтобы обидеться на отк­ровенную речь. - У вас хороший товар. А цена, которую вы назначаете за него, вполне приемлемая. Конечно, если бы она была ниже... - это тоже была искренность, которую Атен не мог не оценить. Тем более, что последние слова чужака, такие привычные в своей схожестью с обычной торговлей, совершенно успокоили его душу.
   -Увы, мы не можем позволить себе снижать цену, - качнул головой хозяин каравана. - Мы просим за товар ровно столько, сколько он стоит. Уступить значит торговать себе в убыток, а сейчас нам при­ходится думать о бережливости, не щедрости.
   Купец кивнул, ни о чем не расспрашивая чужака.Наверное, он слышал о несчастье, постигнем караван. А если и нет - не собирал­ся допытываться до причины. Он был чрезвычайно щепетилен и скро­мен, чтобы вмешиваться в дела других. Странное качество для чело­века, живущего торговлей. Но, с другой стороны, в этом городе все люди были особенные. Более чистые, светлые, что ли, открытые... И вообще...
   Если бы бог солнца сказал ему: "Твой караван заслужил право обрести свой город. Избери сам тот, в котором хотел бы остать­ся", - он бы выбрал этот город. Жизнь здесь казалась, да и, судя по всему, была легче, все жили одной дружной семьей, не оставляя со­седей в беде, беспокоясь не только о себе и своих родственниках, но и о далеких, объединенных лишь землей оазиса.
   За то короткое время, что караван провел в городе, все успе­ли почувствовать это. И в душе позавидовать жившим здесь.
   "Если бы нам посчастливилось родиться в таком городе..."
   И так думал не один Атен. Да, караванщики были спутниками бога солнца, их жизнь становилась частью легенды. Судьба, о которой мечтали все, за исключением разве что тех, кто уже не один год жил этой судьбой, в душе мечтая о покое самой обычной из человеческих су­деб.
   -Торговец, - прервал размышления Атена, выводя его из полудре­мы, в которую тот погрузился прямо на ходу, незнакомый хриплова­тый голос.
   Вскинувшись, быстро протерев глаза, караванщик повернулся, ища взглядом заговорившего с ним.
   -Спокойного пути и успешной торговли, - тепло поприветствовал хозяина каравана жрец.
   -Вечного тепла стенам твоего дома, - произнес в ответ Атен.
   -Я искал тебя.
   -Зачем? - бровь караванщика приподнялась. Ему казалось, что все давно оговорено и решено.
   -Хранитель хотел поговорить с тобой.
   -Могу я спросить тебя, о чем? - караванщик насторожился. Слиш­ком уж он привык ждать худшего. К тому же, не случайно ведь гово­рят: "Впустишь в повозку одну беду, а за ней увяжется целая толпа ее спутниц".
   -О судьбе города, - жрец решил был с караванщиком искренним, не скрывая ничего. В конце концов, именно об этом они так долго говорили с Шедом.
   Глаза караванщика сощурились, на лице отразилось удивление, которое, как он ни пытался его скрыть, вырвалось наружу. Говорить о своих внутренних делах с чужаком, странником, не достойным даже того, чтобы произносить название города... Да уж, тут было чему удивляться. Однако...
   Атен пожал печами. Собственно, они ведь были не обычным ка­раваном. И уже мало-помалу начали привыкать к тому, что к ним от­носились не просто как к каким-то торговцам, но спутникам повели­теля небес. Пусть в этом оазисе, в отсутствие Шамаша, никто из ка­раванщиков не осмелился хотя бы словом обмолвиться о своем бо­жественном покровителе и горожане не знали всей правды о гостях, но сами-то караванщики знали. И, зная, не могли не чувс­твовать несколько иначе, чем простые бродяги снегов.
   -Пойдем, - он направился в сторону храма, лишь бросив по пути, проходя мимо брата: - Евсей, присмотри тут за всем. Я отлучусь не­надолго.
   -Хорошо, - кивнул летописец. Во взгляде, которым он скользнул по шедшему рядом с Атеном служителю, было любопытство, но не более того. Он приоткрыл рот, собираясь попросить брата рассказать по­том обо всем, но передумал - к чему говорить о том, что и так са­мо собой разумеется? Конечно, ему станет известно все, что должно быть известно человеку, составляющему летопись нового мира. А потому он лишь обронил: - Будь внимателен, - непонятно почему, он избрал именно это слово, не "осторожен", именно внимателен. Спроси его кто, почему, он не смог бы дать от­вет. Но Атену было не до расспросов, тем более, что он, не задумываясь, лишь чуть наклонил голову, благодаря за предупреждение.
   Хозяин каравана ожидал, что Хранитель станет говорить с ним у врат храма, но служитель, вместо того, чтобы оставить гостя до­жидаться на вершине холма, подойдя в вратам в святилище, подал ему знак:
   -Проходи.
   Атен медлил, не решаясь войти.
   -Я чужой здесь... - решил, все же, напомнить караванщик. - Чужаку нет пути в святилище.
   -Тебя приглашает Хранитель, - напомнил служитель.
   Караванщик пожал плечами - в конце концов, это дело горожан, не его. Достаточно того, что он обратил внимание хозяев на нео­бычность происходившего, убедившись, что они не ошиблись. Сделав шаг через порог, Атен замер на мгновение, огляделся вокруг, поспешно скользнув взглядом по убранству первого зала приемов, убеждаясь, что в нем все так же, как в других святили­щах, в которых ему приходилось бывать в последние годы дороги.
   -Приветствую тебя, караванщик.
   -Долголетия и могущества, Хранитель, - Атен на миг склонился в почтительном поклоне перед сидевшим на троне хозяином города, об­лаченным в скромные, даже может быть слишком, одеяния - длинную выцветшую хламиду, закрывавшую все тело с головы до пят, на ко­торой единственным пятном поблескивал камень-талисман, висевший на тяжелой золотой цепи.
   Впрочем, маг был уже стар, а с возрастом, и Атен знал об этом уже и из собственного опыта, понимаешь, что тленное, сколь прекрасно оно б ни было, не главное. То, что действительно важно, прячется глубоко внутри, и это редко увидишь с первого же взгляда.
   Выпрямившись, смело глядя наделенному даром в глаза, он ос­ведомился:
   -Ты хотел поговорить со мной?
   -Да. Спасибо, что пришел, - он хотел сразу же перейти к делу, однако гость заговорил вновь, вынуждая хозяина города умолкнуть:
   -Могу я прежде спросить?
   -Конечно, - кивнул Шед. Он развел руками, показывая торговцу: "Обо всем, о чем захочешь. Мне был нужен этот разговор, не тебе, а раз так, ты вправе делать все, что угодно, требуя любую пла­ту".
   Он подумал, что чужак торопился выяснить причину проис­ходившего, которое было для него по меньшей мере необычным. Хотя к чему спешить с расспросами, когда горожанин и так собирался все расс­казать, даже больше того, о чем его мог спросить странник пусты­ни? Впрочем, возможно, хозяин каравана просто не желал надолго оставлять своих людей, и стремился сразу уяснить главное, оставив в стороне ненужные детали.Что же, Хранитель постарается быть кратким, во всяком случае настолько, насколько это будет возможно.
   Однако, тот вопрос, который, прозвучав, повис камнем в нап­ряженно-настороженной тишине залы, явился для него полной неожи­данностью.
   -Дана ли тебе способность читать мысли? Я спрашиваю об этом не из любопытства, поверь мне, - спустя какое-то время, когда молчание начало затягиваться, продолжал хозяин каравана. Его го­лос по-прежнему звучал спокойно и ровно, объясняя, а не стремясь предотвратить взрыв негодования. - И прекрасно понимаю, что злоу­потребляю твоей благосклонностью, задавая подобный вопрос.. Од­нако мне важно это знать.
   -Да, - Хранитель вздохнул, пожевал губами. Кто бы ни была мать девушки, ее отец несомненно стоял сейчас перед ним. Никакого, да­же отдаленного внешнего сходства, но внутреннее - огромное, прос­то поразительное. А ведь Шеду всегда казалось, что способность знать, чего хочешь, и говорить об этом дана ох как немногим.
   -Да? - не поняв, переспросил Атен.
   -У тебя есть право беспокоиться о том, чтобы ничто не нару­шило тайны твоих мыслей. Я понимаю, как это важно, может быть, даже лучше тебя, - он прикусил губу, мгновение помолчал, затем заговорил вновь: - Говоря "да", я имел в виду, что обладаю даром чтения мыслей. Но это совсем не означает, что я позвал тебя для того, чтобы прочесть твои мысли. Я хочу быть откровенен с тобой, караванщик, а разговор, в котором все: и слова, и знания, - доста­ются одному, не располагает к откровению.
   -Значит, ты не станешь использовать свой дар? - горожанам, не спускавшим глаз с торговца, показалось, что тот вздохнул с долей облегчения.
   "Тебе есть что скрывать, - мелькнуло в голове у мага. Собственно, он не сомневался в этом и прежде, теперь же лишь укрепился в своих предположениях.
   -Я звал тебя не для того, чтобы читать твои мысли. Теперь же... - говоря это, он заметил, как торговец насторожился. В его глазах читался вопрос: "Что-то изменилось?" - Теперь же, - продолжал маг, спеша успокоить гостя, - вижу, что и не смог бы, даже появись у меня такое желание. Твои мысли скрыты от меня... - Шед умолк на миг, внимательно глядя на караванщика, ожидая, как тот отреагирует на эти последние слова - удивительное, необъяснимо-странное признание, ведь дар или есть, или нет. А так...
   Но Атен не удивился. Не стал он и делать вида, что не услы­шал слов мага или не понял их. Нет, он кивнул, в знак того, что знает о чем идет речь и в чем может быть причина этой недос­тупности его мыслей для Хранителя, однако же не стал ничего объ­яснять. А Шеду очень хотелось узнать, в чем тут дело. Потому он повторил:
   -Твои мысли сокрыты от меня. Как и мысли твоей дочери, кото­рую я встретил сегодня.
   -Встретил? - бровь Атена приподнялась.
   -Она приходила...
   -Сюда?! - караванщик сдержал удивленный возглас, и только полный муки стон сорвался с его губ. - Прости, Хранитель! Она не должна была, я знаю, девочка виновата. И, все же, не наказывай ее. Покарай меня. Мати еще не прошла испытания, у нее нет своего пути, а, значит, и своих ошибок. Лишь я в ответе за все. И это не только моя просьба, но и закон. Да будет он нерушим.
   -Твоя дочь - необычное создание, - Шед осторожно, но, в то же время настойчиво, вновь вернул разговор к девушке.
   -Она... - хозяин каравана замешкался, не сразу найдясь, что сказать. Ему было тяжело говорить о Мати с чужим человеком...и не просто чужим - наделенным даром...и говорить не где-то там на площади, а в храме, где каждое слово приобретало совсем иное, особенное звучание. На его лбу выступили капельки пота, во рту пересохло. Кашлянув, прочищая горло, он облизал потрескавшиеся губы, сглотнул, а затем тихим, сиплым голосом продолжал: - У девоч­ки удивительная судьба, удивительные друзья, - он говорил осторож­но, словно ступая по краю трещины, с одной стороны, боясь навре­дить дочери неосторожно оброненным словом, с другой - понимая, что не должен, не может лгать Хранителю города. - Поэтому порой она позволяет себе... некоторые вольнос­ти... Но, как я уже сказал, если она в чем и виновата, то ее вина лежит на мне, и...
   -Не волнуйся, - неспешным движением руки остановил караванщика Шед. - Я встретил твою дочь не в храме, а возле его стен. Она не нарушила ни людских законов, ни тем более тех, что установ­лены богами. Ведь никому - ни жителю города, ни гостю - не запреще­но подниматься на священный холм. Да, люди боятся приходить к святилищу, но страх - не запрет.
   -Спасибо, что успокоил меня, Хранитель.
   -А что, она могла бы и войти в храм? - как бы вскользь спросил Шед, однако же его глаза, устремленные на караванщика, были само внимание.
   -Ну... Да... - нехотя ответил Атен. - Я ведь объяснил... Храни­тель, - он говорил медленно, через силу, выдавливая из себя каждый звук, процеживая слова сквозь с силой стиснутые зубы. - Наш разго­вор... Несмотря на то, что Мати ни в чем не виновата, разговор ведь будет о ней?
   -Караванщик...
   -Нужно ли это?
   -Но...
   -Я знаю, она может быть головной болью. Но она - лишь моя пробле­ма. Во всяком случае, пока. Ну, возможно, в какой-то еще степени - каравана. Однако уж никак не города. Мы пробудим в ваших стенах всего лишь неделю. Что может случиться за это время?
   -Очень многое.
   -Да, я знаю, бывает всякое... Если дело в Мати, обещаю, я позабочусь о том, чтобы ничего не произошло, чтобы она не совершила никакой глупости... Во всяком случае, признай, я более чем кто-либо другой заинтересован в этом.
   -Тебе тяжело с ней, - взглянув в усталые глаза собеседника, на его изможденное, уже не молодое лицо, испещренное тропами морщин, сочувственно качнул головой Шед.
   -С взрослеющей дочерью всегда тяжело. Особенно когда она - единственный ребенок. Которого ты растишь ее один.
   -Ее мать...
   -Она умерла, - не давая вопросу прозвучать, поспешно ответил на него Атен. Он болезненно поморщился. Ему-то казалось, что эта рана давно зажила. Он убеждался в этом, упоминая о своей беде в разговорах с караванщиками, дочерью... Но не с чужаками. Казалось, что сами демоны лезут грязными мохнатыми пальцами в душу, норовя коснуться самого сокровенного, очерняя его. - Это случилось давно. И не будем об этом, - прекращая все возможные дальнейшие вопросы, отрезал Атен.
   -Прости. Я не хотел ранить твою душу...
   -Настоящее причиняет куда большую боль, чем минувшее... - у него было несколько мгновений, чтобы взять себя в руки, поборов чувства, передав власть разуму.
   -Да, все так, - соглашаясь, закивали хозяева города, удивляясь мудрости торговца.
   -Это были слова не простого смертного, но служителя бо­гов, - прошептал жрец.
   -Кто знает, кем бы я стал, если б мне была уготована судьба жителя оазиса, а не странника снегов.
   -Да... - Шед и Гешт взглянули друг на друга, затем одновремен­но кивнули. - Каким бы ни был человек, все решают боги. И поэтому в городах живут странники, а служители бродят по пустыне...
   -Вы смеетесь надо мной?
   -Что ты! Конечно нет ! -поймав на себе укоризненный взгляд Хранителя, поспешил извиниться жрец. - Прости, если мои слова оби­дели тебя.
   -Если ты не против, - проговорил, спеша перевести разговор на более надежную тропу, Шед, - я хотел спросить...
   -Послушай! - усталые глаза торговца, смотревшие на хозяина города, напоминали взгляд печальной собаки, которую загнала в угол свора злых мальчишек, готовых закидать камнями или, поймав, сделать что-то ужасное, но которая еще надеяться вырваться, найти какой-нибудь лаз в стене... или же выпросить людей отпустить ее восвояси. - Давай не будем об этом.
   -Конеч­но, это твое право, говорить со мной или нет. Ты можешь уйти. Ес­ли захочешь. Прямо сейчас. Но, прошу, обожди. Хотя бы несколько мгновений. Позволь мне рассказать все, что я должен, все, что я знаю. Не о вас, о себе, о городе, в который вас привела тропа ка­равана. Прошу лишь - выслушать меня.
   Атен пожал плечами. Если от него требуется только это - почему бы нет?
   Что бы там ни было, ему были симпатичны хозяева этого горо­да, да, впрочем, как и все его жители. Доброжелательные, откры­тые, не мнящие о себе невесть что, они, даже не зная тайну кара­вана, видя в гостях обычных странников снегов, не глядели на них свысока, всячески показывая свое преимущество, не снисходили до разговоров с ними, как это делают гордецы, впрочем, и не заиски­вали, не унижались до мольбы.
   Да, в первый день, едва войдя в город, хозяин каравана был настроен чрезвычайно враждебен. Ему были ненавистны все мыс­ли, вообще все, что было связано с городом, в который его вынуди­ли войти против его воли. Он ненавидел его как нечто целое. Но когда на смену одной большой бесформенной массе пришло нечто конкретное, наделенное лицами, душами, судьбами, все изме­нилось.
   А тут еще этот разговор...
   В общем, он приготовился слушать, и сочувствовать, заставив себя на время не думать о том, что в этом мире ничто не происхо­дит просто так и слова говорятся не только затем, чтобы их услы­шали.
   -Наш город, - медленно начал Шед. - Он не так счастлив, как ка­жется, как мы стараемся показать всем, приходящим к нам. До сего мгновения мы не говорили об этом ни с одним чужаком. Но, видно, пришла пора. Наш город...
   -Он умирает? - Хранитель говорил слишком медленно, и караван­щик, которому не терпелось поскорее узнать о том, что могло, буду­чи бедой города, в который вступил караван, перенестись и на его гостей, не сдержавшись, начал подгонять его вопросами. - В нем по­селилась болезнь?
   -Нет.
   -Если дело в отсутствии наследника силы... - он развел руками, словно говоря: "Чем же я тут могу помочь? Ведь я всего лишь тор­говец..."
   -Нет, - Шед качнул головой. - Во всяком случае сейчас - нет. А потом... Лишь боги знают, что будет потом, когда Им дано сделать так, чтобы наши страхи остались лишь страхами и вдохнуть жизнь в самые ужасные кошмары, - тяжело вздох­нув, пробормотал он.
   -Если так... - караванщик терялся в догадках, не понимая, что же заставило хозяев города обратиться к чужаку. Конечно, если бы они искали наследника силы, это можно было бы еще понять, а так... - В чем же дело?
   -В проклятии.
   -Проклятии? - Атен не сразу понял. А когда понял - не поверил. Уж кто-кто, а эти горожане не могли сделать ничего такого, что заслужило бы подобного.
   -Это звучит странно...
   -Странно - не то слово! - перебил мага караванщик, не в силах сдержать своих чувств, которые просто рвались нару­жу. - Страшно!
   -Мы не уверены... - тихо заговорил Гешт, вступая в разговор, от которого до этого мгновения держался в стороне.
   -Вернее будет сказать, - мягко поправил его Шед, - нам не хоте­лось бы верить, что это так... Но мы не видим другого объяснения тому, что происходит.
   -Но что вы такого сотворили, что боги прокляли вас! - Атен не мог в это поверить! Если уж небожители простили таких грешников, как жители города жертвоприношений...
   -Мы не знаем, - беспомощно развел руками жрец. - Мы не считаем себя безгрешными, однако...
   -Вы не похожи на преступников, которые так сильно прогневали богов, что Те наказали вас страшнее, чем карают перешедших на путь Губителя!
   -Внешность может быть обманчива, - качнул головой Шед.
   -Конечно, когда смотришь лишь глазами, не душой. Но...
   -Возможно, наши страхи не имеют под собой ничего. Тогда со стороны видней. Вот ты - чужак, на пути которого лежало множество городов. Скажи, отличается ли от них наш оазис? Стоит ли на нем печать рока?
   -Право, я не знаю, что сказать, - Атен чувствовал себя расте­рянным.
   "Нельзя просить о помощи" - вдруг вспомнились Атену слова ле­гендарного Гамеша. Но если прежде на этом разум караванщика оста­навливался, то теперь он пошел дальше, словно перебрасывая мостик между прошлым и будущим, продолжая то, что было начато за веч­ность до его рождения, а закончится вечность спустя после того, как он заснет вечным сном - "как нельзя не оказать ее, если беда другого тронет твою душу свидетельством о том, что такова воля богов..."
   А ему так хотелось помочь! Хотя бы столь в малым - ответить на вопрос. Он задумался, заставил себя отрешиться от собственных проблем, взглянуть на все иначе.
   -Печать судьбы, - спустя несколько мгновений заговорил он, - может быть, и да. Но проклятие... - он качнул головой: - Нет! Будь все иначе, я не повел бы караван в ваш город!
   -Не желая, чтобы висящее над нами проклятье перешло и на вас? Спасибо за откровенность, караванщик. Но ведь так было, если б ты знал, что тебя ждет. А если нет?
   -Мне дано предчувствовать будущее. Я знаю о приближении бе­ды... Но даже если бы это было не так, разве душа может не почувс­твовать нечто подобное?
   -Все, что происходит, случается по воле богов. Возможно, Они хотели, чтобы никто не узнал правды...
   -Зачем?! Зачем небожителям устраивать ловушки? Они действуют открыто, когда главное - послушное следование Их воле, а не спо­собность угадать... неизвестно что! Если, конечно, речь идет не о Губителе. Но в на­шем мире Его проклятие - скорее награда, чем кара!
   -Нет, дело не в Нем...
   -Откуда вы знаете? Вам ведь даже не ясно, на самом ли деле над городом висит проклятие, или это вам только кажется!
   -Это проклятие...
   -Постой, Гешт, - остановил жреца Хранитель города. - Давай расс­кажем ему все по порядку. А то он не поймет. И уж точно не пове­рит нам.
   -Да, хозяин города, так будет лучше, - Атен упрямо заставлял себя не верить в реальность страхов горожан. Но ведь у него не было никакой причины сомневаться в правдивости и искренности хозяев города. Однако стоило ему допус­тить такую возможность, как на него неизвестно откуда накатила волна жгучей злости: на себя за опрометчивость, на горожан за скрытность, на всех на свете, за исключением разве что бога солнца, которого его сердце, душа не могли ни в чем винить, ведь Он столько раз спасал его караван. Не Его вина, что на этот раз Он вынужден был уйти прежде, чем Его спутники подошли к черте своей судьбы. Это вина смертных, и, в первую очередь - хозяина каравана, который не оп­равдал божественного доверия, не защитил караван во время отсутс­твия его божественного покровителя. А он ведь пред­чувствовал что-то неладное. И если бы не настойчивость их пос­ланника, караван не вошел бы в стены этого города. Ни за что! - Но только прежде, - с трудом сдерживая ярость, сквозь стиснутые зубы прошептал он, - ответь: почему зная, или во всяком случае предполагая, что над городом висит проклятие, вы велели свое­му человеку привести нас в город?
   -Тот человек, весть о смерти которого вы принесли нам, был послан за помощью, помощью, которую мы ждали не от людей, а бо­гов, - хозяин города вздохнул, качнул головой. - Мы надеялись, что снега пустыни приведут его к госпоже Айе. Не знаю, почему пустыня привела нашего посланца к вам. Такова была воля богов - и все.
   -Боги ничего не делают просто так. -"Особенно госпожа Айя, - добавил про себя Атен. Задумавшись, караванщик нахмурил­ся. - Но, может быть, Она хотела того, чтобы мы пришли сюда. Потому что... Так было нужно..." - нет, он не мог найти объяснения. Но ведь это не значило, что его не было.
   -А, может, и не воля богов, а ошибка смертных... - проговорил жрец. - В мире всякое случается. И не все происходит так, как долж­но. В вашем караване идут золотые волки. А ведь они - священные звери господи Айи.
   -Они - слуги, всегда готовые исполнить Ее волю, но при этом не обязательно странствующие вместе с Ней по миру...
   -Да, да, - закивал маг, задумчиво глядя куда-то в сторо­ну. - Караванщик, - он вскинулся, словно очнувшись ото сна, перевел взгляд на торговца, - а как случилось, что снежные волки прибились к вам? Конечно, все, что я о них знаю, ведомо мне лишь из легенд, но мне казалось, что они обходят стороной людей. За исключением разве что избранных...
   -Мы подобрали их маленькими волчатами, - тихо проговорил Атен. Его губ коснулась улыбка, когда караванщик вспомнил, какими забавными маленькими крошками были тогда священные звери, как с ними резвилась, играя, Мати... Он тяжело вздохнул, затих, погру­зившись в какие-то свои мысли, сомнения, столь расп­лывчатые и неясные, что оставались до конца непонятными даже для него самого, что уж говорить о смотревших на караванщика горожанах. - Нам, - спустя какое-то время, пожевав губы, медленно продолжал он, - пришлось мно­гое увидеть на своем пути, много такого, что достойно легенд. Не все было светлым, когда настоящая история всегда пишется кровью и слезами. Во всяком случае, в начале. И, все же, нам никогда не приходилось...
   Он замешкался и хозяин города закончил за него: -Сталкиваться с проклятием?
   -Да... Должно быть, это очень страшно...
   -Страшно, но не особенно. Слишком все невероятно. Не верит­ся, что это происходит на самом деле, что это случилось именно с нами. Ведь мы не чувствуем за собой никакой вины. А без веры нет и настоящего ужаса.
   -Наверно, - караванщик пожал плечами. Его-то как раз неведо­мая, необъяснимая опасность пугала куда сильнее, чем то, в реаль­ности чего он был уверен. Если бы он знал, чем именно грозит приход в этот город Мати, то нашел бы способ защитить дочь, а так... Нет, неведение просто убивало его, в слепой щедрости приумножая и без того немалое число седых волос на его голове. - Скажите... - видя расположенность хозяев города, он решился расспросить их о городе, о том, что в нем может нести угрозу пришедшим в него странникам. Даже если это проклятие - лишь выдумка. - А в чем оно заключает­ся? - и, потом, он должен был признать себе, что ему было просто любопытно.
   -Проклятие? - переспросил жрец. Вздохнув, он на миг повернулся к Хранителю, взглянул на него, словно делясь со старым другом своим сомнением относительно того, стоит ли говорить об этом.
   -Расскажи, - тихо молвил Шед. - Все, как есть. Без наших домыс­лов и предположений, без попыток заглянуть в будущее и объяснить прошлое. Может быть, взглянув на все чистым, не затуманенным на­шими заботами оком, он поможет нам разобраться... или хотя бы приблизиться к истине.
   -Раз ты считаешь, что так будет правильно...
   -Подождите! - остановил его караванщик. - Если вы собираетесь рассказать... Разрешите мне позвать брата.
   -Он твой помощник? Вы решаете все вдвоем? - горожанам было по­нятно стремление разделить с кем-то ответственность, тем более, что вторая пара глаз порой видит то, что не замечают твои собствен­ные, вторая пара ушей улавливает пропущенное тобой. Если бы речь шла о простом рассказе, они не стали бы возражать. Но хозяева го­рода ждали от караванщика признания, которое он вряд ли сделает рядом с тем, от кого столько времени скрывал всю правду...
   -Он... - Атен хотел было сказать - "Летописец. Пусть он услы­шит все из первых уст. Составлять историю по многочисленным пе­ресказам, в которых теряется истинный свет, всегда хуже..." Но не стал. Ведь тогда ему пришлось бы многое объяснять. Чего ему делать совсем не хотелось в стремлении скрыть правду о караване, которое никогда не покидало его, несмотря на последние годы пути, когда, всплывая наружу, она всякий раз обращалась во славу и никогда во вред. Привычка - вторая душа. -Он мой помощник,-просто подтвердил он. - В караване все решает хозяин. Но я привык советоваться с другими, когда дело касается судьбы многих, не одного.
   -Прости, но мы... - горожанин качнул головой. - Это не та история, в которую хочется посвя­щать всех, - осторожно, стараясь не обидеть караванщика недоверием к его людям, промолвил Гешт.
   -Я понимаю,-Атен кивнул.
   Ему вдруг расхотелось слушать хозяев города. Лю­бопытство перегорело, сменившись опаской - в мире людей ничего не происходит просто так. Он мог еще поверить в искренность собеседников, но в их бескорыстность... Скорее всего, им было что-то от него нужно. Совет? Это вряд ли. О чем может посоветовать Хранителю и служителю странник сне­гов, за исключением, разве что пути через пустыню, о котором он, в отличие от жителей оазиса, знал если не все, то очень многое. Но вряд ли дело в этом, когда никто не променяет тепла род­ных стен на вой метели.
   И еще. Почему они вообще обратились к нему? С чего это вдруг? Может быть, Мати рассказала им правду о Шамаше? Еще совсем недавно Атен бы не поверил, что дочь способна выдать чужим тайну каравана. Приятно чувствовать себя спутником бога. Но как же страшно при этом потерять Его благосклонность, случайным словом отдать свою судьбу другим! Но сейчас был как раз тот случай, когда он сомневался. Пос­леднее время дочь вела себя как-то не так, была мрачна, замкнута, обижена и не только на него, что было бы понятным, во всяком случае, объяснимым, но и на других, даже на Шама­ша. А в обиде, как и в незнании, она могла сделать все, что угод­но...
   "А, - Атен мысленно махнул на все рукой. - Какая разница? В конце концов, никто не заставляет меня что-то делать. Хо­зяева города, конечно, сами ни о чем не попросят. Это невозможно, по­тому что просто не может быть. Будут ждать, когда я, расчувствовав­шись, предложу им помощь. Я же этого не сделаю - только и всего. Лучше прослыть бессердечным, неблагодарным призраком, чем пытать­ся сделать то, на что способен лишь небожитель".
   -Знаешь... - странно, но горожане тоже вдруг передума­ли. - Может быть, вообще не стоит ни о чем гово­рить... - пробормотал Хранитель.
   -Но...-жрец растерялся. Он с удивлением глядел то на Шеда, то на торговца, не понимая, почему друг, практически добившись того, что хотел, остановился за шаг до цели.
   -Хранитель, что вдруг случилось, почему ты передумал? - задал Атен вопрос, вертевшийся на языке не только у него.
   -Я хотел рассказать, чтобы ты понял - мы искренни с тобой.
   -А теперь не хочешь?
   -Дело не в этом...
   -Тебе было от меня что-то нужно, а теперь - нет?
   -Ты говоришь со мной так, как никогда прежде ни один кара­ванщик не говорил с Хранителем города...
   -Прости, - Атен пожал плечами. Он не ожидал, что хозяин города вспомнит о правилах и обычаях сейчас. Это были слова начала раз­говора, когда хотят указать собеседнику его место. Глупо запре­щать после того, как было разрешено. Но, что бы там ни было, это было дело Хранителя, его решение, его воля. Во всяком случае, в городе.
   -Нет, караванщик, я не осуждаю тебя. Скорее уж я виноват перед тобой. Я понял, что когда говорил об искренности, на самом деле лукавил. Мне было совсем не важно, что ты почувствуешь, узнав нашу тайну, было безраз­лично, что скажешь. На самом деле, я не ждал от тебя помощи. Все, что мне было нужно - это получить ответ на один вопрос.
   -Какой? - Атен насторожился.
   -Мати... Альматейя...
   -Как ты узнал полное имя моей дочери? - караванщик весь напрягся, сжался, словно зверь, готовый к прыжку.
   -Угадал. Право же, это было не трудно... Она не посвященная госпо­жи Айи?
   -Этот вопрос... - Атен недовольно поморщился. Всякий раз, ког­да речь заходила о его дочери, ему становилось не по себе. - Ваш вестник уже задавал его. Самой Мати.
   -И она ответила...
   -Нет.
   Шед кивнул. Пока все шло, как он и предполагал. А потом спросил еще:
   -Но она названа в честь богини снегов?
   -Да, - с некоторой заминкой, хмуро глядя на Хранителя, кивнул караванщик. Ему все меньше и меньше нравились эти расспросы. Но, с другой стороны, до тех пор, пока они не касались Шамаша, он был готов отвечать. - Этому... - он на миг прикусил губу. Нет, он не собирался рассказывать им всей правды. Ведь и горожане не были с ним до конца искренни, намекнув на тайну, но не раскрыв ее. И он ограничился уклончивым: - Была причина... - Атен хмуро глянул на собеседников из-под густых бровей, ожидая новых расс­просов и боясь их. Но, к его удивлению, хозяева города, переглянувшись, понима­юще закивали. А затем маг спросил:
   -Она дочь госпожи Айи?
  

Глава 16

   Атен застыл, вытаращив глаза. Его безумно-бессмысленный взгляд тыкался то в горожан, то в стены и пол храма, не видя ни­чего, налетая на предметы, словно вытянутая вперед рука слепого. Рот был приоткрыт, голова время от времени чуть наклонялась впе­ред. Казалось, что караванщик силился что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Единственное, что сорвалось с его губ, это дикий хохот умалишенного. Но, в отличие от безумца, караванщик понимал всю глу­пость происходившего. Нет, глупость - не совсем то слово, но единственным другим, при­ходившим ему на ум, было - сумасшествие.
   Он хотел поскорее объясниться. Понимая же, что речь оставила его, стал помогать себе руками, отчаянно жестикулируя, но в нервных, беспорядочных взмахах было невозможно что-либо разобрать.
   А хозяева города, толи не замечая, в какой шок повергли собе­седника своим вопросом, толи осознанно стремясь увести его подальше за грань сумасшествия, продолжали:
   -Мы понимаем, - Шед, встав со своего трона, приблизившись к ка­раванщику, коснулся рукой плеча странника, заглядывая ему в глаза, и продолжал мягко доверительно, - о таких вещах не говорят вслух. Это одна из тайн, которые свято хранят, ведь она принадле­жит не столько людям, сколько богам, но... Нам очень нужна помощь госпожи Айи, ибо только богиня может помочь нам в на­шем несчастье...
   -Но это невозможно! - наконец, вернув себе способность гово­рить, воскликнул Атен.
   -Мы... Мы все понимаем, но... Вы только позовите Ее. Госпожа откликнется на ваш зов. Попросите Ее выслушать нас... Мы... мы попытаем­ся объяснить... упросить помочь...
   -Это безумие!
   -Надеяться на помощь богини? Хотя, конечно, - тяжело вздохнув, пробормотал себе под нос Шед, - в нашем случае безумие вообще что-то делать. Лучше просто смириться с судьбой. Но... Но мы ведь и не собираемся бороться с судьбой, и уж тем более идти против небожителя, который почему-то ополчился против нас. Мы лишь хотим узнать, в чем наша вина!
   -Послушай меня, Хранитель! То, что ты говоришь - безумие! Если вы... Если вы хотя бы на мгновение готовы поверить в то, о чем гово­рите, вы - не в своем уме!
   -Караванщик, ты и представить себе не можешь, как нам хоте­лось бы лишиться рассудка! Безумие - болезнь плоти, не души. И уж точно это не проклятие, которое испепеляет не временное, а вечное, не оставляя надежды на будущее...
   -Теряющий рассудок никогда не признает, что он сходит с ума.
   -Я уже сказал - мы были бы рады, если б все дело было в бо­лезни!
   -Что ж, раз так, вам не о чем беспокоиться.
   -Но ты попросишь небожительницу...
   -Кто я такой, чтобы говорить с госпожой Айей! Все, о чем вы тут говорили, существует только в вашем воображении! Моя девочка - человеческий ребенок, а не полубог! Единственное, что в ней необычное - то, что она родилась в снегах пустыни!
   -Мне казалось, что закон каравана велит убивать детей, кото­рые... - начал Шед, но хозяин каравана остановил его резким взмахом руки:
   -Не дело людям города вмешиваться в жизнь каравана! Даже если он - Хранитель города! Законы снегов - наши и только наши законы! И, нес­мотря на все мое уважение к тебе, маг, и тебе, служитель, вы - чужаки, живущие совсем иными обычаями!
   -Да. Конечно,-примирительно кивнул тот, - мы не собираемся вме­шиваться в ваши дела и тем более осуждать... Только скажи: мать Мати...
   -Была обычной смертной женщиной! Горожанкой, которую караван забрал из замерзавшего оазиса, встреченного караваном на пути, и которая умерла на моих руках! А, - переходя от крика на безнадежно-безразличный хрип, бросил Атен, -з Зачем я вам вообще все это рассказываю! Ерунда какая-то! Мати - дочь богини! Да, я назвал ее в честь госпожи Айи, но всего лишь потому, что, рожденная в пусты­не, ей в первые дни жизни был нужен защитник от стужи, а кто может защитить лучше богини снегов?
   -Никто...
   -Вот именно! И вообще, если вы верите, хотя бы допускаете возможность того, о чем спрашивали меня, то я не удивлюсь, если окажется, что и все, происходящее в вашем городе, тоже не более чем фантазия, выдумка. И над городом не висит никакого проклятия!
   -А как же тогда дракон? - не выдержав, воскликнул Храни­тель. - Дракон, который каждую луну прилетает к нам за новыми жерт­вами? Почему, если мы лишь выдумали его, люди исчезают и больше не возвращаются?
   -Дракон? - в груди у Атена что-то неприятно закололо, заныло, в душу пришло беспокойство, пока еще неосознанное...
   -Вот именно!-плечи Хранителя поникли, голова опустилась на грудь. Теперь он выглядел всего лишь старым больным человеком, который знает, что умирает, понимает, что ничего не может с этим поделать, ибо его время пришло, что лучше даже не пытаться, и хо­тел лишь умереть так, чтобы смертью вернуть себе вечность сна, по неведомой причине потерянную при жизни. - Нет, мы не ропщем. Если мы заслужили это - пусть. Мы просто хотим узнать, в чем наша вина? Мы хотим спросить об этом у госпожи Айи. Если Она ска­жет - все так и должно быть, мы смиренно примем волю небожителей.
   -Драконы не подчиняются богине снегов.
   -Да, мы знаем. Он - священное животное господина Шамаша, но... Мы решили... Если мы обратимся с этим вопросом к пове­лителю небес, то только лишь еще сильнее Его разг­неваем... Потом, Он ведь болен и не осознает, что делает, а госпожа Айя...
   -Бог солнца давно исцелился.
   -Откуда ты знаешь? - с удивлением воззрились на него горожане.
   -Потому что мы - Его спутники по странствиям в краю снежной пустыни, - караванщик, выпрямив спину и откинув голову назад, смотрел прямо на Хранителя. В его глазах был вызов.Он никому не позволит выказывать богу солнца меньшее почтение, чем то, которого Он был достоин!
   -Но сейчас... - жрец, который сразу же поверил словам караван­щика, сглотнул подкативший к горлу комок. - Его ведь нет с ва­ми... - нет, он был уверен, что узнал бы повелителя небес, даже ес­ли бы Тот принял людской облик. Божественный ореол, проникающий в самую душу взгляд, могущество, которым веет вокруг...
   -У Него было дело и Он ушел.
   -На подступах к нашему городу? - спросил Хранитель.
   -Да, - кивнул караванщик. - И что же?
   -Он не захотел входить сюда...
   -Бог солнца - самый добрый из небожителей, - перебив хозяина города, с жаром заговорил Атен, - Он помогает, а не губит! И Он никогда не пошлет на город проклятие, какое бы страшное преступ­ление ни было совершено в его стенах!
   -Ты так думаешь?
   -Я знаю!
   -Он добр с верными, но преступившие закон...
   -И в чем же тогда ваше преступление?
   -Мы не знаем. Но это не означает, что мы - не преступни­ки!
   -Да что вы понимаете! Вы, которые не видели в своей жизни ни одного небожителя, которые не говорили с Ним, не стали свидетеля­ми Его божественных деяний! Что вы знаете!
   -Расскажи нам.
   -О Нем? Я мог бы очень многое рассказать, горожане. Я сбился со счета, сколько раз господин Шамаш спасал наш караван. А сколь­ко бед, о которых мы никогда не узнаем, благодаря Его заступничеству обошли нас стороной... - душа Атена горела пламенем священной воды, зажегшись которым, уже нельзя потухнуть. Караванщик считал что должен, просто обязан сделать все, чтобы горожане поняли свою ошибку. Он не мог допустить, чтобы кто-то хотя бы в мыслях допус­кал, что бог солнца способен на жестокость, более того - жестокость, граничащую с безжалостностью. И ему было что рассказать. - Даже тем, чье преступление столь ужасно, что о нем и помыслить страшно Он стремится помочь. Мы были в городе, хозяин которого заключил до­говор с Губителем...
   -Отступник! - в ужасе прошептали Хранитель и жрец.
   -Но вместо того, чтобы оставить город во власти той беды, которая была ему уготована - стать второй Куфой, Он спас оазис и его жите­лей, позволив продолжать жизнь!
   -Это...
   -Это правда, Хранитель, правда, которую я видел собственными глазами! Если не веришь мне, спустись с холма, выйти на поляну, где стоит мой караван, спроси любого. Тебе расскажут то же. Пото­му что все видели это!
   -Но дракон... - магу страстно хотелось верить словам караванщика. Да и кому хочется, чтобы тебя ненавидел самый могущественный из богов?
   -Что дракон? С чего вы взяли, что он выполняет волю господи­на? Может быть, вы чем-то не угодили зверю и поэтому он преследует вас.
   -Чем? Чем мы могли не угодить крылатому исполину, одного удара крыльев которого достаточно, чтобы разрушить город? Ведь в его глазах мы - не более чем ма­ленькие букашки, ползущие по земле! Что мы могли сделать? Разве только осмелиться коснуться его тени, упавшей вниз...
   -Не знаю, - пожал плечами караванщик.
   -Но вы ведь знаете о священных животных больше, чем кто бы ни было другой из смертных!
   -С чего вы взяли?
   -С вами идут золотые волки! И они благосклонны к вам...
   -Потому что мы - спутники бога солнца.
   -Но золотые волки - слуги госпожи Айи. Повелитель небес - не их хозяин.
   -Только не эти двое.
   -Ты хочешь сказать, что они служат господину Шамашу?
   -Да.
   -Но как такое возможно? Как вообще случилось, что зо­лотые волки не только пришли к вам в караван, но и остались в нем? Как сталось, что они служат не тому небожителю, которому сужден их род?
   -Я уже говорил... - устало проговорил Атен, весь вид которого говорил: "Мне не хотелось бы повторять все вновь, но, раз уж ина­че нельзя..." - Богиня снегов послала их к нам совсем крошка­ми... Это случилось почти сразу после того, как мы стали спутника­ми бога солнца...
   -Госпожа хотела чтобы они охраняли Его? - спросил Хранитель.
   -Похоже... - кивнул караванщик. - Но это только наши предположе­ния,-поспешил добавить он. - Ведь мы не спрашивали об этом госпожу Ай. Мы вообще никогда не встречали Ее на своем пути.
   -Несмотря на то, что с вами идет Ее супруг? Они что, расс­тались?
   -Кто мы такие, чтобы искать ответ на этот вопрос? - мягко ос­тановил Хранителя жрец. - Смертному не следует совать свой нос в дела богов, если он не хочет обрушить гнев небожителей на свои несчастные головы и души.
   -Да, верно, прости. Я забылся... Просто наш собеседник гово­рит о самом невероятном за всю историю нового времени событии так, словно это - всего лишь обычная дорога от города к городу.
   -Для нас это и есть прежде всего дорога, - проговорил караван­щик. - Ведь она - наша жизнь. Да, нам пришлось стать свидетелями великих событий. Но куда больше было повседневного... Ладно, горожане, давайте остановимся на этом. Я и так расс­казал вам куда больше того, что собирался...
   -Но ведь Он не запретил вам рассказывать об этом?
   -Нет, - качнул головой Атен.
   -Почему же вы скрываете то, о чем должны говорить без умолку?
   -Одно дело легенды, другое - досужие разговоры. Так что... Если вы станете расспрашивать моих людей, вряд ли дождетесь подробностей. Да и я больше не стану ничего рассказывать, когда лишь стремление восстановить в ваших глазах уважение к господину наших душ вынудило меня открыть рот. Однако... Если вам нужны отве­ты... - задумчиво проговорил он.
   -Кто же отказывается от знания, дарованного величайшим из богов?
   -У нас есть новые летописи...
   -С вами идет летописец?! - да, воистину, для горожан это был великий день. Им казалось, что на их глазах пишется история, которую будут читать в те далекие годы на другом конце вечности, когда все живущие ныне будут спать последним сном.
   -Он заслужил это право. И полу­чил благословение и повелителя небес, и госпожи Гештинанны. Тако­ва была Их воля.
   -Мы и не сомневаемся, конечно же нет, просто... Нам казалось, что мы собира­емся говорить с тобой о невероятном, цепляясь за робкую надежду получить помощь. Но то, что рассказал ты... Это воистину... У нас просто нет слов... Мы не ожидали услышать ничего подобного!
   Атен вздохнул, провел ладонью по длинной густой бороде, в которой с каждым новым городом становилось все больше и больше седых волос. А этот оазис если и станет исключением, то только в худшую сторону. Во всяком случае, к этому все идет.
   -Мне совсем не хотелось удивлять вас, - проговорил он. - Просто я не мог допус­тить, чтобы вы говорили о боге солнца с меньшим почтением, чем Он достоин.
   -Мы всегда почитали господина Шамаша больше, чем других богов! В наших глазах Он - величайший из небожителей... - начал Хранитель, но караванщик поспешил остановить его:
   -Хорошо. Я рад за вас. Что ж, раз так я могу спокойно возв­ращаться к своим делам.
   -Только один вопрос. Господин не сказал, когда вернется?
   -Служитель, - караванщик глянул на жреца с грустной усмеш­кой, - тебе ли не знать, что о таких вещах небожите­ля не спрашивают. Даже если ты избран Им в Свои спутники. Ведь идти по дороге бога - величайшая честь, которой нужно быть достойным, доказывая это вновь и вновь, а не дар, которым пользуются по своему усмот­рению... Простите, мне действительно пора идти, - и повернувшись, он быстро зашагал прочь из храма.
   -Он ушел с такой поспешностью, словно камни пола горели у не­го под ногами, - глядя ему вослед, пробормотал Гешт.
   -Возможно, так оно и есть. На долю спутников бога солнца выпадает множество испытаний...
   -Во всяком случае, так он говорил...
   -Так было в прошлом, во время легенд...
   -Достойная судьба... - с долей зависти проговорил жрец.
   -Да... Если все действительно так...
   -Что значит - "действительно так"? - служитель с удивлением воззрился на своего старого друга. - Ты не веришь тому, что рассказал нам караванщик? Считаешь, что он выдумал все это, стре­мясь защитить себя и свою дочь?
   -Никто бы не осмелился произнести подобную ложь, навлекая на себя гнев небожителей и платя за мгновение земной славы вечным мучением души.
   -Тогда в чем же дело?
   -Не знаю... Что-то здесь не так...
   -Может быть, ты отказываешься поверить в это потому, что столько времени верил совсем в иное, а отказаться от заблуждения порой труднее, чем отринуть истину.
   -А ты, наоборот, поверил так легко, словно только этого и ждал.
   -Да. Ждал. Надеялся. Молил богов. Шед, ведь гнев дракона - не проклятие повелителя небес.
   -Почему?
   -Дракон - создание из плоти и крови...
   -Наверно... Кто знает.. Какая разница? Мы все равно об­речены...
   -Обречены?
   -Дракон - священное животное. Мы не можем идти против него, даже в стремлении защитить своих родных.
   -Но...
   -Ты помнишь истории караванщиков? Те, в которых говорилось о золотых волках - слугах госпожи Айи? Встретивший их никогда не поднимал на зверей оружие, со смирением глядя на смерть близких, отдавая волкам свою собственную жизнь, если им того хоте­лось...
   -Шед, это ведь лишь смерть тела! Что такое плоть, если не временное жилище души, в котором она должна проявить се­бя, заслуживая вечность? А смирение - величайшая добродетель, и...
   -Ты хочешь сказать, что не важно, выживет ли наш оазис и его жители или нет, главное, что, раз на нем не стоит проклятие, душам будет открыта дорога в благие земли богини смерти?
   -Да! Нам не придется неприкаянными призраками бродить по земле, пытаясь исправить что-то, что, неведомое, исправить невозможно!
   -А как же дети? Те, кто только что пришел в этот мир и еще не зас­лужил своей судьбы?
   -Им будет дано перерождение.
   -А им будет, где родиться? Сколько матерей могут принять души в свое лоно и облечь в плоть? Сколько осталось в бесконечности снежной пустыни городов, готовых дать новорожденным свое тепло? И сколько тех, кто ждет своей очереди, чтобы прийти в этот мир? А ведь до конца вечности, возможно, осталось уже совсем немного. И у них просто не будет другого шанса.
   -Но ведь господин Шамаш выздоровел...
   -Ты надеешься, что Его приход вернет тепло на землю?
   -Конечно!
   -Караванщик сказал тебе, что они странствуют с богом солнца уже не один год. А ведь повелителю небес достаточно одного мгновения, чтобы растопить все снега земли.
   -Ты сомневаешься, что их спутник - настоящий бог солнца, ду­маешь, что появился самозванец?
   -Если так, то подобное происходит не впервые... Легко обма­нуть тех, кто мечтает обмануться.
   -Но если так... Тогда мы возвращаемся к тому, с чего все на­чали: и проклятие может быть настоящим, и причина его - в этом караване.
   -Шед, - Гешт поморщился, - я чувствую себя так, словно с завя­занными глазами стою на краю пропасти, в котором клокочет дух по­гибели! Если мы признаем самозванца - на нас обрушится та­кой гнев настоящего бога солнца, которого не знала земля. Да и не только Его одного, когда все небожители ненавидят самозванцев даже боль­ше, чем вероотступников. Но если Он - истинный бог, а мы не ока­жем Ему должного почтения...
   -Его нет в городе.
   -Вот именно! Будь Он здесь - неужели бы мы, стоящие в святи­лище, смогли бы ошибиться? А так - все что у нас есть, это слова торговца, который уверен лишь в качестве золотой мо­неты, но так же далек от законов служения, как небо от земли!
   -Да, - горожанин помрачнел. - Мы знаем слишком мало, чтобы что-то предпринимать, и слишком много, чтобы полагаться хотя бы на те осколки смиренного покоя, которые были у нас, когда мы не знали, в чем причина нашей беды. Что нам сделать, чтобы освободиться от власти проклятия - покарать тех, кто возносит хвалу ложному богу, или воздать должное истинным спутникам повелителя небес и искать защиты под сенью данной им великой судьбы?
   -Ясно лишь одно: бог справедливости загадал нам загадку о правде и лжи. И мы должны ее разгадать... - Хранитель, нахмурившись, опустил голову на грудь, скрестил руки. Какое-то время он молча стоял на месте, затем, не глядя не отрываясь себе под ноги, медленной, по-старчески шаркающей походкой подошел к трону, охнув, словно от боли, тяжело опустился.
   Прошло еще несколько мгновений, прежде чем он заговорил:
   -Не знаю, что нам теперь делать...
   -Я тоже, - пробормотал себе под нос служитель. - От нас скрыта не только истина, но и все те правды, что ведут к ней...
   -О чем это ты?
   -Мы думаем одно - выходит совсем другое.
   -Не обязательно. Может быть, нам лишь кажется, что все так. Возможно, мы были правы в минувшем, а настоящее лишь запутывает нас, заставляя отступить от истины, ошибиться...
   -Рур был избран для пути. Его вела истина.
   -Видно, это была не настоящая истина. Ведь он искал госпожу Айю, а оказался в караване спутников бога солнца... или самозван­ца...
   -Давай не будем повторять без конца это слово, - недовольно по­морщился жрец. - Повелитель небес может слушать наш разговор и Ему не понравится отсутствие в нас веры... или столь упрямая вера в то, что мы ошибаемся... Что же до Рура, неверными были его мысли, но не путь. В конце концов, он сделал так, чтобы в город пришел этот караван, в котором разгадка...
   -И что ты предлагаешь?
   -Легенды. Этот торговец упомянул о них. Почему бы нам не про­честь рукописи? Хуже от этого не будет, а узнать из них мы сможем многое.
   -Да... А я попробую вызвать на разговор священных зверей... В отличие от нас, которым до поры закрыт путь в божественные ми­ры, они путешествуют по иным краям так же, как и по земным.
   -Священные звери госпожи Айи должны знать многое. Во всяком случае, им совершенно точно ведомо, кому они поставлены служить в этом караване и почему... Это не просто помогло бы нам в решении загадки, но было бы самим ответом. Вот только станут ли они го­ворить с чужаком?
   -Мне удастся их убедить.
   -Ты так уверен...
   -После того, что нам поведал хозяин каравана? Да. Гешт, он ведь рассказал то, что считал тайной. Тайной, которую собирался хранить от нас. Караванщики уже не первый день в городе. Им не­легко. Видно, что что-то у них там не ладится, не все гладко... Эти повозки, которые они потеряли на подступах города... Но они не обмолвились ни словом о том, что сопровождают бога солнца в Его странствиях по земному миру, хотя одного их слова было бы достаточно, чтобы каждый горожанин бросился помогать им всем, что у его есть, без просьб, без иных слов, в единственном желании - сделать что-то для людей, которым выпала судьба служить повелите­лю небес.
   -Может быть, караванщики тоже не до конца убеждены, кого они сопровождают...
   -Может быть... Так или иначе, мы должны им помочь. И, по­могая им, мы поможем себе.
   -Помочь восстановить припасы, сделать повозки?
   -Помочь понять, что стоит за их верой.
   -Вряд ли они нуждаются в такой помощи. Даже если заблуждают­ся - это один из тех сладостных обманов, отказаться от которого труднее, чем расстаться с собственной жизнью. Чем дольше я думаю об этом... - умолкнув, он мотнул головой, беззвучно, одними губами прошептал слова заговора-молитвы. - Прости. Я на мгновение забыл, что служитель, а не обычный старик, стоящий всего лишь в шаге от края благих душ и вечности сна.
   -Я понимаю тебя, дружище, - вздохнув, Хранитель взглянул на друга с какой-то затаенной, потерянной грустью. - Мне тоже хотелось бы верить, что нам будет дано уже при жизни увидеть повелителя небес. Целая вечность не стоит одного мгновения перед Его ли­ком... Но почему-то, - он горько усмехнулся, - когда привыкаешь ждать худшее, готовишься к встрече с бедой, ждешь лишь ее, все светлое, святое кажется нереальным, словно чудесные истории, которы­ми полнятся легенды.
   -Золотые волки тоже всегда были лишь легендой, - напомнил ему жрец. - Я уж не говорю о драконе.
   -Да, дракон... - вспомнив о нем, хозяин города снова помрач­нел. - До полнолуния остается все меньше и меньше времени...
   -Может быть, это и хорошо.
   -Хорошо? - Шед взглянул на жреца широко открытыми глазами, в которых читалось недоумение. - Что тут может быть хорошего?
   -Он прилетит, когда караванщики еще будут в городе.
   -Да, - задумавшись, кивнул маг, - возможно... Священный зверь не пойдет против своего господина. Если, конечно, его не заразило Его безумие...
   -Порой ты говоришь на языке, который мыслящий словами, не образами, не поймет...
   -Да я вообще не знаю, зачем говорю это все. Ведь ты, мой старый друг, понимаешь все и без слов... На уши же других мои нынешние откровения не рассчитаны... Знаешь, в такие мгновения, как эти, в моей душе возникает сомнение: наделяя даром речи, наг­радили нас боги или наказали? Сколько бед порой кроется в паре случайно оброненных или неверно понятных слов? А сколько драго­ценного времени мы тратим на разговоры, вместо того, чтобы дейс­твовать?
   -"Сказанное слово можно вернуть, совершенный поступок - не переделать". Так говорил легендарный Гамеш. А царю-основателю, спутнику господина Шамаша, было многое открыто и дано.
   -Да... Однако, - он решительно поднялся с трона, - я - не вели­кий царь. И не могу спокойно вести разговор, предпола­гая, вместо того, чтобы пытаться спасти тех, кто доверил мне свою судьбу... Пойду...
   -Шед... - остановил его неуверенный оклик жреца.
   -Что? Неужели есть еще что-то, что ты хочешь сказать после всего?
   -Я вот подумал... Это насчет жребия. В нем ведь должны участвовать все, кто будет в городе, когда прилетит дракон.
   -Да.
   -Но караванщики не бросали жребий.
   -Как они могли, будучи за долгие дни дороги отсюда?
   -Но полнолуние застанет их здесь.
   -Мы не можем перебрасывать жребий.
   -Не могли. Пока в город не пришли караванщики. А теперь... Шед, в конце концов, ведь нет никакого запрета. Что требует от нас дракон? Пару каждое полнолуние. А как мы их выбираем - наше дело. Жребий был нашим выбором.
   -Я что-то не припомню, останавливался ли у нас когда в полнолуние караван...
   -Нет! Не было! Ни разу! Это просто удивительно, но... Недели гостей все как-то выпадали на первую и последнюю четверть. Нынеш­ний караван - первый, который пришел...
   -Наверное, они задержались в пути. Караванщики говорили, что не торопились войти в наш город.
   -Это судьба! Мы должны перебросить жребий!
   -А если он вновь падет на наследника силы? - маг не случайно не назвал его по имени, показывая, что не имеет никакого значения ни кто тот человек, ни как его зовут, ни даже какой жизнью он живет сейчас. Главное - его будущее, в котором он мог бы, доживи он до него, стать новым хозяином города.
   -Что ж... - жрец развел руками, словно говоря: "Тогда с этим ничего не поделаешь". - Шед, жребий - знамение судьбы. Так было всегда. Сам госпо­дин Намтар дал нам его камни. А Он - ближний помощник повелитель­ницы смерти.
   -А госпожа Кигаль - сестра бога солнца...
   -Жребий - это один способ получить ответ, который ждешь от небожителей. На множество вопросов, и все сразу. Только подумай: когда решение будет принято, я пошлю помощников за кам­нями судьбы. Если боги не захотят, чтобы мы перебрасывали жребий, Они скроют камни от наших глаз. Их просто не найдут - и все. Мы получим первый ответ, при этом не вызывая гнева небожите­лей. Если камни найдутся - значит, повелители стихий не против того, чтобы мы испытали судьбу второй раз. И это не все. Как ты думаешь, что случится, если караванщики действительно спутники повелителя небес, а жребий падет на одного из странников?
   -Дракон не прилетит?
   -Да! - вскричал жрец.
   -Ты так думаешь?
   -Конечно!
   -Но... Разве в легендарные време­на у повелителя небес было много спутников, а не один великий Га­меш?
   -Нет, но какое это имеет значение?
   - Я думаю, сейчас все так же. Обс­тоятельства изменились, люди странствуют группами, зная, что в одиночку не дойдут и до ближайшего города. Но боги - выше обстоятельств. Они неизмен­ны.
   -Ты считаешь...
   -Не все караванщики избранны, а лишь кто-то один среди них.
   -Но этот человек, с которым мы говорили, считает...
   -Потому что ему хочется в это верить. Легче делить судьбу избранного с другими, чем понимать, что можешь не быть тем единствен­ным, кому она дана.
   -И если жребий падет не на избранного...
   -Мы так и останемся без ответа - стоять и гадать, в чем же дело. Нет, Гешт... Конечно, мы поступим так, как ты хочешь. Хотя мне это и не особенно нравится. Возлагать свою ношу на чужие плечи... - вздохнув, он осуждающе качнул головой. - Они решать, что мы их обманули - встретили с расп­ростертыми объятьями, чтобы уложить на жертвенный камень...
   -Но это не так!
   -А кто, кроме нас с тобой, будет знать это?
   -Да все! Ведь это жребий!
   -Жребий, Гешт. Но жребий известен лишь горожанам. В снегах волю судьбы доносит до смертных метель. И вообще, как могут те, кто не признают силы камня...
   -Не продолжай. Я понял... Что бы мы ни делали, вопросов не ста­нет меньше. Они плодятся, словно крысы на городской свалке...
   -Да. И при этом мы сейчас не замечаем даже малой их части.
   -То есть?
   - Когда начинаешь задумываться... Возникает такое чувс­тво, что ты тянешь за нить, полагая, что она - коротенький хвос­тик, а на деле оказывается - нет ни конца, ни края... Ну, вот, допустим, что с этим караваном действительно странствует по земле повелитель небес... Допустим, что жребий падет на эту девочку... Это может быть просто потому, что такова судьба, а мо­жет, потому что она - дочь богини луны от смертного и повелитель небес ненавидит ее...
   -И хочет покарать нашими руками?
   -Да. Что-то вроде этого.
   -Нет, Шед, нет! Если бы речь шла о другом боге - возможно. Но повели­тель небес не способен на такое! Наказать - да, но не так!
   -Почему не так?
   -Это жестоко!
   -Каков проступок - таково и наказание. Господин Шамаш - бог справедливости. А что является справедливой карой за предательст­во, измену?
   -Нет! Подобного можно ждать от Губителя, но...
   -Гешт, - Хранитель недовольно поморщился. - Я ведь предполагаю...
   -Как можно предполагать то, что в принципе невозможно!
   -Для богов нет ничего невозможного. Пусть это будет послед­няя вероятность из бесконечности, но она имеет право на существование, как и все другие, предшествующие ей.
   -Ладно, старина, хватит. Так мы можем зайти в такие снега, из которых уж точно никогда не выберемся.
   -Именно это я и хотел тебе сказать. Речь и предположение - ошибочный путь. Пора приступать к делу.
   -Может быть, мы просто не с теми говорили и не о том... - про­бормотал себе под нос жрец.
   -Что? - переспросил не расслышавший его Шед.
   -Да так, ничего, - Гешт махнул рукой. Вытащив из-за пояса золотой свисток, он подул в него. Негромкий, но пронзительный свист разнесся по залам храма. Прошло несколько мгновений. Звук, бившийся о стены, разбиваясь на осколки, множась на устах эха, а перед хозяевами города уже стояли трое таких же старых, как те сами, служителей.
   -Ступайте в зал талисмана, - приказал им жрец, - принесите камни жребия.
   Он не добавил ни слова к сухому приказу, зная, что помощники и не ждут от него объяснений и сколь бы странным им ни показалась воля жреца, они исполнят ее беспрекос­ловно, с той точностью и быстротой, на которую только были спо­собны.
   Служители скло­нили на миг головы в поклоне, показывая, что все поняли, и ушли, чтобы через несколько мгновений тишины вернуться назад. В руках одного из них был мешочек, по черному бархату которого золотой нитью проходил рисунок - узор звездного неба,пересеченный словно дорогой богов линией судьбы.
   Тот из служителей, который принес камни судьбы, протянул их жрецу.
   -Оставь пока у себя, - отвел его руку Гешт. Он повернулся к Хранителю. - Итак, ты согласен, что мы должны поступить именно так?
   -А у нас есть выбор? - горько усмехнулся тот.
   -Да. Не делать ничего.
   -Лучше надеяться на чудо, чем хоронить себя заживо.
   -Значит, решение принято.
   -Да...-Хранитель, закрыв на миг глаза, умолк, прислушиваясь к миру, окружавшему со всех сторон не его бренное тело, а храм, частью ко­торого он был уже так давно. - Солнце готово зайти за горизонт. Приближается ночь... Что мы выберем - полночь или полдень?
   Бровь жреца удивленно приподнялась.
   -Мы вот уже три года бросаем жребий в полдень, во время царствия бога солнца, миг его наивысшей власти, когда все до еди­ной тени исчезают с лика земли. Почему мы должны менять выбор сейчас?
   -Я просто подумал...
   -Когда господин Шамаш рядом, Он ведет нашу руку.
   -Да, я помню. Мы говорили об этом тогда... Но сей­час... Если все имеет совсем не такое значение, которое мы вклады­ваем в него..
   -Хорошо, - жрец согласился с ним так быстро и легко, что Хра­нитель, привыкший к долгим спорам, в которых, как он верил, и рождалась истина, растерянно взглянул на друга. - Сегодняшний разго­вор, - объясняя свой поступок, который и ему самому казался стран­ным, продолжал Гешт, - сам собой подвел нас к предчувствию...
   -Да, - прервав его, понимающе закивал маг, - к пред­чувствию, - подхватил он его мысль, стремясь довести до конца с единственной целью, чтобы она, вырвавшись из краев сознания в мир реальности, обрела в нем жизнь, - что нашими размышлениями управляют сомнения - искусители, которые закрывают нам глаза на истину, заставляя плутать в созданном ими мраке, которого на са­мом деле и нет. Первая мысль, первое слово, первое побуждение - вот то, что действительно верно.
   -Я согласен с тобой. Ты считаешь, что будет лучше бросать жребий в полночь - да будет так.
   Хранитель хлопнул в ладоши. И тотчас на его зов в залу поры­вом ветра ворвался начальник стражи.
   Это был крепкий, широкоплечий мужчина, в два раза, а может и того более младше мага. Хотя в его волосах уже проблескива­ли первые седые волосы, но они являли себя скорее знаком зрелости, чем символ приближавшейся старости.
   Опустившись на колено перед своим хозяином, глядя на него верным взглядом все послушного пса, он замер, ожидая приказаний.
   -Собери в храме всех воинов ближней стражи, слуг и... - на мгновение он замолчал, переведя взгляд на жреца.
   -Я сам соберу служителей, - понимая, что от него требуется, кивнул Гешт.
   Услышав то, что хотел, Хранитель вернулся к разговору с вои­ном.
   -Пошли гонцов. Пусть объявят всем: к полночи горожане должны прийти к храму, - заметив испуг во взгляде стража, который смотрел на Хранителя с недоумением, боясь, что тот почувствовал приближе­ние своей смерти, Шед качнул головой: - Дело не во мне. Жребий. В свете последнего события - прихода к нам каравана - мы решили, что вправе перебросить его.
   -И если жребий падет на другого...
   -Мне очень бы хотелось верить, что этот человек с достоинс­твом примет свою судьбу, не станет спорить, и...
   -Нет, конечно нет! - вскричал воин, глаза которого заблесте­ли пламенем озарения, когда он все понял. - Ведь это означало бы спа­сение города! Да я... Любой с радостью заменит Агдора! Ведь все понимают, что иначе нашему городу осталось не так уж много време­ни... - прикусив язык, он с испугом глянул на Хранителя. То, что он сейчас сказал... Об этом день и ночь шептались все от мала до ве­лика по домам и закоулкам. И это были не выдуманные страхи, а очень даже реальные, ведь то, что Хранитель уже очень стар и скоро должен будет покинуть землю людей было для всех очевидно. Но заговорить в храме, да еще с хозяином горо­да... Это было слишком. - Прости, - кашлянув, просипел воин, - да будут долгими твои годы...
   -Они уже и так столь долги, что я стал забывать начало. Нет, Оган, не нужно лжи. Я лучше чем ты, чем кто бы то ни было из живущих на земле понимаю, что скоро я усну. Я был бы даже рад этому, когда ужасно устал от жизни. Если бы не минувший жре­бий. Хранителю, которому некому передать город, мучительно боль­но засыпать. И сны, которое ему приснятся, будут полны кошма­ров. Но все, все, хватит слов, - резко прервал он самого се­бя. - Итак, Оган, ты все понял, не так ли?
   -Да. И все исполню.
   -Ступай.
   -Мы могли бы пройти по домам... - когда воин ушел, скорее просто себе под нос, чем для чужих ушей пробормотал Гешт.
   -Могли бы, - спокойно кивнул Шед. - Но сделаем иначе. Приведи людей в храм. Пусть это будет не испытание, а торжество, - он по­вернулся к Гешту, взглянул на него, ожидая поддержки.
   -Почему бы нет? - пожал плечами жрец. Странно, но его душой властвовало безразличие. Какая разница, как все произойдет? Главное, чтобы что-то случилось. - Ант, - окликнул он одного из служите­лей, - ты все слышал? Приведи остальных слуг богов. Нам всем нужно быть вместе. И не только для того, чтобы самим пройти через жре­бий, делая это среди первых. Но и чтобы помочь другим. Что бы там ни было, что бы люди ни думали, ни говорили, но когда все случится, по крайней мере двоим понадобится наше участие и со­чувствие.
   -Гешт, - кивком головы подозвав к себе жреца, задумчиво прого­ворил Шед.
   -Что-то не так? - подойдя к Хранителю вплотную, проговорил Гешт. В его груди, возникнув неизвестно откуда, забился страх.
   -Не знаю... Едва я задумываюсь над всем этим, мне начинает казаться, что мы поступаем неправильно...
   -Может тогда не только говорить, но и думать об этом не сто­ит? Пусть все идет как идет. Хуже все равно быть не может.
   -Но если... Если тот проступок, за который повелитель небес пошлет на нас проклятие, нам еще только предстоит совершить...
   -Значит, так будет. И мы совершим его. Иначе не может быть. Ведь бог справедливости не стал бы наказывать невинных. И раз мы уже платим за свое преступление, то, что бы мы ни думали по этому поводу, как бы ни старались избежать, мы все равно его совершим.
   Хозяева города молча глядели друг на друга и в их глазах стояли горечь и боль.

Глава 17

   -Хранитель!
   В залу словно порыв ветра, ворвался молодой, крепкий мужчина в одежде стража границ. Раскрасневшееся лицо, на лбу - капельки пота, мокрые серые волосы разметались во все стороны, и казалось, что мерцавшие из-под соскользнувших со лба прядей глаза были полны солнечного света, отраженного в разбитой на части зарослями камы­ша и осоки воде озерца.
   Воин запыхался и ему потребовалось несколько мгновений, что­бы перевести дух, прежде чем продолжать:
   -До меня дошла весть о жребии...
   -Ты был в дозоре? - прервал его Шед. С осуждением взглянув на пришельца, он качнул головой: - Тебе не следовало делать этого, Агдор.
   -Я страж. И мое место на границе, - ровным и, вместе с тем, непреклонно твердым голосом произнес тот, полный решимости нести до конца свою долю риска.
   -Ты - наделенный даром, наследник Хранителя! Это прежде всего и превыше всего!
   -Сейчас прежде всего я тот, на кого пал жребий! - каждый гово­рил о своем и при этом каждый не желал отступать ни на шаг.
   -И поэтому ты совсем престал заботиться о том, как выгля­дишь?Позволь напомнить тебе, что даже уснувшему вечным сном нужна плоть, чтобы духу было где проснуться, когда придет время.
   -Ну, - проведя ладонью по покрытой уже довольно густой щетиной щеке, усмехнулся Агдор, - жертве не приходится беспокоиться о таких пустяках, верно? - однако, он все же поправил перекосившуюся одеж­ду, стряхнув с нее комья грязи и клочья оленьей шерсти.
   -Жребий будет переброшен.
   -Из-за меня? Я понимаю, что тебя заботит, и, все же, ос­тавь все как есть. Я воин, и я - маг. А значит, у меня больше, чем у кого бы то ни было шансов победить дракона.
   -Победить дракона! О чем таком ты говоришь! - всплеснув руками, в ужасе вскричал Хранитель.
   -Это единственный способ спасти город.
   -Не спасти! Погубить! Ведь дракон - священное животное!
   -И что же! - с совершенным безразличием пожал плечами страж. - Да, конечно, - спустя мгновение продолжал он, - придется нелегко, но я кое-что придумал. Мож­но...
   -Стой, хватит! Гешт, - Хранитель повернулся к жрецу, - объясни ему! Меня он слушать не собирается!
   -Бесполезно, - вздохнув, безнадежно качнул головой тот. - Он во­ин, а не служитель, ему понятен совсем другой язык.
   -Если боги позволят этому смертному пережить нынешнюю луну, ему придется переучиваться!
   -У меня единственный шанс выжить - остаться таким, какой я есть!
   -Упрямец! Нет, теперь я понимаю, почему легенды говорят: "Ищи дар у ребенка, если не хочешь мучиться с великовозрастным младенцем". Однако, - заставив себя сделать несколько глубоких вздохов, беря под контроль все свои эмоции, продолжал маг, - пока еще я хозяин этого города! И ты будешь делать то, что я тебе велю!
   -До той поры, пока я страж Лигаша - да, Хранитель, - воин поч­тительно склонил голову. Однако, несмотря на это покорное смирение, Шед лишь недовольно про­ворчал что-то себе под нос, чувствуя, что за покладистостью само­го упрямого из смертных, которых только приходилось ему видеть, не может ничего не скрываться. В смирении воина было нечто... недосказанное, потаенное, как и в произнесенных им словах. Но маг не стал пытаться разгадать, что у того на уме. Конечно, ему ничего не стоило прочесть мысли Агдора, тем более, что тот и не особенно их скрывал. Но...
   Недовольно пожевав губами, Шед сказал:
   -Пока мы спорили с тобой, уже подошло время полночи. И, раз уж ты здесь, тебе и первому тянуть жребий, - он сделал знак служи­телю, державшему в руках мешочек с камнями судьбы, веля ослабить стяги­вавшую ткань веревку - нить пути.
   -Боги, вершители наших судеб, укажите нам выбор свой, мы же примем его как саму истину, не сопротивляясь ни поступком, ни сло­вом, ни мыслью своей, - поспешно прочел жрец заговор-заклинание, видя, что воин, словно зачарованный свечением, исходившим от кам­ней жребия, двинулся к ним навстречу.
   Во власти этой неведомой простому смертному силы Агдор приб­лизился к служителю, запустил руку в мешок, захватил камень, сжал в кулаке, вытянул наружу... И, мотнув головой, замер:
   -Зачем я это делаю? Жребий уже был брошен и я считаю его вполне справедливым...
   -Замолкни! - шикнул на него старик-жрец.
   -И, наконец, покажи, что тебе выпало! - не выдержав, закричал Хранитель. Сорвавшись с места, он с удивительной для его возраста быстротой подскочил к стражу и, не в силах дожидаться, пока Агдор исполнит его приказ, разжал его пальцы.
   На ладони воина лежал добрый черный, как плодородная земля, дающая жизнь, камень.
   -Хвала богам, - вздохом облегчения сорвалось с губ всех, собравшиеся в зале.
   И лишь Агдор ошарашено таращился на камень, ничего не пони­мая.
   -Что такое? Какого демона...
   -Ну, это уже слишком! Поминать духов погибели в священном храме! - укор в глазах жреца был готов смениться осуждением. Как ни был он рад счастливому избавлению, все же, прежде всего, он был служителем. И уже потом - обычным человеком, который в глубине души не может не желать продления своих дней.
   -Прости, - смутившись, пробормотал страж, понимая, что перег­нул палку. Последнее время ему многое позволялось и прощалось. И он сам не знал, почему: из-за того дара, так случайно открывшийся в нем, которого он никогда в себе не чувствовал и о котором никогда не молил богов, мечтая совсем о другой судьбе, или же из-за павшего на него жребия, дававшему человеку, отдававшему свою жизнь во имя города, право на некоторое снисхождение. - Я прос­то...не ожидал этого... Можно я испытаю судьбу еще раз?
   Он едва успел спросить, как оба хозяина города в один голос испуганно вскричали:
   -Нет! - только не это! - они были уверены - счастливое избав­ление дается лишь раз. Они получили то, о чем мечтали, но в сле­дующий раз боги не будут так благосклонны...
   -И все же... Я должен быть уверен... - и быстрее, чем кто-то успел его остановить, Агдор засунул руку в мешок. Когда он вытянул ее, на ладони лежал такой же полный жизни и веры черный камень, как тот, что мгновение назад служитель, взяв из руки стража, положил обратно в мешок. В какое-то мгновение воину даже показалось, что это - тот же самый камень. В нем даже сохранилось тепло его рук.
   -Что ж, - стражу ничего не оставалось, как смириться. Он вернул камень. - Ладно. Раз такова воля богов... - в конце концов, все, чего он хотел, это защитить Лигаш, сберечь его от бед. Но идти против богов... Это было выше его сил, ведь он воспитывался в обычной городской семье, где вера была превыше всего. - Я в дозор, - ему было больше нечего делать в храме и он хотел поскорее вернуться в лес.
   Однако Хранитель остановил его.
   -Нет. Твое место здесь.
   -Но...
   -Тебе нужно еще многому научиться. Очень многому, Агдор. Ты не знаешь и десятой доли того...
   -Я воин, а не служитель.
   -Об этом я и говорю. И у нас очень мало времени, чтобы ты стал им!
   -Но я не хочу! Почему я должен быть кем-то... Кем-то дру­гим, но только не собой!
   -Потому что такова твоя судьба, - Шед подошел к нему, положил руку на плечо. - Мне очень жаль, - в его глазах было со­чувствие. Он говорил тихо, закрыв себя и своего собеседника неви­димым куполом, когда этот недолгий разговор, без которого нельзя было обойтись, не был предназначен для других ушей. Это было дело наделенных даром. И больше никого.
   -Да что ты знаешь!
   -Знаю. И все понимаю. Я такой же, как ты. Во всяком случае, был таким. Когда-то очень давно мне тоже пришлось пожертвовать всем ради служения Лигашу.
   -Ты был служителем...
   -Нет.
   -Нет? - с долей сомнения взглянул на хозяина города страж. - Но мне казалось...
   -Все вокруг привыкли видеть меня в окружении служителей, потому и думают: так было всегда. Но нет. Я был рожден в семье купца. Отец с малых лет убеждал мне, что я должен буду унаследовать его дело. Малыша легко убедить в чем-то, особенно если это делает ро­дитель, которого слушаешь с обожанием и почти обожествлением. Единственно, в чем мне, можно сказать, повезло, так это что дар понадобился... его обнаружили прежде, чем я успел встать на путь этой судьбы. А ребенку не сложно не только учиться, но и переучиваться... Вернее, его легко переучивать.Не приходится сталкиваться с самовольным упрямством.
   -Прости меня, Хранитель, я... Я неблагодарная тварь, не це­нящая того, что боги дали мне в своей щедрости, думающая лишь о том, чего я лишаюсь.
   - Не спеши разочаровываться в судьбе. Со временем ты поймешь, что ничего, в сущности, не теряешь.
   Говоря все это, Шед, словно как-то между делом, стараясь не заострять на этом ни своего внимания, ни внимания находившихся в храме горожан, вытянул свой жребий.
   -Ты не должен... - попытался остановить его жрец, но он заметил, что делает маг, слишком поздно.
   -Черный, - скользнув взглядом по лежавшему на ладони камню, проговорил Хранитель. Шед не показывал виду, однако в глубине души в это мгновение испытал некоторое облегчение. Он был уже слишком стар, чтобы отказываться от того сна, к которому столь долго готовил свой дух.
   -Все равно тебе не следовало... - хмуро глядя на друга, про­ворчал жрец. - Господин Намтар любит шутить с теми, кто слишком смел. Он мог сыграть с тобой в злую игру.
   -Все обошлось, старина.
   -Да, - вынужден был согласиться Гешт, хотя и без особой радос­ти по этому поводу, когда первый ее порыв уже ослабел, а следую­щий затерялся за заботами о грядущем дне. - На этот раз... - кряхтя, он выпрямился, подошел к ним и, глядя в глаза своему помощнику, державшему камни судьбы, запустил в мешочек костлявую ру­ку.
   -Черный, - он был спокоен, поскольку еще до того, как вытянуть камень, знал, каким он будет. Судьба жертвы и дорога жреца - два пути, взаимосвязанные и взаимозависимые, но никогда не переходя­щие один в другой.
   -Что ж, - Хранитель скрестил руки на груди. Несколько мгнове­ний он стоял на месте, задумавшись над чем-то своем. Затем вски­нул голову, словно собираясь что-то сказать, но в последний мо­мент почему-то передумал. Так и не произнеся ни сло­ва, он вернулся к своему трону, устало опустился на него, и лишь затем махнул служителям рукой, веля продолжать обряд, свидетелем которого с первого до последнего мгновения ему предстояло стать, пройдя путь от радости до отчаяния, от вздоха облегчения, до го­речи скорби.
   Первыми жребий тянули служители. Они делали это один за дру­гим, отрешенно и безразлично, так, словно речь шла не о жизни и смерти, а о чем-то повседневно-обычном. Когда последний из них вернул в мешок вытянутый камень - все тот же не­изменно черный - обычный, знаменующий жизнь - пришел черед вои­нов.
   В отличие от служителей, готовых принять с молчаливым по­корством любое решение богов, воины подходили к жребию с совсем иными чувствами и мыслями. Их движения были тверды и резки, черный камень на ладони вызывал не вздох облегчения, а разо­чарование. Люди, признанные защищать, они хотели не отступать от этой своей судьбы всегда, во всем. Каждый из них, как и страж Агдор, думал о том, что если город хочет освободиться от этого ро­ка, он должен сражаться за свое право на жизнь, а не мириться перед ликом беды, сколь бы пугающе ужасным он ни был.
   Служители полагались на богов, воины - в первую очередь на меч в своих руках. И уже потом на богов. Нет, конечно, во всех их вера была сильна настолько, насколько этого требовали законы го­рода, и никто не был готов пойти против судьбы, произнесенной во всеуслышанье, но в глубине души все они оставляли за собой право толковать выбор судьбы так, как им того хотелось, принимая жребий не за символ слепого самопожертвования - забвения в когтях драко­на, а знак иного рода - сражения с врагом, которого нельзя победить, в стремлении отбить у него всякое желание возв­ращаться в город вновь.
   Когда последний из воинов, к огромному разочарованию их всех, вытянул черный камень, Гешт взглянул на Шеда. Тот, откинувшись на спинку трона, сидел, насупившись, глядя перед собой сощуренными в тонкие щели глазами.
   -Лучше было бы, если воля жребия решилась на этой ступени, - тихо проговорил он. Однако, останавливаться было уже поздно: - Отк­рывай врата. Пусть в храм войдут жители Лигаша... Ты куда? - заме­тив, что Агдор, сорвавшись со своего места, направился к выходу из залы, остановил его Хранитель.
   -Дозорные тоже должны быть здесь.
   -Они не могут покинуть свой пост. Мало ли какой враг захочет воспользоваться нашими проблемами.
   -Их могли бы заменить воины внутренней стражи...
   -Потом, - остановил его Хранитель. - Пусть все идет своим че­редом.
   И время шло. В зал храма входили горожане. Одни, храбрясь, улыбались, другие хмурились, кому-то удавалось справиться со сво­ими чувствами и сдержать дрожь в руках, другим - нет. На чьи-то глаза уже набежали слезы, другие жмурились, словно в ожидании смерти, которая вот-вот должна обрушиться на их голову... Кто осудит их за это? Только не тот, кто сам только что испытывал те же самые чувства, пряча глаза, в которых застыл страх, которого его просто не могло не быть.
   Дело близилось к рассвету. Хранитель, превратившись в мгно­вение, когда от него ничего не зависело, в обычного старика, из­мученного жизнью вообще и полным переживаний минувшим днем в осо­бенности, дремал на своем троне. Время от времени он вскидывал склонявшуюся на грудь голову, оглядывал зал мутным взглядом начи­навших слезиться глаз. Жрец мотал головой в ответ на его молчали­вый вопрос и маг засыпал вновь.
   Он уже был готов поступить так и в этот раз, как вдруг уло­вил напряжение, повисшее среди горожан. Кто-то сдавленно вскрик­нул, какая-то женщина запричитала... Готовившиеся подойти к слу­жителю жребия в ужасе отшатнулись в сторону, принявшись читать слова заговора-заклинания, спеша защитить себя от беды, к которой они подошли так близко, что смогли заглянуть ей в гла­за.
   Хранитель, который сразу же понял, что произошло, обратил взор в центр зала. Там, возле служителя стоял юноша лет пятнадцати, держа на открытой ладони белый, как покрова снежной пустыни, камень.
   Высокий, худощавый, не понимавший до конца, что с ним случи­лось, если чем и напуганный, то только поведением окружавших, он, втянув голову в плечи, глядел себе под ноги. Может быть - боясь встретиться с кем-то взглядом, словно чувствуя за собой ка­кую-то вину, может - просто рассматривая покрывавший пол рисунок, сраженный любопытством куда больше, чем страхом.
   -Он еще совсем ребенок... - прошептал маг, в глазах ко­торого слезами вспыхнуло сочувствие.
   -Да, - вздохнув, кивнул жрец. Он развел руками: "Что уж тут поделаешь? Перед жребием равны все". И, потом, может, так и луч­ше. Не прошедший испытание... Если боги избрали ему смерть до срока, город все равно потерял бы его. А так - он умрет с пользой для всех.
   -Приведи его.
   Кивнув, Гешт сдвинулся со своего места, спустился с помоста вниз, в толпу горожан.
   Те, кто оказывался на его пути, поспешно отходили в сторону, освобождая дорогу. Слышались вздохи - и сожаления и, в то же вре­мя, облегчения. Один из жребиев выпал. И выпал на другого...
   -Видишь, стражи границ и не понадобились, - тихим шепотом об­ратился к Агдору Шед.
   -Я не нахожу причины для радости, - мрачно бросил воин. - Что может ребенок? Лишь смиренно принять смерть...
   -Любая жертва лишь принимает смерть. И не более того, - с со­чувствием глянув на того, кому предстояло еще очень многое по­нять, с каждым новым мигом чувствуя себя все более и более нич­тожным, осознавая, что лишь об­манывает себя верой в то, что ему дано что-то изменить, а на са­мом деле единственное, что он может - следовать своей судьбе, служа богам и надеясь, что Они будут милосердны к нему и в этой жизни, и в вечности сна.
   Тем временем Гешт подвел к Хранителю юношу, который, бросив робкий, полный любопытства взгляд на хозяина города, опустил го­лову, смущенный его вниманием. Его губы, пальцы дрожали, как он ни пытался унять дрожь.
   -Как тебя зовут?
   -Агдор, - хриплым от напряжения голосом ответил тот.
   Страж вздрогнул, в его сощуренные глаза сперва вошло удивле­ние, даже непонимание, затем - внезапная решимость. Он напрягся, готовый сорваться с места, броситься к юноше, забрать у него из руки камень, который предназначался ему, но не смог оторвать и ног от пола, прижатый силой:
   "Стой на месте! - словно тяжелый тюк сена обрушился на него рожденный прямо в голове приказ Хранителя. - Ты уже тянул свой жре­бий! Этот - его!"
   -Но... - тот упрямо пытался вырваться из-под власти мага, не понимая бесполезность всяких попыток, когда на стороне Хранителя была вся магическая сила города, и его собственная сила тоже.
   "Боги сделали свой выбор! Все! Смирись с ним! Мне тоже жаль паренька, но жизнь города значит больше, бесконечно больше жизни одного горожанина!" - и Шед вновь вернулся к разговору с юношей.
   -Кто ты?
   -Никто, - пожал плечами тот. - Я еще не прошел испытание, и...
   -В какой семье ты рожден? Расскажи что-нибудь о себе, чтобы мы помнили.
   -Мой отец был земледельцем, выращивал хлеб. У него был учас­ток за городской стеной... Но он умер, когда я был еще слишком мал, чтобы запомнить его рассказы о предках. Мамы не стало еще раньше... Братьев и сестер у меня нет... - он развел руками, по­казывая, что ему, вообще-то, не о чем рассказывать.
   -Так ты сирота, - вздохнув, Хранитель качнул головой. Ему с каждым мигом становилось все сильнее и сильнее жаль этого мальчи­ка, в жизни которого было так много горя и печали. О подобных обычно говорят - "Они не суждены для счастья"... Воистину...
   -Да, - кивнул тот.
   -О тебе заботились служители?
   -Да, - снова кивок головы, торопливый взгляд на стоявшего ря­дом старшего служителя, словно в стремлении убедиться, что он правильно отвечает на вопросы. - У меня нет дара... Ну... - он сму­тился покраснел, взглянув на своего тезку-стража. - Я говорю не о священном даре... Его у меня, конечно, тоже нет...
   -Я понимаю: служители, прежде чем взять мальчика в ученики приводят его к камню...
   -Я... Мне не было дано стать служителем. Но я мог быть слугой... - было видно, что в этом заключалось самое большое разочарование в его жизни. Ему мечталось о большем, много большем. Как он завидовал другим, тем, кто начал учиться тайным знаниям, в то время, как ему давали лишь такие крохи! Возможно, он в какой-то мере и был рад такому повороту жизненного пути, думая, что самопожертвование в этой жизни зачтется ему и, мо­жет быть, боги позволят ему родиться вновь, на этот раз - настоя­щим служителем, или даже Хранителем. Он был бы хорошим Храните­лем, достойным!
   -Мне очень жаль... - заглянув в глаза юноше, вздохнул Шед. - Но такова воля богов.
   "Жаль?! Но почему?!" - готов было воскликнуть тот, на кого пал жребий судьбы. Ему самому было себя ничуть не жалко. Ведь выбор - не кара, а испытание, да, именно испытание. Пусть не совсем обычное, но так даже лучше, когда ничто иное не было способно исполнить его заветную и еще вчера такую нереальную мечту. Теперь же у него появился шанс. И Агдор никак не мог взять в толк, почему все так сочувственно глядят на него.
   -Все хорошо, - сдерживая дрожь, волнение и даже некоторое не­терпение, которое вдруг волной нахлынуло на него, проговорил юноша. Да, хорошо. Для всех. Для не­го. Для города. Ведь прошлый выбор жребия... От него теряли все: и его тезка-страж, стоявший теперь рядом, кусая губы и упрямо сжимая кулаки, и... нет, вообще все, ведь без наследника магического дара при старом хозяине города талисману не долго нести теп­ло. А так...
   Он огляделся вокруг, рассматривая стены храма, любуясь уди­вительными фресками, которые словно переносили в легендарное вре­мя, позволяя ощутить себя частью священной истории.
   -Может быть, - вновь зазвучал рядом с ним мягкий заботливый голос мага. - Тебе что-то нужно, чего-то хочется? Скажи: мы исполним любые твои желания, если, конечно, это возможно...- чувствовалось, что в глубине души Шед боится, что тот попросит перебросить жребий... Это была бы понятная просьба. Глядя на стоявшего перед ним юношу, старик думал, как тот молод, как, должно быть, ему еще хочется жить, ведь, в сущности, с ним еще ничего не происходило... И вот, получалось, что уже ни­когда не произойдет. С каждым мигом ему все больше и больше нра­вился этот паренек, которого он если и видел когда прежде, то не запомнил. Мало ли людей живет в городе? Храбрится...
   Шед не знал, как сам бы поступил, окажись на его месте. На­верное, вел бы себя так же, когда с судьбой не поспоришь... Но ведь то чувство, что отражалось в глазах юноши... Это было не смире­ние, нет - ожидание чего-то, предвкушение...
   Сердцем молодого горожанина властвовала страсть, а не пус­тота. Это показалось Шеду странным. Хотя... Он задумался. Может быть, в этом и нет ничего удивительного. Ведь паренек не знает всего ужаса правды, наверное, думает, что это - шаг на пути ис­полнения его мечты...
   Нет, маг не стал ему ничего объяснять, разрушая иллюзии. Пусть. Пусть хотя бы сейчас, в своих фантазиях, сне наяву он будет счастлив.
   -А можно... - Агдор все еще смотрел вокруг, пораженный открыв­шимся его глазам зрелищем, восхищенный навеянными им грезами о том будущем, которого у него еще не было. - Можно я побуду в храме? Немножко! - опомнившись, он, в смущении сжался, полагая, что, на­верно, попросил как раз о невозможном.
   Но Хранитель уже спешил развеять его сомнения и страхи: - Конечно. Служители покажут тебе здесь все, расскажут... - все верно. Он сам хотел предложить юноше остаться. Храм был луч­шим местом для того, кто готовился принести себя в жертву кошма­ру, от одной мысли о котором холод, страшнее мороза снежной пус­тыни, пронизал насквозь сердце, душу... - Прости, но нам нужно про­должать...
   -Да, конечно, - радостно закивал тот. Этот разговор, это внимание начинали надоедать Агдору, не позволяя полностью погру­зиться в выдуманный мир, который все больше и больше заслонял со­бой реальную жизнь, с которой его, казалось, уже ничего больше не связывало.
   Жрец, внимательно следивший за беседой Хранителя с вытя­нувшим белый жребий, знаком подозвал к себе одного из помощников:
   -Позаботься о нем, - качнув головой на юношу, приказал он. - И не оставляй до полнолуния одного ни на миг.
   Тот наклонил голову, показывая, что все понял, однако затем, все же, спросил:
   -Если он о чем-то попросит...
   -Исполни. Сейчас он вправе получить все... кроме жизни.
   -Да, жрец.
   Гешт повернулся к магу:
   -Половина дела сделана.
   -Да... Самая тяжелая половина... - он вздохнул - и с грустью, и, все же, с некоторой долей облегчения, затем взглянул на белый камень, который взял из руки молодого горожанина, прошеп­тал: - Какой он холодный! - удивляясь тому, что камень не впитывает в себя тепла человеческих рук, даже наоборот - словно стремясь за­морозить их, с каждым новым мигом излучая все больше и больше хо­лода.
   -Так и должно быть. Ведь он - знак смерти... - жрец протянул руку. -Можно?
   -Да, - Шед передал ему камень. - Кусочек льда, который, вобрав­ в себя вечный холод, сковавший почти всю землю, не растает и в сердце огня... Неужели однажды и наши тела, полнившиеся пламе­нем, словно лампа огненной водой, станут такими же камешками веч­ного льда?
   -Однажды льдом станет все... И город. И даже его священный талисман. Такова судьба живущего - уснуть вечным сном...
   -Но когда вечность закончится, все проснутся.
   -Бог солнца вернулся из края вечного сна. И это дает силы нашей надежде. Если Он будет милостив к нам, лед растает... И тогда белый камень судьбы почернеет.
   -Нет, - задумчиво поглаживая то, что только внешне походило на округлый кусочек мрамора, растирая его между пальцами, удивляясь тому, настолько гладкой была поверх­ность камня, лишенная хотя бы самой малой шероховатости, качнул головой Шед. - Он станет золотым. Как солнце. И судьба, несшая беду, будет дарить лишь радость и счастье без границ. Я готов на все, чтобы это было так. Даже если за право пусть только лишь увидеть это чудо мне придется заплатить вечностью...
   -Все, люди, - обращаясь к горожанам, переговаривавшихся друг с другом взволнованным шепотом, громко проговорил он, встав с трона, придавая тем самым своей речи еще большую значимость, - хватит переживать по поводу того, что случилось. Еще не все позади. Промедление сейчас может разозлить бога судьбы. Не забывайте, сим обрядом мы отвлекаем Его от иных дел, а это не нравится ни одному небожителю. Тем более, всем известно, что господин Намтар не любит, когда медлят перед лицом выбора и готов жестоко наказать провинившихся в Его глазах. Шед понимал, что горожане большей частью - доверчивые, наивные люди, вера в богов в сердце которых так сильна и безгранична, что любое упоминание об Их гневе внушало воистину панический страх, когда с губ срывались слова заклинаний-оберегов, в глазах засты­вал ужас, а на лбу выступали капельки пота.
   Нет, Хранитель не хотел пугать собравшихся, но он был вы­нужден, не видя иного способа привести их в чувства и вернуть из разговоров о прошлом к действиям в настоящем.
   Те горожане, которые уже вытянули свой жребий и не покинули храм лишь потому, что их остановил роковой белый камень, который и в чужих руках внушал страх, поспешили поскорее уйти, радуясь, что у них есть такая возможность. Остальные, кому еще предстояло испытать свою судьбу, несмело приблизились к служителю, державшему мешочек с камнями судьбы. Подошли и остановились.
   Никто не решался стать первым... Вернее - первой. Ведь те­перь, когда мужской жребий уже был вытянут, далее испытывать судьбу должны были только женщины. А те, бывшие и в обычной жизни по большей части нерешительны, привыкнув перелагать все важные ре­шения на плечи отцов и мужей, теперь же и вовсе не смели и рукой двинуть.
   -Что же вы?
   -А, - растолкав толпу, вперед вышла седоволосая старуха - толстая и некрасивая, - что мне терять? Дочки мои, слава богам, все пристроены, уже своих детишек нарожали. Вот кому жить, а уж мне... - кряхтя и отдуваясь, она подошла к служителю, протиснула руку в мешок. - Черный, - взглянув на камень, она, все же, что бы там ни говорила, вздохнула с несказанным облегчением. - Дочки, дочки, - не отходя в сторону, закрывая дорогу остальным, закричала она.- Ну-ка идите сюда! Я для вас добрую судьбу попридержу!
   Вперед вышли две женщины - уже сейчас довольно полные, или, как принято говорить в торговых семьях - дородные, обещавшие с возрастом еще сильнее раздаться, догнав мать, однако, еще молодые и сохранившие привлекательность, несмотря на рожденных детей и заботы о доме. Одна из них следом тянула маленькую дочь - девочку лет десяти, которая упиралась и хныкала, не желая идти, у второй, видимо, были сыновья, которых она оставила с мужем. Пробившись к служителю, они быстро вытянули свои камни и -
   -Уф-ф, - облегченно вздохнув, предводимые старухой, поспешили прочь. - Вот и все...
   -Да, все прошло... И хвала богам... А вы боялись...
   -Не за себя, мама. Раз первый жребий выпал не прошедшему испытание, то и второй вытянет ребенок. А у меня - маленькая дочь.
   -Ну видишь же, видишь - все обошлось, - не переставая, гово­рили они, стремясь в словах выплеснуть все те чувства, пережива­ния, что просто переполняли их души.
   -Подождите! - окликнул их служитель. Видя, что те его не слышат и продолжают быстро удаляться, он вынужден был повторить вновь - на этот раз громче: - Стойте! - его голос заставил вздрогнуть всех бывших в зале.
   Женщины, прервав свой разговор, остановились, повернулись, глядя на служителя широко открытыми растерянными глазами.
   Старуха выдвинулась вперед, заслоняя дочерей:
   -Что случилось? Что не так?
   -Камни. Вы не вернули мне камни жребия!
   -А, - та облегченно вздохнула, - это! Да, сейчас. Мы... Мы просто... забыли... Давайте, девочки, - она собрала все камни жре­бия, сгребла в ладонь и, вернувшись к служителю, протянула ему: - Вот. Теперь мы можем идти?
   -Да.
   Тот взглянул на них с пониманием и, все же, укором. Да, жребий был тяжелым испытанием. Но разве горожане проходили его в первый раз? Им следовало бы привыкнуть. Не говоря уже о том, что истинно и глубоко веровавшему в мудрость богов человеку подобные страхи вообще должны быть чужды, вернее даже - всякие страхи, за исключением одной боязни чем-то не угодить богам, вызвать Их гнев на свою голову.
   Проводив поспешивших покинуть стены храма трех женщин, ос­тановив на миг взгляд на девочке, которую те тянули за собой, он вернул камни жребия в мешочек и повернулся к тем из горожанок, которым еще предстояло узнать свою судьбу.
   Спустя какое-то время Шед, оторвав взгляд от насторожено притихших людей, ожидавших своей очереди, повернулся в Гешту:
   -Ты слышал, что она сказала?
   -О возрасте избранных?
   -Да.
   -Подобные слухи уже давно ходят по городу. Просто никто не произносил их здесь, в храме, превращая из простых сплетен в неч­то большее.
   -Но ведь все так и есть. Вспомни. Все пары, что нам прихо­дилось отдавать дракону, были примерно одного возраста.
   -Да.
   -Тебе это не кажется удивительным? Ведь, по идее, дракону должно быть все равно, кому нести смерть.
   -Значит, нет. Или, может быть, ему и безразлично. Но не все равно богу судьбы, который поддерживает в мире равновесие... А, - он махнул рукой. - Кто мы такие, чтобы гадать? Да и зачем нам это знание?
   -Ни к чему... И вообще... Чем дольше я думаю обо всем этом, тем больше убеждаюсь, что чем меньше мы знаем, чем меньше пытаемся понять - тем для нас лучше. Слепца ведут боги, зрячий же сам отвечает за каждый свой шаг...
   И вновь потянулись мгновения. Одно сменялось другим, каждое походе на предыдущее словно травинки.
   Шед, погружаясь в полудрему, начал клевать носом. Казалось бы, прошло всего лишь мгновение, когда служитель окликнул его, возвращая в мир яви.
   -Хранитель!
   -Да? - тот встрепенулся, вскинулся, воззрился на него расте­рянным взглядом ничего не понимающих со сна глаз.
   -Все.
   -Что "все"? Я... Я что, проспал второй жребий?
   -Нет.
   -Нет? - этот ответ лишь еще сильнее озадачил мага.
   -Все матери, жены и дочери города вытянули свой камень судь­бы. Но ни одной из них не выпал белый.
   От недавней дремоты не осталось и следа. Взгляд сощурившихся глаз стал внимателен и насторожен. Хранитель огляделся вокруг. В зале остались лишь служители и воины. Все остальные покинули сте­ны храма. Это ничего не объясняло, однако, с другой стороны, нес­колько упрощало дело - он мог говорить, не заботясь о том, как простолюдины истолкуют его слова.
   -Что это значит? - Шед повернулся к жрецу.
   -Пришли не все? - спросить Гешт одного из своих по­мощников.
   -Все, - развел руками тот.
   -Ты уверен?
   -Конечно. Никто не осмелился бы пойти против воли хозяев города. А тем более богов.
   -Ради себя - разумеется. Но матери безразлична своя судь­ба, когда речь идет о ее ребенке. Женщина могла спрятать дочь.
   -Здесь все служители родов. Им известны все рожденные в го­роде. И от их взгляда не скрылось бы отсутствие кого-либо на обряде.
   -Ребенок мог быть спрятан раньше. Еще при рождении.
   -Но это бессмысленно! Тем самым он был бы лишен будуще­го, не признанный, не принятый в родовой круг! - воскликнул внима­тельно следивший за их разговором Хранитель.
   -Это понимаем мы, - качнул головой Гешт. - Но жен­щина - существо не разума, а чувств. Она не доискивается до при­чин, не заглядывает далеко в будущее, живет так, как велит ей сердце. То же говорит: "Чтобы иметь грядущее, нужно дожить до не­го". А жребий - шаг к смерти.
   -Нет, старина, - маг вздохнул. - Родившаяся и выросшая в истинной вере не могла бы поступить так. Тем более,что у ребенка есть еще и отец, который не допустил бы подобного.
   -Но как же тогда... - служители не могли понять происходивше­го, не видя другого объяснения.
   -Может быть, на этот раз дракон удовлетворится одной жерт­вой? - предположил кто-то из них.
   -Нет, - качнул головой Шед, отметая все ложные предположения в миг, когда они только зарождались, не давая им развиться в нечто большее - надежду. - Раз жребий не пал на горожан, значит, - он вздохнул, на миг сжал губы, словно собираясь с силами перед тем, как принять важное решение, - нам нужно идти к караванщикам... хотя мне этого совсем не хочется...
   -Они - чужаки. Ты не обязан думать о них, - заглянув в глаза старому другу, проговорил Гешт.
   -Они - наши гости... И вообще, странно все это...
   -Пути богов ведомы лишь Им. Да и кто мы такие, чтобы судить о причинах и значении Их поступков, когда нам не понятно даже, что и почему мы делаем сами? Так мы идем в караван?
   -У нас есть выбор? - хозяин города на миг поджал губы, пожевал ими.
   В зале на мгновение воцарилась тишина.
   -Хранитель, - воспользовавшись ей, проговорил начальник внут­ренней стражи, - ты устал. Прости, что я вмешиваюсь, но мне кажет­ся, что тебе лучше отдохнуть. Мы, твои верные помощники, справимся со всем.
   -Я должен...
   -Страж прав, - поспешил поддержать воина жрец. - Так будет луч­ше, - он говорил настойчиво и, в то же время - мягко, не требуя, но прося. -Ты должен быть в безопасности.
   -Я и так...
   -В безопасности? Здесь - да.
   -Здесь - это где? В моем городе? Я и не собираюсь его поки­дать. А до тех пор, пока я буду в пределах границ оазиса, со мной ничего не может случиться.
   -Караванщики - чужаки. Им нет дела до города, они не следуют нашим законам, подчиняясь правилам, которые были установлены бо­гами специально для них. Кто знает, что может прийти им в голову? Что, если они не просто не подчинится нам, но и воспротивится воли города, которая распространяется на них лишь в той мере и постольку поскольку они находятся на нашей земле?
   -Которую они могут покинуть в любое мгновение, - кивнул страж, довольный, что старший служитель встал на его сторону. Одному ему было бы трудно убедить хозяина города.
   -Оган... - маг недовольно поморщился. Ему не хотелось спорить. Тем более, когда он видел, что жрец и воин не одиноки в своем стремлении удержать его здесь, что к ним готов присоединиться и Агдор, молчавший лишь потому, что другие говорили то же самое, о чем думал он. - Конечно, вы правы: караванщики - странники пустыни, они живут своей жизнью.
   -Вот я и говорю...
   -Но...
   -Но? Какие тут могут быть еще "но"?! - недовольно заворчал Гешт, в то время как Оган и Агдор, переглянувшись, нахмурились, взявшись за рукояти мечей, которые как и все остальные воины ни­когда не снимали с поясов.
   -Они нам ничем не обязаны.
   -Они вошли в город, живут его теплом, торгуют...
   -Это их право. И наша обязанность. Город не может прогнать караван прочь. Закон запрещает нам это. Город может лишь запро­сить плату за вход.
   -Пусть это и будет плата...
   -Платят прежде чем войти, а не уже будучи внутри. Я должен сам пойти в караван и переговорить с его хозяином. Он знает, в чем причина наших поступков. Надеюсь, он поймет...
   -Если кто-то из торговцев вытянет жребий - это будет воля богов, а не наша просьба.
   Шед взглянул на служителя с долей сомнения.
   Обычно он не спорил с Гештом по вопросам веры. Это была сти­хия служителя, лучше которого никто в городе не знал и не чувс­твовал ее тонкого полотна. К тому же, сейчас на сторону жреца, пусть по каким-то своим, но, все-таки, достаточно весомым причинам встали еще и стражи. Шед впервые оказался один против всех и чувствовал се­бя несколько неуютно. Может быть, он действительно зря упрямился, сомневался, мед­лил? Жребий - воля богов. В нем участвуют все, кого он застает на месте. И ничто не осудит его за следование воле небожителей.
   "И, в конце концов, что может случиться? - думал он. - Торго­вец говорил, что они - спутники бога солнца. Господин Шамаш - са­мый могущественный из небожителей. Он может защитить даже от судьбы. Так что... В караване идет немало рабынь. Наверное, жре­бий должен пасть на одну из них. Может быть, таким образом бог солнца хочет помочь нам, облегчить бремя жертвы. Возможно, так нужно, чтобы у Него было время поговорить с драконом, узнать, что разозлило его. Или же... Или же господин хочет, чтобы мы помоги Его спутникам восполнить потери... Если это так, - он прикусил гу­бу, - что же... Мы купим эту рабыню. Заплатим со всей щедростью, на которую способны... Так будет правильно. И справедливо".
   -Ладно, - наконец, кивнул он. - Хорошо. Пусть будет по-вашему: я останусь здесь.
   -Вот и славненько! - довольный жрец потер руки. - Слава бо­гам, направившим тебя на путь истины! Обещаю проследить за всем...
   -Нет, - качнул головой Шед. - Ты останешься со мной.
   -Почему? - в глаза Гешта вошло удивление.
   -Мне так хочется. Достаточно веская причина?
   -Однако... - тот уже был готов возразить, что как старший слу­житель должен сам следить за проведением обряда. Но потом, поду­мав, решил: а почему, собственно, он должен спорить с Хранителем? Во­обще-то нигде не сказано, что обряд должен проводить именно жрец. Это под силу любому служителю. - Верг, - окликнул он того из своих помощников, который по-прежнему держал в руках мешок с камнями судьбы.
   -Я все сделаю, - наклонив голову в знак понимания, проговорил тот. - Наилучшим образом. Не беспокойся.
   -Я пошлю с тобой нескольких воинов, - оглядев худощавую, из­можденную постом фигуру старого служителя, проговорил Оган.
   -Меня хранят боги, страж. К чему мне другие защитники?
   -У богов множество забот в бесконечности миров. В какой-то момент Они могут отвернуться, - качнул головой Агдор,привыкший в большей степени полагаться на меч в своих руках и плечо брата по оружию, чем небожителей, которые далеки.
   -"Отвернуться", - хмыкнул Шед, взглянув на жреца. За эту ночь стены храма услышали множество такого, что при внимательном расс­мотрении казалось ересью. Для горожанина, конечно, не караванщика. - Ты слишком долго и много общался с торговцами, Агдор.
   -Не больше, чем все остальные, Хранитель. Может быть, даже меньше. Страж границ лишь встречает караван и провожает его. Мно­гое ли успеваешь услышать, тем более - сказать на ходу?
   -Он быстро учится, Шед, - взглянув на будущего хозяина города, Гешт устало улыбнулся.
   -Это хорошо. И в то же время, плохо: чем дальше, тем труднее нам будет его учить, готовя к тому пути, которому он суж­ден... - видя, что Агдор собирается что-то сказать, Хранитель оста­новил его: - Но не будем об этом сейчас, когда речь о другом.
   -Да,-страж границ удовлетворенно кивнул. Он думал так же. - Я пойду, - это было утверждение, не вопрос, и, все таки, он медлил, стоя на месте, словно прося у Хранителя разрешения покинуть храм.
   -Ступай, - махнул тот рукой. -Ты свободный горожанин в своем городе.
   На миг склонив голову в знак уважения, Агдор поспешил уда­литься.
   -Зря ты отпустил его, - проводив его взглядом, проговорил жрец. - Мало ли что может произойти...
   -Мы входим в то время, когда в сердце города куда опаснее, чем на его окраине. Да будут боги милосердны к нам и позволят поскорее пережить сей скорбный час!
   -Если нужно, я могу приставить к наследнику силы стра­жей... - осторожно предложил начальник охраны.
   -Зачем? С ним сейчас и так полно воинов. Которые владеют ме­чом не хуже твоих и не хуже их понимают, что для города значит Агдор.
   -Верг, - тем временем жрец подошел к служителю. - Следуй во всем пути обряда...
   -Конечно, Шед, я...
   -Не перебивай меня! - недовольно поморщился тот. - Дай догово­рить. Будь с караванщиками помягче. Не забывай: они наши гости, которые, волей судьбы, уже спасли нас, дав возможность перебро­сить жребий. И которые спасут еще раз, принеся одну из своих до­черей в жертву городу. Возьми с собой побольше драгоценных кам­ней.
   -Да, верно, - Шед, следивший одновременно за двумя разговора­ми, остановил что-то говорившего стража, чтобы поддержать жре­ца. - Мы должны им заплатить. Каждому, кто будет готов испытать судьбу, деля с нами жребий.
   -Я все сделаю, Хранитель.
   -Ступай. И поторопись. Все должно быть закончено к полудню.
   -Будет исполнено... - склонившись на миг в низком поклоне, служитель повернулся и поспешно покинул залу храма.
  

Глава 18

   -Атен, там служители пришли...
   -Вот еще напасть! - даже не взглянув на Евсея, проворчал хозяин каравана.
   -Они говорят какую-то ерунду. Я понял лишь - им что-то от нас надо.
   -Идиот! Старый кретин!
   -Брат... - Евсей поджал губы. Он не чувствовал за собой ника­кой вины и уж тем более не совершил ничего достойного подобной брани. Помощник, наверное, вспыхнул бы от гнева, если бы говорил не с хозяином каравана, вообще сдержанным на слова, а уж на руга­тельства - тем более. Единственное, что приходило ему на ум, бы­ло: "Он устал. Страшно устал. На него словно снежный ком свали­лось столько забот... И плюс к тому - беспокойство за дочь, которая чуть не убежала из каравана, лишь бы не входить в этот го­род. Обычно отходчивая, на этот раз Мати до сих пор дуется на всех вокруг и, в первую очередь, на отца за то, что ее вынудили подчиниться воле большинства... А если прибавить ко всему этому еще и ту ответственность, равной которой не лежало на плечах ни одного смертного со времен леген­дарного Гамеша. Ведь он - хозяин каравана, который избрал себе в спутники сам повелитель небес..." - Тебе надо отдохнуть...
   -Да какой тут может быть отдых! Мало мне было проблем, нет же! - резко взмахнув рукой, он со свистом рассек ею воздух, слов­но рубя мечом. - Мне следовало приклеить язык, скрепить намертво зубы, зашить губы, а я вместо того, чтобы держать рот на замке, как все остальные, неизвестно с чего разоткровенничался с хозяе­вами города!
   -Что случилось? - воин насторожился. Ему было впервой видеть друга таким рассерженным. И на кого - на самого себя!
   -Мне польстило, что Хранитель стал говорить со мной в храме, да еще и о делах города! Мне показалось, что он действительно искренен со мной и нуждается в ответной искренности... нет, даже помощи! И я решил помочь! Словно я не обычный караванщик, а вто­рой Гамеш!
   -Ты - не обычный караванщик.
   -Да. И сейчас я жалею, что это так! Иначе все было бы про­ще... Ничего бы вообще не было! - он успокоился, однако, вместо того, чтобы прийти в нормальное состояние, ударился из одной крайности в другую - кулаки разжались, руки безвольно повисли, плечи опус­тились...
   -Ты сказал ему, что мы - спутники бога солнца? - Евсею не были нужны никакие другие объяснения или подсказки, чтобы понять, в чем дело. - Атен, не кори себя. Горожане все равно бы узнали. Я слышал, у хозяина этого города есть дар чтения мыслей...
   -Наши мысли не прочтет ни один маг. Шамаш хранит нас.
   -Даже если так, не случилось ничего страшного. Ведь то, о чем ты рассказал, уже давно не секрет... И уж точно это не то знание, которое способно навредить каравану. Скорее наоборот. Ведь бог солнца почитается в городе не меньше, чем в снегах пус­тыни, а, может и еще больше...
   -Я и не говорю, что нам угрожает беда! Хотя, кто знает... Просто мне лучше было дышать в воротник! Есть же в этом городе что-то, почему его так невзлюбила Мати. Ладно, пойдем. Посмот­рим, что это там за служители и что им надо.
   -Не раньше, чем ты придешь в себя.
   -Со мной все в порядке.
   -Нет. Может быть, ты и не замечаешь этого, но уж поверь мне на слово - ты выглядишь, ведешь себя совсем не так, как обычно.
   -Сейчас - не обычное время, мы не в обычной ситуации.И вообще, - не выдержав, вскричал Атен, вновь взмахнув руками. - Не забы­вай: сейчас мы - не тот богатый караван, который выходил из пре­дыдущего оазиса! И мне приходится думать не о преумножении бо­гатств, а о выживании. А это куда труднее. Надеюсь, мне не нуж­но объяснять это тебе?
   -Ничего, выкарабкаемся как-нибудь. Справиться с подобной бе­дой под силу даже обычному каравану, а мы...
   -Что - "мы"? Обратимся за помощью к Шамашу? Откажемся от од­ного раз принятого решения, как уже отказались от другого? И что тогда будет стоить наше слово, слово, которое меняют, словно ленту в косе девчонки? Будто мы не мужчины, а малые дети!
   -Атен, жизнь есть жизнь. Бывают обстоятельства...
   -Такого не должно быть. Это не правильно.
   -Ладно, что говорить об этом? Конечно, мы будем полагаться лишь на собственные силы...
   -Зная, что в случае чего, Шамаш нам поможет сам, что Его не придется просить об этом? Но Он может вернуться через целую вечность!
   -Нет. Он никогда прежде не покидал караван надолго.
   -С чего ты взял, что так будет всегда? Ведь Он избирает себе спутников не навсегда.
   -Ты говоришь так, словно избранных до нас было много, а не один-единственный царь-основатель.
   -Кто знает?
   -Мы. Мы знаем. Ибо если б все было иначе, до нас дошли б ле­генды...
   -Не обязательно.
   -Как это "необязательно"! - возмутился Атен. - Что же тогда дос­тойно легенд, если не странствия повелителя небес по тропам земли снегов?
   -Я имел в виду другое. Может быть, легенды и есть. Просто мы ничего не знаем об их существовании. Мы их не читали. Как не читали до поры до времени Черные легенды.
   -Нет, Черные легенды - это другое дело. Они - запретные, потому что...
   -Или, - не дав ему закончить, продолжал Евсей, - эти легенды могли погибнуть, затеряться в бездне времени, уснуть вместе с за­мершем городом или потерявшимся в снегах пустыни караваном.
   -Шамаш не позволил бы подобному случиться!
   -Он был болен, Атен. Не забывай. Он жил иным миром - страной бреда, заботясь лишь о нем.
   -Но госпожа Айя...
   -Что - "госпожа Айя"?
   -Она не дала бы пропасть памяти о Ее супруге!
   -Да. Если бы ценила людскую память.
   -Тогда госпожа Гештинанна...
   -Конечно, в Ее архивах хранятся все легенды, сочиненные ког­да либо на земле. Но никто из живых не читал их, когда эти руко­писи предназначены не для наших глаз.
   -М-да... - Атен, задумавшись, склонил голову на грудь, вздохнул, поджал губы. - Тебе, должно быть, страшно думать об этом, ведь и с написанными тобой легендами может произойти что-то по­добное.
   -Может, - кивнул Евсей. - И я совсем не хочу, чтобы так случилось. С тех пор, как я стал записывать легенды, я живу лишь ими. Мне нужно, чтобы их читали, как голодному нужен кусок хлеба. Это... Это - моя пища, понимаешь?
   -Не беспокойся. Шамаш выздоровел и не допустит, чтобы память умерла вместе с нами.
   -Атен, я говорю о другом... - нахмурился летописец. - О том, что одной единственной рукописи - оригинала, странствующей с нашим караваном мало...
   -Ты думаешь, пришла пора сделать копии?
   -В этом нет ничего такого. Помнится мне, мы оставляли одну такую в городе смерти...
   -Это - другое дело. Тогда мы следовали воле Шамаша, а сейчас - собственным желаниям... Ладно, что ты предлагаешь?
   -Ри уже подготовил один такой список, и... Брат, если эти горожане все знают, может быть, предложить им... Ну, не настаивая, просто... они могли бы оставить список у се­бя... Если бы захотели... Легенды должны жить не только в нашем караване.
   -Да... Так будет правильно... Странно, что мы не подумали об этом прежде...
   -С прошлой легендарной эпохи прошла целая вечность. Никто из живущих просто не знает, как обращаться с подобными рукописями. Вот я называю себя летописцем, а ведь меня никто не учил этому ремеслу. Я просто записываю то, что считаю важным, делаю это так, как мне кажется верным. Но я могу ошибаться, не правильно понимая, что важно и что верно.
   -Легенды священны. Они - больше, чем история, но сама наша вера... Не сомневайся, брат, если бы ты ошибся хоть в каком-то сущем пустяке, хоть в одном-единственном слове, боги б уже попра­вили тебя... Уж что-что, а лжелегенды нашему миру не нужны.
   -Да. Как и лжелетописцы, о появлении которых предупреждали древние рукописи.
   -Это не имеет к тебе никакого отношения.
   -Да. Я знаю, что я не один из них, потому что мое право записывать легенды признали сами боги. И ты знаешь. Ну, еще наши караванщики. И все. А попади рукописи в руки кого-то другого, что тот подумает?
   -Истина не в словах, а в вере.
   -Вот именно! Но для того, чтобы понять это, нужно обрести веру! Иначе стремление к благу обернется злом.
   -Кстати, - вдруг вспомнил он, - а го­рожане не подходили к тебе с этим вопросом?
   -Каким?
   -О легендах. Я ведь, говоря хозяевам города, что мы - спут­ники Шамаша, упомянул и о том, что у нас в караване есть летопи­сец.
   -Здорово! Не спросив меня! А если бы мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то из чужаков знал эту правду обо мне?
   -Разве ты только что сам не говорил обратное?
   -Говорил. Но именно - только что. До этого ты ведь не мог знать....
   -Ну, может быть, я прочел твои мысли...
   -У тебя есть дар предвидения, но не чтения мыслей. Эта спо­собность дается только Хранителям, и то не всем.
   -Хранителям... - зажегшаяся было на губах караванщика улыбка растаяла. - Вот мы и вернулись к тому, с чего начали... - погруст­нев, проговорил он. - Ладно, пошли, послушаем, что скажут служите­ли. Интересно, зачем они к нам пожаловали.
   -Выразить почтение, - теперь Евсей не сомневался. - Так уже бы­вало. Всякий раз, когда горожане узнавали, кто Шамаш.
   -Почтение! - хмыкнул в усы Атен. - Нет, - мотнул он головой. - Мы спутники повелителя небес, а не младшего среди небожителей. Если бы эти люди хотели выразить свое почтение, то пришли бы хозяева города, а не их слуги...
   -Думаешь, они сомневаются в искренности твоих слов? Но ведь никто в целом мироздании не дерзнул бы даже помыслить, не то что произнести подобную ложь!
   -Не знаю... Слуг посылают, когда хотят о чем-то попросить, делая так, чтобы бремя обета легло на другие, менее гордые и значительные плечи.
   -Чтобы горожане просили о чем-то караванщиков?! Да такого в вечности не бывало никогда!
   -Возможно, началась другая вечность. И, потом, мы ведь не простые караванщики, а спутники бога солнца.
   -Да, это другое дело, - вынужден был признать летописец.
   -В надежде, что мы передадим их просьбу небожителю, посо­действуем...-продолжал хозяин каравана.
   -Да, верно...
   Тем временем, они подошли к командной повозке, возле которой столпились те из караванщиков, которые не были заняты у торговых рядов.
   -Вон они, - Евсей махнул рукой в сторону толпы.
   Но Атен и так уже заметил нескольких горожан в длинных хла­мидах служителей.
   -Идем, - он решительно направился к ним.
   Заметив приход хозяев, караванщики расступились, пропуская их к чужакам. Однако никто не спешил уходить. Они остались с плохо скрываемым любопытством ждать, что скажут служители, словно предчувствуя, что речь зайдет не о вопросах, обсуждаемых за задернутым пологом, а о том, что говорят открыто, делясь и со­ветуясь со всеми.
   -Удачной торговли, хозяин каравана, - приветствовал Атена тот из служителей, которому было поручено говорить.
   -Вечного служения, - чуть склонив голову, ответил караванщик. Его глаза чуть сощурились, поблескивая из-под нахмуренных бровей.
   Приветствие - не просто начало разговора, но главная его часть, из которой можно понять почти все - кем тебя видят собе­седники, как относятся, даже зачем пришли. Атен скрыл свое удивление от чужаков, однако себе он вынуж­ден был признаться, что не просто удивлен - ошарашен. Служители вели себя, словно не знали правды о караване. В глазах горожан они были обычными торговцами - не более того.
   -Мы пришли, - тем временем продолжал служитель, - чтобы спро­сить, не согласитесь ли вы принять участие в некоем обряде, кото­рый проводится сейчас в городе.
   -В обряде? Каком еще обряде? - Атен насторожился.
   -О, ничего такого. Это наша традиция, когда город делится своим богатством с гостями.
   -И в чем же заключается обряд? - как только горожанин упомянул о дележе богатства, глаза торговца вспыхнули, в сердце зажглась надежда - "Может, и нам что перепадет. Было бы очень кстати..."
   -Женщины тянут жребий. И все, кому выпадает черный, получают по драгоценному камню.
   -Как плата за неудачу? - караванщик усмехнулся в усы. Он слы­шал что-то о камнях судьбы, но понимал в них не больше, чем в земледелии.
   -Ты забыл: в городе считается добрым знаком черный жребий, не белый, - проговорил Евсей. - Черный - знак плодородия, тепла, а белый...
   -Снегов пустыни, земли холода и смерти, - закивал Атен, поняв свою ошибку. - Да, мы так долго странствуем среди снегов, что для нас они - жизнь... - глядя на служителя, проговорил он. - Прости, что перебил тебя. Продолжай, пожалуйс­та.
   -Собственно... Я сказал все. Если ты позволишь, мы начнем...
   Евсей придвинулся к уху брата, зашептал:
   -Нет никакого такого обычая. Они придумали его.
   -Специально для нас, - так же шепотом ответил Атен. - Хозяева города - муд­рецы. Узнали, небось, о нашей беде, и решили таким образом по­мочь...
   -Если мы примем помощь, то и им будет легче просить...
   -Ну да! Тогда уж мы точно не сможем отказаться!
   -А мы собирались?
   -Отказываться? Нет. Эти горожане - славные ребята и заслуживают нашего участия... - он повернулся к служителю: - Прости, нам было нужно кое-что обсудить...
   -Я поминаю, - тот вежливо улыбнулся. - Так что вы решили?
   Атен взглянул на стоявших вокруг караванщиков, спрашивая их мнения.
   -Почему бы нет? - заговорили торговцы. - Это было бы очень кста­ти... - они осторожничали, боясь спугнуть то, что считали удачей. Все думали об одном и том же - чем больше выпадет добрых жребиев, тем значительнее пополнится казну каравана и, кто знает, может быть, не придется экономить. И вообще...
   -Мы готовы, - хозяин каравана развел руками, показывая, что не видит причины для отказа.
   -Если так, не мог бы ты послать кого-нибудь за остальными женщинами, теми, что на городской площади. Мы пошли сразу к тебе, чтобы получить согласие, и не хотели бы возвращаться назад, когда в обряде, как и в любом пути, не следует поворачиваться спиной к тому, что было впереди.
   -Хорошо... В этом вашем обряде... В нем участвуют только ма­тери семей, или все прошедшие испытание?
   -Вообще все, караванщик. И девочки, и девушки, и женщины... И рабыни тоже.
   -Вот даже как... - бровь торговца приподнялась. Он был удивлен.
   -Тебя это останавливает?
   -Да нет... Собственно... Хорошо. Если вы так хотите... Вал, - позвал он дозорного, - ступай на площадь, верни караванщиц и рабынь сюда... Да, возьми с собой кого-нибудь, пусть они заменят женщин в торговле.
   -А Мати?
   -Что Мати? - Атен глядел на дозорного в упор и во взгляде его поблескивали недобрые огоньки.
   Вал всего-то хотел узнать, нужно ли ему привести и девуш­ку. Раз уж в обряде должны участвовать все. Но промолчал. В конце концов, у Атена могут быть свои причины оставить дочь в стороне от всего происходившего в городе.
   -Да так, ничего... - пробормотал он.
   -Прости меня, караванщик, что вмешиваюсь, - почувствовав не­которую заминку, проговорил служитель. - Но у этого обряда есть непреложное правило. В нем должны участвовать все.
   Хозяин каравана хмуро глянул на чужака, однако возражать не стал.
   -Ладно, - пробормотал он, - найди ее, Вал. Она должна быть где-то в городе.
   -Я все сделаю. Не беспокойся, - и воин поспешил прочь.
   -Дождемся их? - хозяин каравана вопросительно взглянул на слу­жителя. - На это потребуется время
   -Нет, будет лучше начать. Мы бы хотели завершить обряд к полудню.
   -Как вам будет удобно.
   -Тогда... - горожанин огляделся. Рядом стояло несколько жен­щин, с интересом следивших за разговором. - Этот обряд... - видя, что в их глазах, когда настала пора перейти от слов к делам, вош­ла осторожная нерешительность, проговорил он. - В нем нет ничего страшного или трудного. У меня в руках мешок с камнями судьбы. Не бойтесь: там нет ничего, кроме них - ни змей, ни жуков. Вам нужно вытянуть один камень - только и всего.
   -И если он будет черным? - спросила одна из караванщиц - полноватая женщина с открытым круглым лицом и внимательными тем­ными глазами.
   -То мой помощник заменит его на драгоценный.
   -Ну, - та сделала шаг вперед, выходя из толпы. В ее глазах, движениях не было ни тени страха или хотя бы опасения. И, все же, прежде чем погрузить руку в мешок, она помедлила немного, оберну­лась к другим женщинам, которые, перебросившись парой быстрых слов со своими мужьями, если те были рядом, начали собираться за ее спиной. - Так я буду первой? - спросила она подруг.
   -Конечно, Лина. Это твое право. По главенству.
   -Мой муж - помощник хозяина каравана, - повернувшись к служи­телю, ни с того ни с сего начала объяснять та. Может быть, причиной ее откровения было то, что жители этого города представлялись ей удивительно добро­желательными и откровенными, а за добро хочется платить тем же, а, может, что-то другое...
   -А так как я, - продолжал, улыбнувшись ей, Атен, соглашаясь с выбранным женщиной тоном разговора, - вдовец, то она - первая среди наших женщин.
   Служитель чуть наклонил голову в знак уважения. Ему было по­нятно стремление первых среди равных идти впереди. Особенно когда речь шла о жребии. Плох тот хозяин, который не готов вести за собой.
   -Ну, да пребудет со мной повелитель небес, - она погрузила ру­ку в мешок, провела руками по камешкам, казавшимся на ощупь оди­наково теплыми, чуть шероховатыми, так похожими друг на друга, что, казалось, они все были совершенно одинаковыми. "ладно, реши­ла она, - когда хочешь многого - не получаешь ничего. А если не ду­маешь ни о чем - может, и повезет..." - и она вытянула первый попавшийся камень. - Черный, - взглянув на ладонь, она сама удивилась. Хотя, надо признать, это было приятным удивлением.
   Она протянула камень служителю. Тот, вновь улыбнувшись ей, искренне радуясь удаче смелой женщины, забрал жребий, спеша вер­нуть его обратно в мешок, а потом сделал знак своему помощнику, который вручил караванщице алмаз - капельку воду, подобную сладкой слезинке радости, в глубине которой поблескивал теплый искристый огонек. Лина, поблагодарив горожанина легким накло­ном головы, лишь скользнула глазами по камню, поспешив отдать его Атену - он принадлежал не ей, а всему каравану и должен был, пой­дя в общую казну, помочь всем выжить.
   -Щедро, - сразу оценив стоимость оказавшегося в его руках ал­маза, проговорил хозяин каравана. - Спасибо.
   -Не благодари нас, торговец. Не за что. Мы лишь делаем то, что нам приказано, исполняя обряд города.
   Бровь Атена удивленно приподнялась. Люди редко скрывают свою благотворительность, предпочитая, чтобы другие знали об этом, бы­ли признательны и в мгновение, когда понадобится ответный жест, вспомнили и не поскупились. Но... Он пожал плечами. В конце кон­цов, это дело горожан. Пусть ведут себя так, как хотят. Что бы там ни было, ка­раванщики не забудут о помощи, о которой не просили, но в которой так нуждались. Потому что не смогут и не захотят за­быть.
   -Я напишу об этом, - склонившись к уху брата, прошептал Ев­сей. - Пусть и другие узнают, какими добрыми могут быть люди. Что мир держится на них, а не на злодеях. Хотя и, надо признать, историю творят, увы, как раз последние.
   Тем временем к служителю подошла еще одна караванщица. Ей тоже выпал черный камень. И следующей. И следующей... Прошло еще несколько мгнове­ний - и ладонь Атена оказалась полна драгоценных камней, причем не маленьких и бракованных, а крупных, отборных, хорошо гранен­ных, каждый из которых имел значительную цену, а все вместе они были целым состоянием. - Нам везет.
   -Да, караванщик.
   -Если так пойдет и дальше... Не хотите остановиться? Не бои­тесь разориться?
   -Наш город богат, - вежливо ответил служитель. - И, потом, в мире людей есть только одна настоящая ценность - жизнь. Все остальное - тлен, прах. Даже если мы лишимся всех драгоценных камней, всего золота, что у нас есть, мы не потеряем ничего.
   -Достойный ответ, - одобрительно кивнул Евсей. По его лицу, морщинке, пересекшей переносицу, внимательному взгляду было видно, что он старательно запоминает все происходящее вок­руг, все услышанное, чтобы потом записать, не изменив ни слова, не меняя местами порядок вещей и событий.
   Тем временем возникла небольшая заминки. Все караванщицы, остававшиеся у повозок, уже вытянули свой жребий, те же, кто был у торговых рядов, еще не успели подойти. И Атен решил воспользо­ваться этим, чтобы переброситься с служителем парой слов.
   -Хороший у вас город.
   -Спасибо, караванщик.
   -И люди вы хорошие...
   А потом его взгляд упал на мешочек в руках служителя.
   -Можно? - он протянул руку, собираясь вытянуть камень.
   -Нет! - резко остановил его горожанин, отшатнувшись в сторону. - Сейчас они - только для женщин!
   -Прости, - смутился хозяин каравана, - я не хотел нарушать ваш обряд. Я просто хотел взглянуть на камень. Мы долго странствуем по снегам пустыни, но никогда не видели ничего подобного.
   -В легендах, - заговорил Евсей, стремясь как мож­но точнее направить разговор, чтобы он вывел именно туда, куда ему было нужно, - упоминаются камни жребия. Они даются городу вмес­те со священным талисманом, связанные с ним навеки. Но в легендах жребий всегда воспринимался как нечто вынужденное, овеянное страхом. У вас же все иначе. Расскажи, когда вы обрели этот обряд и как все произошло.
   Служитель задумался, замешкался, словно решая, что сказать и говорить ли вообще.
   -Мы бросаем жребий третий год, - спустя какое-то время все же ответил он.
   -О, так это новый обряд? - Евсей оживился. - Три года... - он ос­тановился, мысленно прикидывая, вспоминая. - Это же... - замолчав, не договорив фразы до конца, он повернулся к брату.
   Атен чуть наклонил голову. Он понял, о чем тот подумал, ког­да и ему самому пришла в голову та же мысль: три года - как раз столько времени прошло с тех пор, как на землю из стран бреда вернулся Шамаш. Может быть, все действительно не случайно. И го­род, и караван... Они не просто встретились в снегах пустыни, пересеклись их судьбы. И не случайно.
   -Простите меня, но я не в праве рассказывать еще что-то об обряде, когда все, что священно, не терпит лишних слов и раз­говоров, так что...
   -Мы понимаем, - те кивнули. Да, есть вещи, о которых служители говорят только с подобными себе, не стремясь делиться с посторон­ними, тем более чужаками. Удивительно, что тот вообще стал с ними говорить о том, что не престало обсуждать с какими-то там кара­ванщиками.
   Видно, Хранитель все же кое-что рассказал служителю о том, кем были гости города. Или просто велел быть с ними повежли­вее, не объясняя причины и не вдаваясь в подробности, тем более, что это и не требовалось. Да и нужен был весь этот разговор лишь затем, чтобы запол­нить время ожидания.
   А тут как раз появились караванщицы, которые были на городской пло­щади и еще не тянули жребий. Рабыни встали в сторонке, сжавшись в кучку, с нескрываемым страхом поглядывая на горожан, боясь, что те пришли за кем-то из них, стремясь изменить судьбу, с которой никто из шедших дорогой этого каравана расстаться не стремился. Что же до свободных караванщиц, они бросились к своим подругам, спеша взволнованным шепотом узнать, что произошло, почему их зва­ли и что делают у повозок служители. Те, не скрывая радости, пос­пешно рассказывали им, то и дело указывая движением головы на стоявшего рядом с хозяевами каравана служителя.
   Наконец, выведав все и поняв, что от них требуется, караван­щицы приблизились к горожанам, и Рани проговорила, обращаясь к Атену:
   -Ты звал нас. Мы пришли.
   -Вы готовы принять участие в обряде горожан? - спросил тот.
   -Да, - оглянувшись на притихших девушек, державшихся за ее спиной, словно прячась от кого-то, она подмигнула им, подбадри­вая, а затем повернулась к служителю: - Нам объяснили, что мы долж­ны делать. Можно? - она потянулась к мешочку.
   -Конечно. Спасибо, - казалось, он был благодарен ей. За пони­мание, за то, что не пришлось упрашивать. И вообще - что все шло так гладко, своим чередом, без особых затяжек, позволяя закончить обряд до полудня.
   "Скоро, - думал он, - скоро все останется позади. Во всяком слу­чае, до следующего новолуния... - служитель оглядел застывших перед ним странниц - за исключением той, что стояла впереди - молодые жен­щины, совсем недавно обретшие свои семьи... или, может быть, еще нет. Он слышал - в караване не особенно торопились с замужеством, в отличие от города, где задержавшаяся в девах до 18 лет уже считалась старой девой. - Они еще только начинают жить, - ему всегда было особенно жаль молодых. Ко­нечно, никому не хочется умирать, но старики... старики что - они уже пожили свое, им есть что вспоминать во сне. И на земле есть кому их помянуть добрым словом... Нет, ему совсем не хотелось, чтобы все это коснулось кого-нибудь из них. - Господин Намтар, сделай так, чтобы жребий смерти пал на кого-нибудь другого... - он взглянул в сторону, на рабынь, среди которых были и молодые, и уже в возрасте... - Хотя бы на одну из них. Их век так горек, что лучше уж конец. Мы заплатим каравану. Много больше, чем стоит рабыня. И все будут счастливы..."
   Он словно ребенок солнечному лучу радовался каждому черному камню, вытягиваемому караванщицами, с трудом сдерживая свои чувс­тва, тая их от чужих глаз. И, все же, улыбка не сходила с его губ, когда он забирал из их рук жребий.
   С каждым новым мгновением он все больше и больше успокаивал­ся и уже мысленно благодарил бога судьбы за то, что Тот внял его мольбам.
   Вот, рядом с ним остались лишь две девушки, одна из которых уже вытянула свою судьбу. Казалось, все, все осталось позади.
   И тут к ним подошел тот самый воин-торговец, которого хозяин каравана отправлял за странницами снегов. Он вел за собой светло­волосую девушку, которая, мрачнее тучи, двигалась с неохотой, упираясь. Ее искривленные обидой губы были упрямо поджаты, брови нахмурены.
   -Мати! - сорвавшись с места, рванулся к ней хозяин каравана.
   -Что! - скользнув по нему настороженно-злым взглядом, гневно бросила та. Она говорила с отцом без хотя бы намека на почтение, которого достоин любой взрослый.
   -Горожане просили, чтобы мы...
   -Нет! - вскрикнув, та зажала руки. - Я не хочу ничего слышать! Мне нет дела до них!
   -Милая... - попытался было заговорить с ней служитель, стара­ясь вложить в свой голос весь покой, который был в его душе.
   Но девушка лишь гневно взглянув на чужака, процедила сквозь сжатые губы:
   -Я тебе не милая!
   -Прости, - он был сама благожелательность, не обращал внимания на нескрываемую грубость. - Прости меня. Я не хотел тебя оби­деть.
   -Я не обижаюсь! Вот еще! - фыркнула та.
   Пусть дочь хозяина каравана продолжала глядеть на служителя диким зверем, он сделал первый шаг к своей цели: девушка загово­рила с ним. Теперь оставалось убедить ее выслушать то, что он собирался ей сказать.
   -Мы...
   -Я не хочу! - прервал его резкий возглас караванщицы. - Не хочу ни с кем говорить! Хватит! Наговорилась!
   -Мати! - с укором взглянул на нее отец, но в этот миг дочь явно была не способна ничто понимать, ничто слышать.
   -Оставьте меня все в покое! - она хотела броситься бежать, прочь, но отец не позволил ей, удержал, схватив за плечи.
   -Постой. Послушай меня! Эти горожане совершают обряд жребия. Мы согласились участвовать в нем...
   -Папа! Как ты мог! - взмахнула руками девушка. Ее лицо искази­лось обидой, нахлынувшей всю душу словно снежный ком. Из глаз хлынули слезы.
   -Мати...
   -Я...Я... Ты предал меня! Уже второй раз! Все вы предали!
   -Мати... - Атен виновато взглянул на служителя. Его растерян­ный взгляд говорил: "Прости. На нее что-то нашло..."
   -Ну что тебе! - проговорила та, размазывая ладонью по лицу слезы, оставляя грязные разводы. -Хочешь, чтобы я тоже вытянула этот жребий? - ее голос зазвучал резко, даже как-то... истерично, что ли.
   -Дочка, в этом ведь нет ничего опасного, - стремясь успокоить ее, начал объяснять тот. - Самое плохое, что может случиться, это тебе не достанется драгоценного камня, который горожане дают всем, вытянувшим добрый жребий. Но до сих пор всем везло...
   -А мне не повезет! - глянув на него из-под насупленных бровей, проговорила та. Было видно, что она не испытывала ни тени сомне­ния, что так оно и будет.
   -Ну и ничего страшного! Подумаешь! - заговорил с ней Ев­сей. - Смотри, - он взял с ладони брата один из тех камней, которые тот еще не успел пристроить в карман. - Он стоит целого состояния. А у нас их уже четыре дюжины. Или даже больше того. Я давно сбился со счету. Это значит, что с караваном будет все в порядке, что мы сможем купить повозки, даже не только гру­зовые,но и жилые, и...
   -Я так и знала! - Мати не говорила, она кричала. - Эти камни, они вам дороже меня!
   -Служитель, - летописцу было больно смотреть на племянницу. Он не мог видеть ее такой, это было выше его сил. - Нельзя ли сделать исключение?
   -Раз девочка так не хочет этого... - поддержал брата Атен. Он смотрел на горожанина, не просто ожидая ответа, но надеясь на определенный.
   Оба караванщика знали, что обряд - такое действо, которое если начинается, то не завершится, пока не дойдет до конца, до своей цели. И если целью этого обряда было помочь странникам сне­гов оправиться после несчастья потери, приключившейся с ними на подступах к города, то она уже была достигнута. Конечно, каждый торговец был подвержен приступам жадности, которая не дает остановиться на пути к прибыли. Но эта страсть ведь не главное. А раз так...
   -Нет, - качнул головой служитель. - Простите.
   Атен заглянул в глаза дочери, которая, перестав вырываться, стояла, глядя куда-то в сторону из-под выбившихся из косы прядей, которые прикрыли лицо словно тени.
   -А если... - он на миг задумался, поджал губы, а затем продол­жал: - Если бы мы вернули все, все эти камни... Тогда...
   -Атен! - Евсей качнул головой, осуждая брата.
   -Я понимаю, - тот огляделся вокруг, скользнул взглядом по при­тихшим караванщикам, которые не понимали, что в этот миг двигало их хозяином, когда вокруг не было видно и тени опасности, которая могла бы заставить его остановиться и даже повернуть назад. Одна­ко же ни шепотом, ни каким восклицанием не выразили своего недо­вольства.-Я понимаю, - повторил мужчина, - что эти драгоценности при­надлежат всему каравану. И что я не могу внести в казну стоимость всех этих камней, у меня просто нет таких средств. Но...
   -Ты не понимаешь! - прервал его летописец. - В обряде нельзя останавливаться! Пути же назад и вовсе нет!
   -Прости, караванщик, но это действительно так.
   -Пока тот не дойдет до цели - да! Но потом... Нет смысла вести его и дальше. А этот обряд...
   -Караванщик, ты говоришь так, словно тебе известна его цель.
   -А это не так? - воззрился на служителя Атен.
   Тот качнул головой.
   -Но мне казалось, вы хотите... Ладно, - Атен качнул головой. Он умолк, не продолжая, не видя смысла говорить того, что было заве­домо неверным. - И в чем же состоит эта цель?
   -Прости, но я не могу этого сказать.
   -Странно! - удивился летописец. - А я всегда считал, что как раз цель обряда должны знать все, участвующие в нем. Иначе все бессмыслен­но.
   -Этот обряд другой... Поверь мне, караванщик, так будет луч­ше. Все равно теперь уже поздно что-либо изменять.
   -Но...
   -Оставь, Евсей, - Атен положил руку на плечо брату, останавли­вая его. - Этот человек знает, что делает... Дочка, - потянул он за руку девушку. - Давай же, вытяни жребий. Пусть все останется, нако­нец, позади. И твоя душ успокоиться. Поверь мне, так всегда быва­ет - оставаясь позади, страх теряет смысл и угасает навсегда. Милая... - он был готов уговаривать ее, убеждать, даже упрашивать. Но ему не пришлось.
   Девушка не стала больше ни спорить, ни канючить, ни плакать, согласи­лась даже быстрее, чем можно было ожидать.
   -Хорошо, - девушка подняла глаза на отца. В ее взгляде была тоска. Она словно говорила: "Я старалась изменить судьбу. Но ты не поз­волил мне. Что ж, раз ты этого хочешь..."
   Мати подошла к служителю, который не спускал с нее глаз.
   Эта девушка... Она не могла не привлекать к себе внимания. Это было удивительное создание - одухотворенное лицо, зажженные удивительным, скорее небесным, чем земным пламенем синие глаза, чувственные губы... И такая юная... Сколько ей? Лет пятнадцать? Может быть, даже меньше... Она не выглядела взрослой. И вообще...
   "Я буду молиться за нее, - подумал он. - Как молился бы за собс­твенную сестру, если бы она у меня была. Господин Намтар, Ты был благосклонен к нам всю ночь и все утро. Не отворачивайся же и во свете солнца! Не допусти, чтобы совершилось несправедливое. Эта девочка должна жить. Возьми другую. Вон ту рабыню. Я в жизни не видел никого, кто был бы наделен хотя бы половиной ее красоты. Конечно, рядом с богиней краса смертной меркнет, но..." -н о с другой стороны, он ведь был человеком. И жребий тянули люди. И он совершенно искренне полагал, что предлагает небожителям наи­лучшую жертву.
   -Не бойся, все будет хорошо, - тепло улыбнувшись девушке, про­говорил он, стремясь поддержать ее.
   Та лишь поджала губы:
   -Нет, не будет, - в ее глазах была грусть - не пустая, необъяснимая, которую время от времени испытывает любая юная душа, но полная сознания, что так все и будет. Не просто ве­ры - убежденности.
   -А... - он хотел спросить - почему она так уверена? Однако он не успел - девушка, спеша поскорее прекратить если не ход событий, то хотя бы разговор, погрузила руку в мешок.
   В отличие от других, хватавших первый попавшийся камешек, она медлила, выбирала, ощупывала каждый, прислушиваясь, пробуя по­нять, что в них особенного, чем они отличаются друг от друга.
   Мати чувствовала, что стоит в шаге от судьбы, которую она уже видела в своем сне. И, все же, теперь, как тогда, она не хотела сдаваться, наде­ясь, что в последний момент ей удастся перепрыгнуть с опасной тропы на другую, спокойную и тихую.
   Один камень, другой, третий... Они все были одинаково теплы­ми, подрагивавшими, словно вторя биению сердца. И ей казалось - камни предупреждают ее: "Не бери нас. Мы - не твои. Мы не принадлежим тебе". А затем ее рука вдруг натолкнулась на что-то холодное, слов­но кусочек льда, от которого веяло ветрами пустыни - такими родными и дорогими ее сердцу. Странно, Мати ведь знала, что должна поступать не так, как ей хотелось, а совсем наоборот, чтобы избежать своей судьбы, но в тот миг, когда она коснулась ледышки, вдруг обо всем позабыла, схватила ее, сжала в кулаке что было силы, боясь выпустить, потерять, ра­дуясь в душе, крича на языке мыслей: "Это мое! Мое!"
   Вытянув руку, она медленно разжала пальцы, боясь ошибиться в своем предчувствии, взглянула на ладонь, в тот же миг облегченно вздохнула:
   -Белый!
   Ей сразу стало легко на сердце и беззаботно. Все страхи, сомнения остались в прошлом. Белый камень - конечно же, это хоро­ший жребий. Ведь белый - цвет снежной пустыни, символ мира, в котором она жила, в то время, как мрак подземного края, вне сомнений, должен был быть черным, лишенным света.
   -Все... - прошептала она, затем - повернула к отцу лицо, на котором впервые с того времени, как караван вошел в город, на ее губах зажглась улыбка. - Теперь я могу идти?
   -Ступай, дочка, ступай... Так будет лучше, - добавил он, но Мати уже успела отбежать от него достаточно далеко, чтобы не слы­шать этих слов. - Пусть идет, - повернулся он к служителю.
   -Не расстраивайся...
   -Да о чем ты говоришь! Ну подумаешь, не будет у нас еще од­ного драгоценного камня, нам и всего остального, что дал город, хватит за глаза. Так что... Ой, она ведь тебе камень не вер­нула! Сейчас, я...
   -Не надо. Пусть пока останется у нее. Потом вернет. Это те­перь не к спеху, - он вдруг как-то сразу помрачнел, погрустнел...
   Служитель чувствовал себя прескверно. Он не думал, что все случится так, надеялся совсем на другой исход. Поэтому и не говорил правду, полагая: какой смысл пугать тех, кого страх не должен коснуться? Но теперь... Теперь получалось, что он не только обманулся, но и обманул их. И как теперь все исправить? Как сделать так, чтобы его услышали, услышав, поняли, а поняв...
   -Ну что, - Атен стукнул себя руками по бокам. Он оживился, ус­покоившись. - Можно продолжать.
   -Обряд завершен, - качнул головой служитель. Не смея взглянуть на хозяина каравана, боясь, что тот прочтет в его глазах то, что он еще не готов произнести, он смотрел себе под ноги, бездумно перебирая руками узелки на своем поясе.
   Ему хотелось прочесть молитву. Обычно это всегда успокаивало его. Но сейчас... Служитель почему-то был уверен, что боги не ус­лышат его, не пошлют тишину. Не исполнил же господин Намтар его страстную просьбу пощадить девушку. Почему? Не захотел? Или просто прошло время просьб?
   Солнце подошло к зениту...
   -Это потому что выпал белый камень? - как ни в чем не бывало, спросил торговец во власти святого неведения. - Что ж, разумно, - продолжал безмятежно рассуждать он, - вести обряд до первой неудачи. Нам повезло, что он так долго не выпадал, - ему было невдомек, что все отнюдь не позади, что главное еще только предстоит.
   -Было бы лучше, чтобы это случилось еще позже, - глядя в ту сторону, куда ушла девушка, словно ища следы ее ног, оставленные на земле, или тень среди деревьев, прошептал служи­тель.
   -Да, - легко согласился Атен, хотя, в сущности, соглашался со своими мыслями, а совсем не с тем, о чем шла речь, поскольку не понимал этого. - В мире нет торговца, который отказался бы получить прибыль от такого легкого занятия, фактически не за что. Нам по­везло оказаться в вашем городе.
   Служитель повернулся к нему, посмотрел как-то странно... Но Атен не придал этому взгляду значения. Ведь все складывалось просто замечательно.
   -Ладно, торговец, - наклонив голову, будто в знак почтения, проговорил горожанин, - обряд закончен. Мне пора идти. Спасибо, что не обошел стороной нашу просьбу...
   -Тебе спасибо. Ведь мы получили много больше, чем...
   -Ты не знаешь... - служитель смотрел на него с сочувствием. И, все же, как ему того ни хотелось, он был не в силах сказать всей правды. Начав с обмана... Нет, не лжи - полу правды - он вынужден был и дальше продолжать путь по тому же пути. - Не понимаешь: обряд - он выше смертных, выше драгоценных камней. Он - само общение с бо­гом, определение судьбы. И то, что мы получаем с его помощью - несказанно большее, чем отдаем.
   -Наверно... - Атену было не понять этого, когда то, чего другие добивались с таким трудом и такими тратами, ему давалось как-то само собой. - Прости, я всего лишь караванщик...
   -Да, конечно.
   -Только служитель поймет служителя, - прошептал Евсей.
   -Верно, - горожанин перевел взгляд с хозяина каравана на его помощника.
   -Так говорят, когда хотят прекратить ненужные расспросы, - то, что сказал летописец, в снегах воспринималось исключительно как поговорка, содержащая в себе тень обиды на того, кто не желает объяснить сказанное, убежденный, что собеседник все равно не пой­мет... Хотя, конечно, если задуматься, в городе, наверное, эта фраза имела и другое, непосредственное значение.
   -Видят боги, я не хотел обидеть вас, - удивительно, но служи­тель словно оправдывался перед караванщиками, - просто мне тяжело в кратком разговоре объяснить то, пониманию чего меня учили долгие годы... Мне пора идти. Обряд завершен. Меня ждут другие дела,-как-то сразу вдруг заторопился он.
   Хозяева каравана потом еще долго смотрели вслед удалявшейся процессии, просто смотрели, не пытаясь понять, даже не задумываясь над тем, что произошло.
   Атен улыбался сам себе. По телу разливалось приятное дурма­нящее тепло - мысль о той удаче, которая нежданно-негаданно сва­лилась на караван. Ее приход был даже внезапнее приближения не­давней беды. И куда приятнее. Много приятнее.
   И все же...
   Довольная улыбка вдруг сошла с его губ. Караванщик нахмурил­ся, недовольный собой. Он вдруг вспомнил разговор с хозяевами го­рода. О том, что этот оазис совсем не так счастлив и безоблачно спокоен, как хотели показать гостям его жители. Если Хранитель говорил правду, а у Атена не было причин сомневаться в этом, горожанам нужна помощь... Помощь, которую способны оказать не люди, а лишь боги...
   "Мы просто обязаны отплатить им добром за добро", - твердо ре­шил он.
   -Мы обязаны... - начал он вслух.
   -Сделать что-то для них? - Евсей сразу же понял его.
   -Да.
   -Но они ни о чем не просили...
   -Мы тоже. Однако они помогли нам.
   -Да, - с некоторой неохотой признал Евсей. Ему не нравилась эта мысль. Делиться удачей с чужаками... А что если это выйдет боком им самим? Собственно, разве не с этого все началось? Они помогли жителю этого города, оказавшемуся среди снегов. Он спас близнецов, вынуждая войти в город, который караван хотел обойти стороной... А, может быть, если бы не его появление, с караваном вовсе б ничего не приключилось. В чем истинный порядок вещей? Был ли он нарушен или все вершится так, как должно быть, совершая ошибки и исправляя их? - Как все это сложно! - наморщив лоб, про­бормотал он.
   -Помочь? - Атену так не казалось. Чем дольше он думал об этом, тем больше ему казалось: просить за себя - мука, за другого - пустяк. Особенно если ты никому ничего не обещал. Получится по­мочь - и слава богам, нет - что же, значит, на то воля небожите­лей.
   -Нет, понять.
   -Да что тут понимать! Горожане - славные люди. Это было видно с того самого мгновения, как мы перешагнули грань оазиса. Благожелательные, открытые, щедрые. Они совершили невозможное - растопили в нас все то недоверие, настороженность, даже враждеб­ность, которые властвовали нашими душами совсем недавно. И, зна­ешь... Даже если они помогали нам не так уж и бескорыстно, это не важно. Наоборот - даже хорошо. Ведь в мироздании нет идеальных людей. А для нас главное понимание. Понимаешь, что движет другим - спокоен, что бы это ни было. Нет - беспокоишься, ищешь ответ.
   -Значит, ты считаешь...
   -Да, - твердо сказал тот. Караванщик не сомневался, что посту­пает правильно и никогда не пожалеет о принятом решении.
   -Ты даже не спрашиваешь, согласен я с тобой или нет, - усмех­нулся Евсей.
   -Ты недоволен?
   -Нет. Просто каждый поступок что-то да значит. Когда спрашивают другого об его мнении, в глубине души, даже, возможно, не отдавая себе до конца в том отчета, сомневают­ся в правильности. А нет - значит, нет. Это хорошо. Особенно когда речь идет о тебе, готовом поставить под сомнение все, что угодно: что снег холодный или небо недосягаемо...
   -Ты не видел золотого волка?
   -Зачем?
   -Уходя, Он сказал: если понадобится помощь...
   -Да, помню. Что ж... Посмотри в Его повозке. Думаю, священ­ный зверь там. Снежные охотники не любят городов.
   -Не удивительно. Они их не знают.
   -Только бы волк послушался меня...
   -А почему он не должен? - удивленно вскинул бровь Евсей.
   -Кто я ему, чтобы он выполнял мои команды?
   -Но так велел его хозяин.
   -М-да... - Атен медленно сдвинулся с места.- Ладно, пойду. Чем скорее я найду волка, тем быстрее узнаю... Вот если бы здесь была Мати... - караванщик не сомневался, что Хан послушался бы ее. Но вряд ли ему сейчас следовало ждать помощи от дочери. Она не ста­нет ничего делать, не зная, зачем это, а узнав причину, и вовсе и пальцем не пошевелит, скорее даже, постарается помешать ему, ис­пытывая непонятную, необъяснимую ненависть к горожанам.
   Как и предполагал Евсей, волк был в повозке Шамаша.
   Хан лежал, забившись в дальний угол. Приближение хозяина ка­равана, запах которого он знал с детских лет, не встревожило зверя. Он оставался спокоен, лишь чуть приподнял голову, взглянул на забравшегося в повозку человека, словно спрашивая:
   "Зачем ты пришел?"
   -Ханиш... - Атен не знал, понимает ли его священный зверь, но очень надеялся на это. И поэтому продолжал, объясняя, а не просто давая команду словно собаке. - Шамаш говорил, что мы можем послать тебя за Ним.
   Волк, заинтересованный, наклонил голову на бок. В его рыжих глазах был вопрос: "Зачем?"? который затем сменился насторожен­ностью: "Рядом беда?" Он закрутил головой, словно стремясь отыс­кать источник угрозы, но ничего не видел. Дух воздуха был успока­ивающе обычным.
   -С караваном все в порядке, - поняв его, проговорил Атен.
   "Тогда в чем же дело?"
   Мурашки пробежали по спине караванщика, когда он осознал вдруг, что не только Хан чувствует, о чем говорит с ним человек, но и он сам понимает речь священного зверя.
   Во взгляде волка было внимание, тело напряглось, готовое, получив ответ, сорваться с места. Весь его вид выказывал готов­ность исполнить то, чего от него ждали, и единственное, что оста­навливало его, желание разобраться в происходящем, чтобы знать, как будет лучше всего поступить.
   -Ты... Ты помнишь о пожаре, произошедшем некоторое время на­зад? Мы тогда еще потеряли три повозки?
   Зверь кивнул клинообразной головой. Да, он помнил. И что дальше?
   -Нам пришлось бы очень потратиться, чтобы возместить потери, и... Было бы очень нелегко.
   "Ты ждешь от хозяина помощи в этом?" - глаза волка округли­лись, передавая его удивление, когда зверь не мог представить се­бе, что есть иная необходимость вмешиваться в течение судьбы, кроме как когда речь идет о жизни и смерти.
   -Нет, конечно нет, - поспешил ответить на его немой вопрос хо­зяин каравана. - Мы никогда в разговоре с Ним даже не заикнулись бы ни о чем подобном. Просто... К тому же эта проблема разрешилась сама. Нам уже помогли. Хотя мы и ничего не просили. Жители горо­да.
   Хан зарычал, вернее, скорее заворчал. Он не имел ничего про­тив жителей этого города, просто ему не нравились горожане вооб­ще. Чужие, непонятные в своих мыслях и устремлениях, с ними при­ходилось всегда держать ухо востро.
   -Я хотел попросить помочь им...
   "Чужакам?" - глаза зверя вновь округлились, однако кроме удив­ления в них была еще доля уважения, когда волки всегда ценили стремление помочь себе подобным, даже если речь идет не о сороди­че.
   -Да.
   "За добро платят добром, - тот поднялся на лапы. - Хорошо. Я приведу хозяина".
   -Ханиш... - караванщик не хотел торопить священного зверя, но должен был сказать, когда у них не было бесконечности для того, чтобы, делая ответный шаг, помочь горожанам. - Если это возможно... Попроси Его быть здесь до дня полнолуния...
   "Потом будет поздно?"
   -Поздно, - кивнул, подтверждая мысль своего лохматого собесед­ника, хозяин каравана.
   "Хорошо. Я все понял. Я постараюсь. Жди", - и волк золотой молнией-тенью выскочил из повозки.

Глава 19

   Мгновения, словно снежинки, подхваченные ветром, слагались в вихрь, который, не имевший ни конца, ни начала, кружил пе­ред глазами людей, не замечавших его до тех пор, пока сами не попадали в круговорот.
   Подходил к концу последний день пребывания каравана в горо­де. По удивительному стечению обстоятельств, в котором люди видели не иначе как промысел бога судьбы, все должно было закончиться ночью полнолуния. Воистину, нельзя было представить себе наилучшего времени для возвращения во владения госпожи Айи, владычицы снегов и луны. Собираясь в дорогу, торговцы радовались расцвету ночного светила и с недоумением, которое, однако же, не переступало гра­ницы молчания, поглядывали на жителей оазиса.
   Горожане изменились, стали напряженными, взволнованными и даже самый непосвященный и нелюбопытный из караванщиков понимал: они чего-то ждут, чего-то настолько страшного, что об этом нет сил вспоминать, не то что говорить.
   Обычно последний торговый день в городе отмечался как празд­ник, когда все веселились, смеялись, танцевали, говоря, не умол­кая ни на миг. На это же раз все сложилось иначе. Сразу после полудня последние покупатели, откладывавшие при­обретение понравившихся вещиц на потом, понимая, что тянуть боль­ше нельзя, заторопились, заметались от прилавка к прилавку, вдруг потеряв нужное из виду, отыскав, быстро купили и поспешили по до­мам, отвечая на вопросы караванщиков кратким извинением или вовсе испуганным молчанием. И все. Улицы опустели. Город словно вымер, погрузился в то оцепенение, от которого веяло дыханием смерти.
   -Странно, - переглядывались ничего не понимавшие караванщики.
   -Это точно...
   Конечно, торговцы не осуждали жителей города за то, что те омрачили гостям их последний день в оазисе. Чужаки столько сдела­ли для странников снегов, что имели в их глазах все права на не­которую странность. Однако же, надо признать, кое-кто из торговцев обиделся. И даже очень. Ведь самые интересные истории не рассказывают в пер­вые дни остановки, оставляя напоследок. И вот, в тот миг, когда напряжение от сдерживавшегося так долго стремления выговориться достигла предела, оказалось, что слушать некому.
   Само собой разумеется, что рано или поздно караванщики долж­ны были обратить свои взоры к хозяину каравана, не без основания полагая, что тому должно быть известно больше, чем остальным.
   -Дело в жертвоприношении, - вздохнув, ответил Атен.
   -Это что же, правда?-лишь совсем нелюбопытные не слышали о беде города, когда в минувшие дни об этом шептались все вокруг. Другое дело, что караванщики не особенно верили слухам, полагая, что все они - не более чем выдумки в стремлении поразить внимание собеседников. Торговцы сами поступали так не раз, приукрашивая реальность до таких пределов, что в этой выдумке от правды в сущности ничего не оставалось. Во всяком случае, так было до тех пор, пока они не стали спутниками повелителя небес.
   -Да...
   По мере того, как время подходило к вечеру, у Атена на сердце становилось все более тоскливо и сумрачно. Он на­деялся, что Шамаш успеет вернуться в срок. Но вот, до полнолуния осталось совсем ничего, а бога солнца все не было.
   "Может быть, Хан не нашел дороги к Нему. Пусть волк и свя­щенный зверь, но ведь не повелителя небес и ему вряд ли открыты все те дороги, которыми странствует его хозяин. А, может, дело в чем-то другом. Кто знает, какие дела увели Шамаша из каравана. Не случайно же сама богиня врачевания отправилась за Ним. А если го­роду, которому Она покровительствует, снова угрожает беда? Что если Губитель вновь отыскал дорогу туда? - Атен напрягся, поджал губы. От одной мысли о том, что Шамаш, возможно, ведет сейчас новое сражение со своим извечным врагом, а караванщики думают... даже не о себе - о ком-то совершенно постороннем, не молясь за Него, своей верой увеличивая силы бога, становилось совсем скверно на душе. - А еще послали за ним волка. Чтобы тот отвлекал Его внимание на какие-то посто­ронние заботы..."
   -Это не может быть правдой, - отвлек его от размышлений голос Лины.
   Караванщица, подойдя к хозяину каравана, тронула его за ло­коть, заглянула в глаза.
   -Жители города - такие милые люди! Они не могут...быть столь жестокими. Они не могут...
   Другие, собравшиеся вокруг, кивали головой, согласные с жен­щиной.
   -Ты ошибаешься, Атен, - проговорил Евсей. - Над этим городом нет ореола смерти. Он чист, и...
   -Это потому... - Атену было трудно объяснить то, чего он и сам-то до конца не понимал. Но он пытался, потому что люди города были ему больше чем просто симпатичны. Он хотел поддер­жать их хотя бы словом, своей верой, раз уж он был не в силах по­мочь. Но, с другой стороны, он не считал нужным скрывать от своих спутников правду, когда она касалась не только его одного, но всех. - Потому что они... Они приносят людей в жертву не по собственной воле, а потому что того требуют от них боги...
   -Ну, - Евсей поморщился. - В городе смерти тоже приносили жертвы потому, что того хотела госпожа Кигаль. Ведь такой была установленная Ею плата. И, все же, вспом­ни, в какую ярость пришел Шамаш, узнав о жертвоприношениях. Нес­мотря на то, что речь шла о решении Его сестры. А тут...
   -Тут все иначе, - вновь, вздохнув, повторил Атен.
   -Иначе?! - теперь караванщики не понимали его.
   Что бы ни говорил хозяин каравана, его люди не верили, что все действительно так. Это было... Невозможно, и все. Да, Атен был доверчив к подобным историям. Ему казалось, что если с их ка­раваном происходит столько всего удивительного, то и вокруг долж­ны твориться чудеса.
   Но если на одно мгновение допустить...
   Караванщики брезгливо поморщились, затем - виновато перегля­нулись, и, наконец, надолго опустили головы, пряча глаза. В мире возможно все. А первое впечатление... Даже не первое, вообще - впечатление - может быть обманчивым. В конце концов, че­ловеку свойственно видеть лишь то, что он хочет.
   -Тогда о каком сочувствии может идти речь? - пробормотал Лис. В его голосе уже чувствовались отзвуки презрения и ненависти.
   -Если так, - в отличие от мужа, Лина думала о другом, хотя ее мысли питали те же самые чувства, - мы не можем, не должны прини­мать от них помощь. И вообще, - в ее округлившихся глазах отразился ужас, - может быть, тот обряд, который они проводили, был частью...
   -Нет, - качнул головой Евсей. - Я слышал, что они выбирают жертв в новолуние. А приносят в полнолуние. Так у них заведено.
   -Ну... - женщины вздохнули с некоторым облегчением.
   -Однако, - Лис хмуро огляделся вокруг, - если так, не лучше ли нам будет покинуть город до срока? Уйдем сейчас.
   -Действительно, - поддержали его остальные караванщики.
   Все глаза вновь поднялись к Атену. Люди ожидали его решения, хотя для себя его уже приняли.
   -Они делают это не от хорошей жизни, - тот хотел оправдать горожан, отмыть их в глазах своих друзей. Но ему не дали и слова сказать.
   -Конечно, - качнул головой, осуждая доверчивость хозяина кара­вана, Лигрен, - никто не делает это от хорошей жизни. Это делается для того, чтобы жить.
   -Но эти несчастные не просят ничего для себя...
   -Жизнь. Они просят ее. И что может быть ценнее и дороже!
   -Несчастные - это те, кого приносят в жертву, а не их палачи или молчаливые свидетели...
   -Здесь нет палачей. Не жертвенник забирает обреченных.
   -А что же?!
   -Дракон.
   -Да, они говорят, но верить в подобное...Это... это смешно! Нет, даже не так,-поспешил поправить себя Лис,-преступ­но! Ведь дракон - священное животное Шамаша, а Шамаш...
   -Ненавидит жертвоприношения! - закончил его мысль Лис.
   Караванщики надвинулись на Атена стеной, объединившись все против него.
   -Как говорят в снегах: "Не всякий волк служит госпо­же Айи". Так же и с драконами. Может быть, этот - какой-то отще­пенец, нарушивший волю своего господина...
   -Священный зверь ни за что не пойдет против воли своего повелителя! - прервал его Лигрен. - Да, он может иметь собственный путь. Но следует ему лишь до тех пор, пока это позволяет ему бог!
   -Я не знаю, Лигрен, не знаю, - Атен обвел взглядом своих спут­ников по тропе каравана. - Да и кто я, кто мы такие, чтобы знать помыслы богов. Все, что я хочу - попытаться понять тех, кто был добр к нам. И попытаться помочь. Потому что эти люди нуждаются в помощи и достойны ее. Вот вы вспоминаете о том, другом городе. Да, Шамаш был недоволен...
   -Недоволен - слишком мягко сказано! - проворчал Лис. - Он был просто взбешен! Я никогда больше не видел Его таким!
   Атен не слушал его, он продолжал:
   -Но Он же не оставил тот город своим вниманием, не дал ему кануть в безд­не, становясь обителью духов и демонов. Он сохранил жизни его жи­телям. А ведь те горожане были куда злее, безжалост­нее...
   -Не нам решать.
   -Да! - вскликнул, прерывая брата, Атен. - Не нам! Поэтому я и отп­равил золотого волка к Шамашу. Когда бог солнца вернется в кара­ван, мы все узнаем.
   -Но это может случиться слишком поздно! Ведь до полнолуния осталось совсем немного...
   -Что ж, - задумавшись, Лигрен поджал губы, - это тоже будет Его ответ, который будет означать, что Он не хочет вмешиваться в судьбу города... Может быть, местные жители достойны такого наказания...
   -О чем ты говоришь! - в ужасе взглянув на него, воскликнула Лина.
   -Мы ведь не знаем, что стало причиной происходящего...
   -Это же Шамаш! - не дала ему договорить женщина.-Шамаш!
   -Да. Но Он очнулся от бреда совсем недавно. Может быть, кара была наложена еще тогда, когда Он был по другую грань. Или только пересекал ее.
   -Но если так, узнав о происходящем здесь, Он должен был отме­тить наказание!
   -Женщина, - лекарь осуждающе глянул на нее, - бог никому ничего не должен! Он свободен в Своей воле, Своих поступках и желаниях. Над Ним нет ни законов, ни порядков, ни обычаев. Он - господин Своей судьбы!
   -Но ведь Он может...
   -Да, Он может изменить все, что угодно. Однако вряд ли ста­нет это делать...
   -Почему?! Если эти горожане исправились, что несомненно так...
   -Потому что боги не меняют Своих решений!
   Караванщики умолкли. Головы многих опустились на грудь, дру­гих - повернулись, обращая лицо к возвышавшемуся над священным холмом храму, будто ища знак - отметину беды и проклятья. Но нет. Стены храма были спокойны и неколебимы, излучая доб­рый золотой свет, подобный солнечным лучам. И небо над городом было ясным и солнечным. Не собира­лись тучи, стремясь обратить день ночью, своды не покидал внезап­но свет, делая мир слепым, не кричали, мечась из стороны в сторо­ну, отгоняя вестников беды, птицы...
   -На все воля богов, - пробежав взглядом по своим спутникам, молвил Атен. - Вы правы - не нам решать... Не нам решать за Шама­ша. И не мне изменять свое решение.
   -Но...
   -Я не вижу для этого никакой причины. Тем более, что уже да­леко за полдень. Каравану поздно уходить из города. Потому что мы перейдем грань посредине ночи. Как раз этой ночи полнолуния, которую вы так боитесь...
   -Мы не боимся, просто... - однако, на этот раз доводы хозяина каравана подействовали. - Ты прав. Подождем...
   -Хотя, конечно, лучше было бы уйти... Если мы поторопим­ся... - начал Лигрен, но Лис остановил его:
   -Ничего не выйдет. Нам нужно время, чтобы собраться. Время, чтобы дойти до грани города. Мы не успеем до темноты, даже если будем бежать. А ведь олени не пойдут быстрее, чем привыкли. И нам двигаться слишком быстро небезопасно. К тому же, не известно, как поведут себя горожане.
   -Да что сделают нам эти милые люди...
   -Не скажи, жена, не скажи... Что мы знаем о них за исключе­нием того, что они были приветливы к нам? Ничего! Может быть, полнолуние как-то по особенному действует на них. Из­меняет. Превращает в чудовищ.
   -Он прав, - нехотя, но, все же, поддержал Лиса Лигрен. - Нельзя бежать от судьбы... Мы этим сделаем только хуже. Тем более, что я слышал: этот обряд проходит не возле стен города, а в перелес­ке, и как раз на нашем пути. Так что, если мы отправимся в путь сейчас, то сами пойдем навстречу беде...
   -Мы подождем, - заговорили в один голос все, кивая. Они были согласны: так лучше. Да и чего, собственно, они испугались? То, что происходит в городе, если происходит вообще, как-то связано с повелителем не­бес. Дракон, которого здесь все так боятся, и которому, как они теперь узнали, приносят жертвы - священный зверь бога солнца. А караван­щики - спутники господина Шамаша, которым Он столь­ко раз помогал в пути, спасая жизни, храня от бед. Что с ними мо­жет случиться? Ничего.
   -Утром уйдем...
   -Да, как и собирались...
   -А пока начнем потихонечку собираться...
   -И отдохнем...
   -А то кто знает, какой выдастся ночь.
   Караванщики стали расходиться. Рядом с хозяевами задержалась только Лина. Оглядевшись вокруг, она проговорила - как-то осторожно, неуверенно:
   -Но если этот обряд... Если город в чем-то... не просто в чем-то, а в чем-то очень сильно провинился в глазах Шамаша, может быть, тогда нам не следует принимать те драгоценности... - не дого­ворив, она умолкла, переводя взгляд с Атена на Лиса и с Лиса на Евсея.
   Мужчины молчали, глядя на нее, ничего не говоря, словно предлагая ей самой подумать и решить. А она... Она была к этому совсем не готова.
   Женщина повела плечами.
   -Ну... Я просто... Я просто подумала... - и, опустив голову, не говоря больше ни слова, она побрела в сторону своей повозки.
   Глядевшие ей вслед хозяева каравана молчали. Никому из них не хотелось расставаться с драгоценностями, которые были так нужны. И, в конце концов, они ведь не делали ничего плохого. Просто шли по дороге судьбы, подчиняясь ей во всем...
   Нет, конечно, если Шамаш велит им вернуть все, до последне­го камешка, до единой вещи, купленной на эти драгоценности, они сделают так, ни мгновение не колеблясь. Но если Он не прикажет...
   -Он вернется? - глядя куда-то вдаль, спросил Евсей.
   -Конечно, - Атен нисколько не сомневался в этом. Но было еще и другое. - Вот только когда... - он вздохнул.
   -О чем ты думаешь?
   -Да так... О многом... И ни о чем... - хозяин каравана поежил­ся. Ему что-то вдруг стало зябко, и вообще неуютно. - Ты давно видел Мати? - спросил он брата.
   -Утром.
   -А потом?
   -Нет.
   -А ты, Лис?
   -После завтрака - нет.
   -Куда она запропастилась...
   -Бродит где-то. Обиженная на всех и вся...
   -Ей здесь не нравится. В этом городе, я имею в виду. И вообще она очень изменилась, стала резкой, нервозной...
   -Эти ее предчувствия... - начал Евсей, но Атен прервал ее:
   -Какие там еще предчувствия! Предчувствия! Ну, - подумав, он вынужден был признать:-наверное, что-то она почувствовала... Может быть, как раз жертвоприношение... Ужас жертв, которых отда­ют на съедение дракону...
   -Это не жертвоприношение, - неожиданно проговорил, качнув го­ловой, Евсей.
   -То есть?
   -Не жертвоприношение в обрядовом понимании этого слова. Ведь жертву не убивают на алтаре, лишая не только жизни, плоти и веч­ного сна, но и самой души... Этих людей просто отдают священному животному...
   -Но...
   -Взгляни на все это иначе, Лис. Разве караванщики не обязаны отдавать свои жизни золотым волкам?
   -Да... - спустя некоторое время раздумий, ответил воин. - Это не жертвоприношение, а нечто... нечто такое же и, все же, совсем иное... Только... Только волки сами выбирают себе жертву. Почему же эти горожане не дают такого же выбора дракону?
   -Возможно, в этом и есть их ошибка,- задумчиво проговорил Лигрен. - Не вина, а именно ошибка. Которой они прогневали не по­велителя небес, но Его священного зверя, не получающего того, что ему нужно...
   -И он будет прилетать вновь и вновь до тех пор, по­ка... - подхватил его мысль Евсей.
   -Пока горожане не поймут этого и не позволят ему самому сде­лать свой выбор, - закончил мысль брата Атен.
   -Все не так просто, - качнул головой Лигрен. - Ошибку легко со­вершить. Но чем дольше она не исправляется, тем труднее будет это сделать, ведь она, повторяясь, накапливается, как снежный ком, и то, что прежде можно было остановить детской рукой, теперь не сдержать и могучему воину. Недовольство превратилось в ярость, взращенную непо­ниманием. А ненужная жертва...
   -Довольно, - качнул головой Атен. - Будет лучше дож­даться Шамаша. И не говорить о том, что мы не можем понять сами, - он, повернувшись, зашагал прочь.
   -Куда ты? - окликнул его Лигрен.
   -Спать, - через плечо бросил тот.
   -Сейчас? Посреди дня?
   -Почему нет? Раз грядущая ночь не будет знать сна...
   -Я тоже пойду, - сорвался с места Евсей. - Что бы там ни прои­зошло, я хочу знать... - и, что-то бормоча себе под нос, он зашагал в сторону своей повозки.
   -Летописец! - сорвалось с губ глядевшего ему вслед Лиса. В го­лосе воина не было ни тени усмешки или снисхождения, лишь глубо­кое почтительное уважение.
   -Да, летописец... - Лигрен вздохнул. - Знаешь, мне, конечно, грех жаловаться на свою судьбу. Все же, я обрел свободу, я иду дорогой каравана, который избрал себе в спутники величайший из небожителей, и, все же, временами я жалею, что в глазах повелите­ля небес я - всего лишь лекарь. Не Его слуга-служи­тель, а всего лишь лекарь...
   -Тебе этого мало? Хочется большего?
   -Да. А тебе нет?
   Лис качнул головой.
   -Сначала - хотелось. Но потом я подумал... Подумал, и понял - я такой, каким Он хочет меня видеть, каким я лучше всего могу Ему служить. У Него есть летописец, а я - Его воин.
   -Но я хочу быть Его жрецом! - воскликнул Лигрен, затем, вне­запно умолкнув, сжался, сгорбился, словно смутившись того, что выдал свои сокровенные мысли, которые столько времени хранит в глубине своей груди, пряча от всех и самого себя и продолжал бы таить и дальше, если бы слова сами не вырвались наружу. - Меч­ты, - поморщившись, усмехнулся он, виновато взглянув на воина, - че­ловек слаб и не может всецело освободиться от их власти.
   -Да. Но наши желания не всегда имеют значе­ние для кого-то, кроме нас самих. В отличие от воли небожителей, от которой зависит все.
   -Может быть, тебе и довольно того, что ты только воин, но сейчас ты говоришь как служитель.
   -Все спутники бога служители. Кажется, я уже говорил это...
   -Может быть, хотя я не слышал. Но ты прав. Во всяком случае, об этом стоит подумать... Лекарь - служитель... - и он тоже ушел.
   -Что ж, все разошлись, - оставшись один, пробормотал себе под нос Лис. - Выходит, о безопасности придется позаботиться мне... Нужно будет уста­новить дозор... Так, на всякий случай...
   ...Атен проснулся, когда солнце только-только подошло к го­ризонту. До ночи было еще далеко.
   Наверное, не сдвинься он с места, не выгляни наружу, стре­мясь узнать время, он бы смог снова заснуть. Но не теперь. Движе­ние прогнало дрему, а солнечный свет очистил взгляд. Тем более, что в голове роились мысли, заботы и сомнения.
   Ему было обидно, что он не смог помочь горожанам, а непонятно, почему Шамаш не откликнулся на его мольбу. Он не смог уйти, когда у Него были другие заботы, или не захотел приходить сюда?
   "Что бы там ни было..." - Атен вылез из повозки, огляделся вокруг и убедившись, что все спокойно, что караванщики, закончив сборы в дорогу, готовят ужин, направился в сторону леса.
   Ему почему-то страшно захотелось увидеть этот обряд. В глу­бине души он надеялся, что в последний миг что-то произойдет, что ему будет суждено стать свидетелем спасения, не смерти, но, в любом случае, караванщик решил быть рядом с теми, кто нуждался в его помощи, полагая, что ведь и духовная поддержка - это не так мало.
   Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Атен вышел из леса. Похолодало и, зябко ежась, караванщик уже жалел о том, что не надел что-нибудь потеплее тонкой городской рубахи. А ведь он знал, что идет к приграничью, да еще на ночь глядя.
   Караванщик, наверное, долго бы сетовал на себя за глупость, но тут его внимание привлекли люди, которые стояли на простилавшемся за лесом поле. Их было не так много, как ожидал Атен, большинство - в хламидах служителей, среди которых сразу же бросались в глаза своей постороннестью, что ли, воины и несколько горожан, принад­лежавших, по-видимому, к высшей городской знати. А он-то думал, что на обряд соберется весь город и ему ниче­го не будет стоить затеряться в толпе!
   "Нет, - оглядевшись вокруг, Атен даже попятился. Меньше всего ему хотелось попасться кому-то на глаза, и уж тем более - привле­кать к себе внимание. Заметив поблизости толстое ветвистое дерево, он пе­редвинулся, прячась за его стволом. - Постою-ка я лучше здесь, в сторонке. Видно, конечно, отсюда не слишком хорошо, и вообще, чувствуешь себя так, словно пришел подглядывать за другими, но... В конце концов, так оно и есть. А что до зрелища... Я ведь здесь не ради него. Главное, я не пропущу того мгновения, когда приле­тит дракон. И если Шамаш все же в последний момент появится, буду рядом... Может быть, я понадоблюсь..."
   Караванщик застыл на месте, боясь двинуться, шевельнуться, хрустнуть попавшей под ногу веткой. Но уже какое-то время спустя он понял, что напрасно беспокоится. Никто из пришедших на обряд просто не мог заметить его, когда все горо­жане смотрели лишь вперед, в сторону просвечивавшего через тонкую грань перелеска белоснежного простора пустыни.
   Никто не оборачивался назад, словно это было запрещено, ник­то не шевелился, полностью погрузившись в ожидание того, что должно было произойти дальше. До слуха караванщика доносилась мо­нотонная песня-заговор, в которой были мольба к небожителям о по­мощи и защите и, в то же время, смиренная готовность принять лю­бую Их кару, если на то будет воля богов. Эта песня подчиняла себе, смиряла дух, связывала руки...
   Как-то незаметно Атен начал погружаться в это оцепенение...
   Но тут сов­сем рядом послышался шорох. Караванщик вздрогнул, торопясь, огляделся вокруг.
   -Не пугайся, свои, - прозвучал у него под самым ухом тихий ше­пот. Повернув голову, Атен нос к носу столкнулся с Линой, рядом с которой были еще две женщины.
   -Что вы здесь делаете? - с трудом сдерживая голос, который от­того звучал не просто тихо, но сипло, спросил хозяин каравана, никак не ожидавший встретить своих людей, которым здесь было совсем не место. -Уходите, живо! - он готов был риско­вать своей жизнью, но не собирался позволять другим поступать так же.
   -Мы хотим посмотреть, - караванщицы заупрямились.
   -Живо, я сказал!
   -Атен, неужели ты не понимаешь, что мы должны... нам нужно знать!
   -Что? Зачем?
   -Если мы были частью обряда...
   -Нет! - прервал ее, не дав договорить, хозяин каравана. - Не были!
   -А как же жребий?
   -Это был совсем другой обряд! - еще немного, и он, потеряв над собой контроль, закричал бы на Лину. Но рядом были горожане, ко­торые не должны были узнать о присутствии чужаков.
   -Атен...
   -Перестаньте! - он болезненно поморщился. Караванщик не допус­кал и мысли о возможности подобного, ведь хозяева оазиса говорили ему об откровении. Разве можно после этого обманывать? И вооб­ще... - Возвращайтесь к своим семьям.
   -За детьми присмотрят другие. А мы останем­ся здесь, - твердо проговорила Лина. Она не спорила с Атеном, а просто сообщала ему о принятом решении. - Так хотели все. Мы должны знать!
   Хозяин каравана сдался. Тем более, у Атена не было уверенности, что женщины послушаются его и уйдут, а не сделав несколько шагов в сторону, затаятся за соседним деревом.
   -Ладно, что уж с вами поделаешь... Кто еще из наших здесь? - спустя какое-то время, убедившись, что на поляне за это время ничего не изменилось, спросил он.
   -Лигрен и Евсей. Они решили подойти ближе.
   -Ну конечно! - проворчал себе под нос Атен. - Ничего удивитель­ного. Я так и думал. И вообще странно, что они не захотели поу­частвовать в обряде.
   -Но ведь это же жертвоприношение! - в ужасе глядя на него, выдохнула женщина.
   -Исключительно для пользы дела. Для достоверности... А вы, значит, заметили меня...
   -Мы решили, что так будет лучше. Ну... побыть где-то поблизости... рядом с тобой.
   -Разумное решение, - удовлетворенно кивнул хозяин каравана. Несмотря на всю отчаянность женщины каравана оставались вполне здравомыслящими.
   -Смотрите, тучи расходятся... - зашептала одна из спутниц Лины из-за ее спины - Рани, приглядевшись, узнал ее хозяин кара­вана.
   Атен закинул голову, устремил взгляд на небосвод, который еще мгновение назад был беспроглядно сиз, как свод пещеры в подземных владениях богини смерти. Теперь же, с немалым удивлением, караванщик отметил: за те мгновения, что он говорил с женщинами, все изменилось. Укрывавшая небеса дымка рассеялась, словно ее и не бывало, и пред взглядами людей предстала луна в своем самом прекрасном, царственно вели­чественном виде.
   Темно-синие небеса были подобны отрезу дорогой атласной тка­ни, шитой золотом, с драгоценными камнями - искрами звезд, которые были подобны крошечным искрам вокруг лампы с огненной водой. Ни единой тени не падало на лик луны, даже вуаль, обычно скрывавшая, замутняя, ее черты, в эту ночь была откинула назад. И гля­девшим на ночное святило людям открылись задумчивые, немного грустные черты лица - может быть, лика самой госпожи Айи - огром­ные глубокие глаза, тонкие, чуть поджатые губы, бледные, лишенные хотя бы одной кровинки щеки, в ореоле сверкавших золотом волос...
   Луна была прекрасна. Но эта красота казалась далекой, холод­но - отрешенной, восхищая взгляд, но не согревая душу. Касаясь ее холодом дыхания снежного ветра, она навеивала тоску, взращивала ее в сердце, лелеяло, защищая от перемен.
   Пока еще ничего не происходило, но по тому, как вдруг напряглось все внутри, Атен понял: вот-вот начнется.
   -Тихо! - торопливо зашептал он своим спутницам. - Больше ни зву­ка! Сейчас...
   Но те поняли это и без предупреждения. Застыв на месте, они ушли во внимание, боясь пропустить хотя бы миг из то­го, что им предстояло не просто увидеть, но запомнить, чтобы потом рассказать тем, кто остался в караване.
   "Дракон! Он приближается!" - караванщику не терпелось поскорее увидеть это загадочное создание, которое летописцы и сказочники называли не иначе как духом чуда.
   В первый момент, думая о крылатом звере, он не испытывал ни тени страха, разве что любопытство. Но затем... воспоминание о дочери принесло в его душу беспокойство. Ему стало как-то не по себе от мысли, что она вновь увидит дракона. Он не знал причины... да и не было ее вовсе, просто Атену почему-то страшно не хотелось, чтобы они встретились, словно им двоим не было места на одной земле.
   "Что это я вдруг? - он сам удивился этому странному чувс­тву. - Дракон - существо небесное, дочка - земное. И вообще, моя девочка сейчас в повозке, сладко спит и не думает даже..."
   Но тут он увидел тень, мелькнувшую у самой кромки леса. Это было невозможным, но караванщик мог поклясться вечным сном и воскрешением души, что...
   "Нет, - мотнув головой, она зашептал слова заговора-заклинания, спеша отогнать от себя наваждение, - Мати не пришла бы сюда! Она шарахается от горожан с того самого дня, как караван вошел в оа­зис, словно им в руки отданы нити ее смерти. Нет, это не она. И вообще - этого не может быть, потому что просто быть не должно! И все тут!"
   Сомневаться можно в чем угодно, но только не в том, во что веришь всей душой. И караванщик успокоился...
   ...Мати не собиралась никуда идти. Еще днем, при свете солн­ца, заметив, что караванщики начали собираться в дорогу, она, забившись в дальний угол повозки, спрятавшись, словно маленький ребенок под ворохом одеял, и дала себе слово: ее нога не ступит на землю до тех пор, пока твердь не покроют снега, возвращая покой душе, и город, который вселял в нее столько страха, не останется далеко позади.
   Несмотря на тепло оазиса, чей жар усиливали одеяла, девушка вся дрожала от холода, зуб не попадал на зуб, ру­ки были такими холодными, что она не только никак не могла их согреть, но ей казалось, будто от ладоней веет таким холодом, словно их коснулось ледяное дыхание богини снегов.
   Мати боялась даже пошевелиться, сжималась в комок от одной мысли о том, что отец или кто-то другой из караванщиков может ее позвать, заставляя выбраться из повозки. Голова раскалывалась на части от жуткой боли, перед глазами все плыло, кружились какие-то искры, подобные огненным снежинкам. И вообще, так плохо она еще никогда себя не чувствовала. Даже когда болела.
   "У меня, наверно, жар", - подумала девушка. Она собиралась кос­нуться рукой лба, но при одной мысли о том, что придет­ся пошевелиться, все внутри нее запротестовало и Мати не сдвину­лась с места. Закрыв глаза, она замерла, прислушиваясь к себе: биению сердца, дыханию, срывавшемуся посвистом с плотно сжатых губ.
   А затем... Она и сама не заметила, как провалилась в глубо­кое серо-мглистое забытье сна. Это был странный сон, пустой. Казалось, что его и не было вовсе, просто глаза закрылись, открылись, а посредине - мгновение ока и тишины. Это показалось ей странным, очень странным, когда всегда, сколько она себя пом­нила, не было ни одной ночи, чтобы ей не снились сны. Порой они были радостными и светлыми, порой - страшными, иногда глупыми, подчас - такими заумными, что она была не в силах ничего понять. Случалось, что Мати забывала, о чем был сон, но при этом была со­вершенно уверена, что он ей все таки снился. А теперь...
   В первое мгновение она даже решила, что все дело в том, что она просто не проснулась, а, наоборот, только-только заснула и события, которые можно было бы запомнить, еще не совершились. И поэтому она какое-то время продолжала лежать под одеялами, не ше­велясь, боясь прогнать приблизившуюся к ней пугливым снежным зверьком дрему.
   Время шло, но ничего не происходило. Вокруг стояла тишина, в которой не было слышно ни звука. И вдруг, как казалось, из самого сердца покоя повеяло страхом - не холодным, снеж­ным, с которым Мати привыкла справляться, заглушая его зов шепотом-заклинанием, а огненным, всепоглощающим, таким ярким, что девушка даже испугалась: а что если повозка загорелась? И в тот же миг, словно подтверждая ее мысли, девушку овеяло жаром, который, казалось, накрыл ее своей огненной волной с голо­вы до ног.
   Взвизгнув, Мати села, замотала руками, головой, стремясь поскорее сбросить с себя одеяла, как назло, лишь сильнее запуты­ваясь в них, от этого еще сильнее пугаясь. И лишь когда она уже подходила к той грани, за которой теря­ют всякую надежду, смиряясь со всем, ей удалось освободить голо­ву. У нее тотчас зарябило в глазах, а лицо обдало порывом жарко­го воздуха, в голове мелькнуло полное ужаса: "Все!"
   Мати зашептала молитву, прося богов уже не о спасении, а лишь о том, чтобы Они сохранили ее тело для вечного сна, облегчи­ли переход ее души в подземный край. Она ждала боли, которая, как говорили, всегда идет впереди смерти, за исключением разве тех случаев, когда последний шаг по дороге жизни делался во власти сна. Но боли не было, словно она действительно спала. И тогда девушка осторожно, с опаской приоткрыла сперва один глаз, потом второй...
   В повозке было все спокойно. Нарушая полумрак, поблескивал луч, пробивавшийся из недр лампы с огненной водой, чей пламень горел ровно и спокойно, не ругаясь и не ворча, а лишь что-то по-стариковски шепча-бормоча себе под нос.
   "Уф, - с несказанным облегчением выдохнула она, - обошлось!"
   Наверное, из всех стихий мира смертных огонь был тем, кото­рого люди боялись и почитали более остальных. Он был выше челове­ческого понимания, живя своей собственной, не похожей на сущест­вование других существ, жизнью, умирая, угасая, и рождаясь вновь из искры, капли воды, луча солнца, меняя природу водной и воздуш­ной стихий. Не было более ужасной кары, чем испепеляющий взгляд небожи­телей, и не было большей награды, чем власть над пламенем, спо­собность по собственной воли пробуждать его и усыплять.
   "Ну что ты, что?" - сперва она услышала тихий шепот - ворча­ние, затем увидела Шуллат, лежавшую возле своей хозяйки. Подняв голову, она смотрела на девушку сонным, и, все же, уже насторо­женно-взволнованным взглядом поблескивавших в темноте глаз.
   "Пойдем отсюда", - Мати быстро двинулась к краю повозки.
   "Зачем? Уже вечер. Пора спать", - недовольно мотнула головой золотая волчица. Она только-только успела устроиться, задремать, как вот, на тебе, снова куда-то идти.
   Шуллат давно выросла из того щенячьего возраста, когда была готова вскочить, отзываясь на любой звук, бежать, не важно куда. И вообще, она всегда так уставала от зеленого оазиса: в них вечно перед глазами все рябило, запахи казались один непонятнее и непривычнее другого, вокруг все кишело чужаками, от которых все время приходится прятаться, иначе они привяжутся и не отпустят. Осо­бенно дети, которые постоянно норовили потрогать, погладить, поиг­рать... А уж нынешний город готов преисполнить чашу тер­пения волчицы по назойливости и приставучести его жителей.
   Однако Мати была Мати, и волчица, тяжело вздохнув, подня­лась на лапы, потянулась, а затем вслед за своей подружкой соско­чила с края повозки на землю.
   "Что это с тобой?"
   "Не знаю, - не оглядываясь назад, глядя куда-то вперед ничего не видевшими глазами, ответила та, - мне вдруг показалось, что повозка загоре­лась".
   "Наша повозка?"
   "Да... - кивнула девушка, помолчала немного, а затем продолжа­ла: - Огонь был так близок, что я чувствовала его жгучее дыхание. Странно это все... Сперва мне было жутко холодно, потом - страшно жар­ко..."
   "Ты не заболела?"
   "Может быть".
   Шуллат приблизилась к ней, ткнулась мордой в руку: "Горя­чая... Вот что, подруга, возвращайся назад, накройся одеялами и лежи. А я сбегаю за лекарем".
   -Нет! - поспешно вскрикнула, останавливая волчицу, Мати.
   Та чуть наклонила голову, глядя хозяйку с непониманием.
   "Я не хочу возвращаться в повозку. Не сейчас!" - немного успо­коившись, вновь перешла на язык мыслей девушка.
   "Но тебе нужно лечь".
   "Нет", - упрямо замотала головой Мати.
   "Не хочешь возвращаться в свою повозку, пойдем в другую. Ту, которую дети огня называют командной, подолгу сидя в ней, совеща­ясь, но не живя..."
   "Нет".
   "Не хочешь оставаться одна? Пошли к кому-нибудь. В гости. Хотя бы к Лине. Она - добрая и приютит у себя двух горемык. И поможет те­бе, если ты действительно больна. Да, так будет лучше всего..."
   "Нет! - Мати поджала губы, упрямо стиснула кулаки. - И вообще, хочешь - пошли со мной. Нет - оставай­ся".
   "Пошли - куда?" - насторожилась волчица. Ей все меньше и мень­ше нравилось это беспокойное оживление подруги, резкая смена настроения, лихорадочный блеск глаз.
   "Туда", - махнув рукой вперед, девушка сорвалась с места, быстро, почти бегом, бросилась в сторону леса, поспешно удаляясь от повозок каравана, дозорных, провожавших ее спокойными, полу­сонными взглядами, в которых была уверенность: с дочерью хозяина каравана, да еще когда с ней рядом золотая волчица, ничего не мо­жет произойти ни в снегах пустыни, ни, тем более, в сердце горо­да. Ведь господин Шамаш так благоволит к ней. И не важно: рядом повелитель небес или где-то далеко: тот, кто находится под Его защитой, всегда в безопасности.
   "Подожди, не так быстро",-волчица с трудом догнала Мати. Она чуть забежала вперед, чтобы, оглянувшись, посмотреть в лицо подруги.
   Щеки девушки пылали, в то время как губы, наоборот, лишив­шись красной краски, превратились в тонкие потрескавшиеся нити. На лбу выступили капельки пота.
   Шуллат недовольно заворчала: происходившее нравилась ей все меньше и меньше. Она-то думала, что движение поможет подруге понять, что она нездорова и нуждается в лечении, и уж точно - в отдыхе. Но та явно не собиралась сдаваться, толи переборов дурноту, толи просто не замечая ее.
   И тогда волчица встала у нее на пути:
   "Подожди!" - глухо зарычала она, раздувая губу. Поняв, что уговоры ни к чему не приведут, зверь решил воспользоваться другим проверенным оружием - угрозой.
   "Отстань!" - отмахнулась от нее Мати.
   "Ты сама не понимаешь, что делаешь! Потому что больна!"
   "Нет, я здорова! Я была больна только пока оставалась в по­возке! Сейчас же со мной все в порядке! И вообще, какое тебе де­ло, больна я или нет! Какая тебе разница! "
   "Мати!" - весь ее вид выражал укор.
   "Я должна идти, - глаза караванщицы лихорадочно блестели. Девушка, ко­торая обычно очень трепетно относилась к настроению подруги, на этот раз было все равно, что та чувствует. Важным было другое. - Неуже­ли ты не понимаешь?"
   "Но зачем!" - волчица глядела на нее все глаза. По ее мне­нию, все, что должно было и могло произойти в этом городе, уже оста­лось позади. Утром караван отправится в путь, спеша вернуться в снега пустыни, где все было родным, привычным, и потому даже в опасности были много надежнее спокойствия чужого края. Зачем уходить от повозок, теряться в последний момент? Что искать там, где в сущности, ничего нет?
   "Неужели ты не чувствуешь..."
   "Что, что я должна чувствовать?" - волчица уже теряла терпение. Ей страстно хотелось схватить Мати за шиворот и оттащит назад, словно слепого волчонка.
   "Я должна идти! Меня зовут! Меня ждут..."
   "Я ничего не слышу! - глухо зарычала на нее Шуллат. - Кто может тебя звать здесь?"
   "Не знаю! Какая разница, кто! Зовут - и все!"
   "Это бред..."
   "Нет!"
   "А я говорю - да!" - огрызнулась волчи­ца. Право же, Мати была несносна, вела себя словно упрямый без­мозглый малыш, которого влекло вперед все: от шелеста листвы, до крика невидимой за ними птицы, и который совсем не думает об опасности, ну вот ни чуть-чуть! Волчица низко зарычала - а следо­вало бы. Ведь вокруг были чужаки. И земли чужаков.
   "Ну тебя!" - девушка огорченно всплеснула руками. Она всеми силами старалась объяснить волчице то, что было жизненно важно для нее, но у нее ничего не получалось! И ей казалось - потому что Шуллат не хочет ее слушать! Не хочет - и все тут!
   Мати не выдержала:
   "И вообще, уйди с дороги! Не мешай мне!" - резко оттолкнув зверя ногой, она бросилась в сторону деревьев.
   Волчице следовало бы, презрев обиду, поспешить вслед за ней. Тем более, когда Хан с того самого мгновения, как они вошли в город, постоянно напоминал ей об обязательствах в отношении Мати. Хотя, может быть, именно поэтому Шуллат и взбрыкнула - ей все просто надоело!
   Действительно, чего это ради она должна возиться с этой девчонкой, которая даже не принадлежит к ее роду! Хочет идти ку­да-то на ночь глядя - пусть идет! Ничего с ней не случится - в оазисе тепло, так что не замерзнет, чужаки все по домам сидят, и вообще... Мати уже большая, пусть сама о себе заботится!
   Но... Спустя несколько мгновений Шуллат, взглянув в ту сторону, куда ушла подруга, жалобно заскулила. Нет! Она не могла оставить ее одну! А если с Мати что-то слу­читься в этой чужой им обеим земле? Если ей понадобится помощь волчицы, которая будет далеко и не успеет прибежать? Хозяин не простит ее за это. И брат не простит. Да она сама никогда не простит себе, если хозяйка попадет в беду!
   И, забыв об обиде, о страхе перед незнакомым местом и насе­лявшими его существами, золотая волчица побежала вслед за Мати.

Глава 20

   Ей было все равно, куда идти, главное - прочь от ка­равана с его воспоминаниями, подальше от людей со всеми теми расспросами, которых в этот миг она боялась так же сильно, как и огня. Огня, который... В который уж раз девушка с силой стискивала губы, зажмуривала глаза, стараясь прогнать тот сон-видение, который и в мире яви не потерял власти над ее душой. Это он гнал ее неведомо куда. Но сон - не все. Было что-то еще. Что-то, что, затуманив душу, подчинило себе тело. Мати была не в силах противиться этой воле, не могла сделать и шага попе­рек, потому что... Потому что это было выше ее, и, вместе с тем - было ею больше, чем все остальное, чем она сама.
   -Мати! - голос отца был далеким, звуча как сквозь толстый слой меховых одеял или полог снегов. Она узнала его, однако при этом он показался ей совершенно чужим, душа не очнулась ото сна, не встрепенулась, не вспомнила...
   И, все же, ей захотелось повернуться, отозвать­ся... Но только в первый миг, а потом нечто неведомое вновь потянуло ее вперед со всей огромной, безграничной силой. Девушка остановилась лишь оказавшись перед сухощавым, седым горожанином в одеждах служителя. Рука сама опустилась в карман, где лежал белый камешек жребия, потом, открытой ладонью вверх протянулась к служителю, ничего не говоря, зная, что тот все поймет и так, поймет лучше нее, потому что, в отличие от нее, он знал, зачем она здесь.
   Ей бы спросить... Но в душе не было ни одного вопроса. Куда-то делось все ее любопытство. Она делала то, что должна была, чувствуя, что это так, потому что иначе не может быть.
   -Идем, милая, - колючая рука старика легла ей на плечо.
   Мати захотелось дернуться, сбросить ее с плеча, но она даже не шевельнулась, лишь, склонив голову на грудь, покорная и безро­потная пошла туда, куда влек ее горожанин.
   -Нет! - крик отца резанул по слуху, заставил если не опомнить­ся, остановившись, то хотя бы замешкаться на мгновение, которого было достаточно, чтобы Атен успел подскочить к доче­ри, схватить ее за руку, удерживая.
   Он запыхался, ему бы чуть-чуть времени - пере­вести дыхание, не говоря уж о том, чтобы понять, что же происходит. Но караванщик как-то сразу понял: у него нет ни мига. И решил: "Все потом. Главным сейчас - увести дочь подальше от этого проклятого места".
   Он боялся, что девочка не захочет слушать его, заупрямиться. Мати ведь так и не забыла своей обиды за то, что караван, несмотря на все ее уговоры и мольбу, вошли в этот город. Но, к его немалому удивлению и, конечно же, еще большей ра­дости, на этот раз дочь была готова подчиниться воле отца. Вернее, и он совершенно ясно чувствовал это, подчиниться воле кого угодно, того, чей голос звучал громче, чья власть была сильнее, словно у нее не было в это мгновение ничего своего и она не просто хотела, но стремилась поскорее заполнить эту пустоту тем, что было у других.
   На мгновение караванщику показалось, что он видит... у него перед глазами забрезжила странная картинка: Мати, а над ней - огромная, поднимавшаяся до самых небес тень кого-то невидимого, великого. И эта тень шла вперед, ведя девушку за собой следом.
   Вскрик Атена заставил дочь вздрогнуть, на мгновение оч­нуться ото сна, шевельнуться - и потерять связь с этим кем-то, которое - великое в своем неведении - начало уходить, бледнее, унося с собой не только дорогу вперед, но и смысл нынеш­него мгновения. Все, что теперь заботило ее, было стремление поскорее отыс­кать себе нового проводника в грядущее. Мати видела, что отец с ней рядом, от него веяло покоем и уверенностью - и она готова бы­ла вернуться на его путь, пойти за ним. Но когда он уже собрался повести ее за собой, дорогу им преградили воины городской стражи.
   Сказать, что это удивило Атена, было все равно, что ничего не сказать.
   -С какой радости вы вмешиваетесь не в свои дела?!- он был так возмущен, что не кричал - шептал, вдруг охрипнув.
   -Она не принадлежит городу, - пришел ему на помощь Лигрен. Лекарь покинул свое убежище, переступая через нежелание и даже страх ради того, чтобы быть рядом с человеком, сделавшим для него так много, что об этом было невозможно забыть, а, помня, не стремиться отблагодарить добром за добро. -Значит, - выпрямившись, расправив плечи, продолжал он, не просто зная, о чем говорит, но чувствуя свою несомненную право­ту, - вы не имеете на нее никаких прав. Что бы она ни сделала, что бы ни произошло, что бы ни происходило сейчас.
   Горожане молчали, потупив взгляды, словно показывая, что им понятно поведение чужаков и они не осуждают их, однако ничего не могут сделать для того, чтобы изменить то, что уже, в сущности, произошло. И Атен тоже молчал, хотя, наверное, должен был кричать, об­виняя людей оазиса во всем самых страшных прегрешениях, совершив­шим которые одна дорога - в мрачные пещеры богини смерти.
   Но он не мог произнести ни звука, словно ему на губы была наложена печать молчания. Все, что было ему дано в этот миг, это смотреть на горожан с тем выражением соединенных воедино ненавис­ти, презрения, боли, беспомощной печали, которое били того, на ко­го устремлялся такой взгляд, большее плеток и бичей. И все, кого он касался, опускали головы, нервно поводили плечами, наверно, впер­вые с того самого мгновения, как пришли на жертвенную поляну, вновь становясь просто людьми, способными если не действовать, то хотя бы чувствовать, сопереживать... Но только на мгновение, спустя которое они вновь превращались в безропотных кукол, которыми играли боги.
   Как и все другие, караванщик то­же попал под власть этого особого места, едва ступил на его землю. И его члены сковала неподвижность, а разум заполнил туман отре­шенности. Прошло всего лишь несколько мгновений - и он уже пони­мал, что время безвозвратно упущено, что теперь он не в силах из­менить происходящего и ему остается только смириться. Смириться с неизбежностью, но не болью.
   Едва увидев Мати на этой проклятой поляне, Атен понял, что может потерять дочь. Понял с такой очевидностью и ясностью, что ужас охватил его своим леденящим кольцом.Он еще не разглядел источник опасности, не связывая воедино все, что знал, не представлял, что именно должно случиться, не предчувствовал. Но боль от этого не становилась меньше, пламень, накативший на глаза, не жег слабее.
   "Говорили же древние - "Тот, кто жалеет других, не щадит своих", - нет же, сочувствие прошибло, словно лихорадочный пот! И самое такое, что ошибаюсь не в первый раз! Тогда, с тем караваном в пустыне, ведь уже было так! Точно так! До таких чер­точек, что становится страшно! Но почему, великие боги, почему всякий раз из-за меня страдает моя девочка, словно мне суждено за все ошибки расплачиваться ею! Это несправедливо, ведь со­вершаю-то их я!"
   "Все так же, точно так же, - вертелось у него в голове, повто­ряясь вновь и вновь. - Только, - кривая улыбка на миг коснулась его губ, - на этот раз некому помочь... "
   -Папа, уведи меня отсюда, пожалуйста! - вдруг донесся до него голос дочери - откуда-то издалека, хотя вот же она, стояла совсем рядом, ближе, чем на расстоянии вытянутой ру­ки. И еще. Караванщику на какое-то мгновение показалось, что с ним говорит не выросшая, уже почти совсем взрослая Мати, а та малень­кая девочка, которую он потерял где-то неимоверно далеко позади и которую так страстно хотел вернуть...
   -Да, милая, - прошептал Атен. И, все же, он прекрасно понимал, что это обещание, каким бы искренним оно ни было, останется толь­ко словами, и не более того...
   -Караванщик... - с трудом, преодолевая себя, решился загово­рить с ним хозяин города. Он не знал что сказать. И, все же, пытался объяснить.
   Никто не заставлял его. Никто не осмелился бы спрашивать с наделенного даром, за исключением, конечно, бо­гов, Которые возвеличили его, наделив даром, но так же легко мог­ли низвергнуть в подземелье, где влачат свое жалкое существование нич­тожнейшие из живых.
   -Как ты мог! - Атен обратился на него полный муки взгляд.
   -Это не зависело от меня, - оправдываясь, развел руками старик, - это был выбор господина Намтара, а не...
   -Как ты мог обманывать! - не слыша его, продолжал кара­ванщик. Он не обвинял чужака в страшнейших грехах, не проклинал его, но от этого тому было только больней. - Зачем? Скажи мне! Я не могу понять! Ведь ты сам заговорил со мной об искренности! Когда я ни о чем не спрашивал, когда дело не касалось меня, почему же промолчал в тот миг, когда...
   -Поверь, я не собирался от тебя что-то скрывать. Я не знал, что произойдет потом. Мне не дан дар предвидения. А этот обряд...
   -Обряд?! - Атен больше не мог сдерживать накопив­шихся в его душе чувств. Безразличие сменилось яростью, которая, словно огненная вода от случайной искры, вспыхнула неугасимым костром до небес. - Ты делал вид, что хочешь нам помочь, а на самом деле, прикрываясь этим, просто решил забрать у нас то, что в лю­бом другом случае, зная... нет, хотя бы просто предполагая, что подобное возможно, никто бы не согласился дать! Даже слу­шать бы не стал! А я, дурак, поверил в вашу искренность!
   -Караванщик...
   -Что же вы за люди такие - сытно кормите, мягко стелите, чтобы усыпить и убить?
   -Я ведь говорю...
   -И этот обряд... Что он такое, если допускает обман, если на него ведут с закрытыми глазами?
   -Это была ошибка, ошибка! - воскликнул жрец, приходя на помощь Хранителю города, который побледнел, став белее снега. Гу­бы старика дрожали. - Мой помощник должен был все вам рассказать! Никто не приказывал ему скрывать от вас правду!
   -Почему же тогда он не сделал этого?
   -Он боялся, что вы не станете участвовать в обряде! И надеялся, что все обойдется, что жребий падет на какую-нибудь рабыню. Мы бы выкупили ее - и все. А если так... Зачем было вас пугать, заставлять волноваться, нервничать?
   -Нет, не говори мне, что он заботился о нашем спокойствии! После того, что случилось, я не поверю в это! Как уже никогда не поверю, что все люди земли - единое целое, что все свои, что нет чужих, от которых всегда следует ждать подлости!
   -Он действительно полагал... - вновь заговорил жрец, но Хранитель остановил его:
   -Хорошо, - его голос хрипел, - если тебе будет от этого легче - считай, что он думал не о вас, а о себе. Служителя не могло не беспокоить будущее города, которому, не прими вы участие в обряде, было бы суж­дено исчезнуть слишком быстро, чтобы в это можно было смириться. Пусть так.
   -Да, - караванщик кивнул. Такое объяснение было ему сейчас по­нятно. Именно этого он и ждал. Чужаки всегда так себя ведут: если кто-то виноват - то только не они, а раз так, то и не им за все платить.
   -Этот человек виноват перед вами, - продолжал Шед.- Он должен был объяснить, что происходит, - он на мгновение поднял взгляд на небо, на приближавшуюся к своему зениту луну. - Но что об этом сейчас-то говорить? Если ты хочешь, мы накажем его...
   -Накажете?! Да какое мне до него дело?! Хотя, да! - он вдруг передумал. - Он ведь здесь? - караванщик огляделся вокруг, ища взглядом служителя, лица которого Атен не запомнил, но, все равно, был уверен, что, уви­дев, узнает наверняка.
   -Да, - ответил Гешт, однако, заметив, что его помощник, услы­шав это, шевельнулся, стремясь предстать перед глазами торговца, принимая на себя всю его ярость, подал знак: "Оставайся на мес­те!" - он здесь.
   -Тогда, раз все признают, что он вел обряд не так, как дол­жен был, пусть он проведет его снова!
   -Это невозможно, - качнул головой жрец. - Обряд совершается лишь раз...
   -Значит, повторять его можно, лишь когда это выгодно вам?
   -Жребий был брошен, караванщик, - вздохнув, проговорил горожанин. Он чувствовал себя прескверно. Но... великие боги, что он мог тут поделать? Если бы это было возможно, он принял бы на себя судьбу девочки. Не важно, что она даже не была рождена в этом городе. Он старик, а она так молода. Ей бы еще жить и жить... Рука на пле­че юной караванщицы задрожала. Но чужую судьбу не натянешь на се­бя, словно платье...
   -Да, я знаю, - глухо проговорил Атен. Голова караванщика опус­тилась на грудь. Он уже был готов вновь погрузиться в то безна­дежное и беспомощное оцепенение, которое властвовало над этим клочком земли, но тут Хранитель, решив, видимо, помочь страннику смириться с потерей, не видя, что тот и сам уже в сущности готов сделать последний шаг к этому, произнес:
   -Такова воля богов.
   -Богов?! - едва услышав это, вновь вскинулся хозяин каравана. В его душе все забилось, заклокотало, разбивая тишину на мелкие осколки. - Каких богов?
   "Вот ведь как все обернулось, - думал в это время Храни­тель. - Выходит, наше предположение насчет этой девочки было ис­тинным, - он с сочувствием взглянул на молодую каравнщицу. - Она симпатичная. А через несколько лет могла бы стать просто красавицей... - его глаза уже начали находить в лице девушки черты, роднившие ее с богиней снегов. - Эти синие глаза... Они как само небо... И светлые, почти молочные волосы... Нет, ка­кие тут могут быть сомнения? Дочь слишком многое унаследовала от своей матери..." - он вздохнул, заметив на себе ее взгляд - испу­ганный, молящий о помощи, едва заметно качнул головой - сочувс­твенно и беспомощно. Что он мог сделать? Если это бог солнца за­хотел таким образом наказать жену за измену - кто маг такой, чтобы вмешиваться в дела небожителей?
   Конечно, это было не в характере господина Шамаша - творить Свою волю не собственными руками, а используя для этого смертных: людей, своего священного зверя - дракона. Да и не действовал Он никогда прежде так жестоко, да еще и, в сущности, прибегая к помощи обмана...
   "Но, с другой стороны, - подумав, решил Шед, - ведь иначе было никак нельзя. Узнай госпожа Айя о подобных замыслах Своего супруга, Она, несомненно, встала бы на защиту дочери. И кто знает, чем бы это все завершилось. А так..."
   Однако, несмотря ни на что, маг не верил, что все действительно так.
   "Повелитель небес - бог справедливости. И, справедливости ради, Он должен был признать, что эта смертная ни в чем не вино­вата. Она - плод измены, но не изменница. Нет, хватит, хватит... - он потер ладонью нос, коснулся век, - не нужно думать об этом. Нужно успокоиться... Кто мы такие, чтобы пытаться понять поступки небожителей? Нам дано лишь исполнять Их волю. Да будет так... Да будет..."
   Однако вопрос караванщика вновь заставил его вернуться если не к размышлениям, то разговору об этом:
   -Так о каких богах ты говорил?
   -Ты сам знаешь... - тихо промолвил Шед, опустив голову, не решаясь взглянуть на караванщика.
   -Знаю?! Что я знаю? Нет, я конечно, знаю! Знаю, что моя дочь находится под особой защитой! Ведь ей покровительствует сам бог солнца! И никто...
   -Караванщик...
   -Никто, - не давая горожанину вставить и слова, продолжал Атен, уже не шепча - крича, так, что его голос разнесся по поля­не, заставив всех, собравшихся на ней, вздрогнув, повернув к го­ворившему головы, - из смертных, духов и даже небожителей не осме­лится коснуться волоса на ее голове! Потому что никому не нужен такой враг, каким может быть господин Шамаш! И ваш обряд, если только вы не вершите здесь волю Губителя...
   -Торговец, но ведь дракон - священный зверь бога солнца, - тихо молвил Гешт, - и он не подвластен никому, кроме своего божест­венного повелителя.
   Атен был готов пропустить мимо ушей любые слова - доводы и заверения горожан, но эти почему-то услышал и, услышав, задумав­шись, на миг остановился, растерялся, пробормотал:
   -Это... - он страстно хотел обвинить горожан во всех грехах, и, прежде всего, во лжи и клевете, однако, не мог же он назвать обманом то, что на самом деле было правдой. Да, дракон - священный зверь бога солнца. Но если так... - Это... - он перевел взгляд на подошедших к нему и застывших рядом серыми безмолвными тенями с опущенными на грудь головами и погасшими глазами караванщикам. Евсей... Лигрен... Лина... Рани... Все похожие и какие-то от­решенно безликие. Не потому что они понимали больше, чем Атен, видели дальше его, заставляли себя поверить в то, что казалось невозможным хозяину каравану. Нет. В сущности, они даже не заду­мывались над произносимыми в этот час полной луны словами. Как и все собравшиеся на поляне горожане, за исключением хозяев города, наделенных особым даром, особой власть преодолевать оцепенение, свойственное обряду, их тела были неподвижны, лица выражали пол­ное покорство перед лицом судьбы, и лишь в глазах, за грань холо­да и безразличия, бился, пылая ярче, чем когда бы то ни было прежде, огонь жалости и боли
   И это тягучее, дурманное чувство вновь начало наползать на Атена, сковывая его по рукам и ногам, заставляя подчиниться, если не по своей воле, то против нее. Вот только...
   -Папочка! - испуганный, полный боли и мольбы вскрик дочери вновь вырвал его из той паутины, которую плел дух обряда. - Папочка, уведи меня отсюда! Пожалуйста! Мне страш­но! - она говорила так, как давно, в раннем детстве, пугаясь ка­кого-то места, не пытаясь объяснить своего страха, не стыдясь его и не стремясь преодолеть, а лишь поскорее избавиться от него тем единственным способом, который был ей по­нятен - оказавшись под защитой отца в безопасности повозки.
   -Да, милая, сейчас... - мотнув головой, сбрасывая с се­бя порвавшиеся нити дурмана, проговорил он, сперва - инстинктивно, за­тем, уже куда более осознанно продолжал: - Сейчас, сейчас мы уй­дем... Вернемся в караван... - он за руку потянул дочь в сторону деревьев.
   Но жрец продолжал удерживать ее:
   -Так нельзя... Обряд...
   -Я не хочу! - вскрикнула Мати. - Не хочу, чтобы дракон прилетал! -она в ужасе зажмурила глаза, из которых нес­кончаемым потоком полились самые соленые из слез, когда-либо касав­шихся ее губ.
   -Ну, дочка, ну, не плачь, - склонился над ней караванщик. Отец прижал ее к груди, пытаясь успокоить, хотя и знал, что у него ни­чего не выйдет, ведь он сам был взвинчен до предела.
   -Пап, то, что происходит... Так должно было случиться. Я видела все... Не с самого начала, но это место... - она огляде­лась вокруг. И вновь в ее глаза вошел страх, которому, казалось, не было предела. Сглотнув комок, подкативший к горлу, девушка продол­жала: - Я уже была здесь раньше... Во сне... И... Папа, уведи меня поскорее! Потому что я знаю, что будет потом! И не хочу этого! Не хочу!
   -Милая, дорогая, ну что может случиться! Ведь дракон - свя­щенный зверь бога солнца, а Шамаш...
   -Ты не знаешь, папа! - закричала, всплеснув руками, девуш­ка. - А я видела! Видела в вещем сне! И... Уведи меня куда-нибудь, пока ничего не произошло!
   -От своей судьбы не укроешься, - вздохнув, качнул головой Шед.
   -Девочка еще не прошла испытание, - с трудом, но, все же, на­шел в себе силы, чтобы проговорить Лигрен, - а значит, у нее еще нет судьбы! Ей не от чего бежать!...
   -У нее есть судьба, - возразил Гешт, - иначе она ее не предчувс­твовала бы...
   -У людей...
   -Она не человек. Вернее, не совсем человек.
   -Как ты можешь! - воскликнул Атен. - В такой момент ты вновь возвращаешься к этой бредовой идее о том, что она - полубог, дочь госпожи Айи! Но... Это было бы смешно, если бы не было так горько!
   -Он думает, что Мати дочь богини снегов? - переводя взгляд с чужака на хозяина каравана, спросила Лина. - Но это невозможно! Послушай меня, служитель, я очень хорошо знала мать девочки. Она была прекрасной женщиной, но при этом - всего лишь смертной. Очень смертной. Ведь иначе она не оставила бы дочь в тот миг, когда была нужна ей более всех на свете!
   -Я уже говорил им. Но эти горожане упрямы, как... - не найдя нужного слова, он лишь безнадежно махнул рукой. - Лина, Лигрен, уведите Мати в караван...
   -Да... - они приблизились к девушки, но стоило им коснуться рук девушки, как на них накатилась страшная слабость. Они и сами не поняли, как оказались на земле. Ноги просто отказались держать их. - Мы не можем, - растерянно глядя на Атена, про­говорил Лигрен.
   -Человек она или полубог, но у нее есть своя судьба, - Шед был убежденным в своей правоте, и эта убежденность при­давала ему силы. - А от судьбы нельзя убежать. Посему вам не удастся увес­ти отсюда ту, которая должна быть здесь.
   -И, все же, мы попытаемся, - пусть ему было не откуда ждать по­мощи, но Атен не собирался сдаваться. А тут еще слезы в гла­зах дочери, ее глухие рыдания подстегивали, словно порывы ветра, застав­ляя идти вперед, - мы вернемся в караван. Сейчас же.
   Он собрал воедино все свои силы, призвал на помощь всех богов, каких только знал. Губы беззвучно зашептали слова заклинаний, одно за другим, без устали, не запинаясь, зная все их так же хорошо, как линии на карте мира снежной пустыни.
   Наконец...
   "Да!" - заликовала его душа, когда плоти удалось преодолеть ту невидимую преграду, которая удерживала на месте, и сделать шаг в сто­рону деревьев. Затем еще один. Еще... Пусть ужасно медленно, тратя на тот путь, который прежде бы остался даже не замеченным, целую жизнь, однако он вел дочь в сторону де­ревьев - спасительных, но еще таких далеких.
   Рука Гешта отпустила девичье плечо. В глаза жреца затрепетало удивление, брови чуть приподнялись. Он никак не ожидал, что чужа­ку удастся сойти с места. Но раз тот смог...
   В первый миг он обрадовался. За девушку, которая была симпа­тична его душе. Но потом, задумавшись, испугался. Испугался силь­нее, чем когда бы то ни было прежде. Ведь если не будет жертвы... Как в этом случае поведет себя дракон? Придет в ярость? И уничтожит город? Сожжет его своим огненным дыханием, разрушит ураганом, рожденным его крыльями? Да какая разница, какая смерть их ждет...
   Нет, не "какая разница". Не существует ничего ужаснее огненной смерти. И если впереди именно она...
   Хозяин города не мог допустить, чтобы все случилось так! Да, девочку жалко. Но такова ее судьба. А всех не дожалеешься. Служитель, он должен был в первую очередь беспо­коится о горожанах, вверенных его заботам. Что же до осталь­ных... Можешь помочь - хорошо, помогай, нет - что же, смирись. Такова судьба смертного - склонять голову, когда ничего другого не остается.
   И вновь рука сжала плечо молодой караванщицы.
   -Отпустите меня, - пискнула Мати, морщась от боли, - пожалуйста! Мне больно!
   -Отцепись, тебе говорят! - зло прикрикнул на горожанина, на мгновение забыв, что говорит со служителем, Атен. Впрочем, какое ему было теперь до этого дело! Тем более, что с этого дня для караванщика в мире смертных существовали лишь свои и чужие. А если так, какая разница, кто чужак.
   -Торговец...
   -Ты - за своих, а я - за своих! - процедил сквозь зубы хозяин каравана. - Идем, Мати...
   В этот миг он был готов на все, чтобы сохранить дочь, даже пойти против воли небожителей. Но боги могущественнее людей. И самый безжалостный из смерт­ных не сравниться по жестокости с судьбой.
   Рев разрезал мир между небесами и землей. Все тотчас застыли, не в силах не то что пальцем шевельнуть, но даже глубоко вздохнуть. Все взгляды обратились на небеса, из бездны которых навстре­чу земле летел небесный странник - дракон.
   Сперва он был маленькой тенью, хрупкой и беззащитной, которая, казалось, подуй ветер сильнее - и развеется без следа. Но с каждым новым мгновением эта тень все росла и росла, за­вораживая, подчиняя этому зрелищу, во власти той силы, которая прежде ощущалась лишь в мгновении зарождения огня.
   -Великие боги! - сорвалось с губ караванщиков восхищенное, полное благоговейного трепета восклицание. Пусть им доводилось уже видеть священных животных - посред­ников между людьми и небожителями, но, да простит их госпожа Айя, простят Ханиш с Шуллат, золотые волки не шли ни в какое срав­нение с драконом - таким величественным, таким могучим, таким... Ведь если у золотых волков были в краю людей пусть даль­ние, но все же родственники, то таких, как этот странник небес земля просто не могла бы вынести на себе. Казалось, ступи он на твердь - и та провалится под его тяжестью в черный мрак подзе­мелий.
   Он уже был столь велик, что закрывал собой половину неба, но все продолжал и продолжал расти до тех пор, пока его тень не накрыла собой весь город. Служители встали на колени перед драконом, выражая покорс­тво. Следом на землю опустились и караванщики - в знак уважения к священному зверю бога солнца.
   -Мы не можем идти против него, - чуть слышно проговорил Лиг­рен.
   -Мы не должны, - шепнул Евсей, полный благого­вейного трепета взгляд которого был устремлен на создание сказок и легенд. - Такова воля священного зверя. Он... Он восхитителен! Теперь я понимаю, почему девочка, видевшая его лишь раз, сохрани­ла эту память на всю жизнь, и не важно, сколько неповторимых чу­дес происходило с ней потом...
   -Она помнила то, что невозможно забыть - образ своей смер­ти... - глотая катившиеся по щекам слезы, шепнула Лина. - Как жаль! Как мне жаль...
   -Я не хочу умирать! - вырвалось из уст Мати, которая, как и все остальные, не сводила взгляда с дракона, только в ее глазах не было восхищения - лишь страх.
   -Не бойся, милая, - поспешил успокоить ее, или же, скорее - самого себя Атен. - Дракон не тронет тебя. Ведь он - священный зверь Шамаша, - караванщик повторял эти слова вновь и вновь, слов­но заговор, - а Шамаш не желает тебе зла.
   -Да, может быть... - в глазах Мати зажглась надежда. Может быть, ее сон был не более чем кошмаром, который, не досмотренный до конца, прерванный страхом, изуродо­вал предсказание, отражая его в кривом зеркале фантазий. Но эта надежда ушла, угасла так быстро!
   "Я столько всего плохого сделала с тех пор, как увидела этот сон! Поссорилась со всеми, с кем дружила. Отпихнула от себя всех, кто заботился обо мне. Я думала такие гадости о людях и не только о них, что... Что Шамаш вправе наказать меня. Я заслужила наказания".
   И стоило ей подумать об этом, смириться со своей судьбой, приняв ее такой, какая она виделась ей, как страх ушел из сердца. Ей стало легко. На место холоду панического ужаса пришло даже что-то вроде любопытства. Мати стало интересно, тот ли это дракон, который принес Шама­ша, или другой?
   Девушка присмотрелась к крылатому исполину, застывшему над землей, пытаясь, как во сне, убедиться, что это - тот же самый. Шкура зверя была испещрена шрамами от ран, которые ког­да-то казались смертельными. И дракон... Начав восхищаться им, девушка уже не могла его бояться. Мати помнила, что в миг первой встречи зверь был добр к ней. Он говорил с ней...
   И ее душа перестала верить, что дракон причинит ей зло. Ведь тогда, в прошлом, она сделала все так, как он велел. Она не оставила Шамаша в снегах, добилась, чтобы отец взял его в караван, хотя тот и думал, что путь свел его с преступником в глазах людей и богов, обрекших его на медленную смерть от ран и холода в снегах пустыни. А Шамаш оказался самим повелителем небес...
   Воспоминания перестали ранить, наоборот, теперь они разлива­лись по душе сладким теплом, успокаивая. А что если... Ее глаза блеснули. Что если дракон прилетел к ней не затем, чтобы наказать? Может быть, он хочет, как во сне, подарить ей радость полета? Она ведь так мечтала об этом - подняться, словно в сказке, в небо, наслаждаясь этим сказочным чувс­твом легкости и свободы, восхищаясь красотой мира, величием не­бес...
   Мати никогда не просила об этом Шамаша, видя, как больно то­му вспоминать о потерянном друге. Вернее, просила - послать сон, где бы все это было. Но сон и явь ведь разные вещи. Раз­ные... Так, может быть, и пророчес­кий сон сбудется не во всем? Может быть, все исполнится не совсем так... Совсем не так, как она видела в своих страхах? И если так...
   Какой же глу­пой она была! Ну конечно, Шамаш прочел ее мысли, узнал об ее мечте, и, едва отыскал дракона, пересек небесный и земной пути так, чтобы Мати вновь смогла с ним встретиться! А о будущем он заговорил с ней вовсе не потому, что хотел предостеречь от бед...
   Ведь он не стал бы предупреж­дать, когда мог просто не позволить им прийти! Нет, он знал: по мере того, как человек растет, тем больше всего внушает ему страх. Наверное, увидь она случайно вновь дракона, вот так, наяву, она бы испугалась его. Ведь он такой... Такой огромный, могущий... Она должна была подготовиться к этой встрече. Но только вместо то­го, чтобы готовиться к ней с радостью, она разжигала в своей душе страх. И чуть было не лишила себя, может быть, самого большого и важного чу­да в своей жизни...
   Высвободившись из ослабевших рук державших ее людей, Мати сделала шаг вперед, потом еще. С каждым новым мигом ее движения становились все увереннее, тверже и быстрее, а затем вдруг остановилась.
   Мати скорее почувствовала, чем поняла: что-то начало происходить. Ее слух резанул резкий, злой лай, переходивший в завывание, так похожее на голос метели. Обернувшись, девушка увидела бежавшую через поляну волчицу. Та ощетинилась, оскалила зубы, и, задрав морду, облаивала дракона словно пес залезшего на крышу вора.
   По-видимому, Шуллат решила, что крылатый зверь угрожает ее подруге. Наверное, она прочла тот, первый страх в глазах хозяйки, которая так часто в последнее время кричала и плакала во сне, постоянно твердя о каком-то недобром предвидении, в центре которого был именно крылатый странник. И вот теперь, видя их ря­дом, она бросилась на защиту Мати, не задумываясь даже над тем, что ей не справиться с огромным крылатым зверем, который и боль­ше, и сильнее, и, к тому же, еще и недосягаемо высок в своей не­бесной стихии. Но какое все это имело значение, когда подруге нужна была ее помощь?
   -Нет! - в страхе закричала девушка, как-то сразу поняв, что два священных зверя, каждый из которых был по-своему дорог ей, готовы вступить с друг другом в бой. Она хотела остановить Шул­лат. Но ее вскрик лишь подхлестнул волчицу, лай которой стал срываться в хрип, а рычание - в вой. Собрав­шись, она подпрыгнула, словно стремясь, взмыв в небеса, вцепиться дракону в длинное, вытянутое, словно у лебедя, горло.
   Сперва крылатый странник не обращал на волчицу никакого вни­мания, делая вид, что не замечает ее. Он не собирался отвлекаться от своей цели из-за не­известно кого. Но в какое-то мгновение, когда дракон опустился к самой земле, волчица, изловчившись, сумела-таки дотянуться до горла и вцепилась в нее что было силы.
   -Нет, Шуллат, нет! Он друг! - закричала Мати, стремясь остано­вить подругу, но было уже поздно.
   Дракон мотнул головой, стремясь сбросить с себя снежную волчицу. Та усилила хватку, что было силы сжав зубы. И как ни была толста и прочна чешуйчатая кожа, острым клыкам удалось ее про­кусить. Кровь не брызнула потоком из раны. На землю упало лишь несколько капель густой синеватой жижи, но толи от боли, толи от самого духа своей крови дракон пришел в ярость. Заревев, он вы­дохнул из себя столб огня, целясь в противника, однако промахнул­ся и обжег свое собственное крыло. Рев превратился в жуткий вой. Голова зверя замоталась, крылья забили по воздуху, рождая ураган, заставляя оказавшихся рядом людей припасть к земле, ища в ее тверди защиты от ветра и огня. Но волчица не разжимала зубов. Казалось, ничто не заставит ее это сделать, и рано или поздно она раздерет дракону горло.
   -Шуши, не надо! - заплакала девушка, глядя на происходившее сквозь пелену слез. Она не могла допустить, чтобы дракон постра­дал из-за нее.
   Услышав знакомый с детства голос, снежная охотница закрутила головой, стремясь уви­деть подругу, заглянуть ей в глаза. Она на мгновение отвлеклась, ослабила хватку, и...
   Дракону удалось, наконец, сбросить волчицу, которая, отлетев в сторону, упала, с хрустом ударившись о ствол дерева, заскулила от боли.
   -Крылатый странник! - теперь Мати сквозь те же слезы просила его. - Не трогай ее! Прости! Она причинила тебе боль, но и ей сей­час больно! Она тебе не враг! Все, чего она хотела - это защитить меня! - говоря это, девушка чувствовала на себе внимательный, настороженный взгляд дракона. Он слушал ее и, как ей уже начало казаться, был готов согласиться. Сама же караванщица была готова по­жертвовать ради Шуши всем, чем угодно, даже своей мечтой.
   Конечно, теперь ей не удастся подняться в небеса, ни в этот раз, ни, наверное, уже ни­когда, потому что дракон больше не прилетит к ней. Но это не важно. Главное, чтобы с Шуллат все было в поряд­ке. Она ведь ударилась. Что если она сломала себе лапу или, того хуже, спину? Мати чувствовала ее боль так же сильно, как свою собственную, и хотела поскорее подойти к ней, узнать, что с ней, помочь...
   Но стоило Мати сдвинуться с места, как дракон заревел. В его обращенных к девушке глазах было предостережение. И в сердце девушки вновь проснулся страх.
   -Нет...! - прошептала она, отступая на шаг назад.
   Рев крылатого исполина перерос в рокот. Ярость алой дымкой закрыла гла­за. И увидев это она испугалась сильнее, чем прежде. Ее губы, руки задрожали...
   Шуллат была далеко от нее, и, все же, ее слезившиеся глаза и сквозь багряную пелену боли и крови разглядели это, всем своим сердцем, всем духом она ощутила ужас, охвативший подругу, и, собрав воедино все свои силы, вновь кинулась на дракона.
   Мати не успела и вздрогнуть, вскрикнуть, не то что понять происходившее, как дракон, не позволяя на этот раз волчице даже приблизиться к себе, опережая, ударил ее своей огромной когтистой лапой, откидывая в сторону и оставляя на земле длинные глубокие борозды - следы когтей и алые капли крови.
   Стоило девушке бросить взгляд в ту сторону, куда отлетела вол­чица, как внутри у нее все оборвалось, по душе разлилась волна боли и пустоты. Волчица не двигалась, не скулила и Мати как-то сразу решила, поверила, что та умерла, что дра­кон убил ее. И тогда она действительно испугалась, испугалась сильнее, чем прежде. Это было то же безудержное чувство паники, которое охватило ее в пророческом сне. И еще она чувствовала растерянность, непонимание происхо­дившего. Как? Почему? Ведь дракон, как и его хозяин, казался ей самым мудрым, милосердным и добрым на свете. Мати не могла себе представить, никогда не поверила бы, если б не увидела собственными глазами, что странник небес способен убить вот так просто, только за то, что волчица встала на защиту своей хозяйки! Да что маленькая снежная охотница могла сделать этому гиганту? Ну укусила она его и что? Это причина убивать?
   Дракон больше не казался ей милым и славным. Убийца - вот кем он стал в затуманенных слезами глазах. И едва пришло это понимание, как Мати вновь вспомнила тот свой сон. Но на этот раз не для того, чтобы испугаться его, но чтобы разозлиться - на него, на себя, на всех на свете.
   -Ну и ладно! - хлюпнув носом, процедила. - Хочешь убить меня - убивай! Пусть! Мне теперь все равно! - она закрыла глаза, словно в мире не осталось больше ничего, что она хотела бы видеть. Ее зубы были стиснуты, губы беззвучно шептали, повторяя вновь и вновь, убеждая разум, заставляя поверить и подчиниться плоть: "Я не побегу! Не побегу!"
   И она стояла, ожидая, когда дракон прилетит за ней...
   Рев разнесся над землей, разбивая на части тишину земли и столь зыбкий покой души.
   "Не побегу..." - уже без прежней уверенности повторила она.
   И в тот последний миг, когда невидимая, но такая осязае­мая лапа дракона, как казалось девушке, уже готова была схватить ее, Мати, как во сне, подчиняясь голосу страха, отшатнулась в сторону. Она знала, что не должна этого делать, что ей следует пере­бороть себя. Ведь такой была ее судьба, но...
   "Я смогла изменить ее во сне, - мелькнуло у нее в голо­ве. - И сейчас... Все будет так же. И ничего не случиться..."
   Ничего страшного не произойдет - убеждала она себя. Если дракон схватит кого-то другого, кого-то из горожан... Что же, она ведь не обязана умирать за них. Неизвестно за ко­го. Пусть.. Что ей за дело до чужаков?
   Все равно так, как во сне, не будет. Потому что... Потому что там не было Шуллат... Там с волчицей ничего не случилось. А тут...
   Но страх не покидал ее. И рев дракона не затихал. "Почему? - она была просто в отчаянии. - Ведь я сделала то, что велел мне сон! Я ушла в сторону от своей судьбы! Почему же это не отпускает меня?! Почему?!"
   Не открывая глаз, не видя, что делает, не думая ни о чем, кроме как о смерти, которая была так близ­ка, что ее дыхание касалось лба, она опрометью бросилась бежать прочь - не важно куда, лишь бы по­дальше отсюда.
   -Нет! - резанул ее по слуху возглас, заставляя прийти в себя, очнуться. Потому что даже в бреду она не смогла бы не узнать этот голос. -Остановись! Малыш, от дракона нельзя убегать!
   -Шамаш! - вскрикнув, радуясь первому в долгой череде бед доб­рому событию. Она остановилась, поспешно закрутила головой, ища бога солнца взглядом, - Шамаш, Шуллат! Она ранена! Может быть да­же... Шамаш, вылечи ее! Спаси! - девушка, наконец, увидела его, стояв­шего совсем рядом, возле деревьев.
   Мати побежала к богу солнца, стремясь поскорее оказаться рядом с Ним, под Его защитой.
   -Стой!
   Она слышала его, но не могла просто взять и остановиться сейчас, когда до спасения оставалось всего несколько шагов. И тогда Шамаш сорвался со своего места, бросился к ней навс­тречу. Она обрадовалась - совсем как маленькая девочка, ей поче­му-то вдруг страшно захотелось уткнуться лицом ему в плечо и раз­реветься, очищая свою душу светлыми слезами от всех бед, дурных мыслей, всего...
   Однако в последний миг он резко выбросил руку вперед, оттолкнув Мати в сторону. От неожиданности та не удержалась на ногах и села прямо на черную грязную землю. Первое, что она увидела, подняв удивленные глаза, был дракон, несшейся к земле, к ней - как вдруг совершенно отчетливо поняла она.
   -Нет! - сорвалось с губ полное боли и отчаяния. Она вскинула руки, пытаясь как-то заслониться ими, скрыться от опаснос­ти так же, как когда-то в детстве - "Если я не вижу ее, то и она не увидит меня". - Нет! Я не хочу! Шамаш!
   Тот молчал.
   Почему? Сердце девушки бешено забилось в груди, холод мураш­ками пробежал по спине. Неужели он ушел? Неужели он оставил ее? Один страх позволил Мати превозмочь другой, и она осторожно приоткрыла глаз. И тотчас увидела бога солнца, который стоял между ней и драконом. Девушка была готова вздохнуть с облегчением, когда, вдруг, с со­вершенной очевидностью предвидения поняла, что случится в следу­ющее мгновение. И вздох обратился стоном.
   -Нет! - сквозь хлынувшие из глаз слезы, кричала, молила она. - Боги! Свышние, верните время назад! Дайте мне еще один шанс! Я не хотела, чтобы все так случилось! я хотела, чтобы все произошло совсем иначе! Все должно было быть по-другому!
   В то последнее мгновение ей показалось, что небеса вняли ее мольбам и время остановилось. Но оно остановилось и для нее. А когда пошло вновь...
   Мати не успела ничего сделать, сказать, даже заглянуть в глаза Шамаша, который, обратив лицо дракону, прокричал что-то. Она лишь поняла, что это - имя, которое было настолько чужим для людского слуха, что звуки даже не сложились в слово, которое можно было бы понять и запомнить. Ей хотелось верить, что сейчас все закончится, что странник небес узнает своего хозяина, обрадуется его возвращению и...
   Но в душе, памяти она знала, что случиться, что будет по­том. И с ледяной жестокой очевидностью понимала, что виной всему была она, только она одна. И ничего не изменить. Остается лишь ждать, когда все произойдет...
   Мгновение - и крылатый исполин с затуманенным красной дымкой, ничего не видящим взглядом, разъяренный, лишившийся рассудка, налетел на Шамаша, схватил его, чтобы унести прочь, в черную бесконечность небес.

Глава 21

   Они пересекли снега пустыни, разделявшие два города годами караванных троп так быстро, что Хан, не ожидавший увидеть над за­темненной ночью землею лес, в первый миг решил, что Шамаш зачем-то вернулся назад, в тот оазис, в котором нашел его золотой волк. Однако стоило ему принюхаться к духу города, который, сме­шенный с пряным запахом хвои, смолы и горьковатых трав, нес на своих крыльях встречный ветер, как понял - путь остался поза­ди. Они достигли своей цели. Осталось лишь добраться до карава­на.
   На приграничье Шамаш остановился. Было ясно, что он не спешит войти в сердце города. Это промедление было непонятно волку.
   За все время пути снежный охотник не спросил хозяина ни о чем, закапывая все те вопросы, которые рождались в его разуме, в черных глубинах памяти. Теперь же он не выдержал:
   "Ты не хочешь входить в город? Почему? - не получив сразу от­вет, он продолжал, пробуя самостоятельно найти объяснение, чтобы заполнить ими пустоту тишины, столь холодную и пугающую: - Потому что проклял это место, как верят дети огня, живущие здесь?"
   "Никого я не проклинал... - поморщившись, словно от резкой бо­ли, качнул головой Шамаш. Взгляд его сощуренных глаз был устрем­лен вперед, движения резки. Было очевидно, что ему не хотелось гово­рить, однако был вынужден ответить, когда вопрос уже был за­дан. - И никогда не сделал бы ничего подобного, что бы здесь ни случилось, что бы ни должно было произойти. Потому что проклятие хуже смерти. Оно даже хуже жертвоприношения..."
   "Но если так... В чем тут дело?"
   "Сейчас не время для разговоров... - начал бог солнца, но: - Ладно, - прер­вал он сам себя, решив, что проще ответить, чем объяс­нять, почему он не хочет этого делать. - Дело не в том, чего я хочу или нет, вообще не во мне. Я не иду в город, потому что должен быть в лесу приграничья".
   "Должен? Но ведь ты - повелитель небес. Зачем следовать тому пути, который тебе не нравится, когда можешь сделать все так, как считаешь нуж­ным?"
   "Если бы все было так просто!"
   "Просто? Конечно, все очень просто! Прикажи мне - и я сбегаю за хозяином каравана, приведу его к тебе. Одно слово - и твои спутники покинут город".
   "Нет, дружище", - грусть в его глазах казалась беспредельной, была так сильна, что волк ощутил ее в своем сердце и, поскуливая, ткнулся носом в ла­донь бога солнца, пытаясь как-то успокоить, утешить.
   "Что с тобой, хозяин? - озабоченно спросил он. - Я чую: что-то мучает тебя, гнетет душу, не давая ей успокоиться. Если ты предчувствуешь беду, сокрытую за гранью оазиса... Может быть..."
   "Что? Что ты предлагаешь мне сделать? Остановиться? Повер­нуться назад? Но, Хан, так ведь будет только хуже".
   "Почему? Это стремление детей огня идти по снегам лишь в од­ну сторону, вслед за солнцем - всего лишь не имеющее никакого объяснения упрямое табу, заблуждение тех, кто достоин своих ошибок!"
   "От беды не бегут. Удар в спину в сто крат сильнее, чем в лицо, ведь его не видишь, не ждешь... - он на мгновение замолчал, затем качнул головой: - Да и не в это главное. Во всяком случае, на этот раз. Есть существа, к которым нельзя поворачиваться спиной..."
   "О ком ты говоришь? О несущих смерть?"
   "Город - не их владение".
   "Но тогда... И вообще, почему ты должен бежать? Стой на месте - и все. Я приведу твоих спутников..."
   "Хан, давай оставим этот разговор!"
   "Но почему! - волк и сам не знал, почему вдруг стал настаи­вать. В сущности, не было ничего такого, что ему действительно было нужно узнать. Но толи любопытство оказалось сильнее него, толи он вдруг оказался во власти какой-то неведомой силы, что подчинила себе дух волка, заставляя допытываться до, в сущности, не нужных ему причин. - Почему ты не хочешь объяснить мне!"
   "Хан..."
   "Да, хозяин?" - встрепенулся тот.
   "Я не могу сказать тебе всего, однако есть нечто, что ты должен знать".
   "Впереди нас ждет опасность? - волк насторожился, сжался. - Не беспокойся, хозяин! Я готов к бою и смогу защитить..."
   "Нет! - резко прервал его Шамаш. Вытянув руку, он положить ладонь на голову зверя, прижимая к земле, заставляя того не просто выслушать его, но подчиниться. - Нет! - властно пов­торил бог солнца. - Что бы ни случилось, не вмешивайся! Что бы ни произошло, будь в стороне!"
   "Но..."
   "Будь в стороне, даже если что-то случится с твоей сест­рой..."
   "Раз ты так хочешь..."
   "Если тебе покажется, что мне нужна твоя помощь..."
   "Нет!" - не выдержав, рыкнул волк.
   "Подчинись моей воле! Так нужно!"
   "Хозяин, я не могу! - завыл, взмолившись, зверь. - Мой долг защи­щать тебя! Это моя судьба, суть моей жизни! Как же..."
   "Хан, я жду встречи с другом".
   "Что же это за друг такой, от которого ждешь беды!"
   "Он очень дорог мне. И я очень многим ему обязан. Поэтому что бы ни произошло..."
   "А что может случиться? Он может напасть на тебя?"
   "Может", - Шамашу не хотелось говорить об этом, но он понимал, что должен. Должен, потому что иначе Хан не послушается его, вырвется, бросится на защиту, даже если его будет удерживать железная цепь металла или магии.
   "Но кто это? Кто, кроме слуг Губителя, так тебя ненавидит, что готов... Скажи мне, кто он?"
   "Дракон".
   "Дракон? - волк растерялся. - Но ведь он твой слуга!"
   "Он мой друг, Хан. А друзьям свойственно..."
   "Совершать ошибки? - он вспомнил, как совсем недавно сам, за­быв о Шамаше, не думая о нем, веселился в стае. - Потому что они свободны?"
   "Да, потому что свободны, - это было не совсем то, что он хо­тел сказать. Но... Если волку так понятнее... Тем более, что ни для чего другого уже не оставалось времени. - Обещай мне, Хан: что бы ни случилось..."
   "Твой друг никогда не станет моим врагом. Я заранее прощаю его за все, что может или должно произойти. И клянусь, что никог­да мои клыки не узнают вкуса его крови!"
   "Спасибо. Я понимаю, что очень о многом тебя прошу..."
   "Выполнять твою волю - не просто мой долг и моя судьба. Тако­го мое желание и мой выбор."
   И тут среди небес раздался рев, подобный грому. Средь черно­ты ночного мрака появился крылатый зверь.
   Хотя Хан и знал, что ему предстояла встретиться с драконом - величайшим и самым загадочным среди священных зве­рей - он оказался не готов к этой встречи. Волк прижал уши, подобрал хвост, взъерошил шерсть, не сты­дясь своего страха. Крылатый исполин был не просто огромен, он был... Он был так велик, что рядом с ним золотой охотник выглядел все­го лишь снежной мухой.
   Волк мог бы смотреть на дракона, не отводя взгляда, целую веч­ность. Но тут до его слуха донесся рык сестры, затем - ее полный боли вскрик и по земле медленно потек терпкий запах ее крови. А еще там, за деревьями, была подруга Шуши Мати, ее отец, другие дети огня. И волк не просто ощущал, он знал, что всем им была нужна помощь. Помощь и защита.
   Зарычав, волк бросился вперед. Но как он ни был быстр, на краю поляны он оказался одновре­менно с Шамашем, который, быстро обведя взглядом все вокруг, властно приказал разрывавшемуся, не зная, к кому бежать, что де­лать, волку:
   "Иди к Шуллат!"
   "Но... - дух Хана метался в сомнениях. - Но дракон...!"
   "Он не напал бы первым!"
   "Но... - в первый миг он подумал, что Шамаш просто стремится обелить своего друга, готовый ради того, чтобы защи­тить его, даже на ложь, но потом вынужден был приз­нать: - Да. Шуллат могла броситься даже на дракона, - это было в природе его сестры, у который был жуткий взрывной характер, а в придачу к нему еще и страшная подозрительность. - Если бы что-то угрожа­ло Мати... Шуллат поклялась защищать ее. Ценой жиз­ни..."
   "Я знаю! - прервал его Шамаш. - Давай же! Иди к сестре! Ты нужен ей!"
   "А как же остальные? Дракон в ярости. Я чую это, и..."
   "Это моя забота".
   И волк, починяясь воле хозяина, побежал к волчице, спеша коснуться ее носом, обнюхать, узнать, что с ней. Он уже был в прыжке от нее, когда до слуха зверя донесся резкий, властный голос бога солнца:
   "И помни, что ты мне обещал!"
   Шамаш замер на краю поляны. Пусть всего лишь на миг. Но это мгновение показалось ему длиннее вечности. Он смотрел то на землю, где среди павших ниц перед драконом людей возвышалась одинокая фигурка - высокая, стройная, с выбив­шимися из косы прядями волос, которые золотыми лучами скользили по плечам, то на небеса, где кружил дракон. И где царила полная луна, притягивавшая к себе взгляд, пленяя душу. Казалось, что ночное светило, пребывавшее в немом молчании целую вечность, вернуло се­бе способность говорить и зашептало что-то на ведомом лишь ей языке, не надеясь на понимание, стремясь лишь вы­говориться за бесконечное безмолвие.
   Одни свышние знали, как ему было тяжело! Шамаш прилагал все силы к тому, чтобы удержаться на месте. В один и тот же миг он думал, беспокоился за двоих: ему хо­телось заслонить собой девочку, защищая ее от дракона, и, в то же время - обратиться к старому другу, узнать, как он, где был так долго. Рядом с ним были два дорогих его сердцу существа. Обоим угрожала опасность. И эта опасность была заключена в них самих.
   Он знал - все зависело от девочки. Как она поступит? Только ей одной было дано выбрать путь завтраш­него дня. И ведь все, что было нужно ей сделать - шагнуть вперед, навстречу своей судьбе, не дожидаясь, пока та налетит на нее, закружит в своем водовороте.
   Один шаг - это такая малость. Но шаг, который, наверное, впервые в своей жизни совершаешь сам, без чьих-то подсказок, порой бывает важнее и сложнее всей остальной жизни. Один шаг... Навстречу не только мечте, но и страху. После того, что случилось на ее глазах, после этого странного, безумного поединка волчицы и дракона, сможет ли она сделать его?.
   Шамаш ощущал чувства, сменявшиеся в ее сердце, яснее, чем свои собственные. Сперва - восторг, ожидание чуда, затем - страх, за которым пришел панический ужас от одной только мысли о том, что волчица мертва и рядом ее убийца.
   Он не двигался, остался на месте даже в тот миг, когда понял: все уже решилось. Малышке не справиться с паникой. Точно так же как дракону не совладать с яростью. Однако он ждал до последнего, оставляя им шанс. Даже когда увидел, как во власти страха Мати, сорвавшись с места, опрометью бросилась бежать прочь. Он все еще надеялся. На то, что Мати, увидев его, успокоится, остановится, что дракон, узнав его, вернет себе хладнокровие...
   Нет. Этого не случилось. И богу солнца ничего не остава­лось, как вмешаться. Но даже когда речь шла о спасении девочки, он не смог поднять руку на друга, поворачивая против него свою силу, чтобы лишь заменить одну жертву другой.
   В то мгновение, когда лапа странника небес уже была готова схватить Мати, Шамаш оттолкнул девушку в сторону, встал между ними.
   А потом...
   -Йрк! - окликнул он поднявшегося в небеса, чтобы через мгнове­ние вновь камнем броситься на ту, которая превратилась в его глазах в добычу, дракона. Крылатый странник, едва услышав свое имя, заре­вел, словно от злости и боли, и набросился на того, кто дерзнул встать на его пути.
   Шамаш знал, что произойдет потом. И все равно это случилось так быстро, что он не успел даже почувствовать боль. Лишь по слуху резанул дикий, полный боли и ужаса крик де­вочки: - Нет...! - А затем земля осталась далеко позади. И небо приняло их в свои холодные объятья...
   Ханиш не видел, как дракон схватил бога солнца своей огромной когтистой лапой. Он был рядом с сестрой, зализывал ее раны, пытаясь унять кровь и ослабить боль. И, все же, волк всем своим существом почувствовал...
   "Хозяин!" - вой-плач вырвался из его сердца.
   Взъерошенный, он вскочил, подпрыгнул на месте, зарычал, готовый броситься на дракона...
   "Беги! - приоткрыв заплывший мутный глаз простонала Шуллат. - Ты должен быть рядом с хозяином! Ты нужен ему!"
   Как будто волк сам не понимал этого, не хотел больше всего на свете броситься следом, надеясь по дорогам земли догнать того, что летел путями небес. Но Хан помнил приказ хозяина, помнил свою клятву. И потому, заскулив, опустился об­ратно на черную, соленую от пролившихся на нее слез, и тихо заплакал.
   -Что же ты! - растрепанным, взволнованно-разъяренным демоном налетел на него хозяин каравана, первым очнувшийся от оцепенения.
   Волк лишь на мгновение приподнял голову, чтобы взглянуть на сына огня несчастнейшими глазами, а затем вновь, уткнувшись носом в свои лапы, заскулил жалобно и протяжно. Он винил во всем себя, хотя на самом деле всего лишь исполнил волю господина своей судьбы. Может быть, ему следовало ослушаться, может быть, так было бы лучше...
   Неуверенной походкой, шатаясь, словно в полузабытьи, к ним подошла Мати. Из ее глаз текли слезы, которые, поблескивая в сле­пых лучах луны, чертили на мертвенно-бледных щеках не­ровные линии. С искусанных в кровь губ срывались всхлипы да рыдания. И, все же, она нашла в себе силы для слов:
   -Не ругай Хана, отец. Он ни в чем не виноват. Он делал так, как ему велели...
   Говоря это, она опустилась рядом с волчицей на черную, словно сама бездна, землю, положила голову Шуллат себе на колени, зашептала, поглаживая, успокаивая, может быть, не столько ее, сколько саму себя. Больше всего на свете в это мгновение ей хотелось повернуть время вспять, сделать так, чтобы все случившееся было сном, чтобы наяву ничего этого не происходило.Никогда!
   -Дочка! Родная моя! - Атен встал рядом с ней на колени, заглянул в глаза. - Ты цела? С тобой все в порядке?
   -Это я во всем виновата! - плакала та.
   -Лина, ради богов, уведи ее в караван, - через силу, заставив себя отор­ваться от дочери, приказал хозяин каравана женщине.
   -Идем, милая, - та тотчас подошла, положила руку девушке на плечо.
   -Я не могу! - ей нужно было думать о чем-то другом, заботиться о ком-то, чтобы не вспоминать, не... - Шуши! Она ранена! Я нужна ей!
   -Давай я осмотрю ее, - Лигрен опустился на корточки рядом с волчицей, которая, хотя и предостерегающе зарычала на сына огня, однако же была слишком слаба, чтобы остановить его. И, потом, она нуждалась в помощи лекаря и была достаточно умна, чтобы понять это и позволить человеку помочь.
   -Как она? Как?
   -Лигрен... - Атен с тревогой смотрел на золотую волчицу. Выглядела она не важно. Шкура свалялась, вокруг ран на боку и го­лове запеклась кровь, неестественно выгнутая задняя лапа прижа­лась к боку...
   -Жить будет, - успокоил и отца, и дочь ле­карь. - Однако ей нужен покой...
   -Надо перенести ее в повозку...
   -До повозок далеко, - качнул головой Лигрен, - а она слишком слаба. Пусть отлежится немного.
   -Мати... - Атен повернулся к дочери. Более всего на свете он хотел в этот миг, чтобы девочка, покинув поскорее это недоброе для нее место, вернулась, наконец, в караван.
   Но та резко вскинулась, взглянув на отца исподлобья, мот­нула головой:
   -Нет! Я останусь с Шуши!
   -Дочка...!
   -Папа, она защищала меня! Она спасла мне жизнь! Разве могу я после этого оставить ее хотя бы на мгновение! Пусть я виновата во всем, во всех самых страшных грехах мира, но только не в преда­тельстве!
   -Оставь ее, - тронув хозяина каравана за плечо,шепнула ему на ухо Лина. - Пусть поступает так, как считает нужным.
   Атен взглянул на нее, потом - на дочь и, тяжело вздохнув, нехотя кивнул, соглашаясь. Сняв плащ, он протянул его Мати:
   -Постели. Земля холодная. Застудишься.
   -Спасибо! - виновато взглянув на отца, Мати робко, одними гу­бами улыбнулась. Однако же, взяв плащ, она, вместо того, чтобы сделать так, как велел хозяин каравана, укрыла им волчицу. Потом вновь посмотрела на отца, словно говоря: "Прости. Но я не могу иначе".
   Атен кивнул. Он понимал ее - беспокоясь о подруге, девочка могла не думать о себе.
   К ним подошел Евсей, сняв на ходу плащ.
   -Ну-ка, племянница, - сложив пополам, он положил его на землю. - Пересядь сюда. Давай, девочка, делай, как тебе говорят. И мы оставим тебя в покое.
   -Да, - кивнул Лигрен. - Пусть волчица поспит. Для нее сейчас сон - лучшее лекарство. Пойдем, - он двинулся с места, увлекая за собой остальных караванщиков.
   Они остановились в стороне, чтобы их запахи, голоса не мешали священному зверю. Но все равно время от времени они обращали взгляды на двух подруг, тревожась за них. Потому что нужно было за кого-то тревожиться. А беспокоиться о других - легче и почет­нее, чем о себе. Но все равно, как бы сильно им того ни хотелось, как бы отчаянно они ни стремились избежать своих мыслей, они не могли не думать о другом.
   К Атену подошел хозяин города.
   -Караванщик... - попытался заговорить с гостем Шед, но бро­шенный на него взгляд был настолько холоден, что, пробрав до са­мого сердца, самой души, заставил умолкнуть.
   Но тишина царила не долго, поскольку слишком уж многие спешили ее нарушить.
   -Брат... - летописец был настолько растерян, что потерял нить мира, который вместо стройной картины превратился в бестолковое нагромождение образов, звуков и запахов. Не более то­го. - Что происходит? Как вообще подобное могло случиться? Ведь дра­кон... Он Его слуга... Священный зверь не мог...
   -Лишь господину ведомо, что произошло, - процедил сквозь стиснутые зубы хозяин каравана. - Ничего из того, что мы видели, могло не быть вовсе. Нам все могло просто привидеться...
   -Всем сразу? - качая головой, пробормотал стоявший рядом с братьями, прислушиваясь к их разговору, Лигрен.
   -Бог солнца не способен на обман, - поспешил прервать его хо­зяин каравана, не позволяя сказать тех слов, которые были готовы соваться с губ лекаря. - Это наши глаза соврали нам.
   -Действительно... - пусть Евсей думал иначе, но объяснение брата было единственным, которое позволяло смириться с действительностью, не потеряв рассудок. - Нам никогда не при­ходилось встречаться с драконом - самым нереальным и загадочным из всех существ. Может быть, то создание, что мы видели сейчас, было кем-то другим, демоном, например.
   -Говорят, те, кто видел демона, сходят с ума... - чуть слышно прошептал Шед.
   Стоявший рядом с ним жрец, нервно дернув плечами, испуганно глянул на старого друга. В его глазах была доля осуждения. Человеку лучше не поминать слугу Губителя. Если, конечно, речь не идет о Творце заклинаний.
   Но эти мысли сами приходили на ум.
   -Демоны - слуги Губителя, - скользнул по чужакам острым, слов­но лезвие ножа, взглядом выдавил из себя Атен, - а дракон - священ­ный зверь повелителя небес. Дело в нас, не в нем. В нашей неспо­собности понять.
   -Конечно, - поспешил согласиться с ним Шед.
   -Да, да... - закивали Гешт и его помощники-служители, готовые согласиться с чем угодно, сказанным повелителем небес.
   -Но... - в отличие от горожан, летописцу было мало слова брата. Ему было нужно объяснение. И не только оно. Евсей переводил взгляд со своих на чужаков. - И что нам теперь делать?
   -Ждать, - кряхтя, Атен сел на один из множества камней-валу­нов, покрывавших поляну словно барханы пустыню. - Что еще могут ползающие по земле черви, которым никогда не суждено подняться в небеса?
   -Да... - Хранитель опустился рядом с ним. - Мы можем только ждать. Когда повелитель небес вернется к нам с новой победой. Потому что Он могущественнее всех демонов мироздания, Он, сильнейший среди небожителей...
   -Я отошлю служителей в город, - наклонился к нему Гешт, - нужно подготовиться к встрече с господином Шамашем.
   -Давай, - кивнул Шед. Ни один из них больше не сомневался в том, что к ним приходил сам бог солнца. И скоро Он вернет­ся вновь. Потому что здесь остались Его спутники-караванщики.
   -Утром нам уходить, - тем временем напомнил Атену Лигрен. Лекарь был хмур и насторожен. Он не считал, что в сложившихся усло­виях это правильно и вообще возможно.
   Атен молчал. Его глаза, устремленные в никуда, были сощуре­ны, губы шевелились, беззвучно повторяя слова молитвы. Несколько мгновений он раздумывал, после чего перевел взгляд на хозяев города.
   Маг ответил прежде, чем тот успел спросить:
   -Оставайтесь столько, сколько будет нужно, сколько хотите.
   Торговец чуть наклонил голову. Его глаза превратились в две тонкие трещины, в которых серела снежная бездна. Он слишком хоро­шо знал важность каждого слова и потому поспешил уточнить:
   -Остаться может весь караван, или только мы?
   -Весь караван, - Шед с самого начала это и имел ввиду.
   -Что ж... - Атен не благодарил Хранителя, принимая его дар как нечто само собой разумеющееся. В сущности, так оно и было: не город оказывал им честь, позволяя задержаться, а караван чтил своим присутствием город, когда это был не обычный караван.
   -Торговец, как ты думаешь, как скоро господин вернется? - спросил его Гешт.
   Резкий, даже злой взгляд был ему ответом.
   -Я... - служитель несколько растерялся. Он ожидал от караванщика если не доверия, то хотя бы понимания. Впрочем, у торговца была причина не говорить горожанам все­го, не так ли? - Я спрашиваю не из простого любопытства. Мне... Нам важно знать это, чтобы как можно лучше подготовиться к встрече с пове­лителем...
   -После всего, что уже случилось? - губы Атена скривились в усмешке.
   -Мы не виноваты...
   -Разве?
   -Атен, оставь их, - Лигрен и сам не знал почему встал на защи­ту чужаков. Может быть потому, что понял: никто другой сейчас этого сделать не захочет. А горожане нуждались в поддержке. Хотя бы на словах. - Неужели ты не видишь - им даже хуже, чем нам. По­тому что они все понимают и чувствуют за собой вину. И говорят о встрече, лишь чтобы спрятаться от нее за этими разговорами. Как прячется Мати в заботе о Шуллат... Не надо ни к чему готовиться, - с сочувствием взглянув на горожан, качнул головой Лигрен. - Он не лю­бит торжественных встреч.
   -Да причем здесь... - вспыхнул хозяин каравана, злость которого на себя начала перерастать в ярость в отношении чужаков, не просто ставших причиной всего произошедшего, но заставивших его самого стать участником этого кошмара. Именно кошма­ра, ведь он не верил ни одному собственному слову. Нет, он не врал. Всем сердцем, всей душой он надеялся, что хотя бы отдаленно прав в своих предположениях. Но... Но почему-то он совершенно ясно чувствовал - все совсем иначе.
   И он злился все сильнее. На себя, на горожан, на всех вок­руг. И на своего спутника, которому с чего-то вдруг взбрело в го­лову принять сторону чужаков. Которые чуть было не принесли в жертву его дочь. И которые зас­луживали самой страшной кары...
   Однако в то же самое время он понимал: в том же, что произош­ло, никто из чужаков не виноват. Если на ком и лежит вина, то только на одном существе.
   Но винить свою дочь - это было выше его сил. Малышке и так досталось. Ей столько всего пришлось пере­жить. А сколько еще предстоит... Ведь она стала причиной... Он еще даже не знал, чего именно. Все, что лежало на пути повелителя небес, было, конечно, самым важным, но даже если на той дороге на самом деле ничего не произошло, все равно проблем хватало. Кто знает, выживет ли золотая волчица. Так или иначе, богиня снегов никогда не простит Мати ее минутную слабость.
   Ему было невыносимо тяжело думать об этом и поэтому он обрадовался, когда Евсей прервал его размышления:
   -Когда зайдет луна...
   -Что - "когда зайдет луна"? - не понимая, что имел в виду летописец, переспросил Лигрен.
   -Все закончится, когда зайдет луна.
   Взоры людей сами собой поднялись к небесам. Затем вновь опустились на землю, устремившись на Евсея.
   -Что дает тебе эту уверенность? - Атен, не мигая, смотрел на брата.
   -Не знаю, - летописец пожал плечами. - Может быть, предчувс­твие.
   Горожане несколько мгновений смотрели на него, затем отвели глаза в сторону, так ни о чем и не спросив. Обменявшись друг с дру­гом взглядами, они замерли, приготовившись ждать. Если все так, как говорил этот странный караванщик... Впрочем, не менее стран­ный, чем остальные его спутники... В общем, если он прав - ждать придется не так долго. И уже очень скоро все останется позади. Не только события минующей ночи, но все, что происходило в городе, словно в кошмарном сне, на протяжении последних трех лет.
   Атен качнул головой, не разделяя уверенности брата, однако все же тихо проговорил:
   -Будем ждать...
   Он повернулся в ту сторону, где оставил дочь.
   Мати лежала, положив голову на бок свернувшегося с ней рядом Хана, продолжая и в полудреме, в которую погрузилась, осто­рожно поглаживать спавшую рядом Шуллат. От них веяло поко­ем. И в какое-то мгновение Атену подумалось: может быть действи­тельно все самое страшное осталось позади и нужно лишь дождаться, когда на смену плохому придет хорошее?
   -Будем ждать... - вновь повторил он. А затем все вокруг погру­зилось в тишину, в которой не было слышно ни стука сердца, ни ше­леста дыхания.
   Мысленно караванщик пытался представить себе происходившее в этот миг с повелителем небес, заглянуть в будущее...Но даже он сам понимал, что все его надежды и страхи бесконечно далеки от реальности. Реальности, в которой был бескрайний белый снег пустыни, стиравший очертания земли, заполняя ее трещины и равняя возвышен­ности, да мутно серое, мглистое, отданное во власть полной луне, небо...
   ...Первым, что ощутил Шамаш, очнувшись, был холод - сильный, сжигавший, словно огонь. Тепло покинуло тело, которое, онемев, лишилось способности двигаться. Казалось, что лед сковал его со всех сторон. Но сила осталась, хотя и где-то очень глубоко, так что на то, чтобы разбудить ее, наполнить душу пламенем потребовалось немало времени.
   Разбив толстую ледяную корку, он шагнул вперед, но в тот же миг покачнулся, не удержавшись на онемевших ногах, рух­нул на покрытый жесткой ледяной коркой снег. Боль захлестнула его огненным потоком. Она была его мучите­лем. Но и избавителем тоже, когда именно она помогла сжечь остат­ки холодного оцепенения. Еще несколько мгновений, и бог солнца провел ладонью по ли­цу, смахивая капельки воды. Затем он огляделся вокруг.
   Сперва Шамаш ничего не видел. Глаза слезились, все терялось в переплетении света и тени, наполненном морем солнечных бликов. Когда же зрение вернулось, перед его взглядом предстала снежная пустыня без конца и края, полная белого лунного света. А в небе, заслоняя ночное светило, царила огромная серая тень.
   -Здравствуй, Йрк.
   В тот же миг весь мир между небом и землей наполнил дикий, злой рев.
   Дракон приближался к земле, пикируя, выставил вперед мощные задние лапы, словно хищная птица, готовясь схватить свою добычу. А Шамаш даже не пытался защититься. Не потому что не верил, что крылатый странник действительно нападет. Просто он не мог и подумать о том, чтобы использовать силу против старого друга, друга, которому был обязан жизнью.
   -Я очень рад видеть тебя живым... - его губ коснулась теплая улыбка. И хотя глаза не покинула грусть, но даже она сделалась светлей.
   И дракон в самый последний миг, уже готовый распороть своими мечами-когтями покой земли на части, остановился. Он завис над тем, в ком видел своего врага, выгнул шею, поднеся огромные блюдца-глаза почти к самому его телу.
   "Ты называешь меня именем, которое не должен знать здесь никто!"
   "Мне оно известно".
   "Откуда? Как тебе удалось выведать его у небес и ветров? Ты выпытал их силой? Ты выпытал его у меня? Это ты нанес те раны, легшие шрамами на мою шкуру?"
   "Нет. Раны оставил бой, в котором мы были на одной стороне. Мое тело покрыто такими же шрамами. Многие из них продолжаются на тебе. Когда из ран текла кровь, она смешалась. В том бою ты назвал меня своим братом по крови... Неужели ты все забыл?"
   "Я помню... Смутно... Помню тебя... Мы были друзьями..."
   "Были... - он тяжело вздохнул. Это короткое слово причинило ему больше боли, чем все раны. Однако, он не спорил: - Хорошо. Если ты считаешь, что так будет лучше".
   "Не знаю... - глаза дракона стали задумчиво-туманны. Он действительно начинал вспоминать. И эти воспоминания причиняли боль. - Я остался один в снегах пустыни, один в совершенно чужом мире..."
   "Я виноват перед тобой. Поверил, что тебя не спасти. Прости меня".
   "Да, - лапы дракона коснулись земли, заставив ее содрогнуть­ся. В воздух поднялся водоворот снежинок, которые, носясь в бе­зумном танце, били по всему вокруг, режа кристалликами льда. Крылатый странник не особенно аккуратничал, однако же, чуть посторонился, не плюх­нувшись прямо на лежавшего на земле. - Ты бро­сил меня совсем одного! Ты даже не попытался найти меня!"
   Существо, чей образ сохранился в памяти крылатого гиганта, чтобы нести не радость обретения, но боль потерь, было сейчас в полной его власти. Ему ничего не стоило покончить с ним в любой момент. Но он не мог! Не понимал - почему? Ведь он так хотел этого - отомстить! Или нет?
   "Мне жаль", - тот не оправдывался, не пытался ничего объяс­нить, не ждал понимания. Он сделал то, о чем он так давно мечтал -попросил у дракона прощение. Все ос­тальное не имело значения. Теперь он мог просто ждать, что будет дальше.
   Дракон тоже ждал. Прежде, чем напасть, он хотел спросить... Спросить о том, что встревожило его дух. Не сильно, но достаточно, чтобы разбудить любопытство.
   "Мы ведь чужие в этом мире..."
   "Да".
   "Мы пришли сюда вместе..."
   "Да".
   "Да? И при этом ты - тот, кого здесь называют богом солнца?"
   "Да", - вновь подтвердил Шамаш.
   "Как такое возможно? Кто ты? "
   "Для тебя, друг мой..."
   "Для всех! Нельзя быть для кого-то одним, а для других - дру­гим! Если, конечно, ты - не лгун!"
   "Я никого не обманываю".
   "Да? Кто же ты? Если - колдун моего мира, мой старый друг, который был достоин того, чтобы я пожертвовал ради него своей жизнью, ты не можешь быть богом солнца этой земли! Как тебя зовут? "
   "Шамаш".
   Это было не то имя, которое он хотел услышать. Его друга звали иначе. А, значит, перед ним было совсем другое существо.
   "Раз так, - дракон открыл пасть, из которой вырвался пламень, опаливший снег совсем рядом с лежавшим на земле, обжигая. - Нам не о чем говорить. Готовься к смерти!"
   "Я готов, - он был совершенно спокоен и безразличен. - Уже давно... Трудно жить, не умирать".
   "Ну, значит, я совершу доброе дело, избавив тебя от это­й ноши..."
   "Да".
   Йрк занес над ним огромную когтистую лапу... И вновь остановился:
   "Почему ты не защищаешься? Богу солнца достаточно поше­велить пальцем, чтобы уничтожить обезумевшего зверя!"
   "Я не могу", - он смотрел на него, не мигая, в душе восхища­ясь красотой и могуществом дракона. То чувство, которое он испы­тал, увидев странника небес впервые, не ослабело со временем, теперь же, спустя столь долгую, как даже казалось - вечную разлуку, стало еще сильнее.
   "Ты... - дракон отвел голову назад, остановил лапу, которая уже была готова раздавить маленькое, словно жучок, существо, - ты сказал неправду. Но не тог­да, когда говорил, что мой друг, а когда назвал себя... Ты - не Шамаш...Ты..."
   "Нет, Йрк, - прервал его бог солнца. Хрипло вздохнув, он закрыл глаза. Он устал. Страшно устал. В какое-то мгновение, от­решившись ото всего остального, впервые, наверное, за все то вре­мя, что прошло с мгновения, когда он оказался в этом мире, он подумал о себе, не о других, и ему страшно захотелось уйти. Покинуть землю, которая, как никакая другая, была полна бед и испыта­ний... Губы продолжали шептать: - Никто в крае снежной пустыни не называет меня иначе. Для всех здесь я Шамаш".
   "Но эта ложь! - в глазах дракона вспыхнула злость, рожден­ная как непониманием, так и природным, врожденном неприятием обма­на, свойственной крылатым гигантам. - Как можешь ты называть себя чужим именем! Нет лжи большей, чем та, когда выдают себя за дру­гого, стремясь завладеть его судьбой!"
   "Я знаю... Я не хотел этого... Но раз так случилось, какая разница, по моей воле или против нее. Так что... - он на миг сжал посеревшие губы. - Если ты хочешь убить меня - сделай это. Если нет - прости".
   "За обман? "
   "За то, что оставил тебя."
   "Мне помогли... - ярость медленно начала покидать дух дракона. Он стал успокаиваться, задумался, погрустнел... - Скажи, ты верил, что я смогу тебя убить? После всего, что ты сделал для меня? После того, что случилось с нами обоими?"
   "За то время, что мы не виделись, много всего произошло. Я изменился. Ты стал другим".
   "Да... - в глазах дракона плавилась грусть. - Другим... Прежде я никогда бы не напал на тебя... Но теперь... Это случилось. Я и сам не знаю, как..."
   "Ярость не любит объяснений".
   "Не ярость... Не только она... Воспоминания тоже... Они ос­лепляют, возвращаясь не целиком, а по частям. И так внезапно... Нужно время, чтобы вспомнить все. Но я вспомнил. Теперь вспом­нил. И понял, что на самом деле никогда не держал на тебя обиды за случившееся. В том бою тебе досталось куда сильнее, чем мне... Я рад, что ты выжил, что мы встретились. И, все же... То, что я сделал... Это не простительно. Я на­пал на тебя. Я ведь действительно хотел тебя убить! Был готов сделать это! Простишь ли ты меня когда-нибудь? Смогу ли я заслужить..."
   "Как может не простить тот, кто сам ждет прощения?"
   "Странно это все, - задумчиво молвил дракон, - прощать... не­навидеть... - он прижал голову к земле, скосил глаза, не спуская взгляда с друга. - Как я мог ненавидеть тебя? Ведь это же ты. И не важно, как называют тебя в этом мире... Если хочешь, я тоже буду называть тебя Шамашем... - наверное, все же это была не та­кая уж большая ложь, а, может, и не ложь вообще. Во всяком слу­чае, в этом мире. - Тебе плохо? - вдруг, заметив гримасу боли, сколь­знувшую по лицу друга, встрепенулся дракон. - Я..."
   "Все в порядке, - стремясь успокоить крылатого странника, не позволяя ему ни на мгновение ощутить себя виноватым в том, что случилось, он, прижав правую руку к груди, унимая боль, оперся левой о снежную корку, приподнимаясь. Уже си­дя, он продолжал: - Йрк, что происходит в том городе?"
   "В который я прилетаю каждое полнолуние?"
   "А есть другой?"
   "Да. Тот, куда я улетаю из первого. Вон он", - дракон чуть качнул головой, указывая на нечто за спиной Шамаша.
   Обернувшись, тот увидел искрившиеся в лучах луны высокие ледяные стены, зеркальные башни, увенчанные тончайшими иглами-шпилями, увенчанными искрами звезд.
   В этом хрустальном замке был свет, однако, заключенный в темницу льда, он лишь светил, но не грел, казался отрешенным и безли­ким.
   -Если в этом городе когда-то и теплилась жизнь, то очень давно, - паром сорвались с губ слова.
   "Не все ли равно, мертв он сейчас или жив? Важно не насто­ящее, лишь то, что было и будет".
   Бог солнца перевел взгляд на дракона. Он давно перестал удивляться мудрости странника небес, языком которого слишком час­то говорили свышние. К тому же, с некоторых пор ему и самому стало казаться, что настоящее - не более чем звено, соединяющее воедино цепь вре­мен, лестница, поднимающая с этажа минувшего в башню грядущего.
   "Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе обо всем с самого нача­ла или только о самом главном?"-не спуская с него напряженного взгляда немигавших золото-лунных глаз, спросил дракон.
   "Если это не тот случай, когда важны подробности..."
   "Нет, - с явным облегчением вздохнул дракон. Однако уже че­рез мгновение у него в глазах зажглась доля сожаления : -Ты не ду­май: я бы с радостью проговорил с тобой и целый год, рассказывая о том, что пришлось пережить мне, узнавая, как складывался твой путь, но..."
   "Но сейчас для этого не лучшее время", - понимающе кивнул Шамаш.
   "Да..." - тяжело вздохнув, печально подтвердил Йрк.
   -Не грусти, - подбадривая его, прошептал бог солнца. Мыслен­ной рукой-невидимкой он коснулся головы гигантского зверя, поче­сал мягкую кожицу на том месте, где подбородок переходил в шею. Тот, довольный, закатил глаза, заурчал:
   "Ладно... Ведь у нас еще будет время для того, чтобы все расска­зать друг другу?"
   "Конечно. Впереди целая вечность. Я сделаю так, чтобы ты смог найти меня, когда захочешь".
   "Как в старые добрые времена... - казалось, что дракон улыба­ется, и, все же, в этой улыбке была доля грусти. - Жаль, что нельзя вернуться назад...!" - однако, все же, в его глазах брезжила надежда, но...
   "Увы..." - разбилась она о тяжелый вздох Шамаша, который сам мечтал вернуться в прежний мир. Нет, не навсегда. Для этого он уже был слишком крепко связан с землей снежной пустыни множеством обетов и предвидений. Но на время, пусть хотя бы на один день, один час, один миг, лишь чтобы взглянуть, как там обстоят дела, убедиться, что все в порядке. Во всяком случае, насколько это возможно, просто увидеть те мес­та, тех людей, которые были когда-то всей его жизнью.
   "Я... Я думал, что, может быть... - дракон мотнул головой. - Прости. Я понимаю: мы попали сюда не по твоей воле, даже не по твоему желанию. Это я попросил свышних о великой милости, но просто... Теперь, когда я все вспомнил... Мне стало страшно оди­ноко. Все мои родственники... Да что там, все, по­добные мне, остались где-то неимоверно, недостижимо далеко. И я подумал... Ведь тебе дано очень многое. Может быть, ты сможешь отыскать дорогу назад?"
   "Нет".
   "Нет? Значит, ее нет..." - его взгляд стал таким нес­частно-потерянным, что Шамаш, не выдержав, проговорил:
   "Не отчаивайся. Возможно, дорога между мирами и существует. Просто она не в прошлом, а где-то в будущем".
   "Ты думаешь, мы еще сможем..." - дух зверя воспрял, в гла­зах-лунах загорелась заря надежды.
   "Мне бы очень хотелось верить в это".
   "Да-а..." - протянул Йрк, глаза его подернулись дымкой-поволо­кой, словно внутренне он уже был в том времени, о котором теперь будет мечтать каждое мгновение. Но уже через несколько мгновений, вспомнив, он, отстранив­шись от грез, возвратился в реальность, чтобы, виновато глянув на Шамаша, шепнуть: "Прости. Я так и не ответил на твой вопрос. Дело в том, что... Я так сильно, так страстно хотел спросить... Узнать, возможно ли... Ну, вернуться..."
   "Я понимаю", - собеседник не торопил его. Он шевельнулся, чуть повернулся, устраиваясь поудобнее. Во всяком случае, нас­колько это было возможно на жестком колючем снегу.
   Заметив это, дракон осторожно придвинулся к нему, подставляя мощную, как холм, лапу, на которую можно было опереться, защи­щая крыльями от ветра.
   "Спасибо".
   "Тебе холодно? Я сильно поранил тебя? Почему ты не сказал? Давай, я отнесу тебя обратно, к твоим спутникам, чтобы они вылечили тебя... - он засуетил­ся, занервничал, вытянув шею, закрутил головой. - Или... - взглянув на ледяной дворец, который, в отличие от людского города, был совсем рядом, - может, лучше... - он не был до конца уверен, и все же решил предложить: - В холодный город. И позову ту, которая исцелила меня..."
   "Не надо".
   "Но почему?"
   "Она не поможет мне. Не потому что не захочет, просто не сможет. Вернуться же назад я не могу. Пока не могу. Скажи, ты переносил горожан в ледяной дворец, потому что тебе так велела его хозяйка? "
   "Да. То есть, нет. Она не приказала, сказала. Пойми: она ведь спасла мне жизнь. Неужели же я смог бы отказать ей в пер­вой же просьбе? Даже если мне это не нравилось... А это было совсем не так. Не совсем так. Конечно, где-то в чем-то мне было жаль людей, но, с другой стороны, они ведь чужие, совсем чу­жие, в них нет ни капли крови нашего мира. И вообще... Они сами со всем соглашались. Мне не приходилось ни отни­мать, ни угрожать, я лишь брал то, что они отдавали по доброй во­ле..."
   "Ты словно оправдываешься передо мной".
   "Ну... - надо признать, Йрк чувствовал себя не совсем уютно. Ему менее всего хотелось выглядеть жестоким или даже вероломным в глазах старого друга, который избрал людей этой земли себе в спутники и, должно быть, испытывал долю симпатии ко всем, имено­вавшимся здесь детьми огня. Во всяком случае, так казалось дра­кону, ведь иначе он не стал бы пытаться защитить их, рискуя собой. - Ты ведь не осуждаешь меня за это?"
   "Я не могу тебя судить. Друзей не судят".
   "Но если бы я не был твоим другом..."
   "Тоже нет. Ведь ты - дракон".
   "А в твоих глазах страннику небес можно больше, чем всем ос­тальным?" - Йрку показались странной эта мысль. Ведь прежде колдун никогда не делал разницы между своими друзьями, к какому бы ро­ду-племени те не относились.
   "Не в моих. Так думают дети огня. Закон этого мира де­лает подобных тебе священными зверями. Что же до меня, я считаю: каждому дано то, что другие ему позволяют".
   "Да-а... - снова протянул дракон, взглянув на собеседника с долей удивления. - В какой-то миг мне даже стало страшно: неужели я изменился так же сильно, как ты?"
   "Не знаю. Может быть, все дело не в нас, а в этой земле, которая ставит во главу угла то, что прежняя, полагая пустяком, не замечала".
   "Ее зовут Айя... - задумчиво проговорил Йрк, однако при этом его глаза были ясны и они внимательно смотрели на друга, ожидая, как тот отреагирует. - Ту, которая исцелила меня..."
   "Да, - просто кивнул Шамаш. Он так и думал. Это многое объясняло. За исключением разве что того, зачем богине снегов по­надобились жители города. - Йрк, те горожане, которых ты приносил в снежный дворец, что с ними стало?"
   "Они спят".
   "Сном жизни или смерти?"
   "На грани,- дракон наклонил голову. - Их плоть стала льдом, в котором драгоценным камнем замерло сердце. Мгновения не текут по­током крови..."
   "Но если их согреть..."
   "В тела вернется время и дети огня очнутся".
   Шамаш кивнул. С его губ сорвался вздох облегчения.
   "Ты хочешь вернуть их к жизни? И перенести назад, в их город?"
   "Да".
   "Теперь я вижу - ты тот же. Только ты думаешь о других боль­ше, чем о себе..."
   "Я не хотел ни во что не вмешиваться, но..."
   "Но я вынудил тебя. Принеся сюда. Значит, так должно было случиться".
   "Нет. Не совсем так..."
   "Я должен был принести сюда других... И сначала не тех, кого потом... Айя почему-то изменила свое решение... Она - причина того, что случилось..."
   "Скажи, девочка, за которой ты летел..."
   "Девочка... - Йрк помолчал несколько мгновений, словно разду­мывая, вспоминая. - Да, Айя ждала ее..."
   "Зачем? Зачем она ей понадобилась? Зачем ей понадобились все остальные? И вообще, зачем забирать силой тех, кто, скажи она, что таково ее желание, сами бы отправились к своей богине?"
   "Айя - не ты. Она не объясняет причин своих поступков. Ее планы принадлежат лишь ей и со стороны кажутся столь запутанны­ми, что никому не под силу в них разобраться... Спроси у нее. Может быть, тебе она ответил".
   "Нет. Не ответит".
   "Почему? - удивленно округлил глаза дракон, но не успел Шамаш ответить, как он и сам вспомнил: - А, да, Айя говорила что-то о том, что вы не можете встретиться. Какое-то там заклятие... Но, право же, я думал, это шутка. Или что-то вроде этого. С чего бы кому-то, более могущественному, чем вы двое, было накладывать столь нелепое, бессмысленное заклятие?"
   "Жители этого мира верят, что Нергал набросил на плечи Айя свой плащ-невидимку..."
   "Надеясь, что, оставаясь невидимой для своего любимого, она воспылает страстью к нему, -дракон фыркнул. - Это то же самое, что считать: раз в мире снежной пустыни у меня нет драконьей пары, я могу полю­бить и кого-то другого... Ну, там, голубя или тучу... Тем бо­лее, что самое нелепое в этой нелепице состоит в том, что ты ведь - не ее Шамаш".
   "Да. И наша встреча с ней сейчас давала бы Нергалу куда больше шансов, чем ожидание неизвестно чего".
   "Зачем одновременно делать и то, и другое, когда достаточно чего-то одного? Зачем заклятие, когда соперник убит? И вообще... Стран­ный мир. Странные законы. Может быть, и правильно, что ты вмеши­ваешься в эту неразбериху. Во всяком случае, твои поступки - единственное, что не лишено логики".
   "Ты никогда не любил загадок", - при воспоминании о минувшем, горькая улыбка на мгновение коснулась губ Шамаша.
   Заметив ее, дракон тоже погрустнел:
   "Память рождает печаль..." - он огляделся вокруг.
   Казалось бы, то же небо, та же земля... Крылатый зверь не видел осо­бой разницы между ними в том мире и этом. Ему было все равно, ми­мо каким облаков - сердоликовых или лазурных - пролетать, на ка­кую землю - белую или изумрудную глядеть с вышины. Но перестать тосковать по своим соплеменникам... Это было невозможно. Особенно когда одиночество усиливало тоску, доводя ее време­нами до исступления, даже безумия.
   "Ты не одинок здесь", - понимая его, может быть, даже лучше, чем самого себя, проговорил Шамаш. Его рука - тень вновь косну­лась головы небесного странника.
   "Да... - вздохнув, признал тот. - Есть ты, на помощь и понимание которого я всегда могу рассчитывать..."
   "И та, которая спасла тебя".
   "Н-нет, - задумчиво протянул дракон. Его раздвоенный на конце язык выскользнул из пасти, со свистом разрезая воздух, совсем так, как это делает змея. - Она-другая... Она слишком сильно хотела стать моей хозяйкой, чтобы быть другом... Вот тебя я бы назвал хозяином... В этом мире, где все считают себя принадлежащими ко­му-то... И вообще, все вокруг верят, что драконы - твои священные звери..."
   "Бога солнца".
   "Да. Но ведь ты и есть бог солнца. Так что, возможно, мне действительно стоит..."
   "Нет, Йрк, - остановил его Шамаш, - я слишком ценю дружбу, чтобы покупать за нее, словно звонкую монету, раба".
   "Я знал, что ты так скажешь. Может быть, потому без страха и заговорил с тобой об этом. Ты понимаешь, что для дракона нет ни­чего важнее свободы. И вообще, если бы этот мир следовал твоим обычаям, а не своим глупым правилам и законам, он был бы много лучше. И из него не ушли бы такие, как я... Прости меня за эту грусть. Но... Просто одиночество бывает разным..." - просвистел он, совсем как потерявшийся среди снегов малютка-ветерок.
   "Разным, друг мой. Я понял, какая грусть, ка­кое одиночество гнетет тебя. Зря. Ибо оно есть лишь внутри те­бя".
   "Если бы! Если бы так! Я отдал бы все на свете за то, чтобы твои слова оказались действительностью, а не лишь стремлением успокоить, поддержать меня!"
   "Это правда".
   "Но на земле снежной пустыни нет места драконам!"
   "А разве странники небес не редкие гости на любой земле, на земле вообще?"
   "Я знаю, ты всегда говоришь только правду, но... Мне так трудно поверить... В то, что ты пытаешься мне сказать... Ведь столько времени меня убеждали, что второго подобного мне в этом мироздании нет..."
   Дракон, поднявшись на задние лапы, выпрямился, раскрыл крылья, представая во всей своей красе и могуществе - огромный, словно гора. Казалось бы, как только воздух носит по своим доро­гам такую махину, которую с трудом выдерживает земля в те краткие мгновения, когда крылатый зверь оказывается на ее поверхности. Его золотые глаза мерцали, переливаясь множеством разноцвет­ных искр. Сомнение сменялось надеждой, та - робкой верой, которую так хочется, но так трудно принять, потому что страшно разуве­риться.
   "Загляни в мои глаза".
   "Ты встречал их?" - в его душу вошла робкая искра надежды.
   "Нет. Но я слишком долго смотрел в зеркало мира, когда искал тебя. Теперь в моих глазах то же отражение, что хранит в себе ка­мень Намтара. Взгляни в них и ты увидишь те тени, которые кружились в нем, ожидая тебя".
   "Может быть... - дракон все еще сомневался. Даже вернее - бо­ялся, чувствуя, что вот-вот сделает шаг, после которого уже не сможет вернуться к прежней, размеренной в своем пустом спокойс­твии жизни. Однако желание найти себе подобных, в конце концов, пе­ресилило все страхи. И он устремил на бога солнца взгляд огромных рыжих глаз.
   Несколько мгновений над пустыней лишь ветра шептались со снегами, обсуждая то, что было, предполагая, что будет дальше.А затем...
   "Да! - громкий вскрик-рев разбил тишину. Дракон взмыл в небе­са, закружил, словно танцуя с невидимыми воздушными духами, лег­кий и грациозный в своей родной стихии. - Я видел их, видел! Они действительно есть! Пусть они - не из моего рода, но... Но они могут стать моей будущей семьей, и... Теперь я знаю, где их искать! Я понимаю, почему не находил прежде. Я искал совсем не там! Да я просто не искал по-настоящему, когда верил, что все поиски напрасны..." - чувства просто захлестывали его дух. Он был готов обратиться лучом солнца, чтобы скользнуть по снегам, пере­носясь подобно молнии с одного края земли на другой.
   Однако...
   Он внезапно остановился.
   "Прости, я... Я так обрадовался, что забыл... Прежде чем ле­теть в грядущее, нужно разобраться с настоящим. Со всем, что я тут натворил", - в его глазах вспыхнуло чувство, которое можно было бы принять за ярость.
   "Йрк..."
   "Да, друг, со всем! И со всеми! - он повернул голову в ледя­ному дворцу. Его глаза гневно сузились. - Х-хш, - зло зашипел он. - Я ведь так ей верил! Я считал: если она спасла меня, вылечила, зна­чит, она - хорошее, доброе существо, которому можно доверять!"
   "Она могла не знать..."
   "Что в этом мире есть подобные мне? Могла! Ну и сказала бы так: "я не знаю". Зачем было лишать меня веры решительным "нет"?! "Нет" - и все тут!"
   "Возможно, она ошибалась. Ошибалась, убежденная в своей право­те".
   "Нет, она сделала это специально! Потому что хотела удержать меня рядом с собой! Потому что я был нужен ей для осуществления каких-то ее планов... Впрочем, - глаза дракона блеснули яростью, морду искривила гримаса презрения, - теперь, когда я знаю..."
   "Йрк, ты не должен ненавидеть ее. Она ведь спасла тебя".
   "Что с того! Ответственность лежит не на том, кто принимает помощь, а том, кто ее оказывает! Это спасающий обязан беспокоиться о будущем. И постоянно заботиться о том, кому он сохранил жизнь. Так, а не наоборот! Такова истинная благодарность мироздания!"
   "И все же..."
   "Почему тебя заботит Айя? Ведь она никто для тебя!"
   "Все когда-то были чужаками, незнакомцами, одинокими стран­никами. До тех пор, пока их пути не пересеклись. И мы с тобой".
   "Нет! - возмущенно мотнул головой Йрк. Как такое может быть! Разве они не были друзьями с самого детства, всегда! И, потом, как можно вообще сравнивать! - Ты и она, вы совсем не похожи! У тебя даже в голове не укладывается, как это - обманывать, отнимать надежду лишь затем, чтобы удер­жать!"
   "Йрк..."
   "Давай не будем о ней, хорошо? Может быть, когда-нибудь я пойму. Когда она изменится. Или когда я успокоюсь настолько, что сама эта мысль не будет выглядеть в моих глазах олицетворени­ем обмана. Может быть, тогда я прощу ее. Но не теперь! - он огляделся вокруг. - Ладно. Забудем об Айе. Ты не хочешь, чтобы я думал о ней плохо, я не могу думать хорошо. Оставим. Забудем. Поговорим о другом. Что ты собираешься делать дальше? Отогреешь уснувших и отведешь их обратно в город? "
   "Их много?"
   "Я неважно считаю, но да, много. Я ведь носил их сюда не один год... И... И... Ну, ты понимаешь..."
   "Что ж... - Шамаш немного помолчал, задумавшись, словно прики­дывая что-то в уме. - Значит, на возвращение потребуется некоторое время", - проговорил он. Однако, это ничего не изменяло. Так или иначе, он собирался вернуть жителей города домой. И следовало сделать это поскорее, пока силы не оставили его израненное тело.

Глава 22

   Перед тем, как пришло время взойти солнцу, на землю спусти­лись самые черные и холодные мгновения, в которые власть над ми­ром отдавалась призракам и теням, кружившим в немом танце тоски, навевая ужас на души тех, кто встречал предрассветье не в неж­ных объятьях сна, а в мрачном бодрствовании...
   "Скорей пусть спустится на душу,
   Покой, который не нарушит
   Ни страха вскрик, ни горя плач.
   Пускай не знает неудач
   Миг просветления, восхода
   Святого. Духи непогоды
   Пускай обходят стороной
   Его края! Храни, бог мой,
   Меня от бед, от тени ночи,
   Что смерть лишь смертному пророчит
   И, ненавидя все вокруг,
   Из тишины рождает звук," - губы сами шептали слова молитвы, представлявшейся единственной опорой в черной пустоте, где, не на небе, но уже и не на земле, билось о прутья невидимой клетки сердце.
   А тут еще луна, освещавшая в своем великодушии землю, зашла вдруг за тучу. И ночь стала так черна, словно ее поглотила бездна. Холод на крыльях ветра проник под тонкий покров одежд, ост­рыми длинными иглами пронзая тело, внося дрожь в душу, усиливая и без того беспредельный страх перед грядущим.
   -Атен... - с трудом, сквозь нервно сжатые зубы, которые время от времени прошибала дрожь, начал Евсей, но брат остановил его безнадежным взмахом руки:
   -Знаю... - процедил он. - Знаю: уже давно пора рассвести...
   -Но не видно и отблеска зари, - сорвалось с губ Хранителя города. Шед выглядел совсем дряхлым стариком, одна нога которого стояла уже на земле сада благих душ, а вторая оставалась в краю снежной пустыни только потому, что его удерживало дело, не доведя которое до конца он не мог уйти. - Да простит меня повелитель небес за сом­нение в Его могуществе... - едва слышно прошептал он.
   -Атен, дракон - Его священный зверь... - нервно кутаясь в плащ, проговорил Лигрен. - Что бы ни случилось, он не посмел бы. Даже если Губитель сумел набросить на шею небесному зверю свою цепь, которую не в силах порвать и демоны...
   -О чем тогда беспокоиться? - хмуро глянул на него хозяин ка­равана.-Жди.
   -Но если это был не дракон, а демон, принявший его облик? Что тогда?
   Атен лишь нервно дернул плечами. Что он мог сказать?
   -Луна уже зашла, а солнца все нет... - Гешт облизал потрескавшиеся губы. Сглотнув, он повернулся к магу. - А ведь по всем расчетам сегодня луна должна была дождаться солнца, чтобы встретиться на грани...
   -Замолчи, - прервал его Шед. Хранитель болезненно поморщился. Как будто он не знал всего этого и сам! К чему напоминать о том, что лишь больнее ранит и... - Холодно, - клубом пара сорвалось с губ хозяина города. - Как же холодно! - он кутался в складки своих доро­гих парадных одеяний, не предназначенных для того, чтобы хранить тепло, когда шившему их со всем старанием и усердием мастеру-портному не могло и в голову прийти в голову, что Хранителю станет холодно в согревавшемся его силой оазисе.
   Как тихо он ни говорил, стоявшие чуть в стороне служители все же услышали его слова и один из них, поспешно стянув с себя шерстяной плащ, накинул его на поникшие, угловато колючие плечи мага.
   -Спасибо, - благодарно взглянул на него старик. - Возвращайся в город, сынок.
   -Позволь мне остаться, - склонив перед Хранителем голову, поп­росил служитель. Ему было непривычно и тяжело идти против воли хозяина города, которому при посвящении он дал клятву верного служения, и, все же, желание дождаться прихода бога солнца было сильнее всех остальных мыслей и чувств.
   Шед несколько мгновений смотрел на него, прекрасно понимая, что тот думает, чувствует сейчас: "Лишь миг, всего только взгляд на небожителя, особенно - по­велителя небес, стоит не одной жизни... Даже если за этим мгнове­нием ждет пустота", - помрачнев, он опустил голову на грудь.
   Им не приходилось надеяться на благосклонность господина Шамаша. Даже если отрешиться от произошедшего, слепо уверовав в то, что случившееся не имело ничего общего с увиден­ным, когда глаза так часто обманываются, видя не то, что есть или не то, что нужно...
   Горожане ошиблись, поверив, что Он сменил свое отношение к жертвоприношению, которое презирал и ненавидел всегда. Они ошиблись, не приняв на веру слова хозяина каравана о том, что торговцы - спутники повелителя небес. Они ошиблись, думая, что эта девушка, Мати - дочь богини снегов и повелитель небес хочет наказать ее за неверность супруги. Великие боги, да как они вообще могли хотя бы помыслить о том, что кто-то, пусть даже богиня луны, может пойти против воли господина Шамаша, нарушить данную Ему клятву, прочней ко­торой нет ничего в мироздании!
   Вот и получалось, что, стремясь угадать причину обрушившейся на город беды, они не просто совершили ошибку, но сами стали этой причиной.
   Оставалась единственная надежда - может быть, они уже достаточно заплатили за все? Ведь не стал же небожитель в ярости разрушать город.
   Однако, с другой стороны...
   То, что происходило сейчас, могло явиться еще более ужасным наказани­ем, чем мгновенный конец. Если Он решил отвратить свой лик от того края земли, на кото­ром стоял их город, и над оазисом навеки вечные нависнет пустынный мрак ночи, который не сможет разогнать вся в мире огненная вода и не согреет даже сила мага, тогда очень скоро живущим здесь самая страшная смерть будет казаться избавлением, а пустота - покоем.
   -Неужели солнце никогда больше не взойдет для нас? - словно вторя его мыслям, проговорил кто-то рядом, не пытаясь скрыть своего ужаса перед возможностью подобного.
   Скрипнув зубами, Шед на мгновение закрыл глаза, понимая, что не в силах дать ответ на этот вопрос. И не только спрашивавшему, но и самому себе.
   -Атен... - Евсей повернулся к брату. По чер­там его лицам, движениям рук было видно, как сильно он нервнича­ет. Да, караванщикам до­велось увидеть много чудес, о которых все остальные ныне живущие на земле если и знали, то только из сказок. Но о том, что происходило этой ночью, не говорилось ни в од­ной легенде.
   Дракон напал на своего хозяина? Невероятно! Да, крылатый зверь мог быть болен, его сознание могло быть затуманено. Но не настолько же, чтобы не узнать своего повелителя!
   Что же до того, что образ дракона мог принять демон, Евсей не верил в возможность подобного, хотя бы потому, что повелитель небес в этом случае обязательно заметил бы подмену. Ведь Он видит суть созданий, не их облик. И тогда единственным возможным объяснением было - Губителю каким-то неведомым образом удалось получить власть над крылатым зверем.
   Тогда солнце действительно может никогда больше не взойти.
   -Атен... - он вновь и вновь, во власти всех этих мыслей и страхов, пытался заговорить с братом.
   -Ну что тебе! - устало глянул на Евсея хозяин каравана. Его лицо в полутьме казалось совершенно бледным, несмотря на всполохи горевших рядом костров с огненной водой. Только веки изможденных глаз покраснели, словно края ожидавшего возвращения солнца гори­зонта. - Чего вы все от меня ждете? Каких ответов? - нервно взмахнул он руками. - Я только человек! Обычный человек!
   -Но тебе дан дар предвидения, - не унимался летописец, который был не в силах и дальше просто стоять и ждать, когда совершится чудо.
   -Дар! - фыркнул Атен.Однако презрительная усмешка быстро сме­нилась болезненной гримасой. - Это не дар, а скорее проклятие. Когда нужно напугать дурными страхами-предчувствиями - он тут как тут, а если требуется его помощь, предостережение - ищи свищи по пустыни... Да и вообще.. Эх, - он махнул рукой - "Что тут еще ска­жешь?"
   -И все же? - продолжал настаивать Евсей.
   Хозяин каравана устремил на брата тяжелый хмурый взгляд - "Ну что ты лезешь? Чего тебе неймется?"
   -Действительно, Атен... - поддержал летописца лекарь.
   -Почему всем всегда кажется, что я знаю больше дру­гих! Или Шамаш, уходя вместе с бо­гиней врачевания, сказал мне что-то, чего бы не слышали вы? Или Он говорил со мной после Своего возвращения, а не явился прямо сюда, на поляну, на этот... - он хотел сказать - демонский, гибельный, даже - нергальский обряд, но, устремив на мгновение взгляд на непроглядные мрачно-хмурые небеса, решил промолчать, боясь навлечь на всех еще большую опасность - беду, которая бы превосходила ту, что уже виделась в фантазиях о реальности.
   -Но разве накануне Он не говорил с тобой о предсказаниях?
   -Да неужели, знай я обо всем этом, - он обвел руками вокруг, зная, что один взгляд красноречивее множества слов, - позволил бы каравану войти в город?
   -Ты ведь и хотел, чтобы мы обошли оазис стороной, - осторожно напомнил ему Лигрен. - И если бы не случившееся...
   -Это Мати, - помрачнев, пробормотал Атен. Он с силой стиснул пальцы,так, что костяшки побелели, а ногти ушли глубоко в ладони, выдавливая из них капельки алой крови. - Она все знала. А я не слушал ее, старый дурак!...
   -Может быть, стоит спросить у нее... - бросив взгляд на дре­мавшую в окружении священных зверей богини снегов девушку, начал было Шед, но торговец резко прервал мага.
   -Нет! - вскричал он словно раненный зверь Его глаза налились ог­нем, волосы взлохматились, так что за человеческим обличием нача­ли проглядываться черты волка, готового, вставая на защиту своего детеныша, рвать горла врагов.
   -Действительно, - озабоченно глянув на брата, проговорил Ев­сей, - будет лучше оставить девочку в покое...
   -Раньше надо было спрашивать! И слушать! - Атен тяжело дышал. На его лбу выступили капельки пота, лицо покраснело, словно от напряжения. - Ей и так столько всего пришлось пережить! Я и предс­тавить себе не могу, как невыносимо тяжело было девочке войти в город, быть здесь, зная, что ей суждено... - его дыхание перехвати­ло и, не закончив фразы, он с силой стиснул зубы, сдерживая гото­вый сорваться с губ крик боли и отчаяния.
   -В какое-то мгновение, - пробормотал Лигрен, - когда дракон по­летел к Мати, мне показалось, что он хочет разорвать малышку в клочья...
   -Не он! - резко повернувшись к своему спутнику по тропе кара­вана, пронзил его взглядом Атен. - Не наводи напраслину на священ­ного зверя! Это горожане во всем виноваты! Они хотели принести мою дочь в жертву! Дракон лишь собирался забрать то, то было ему оставлено!
   На мгновение между горожанами и караванщиками нависла напря­женная тишина, которую, словно молнии тяжелый грозовой воздух, пронизывали взгляды.
   Тут была и ненависть -Атен не скрывал своих чувств, которые ясно читавших в то ос­тывавших в два кусочка льда, то вспыхивавших лампами с огненной водой глазах.
   И презрение - Лигрен слишком хорошо знал, что такое обряд жертвоприношения, чтобы жалеть тех, кто прибегал к нему, пусть даже во имя спасения, во исполнение воли небожителей, не важно.
   И сомнение - Евсей не был уверен, что горожане так уж вино­ваты. Ведь они всего лишь следовали высшей воле. Единственное, за что можно было бы их осуждать, это за неспособность понять, чего ждали от них небожители. Их вина и, одновременно, беда была в том, что они ошиблись... Но разве многим среди смертных дано понимать, чего ждут от людей боги?
   Что же касается горожан, то в их душах и глазах было отчаяние... Отчаяние тех, кто вдруг понял: все, что они делали, та дорога, которую столь старательно выбирали, по которой так осторожно шли, оказа­лась не путем к спасению, а шагом в бездну.
   -Мы просто выполняли волю... - начал было Гешт. Среди всех горожан, стоявших на жертвенной поляне, он оставал­ся единственным, сохранившим способность надеяться, а потому пы­тался оправдаться.
   -Нергала! - сорвалось с губ хозяина каравана.
   -Не произноси имя Губителя, караванщик! - побледнев, прохрипел жрец. - Не здесь, не сейчас! Пусть ты - избранный, это не освобож­дает тебя от необходимости следовать законам и обычаям, установ­ленным для всех!
   -Правда, Атен... - Евсей, скользнув взглядом по набухшим, словно в ожидании страшнейшей ночной метели небесам, поежился. Впервые с того самого момента, когда он осознал себя летописцем, караванщику не хотелось оставаться в том крае, которому предстоит войти в историю. Он с трудом удерживал себя от того, чтобы броситься бежать прочь, стремясь укрыться за пологом повозки, под покровом сна, пережидая мгновения легенд, и вернуться лишь когда все будет решено и вновь установится покой обычной будничной жизни.
   -Да кто такой Губитель! - словно обезумев, перестав контроли­ровать свою речь, не обращая внимания на то, что за слова срыва­ются с его губ, в сердцах кричал хозяин каравана. - Ни один дух из его слуг, ни один самый ужасный демон не способен даже задумать такое, что творят люди! Прикры­вать ненавистный Шамашу обряд Его именем! Вовлечь в это... эту грязь, мерзость дракона - Его священное животное!
   -Но... Но ведь дракон прилетел к нам сам... Мы не звали его... И, потом, жребий... Его бросает господин Намтар, бог судь­бы... - испуганно заговорил кто-то у них за спиной.
   Но Атен не слушал и не слышал горожанина. Он продолжал:
   -Да еще, оправдываясь, перекидывать всю свою вину на плечи богов!
   -Караванщик... - начал собравшийся все еще раз объяснить жрец, но умолк, почувствовав, как ему на плечо легла рука Храните­ля.
   -Не надо, - качнул головой старый маг.
   -Но он должен понять!
   -Зачем? Уже поздно. Все уже слу­чилось. Осталось дождаться последней воли.
   -Ждать?! Смиренно и безропотно?! Нет! - резко мотнул головой Атен. В его глазах были ненависть и упрямство.
   -А что ты можешь сделать? Что изменишь всеми этими словами, возгласами и взрывами эмоций? Лишь уведешь себя еще дальше за грань отчаяния, у которой остановились мы.
   -Смирись, - кивнул, соглашаясь со старым другом, хозяин горо­да. Его глаза заблестели, замерцали, излучая мягкий, теплый свет магии. Он смотрел на хозяина каравана не мигая, не отрывая взгляда ни на миг, прося, убеждая и заставляя подчиниться, успо­коиться, склонить голову перед судьбой.
   -Нет! - процедил тот сквозь зубы. Это была уже не просто злость, а слепая ярость.
   Маг, тяжело вздохнув, качнул головой. Он понял: совершенно беспо­лезно в чем-то убеждать чужака, спорить с ним. Караванщик не примет никаких слов. Потому что не услышит их.Подобная убежденность заслуживала уважения. Не каждому смертному дана такая сила - верить столь сильно, столь страстно, что не допускать никаких сомнений.
   Тем временем Атен, оторвав взгляд от полога небес, глядя на озаренную светом зажженных по краям поляны костров с огненной водой, призванных отделять жертвенную поляну от остального края, шагнул вперед, к холму.
   Служители смотрели вслед ему, не скрывая восхищения. Самим им было страшно и помыслить о том, чтобы сойти со своего места, которое было... во всяком случае - казалось единственным прочным, надежным оазисом в бушующей пустыне мрака и теней.
   -Хозяин вашего каравана - великий человек, - проговорил Шед, обращаясь к торговцам.
   -Да, - наклонил голову в знак согласия лекарь. В его глазах тоже было восхищение. - В нем больше веры, чем в сердце жреца.
   -А ты жрец? - спросил его Гешт, нисколько не сомнева­ясь, что так оно и есть.
   -Нет.
   -Почему? - удивился тот.
   -Караван - не город. В нем не может быть служителей.
   -Но как же? - удивился тот. - Ведь ваш караван - не обычный. Вы...
   -Спутники повелителя небес... - кивнул Евсей. - Да.
   -И несмотря на это...
   -Как раз из-за этого, - затем, несмотря на всю свою нескрывае­мую неприязнь к горожанам, Лигрен все же снизошел до объясне­ний. - Он не любит благоговейного трепета в глазах тех, кто идет с Ним рядом, Ему претят песнопе­ния- молитвы и обряды, вплетенные в каждый шаг.
   -Вы - спутники небожителя и поэтому не можете быть Его слу­жителями? - в голове горожан просто не укладывалось подобное. Они-то считали, что только жрец да маг могут приблизиться к богам настолько, чтобы удостоиться Их внимания, разговора с Ними и тем более прихода од­ного из Них. А тут...
   -Он... Он не обычный бог... - понимая их смятение, проговорил Лигрен.
   -Да, конечно, - разве кто-то сомневался в этом? Господин Шамаш - величайший из богов. И тем большим должно быть величие Его спутников. А те вели себя, словно обычные караванщики! - И ты, - Гешт с подозрением смотрел на Лигрена, словно стремясь уличить его в обмане, - никогда не был жрецом?
   -Когда-то. Пока жил в городе.
   -А потом?
   -В караване я стал рабом.
   -Рабом?! - горожане опешили.
   -Да. До той поры, пока не обрел свободу.
   -И кто ты сейчас?
   -Лекарь.
   -Простой лекарь?!
   -Да, - кивнул Лигрен.
   "Конечно, - хозяева города переглянулись, - если такова была воля бога солнца... Может быть, Он не хотел слишком возвышать сво­их спутников, не желая, чтобы, вознесенные в поднебесье, они возгордились и потеряли землю под ногами. Но..."
   -Хозяин каравана говорил, что среди вас есть летописец...
   -Это он, - лекарь качнул головой в сторону Евсея.
   -Разве то, что происходит с повелителем небес в Его странс­твиях по земле не заслуживает того, чтобы об этом знали и помнили? - проговорил Евсей таким тоном, словно его обвиняли в прис­воении себе чужих заслуг. Однако, видя, что на него смотрят не с осуждением, а восхищением, он, несколько смутившись, пробормотал себе под нос, словно не зная до конца, хочет он чтобы кто-то ус­лышал эти его слова, или нет: - Атен хотел, чтобы списки легенд ос­тались в вашем городе...
   -Да! - вскричали в один голос старики. Это было бы замечатель­но! Если им удастся вымолить прощение у бога солнца, если Он сми­лостивится над ними, неразумными, и позволит жить дальше... Они выучат эти легенды, чтобы не только передавать их из поколения в поколение своим потомкам, но и рассказывать всем тем караванщи­кам, которые будут приходить в город. Жаль, что торговцы идут лишь по одной дороге, вслед за солнцем, жаль, что их оста­лось так мало. Но хоть сколько... - Хозяин каравана говорил... - начали они, но дого­ворить не успели.
   -Однако теперь, - продолжал Евсей, делая вид, что не слышит и не видит горожан, а, может быть, так оно и было на самом де­ле, - я сомневаюсь, стоит ли...
   -Но почему?! - в глазах Шеда и Гешта отразилось отчаяние детей, у которых покрутили перед носом лакомой конфеткой, а потом запихнули ее в свой собственный рот. - Легенды... Они ведь пишутся для того, чтобы их читали! Не только достойные, но и те, которые с их помощью могут исправиться, стать лучше...
   Бровь летописца чуть приподнялась.
   -Дело не в вас, а во мне. Я не хочу отдавать вам списки своих легенд - и все!
   -Что?! - его собеседники растерялись. - Но как может... Какое может иметь значение желание смертного, когда...
   -Ты не понимаешь, чужак, - Евсей приг­ладил усы, провел рукой по бороде. - Все дело именно в желании. Я стал летописцем по своей собственной воле. Никто не заставляет меня делать то, что я делаю. Не бог солнца определяет, что достойно легенды, а что нет, что должно быть увековечено, а что - забыто.
   -Не совсем так, Евсей, - вмешался в их разговор Лигрен, для которого почему-то показалось важно, чтобы все сказанное здесь и сейчас было не просто частью правды, а всей правдой, с начала и до конца, без натяжек и недомолвок, даже в том, что, в общем-то, не имело к чужакам никакого отношения. -Тогда, в том городе, Он...
   -Он говорил, не приказывал. Ради детей.
   -Да, - соглашаясь, кивнул лекарь.
   -Но... - Шед и Гешт переводили взгляд с одного спутника бога солнца на другого, уже ничего не понимая.
   -Это правда, - повернувшись к ним, проговорил Лигрен.
   -Хотя и, опять-таки, не вся, - вздохнув, прошептал летописец.
   -Я чего-то не знаю?
   -Никто не знает всего, - Евсей вновь вздохнул. - Странно, что мы заговорили об этом сейчас. Наверное, не следовало бы. Но во тьме всегда стремишься найти что-то светлое...
   -Когда все закончится, - глядя на них с тем восхищением, ко­торое всегда рождает все непознанное, непонятное, а потому - ве­ликое, прошептал Шед. - Это тоже станет легендой.
   -Да, - губы Лигрена вдруг искривились в грустной усмеш­ке, - у вас есть возможность войти в историю. Только если вас забо­тит, каким вы явитесь в грезах потомкам, следовало бы позабо­титься об этом раньше.
   -Но вы ведь не знаете всего! - воскликнул кто-то из служите­лей.
   -Помолчи, - прервал его Хранитель. Он взглянул прямо в лицо караванщику - смело и открыто: - Поверь, летописец, нас сейчас меньше всего беспокоит, какими мы будем в твоей легенде. Что бы ты ни написал - это твое право.
   -Я не собираюсь очернять вас, - ответил, немного помолчал, Ев­сей, - но и обелять не стану.
   - Нас сейчас заботит совсем другое. Мы... Мы стремились понять, что происхо­дит. Нельзя же просто смотреть, как медленно умирает город, принося своих детей в жертву. Наша беда... Наша вина в том, что мы все не верно поняли. Мы совершили ошибку... Как ты думаешь... Как вы думаете, - Шед повернул на миг голову в сторону лекаря, - нам удастся вымолить прощение у бога солнца, или теперь мы наказаны навеки вечные и обречены скитаться во тьме, вдали от света, в краю, где, на приграничье миров, властвуют лишь демоны да тени? Простит ли Он нас?
   Караванщики переглянулись. Их лица помрачнели.
   Всем смертным свойственно ошибаться. И смеяться над чужими ошибками - грех. Особенно когда те и сами все понимают и стре­мятся исправить ее.
   -Он милосерден, - промолвил Лигрен,вспоминая все, что происхо­дило на его глазах. И, все же, в душе лекаря не было полной увереннос­ти. Ведь ничего подобного никогда прежде не случалось.
   Господину ненавистен обряд жертвоприношения. Его беспокоит судь­ба Мати. Ему не нравится этот город. Не случайно же Он не желал входить в него. А ведь такого не было даже в том оазисе, кото­рый должен было стать второй Куфой...
   -Не нам решать за Него, - Евсей на мгновение поджал губы. - Но лекарь прав - Он милосерден. Он прощал тех, кто, возможно, был большим грешником, чем вы. Он бог справедливости. Верьте и уповайте на это - милосердие и справедливость.
   Время шло. А вокруг ничего не изменялось. И людям, искавшим объяснение происходившему, уже начало мерещиться всякое: а вдруг там, за лесной чертой, жизнь течет своим обыч­ным размеренным чередом? Не случайно же никто из служителей, которых жрец города послал предупредить о скором при­ходе бога солнца и подготовить все к встрече, до сих пор не вернулся. Да, жертвенная поляна на самом краю оазиса и путь к ней от жилища людей был не близок, да, посланцам хозяев города так или иначе на своем пути пришлось бы отвечать на множество вопросов, останавливаясь и удлиняя нужное на дорогу время, и, все же... Все же разве им не следовало поторопиться, когда по всем срокам гос­подин Шамаш уже давно должен был вернуться? Или время здесь, на поляне, и за ее пределами, текло по-разному? Или служителей нет, потому что они уже встречали повелителя небес, там, за гранью? И лишь они, стоявшие на этом проклятом бо­гами месте, ничего об не знают...
   "Зачем? - Лигрен терялся в догадках. - Зачем мы здесь? Или это испытание, через которое мы должны прой­ти, подтверждая свое право и дальше оставаться спутником бога солнца? Да, все небожители, даже самые милосердные, строги и жестки. Но Шамаш... Он всегда вел себя иначе. Во всяком случае, с нами. И Мати..."
   Стоило лекарь подумать о девушке, как его взгляд сам собой обратился на ее маленькую хрупкую фигурку, сжавшуюся в комок под защитой золотых волков. Сперва ему показалось, что Мати спит, что боги смилостивились над ней, послав покой забытья, но потом скорее почувствовал, чем увидел - нет, ей не было дано этой милости.
   Караванщику было жаль девочку. Да, та виновата, сомнений нет. Хотя бы в том, что так упрямо стремилась избежать предопределенного. И то, что Мати еще не достигла возраста испытаний, было слабым утешением.
   Лигрен беспокоился за нее. Она всегда казалась ему такой чувственной, ранимой. Лекарю даже подумалось: "А что если она попытается покончить с жизнью, не видя в ней больше смысла?" - но потом, приглядевшись к ней, он понял, что хотя бы эти его страхи напрасны. От Мати веяло не слабостью, а решимостью, не беспомощностью, но злостью. Так, словно она видела виновных не в себе, а вокруг.
   Это было не правильно. Лигрен и подумать боялся, к чему мо­гут привести девушку такие мысли. Но, с другой стороны, во всяком случае, сейчас, пока, так было и лучше... Для Мати... А раз так... Пусть думает. Что же будет потом - случится потом.
   -Что-то не так... Во всем этом... Что-то нарушилось... Пошло другой дорогой... - донесся до горожан и караванщиков, преры­вая их размышления, привлекая внимание, голос Атена. - Все должно было произойти иначе. Не знаю как, но иначе!
   Иначе... Тогда он лишился бы дочери... Нет, она бы не умерла. Просто... Просто он уже никогда не встретил бы ее вновь. Она ушла б неизвестно куда. И все... Только что это - "все"? Когда он закрывал глаза, стараясь увидеть лицо девочки, перед его внутренним взглядом почему-то представала бескрай­няя снежная пустыня, пустая, белая и безжизненно холодная. От нее веяло пробивавшим до самой души морозом и сквозило обидой - глу­бокой, нескрываемой, лишенной ярости, но переполненной тос­кой. А еще пустыня виделась ему уже немолодой женщиной, женой, к ко­торой спустя долгий караванный круг возвращалась потерянная ког­да-то дочь. И мать страстно хотела увидеть свое чадо, коснуться, поцеловать. Но ее выросший ребенок лишь в страхе шарахался в сторону, не узнавая родную душу. Странно... Странное сравнение... Ведь пустыня - это богиня Айя, которую хотя и называют Матушкой метелицей, но лишь чтобы задобрить, обратить на себя Ее внимание. На самом же деле госпожа снегов - вечно молодая богиня-невеста, только-только ставшая же­ной, у которой никогда не было детей.
   И тут вдруг земля задрожала. Глаза всех обратились к небесам, стремясь не пропустить первого мига восшествия бога солнца на Его лучезарный престол. Но чудо никогда не приходит с той стороны, откуда его ждут. Оно по своей природе внезапно, неожиданно.
   -Великие боги! - чей-то пораженный возглас заставил всех вздрогнуть. - Смотрите! - проследив за слабым взмахом дрожав­шей руки одного из служителей, люди увидели две колонны, которые, точно деревья, выросли из земли. Они сверкали, словно были отлиты из сгустившейся в металл огненной воды, излу­чая жар, как лучи солнца, не нынешне­го, а такого, каким оно было в легендарные времена, когда земля была зеленой и плодородной, когда реки и моря не сковывал лед, а снег был лишь во владениях луны.
   Эти колонны жили своей собственной жизнью - особой, неповторимой, тайной. Их мерцание то усиливалось, выражая радость, то блекло, словно в тоске. Они о чем-то беззвучно переговаривались друг с другом, и наступил миг, когда всем, устремившим на них взгляд, страстно захотелось понять их речь, ощутить их переживания, узнать хотя бы одну, самую нез­начительную из их тайн.
   А затем между колоннами возникли врата. Прошло лишь мгновение и, на глазах пораженных людей, они распахнулись. Из них вырвался столь яркий свет, что все зажмурились. Но даже когда смертные открыли глаза, к ним не сразу вернулась способность видеть. А когда они прозрели...
   -Великий бог, милосердный и всепрощающий, понимающий без слов и помогающий без просьб... - губы сами зашептали слова молит­вы.
   Из магических... нет, не магических - божественных врат стали выходить люди.
   Пришельцы выглядели растерянными, пораженными не менее встречавших их, в глазах было то же непо­нимание происходившего. Впрочем, и те, и другие уже оставили всякие попытки что-либо понять, всецело отдавшись во власть вере.
   -Асти! - узнав в одной из пришедших свою дочь, сорвался с мес­та пожилой служитель.
   -Папа! - отделилась от остальных совсем молоденькая девушка, которая, по-видимому, лишь совсем недавно прошла испытание и еще не успела покинуть дом родителей ради своего собственного. Не за­мечая никого вокруг, не стыдясь своих чувств и не пытаясь их скрыть, она бросилась отцу на грудь, прижалась.
   -Ты вся дрожишь... - он гладил ее по голове, целовал рыжеватые шелковистые волосы.
   -Мне холодно... - белыми, плохо слушавшимися губами прошептала та.
   -Сейчас, - засуетился отец, - сейчас, - он торопливо отцепил свой старый, но от этого не ставший менее теплым шерстяной плащ, чтобы укутать им дочь.
   -Спасибо! - было видно, что ей не просто приятна забота отца, но что она в этот миг особенно в ней нуждалась, словно маленький ребенок.
   А горожанин, немного успокоившись, налюбовавшись дочерью, спросил, не в силах сдержать своего любопытства:
   -Милая, что случилось?
   Ведь девочке пришлось пережить такое... Такое... Он даже не находил слов, чтобы выразить то, что чувствовал в этот миг. Еще бы. Его дочь не просто воскресла из мертвых. Она пережила самое необычное приключение, которое только могло выпасть на долю смертного.
   -Я не знаю, - уткнувшаяся лицом в грудь служителя девушка ничего не видела, не чувствовала обращенных на нее взгля­дом горожан и караванщиков. Ей казалось, что она говорит лишь со своим отцом, и потому вела себя свободно, без смущения и страха. - Я спала. Спала... И мне снилась снежная пустыня. И ледяной дворец. Метель, которая воздушной невидимкой танцевала в огромных, словно целая площадь, залах. Все было совсем так, как об этом рассказывали караванщики. Даже еще прекраснее... Чудеснее... Только... Только там было очень холодно. В этом сне. Так холодно, что каждый раз, когда я возвращаюсь в него в своих мыслях, мне становится зябко...
   -Ничего. В сердце оазиса ты быстро отогреешься. Вот увидишь. А что случилось потом? - поймав на себе взгляд Шеда, спросил служитель.
   -Ну... Меня... И всех остальных... Тех, кто был со мной в том сне... Кто был такими же снежными слугами богини луны... Нас разбудил господин Шамаш... И сказал, что мы можем вернуться до­мой... Если пожелаем... Ну... Мне очень сильно хотелось домой... Мне было приятно служить богине снегов... Но... Но ведь это было лишь во сне... И будет... Когда я засну навсегда... А пока мое место в мире людей... Ведь так, папа?
   -Конечно. Конечно, девочка моя. Все будет так, как ты захо­чешь...Ты... - взглянув на нее повнимательнее, проговорил мужчина. - Ты совсем не изменилась.
   -А я должна была?
   -Ну... Видишь ли, девочка моя, ведь с тех пор, как дракон унес тебя, прошло три года.
   -Целых три?! - она оторвала лицо от груди отца. В ее глазах удивление соединялось со страхом.-Но этого не может быть! Я дума­ла... Я была уверена - все случилось только вчера! Я не могла спать так долго! - и, все же, вглядываясь в черты отца, она видела в них след, оставленный этими долгими годами жизненного пути. Волосы совсем поседели. И морщины... Раньше их было меньше... Или все это ей лишь показалось?
   А люди все выходили и выходили из врат...
   -Великий бог, - глядя на них - пусть растерянных, неуверенно державшихся на ногах, таращивших по сторонам, ничего не ви­дя, но живых и здоровых, прошептал маг, - Ты вернул нам их целыми и невредимыми!
   Из глаз Хранителя потекли слезы. Быстро мигая, стремясь таким образом унять резь, он смотрел на тех, кого все уже считал поте­рянными навеки, и в чьей смерти винил себя все минувшее время. Не было ни дня, чтобы хозяин города не вспоминал о них, не молил бо­гов о милосердии, прося о воздаянии для пошедших на самопожертво­вание если не в жизни, то после смерти. И вот его молитва оказалась услышанной...
   Возвращенные повелителем небес сбивались в толпу у врат. Никто не плакал, горюя по потерянным годам, никто не смеялся, радуясь счастливому избавле­нию, возможно, просто не понимая, через что им выпало пройти, какое ис­пытание они оставили позади. Для них все случившееся было только сном, лишь сном. И те­перь, пробудившись, им нужно было время, чтобы понять, что с ними на самом деле произошло.
   Пока они приходили в себя, врата, пропустив еще одну недавнюю жертву дракона, замерцали ровным светом. Однако они не закрывались.
   Евсей качнул головой. До этого мгновения он и представлял себе, как много горожан были принесены в жертву дракону. Нет, он, конечно, знал, что обряд совершался каждое полнолуние в течение трех лет, однако... Ему почему-то казалось, что речь идет о единицах, ну, дюжине, пусть даже двух дюжинах... Но летописцу и в голову не приходило подсчитать... В конце концов, какое ему было дело до чужаков? Но когда все они предстали у него перед глазами, караванщик просто не мог не заметить, не обратить внимание на то, как их много.
   "Это ведь целый караван! - Евсей переводил взгляд с одного из вернувшихся на другого. Тут были и взрослые, в расцвете сил, и молодые, едва переступившие грань испытания, и совсем маленькие дети. Жребий не выпадал разве что старикам и младенцам. - И не маленький кара­ван... Окажись они в замерзшем городе, то могли бы стать зерном его новой жизни... Конечно, если бы среди них был наделенный магическим даром... - и тут ему пришла в голову мысль... А что если таким и был план богов? Не господина Шамаша, конечно - повелитель небес действовал бы открыто. Он, объяснявший свои поступки и ис­кавший в глазах смертных понимание, не стал бы играть жизнями и судьбами смертных так, словно они не более чем бездушные куклы у Него в руках. Но другие...
   "Вот именно, другие, - мгновение спустя, поджав губы, с долей обиды поду­мал он, - для большинства небожителей мы и есть куклы - безвольные, без­ропотные, во всем послушные..."
   -Все вернулись? - между тем, повернувшись в Хранителю, спросил жрец. - Мне кажется, все.
   -Нет, - качнул головой маг.
   -А кого нет? - тот закрутил головой, вглядываясь в лица возвращенных. Гешт помнил всех, принесенных в жертву. Он помнил бы их, даже ес­ли б не хотел - лица людей намертво запечатлелись в глазах служи­теля, чтобы не забыться даже в вечном сне, наполняя его метанием и скорбью. Однако же теперь, держа перед глазами лица, сравнивая их с тем, что хранилось в па­мяти, перебирая вновь и вновь, он никак не мог отыскать того по­терянного.
   -Шата, - в отличие от старого друга, магу не нужно было искать, чтобы найти.
   -Твоего сына? - Гешт еще больше удивился, а затем, видя скорбь в глазах Хранителя, продолжал, стремясь как-то поддержать, успокоить его. - Наверное, он просто задержался... Мало ли что... Может, господин Шамаш захотел поговорить с ним...
   -Почему именно с ним? Шат не наделен даром. Он - самый обычный смертный.
   -Ну, знаешь... - Гешт пожал плечами. - Никому, кроме небожите­лей, не ведомо, почему все происходит так, а не иначе. Может быть, такова была его судьба - покинуть завратный мир позже дру­гих...
   -Или не покинуть его вовсе!
   -Зачем богу отпускать всех, оставляя одного?
   -Чтобы наказать меня. За то, что я, нарушая Его волю, совер­шал обряд жертвоприношения!
   -Ты думал, что следовал Его воле.
   -Думал. Но теперь-то ясно, что я ошибался!
   -Если так, то наказывать следовало бы и меня.
   -У тебя нет детей!
   -Но есть племянники. У которых растут дети... Гешт, я не знаю, почему никому из них не выпал черный жребий. Возможно, он ждал их впереди, может быть, те боги, что ополчились на наш го­род, готовили для них нечто еще более ужасное... Ты что же, винишь меня за то, что....
   -Нет, - не дал ему договорить Хранитель,-конечно нет, прости меня. Просто... - он провел ладонью по лицу, словно смахивая еще не успевшие скатиться с век слезы, качнул головой. - Не знаю, что на ме­ня вдруг нашло. Наверное, просто я забыл о том, кто я есть. И, чувствуя себя простым смертным, оказался не в силах ра­доваться вместе с другими избавлению их родных, когда эта радость обошла стороной меня самого.
   Стоило ему сказать это, как луч пламени, матовым потоком лившийся из врат, вздрогнул, затрепетал, выпуская из неведомых пределов еще одного человека. В первый миг контуры его фигуры бы­ли неясными, черты лица неразличимы. Но стоило ему отойти от ис­точника света всего лишь на шаг, как они прояснилось...
   Вздох облегчения сорвался с губ Хранителя.
   -Шат! - он бросился к сыну.
   Все, собравшиеся на поляне, повернулись к ним. Даже Атен, отвлекшись от своих мыслей, взглянул на последне­го из вернувшихся горожан. И, приподняв брови, с сомнением качнул головой. Собственно, он и прежде обращал внимание на то, что дети наделенных даром почти всегда ничего из себя не представляли. Он не встречал ни одного сына Хранителя, который был бы наделен да­ром. Другое дело - внук. или племянник. В общем, кто-то из родственников, но не сын.
   А этот... Он не походил на отца вообще ни в чем, даже внешне, являя собой его полную противоположность - невысокий сутулый толстячок с кривоватыми ногами и неуклюжими лапами-руками. Черты лица расплывчаты, маленькие бусинки глаз. В общем - некрасив даже для бедного ремесленника, не то что сына хозяина города. Единственно, чем, по-видимому, боги не обделили его, был ум. Не хитрость, не изворотливость - а именно чистый, просветлен­ный ум мудреца.
   -Отец, - остановившись в шаге от мага, он замер, замолчал на миг, обведя взглядом всех, кто был на поляне, задержался на своих недавних спутниках по неведомым землям. - Прикажи служителям отвести их, - он указал на возвращенных городу головой, - по домам. Пусть рядом с ними будут родные души, когда до их собственных дойдет смысл случившегося, когда они поймут, через что прошли.
   -Гешт...
   -Я все сделаю, - торопливо проговорил жрец. Он не спрашивал объяснений. И вовсе не потому, что, хотя просьба и исходила от Шата, ее поддержал Хранитель города, которому все жители оазиса должны были беспрекословно подчинять­ся. Просто жрец привык - если тихий, обычно молчаливо-задумчивый сын Шеда что-то говорит - значит, это действительно важно. Что же до объяснений... В отличие от отца, Шат их не признавал вовсе, считая важным лишь главное слово, а не все те рассуждения, кото­рые вели к нему. Так что ждать от него большего, чем было сказа­но, имело столько же смысла, как и просить объяснений от богов.
   И, все же, к его немалому удивлению, жрец получил эти объяс­нения, правда, уже позже, когда, приказ служителям был отдан и те повели возвращенных повелителем небес горожан домой.
   -Бог солнца, - не спуская глаз с сына, спросил Шед, - ты видел Его?
   -Да, - ему, пусть с трудом, но удавалось сдерживать свои чувс­тва, хотя и по лихорадочному блеску глаз, подрагиванию губ было видно, как сильно он захвачен ими.
   -Расскажи!
   -О Нем?
   Хранитель замешкался на мгновение. Да, вообще-то, в этом бы­ло что-то недопустимое, даже крамольное - обсуждать бога со смертными. И, все же, любопытство было сильнее рассудка.
   -Да!
   -Свой взгляд дороже слова, - качнув головой, проговорил Шат.
   -Он придет в город? - он уже перестал на это надеяться.
   -Он так сказал.
   -И когда? Скоро? - хозяев города охватило такое нервное воз­буждение, что они, незаметно для себя, стали словно нетерпеливые дети переступать с ноги на ногу, теребя подрагивавшими пальцами края рукавов.
   -Уже да. Он сказал - как только последний из вернувшихся покинет по­ляну.
   -Но почему... - старики переглянулись. Их сердца, души пронзил своими холодными иглами страх, когда в мыслях уже вновь начали рисоваться картины вечных мук в подземных пещерах госпожи Кигаль. Что если повелитель небес решил прийти в город лишь за­тем, чтобы покарать виновных в Его глазах?
   -Он сказал... - Шат замешкался на миг, нахмурился, стре­мясь как можно точнее вспомнить и передать слова повелителя не­бес.- Господин Шамаш сказал, что не может вернуться сюда той до­рогой, которую открыл для нас. Он сказал, что Его принесет дра­кон...
   -И бог солнца не хотел, чтобы вид крылатого странника вернул боль, всколыхнул уснувший страх в сердцах тех, кому приходилось видеть его в миг жертвоприношения, - закончил за горожанина Евсей, который до этого мгновения молчаливо стоял рядом с хозяевами города, не вмешиваясь в их разговор. Теперь же и он не выдержал, заговорив. Слова словно сами соскользнули с его губ, помимо его воли. Лето­писец даже смутился: выходило, что он подслушивал их разговор и был столь бестактен, что сам признал это.-Прости.
   -Все так, как ты говоришь, караванщик, - сын Хранителя взгля­нул на него глазами, в которых читалась зависть. Ведь перед ним был спутник величайшего среди небожителей.
   -Он столь милосерден... - восхищенно прошептал Шед.
   -Да! - глаза Гешта сверкали восхищением, предвкушением неч­то большего, чем просто чуда. Закинув голову, жрец с нетерпением вглядывался в начавшие светлеть небеса, разбуженные пока еще робкой, жавшейся к нити горизонта зарей, ожидая, когда по­явится бог солнца. Старик боялся упустить хотя бы один миг, за­быть даже самую слабую, незначительную деталь, ведь все, что ему предстояло увидеть, уже заранее обрело божественный смысл, свя­щенное значение.

Глава 23

   -Ну слава богам! - прошептал, облегченно вздохнув, Атен.
   Караванщик, наконец, мог успокоиться. Теперь он знал, что с Шамашем все в порядке. К тому же, его озабоченность столь мучи­тельно долгим ожиданием повелителя небес стала угасать, получив объяснение: господину было нужно время, чтобы найти жителей города, вернуть их к жизни и привести назад, домой.
   Вот-вот взойдет солнце. Придет конец этой страшной ночи, а вместе с ней - и времени, отведенному каравану на остановку в оазисе. И слава богам. С недавних пор Атен стал радоваться возвращению в мир снегов даже больше, чем приближению к зеленому оазису. И не он один - все его спутники по тропе каравана тоже. В крае метели много спокойнее. Нет, конечно, всюду свои трудности и опасности, но к ним за долгие годы пути все привыкли. В городе же вечно происходит что-то из ряда вон. Словно горожане специально выдумывают проблемы, вы­ход из которых приходилось искать караванщикам. Вернее - их бо­жественному спутнику и покровителю - повелителю небес.
   Караванщик поднял глаза к небесам, встречая зарю. Но прежде, чем светило вышло из-за горизонта, из сумрака ночи выс­кользнула огромная черная тень дракона. На это раз крылатый зверь не стал кружить над землей. Он не пугал людей грозным рыком, не зачаровывал могуществом и силой. Странник небес лишь на мгновение завис над поляной, словно показывая собравшимся на ней людям, сколько места ему понадобится и куда должны отодвинуться дети огня, чтобы не попасть под удар когтис­тых лап и огромных кожистых крыльев.
   -В сторону! В сторону! - сразу поняв его, крикнул Атен. Пригиба­ясь под резкими порывами ветра, караванщик бросился к горожанами, замахал на них руками, отгоняя назад.
   Служители, пораженные до глубины души, лишь, не отрываясь, смотрели на драко­на. Оцепенение страха ушло, ужас перестал слепить глаза. И они разглядели в крылатом гиганте то, что не видели прежде - величие, от кото­рого, словно от яркого света, можно было ослепнуть.
   И лишь голос караванщика вывел их из этого оцепенения:
   -Отступите назад! - приказал он своим спутникам, которые тотчас подчинились ему. - Вы тоже отойдите, - с некоторой неуверенностью - имел ли он право командовать хозяевами города? - продолжал Атен. Поэтому он был несколько удивлен, когда те без возражений подчинились, словно признавая за караванщиком это право. -Так, - замешкавшись на мгновение, пробормотал себе под нос караванщик. - Хорошо, - он вновь повернулся к дракону, который, дож­давшись, пока люди отойдут, осторожно опустился на землю.
   Движения крылатого зверя были чрезвычайно медленны, неожи­данно плавны. И, все же, когда когтистые лапы коснулись земли, они остави­ли на ней глубокие борозды-царапины. Миг - и небесный странник замер. Крылья поникли, точно плащом укрывая тело. Шея изогнулась, голова склонилась к земле.
   Зеленоватая кожица век дрогнула, приподнялась, открывая ог­ромные черные колодца глаз. Пристальный взгляд, охватив все вок­руг, остановился на караванщике, который, заглянув в их бездны, застыл, чувствуя, что дух покидает тело, поглощенный мраком. Еще мгнове­ние, и...
   -Атен!
   Караванщик вздрогнул, услышав голос. Он подумал, что с ним заговорил сам дракон, был восхищен, очарован...
   -Атен! - только когда его окликнули вновь, он узнал голос ле­каря.
   -Да? - вздохнув с долей разочарования повернулся он к Лигрену.
   -Может быть, нам не стоит подходить к нему... - покосившись на гигантского зверя, проговорил тот.
   -Но почему!
   -Мне кажется... - лекарь вновь взглянул на странника не­бес. - Он недолюбливает людей.
   Атен повел бровью.
   -С чего ты взял? - дракон был священным зверем Шамаша, а бо­лее благосклонного к смертным небожителя трудно было себе предс­тавить. И, все же, хозяин каравана остановился.
   Вообще-то, ему не особенно и хотелось подходить к исполину, которому было доста­точно чуть шевельнуться, чтобы раздавить человека. Тем более, что его внимание уже было поглощено другим.
   На голове дракона, за рогами вспыхнул свет, подобный пламени драгоценного камня в короне повелителя небес. На мгновение скосив взгляд назад, Атен отметил, что все, бывшие на поляне, смотрели теперь на этот свет, забыв обо всем ином, даже о сказочном звере.
   А свечение медленно сорвалось с головы дракона. Словно солнечный шар, скатывавшийся со священного холма, соединявшего небеса и землю, оно стало спускаться вниз, медленно, величаво, будто идя-скользя по невидимым ступеням. Приближаясь к застывшим в благоговейном трепете людям, оно стало тускнеть, так что уже спустя несколько мгновений глаза смертных на­чали различать в нем очертания... Фигуру...
   -Господин! - вздох облегчения сорвался с губ хо­зяина каравана, который бросился к своему божеству.
   -Тихо, Атсинен, - голос бога солнца был низок и шипящ, как дыхание ветра. - Дракон не любит шума, - едва ноги Шамаша коснулись земли, свечение по­гасло, ушло в глубь черных глаз. А в следующее мгновение он положил тя­желую, как камень, и, вместе с тем, столь горячую, что ее жар чувствовался даже через одежду, руку на плечо хозяина каравана, и двинулся вперед, уводя спутника прочь от поднявшего голову над землей крылатого странника, - и вообще чужих рядом, - продолжал он. - Прости, торговец, но для него все люди этого мира чужие.
   -Да, конечно,я понимаю... - он ни на что и не претендовал. Ведь дра­кон - это дракон! - Ты... С Тобой все в порядке?
   -Ничего... Нормально, - как-то вскользь ответил Шамаш. Караванщик отметил бледность его лица и то, что рука на плече бы­ла не просто дружеским жестом. - Подожди мгновение, - остановившись, он повернулся к крылатому страннику. Их глаза встретились.
   "Все, дружище, лети, - на языке мыслей проговорил бог солнца. - Спасибо тебе".
   "Шамаш... Шамаш, ты очень слаб... Я ведь вижу. Я сильно поранил тебя, и..."
   "Лети, - его губ коснулась добрая улыбка. Он ясно видел и прекрасно понимал, как не терпелось Йрку поскорее встретить по­добных себе, обрести новую семью. Особенно теперь, когда дракон узнал, что это возможно, понял, где искать. И было особенно приятно оттого, что даже в такое мгновение крылатый странник помнил, ду­мал о нем. - Не беспокойся. Видишь - я не один".
   "Но они, - дракон даже не взглянул на детей огня, продолжая смотреть лишь на Шамаша, - всего лишь простые смертные..."
   "Среди них лекарь, который вылечил меня в тот день, ког­да я сам думал, что умираю".
   "Да, - во имя истины крылатый зверь не мог с этим не согла­ситься, хотя ему и тогда, и даже сейчас мало верилось в способности лишенных дара. - И, все же... Обещай, что позовешь меня, ес­ли я понадоблюсь!"
   "Обещаю".
   "И не будешь с этим тянуть до последнего мига. Хорошо?"
   "Хорошо, дружище".
   "Тогда ладно, - дракону хотелось поскорее взмыть в небеса, и, все же, он заставлял себя двигаться медленно, осторожно, - помни - ты обещал..."
   "Да".
   И лишь тогда странник небес, расправив крылья, взлетел. Воз­дух огласился радостным приветливым рыком. Покинув нелюби­мую землю, гигант вернулся в свою родную небесную стихию.
   Шамаш же, заметив лежавшую на земле волчицу, двинулся к ней.
   "Шуллат..." - мысленно заговорил он с золотой охотницей.
   Та чуть шевельнулась, приподняла заостренную морду с блек­лой, свалявшейся шкурой, устремила на бога солнца измученный взгляд поблескивавших болезненным блеском, слезившихся глаз.
   "Как ты?"
   Волчица уже собиралась ответить, но ее опередила Мати.
   -А ты что, сам не видишь? - оторвав голову от бока Хана, вскинулась та, глядя на бога солнца с нескрываемой злостью.
   -Малыш...
   -Что "малыш"? Нет! - видя, что бог солнца стал склоняться над ее Шуллат, вскричала девушка, останавливая его. - Не тронь ее!
   -Дочка... - с удивлением и страхом глядя на Мати начал было Атен.
   Но девушка резко прервала его:
   -Не вмешивайся! - и продолжала, обращаясь к Шамашу: - И не делай вид, что тебе жаль Шуши! Это ты виноват в том, что с ней случилось!
   "Мати, нет! - испуганно глянув на нее, всхлипнула волчица.- Я сама виновата! Ведь я первой напала на дракона..." - затем она перевела полный мольбы взгляд на бога солнца, прося хозяина все по­нять и простить девочку хотя бы - за непозволительно дерзкие речи.
   -Тебе досталось и ты еще и виновата?! - Мати не могла согласиться с подругой, она просто не желала этого д­лать! - Да если бы дракон не прилетел, ничего бы не случилось!
   -Но ведь не по Его воле он прилетел сюда! - попытался уре­зонить, переубедить упрямицу Атен, но это было то же самое, что кричать ветру, убеждая его остановиться.
   -Не оправдывай его! - она не хотела никого слушать. - Стран­ник небес - его священный зверь! Более того, он его друг! А мы с Шуши, выходит, нет! - в ее глазах, словах, была обида, которая не знала предела. Погрузившись в нее, словно в метель, душа де­вушки словно отделилась от всего остального мира стеной снега.
   -Шамаш... - хозяин каравана смотрел на него несчастными гла­зами, в которых поблескивали слезы. Ему было невыносимо больно.
   Уж кто-кто, а бог солнца не заслуживал этих обвинений. Разве Он виноват в том, что творилось в этом городе, жители которого сами признавали свою вину перед лицом повелителя небес? Разве Он не вернулся, вняв мольбам хозяина каравана? Разве не пришел сразу же на помощь Мати, защищая ее? Разве...
   Он знал, как обидны подобные упреки, особенно если они столь же далеки от справедливости, как небесный свод от земли. Ему самому было горько слышать эти слова. Каково же должно было быть господину? И это все вместо благодарности?
   Отец испугался, что небожитель отвернется от его дочери, лишит ее своей благосклонности. И это, в довершение ко всем тем наказаниям, которые и так ожидали впереди его девочку. Всем сердцем, всей душой он просил повелителя небес не сердиться на малышку. "На нее что-то нашло... Просто затмение какое-то..."
   -И вообще, - хмуро глядя в сторону, продолжала цедить сквозь с силой сжатые зубы, Мати, - если бы ты не заговорил со мной о предсказании будущего, ничего бы этого не случилось! Я не испугалась бы дракона! Он не набросился бы на меня! Все было бы иначе!
   Шамаш качнул головой. Он с болью и тоской смотрел на девуш­ку, однако же не сказал ни слова в свое оправдание, даже не попы­тался ее разубедить. Бог солнца понимал - сейчас это бессмысленно. Она все равно не услышит его, не захочет выслушать.
   -Ты совсем не думал о нас, - продолжала она, словно специально накручивая себя, все ярче и ярче разжигая бушевавший в ее груди яростный огонь, - иначе не прилетел бы назад на драконе! Нет, тебе нужно было произвести на горожан впечатление! Показать им, что этот исполин тебе послушен. И тебе было совсем все равно, что почувствуем мы... Не трогай Шул­лат! - видя, что, несмотря на все ее слова, Шамаш все же склонился к волчице, Мати с силой стукнула его по руке. - Она моя! Я сама о ней позабочусь!
   Шамаш выпрямился:
   -Раз ты думаешь, что так будет лучше... - и он повернулся, собираясь уходить.
   -Шамаш, прости Мати! - взмолился Атен. - Она не ведает, что творит!
   -Если она считает, что сможет сама позаботиться о Шуллат - это ее право, - проговорил бог солнца. И, все же, найдя взглядом Лигрена, он тихо спросил: - Что с волчицей?
   -Я не уверен, но... - лекарь говорил осторожно, вымеряя каж­дое слово, когда речь шла о священном животном, ответственность за жизнь которого непомерно велика. - Но, кажется, все не слишком плохо. Раны не глубокие. Переломов нет.
   -Что ж... - Шамаш повернулся к Атену: - Караван готов отпра­виться в путь?
   -Да, - поспешил ответить тот. - Повелитель моей души, не обижай­ся на Мати, она...
   -О чем ты говоришь, торговец? - бог солнца взглянул на него с непониманием. - Как может взрослый обижаться на ребен­ка?
   -Мати уже не малышка, которой прощается все. Она стала пре­тендовать на права взрослых... -"даже более того", - скосив взгляд на волчицу, замершую возле девушки, подумал он, а затем продол­жал: - А вместе с правами даются и обязанности...
   -Для меня она ребенок, - качнул головой небожитель. И эти его слова несколько успокоили отца.
   Шамаш же огляделся вокруг, заметил рядом большой серый камень, медленно подошел к нему, сел. Несколько мгновений он молчал, отдыхая. Затем, переведя ды­хание, провел ладонью по лицу, смахивая капельки пота. И лишь после заговорил вновь:
   -Эта поляна лежит на тропе каравана?
   -Да, - кивнул Атен. Он не сводил с повелителя небес вниматель­ного взгляда настороженных глаз, еще не понимая, вернее - не до конца понимая, почему тот спрашивал.
   -Но если Ты считаешь... - быстрее, чем брат успел сказать еще хотя бы слово, вместо него заговорил Евсей, решивший, что Шамаш хочет продлить пребывание в городе, возможно, у Него бы­ли какие-то планы. - Мы могли бы задержаться... - он повернулся в сторону Хранителя, словно спрашивая - ведь он не будет возражать? Хотя этот вопрос уже был задан раз. И не мысленно, а вслух. И, потом, разве не было и так ясно, что никто, ни ремесленник, ни разбойник, ни воин, ни служитель, ни тем более наделенный даром не пойдет против воли небожителя, особенно - повелителя небес.
   Шед уже собирался воскликнуть: "Для нас было бы такой честью..." Но зазвучавший вновь голос господина Шамаша заставил его умолкнуть прежде, чем что-либо сказать.
   -Нет. Я спросил лишь потому, что хотел бы дождаться караван здесь.
   Он медленно обвел задумчивым взглядом поляну, начавшую, про­буждаясь от ночного сна, наполняться красками рассвета. Как-то сами собой погасли костры с огненной водой. И никто этого даже не заметил. Воздух стал свеж и прохладен. Деревья о чем-то шептались с ветрами... И, все же, несмотря на неповторимую чудесность рассвета что-то не позволяло назвать этот край краси­вым. Может быть, память о том, что совсем недавно здесь происхо­дило.
   На лицо Шамаша набежала тень. В глаза прокралась грусть.
   Но хозяин города, смотревший на повелителя небес не мигая, не смея даже вздохнуть, принял ее за укор. На не гнувшихся, будто отмороженных ногах он сделал несколько шагов в сторону своего божества и затем, не в силах более терпеть внутреннее напряжение, охватившее не только тело, но и душу, и дух, рухнул ниц.
   -Прости, господин! - вскричал он.
   -Поднимись, - Шамаш шевельнулся, собираясь встать, чтобы подой­ти к горожанину, но видя, что к тому уже подступили с двух сторон Лигрен и Евсей, остановился, оставаясь сидеть на камне, поджав одну ногу, а вторую вытянув вперед.
   -Прости! - когда караванщики подняли мага, он повис у них на руках, стремясь хотя бы встать на колени, выражая не просто поч­тение, но полное подчинение, смиренное покорство. - Не меня - го­род! Я же готов принять любую кару, которую Ты только...
   -Ты ни в чем не виноват, - прервал его голос бога солнца.
   Эти слова стали столь неожиданными для горожанина, что тот даже не сразу их понял, решил, что ослышался, ведь это не могло быть правдой...
   -Но мы совершали неугодный Тебе обряд...
   -Вы лишь исполняли то, чего от вас требовали. Что же до обряда... - Шамаш умолк на мгновение, закрыл глаза, отдыхая. - Не было убийства, не было стремления купить ценой чужой жизни что-то для себя.
   -Мы продлевали жизнь города...
   Укоризненный взгляд Шамаша заставил замолчать человека, ко­торый в душе уже дрожал от одной мысли о том, что дерзнул переби­вать бога, спорить с Ним. Повелитель небес качнул головой. Однако ничего говорить не стал, считая, что сказанного вполне доста­точно. Что же до того, верить или сомневаться, успокоиться или продолжать винить себя во всем грехах мира - это было дело горожанина. В конце концов, что сделано то сделано.
   -Но если Ты... - когда тишина начала становиться в тягость, решился заговорить жрец. - Если Ты не винишь нас... Если мы не преступники в Твоих глазах... Почему Ты не хочешь задержаться в нашем городе хотя бы на одно мгновение, один день, войти в священный храм, почтить нас Своим присутствием, освятить...
   -Я устал, горожанин, - глаза Шамаша мерцали нездоровым блес­ком, веки покраснели. - Последние дни выдались неспокойными. А ми­нувшая ночь - особенно.
   -Но где отдыхать, если не в городе!...
   -Служитель, - осуждающе взглянул на него Лигрен. Губы лекаря были поджаты, брови сведены. Он видел - с Шамашем что-то не так. В какое-то мгновение ему даже показалось, что на серых потрескав­шихся губах бога солнца - вернее, человеческого тела, в котором Тот путешествовал по земному миру - запеклись капельки крови.
   А стоило Лигрену задуматься, как глаза подозрительно сощури­лись. Если хотя бы часть увиденного ими была правдой... Если дра­кон действительно почему-то... Не важно, почему... Если он напал на бога солнца... Его когти могли серьезно поранить телесную оболочку, и...
   Лекарь уже собирался подойти к повелителю небес, узнать...
   Но, в отличие от караванщика, горожанин словно ничего не за­мечал.
   -Я не спорю! Разве осмелюсь я возражать Тебе, повелитель! Просто... Господин, Ты ведь не откажешь нам в милости оказать Тебе гостеприимство!
   -Господин, - остановил друга Шед, - прости Твоего слугу! Он не имел права так говорить с Тобой! Кто мы такие, чтобы со­ветовать небожителю, что делать, куда идти... - и, все же, что бы там он ни говорил, в его речи сквозила горечь. Хранителю было страшно больно, мучительно тяжело, обидно... Ведь его лишали, возможно, самого счастливого времени в жизни смертного, о котором тот мог бы вспоминать все вечности сна и подземного мира - мига, рядом с богом.
   Шамаш качнул головой:
   -Мне жаль, но караван не может дольше оставаться в вашем го­роде. Ему пришла пора вернуться в снега пустыни.
   -А Ты... - они все же продолжали надеяться.
   -Моя дорога - путь этого каравана.
   -Но...
   Им хотелось, чтобы бог солнца успокоил их, сказал... они са­ми не знали, что именно - что-нибудь.
   Однако господин Шамаш молчал, толи не замечая метания их душ, толи не считая нужным что-либо говорить. Что же до смертных, то те из низ, кто осмелился загля­нуть в этот миг в Его глаза, увидел в них лишь усталость... Но при этом горожане ис­кали и находили еще и безразличие, холодность, отрешен­ность. И души, стремившиеся к повелителю небес, натыкались на прег­раду, отделявшую Его от них, бились о нее, страдали, вынужденные отступить.
   -Может быть... - вновь начали они, умоляя.
   -Хватит, - не выдержав, прервал горожан Атен. - Довольно!
   -Конечно, - они опустили головы, смиряясь. - Как угодно господи­ну Шамашу... - глаза горожан поблекли, лишившись света. Они чувс­твовали себя потерянными, оставленными в одиночестве в бесконеч­ности снежной пустыни. - Но можем мы хотя бы побыть здесь, с Тобой, до тех пор, пока караван не подойдет?
   -Это ваш город, - прозвучало в ответ.
   Горожане совсем сникли. "Ваш" город, сказал повелитель небес, не Его...
   Если бы самоубийство не считалось тягчайшим грехом, являя собой не что иное, как вмешательство в планы небожителей, они бы сами, наверное, уже давно лишили себя жизней, лишь бы не ждать того мгновения, когда из уст бога прозвучит приговор. Приговор, куда более страшный, чем смерть. Ведь, возможно, каждый из них по отдельности и не был ни в чем виноват, но все вместе они чувс­твовали себя преступниками. Заглядывая в глаза друг другу они ви­дели свои отражения, на которых ясно и отчетливо различалась пе­чать вины, и ее нельзя было смыть ни водой, ни кровью, ни даже огнем.
   -Шамаш... - Атен не спускал взгляда со своего повелителя, с каждым новым мигом все сильнее и сильнее за Него беспокоясь.
   Небожитель сидел, устремив взгляд задумчивых глаз на устро­ившегося у его ног золотого волка, и, казалось, не замечал более ничего и никого вокруг себя. Караванщик не припоминал случая, когда бы повелитель небес был столь отрешен и безразличен, слаб, словно Его оставляли последние силы.
   -Если караван готов отправиться в путь и ничто не удерживает его в городе...
   -Да, конечно, я велю... - Атен сорвался было с места, готовый броситься назад, ведь без его приказа ни одна повозка не тронется с места. Но Шамаш остановил его:
   -Подожди... - начавший засыпать у ног своего господина волк вскинулся от звука его голоса, огляделся вокруг насторожен­ным взглядом цепких глаз, ища источник опасности или даже беды. Но видя, что хозяин спокоен, слыша его ровный голос, вновь опус­тил голову на лапы. - Караван ведь не за этими деревьями...
   -Мы... - Атен переглянулся со своими спутниками.
   Конечно, они были готовы бежать что было силы весь путь, от­делявший эту поляну, находившуюся возле самой границы оазиса, от стен города, где стоял караван. Но вот только смогут ли они сде­лать это? Все трое были уже далеко не молоды...
   -Мы можем послать к каравану воина... - едва слышным сдержива­емым шепотом осторожно заговорил со спутниками бога солнца Храни­тель.
   Караванщики взглянули на него словно на маленького ребенка. Нет, они понимали - горожанин хотел как лучше. Более того - лучше для торговцев, не себя. Ведь бог солнца в городе лишь до тех пор, пока в нем караван. И, все же, маг должен был понимать: никто не станет исполнять приказ, принесенный чу­жаком.
   Атен качнул головой, затем повернулся к подошедшему к нему почти вплотную брату:
   -Ты самый молодой...
   -Но мне хотелось бы остаться здесь. Ведь я летопи­сец...
   -Все, что должно было произойти, уже случилось.
   -Да, - чуть наклонил голову, соглашаясь с хозяином каравана, Евсей, - но только что произошло? И, главное, почему? У меня осталось так много вопросов...
   -Ты можешь задать их и потом.
   -Нет. Не смогу. Едва мы покинем пределы города, все останет­ся позади. И оборачиваться назад...
   -Разве летописец только этим и не занимается?
   -Но...
   Шамаш несколько мгновений задумчиво смотрел на своих спутни­ков, не прислушиваясь к их спору, не выражая ни тени недовольства их промедлением, словно просто раздумывая о чем-то своем. Затем, закусив губу, он прищурился, отыскал остроносую мордочку серой мышки, высунувшуюся из норы, прорытой у корней поваленного дере­ва, и чуть заметно повел рукой, вытягивая зверька наружу.
   Поток света, вырвавшийся из ладони бога солнца, заставил всех - и горожан, и караванщиков замолчать, целиком уйдя во вни­мание, с зачарованным восторгом глядя на происходив­шее прямо на их глазах чудесное превращение.
   Охваченная пламенем, которое питало, вместо того, чтобы сжи­гать, мышка начала увеличиваться, изменяя по мере роста свои очертания. И, все же, несмотря на то, что люди видели каждый миг превращения, это не уменьшило оцепеняющего поражения того мгнове­ния, когда вместо крошечной зверюшки на землю встал мус­кулистый олень-рогач.
   -Торговец...
   Атен мотнул головой, сбрасывая с себя цепкие нити-паутинки оцепенения.
   -Да? - он поспешно повернулся к повелителю своей души, ожидая Его приказаний.
   -Возьми, - Шамаш протягивал ему уздечку, сделанную из чистей­шего золота, без единого кусочка кожи. Золотыми были не только удила, которые караванщики всегда делали из металла, впрочем, ра­зумеется, не столь благородного, но и поводья. Пластинки послед­них соединялись между собой каким-то неведомым караванщику обра­зом в нечто напоминаемое скорее даже не цепь, а чешуйчатую змеи­ную шкуру, точно также перетекая одна в другую с просто порази­тельной мягкостью и подвижностью.
   Евсей и Лигрен какое-то время смотрели на то, как хозяин каравана, с долей опаски поглядывая на чудесное и, при этом, во всяком слу­чае, внешне, если забыть о превращении, совершенно обычное живот­ное, надевал на голову оленя уздечку, затем, одновременно, поду­мав об одном и том же, наклонили головы в одобрительном кивке. Олень был один. И предназначался для Атена. Значит, бог солнца не был против того, чтобы другие караванщики остались пока рядом с Ним.
   -Я быстро, - набросив на спину зверя свой плащ, Атен, крях­тя, забрался на него верхом, - я мигом...
   -Не торопись, - проговорил Шамаша.
   -Но поспешай, - тихо, полушепотом добавил Евсей, подойдя к брату.
   -Не сомневайся... - бросив быстрый взгляд на бога солнца, он, вновь повернувшись к помощнику, наклонился к нему: - Вы тут пока... смотрите, чтобы все было в порядке.
   -Все, что должно было случиться, уже произошло, - повторил летописец слова хозяина каравана, однако при этом в его глазах не было ни тени веселья, взгляд был насторожен и печален.
   -Не беспокойся, - к ним подошел Лигрен, - мы сделаем все, что в наших си­лах...
   -Да,конечно, - у караванщика не было времени на долгие разго­воры. Сжав бока оленя ногами, он натянул повод, вынуждая животное сдвинуться с места. - Будьте внимательны!- крикнул он уже от де­ревьев.
   Проводив Атена взглядом, Шамаш повернулся к горожанам и тот­час недовольно качнул головой.
   Воспользовавшись тем, что караванщики перестали удерживать Хранителя на ногах, тот опустился на колени перед богом солнца и замер, склонив голову на грудь. Его губы беззвучно шевелились, повторяя слова молитвы - не защитного заговора-заклинания, а песни восхваления. Рядом с ним неподвижной коленопреклонен­ной тенью застыл жрец, в то время как все остальные служители распростерлись на земле, по которой ступали ноги небожителя, не смея даже взглянуть на повелителя небес, не то что заговорить с Ним. Их душах было достаточно уже того, что они были столь близко от своего господина.
   -Встаньте! - его голос звучал негромким шепотом ветра. Но го­рожане услышали бы, наверно, даже язык мысли, когда целиком ушли в слух, боясь пропустить любое знамение воли бога. И подчинились, выполняя быстрее приказа, отданного раскатом грома. Однако, даже стоя на ногах, они продолжали прятать лица, не отрываясь, глядя вниз, словно считая себя недостойными видеть ничего кроме голой тверди.
   -Шамаш... - воспользовавшись их молчанием, заговорил Лигрен.
   -Да, лекарь?
   -Я просто хотел спросить... Может быть, что-нибудь нужно?
   -Не сейчас.
   Лигрен умолк, не смея настаивать.
   -Шамаш, - затем пришла очередь Евсея, которому не терпелось поскорее узнать, что же произошло. - Дракон, который прилетал сюда, твой священный зверь...
   -Мой друг, - поправил его Шамаш.
   -Да, конечно. Это был тот самый дракон, который принес Тебя в снега пустыни? Которого видела Мати?
   -Да.
   -Значит, он выжил...
   -Его исцелила Айя.
   -Ты... Ты говорил с... Ней? - летописец затаил дыхание.
   Грустная усмешка коснулась губ его собеседника:
   -Ты знаешь лучше меня, что это невозможно.
   -То, что происходило в этом городе... - Евсея просто пере­полняли вопросы, на которые ему просто было необходимо получить ответ прежде, чем события минующей ночи окутаются предположения­ми, возможно, столь же далекими от истины, как небо от земли.
   Летописцу хотелось, чтобы его легенды были именно отражения­ми произошедших событий в зеркале мира, а не всего лишь еще одной сказкой в цепочке тех, которые он в тихие часы дороги по снегам пустыни придумывал для детей каравана. - Куда дракон уносил людей этого города?
   -В один из ледяных дворцов Айи.
   -А почему?
   -Караванщик, мне известно лишь то, что сказал дракон. Таково было желание Айи. Крылатый странник же считал невозможным отказы­вать спасшей его.
   -Но чем мы разгневали повелительницу снежной пустыни! - не вы­держав, вскричал Шед.
   Конечно, гнев богини луны не был столь страшен, как ярость господина Шамаша. И если выбирать врага, то уж лучше Ее...
   Среди смертных не родился еще тот, кто был бы совершенно безгрешен. Нет старика, который мог бы уверенно сказать, что за свою жизнь не прогневил ни одного небожителя. И не был наказан за это - на самом деле или в мыслях, сомнениях. Да и что такое полная болезней и страхов старость, если не наказание?
   У недовольного своей судьбой господин Намтар отнимает все, что тот имеет. На бахвалившегося своей смелостью госпожа Айя насы­лает нескончаемые кошмары. Совершившего преступление, за которое не было наказания при жизни, ждут ужасные подземные пещеры повелительницы смер­ти.
   Бог солнца - самый милосердный среди небожителей и, все же, Его наказание не менее сурово. Оно тяжкой ношей ложится на душу, помноженное стократно чувством вины и осознанием того, что прог­невавшего господина Шамаша не пощадят и другие небожители, за исключением разве что Губителя...
   Впрочем, выбравшему сторону Врага тоже не позавидуешь. Его легко разозлить, оправдаться же невозможно. Го­ре тому, кто осмелится хоть слово молвить поперек Его воли. И не будет ему в этот миг утешением, что никто другой из небожи­телей не станет карать их за преступления, ведь и спасения ждать не от кого, ибо все отворачиваются от перешедшего за грань, чтобы вечно жить... вернее - вечно умирать, влача призрачное су­ществование среди демонов и теней.
   Но чем жители города могли прогневать богиню снегов, в пределы владений Которой никогда не заходили? Может быть - именно этим? Тем, что не служили Ей, не преклонялись перед Ней, избирая себе в покровители других небожителей? Но разве в остальных городах испокон веков было не так же?
   -Шамаш, они ведь только горожане, и... - Евсей пожал плечами. Он не знал, зачем заговорил, что заставило его встать на сторону чужаков, ища им оправдание. - За что госпожа Айя так сурова с ними?
   Какое-то время Шамаш молчал, раздумывая над словами караванщика, потом тихо произнес:
   -Мне не ведомо, что двигало ею. Спросить же у нее я не могу.
   -Да, конечно, конечно, - поспешно проговорил летописец. Он по­нимал - есть вещи, о которых не следовало бы напоминать. Даже не­божителю. Особенно Ему. - И все же... - Евсея мучило любопытство. Он не спускал горев­шего пламенем взгляда с бога солнца. - Как Ты думаешь?
   -Я могу ошибаться, торговец, - качнул головой небожитель. Ему совсем не хотелось отвечать. Но ведь вопрос уже был задан и он не мог просто промолчать. Прикусив губу, Шамаш вздохнул, глянул на горожан, все также стоявших недвижимыми тенями, на караванщиков, которые все ушли во внимание, ожидая ответа. - Мне кажется, - медленно начал он, - то, что происходило, было не наказанием.
   -Три года жертвоприношений! - полным боли вздохом сорвался с губ жреца стон. - Что же тогда для Нее наказание? Неужели Она так жестока, что...
   -Не знаю, - Шамаш заговорил прежде чем мысленные вопросы успе­ли сложиться в слова. - И мне не хотелось бы обсуждать поступки Айи.
   -Прости нас, господин! - испуганно прошептал жрец. Меньше все­го на свете он хотел испытывать терпение бога солнца. - Прости не­разумных! Мы... мы спрашиваем не из любопытства! Мы пытаемся по­нять... -неуверенно продолжал Гешт. - Чтобы знать, как умилостивить богиню, как вести себя в будущем, что делать, чтобы... ну, чтобы Она простила нас...
   -Не предпринимайте ничего. Порою поступки лишь усугубляют ситуацию, вместо того, чтобы разрешать ее.
   Горожане виновато втянули головы в плечи. Да, они знали, что это так, возможно, даже лучше, чем кто бы то ни было другой из смертных. Ведь они уже совершили эту ошибку, которая, пусть не в реальнос­ти, но, во всяком случае, в их глазах, чуть было не обернулось концом мира.
   -Что же до дракона, - продолжал Шамаш, - он больше не потревожит ваш покой.
   -Спасибо, господин! - Шед был безгранично благодарен богу солнца за эти слова, принесшие облегчение. И не важно, что, в сущности, это был еще не покой, так, временное затишье. Ведь дракон прилетал в го­род не по собственной воле.
   -Я не могу обещать, что в вашем городе больше никогда ничего не произойдет, - видя его сомнения, проговорил Шамаш, - но не думаю, что вам стоит опасаться Айи.
   -И вообще, если бы богиня снегов хотела наказать город, Она сделала бы это иначе, - проговорил Лигрен.
   -Как, например? - в глазах Евсея зажегся интерес, в то время, как в его голове вместе с легендой уже начала складываться сказка. А сказка должна была отличаться от яви, но, в то же время, не далеко ухо­дить от правды в своем предчувствии истины.
   -Заморозила б город.
   -А как же магическая сила...
   -Что сила человека, даже Хранителя, рядом с могуществом бо­гини? А еще Она могла бы погрузить всех в сон... - задумчиво продолжал Лигрен. - Вечный сон...
   -Лекарь, - Шамаш смотрел на него с укором. - Зачем доливать ог­ненную воду в костер чужих страхов, который и так полыхает ярче луны? Этим людям ведь придется жить со всем этим.
   "Ничего с ними не произойдет", - проворчал волк у ног бога солнца. Он был недоволен тем, что дети огня надоедают повелителю не­бес вопросами, вместо того, чтобы дать ему отдохнуть.
   "Ты знаешь?" - Шамаш повернулся к нему, коснулся рукой рыжей пушистой головы.
   "О планах госпожи Айи - нет, - подняв морду, он взглянул на бога солнца с задумчивой грустью. - Она... Она не такая, как ты. Ей по душе тайны, секреты, заговоры... "
   "Я уже слышал это... Но почему тогда ты так уверен?"
   "Ну... Богиня снегов любит причудливые судьбы, хитросплете­ния сна. А тут все уже ясно... И, потом, я не чувствую больше духа Ее присутствия в окрестных землях. А если Она ушла, то уже не вернется".
   "Жаль, что я не смог с ней поговорить..."
   "О том, что здесь происходило?"
   "Нет. В конце концов, это не мое дело... - он прикрыл глаза, отдыхая. - Единственный, кто меня беспокоит..."
   "Мати? Ты волнуешься за нее? - Хан слишком долго был рядом с богом солнца, чтобы научиться Его понимать. - Не надо, хозяин, госпожа Айя всегда относилась к ней по особенному. Я уверен - богиня меньше всего хотела причинить ей вред. Она не думала, что Мати испугается дракона. Может быть, Она просто собиралась встретиться с ней, поговорить... Не знаю..."
   "С ней что-то происходит..."
   "Не беспокойся, хозяин, это нормально. Она просто взрослеет и... Взрослеет... Однако, если ты хочешь, я поговорю с Ней. Но потом. Позже. Когда караван покинет го­род. И когда тебе станет лучше. Когда твои раны заживут".
   "Это так заметно?"
   "Что ты ранен? Да. Я ведь все-таки зверь и чую дух крови".
   "Ладно. Раз ты считаешь, что малышке ничего не угрожа­ет..."
   "Конечно, нет!"
   "И вот еще. Будешь говорить с ней, скажи - я не хотел нару­шать ее планов. Просто... Так получилось... И я прошу у нее проще­ния..."
   "Хозяин, право же, это лишнее! Она так сильно тебя любит...!"
   Шамаш кивнул, а затем повернулся к горожанам, чуть заметно улыбнулся, наконец увидев их гла­за, не затылки. Однако это была не смелость, скорее наоборот - страх, когда они ждали решения своей судьбы.
   -Господин...
   -Живите в мире со своей душой, не ища вины и не ожидая нака­зания, - наконец, решив, что пришло время для прямого ответа на так и не заданный вопрос, проговорил Шамаш.
   -Ты... Ты не гневаешься на нас?
   -Нет, - и, все же, караванщики, которые в отличие от горожан, хотя бы немного понимали Его, почувствовали в голосе небожителя какое-то отрешенное безразличие. Или, может быть, это была усталость. Столь сильная, что Он не мог ни о чем думать, ища лишь тишины и покоя.
   Лигрен недовольно качнул головой. Он знал, как ранимо людское тело, даже если оно - всего лишь телесная оболочка для небожителя. Душа лекаря трепета­ла, сердце сжималось, ему хотелось... он считал себя обязанным сделать хоть что-то... Но что он мог? Ведь смертный не властен над волей богов. Все, что ему оставалось - ждать, когда к поляне подойдет караван. И поэтому... -
   "Поторопись, Атен, поторопись!" - мысленно повторял он вновь и вновь, вглядываясь в просветы между деревьями.

Глава 24

   Шамаш сидел на краю повозки, опершись спиной о деревянный каркас. Полог трепетал от легкого ветерка, наполняя воздух серебряным звоном множества крохотных колокольчиков. Вокруг расстилались бескрайние матово-белые просторы снежной пустыни, по полотну которых вились крошечными змейками веселые и беззаботные воздуш­ные духи. Небеса были удивительно высоки и их глубокая синева пьяни­ла, словно вино.
   Повозка двигалась медленно, плавно, словно лодочка по глади озера или колыбель в далеком детстве, которая,покачивалась, успо­каивая, усыпляла, хороня от всех бед и невзгод, убеждая в том, что их нет и больше никогда не будет.
   Своими мыслями, духом Шамаш был так далеко от каравана, что не заметил, как к нему подошел Атен.
   Движения хозяина каравана были скованны. В каждом шаге чувс­твовались напряжение и нескрываемая тревога. Меньше всего на свете он хотел беспокоить повелителя небес. Все последние дни как страстно караванщик ни желал увидеть господина, убедиться собственными глазами, что с Ним все в порядке, по­говорить, он упрямо заставлял себя обходить повозку небожите­ля стороной, чтобы случайным шагом, вздохом или мыслью не нарушить Его покой.
   Но в этот день, он не смог справиться с собой и приблизился, осторожно, затаив дыхание, пошел рядом, глядя на то, как снежинки, поднятые с земли ветром, осторожно садились на меховое одеяло рядом с по­велителем небес, превращаясь в переплетении лучей солнца и дыха­нии божественной силы в множество прекрасных драгоценных камней - белоснежных жемчужин, о которых, спавших в глубине замерзших мо­рей, было придумано множество сказок и песен.
   Прошло время, прежде чем Атен решился поднять взгляд и пос­мотреть Шамашу прямо в лицо.
   "Ему плохо, - вглядываясь в Его бледные, заострившиеся черты, думал он. - Лигрен сказал - раны от когтей дракона глубоки, к тому же их края обожжены жаром и холодом. И хотя минуло немало дней, они так до сих пор и не зажили..."
   С пугавшей ясностью он понимал, что бог солнца еще не выздоро­вел. Он только очнулся ото сна, но Ему почти не стало лучше. Атен быстро огляделся вокруг. Он боялся, что за ним к по­возке бога солнца потянутся остальные, что кто-то не сдержится, заго­ворит, начнет мучить вопросами или просьбами. Но нет. Держась на почтительном расстоянии, караванщики вели себя так тихо, как только могли.
   "Тише снежной мыши... - с одобрением кивнул он. - Даже смазали повозки жиром, чтобы не скрипели... - но уже через миг, он недо­вольно поморщился, досадуя на самого себя: - Только я вечно лезу куда не следует!"
   Он уже прибавил шаг, собираясь поскорее обогнать повозку бо­га солнца, но тут его окликнул тихий, хрипловатый голос:
   -Торговец...
   -Да? - Атен вздрогнул, в его груди все сжалось - душа от радости, что бог солнца наконец заговорил со Своим спутником, серд­це от тягостной боли, когда караванщик хотел, чтобы повелитель небес как следует отдохнул, вместо того, чтобы тратить понапрасну силы на ненужные разговоры с глупым торговцем. И самое обидное - знал же он, что так и будет, стоит ему оказаться поблизости, но нет, полез со своим любопытством!
   -Подойди, - Шамаш чуть шевельнул рукой и прекрасные жемчужины как сорвавшиеся с тонкой нити бусины покатились звенящим пото­ком с края повозки в снег. - Сядь рядом, - видя, что торговец, вы­полнив первую часть приказа, заметался, замотал головой, не реша­ясь сделать то, что считал святотатством, чуть слышно добавил: - Мне тяжело громко говорить, - слабая улыбка тронула потрескавшиеся губы, когда он заметил, что последние слова возымели свое дейс­твие и смертный, более не возражая и не сопротивляясь осторожно, словно птица на тоненькой ветке молодого деревца, примостился на краю повозки. - Спасибо, - он на миг закрыл глаза, отдыхая.
   -Госп... - начал Атен, но прежде, чем бог солнца взглянул на него, даже прежде, чем на Его лице отразилось недовольство, пос­пешил исправиться. - Прости, Шамаш. Как Ты? Как Ты себя чувству­ешь? - в нем говорила тревога, которая заглушала все остальные чувства.
   -Замечательно, - пошептал тот, с наслаждением вдохнул в себя свежий воздух, наполненный волнующим сладковатым ароматом снега.
   Атен недоверчиво взглянул на своего повелителя. Он ни на мгновение не сомневался в правдивости Его слов и, все же, не мог поверить... Ведь после того, что произошло, он сам чувствовал бы себя хуже некуда. А бог солнца... Он выглядел измотанным до предела, ослабевшим, блед­ным, но, все же, при этом - довольным, даже счастливым.
   -Впервые за все время, что нахожусь в этом ми­ре, я почувствовал себя дома, - прошептал он.
   -Так же плохо? - Атен вспомнил, что в то, самое первое время странствий по тропе каравана рассказывал повелитель небес о земле своего бреда.
   -Почему плохо? - Шамаш открыл глаза. Они лучились таким ярким пламенем, что заглянувший в них Атен зажмурился, испугавшись, что еще мгновение - и ослепнет, когда простому смертному не дано долго смотреть даже на солнце, не то что на его повелителя. - Разве я выгляжу несчастным?
   -Нет, но... То, что случилось...
   -Торговец, неужели ты не понимаешь? Я несказанно рад, что нашел дракона. Он был моим другом всегда, сколько я себя помню.
   -Да уж, друг! - Атен понимал, что речь идет о священном живот­ном повелителя небес и, все же, не смог сдержать кривой усмешки, когда после произошедшего на его глазах в сердце смертного посе­лилась ненависть к напавшему на их божественного спутника. - Он же чуть не убил Тебя!
   -Он не понимал, что творит. Он был болен, лишился памяти.
   -Как можно забыть своего господина! Как можно не вспомнить Его, увидев?!
   -Он и вспомнил, когда увидел меня. Но от этого стало только хуже. Он разозлился на меня за то, что я был далеко в тот миг, когда был ему нужен. Ему показалось, что я бросил его.
   -Бросил?! Но разве не он сам принес тебя раненого в снежную пустыню, передал нашим заботам?!
   -Да. Но когда я выздоровел...
   -Ты... Ты не знал, что он выживет, что он может выжить... И вообще... Мати рассказывала - дракон сам сказал ей тогда, что умирает, что хочет лишь одного - чтобы жил Ты!
   -И я должен был пожелать ему того же - жизни. А я сми­рился. Хотя потом и не было дня, когда я не пожалел бы об этом.
   -Ты искал его.
   -Весь последний год. Как только узнал, что он жив... Зна­ешь, я очень благодарен ему, высшим, судьбе за то, что мне было позволено с ним встретиться.
   -Наверное, он очень многое для Тебя значит, раз Ты так бес­покоился о нем...
   -Да.
   В какое-то мгновение караванщику захотелось спросить: "А я? Мы, твои спутники? Все смертные? Мы хотя бы что-нибудь значим для Тебя?" - но сдержался.
   Он давно вырос из того возраста, когда губы наивного ребенка спрашивали о подобном у взрослого, не видя разницы между небожителем и простым смертным, и еще не дожил до тех седин, когда достает смелости спросить о подобном бога.
   -Почему же Ты не оставил его с Собой, почему отпустил? - да, караванщики вряд ли обрадовались бы такому спутнику, ощущая рядом с ним пронизывавший, всепоглощавший страх. Но, с другой стороны... Это бы было так почетно... И, потом, привыкли же они к золотым волкам. Конечно, маленький щенок и крылатый гигант с половину небес - не одно и то же, но... Если богу солнца этот крылатый исполин так до­рог, они научатся почитать дракона.
   -Я вовсе не хочу, чтобы он ходил за мной как привязан­ный, - чуть наклонил голову Шамаш. - Холод снегов чужд привыкшему к теплу. Там же, где он сейчас, ему хорошо... - и он улыбнулся то­му, что увидел за бесконечностью пустыни, за ледяными морями, так далеко, что там не ступала нога ни одного жителя этого мира.
   -Но как же ты? - Атен не понимал повелителя. Ведь главным была Его воля, а не желание слуги. Но...
   "Ведь это же Шамаш, - вдруг подума­лось ему, - Тот единственный, кто думает о других больше, чем о се­бе..."
   -Что я? - улыбка стала шире, заискрилась к излучинах глаз, уголках губ.
   -Ты будешь скучать по нему!
   -Совсем нет! Я знаю, что он жив, что если ему понадобится моя помощь - он позовет меня. И сам прилетит, если будет нужен мне.
   -Ты действительно выглядишь счастливым.
   -Потому что я счастлив.
   -Я не понимаю! - караванщик сокрушенно взмахнул руками. Ему так хотелось разобраться в этой загадке, но он был бессилен ре­шить ее! - Как можно быть счастливым, отдав все другому, сделав для него столько... Сделав невозможное. И не получив взамен совсем ни­чего!
   -Торговец, он дал мне куда больше, чем то, на что я мог на­деяться. Прощение. Я больше не чувствую себя виноватым в его смерти. Ты и представить себе не можешь, как это тяжело - посто­янно носить с собой груз вины, зная, что никогда от нее не изба­вишься. Теперь его нет. А еще, - его голос стал мягче, звуча как шепот ветра в снегах, - я видел радость в его глазах.
   -Ты рад за него... - Атен как-то сразу погрустнел, словно ждал иного, большего - света солнца, а не отраженного блеска луны.
   -За него, вместе с ним... Какая разница! К чему измерять степень счастья, искать его причину, вместо того, чтобы просто наслаж­даться?
   -Быть счастливым, потому что счастлив твой друг... - караванщик заду­мался, а затем, спустя некоторое время, кивнул. Это ему было понятно. Ведь у него была дочь. Был брат. Были друзья, которые шли с ним вместе по дороге каравана. Он даже не смог сразу вспомнить, сколько лет. Восемнадцать? Да, что-то вроде того... Быть счастливым за другого - это даже нечто большее, чем за себя.
   А затем Атен вдруг вспомнил, как Шамаш слаб. И вновь начал корить себя за то, что не подумал об этом раньше, утомляя Его столь долгим разговором.
   -Я... Я пойду? - осторожно спросил караванщик.
   -Подожди... - остановил его бог солнца. - У меня тоже есть к тебе несколько вопросов.
   -О караване?
   -Да. Мой сон был слишком глубок, чтобы я мог следить за происходившим вокруг. Сколько минуло дней с тех пор, как...
   -Как мы покинули город? Десять. Нет, больше... - Атен наморщил лоб, вспоминая, подсчитывая, стремясь ответить как можно точнее, понимая, что значит для бога солнца время. - Четырнадцать. Да, че­тырнадцать.
   -Караванщики?
   -Со всеми все в порядке. Все живы, здоровы.
   -Малышка?
   -Мати? - караванщик как-то неопределенно пожал плечами, словно не зная ответа на Его вопрос, добавил уклончиво-неуверен­но: - Хвала богам.
   -А Шуллат?
   -Ничего...
   -Торговец, что ты скрываешь?
   -Ничего. Все действительно в порядке. Шамаш, Ты устал. Я уже и так утомил Тебя этим разговором.
   С укором взглянув на него, бог солнца качнул головой:
   -Нет ничего хуже вопросов без ответа. Они приводят душу в то смятение, на которое не способны никакие слова.
   Несколько мгновений караванщик, стянув с рук варежки, глядел на снежинки, которые сперва таяли на его больших мозолистых ладо­нях, спеша скатиться с них алмазной каплей, а затем, осме­лев, стали ложиться, укрывая белым пологом линию жизни, словно она - тропа каравана. Ему хотелось засунуть голову в сугроб, уподобившись снежной крысе, прячась не только от окружавшего его мира, но и от самого себя в нем. Но повелитель его души смотрел на него и ждал объяснений. Разве мог он промолчать?
   Но, все же, прошло довольно много времени, прежде чем кара­ванщик решился, подобрал слова так, чтобы они звучали как можно мягче, спокойнее.
   -У Шуллат задняя лапка еще побаливает... Она ее прижимает к животу, почти не ступает... И, конечно, так ей тяжело много бе­гать, прыгать... Поэтому большую часть времени она сидит в повоз­ке...
   -С малышкой?
   -Да, с Мати. Дочка заботится о ней.
   -Лекарь осмотрел волчицу?
   -Тогда, в городе...
   -А потом? - глаза бога солнца сощурились, устремленный на ка­раванщика взгляд стал остер и внимателен.
   -Нет... - прошептал тот, а затем, вдруг испугавшись сам не зная чего, быстро продолжал, оправдываясь: - Шуллат не подпуска­ла к себе никого. И Мати... Она говорила, что справится со всем сама... Лигрен приносил ей мази, различные настойки, она сама ме­няла повязки...
   -Этого недостаточно, - Шамаш нахмурился.
   -Но Ты сам сказал, что у девочки есть право позаботиться о своей подруге! - воскликнул караванщик, а затем, поняв, что эти­ми своими словами в действительности просто перекладывал вину за собственное бездействие на плечи бога солнца, волю которого выпол­нял, втянул голову в плечи, прошептал, пряча глаза: - Прости, я не хотел... Я не это имел в виду... Дело в том, что... Мати не хоте­ла, чтобы мы вмешивались. Она... - Атен умолк, с силой, до скрипа стиснув зубы. Теперь получалось, что всему виной девочка. Как будто в ее душе и без того недостаточно прегрешений. Караванщик испугался, что чаша терпения повелителя небес переполнится и Он накажет Мати. Но что он мог сказать? Как оправдать ее, не переступая при этом грани между правдой и обманом, столь очевидной для бога ис­тины?
   Атен устремил взгляд на Шамаша, со страхом вглядываясь в его черты, боясь увидеть в глубине черных глаз первый отблеск ярости, возвещавший о грядущей кары.
   Лицо бога солнца было сосредоточено, черты резки, но не сер­диты. Он был озабочен, даже взволнован. Однако при этом устремленный куда-то в сторону взгляд искал не виновных, но путь к спасению.
   -Девочка не достаточно сведуща в врачевании, чтобы лечить такие раны, - проговорил Шамаш. - И многого не знает... - он пододви­нулся к самому борту повозки, собираясь спустится в снег.
   Не ожидавший этого Атен растерялся, застыл на месте, словно ледяная кукла, не в силах ни шевельнуться, ни произнести хотя бы слово, ос­танавливая повелителя небес. Хвала богам, рядом оказались Лис и Лина. Они подскочили к Шамашу, удержали Его:
   -Что Ты, что Ты! - встревожено глядя на бога солнца, восклик­нула женщина. - Тебе нельзя вставать! Только не сейчас! Раны еще слишком свежи!
   -Мне нужно взглянуть на золотую волчицу. Она не здорова.
   -Да, но... - муж с женой переглянулись, не зная, что на это сказать. За последние несколько дней Лигрен не единожды повторял всем, что небожителю нужен отдых, что то тело смертного, в кото­ром бог путешествовал по миру, серьезно пострадало и если его не щадить - может не выдержать и умереть, вынуждая Шамаша, покинув мир смертных, вернуться в свой, небесный, закрытый для людей.
   Но, с другой стороны, речь шла о священном звере, слуге Его божественной супруги - том, о судьбе которого не мог не беспоко­иться и повелитель небес. И караванщики... Разве они не были обя­заны, исполняя волю госпожи Айи, помочь Ее волчице всем, чем мог­ли?
   Лис и Лина повернулись к Атену. Он был хозяином каравана. Он был отцом Мати, заботам которой была вверена волчица. Если кто из смертных и мог принимать решение, то только он. Но тот, опустив голову, молчал. И Лина вновь перевела взгляд на Шамаша, не зная, что сказать, что предпринять, беззвучно шевельнув губами, подняла руку к ли­цу.
   Она уже готова была отступить, освобождая путь, но тут заго­ворил Лис:
   -Ты уверен, что дело действительно настолько серьезно? - спросил он старого друга.
   -Ты знаешь столько же, сколько я... - пробормотал тот, стара­ясь ни с кем не встретиться взглядом, впервые в жизни боясь при­нимать на себя всю ответственность решения.
   -Мне нужно взглянуть на нее, - брови Шамаша были сведены, гла­за настороженно сощурены.
   -Тогда...- на мгновение, раздумывая, Лис прикусил губу. Он лихорадочно искал выход. И наконец его осенило! Глаза заблестели: - Я принесу священную волчицу сюда, в Твою повозку. Ты сможешь ей помочь, если она нуждается в помощи, но при этом Тебе не придется никуда идти, тревожа раны. Хорошо? - он был уверен, что нашел вы­ход, который улаживал бы все. Оставалось лишь получить разрешение небожителя на то, чтобы осуществить задуманное.
   -Ее будет тяжело поднять... - вместо того, чтобы схватиться за предложение мужа обеими руками, поддерживая целиком и полностью, Лину почему-то стали мучить сомнения.
   -Ничего, - воин скользнул по ней осуждающим взглядом. - Пусть я уже не так молод, как полтора десятка лет назад, но с прожитыми годами в моих руках не убавилось силы,-его голос звучал ровно и твердо, в обращенных же на жену глазах был укор:"Что случилось? С чего это вдруг ты стала во мне сомневаться?"
   Та не знала, что ответить, и лишь продолжала виновато смот­реть на супруга. Меньше всего на свете ей хотелось обидеть Лиса. Но... Она не могла ничего с собой поделать - женщина просто была уверена, что Лису не справиться с той ношей, которую он решился взвалить на свои плечи.
   -Шуллат не подпустит тебя, - обдумав слова торговца, качнул головой Шамаш.
   -Значит, я пойду с ним, - Атен безоговорочно встал на сторону помощника. - Она знает мой запах. Она привыкла ко мне и даже порой слушается. Во всяком случае, слушает меня. Я объясню ей, что все, чего мы хотим, это помочь.
   -С ней сейчас Мати, - Лис качнул головой. Может быть, в чем-то хо­зяин каравана был прав, но в другом... Нет, он должен был идти один.
   -И что же?
   -Волчица не станет слушать тебя, когда рядом ее подруга.
   -Почему?
   -Потому что этого не захочет Мати.
   -Ты забываешь - Мати моя дочь!
   -Это ты забываешь, что Мати до сих пор дуется на тебя!
   Лина какое-то время смотрела то на одного мужчину, то на другого, а затем тихо промолвила:
   -Атен, он прав...
   Но тот и сам уже это понимал. И недовольно хмурился.
   Шамаш чуть наклонил голову:
   -Видимо, ты не все мне рассказал, торговец, - проговорил он.
   -Это... Это подождет, - Атен сжался под внимательным взглядом бога солнца. Ему не хотелось говорить о дочери. В конце концов, то наваждение, что нашло на нее, было не опасным.
   "Девочка просто замкнулась в крохотном мирке своей повозки - только и всего, - думал он. - Все, что ей нужно - это немного прийти в себя".
   -Что ж, - ничем не выражая ни своего недовольства, ни хотя бы несогласия, промолвил Шамаш,-раз ты так считаешь...
   -Я могу пойти... - стоило богу солнца умолкнуть, осторожно промолвила Лина. - Девочка всегда была расположена ко мне, она...
   -А Шуллат поднять ты сможешь?
   -Ну...
   -Не надо, Лина, - ее муж болезненно поморщился,-оставим этот разговор. Я пойду один. Попытаюсь убедить волчицу... Если же мои доводы на нее не по­действуют... - он повернулся к богу солнца. - Я скажу, что такова Твоя воля. Она не ослушается своего хозяина.
   Шамаш хотел возразить, однако, взглянув на караванщи­ка, глаза которого умоляли дать ему хотя бы один шанс, кивнул.
   -Торговец, - окликнул он ближайшего караванщика, как обычно избегая обращаться к своим спутникам по имени, хотя,разумеется, знал их все, - попроси дозорных, чтобы остановили караван.
   -Конечно, - тот, сорвавшись с места, бросился исполнять волю небожителя.
   Что же до Лиса, он, не медля ни одного мгновения, побежал к повозке Атена.
   Но стоило ему приподнять полог, как по слуху резанул, словно нож, резкий вскрик:
   -Уходи!
   А мгновение спустя до него донеслось недовольное ворчание волчицы.
   В повозке, лишенной хотя бы одного отблеска света, стоял густой мрак. После яркого дневного света, усиленного отра­жением в зеркале снегов, он казался непроглядным. И Лис с трудом разглядел забившуюся в самый дальний и темный угол волчицу.
   Шуллат лежала на куче одеял, соорудив из них что-то вроде гнезда.
   -Священный зверь... - почтительно наклонив голову, осторожно начал караванщик.
   -Нет! - остановил его нервный голос Мати. - Не слушай его, Шуш!
   -Но почему? Я только хочу помочь!
   -У нее есть я! И больше ей никто не нужен! Уходи! - зажав уши ладонями, закрыв глаза, прервала его девушка. - Шуллат, прогони его!
   Ворчание волчицы сменилось насадным рыком, зубы оскалились в последнем предупреждении, словно говоря: "Еще один шаг, еще один миг, и ты пожалеешь, что пришел сюда, потревожив мой покой и по­кой моей подруги!"
   -Священный зверь! - но, что бы там ни было, Лис не собирался сдаваться. Его глаза полнились беспокойством, даже страхом. Но не за себя.
   Волчица выглядела не лучшим образом. Ее шерсть свалялась, потеряв блеск и приобретя какой-то сладковатый запах, да и рана на ее лапе так до сих пор и не зажила.
   А Мати, словно не заме­чая ничего этого, продолжала упрямо настраивать свою золотую под­ругу против тех, кто хотел ей помочь.
   -Священный зверь, - не спуская пристального взгляда с волчицы, он начал вновь приближаться к ней, - я здесь чтобы помочь те­бе, - его голос звучал ровно и мягко, нашептывая, успокаивая. - Все, что я хочу, это перенести тебя в повозку господина Шамаша.
   Услышав имя своего хозяина, волчица, умолкнув, наклонила го­лову, взглянула на караванщика с вопросом, который Лис, простой смертный, не мог услышать, но, как ему казалось, понял. И продолжал:
   -Бог солнца очнулся, Он...
   -Уходи! - вновь закричала Мати, заглушив его голос, возвращая внимание снежной охотницы к себе.
   "Но хозяин... - в ее глазах было сомнение. - Мне действительно нехорошо. А он..."
   "Он сказал, что я помогу тебе! Я тебя вылечу! Он признал за мной это право! Прогони Лиса! Пусть он уйдет! Скорее!" - она боялась: один миг, и у нее отнимут то последнее, что еще оставалось на этом свете - подругу.
   Волчица же восприняла ее страх по-своему. Шуллат показалось,что ее подруга испугалась самого караванщика. Словно он пришел наказать ее. И поверила страхам Мати больше, чем своему чутью.
   Лис был совсем рядом с волчицей, когда та, дико завыв, бросилась на него, словно разъяренный демон. Караванщик и сам не заметил, как вылетел из повозки, кубарем скатившись в снег.
   -Вот те раз... - остановившись в нескольких шагах от нее, он стащил с руки то, что осталось от рукавицы, задрал порванный в клочья рукав полушубка и несколько мгновений растерянно смотрел на прокусанную, как казалось насквозь руку, которая опухала на глазах. Он не ожидал, не верил, что волчица действи­тельно набросится на него, считал, что она лишь пугала. Ведь больше трех лет священные волки шли в караване и за это время не тронули ни одного из тех с кем делили тро­пу. И вот вдруг, ни с того ни с сего...
   За его спиной охнула Лина.
   -Лис... - она подошла к мужу коснулась плеча, стремясь забрать себе часть его боли.
   -Сейчас, приду немного в себя, и попробую еще раз, - если ка­раванщик и чувствовал что-то, то не боль, а досаду. И уж конечно в его голове не было и мысли о том, чтобы отступать.
   -Она не позволит тебе.
   -Посмотрим, - процедил Лис сквозь стиснутые зубы. Нет, он не мог не выполнить поручение повелителя небес, особенно то, на ко­торое сам напросился.
   -Что же, - к ним подошел Лигрен, до этого мгновения вниматель­но наблюдавший за всем со стороны. - Хорошо. Лезь к ней в пасть, если хочешь. Но оставь здесь нож. А то в пылу схватки рука сама потянется к нему.
   -Что ты имеешь в виду? - караванщик настороженно глянул на ле­каря.
   -Если ты жаждешь смерти от клыка священного зверя, стремишь­ся принести себя в жертву волчице - это твое дело, твое право, - не обращая внимание на то, как, вскрикнув в ужасе, Лина закрыла ла­донями лицо, он продолжал, заставляя свой голос звучать как можно суровее и безразличнее. - Но не забывай: никто из смертных не дол­жен, не может причинить ей вред!
   Сперва караванщик хотел резко возразить ему, сказать, может быть, грубо, но искренне, все, что думал по этому поводу. Но по­том, передумав, прижав к груди кровоточившую, замерзшую на морозе и начавшую нестерпимо болеть руку, проговорил лишь:
   -Если мы оставим ее там одну, она умрет. Лигрен, да, я воин, а не врачеватель, но, поверь мне, то, что видели мои глаза - это серьезно.
   -Ну... - лекарь двинулся к повозке хозяина каравана. - Посмот­рим, что можно сделать...
   -Ты не добьешься большего, чем я! - крикнул ему вослед Лис, на что тот лишь развел руками, словно говоря: "На все воля богов. Но почему бы не попытаться?"
   Однако Лигрен не успел даже подойти к повозке, в чреве которой затаилась волчица. Его остановил голос Того, с кем он не смел спорить.
   -Не надо, лекарь.
   Шамаш стоял, тяжело опершись о плечо Атена, а позади них, зябко кутаясь в полушубок, не столько от холода, сколько со стра­ху, нерешительно переминалась ноги на ногу Сати.
   Резко повернувшись, лекарь бросился к повелителю небес:
   -Зачем Ты встал! - его глазах царили боль и отчаяние.
   -Со мной все в порядке, - прервал его бог солнца. Он скользнул взглядом по руке Лиса, из рваных ран на которой текла кровь, ок­рашивая белоснежный снег алым цветом зари: - Займись лучше им.
   -Это пустяк...
   Но Шамаш не слушал его. Он направился к повозке Мати.
   -Давай, приятель, - вернувшийся к караванщику Лигрен коснулся его плеча. - Пойдем со мной. Нужно позаботится о том, чтобы не было заражения.
   -Шамаш, - тот, не замечая лекаря, не слыша его, во все глаза смотрел вслед богу солнца, - будь осторожен! Она... она разозлена, словно обезумевший олень! И девочка... Вместо того чтобы помогать, она лишь подли­вает огненную воду в пламень костра.
   "Я пойду вперед", - из-за его спины вынырнул Хан. Рыжие глаза были настороженно прищурены, нос принюхивался к запаху воздуха, словно ища в нем дух беды.
   "Нет, дружище, - остановил волка Шамаш. - Держись пока в сторо­не".
   "Позволь мне быть рядом! - тот упрямился, не хотел ухо­дить. - Мне неспокойно. Я не верю, что сестра нападет на Тебя, даже если обезумит, но... Но мало ли что..."
   "Да. Мало ли что".
   "Так ты позволишь?"
   "Нет".
   "Но..."
   "На меня она не бросится. Но на тебе может выместить всю свою ярость и боль. И тогда лечить мне придется вас обоих".
   "Раз ты так говоришь, - Хан чуть наклонил голову в знак согласия и готовности подчиниться воле хозяина как своей собственной. Но прежде чем уйти, он осторожно ткнулся богу солнца в руку. - Будь осторожен".
   "Все будет хорошо, - Шамаш потрепал его за шею. - И не волнуйся за Шуллат. Я вылечу ее, сколь бы тяжела ни была ее рана. А ты пока беги к дозорным".
   Проводив золотого волка взглядом, он пошел дальше. Его движения были медленны, рука на плече хозяина каравана тяжела, а в глазах, в которых не осталось и следа от прежней умиротворенной радости, застыла грусть.
   -Шамаш, волчица, разумеется, не осмелится броситься на Те­бя... - опасливо поглядывая на него, начал Атен. - И, все же... Уку­сила же она Лиса. А ведь прежде она никогда...
   -Шуллат больна и заслуживает понимания и прощения.
   -Да, конечно... Я ведь и не говорю, что мы не должны пытать­ся ей помочь, даже когда она сама не хочет принять помощь, прос­то... Позволь мне забрать свой нож. Тот, что я отдал Тебе. Я знаю, Ты всегда носишь его с собой, и...
   -Зачем он тебе?
   -На всякий случай... На самый крайний случай. Если придется защищать Тебя от нее... - ради бога солнца он был готов даже пожертвовать своей душой, на которой вечным грузом и отметиной ляжет убийство священного зверя. Но Шамаш не оценил его самопожертвования, более того, стоило караванщику произнести эти слова, как бог солнца снял руку с его плеча.
   -Останься здесь.
   -Но я нужен...
   -Все, чего я хочу, это вылечить Шуллат. Что бы там ни было, ее рану нанес дракон. Которого я мог остановить.
   -Как?!
   -Убив.
   -Великий бог!
   -Тогда это был единственный способ. Но он был. Однако я выб­рал его жизнь, не ее. Я думал о старом друге, не заботясь о новом, радовался тому, что было мне возвращено, забыв о том, кого могу потерять. И хвала свышним, что еще не слишком поздно все исправить. Я должен исцелить волчицу. И не могу позво­лить тебе, раз ты допускаешь мысли о ее смерти, идти со мной.
   -Если не будет другого способа!
   -Убив ее, ты ей не поможешь. А значит, это не выход. Остань­ся. Но будь рядом. Я позову тебя, когда ты понадобишься... Девочка, - окликнул он через плечо Сати, которая поспешно приблизилась к повелителю небес, замерла рядом, затаив дыхание, с трудом сдерживая трепет в душе. - Идем, - он поманил ее следом.
   Когда небожитель приподнял полог, из-за него тотчас раздалось над­садное рычание, полное не просто предупреждения - но угрозы.
   Бог солнца лишь качнул головой. Не говоря ни слова, он сел на край повозки.
   -Уходи! - закричала Мати. Однако Шамаш даже не повернул к ней го­ловы, словно не видя ее, не слыша. И это было так обидно, так больно, что девушка в единствен­ном желании сделать так, чтобы, раз она страдает, пусть и другим будет больно, налетела на него лишенным очертаний серым вихрем, нанося удары, даже не глядя куда.
   Шамаш легко отбросил ее словно царапавшуюся кошку в сторону, на кучу одеял, не желая, чтобы та ушиблась, хотя, наверное, телесная боль заставила бы девушку очнуться, задуматься над тем, что она творит.
   Он свел брови, поджал губы, пережидая, пока потревоженные раны затихнут. Но даже в это мгновение он не оторвал взгляда от волчицы, которая занимала все его внимание.
   "Тише, милая, тише, - беззвучно шептал он ей, вторя ветру в снегах пустыни. - Я пришел помочь тебе. Но и ты должна мне помочь..." - он откинул полог, зацепил его за крюк, открывая чрево повозки.
   Волчица сперва про­должала рычать, однако уже без угрозы, скорее ворча, чем ругаясь. Затем, как-то вдруг сникнув, тяжело вздохнув, она, превратившись вдруг из разъяренного зверя в самое несчастное создание на земле, взглянула на Шамаша, осторожно приблизившись к нему, ткнулась в плечо, извиняясь:
   "Прости! Я не должна была так себя вести!"
   "Все в порядке, - он погладил ее по голове, почесал лоб. - Это ты прости меня. Мне следовало прийти к тебе раньше".
   "Ты не мог. Тебя тоже ранил дракон. Как и меня. Даже силь­нее..."
   "Прости меня".
   "Как я могу прощать тебя или нет! Ведь ты мой хозяин!"
   "Я твой друг, Шуллат. И я виноват перед тобой. Потому что из двух друзей нельзя отдавать предпочтение одному".
   "Ты выбрал не его. Ты выбрал жизнь. И для него, и для ме­ня. Ведь ты вылечишь меня?"
   "Я постараюсь. Но ты мне поможешь?"
   "Да", - она смотрела на Шамаша с обожанием.
   "Умница", - он тепло улыбнулся ей, тронул за шею, затем, сев на край повозки с ней рядом, коснулся раненой лапы волчицы. Та заскулила, показывая - больно.
   "Да, милая, я вижу. Потерпи немного. Скоро все прой­дет..." - не отводя взгляда от волчицы, он позвал молодую караванщи­цу, которую привел с собой:
   -Асанти, забирайся в повозку.
   -Зачем? - в полосе света показалась Мати.
   Глаза девушки припухли и покраснели, давно не мытая кожа лица зашелушилась, нос покрылся угрями, а подборо­док - уродливыми жирными прыщами, губы потрескались и посерели. Что уж говорить о том, что ее растрепанные волосы торчали во все стороны.
   Увидев девушку, Шамаш неодобрительно качнул головой. Он не был сторонником того, чтобы все сверкало, лишенное даже тени-пылинки, но, все же, считал, что чистота - не просто что-то необходимое, особенно когда рядом раненый, она - знак уважения. И к другим, и к себе.
   -Малыш, пока я рядом с Шуллат, позаботься о себе.
   -Оставь меня в покое! - Мати обиженно поджала губы, приняв обычные слова за укор. - Мне было некогда! Не могла же я оставить Шуши одну! И вообще! - в ее глазах, устремленных на Сати, зажглось нечто боль­шее, чем ревность. - Зачем ты привел ее? - Мати и не думала скрывать своих чувств. Нет, ей хотелось, чтобы он знал: хотя ей пришлось смириться с его присутствием, но больше никого она рядом не потерпит! Пусть Сати убирается прочь! Это ее повозка, ее волчица, только ее!
   Злость девушки была так сильна, что она не могла не пере­даться волчице, которая приглушенно зарычала, заставив Сати в страхе отпрянуть назад.
   -Не бойся, она тебя не тронет, - проговорил бог солнца, рука которого коснулась головы священного зверя, успокаивая и удержи­вая от поступков, творимых не разумом, а чувством, причем даже не ее собственным, а чужим.
   Шуллат присмирела, зевнув, потерлась лбом о руку Шамаша, свистнула - шепнула:
   "Прости. Конечно, если ты считаешь, что так нужно, я разрешу этой дочери огня подойти ко мне,-и, все же, затем ее глаза, в ко­торых мольба и решимость стоять на своем были каким-то неимовер­ным образом слиты воедино, устремились на бога солнца. - Но только ей. Ей одной!"
   "Хорошо, - наконец, кивнул Шамаш. - Я понимаю, тебе сейчас хочется забиться в самый дальний угол и не подпускать к себе никого..."
   "Да. Но я сдержу себя".
   "Умница".
   В отличие от волчицы, Мати не собиралась делиться тем, что она считала своим по праву, с кем-то другим. Особенно с Сати, которую она всегда недо­любливала, а сейчас просто ненавидела.
   -Почему она должна быть здесь? Зачем? Если Шуши так тяжело больна, что ты сам не можешь ей помочь, позови богиню врачева­ния!
   Мати понимала, что, говоря Шамашу о том, что он, израненный, слишком сам нуждается в помощи, чтобы помогать другим, она ранит его гордость. Она этого и хотела - задеть его, заставить задуматься, взглянуть на все по-другому... и прогнать эту прилипчивую Сати, которой не мес­то ни рядом с ним, ни рядом с ее Шуллат! А хорошо бы, чтобы обида была настолько сильна, что уйдет и он.
   Но, казалось, слова Мати совсем не тронули бога солнца. Он спокойно выслушал ее, единственно - глядел не на девуш­ку, а куда-то в сторону. Она решила - Шамаш не хочет ее видеть. Она противна ему. На ее глаза набежали слезы обиды. Мати уже хотела опрометью броситься прочь, но ее остановил голос Шамаша, а ведь она меньше всего ожидала, что он заговорит с ней после всего того, что она только что сказала, сделала.
   -Нинтинугга сейчас далеко. Однако если тебе кажется, что ее помощь будет нужна... - он был готов положиться на предчувствие девушки, несмотря на то, что случилось в прошлый раз. Но та восприняла это даже не как осуждение - издевательство.
   -Ты! Ты...! - она задохнулась от гнева и, разрыдавшись, вих­рем вылетела из повозки.
   "Господин... - Шуллат перевела на Шамаша испуганный взгляд несчастных рыжих глаз. - Что с ней?"
   "Не знаю, - качнул головой бог солнца. Сейчас его больше бес­покоила волчица. - Давай сперва мы вылечим тебя. А потом ты выяс­нишь, что с малышкой".
   "Ей плохо. Очень плохо. Ее тело здорово, но то, что вы на­зываете душой..." - опустив голову, волчица заскулила. Она чувствовала себя такой несчастной!
   Шамаш шевельнулся, сдвинулся к краю повозки.
   "Ты куда? "-испуганно прижав уши, спросила его Шуллат.
   "Пошлю Хана за Нинтинуггой".
   "Нет! Прошу тебя, нет!"
   "Но почему? Богиня врачевания добра".
   "Да. Но Она здесь не нужна!" - волчица так долго была с Мати, что начала думать, говорить так же, как та.
   "Шуши... - Шамаш взглянул на нее с укором, качнул головой. - Ну что ты упрямишься? Ведь даже твоя подруга предложила..."
   "Она - не такая, как я! Она не понимает, что я боюсь Ее прихода! Ведь госпожа Нинтинугга не только богиня врачевания, она еще и воскре­шающая мертвых! Снежного охотника ничто не страшит сильнее возвращения в покинутое тело! Если... Если мне суждено умереть, я хочу, чтобы это тело оставалось мертвым, позволив духу переро­диться вновь! Я не хочу, чтобы кто-то вернул меня назад, когда я уйду! Я..." - она заскулила-заплакала, совсем как маленький ребе­нок, которого оставили одного в черной холодной повозке посреди снежной пустыни.
   "Ну что ты, что? Успокойся, - его рука легла ей на голову. - Ведь ты жива. И будешь жить".
   "Я боюсь воскрешения! Для меня это страшнее, чем смерть для детей огня! Не зови ее, не уходи, пожалуйста! Будь со мной! Все, что мне сейчас нужно, это чтобы рядом был Ты, мой хозяин, - она подняла на Шамаша полные обожания глаза, ткнулась в него носом, затем, решившись, быстро лизнула в щеку. - Для меня это лучшее лекарство!"
   "Для духа - может быть. Но не для плоти..."
   -Асанти! - позвал он караванщицу.
   -Да? Я здесь! - поспешно отозвалась та, радуясь уже тому, что бог солнца называет ее по имени, выделяя этим среди других, безымянных.
   -Мне понадобится твоя помощь.
   -Но что я могу... - она растерялась. Кто она такая? Всего лишь простая смертная, караванщица.
   -Я знаю, тебе уже приходилось использовать тот дар, которым наделила тебя Нинтинугга.
   -Я пробовала лечить оленей, - осторожно проговорила та, боясь переступить черту дозволенного ей, прогне­вав богов, которые оказывали ей такое доверие. - Но... - ее взгляд упал на волчицу. В глаза вслед за пониманием пришел испуг. - Нет!-в страхе прошептала она. - Священный зверь.. .Это слишком большая от­ветственность! Я не справлюсь! Я не смогу, не сумею! Я... Здесь нужна богиня врачевания!
   -Шуллат боится ее. К чему тревожить дух волчицы сейчас, ког­да можно обойтись без этого?
   -Но...
   -Я знаю, что нужно делать. Но малышка права - я еще слишком слаб, чтобы исцелить волчицу. Мне нужна твоя сила.
   "Шамаш, ты поэтому привел с собой эту дочь огня? Потому что знал, что я не захочу видеть госпожу Нинтинуггу, а у этой твоей спутницу есть Ее дар?" - спросила Шуллат, внимательно следившая за их разговором. В ее глазах читались радость и благодарность богу солнца, который, хотя и не разделял отношения волчицы к воскреше­нию, однако же пытался понять ее и сделать все так, чтобы выздо­ровление было для нее как можно легче.
   "Да. А теперь спокойно, девочка. Лежи тихо".
   "Все, как ты скажешь!" - она легка на бок и замерла.
   -Я... - Сати сделала над собой усилие, заставляя собраться, забыть о всех страхах и сомнениях. - Что я должна делать? - и, все же, как она ни старалась, как ни храбрилась, ее голос дрожал, словно отдернутый по­лог на ветру.
   -Забирайся в повозку. И сядь рядом с Шуллат.
   -Я... - она с долей испуга взглянула на волчицу. Пусть в этот миг она лежала недвижима, словно погруженная в глубокий сон, но Сати не могла забыть, что всего несколько мгновений назад та покусала Лиса. Однако, вместо того, чтобы говорить о своем страхе, караванщица поспешила исполнить волю бога солнца.
   -Не бойся волчицу, - но Шамашу и не нужны были слова, когда он видел все по лицу спутницы, ее глазам. - Она не тронет тебя. Даже если лечение причинит ей боль. Она сдержит себя.
   -Я... Я не боюсь. Потому что Ты рядом.
   -Хорошо, - он улыбнулся ей, подбадривая. А затем перевел взгляд на волчицу. "Ты готова?"
   "Что ты собираешься сделать?"
   "Исцелить тебя", - одна его ладонь легла на голову волчицы, вторая - на бок у сердца.
   -Теперь так, Асанти. Твои руки поверх моих.
   -Но... - она медлила. И не только потому, что караванщица не смела прикоснуться к богу солнца, считая себя недостойной. Ведь такой была Его воля. Ради Него она была готова на все! Однако... Кисти Его рук были покрыты повязками, под которы­ми, как она знала из рассказов Лигрена, были глубокие ожоги.
   -Давай, девочка. Думай не обо мне, а о Шуллат.
   Та подчинилась. Она была не в силах идти против воли повели­теля небес.
   -Все хорошо, - он заглянул ей в глаза всего на мгновение, но даже когда бог солнца склонился над волчицей, Сати чувствовала на себе его взгляд, который словно окутывал ее пушистым мехом снеж­ной лисицы. Его голос звучал, не умолкая ни на миг, тихим шепотом ветра. -
   Снега задумчиво грустны.
   Им снятся сказочные сны,
   Которым сбыться не дано.
   Давным-давно... Давным-давно...
  
   -Ну вот и все, - устало вздохнув, Шамаш откинулся назад. Его руки соскользнули вниз.
   -Как все! - глаза Сати расширились от удивления. Ведь прошло только мгновение...
   "Спасибо, дочь огня", - зазвучал у нее прямо в голове мягкий, посвистывавший женский голос.
   Сати огляделась, решила, что вернулась Мати, но ее нигде не было видно.
   "Ты не там ищешь, - ей показалось, что голос смеется. - Это я, Шуллат".
   -Ты... Ты говоришь со мной! - пораженная, она глядела на ле­жавшую с ней рядом волчицу.
   "Да".
   -Но как такое возможно?!
   "Мне захотелось поблагодарить тебя, только и всего. Разве я не могу это сделать?"
   -Конечно, можешь, просто...-Сати смутилась. Это было так неожиданно. Ведь Шуллат никогда прежде не заговаривала ни с кем из караванщи­ков, за исключением Мати. И это чудо... Даже не верилось, что все происходило с ней, на самом деле, не во сне. Она чувствовала себя так, словно попала в сказку.
   -Я ничего не сделала. Это все бог солнца...
   -Ты мне очень помогла, милая, - чуть приоткрыв глаза прого­ворил Шамаш, глядя на караванщицу из-под ресниц. - Спасибо.
   -Что Ты! Я... - ее щеки залила краска, пальцы стали нервно теребить бахрому платка. А потом, чтобы как-то отвести разговор от себя, она спросила: - Уже все? - те же самые слова, получив другой смысл, приобрели совсем другое звучание.
   -Да. Отдыхай.
   -Я совсем не устала! - потом она взглянула на бога солнца и робко начала: - Может быть... - но так и умолкла, не осмелившись спросить о том, что хотела.
   -Что?
   -Может быть, я могу как-то помочь... Тебе. Я... Этот дар, которым наделила меня госпожа Нинтинугга...
   -Нет, милая, - он ей грустно улыбнулся. - Он не исцелит меня.
   -Но почему!
   -Не знаю, - Шамаш чуть наклонил голову.
   -Ибо бог намного могущественнее магов, да?
   -М-м, - он медленно выдохнул. - Маги тоже ведь разные. Одни сильнее, другие - слабее. Но действие силы чувствуют на себе и те, и другие. Тут дело в чем-то другом. Может быть, в моем желании. Мир такой, каким я хочу это видеть... Но, свышние знают, я не хотел, чтобы дракон ранил Шуллат, - он чуть шевельнул рукой в сторону волчицы, которая тотчас пододвинулась к нему, ткнулась носом в плечо:
   "Конечно, не хотел! Я знаю! Разве я хотя бы в мыслях ког­да-нибудь обвиняла тебя в этом? Нет! И, потом, ты мой хозяин! Да­же если... Даже если бы Ты сделал что-то подобное, я приняла б все, как твою волю! У Тебя есть право убить меня!"
   "Ты мой друг, Шуллат. Как и Хан. Друг, а не слуга. Пожалуйста, помни об этом".
   "Да, раз ты этого хочешь! Ты... Ты не первый раз говоришь мне об этом... Я могу спросить? Сейчас. Если Ты не очень устал..."
   "Я устал. Но спрашивай. Незаданный вопрос тяжелее произне­сенного".
   "Боюсь, я не очень хорошо понимаю, что такое дружба с хозяином. Раньше, в других жизнях, все было понятно: друг - это сородич, а хозяйка - это хозяйка. К одному нельзя относиться как к другой. Потому что... Ну... Потому что так заведено. Я... Чего Ты ждешь от меня, если не служения? Я должна знать, чтобы быть такой, какой Ты хочешь меня видеть!"
   "Оставайся собой. Всегда и во всем".
   "Так просто?"
   "Да".
   "А если я захочу сделать что-то... Что будет идти против Твоей воли?"
   "Я пойму".
   "Как наш с Ханом побег в снега?"
   "Не побег, - он слабо улыбнулся. - Выбор пути".
   "Так мы считали..."
   "Так оно и было".
   "Да..."-она перебрала лапками, затем, положив на них морду, взглянула на хозяина.
   "Как ты, Шуллат?" - спросил ее Шамаш.
   -Шуллат... Как ты себя чувствуешь? - в тот же самый миг осме­лилась спросить золотую волчицу Сати.
   Но та не успела ответить.
  

Глава 25

   В повозку забралась Мати, поспешившая привлечь к себе вни­мание подруги, отодвинув в глазах волчицы всех остальных в сто­рону.
   "Ты выздоровела? Шамаш вылечил тебя?"
   "Да-а..." - Шуллат блаженно потянулась.
   "Ах ты моя милая, моя лапочка", - Мати прижалась к ней, ста­ла начесывать шею, позволила волчице лизнуть себя в щеку.
   "Ты тоже молодец, - блаженно щурясь, шепнула та, - умылась. Сама, без моей помощи. От тебя вновь пахнет тобой".
   "Прости меня, пожалуйста! - она виновато взглянула на подругу. - Я не должна была так вести себя. Как последняя эгоистка и дура!"
   "Ты не дура".
   "Дура. Иначе ты давно была бы здорова. И не мучилась столь­ко времени!"
   "Нет. Шамаш не смог бы вылечить меня раньше. Он спал, ты помнишь?"
   "А Сати? Я ведь так поняла, у нее дар..."
   "Да. Госпожа Нинтинугга наделила ее способностью исце­лять... -видя, что девушка надула губы, готовая от обиды уже вскрикнуть: "Ну вот! Почему ее, не меня! Ведь ей эта способность и не нужна совсем, а вот мне..." - волчица, чуть наклонив голову, осуждающе взглянула на нее: - Не завидуй ей. Не надо".
   "Почему?!" - упрямо окрысилась та.
   "Завидуют, когда желают себе такой судьбы. А ее судьбы ты б себе не пожелала".
   "Быть наделенной даром целительства? Что же в этом плохо­го?"
   "То, что ей пришлось очень дорого за него заплатить. Не спрашивай меня: я не знаю, что с ней произошло. Я просто вижу: она стала другой. Тенью себя. Тенью, в которую только изредка возвращается жизнь".
   Мати чуть повернулась, украдкой глянула на Сати, которая, отодвинувшись к боку повозки, замерла, опустив голову и не смея взглянуть вокруг, потирала бледные ладони...
   "Ладно... - в конце концов, та помогла Шуши и за это ее можно было простить... во всяком случае, на какое-то время. Только... - Почему же она, зная, что у нее дар, видя, что ты ра­нена, как ты страдаешь, не предложила свою помощь?"
   "Она боялась".
   "Тебя?"
   "За меня. Что у нее не получится. Она боялась сделать ху­же".
   Мати чуть кивнула с одобрением: "Не зазнается - хорошо, - но не найти изъян она не могла: - Однако ради тебя ей следовало бы быть посамоуверенней. В конце концов, дар дается чтобы его ис­пользовали во благо других".
   "Оставь ее! Ну что ты в самом деле - лаешься со всеми, го­това вцепиться в горло любого, оказавшегося поблизости, словно..."
   "Бешеная собака".
   "Это не я сказала!"
   "Да. Потому что знаешь: тогда я б и с тобой поругалась! У меня сейчас трудное время, я чувствую себя так, словно преврати­лась в натянутую до предела, да еще к тому же и замерзшую на мо­розе веревку, которую тронешь, она и порвется. Со мной нужно об­ращаться осторожно, бережно..."
   "Вообще-то, целительница не справилась бы без помощи хозяи­на".
   "Ага!" - торжествующе глянула вокруг девушка.
   "Только на хозяина зря ты так..."
   "Мне он не хозяин! - Мати вновь начала злиться. - Если ты его простила - это твое дело! Но я не прощу! Не хочу! Не могу!"
   "Он ничего тебе не сделал! Он..."
   "Самый лучший, самый замечательный и ни в чем не винова­тый!" - знаю! Но мне-то от этого не легче! Он... Неужели ты не по­нимаешь... А-а", - она махнула рукой и двинулась вновь к краю повозки, словно собираясь уйти.
   "Подожди! - потянулась вслед за ней Шуллат. - Не бросай меня! Побудь со мной!"
   "Не могу, не хочу оставаться здесь! - она огляделась вокруг, на крошечный мирок повозки, который, стоило ей покинуть его хоть на время, уже казался по возвращении страшно тесным. - Тут полно народу. Не поговорить. Не поиграть... - Мати чуть наклонила голову, под­мигнула волчице, зовя ее за собой. - Пойдем..."
   "В снега?" - та вытянув нос за край повозки принюхалась.
   "Да".
   "Побегать? Поиграть с тобой?"
   "Да! Идем!"
   "Ну... - волчица поднялась на лапы, качнулась - она отвыкла стоять и ей было нужно время, чтобы прийти в себя. Она была еще слаба, но Шуллат так хотелось порезвиться в снегу. - Пойдем!" -наконец, решилась она, отдавшись во власть страстному желанию.
   Но стоило Шуллат собраться, готовясь спрыгнуть вниз с края повозки, бог солнца остановил ее.
   -Куда ты?
   -Мы что, теперь все время должны сидеть здесь? Словно приго­воренные к вечному заточению? - раздраженно бросила ему девушка.
   -Нет, - спокойно ответил Шамаш, ничем не выказывая неодобре­ния ее поведением. А ведь девушке не следовало так неуважительно, грубо вести себя даже просто со взрослым, и уж конечно с небожителем. Но... Все привыкли, что бог солнца все ей про­щал. И в первую очередь - она сама. А вседозволенность - источ­ник многих бед.
   -И вообще, почему! - не унималась Мати, не заботясь о том, что­бы говорить тише, не беспокоясь, что ее могут услышать другие - отец, другие караванщики, стоявшие поблизости от повозки в ожи­дании того, что будет дальше. -Ты ведь вылечил Шуши, да?
   -Ее раны исцелены.
   -А раз так, она мо­жет идти куда хочет и делать что хочет!
   -Ей не следует перенапрягаться. Не сейчас.
   -Почему? Что, иначе раны появятся вновь?
   -Нет.
   -Если все дело лишь в том, что Шуши надо отдохнуть, то для нее игра - лучший отдых. Особенно после двух недель лежания. Или она все-таки нездорова? - Мати словно хотела поймать Шамаша на лжи. А тот, не замечая этого, не видя за вопросом ничего, кроме вопроса, отвечал:
   -Она здорова. В ее нынешнем состоянии нет ничего противоес­тественного.
   -Что значит "противоестественное"!
   -Такое время от времени случается... - эти его слова, как и предыдущие, ничего не объясняли. Более того, теперь на него смот­рела не одна, а две пары удивленных глаз, когда к Мати присоеди­нилась и Сати, в душе которой было не только непонимание, но и страх. За Шуллат. Если волчица не до конца здорова... Но если так, почему бог солнца столь спокоен?
   -Торговец, - тем временем окликнул Шамаш Атена, который стоял в стороне, с душевным трепетом наблюдая за всем, происходив­шем.
   -Я здесь, - поспешно отозвался тот.
   -Скажи, пусть приготовят каких-нибудь чистых тряпиц... можно пару полотенец... И держите наготове горячую воду. Лучше всего зажгите костер и пусть на нем висит котел. Не знаю, как скоро понадобится вода, но это может случиться в любое мгновение.
   -Да,иду, - он даже не стал как обычно спрашивать, что и для чего. Так было нужно, вот и все.
   Шуллат, положив голову на руку Шамаша, заглянула богу солнца в глаза, словно спрашивая: "Ну что ты волнуешься? Со мной ведь все в порядке!"
   "Сейчас - да. Но это не повод бежать сломя голову в сне­га.Тебе нужен покой".
   "Покой... Покой... - добродушно заворчала та. - За это время болезни я устала от него..."
   "Шуш?" - Мати заглянула в глаза подруге, ожидая от нее объяс­нений, но волчица лишь согнав лапой одеяло под себя, села свер­ху, затем, сладко зевнув, легла, растянулась на боку. И, не дождавшись от нее ответа, девушка повернулась к богу солнца.
   -Что с ней, Шамаш? Скажи же! - ей было нужно знать. Чтобы по­нимать, что происходит с Шуллат. Чтобы не беспокоиться за нее.
   Бог солнца сидел, опершись боком о край повозки. Его глаза были прикрыты, лицо неподвижно, словно маска. Казалось, он спит. А Мати решила, что Шамаш таким образом просто уходит от ответа, не желая сказать ей правду. Может быть, потому что она вышла у него из доверия. Или просто он не хочет говорить. Обида и нетерпение, усиливаясь одна другой, огнем сжигали ее изнутри.
   -Я долго должна ждать ответа! - всплеснув руками, недовольно вскрикнула она.
   -Не надо! - испуганно глянув на бога солнца, Сати придвину­лась к дочери хозяина каравана, зашептала ей на ухо.
   -Что? Так вести себя с ним? А тебе какая разница? Или бо­ишься, что если его гнев спалит меня, то пострадают и те, кто окажется в этот миг рядом?
   -Я... - начала та неуверенно. Она не знала, что сказать на это. Конечно, сама она никогда бы не посмела так говорить с Шамашем. И не только потому что Он - повелитель небес, а просто добрый, хороший, тот, кто меньше чем кто бы то ни было другой заслуживает подобного обращения. Но Мати все в караване считали особенной. Странной. Может быть, всему виной эта стран­ность, которая в глазах богов делала ее ни в чем не виноватой. Так или иначе, она заговорила о другом: - Не требуй от Него ответа немедленно! Это Его право - говорить или нет. Он скажет, когда будет нужно.
   -Нужно! - нервно усмехнулась девушка. - Нужно! А разве сейчас не нужно? Что если тогда, когда он снизойдет до ответа, будет уже поздно? И вообще, он говорил, что не может оставить ни один вопрос без ответа! Вот пусть и соблюдает свое собственное прави­ло!
   -Он - господин своего слова! Его право...
   -У меня тоже есть право! Знать, что происходит с моей под­ругой! Той, которая вверена моим заботам! Ведь если с ней что-то случится, если ее не станет, потому что я не буду знать, отчего она умирает, Матушка метелица спросит не с него, с меня!
   -Хватит, малыш, не терзай себя, - чуть наклонив голову, тихо промолвил бог солнца.
   -Но как я могу иначе! - всплеснула та руками.-Если Шуши уми­рает...
   -Нет.
   -Как же нет! - возмутилась та. - Почему ей еще нельзя идти играть, если не из-за того, что она больна? Да я всегда считала: снежный охотник мо­жет не есть, не пить, не спать, но если он перестает играть - значит, дело плохо!
   Шамаш молчал, не пытаясь возразить. Он лишь взглянул на Ма­ти как-то снисходительно, словно удивляясь ее непонятливости и детской наивности. Вместо него заговорила Шуллат, которая все время их разго­вора переводила грустный взгляд с одного собеседника на другого:
   "Хозяин, скажи ей, наконец! А то она извелась от страха пе­ред тем, что должно произойти, даже больше, чем я!"
   "Скажи сама".
   "Можно?"
   "Почему же нет? Давай".
   "Ладно, - волчица повернула голову к подруге, несколько мгно­вений выдерживала паузу, подчеркивая важность того, что она со­биралась поведать. - Мати, я жду".
   "Ждешь? - удивленно взглянула на нее волчицу. - Кого ждешь?".
   "Маленького".
   Мати вытаращила на нее глаза. Теперь она уже совсем ничего не понимала.
   "Какой же ты все таки еще ребенок!" - фыркнула Шуллат.
   Девушке показалась, что волчица смеется над ней. В ее душе вмиг вспыхнула обида, столь же сильная и всеобъемлющая, как предшествовавшее ей беспокойство.
   -Шамаш! - она повернулась к богу солнца, мысленно повторяя про себя: "Если ты и сейчас не ответишь, значит... значит вы все специально рвете на части мою душу, играете моими чувствами! Вам хочется, чтобы я плакала, и потому..."
   По одному взгляду на молодую караванщицу небожитель понял, что ее нервы натянуты до предела. Он видел ее переживания, может быть, даже лучше, чем она сама. И, все же, Шамаш не сразу заговорил, давая возможность волчи­це самой все объяснить. Ведь дело касалось ее и только ее. Но Шуллат тоже молчала, уверенная, что все должно быть по­нятно и так, и говорить больше нечего.
   А обида в сердце Мати все росла. Казалось, еще несколько мгновений, и она перельется через край.
   -У Шуллат скоро появится малыш, - наконец, проговорил бог солнца.
   -Малыш? - девушка и на этот раз не поняла, может быть, пото­му, что думала совсем о другом.
   -У нее должен родиться волчонок! - зато Сати все сразу стало ясно. С ее губ сорвался вздох облегчения и радости. - Это же здорово! - воистину, боги благоволили к их каравану, раз посылали та­кое чудо.
   -Откуда у нее волчонок? - Мати с вызовом в упор смотрела на Шамаша, словно он был виноват и в этом.
   -Право же, - хмыкнув, тот качнул головой, - есть предел. Наде­юсь, ты не ждешь от меня объяснений, как это происходит? Люди каравана - не ханжи, а ты - достаточно взрослая, чтобы понимать все сама.
   -Я... - Она-то искала объяснение совсем в другой стороне, среди метели болезней, в эту не бросая даже самого поспешного взгляда, считая, что ничего подобного просто не может быть... Хотя, собственно, почему нет? Ведь Шуллат была взрослым зверем. В том, что произошло, не было ничего необычного. Неожиданное - да. Очень неожидан­ное... Более неожиданным могло явиться разве что падение небес на землю.Но если задуматься... - понимаю, - чуть слышно прошептала Ма­ти. Она прятала глаза. Щеки залил румянец. Девушка не знала, куда спрятаться от смущения. Ей страстно захотелось зарыться с головой в одеяла, чтобы ее никто не видел, не слышал.
   "Я ведь не просто так убежала в снега... - пододвинувшись к подруге вплотную, волчица ткнулась ей в руку, заглянула в гла­за. - Меня влек зов. Мне было нужно... Не знаю, как у вас, детей огня, а мы рождены такими, чтобы заботиться о продолжении рода".
   "У нас так же... - тяжело вздохнула девушка, спрятав лицо в густой шерсти подруги. - Вернее, не совсем... Я не могу объяснить. Я еще не знаю. Я еще недостаточно взрослая для этого... - она по­чувствовала, как щеки запылали, словно от прикосновения после жгуче­го мороза к плафону огненной лампы, и поспешила переменить тему разговора. - Я очень рада за тебя!"
   Мати немного отстранилась от Шуллат, чтобы еще раз взгля­нуть на нее, отыскать следы перемены в ее облике. Но, право же, волчица не была такой брюхатой, как ожидавшие потомство олени. Может быть, немного неповоротливой, медлительной - но не более того.
   "Почему ты ничего мне не сказала?"
   "Зачем?" - во взгляде золотого зверя отразилось удивление.
   "Ну... Чтобы я знала. Оберегала тебя. Кормила получше. По­больше..."
   "Зачем?"
   "Люди так делают".
   "Я не человек. Я охотник".
   "И все же..."
   "Охотники не говорят о том, кого еще нет, кто еще не поя­вился на свет".
   "Чтобы не сглазить?"
   "Что? - волчица глянула на нее, затем фыркнула: - Нет! В этом нет смысла - только и всего".
   "Но если никто не знает, кто же помогает, когда... Ну, когда приходит время?"
   "Никто. Волчица все делает сама. Одна. Не нуждаясь ни в чь­ей помощи".
   "Но тебе нужна помощь!"
   "Да," -волчица тяжело вздохнула и девушке показалось, что та как-то стразу погрустнела, сникла, словно ей было тяжело признаваться в том, что, как говорили ей ее собственная память, память всех предков и перерождений, было неправильно, чему она старалась найти объяснение, оправдание...
   "Это потому, что ты живешь не в стае. Моя беднень­кая!" - прошептала Мати, глядя на волчицу с безмерным сочувствием и обожанием, ведь та пожертвовала столь многим лишь для того, чтобы быть с ней.
   -А... - Сати, которая несколько последних мгновений старатель­но что-то обдумывала, подняла взгляд на бога солнца. - А с малень­ким все в порядке? Этот ушиб и все остальное...
   -Если из-за этого мерзкого дракона с волчонком что-то случится, я... - Мати просто кипела от гнева. - Я не знаю, что я сделаю!
   Караванщица робко взглянула на нее. В глазах Сати были грусть и сочувствие. А еще понимание, что слова ее спутницы - не более чем слова. Что могла сделать эта девочка?
   Но она ничего не сказала. Зачем? Тем более что тут заговорила Шуллат, отвечая за своего хо­зяина на вопрос целительницы:
   "Нет. Не беспокойся. С малышом все в порядке".
   Но если Сати облегченно вздохнула, удовлетворившись таким ответом, то Мати продолжала:
   "Да? Точно? Ты уверена?"
   "Уверена. Теперь - абсолютно. Ведь я чувствую. Сила господина Шамаша исцелила не только меня, но и того, кто сейчас - часть меня".
   "Значит, с ним все в порядке?"
   " Да.Я уже сказала тебе!"
   "Шуш... - ей было очень интересно, так, что она не могла ждать до того мгновения, когда все прояснится: - А кого ты ждешь? Девочку или мальчика?"
   "Девочку".
   "Девочку... - это было хорошо. Очень. Получить еще одну ма­ленькую Шуллат. Просто здорова! И вообще - Мати было просто необходимо о ком-то заботиться, кого-то опекать... А ее рыжая подруга уже выросла. - Конечно, было бы хорошо, если б у нее еще был и братик..."
   "Хорошо бы..." - волчица широко зевнула, показывая, что ей, собственно, все равно.
   "Но разве ты не говорила мне когда-то, что у твоих сороди­чей обычно рождается пара?"
   "Не говорила".
   "Странно... Мне казалось... Но это ведь так?"
   "Нет", - волчица мотнула головой.В ее взгляде чувствовалось напряжение, когда этот разговор начал ей надоедать.
   "Почему же тогда вы с Ханом..."
   "Мы родились вдвоем, потому что нас должно было быть двое. Пара - брат и сестра".
   "Зачем?"
   "Так решила госпожа Айя".
   "А сейчас?"
   "Сейчас - все иначе..."
   "М-м..." - Мати умолкла, задумавшись.
   -Шуллат должна скоро родить? - тем временем несмело спросила Сати.
   -А... - Мати так и застыла с открытым ртом. Она как-то не ду­мала над тем, что это должно произойти вот-вот.
   -Да, девочка, - кивнул, отвечая на вопрос целительницы, Шамаш.
   Услышав это, та покрепче сжала губы, стремясь сдержать нервную дрожь. Ей стало не по себе. Ведь это такая ответствен­ность - помочь священному зверю принести потомство.
   -Тогда... Может быть... Может быть, следует позвать повитуху?
   -Нет! - не сводя со своей подруги-волчицы зачарованно-вос­хищенного взгляда, прошептала Мати. - Шуллат не подпустит к себе нико­го! - она уже видела себя играющей с волчонком, таким же хоро­шеньким, веселым непоседой, каким была Шуши, и по ее душе растекалась волна блаженства, словно она вернулась на миг в свое собственное детство, которое, покинутое ну вот только-толь­ко, совсем не давно, манило к себе отчаянно и властно. - Да и не нужен нам никто. Сами справимся.
   -Но мы не умеем...
   -Чего тут уметь! - наконец, она оторвалась от своих мыслей, вернулась из будущего, каким видела его душа, назад. - И вообще, тебя никто здесь не держит! Более того, тебе здесь не место! Уходи!
   -Я... - Сати глянула на Шамаша, поджала на мгновение губы. Ей хотелось уйти. И не только потому, что рядом с дочерью хозяина каравана она никак не могла избавиться от чувства обиды, которое та каждым словом, каждым взглядом разжигала в душе караванщицы, словно специально мучая ее, заставляя чувствовать свою незначи­тельность и бесполезность. Она боялась ответственности.
   -Уходи! - повторила Мати с вызовом, чувствуя, что та готова сломаться, достаточно лишь немного додавить.
   "Мати, - рыжие глаза волчицы смотрели на нее с беспокойством, даже долей страха. - Не гони ее! Все-таки она це­лительница".
   "Тебе не понадобится ее помощь!"
   "Но мне нужна чья-то помощь..."
   "Моя! Я буду рядом с тобой! Я сделаю все, что потребуется!"
   "А если мне будет очень плохо? Если я буду уми..."
   "Нет! - резко прервала ее Мати, не дав полностью произнести того слова, от которого повеяло вдруг таким холодом, с которым не шел ни в какое сравнение самая лютая стужа снежной пустыни. - Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось! Слышишь? С тобой бу­дет все в порядке! Ты поняла меня?"
   "Поняла..."
   "И не смей даже думать о плохом! Ясно?"
   "Да... И, все же... Пусть она останется..."
   "Ну ладно", - вздохнув, неохотно, но согласилась Мати.
   -Оставайся, - глянув на Сати, процедила она сквозь зубы. - Это­го хочет Шуллат.
   -Спасибо! - только и смогла прошептать та, пряча глаза. Она думала про себя: что если бы не волчица, давно б ушла, нет - оп­рометью убежала бы прочь. Но оставить ту, которая нуждалась в ее помощи, она не могла. И, все же, душу караванщицы не покидал страх:
   "А что если... Если у меня ничего не получится? Ведь мой дар... Скорее я служу ему, чем он мне. Сильнее я подчиняюсь ему, чем он мне... - ища поддержки у того единственного, кто мог бы ее оказать, она покосилась на бога солнца, который по-прежнему си­дел, откинувшись назад и прикрыв глаза, отстранившись от всего так, словно он здесь - не более чем наблюдатель. -Что тут удиви­тельного? - мелькнуло в голове у караванщицы.-Ведь Он ранен. И эти раны слишком тяжелы и свежи... Ему нужен отдых... - в ее глазах зажглось сочувствие, - а я... Я должна справиться сама! Должна! Чтобы оправдать Его доверие!"
   "Все будет хорошо, - Мати пододвинулась к волчи­це, обхватила ее за шею, прижала к себе. - Я буду рядом. Я не поз­волю, чтобы с тобой что-нибудь случилось!"
   "Я знаю, - та ткнулась сухим, теплым носом ей в руку. - Я верю тебе..."
   "Верь! Не сомневайся!" - Мати очень была нужна эта ее вера. В этот миг - наверное, больше всего на свете.
   Тем временем вернулся Атен.
   -Я сделал все так, как Ты велел... Вот полотенца, - вытянув новые белоснежные полотнища из-за пазухи он замер на миг, не зная, кому передать.
   -Спасибо, папа, - Мати поспешно забрала тряпицы из рук отца.
   -Вода уже нагрелась, - с благодарностью взглянув на дочь, про­должал караванщик, обращаясь к богу солнца. - Мне принести котел?
   Открыв глаза, Шамаш посмотрел на волчицу, затем едва заметно качнул головой:
   -Нет, еще рано... Будет лучше, чтобы кипяток оставался поб­лизости от повозки, но не в ней. Мало ли что может произойти в спешке...
   -Ясно, - караванщик понимающе кивнул. Как ни были люди осто­рожны, ни один переход не обходился без того, чтобы кто-то не ошпарился. Обычно это были малые дети или женщины-рабыни. Но вообще случалось всякое. - Ты скажешь, когда она понадобится?
   -Но разве уже не пора? - удивленно воскликнула Мати.
   -Пора для чего?
   -Пап, у Шуши скоро родиться волчонок! - это была та радостная часть происходившего, которой Мати была готова делиться. Говоря об этом, она чувствовала не просто радость - гордость. И трепет - словно на свет должен был появиться ее племянник.
   -Так она тяжелая! - караванщик с облегчением вздохнул, мыс­ленно благодаря богов за то, что новое известие доброе, а не злое. - Шамаш,-заметив, что бог солнца вновь прикрыл глаза, он спросил: - Может быть, раз есть время, Тебе лучше отдохнуть? Пока ведь ничего не происходит.
   -Действительно, Шамаш! - поддержала отца Мати. - Отдохни! А мы с Сати подежурим рядом с Шуши.
   -Мне приходилось принимать роды у оленихи... - начала караванщица, но умолкла, смутившись - как она могла сравнить священного зверя с каким-то оленем! Но, с другой стороны, ведь все они - звери и роды должны проходить одинаково. Скосив взгляд на повелителя небес, убедившись, что Его не разгневали ее слова, она продолжала: - Я знаю, как все будет...
   -Я тоже знаю! - поспешила сказать Мати. - Ступай!
   Переведя взгляд на дочь, хозяин каравана несколько мгновений смотрел на нее в упор,
   -Дочка! - Атен с укором качнул головой.
   Девочка и прежде не была идеальным ребенком - своевольная, независимая, избалованная всеми вокруг выше всякой меры. Но в последнее время ее поведение перешло уже все мыслимые и немыслимые грани. Как могла она так вести себя с богом солнца, гнать Его вон и вообще... Он хотел сказать... Но промолчал, понимая, что сейчас не лучшее время для разговоров по душам и о душе, упреков и нравоу­чений... Все это могло подождать. Даже если потом будет слишком поздно. Тем более, все равно, что бы он ни говорил, что бы он ни де­лал, лишь богу солнца было решать, прощать Мати или нет.
   Атен повернулся к господину.Чуть сощурив глаза, Шамаш скользил взглядом по коже, которой был обтянут каркас повозки так, словно по карте, на которой был изображен путь не в пространстве, но времени. Он молчал.
   Его удивляло и настораживало поведение девочки. В ее поступ­ках совсем не осталось места рассудку, всем управляли лишь чувс­тва, причем не лучшие из них. Это было опасно. Не только для нее, но и окружающих. Сама того не замечая, она могла принести горе другим. Но как он мог ей помочь? Поговорить, стремясь объяснить, что нельзя быть такой? Она даже не станет его слушать, а нужно, чтобы девочка не просто выслушала, но захотела понять и измениться, проснуться от этого сна-наваждения, который опутал ее с ног до головы прочным коконом, сквозь который не в силах пробиться и луч света. Все, что ему оставалось, это запастись терпением и доверить­ся уму девочки, ее чутью и способности самой все понять и исправить.
   Так и не произнеся ни слова, он сдвинулся на самый край по­возки, собираясь спрыгнуть в снег. Но в последний миг его удержал хозяин каравана.
   -Подожди! Сейчас, я прикажу разбить цепь и подогнать Твою повозку сюда, чтобы Тебе не нужно было идти! - он бросил строгий взгляд на дочь, приказывая: "Задержи Его!", а затем поспешно ушел.
   Но та не поняла отца или сделала вид, что не понимает, про­должая, повернувшись с Шамашу спиной, смотреть на Шуллат, поче­сывая ей грудь.
   "Мати..."
   "Что? Я опять делаю что-то не так? Ну ладно, давай, если ты так хочешь, пусть он остается. Только тогда я уйду!"
   "Нет!" - Шуллат бросилась к ней, прижалась, нервно дрожа всем телом, стала с лихорадочной поспешностью лизать подругу в щеку, нос.
   Сперва Мати, довольная, позволяла ей, затем, когда надоело, осторожно отстранилась:
   "Ну хватит, хватит, успокойся!"
   "Я успокоюсь. Если ты останешься!"
   "Я останусь, если..."
   "Но... - в глазах волчицы плавилась страшная мука, словно ее изнутри сжигал жестокий огонь. - Хозяин..." - она повернулась к не­му, моля о понимании.
   "Она для тебя больше чем подруга. Конечно, я все понимаю".
   "Хозяин, не сердись!"
   "На тебя? За что же? Ты ни в чем не виновата".
   "На нее... - волчица скосила взгляд на Мати. - Она не хотела тебя прогонять! Просто... Ну, она сама не знает, что творит!"
   "Да, это действительно так. Увы".
   "Дай ей время! Она все поймет, все исправит!"
   "Конечно", - улыбнулся ей повелитель небес.
   -Шамаш... - с опаской поглядывая на бога солнца, хрипло про­говорила Сати. - Ты... Ты устал... Тебе нужно отдохнуть... А мы... Мы постара­емся справиться со всем...Очень постараемся!
   -Да, девочка... Однако, - он повернулся к Сати, несколько мгновений молча смотрел на нее, - вы позовете меня сразу же, как только поймете, что что-то не получаете, хоро­шо? На расстоянии мне будет тяжело понять, если что-то пойдет не так...
   -Ну конечно, если что, мы позовем тебя! - воскликнула Ма­ти. Она была готова сказать все, что угодно, лишь бы он побыстрее ушел. - Правда? - она требовательно взглянула на спутницу и, едва та согласно кивнула, продолжала. - И вообще: все будет в порядке!
   "Действительно, хозяин, - Шуллат, настороженно следившая за разговором, заглянула Шамашу в глаза. - Мне не по себе. Я боюсь то­го, что случится. Что может случится. Будет лучше, если, ког­да все произойдет, ты не был утомлен ожиданием. Мало ли что... Кто знает, какая помощь мне понадобится..."
   "А сейчас?"
   "Сейчас... - она прислушалась к себе. - Сейчас все нормально. Время еще не пришло. Мне остается только ждать..."
   "Что ж... Раз ты так считаешь..."
   "Да", - взгляд волчицы был пристален и настойчив. Все, чего она хотела в этот миг, был покой, который был нужен ей в этот миг больше, чем тепло, воздух или вода.
   "Хорошо", - выглянув наружу Шамаш увидел, что возница уже по­догнал его повозку. Оставалось сделать лишь несколько шагов. И Атен стоял рядом, готовый подставить свое плечо.
   -Ладно, я буду у себя, - напоследок он взглянул на караванщиц, волчицу. - Будьте внимательны.
   Выбравшись из повозки, он постоял несколько мгновений, слов­но раздумывая, что делать дальше, затем отцепил полог от крюка, задернул, закрывая чрево повозки и бывших в ней от холодного ды­хания снежной пустыни и любопытных взглядом.
   К нему подбежал волк, задрал морду, стараясь заглянуть в глаза своего хозяина и увидеть в них отражение своей сестры.
   "Как она?"
   "Сейчас - хорошо, - Шамаш прикусил губу, борясь с головокружением. Эта слабость... Она выматывала, сильнее не затихавшей ни на миг боли. - А что будет дальше - не знаю..."
   "Что может быть, если ты исцелил ее?" - удивленно глянул на бога солнца золотой охотник.
   "Не знаю..." - повторил бог солнца. Это смутное предчувствие чего-то недоброго... Если бы только у него было достаточно сил, чтобы разобраться во всем, но... Он покачнулся, рывком прижав руку к груди, сдерживая резкую вспышку боли.
   -Шамаш! - к нему тотчас подскочили Атен и Лигрен, подхватили, удерживая.
   -Я уже приготовил мази, они снимут боль потревоженных ран, - озабоченно вглядываясь в посеревшее лицо повелителя небес, заговорил лекарь, при этом настойчиво стремясь поскорее отвести Его в повозку.
   Волк приглушенно заскулил, взволнованный, закрутился.
   "Хозяин, может, мне привести богиню врачевания? Если ты откроешь ту дорогу, которой мы возвращались из Ее города, я быстро сбегаю туда обратно".
   "Твоя сестра не хотела, чтобы я звал Нинтинуггу... - его сознание было затуманено, так что он с огромным трудом удерживал нить мысленного разговора. - Хотя... Я тоже думал об этом, - словно в полудреме говорил тот, - роды - то, в чем лучше понимает женщина. Это им ближе. Это их стихия. И, потом, мне нужно время, чтобы прийти в себя, восс­тановить силы. Ты же видишь: я даже на ногах с трудом держусь... А Шуллат не может ждать. Я не хочу рисковать. Не хочу, чтобы в последнее мгновение оказалось, что моей нынешней силы даже умноженной на дар целительницы недоста­точно... Вот только..." - он вдруг остановился.
   Волк опустил рыжую голову. Он чувствовал себя виноватым в том, что вынудил хозяина сказать все это, хотя и знал, понимал, что никому не доставляло удовольствия признаваться в своей сла­бости, тем более - повелителю небес.
   "Я... Снежному охотнику оживляющая мертвых действительно ни к чему, - Хан несмело взглянул на хозяина. - Я просто подумал, может быть, Она поможет тебе? Исцелит твои раны".
   "Нет..."
   "Конечно, она всего лишь младшая богиня, а ты..."
   "Даже если бы она могла... Она не захочет... После всего, что случилось..."
   "Она не может винить тебя в смерти той дочери огня!" - волк даже притопнул лапой, со всей силой противясь возможности подобного.
   "Однако это так... Если не еще хуже..."
   "И, все же, - Хан чуть наклонил голову. Он не спорил, нет, чувствуя, что хозяину и без его настойчивости плохо. Просто. - Давай, я сбегаю? Ну, так. На всякий случай? Не придет - и не придет..."
   "Что ж..." - Шамаш, прикрыв глаза, тяжело вздохнул.
   "Так можно я..."
   "Ты видишь путь?"
   "Да! - он, обрадованный, взвизгнул. - Я чую его!"
   "Не заплутаешь?"
   "Нет!" - волк был совершенно уверен.
   "Беги", - отпустил его Шамаш. И лишь затем, проводив снежного волка взглядом, медленно, тяжело опираясь на плечи кара­ванщиков, заковылял к своей повозке.

Глава 26

   Проводив бога солнца грустным взглядом больших рыжих глаз, в которых, казалось, стояли слезы, волчица, тяжело вздохнув, опус­тила мохнатую голову на лапы.
   -Бедная моя! - Мати придвинулась к подруге, обхватила одной рукой ее за шею, а второй принялась начесывать лоб, не переставая причитать. - Несчастная! Как же тебе плохо!
   Шуллат всхлипнула, что-то тихо просвистела-простонала. Ее глаза медленно закрылись и она заснула. Заметив это, девушка умолкла. И на некоторое время в повозке воцарилась тишина, которую тяжелый полог защищал от всех звуков внешнего мира. Не было слышно ни гортанного говора караванщи­ков, ни криков оленей, ни скрипа повозок. Казалось, что весь мир наполнен умиротворявшим покоем, который, знавшим лишь глубокое дыха­ние да бормотание полудремы, так и норовил усыпить.
   Зевнув, Мати прикрыла глаза, веки которых не то от усталос­ти, не то от пролитых слез припухли и покраснели. Но, едва по­чувствовав, что голова начала склоняться на грудь, а разум, на­полняясь образами иного мира, уплывать за грань, проведенную не­божителями между мирами яви и сновидений, она поспешно встряхну­лась, возвращая себя назад. Нет, она не могла позволить сну взять над собой власть! Вол­чица была не просто ее подругой. Мати отвечала за нее. Перед повелительницей снегов. И, что казалось ей в этот миг еще важнее - пе­ред самой собой.
   Прошло еще какое-то время. Борясь со сном, девушка скользила взглядом по стенам повозки. Но здесь не было ничего нового, на чем можно было бы остановить взгляд, заинтересоваться... И дремо­та стала подкрадываться, незаметно, но настырно. Она зевнула, потерла глаза рукой, вновь зевнула.
   Нет, это было просто невыносимо! Девушка взглянула на спавшую волчицу...
   Стало лишь еще хуже. Вид спящей волчицы усыплял. Ис­ходившее от нее тепло кутало, будто одеялом, ровное дыхание на­полняло покоем...
   "Просто кошмар какой-то! - она широко зевнула, прикрывая рот ла­донью. - Как же хочется спать! Словно духи сновидений решили во что бы то ни стало завлечь меня в свои владения и готовы ради этого на все. А может и не духи, а сами боги сновидений... Вернее, один из них...
   И если бы Матушка метелица не была на ее стороне, она бы уже давно спала. А так...
   Мотнув головой, Мати поежилась, шмыгнула носом и перевела взгляд с Шуши на Сати.
   Та сжалась в комочек, чувствуя себя неуютно в повозке хозяи­на каравана. Подтянув ноги к груди, она обхватила их руками, уперла подбородок в колени. Ее глаза были широко открыты, взгляд устремлен прямо вперед, но при этом неосмысленен, отрешенно-за­думчив...
   Несколько мгновений Мати с интересом рассматривала свою спутницу. И чем дольше она смотрела на нее, тем сильнее ей казалось, что она никогда прежде не видела ее. Вернее, не обращала достаточного внимания, чтобы разглядеть.
   Сати была очень даже симпатичной. Выразительные темные гла­за обрамляли черные длинные-предлинные ресницы. А губы! Полнень­кие, чувственные, но не выпяченные, они казались удивительно яр­кими, хотя и были окрашены исключительно природной алостью, а не искусственным багровым цветом свеклы. Ее даже можно было бы назвать красивой, если бы она лучше следила за собой, почаще мыла волосы, не жалея на них мыла, сма­зывала кожу маслом, уделяла больше внимания рукам. Но караван­щица словно специально, осознанно делала все так, чтобы выглядеть менее привлекательной. Да что там, она просто уродовала себя!
   А ее одежда? Старая, вся штопанная-перештопанная, она подхо­дила разве что для древней бабки, которой не хотелось расставать­ся ни с чем, напоминавшим о минувшем. Но молодой, незамужней де­вушке носить это... это нечто совершенно бесформенное, словно хламида служителя, было просто неприлично. Ведь, вместо того, чтобы подчеркивать достоинства точеной фигуры, наделять ее недостатками, которых на самом деле не было вовсе. И, главное, не понятно - почему? Неужели ей не хотелось, как всем остальным девушкам, выглядеть лучше, быть са­мой красивой, самой-самой, выделяясь среди сверстниц, обращая на себя внимание?
   "Странно... - Мати чуть наклонила голову, повнимательнее прис­матриваясь к спутнице. Сати вела себя необычно. А все необычное заинтересовывало дочь хозяина каравана. Потому что она сама была не такой, как все. Да, конечно, в душе ей хотелось быть единс­твенной и неповторимой. Но разве она не знала, что всегда будет такой? А раз так, почему бы не поискать хотя бы чем-то отдаленно похожих на себя вокруг? - Конечно, у нее есть Ри... Но все равно вести себя столь не­серьезно... Ведь они еще не женаты. И до тех пор свободны в своем выборе. Она может ему разонра­виться. Ри может разочароваться в Сати. И влюбиться в другую... "
   Еще несколько мгновений назад Мати порадовалась бы этой мысли. И не потому, что она имела какие-то виды на Ри, нет. Просто когда плохо тебе, так хочется, чтобы и другим бы­ло несладко. Но потом... Что-то начало меняться в ее душе, которая вновь была готова искать облегчение в сочувствии, не зло­радстве. Ей стало жаль эту молодую караванщицу. В глаза вошла грусть. Пусть пока еще - далекая, отрешенная, но, все таки...
   "И вообще, Сати не такой уж плохая. Не пристает с ненужными расспро­сами, как некоторые, не навязывалась... "
   А они могли бы подружиться...
   Осторожно переложив на одеяло голову волчицы, Мати медленно отстранилась от нее, замерла на мгновение, а затем, убедившись, что Шуллат продолжает спать глубоким сном, пододвинулась к Сати.
   -Как ты? - спросила она.
   Та лишь пожала плечами.
   -Что молчишь? Не хочешь со мной говорить?
   Сати покосилась на волчицу, беззвучно - кивком головы, дви­жением брови, - спрашивая: "А мы ее не разбудим?"
   -Нет, - поняв ее вопрос, ответила Мати, - не бойся: я умею рас­познавать крепкий сон и тревожный, и не стала бы шуметь, если бы могла ее разбудить. Так что говори сме­ло... У тебя руки дрожат.
   Сати тотчас стиснула пальцы в кулак, так что костяшки побе­лели, прижала локти к бокам, стараясь унять дрожь.
   -Волнуешься? - между тем продолжала Мати.
   Та кивнула, облизала сухие, потрескавшиеся губы, и что-то проговорила так тихо, что собеседница ее не услышала.
   -Что ты сказала? - нахмурилась Мати.
   -Это большая ответственность...
   -Быть рядом со священным зверем? Выполнять поручение бога солнца?
   -Нет, встречать новую жизнь, - ответила она, а затем, сму­тившись, пробормотала. - Все остальное тоже важно, просто...
   -Сати, скажи... Почему ты никому не говорила о своем даре? Хотела сохранить его в тайне? Но зачем? Дар, какой бы он ни был, всегда остается даром. И ценится превыше всего, что может дать мир. И, потом, разве можно скрыть подобное... Тем более от бо­га...
   -Я не скрывала! - вскинулась девушка. Ей подобное и в голову не приходило. - Ни от кого!
   -Шамаш все знал?
   -Но...
   -Сати, просто скажи: да или нет.
   -Да.
   -Но не он наделил тебя этим даром? - Мати сама не знала, зачем продолжала расспросы. Уж точно не лишь для того, чтобы как-то сократить время ожидания. Ей действительно было интересно это.
   -Нет. Госпожа Нинтинугга... Мне казалось, Он сказал...
   -А, да, да... Наверно, я прослушала... И этот дар... Ты им уже пользовалась прежде?
   -Немного... Пыталась...
   -Лечила людей?
   -Нет! Разве бы я решилась без дозволения... Я помогала оле­ням. Заживляла раны, принимала роды...
   -Снежная волчица - не олень, - качнула головой Мати. В ее го­лосе послышалось напряжение. Не то, чтобы она была зла на Са­ти, просто... Как же ей был нужен этот дар! Ей самой! И именно сейчас, не потом! Конечно, Сати сделает все, что от нее зависит, чтобы помочь Шуши. Мати не сомневалась в этом ни на мгновение, и, все же... Полагаться на другого, это... это не для нее! Она так не могла!
   -Не завидуй, - заглянув ей в глаза, вздохнула Сати.
   Мати инстинктивно кивнула, а затем, взглянув на караванщицу горевшими глазами, с жаром воскликнула: - И, все же, чем бы тебе не пришлось за него запла­тить, это стоит того!-она сама была готова отдать за этот дар все. Все, что угодно.
   -Не говори так! - чуть слышно прошептала караванщица. В ее глазах вспыхнули слезы. - Ты ничего не знаешь!
   -Тогда расскажи! Расскажи то, о чем Шамаш зап­ретил упоминать в легенде, о чем он сам никогда не говорил, нес­мотря на все расспросы!
   -Я... Я не могу, - голова Сати опустилась на грудь. Из глаз тонкими робкими ручейками потекли слезы.
   Увидев их, Мати устыдилась своего жестокосердия. Она не должна была так вести себя с той, которая уже раз помогла ее Шу­ши и оставалась, чтобы помочь вновь. Да и вообще ник­то из своих не заслуживает такой жестокости. Она ведь видела, как тяжело собеседнице вспоминать о былом.
   -Прости, - пробормотала дочь хозяина каравана, - я не должна бы­ла... говорить о минувшем... И вообще... У всех в жизни есть мо­менты, о которых не хочется вспоминать, которые лучше было бы забыть...
   -Если бы это только было возможно! - всхлипнула Сати.
   -Все забудется. Со временем. Когда-нибудь... - однако, в ее сердце, душе не было уверенности, что так оно и будет. Ей так казалось... Хотя...
   Хотя справедливости ради нужно сказать, что в ее собственной жизни не было ничего уж настолько ужасного. Неприятностей - хоть отбавляй. Ошибок, о которых не хотелось бы вспоминать - тоже... Вот как эта, пос­ледняя, столь свежая в памяти, что от нее становилось не просто не по себе, но так противно, что хотелось спрятаться ото всех, даже от самой себя, чтобы никто не видел, чтобы не видеть своего отражения ни в чьих глазах... Чтобы забыть...
   ...-И почему только господин Шамаш не забрал эти воспомина­ния! Ведь богу солнца ничего не стоило сделать это! - очень кстати прозвучали слова Сати, отрывая от грозивших перерасти в кошмар размышлений.
   -Ну, может быть...
   -Я не осуждаю Его! - поспешно проговорила Сати, испугавшись того, что собеседница могла бы подумать, исходя из ее слов. - Нет! Ни на мгновение, ни в чем, никогда! Я... Как я могу? Ведь я всего лишь маленькая смертная, а Он - повелитель небес! И Он спас мне жизнь, провел через обряд испытания, который позволяет мне жить дальше жизнью свободного человека, а не безропотной рабыни, у которой нет даже своей судьбы. Он... Если бы не Он, я бы не встретилась с госпожой Нинтинуггой и Та не наделила бы меня даром. И я не собираюсь идти против воли богов, сде­лавших мою судьбу такой, никогда. Я давно смирилась с Их во­лей. Но... Я отдала бы этот дар не задумываясь лишь за одну воз­можность все забыть! И я... Когда я вспоминаю, когда думаю обо всем этом, мне становится больно. Из глаз текут слезы. Прости, что я тебе все это говорю сейчас, но...
   -Тебе давно уже нужно было выговориться. А ты все молча­ла, не в силах начать этот разговор, боясь, к чему он может при­вести.
   -Может быть... Но я... Я не могу говорить об этом... Не сей­час... Я еще не готова...
   -Ладно. Не бойся: я больше не буду тебя спрашивать. Может быть, когда-нибудь ты захочешь рассказать обо всем сама. И тогда знай: я всегда готова выслушать тебя. И, конечно, сохранить все в тайне... - ее губ тронула кривая усмешка: - Уж кому, как не мне знать, как важно хранить тайны, свои и чужие. Ведь од­нажды это чуть было не стоило мне жизни. Если бы не Шамаш, меня б давно не было...
   -И, все же... - она вновь всхлипнула, прикусила задрожавшую губу, провела ладонью по лицу, смахивая вновь покатившиеся из глаз сле­зы.
   Мати всегда было не по себе, когда кто-то рядом плакал. И прежде. И, особенно, сейчас, ведь она сама так много ревела последнее время. Вот только... Если прежде слезы при­носили облегчение, то в минувшие дни лишь жгли своим немилосерд­ным пламенем глаза, несли смятение душе, заставляя ту искать спа­сения покоя в холоде льда.
   Сейчас же...
   Она вытянула вперед руку, осторожно провела ладонью по лицу подруги, принимая несколько ее слезинок себе на палец. Эти искрившиеся в свете зажженной неведомо кем лампы капельки показались девушке такими горячими, словно они и были огненной водой.
   -Сати, - она придвинулась к спутнице, осторожно обняла за пле­чи, успокаивая, делясь своей уверенностью, - я не знаю, что случи­лось с тобой. Может быть, это так ужасно, что и представить не­возможно, но... Но ты ведь знаешь, что натворила я?
   Та кивнула, сжалась, словно от страха, потом прошептала:
   -В караване все говорят...
   -И осуждают меня?
   -Нет, что ты!
   -Сати! Я с тобой искренна, и ты мне врешь! Зачем? Не хочешь обидеть? Но неужели ты думаешь, что я сама не вижу? Ведь все, да­же отец, стали относиться ко мне иначе. Я сижу безвылазно в своей повозке, потому что стоит мне хотя бы выглянуть из нее, как я ви­жу укор во взглядах проходящих поблизости.Их глаза словно спраши­вают: "Как ты могла так поступить? Из-за тебя дракон обратил свой гнев против своего хозяина. Из-за тебя бог солнца тяжело ранен, может быть, даже так же тяжело, как в том бою с Губителем..." Единственная разница, что сейчас Он не спит вечным сном. Но Ему-то от этого не легче. Лигрен говорит даже, что его человеческое тело может умереть. И тогда бог покинет землю, уходя в свои не­бесные владения... - горький вздох сорвался с ее губ. - И боль­ше никто из нас его не увидит. И все уже, прежде чем это произош­ло, винят меня в этом, в том, что может... что, я верю, надеюсь, молю, чтобы этого не случилось... - она видела, что Сати плачет, более не скрывая своих слез, сопереживая ей, сочувствуя. И го­това была заплакать вместе с ней. Она даже хотела заплакать. Но не могла: слезы были тем знаком, тем символом, которые заставили бы душу поверить, что все, о чем она сейчас говорила, придумывая образы и события, происходит на самом деле. Поэтому она лишь утк­нулась щекой в плечо подруги, а затем тихо продолжала: - То, что произошло со мной... Не зная всего трудно сравнивать... Но мне кажется, что это не менее ужасно, чем случившееся с тобой...
   -Да, - Сати согласно кивнула. Какие тут могли быть сомне­ния? Ведь... Ей вспомнились слова богини врачевания: - "Тело - только одежда. Обидно испачкать новое платье. Но душа от этого не покрывается грязью". Тело важно лишь при жизни. А что есть жизнь - одно мгновение рядом с бесконечностью в саде благих душ или вечностью сна. Ее душа покинет этот мир ничем не обремененной. Более того, она будет уходить, уверенная, что следуя всегда и во всем воле богов, достаточно заплатила за право быть счастливой после смерти. А Мати...
   Она осторожно скосила взгляд, чтобы украдкой взглянуть на дочь хозяина каравана. Эта девочка никогда не сможет забыть того, что она сделала. Ни в жизни, ни после смерти. Никогда. Ей вечно нести эту ношу. И не важно, что бог солнца не устает прощать ее за все. Другие-то боги не столь милосердны. И Его супруга - повелительница снегов и сновидений, и Его сестра - владычица мира мертвых. Они слишком любят господина Шамаша, чтобы простить смертную за ту боль, которую Он испытал и испыты­вает из-за нее до сих пор... - Мне очень жаль, - она искренне сочувс­твовала девушке, забыв за мыслями о другой о своих собственных проблемах. А, что там, разве можно сравнивать одно с другим? Вот настоящее горе, а у нее - так, нечто, произошедшее давным-давно, забытое всеми, кроме нее одной...
   -Тебе стало легче?
   Вопрос Мати прозвучал так неожиданно, что Сати ответила, поддаваясь первому чувству, быстрее, чем успела обдумать ответ:
   -Да! - а затем осеклась, побледнев, втя­нула голову в плечи: - Прости!
   -Ничего. Я не обижаюсь. Я понимаю: жалеть другого легче, чем саму себя. Поэтому, - она повернула голову к волчице, взглянула на мохнатую подругу, грустно улыбнулась, - я беспокоюсь за нее, вместо того, чтобы думать о себе.
   -С ней ведь все будет в порядке?
   -Я надеюсь. Я сделаю все для этого. Ведь она - моя подру­га.
   -Мне тоже хотелось бы иметь такую подругу... - она тяжело вздохнула. - Все мои прежние друзья... сверстники... Они уже взрослые, у них свои семьи... - Сати шмыгнула носом, сжала пок­репче зубы, унимая вдруг накатившие на нее метельными волнами обиду и боль.- У Лани недавно родился малыш... - как же она ей за­видовала! Как сильно ей хотелось пусть даже не навсег­да, лишь на время поменяться с ней местами! Быть такой же счаст­ливой!
   Караванщица быстро-быстро заморгала, чувствуя, что слезы вновь готовы были вырваться за грань век.
   -Ну... У тебя ведь есть Ри... Он до сих пор ходит в холостяках. Даже не смотрит на других. Значит, любит тебя. И ждет, ког­да ты вспомнишь о нем. Вы суждены друг для друга...
   -Все были уверены, что мы поже­нимся первыми из нашего поколения... - в ее глазах зажглась далекая задумчивая грусть, полная глубокой боли.
   -Так в чем же дело?
   -Просто... Ну... - Не знаю, - и она вновь склонила голову на грудь. Так было проще - спрятаться.
   -А кто тогда знает? - тихо, так, чтобы собеседница не услы­шала, лишь для самой себя пробормотала Мати.
   -Что?
   -Да так, ничего... Э-х, - вздохнула она. - Если бы только было можно повернуть время вспять!
   -Я бы в том городе спряталась в самый дальний угол повозки и ни за что бы из нее не вылезала! - она столько раз думала об этом! Представляла себе, что все так и происходит... Представляла так явственно, что порой ей даже казалось - это и есть реальность. А не совсем тот мир, который окружал ее в своей ужасающей неизменности. - Сказалась бы больной, убедила лекаря дать мне какое-нибудь снотворное по­сильнее, чтобы проспать всю ту неделю крепким-прекрепким сном... И если так уж нужно, чтобы что-то произошло, пусть это случится во сне. Я даже готова помнить этот сон, помнить всю жизнь... Только бы знать, что это лишь сон, не реальность!
   -Но твой дар... Он бы тоже был во сне.
   -И пусть!
   -Тогда ты не смогла бы помочь вылечить Шуши.
   -Если бы то, что случилось с тобой, тоже было лишь сном, священной волчице не понадобилась бы помощь.
   -Это было сном... - Мати облизала вмиг пересохшие губы. - Я ви­дела этот сон... И не единожды... Сначала сон... А потом... Потом тоже сон! - она так стремилась убедить себя в этом, что ей почти уда­лось.
   А Сати, не слыша последних слов девушки, продолжала, говоря скорее с самой собой, как привыкла в последнее время оди­ночества, чем с дочерью хозяина каравана:
   - Только представь себе: если бы это все было лишь сном, как было бы хорошо! Знаешь, только когда я думаю об этом, я могу быть счастлива. И совер­шенно спокойна. Но когда я вспоминаю, что это произошло на самом деле... - всхлипнув, она принялась размазывать по лицу слезы. - Я не хочу помнить! Не хочу! Но господин Шамаш оставил мне память. Хотя мог забрать!
   -Сати...
   -Мог, я знаю! Он сам сказал. И сказал, что не станет заби­рать ее. Потому что если Он сделает это, я буду не собой, а кем-то другим. Но я и не хочу быть собой, если быть собой означа­ет помнить! ...Прости!... Прости, меня! Я вновь начала плакаться, словно прося пожалеть меня...Хотя тебе самой не лучше...
   -Жалеть кого-то другого много легче чем саму себя - я уже говорила. И это действительно так... - она грустно улыбнулась: - Нам надо быть рядом. Чтобы жалеть друг друга.
   -Это не смешно, Мати... - качнула головой караванщица.
   -А разве я смеюсь? - та, вздохнув, качнула головой. В глазах девушки плавилась, поблескивая в лучах огненной лампы, печаль. - Знаешь...
   И тут золотая охотника проснулась, завозилась, крутанулась, а затем, рывком поднявшись на лапы, бросилась к пологу повозки.
   -Задержи ее! - вскрикнула Сати, заметившая это первой.
   Мати рывком бросилась к Шуллат, схватив волчицу за шею, при­жала к одеялам, покрывавшим дно повозки.
   "Куда это ты собралась, подруга?"
   Шуллат предостерегающе зарычала:
   "Отпусти!"
   "Ты должна оставаться здесь!"
   И вновь глухой рык - на этот раз он был уже полон не предос­тережения, а угрозы. Она оскалила пасть, демонстрируя острые, бе­лые зубы.
   Шуллат начала крутить головой, изворачиваться, стремясь вы­вернуться из рук девушки.
   -Угомонись! - прикрикнула на нее Мати, а затем - мягко, удер­живая на месте не только силой, но и не пренебрегая уговорами, убеждением, продолжала: - Я понимаю, тебе хочется убежать в снега, туда, где когда-то роди­лась ты сама...
   Волчица мотнула головой, подтверждая: именно это она и соби­ралась сделать, подчиняясь инстинкту. Пусть Мати отпустит ее . Такова воля снежного охотника, таково ее право.
   Но руки девушки лишь сжали ее сильнее.
   -Да, да, я понимаю, все понимаю. Но ты не мо­жешь убежать...
   Рычание уже не прекращалось, время от времени срываясь то в лай, то в ворчание-хрип.
   -Послушай меня! Послушай! Тебе нужна помощь! Ты ведь сама знаешь это! Поэтому до последнего мгновения оставалась со мной в повозке, вместо того, чтобы заранее убежать в снега!
   И волчица присмирела, прекратив попытки вырваться. Прижав остроконечные уши к голове, она заскулила. Мати даже показалось, что подруга плачет - совсем как маленький ребенок, у которого что-то болит, но который при этом не может объяснить, что именно, потому что не понимает ни причины, ни самой сущности боли.
   -Дорогая моя! - караванщица уткнулась мокрым от вдруг хлынув­ших слез лицом в рыжий бок волчицы. Она готова была плакать вмес­те с ней бесконечно. Но тут чья-то рука тронула ее за плечо, и взволнованный го­лос над самым ухом промолвил:
   -Мати, беги за господином!
   -Что? Уже пора?!
   -Да.
   -Мы справимся сами! Все будет хорошо! - словно заклинание вновь повторила она.
   -Мати! - та глядела на нее с укором и мольбой. Глаза караван­щицы говорили: "Сейчас не время для споров, не время для гордости и ошибок! Сделай так, как я говорю, прошу тебя! Я знаю!" Ее руки лежали на животе волчицы, а губы шептали: - Волчонок лежит непра­вильно, идет боком! Роды будут трудными и дара одной целительницы будет мало там, где нужно могущество небожителя!
   -Но Шамаш сказал, что все в порядке!
   -Тогда так и было! Но сейчас вдруг изменилось! Беги же, беги! Послушайся меня, пожалуйста!
   -Ладно, - наконец решившись, Мати бросилась к пологу. В конце концов, что такое ее гордость, обида, страх и все остальное рядом с жизнью Шуллат и ее малышки? - Оставайся здесь! - она и сама навер­няка не знала, к кому из двоих относилось это восклицание. Навер­ное, к обеим. Как и оброненное следом: - Дождись меня! - словно одна из остававшихся в повозке куда-то торопилась, а вторая была в том положении, когда накануне решающего мгновения возможно про­медление.
   Мати так торопилась, что забыла не только запахнуть полушу­бок, но даже надеть меховые сапожки. Ну да это ладно. Ведь, в сущности, ей нужно было сделать всего несколько шагов, перескаки­вая из одной повозки в другую. А даже если бы это было не так - не важно, девушка слишком торопилась, чтобы почувствовать дыхание холода, она была слишком погружена в заботы о волчице, чтобы бес­покоиться или хотя бы думать о себе.
   Однако ей следовало быть повнимательнее. Или, во всяком случае, осторожнее. Выбираясь наружу, она зацепилась ногой за край повозки, но, уже не в силах остановиться, продолжала движе­ние и упала прямо лицом в снег, который тотчас залепил глаза, набился в рот и нос, мешая дышать. Впрочем, нельзя сказать, что она ушиблась. Скорее ей показалось, что она скатилась с бархана, как когда-то в веселом и беззаботном детстве.
   Вот если бы караван шел по городской мостовой или ледяному панцирю замерзшего моря, девушка непременно бы расшиблась или, того хуже, угодила бы под копыта оленя. Впрочем, даже если бы падение не было столь мягким, Мати не обратила бы на него внимания. Все, на что у нее хватило времени, это быстро протереть лицо, освобождаясь от снега. Не видя ничего, не замечая никого на своем пути, она, прово­жаемая настороженными взглядами собравшимися в маленькие группки у костров караванщиков, опрометью бросилась опрометью бросилась к повозке бога солнца.
   -Шамаш! - сдвинув полог, крикнула она в черное чрево повоз­ки. - Пора!
   Ответом ей была тишина.
   Мати подождала какое-то время, затем вновь позвала:
   -Шамаш! Шуши пришло время рожать! Сати говорит, что там что-то не так и нужна твоя помощь!
   И снова ничего - ни слова, ни движения, ни огонька в непрог­лядном мраке.
   Девушка растерялась. Она привыкла, что Шамаш всегда очень чутко спал, словно и не спал вовсе - так, дремал, а тут вдруг...
   "Хан! - позвала она золотого волка. - Помоги мне..." - не закончив мысли, она остановилась, поняв вдруг, что зверь не просто не от­кликается на ее зов, что его просто нет рядом.
   Повозка казалась пустой, совсем пустой, какой может быть только бездна. И Мати подумала - может быть, какие-то дела заставили пове­лителя небес вновь покинуть караван, может быть, где-то он нуж­нее, чем здесь?
   Но потом, вспомнив, как слаб был бог солнца во время послед­ней встречи, каким измученным он выглядел, решила: нет, сейчас он просто не смог бы уйти... Или...
   Она сунула голову в повозку, стала, старательно прислушива­ясь, внимательно вглядываться во мрак, силясь разглядеть хотя бы что-то, пусть даже это будет пустота.
   А затем, решившись - "Я же раньше уже бывала здесь. И он ни­когда не возражал, даже если я приходила без спроса..." - тяжело вздохнула - она и так столько всего натворила, и, в конце концов, одним проступком больше,одним меньше - не велика потеря - полезла в повозку.
   -Шамаш... - сперва осторожно сев на край повозки, она провела рукой вокруг - может быть, он не стал забираться вглубь, а остался где-то рядом. В душе она надеялась на это, но...
   Нет. У полога его не было.
   И, вздохнув, она полезла дальше, осторожно, на четвереньках передвигаясь по кромешному мраку, лишенному хотя бы одного луча, когда лампа с огненной водой не просто чуть заметно тлела, но бы­ла погашена, спрятана в покрывалах темноты.
   Она старательно ощупывала дорогу, боясь, не видя ничего, на­толкнуться на что-то важное, нужное богу солнца и такое хрупкое, что случайный удар способен расколоть его на мелкие осколки. Но все, чего касались ее руки - это жесткий олений мех устилавших днище повозки одеял.
   Мати ползла вперед, ползла... Но толи место это было загово­ренным, толи нутро повозки бесконечным, как бездна, девушка никак не могла добраться до места возницы.В какой-то миг ей даже показалось, что она не в повозке вов­се - а в подземных пещерах госпожи Кигаль, тех, что призваны ка­рать вечным мраком и пустотой беззвучного одиночества самые греш­ные из душ.
   И когда она подумала об этом, на нее накатилась ледяная волна страха, сжавшая в комок не только тело, но и душу, заставив бешено биться сердце, а зубы стучаться, нервно и неровно, словно ветер о полог повозки. Мати застыла на месте, начала беззвучно, одними губами читать молитву - оберег, но остановилась, не закончив, втянула голову в плечи.
   Девушка как-то сразу смирилась, решив, что дос­тойна этого наказания. Достойна любой, самой жестокой, ужасной, безжалостной кары. Ей захотелось заползти в какую-нибудь, самую крохотную из пещерок, ту, в которой она бы с трудом поместилась, чьи своды да­вили бы на спину, стены сжимали бока, не давая шевельнуться, ощу­тить в движении жизнь. Жизнь, которой и нет уже вовсе...
   Но... Тут она вспомнила о Шуши.
   "Ей нужна помощь! Ей нужен Шамаш! И я не могу остановить­ся, смириться прежде, чем она будет спасена! А что случиться потом - не важно. Не важно, если с ней все будет хорошо!"
   И она вновь зашарила рукой вокруг, глаза, старательно, боясь моргнуть, вглядывались в окружавший ее мрак, так, что очень скоро их защипало от напряжения, они заслезились...
   И потому в первый миг Мати не поверила, когда увидела забрезживший в непроглядной тьме бледный, неясный огонек... Она заморгала, затем - поднесла к лицу ладони, старательно протерла глаза... Но огонек не пропал. Он был. И был не где-то далеко, а совсем рядом, на самой груди.
   "Странно... - в первый момент она была удивлена. Но уже че­рез миг... - Ну конечно! - озарила ее мысль, заставив забыть обо всем ос­тальном, всем плохом, мрачном, радуясь этому огоньку, словно взо­шедшему солнцу. - Это талисман!" - как она могла о нем забыть!
   Сев на одеяла, она сунула за пазуху дрожавшую толи от волне­ния, толи нетерпения руку, вытянула камень. И тотчас зажмурилась от света, который нескончаемым потоком ударил прямо в глаза.
   Мати была поражена, обрадована, очарована новым чудом, прои­зошедшим с ней. Конечно, она знала, что талисман, который она но­сила с собой - не простой камень, а частица самого волшебс­тва. Но... Но ведь она не была наделенной даром... И вообще, тепло - это да, но свет...
   "А, не важно, - Мати небрежно махнула рукой. Какое это сей­час имело значение? - Главное, что у меня есть свет!"
   Она вновь открыла глаза - сперва осторожно, боясь ослепнуть, затем - смелее... В первый миг бивший из талисмана луч показался ей слепяще яркой. Но потом, когда она привыкла к нему настолько, что смогла ог­лядеться вокруг, поняла - он не сильнее огненной лампы, причем горевшей не в полную силу. И все же, его было достаточно, чтобы нарушить непроглядный покров мрака, освещая чрево повозки.
   Держа талисман перед собой, как факел или лампу с огненной водой она огляделась вокруг.
   Повозка казалась совершенно пустой. Лишь в самом дальнем уг­лу, во мраке, кутаясь им словно одеялом, лежал бог солнца.
   -Шамаш! - увидев его, девушка облегченно вздохнула, улыбнулась и бросилась к нему. - Насилу тебя отыскала...
   Он не сдвинулся с места, не повернулся, словно не слы­ша ее голоса.
   Повелитель небес лежал на спине, неподвижен и отрешен. Его голова, покоившаяся на свернутом в трубку куске войлока, который мужчины - караванщики использовали вместо подушек, была повернута на бок, лицо закрывала тень. На нем были повседневные шерстяные брюки и длинная рубаха. На сложенном свитере лежала правая, обожженная сильнее левой, ру­ка, полушубок укрывал ноги...
   Он выглядел как человек. Но не живой, подвижный, а скован­ный вечным сном, одетый в лед...
   -Шамаш... - вновь ощутив приступ беспокойства, который морозом обжег ей душу, Мати двинулась к нему, стремясь поскорее коснуться его руки, ощутить ее тепло, убеждаясь, что он жив.
   -Шамаш... - сев рядом с ним, она протянула руку...
   -Не буди его, - тонкие, цепкие пальцы схватили ее за запястье, сжали, удерживая.
   -Ах! - вскрикнув от неожиданности, она в страхе повернулась на голос, боясь увидеть призрака... Или даже саму богиню смерти, пришедшую к своему брату.
   В повозке, рядом с девушкой, действительно была богиня, но не та, которую побаивалась ее душа.
   -Госпожа Нинтинугга... - прошептала Мати.
   -Нинти. Теперь все зовут меня Нинти.
   -Но...
   -Что тебя смущает? Называешь же ты Его просто Шамашем?
   -Да! И я первая среди смертных мира снежной пустыни назвала его так! - девушка взглянула на нее смело, даже - с вызовом.-Отпус­ти меня! - то, что она могла своей дерзостью, непростительной для смертной, оказавшейся перед ликом небожительницы, прогневать бо­гиню врачевания, не страшило ее душу, представляясь наименьшей из зол.
   Молодая караванщица просто не могла вести себя иначе. Мысль о Шуши вынуждала ее торопиться. И уж конечно, у нее совсем не бы­ло времени для всех этих восхвалений и поклонений.
   Та послушно разжала пальцы, но ладони с руки девушки не уб­рала:
   -Не буди его! Ему нужен отдых. А вы постоянно беспокоите его! И вообще, ты не представляешь, каких усилий нам стоило усыпить его...
   -Нам?
   -Ну, я ведь не богиня сновидений!
   -Госпожа Айя... Она здесь?
   -Не-а, - Нинти потянулась. - Она просто объяснила мне, что нужно делать. И у меня, - она была вполне собой довольна, - как видишь, все получилось. Конечно, с помощью ее сил.
   -Но Шуши...
   -Золотая волчица? - богиня врачевания лишь чуть повела бровью.
   -Да! Она уже рожает,и...
   -Звери делают это сами, не нуждаясь ни в чьей помощи. Не волнуйся за нее.
   Не волнуйся! Сказать это было то же самое,что попросить рыда­вшего навзрыд младенца не плакать! Как вообще можно говорить это, ничего не зная...
   -Шуши нужна помощь! Сати сказала, что роды будут тяжелыми!
   -Что ж... Раз она в этом уверена. Ее дар позволяет ей судить об этом... - богиня врачевания двинулась к краю повозки. - Значит, ей действительно нужна помощь...
   "Не твоя!" - хотела закричать ей вслед Мати, но она вов­ремя прикусила язык. Благосклонность Шамаша вовсе не означала, что все ос­тальные боги будут к ней столь же терпимы и понимающие милосердны.
   -Что же ты? - видя, что девушка не сдвинулась с места, продол­жая все так же сидеть возле бога солнца, спросила Нинти. - Если все действительно так, как ты говоришь, нужно торопиться!
   -Но... - Мати растерялась, обернулась назад, на застывшего без движений, словно ледяное изваяние, Шамаша, чуть наклонилась впе­ред, вслед за богиней врачевания, которая словно силой тянула ее за собой. Это было не совсем то, чего она ждала, чего искала, зачем пришла. Она хотела... Должна была поскорее привести к своей Шуллат повелителя небес, а не одну из младших богинь. Пусть даже та и была богиней врачевания.
   Хотя, с другой стороны, Шамаш все не просыпался. Если бы он был обычным человеком, даже смертным магом, она даже подумала бы, что он умер и... если бы не понимание, что бессмертный бог не может умереть, рыдания бы уже рвались из ее души, смешиваясь с хлынувшими из глаз слезами... А богиня врачевания... Она могла помочь...
   -Не беспокойся о нем, - проследив за ее взглядом, мягко прого­ворила Нинти. - Он выздоровеет. Пусть не так быстро, как ему бы хо­телось...
   -Это он позвал тебя?
   -Да. Хотя и не хотел. Ради твоей мохнатой подружки он переступил через свою гордость, что для мужчины - почти что подвиг.
   -Он хотел, чтобы ты вылечила его?
   -Да.
   -Почему же ты не лечишь?
   Вздохнув, богиня врачевания скользнула взглядом по Шамашу, посмотрела на все еще сидевшую рядом с ним девушку-караванщицу, вздохнув, качнула головой - с сожалением и упреком.
   -Я всего лишь младшая богиня, - Нинти беспомощно развела руками, тяжело опустила голову на грудь, прошептав с нескрываемой грустью: - Которой дано куда меньше, чем мне бы хоте­лось!
   -Потому что ему так плохо?
   -Потому что я такая слабая!
   -Не расстраивайся, - Мати стало жаль ее, захотелось подбод­рить, как-то поддержать.
   Девушка, наконец, оставила свое место рядом с Шамашем и дви­нулась к Нинтинугге. В конце концов, ей ведь больше ничего не ос­тавалось: она должна была найти помощь для Шуллат. Какую угод­но.
   Ей вновь стало страшно. На этот раз - от того, что она потеряла слишком много драгоценных мгновений на, в сущности, никому не нужный разговор, мгновений, которых может не хватить.
   Выпустив из руки талисман, она рванулась к краю повозки: -Госпожа Нинтинугга! Ты ведь поможешь Шуллат, правда? - не глядя на богиню, боясь прочесть отказ в Ее глазах, спросила она возле самого полога.
   -Если смогу, - пожала плечами та.
   -Пожалуйста! - взмолилась девушка.
   -Хорошо... - она говорила без уверенности, решимости, как-то вскользь, но Мати не замечала этого. Ей достаточно было слова, чтобы поверить.
   -Прости что так долго... - проговорила девушка, едва успев забраться в свою повозку. - Я очень торопилась. Но Шамаш... Ему не хорошо. Я не смогла... Не стала его разбудить... Только ты не волнуйся. Я привела кое-кого, кто поможет. Вот. Это богиня врачевания, Нинти. Она... - Мати могла бы говорить и говорить, без кон­ца, прячась за звучанием слов от мыслей и страхов, которые, подк­равшись к ней незаметно, на цыпочках, морозили ее душу, заставляя нервно подрагивать пальцы рук.
   Но тут ее взгляд упал на Сати. По ее бледному, как снежное полотно лицу текли слезы, губы подраги­вали, словно пытались что-то сказать, но слова никак не складывались, не обретали звучания.
   Сидевший с ней рядом хозяин каравана коснулся ее плеча, ус­покаивая.
   -Что... - Мати с удивлением и пока еще неясным, смутным, но уже зародившемся в душе подозрением взглянула на него.- Что ты здесь делаешь, папа?
   -Сати позвала меня, - он чуть пододвинулся к дочери. Его голос звучал несколько замедленно и был куда мягче, чем обычно. Каза­лось, он гладил, словно рука, волосы, подготавливал к чему-то... К чему-то ужасному. И Мати сразу почувствовала это, заволновалась, закрутила го­ловой...
   -Папа, что случилось?
   -Дочка... - караванщик вздохнул. Он не знал, как сказать ей...
   -Ее больше нет, - прошептала Сати, первой найдя в себе доста­точно сил для этих слов. Нет, не так - она просто не могла больше молчать, понимая, что не будешь же вечно откладывать это на потом. Наконец, она считала себя обязанной самой все ска­зать, чувствуя себя виноватой.
   Мати застыла. Она сразу все поняла. Но не поверила. Поверить - это было выше всяких сил.
   Ей хотелось плакать - но слезы никак не текли из глаз, слов­но вдруг замерзли, превратившись в кусочки льда. Она была готова закричать от боли, которая копьем проткнула ее душу, но с губ не сорвалось даже хрипа.
   -Дочка, - заговорил с ней отец, - милая, смирись. Прими все та­ким, как есть. Такова судьба. И ничего не поделаешь...
   -Я... Меня не было лишь несколько мгновений!
   -Ты ушла еще... - начал было Атен, но Сати прервала хозяина каравана, не желая еще сильнее ранить душу той, в которой она уже начинала видеть подругу:
   -Все случилось очень быстро... Слава богам за то, что Они были милосердны. Священная волчица не мучилась. Госпожа Айя прос­то забрала ее к себе...
   -Нет! - вскрикнула Мати. Ее взгляд обратился к Сати.-Ты же го­ворила, что тебе дан дар!
   -Прости. Я не смогла ей помочь... - пряча глаза, прошептала та.
   -Ты...! - Мати готова была винить в случившемся весь мир, словно найди она истинную причину случившегося, и все само собой исправится.
   -Она ни в чем не виновата, - Атен коснулся плеча молодой кара­ванщицы, успокаивая. - Это было выше ее сил.
   -Нет!
   -Сати пыталась помочь ей. Дочка, поверь мне: она сделала все, что могла. Даже более того. Она сделала так, чтобы волчица не чувствовала боли, чтобы она ушла легко, как во сне...
   -Я не верю!
   -Милая, - отец приблизился к ней, обнял, согревая своим теп­лом, успокаивая, - помнишь, ты когда-то рассказывала о том, как снежные охотники видят смерть. Ты говорила, что для них она - не конец, а лишь мгновение сна перед новой жизнью. Помнишь? Душа твоей Шуши не покинула этот мир. Она останется здесь навсегда. И очень скоро обретен новое, молодое тело. Пусть она больше не будет идти по одной с тобой дороге, но ее путь будет лежать по той же самой снежной пустыни, по которой идешь ты. И когда ты будешь поднимать глаза к небесам, ты будешь видеть те же самые звезды, то же самое солнце...
   -Папа... - она понимала, что отец пытался как-то утешить ее, но... Но она не нуждалась в утешении! Потому что не верила, не могла поверить в то, что все случилось на самом де­ле, что...
   -Девочка, ты, наверно, хочешь проститься с ней... - Атен потя­нулся к одеялу, прикрывавшим что-то большое и неподвижное.
   -Нет! - резкий вскрик девушки остановил его, заставил отдер­нуть руку, словно от ледяного камня.
   Мати отвернулась, уткнулась в плечо отца, пряча лицо. Она не хотела видеть Шуши не живой. Ведь до тех пор, пока этого не случилось, она могла еще не верить, сомневаться. До тех пор, но ни мгновением больше.
   "Это неправда! - вновь и вновь повторяла она, убеждая себя, уже почти убедив. - Не правда! Этого просто не может быть! Не в этом мире! Не наяву! Великие боги, ведь это только лишь сон! Да, лишь сон! Не мучайте меня больше! Позвольте проснуться сейчас! Я все поняла! Все свои ошибки! Все! Я поняла! Я буду заботиться о тех, кто мне дорог! Они - центр моего мира, не я! Я буду вежлива, послушна... Я"
   Она решила для себя. Даже дала зарок - клятву. Сама себе. Беря в свидетели свою душу, в поручители - грядущую вечность сна. Никогда, что бы ни случилось, она больше не побежит от своей судьбы! Она не станет прятаться от нее, гневя господина Намтара, она будет встречать ее лицом к лицу, принимая такой, какая есть!
   "Раз так нужно!"
   Мати была готова на все, что угодно, лишь бы боги позволили ей проснуться от этого сна, вернуться в мир, где ничего еще не произошло, и никогда не произойдет, ведь она не допустит этого. Девушка закрыла глаза, что было сил сжала веки, думая, мечтая, моля о том, чтобы проснуться.
   Но пробуждения не было. Потому что мир, окружавший ее, был не сном, а явью. И она слишком поздно поняла это. Однако... Если нельзя изменить все, может быть, можно испра­вить хотя бы часть. Мати вспомнила, что пришла не одна.
   -Госпожа Нинтинугга!- она резко повернулась к богине врачевания, кото­рая незаметной тенью забралась в повозку вслед за Мати и сидела теперь возле самого полога, глядя на смертных с нескрываемым со­чувствием и сожалением. - Ты обещала помочь!
   Караванщик со страхом взглянул на сидевшую в стороне небожи­тельницу, которую увидел лишь сейчас.
   -Госпожа, прости мою дочь за то, как она говорит с Тобой! Она потеряла подругу, которую... которой не было ни у одной дру­гой смертной. Она скорбит по смерти священного зверя госпожи Айи. Конечно, это не оправдывает ее, и, все же... все же... достойно снисхождения...
   -Я не сержусь на нее, караванщик...
   -Госпожа Нинтинугга! - нарушил ее голос караванщицы. В глазах Сати зажегся благоговейный трепет. Она была счастлива увидеть бо­гиню, наделившую ее великим даром. И еще. В ее душу вернулась ве­ра. Вера в то, что все будет хорошо, что все исправится. - Ты ведь поможешь...
   -Девочка, - с сочувствием глядя то на нее, то на свою дочь, хозяин каравана тяжело вздохнул. Он не разделял этого стремления держаться за надежду, откладывая признание неот­вратимого. Ведь чем дольше тянешь с этим, тем большее будет потом.-Зачем ты просишь госпожу о том, что уже невозможно изменить?
   -Нет! - вскрикнула Мати, которая смотрела на богиню врачевания с глубокой, не допускавшей никаких сомнений, верой, ожидая от Нее великого чуда. - Не невозможно! Не для Нее! Ведь Она - оживляю­щая мертвых! Она может вернуть Шуши!
   -Я не уверена... - Нинти чуть наклонила голову. - Мне давно не приходилось делать этого...Но я попробую.
   Богиня передвинулась к тому месту, где, укрытая одеялом, ле­жала волчица. Она не переползла, скорее - именно переместилась: соскользнула с одного места, чтобы через миг оказаться на дру­гом. Ее рука потянулась к краю одеяла...
   Мати быстро зажмурилась, отвернулась в сторону...
   До ее слуха донесся тяжелый вздох, затем - озабоченный голос богини врачевания:
   -С волчонком все не так уж и плохо... Если быстро извлечь его из чрева матери - никаких последствий не будет...
   -А Шуллат?
   -Нет... Она мертва...С другой стороны, если я воскрешу ее...- небожительница вздохнула, качнула головой, затем заговорила вновь: - Девочка, тебе нужно выбрать, кого из их двоих мне спасать.
   -Но...
   -Жизнь одного из этих двух существ в смерти другого. Ре­шай. Я - богиня врачевания. Для меня подобный выбор невоз­можно труден.
   -Я... - Мати растерялась. Она никогда не принимала таких реше­ний. Откровенно говоря, девушка вообще никаких реше­ний никогда прежде не принимала, предпочитая обходить их сторо­ной, а если обойти нельзя - бежать прочь. - Я не знаю...
   -Поторопись, девочка. У нас нет времени на раздумья.
   -Шуши! - в конце концов, какое ей было дело до этого неро­дившегося щенка? Она не знала о его существовании миг назад и еще одно мгновение спустя не вспомнит... Другое дело - ее золотая волчица. Какие тут могли быть вообще сомнения?
   -Что ж... - нельзя сказать, что Нинтинугга одобряла выбор молодой караванщицы, скорее, наоборот... Однако, решение было принято. - Я верну ее в мир живых.
   -Нет!
  

Глава 27

   Все огляделись вокруг, ища глазами осмелившегося возразить небожительнице... Вернее, осмелившуюся, поскольку голос был женс­ким. Но не увидели никого, словно говорила сама тень, призрак. В какой-то миг караванщикам подумалось, что, может быть, это дух волчицы возражает против того, чтобы его возвращали назад, в это тело...
   Нет... Вряд ли... Такая твердость, уверенность, властность, вложенные в одно единственное слово, произнесенное самым обычным, ровным голосом... Ни тени приказа, и вместе с тем - полная уве­ренность, что никто не осмелится ей возразить. И холод. Страшный холод, которым вдруг наполнилась повозка, вьюгой проникнув в ду­шу.
   "Неужели это сама повелительница подземного мира пришла, чтобы помешать воскресить золотую волчицу?" - мелькнуло в голове у хозяина каравана. Он поежился, нервно дернув плечами, скрестил руки перед грустью, сдерживая себя от искушения, подчинившись во­ле чувств, броситься бежать прочь, прячась от взгляда богини смерти. Сказать, что ему стало не по себе, значило ничего не ска­зать.
   "А даже если эта госпожа Кигаль, - Мати упрямо надула губы. Ей совсем не было страшно. Весь страх ушел, оставшись где-то неимо­верно далеко, за долгие годы дороги, по другую грань яви и сна. В этот миг ей было совершенно безразлично все, за исключением одно­го: - Я никому, даже Ей, не позволю забрать у меня Шуллат! И вооб­ще, у снежных охотников ведь нет души, которая уходила бы в мир смерти! Волчица не знает вечного сна детей огня! Она умирает лишь затем, чтобы родиться вновь, и, значит, повелительница подземного мира не имеет на нее никаких прав!"
   Но когда Нинтинугга заговорила с той, которая была в этот миг видна лишь ей одной, все вздрогнули от неожиданности.
   -Айя...
   "Матушка метелица!" - Мати вскинулась, закрутила головой ища богиню снегов. Ей захотелось броситься к Ней на грудь, при­жаться, рассказать обо всем... И обрести наконец столь долгождан­ный покой.
   -Госпожа Айя!
   Она ждала, что вот, сейчас, наяву как во сне, она, увидит, на­конец свою самую любимую богиню...
   Но Та не показывалась, тем самым словно отталкивая девушку, давая понять, что она для Нее - всего лишь одна среди множества других, кому суждено однажды уснуть придуманным Ей вечным сном.
   -Айя, - продолжала тем временем Нинтинугга, - зачем ты вмешиваешься?
   -Затем! - голос богини снегов, остававшейся тенью, неви­димкой в полумраке повозки, звучал словно ветер - то усиливаясь, то затихая, в нем была ярость, которая просыпалась, засыпала вновь, теряясь в бесконечности безразличия, но лишь затем, чтобы через миг пробудиться опять. Словно все ее чувства были не настоящими, а... замороженными, что ли - искрами света в кусочках льда.
   -Айя! - богиня врачевания нахмурилась.
   -Остановись! - в голосе хозяйки снежной пустыни послышалось пренебрежение, даже брезгливость. - Ни тебе, ни твоему городу не нужен такой враг, каким могу стать я!
   -Госпожа Айя... - набравшись смелости, начал Атен, спеша до­бавить свой голос к просьбам о волчице.
   -Ни слова, смертный! - резко оборвала его богиня, не скрывая своей злости. - Не смей говорить со мной, пока я тебе не прикажу!
   Вздрогнув, как от удара хлыста, караванщик втянул голову в плечи. Он не думал.. Не ожидал... Атен привык к совсем другому отношению. Он полагал... Ведь караванщики были спутниками бога солнца, Ее божественного супруга, и, значит, достойны если не уважения со стороны богини луны... конечно, это было бы слишком высокомерно, ждать подобного от небожительницы... но хотя бы снисхождения..
   -Матушка метелица... - глотая катившиеся из глаз слезы, едва слышно шепнула Мати.
   -А ты вообще молчи!- богиня выскользнула из тени... Вернее сказать - от тени отделилась ее часть.
   В отличие от других небожителей, которых доводилось встре­чать караванщикам, повелительница снежной пустыни не имела людс­ких черт. Под бесформенным серым плащом сверкал лишь постоянно изменявшийся во власти ветряной стихии свет. Даже луна, являвшая­ся в ночном небе, хранила в себе больше образности...
   -Ты и представить себе не можешь, как я зла на тебя!
   -Прости меня, я... - Мати сжалась в комок. В ее душе все приш­ло в смятение, сердце билось так быстро, что, казалось, еще чуть-чуть, и порвав нити, удерживавшие его в груды, вырвется на­ружу. Перед глазами плясали в бешеном танце огненные снежинки, душа трепетала, словно единственный лист на последнем дереве в порывах бешеного ветра, на крыльях которого неслась метель.
   -Ты должна была последовать за своей судьбой!
   -Да, я понимаю, и... - пролепетала Мати.
   Но богиня не слушала ее, продолжая:
   -Зачем еще она тебе открывалась заранее? Чтобы ты все знала и не боялась ее! Ты была просто обязана! Тогда бы... Тогда... Все сложилось бы просто замечательно! А ты вместо этого сделала все совсем не так!... Оглянись вокруг! Посмотри, что ты натвори­ла!
   -Я не хотела...
   -Ну да! Конечно! "Не хотела"! Я знаю - ты не хотела этого. Если бы я сомневалась - говорила б с тобой совсем иначе. Ты не хотела, но Шамаш лежит весь израненный у самой грани бреда...
   -Он выздоровеет... - девушка сжалась еще сильнее.
   Впервые за последние дни она вспомнила о нем, именно о нем, а не о каком-то безразлично далеком повелителе небес, подумала... Великие боги, как могла она ничего не видеть, не слышать, не по­нимать? Как могла она быть с ним такой жестокой, несправедливой? Ведь это же Шамаш, ее друг, ее маг, бог! Тот, который столько раз спасал ее, всякий раз вставая между ней и опас­ностью... И как она его отблагодарила?
   А что если он...
   В глазах девушки отразился страх, вернее даже - ужас. Она... это было то, чего она боялась больше всего, куда больше черных пещер повелительницы смерти - если из-за нее Шамаш покинет землю людей...
   -Конечно, выздоровеет! - проговорила богиня с той поспеш­ностью, которая показывала, что она сама гонит от себя всякую мысль б этом, несмотря на то, что, казалось бы, она должна бы­ла стремиться к тому, чтобы супруг поскорее покинул землю и вер­нулся к ней на небеса... Однако небожительница продолжала, раня не только душу собеседницы, но и свою собственную. И неизвестно, кто из них в этот миг страдал сильнее. - Но сейчас он изранен когтями своего друга-дракона, который после случившегося ненавидит меня больше злейшего врага! Потому что думает, что я удерживала его, словно собаку на цепи, обманывала, специально настраивала против хо­зяина... А я столько положила сил и стараний, чтобы завоевать дружбу крылатого странника! И Шамаш... Получилось, что я... Что дракон из-за меня напал на него... Он же меня никогда не простит! - совсем по-человечески, слов­но обычная смертная женщина воскликнула повелительница снегов. Если бы у нее были человеческие черты, из глаз бы потекли слезы, губ бы дрогнули, поджались от боли и обиды.
   Атен тяжело вздохнул, качнул головой. Ему вдруг захо­телось успокоить госпожу Айю, утешить... Он понимал, что значил для Нее бог солнца, как страстно богиня снегов любила Его и хотела вер­нуть...
   И он осмелился заговорить вновь, не думая, забыв о том, что его слова могут Ее разозлить:
   -Шамаш великодушен. Он ...
   -Неужели ты, его спутник, так плохо его знаешь! - прервала его богиня сне­гов, однако не в ярости, скорее, как показалось караванщику - отчаянии. - Для него, подчинившего себе пространство и время, продолжает существовать лишь одна бездна, одна-единственная пропасть, но за­то - столь бесконечно-огромная, что невозможно и помыслить о том, чтобы ее преодолеть - пропасть между своими и чужими. Своим он прощает все, чужие же ему абсолютно безразличны, а, значит, и не нуждаются прощения!
   -Но, госпожа, Ты ведь не чужая...
   Резкий взгляд невидимых глаз заставил его умолкнуть, прикусив язык.
   -Прости меня, Матушка метелица! - прошептала Мати. Из ее глаз текли слезы. Но эти слезы были не отражением произнесенных слов, когда она, задумавшись о чем-то своем, так глубоко погрузилась в свои мысли, что не слышала слов небожительниц...
   Или, может быть, не хотела ничего слышать, когда для нее важнее были не чьи-то слова, пусть даже с ней говорила сама боги­ня снегов, а ее собственные мысли, чувства, страхи.
   Девушка сжалась в комочек, втянула голову в плечи, зажмури­ла глаза, превратившись в щенка, которого, лишь появившегося на свет, уже ждет неминуемая смерть.
   -Ну, чего ты так испугалась, чего? Дракона? Так ведь он - друг Шамаша! И ты всегда знала, что он никогда не причинит тебе зла! Более того, он - то существо, которого ты так часто видела во сне, на котором не раз летала над миром снежной пустыни... К которому ты должна была бы уже привыкнуть, так же, как золотым волкам! Что случилось? Что на тебя нашло?
   -Дракон убил бы меня...
   -С чего ты взяла!
   -Я видела! Во сне...
   Богиня хотела что-то ответить на это, но остановилась, обдумывая услышанное, начиная подозревать...
   -Сон... - пробормотала она. - Так ты искала истину предсказания во сне...Сон!... Об этом я не подумала... Неужели братец поста­рался? Ладно, с ним я разберусь потом... Сейчас речь о дру­гом...
   "Обо мне!" - как-то сразу решила Мати.
   -Накажи меня, Матушка-метелица!Накажи, только... - она хотела сказать... попросить: "Только оставь Шуллат", но не осмелилась боясь снова услышать "нет"...
   -Да что там... - говоря так, словно не слышала мыслей смерт­ной, лишь ее слова, богиня откинулась назад, в тень, вновь стано­вясь невидимкой. Ее голос наполнился грустью и тоской, которые вытеснили из него последние отзвуки ярости. - Ты сама наказала себя. Я хотела, чтобы... - начала было она, но, не договорила, бросив лишь: - Что теперь говорить об этом!
   "Да, о чем теперь говорить! Что говорить теперь, когда я все уже испортила..."- и Мати молчала, не в силах ничего сказать.
   Из глаз девушки катились огромные горючие капли слез, которые, словно замерзая за гранью век, резали острыми ле­дяными краями душу. У нее было такое чувство, что рвутся нити, связывавшие воедино ее сущность, что она перестает быть самой со­бой, теряя часть себя...
   А тут еще повелительница снегов, на мгновение вновь высколь­знув из тени, потянулась к одеялу, укрывавшему тело волчицы, на­мереваясь забрать его. Девушка рванулась вперед, словно стремясь остановить Ее, помешать сделать это, но остановилась, натолкнувшись на прозрачную стену льда.
   Боль все усиливалась и усиливалась. Еще немного - и Мати захлебнулась бы в ней, умерла, не в силах вздохнуть, шевельнуть­ся, взглянуть на окружающий мир, в котором ей вдруг не стало больше места.
   -Айя... - начала богиня врачевания, но умолкла, не зная, что сказать.
   -Зачем это все? Я и так немало всего натерпелась, напережи­валась за последние дни... И вообще...
   -Я могу воскресить волчицу...
   -Нет.
   -Но...
   -Здесь некого воскрешать.
   -Ты говоришь так, словно Шуллат уже нет! - не в силах больше держать в себе всю боль и обиду вскрикнула Мати.
   -И да, и нет, - у девушки было такое чувство, что, произнося эти слова, богиня не спускала с нее пристального взгляда своих огненных глаз, прожигавшего насквозь, до самого сердца души. - То, что было, того уже нет. Но есть другое.
   Мати не могла ее слушать. Она зарыдала:
   -Это неправда! Вот же она! - девушка хотела броситься впе­ред, коснуться тела волчицы, от которого, она чувствовала, еще веяло теплом. Но стена холода вновь остановила ее, не позволяя сдвинуться с места ни на шаг. - Не дай ей уйти! - плача, взмолилась она. - Молю!
   -Она уже ушла. И вернулась.
   -Я не понимаю тебя!
   -Девочка...
   -Не надо объяснять! Лишь сделай, как я прошу! Пожалуйста!
   -Мати, Мати, - Айя вздохнула, - ты вновь повторяешь ту же ошибку...
   -Какую!
   -Бежишь от того, что есть, что должно произойти, что уже, в сущности, произошло. Не надо. Не бойся реальности. Остановись. Постой мгновение на месте. Посмотри, что будет потом.
   -Не могу! Ведь потом будет поздно!
   -Мати, послушай меня, - у богини не было глаз, но, все равно, ее взгляд, словно две ладони взял душу девочки, сжал, успокаивая, не давая метнуться навстречу ошибке, - послушай: так должно быть. Так хотела снежная охотница.
   -Шуллат?! - в ужасе прошептала Мати. Она не могла в это пове­рить, ведь... Ведь она всегда считала волчицу своей лучшей подру­гой и надеялась, что та отвечает ей тем же. Но... - Но ес­ли... - она опустила голову. В душе сразу стало пусто и холод­но. - Если она действительно этого хочет...
   -Хочет. Снежные волки боятся воскрешения больше, чем люди смети. Потому что они не знают вашей смерти. Для них все иначе...
   -Но Шамаш... Он позвал Ее...
   -Не затем, чтобы Гуллу воскрешала ее. Чтобы она помогла ему удержать твою подругу среди жи­вых. Он понимал, что чувствует волчица. И он готов был дать ей всю ту свободу, о которой она просила.
   -Даже свободу умереть...
   -Да, девочка. Да. И вы говорили с ним об этом. Разве нет?
   -Наверное... Раз так... Пусть... - Мати была готова смириться.
   -Гулла, ты знаешь, что должна делать, - тотчас сказала Айя бо­гине врачевания.
   -Нинти, - хмуро буркнула та. Было видно, что ей совсем не нра­вилось все это. - Девочка, - повернулась она к молодой караванщи­це, не обращая внимание на волну нетерпения, излучаемую хозяйкой луны, - скажи, что мне делать? Оставить волчицу среди умерших или вернуть тебе? Я хочу услышать твое решение.
   -Мое? Но почему? - удивленно смотрела та на небожительницу. Ей-то казалось, что все уже было решено.
   -Потому что! - нахмурилась богиня врачевания, показывая, что не собирается потакать любопытству смертной, объясняя причины своих поступков.
   Мати перестала замечать слезы. Говорить сейчас, казалось, бы­ло выше всяких сил, и, все же, ее губы шевельнулись:
   -Шуллат хотела быть свободной. И я обещала дать ей это право... выбирать самой жизнь и смерть...
   -Молодец, - одобряюще кивнула Айя.-А теперь, Нинти, - на этот раз она назвала богиню врачевания тем именем, которое предпочита­ла Нинтинугга, а не тем, к которому привыкли все остальные небо­жители. К чему настраивать против себя ту, чьей помощи ждешь? - позаботься о волчонке. Еще не рожденный, но он жив.
   -Ладно... - вздохнув, пряча глаза, пробормотала она. Ее рука потянулась к краю одеяла, чтобы отдернуть его, словно полог, открывая...
   ... -Не смотри, - Мати показалось, что ее щеку обдало морозным дыханием пустыни и голос Матушки метелицы зазвучал у нее над са­мым ухом...- Так лучше - не видеть. Легче. И правильнее. Ведь всегда запоминается последний взгляд. Но жизнь, а не смерть, дос­тойна того, чтобы ее помнили. Поверь мне, я знаю, что гово­рю... - и девушка, подчинившись ей, зажмурилась, затем, сорвавшись со своего места, торопливо подползла к отцу, уткнулась лицом ему в плечо.
   -Поплачь, родная моя, - хозяин каравана сперва осторожно, бо­ясь вспугнуть ее, словно та была осторожной пичужкой, коснулся ее головы, затем погладил по волосам, понимая, что сейчас дочь не успокоить, что нет тех слов, которые могли бы ее утешить... И, все же...
   -Папа,я не верю! - всхлипнула та. - Это... Это не может быть правдой!
   -Да, милая, конечно, - бывает, когда ложь - единственное ле­карство, а правда - дыхание мороза на свежую рану, - все, что про­исходит сейчас - лишь сон. Закрой глаза. И когда ты проснешь­ся...
   -Но ведь и тогда Шуши не будет, да, папа?
   -Я скажу тебе... Я скажу тебе, когда ты проснешься, что она убежала в снега, к своей стае, что она так решила...
   -И я буду думать,что она бросила меня.
   -Да. И верить, что она жива. Что она когда-нибудь вернется...
   -Да, - вздохнула та. Ей так хотелось бы в это поверить! А слезы все текли из глаз и текли, не переставая. Потому что пла­кать было легче, чем молчать, потому что в слезах была пусть все­го лишь призрачная, обманчивая, но все-таки надежда...
   ...-Мати, - спустя некоторое время, которое могло быть мгно­вением, а могло - целым веком, окликнула ее богиня снегов.
   Девушка быстро подняла голову, взглянула на нее в надежде, что, может быть, госпожа Айя хотела лишь испытать ее и теперь, когда она прошла испытание, смилостивится над ней и вернет единственную подругу.
   Подчиняясь воле небожительницы меховое одеяло, покрывавшее тело волчицы, поднялось.
   "Вот, сейчас..." - вздрогнуло сердце девушки. И застыло, за­быв стучаться, дыхание уснуло на губах.
   А затем... Затем в глазах возникло удивление, непонимание, страх...
   На том месте, где совсем недавно застыло, скрытое от глаз, тело Шуллат, ле­жал волчонок - совсем маленький, крошечный, с остренькой мордоч­кой, вздернутыми вверх ушками и слепыми, покрытыми плен­кой-поволкой глазками.
   -Кто это?- с просила Мати, во все глаза смотревшая на зверены­ша, однако, в ее глазах было не обожание, не восхищение, а ка­кое-то отрешенное безразличие. Да, перед ней был малыш ее Шу­ши. Но ведь это не то же самое, что сама Шуши.
   -Дочь твоей подруги, - ответила Айя, а затем, видя, что девуш­ка не двигается с места, спросила:-Ты не хочешь взять ее на руки? Ей всего несколько мгновений от роду и тепло - то, в чем она сей­час нуждается больше всего. А еще ей нужны любовь и забота. Той, которая заменит ей мать.
   -Нет, - Мати отпрянула. - Нет! - ужас в ее глазах, когда девушка смотрела на волчонка, смешался с ненавистью. - Это из-за нее умерла Шуши! - она готова была винить в ее смерти весь белый свет, всех на свете, лишь бы не чувствовать виноватой себя одну.
   -Все так, - небожительница не спорила с ней. Если в первое мгновение она была резкой, нетерпимой к любым возражениям, то те­перь стала самим пониманием. И добротой. - Но малышка жива, потому что этого хотела Шуллат, которая дала ей жизнь...
   -Чтобы волчонок жил вместо нее?!
   -За нее. Для нее. Для тебя... Какая разница? Взгляни же...
   -Это...- Мати подалась было вперед, но затем вновь остановилась. Ее душой управляли сомнения. - А почему она такая белая?
   -Все волчата рождаются белыми, - ответила Нинти. Ей показа­лось, что смертной будет легче говорить, довериться богине, обла­ченной в человеческое тело, чем той, у которой не было ни одной людской черты - совершенно чужой и далекой. Но караванщица, вмес­то того, чтобы потянуться к ней, наоборот, отпрянула вновь.
   -Не бойся... - промолвила богиня снегов.
   -Я не боюсь, - молодая караванщица подняла голову, взглянув на нее открыто и твердо.
   -Тогда, - она осторожно положила волчонка себе на ладонь - переплетение нитей света и мрака, ук­рыла, словно теплым одеялом другой, протянула руки к девуш­ке, - возьми. Только осторожно. Она сейчас хрупка, словно только что расцветший цветок.
   Мати отодвинулась еще дальше, упрямо поджав губы, замотала головой.
   -Не хочешь? - в голосе Айи звучало удивление. Она никак не могла понять, что с той не так, почему караванщица не хочет при­нять тот величайший дар и надежду, который, единственный в целом свете, способен заглушить боль утраты, исцелить рану потери. - Я ошиблась, да? Было бы лучше, чтобы малышка умерла вместе с ма­терью? Чтобы у тебя не осталось никого?
   -У меня и так нет никого! - в обиде вскричала Мати. Ее глаза были полны слез, горьких от обиды и боли.
   -Ты так думаешь?
   -Я ничего не думаю! Я... Я так чувствую!...И вообще - свя­щенные волки твои священные звери. Значит, этот волчонок тоже твой. Забери его! Я не хочу его видеть!
   И тут малышка заскулила. Так горько, так...
   Слезы брызнула из глаз девушки. Всхлипывая, она пододвину­лась к богине, протянула вперед руки:
   -Матушка метелица, зачем? - сквозь рыдания прошептала она. - За­чем? Если бы ее не было, я... пусть со временем, не сразу, но я забыла бы свою боль, свою утрату. А так, рядом с ней, - Мати не смотрела на маленький горячий комочек, который лег ей на ла­донь, - я буду помнить всегда!
   -Но разве память - это так плохо?
   -Да! - уверенно ответила Мати. Но потом ее взгляд, несмотря на то, что девушка упрямо стремилась смотреть куда-то в сторону, упал на малышку.
   Волчонок был таким маленьким, несчастным, одиноким... У него ведь никого не было. Совсем никого. И...
   -Если ты так хочешь, - богиня снегов тяжело вздохнула, кивну­ла, оставив убеждения, готовая согласиться с желанием упрямицы, - хорошо. Я заберу ее. Если так, было бы слишком жестоко остав­лять ее здесь. На верную смерть... Ведь без заботы она умрет.... Только... Прежде нагни голову, коснись ее мордочки. У этой крошки есть послание для тебя. От ее матери.
   -Я... - Мати испуганно глянула на крошечный комочек. - Нет!
   -Ты снова? Снова бежишь от своей судьбы?
   Та закусила губу. Такой боли, как в этот миг, она не испыты­вала еще никогда в своей жизни. Даже вспоминать давно умершую мать было легче.
   -Да, - она склонила голову, - я могу лишь бежать. Прятаться. Я... Я слишком труслива, чтобы идти вперед. Я слишком слаба для той судьбы, которую выбра­ли для меня боги... И... Если это возможно, дайте мне, прошу вас, другую судьбу. Если же нет - просто заберите эту...
   -Тот, кто теряет свою судьбу, становится рабом...
   -Я знаю, - кивнув, прошептала та, затем, всхлипнув, повтори­ла, - знаю. Значит, я буду рабыней...
   -Дочка! - в ужасе глядя на нее, вскрикнул Атен. Он не понимал, не мог понять, почему? Что вдруг случилось с той, которая всегда была столь смела, которая всегда была готова идти вперед, что бы ни ждало впереди?
   -Почему? - спросила Айя.
   -Я... Эта малышка... Я не хочу, чтобы она умирала!
   -С чего ты взяла, что, оставшись с тобой, она умрет?!Ее судьба...
   -Ей нужна любовь, чтобы вырасти. Ты сама говорила об этом... А я... Я могла бы ее полюбить. Потому что она дочь Шуши, потому что она - такая же, как Шуши... - "Потому что она и есть моя Шуши, - хотела уже в порыве какого-то смутного чувства-озарения сказать она, - Шуши, вернувшаяся ко мне в ином своем рождении", - но не реши­лась.
   -Так в чем же дело!
   -Все, кого я люблю, кто мне дорог, страдают. Мама умерла... Шуши умерла... Из-за меня! Шамаш ранен. Из-за меня! Все, кто рядом со мной, обречены на муки! Все! А я хочу, чтобы эта малышка жила. И была счастлива!
   -И ты думаешь, что для нее это будет возможно вдали от тебя? - богиня снегов пододвинулась к ней, заглянула в ду­шу девушки своими невидимыми глазами - потоками пламени. - Ты хо­чешь, чтобы ОН разочаровался в тебе?
   Мати вздрогнула. Она сразу поняла, кого имела в виду госпожа Айя. И...
   -Нет! Я... Я хочу, чтобы Шамаш простил меня! За все то, что я натворила...
   -Так почему бы тебе не попытаться заслужить его прощение своим стремлением исправить ошибки? Пусть не все - это невозмож­но, но хотя бы часть?
   -Я... - Мати вздохнула, взглянула на волчонка, а затем быстро, боясь, что стоит ей промедлить хотя бы на мгновение, и она пере­думает, склонила голову к малышке. И голос, который она слышала рядом так часто, что узнала бы среди множества иных, даже если бы его заглушал вой ветра и шепот снегов, заполнил ее разум, душу:
   "Прости меня, Мати! Прости! Я так виновата перед тобой! Я создаю тебе столько проблем!"
   "Шуши! Ты говорила, что вы, снежные охотники, перерождае­тесь, возвращаясь в этот миг в новом рождении... Значит..." - она верила в это, надеялась, ждала...
   "Да. А еще рассказывала, что мы храним память наших предком, являясь их продолжением. В два раза сильнее. В два раза мудрее. Ведь родитель не один, их двое... Шуллат очень любила тебя..."
   "Я знаю! Я тоже очень люблю ее!"
   "Я буду любить тебя еще сильнее. За нее и за себя! Я... Я буду такой, какой ты захочешь меня видеть! Послушной. Верной. Ласковой. Только... Только не бросай меня, пожалуйста!"
   "Зачем я тебе? Я не смогу дать тебе ничего, кроме одеяла в моей повозке, плошки молока да куска мяса. Я... Я не смогу дать тебе даже той свободы, о которой просила у меня Шуллат. Не потому что я не хочу. Я хочу... Просто... Просто никто из нас не свобо­ден. Если не от других, то от самих себя".
   "Я и не ищу той свободы, о которой говорила моя мать. Для меня все иначе. Я другая. Не такая, как все. Я дочь снегов по сво­ему племени и дочь огня по рождению."
   "Как и я..." - мелькнуло у Мати в голове.
   "Ты... Ты будешь моей хозяйкой?"
   "Да. Да!" - Мати вновь заплакала. Потому что не могла иначе. Но на этот раз слезы, текшие из ее глаз были совсем иными - лег­кими, сладкими. Они словно водой омыли ей душу, очищая от боли. И она поняла - ей есть зачем жить. Если не ради себя, то хотя бы ради этой малышки. И, может быть, когда волчонок вырастет, не только другие простят ее, но и она сама...
   -Я буду любить и заботиться о тебе, Ашти! - прошептала Ма­ти. - Всегда! Я сделаю все, чтобы ты выросла сильной и счастливой! - она не сказала - волчицей или снежным охотником - потому что это не имело для нее никакого значения. Та грань, которую она всегда прежде проводила между собой - человеком и волком - зверем вдруг перестала существовать. И остались лишь два существа - пусть страшно разные, но, в то же время, в сущности, на расстоя­нии - не просто похожие, но совершенно одинаковые.
   Мати осторожно спрятала малышку за пазухой, пряча ее от мороза у себя на груди. А затем повернула к богине снегов. Ее черты изменились. Они разгладились, успокоились. И пусть лицо не лучилось счастьем, в нем было нечто другое, не менее яр­кое - цель, то, ради чего живут. Куда идут по дороге жизни.
   -Спасибо, - склонив на миг голову в знак уважения и призна­тельности, проговорила она. - Спасибо.
   -Тебе будет тяжело одной, без матери-волчицы вырастить крош­ку.
   -Я сделаю ради этого все!
   -Не сомневаюсь. Когда решение принимается с таким трудом, оно исполняется. Я помогу тебе.
   Мати не спросила Матушку метелицу - как? Ей было это не важно. Нет, она готова была принять любую помощь, если она нужна для блага Ашти. Но если ее не будет - что же...
   -А теперь... - Айя вновь отодвинулась в тень.
   -Да, - заторопилась к краю повозки Нинти. - Нам пора.
   -Госпожа... - Атен, словно проснувшись ото сна, вскинулся, метнулся сначала к одной небожительнице,затем к другой: - Госпожи, позвольте нам отблагодарить... Оказать уважение...
   -Усни, караванщик, - голос Айи стал похож на дыхание ветра - ровное, шелестящее, убаюкивающее. - И ты, караванщица, - она повернулась к Сати, - тоже спи...
   -А мне... Мне можно проводить Вас? - спросила Мати.
   -Да, милая, - кивнула ей повелительница снегов.
   Они выбрались из повозки - две богини и девушка, державшая на груди, под теплым мехом шубы маленький живой комочек.
   Над землей царила ночь, в которой властвовала луна - бледно­ликая, огненноглазая и печальная. Воздух был чист и свеж. Полня грудь, он нес дрему - сладкую и цепкую, словно снежная паутина.
   Погруженный в сон мир казался пустынным и одиноким. Караван­щики спали в своих повозках. Даже дозорные, подчиняясь власти по­велительницы сновидений, дремали на спинах оленей, которые тоже были где-то на грани между явью и грезами.
   И только в душе Мати не было покоя. Оглядевшись вокруг, де­вушка вздрогнула. Снежная пустыня - не беззаботный сад благих душ. Тут всякое может случиться. Караван не может позволить себе вот так просто спать... Тем более, что...
   И тут девушка нервно повела плечами. Ей стало не по себе, когда она поняла, что не могла увидеть того, что только что виде­ли ее глаза. Потому что над установленными вкруг повозками кара­вана был натянут шатер, за которым были скрыты и небеса, и свет луны, и просторы снежной пустыни с застывшими на их границе всад­никами-дозорными. Но она видела все это и...
   Мати повернулась к богиням. У нее в глазах было сомнение и вопрос. Они спрашивали о том, что не смели произнести уста: "Это что, дар? Тот дар, которым Вы наделяете меня? Но за что? Ведь я не заслужила его!"
   -Мы ничего не дали тебе, девочка, - мягко, как добрая смерт­ная, а не суровая богиня проговорила Айя, - все, что у тебя было, есть и будет всегда принадлежало тебе.
   Мати не поняла ее слов. Но... Но она и не стремилась понять. Главное было другое.
   -Матушка метелица, мой караван сейчас беззащитен. Воины спят. Шамаш спит... Кто отведет от нас беды?
   -Я. Не бойся, милая. Я позабочусь обо всем. Это место бла­гословенно мной. Пока вы стоите на нем, с вами ничего не произой­дет.
   -Но мы не можем остаться здесь навсегда.
   -Мне бы хотелось, чтобы... Нет, - возразила она самой себе, - я понимаю: караванщики - странники пустыни. Им нужно продолжать свой путь. Такова их судьба. И твоя тоже. До тех пор, пока ты этого хочешь.
   -Ты...Ты не сердишься на меня?
   -Сержусь. Однако куда меньше, чем на саму себя.
   -Но ты простишь меня?
   -Уже простила. И вообще - я не могу долго злиться на тебя. Ты же знаешь...
   -Я... Можно я вернусь к себе в повозку? Нужно покормить ма­лышку.
   -Еще не время. Пока она сыта. Я позаботилась об этом. Пусть спит. Сон для нее сейчас- тоже пища.
   -Да, Матушка метелица. Спасибо тебе. И, все же, можно я пой­ду? - ей было не по себе одной наедине небожительницами.
   -Милая, я хочу, чтобы ты кое-что запомнила. И передала своему отцу, когда он проснется.
   -Да? - девушка насторожилась. Воля богини снегов - что могло быть важнее для караванщиков? Разве что желание повелителя небес.
   -Скажи ему, чтобы он не торопился увести отсюда караван. У вас достаточно еды и огня для небольшого отдыха. Позвольте Шамашу окрепнуть, оправиться от ран.
   -Конечно, Матушка... - она была уверена, что отец так и собирался поступить.
   -Я знаю, как вы заботитесь о нем. Как его любите. Просто... Просто вы так стремитесь поскорее убежать подальше от последнего города, что... В общем, передай хозяину каравана мои слова.
   -Обязательно!
   -Хорошо. А теперь... Мати, девочка, шла бы ты к Шамашу. Посиди с ним.
   -Но... - разве у нее было такое право - сторожить сон бога солнца?
   -Так будет правильно, милая. Ступай.
   -Зачем? - проводив молодую караванщицу взглядом до самой по­возки, спросила, повернувшись к богине снегов, Нинтинугга.
   -Мне нужно увидеть его сейчас... И не важно, что он спит... - ее огненное тело начало обретать очертание, превращаясь в точеную женскую фигурку - стройную, как юное деревце, и как ветер легкую. Лишь накинутый на голову капюшон скрывал черты лица.
   -Ты смотришь ее глазами...-Нинти начала понимать. Это было удивительно, и все же, возможно. - Кто эта девочка? Твоя посвя­щенная?
   -Мне приходится прибегать к помощи чужих глаз... - Айя слы­шала ее, но и не думала отвечать на вопросы, продолжая говорить лишь то, что хотела сама. - Ты ведь прекрасно знаешь, что я не могу прийти к нему сама.
   -Айя, он...
   -Он выздоровеет, я знаю...
   -Для нас тело - лишь оболочка. Не более того. Если бы он за­хотел...
   -Но он не хочет.
   -Почему?! Почему он не освобождается от тех оков, в которые сам себя заковал, продолжая оставаться пленником плоти?!
   -Не знаю. Но если ему это для чего-то нужно...
   -Во имя свышних, Айя! Если бы он перестал держаться за все это... Все было совсем иначе!
   -А как "иначе"? Лучше или хуже?
   -Лучше! Много лучше!
   -Ты в этом уверена? - и, сама отвечая на свой вопрос, Айя качнула головой, вздохнула. - Шамашу дано не только видеть будущее, но, в от­личие от всех остальных, всех нас, создавать его.
   -Ты хочешь сказать - эта та плата, которую свышние требуют от него за это право...?
   -Нет. Я думаю... Мне кажется, что... Если бы не это, не хрупкое людское тело со всеми его ранами, он не стал бы жить этим миром. Просто ушел бы из него, прежде чем нечто совершенно чужое начало становиться для него родным, привязывая к себе множеством нитей... И вообще, пусть он будет таким, какой есть. Каким ему хочется быть.
   -Ты любишь его...
   -Да.
   -Но Айя... - Нинти замешкалась. То, что она собиралась сказать... Это не могло не прочинить собеседнице боль. Но промолчать - было выше ее сил. - Айя, - она говорила осторожно, словно ступая по тонкой нити горизонта, - он... Он не...
   -Не Ут, - богиня снегов кивнула. - Я знаю.
   -Знаешь?! - удивленно вытаращилась на повелительницу снегов богиня врачевания.
   -Шамаш искренен. Он никогда не играл чужой роли.
   -Ты знаешь. Но вместо того, чтобы ненавидеть его, презирать, любишь, кажется только еще сильнее!
   -Да. Потому что он такой, какой есть.
   -Но ты... А как же Ут? Я не понимаю!
   -Ута нет... - задумчиво проговорила она. В ее голосе была грусть понимания и признание неизбежного, но не боль, которая уже бесконечно давно была выплакана до дна. - Его нет це­лую вечность и даже дольше... Я... Помнишь, я говорила малышке, что знаю, каково безнадежно терять? - она тяжело вздохнула, замол­чала на мгновение, может быть, ожидая, что Нинтинугга заговорит с ней, прознав это столь редкое для ее души стремление к откровенности. Но та молчала, застыв недвижимой, слушая с та­кой жадностью, какой тянется к теплу костра, разожженного вернув­шимся из пустыни тот, кому самому скоро предстоит отправиться в мир вечного холода. И Айя продолжала: - Я знаю, как больно, горько, невыносимо прощаться с прахом, хоронить память, как бывает страшно даже спустя дни и года, оборачиваясь назад, стре­мясь вспомнить что-то доброе, теплое... улыбку, касание рук, дви­жение губ - видеть вновь и вновь лишь это мертвое безликое неч­то... Ты скажешь - у нас нет тел. Эта людская плоть, - она развела руками, - всего лишь одежда, в которую мы облачаемся, путешествуя по земле, стремясь ощутить ее тепло или холод. Сгорит ли оно в огне жизни, обветшает ли со временем - мы лишь сбросим платье, чтобы переодеться в другое, только и всего... Но Ут... Это было... Я не знаю, как объяснить... Живя рядом со смертными, мы слишком при­выкли думать людскими образами, а их так мало! Их не хватает, чтобы передать... Мне казалось: то, что я вижу - огонь, погасший навек, лед, растаявший без следа, дух, лишенный дыхания и твердь, потерявшая свою тень. Это было так страшно, что в пер­вый момент, когда я увидела... Мне захотелось бежать скорее прочь... И я убежала. Убежала в мечты, надежды, которые с таким усердием поддерживали во мне вы все, надеясь сами, но которым, как я знала, было не суждено исполниться.
   -Почему ты ничего не рассказала нам? Почему позволяла верить в ложь?
   -Вера всегда обман... Но как же без нее продолжать путь? Не знаю, но, может быть, именно эта вера привела в наш мир Шамаша...
   -Но чтобы вера исполнилась до конца, ты ведь должна не просто признать его, но...
   -Полюбить? А я разве не люблю?
   -Любишь, но...
   -Поверь мне, это совсем не сложно. Когда не растрачено столь­ко чувств, которые копились всю минувшую вечность... Я ждала... Я ждала его. Возвращения... Прихода... Сама не знаю, чего. Его! Не просто надеялась. Я готовилась к этому. И ты представить себе не можешь, как счастлива я была, когда он ступил на эту землю, как... Я наконец, перестала видеть смерть, оборачиваясь назад. Я начала жить не прошлым, а будущем!
   -Я рада за тебя. Потому что знаю, каково это - любить. И я завидую тебе - для тебя все самое черное позади. Может быть... Может быть то, как ты преодолела невозможное, позволит и мне сде­лать это... Но... Прости, но если Шамаш - не Ут... Тогда ведь, значит, Нергал знал, что не просто победил своего врага, но убил его. И ему не было никакой надобности накладывать на тебя это заклятие... Тот плащ, который скрывает тебя от Шамаша... Значит, его не существует. И вы...
   -Когда веришь в нечто целое, столь же сильно веришь и в его часть. Иначе нельзя. Нергал не накладывал на меня закля­тия, ты права... Я сама своей верой сделала это. Не его, мой собственный плащ укрывает меня. И именно поэтому я не могу его снять. Можно быть сильнее, мудрее или хитрее другого, но только не се­бя. Однако я верю: если сбылась часть, сбудется и все осталь­ное.
   -Ладно, Айя, мне пора возвращаться...
   -Подожди, - она повернулась к богине врачевания. В ее голосе, движениях вдруг что-то изменилось. - Прежде, чем ты уйдешь, я тоже хочу задать тебе пару вопросов...
   -Айя, я... Я ничего такого не делала... - она попятилась, затрепетала, ощутив на себе полный ледяного холода взгляд. - Ну, конечно, мне не следовало обещать девочке оживить ее мохнатую подругу... Но, право же, обещание - это не проступок. И вообще... Когда один из твоих священных волков прибежал ко мне с просьбой от Шамаша и...
   -Ты решила воспользоваться ситуацией и отомстить ему?
   -Нет! Как я могу! После всего, что он для меня сделал!
   -Не морочь мне голову! - резко прервала ее богиня снегов. - Я не смертная, которая не способна отличить правду от лжи, и не Шамаш, который, даже чувствуя обман, готов верить, если его просят помочь!
   -Ты не знаешь, что случилось! - не выдержав, вскричала богиня. - Ничего не происходит просто так! Мой город, моя Керха... Там должно было родиться будущее! А вместо этого... Я потеряла одно из тех существ, которые были мне очень дороги!
   -Но не своего же возлюбленного!
   -Какая разница! Его сестру! А когда... Когда смерть подходит так близко, страшно ужасно страшно, что...
   -Но при чем здесь Шамаш? И девочка? И мои священные волки?!
   -Смертные - ни при чем! Им я ничего и не сделала!
   -Шуллат не должна была умереть! Шамаш исцелил ее!
   -При родах что-то пошло не так. Бывает. Он предполагал, что так может случиться...
   -Могло случиться - потому что он знал, что ты вмешаешься!
   -И поэтому прислал за мной своего волка! - богиня нервно хихикнула.
   -Ты пришла бы и так! Он же хотел, чтобы ты одумалась! А ты... Ты заставила всех страдать! И сидела и смотрела, как они страдают! А чтобы Шамаш не вмешался - усыпила его!
   -Он был слишком слаб! И нуждался в отдыхе! А потом... Даже если и так, что с того? Все, что я хотела, это чтобы он понял: каково терять! Я хотела поставить существо, которое ему дорого, перед тем же выбором, перед которым оказалась моя названная сестра! Чтобы...
   -И что? Теперь ты довольна?
   -Нет, - вздохнув, она склонила голову на грудь. - Потому что страдают всегда не те, кто заслуживает страдания, а невинные...
   -Ты сама все так устроила!
   -Да... И выбор волчицы... И девочки... - она качнула головой. - Может быть... Может быть, я действительно была не права. И случилось именно то, что должно было... И тогда, и теперь...И Шамаш был прав... Зря я его так ненавидела...
   -Тебе не кажется, что слишком поздно для раскаяния?
   - Признавать свои ошибки никогда не поздно. Главное ведь их не повторять... Ладно... Ладно, я понимаю... Мне нужно будет извиниться перед ним...
   -Извиниться! Да ты предала его!
   -Не передергивай! Я лишь... Ошиблась! И все! Все! Ты, между прочим, ничуть не лучше меня! Если бы не твои игры, с волчицей вообще бы ничего не случилось! И с Шамашем, между прочим, тоже! Так что не тебе упрекать меня! Подумай лучше о том, что ждет тебя, когда он поймет...
   -Он все знает.
   -Что - все?
   -Все, что хочет знать. И хватит обо мне! Какое тебе до меня дело?
   -Не боишься, что он тебя возненавидит?
   -Нет!
   -А скажи, - казалось бы, она решила сменить тему разговора, - что там за история с драконом? Какая-то игра?
   -Каждый из нас играет в какую-то игру, правила которой из­вестны лишь нам... - Айя вздохнула, качнула головой. - И хотим, чтобы нам подыгрывали окружающие... Не утруждая себя при этом тем, чтобы объяснить другим ее правила...
   -Жизнь - не игра, это ты...
   -Да? А ты?
   -Я?!
   -Не возмущайся, не надо. То, что происходило в этой... Керхе, это ведь тоже было не случайно.
   -Лика... Я никогда бы...
   -Я о том, что случилось прежде. В самом начале этой истории. Кигаль никогда не соблю­дала правило ста лет. Не было нужды, когда смертные сами дольше не выдерживали... Разве что чуть-чуть... Это ты шепнула ей?
   -Нет, - однако, в голосе ее послышались нотки неуверенности. И звучал он как-то... нерешительно.
   -Значит, Намтару. Ты всегда была с ним дружна. А уж кому, как не ему, лукавить...
   -Он не лгал!
   -Я и не говорю, что лгал. И тот маг... Он что, действительно сам, без чьей либо помощи нашел способ вызвать Нергала?
   -А что?
   -Да так. Ведь для этого ему нужно было быть по крайней мере посвященным Губителя.
   -Айя, чего ты от меня хочешь? - не выдержав, взмолилась богиня врачевания. - Я не сделала ничего плохого! Случилось лишь то, что должно было произойти! Я знаю точно! Я говорила с Намтаром, даже смотрела в камень мира! Я... Я просто была частью событий!
   -Так же, как и сейчас?
   -Да! Так же!
   -Что ж... Если тебе хочется считать себя не игроком, а игрушкой в чу­жих руках - дело твое.
   -Ты уж, конечно, не игрушка! Ты что же, тоже захотела, чтобы у тебя появился свой город? Дракон не убивал людей, просто переносил в другое место? В один из твоих ледяных дворцов, да?
   -Да.
   -Но смертные говорят - "Нет города без Хранителя". И еще - "Если в одном городе появляется Хранитель, значит, где-то он исчезает." Скажи, те, кто бы остался в старом городе, они бы все умерли?
   -И что же? Тебе их жаль? Мне - нисколько. Или они жалели тех, кого отдавали дракону? Они просто платили их жизнями за свою... Но жизнь - не верная монета, и никогда не знаешь, кто окажется богачом, а кто бедняком в конце жизни.
   -А как же Шамаш!
   -Он понял бы меня. Может, не сразу, но потом... Он думает также: когда можешь спасти немногих - сделай это, оставив ос­тальных другим спасителям. Потому что если будешь спасать всех, не поможешь никому.
   -Я не об этом! Дракон...
   -С Шамашем ничего не должно было случиться! Я видела буду­щее. То, каким оно должно было быть! Если бы девочка не убежала от своей судьбы...
   -А эта малышка? Зачем она тебе понадобилась? Или ты, зная, что Шамаш относиться к ней по особенному... - ее прервал взрыв смеха.
   Айя смеялась до слез, долго, все никак не успокаиваясь.
   -Ну ты... - сквозь смех начала она. - Ты что, подумала, я при­ревновала? - богиня готова была согнуться от хохота.
   -Но зачем тогда!
   -Да мне просто захотелось сделать ей подарок! Она так мечта­ла увидеть дракона, полететь на нем над землей. А потом... Я узнала, что Шамаш ищет дракона. И хотела, чтобы именно малышка вернула ему старого друга, чтобы... Ну, чтобы все было так. Потому что... Потому что так должно было быть!
   -Но эта маленькая караванщица изменила судьбу...
   -Да!
   -Как ей это удалось? Ведь она - всего лишь обычная смертная, пусть и одна из спутниц Шамаша. Что в ней такого особенного?
   Айя молча смотрела на нее какое-то время, затем набросила на голову белоснежную пуховую шаль, как-то зябко, совсем как смерт­ная девушка втянула точеные, словно вырезанные из белого льда кисти рук в рукава мягкой пушистой шубы, которая незаметно смени­ла бесцветный тонкий плащ.
   -Мне пора, - проговорила она.
   -Ты не ответила...
   Но та уже белой снежной совой взмыла в небеса. И Нинтинугга, оглянувшись на мгновение, чтобы, бросив последний взгляд на зас­тывший посреди снегов караван, спеша убедиться, что ему ничто не угро­жает, полетела летучей мышью, назад, в свой город...
   ...Мати сидела в повозке Шамаша, опустив голову на грудь, скользя взглядом по меховым одеялам.
   Перед ее глазами танцевали, кружась в причудливом танце, снежинки. Они, искрившиеся в лучах солнца, были чудесны, вобрав в себя блеск огня и задумчивость воздуха... Однако в этой красо­те было что-то... что-то, что мешало сердцу, душе восхищаться ею, не замечая более ничего... Было... Или, может быть, наоборот, не было? В ней не было грусти, боли, мольбы все вернуть назад, пережить жизнь сначала, пройти иной дорогой, не той, что осталась позади.
   Отрешенный и холодный, снег не разделял тех чувств, что охва­тили Мати, и потому был ей чужим, совершенно чужим...
   Незаметно подкрались воспоминания, заставив с силой сжать вмиг побелевшие пальцы, стиснуть бледные нити губ.
   А затем... Ей показалось... Она почувствовала: словно легкий теплый ветерок коснулся ее головы своими нежными пальцами пробе­жал по волосам.
   Медленно, даже как-то с опаской подняв глаза, она встретилась взглядом с Шамашем, который, продолжая все так же неподвижно лежать под покровом одеял, задумчиво смотрел на нее мерцавшими в полутьме повозки, словно звезды на ночном небосводе, глазами.
   -Шамаш, ты не спишь? - заметив открытые глаза бога солнца, осторожно спросила Мати.
   Тот скорее взглядом, чем движением губ ответил ей: - Нет, - он хотел еще что-то сказать, но девушка остановила его:
   -Молчи. Не трать силы на разговоры. Матушка метелица сказала - ты должен отдохнуть... Ты знаешь, Она приходила сюда... Она та­кая... Я даже не поняла, какая Она... Наверное, потому что при­выкла видеть образы, а она... Она как луч света, живущий вне огненной лампы, пламень без костра... Наверное, она очень красивая... наверное, ее красота могла ослепить меня и пото­му Она скрывала Свой лик...Она очень заботливая. Как мать. И строгая... Строгая, но при этом добрая... Я знаю, моей Шуши будет хорошо в ее ледяном дворце...
   "Прости меня, малыш, - на языке мыслей заговорил с небожитель. В его взгляде были сочувствие и боль, а еще - вина. - За то, что меня не оказалось рядом с ней в тот миг, когда я был нужен..."
   -Ты... Ты ни в чем не виноват... Это все я. Слишком поздно поборола свою гордость и побежала за помощью.
   "Никто не просит о помощи. Все ждут, когда ее предложат".
   -Таков закон... Нас учили от рождения, что нельзя просить...
   "Малыш..."
   -Нет, я знаю: боги... С Ними все иначе. Их нужно молить о помощи... Зачем иначе молитвы? И вообще... Но... Шамаш, можно я спрошу? Для меня это очень важно!
   "Конечно".
   -Госпожа Нинтинугга... Ты звал богиню врачевания или воскрешающую мертвых?
   Вздохнув, Шамаш на миг закрыл глаза.
   -Я думал, - он заговорил вслух. Его голос был тих и хриплова­то-глух, временами переходя в сип, - она поможет мне удержать Шуллат среди живых... А воскрешать ту, которая видит в этом зло... - он качнул головой. - Это было бы неправильно.
   -Да, я понимаю, - ей стало легче. Пусть не намного, но все же. - Значит, я поступила верно, отпустив волчицу. Хоть в этом я не ошиблась... И... - чувствуя, что на глаза вновь набежали слезы, она всхлипнула, прикусила губу, и поспешно заговорила о другом - радостном: - У Шуши родилась дочь! Ее зовут Ашти... Она очень слав­ная, совсем такая, какой когда-то была... - воспоминания о подруге заставляли ее плакать, но девушка все равно продолжала, упрямо смахивая слезы со щек:- Она - маленькая Шуши. Она - моя Шуши, которая захотела, переро­дившись, прийти ко мне... чтобы стать такой золотой волчицей, ко­торая была нужна мне - такой же не совсем своей для своих, как и я... - она ус­покаивала его... и себя тоже.
   "Умница!" - Шамаш улыбнулся.
   -Ашти такая славная! Она сейчас спит, но... Хочешь, я принесу ее к тебе?
   "Нет. Не надо будить малышку. Познакомишь меня с ней потом..."
   -Шамаш...
   "Да, девочка?"
   -Если бы... Если бы все произошло иначе...
   "Малыш, - нахмурившись, он тяжело вздохнул, сжав губы, качнул головой, - не знаю, смогу ли я сейчас повернуть время вспять...Для этого нужны огромные силы..."
   -Нет, Шамаш, нет! - в отчаянии замотала головой девушка. - Я не об этом! Я не прошу тебя изменить судьбу! И не хочу, чтобы ты вернул все в прошлое! Ведь для Шуллат это было бы то же самое, что пытаться воскресить ее, да? Шамаш, я... Я просто... Если бы я не пыта­лась изменить судьбу, Шуши была бы жива?
   "Она ушла бы потом.Ты бы все равно пережила ее. Жизнь вол­ка коротка..."
   -Сколько? Сколько бы она тогда прожила? Шесть лет? Может быть даже десять? А так... - она всхлипнула, стремясь удержать сле­зы в границах, но те, перелившись через край, потекли по щекам, коснулись солью губ.
   "Малыш, не мучай себя. Что произошло, то произошло".
   -Но этого не должно было случиться, не должно! - с силой сжав кулаки, так что ногти впились глубоко в ладони, она стукнула себя по ноге, словно нарочно стремясь причинить себе боль. - Я все сдела­ла не так! Я хотела... Я думала... А получилось...
   "Все когда-нибудь ошибаются".
   -Но не так! Не так, чтобы за эту ошибку пришлось платить другим! Шуши умерла из-за меня! Потому что я испугалась и захоте­ла изменить судьбу! Ты предупредил меня - о даре, о будущем...
   "Возможно, мне не следовало этого делать".
   -Нет! Ты все сделал правильно! Это я не поняла смысла пре­дупреждения! Я... Я схватилась за мысль о даре, забыв все то, о чем ты говорил! Я увидела миг будущего и испугалась его... Или да­же не его, а своего страха... Захотела убежать, все изменить, не задумав­шись к чему это приведет, не заглядывая ни на шаг дальше того мига, в котором жил мой страх! Я виновата перед Шуллат. Но больше всего я виновата перед тобой! Если бы я не была такой ду­рой, с тобой бы ничего не случилось!.
   "Полно, девочка. Это все позади. Оставь воспоминания минув­шему".
   -Я... Я ненавидела тебя! Понимала, что ненависть ранит боль­нее когтей дракона, и все равно продолжала... Словно... Словно специально стремясь сделать побольнее... - уткнувшись в одеяло воз­ле его руки, она зарыдал. - Просишь ли ты меня когда-нибудь? Смогу ли я заслужить твое прощение?
   "Милая..."
   -Нет! - испуганно остановила его Мати. - Не отвечай сейчас! - вып­рямившись, девушка провела ладонью по щекам. Она хотела смахнуть слезы, но лишь размазала их по лицу, которое сразу сделалось мок­рым и липким. - Потому что... - продолжала она, - потому что я не готова услышать ответ! Каким бы он ни был! Потому что за такое не прощают! Даже друзей. Ведь мы... были, - она с трудом выговорила это слово. Ей так не хотелось, чтобы все осталось позади... - друзьями. Особенно друзей! Это... это как пре­дательство! Я предала тебя...А самое такое... - слезы вновь по­текли у нее из глаз. - Больнее всего, тяжелее всего от того, что я знаю: ты бы простил меня и за это... Ты всегда был очень добр ко мне...А я отплатила тебе... - почувствовав, что готова заскулить, совсем как больная волчица, Мати прикусила губу, мотнула головой из стороны в сторону. - Я сама себя не прощу за это! Никогда!
   "Зачем ты мучаешь себя и меня? Мне больно видеть тебя такой несчастной..."
   -Прости! Я сейчас успокоюсь... Сейчас, - она заставила себя улыбнуться сквозь слезы. - Давай поговорим о другом, хорошо? О судьбе. Вот я... Я убежала от своей судьбы... Значит... Я не прошла испытание... Кто я теперь - вечный ребенок?...
   "Малыш..."
   -Нет, я все понимаю... И... Пусть я лучше останусь вечным ре­бенком. Только не рабыней! Мне бы не хотелось быть рабыней! Хо­тя, наверное, такая судьба была бы достойной карой...
   "Ты опять?"
   -Прости... Просто... Я не могу не думать об этом... Мне нужно что-то... Наверное, если я буду что-то делать, перестану думать...
   "Ты говорила, дочь Шуши зовут Ашти..."
   -Ашанти... - стоило Мати подумать о волчонке, как ее глаза загоре­лись теплым, добрым светом. - Я буду заботится о ней, любить ее сильнее самой себя... - на одном дыхании произнесла она. А затем на мгновение умолкла, прислушиваясь к своей душе, мотнула головой: - Но этого мало! Дай мне какое-нибудь поручение! Чтобы оно занимало как можно больше времени. И как можно больше мыслей!
   "Думать о другом, чтобы не переживать за себя..."
   -Да! - с готовностью воскликнула Мати. А затем в ее глазах забрезжило смутное воспоминание. Она уже слышала эти слова... Или даже говорила их сама... - Знаешь, пока мы с Сати сидели в повозке, мы разговорились... И об этом тоже...
   "Она славная девочка".
   -Да. Но очень одинокая.
   "Ты могла бы помочь ей?"
   -Наверно... - неуверенно начала она, а затем решительно кивну­ла: - Да! Я стану ее подругой. Если, конечно, она согласится дру­жить со мной.
   "Дружба - один из высших даров. А от дара не отказываются".
   -Один из... А какие другие?
   "Любовь".
   -А вера и надежда?
   "Они - другие".
   -Я... Я пойду к ней? Ей сейчас нелегко, ведь на ее глазах умерла золотая волчица... Она чувствует себя виноватой. Хотя ни в чем не виновата. Она сделала все, что могла... Постараюсь успо­коить ее...
   "Давай...А я еще посплю..."
   -Да. Прости. Матушка метелица велела только посидеть рядом с тобой, но не говорить... А я надоедала тебе своими разговорами...
   "Ничего, милая... "
   "А... Ты останешься один..."
   "Все в порядке..."
   " Я пришлю к тебе кого-нибудь, ладно? "
   "Ладно... Малыш, тебе тоже нужно отдохнуть. Ты выглядишь измученной.Постарай­ся заснуть".
   -Я не смогу! Мне снятся кошмары! Все время, с тех пор, как... Как я увидела тот вещий сон...
   "Кошмаров больше не будет".
   -Правда? Ты прогонишь их? - в этот миг она снова была малень­кой девочкой.
   "Да".
   -Тогда хорошо... - девушка вздохнула с облегчением. Она собра­лась уходить, но уже у края повозки остановилась. - Шамаш... Я хоте­ла попросить тебя еще об одном... Эта способность... Видеть буду­щее... Пусть ее у меня не будет! - ей было невыносимо ду­мать, не то что говорить, когда в глубине души она совершенно яс­но знала, чувствовала: ей не прожить и мига без дара, потому что он - больше, чем просто частица ее души, он - она сама.
   "Я столько раз говорил, что мне казалось, ты поняла: от дара не отказываются".
   "Лучше так, чем..." - она всхлипнула, готовая вновь расплакаться.
   "Малыш, - его руки все так же неподвижно лежали на складках полога, но прикосновение взгляда было горячее касания пальцев, было исполнено заботой и лаской. - Дар предвидения в чем-то схож с магической силой. Умение властвовать им не приходит само по се­бе. Этому учатся - долго и упорно".
   -Я не смогу, я не сумею!
   "Сумеешь. Если захочешь. А ты ведь хочешь, правда?"
   -Да, - шмыгнув носом, она опустила голову, украдкой смахнула со щеки слезу.
   "Значит, так и будет. Все, что тебе нужно для этого - время. Время и уверенность в себе. Не подведи меня. Не разочаруй".
   В тот же миг она подняла на него испуганный взгляд взволно­ванных глаз. Нет, только не это! Все что угодно, но не укор в его глазах.
   -Я постараюсь! - о нет, она не просто постарается - сделает все, чтобы было так.
   "Вот и отлично..."-улыбнувшись ей, он снова закрыл глаза.
   -Я...Я пойду...
   -Подожди мгновение, - его голос по-прежнему звучал глухо и хрипло. Рука шевельнулась.
   -Что, Шамаш? - девушка рванулась к нему, склонилась. - Тебе пло­хо? Я позову лекаря!
   -Нет... Все нормально... Вот, возьми, - на его ладони возник серебряный браслет.
   -Это... Это мне? - восхищенно глядя на мерцавший, будто живой узор - картинки, покрывавшие серебряные пластинки,прошептала Мати. Она потянулась было к нему... Но остановилась, так и не коснув­шись: - Я не могу взять твой подарок, Шамаш. Я не достойна его!
   -Глупости. Каждое мгновение жизни слишком дорого стоит, что­бы расплачиваться им за лишенную души вещь. Как красива бы она ни была... И, потом, не я дарю тебе браслет. Я лишь передаю его.
   -Кто же тогда... Матушка метелица! - ее глаза блеснули было радостным огнем озарения, но угасли, едва Шамаш качнул головой.
   -Нет. Браслет не от нее.
   -Кто же тогда дарит мне такую чудесную вещь? Ведь она была создана богами, не людьми, да? У меня нет других знакомых богов. Только ты...
   -Ты встречала его во сне... В том сне, о котором Евсей сло­жил легенду.
   -Лаль? - Мати попятилась. Сперва в его глазах было лишь удив­ление - почему он передает ей вещь врага? Неужели она так прови­нилась перед ним, что он решил наказать ее столь страшным образом? - Я не приму подарок от бога сновидений! Он... Он ненавидит меня. Я знаю! Что бы он ни делал, он делает,чтобы причинить мне боль! Из-за него я сделала все не так! Он хотел, чтобы я ненавидела те­бя, сомневалась в тебе!
   -Я никогда не принес бы тебе подарок от бога сновидений. Бо­лее того - не позволил бы и тебе самой взять хоть что-то принад­лежавшее ему.
   -Я и сама бы никогда не взяла... - она поморщилась. - Я знаю: он еще будет пытаться навредить мне. Только не понимаю, почему! Что плохого я ему сделала? Или все дело в том моем желании управлять снами? Он решил, что я решила завладеть его властью? Но я ведь всего лишь простая смертная!
   -У кого есть друзья, найдутся и враги.
   -Да, я знаю. Так говорят легенды. Но о людях!
   -Небожители тоже ревнуют, любят и ненавидят. У них есть братья и сестры, не все из которых питают к ближним добрые чувс­тва.
   -Да, твоя младшая сестра... Может быть... Может быть, Лаль и есть тот враг, которого ты мне напророчил... Но если это подарок не от Лаля....
   -Помнишь тот сон, о котором твой дядя написал легенду? Я не все рассказал о нем. В легенде не все так, как было на самом де­ле.
   -И что же! На то это и легенда!
   -Тот сон... Происходившее тогда касалось тебя больше дру­гих... Ты вправе знать...
   -Подумаешь! Мне это совсем не нужно! Ты и представить се­бе не можешь, сколько снов я забываю... - она говорила быстро, возбужденно... А затем вдруг остановилась, взглянула на него с печалью. - Но этот сон я помню... Вернее, не сон... Это ведь был не сон вовсе.
   -Да, девочка. Тогда я вернул время вспять. И поменял местами явь и сон.
   -Чтобы я жила?
   -Да. Я должен был рассказать тебе все раньше...
   -Шамаш... - она не осуждала его, нет, более того, всем сердцем, всей душой верила - он поступил правиль­но. - Раньше я не понимала этого. И не принимала... И вообще... Зна­ешь, мне бы очень хотелось, чтобы сейчас тоже явь поменялась мес­тами со сном...
   -Малыш...
   -Это невозможно, я понимаю... Потому что сейчас все иначе. Потому что сейчас мы не во владениях Лаля... Потому что... - она провела ладонью по лицу, смахивая вновь покатившиеся по щекам слезы. - Потому что лучше не возвращаться назад, когда еще можешь идти вперед. Иначе потеряешь все...
   -Ты взрослеешь прямо на глазах, девочка.
   -После всего случившегося, никто бы не смог остаться преж­ним. Это плохо?
   -Повзрослеть?
   -Стать другой.
   -Плохо быть не собой. А другой или той же самой - не важно.
   -Шамаш, я кажется поняла, кто дарит мне этот браслет. В том сне я встретила... Эрру, - она не решилась назвать Губителя другим его именем, слишком много страха оно излучало. И вообще, в том обличие, в котором Нергал привиделся ей, он не был таким уж злым и безжалостным. Словно зло не всегда бывает только злом. - Он... Он был на твоей стороне в сражении с Лалем?
   -Это было скорее противостояние... Не знаю, ма­лыш. Думаю, он был на своей собственной стороне. Но он помог мне обратить беду ночным кошмаром.
   -В легенде этого нет.
   -Он не хотел, чтобы люди узнали.
   -Почему?! Все бы поняли, какой он...
   -Какой? Малыш, как бы он ни относился к тебе, разве можешь ты назвать его добрым?
   И она вспомнила Сати с Ри. И других. Тот город... Леген­ды...
   -Я... Я не знаю... Нет, наверно... Конечно, нет, но... Шамаш, он помнит меня?
   -Он все помнит. И беспокоится о тебе. Малыш, этот браслет призван защитить тебя от демонов и злых духов. Нергал хочет, что­бы тебе ничто не угрожало. Возьми. Не бойся.
   -Я не боюсь, - она взяла браслет, быстро надела на левую ногу.
   -Все правильно, - улыбнулся Шамаш. - Ты знаешь.
   -Да. Не понимаю, откуда... Просто... Ты не сердишься на меня?
   -За что?
   -Ну... Потому что Эрра благосклонен ко мне... А он... Он твой враг...
   -Да, мой враг. Но мне не хотелось бы, чтоб он был и твоим врагом. Я боялся этого. И рад, что все иначе.
   -Спасибо тебе!За все! За понимание и прощение! За то, что солнце светит и снег хрустит под ногами, за дорогу без конца и края, вечную, как наша жизнь! За то, что ты есть, за то, что ты здесь! И за то, что на свете есть мечты, у которых нет тени! - как бы громко это ни зву­чало, она говорила искренне, сердцем, душой. И еще. Самого главного, самого последнего она сказать не решилось. Хотя эти слова и уже были готовы сорваться с ее губ. Нет, она и помыс­лить не смела... Но сердце... Оно бешено стучало в груди, повторяя вновь и вновь: "Я люблю тебя!" - и, покраснев, девушка поспешила поскорее выскользнуть из повозки, заставляя сердце успокоиться.
  

КОНЕЦ 5 книги

  
  
  
   338
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"