Юдин Борис Петрович : другие произведения.

Жоржик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Каждое утро в ванной я подолгу смотрюсь в зеркало. Мне нужно вспомнить себя. А это трудная работа. Кажется у меня была борода?
  Конечно!
  Я ношу бороду, потому что мне лень бриться каждый день. Зато голову брею наголо.
  Так. Что ещё?
  Глаза.
  Нос, как говорится, типичный. Его забыть сложно, поэтому и не избавиться от этого паяльника до конца дней моих.
  Да! Откуда эти уши? Вроде бы у меня вчера были другие? А!.. Вспомнил.
  Вчера на автобусной на Кони Айленд как раз на углу авеню 'H' там где русский магазин Европа стоял здоровенный мужик. Лицо его я уже забыл, а вот уши запомнились. Большие лопухи, поставленные строго перпендикулярно к голове. Эта анатомическая геометрия меня просто потрясла. И вот - на тебе!
  Это ж не дай Бог помереть с такими ушами, потому что они будут свисать по краям гроба.
  Ладно. Забуду со временем.
  Забуду так же, как забываю себя. Я давно уже не могу припомнить, что на самом деле происходило со мной. И со мной ли? И происходило ли вообще? Может, я придумал вчерашний день, как и всё остальное.
  - Ну что? Дальше так будем свою морду в зеркало разглядывать, или всё же дадим поссать человеку?
  Это просунул в приоткрытую дверь своё похмельное рыло Мефодий. Он - один из придуманных мною. Мне однажды показалось, что писатель должен быть непременно в народной массе. Что только там поймёшь нечто сокровенное и потайное, поймёшь, дескать, разгадку таинственной русской души. Никакой разгадки я, разумеется, не нашёл. Нашёл головную боль, мучительную рвоту и этого придурка Мефодия, что напивается каждый день, а напившись, сидит в кухне и надзидательно покачивает указательным пальцем. И вид у него при этом такой, будто он знает нечто, что мы, дураки, не знаем. Но это только видимость. Ни хрена - то он не знает. А пальцем грозит чертякам, что набиваются ему в компанию.
  Я уступил ванную и двинулся на кухню, чтобы поставить чайник на плиту и сообразить чем сегодня позавтракать.
  - Опять яичница? - недовольно спросил Константин.
  Этого пассажира я придумал случайно. Собирался создать доброго домового, а получилось вот это. Он, в принципе, не такой уж и плохой. Хозяйственный. Пол подметает и, похрюкивая от удовольствия, съедает мусор. А в остальном толку от него нет никакого.
  - Если не нравится, в ресторан сходи.
  - Сходил бы, да денег нету. А без денег там не кормят. - горюет Константин.
  - Ну вот. А я вас, паразитов, даром кормлю.
  - Мы своё отрабатываем. - нагло заявляет Константин. - Мы тебе, типа, сюжеты и ваще... компания.
  Я раскладываю омлет по тарелкам, забираю свою чашку кофе и иду курить на балкон. Там я любуюсь как на паркинге между машин скачет на палочке Дэн, безобидный идиот, живущий по соседству.
  А потом меня осеняет.
  
  Г Л А В А 1
  
  В которой говорится, как Герой встретил Жоржика. Но из которой
  непонятно, что же из этого вышло.
  
  
  Проходную завода Владимир Григорьев прошёл вполне благополучно. Он всегда проходил без особых проблем, хотя пропуск на завод потерял года два тому назад. Обычно, идя через турникет, он с задумчивой мордой засовывал два пальца в нагрудный карман пиджака, делая вид, что пропуск находится именно там, а не где- то в другом месте, а охрана делала вид, что верит в искренность попыток Владимира показать пропуск в развёрнутом виде.
  Всё это было обычно и обыденно. Волновался немного Григорьев по другому поводу - он нёс сегодня за пазухой две бутылки водки : нужно было расчитаться с напарником Юркой за прошлую смену. Вчера была у Володи халтурка - играл на свадьбе. А на работе, как на грех, выпала вторая смена.
  Хорошо ещё, что Юрка был мужик безотказный - за литруху мог один за двоих отпахать.
  Правда, если бы поймали бы Володю вахтёры, проблем было бы вагон и маленькая тележка. Но, слава Богу, обошлось - пронёс Григорьев свой нелегальный груз благополучно.
  Григорьев свернул на аллейке, ведущую к их цеху, и тут его догнал Юрка.
  - Ну что ? Принёс ? - спросил Юрка, дыхнув чесночно- водочным перегаром.
  - Давай мне. Побегу припрячу да начальнику смены скажу, чтобы к шести
  подваливал.
  Зашли в подъезд химцеха и Володя с облегчением избавился от порочного груза. Юрка со скоростью невероятной для мужика весом в полтора центнера
  двинул вперёд, а Володя, не торопясь, следом.
  Он уже почти пришёл : за кустами облепихи стала хорошо видна курилка,
  оборудованная по армейскому образцу - закопанная в землю двухсотлитровая бочка со срезанной крышкой и скамейки вокруг. И вдруг увидел, Григорьев, что в торце цеха двое мужиков учат уму - разуму, а по просту бьют морду хлипкому блондинчику.
  
  Ох уж это ' вдруг ' ! В моей жизни столько неприятных моментов начиналось с невинного, казалось, ' вдруг ', что я слова этого без внутренней дрожи произнести не могу. Однако, произнёс - и вспорхнуло- полетело над горами, над долами, над синими реками это ' вдруг '. Да не соловьём - воробушком защебетало, как ' неожиданно ' или ' случайно ' , а закаркало по - вороньи, хрипло и зловеще :
  ' Вдруг ! Вдруг ' ! И у меня мурашки побежали по коже от этого карканья.
  
  
  А у Володи Григорьева никаких 'мурашек' не бегало. Ему и без них было тошнёхонько. Он подошёл к мужикам, деловито пихавшим кулаки под рёбра этому хлюпику, и спросил:
  - Что за разборка такая ? Вы что? Другого места найти не могли ?
  - Как же ! Поймаешь эту заразу в другом месте ! - сказал один из мужиков.
  - А за что ?- спросил Володя. Хотя и ежу было понятно - если бьют, то есть за что.
  - Да он, паразит, рабочему нашему с верхотуры кирпич на голову сбросил, -
  сказал второй экзекутор, устало отошёл от места казни и стал прикуривать.
  - И что ? - Спросил Володя.
  - Чё- чё ? Хрен через плечо ! - оставил хорошего человека инвалидом. Хорошо ещё, что тот в каске был.
  - Ладно, мужики, хватит с него, - сказал Володя и сам расчувствовался по поводу своей душевной щедрости, - А то ещё увидит кто- нибудь -
  ментарня нагрянет.
  - И то ! - cказали мужики и пошли в сторону строительных бытовок.
  - Дай закурить, если есть, - сказал хлюпик и стал вытирать сопли с морды
  грязным носовым платком.
  Володя выдал ему примину, посмотрел на часы и распорядился :
  - Время давит. Пошли в раздевалку, а по дороге расскажешь про свои проблемы.
  Чтобы не маячить перед работягами, обсевшими уже курилку, пошли в раздевалку через цех, грохоча по металлическим переходам и лестницам, то поднимаясь, то опускаясь, поминутно сворачивая в неведомые, казалось, коридорчики и тупички. Володя, за годы работы привыкший к загадочной цеховой планировке, шёл уверенно, не обращая внимания на замысловатые конструкции. Рядом с ним, забегая вперёд и заглядывая в глаза, трусил хлюпик, постепенно материализуясь, и наконец, обрёл имя.
  - Меня зовут Георгий. - сказал хлипкий. И Григорьев увидел, что голова у этого Георгия покрыта слабенькими волосами цвета соломы, что глаза у него
  ослепительной синевы и, что, вообще, парень, вроде, и неплохой.
  Георгий снова забежал вперёд и уточнил :
  - Георгий Кондратьев.
  Он мог быть с таким же успехом и Васильев, и Петров, и Сидоров. Это Володе ничего не говорило, поэтому он спросил :
  - А попроще нельзя ?
  - Можно ! - радостно согласился Георгий , коротко и выразительно
  хохотнув,- Можешь меня Жоржиком звать. Я откликнусь.
  Подошли к сатуратору. Григорьев наливал газировку, аккуратно выкладывал соль горкой по краю стакана, пил и всё крутил в голове этого Жоржика. И так поворачивал и эдак, но всё равно получалось, что пользы от этого Жоржика нет никакой и в дальнейшем не предвидится. Значит, пора расставаться.
  - Ладно, Жоржик. - принял Григорьев решение, - Поболтайся тут со мной с полчасика, чтобы тебя снова не отловили и двигай домой. Ты ведь живёшь где-нибудь ?
  - А что ? - обрадовался Жоржик, - Пожалуй , где- нибудь живу. Тут он снова хохотнул и уточнил:
  - В общаге я живу . СМУ-2.
  В раздевалке, куда привёл Григорьев нового знакомого, уже кипела жизнь .
  Радостный Юрка верёвкой обмерял пузо Вовке Склизманту, который первый день, как вышел из отпуска. Юрка трудился, утверждая при этом, что его, Юркино, пузо несомненно больше. За что и причитается с Вовки литруха - не меньше.
  - Ты не надувай- то брюхо, не надувай ! - ворчал Юрка , - Питаться в отпуске надо было питательней - тогда бы и спор выиграл ...
  Склизмант обиженно сопел и с результатами обмера не соглашался в принципе.
  Володя переодевался, а Жоржик сидел на лавке, курил и коротко похохатывал в интересных местах.
  Вошёл начальник смены Серёга, поручкался с коллективом и распорядился :
  - Ты, Григорьев, часов до семи посиди в своей мастерской, а завтра - в первую смену. Видишь, что Вовка вышел? Ты нам теперь не нужен.
  
  В этом месте нужно сказать, что работал Григорьев в этом цехе художником - оформителем. А так как в штатном расписании такой единицы не было и быть не могло, то числился Владимир Григорьев аппаратчиком 6 разряда. Это вполне устраивало и начальство и Володю. Ему шёл вредный стаж и зарплата выкатывалась совсем не оформительская.
  Григорьев выслушал приказ, сделал недовольную мину, прихватил хранящийся в шкафчике альбом шрифтов и пошёл к себе в мастерскую.
  Жоржик - следом.
  Мастерская у Григорьева была что надо. Любой художник бы от зависти издох, если бы увидел. Комната площадью метров 200 не меньше. Окна во всю стену. Правда, немытые и задёрнутые шторами из мешковины с аппликациями голых красоток. Огромный стол раза в два больше теннисного.
  Это ещё не всё ! Были в мастерской и два мольберта, и кульман, и холсты, и подрамники, и краски самые разные и кисти торчавшие щетиной вверх из пустых литровых банок, и диванчик, и кресло и ... Словом, чего там только не было в этой мастерской?
  Но главное её достоинство состояло в том, что начальство, не желая иметь лишней головной боли, велело Григорьеву закрываться на ключ и открывать только на условный стук : три коротких удара и два длинных.
  Григорьев пропустил Жоржика в помещение, запер дверь и, смахнув тряпкой пыль со стола, поставил чайник на электроплитку.
  Жоржик ходил завороженно по комнате, то потирая тонкие ручонки, то
  похохатывая. Видно было, что обстановка ему по душе.
  - Ты что? И лица умеешь? - Жоржик откопал 'запоротый' портрет неизвестного и любовался подмалёвком что было сил.
  - Жрать захочешь - всё сумеешь - сказал Григорьев, не вдаваясь в подробности. В этой фразе была вся жизненная позиция Григорьева и он не хотел её полоскать перед чужим.
  И тут закипела вода в чайнике.
  Заварив чай, Володя вынул практически законченный планшет с соцобязательствами, заправил аэрограф, надул по трафарету замысловатую эмблему и отошёл, любуясь работой.
  - Ну, вот и всё на сегодня. - сказал он Жоржику довольным голосом, - А ты, дурочка, боялась.
  - Ну, ты даёшь! - искренне восхитился Жоржик, - Ну - класс!
  - То- то, дура! - отечески заворчал Григорьев, - это тебе не кирпичи на бошки кидать. Садись чай пить. Кури, но совесть имей: не свои куришь.
  Сели. Григорьев оттягивался чаем : что ни говори, а работа на свадьбе вредная. Курил и соображал когда ребята придут опохмеляться. По всему выходило, что минут через пятнадцать. И это соображение давало надежду, что жить Григорьев будет.
  Жоржик в это время крутил забытую чеканку, снятую уже с насмолки, и брошенную, ввиду отсутствия заказчика.
  Лицо у Жоржика при этом было, как у вождя племени Мумбо Юмбо, которому дали ручное зеркальце. Он было открыл рот и привычно хохотнул перед тем как рассыпаться в комплиментах, но в дверь забарабанили условным стуком.
  Григорьев побежал открывать. А когда открыл, стало ясно, что скучать с этими мужиками не придётся.
  Серёга тащил несколько столовских тарелок с закуской. Юрка бутылки, Склизмант, как оказалось, тоже принёс : то ли проигрыш свой чувствовал, то ли выход хотел отметить.
  Сели. Серёга распорядился :
  - Вы, парни, без соплей особых. Через полтора часа аппараты контролировать. И начал наливать.
  - Это что у тебя за гость, Вовчик? - полюбопытствовал Склизмант.
  - Хрен его знает? Учили его у цеха каменщики, а я отобрал сдуру. Говорит, что Жоржиком его зовут. - Григорьев уставился в свой стакан, собираясь с духом.
  - Так они просто не поняли. - взвился Жоржик, - Я сказал тому человеку, что каска его не спасёт, если кирпич на голову упадёт. Поспорили. Я поднялся на крышу и бросил кирпич. Думал - не попаду.
  Тем временем друзья подняли и выпили без тостов и всяких там загогулин.
  Стали закусывать, и Юрка спросил чавкая :
  - Ну и что?
  - Попал. - сказал Жоржик и пригорюнился.
  - Этому не наливать! - распорядился Серёга, - А то, хрен его знает, что он выкинет.
  А Григорьев выпил вторую и вспомнил:
  - Ему, вообще, домой пора. Правда, Жоржик?
  И, не дожидаясь ответа, вывел нового знакомого за дверь.
  Народ тем временем заговорил. Тема, как водилось на таких посиделках, была одна - 'Нет на заводе хозяина'! И каждый, то в очередь, то перебивая друг- друга, приводил красочные тому примеры. И каждый подводил итог : вот если бы был хозяин...
  
  Давай оставим их и не будем подслушивать : ведь они ничего ещё не знают.
  Не знает жизнерадостный Юрка, что умрёт через два года от рака поджелудочной железы. Не знает Серёга, что через несколько лет организует своё дело, будет успешен и удачлив, и будет расстрелян у порога своей квартиры. Не знает Склизмант, что не доработать ему до пенсии : завод в результате многоходовой афёры закроется и несколько тысяч человек окажутся на улице. Не знает и Григорьев, что не избавиться ему уже от Жоржика. Того самого Жоржика, который идёт в эти минуты к трамвайной остановке, сплёвывая на газон и похохатывая.
  Оставим их до следующих глав, которые обещают непременно народиться.
  И, более того, уже стучат своими ножками в районе не то сердца, не то желудка.
  
  
  - Опять за своё взялся! - ворчит Мефодий.
  Он заглядывает в рукопись и от него несёт таким перегаром, что у меня дыхание перехватывает.
  - Всё про 'вчера' да про 'вчера' пишет. А что толку в твоей писанине? Это 'вчера' давно проехали и позабыли. Нет бы про 'сегодня' написал? Типа, этот подходит к тому и раз по морде! Тот - с катушек долой. А этот ему - с носка! А тот встаёт и этому в торец! Вот как надо.
  - Ты дурак или сроду так? - язвит Константин, - Если 'вчера' не будет, то как же получится 'завтра' ? Что? Так и будем в 'сегодня' болтаться? Помнишь кино про день сурка? Нет? Темнота! Иди на кухню я тебе раскажу своими словами. У меня тут заначено со вчерашнего. Посидим.
  - Это же надо, какая мне непруха! - пормочу я, - Одни алкаши у меня выходят. Домового придумал - и тот горький пьяница.
  И продолжаю писать.
  
  
  
  Г Л А В А 2
  
  В которой все неприятности только начинаются.
  
  
  Владимир Григорьев не любил выходить в первую смену. Он ненавидел вставать в пять утра и дремать в полупустом трамвае. И начальство
  разное целый день под ногами путалось. Они, начальнички, большие были любители посидеть у Григорьева в мастерской, попить чайку - кофейку и потрепаться о том, о сём. Но что поделаешь - не ты работу выбираешь, а работа тебя. Это был второй принцип Григорьева, о котором он, также как и о первом, распространяться не любил. Поэтому и жил относительно спокойно. У него был ещё и третий принцип, также тщательно хранимый: говорить не о своём, а о том, что у собеседника в черепушке ворочается, житья не даёт. Поэтому народ и любил Владимира Григорьева. И прощал ему многое из того, что другому не простил бы.
  Так вот. Прибыл Григорьев на работу во время. Без двадцати семь. Переоделся, отметился в операторской и, как всегда, закрылся в своей мастерской. А закрывшись, аккуратно расстелил на диванчике лист поролона вместо тюфячка и устроился досматривать вторую серию интересного сна, который был ему ночью.
  В том сне Григорьев с разными приключениями всё преследовал какого- то человека, зная точно,что он, Григорьев, должен этого неизвестного непременно поймать и убить. И вот, когда прижал уже Григорьев этого паскуду в тупичке, когда уже вынул нож, чтобы попырять это упругое мясо, когда оплыло от страха лицо незнакомца и внезапно оказалось лицом того самого вчерашнего Жоржика - зазвенел будильник.
  Григорьев поднялся, припрятал свой импровизированный тюфячок, всё ещё проживая перепетии сна, потом закурил, поставил на плитку колбу с водой, и, поразмыслив немного, стал грунтовать валиком большой планшет, который и на фиг никому был не нужен.
  И только развёл малину, как в дверь стукнулись. Рановато было для начальства, но Григорьев открыл. В мастерскую вошёл немного переваливаясь с ноги на ногу Илмар Карлович, начальник цеха.
  
  О! Это был умница и хитрец величайший этот Илмар Карлович. Достаточно вспомнить, что цехом он руководил с самого основания завода, что был он заслуженным изобретателем и рационализатором, и, что много лет подряд прочили его в главные инженеры, да всё не проходила его кандидатура где- то там в верхах. Видимо, сказывалось наличие у Илмара Карловича многочисленных родственников за границей. А доверие к такому человеку, сами понимаете, уже не то : мало ли что он выкинуть может. Вот по этой причине в ближнем и дальнем окружении Илмара Карловича было достаточно людей правильно понимающих внутреннюю и внешнюю политику.
  Только, так уж выходило, что ничего такого - этакого они сообщить о Илмаре Карловиче не могли. Осторожен и умён был Илмар Карлович. Не чета там некоторым, позволяющим себе кривые ухмылки по поводу и без повода.
  
  Илмар Карлович, войдя в мастерскую, подал Григорьеву вялую, пухлую руку и устроился в кресле.
  - Сварил бы ты мне кофейку, Вова. - попросил Илмар Карлович с приятным не то немецким, не то латышским акцентом, - А то по такой погоде в сон клонит. И, дожидаясь кофе, стал рассматривать журналы, лежащие на столе пыльной грудкой.
  - Вот тут мы сегодня, Вова, сигнал получили.- начал беседу Илмар
  Карлович. - И я, и партком завода, и соответствующие органы были поставлены в известность, что вчера у тебя в мастерской коллектив четвёртой смены предавался жуткой пьянке, разврату, и что коллектив смены готовит государственный переворот.
  Илмар Карлович хмыкнул и почесал подбородок левой рукой - жест показывающий, что смешно стало Илмару Карловичу до нельзя.
  Григорьев расслабился и , молча наливая кофе в чашку, которую держал специально для начальства, стал думать : какая сволочь могла заложить . И только он пришёл к разумному выводу, что заложить мог любой
  участник вчерашних посиделок, только он начал вспоминать, что такого ненужного они наговорили, как Илмар Карлович всё прояснил:
  - Если бы в заявлении не было государственного переворота, то получили бы вы все от меня, а я, соответственно, от руководства по полной программе. Но вот этот загадочный, - тут Илмар Карлович снова почесал подбородок, - переворот заинтересовал определённые службы. И службы эти очень быстро установили, что участник вчерашнего безобразия Владимир Григорьев находится в приятельских отношениях шизофреником, инвалидом второй группы Георгием Кондратьевым, который, собственно, и подал эти сигналы. Знаешь, Вова? - Илмар Карлович снова хмыкнул и отпил кофейку, - Если бы
  этот твой дружок был бы нормальным... - Илмар Карлович почмокал губами и покачал головой давая понять, что, если бы Жоржик был бы нормальным, то беды бы не обобрались.
  - А так...Ну, что возьмёшь с больного человека? Кстати, он был у меня сегодня. Оставил заявление, в котором говорится, что ты, Вова, глава итальянской мафии и майор КГБ, а я твой подручный в звании старшего сержанта. Ну,что ты скажешь, Вова? - и Илмар Карлович замер, как легавая в стойке.
  - Что я скажу? - проворчал Григорьев, - Я скажу, что, если встречу этого гада, то убивать его не буду - я ему просто яйцы оторву.
  И Григорьев так сурово посмотрел на Илмара Карловича, что у того исчезли все сомнения в том, что Григорьев своё обещание сдержит. Поэтому Илмар Карлович тут же почесал подбородок и хмыкнул :
  - Ты будешь сто раз не прав, Вова! Тысячу раз! Обидеть больного человека каждый может. А вот с душой подойти...- и Илмар Карлович встал, давая этим понять, что разговор закончен. Он было направился к выходу, да у самых дверей задержался и отдал распоряжение :
  - Ты вот что, Вова... Тут Цибулько чертежи принесёт, так ты отнесись к его просьбе повнимательней. - И Илмар Карлович, слегка выделив слово повнимательней, очень серьёзно посмотрел на Григорьева. Григорьев всё понял и его даже передёрнуло.
  Но Илмар Карлович не давал сосредоточиться :
  - Да, кстати! У Главного бухгалтера юбилей через неделю. Ты подумай...Хотелось бы что-нибудь оригинальненькое кроме обычного адреса. Ну, не мне тебя учить.
  И на такой вот мажорной ноте Илмар Карлович растворился в дверном проёме.
  Илмар Карлович давно уже обходил цех и, похоже, уже заканчивал обход,
  а Григорьев всё катал и катал сухим валиком по планшету, и всё думал и думал об этом подлеце Жоржике. И неизвестно до чего бы додумался Григорьев, да в мастерскую стукнулся технолог цеха Иван Петрович Цибулько - статный моложавый мужчина, элегантный и всегда настолько хорошо одевающийся, что злые языки винили его в гомосексуализме. Что было явной клеветой и злобной выдумкой. Цибулька любил женщин. И любил их так, что время от времени его то с одной, то с другой случайно заставали в неприличных позах. Однако, не смотря ни на что, общественное мнение было неколебимо - Пидарас. Быть может, ели бы не был Цибулько парторгом цеха мнение коллектива изменилось бы?..
  Но, как говорят в народе:
  - Если бы бабушке...
  
  В этом месте нелишне будет уточнить, что Григорьев относился к гомосексуализму так же, как к дождю, или снегу - ну, есть такое явление природы вот и всё.
  Однако, в городке, где раскатывается в глубь и вширь наша история относились к однополой любви с известной напряжённостью, переходящей недопонимание. Правда, Григорьев заметил как- то, что процентов 70 горожан, произнося смачное слово "пидарас", понятия не имели о чём идёт речь.
  В этом городке, вообще, считали, что ежели мужчина пробыл с женщиной наедине более пятнадцати минут, то обязан жениться, и, что ежели женщина, не дай Бог, курит, то блядь она первостатейная - это и к попу не ходи.
  И хранилось в народной памяти темпераментное клеймение позором "пидарасов" от искусства. А хороших людей так бы не клеймили. Потому что о хорошем человеке, вообще, никто и ничего сказать не может.
  Так что горожане то и дело произнося "пидддарррассс", вовсе не имели ввиду сексуальную ориентацию, а имели ввиду некие загадочные для непосвящённого человека личностные качества субъекта, к которому и относилось это любимое народом словцо.
  
  
  Цибулько, войдя в мастерскую, уселся в то же самое кресло, в котором несколько минут назад рассиживался Илмар Карлович, и попросил Григорьева сварить чайку, не крепкого, но горяченького. Иван Петрович вообще ничего крепкого не пил, не курил и не ругался матом. Пидарас он был,одним словом.
  - Да, Володенька, - начал Иван Петрович разговор, отхлёбывая кипяток из чашки для начальничков, - Задал Ваш знакомый задачку.
  Иван Петрович, считая себя интеллигентом, всех называл на "Вы".
  - Задал... Целый коллектив, бросив свои дела, выяснял кто этот Кондратьев, чем дышит и чего от него ждать можно. Хорошо, что оперативно выяснили. А вот что от него ждать? - это вопрос. Такой персонаж что угодно выкинуть может. Хорошо ещё, время от времени помещают его в психбольницу.
  - А вы его закройте туда на хрен вообще - подал идею Григорьев,
  всё ещё злившийся на Жоржика, - Пусть он там и выдрючивается.
  - Нельзя, Вова, нельзя. - тут Цибулько сделал скорбно-заговорщецкое лицо, - Мы, всё-таки, живём в самом демократичном обществе в мире.
  Григорьев тут прикинулся простачком, - Это был ещё один из принципов Григорьева : ' Кажись глупее собеседника .'
  - А на зачем нам такая демократия, если из за неё с придурком никто справиться не может? - вопросил Григорьев голосом, звенящим от негодования и обиды.
  Цибулько беспомощно развёл руками и лицом и фигурой показывая, что перед демократическими законами он бессилен и тут же нашёл выход :
  - Вот вы бы, Володя, общаясь с этим Кондратьевым, запоминали бы кое что из его бредовых идей, из тех, конечно, что угрожают общественному спокойствию, а потом мы с Вами и решим...
  Что собирался Иван Петрович решать вместе с Григорьевым и почему именно вместе с ним осталось недоговоренным, но это Григорьева не смутило.
  - Я тоже так считаю.- радостно и уверенно заявил Григорьев, - Даже сам предложить хотел, да стеснялся как -то.
  - Хорошего не нужно стесняться. - сказал довольный Цимбулько и, вставая, положил на стол несколько листов чертежей, - Вот это увеличьте пожалуйста - я через недельку зайду.
  - Бусь сделано! - рявкнул Григорьев, шутливо вытянулся по струнке и даже щёлкнул каблуками.
  - Ну, Ну! - одобрительно махнул рукой Цибулько и вышел.
  - Цибулько вышел, но ощущение всеобщей обосранности осталось и некуда было Григорьеву от этой обосранности деться. Ну действительно, куда тут денешься, если у тебя семья и если одного слова этого Пидараса достаточно, что бы лишился ты насиженного местечка, чтобы пролетели халтурки, как фанера, чтобы тупой ОБХСС тягал тебя пару раз в неделю на допросы, чтобы твоя налаженная и ухоженная жизнь превратилась в бардак и головную боль.
  Григорьев бросил наконец измученный грунтовкой планшет, вынул из шкафа заготовку и резцы и поглядывая на картинку, вырванную из 'Курьера Юнеско', начал резать африканскую маску, которую заказал неделю назад один поц, и который обещал забашлять за эту маску полтишок.
  Григорьев резал, дыша запахом стружек. А потом неожиданно повернулся к двери и прокричал:
  - Вот хрен тебе в жопу, а не Жоржик!
  И тут же, порезав руку, послал куда подальше и Жоржика и Пидараса и поца, которому загорелась эта маска, как в жопе порошина, и всех, и вся, и всё, что попадалось на глаза.
  И вот, когда уже изошёл Григорьев в матюгах и, когда начал бинтовать левую руку, раздался бодрый крик :
  - Ха! Он тут ещё и членовредительством занимается!
  Григорьев вздрогнул от неожиданности и повернулся на стуле всем телом. В мастерской стоял Жоржик!
  
  
  - Что? Испугался когда Жоржик вошёл? - спросил Мефодий закуривая.
  - Молчишь? А я испугался. Сумасшедший- что с него возьмёшь?- Мефодий громко икнул и затейливо матюгнулся.
  - Икота, икота! Перейди на Федота, с Федота - на Якова,
  с Якова - на всякого. - попросил я.
  И Икота отозвалась из угла :
  - Ну, иду я. Иду. Вот клиент нынче - ни тебе благодарности, ни тебе гонорара. Чуть что - посылают.
  Икота немного покачивалась, меняя очертания. Фокусировалась. Но всё- равно было видно, что это женщина зрелая, при всех, так сказать, атрибутах. Нос, правда, подгулял - великоват на мой вкус. Но в этом владелицу винить трудно. Мефодий снова громко икнул и угрожающе посмотрел в сторону Икоты:
  - Ты, короче... слов человеческих не понимаешь? Погостила - пора и честь знать.
  - Не я это, не я! - обиделась Икота и высморкалась в фартук. - Сам нажрался вчера вечером, а теперь честную женщину позорит. Алкоголик несчастный!
  Я удивился:
  - Мефодя! Ты когда успел? И, главное, где взял? Ты же вчера телевизор смотрел.
  Мефодий вздохнул и покаялся:
  - Да вот... Ты же сам ночью сон смотрел про вино- водочный магазин. Вот я и прихватил пару бутылочек.
  Мефодий огорчённо покрутил головой. Поскорбел. А потом вернулся к реалиям, так сказать.
  - Ты, дура, сама смоешься, или фигу показать, - спросил Мефодий у Икоты. А то, блин, смотри - рубаху наизнанку одену, тогда узнаешь что почём.
  
  
  Г Л А В А 3
  
  
  В которой речь о многом и непонятно о чём.
  
  
  
  
  - Ха! Что пугаешься? - сходу ошарашил Григорьева Жоржик, - Честному человеку в нашей стране нечего бояться. Это пусть империалисты в ихней Америке боятся потерять работу и оказаться на улице без куска хлеба.
  Сегодняшний Жоржик - это был совсем другой Жоржик. Не приниженый
  и вытирающий красные сопли с морды. Нет! Сегодняшний Жоржик был торжественно нагл и упивался результатами своей победы.
  Он хохотнул, подмигнул Григорьеву хитренько и погрозил пальцем :
  - Ты, Володенька, думал, что все ваши антисоветские штучки пройдут даром? Ты надеялся, что и дальше ты будешь спаивать честных труженников и травить их буржуазной пропагандой? Нет! - Жоржик сделал размашистый жест правой рукой, как будто показывая отравленных честных труженников, лежащих на полу мастерской, и тут же, получив тычок под дых, побелел и согнулся.
  - А ты, засранец, думаешь, что я тебя буду по шёрстке гладить, как вчерашние мужики? - хрипло зашептал Григорьев, - Нет! Ты у меня, Жоржик, сначала обосрёшься, а потом оближешься!
  - Не надо, Вова, не бей! - сказал Жоржик так просто и открыто, что у Григорьева руки опустились.
  - Я ужасно не люблю, когда меня бьют.
  - Скотина и та не любит, - проворчал Григорьев и остыл.- Садись, паскуда. Кури.
  Жоржик сел, как ни в чём ни бывало, затянулся примой и сказал :
  - Я тут тебе свои сочинения принёс, чтобы ты не обижался и понял, что по- другому я, как настоящий советский человек, поступить не мог.
  И Жоржик вынул из кармана и протянул Григорьеву общую тетрадь в грязной обложке.
  Григорьев тоже закурил и, присев в кресло для начальников, стал не спеша перелистывать захватанные листы. Каждое стихотворение Жоржика начиналось одной и той же фразой : ' Пытал прокурор бича '... Смысла в этих писаниях не просматривалось и в этом, как сразу сообразил Григорьев, был неведомый смысл, причём смысл Григорьеву, конъюктурщику и халтурщику, лабуху последнему и недоделанному художнику, непонятный. Ну, так это не показатель - мало ли что кому непонятно.
  
  
  Здесь я просто шкурой ощущаю острейшую необходимость вставить свои 5 копеек в автомат, чтобы автомат этот затрещал и заскрипел своими
  потрохами и поставил, наконец, пластинку, с которой полетят, понесутся в зальчик кафе, наговоренные когда- то самому себе, соображения о
  русской литературе. А, может быть, и не только о русской, а о литературе вообще.
  А кафе тут причём? Какое такое кафе? И где оно сейчас то кафе с автоматом, набитым пластинками?
  Всё очень просто. Никакого кафе и в природе не было никогда. Я для красного словца его приплёл. Приплёл, хотя знаю, что кофе в том самом кафе отменный и среди заигранных пластов есть даже один битловский, о чём помнят только постоянные посетители. А если взять к двойному кофе ещё и
  ' фифти-фифти ' : 50 граммов водочки и 50 шампанского в одну посуду, уложившись при этом в 99 копеек ровно, и оставив копейку сдачи ' на чай ', то вполне можно спокойно посидеть и порассуждать.
  Так о чём там мы?..
  Ах, да!..
  О литературе!
  Так уж получилось, что я, вспомнив эту уютную прибалтийскую кофеюшку, несколько расслабился, потратил свой последний трояк на выпивку и сижу сейчас, покуривая и разглядывая двух накрашеных девиц, устроившихся за стойкой.
  Так что, о Литературе и прочем Высоком в следующий раз.
  Хорошо? Ну,и ладушки!
  
  
  
  - Ты мне вот что расскажи, Жора. - начал Григорьев выяснять отношения, -
  - Ты расскажи зачем ты наплёл на меня всякого? Ты чего этим хотел добиться?
  - Ты не нервничай, Василич! - спокойно начал Жоржик.
  Непонятно только было откуда он, паскуда, отчество узнал.
  - Ты не нервничай только, а то,когда ты нервничаешь, то дерёшься очень больно. Я ведь хотел лучше тебе сделать, что бы никто не догадался, что ты в КГБ служишь.
  - Зараза вонючая! Ты же сам Карлуше заявление принёс. Да ещё его сержантом сделал.
  - Так он же начальник, поэтому и сержант. - скороговоркой начал объяснять Жоржик, - У майора только погоны красивше, а решают всё сержанты и прапорщики. Вот я тоже сержант, например, - Жожик сидя подтянулся и покосился на своё плечо, туда, где должны были быть погоны.
  - Григорьев сообразил наконец, что от этого типа он раскаяния не дождётся и сменил пластинку:
  - А сейчас, родимый, ты сюда зачем припёрся. Только стихи твои, или ещё что?
  - Конечно, ещё что! - гордо произнёс Жоржик. Я вчера видел, что ты и лица тоже можешь. Ты мне сделай, пожалуйста три портрета - я заплачу.
  Жоржик вынул несколько купюр и начал объяснять:
  - Есть три сестры, как у Чехова! Ха! Одна из них моя жена. Плохо только, что они трояшки и я не могу их различить. Ты нарисуй ихние портреты, я отмечу её портрет крестиком и сразу станет ясно, кто из них моя жена. Понял, как просто!
  Из всего этого Григорьев понял только , что шизо - вовсе не болезнь, а способ восприятия жизни, смирился с этим и сказал :
  - Давай фотки. Оформим твою поебень по Чехову.
  - А без фоток нельзя? - озаботился Жоржик, - Какой же ты художник, если без фоток не можешь?
  - Мочь то я могу... - протянул Григорьев, - Но за сходство не отвечаю .
  А тебе и отвечать не придётся. - обрадовался Жоржик, - Я отвечаю за всё! Вот это ты видел? - и Жоржик показал Григорьеву газету с брачными объявлениями. ,- Я уже тиснул: 'Стройный блондин с голубыми глазами ...' Как ты думаешь, я стройный? - спросил он озабоченно.
  - Стройный, как дубина, - утешил Жоржика Григорьев.
  - Вот видишь, как хорошо. - зарадовался Жоржик, - Ведь самое главное для советского человека - говорить правду! Так, я пойду тогда... - Жоржик положил на стол четвертной в качестве аванса и гордый удалился.
  Григорьев походил немного их угла в угол,подошёл к столу и, взяв четвертной, внимательно рассмотрел его на свет. Потом вздохнул и стал тереть уголь.
  Он как-то пропустил мимо ушей эпизод с газетой, о чём ещё - ох как! - пожалеет.
  Но это будет потом, а пока, посмотрев на часы, Григорьев отметил, что настал обед, и отправился в столовую.
  Он пошёл в столовую, ну, а мы перейдём к следующей главе.
  
  
  Г Л А В А 4
  
  В которой Жоржик не появляется
  
  
  Некоторое время спустя подцепил Григорьев шикарную халтуренцию.
  
  
  Вот я написал 'некоторое время спустя' и внутренне содрогнулся, потому что сам не понимаю, что это такое. Как не понимаю и других, навязших в зубах фраз, касаемо времени. Да что там фраз! ( Если признаваться, так во всём!) Я не понимаю, что такое время. То ли меня в школе плохо учили, то ли за время эмиграции и буржуазной свободы я притупел настолько, что сказать стыдно? Не понимаю я, что такое время - и всё. Более того, совсем недавно Константин мне вякнул, что время, дескать, у каждого из нас своё, индивидуальное. Как пространство и прочие атрибуты диалектики, физики и органической химии.
  
  
  Словом, некоторое время туда, или обратно... куда - это не имеет значения... заловил Григорьев халтурку.
  Это была всем халтуркам халтурка!
  К очередному юбилею чего - то исторически значимого великий в то время кинорежиссёр снял фильм о том, как Партия в трудные годы войны возрождала и буквально из пепла поднимала советскую авиапромышленность, и, как несмотря на её мудрое руководство, эта промышленнось всё- таки возродилась.
  Для того, чтобы народ не филонил, а все как один посмотрели бы это великое произведение советского кинематографа, была организована Всесоюзная Кинопремьера. И народ откликнулся, как тому и быть положено : ещё за месяц до этой кинопремьеры начали поступать коллективные заявки. В первый день и на первый сеанс, разумеется, были допущены самые достойные : пархозактив, многочисленные передовики производства и блатняки. Остальные были распределены по справедливости за спиной самых достойных.
  А Григорьеву поручили организовать и провести миниспектакль минут на 10-15 перед демонстрацией великого творения, воспевающего и пр.
  
  Я как-нибудь, найду время и место и расскажу подробно как Григорьев делал такие халтурки. А сейчас и не время, и места жаль.
  
  После своей пятнадцатиминутки вышел Григорьев из зала. Покурил. И тут подошёл работник идеологического отдела Женя Громов. Громов пожал супругам Григорьевым руки и со словами благодарности пригласил в буфет, чтобы обмыть, как водится, мероприятие.
  Вот там -то, в пустынном буфете, крутя в руках коньячную рюмку, раскис Григорьев, размямлился и пожаловался на квартирные условия. Квартирные условия у Григорьевых, правду сказать, оставляли желать лучшего. Но Григорьев обычно не жаловался. А тут - на тебе!
  Реакция на Григорьевские сопли была неожиданна и мгновенна - его пригласили в Горком на следующей неделе , и было обещано положительное решение вопроса.
  А через полчаса брели Григорьев с женой к дому. Жена всё радовалась и надеялась, а Григорьев костерил себя на чём свет стоит:
  - Сволочь ты и мямля! - корил сам себя Григорьев. - Сам Жоржиком недоволен, а посмотри на себя. Кто ты есть? Жоржик самый настоящий.
  Он бы ещё невесть что себе наговорил, если бы путь был бы длиннее, но, к счастью, супружеская пара вошла в родной подъезд и окунулась в запахи мочи, пролитого пива и ещё чего - то противного.
  Нет! Вру!
  Это они уже к тому дому пришли, где получили новую квартиру, которую Партия отжалела Григорьеву за облизывание её безграничной жопы шершавым языком плаката!
  В принципе совершенно не важно в новый дом они пришли, или в старый -
  воняло в подъездах одинаково.
  Григорьев машинально подошёл к почтовым ящикам, открыл свой и даже испугался, когда на пол из почтового ящика рухнула пачка писем. Штук пятьдесят на глаз - не меньше. В то же мгновение кто - то включил свет, которого не было уже две недели и женский голос сладко произнёс :
  - Так вот ты какой, Владимир Григорьев!
  Сверху по лестнице сходила молодая женщина с чемоданом в руке.
  Григорьев замер, как козёл из русской сказки, спрашивающий всех встречных - поперечных: 'Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня?'
  - Принимай невесту, голубоглазый блондин ! - радостно возвестила женщина.
  - Простите, мадам, я брюнет. - вякнул растерянно Григорьев и тут же, взяв себя в руки, перешёл с французского на нижегородский :
  - Тебе чего надо, корова?
  - Это я корова?- разобиделась баба, - А кто меня письмом вызывал, кто жениться обещал? Бык, или ты, шмокодявка?
  Женщина, похоже, владела нижегородским значительно лучше Григорьева.
  - Так!.. - сказала Володина жена.
  Лучше бы она этого не говорила потому, что на Григорьева сразу накатило. Он так рьяно начал защищать свою любовь и чуть было не рухнувшую семейную жизнь, что заезжая невеста моментально ретировалась, пообещав вернуться с милицией и разобраться за поджопник.
  Молча поднялись. Молча вошли. Потом жена ласково
  сказала Григорьеву :
  - Вова, дай - ка я эти письма сама прочитаю.
  Григорьев молча согласился.
  И тут ему повезло!
  
  
  Григорьев, вообще, считал себя везучим человеком. Только говорить об этом не любил, чтобы не спугнуть, не сглазить. Фортуна - она ведь птица капризная. Только что сидела у тебя на руках и распевала песенки из репертуара ' Машины времени ', ан, глядь, насрала тебе полные ладони, вспорхнула и улетела.
  
  Повезло Григорьеву и в этот раз. Жена первым вскрыла именно то письмо, в котором досужая ленинградка писала, что навела справки где надо и там, где она их наводила, объяснили, что блондин с голубыми глазами - вовсе не Григорьев, а инвалид второй группы Кондратьев, поскольку объявление в газете было заказано именно им.
  - Ишь ты, - с облегчением подумал Григорьев, - ГБ- шных сучек тоже к созданию семьи тянет.
  И пообещал супруге непременно этого Жоржика в лапшу изрубить как только встретит.
  А встретил Григорьев Жоржика буквально на следующий день, но рубить в лапшу не стал. Потому, что Жоржик был так искреннен, и так красноречиво объяснял Григорьеву, что три жены - это намного лучше, чем одна, что Григорьев только плюнул и отошёл в сторонку - себе дороже.
  
  
  
  
  Г Л А В А 5
  
  В которой Григорьев начинает кое что понимать в себе и прочих Жоржиках.
  
  
  
  Итак, через некоторое время...
  
  
  
  Нет, господа, я так больше не могу! Опять этот Мефодий! Он сидит у меня
  на кухне уже второй час, он уже внедрил в свой желудок не менее пяти хороших рюмок водки, не говоря о закуске, и с покрасневшей наглой мордой настойчиво предлагает мне сегодня двинуться не вперед, или назад, а непременно вглубь. Окунуться, так сказать, в гущу.
  Нет! Я не против окунуться. Но только на несколько секунд. Потому что я хорошо знаю - тут же меня потянет на поверхность к любимой песне про 'Зайка моя' и к легкомысленным солнечным лучам.
  Лично я предпочитаю не погружаться слишком глубоко. И вам не советую.
  Рано или позно вы появитесь на поверхности с выпученными глазами, нелепо колотя ручонками по воде, кашляя и отплёвываясь. И ничего хорошего оттуда, из глубины, вы не вынесете, кроме разочарования и попрания собственных идеалов.
  Ну, а Мефодий, выпив следующую рюмку, прямо за горло берёт и настаивает. Не драться же мне с ним. Согласны?
  Тогда, набрали воздуха в грудь поболе и... с Богом!
  
  
  
  В тот день Григорьев после работы решил заскочить в Горком комсомола,
  потереться по стеночкам. Такое решение принял Григорьев, потому что комсомольцы иногда подбрасывали такую - сякую работёнку и нелишне было время от времени напоминать о себе.
  Григорьев забежал к инструкторам, рассказал пару анекдотов и сделал это не зря - один из инструкторов, отсмеявшись, дал Григорьеву заказ на изготовление нарукавных эмблем участникам ' Слёта по местам боевой и трудовой славы советского народа '. Красиво это мероприятие называлось, хотя, никто из участников, включая организаторов, не понимал чем там они занимаются. Но все исправно выезжали на природу, пели песни под гитару, пили на халяву до умопомрачения и оттачивали своё сексуальное мастерство. Хорошее, одним словом, было мероприятие. И, понятно, что без специальных эмблем на рукавах они обойтись никак не могли.
  Григорьев забежал к финансистам, поторговался и подписал договор.
  Потом довольный пошагал к дому. И всё-таки, несмотря на удачную сделку, на душе у Григорьева было тоскливо.
  - Ну, что я прогибаюсь под этими Жоржиками? Денег мне мало что ли? - задавал себе Григорьев бесполезные вопросы. Задавал, да не отвечал. Хотя отлично знал на них ответы. Но боялся вслух произнести.
  - И на хрена мне эти эмблемы - я же терпеть не могу с шелкографией ковыряться? - задал себе Григорьев очередной вопрос и увидел,что навстречу
  телепается Зиночка, художница из кинодирекции.
  - Ага! - сказал Григорьев вслух и поймал Зиночку за рукав.
  - Зинуля, рыбка моя золотая! - не поздоровавшись начал Григорьев, - Сердце моё аллюминиевое! Ты ответь мне как на духу - ты шелкографию лепишь?
  - Я, Вовчик, леплю всё, что пожелаешь - только плати. - пропела Зиночка так, как будто они с Григорьевым виделись последний раз не полгода тому назад, - А ты что - так забогател, что халтурами разбрасываешься?
  - Да не люблю я эту мозготню. - оправдался Григорьев, - Меня от неё блевать тянет.
  И новоиспеченные партнёры пошли к Зинуле домой, обсуждая по пути детали
  халтурки.
  По дороге, не обращая внимания на красоты уже собирающегося вечера , Григорьев предложил было Зинуле 40 копеек за штуку и, нарвавшись на неженственные выражения, сторговался, наконец, по 50, чем остался доволен потому, что комсомолюги платили по 60.
  Незаметно подошли они к Зинулиному дому и стали уже подниматься по винтовой лестнице с выкрошившимися от старости ступеньками, когда Григорьев внезапно узнал и эту лестницу и этот дом - это был дом его детства.
  Поднялись и вошли в узкий коридор, где стоял тот особый запах коммуналки, который ни из памяти, ни из зданий вытравить невозможно.
  Зинуля повозилась с ключами и распахнула дверь :
  - Не бойся, Вова, заходи в мои хоромы.
  И Григорьев, не через порог переступая - через себя - вошёл. Вошёл и сразу оказался в центре такой малюсенькой клетушки, что ему захотелось пригнуться, хотя с потолком в комнатёнке было всё в порядке.
  - Сколько же тут у тебя площади? - задал дурацкий вопрос Григорьев и ему тотчас же стало стыдно за этот вопрос.
  - 8 метров, Вовчик, целых 8 метров! - радостно похвасталась Зина и матерно выругалась. - Это на нас двоих с сыном!
  - Зин. - задумчиво сказал Григорьев, - А мы ведь здесь вчетвером жили...
  - Не пизди, всё- равно не поверю. - сказала Зинуля ласково и предложила, -
  На - полистай мои эскизы, а я пойду кофейку сварю.
  Григорьев довольно быстро нашёл в Зинулиных маляках то, что могло устроить энергичных комсомольцев, откинулся на спинку стула и задумался.
  Он вспомнил то, что было давным давно забыто, пройдено и затоптано.
  А вспомнил Григорьев, что под кроватью в правом дальнем углу жил малюсенький мальчишка с жёлтыми волосами и голубыми глазами, шалун и озорник. Григорьев, тогда ещё просто Вова, звал этого мальчугана Жоржиком и очень любил с ним играть. Плохо было только то, что этот Жоржик вечно что - то опрокидывал, ломал и проливал. Шалил Жоржик, а доставалось
  Вове.
  И однажды Вове это всё здорово надоело. И он решил - пусть будет всё наоборот - шалить будет он, а достаётся кому - нибудь другому. И тогда Вова впервые назвал себя по фамилии - Григорьев. И называет так себя до сих пор.
  А Жоржик в тот день исчез и больше не возвращался.
  Григорьев посидел, повспоминал и решил убедиться, что Жоржика тут больше нет. Он лёг на пол и засунул голову под кровать, пытаясь разглядеть
  правый дальний угол.
  - Ты чего там, Вовка? - спросила вошедшая Зинуля.
  - Да, вот, блин, авторучку уронил. - пробурчал Григорьев и, нашарив в кармане пиджака авторучку, предъявил её, как вещественное доказательство.
  Григорьев пил кофе, курил, хвалил Зинины работы, а сам думал :
  - Вот поэтому я и стал таким изворотливым и живучим, что вырос в таком говне. Вот поэтому я и лезу из шкуры вон, чтобы снова в этом говне не очутиться. Это же такая дрессировка! Это же селекция! Я ведь, блин горелый, на всё пойду лишь бы пожить хоть немного по- человечески! И не надо мне оружия - я зубами загрызу!
  А ведь, как прикидывался всю жизнь!...Сиживал по кухням, с такими же Жоржиками , пел дурацкие песни, в которых героям жилось непременно хуже и трудней, чем поющим.
  ' Нам живётся нелегко, мы уходим далеко, мы пришли издалека... '
  ' И вновь продолжается бой...'
  Там, блин, бой продолжается, а ты сидишь семьёй на 8 квадратах, но в тылу, не на передовой, срёшь в тепле и почти под крышей - и ещё скулишь? А вот, станешь настоящим Жоржиком, заслужишь, приплясывая собачонкой, пудельком этаким, которому приказали 'служи', и он приплясывает на задних лапках, вожделенно косясь на кусочек в руке хозяина - тогда и конуру получишь побольше.
  Ты только служи, Жоржик, служи!
  
  - Что касается меня, так я уже давно стою на задних лапках и всегда готов! - только, покажите кусочек! - это уже не Григорьев - это я говорю Мефодию горькие, годами вызревавшие во мне слова. Он молчит, паскуда, покачивает своей башкой с таким видом, что он - де знает 'Нечто', что мы, Жоржики и приспособленцы не ведаем. Не обращайте на него внимания.
  
  Грустно стало от таких мыслей Григорьеву, но погрустить он не успел - Зина сказала, что пора выметаться .
  И Григорьев вымелся.
  Выместись -то Григорьев - вымелся, но не успокоился. Точило его изнутри, а что - он никак не мог сформулировать. Как солитёр в потрохах завёлся.
  - Дожил, блин, целый город вокруг, а поговорить не с кем. Так вот всю жизнь - не живу, а выхожу из положения. - заворчал Григорьев и двинулся в железнодорожный ресторан, что размещался в левом крыле вокзала.
  Подойдя к вокзалу, Григорьев внутрь входить не стал, а толкнулся в служебный вход с надписью ' Посторонним вход запрещён '. Мог, конечно, Григорьев и в зале сесть, или в другое какое заведение отправиться, но не любил он лишних глаз и шепотков за спиной, мол, опять этот Вовчик в запое.
  Григорьев прошел по узкому коридору мимо кухни и раздаточного окна и тормознул у бара. Собственно, бара, как такового в этом ресторане не было, а была загородка с доской наверху, отгораживающая треугольник в углу коридора, а там, в этом треугольнике, еле вмещаясь в отведённое пространство, отпускала официантам спиртное Капитолина Андреевна, дородная, всегда чуть- чуть
  подшофе, но добрейшей души человек.
  - Тебе чего, Вова? - спросила она Григорьева. - Коньячок хороший завезли. Внедришь?
  - Мне, Капитолина Андреевна, сегодня что- нибудь полегче. - сказал Григорьев и сделал виновато - покаянную морду.
  - Мне чего-нибудь полегче - я пьянеть сегодня не хочу.
  - Вермут есть . - порадовала Капитолина Андреевна, - Молдавский, правда,
  но всё же лучше, чем ничего.
  Григорьев выпил стакан чего- то очень гнусного и, загрызая конфеткой пойло, почувствовал, как у него вся обильная поросль на теле становится дыбом. И вот интересно - волосы дыбом встали, мурашки по коже пошли, а внутренний червячок, грызущий и сосущий Григорьева, не исчез.
  - Ну, погоди! - сказал Григорьев червячку, выпил залпом второй стакашек и вышел на волю.
  - А на воле сразу же попал Григорьев в объятия художника из ГПТУ строителей - Аркашки.
  - Пошли скорей, Вовчик! - забубнил Аркаша, - пошли скорей. В ' Мочалку ' портик завезли - ' три семёрки '. Это тебе не твоя вермотуха, что выпил на полтинник, а вони на весь вытрезвитель. Пошли, а то выжрут.
  Григорьев посмотрел на вокзальные часы. Было без четверти семь. Жена должна была придти домой около девяти. Дитё было у бабки. Времени свободного было около полутора часов.
  - Пошли, - сказал Григорьев, - и совершил ошибку, в которой потом раскаивался, да Аркашка - тот ещё Жоржик - и покойника уговорит.
  И, что интересно, как только свалил всю ответственность за предстоящее
  Григорьев на ничего не подозревающего Аркашку, так, как камень с души свалился, так спокойно ему, Григорьеву, стало.
  
  
  Я бы ещё с удовольствием бы описал, как лакали друзья этот портвейн
  ' три семёрки ', как рассказывал Григорьев Аркашке про Жоржика, как Аркашку осенило, что ' Все мы немного Жоржики - каждый из нас по своему Жоржик ', как орали они потом на улице ' Жоржики всех стран - объединяйтесь! ' и, что сказала Григорьеву его любимая и единственная, - да никак не могу.
  Потому, что эта свинячья морда, Мефодий, уже несколько минут как уронил своё рыло в тарелку и похрапывает, пуская слюни и газы. Видно по всему, что слишком глубоко нырнул - вот воздуху и не хватило. Запутался то ли в водорослях, то ли в соплях.
  Так что, простите - писать сегодня не могу. Поволоку Мефодия на диван.
  Г Л А В А 6
  
  В которой разместился православный русский запой.
  
  
  
  
  - Ну что, Жак Ив Кусто недотопленный,проснулся? - такой доброй фразой
  приветствовал я Мефодия, сидевшего на диване и пытающегося понять где он находится.
  - А - а - а... - сказало это животное и скрылось в ванной.
  Что интересно, от завтрака он категорически отказался, сославшись на то, что сел на диету, и попросил холодненького пивка.
  - Ты то, вот, пиво лыкчешь. - пристыдил я его, - А бедняга Григорьев
  мучается. Кто ему пивка нальёт в это время суток?
  Тут мы оба начали смотреть на часы и вычислять, а какое же время суток сейчас у Григорьева. У меня получался вечер вчерашнего дня, а у Мефодия утро завтрашнего.
  Это страшная штука - временные пояса! И, причём, непонятно зачем это всё придумано. Вот была раньше земля плоская - какая благодать была! У всех одно время. И если утро, то это утро - тогда опохмеляйся. А ежели ночь, тогда гаси свет. Интересно, блин, какому паразиту это мешало?
  - Ты это уж лишку хватил, - пробурчал Мефодий и открыл вторую банку пива. -
  По старой системе Америки не было, а значит и мы с тобой...
  Тут Мефодий начал икать и заткнулся.
  А я, согласился, наконец, что земля круглая, и стал сображать, где сейчас может быть бедолага Григорьев.
  
  
  А у Григорьева было 8 часов 15 минут утра и он, покрытый липким потом,
  сидел на стуле в поликлиннике в очереди к участковому врачу. Григорьева
  слегка поколачивало и очень хотелось пить, но он боялся налить воды из графина, чтобы не выдать дрожание рук.
  С больничными обычно у Григорьева проблем не было : ещё в армии он подхватил хронический бронхит и участковый врач, привыкший к Григорьевским недугам, не глядя выписывал бумаженцию.
  Так и было и сегодня. Увидев Григорьева, терапевт Наталия Романовна только
  спросила :
  - Что, опять?
  И, не дождавшись ответа, начала быстренько заполнять специальные листочки.
  Григорьев получил в регистратуре вожделенный больничный, убедился что
  впереди у него два дня свободы под названием "постельный режим", и решил, наконец, заняться своим здоровьем. А вопрос это был далеко не простой - до того как начнут давать, у него было целых длиннющих два часа.
  Григорьев позвонил из автомата предупредить, что он болен, получил на свою болезнь одобрение Илмара Карловича, который благожелательно произнёс :
  - Болей на здоровье. На хрена ты нам сейчас тут нужен?
  После этого вконец ослабший Григорьев присел на лавочку в скверике напротив местного универмага.
  Григорьеву было плохо. Немели и паскудными иголочками покалывало ноги и руки, перед глазами висела серая липкая пелена, сердце то колотилось и пыталось выпрыгнуть из опротивевшего организма, то вообще останавливалось на несколько секунд, не желая работать в таких нечеловеческих условиях.
  - Вот так и подыхают. - сказал себе Григорьев.
  И только решил было не сопротивляться смерти как из серого тумана вынырнул стакан, зажатый в грязной лапе и участливый голос произнёс :
  - Да ты, браток, кони бросить, вроде, собрался? Возьми 'лекарство'. Только ты его в себе обязательно удержи. Оно выпрыгивать будет, а ты держи его. Иначе -кранты.
  Григорьев молча взял стакан и залпом выпил.
  Нет, не обманул его этот добрый самаритянин! Не обманул. Выпитое Григорьевым упорно рвалось на волю, разрывая своими лапками пищевод и желудок. Но Григорьев, собрав остатки сил, всё же удержал это свободолюбивое пойло.
  А, как только удержал, так сразу же застучал в груди моторчик, и исчезла пелена перед глазами. Григорьев смачно выругался и потянулся за сигаретой, одновременно рассматривая своего спасителя.
  Хотя, что там было рассматривать? Бомж и бомж - ничего особенного. Однако, Григорьев, присмотревшись, узнал в этом бомже бывшего кумира молодёжи, боксёра, в прошлом чемпиона Европы, Валдиса Римшу. Григорьев давно слыхивал, что Валдис с круга спился, да не доводилось встречаться. Вот и встретил.
  Григорьев угостил Римшу сигареткой. Посидели, помолчали. Потом Григорьев спросил :
  - Слушай, ты взять где-нибудь можешь? Только не парфюмерию.
  Григорьев из деликатности не подал вида, что узнал боксёра - не каждому в запое охота, чтобы тебя узнавали.
  - А как же! - радостно сказал Римша, - Давай трояк, я сбегаю. Тут у одной ховры самогон есть. - и весело подмигнул.
  Григорьев так и ахнул - из жгучего брюнета превратился Римша в голубоглазого блондина.
  - Жоржик! - сообразил Григорьев, холодея.
  И, как только сообразил, так сразу же всё стало, как прежде. И Римша снова стал брюнетом и Римшей.
  Валдис ушёл, а Григорьев, сидя на скамейке, всё переживал перипетии своего недавнего умирания. Он много раз слышал, как мужики откидывают копыта, не сумев опохмелиться, но относился к этому с недоверием.
  А сейчас, сообразил наконец, что игрушки с этим хреновые. А сообразив, решил завязать намертво. Вот только опохмелится малость - и в завязку.
  
  
  Господи, ты Боже ж мой! Каких только клятв и обетов не даём мы себе по молодости, да по глупости? Один клянётся в вечной любви, другой обещает непременно жениться, третья дождаться, а четвёртый заверяет, что больше в рот не возьмёт капли спиртного! Но тут появляется Жоржик и эти благие намерения и клятвенные заверения рассыпаются в пыль. Ох, уж этот Жоржик! Ох, уж эти клятвы!
  
  
  И вот, пока Григорьев сам себе клялся и божился, вернулся радостный Римша :
  - Я этой ховре пообещал матку наизнаку вывернуть, если товар плохой, так она с перепугу 750 налила - похвастался Валдис и распорядился :
  - Пошли в ' Три струны ' - сюда сейчас ментовня нагрянет алкашей ловить.
  Товарищи по несчастью снялись со скамейки и пошли в парк, призванный по мысли проектировщиков уберечь заводской посёлок от ядовитых выбросов в атмосферу. Не знаю удалось ли этим проектировщикам уберечь рабочий посёлок - сам парк им уберечь не удалось. Деревца, высаживаемые каждой весной в коммунистический субботник, обычно не доживали и до осени, цветы были сюрреалистических оттенков, а трава желтела, не успев зазеленеть. Только в дальнем уголке в овражке буйно рос ивняк. Так это ж такая поросль паскудная - где хочешь приживётся.
  Там - то в овражке и располагалось популярное в народе кафе
  ' Три струны '. Называлось оно так потому, что овражек лежал как раз под проводами высоковольтной линии . Там в уютных кустиках было вытоптаны страждущими несколько проплешин и стояли пустые ящики из- под пива, заменяющие стол и стулья. Заведовала заведением бессменная баба Ксеня, подающая стаканчик и следящая за порядком. За эти несложные услуги полагалось оставить бабе Ксени пустые бутылки.
  Привет, баба Ксеня! - заговорщецки проговорил Римша, когда они с Григорьевым дошли до вожделенного местечка, - Посидим мы тут у тебя.
  - Сидите, мальчики, сидите. - пропела баба Ксеня тоже заговорщецки.
  Таковы, видно, были правила хорошего тона в этом
  заведении.
  Григорьев с Валдисом уютно уселись на ящиках в одном из ' зальчиков', а баба Ксеня, достав припрятанный стакан, плюнула в него для чистоты, потом протёрла клоком травы и в довершении отполировала стакан этот подолом собственной юбки.
  Для начала выпили по стакашку вонючего напитка с ядовитым синеватым отливом. Римша заел прошлогодней ягодкой облепихи с ветки, сломанной по дороге и Григорьева угостил ягодкой. Потом закурили. И Григорьев ощутил, что самогон неожиданно легко и весело устроился в его организме. От этого стало Григорьеву радостно и уютно. И любил Григорьев в этот миг и спившегося боксёра, и бабу Ксеню и этот терпкий запах ивовой коры и весь свет! Да! Весь божий свет и мир любил в этот миг Григорьев - так ему было хорошо.
  - Хорошо сидим! - сказал Валдис Римша. И лучше бы он смолчал. Потому что с этими словами превратился он в блондина Жоржика, помахал крыльями и вспорхнул на дерево с яркими желтыми листьями. А настроение у Григорьева резко переменилось. И, хотя Жоржик передумал и снова стал Валдисом Римшей, но лучше бы он этого не делал, потому что Григорьев, выпив второй стакан, начал жаловаться :
  - Ходит тут, понимаешь, один . Жоржиком зовут. Подлянки строит. Тут всю жизнь из шкуры вон лезешь, чтобы всё было, как у людей. Аж пена изо рта. А потом приходит этот Жоржик - и всё в говно! Понимаешь?
  Римша понимал. У него тоже свой Жоржик был. Поэтому на чужое горе откликнулся Римша с охоткой :
  - А давай я ему торец настучу. Будет, падла, на врача работать.
  - Не поможет - возразил Григорьев. - Если бы помогло, я и сам бы настучал.
  - А он, этот...Человек или кто?
  - Вроде, человек. - сказал Григорьев с сомнением.
  - Если человек, тогда поможет. - заверил Римша и собутыльники тронулись в сторону кафе ' Бабьи слёзы '.
  Там уже через несколько часов Григорьев начал искать Жоржика под столиками и обязательно нашёл бы, но появились менты вместе с Жоржиком, гадом и доносчиком.
  Римшу брать не стали - менты знали, что платить ему нечем, а Григорьева замели. Правда, по дороге в медвытрезвитель ему удалось откупиться и родная милиция доставила Григорьева домой.
  Но это ничего не меняло по сути. Сволочи и хитрованы окружали Григорьева, и надлежало Григорьеву с этими врагами бороться не жалея сил и себя самого...
  
  
  
  
  - Вот такая глава мне нравится., потому что с оптимизмом. А оптимизм, как самогон - он тоску прогоняет. - начал Мефодий давать оценку.
  Он, вообще, большой любитель давать оценки. Ну, что с ним сделаешь? Такой он есть. Шустрый алкоголик.
  - Мефодя не алкоголик. - пристыдил меня Константин.
  Они оказывается не расходились со вчерашнего. Так и просидели. Интересно куда даму подевали?
  - Мефодя не алкоголик. Алкоголиков лечат ваще... И в приличную компанию... как бы... вот...А Мефодя... - Константин покрутил в воздухе лохматыми пальцами и поймал улетающее слово. Оно было заверещало в лапе Константина, но он быстро нашёл управу на шалуна. - Мефодя... любитель он, если ты хочешь знать! Хобби у него такое.
  - Знаю я Ваши хобби. - поморщился я, - Нажраться да поблевать - вот и всё ваше хобби.
  - Ну, ты не прав, старик! Ты не прав. - обиделся Мефодий, - Мы вчера, как люди, посидели, поговорили...
  - Да! - подтвердил Константин. - И вреда от нас никакого. От нас польза одна. Мы хозяйского... это... ни крошки... Мы же выдуманные.
  - И не глюки какие-нибудь там. - добавил Мефодий. - А просто.
  - Ладно. - смягчился я. - А ваша подруга, Икота, где?
  - Ну, ты, блин, даёшь! - Мефодий укоризненно покрутил головой, - Сам же её послал на Федота. Забыл что- ли? Она и пошла. Байку рассказала и пошла. Про козла.
  - Ну да... Про козла. - добавил Константин, подпёр башку лапой и затянул:
  - Не расстанусь с комсомолом. Буду вечно молодым.
  Мефодий опешил:
  - Константин! Бля! Ты чё это?
  - Потому что. - Ответил Константин и продолжил:
  - Когда я на почте служил ямщиком...
  Я постоял, постоял и пошёл курить на балкон.
  
  
  
  
  
  Г Л А В А 7
  
  Про аномальные явления
  
  
  
  
  - Всё когда-нибудь заканчивается, даже то, что и не начиналось. А уж то, что началось однажды - заканчивается всенепременно. Таким образом, раз уж началось в семнадцатом году это непрерывное шествие семимильными шагами с развёрнутыми знамёнами вперёд к коммунизму, значит закончится когда- нибудь. И можно будет присесть на обочине этой затоптанной пыльной дороги и, сняв шапку, многозначительно положить её рядом с собой, чтобы сердобольные путники, идущие почему - то навстречу, оказали бы посильную материальную помощь, бросив в эту шапку центик, другой.
  Такие вот ценные соображения бродили в голове Григорьева, когда он рисовал портреты, заказанные Жоржиком. Григорьев не утруждал себя - он взял из журнала 'Кино' фотографию неведомой ему актрисы и через эпидиаскоп спроецировал фотку на планшет. Обвёл контуры, потом проработал детали, оттенил, подтонировал и, выставив все три планшета в ряд, начал из пульверизатора покрывать их лаком - иначе уголь обещал осыпаться.
  Тут в дверь стукнулся председатель профсоюза цеха, оператор
  Лёша Федосов.
  - Привет мазила!- поздоровался Федосов - и тоже в кресло для начальников.
  - Привет защитнику интересов рабочего класса! - отозвался Григорьев,
  - Чай будешь?
  - Что нальёшь, то и буду. - пообещал Федосов.
  У него была бездна юмора и он этим очень гордился.
  - Ты что за красоток тут намалевал?
  - А! Это Кондратьева Жоры жена. - отмахнулся Григорьев.
  - Не пойму, зачем ему жена в трёх экземплярах? - стало интересно Федосову. Он, сволочь, всегда интересовался тем, что не надо.
  - Жена - то у него одна. Но она одна из трёх сестёр - тройняшек. Вот Кондратьев и придумал на одном из портретов поставить крестик, чтобы их различать. - попытался Григорьев объяснить, но поймал себя на том, что 'лепит' полную дурь, и умолк.
  - А - а - а ... - протянул Федосов задумчиво. - У парня, видно, совсем крыша продырявлена ...Тогда всё понятно и, главное, объяснимо. Это тот Кондратьев, который Босса в сержанты КГБ произвёл? - проявил интерес Федосов.
  - Тот самый. - подтвердил Григорьев и не стал развивать тему.
  - Не пойму я, Вова, куда ты деньги деваешь? - произнёс Федосов и, ёрзая, поглубже устроился в кресле.
  - Да я и сам не пойму. - признался Григорьев , - Вот тут недавно задумался : Вова, блин, ты десять лет на свадьбах лабаешь - что ты заработал? Стал вспоминать - гастрит заработал, радикулит заработал, триппер пару раз зарабатывал... А деньги где? А хрен их знает где?...
  - Ну, ты, Григорьев, не прибедняйся так, а то разжалобишь - придётся тебе материальное пособие выписывать. - пошутил Федосов, а потом продолжил всерьёз - Ты бросай эту муть. Есть распоряжение сделать в цехе сауну.
  А заниматься этим будем мы вдвоём.
  - Сауну, так сауну. - не стал возражать Григорьев, - Скажут сауну - построим сауну, скажут бордель - построим бордель, скажут светлое будущее - будет оно, блин, непременно светлым. Только ты посиди у меня полчасика - сейчас Кондратьев за портретами придёт.
  - Мне спешить некуда. - согласился Лёша и стал прихлёбывать чай. - На придурка посмотреть тоже не каждый день выпадает.
  Тут Григорьев обиделся за Жоржика и демонстративно начал изображать на большом планшете орден Октябрьской революции, который по Лёшкиной инициативе надлежало водрузить над главным входом в цех.
  Григорьев красил орден, а Лёшка Федосов рассуждал о том как трудно прожить в городе : за каждую луковицу, или морковину гнилую платить приходится. Хорошо если, вот как у него, у Федосова, в деревне поддержка есть. Тогда и овощи свои, и мясца привезёшь на зиму.
  Федосов ещё долго бы говорил на эту тему, но в дверь стукнулся Жоржик.
  - Ха! Они уже тут! - завопил Жоржик с порога, - Они уже вовсю облагораживают себя трудом, выполняя исторические решения последнего съезда!
  - Ты бы пиздел поменьше - одёрнул его Григорьев недовольно.
  - Действительно, что это я с самого утра?.. - согласился Жоржик и сменил тему.
  - Ты, Вова, нарисовал, что обещал?
  Григорьев выставил портреты прекрасных незнакомок и предложил :
  - Любуйся.
  Жоржик сразу же начал любоваться. Налюбовался вдоволь и оценил :
  - Класс! Я, Володя, тогда их прямо сюда позову. Пусть забирают.
  - Кого их? - переспросил Григорьев.
  - Да вот этих. - сказал Жоржик и показал рукой на портреты. Потом
  высунулся в окно и заорал :
  - Готово! Заходите!
  - А эти дамы, что... в натуре существуют? - стало интересно Федосову. И так интересно, что он весь напрягся.
  - А как же я мог жениться на том, кто не существует? - ответил вопросом на вопрос Жоржик. - Жениться, правда, можно и на лягухе, да ЗАГС не зарегистрирует.
  Григорьев молчал. Он ждал очередной пакости. И пакость эта буквально через несколько секунд вошла в его мастерскую. Три вертлявых молодайки.
  Копии его портретов. И, вдобавок ко всему, одеты дамы были совершенно одинаково.
  - Здравствуйте,мальчики! - затрещали они наперебой. - Ой, как у вас тут интересно! А это кто? - подошла одна из девиц к Федосову и погладила его по лысине. - Ишь, какой мужчина напрасно существует.
  Федосов, как истый материалист, осторожно спросил :
  - А вы, девочки, откуда?
  И тут же получил исчерпывающий ответ :
  - Мы из НИИ. Мы там для опытов потому, что мы мутанты с планеты Венера. На нашей планете у всех одинаковые лица да ещё изменяться могут. Не то что у вас. Кто- то из нас замужем за Кондратьевым, только понять трудно кто. Надо каждый раз обувь снимать, чтобы посмотреть у кого родинка. - прояснила красотка ситуацию и растворилась в воздухе вместе со своими сёстрами.
  - Ну, что - понял? - Горделиво спросил Жоржик у Федосова. Но Федосов вместо вразумительного ответа только хрюкнул и , озабоченно покрутив головой, начал креститься на пыльный угол мастерской, в котором стоял вверх ногами запылённый портрет бывшего Генсека.
  Григорьев молчал и курил.
  Весело было только Жоржику, который, подхватив портреты, рявкнул:
  - Чао! - и вышел.
  Григорьев по-прежнему молчал и смотрел, как отходит Федосов. А тот отходил не торопясь. Можно было видеть, как постепенно розовело его лицо и взгляд становился осмысленным. Отойдя от шока Федосов выматерился и подвёл итог:
  - Гипнотизёр, сука! И эти - тоже... мыши лабораторные... - имея, видимо, ввиду бедного Жоржика и его трояшек. Потом посидел ещё минутку и распорядился :
  - Так! Сегодня баней заниматься не будем. Я в завком схожу - диетталоны выбью. И ушёл.
  А Григорьев остался дорисовывать этот траханый орден, который никак не удавалось закончить.
  
  
  
  Г Л А В А 7
  
  В которой Жоржик поднимает сельское хозяйство
  
  
  
  
  - Завтра, Володенька, собирайся в колхоз. - порадовал Григорьева Илмар
  Карлович и радостно потёр подбородок. - Хочешь - не хочешь, а придётся тебе внести посильный вклад в битву за урожай.
  Ему можно было шутить, этому Илмару Карловичу. Он помнил ещё то время, когда битв за урожай не было, а в магазинах было всё.
  - Словом, так. Завтра к семи - у заводоуправления. С тобой поедет
  Склизмант. Примкнёте к тарному цеху.
  И Илмар Карлович, посмеиваясь в кулак, удалился.
  К семи утра Григорьев подошёл к заводоуправлению.
  Там уже было полно народу. Григорьев походил от группы к группе, поспрашивал, но где собирается тарный цех так и не понял. Он уже стал думать, что опоздал и тарники уехали, да тут нарисовался Склизмант и радостно замахал руками :
  - Эй, тёзка!Ты заблудился, что ли? Давай сюда!
  Григорьев подошёл и начал критически рассматривать группу в которой предстояло ему совершать трудовые подвиги. Он долго бы ещё пялился, но Склизмант, слава Богу, внёс некоторую ясность :
  - Ты, Вова, глаза не мозоль. У тарников целая куча умников из дурдома работает. Дёшево и сердито. Да ты не горюй - я всё уже придумал. Прорвёмся. Склизмант был из цыган и не таких пассажиров в жизни видывал.
  Подошёл автобус и Григорьев со Склизмантом устроились на заднем сиденьи. Хорошо устроились и Григорьев даже вздрогнул от неожиданности, увидев в проходе радостного Жоржика.
  - Ха! - заорал Жоржик ещё в проходе, пугая задумчивых дуриков, - Все, как один, противопоставим наш трудовой энтузиазм звериному оскалу империализма!
  Выкрикнув этот замечательный лозунг, Жоржик рещил, видимо, что свою патриотическую миссию выполнил и спросил уже человеческим голосом:
  - Можно я с вами вместе буду?
  Вовка Склизмант снизошёл :
  - Садись, дружбан - третьим будешь. Он чувствовал себя сегодня главным и поэтому был щедр душой.
  Жоржик устроился у стеночки, нахохлился петушком на насесте и сразу уснул.
  А Григорьев со Склизмантом завели бесконечный разговор о цеховых делах
  и трепались до тех пор, пока автобус не тормознул, и народишко не начал выползать в чисто поле. Поле это, правду сказать, чистым не было, а поросло созревшим уже льном. И, казалось, нет этому полю ни конца, ни края.
  
  
  В этом месте Мефодий начал делиться своими соображениями по поводу некоей магии открытого пространства, и договорился до того, что ежели бы высадить любого вражину, немца, или там француза, в чистом русском поле, то у него крыша бы сползла бы набекрень в течение часа только от этого вот чувства потерянности и одиночества во Вселенной.
  Он бы Бог знает до чего бы договорился, да я вовремя назвал ему адрес, по которому ему следует пойти. Мефодий поверил и пошёл.
  
  
  А пока Мефодий развивал свои никчемные теории, Склизмант
  горячо и убедительно доказывал бригадиру, шустрой бабёнке в джинсах и резиновых сапогах, что у него, у Склизманта сформирована своя бригада из трёх человек, и что замеры для этой бригады следует делать отдельно.
  Склизмант был многоречив и убедителен. И так от него искрами феерверка разлеталась в разные стороны энергия здорового самца, что бригадирша
  испуганно согласилась.
  Склизмант объяснил свою позицию Григорьеву с Жоржиком :
  - С этими мудаками не заработаем - видишь еле ползают, блин, как недотраханные.
  Григорьев посмотрел - и в самом деле работнички собрались ещё те. Большинство сидело на своих сидорках, только дебил Горохов не терял времени даром и шарил под юбкой у молодухи с одутловатым лицом. И, похоже, нашёл что- то интересное : молодуха томно мотала головой и пускала слюни.
  Пока Григорьев озирал окрестности, Склизмант с помощью бригадирши
  отбил себе участок и начал обучать бригаду :
  - Платят эти козлы мало, но заработать можно. Смотрите сюда. - он начал обучение методом ' делай, как я ', - Двумя руками взял пучок. Рывок. Правой ногой примял всё, что осталось, а левой затоптал. Понятно?
  - Я так не буду - заявил Жоржик гордо, - Мне так работать и втаптывать в землю драгоценный урожай не позволяет моя пролетарская совесть.
  - А не жравши сидеть, блин, твоя совесть тебе позволяет? - спросил Склизмант ядовито, - Или у тебя денег много? Если лишние есть, отдай мне.
  - Денег совсем нет. - признался Жоржик, - Одна совесть осталась.
  - Хорошо, пролетарий хренов. - нашёл выход Склизмант, - Будешь снопы вязать.
  Ну, что? Постояли, постояли друганы, да и начали.
  Тяжёлая это работа лён теребить. И вот что плохо - нельзя останавливаться. Хотя так тянет разогнуть спину и привалиться на минутку к землице- матушке. А как привалишься, так потом и не встать. Ноги - руки становятся ватными. Григорьев это хорошо знал. А вот, Жоржик знал это не очень хорошо - время от времени Склизманту приходилось пинками и матом ставить в строй дезертира трудового фронта.
  Дошло до того, что Склизмант, озверев, отменил обед, сообщив бригаде, что через час, по его расчётам, они выполнят норму и могут жрать сколько влезет.
  Через час сели на травке и расстелили газетку. Жоржик, обиженно сопя,
  достал свой сиротский бутерброд и сразу же нарвался на Склизмантовские матюги :
  - Вот теперь понятно, почему от этого коммисара толку никакого нет! Если так кормить, кто хошь коммисаром станет. Ты, блин, подожди хвататься за кусок. Ты подожди,пока старшие сядут и тебе, гондону, дадут то, что ты заработал.
  И Склизмант стал выкладывать такую ' пайку ', что не хотелось верить, что это можно осилить втроём. Однако осилили, а когда закурили, Склизмант спросил у Жоржика :
  - Ты, Георгий, рассказал бы о себе... как тебя угораздило инвалидность твою хренову вместо боевого триппера подхватить?
  Жоржик посопев, клюнул на ласковые интонации и начал рассказывать.
  
  КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ЖОРЖИКОВА РАССКАЗА
  
  Жоржик родился и вырос в Западной Белоруссии. С измальства мечтал
  стать милиционером - тут тебе и почёт и уважение, и горб гнуть не надо, и, смотришь, когда - никогда копейкой разжиться можно.
  Отслужил Жоржик своё положенное и толкнулся в милицию. Там отличника боевой и политической подготовки приветили и в звании сержанта начал участковый Георгий Кондратьев нести службу.
  Всё было хорошо, и уже присмотрел Жоржик в соседней деревне крутомясую девку на выданье, да судьба - штука такая... не угадаешь какой фортель она выкинет, каким боком, падла, повернётся.
  Шепнули как- то сержанту Кондратьеву, что Микола Базиляк самогон гонит, и уже, гадюка, выгнал почти. Кондратьев среагировал на сигнал моментально - сел в свой мотоцикл с коляской и погнал к Базиляку, прихватив по дороге, болтающихся без дела двух мужиков в качестве понятых.
  В хате у Базиляка стоял такой крепкий самогонный дух, что доказательств преступления и не нужно было, но закон требовал вещественных доказательств и Жоржик начал их искать. Он перерыл всё, что можно было перерыть. Разорвав в азарте хозяйскую перину он извозюкался в перьях, как леший из русских сказок, ничего не нашёл.
  Он поднял половицы - ничего. Тогда он попытался разобрать печку, но наткнувшись на агрессивное непонимание хозяев, отложил эту попытку на некоторое время. Придя в экстаз, он не обратил внимания, что его понятые в очередь выходят в сени и пьют, как бы измученные жаждой,
  из ведра с водой. И возвращаются каждый раз намного веселее и добродушнее, чем в предыдущий. Тех вёдер в сенцах стояло на лавке несколько штук и нужно было обладать особым чутьём, чтобы догадаться с первого раза из какого зачерпнуть, чтобы вода оказалась 'правильной'. Жоржик сам несколько раз зачёрпывал водицу, но не из того ведра.
  Жоржик искал улики до позднего вечера, пока один из понятых не запел строевую песню с непонятными словами и не рухнул навзничь.
  Жоржик приехал домой и до утра просидел на груде неколотых дров, куря и соображая. Он никак не мог поверить в то, что случилось. Сигнал был? - Был.
  Запах был? Был. Понятые напились, не выходя из хаты? Напились.
  Так где же самогон и аппарат? Нету! Так он измывался сам над собой до
  самого утра, пока на милицейском мотоцикле не приехали инопланетяне и не объяснили, что происшедшее есть таинственный феномен природы. Потом инопланетяне уехали, а Жоржик пошёл спать.
  И всё бы было хорошо, но, выспавшись, Жоржик появился в кабинете начальника районной милиции майора Петриченко и начал наизусть излагать речь Генсека на 27 съезде партии. И дошёл уже было до шестнадцатой страницы, когда майор сообразил, что что - то тут не так, и не отдал команду вязать.
  
  - Да, Жора, - подвёл итог Склизмант - Это тебе не по дурке надо было инвалидность давать, а как принимавшему участие в боевых действиях. И пенсия бы вышла больше, и льготы.
  И, обращаясь уже к Григорьеву, сказал:
  - Не могут люди поверить в то,что нельзя объяснить.Так их в нашей школе хорошо учили, что до седых волос верит народ в то, что всё на свете можно объяснить. А, когда не может объяснить, тут - то и пиздец подкрадывается. Вот я помню на железной дороге случай был, когда ещё паровозы гоняли. Стал состав на семафоре. Помощник машиниста спрыгнул по большой нужде. А кочегар, паскуда, тоже спрыгнул на другую сторону, и срущему помощнику совковую лопату под жопу подсунул. А, когда тот встал, и по нормальной человеческой привычке захотел посмотреть на результат труда, там, где должна бы быть куча, было чисто!
  Тоже крыша поехала у мужика. Правда, про инопланетян тогда не знали.
  И он стал в НКВД письма писать, что враги народа совсем распустились и
  таинственным образом расхищают народное говно...
  - Ну и что? - спросил Григорьев.
  - Ну и ничего - вышел по амнистии через восемь лет. - ответил Склизмант и поднялся навстречу подъезжающей бригадирше.
  Жоржик тоже поднялся, подбежал к бригадирше стал докладывать, что он, как честный советский человек, не может смотреть, когда безнаказанно затаптывается в землю треть урожая. И что его самого заставляли этим заниматься под угрозой побоев и насильственной смерти...
  На что бригадирша посоветовала Жоржику засунуть его честь вместе с совестью в жопу и стала обмерять работу.
  
  
  Тут Мефодий заявил,что он не может больше жить в таких нечеловеческих условиях и потребовал водки. А когда я рассеянно кивнул головой, это животное понеслось к холодильнику с криком: 'Ну, за здоровье!'
  
  
  
  Г Л А В А 8
  
  В которой Григорьев халтуряет на свадьбе .
  
  
  
  
  У каждого человека наступает в жизни период, когда приходит трудная минута и начинает радостно улыбаться . И таков у неё этот оскал, что человечек в испуге начинает трепыхаться. А потрепыхавшись малость, готов отдать последнюю копейку, лишь бы не видеть больше этот холодный блеск клыков.
  Очень хорошо это знал Григорьев. Более чем хорошо. И считал, что только лопух не заработает свою копейку на этой человеческой слабости под названием 'трудная минута'. И к таким вот минутам причислял Григорьев свадьбы и похороны.
  - Оставим похороны, - сказал я Мефодию убедительно, - Оставим похороны и возьмёмся за свадьбы - всё повеселее.
  Он, негодяй бесчувственный, только заржал:
  - Это когда как! Иногда на похоронах веселее, чем на свадьбах. А иногда и наоборот.
   Он хохотал, но всё же согласился. А что ему оставалось ещё?
  
  
  Обычно у Григорьева на свадьбы запись была за несколько месяцев вперёд. Это было большое искусство накрутить клиента, чтобы понимал - достался ему дефицит. А дефицит - это дефицит. И стоит дороже, и претензии предъявлять неудобно.
  И вот, как- то в осень возился Григорьев на даче с георгинами. Выкапывал и упаковывал клубни на зиму. Глядь - сосед , пенсионер Никитин идёт с козой на верёвке.
  - Нет, ты, сосед, подивись, какая она умница. Куда той собаке. Только что не говорит. - сказал Никитин и потрепал козу по холке.
  Григорьев поднялся с закорок и начал дивиться. Коза была, как коза. Обыкновенная.
  - А ты, сосед, с ней занимайся. Стихи читай, что - ли? Может, и заговорит. - посоветовал Григорьев. - Или курить научи на крайний случай.
  - Мудак - отчётливо произнесла коза и замотала бородой от возмущения. Ей, видно, перспектива чтения стихов не глянулась.
  - Ух, ты! - зарадовался Никитин, - И вправду! Обязательно будем заниматься. Теперь обязательно.
  Никитин повёл было своё сокровище домой, но спохватился и вернулся.
  - Совсем забыл Василич! - начал он горячо и путано объяснять - Горе то у меня какое! Младшенький мой отслужил. И нет, чтоб, как человеку, домой приехать - невесту с Донецка везёт. Пишет, чтоб я свадьбу готовил. Привезёт какую - нибудь сучку на мою голову! Ой, привезёт!
  Коза почуяла, что хозяин расстроился и стала ласково поддавать Никитину под зад, отвлекая от переживаний.
  - Ты уж, Васильич, помоги по - соседски. Проведи свадебку. Ничего особенного не надо. Всё-равно разведутся. Оркестра не надо - мы в ресторане в общем зале заказали. Там же есть оркестр?
  Григорьев смерть как не любил такие заказы. Одна головная боль от такого клиента. Но отказать не решился : сосед он и Африке сосед.
  Словом, договорились. Потом коза зажевала григорьевскую рубашку, и Никитин засобирался к себе.
  - Как же невесту зовут? - спросил Григорьев.
  Никитин погладил козу и с горечью сказал :
  - Одинаково их зовут. Анфисами.
  Незаметно и подкатилась та самая суббота вместе со свадебкой.
  Григорьев пришёл в ресторан минут за сорок до назначенного срока - фирма есть фирма. И если одну свадьбу залажал, то будь уверен, что долго ещё эту лажу люди будут помнить.
  Посмотрел Григорьев правильно ли накрывают столы, продумал встречу молодых и стал соображать как ему продержаться те два с половиной часа, пока не придёт оркестр. Григорьев знал, что в общем зале при играющем оркестре можно только танцевать и бесполезно даже рот раскрывать - ничего не слышно. Потом он зашёл в комнатушку к музыкантам. Там уже крутился Игорь Сейфуллин, руководитель оркестра и саксофонист. Сейфуллин приторговывал после десяти водкой по ресторанным ценам и имел хороший с этого хабар. Сейчас Игорёк вынимал из сумок заготовленный продукт, рассовывая по разным потайным углам.
  - Что, Вовчик, лабаешь сегодня? - спросил Сейфуллин и уложил последнюю бутылку в футляр от саксофона.
  Григорьев скривился :
  - Кой чёрт - лабаешь! Треплюсь. Клиент, блин, сегодня из лимонадников.
  - Ты что, адрес для таких клиентов позабыл? - искренне удивился Игорь.
  - Нельзя. - пожаловался Григорьев. - Сосед по даче. Откажи - вони не оберёшься.
  - Так это и бывает - посочувствовал Сейфуллин, - Оно и на Ё бывает, и на Я бывает. Только для нас всё равно в какой позе.
  Они бы, может быть, и далее вели бы неспешную беседу о коварных и неблагодарных клиентах, но Григорьев вовремя глянул на часы.
  - Ну, я пошёл своих встречать. - и обернулся в дверях, - Ты Игорь, не прессуй их очень. Подопьют - сами башлять станут.
  Григорьев вышел в фойе. Там курицей металась жена Никитина. Увидев Григорьева она радостно всплеснула ручками и затараторила :
  - Я уже не знаю,что и думать! Наших нет и нет! Должны были приехать ещё полчаса назад. Не случилось ли чего?
  Григорьев успокоил :
  - Дело обычное... В фотоателье, наверное застряли. Вы не волнуйтесь, мамаша.
  - Как тут не волноваться? Анфисины дядья из Донецка нагрянули. Очень сильно пьют.
  Григорьев и тут нашёлся :
  - Ваш- то не пьёт. Чего попусту нервничать.
  Мамаша смолкла на секунду, подумала и неожиданно заявила :
  - Лучше бы он пил.
  Тут- то и начала шевелиться у Григорьева подлая мыслишка, оформившаяся и созревшая несколько позже, когда приехали гости и Григорьев своими глазами увидел хвалёных Анфисиных дядьёв.
  Да! Было за что хвалить этих мужиков. Было! На голову возвышались над кучкой гостей трое широкоплечих мужиков, одетых в одинаковые бежевые костюмы. Богатырские груди, украшенные цветастыми галстуками гордо выпирали из пиджаков. Братья шли ровным строем. И по тому как неестественно прямо они держались, по тому как подпирали друг друга плечами, понял Григорьев, что братаны смертельно пьяны и стоят на ногах только в силу многолетней привычки.
  Пока шли поздравлялки, Никитин отвёл Григорьева в уголок :
  - Не знаю, что и делать, Вова? Пьяные они очень. Как бы чего не вышло?
  - А ты им больше не наливай. - предложил Григорьев подлую идею. - Ты водку на стол вообще не выставляй - ходи вокруг стола и смотри кому налить, а кому нет.
  - И то! - обрадовался Никитин. - Золотая, Вова, у тебя голова.
  
  
  - Ну, и зачем это Григорьеву? - спросил я у Мефодия, - Нафига это надо? Я что - то не пойму.
  - Сам придумал - сам и разбирайся. Значит надо! - парировал он, как ни в чём ни бывало.
  
  
  Гости уже выпили по первой за молодых, потом Григорьев, подождав чуток, пока Никитин пройдёт вокруг стола и нальёт каждому персонально, залудил второй - за семью и за любовь. Народ потихоньку оживлялся, зазвякали вилки о тарелки и начались приглушённые разговоры. Только Анфисины дядья сидели, уставясь в пустые рюмки. На их лицах зрело непонимание.
  Григорьев посмотрел на молодожёнов. Они сидели вполоборота друг к другу, держась за руки, и смотрели друг другу в глаза. С таким наслаждением рассматривает младенец новую погремушку, тянется к ней ручонками и пускает радостные пузыри.
  Григорьев отметил, что Никитин с бутылкой в руках пошёл в третий рейс, и собрался прокричать здравицу за родителей молодожёнов. Но до одного из дядьёв дошёл оскорбительный смысл происходящего. Он встал и рванул своими лапищами рубашку. Мимо Григорьева просвистела пулемётная очередь оторвавшихся пуговиц и разбила бокал на соседнем столике. А богатырь - дядя толкнул речь:
  - Мне не свадьбе моей племянницы выпить не дают? Я эту сраную Латвию
  счас с землёй сравняю!
  После такой речи дядя вылетел из- за стола и побежал в коридор, чтобы претворить в жизнь свои обещания.
  За столами вырос и заколебался женский вой.Громче всех вопила супруга
  обиженного. Она голосила, как по покойнику :
  - Васенька! На кого же ты меня оставил!
  Как ни странно, остальные дядья молчали. Похоже, что они не успевали оценить так быстро меняющуюся обстановку.
  Григорьев сделал успокаивающий жест и пошёл следом за оскорблённым.
  Но, когда он вывернул в ресторанный коридорчик, там всё разрешилось само собой. Дядя сидел на полу в обнимку с Фелей, могильщиком коммунального кладбища. Феля, хрупкий и тоже в стельку пьяный, левой рукой приобнимал дядю за богатырское плечо, а правой помахивал перед дядиным носом :
  - Ты должен понимать, чувак, какая у меня профессия полезная. Я вот этими руками тебя, положим, убью, и этими же руками закопаю.
  Дядя с глубоким пониманием относился к Фелиным речам и после каждого предложения вставлял своё :
  - Уважаю!..
  Тут налетели женщины вороньей стаей, подхватили Василия и поволокли за стол.
  Только Григорьев собрался двинуть тост, как до второго дяди докатило.
  Он встал и, как ни странно, слово в слово повторил речь первого.
  Дальше всё было по сценарию. Дальше Григорьев уже не работал, а спокойненько сидел, наблюдая за повторяющимися попытками сравнять Латвию с землёй.
  Уже заполнился ресторан, уже вышел и загремел оркестр, а Анфисины дядья всё выбегали, и хороводом носились за ними женщины, отлавливая и успокаивая.
  Григорьев вывел Никитина в курилку :
  - Ну, я пойду пожалуй. Тут я больше не нужен.
  Никитин начал суетиться, благодарить, и только сунул Григорьеву конверт с гонораром, как от дверей послышалось:
  - Вы только посмотрите, товарищ лейтенант, что они тут творят! Это же налицо нетрудовые доходы! Я Вам докладывал, а Вы не верили.
  В дверях стояли Жоржик и лейтенант милиции.
  Жоржик тут же закатил речугу о торжестве социалистической законности.
  Он заливался соловьём, а Никитин взял милиционера под локоток и отвёл в сторонку. О чём они там говорили - неизвестно, но вскоре лейтенант подошёл к Жоржику и попросил предъявить документы. И, посмотрев замусоленный паспорт, жёстко взял Жоржика за руку повыше локтя. И они ушли в ночь.
  
  
  - Сукин сын, этот Жоржик - вот кто. - сказал я Мефодию.
  На что он спокойно возразил :
  - А что плохого в том, что человек верит в правоохранительные органы? Ушла жена к другому - позвони в милицию и всё будет в порядке.
  - Ну, ну! - сказал я, - А свадьбу зачем портить?
  - А Жоржик и не портил. - сделал вывод Мефодий, - Портил Григорьев. Пустое это всё. Потому что качество застолья на качество семейной жизни не влияет.
  
  Вот как Мефодя красиво закрутил! Алкаш, а понимает.
  
  И я вспомнил, что это была одна из тех немногих супружеских пар, которые жили долго и счастливо, несмотря ни на что.
  
  
  
  Г Л А В А 9
  
  В которой становится ясно, что надо делать для того, чтобы жить долго.
  
  
  
  
  В тот день Григорьев работал в ночную смену.
  
  - Ну, ты, брат, загнул! Как это он мог днём работать в ночную смену?- спросил Мефодий каверзно.
  Я подумал и согласился :
  - Да. Что - то тут не то. Ну, ладно придираться. Как я ещё скажу?
  - Мог бы как- нибудь, если бы напряг оставшуюся извилину. - заявил этот гад.
  - Разговоры разговариваете! А про меня забыли! - из угла лохматым шаром выкатился Константин. - А у меня и лапы уже исчезли. И рот тоже. А ну- ка быстренько придумай мне всё это назад! Только лапы я хочу с когтями. Чтобы этому Мефоде как дать!..
  - Ты заткнись, конкретно. - прикрикнул Мефодий, - А то выброшу в окно. Там мальчишки тобой в футбол играть будут.
  Я придумал бедолаге Константину лапы, как у кенгуру, и рот до ушей. Лапы прижились сразу. А рот завис в воздухе улыбкой Чеширского кота. Константин, подпрыгнув, поймал его и прилепил к морде.
  - Побежали пиво пить! - пригласил он Мефодия.
  - Это дело. - одобрил тот. - Обмыть - это святое. Иначе пути не будет.
  
  Одним словом, в тот день Григорьев работал в ночь потому, что заболел
  Мишка Шаповалов. Давление у него врачи нашли. А Григорьев подменял
  болящего. Вот так!
  После длительной припухаловки в своей мастерской Григорьев наломался за смену до мятликов в глазах. Так наломался, что заснул в трамвае и проехал свою остановку. День, похоже, наступал не совсем удачный.
  А тут, вдобавок, вспомнил Григорьев, что ему надо ещё забежать к Люсе за продуктами.
  Эта Люся была не баба, а клад. Мужик у неё работал на мясокомбинате шофёром и, естественно, приноровился вывозить кое - что.
  А Люся приноровилась это кое - что продавать надёжным людям. Осторожна была эта Люся, как крыса, поэтому ни разу и не попалась. Да если бы и попалась, так что? У неё было чем откупиться. Но она всё - равно осторожничала.
  Григорьев, выполняя инструкции, позвонил Люсе из автомата и сказал пароль :
  - Я по объявлению. Вы квартиру сдаёте?
  - Я объявление не давала - ответила Люся. - Вы позвоните Марии.
  Это и был второй пароль, который надлежало сказать Григорьеву.
  Григорьев прошёл от остановки узкой улочкой и попал на бывший городской бульвар, обсаженный старыми тополями. Он вошёл в подъезд
  частного дома и позвонил. А, когда из- за двери спросили кто, сказал, что от Марии.
  Люся открыла, суетливо оглядела коридор и за рукав втянула Григорьева в квартиру. Магазин у Люси был что надо и располагался прямо в кухне. И ассортимент был подходящий. Григорьев до знакомства с Люсей и не представлял, что местный комбинат всё это производит.
  Полчаса понадобилось, чтобы выбрать, взвесить, расчитаться и Григорьев
  побрёл домой.
  Дома переоделся, рассовал в холодильник колбасу с ветчиной, объяснил по телефону настырному мужику, что Клава здесь не жила, не живёт и жить не будет, и сразу же прилёг. Прилёг и полетел вниз, в тягучий и необыкновенно сладкий сон.
  Разбудил Григорьева телефонный звонок. Григорьев вынул из сна правую руку и решил послать этого Клавиного хахаля во все места, какие удастся вспомнить. Но это был вовсе не хахаль. Это звонила жена Григорьева, Валентина.
  - Это ты, Вова?- спросила Валентина и заплакала.
  Тут Григорьев проснулся окончательно:
  - Я. Кому же тут ещё быть? Что случилось? Ты чего ревёшь?
  - Я не реву - это я радуюсь - сообщила Валентина и снова заплакала. Поплакала, а потом уточнила :
  - Я радуюсь, что ты живой. А то тут духовики тебя поминают и выражают соболезнования. Ты жди - я сейчас. И снова заплакала.
  Чего - чего, а слёз Григорьев терпеть не мог. Поэтому он проснулся окончательно, покурил на кухне и пошёл в ванную.
  Он порезался пока брился и от этого настроение у Григорьева испортилось ещё больше. И тут вломилась весёлая компашка - жена в сопровождении друзей. Они кричали, что пришли на поминки, демонстрируя в качестве вещественного доказательства в хлам пьяного тромбониста Яшку. Григорьев всегда терпимо относился к таким налётам, хотя личных друзей за свою жизнь так и не завёл - пользовался жениными. Не то, чтобы характер у Григорьева был поганый - нет. Просто он не хотел разочаровываться в людской породе. А когда заводишь друзей, рано или поздно это разочарование приходит. Вот Валентина, напротив, обрастала друзьями, как собака блохами. А потом переживала неделями, когда очередная подружка делала ей подлянку.
  Словом, так ли, этак ли, но народ расположился кто где. Григорьев соорудил закусочку на скорую руку. А, когда публика подняла стаканы за упокой его Григорьевской души, он не выдержал :
  - Кто - нибудь объяснит смысл этой комеди?
  Тут вспомнили про Яшку, вынули его из угла и растолкали. Из несвязного Яшкиного рассказа Григорьев понял следующее :
  Пятеро духовиков, и Яшка в том числе, отправились 'лабать жмура'. Если по человечески, пошли играть на похоронах. Отлабав своё и получив башли, оркестранты не торопясь направились к выходу. И только поравнялись с помещением для траурных церемоний как оттуда вынесли очередного клиента. Лабухи постояли из уважения, а любопытный Яшка выхватил из хвоста процессии худенького блондинчика и поинтересовался, кого хоронят. Блондинчик охотно объяснил, что хоронят Владимира Васильевича Григорьева, который повесился третьего дня, и что жена на похоронах не присутствует - инфаркт.
  Яшка поведал новость музыкантам. Коллектив огорчился, но не столько по случаю внезапной смерти товарища, сколько потому, что им ничего не сообщили.
  Приехав в бюро оркестров и уложив инструменты, лабухи скинулись по трояку, чтобы помянуть, как следует. А напоминавшись, случайно наткнулись на Валентину и стали соболезновать, кто как мог.
  В конце рассказа Яшка изнемог настолько, что только и мог произнести тост за здоровье усопшего и выпить пару глотков.
  Друзья охотно поддержали инициативу, а журналист Сенька Пашечкин, отличающийся профессиональной способностью изрекать пошлятину, с важным видом, сообщил :
  - Ну, теперь Вова до ста лет жить будет! Примета такая есть. Народная.
  Эта мысль народу тоже понравилась и далее шло всё, как обычно - Окуджавские песни под гитару, жалобы на начальство и на козни сослуживцев. Словом, всё, как всегда. Только Григорьев, покуривая на кухне, обещал сам себе, что при первой же встрече будет бить Жоржика долго и больно. Обещал, хотя и знал, что не поднимается у него рука на этого паразита, потому что привык Григорьев к Жоржику, как к родному. Может быть, потому и привык, что этот негодяй Жоржик был единственный в стране человек, который верил во всё, что говорилось с трибун. И в справедливость тоже искренне верил. А Григорьев давно уже ни во что не верил и верить не мог.
  - Не научили меня верить - сокрушался Григорьев, - Не научили. Меня научили только выживать. Я - раковая клетка, которую ни черта не берёт.
  Я рано или поздно сожру и эту страну, и этот строй, который меня выдрессировал на свою же голову.
  Так вот угрызался Григорьев и сам не верил в искренность этих угрызений - что только в голову не придёт русскому человеку после четвёртой рюмки.
  - А что? - спросил я у Константина, - Действительно примета такая про похороны есть?
  - Кто его знает. Может и есть? - Сказал он задумчиво.
  
  
  Г Л А В А 10
  
  В которой Жоржик улетает за границу.
  
  
  
  Хороша осень в тех краях, где Григорьев боролся с Жоржиком. Ох, хороша!
  Впрочем, осень во всех краях хороша. В тех, правда, где она есть. А
  то ведь есть целая куча стран и загадочных мест, где осенью и не пахнет. И стоит там вечное лето. Жара, небось, такая, что - Спаси Господи! И масса разных неудобств. Бананы жрать приходиться, как обезьяне ...Словом, мало ли ещё чего...
  Вот об этом и о многом другом рассуждал Григорьев прогуливаясь с Жоржиком по плоской крыше цеха. Был обед. И погоды стояли редкостные. Друзья покуривали и любовались осенним лесом, что так хорошо был виден с высоты.
  - А что, Вова? - спросил Жоржик, - Если на лодке уплыть в Швецию - плыть долго надо?
  - Не знаю... - протянул Григорьев и спохватился, - А тебе в Швецию на хрена?
  - Там, говорят, у них социализм в действии. - сказал Жоржик, - С человеческим лицом. Там, говорят, у них такие, как я не психи считаются, а лидеры. Чувствуешь разницу?
  Григорьев разницу чувствовал, но попытку отговорить Жоржика от затеи
  всё - таки принял.
  - Это тебе весной надо. Сейчас шторма - потопнешь.
  - Лучше лежать на дне!.. - заорал Жоржик старую песню. Потом ему щёлкнула новая идея :
  - Василич! Блин горелый! А если по воздуху?
  - Ты что? Самолёт угнать надумал? - насторожился Григорьев. И подумал про себя:
  - А ведь угонит, засранец, если задумает! Как пить дать, угонит.
  - Зачем мне самолёт? - удивился Жоржик. - Я и сам летать умею не хуже твоего самолёта. И, причём, радар меня не берёт и аэродрома мне не надо. Я сначала в Германию рвану, освоюсь, а уж потом... - Кондратьев не успел рассказать, что будет потом потому, что получил от Григорьева крепкую затрещину:
  - Ты это мне брось,охламон! - нахмурился Григорьев - Что ты в Германии делать будешь? Ты же язык не знаешь!
  - А я буду нелегалом. А зачем нелегалу язык? - сообразил Жоржик - Зачем ему язык, когда он и так нелегал.
  Это была железная логика и Григорьев не нашёл, что ответить.
  Но через минуту решил перевести разговор в житейское русло :
  - А насчёт полётов - это ты загнул немного, согласись. Люди не летают.
  - Это люди не летают, а я очень даже летаю.
  С этими словами Жоржик, разбежавшись, вспрыгнул на ограждение крыши, взмахнул руками, словно собирался нырнуть в воду ласточкой, и исчез.
  Только поднялась недовольная ворона, сидевшая внизу, сделала круг
  над Григорьевым, и полетела в сторону леса.
  Григорьев постоял несколько секунд в оцепенении, потом, замысловато выругавшись, побежал в цех.
  Он не стал вызывать лифт, а бежал по чёрной лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и холодея от ужаса.
  - Блин! Сейчас поднимут этого козла - всю жизнь потом будешь доказывать,
  что не сталкивал его с крыши. Тем более, что я столько раз публично грозился замочить паскуду.
  Всё же нужно отдать должное, несколько раз подумывал Григорьев, что надо бы вызвать скорую, но тут же отбрасывал эту вредную мысль в сторону.
  Григорьев наконец - то опустился на этаж, где была мастерская, но в мастерскую не пошёл, а заперся в туалете, и, лишь услышав шаги в коридоре, как ни в чём ни бывало, вышел. Вышел и на своё счастье столкнулся с Илмаром Карловичем - тот неторопливо обходил свои владенья и вид у него был точно, как у Некрасовского Деда Мороза.
  - Ты что, Вова, над организмом издеваешься? - Илмар Карлович потёр подбородок левой рукой, - Не даёшь пище перевариться - сразу в туалет.
  - Да вот, живот схватило. - пробормотал Григорьев и пошёл в мастерскую.
  Там он сел в кресло для начальства и, закурив, начал просчитывать варианты. По всему выходило, что и в этот раз у него есть хорошие шансы выкрутиться. Только всё - равно тревожно и неспокойно было Григорьеву.
  И не потому, что Жоржик погиб - все мы там будем. А потому, что всех вариантов не предусмотришь и вполне можно залететь, как кур в ощип.
  Потом загудели под окном машины, раскатились голоса и Григорьев понял, что Жоржика нашли. Мелькнула, правда, мыслишка, что если бы нашли на полчаса раньше, то... Но Григорьев эту мыслишку выставил и закрыл за нею дверь. Живым - живое!
  Когда через полчаса в мастерскую постучал Илмар Карлович, чтобы деликатно рассказать Григорьеву о случившемся, Григорьев был уже в полном порядке и, напевая, малевал стенгазету.
  
  
  Вот и закончилась история про безобидного и никому не нужного городского сумасшедшего, который и жил глупо, и смерть нашёл глупую.
  И всё это для того, чтобы однажды...
  - Ну давай, загни что- нить похитрее! - подбодрил меня Мефодий.
  - Чтобы... чтобы однажды... - напряг я извилину и закончил неожиданно, - Не знаю. Но не может быть, чтобы всё это было зря.
  
  
  Нью Йорк- Черри Хилл
  2000- 2007 г.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"