Где- то в конце шестидесятых годов ехали мы с другом поездом Рига - Москва. Вагон был чистенький и уютный. Рижские составы в то время, вообще, отличались чистотой, салфеточками на столах и хорошим чаем. В купе кроме нас никого не было. Получилось так, что мы не сумели взять билеты в плацкартный вагон и пришлось разориться на купейный. У нас была с собой бутылка красного Алжирского вина, самого дешёвого по тем временам. Вот мы и наслаждались жизнью и комфортом как могли. Выпив по глотку, мы вышли в тамбур на перекур. Там уже стоял мужичок и скручивал "козью ножку". Мужичку на первый взгляд было лет шестьдесят. По нашим тогдашним представлениям - глубокий старик. Седые волосы, постриженные под "полубокс". Седая, окладистая борода. Он бы сошёл за Деда Мороза будь ростом повыше. У этого деда был новёхонький костюм, из- под бороды выглядывал галстук, на ногах красовались лаковые туфли. Я так подробно рассмотрел старичка, потому что давно не видел как в поезде курят самосад. Мы- то с другом курили Шипку. И дёшево и сердито.
Пока я любовался лаковыми туфлями, дед прикурил, затянулся пару раз и предложил:
- А вот попробуйте моего табачку. Попробуете - другого не захотите.
Валерка сдуру попробовал. А потом кашлял до слезы. Дед остался доволен:
- Свой табачок. "Вырви глаз" называется. У меня дома всё свое. И молочко, и хлебушек, и мясо, и водочка. Соседи куркулём кличут. А я не обижаюсь, потому что куркуль и есть. И отец мой был куркулём. И дед. Работящие были мужики. Хозяйственные. А сейчас вот домой еду. На родине побывал, посмотрел всё, с людьми поговорил. Погостил - надо и честь знать. Теперь домой еду.
- Далеко ехать? - спросил Валерка.
- Ох, далеко, сынок. - обрадовался дед вопросу. - В самую что ни на есть тайгу.
Дед радостно засмеялся и фальшиво пропел:
- Кругом тайга, одна тайга, а я посередине.
А потом добавил:
- Ах, сынки! Если бы вы знали какое это счастье на родине побывать.
- А как же это Вас из Латвии в тайгу занесло? - снова встрял Валерка.
- Из Литвы. - ответил старик. - Мы под Паневежисом жили. На всё промысел Божий. На всё. Когда красные пришли в сороковом году, то нас выселили к чёрту на дуду. Так же, как и других кулаков. Всех, кто похозяйственней был - в товарняки и в путь дорожку. Мне четырнадцать лет было. Успел в карманы зерна насыпать. Тем и спаслись. На этапе из этого зерна похлёбку варили. На пару раз хватило. Сестра умерла ещё на этапе. Слабенькая была. А отец уже на выселках отошёл. Нас высадили в тайге на берегу речушки, дали топоры, пилы, продукты и уехали. Живи как хочешь. Сентябрь на дворе, а у нас ничего - ни хаты, ни запасов. Вот, и начали строиться. Что делать? Многие померли. А я живой. И очень даже. Это тоже счастье, сынки, живым остаться.
Дед достал носовой платок и промокнул повлажневшие глаза.
Я спросил:
- Так что же Вы в Литве, на родине не остались? Сейчас, ведь, можно.
Дед засмеялся:
- Свободы там нету. Понимаешь, сын, свобода не та. Куда ни ткнись, заборчики, межы, дорожки, тропинки. Туда не ходи, сюда нельзя. А у меня на тридцать вёрст вокруг всё моё. Хочу пашу, хочу кошу, хочу по траве валяюсь. Дети и внуки отдохнуть приезжают. Все при деле. Все по городам поразъехались. Мой хутор для них родина. Как же это мы с Алдоной всё это бросим?
Помолчали. И дед уточнил:
- Алдона - это жена моя.
Потом он затоптал окурок, пожелал нам счастливого пути и ушёл.
Мы тоже вернулись в купе. Там снова глотнули паршивого Алжирского и Валерка сказал:
- Туфту дед гнал. Как же это он из Литвы рижским поездом едет?
- А кто его знает? - задумался я. - Может, и врал дед. А может, и не врал. Сейчас уже не узнаешь.
Тут мы стали обсуждать прошедшую сессию и забыли об этом старике.