Двухъярусная яхта плавно качалась на волнах лазурного моря. Исполненная стариком на виолончели соната до-минор Ф. Верачини повергала находившихся в ресторане яхты гостей в немой восторг. Море, скрывающее в своих глубинах тысячи тайн, казалось, исторгало волны за волнами лишь благодаря этим волшебным звукам, и каждая нота невольно превращалась в волну: высокая в высокую, низкая в низкую. Do re mi fa sol, или si словно и земля, и небо в одно и то же время находились под властью этой чарующей музыки. Старик, закрыв глаза, не играл, а вместе с пианистом пел колыбельные темнее ночи.
Музыка уносила его в прошлое, в далекие детские годы, где навсегда остался их двухэтажный дом - изысканный особняк в стиле барокко. Там было всё для его детского счастья: любящие родители, прислуга, кошки, собаки... Здесь он вдали от всех мирских забот, был предельно счастлив. Но, увы, безоблачное детство длилось недолго. Осенью, 22 сентября 1922 года, когда они вместе с матерью на борту "Обербургомистр Хакен" уплыли в Германию, ребёнок еще ничего не понимал. Ему было всего 9 лет. В России началась революция. По дороге на чужбину, когда становилось очень холодно, он, вынув контрабас из футляра, занимал его место, и, спокойно уместившись там, пытался согреться. Это слегка забавляло его мать. Кажется, в этом впервые мать увидела знак судьбы - сын должен был стать музыкантом. Он так и остался маленького роста, не выше контрабаса. Подростком он часами играл на виолончели, контрабасе, скрипке, исполнял различные композиции Шуберта и Верачини...
Когда-то музыкантом был и его отец. При дворе Николая II он руководил оркестром из 20 музыкантов. Но во время бегства от большевиков их корабль потерпел крушение, и весь оркестр в полном составе вместе со своими инструментами затонул в Средиземном море.
После смерти матери музыкант обосновался в Ницце на лоне французской Ривьеры. Он играл в эмигрантских ресторанах, и этим стал зарабатывать себе на жизнь. В этом мире, кроме контрабаса у старика ничего и никого больше не было.
Его единственным другом и любовью был лишь контрабас, который, словно ревнуя его к слушателям, не давал жениться. Когда он приближался к столу бармена с дамой, в ходе беседы часто невольно оглядывался на инструмент. Контрабас окликал, звал его вернуться обратно на предназначенное ему одному место. Оставшись наедине со своим странным товарищем, старик рассуждал о житье-бытье. Порой он бранил инструмент, обвиняя его в своих неудачах, но чаще, обнявшись с ним, сидя дремал. Даже о великих композиторах он судил по тому, сколько в их произведениях контрабаса.
Живя на чужбине с тоской по родине, он уже не верил, что ему удастся вернуться. Он слышал о том, что на исторической родине всех бывших эмигрантов отправляли в ссылку в те места, где кругом одни густые леса и нескончаемые лютые зимы. В княжеских домах жили колхозники, и не могло быть и речи о том, чтобы восстановить свои права на родительскую усадьбу. Старик хорошо понимал, что у чужого огня ему никогда не согреться. Прикоснуться к родной земле было когда-то его самой заветной мечтой. Он неустанно искал встречи с земляками и в беседах с ними всегда напоминал им о своей мечте. Но его не понимали, считали сумасшедшим. Туристам и командировочным его неуемная тоска по горстке родной земли казалась безумной блажью. Они не понимали его.
Его последним пристанищем и рабочим местом продолжал оставаться этот огромный туристический корабль. Здесь он ел, спал и играл музыку. Иногда он замечал, что знает каждую доску на палубе, количество сучков в ней, историю всех пятен ржавчины корабельного корпуса, а звук колокола был зловещим напоминанием его горького приговора:
Бомм! Бамм!
Твоя жизнь принадлежит лишь волнам,
Ты собственность моря! Ни здесь и ни там
Родной земли не коснуться твоим ногам.
А какие удивительные сны он видел! Иногда даже ждал наступления ночи, как ждет глотка свежего воздуха потерпевший в пылающем доме, задыхаясь от дыма. И вот ему видятся румянощекие крепко сложенные женщины, от которых пахнет соломой и свежим хлебом. Они поют, голоса летят далеко над лесом и растворяются в густых серо-голубых небесах.
Ах, это русское небо! И как он мог сетовать на погоду раньше? Сейчас с огромным счастьем принял бы дождь, снег, ветер, грозу и упал бы в дорожную грязь, и купался в ней, упиваясь тем, какие родные эти русские бездорожья...
Но вот снова утро, стареющее тело дает о себе знать: ноет, не слушается... Приходится возвращаться во власть суровых реалий корабля.
Сегодняшний вечер был особенный. Необычные гости привлекли внимание всего корабля. На груди каждого из пятерых, как в витрине магазина, щедрой рукой были развешаны ордена: Герой Социалистического Труда, "Знак Почета, Орден Ленина.
Холёные иностранцы с трудом прятали насмешки над волосатыми ногами коммунистов. Но те не ничего не замечали, гордясь своими и кримпленовыми брюками, и медалями, точно кольчугой, покрывавшими всю грудь.
Среди них была и женщина, на груди которой висел всего один орден. Она была удостоена почетного звания матери-героини. Его присваивали матерям, родившим и воспитавшим десять и более детей.
Алкоголь потихоньку делал своё дело, и пьяный разговор, перемежаемый бурными взрывами хохота, привлекал всё больше внимания всего корабля. Старику было стыдно за земляков, он никак не находил себе места, ругал себя, считал виновником подобного поведения свою музыку. Пытаясь исправить ситуацию, он старался брать высокие ноты, чтобы скрыть от окружающих эту бестактность и невоспитанность.
Кажется, он переусердствовал, и хозяин ресторана - толстый француз - велел остановить музыку и приказал музыкантам немного отдохнуть. Отложив инструмент в сторонку, старик стал вытирать пот со лба.
К музыкантам подошли русские. После знакомства стало известно, что тут, в Европе, они проездом. Этот вечер решили полностью посвятить отдыху, а через неделю им предстоит вернуться на родину. Вдруг русская женщина подошла к пианисту и что-то шепнула ему на ухо. Тот вернулся к инструменту и заиграл "Калинку-малинку". Женщина пустилась в пляс. Когда она прошлась по кругу, трое её соотечественников тоже не усидели. Посетители ресторана зааплодировали. Ноги сами понесли старика в их круг.
На одном из коленец, выкидываемых стариком, на шею ему мешком повис пьяненький и неуклюжий земляк. Признав в музыканте своего, он с жаром зашептал ему на ухо, указывая на раскрасневшуюся бабу, кружащуюся так, что за поднявшимися солнцем юбками не стало видно лица её: Ты знаешь, она мать десятерых детей. Ее мы все целовали в укромные места. Тебе тоже советуем, передадим...- шепнул он старику на ухо.
Слова этого человека с медалями и орденами на груди привели старика в недоумение. За грудиной сильно защипало, и он упал за рояль. Через час он скончался в своей каюте.
В полночь старика вынесли на воздух. Капитан очень волновался. Документы покойного были не в порядке. Старик 70 лет прожил с Нансеновским паспортом, предпочитая сохранить статус беженца. При встрече с полицией могли бы возникнуть проблемы, потому его и отправили на корабль с глаз долой.
Естественно, покойника следовало отпеть. Но на корабле не было православного священника. Пришлось позвать повара - араба. Он принес Коран и начал читать суру Йа Син. Окончания молитвы не дождались. Один только пианист с печальным лицом неподвижно застыл, вслушиваясь в слова суры, как бы на себя примеряя ситуацию. Старика уложили в футляр для контрабаса и опустили в море. К концу молитвы футляр с покойным был уже на дне моря.
По воле случая или року, преследовавшему старика всю жизнь, футляр со своим страшным грузом утонул на том самом месте, где когда-то потерпел крушение корабль, на котором в последний путь плыли отец старика и его команда...
На дне среди обломков корабля уже лежало много разбросанных музыкальных инструментов, сплошь покрытых ковром мягких кораллов. Над большим белым роялем, стоявшим в середине, плавали разноцветные стайки причудливых рыб.
Этому странному оркестру не хватало только контрабаса. Ведь оркестр всегда обойдется без дирижера, но только не без контрабаса! На дне моря крышка футляра контрабаса вдруг открылась, и вышел красивый молодой парень. Из-за рояля, поздоровавшись, помахал ему рукой отец. Музыканты во фраках заняли свои места за инструментами.
Сура отзвучала, и повар с пианистом благословили старика с палубы корабля. Они медленно побрели в сторону каюты, как вдруг с того места, где футляр опустили в воду, раздались звуки Марсельезы.
Араб с пианистом замерли от изумления. Переглянувшись, они тут же вернулись назад, долго смотрели на воду, но кроме волн ничего так и не увидели. А тем временем небо озарили первые лучи солнца, и оно стало медленно подниматься. И по мере его восхождения, звуки оркестра доносились все громче и громче.