Экзамены остались позади. Немецкий Катюшка сдала играючи, почти без подготовки - и до сих пор удивлялась собственному нахальству. Нина Владимировна так хвалила ее, так хвалила, что Катюшка даже смутилась. А вот Зоя Кузьминична со вздохом объявила, что ее предмет Екатерина Быстрова знает на твердую четверку.
- Четверка, да будет тебе известно, означает "хорошо", - с ходу заявила Катюшка Гюнтеру.
Гюнтер посмотрел с удивлением - к чему, мол, клонишь?
- Тебя опять будут ставить мне в пример.
- В утешение готов заниматься с тобой все лето, чтобы осенью ты могла поразить Зою Кузьминичну, как поразила Нину Владимировну.
Это он всерьез?! - Катюшка приостановилась, поглядела на Гюнтера, как на врага. Нет, смеется... Хотя кто его знает, вот возьмет да уцепится за эту мысль, и будет мучить всякой там математикой сильнее, чем прежде - немецким.
К счастью или к несчастью, Гюнтер нашел себе другое занятие.
Придумка принадлежала Гарику, но Гюнтер тоже вдруг увлекся. Это Гарик сколотил из мальчишек помладше, готовых с утра до ночи гонять мяч на школьном дворе, футбольную команду. Это Гарик расшевелил райком комсомола на оборудование поблизости футбольного поля. Но капитаном команды неожиданно стал Гюнтер. Хотя почему неожиданно? Гюнтер не перехватывал инициативу и не стремился к лидерству. Просто он, по своему обыкновению, все силы вложил в новое увлечение. Никогда не испытывая потребности быть лучшим, он неизбежно становился лучшим, вот и все. Гарик не сердился. Он как-то разом повзрослел за этот год и мальчишескую страсть к соперничеству оставил в прошлом.
Верный своему принципу - трудиться на совесть - целыми днями пропадал Гюнтер на тренировках. Катюша тосковала. Не скучала, нет - у нее полным-полно было книг, да таких, от которых не оторвешься. А еще к ней вернулось старое увлечение: из глубин шкафа извлечены были старые краски и кисти, и на свет стали появляться один за другим незатейливые, девически милые пейзажики: золотисто-зеленая береза у дома тети Тони, кусты сирени в школьном саду, прибрежные ивы... Все было бы замечательно... если бы рядом был Гюнтер, Катюшка привыкла делить с ним чуть ли не каждую минуту и уж точно - каждый успех и каждую неудачу. Но Гюнтера не было, и Катюшка тосковала.
В конце июня в ней пробудился доселе мирно дремавший дар пионервожатой. И закрутилось, завертелось, завихрилось: игры, походы, костры...
- Рощу не спалите, - как-то со смехом предупредил отец, имея в виду облюбованную пионерами и Катюшкой ближнюю лесополосу, которая служила заодно и границей города.
- У нас каждый второй - юный пожарный! - бойко ответила Катюшка, встряхивая головой, в отросших почти до пояса и снова заплетенных в тугую косу волосах проскочили огненные искры. - И все мы без исключения - друзья леса!
- Не из тех друзей, с которыми, говорят, врагов не надо? - не унимался отец.
- И ты, Сережа, еще спрашиваешь, в кого это у нее такой характер! - подытожила мама.
Время от времени забегала Катюшка на тренировку, сидела - о, чудо! - тихонечко-тихонечко и уходила, не сказав иной раз Гюнтеру ни словечка. Почему-то не хотелось его отвлекать, хотелось просто сидеть и смотреть.. Сосредоточенность, которую Катюшка привыкла видеть в его глазах, которую и любила, и ненавидела, здесь владела Гюнтером всецело. Каждое его движение было точным, выверенным до совершенства; папа, любитель заковыристых словечек, сказал бы - рациональным. Краткие реплики, обращенные к игрокам, были, вроде бы, самыми обыкновенными. Гюнтер ни разу не повысил голос. И все же на поле он был немножко другим, не таким, как всегда. В голосе его появилось что-то такое, чему Катюшке долго не удавалось подобрать название, пока не пришло вдруг неведомо откуда непривычное слово - властность. Непривычное, но очень подходящее. Правильное.
Удивительное дело: новый Гюнтер нравился Катюше больше прежнего.
Мягкое, невесомое, словно пух тополей, тепло июня сменилось едким июльским зноем. Катюшка демонстративно пренебрегала неудобствами. Жмурясь по-кошачьи, жарилась на полуденном солнышке и вполглаза наблюдала за тренировкой. Не потому вполглаза, что разленилась, а потому, что втайне была смущена. Игроки, в угоду жаре сбросив рубашки, с азартом охотились за мячом. Катюшка никогда прежде не видела Гюнтера без рубашки. Или видела? Не вспомнить. Но если даже и видела... увидела впервые только сегодня. Увидела - и показалось, будто бы солнечный жар забрался под кожу, прокатился по рукам и ногам к самому сердцу. Катюшка прикрыла глаза, но из-под ресниц продолжала глядеть, незнамо зачем. Подумалось вдруг: полуденная жара бывает на удивление приятной, если, конечно, ты ее не боишься.
"Трус даже счастье не возьмет, испугается обжечь ладони", - так папа говорит.
Она, Катюшка, - не испугается.
...Этим летом Гюнтер и Катюша узнали об удивительных превращениях времени. Лето было долгим, невероятно долгим. Самым долгим в жизни Катюшки и в жизни Гюнтера тоже. И это притом, что дни, в трудах и радостях, пролетали стремительно. Зато ночи длились, разворачивались прихотливо, как действие увлекательного романа. Спать в такие ночи - проспать половину жизни.
Ночь стала добрым другом, она словно согласилась на все лето превратиться в добавочный день: истосковавшись друг по другу за тот, за настоящий день, Катюшка и Гюнтер вместе встречали закат, вместе встречали рассвет, успев от вечерней зари до утренней побывать и в своей зеленой беседке на берегу, и на "секретной базе" в катакомбах, и в сосновом бору, который вдруг сделался любимым приютом. Однажды, когда Гюнтер вполголоса рассказывал о священных рощах древних германцев, о преклонении сильных, воинственных людей, презирающих боль и смерть, перед могучими, презирающими зимнюю стужу елями и соснами, Катюшка вдруг поняла: свобода пахнет соснами, свежо и смолисто. Сосны, посылая привет своему собрату - ветру, покачивали гордыми вершинами, увенчанными янтарными летними звездами.
Теплыми июльскими ночами Катюшка и Гюнтер заново открывали для себя свой город. К исходу июля не осталось, пожалуй, ни одного уголка в городе, где они не побывали бы.
Они придумали игру в первооткрывателей. Тот, кто ухитрялся отыскать незнакомую улицу - да что там улицу, хотя бы переулок, закоулок, дворик! - получал право на желание. Уговорились, что проигравший не может отказаться выполнять это желание. Катюша вздыхала: ну что поделаешь, если Гюнтер быстрей соображает! Но вздыхала притворно: желания Гюнтера не противоречили ее собственным. А если и противоречили, то совсем чуть-чуть. Давно прошли те времена, когда за книжку на немецком Катюшку приходилось усаживать с боем. Даже Гюнтер признавался, что она порою цитирует по памяти стихи, которых он совсем не помнит. Теперь, расплачиваясь за проигрыш, Катюшка засела за драмы Шиллера... да так засела, что три дня не выходила из дому. А потом недели две ни о чем другом говорить не могла. В следующий раз Гюнтер пожелал, чтобы Катюшка повторила - на радость Зое Кузьминичне! - весь изученный курс, и взялся ее экзаменовать. Оказывается, он вовсе и не позабыл о своем обещании! Ну да, конечно, когда это Гюнтер что-нибудь забывал! Но сидеть над учебником в разгар лета?! Вслух Катюшка, конечно же, возмущалась, но в глубине души знала, что хочешь не хочешь, математику надо подтягивать и лучшего времени для этого все равно не найдется.
- Не можешь придумать ничего особенного, все немецкий да задачки, - ворчала она, когда Гюнтер забегал к ней после очередной тренировки.
- Посмотрим, что придумаешь ты, когда выиграешь! - смеялся он.
И она придумала. Еще как придумала!
Палисадник под Катюшкиным окном давным-давно утратил почетное право называться палисадником. Когда-то, когда Катюшка была маленькой, мама, как потом рассказывала, задумала приобщить ее к миру живой природы - и разбила возле дома цветник. Только вот у Катюшки были другие представления о живой природе. Живое - то, что бегает, а не то, что растет. Вот и обзавелась Катюшка сначала кроликами, потом котенком. Палисадник был заброшен. Раз в году, перед Первомаем, мама коротко подстригала садовыми ножницами всю растительность, не разбирая, где цветы, а где сорняки. За лето все это, как папа говорил, видовое разнообразие успевало дорасти да подоконника, а по осени предоставляло Катюшке нежеланную возможность наблюдать в окно все стадии медленного, печального увядания.
Вот этот-то палисадник и предстояло обустроить Гюнтеру - таково было желание Катюшки.
Поначалу думала: пусть возится один, я-де буду, ему назло, у окошка Шиллера читать. Но Гюнтер работал так ловко и увлеченно, что не утерпела: захлопнула книгу и взобралась на подоконник. Спрыгнула, не примериваясь - знала, Гюнтер поймает - и замерла, прижавшись к его груди. Он тоже не спешил разжимать руки.
- Сегодня я опять выиграю! - зловещим шепотом пообещала Катюшка.
И проиграла.
В начале августа вернулась Люська, она гостила у бабушки в деревне, и, недолго думая, присоединилась вместе с Гариком к ночным путешествиям Катюшки и Гюнтера. Игра стала вдвое интереснее, радость разрослась, помноженная на два.
Как-то, набродившись и насмеявшись всласть, вернулись на излюбленное место на пологом берегу реки, к двум ивам, которые, сплетаясь ветвями, образовывали беседку. Гарик развел костер у самой воды. Сели поближе к огню, поближе друг к другу: августовские ночи прохладные, не то что июльские.
- Я вам сейчас такое расскажу - обхохочитесь, - у Гарика, как всегда, была в запасе история. - Мамашин Барсик с моими голубями подружился. Нет, не в том смысле, что сожрал! Подружился самым дружеским образом. Залезаю я, значит, на голубятню...
- Тоже мне, скажешь... - начал обиженный невниманием Гарик, но Люська бросила на него сердитый взгляд:
- Правда, переговариваются! Гюнтер, о чем они говорят? Ты ведь все на свете знаешь!
Гюнтер улыбнулся, поглядел на Люську сквозь лукавый прищур.
- Предсказывают, - проговорил он загадочным полушепотом.
- Что предсказывают? - Люська заворожено смотрела на Гюнтера, будто бы и впрямь верила.
- Судьбу. Нашу судьбу.
- И что же они говорят? - даже Гарик понизил голос до шепота.
- Каждый должен услышать сам. Слушайте...
Костер щедро дарил искры ветру и воде. Ивы говорили друг с другом, с ветром, с водой. Говорили с Люськой, с Катюшкой, с Гариком...
Этой ночью ивы напророчили каждому из них счастливую судьбу.
Казалось, что силы, и душевные, и физические, так же бесконечны, как лето.
Но только казалось. Простуда, от которой Гюнтер сердито отмахивался два дня, на третий день уложила-таки его в постель. И это в начале августа, в самые радостные и роскошные дни торжествующего лета!
Катюшка, забросив все на свете, дни напролет сидела подле Гюнтера. Легкомысленно транжирила богатства лета, как представлялось мрачно настроенному Гюнтеру. На четвертый вечер он не выдержал:
- Ты скучаешь. Сидишь в четырех стенах, нет бы выйти на свежий воздух. Я бы пока мог и книгу почитать.
- Скучаю? - Катюшка расхохоталась. - С тобой - и вдруг скучаю?!
На Гюнтера вдруг напало дурашливое настроение. С той же целеустремленностью, что и в самых серьезных делах, он принялся за изготовление бумажных самолетиков. Целые эскадрильи устремились в направлении Катюшки, а она сбивала самолетики меткими хлопками...
...Фрау Берта постояла на пороге, покачала головой - и ушла бесшумно. Ни Катюша, ни Гюнтер ее не заметили.
Нет, Катарина, конечно же, милая девушка, очень милая. Но думается порою, что фройлейн из интеллигентной семьи должна вести себя сдержаннее и строже. Катарина и ее семья всегда были добры к ним, к Гюнтеру, этот долг никогда не возвратить. Счастье, что рядом с Гюнтером есть Катарина. Только не слишком ли рано их детская дружба претерпела изменения, которые требуют большой осторожности и внимания со стороны взрослых? Вот и сейчас на глазах у фрау Берты Катарина пересела со стула на край кровати Гюнтера. Нет, только лишь пересела, больше ничего. И Гюнтер - он ведь воспитанный молодой человек и никогда не позволит себе лишнего. Но почему бы ему иной раз не намекнуть Катарине, разумеется, очень осторожно, тактично, что следует соблюдать некие нормы...
Катюшка засиделась у Гюнтера до позднего вечера: спорили о шиллеровском Карле Мооре. Гюнтер находил в нем множество пороков - от бесплодной мечтательности до откровенного эгоизма, а Катюшка, горячась, защищала разбойника-бунтаря. Расстались так ни до чего и не договорившись, Гюнтер вслед язвительно посоветовал прочесть "Разбойников" в русском переводе, а то ведь, чего доброго, так и останется она при своих заблуждениях.
Фрау Берта проводила гостью - ровно пять шагов от крыльца до калитки. Катюшка по-немецки пожелала фрау Берте доброй ночи, вежливо-превежливо, разве что книксен не сделала. Почему-то тетю Тоню запросто можно называть тетей; завидев ее на другом конце улицы, можно приветственно помахать рукой. Никто не назовет Катюшкино поведение невоспитанностью. С мамой Гюнтера все по-другому, к ней следует обращаться "фрау", а здороваться и прощаться только тихим голосом, стоя на расстоянии вытянутой руки. Иначе - неприлично. Катюшка знает: мама Гюнтера больна и нуждается в заботе и понимании. Но как все-таки непросто бывает, когда опаздываешь на урок, замедлить шаг при встрече с фрау Бертой, благовоспитанно улыбнуться, чинно поздороваться!.. Какая, должно быть, грустная жизнь у фрау Берты!
Знала бы Катюшка, что, затворив калитку, фрау Берта направится к Гюнтеру и с такой же благовоспитанной улыбкой, таким вот тихим вежливым голосом поделится своими не слишком приятными мыслями.
Но об этом Катюшка не узнала, равно как и о спокойном, уверенном ответе Гюнтера:
- Я ручаюсь, мама, тебе не о чем тревожиться. Ручаюсь и за себя, и за Катюшу.
Не узнала Катюшка и о том, что несколькими днями ранее похожую беседу вели ее, Катюшкины, родители.
- Понимаешь, Оля, эти их ночные блуждания...
- Им по пятнадцать лет. Когда же еще, Сереженька, бродить в поисках неведомо чего и - вот что удивительно! - находить.
- Смеешься?
- Смеюсь. И тебе советую. Не вижу причин волноваться. Я целиком и полностью доверяю Гюнтеру.
- А дочери своей, получается, не доверяешь?
- Доверяю, конечно. Но Гюнтеру - больше.
Катюша не знала об этих разговорах и не должна была знать. Это лето принадлежало ей. И Гюнтеру.