МОИ РАЗГЛАГОЛЬСТВОВАНИЯ О ПОРУЧИКЕ ГОЛИЦИНЕ И ПРОЧИХ ГОЛУБЫХ КНЯЗЬЯХ
Происходило это в дважды золотую пору: на дворе прощально золотилось бабье лето, а я был еще фантастически далека от "бабьего" возраста: недавно мне сравнялось шестнадцать.
Я и Лешка под благовидным предлогом отпросились с уроков. Нам поверили - ну, насчет предлога. А что, мы ж не троечники какие-нибудь! И общественники не из последних, Лешку вон классная в глаза называет неформальным лидером нашего изрядно разболтавшегося за каникулы коллектива, я по праву могу претендовать на звание ведущей актрисы школьного театра, и музей только на мне и держится... Но мы поступили, как троечники, - попросту отправились бродить по городу.
Лешка рассуждал о планах на взрослую жизнь. Хорошо так рассуждал, взвешенно, как будто бы и вправду все распланировал на много-много лет вперед. Я даже чуть-чуть засмущалась, потому как до сих пор понятия не имела, куда буду поступать, и вообще, фантастическая повесть, которую я по вечерам кропала в общей тетрадке, занимала меня значительно больше, чем реальность.
А реальность сегодня была на диво хороша: солнце светило так, что и асфальт, и воздух казались зеркальными, и в этой системе зеркал будущее и прошлое отражались так же ясно, как и настоящее.
Лешка рассуждал. Я заслушалась - так все получалось ладно да складно. Как вдруг...
- А вообще, смысла ни в чем в этом нет, - резюмировал Лешка.
Я удивилась. Но ничего не сказала. Лешка был самый умный из моих приятелей, и я очень боялась, что он посчитает меня дурой.
- Ну, сделал я карьеру, ну женился на умнице-красавице, ну, все у меня отлично... и чего? Каждый день одно и то же, скучища смертная. И все, что мне остается, - делать вид, что все путем и втихаря бухать. Втихаря - чтоб никто не сказал, что спиваюсь.
Наверное, мое удивление все ж таки было очевидным. Потому что Лешка, поглядев на меня, заверил самым авторитетным тоном, на какой только был способен:
- Это у всех так. Без вариантов. И у тебя так будет. Ты пишешь, пока у тебя внутренние ресурсы есть. А потом тебе тоже допинг понадобится. Ты думаешь, почему всякие деятели культуры квасят поголовно?
Я не была лично знакома ни с одним, а вот Лешка во всяких кругах вращался. Так что я поверила ему на слово. И опечалилась.
- Ты знаешь, чего бы я хотел больше всего? - мечтательно и таинственно спросил Лешка. У меня холодок пробежал по спине: вот сейчас, секунду спустя, я узнаю что-то такое...
- Поучаствовать в психической атаке. Ты ведь понимаешь, я в некотором роде эстет. В парадном мундире, при наградах, на пулеметы... - он осекся и решительно закончил: - Чтобы потом никаких эмиграций и прочего.
"Потому что я в некотором роде патриот", - ехидно подсказал мой внутренний голос - и я устыдилась: слишком умным казался мне Лешка и слишком патетическим был момент.
- Хотя, если вдуматься, вот кем бы ты могла быть, родись в то время?
Ну, тут без вариантов, я свою родословную - о пышном генеалогическом древе речи не шло - могла до четвертого колена проследить, сплошь простые землепашцы.
- Крестьянкой какой-нибудь забитой, - не дожидаясь моего ответа, констатировал Лешка. - Да и я... Правда, тут как посмотреть. Есть такая версия, что наш род происходит от литовских князей. Так что, может, у меня и был бы шанс стать офицером.
- А сейчас?.. - робко начала я. Многие ребята с нашей параллели собрались в военные училища, так что вопрос не казался мне неуместным.
Лешка презрительно скривил губы. Но потом все ж таки удостоил меня ответа:
- Сейчас? В армию? Ты еще скажи - на срочку. Я что, дурак?
Я смущенно умолкла.
Нам было по шестнадцать лет. Не золотом, но медью облетал на пыльный асфальт тысяча девятьсот девяносто пятый год.
Теле- и радиоэфир переполнили песни, всячески эксплуатирующие белую идею. На смену наивным клише профессиональных, чуть ли не потомственных пропагандистов пришло стремление газетчиков отмыть добела даже радикально черного кобеля. Одни радостно поплыли по течению, подгоняемые новыми веяниями, другие выжидательно притихли. А третьи, самые деловитые и дальновидные, принялись изобличать грехи и ошибки сравнительно недавнего прошлого, понимая, что это - гарантированный кусок пирога как минимум на ближайшее десятилетие. Романтизация белых происходила на фоне дьяволизации красных... как будто бы в самой по себе гражданской войне мало драматизма! Замельтешили на экранах потомки белоэмигрантов, почему-то сплошь титулованные, складно, хотя и с выраженным акцентом рассуждающие о "России, которую мы потеряли". Пожалуй, я и расчувствовалась бы, да вот беда: в это время мы, тоже потомки переживших гражданскую войну, теряли свою Россию. И эти - не по ту сторону баррикад, а всего лишь по ту сторону экрана - вольно или невольно помогали тем, кто у нас ее отнимал.
Да и некоторые из нас, тех, кто был по сю сторону экрана, растроганно, трагедийно вздыхали по прежним утратам. И в эти несколько мгновений сладостного страдания каждый из них, конечно же, воображал себя не мужиком, сменившим плуг на трехлинейку и никак не могущим совершить обратный обмен, а благородным поручиком, поднимающимся в психическую атаку и вспоминающем о своей прекрасной княжне...
...Многим из фантазеров было куда больше шестнадцати лет.