Мурзик

1.

- Лыжню, лыжню! - весело кричит здоровенный парень-санитар. А всем встречным-поперечным не до веселья. Они испуганно прижимаются к стенам коридора, благоразумно пропуская вперёд процессию с носилками на колёсах. На носилках полуживой пациент, коего в спешном порядке доставляют в операционную.

- Аккуратнее, аккуратнее, - ворчит доктор-хирург на санитаров, которые перекладывают пациента на операционный стол. - А то больной не доживёт до начала операции.
- Вам же лучше! - весело отбрёхивается здоровяк, - Отвечать за него не будете.
- Аха, ты ответишь, - парирует хирург.

- Дохтор, я буду жить? - Пришёл немного в себя. Видимо, укол подействовал, да после быстрой езды и встряски на носилках. Пошутить так попытался.

- Я анестезиолог, - отвечает "дохтор". До неё, ясное дело, не дошло, что пациент эдак шутит. - Сейчас я Вам дам наркоз, и Вы уснёте, - говорит она, накладывая маску на лицо. - А когда Вы проснётесь...
- ... буду законченным наркоманом, - пробормотал. - Если прос... - и погрузился во тьму.

2.

Очнулся от шума: "Пульса нет! Остановка сердца!". У кого пульса нет? У кого остановка сердца? Открыл глаза. Перед глазами потолок. Который вдруг начал приближаться. Оглянулся по сторонам. Операционная.

О, оказывается, тут много народа. Думал, их всего-то двое-трое должно быть... Ну, скажем, хирург, медсестра... ну, анестезиолог ещё. А их много. А в самом центре увидел... себя, родимого. Бледновато смотрится, однако...

Ясненько... Вот, так, оно и бывает. Всё как по писаному. Душа отделилась от тела и увидела своё тело со стороны. Даже скучно, настолько это обыденно. Впрочем, почему же обыденно? Это впервые в жизни. В первый и, похоже, в последний раз. Если только это не сон.

Сначала, было, взгрустнулось, а потом стало даже смешно и любопытно. Захотелось разглядеть всё повнимательнее. Заглянуть, к примеру, в соседнюю палату - что там творится. Чтобы потом, а вдруг, если что, рассказать всем о том, чего по идее не мог видеть и знать. То-то все удивятся!

Не судьба. Словно ветерком лёгким повеяло и понесло куда-то вон из этого мира. А что, душа, она, ведь, не материальная и массы, поди, не имеет, а, если и имеет, то незначительную. Много ли силы надо, чтобы её унести?

Словно в тумане каком-то очутился. В очень светлом, но не ярком. Как-то так. То есть туман этот светлый очень, но глаза не режет. А, ну, да - глаз нету, они там, в операционной остались. Вместе с телом.

А потом туннель и, как водится, свет в его конце. И, вроде бы, не несёт уже вперёд ветром, словно лист осенний, а на ноги встал. И туннель вовсе не туннель. Похоже на дорогу, вдоль которой по краям люди стоят. Много людей. И по дороге тоже люд движется. По одиночке. Некоторые, кто молча, кто восклицая, узнают кого-нибудь из стоящих на обочине, подходят, обнимаются, переговариваются и идут дальше.

Стал вглядываться во встречающих. Или провожающих. Попробуй разбери тут.

Увидел: стоят двое - женщина лет тридцати и парень лет семнадцати-девятнадцати, не больше. Лица знакомые до боли, а кто такие - не понять. Женщина очень на мать похожа. Но мама дожила до восьмидесяти с лишним. А парень... парень похож на отца! Вернее, есть в семье старая фотка... то есть, уже, была... То есть, есть, куда же она денется... Так, всё-таки, есть в семье старая фотка, где отец как раз перед самой армией сфотографирован. Так, вот, этот парень - вылитый отец на той фотографии.

А они явно узнали, смотрят и ждут... Робко и неуверенно подошёл к ним.
- Какой ты взрослый... - сказала мать.
- Я так и знал, что он старше меня будет, - сказал парень-отец.

Обнять бы и поцеловать их, но... неловко как-то. Вроде бы точно, это - родители, но, с другой стороны, недоразумение берёт: они моложе, и сами годятся в дети, а то и внуки...

- Ничего, ничего, - ободряют они, - всё нормально!
И через некоторое время, словно напоминая:
- Ну, ладно, ты должен идти...
- Куда? - спросил, словно очнувшись.
- Туда, - отвечают, махнув рукой в сторону конца бесконечной дороги, - куда все идут.

Пошёл куда надо. Через несколько шагов оглянулся ещё раз, словно убедиться хотел, не померещилось ли? Нет, не померещилось. Стоят, как и прежде, рядышком. Молодая мама и совсем ещё юный папка. Хи...

И впереди шли люди, и позади тоже шли. Друзья по несчастью. Или счастью. Это смотря как оно дальше обернётся.

Ещё одна пара на обочине стоит. Тоже мужчина и женщина. Только тут уже мужчина лет на пятнадцать постарше женщины. Женщину тоже по старой, по её ещё довоенной фотографии вспомнил. Бабушка, мать отца. Ну, а мужчина, стало быть, дед. Похож, конечно, но таким его в жизни не видел и не помнил. В смысле, в сорокалетнем возрасте. Самого тогда ещё не было на свете. И фотографий таких не было. Да и, вроде бы, он на фронте в этом возрасте был. Так, уж, какие там фотографии.

- Какой ты взрослый... - сказала двадцатипятилетняя бабушка.
Дед промолчал, только, приветливо улыбаясь, слегка коснулся плеча.
- На тебя похож, - сказала бабушка.
- Не, на отца своего больше похож, - сказал дед, - на...
Но бабушка, словно ненароком, перебила:
- Ну, ладно, ступай... ты должен идти...
- Куда? - очень не нравилось, что должен куда-то идти. Никогда это слово - "должен" - не нравилось. Всю жизнь старался избегать долгов. Должники были. А сам никому должен не был. И вдруг, на тебе, всё-таки, должен...
- Туда, - отвечают оба, махнув рукой в ту сторону бесконечной дороги, куда все идут.

И маминых родителей повстречал. Деда узнал сразу, хотя никогда его в жизни не видел: он был точь-в-точь таким как на фронтовой фотографии. Только не в военной гимнастёрке.
- Спасибо... и прости, - сказал деду.
Дед ничего не сказал, а только привеливо кивнул в ответ.

Вот так вот и брёл по дороге туда. А на её обочине встречались родные и знакомые. Кого сам узнавал, но кому-то и напоминать себя приходилось. Встречали с грустью и приветливо. Понятное дело, что встречать с радостью в данной ситуации было бы неуместным.

Мимо одного чуть не прошёл. Он сам выскочил навстречу, мальчонка лет семи:
- Привет! - крикнул он и осёкся: - ой...
- Привет! - ответил ему с улыбкой.
Мальчонку узнал легко. В детстве в одном доме жили. Потом квартиру отцу дали, переехали и больше не виделись. Пацан на пару лет моложе был. Задиристым. И дразниться любил. А так, добродушный малый.
- Вы это, извините меня, что я дразнился там, ну, и это... - сказал пацанчик.

Присел перед ним на корточки, участливо посмотрел в глаза... Надо же, неужели всё это время так переживал?
Тут пацан посерьёзнел и сказал:
- Ты не подумай чего такого... Я это, до пенсии дожил... Просто ты, ну, это, взрослый такой, а я, вот, маленький такой...
Хи...

Привычно пошёл дальше. Смущало только два момента всего.

Возраст. Возраст тех людей, которые ждали и встречали на обочине. Слышал однажды от одного попа, что все люди на том свете пребывают в возрасте Христа, то есть, тридцать лет и три года, значит. А тут такое... И свой возраст. Каждый второй, наверное, приговаривал: "Какой ты взрослый!".

Ну, и во-вторых, почти все, прерывая встречу, на прощание приговаривали: "ты должен идти..." и махали рукой, показывая направление, то есть, куда надо идти.

И когда повстречался приятель, с которым дружил всю жизнь с самого детства, который, всё равно, несмотря на то, что он был ровесником, но здесь он оказался намного моложе, который, прощаясь, сказал уже ставшее традиционным:
- Ну, ладно, давай, ты должен идти...
не вытерпел и спросил с ехидцей:
- Туда?
- Туда...
- Зачем?!
- Надо... - растерянно ответил приятель, словно неудомевая: что за глупый вопрос задал?
- Кому?
В ответ приятель пожал плечами и добавил:
- Идти больше некуда...

- Прям... - проворчал, шагая дальше.

3.

- Стоп! - сказал себе.

Остановился, поглядел вокруг и повернул направо. На обочину. Туда, где был свободный от встречающих-провожающих туда участок обочины. Ступил на обочину и...

снова очутился в тумане.

Послышался чей-то голос: "Кажется, мы его теряем..."

Даже растерялся слегка поначалу. Так, ведь, и заблудиться можно, и бродить тут веки вечные. И тут туман вдруг сразу рассеялся. Два цвета на всём э-э-э... том свете: голубой и зелёный. Небо и трава. И тишина. Ни души. Ни тела. Лепота.

Лёг на траву. Ощущение - словно на облаке лежишь. Да, об ощущениях. Ощущения были самыми благостными. То есть, ощущений никаких. Ничего не болит, нигде не ломит, никакой усталости, давно ставшей привычной, никакого шума и свиста в голове. Лепота.

Хорошо. Хорошо быть беззаботным. Вот, так вот лежать и, что говорится, никого не трогать. И тебя никто и ничто не трогает, не достаёт. Лежи себе, загорай...

Обана... Только сейчас обратил внимание, что, несмотря на то, что здесь тепло, светло и мухи не кусают, и над головою чистое небо - на небе нет... привычного солнца. От удивления даже из положения лёжа перешёл в положение сидя. И тут увидел, что кто-то или что-то движется по направлению сюда.

Присмотрелся - похоже на то, что это ребёнок бежит. Совсем малыш, младенец, можно сказать. Маленький, голенький, на ангелочка похожий, только крылышек за спиной не хватает. Потешно так движется... Бежит-бежит, писюн болтается, потом - плюх! - на попку сядет, ручонки вперёд выставит, посмотрит вперёд, тут же встаёт и снова бежит.

Кто же это такой может быть? Блин, может это...

А ангелочек подбежал совсем близко, плюхнулся на попку и смотрит прямо в глаза. Взгляд такой невинный, доверчивый и до ужаса знакомый! Кто же это может быть такой?! Мордашка такая умилительная. На вид, так, и полугода ему нет. Но, ведь, ходит! Даже бегает. Но сущий младенец! Непонятки, но кого-то он всё-таки, ну, очень напоминает.

Сказал ему: "Привет, малыш!", и само вырвалось:

- Ты так на Мурзика похож!

Был такой член семьи, кот по имени Мурзик, который благополучно прожил до семнадцати лет и мирно скончался года два тому назад.

А младенец, словно подтверждая догадку, ткнулся мордашкой, ну, то есть, личиком, и потёрся головой. Ну, прямо, совсем так, как это Мурзик делать любил. Блин... Может и в правду в жизни он котом Мурзиком был? Да, ну, не может быть... ерунда какая! А малыш так и ластился, так и ластился, ну, совсем по-кошачьи. Разве что не урчал.

Откуда-то снова послышался голос: "Три минуты уже прошло..." Малыш вскочил на ножки, словно это именно его касалось, и потопал в сторону, оглядываясь. Потом вернулся немного и снова в ту же сторону. И так несколько раз. Чувствуя, что его не поняли, он ухватился своей ручонкой и стал тянуть за собой, явно приглашая следовать за ним.

4.

Так и вёл за собой. Странным был тот путь. Вроде бы просто прямо шли, а по ощущениям - в гору поднимались. А потом ангелочек руку отпустил. По инерции сам, без него, прошёл ещё несколько шагов и остановился: впереди вдруг внезапно разверзлась пропасть. Глубокая-преглубокая. А на дне пропасти увидел себя, лежащего на операционном столе, и множество людей вокруг. Странная пропасть. Вроде бы глубокая очень, а то, что на дне находится, видно отчётливо.

Оглянулся назад: позади, в нескольких шагах "Мурзик" сидит, глазки вылупил. Посмотрел вперёд, то есть в пропасть. Сказал вслух: "Ну, и что теперь, Мурзик, делать будем?". Услышал шорох, оглянулся и только успел понять, что это Мурзик бежит. А Мурзик ручонками тык! в то место, где колени сгибаются. От неожиданности дёрнулся и... полетел в пропасть спиной внииииииииз...

- Блиааа...

Нет, больно не было. Но всё равно ощущение не из приятных. Как бывает во сне, когда падаешь с высоты. Дёрнулся и вырвалось... теперь уж не вырубишь топором.
Открыл глаза. Лампа. Хирург. Ассистенты и медсёстры. Анестезиолог.

- Вернулся? - спросил хирург.
"Мурзик помог..."
- Что? Кто? - удивился хирург.
- Он, вроде бы, сказал "Мурзик помог", - подсказал молодой врач, ассистент, наверное.
- Н-да? А что он перед этим сказал? - ухмыльнулся хирург. - Зажим!
Все заулыбались, некоторые захихикали.
- Кстати, Маргарита, он у нас под наркозом или где?
- Сейчас, сейчас...
- Кажется, тампон!, не надо: он сам туда, тампон!, вернулся...
- Между прочим, Сергей Михалыч, энцефалография у него всё это время была активной...
- Серьёзно, что ли? Тампон!
- Да. Кардиограмма на нуле, а...