Зимою сумрачно, почти не рассветает. Город спит на болоте, у берега великой реки, среди лесов раскинулся, на костях своих строителей - подневольных, свободных. Заметает улицы - они прочерчены по линейке с севера на юг, с запада на восток,- одна Косая линия идёт не так. Свет фонарей, сугробы, зловещий отблеск в небе.
Дома того века. Штукатурные излишества облезли или режут свежей краской; прямоугольники и полуарки окон блещут стеклопакетами или гнилыми деревяшками. Там, за простынями прячутся допотопные, видавшие виды горожане, гейстарбайтеры; за стеклопакетами с тюлем-бархатом, суетятся семейства с достатком.
Пётр Петрович Севастьянов, многоопытный горожанин лет сорока пяти, полный и лысоватый, жил среди домов-паралеллепипедов, расположенных в ортогональном порядке.
Сейчас, вот, выходил из подъезда с мусорным мешком. Выбросив свою ношу в помойный бак, Севастьянов проследовал мимо занесённых авто, через арку блочного дома - наружу, за пределы двора. Несмотря на холод, он решил прогуляться вдоль речки, закованной льдом, зажатой гранитными бортиками.
Севастьянов пробирался, сутулясь, подняв воротник куртки, руки без перчаток в карманах.
"До моста и обратно. Всё-таки моцион перед ужином, а то всё ешь, ешь, а двигаешься мало", - размышлял Пётр Петрович.
Пустынный проход привёл к магазину, где раньше продавали советскую одёжку,- теперь с витрин смотрели раковины и унитазы, вперемешку с работами художников. Один автор, к примеру, собирал картины из кафельных плиток, словно узор, готовый к инсталляции в санузле.
К зеркальным дверям, внутрь магазина, вела гранитная лестница со светильниками. Здесь царило оживление: по ступеням всходили девчонки в коротких мехах, выставляя напоказ ноги или дамы в вечерних платьях и длинных шубах. Мужчины-спутники в тёмных пальто, брюках со стрелкой над остроносыми туфлями, предъявляли визитки охраннику или проходили запросто, кивнув. За стеклом гостей встречали девушки, одаривали буклетами, помогали снять верхнюю одежду.
Пётр Петрович решил подняться. Поздоровавшись с охранником, он прошёл за двери, в освещённое лобби; здесь бил фонтан и женская фигура в натуру - "ню", сверкала металлической полировкой. Севастьянов получил буклет, сдал гардеробщику куртку, оставшись в водолазке и джинсах. Его поношенный вид выделялся на фоне общего гламура, но, похоже, этого никто не замечал - все разглядывали экспонаты галереи.
Уголки, кровати, шкафы, но главный интерес представляли унитазы, раковины и кухни. Дамы приподнимали крышки, исследовали стульчаки, открывали шкафчики, нюхали разложенное по полочкам мыло.
Худые барышни разместились в стильных креслах-кубах, попивая шампанское. Бледные официантки разносили выпивку в фужерах, суши и пирожки с сёмгой.
Мужчины пили бурбон.
Два хлыща в пиджаках, с козьими бородками, беседовали:
- Главная мафия у нас - правительство!
- Да! Сейчас, знаешь ли, очень актуальна проблема экологии. Всякие там экологические питания, фрукты, мясо.
- Конечно! Переработка отходов. К примеру, переработка тел! Сейчас актуально - кладбища в центре, очень дорогая площадь для застройки!
Усатый бармен налил Петру Петровичу бурбону и, подцепив пару бутербродов с икрой, Севастьянов двинулся дальше. Он отшатнулся от одного джакузи, заполненного водой до уровня пола, повернул за угол и чуть не свалился в другое. Сколько опасностей!
Играл джаз. У ванны с фигурным дном сгрудились зрители. Раскосая азиатка объясняла устройство и комментировала огромную фотографию "Брызги воды на кафеле".
- Великий немецкий фотограф, - придыхала она, - соучредитель компании БМВ, богатый человек, мог себе позволить заниматься искусством лишь для себя!
Она вздохнула, перебирая бусы из самоцветов; брызги на фотографии взметнулись, словно могучее семяизвержение. Полная дама заглядывала под ванную, мужчины с бобриками на угловатых головах степенно кивали.
Севастьянов оказался перед сауной, отделанной деревом; потянул стеклянную дверь, зашёл вовнутрь - даже тепло... Рядом, в парной, за такой же дверью, дама в ожерелье (неужели брильянты!) поддавала на каменку из резервуара с водой. В руке она держала бокал вина, по накрашенной физиономии катился пот.
Пётр Петрович спустился на этаж. Здесь бесшумно ступали по мягким коврам, щупали кушетки и матрасы, поворачивали плазменные экраны. Молодой человек с серьгой фотографировал подруг, залезших в душевую кабинку, а другая парочка разглядывала на полках золотые книги.
-Как интересно! Старая вещь! Конец шестидесятых! - зрительницы щёлкали ридикюлями, и, пригубив фужеры, кусали мини-бутерброды.
На холсте художник изобразил мотоциклистов - мужчину и женщину. Он - в широких брюках, обнимал её - в голубом платье и белых туфлях. Синее море, золотое небо, чёрный мотоцикл.
В детской повизгивали молодые мамы. Розовые кроватки, игрушки; под потолком комнаты тянулись рельсы игрушечной железной дороги, по которой ездил паровозик - с детства перестук колёс.
Торт объявили через пятнадцать минут, после лотереи. Вот - толпа полукругом: костюмы с платьями, стильные молодые люди и их тощие подруги с волосами немыслимых цветов.
В центре "костюм" демонстрирует приз - брелок для ключей, символ БМВ.
-БМВ - наша народная, всеми любимая модель,- длинноногая ведущая с прямыми волосами, густо оштукатуренная, обращалась к народу,- я надеюсь, что все любят, ценят её, и Вы, этот скромный подарок...
-Я предпочитаю другую немецкую марку,- улыбался "костюм",- но теперь, вот - придётся вторую машину покупать!
Бурные аплодисменты.
Дама в очках, в платье с вырезом на пышной груди, получила юбилейную монету от "Капиталинвестбанка". Ведущая пояснила, что деньги сегодня выгоднее держать в золоте, а монета-то золотая! Банк надеется подружиться с её обладателем!
- Конечно! - отвечала дама с бюстом, я уже имею счёт именно в "Капиталинвестбанке", необычайно довольна управлением....
***
Севастьянов не играл в лотерею, не внёс своего имени в списки участников, когда приглашали - не верил он в такую удачу. Если бы вместо брелков для БМВ разыгрывались карточки на метро или бутылка хорошей выпивки, тогда - в первых рядах! Это его, но золотые монеты, или турпоездки за границу - ни малейшего шанса, ибо полное отсутствие настроения для таких вещей.
Предположим, в Париж махнул бы со сдержанным удовольствием, но на какие финансы? Ведь Пётр Петрович шестой год не работал. Бывший археолог по образованию, писал роман о жизни сарматских воительниц, искал спонсоров по Интернету для творчества и публикаций: кто вложит деньги в Петра Петровича Севастьянова? Никто не вложил, хотя, по отзывам на литературных сайтах, его произведения пользовались популярностью. У автора даже появилось подозрение, что новый исторический роман, вышедший под известным именем "Ксения Додонова", содрали у него. Вместо сарматских женщин-воинов они вывели амазонок - менее оригинально, но зато понятней широким массам читательниц.
Пока все разыгрывали призы, Севастьянов направился к бару.
- А можно кофея с виски?- попросил он бармена с окладистой бородой.
Айриш! - приказал бородач помощнику.
Севастьянов попивал напиток из сладкого кофея, виски и молока, вспоминая, что в годы его молодости, в экспедициях, ирландский кофей готовился так: на стакан чёрного крепкого добавляли ложку-две спирта медицинского, плюс две ложки сахара и немного соли. Весь секрет в соли - правильно подобранное отношение убивало привкус спирта.
Между тем, разыграли поездку в Париж. Худая, немного кривоногая блондинка с хорошей фигурой, рассыпалась восторгами о Париже, своём любимом городе, строила мордочки по-американски. Лицо с резкими чертами: серые, широко посаженные глазки, аккуратный нос от пластического хирурга, выдающиеся мослы и тяжёлая челюсть. Слегка перекошенный рот выражал разочарование.
- Поздравляю Вас! - ворковала ведущая. - Можете взять с собой мужа или бой-френда: поездка на двух персон!
Блондинка рассмеялась надтреснутым голосом:
-Мужа или друга, прямо сейчас, у меня нету. Не до того, знаете ли - кризис! К поездке заведу себе кого-нибудь, обязательно!
Публика захлопала.
"Заграница! - думал Пётр Петрович.- На что им? Ну, я бы в музеи - всё же археолог, изучал материальную культуру. Все эти парижи будут лежать в слоях инситу через тысячу лет... Каждая цивилизация мнит себя вечной, а потом - дешифровка надписей, датировки; ещё инфоархеология появится - в ржавых компьютерах ковыряться!
Туристы мрут со скуки в музеях, жрут в общепите, млеют на пляжах, а кругом - угнетатели и угнетённые, рабочие и служащие - только говорят по-французски, а это круто - не сразу поймешь, о чём базар, никаких тебе нах, бля!
Встают с утра, чистят зубы, гадят, жрут, или наоборот. В трущобах или на крутых кухнях размером с хрущёвскую двушку. По трубам циркулируют жидкости: по одним - вода, по другим - говно. На улицах пробки.
Большинство народонаселения уверено, что за пределами империи живут люди с песьими головами, каннибалы с ужасными ценностями. Вернувшиеся солдаты рассказывают чудеса о дальних странах, бодро сеет шизофрению Интернет!"
Вся эта привычная философия перекатывалась в мозгах Петра Петровича, пока его взгляд не упал на хриплоголосую блондинку, выигравшую поездку в Париж - она общалась с лысым старичком, в углу кухни чёрного мрамора. Дамочка кого-то напоминала Петру Петровичу, веяло от неё чем-то далёким, позапрошлым....
"Так это Алина! - озарило Севастьянова. - Алинка Басманова!"
Пятнадцать лет тому назад, молодая студентка Педагогического института приезжала в экспедицию на Саяны. Насилу узнал её! Тогда и Севастьянов выглядел иначе: худой, с длинными волосами золотистого цвета.
В экспедиции Алинка работала чертёжницей-художником; вечером у костра пила водку, курила, пела песни под гитару.
Раз, после обеда, Севастьянов с Алиной уговорились пойти в степь, к солёному озеру, за десять километров от лагеря; от леса шли вдоль каналов, просторами, несли с собой спальные мешки и еду. Когда добрались, то увидели, что озеро заболочено, окружено тучами комаров - видимо, нарушились течения, и всё изменилось!
Повернули назад. Снова брели вдоль ирригационных каналов, что уходили за горизонт бесконечными прямыми; делали привалы, валялись у бетонных берегов, целовались; спускались купаться - неслись по течению, с трудом выбирались наверх по гладким откосам, возвращались к начальной точке.
-Люблю лизаться!- заявляла Алинка и предлагала, - Заляжем где-нибудь в стогу!
Но стогов в степи не нашлось, только колючки да сухие травы - здесь не сеяли, не жали, не косили сено. Алинка выжимала мокрую футболку, надевала брюки на мокрые трусы, и они шли дальше.
Стемнело. Они не останавливались - Севастьянов нервничал, боялся, что не туда свернули, перепутали рукав канала на развилке. Ориентировался по звёздам - Медведица ярко горела над головой... Алинка стала уставать; он злился; уже не целовались.
У Севастьянова было к ней желание,- недавно вышел на дембель, лето, с начала сезона без подруги! Думал, что и она не испытывала серьёзных чувств. Одним словом - экспедиция.
За холмами поднялось зарево; через час они проходили знакомым посёлком. Большой Посёлок Геологов - широкие улицы, освещённые редкими фонарями да светом от окон домов - ноги в ямах попереломаешь. На улицах ни души, только заборы, ржавая техника да собачья брехня. Севастьянов хотел быстрее выбраться из зловещего места, ускорял ход; Алинка отставала, он тащил её за руку. Она ничего не говорила, но один раз, ему показалось, плакала.
По краю посёлка шёл отвал, заросший буераком. Севастьянов залез на эту кучу и Алину втащил за собой. Впереди - поле, мрак; сели на землю, Алинка достала сигарету, закурила, в первый раз за весь поход. Предложила Севастьянову, но тот лишь фыркнул - он вообще не курил, с детства не любил запаха палённого, а от дыма в лёгких его тошнило.
Неожиданно, горизонт озарился холодным светом, и обозначились чёрные горы; у подножий среди леса, блеснула речка.
-Туда!- изрёк Севастьянов, спускаясь с отвала. Алина двинулась за ним.
В лагере давно спали, даже угли в костре не краснели.
"Часа три ночи"- подумал Севастьянов.
Часов он не носил.
-Я у тебя переночую, зачем соседа будить, поздно...
-Давай! - отвечала Алина бодро.
В отряде, кроме Алинки, ещё две девицы, не считая, начальницы экспедиции и зрелой поварихи лет тридцати пяти. С поварихой все переспали по разу, но вышло неловко, стеснительно и ей, и переспавшим - человек на редкость добрый, с детской душой; вдобавок, немного опасались, ведь повариха залетала каждый сезон, а презервативами не очень-то пользовались.
Страшные болезни маячили далеко, в мире империализма и наживы,
советская медицина считалась всесильной, и главным контрацептивным средством служил прерванный акт.
И с начальницей мужская особь просыпалась однажды на сером рассвете, с похмелья, - с тех пор подальше обходили штабную палатку, отказывались от предложений выпить спирту. Две другие девчонки жили вместе, с парнями не общались; про них говорили - лесбиянки.
Алина считалась "не очень", слишком наглой и какой-то не такой внешне. Севастьянову она казалась вполне подходящей для полевых условий,- некоторые, по непонятным причинам предъявляют повышенные требования.
Залезли вовнутрь, разделись в темноте. Алинка заявила, мол, я девственница, а он легко её этой девственности лишил. Она не отбрыкивалась, не сжималась - только дёрнулась и засопела... Он даже подумал, что она так, прикололась насчёт этого. Оказалось - правда. Что ж, пора!
Спустились к речке. Виделась Севастьянову такая сцена, неизменная в веках, не тронутая прогрессом - парень лишил девушку невинности, переспали под пологом, теперь моются в реке. Темно, ни огонька, только свет Луны; спит часовой. ...
"Какого мы народа-племени?"- эстетствовал образованный археолог.
Две недели они дружили, но спали редко. Не очень, всё же, нравилась ему Алинка - худая, грубая. Училась, вроде бы, на историческом, а поговорить не о чём, одно только - "давай лизаться".
На раскопе пошли артефакты, Севастьянов уехал сторожить в поле, редко возвращался в лагерь на ночь. Он с радостью согласился - люди уже надоели, а до конца экспедиции вообще опостылеют. Алина тоже утомляла.
Появились интересные знакомые - по вечерам на раскоп зачастили местные парни и девчонки.
Она ни разу не приехала к нему на раскоп, хотя шофёр привозил обед каждый вечер; ни разу не осталась после работы. Наверное, ей тоже отношения показались пустыми.
В конце недели, она уезжала на учёбу...
Севастьянову стало грустно, показалось жаль, что всё кончается.
Он просил Алину:
- Плюнь ты, оставайся ещё на месяц; попрошу старуху, выпишет справку для института...
Но Алина - нет, мол, нельзя, должна...
- Ты,- говорит, - думаешь только о своих удовольствиях, а обо мне - нет! Если у тебя ко мне что-то есть, приедешь к зиме, встретимся.
- Да, но до зимы много чего будет.
В последнюю ночь перед её отправкой, Севастьянов приехал в лагерь, со зла напился портвейна с ребятами; она к нему приставала, говорила, а он никого не узнавал - в портвейн клали табак, крышу уносило.
В общем, Алину он послал, а на утро, когда проспался - её уже увезли в аэропорт. Шофёр, пожилой зэк, хохмил:
-Таким хер отрезать надо!
Севастьянов довольно ржал - молодой!
Он узнал, что Алина - этническая немка и, вроде бы, собиралась в Германию.
"Вот! - думал Севастьянов.- Мог стать мужем немки, свалить в Германию, да не по еврейской программе возвращенцев, а почти немцем... Эх, мутерланд!"
Начиналась перестройка. Все говорили: "валить", "здесь делать нечего"! Даже экспедиционный шофёр-зэк оказался евреем. Севастьянов тоже подался на ПМЖ, в Израиль - по бабушке. Потом "все" валили обратно, потом ещё "кто куда". "Валить!"- провозгласили лозунгом советские люди смешанных мыслей.
Но кого не вместит матушка Россия! Через столько лет, снова здесь, встретил Севастьянов Алинку на выставке унитазов - крутую, пьющую, курящую, со швейцарским старичком общающуюся, может, даже, на немецком!
Когда Алина осталась одна, Севастьянов приблизился, и они уставились друг на друга.
-Фу ты! - холеная рука с длинными ногтями поставила бокал на стойку бара.- Разжирел - то!"
-Ну, вспомнила!
-Да уж! Не забудешь! - криво улыбнулась Алина.
Они уже целый час бродили по выставке. Много пили, Алина взяла под руку Петра Петровича.
- Там, вон, классные картины!- сказал он.- Один деньги рисует - метр на два!
Зашли в кабинет с массивным столом и креслом из дуба, где на стене в рамах висели нарисованные на холсте маслом купюры старого образца, но вместо Ленина художник нарисовал, довольно грубо и общё, голых натурщиц. Находка!
За тем столом, на фоне советской десятки, приняв величественную позу, позировал седой господин в костюме... Его фотографировал молодой парнишка.
Наполнив бокалы, Севастьянов и Алина плюхнулись на диван подле фонтана в виде золотого ропана. Алина говорила о себе, а Пётр Петрович слушал. О его жизни она не спрашивала.
- Я представитель фирмы. Нормально... Всё есть. Муж, правда - сука, бросил - сбежал с секретаршей, но оставил БМВ Х6.
В Германии работала в больнице уборкой за два ойро в час, чтобы не лишили социала... Нашла себе мужа, бывшего офицера-мента. Вернулись. В России весело, везде халявные деньги, много денег! Если что - можно свалить обратно...
-Дался мне этот Париж, подарю путёвку охраннику, пусть едет со своей... А хочешь, поедем вместе? Будешь моим бой-френдом, майн гелибтер... Любовь в Париже! Это тебе не дефлорация в лагере под Моисеевкой! Незабываемо! Впрочем, нах. ты мне сдался: старый, лысый, толстый!
Она тыкала в грудь Севастьянову длинным серебряным ногтём, безумно хохоча:
- Нет, блин, чё, поехали в Париж?! Нужны мы, Севастьян, с тобой в Париже...
- Всё, Алина, пора по домам, вон уже расходятся! До дому-то доедешь?
-Да пьяная я лучше, чем трезвая! Тут чё, Германия? Менту двадцатку кинул, если что... Раз сами до дома довезли - сервис! Пьяная Вы очень, говорят, сама не доведёшь. Я на кофей его; он - нет. Служба, говорит - прыг в "бобик", к своим, и до свиданья... Служба у них, блин, деньги загребать, взяточники!
Наконец, одевшись, они вышли на улицу. Охранник вежливо распахнул дверь перед Алининой шубкой; на её голове красовалась шляпа с широкими полями, в стиле пятидесятых, а на ногах - джинсы и сапоги.
- Ну и прикид у тебя!- заметил Севастьянов.
- Да пошёл ты, слышишь, достал, пошёл ты нах...- взъярилась пьяная баба.- Блевать от тебя охота, старый мудак!
Алинка оттолкнула его в сторону, прошла несколько метров, оперлась на стену - её начало выворачивать.
"Уйти?"- думал он. Но уходить почему-то не хотелось, несмотря на отсутствие движений души.
Поодаль остановились два паренька лет шестнадцати, уставились на полушубок. Поймав взгляд Севастьянова, они двинулись своей дорогой.
После приступа, Алина стала покладистей, подошла к нему, побледневшая, вытирая губы салфеткой.
-Прости меня, Петька! Знаешь, бизнес заел, всюду коррупция, дрянь!- она посмотрела ему в глаза своими серыми глазками и ухмыльнулась, выставив вперёд подбородок.
Пётр Петрович так и не увидел хвалённой Х6. Он тащил Алину под руку вдоль замёрзшей речки; ветер швырял в лицо снежную крупу, прихватывало щёки, подбородок.
Несколько раз Алинка валилась в сугроб. Вот, поднимай её, ставь на ноги, а ведь самому тяжело - тоже выпил довольно!
"Бросить её нах., так замёрзнет.... А может оно лучше бы так - заснул - следующая жизнь..."- думал Севастьянов.
***
Будильник зазвонил рано. Петр Петрович всегда ставил его на девять, так просто - иногда задавишь и дальше спишь, иногда, вдруг, встанешь.
Услышал храп, понял, что не один в постели.
Повернул голову. Хорошо лежим - прямо муж с женой или старые занудные сожители!
Алинка спала на боку, рука поверх одеяла, вылезла на свет бледная грудь.
"Говорят, маленькие сиськи у истеричек и большие уши - к уму!"- подумал Севастьянов, глядя на острые, в стороны, соски.
Лицо Алины под макияжем оранжевого тона, опухло, резкие черты немного сгладились; большой рот приоткрыт, на подушку капает слюна.
Пётр Петрович босиком выбрался из-под одеяла, прокрался в ванную; там он снял мятые семейники, залез под душ. Ледяная струя привела его в чувство. Холодную воду он полюбил давно - когда работал в поле, купался в горных речушках; мыться надо, работа потная, а в баню только раз в месяц и то, если деньги не прогуляли.
Помывшись, он проследовал на кухню - кофей, без него нет утра! На кухне бардак: горы посуды, куски заплесневевшего хлеба и сыра...
Услышал воду в туалете, душ. Через несколько минут Алинка появилась на кухне, посвежевшая, в футболке и кружевных трусах, через которые темнел лобок. Ещё Севастьянов заметил небритые подмышки, когда она поправляла свои белые кудри; он вспомнил, что по-настоящему волосы у неё прямые и тёмные. Она помыла чашку, Севастьянов налил ей кофея, пододвинул маслёнку и пачку галет. Алинка очистила масло от прогорклого верха, намазала галету, откусила, поморщилась - галета окаменела от старости.
- Бедно живёшь, - заметила она Севастьянову. - Что так бедно, грязно?
- Да ты тоже, бизнесменка, хоть бы прелести свои подстригла да побрила!
-Некоторых возбуждает! А что ты, вообще, делаешь по жизни?
-Роман пишу. Про сарматских воительниц.
- Вот оно что...- ухмыльнулась Алинка.
Она встала и проследовала в спальню, шлёпая босыми ногами; дверь за собой закрыла. Петр Петрович посидел немного и решил заглянуть в опочивальню. Когда он открыл дверь, то увидел голую Алинку, развязно сидящую на кровати, курящую сигарету.
Севастьянов разглядывал её, заметил, что не разжирела, фигура ничего себе, но живот торчит и грудь с венами, обвислая, может кормила - не стал спрашивать; ляжки тоже, хорошей формы, а кожа грубая, с сиреневыми сеточками...
Севастьянов, однако, возжелал и забрался на неё, прижав животом. Алинка отдавалась бурно, с визгами да охами, царапала спину, сучила ногами - в экспедиции, пятнадцать лет назад, такого не было. Притворялась или взаправду, а может, всё сразу - какая разница?
Закончил он быстро, и она замолчала, успокоилась. Его не волновало, понравилось ли ей; вдруг, захотелось курить - попросил сигарету, курил с удовольствием.
Вместе пошли в душ и долго стояли под тёплыми струями, рядом, но не обнявшись.
- Соседи, наверное, слышали твои визги, стены-то тонкие,- сказал Севастьянов.
На кухне поджарили сосиски с хлебом и яйцом; Пётр Петрович сварил ещё кофея, достал бутылку с остатками водки. Разлил по кружкам. Выпили.
- Ну чего, - спросила Алинка. - Жить теперь будем вместе, а?
- Да ты чего, вдруг? Перепихнулись и сразу - вместе? Не девочка уже, не в первый раз!- выпалил Севастьянов.
Она посмотрела ему в глаза. Алина и Пётр Петрович сидели друг против друга на разных концах стола, а между ними - сковорода с недоеденной яичницей, чашки с водкой и кофейник.
- Ты - бедный. Будешь жить со мной, чего тебе... хуже от этого будет?
Тебе женщина в жизни не помешает, не мальчик уже... И я одна...
Объединим усилия, так сказать... Я ведь ничего ещё, а тебе скоро только бомжихи за помойкой дадут бесплатно...
- Да как ты, Алька, разговариваешь! Ну, просто быдло!- оторопело вымолвил Пётр Петрович.- Ты ж образованный человек, педагог-историк! Интеллигентная, можно сказать, женщина!
- Сейчас время такое, не до соплей!
- А я, знаешь ли, свободный человек. Привык к свободе! Роман, вот, пишу, про сарматских воительниц... А ты, вон - бизнеследи, БМВ и всё такое... Знаешь, это не по мне!
Севастьянову подумалось, что Алинка выступает в роли мужика-соблазнителя, а он привередливой невесты. Она продолжала, несмотря на доводы Петра Петровича:
- Да хрен с тобой! И у меня будешь свободный. Даже посуду мыть (она с ехидством глянула на грязные тарелки) не придется. Домработница есть, молодая, кстати. Хочешь - трахнешь, я ей доплачу!
- Ну, знаешь! Ты, Алька, просто монстр, маньячка! За кого ты меня принимаешь?
- За нормального дебила! Хату свою сдашь внаём, чтобы деньги на кармане, в мелочах от меня не зависеть, а в остальном - нет проблем!
Дом у меня двухэтажный, куплю тебе тачку. Вольво. БМВ у меня будет, круче, а ты на Вольво - она крепкая, чтобы ты у меня не разъ-ался, дурья башка!
- Нет, Алька, в таком тоне...
- В каком тоне?! Деваться тебе от меня некуда. Я сегодня от тебя ребёнка, может, сделала. Я уж решила - вот пойду на эту долбаную выставку, кого подцеплю, от того и сделаю. Надоело одной. Тебя, вот, встретила, а ты для меня - почти родной! Может я тебя, даже, всегда любила и ждала...
Севастьянов уже не слушал. Он думал, что деваться ему, правда, некуда. Да и Алина ему не совсем чужая - единственная, между прочим, девственница в его судьбе, а что жизнь её потрепала, так на то и жизнь.
Да он, может быть, почти отец...
Севастьянов пересел на её сторону, обнял за плечи. Она повернула лицо, впилась ему в губы - начала "лизаться". Поцелуи были одновременно страстные и пустые.
Усмехнувшись, Алинка посмотрела в глаза Севастьянову.
- В Париж поедем!
"В Париж, в Париж..." - отдалось в мозгу Петра Петровича.