Аннотация: Перформанс в Стрельне. Я бросаю соль в море.
Глава 13
РОССИЯ ЛЕЖИТ НАГАЯ
Своё скандальное стихотворение "Россия" я пишу в день моего прибытия в Ленинград во вторник 6-го октября 1987 года. Это день рождения Ани. Когда мы расставались в Одессе в конце августа, ей нужно было возвращаться домой, чтобы пойти в школу первого сентября, в последний класс, мы об этом условились.
Сегодня ей исполняется семнадцать лет. Я обещал ей приехать в её день рождения, и я приехал. Выпрыгивая на платформу из вагона, я уже вижу встречающих меня Аньку и Ленку, хотя они должны быть в школе, которую они сейчас явно кабанят. Осенний солнечный день, бабье лето.
- Какие планы? - спрашиваю я, - лобызая и обнимая их обеих, - что станем делать в такую прекрасную погоду?
- Планов пока никаких...
- Отлично, тогда едем к морю!
- Здесь, от Витебского вокзала ходит прямой трамвай в Стрельну. Там очень красиво и можно гулять по берегу Балтийского моря и на руинах разрушенного императорского дворца. Это глухая дыра, где нет никаких магазинов, поесть и выпить надо брать с собой, - включается Ленка.
В гастрономе рядом с вокзалом я покупаю белый портвейн "777", именуемый в народе "три топора", три финских плавленых сырка "Виола" нам на закуску, а также три килограмма обычной поваренной соли.
- Ой, а зачем нам так много соли? - удивляется Аня.
- Как так зачем? Чтобы бросать её в море! Зачем ещё нужна соль? Смотри, написано "Артёмсоль", УССР. Соль добыта с глубин древнего моря. Она ждала миллионы лет, чтобы соединиться с морем современным. Фридрих Ницше писал, что самая безумная идея - это бросать соль в море, а статуи в грязь. Как жаль, что нам это не удастся заснять...
- Удастся, удастся! - радостно прыгает Аня. - Мне папа подарил сегодня на день рождения новый фотоаппарат "Смена-8М" с цветной плёнкой внутри, он здесь, у меня в сумке, мы всё сегодня отснимем, будет документация!
Старый ленинградский трамвай медленно грохочет нас в Стрельну часа полтора. Последняя остановка-разворот просто на песчаной дюне-пустыре. Поблизости ни единой постройки, если не считать развалины дворца вдалеке. Абсолютная тишина. Мы сидим на песке пляжа и пьём из горлá портвейн.
Потом я снимаю туфли, закатываю повыше штанины, захожу почти по колено в воду и начинаю щедро сыпать соль в море, декларируя Откровение Иоанна Богослова:
"И воскликнул он громким голосом, говоря: пал, пал Вавилон Великий! Стала столица развратная обиталищем бесов и пристанищем всякого нечистого духа, пристанищем всякой птицы нечистой и всякого зверя ненавистного. Выйди из неё, народ Мой, чтобы не быть тебе соучастником в грехах её и не подвергнуться каре, её ожидающей. Бегите из Вавилона и спасайте каждый свою душу, опасайтесь чтобы не погибнуть из-за его преступления."
Выйдя из холодных осенних вод Балтийского моря, я побыстрей напяливаю носки и обувку.
- Да, это вам не Одесса, тут сразу же в воде копыта от холода отваливаются, - говорю я, стуча зубами.
- Кстати, мы с Диком решили назвать наш творческий союз группой "Вавилон", потому что пророк Иеремия, это по-украински Яремiя или Ярема, то есть, Яременко, а значит - я, предрекал падение метафорического Вавилона библейского через семьдесят лет, а в этом году исполняется семьдесят лет нашему советскому Вавилону, который должен пасть и отпустить народ мой, украинский. Я думаю, что и еврейский народ он тоже отпустит, да и все другие угнетённые народы он тоже отпустит, только русский народ не отпустит, потому что русский народ он и есть Вавилон...
Аня живёт на улице Маршала Казакова в безликой панельной советской многоэтажной новостройке на седьмом этаже в трёхкомнатной квартире с мамой, папой и младшей сестрой Машей. Вечером после Стрельны, усталые и слегка опьянённые портвейном и морем, мы отправляемся к ней домой.
- Будешь жить у меня, - заявляет мне Аня, - мы будем жить с тобой вместе.
- Хорошо, я согласен, - беспрекословно соглашаюсь я, - но что скажут на это твои родители?
- Родители? Пусть они только попробуют хоть что-то сказать...
И вот я остаюсь ждать в крошечной детской комнате, в которой кроме самой Ани живёт ещё её младшая сестра Маша. Я сижу на диване напротив несчастной бедной Маши, вжавшейся в стул девочки лет двенадцати, не сводящей с меня наполненного бесконечным ужасом взгляда, и слышу со стороны кухни дикие крики папы, истерический визг мамы и слёзные завывания Ани.
- Машенька, дай мне листик бумаги, ну пожалуйста, - жалобно клянчу я, - мне очень надо!
- Не дам, - надувшись, отвечает Маша.
У Маши на пол-лица большое красное родимое пятно, как у Горби на лысине.
- Эпидемия, - думаю я, - только бы не заразиться...
В поисках бумаги я выхожу в гостиную. Ничего там не найдя, захожу в туалет. Бумага там есть, обычная туалетная на рулоне, совсем мало, но зато плотная, похожая на серый шляпный картон, советская. Я присаживаюсь на очко и даю выход своему вдохновению. Звуки из кухни сюда почти не доносятся. Пахнет лишь старыми испражнениями, дешёвыми духами и куревом. На сливном бачке стоит пустая жестянка из-под болгарского компота с тремя окурками.
- Это кто там так надолго засел? Машка, ты, что ли? Хватит, давай, открывай! - возвращает меня в реальность голос Аниной мамы и через минуту мне вслед:
- Аня, а где туалетная бумага? Ты её видела, был ещё целый рулон!
- Ты не видел туалетную бумагу? - шепчет мне Аня.
- Да, вот она, это я её взял. Я написал на этом свитке свои новые стихи. Когда-нибудь, когда я стану великим поэтом, его будут выставлять в музее. Сегодня вечером я тебе почитаю...
- С тобой хочет поговорить папа, иди к нему, он пошёл курить на балкон.
- Молодой человек, я ни за что не потерплю разврата у себя в доме, - голос папы звучит строго и твёрдо. - Анечке только сегодня исполнилось семнадцать лет, она же ещё совсем маленькая, она несовершеннолетняя, ей ещё почти год надо ходить в школу, хорошо учиться, поступать в ВУЗ, и ответственность за неё несём мы, её родители.
- Знаете, Олег Семёнович, а я только что написал стихи о Ленине...
- О Ленине? О Владимире Ильиче? Неужели? - такого крутого разворота базара папа не ожидал, - Признаться, я был о тебе худшего мнения. Знаешь, как Анечка раньше любила стишки о Ленине? Она учила их все наизусть, все, которые только находила в книжках, чтобы выступать в школе на утренниках. Может быть, она опять выступит? На все годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции или на юбилей вождя. О, как же обрадуется учительница!
- Ещё как обрадуется, - уверенно киваю я.
- Только не надо ссориться, - заглядывает к нам Аня.
- Ну, что ты, дочь, какая тут ссора?! Володька здесь стихи написал, о Ленине! Представляешь?
- Да, на последнем мотке нашей туалетной бумаги, мама теперь рвёт и мечет... Она в шоке! Надо же было до такого додуматься!
- Ну, это нехорошо, это хулиганство, как можно о Ленине на туалетной бумаге? - слегка меняет свою точку зрения папа.
- Папа, а если мы поженимся, тогда можно ему у нас оставаться? - ловко поворачивает разговор в нужное русло простодушная Аня.
- У нас в РСФСР можно жениться только с 18 лет, это совершенно точно, мы вот с твоей матерью до восемнадцати ждали, хотя мы тоже познакомились рано. Разве только в Узбекистан поехать, там, говорят с двенадцати можно. Мы даже думали так сделать.
- Поздно, - разочарованно мычу я, - поздно я с Аней-то познакомился, поздно, надо было пять лет назад, чтобы в Узбекистан жениться ехать. Так вот и всегда, думаешь, что рано, а оно уже поздно...
- Чё, поздно? - чешет свою лысую репу Анин предок. - Вон Машке уже двенадцать исполнилось...
- Папа, ты Машку замуж выдать решил? - на полном серьёзе обижается на отца Аня. - А обо мне подумал?
- Вот у нас, в Украине, в браки официально по закону можно вступать с шестнадцати лет, так что, и в семнадцать тоже, как говорится, ещё не так поздно. Поедем жениться на осенних каникулах в ноябре, чтобы школу не пропускать, я ведь в Полтаве прописан, да и родители будут счастливы.
- Ладно, идём водку пить! Мать там оливье нарубила, селёдки под шубой наделала. У кого из нас день рождения? Давай, мать, на стол мечи, всё что в печи!