Старый Бэн сидел, сгорбившись, за столом, отбрасывая, пляшущие в свете догорающей свечки, замысловато страшные тени. Он сидел и вырезал из деревянного бруска странной формы фигурку, более всего походящую на корягу, которая должна была стать корпусом для очередных часов. Бэн делал часы все время, сколько себя помнил. В детстве он мог часами заворожено смотреть на однообразно перемещающиеся шестеренки в маленьких, блестящих, тикающих механизмах. Он разбирал их, а потом снова собирал. А потом сам делал подобные им механизмы. А потом сам выдумывал новые, необычные формы, системы и виды часов.
Он рос, и часы росли вместе с ним. Он боялся, радовался, переживал неудачи, а часы вторили ему, становясь то испуганной мышью, то веселым чудаком, то простым, незамысловатым кубом. Бэн ходил по улицам старого города, по его каменным мостовым, то меж украшенных резьбой и вычурными барельефами домов богачей, то меж деревянных лачуг городской бедноты. Бэн ходил по улицам и смотрел на людей. Смотрел и видел часы.
Вот - песочные: "Трух, трух", - песчинки падают на дно; вроде бы еще много осталось, но опять: "Трух, трух", - и нет ничего, пусто внутри; плюх с ног на голову - и живи заново...
А вот огромные, с позолотой, с маленькими ангелочками на подсвечниках по бокам. Тяжело, неудобно ходить, а самому приятно: приятна собственная важность, чинность, приятен недобрый блеск зависти в глазах окружающих. Да это только сверху, а внутри? А? Внутри? Внутри те же шестеренки, болтики, винтики... Мало ли что большие да золотые - все равно ломаются, портятся, может даже чаще, чем простые.
А вот и простые, механические - тик-так, тик-так - мимо пробежали, тик-так, тик-так - обратно. Бегают, работают, весело им жить. Чуть устал - раз-два, вжик-вжик - подкрутил винтик - и беги дальше.
"Бо-о-ом, бо-о-ом ", - мимо медленно вышагивают часы с маятником, поучая юрких, будто бы вечных электронных малышей. - "Бом, тише, бом, куда спешите? Бом! Смотрите на меня и учитесь, бом, как подобает вести себя настоящим серам и леди! Бом!" Нет! Куда там! Бегут, не слушаются, им еще столько успеть надо.
Темнело, улицы пустели, и Бэн шел домой делать часы, которые он повстречал днем. И часов становилось все больше и больше. Их был уже целый город, город с кварталами, населенными беднотой, и поместьями знати. Бэн наблюдал за их жизнью, видел, как они ссорятся, спорят, понимал, кто из них не прав - но любил всех одинаково нежной, бережной, чуткой любовью.
Так Бэн и жил всю жизнь рядом с ними. Радовался, переживал..., и не понятно, видел ли он это в первую очередь в себе или в своих часах. Каждый день, приходя, приносил ему радость, а, уходя, - печаль. Бэн знал, он становится все старше и старше. Знал, что даже над ним властно время. Но он жил и ждал чуда, каждый час, каждую секунду посвящая времени, он всегда надеялся, что время сжалится над ним и даст ему еще несколько часов, месяцев, лет, чтобы радоваться ему - времени. И время давало ему эти минуты, часы, года, а Бэн не замечал. Он был уже совсем стар, больше ста лет он посвятил изображению времени, делая часы. Совсем старик, он все так же выходил днем, выискивая новые модели времени. Он почти не ел, не спал, но жил, боясь смерти, прося время не кончаться.
Но в этот вечер он понял, что его время истекает. И он сидел за своим столом в полумраке догорающей свечки и делал часы, свои последние часы. Он очень торопился, боялся не успеть, боялся того, чего боялся всю жизнь: недоделать, недосказать, недопонять. И тут время пришло к нему.
Бэн увидел его и понял, что именно этой минуты он ждал всю свою долгую, теперь почему-то казавшуюся такой бессмысленной жизнь. Бэн умоляюще посмотрел на него, и время вновь согласилось подождать, пока Бэн доделает свои последние часы. И Бэн доделал их, и теперь был по-настоящему счастлив, потому что, наконец, его часы были похожи на время.
Он поставил фигурку сгорбленного старика, так похожего на него, на стол, повернув ключик, завел механизм и умер.
"Тик-так...", - сказали часы и тоже остановились, потому что время всегда стоит на месте и ждет, пока остановимся мы и увидим его...