Я расскажу вам то, что видела сама. Я расскажу и больше - то, что потом поведали мне воины и односельчане, прошептали весенние леса, сказали почерневшие от горя лица отца и матери тех сестер. Расскажу, что узнала из торопливых речей ручьев и медлительных бесед великих рек. Я передам всё, что знаю. Но для меня истина в том, что всем видениям своим я верю больше, чем чужим словам. И вы осудите меня? - за что? Слова ведь слишком терпеливы. Они бывают остры, лживы; на языках лжецов слова становятся не-очага-огнём, палящим пламенем, врагом. Слова бывают убийцами истин.
***
Они были две девушки, друг дружке сёстры и дочери охотника из пограничной северной деревни. Подруги называли их Эми и Рей. Старшей, Рейке, семнадцать лет. Она красива чудной и диковатой красотой Севера Арды. Её глаза сияют бледной синевой горных озёр, а косы бронзовы и длинны и спадают до пояса, как старинные кованые подвески. Эмири, на три лета младше сестры, похожа на Рейке лицом; но синеглазую, светловолосую, как и их мать, её можно легко принять за аданет.
Они были неосторожны; они были безрассудны и веселы, летом не раз путешествовали вдали от дома и ночевали в лесных чащах - ночь, две и три ночи подряд, и дольше. Это было безумием? - Да, это было безумием. Такое безумие свойственно беспечной юности, и осудит его лишь тот, кто напрочь позабыл отвагу своих юных лет. Для людей народа Мелькора Тёмный Север был мирен, безопасен, и эти свободные люди без страха ходили по земле своего Короля везде, где их ждали торговые или семейные дела, гульбища и праздники. Был лишь один неписаный закон, неписаный оттого, что это и так знали все: жителям приграничных деревень не стоит далеко заходить на юг, если им дорога жизнь.
Рейке и Эмири нарушили этот закон - то ли из озорства, то ли по печальной ошибке. Девушки забрели очень далеко в южный лес и попали в волшебный капкан. Поставлен тот капкан был именно на них. Они шли, так казалось обеим, по тихому и мирному краю, а может быть, причиной их беспечности было спокойное время - ни Рей, ни Эмири, ни их отец и мать ещё не видели войны. Они о ней только слыхали. И сёстры повадились ходить в окрестные леса: зимой - за бронзовыми, будто бы золочёными шишками громадных елей, которые полагалось сорвать с усыпанных снегом, лапатых ветвей и связать в длиннющие ожерелья к первой весенней оттепели, вместе с мелкими косточками дичи, сухими боровиками и прошлогодними гроздьями калины; летом за ягодами, за грибами, ну а весной торопливая Эми увлекала сестру искать ночной цветок, магический и безымянный, что растёт в южных чащах в апреле и в мае.
С юга же эльдар, демоны из-за западного моря, смотрели на вражеские земли Севера своими колдовскими очами. В последние несколько лет они начали замечать, что северяне всё дальше заходят в приграничные леса и всё чаще и чаще попадаются им на глаза, а значит - в длинные руки их волшебного искусства. Справедливо рассудив, что с Севера к границе могут идти только люди Врага, эльдар начаровали на тропах ловушки. Осенью в них погибло глупой смертью немало лесной твари, но звери вскоре учуяли опасность и начали далеко обходить эти тропы. Один из этих капканов простоял без толку почти всю зиму, и вышло так, что в конце февраля в него попались Рейке с сестрой.
Это был лесной вечер. Они шли по тропинке гуськом, Эмири впереди, Рейке сзади, и тут словно что-то ударило по ним в Незримом. Эми остановилась, и, почуяв беду по её напряжённой спине, Рейке сделала шаг вперёд и обняла сестру за плечи. В одно мгновение обе девушки потеряли рассудок и память. Они лишились всех знаний о своей жизни, лишились человеческого языка и памяти об отцовском доме, и о своём родстве, и о том, что они - люди, а не бессловесные твари. По плану создателей ловушек они должны были потерять друг друга в трущобе и вскоре замёрзнуть в сугробах вдали от родительского очага.
Когда Эми и Рей не вернулись в условленное время домой, их начали искать, но поисковый отряд не мог идти быстро. Он чуть ли не полз. Отряд составляли люди - односельчане пропавших девушек и солдаты, которых прислал на помощь командир ближайшей крепости. Майар могли бы не опасаться колдовских ловушек эльдар, но людям понадобился весь их опыт и всё чутьё обученных собак, чтобы просто обнаружить, где затаилась гибель, и не угодить в такой же капкан. Эми и Рей шли по чаще без страха и вскоре безнадёжно оторвались от нащупывающих безопасный путь соотечественников. Казалось, что девушки были обречены.
Их спасло чудо. Опережая их шаги, от Твердыни Мелькора через северные леса на юг дохнуло неожиданным, невиданным здесь уже сотни лет теплом. Это живое дыхание изгнало из трущоб убийственный мороз и сделало добрее и мягче и воздух, и снег. Сквозь паутину лесных сводов пробились наземь лучи света, такие бледные, что они могли бы быть детьми луны. В лесной тени нетающий снежный покров земли перестал морозисто кусаться и превратился в мягкое одеяло. В царстве серебряного полумрака рдели на ветках снегири да мелькали яркими хвостиками зайцы, осмелевшие в этом нежданном тепле раннего апреля. Две девушки, две безмолвные тонкие тени, брели на юг меж громадных стволов, зимнебелых колонн на серебряно-сером.
Да, по желанию демонов Валинора и по закону природы Рейке и Эмири ждала скорая смерть. Но их теплый Север не дал им обратиться в ледышки. Февраль обернулся к ним добрым лицом, и что-то сильнее и глубже, чем память и разум, удержало их рядом друг с другом. Узы крови были разорваны для них потерей памяти, а связь человека с человеком - потерей опыта и языка; по несчастному случаю они, попав в капкан, стояли лицом к югу и так и продолжили свой путь на юг, изредка отклоняясь то на восток, то на запад, уже не зная, куда ведут их шаги; но они были всё ещё вместе. Иногда они опасно далеко разбредались, но были словно связаны невидимой нитью, и эта хрупкая нить снова и снова не давала сёстрам расстаться навек.
И они заботились друг о друге. Когда Эмири потеряла тёплый белый платок с головы - он развязался за дни диких странствий, зацепился за сук и скользнул с её плеч - старшая, проходя по следу младшей, бездумно подняла его и опустила на плечи сестры. Та сжала руками концы платка и так шла себе дальше, как дитя лет пяти.
В дуплах, расщелинах пней и других укромных местах они находили еду - мёрзлые ягоды, сухие грибы и орехи. Зимний лес, будто бы получив чей-то добрый приказ, раскрыл многочисленные тайники белок и бурундуков и одарил девушек кое-какой скудной пищей. Это было ничтожно мало, но достаточно для двух юных и сильных тел, чтобы не ослабеть безнадёжно. И они делились друг с дружкой. Они напрочь забыли, что так полагается делать, но иногда это случалось как бы ненароком. Эмири наткнулась на беличий склад в поваленном бурей стволе, а Рейке - на гроздья сморщенных чёрных ягод, и они ели всё это, стоя рядом, не глядя друг другу в глаза, словно котята у живота кошки; и время от времени брали одна у другой ягоду или орех.
Ночевали они под защитой поваленных дерев или же у стволов лесных елей, под плотными шалашами из веток, сбившись вместе в комочек и грея друг дружку. Лесное зверьё не боялось их, не то не видев ещё за свою жизнь человека, не то чуя, что из этих людей почти всё человечье куда-то ушло. Большие и опасные звери - волки и шатуны, росомахи и рыси - ни разу не пошли по их следу. Вот уже несколько дней сёстры брели на юг по покатому склону предгорья Эред Ветрин. Горы были ещё далеко, но и на таком расстоянии их основания вспучили землю, как корни дуба-великана. Склон был малозаметен на глаз, но чувствовался ногами - идти чащами вниз было легче, чем вверх, и в этом направлении и шли Рейке и Эмири, как неразумные звери, большие беззащитные лани с широко открытыми глазами, слишком безумные, чтобы чего-то бояться, слишком несмышлёные, чтобы искать выхода из ловушки, в которую попали их души. Вместе с потерей разума они утратили и сознание потери. И они, конечно же, не могли знать, что давно уже пересекли границу. Они приближались к селению эдайн.
***
Рейке, сама не зная того, обменяла свою жизнь на жизнь Эмири. Один из местных эдайн, Утар Несчастливый, слишком старый для пограничных дозоров угрюмый сельский охотник, нашёл Эми по её бестолковым следам, как лесного зайчишку. Было недолго до полночи. За сотню шагов от деревенской ограды одинокий охотник скользнул на поляну, топор наготове - и глянул в нежное лицо ребёнка, стоящего у заснеженных лап синей ели. Утар давно был вдовцом, и в его печальной душе едва теплились образы жены и умершей в младенчестве дочки. Вспышки болезней и стычки с пограничными отрядами Севера унесли не одну жизнь эдайн на границах. Вторя словам эльдар, Мудрые из эдайн говорили, что болезни и беды насылает на них Тёмный Князь. С первого же близкого взгляда Утар понял, что безмолвная дева перед ним - северянка. И покрой её шубки, и вышитый белый платок, и сапожки, и цветные узоры на беличьих рукавичках были совсем чужие. В её рукавичках были разделены пальцы, и это уж точно был не здешний, северный покрой. Это была работа народа Врага.
Утар сделал один шаг вперёд, ожидая, что Вражью ведьму придётся зарубить, и встретил её бесстрашный, беззлобный взгляд. Взгляд младенца. Они постояли недвижно, и когда он шагнул ещё ближе, девушка не шелохнулась. Она просто уставилась куда-то ему на грудь и ждала, как ждёт лежащий в люльке ребёнок, что же станет делать напевающая ему колыбельную мать. Через несколько мгновений она подняла глаза и снова взглянула ему в лицо. Он был приземист, этот несчастливый, начинающий стареть человек. Макушка Эми доходила ему до подбородка. И Рейке, наблюдавшая за сестрою и незнакомцем из-за кучи валежника, не выдала себя ни звуком.
Заметь этот человек, что Эмири не одна, он наверняка впал бы в панику и побежал будить односельчан воплями о Морготовых ведьмах. Но Рей не показалась, а Эми была так очевидно невинна, по-детски чиста и ненароком похожа своей почти эдаинской, мараховской, домашней красотой на его потерянную жену, на не выросшую его дочь, что Утар, не разбираясь в дальнейшем, молча взял за руку лесную деву и повёл её из лесу в свой сирый дом. Она послушно пошла по запятнанным луной снегам, тёплая рученька в его руке, а на его поясе болтались три пойманных зайца, которых ему теперь не придётся есть одному.
Не доходя до ограды, Утар Несчастливый придумал для соседей правдоподобную ложь, чтобы сохранить себе деву из леса. В ночь деревня как будто вымерла, и Утар знал, когда мимо какой хаты проходит ночная стража. Он привёл деву прямо домой, не таясь и не встретив никого, раздул поярче огонь в печи и тут же сжёг в этом огне всю её Вражью одежду. Он разогрел для купания воду, осторожно выкупал свою находку и нарядил её в латаную сорочку жены. Он согрел ей творога с молоком, накормил её с ложки и уложил, тепло закутанную и уже спящую, на печи, запер хату, а сам пошёл к знахарке - но не к одинокой старухе из Мудрых, у которой было горькое лицо и пронзительный взгляд, с которой трудно было поладить, которая могла бы пожелать непременно увидеть найдёныша и вообще могла тут же заподозрить неладное, а к другой знахарке, ко вдове друга-охотника, с которой он давно дружил и которой помогал.
Ей-то Утар и изложил за кружкой тёплого пива историю о том, что нашлась, просто чудом добралась до него его племянница Иллурет, дочь покойной младшей сестры, пришла чуть ли не через Вражьи земли по окружным тропам с востока, где поздним летом всё её село и одно-два других вымерли от насланной Врагом болезни.
Находка такого рода была неудивительной. Для Верных земли были охвачены дыханием угрозы. Это особенно чувствовалось на границе. Тлеющая уже четыре сотни лет война незримо струилась во всём живом, в земле, в самих корнях и листьях, и весь мир был тихо разделён на две непримиримые друг к другу армии. Немало было и бродяг, беглецов и сирот. Они теряли свои семьи и деревни, а в кланах трёх племён эдайн часто не находилось для них нового места. Во всяком случае, такого, которое достойный человек, будь он мужем или женой, занял бы по своей доброй воле. Бывало, и нередко, так, что даже дети шли за десятки, сотни миль, чтобы найти приют у людей родной крови.
После прихода эдайн в Белерианд эльдар, немало озабоченные тем, что их смертные вассалы могут признать в северянах Мелькора таких же живых людей, как они, и, чего доброго, отказаться сгонять их с их родной земли и целыми деревнями истреблять за веру, многое порассказали эдайн о Морготовой порче. Кое-что из этих россказней эльдар услышали от Валар, но большую часть придумали сами уже по прибытии в Смертные Земли. Эдайн, терзаемые нескончаемой, ненужной им войной и неизбежно сопутствующими ей бедствиями и болезнями, поверили эльдар, прекрасным, бессмертным и мудрым, как верили им в подобных вопросах всегда. Этим предавшимся эльдар людям мало что оставалось, кроме веры эльдар, веры в эльдар, в Валар, веры в Эру Единого. Веры в Морготову порчу. И то, что племянница Утара, очевидно, в пути лишилась рассудка, могло вызвать подозрение в деревне. Для эдайн тихое безумие Иллурет могло быть знаком злых тёмных чар или той самой жуткой Вражеской порчи. Однако все знали: нередко бывало и так, что истерзанные горем, выжившие среди болезни и смерти теряли рассудок, делались молчаливыми, тихими, словно пришибленными, или вовсе немыми. Считалось, что особенно подвержены таким душевным ранениям женщины, хотя на деле с мужчинами это бывало ничуть не реже. Когда впоследствии этот вопрос грозил возникнуть, Утар только махал рукой и ворчал:
- У неё на глазах смерть выкосила село, умерли отец, мать, а девчонка брела сюда на своих на двоих, и сама была долго больна...
Односельчане уважали и жалели Утара Несчастливого, и у них скоро пропало желание почесать языки.
***
Той же ночью, немного позже, охотник вернулся в свой дом, где безмятежно спала на печи его юная лесная дева. От вдовы он принёс подарки для Иллурет - бальзам от обморожения, мази, кувшинчик молока и лесной мёд в маленьком деревянном бочонке; молоденькую курочку на суп. Той ночью, ближе к рассвету, зима снова вступила в свои права. Дохнул ещё несмелый, но колкий мороз, выпал снег и случилась лёгкая метель. С восходом солнца на западной окраине деревни сторожевые обнаружили Рей.
Она сидела на срубе колодца, тихая и почти не заметная, вся в искрах от наметённого снега. Снег покрыл её теплую шапку и засел в полураспущенных длинных косах. Ночной мороз искусал её щёки, и она дремотно смотрела на пробуждение чужой деревни, приютившей то, что было ей дороже жизни. Рей не помнила имя сестры, но никакая сила не могла бы заставить её покинуть то место, где нашла свой приют Эмири.
Поскрипывая сапогами по свежему снегу, мужчины деревни сошлись у колодца и неотрывно смотрели на Рей. Женщины и дети спрятались от Морготовой ведьмы за дверями домов. Принадлежность Рей к народу Врага была очевидна. Её выдавали и кожа с лёгким оттенком топлёного молока, и бронза её волос, и странная вышивка на рукавичках и на голенищах сапог, и просто покрой одежды. Она была ярко красива особенной, северной красотой, какая нет-нет да и рождалась на землях Мелькора от медленного смешения кровей Кланов. Это смешение уже создало северный тип и нередко являло миру прекрасное. Рей была совершенно бесстрашна, совсем безмятежна, и во взгляде её, скользящем вдаль мимо полных опаски глаз эдайн, был невозмутимый покой ожидания. Рей ждала свою сестру Эмири. Рей была обречена.
Её никто не трогал. В тот момент большинство эдайн не прикоснулись бы к ней рукой даже под страхом кары, а многие - и под страхом смерти. Кто-то уже позвал Мудрую, и старуха наконец приплелась, мрачная, заспанная и больная. Не говоря ничего, она цапнула незнакомку за руку и увлекла в свою хату, где раздела её, обмыла и неторопливо, внимательно осмотрела.
- От Моргота ты? Ведьма? Понимаешь ли ты, что тебя могут сжечь? - видавшая виды старуха глянула в глаза девушки, и, поражённая, чуть было не отскочила. Не встретив в пленнице ни проблеска мысли и страха, Мудрая вынесла приговор и никогда не жалела об этом. Только семя Врага, его порченые северяне, не боялись земных бед с таким видимым вызовом Эру.
Впрочем, Мудрая вряд ли смогла бы спасти Рей, даже если бы захотела. По словам Старших Детей Единого, многие северяне были порчены Врагом; однако воины нолдор и духовно близкие к ним люди часто ясно давали понять, что многие - не то слово: порчены там были все. Кроме разве что искусства эльдар, исцелял порчу только огонь, и за день судьба ведьмы была решена.
***
К западу от деревни, перед очами великих Валар, стоял высокий каменный столб. На столбе всё ещё жили почти стёршиеся следы грубых древних узоров. В локоть или полтора толщиной, высотой почти в три человеческих роста, этот столб был поставлен здесь за сотни или, может быть, тысячи лет до прихода эдайн. Остатки вырезанных в нём орнаментов открыли бы наблюдательному уму немалую схожесть с вышивками одежды Рей. Теперь резьба на камне была почти не видна, и он, давно покинутый обработавшими его людьми и позабывший изначальный смысл существования, наполовину почернел от огня. Древний столб был превращён в место казней.
В скорых вечерних сумерках Рей привязали к столбу за руки, поставив лицом к Благословенному Западу. Пальцы её босых ног забавно шевелились от холода. Девушка пританцовывала, чтоб согреться. Из-под снежной пороши и холодных углей под ногами в лицо ей смотрели чёрные пустоты чьего-то обгорелого черепа. Предыдущий казнённый был сожжён здесь в начале зимы - пожилой северянин, допрошенный и брошенный у колодца изловившими его эльдар. Тот не мог ни стоять, ни ходить, и его без лишней возни положили между связок дров. Как и Рей, тот человек не выказывал страха и даже не закричал, когда его охватило пламя. Светлые глаза Рей, ясные и живые, глядели в обугленные глазницы мёртвого соплеменника.
Жители деревни небрежно смели снег с пепелища у подножья столба и набросали вокруг Рей связки дров. Это её не испугало. В тонкой белой сорочке, в которой забравшая её одежду старуха под вечер вытолкнула её на смерть через пахнущие пылью сени, тело Рей было мягким, тёплым и пышущим на морозе. Ёжась от холода, девушка бездумно и спокойно глядела поверх голов своих убийц, не встречая их страшащихся, весёлых, похотливых взглядов.
Когда мужчины подожгли костёр, та Сила, что сняла с леса и склонов гор беспощадный мороз, сделала свой последний шаг. Король Севера увидал глазами айну смертоносный огонь и признал своё поражение. Мелькору, попытавшемуся спасти обеих сестёр и спасшему только Эмири, оставалось одно, и он сделал это без колебаний. Он шагнул вперёд в невидимом мире и отнял у Рей её боль. Когда пламя затанцевало по её сорочке, она не закричала, и эдайн со всё растущим смятением наблюдали за её удивлённым детским лицом. Что-то важное происходило с нею, но что, Рей понять не могла. Люди постепенно начали отходить от костра, на котором без воя, без боли сгорала порченая северянка. А она всё смотрела поверх их голов. Там, у высоких кустов на самом краю поляны, стоял Утар Нежданно Счастливый. Он обнимал рукой Эмири, свою лесную деву, свою Иллурет, без отрыва, без звука глядящую на горящую ведьму. Утар достаточно долго глядел на обеих девушек и понял наконец: это горит её сестра, сестра моей бедной девчушки. Он горько сожалел о том, что не отважился не прийти к казни и не привести Иллурет. Это сразу подтвердило бы все возможные подозрения; и он знал, что сейчас его жизнь и жизнь его лесной девы зависят от того, станет ли она плакать или кричать. О том, чтобы спасти Рей, он не мог даже думать.
Утар бережно обнимал рукой то, что ему оставалось, и вдруг почуял, что Иллурет напряглась, будто бы её дух, пустой, словно иссохшая кадка, наполнялся живою водой. Не успевшие вспомнить друг друга, души девушек молча прощались. В сердце Эми забрезжил рассвет. Туман, поглотивший её волю и разум, начал медленно расходиться. В ней шевельнулось и было готово проклюнуться семя памяти и понимания. Утерянное начало возвращаться к ней, создавая основу, на которой должно было заново вырасти срубленное дерево её настоящего 'я'.
***
А по комнате в башне Твердыни злобно метался ярый огонь. Повелитель Воинов, Саурон-Гортхаур Жестокий, сжимался, как стальная пружина, и рычал в ухо Мелькору:
- Прекрати. Они делают тебе больно!
Мелькор не ответил. Человек бы кричал и метался от боли в огне, а он скорчился, сидя, и впился пальцами себе в локти.
- Проклятье! Ты позволяешь этим скотам причинять тебе боль! Прекрати!.. Ты и так сделал всё, что мог! Послал оттепель, выслал даже поисковый отряд... Одна уже спасена, тебе мало? Прекрати же! - И это приказ. В голосе Повелителя Воинов звенит железо.
Мелькор молчал. Рей - о, Рей не горит; он горит за неё.
- Прекрати! К чему этот бессмысленный жест?! - и Гортхаур действительно не понимает. Он с размаху прихлопывает ладонью горящую свечу на столе. В темноте он пожирал волчьим взглядом белый профиль отца. Мгновения тянутся в вечность пламенными языками. Рей горит, горит и не кричит, она прощается с сестрой, её косы пылают, её сорочка уже сгорела...
- Да оставь же её! Она обречена! - в его голосе ржавым клинком прорезается злоба. Саурон мечется, не сходя с места, ищет ответ в узорах каменных стен, в резьбе на потолке и во тьме за окном. Он не может, не хочет верить в то, что делает сейчас Мелькор и тем более - почему; он не собирается это терпеть. Он внезапно останавливается, смотрит сверху вниз на седую голову отца. Руки сжимаются в кулаки. На чёрных перчатках блестят стальные нашивки.
- Айанто... - так звенит злая сталь, мёрзлый холод и волчья тоска. Жестокий наотмашь бьёт Мелькора по лицу. В последнее мгновение его кулак раскрывается, и выходит сильный удар ладонью. Голова Мелькора дёргается назад, он приоткрывает рот. Судорожный всхлип, выдох... Крик умирает в горле. Мелькор медленно опускает голову и закрывает лицо ладонями. С разбитых губ капает кровь.
***
Внизу, у подножья Твердыни, уже наступили темень и тишь. Саурон остановился посреди сумрачных сводов как раз в тот момент, когда судьба вынесла ему навстречу рыжего Ширгака. Хамоватый конюшенный орк успел выпить вечернюю дозу жёлтого пойла, что орочья солдатня обыкновенно пьёт перед боем, и потерять перед чем бы то ни было всякий страх.
- Оп-па, принц оловянный идёт!
Саурон сначала не понял, что обращались к нему. А когда понял, ушам своим не поверил. Ширгак начал смешливо кривляться.
- Все мы куклы, братуха! Все мы тут - его твари! Оловянные орки и люди, дети старого Тёмного бога! Дети Пламени плавят нас в жарких кострах!..
Саурон отвесил орку удар в челюсть. Крикун отлетел и грохнулся мешком в пяти шагах. Саурон не стал проверять, жив ли он, и направился дальше к конюшне. Под сапогами Повелителя Воинов поскрипывали песчинки. Убью, подумал он. Не я буду, найду, кто из них выдумал эту дезу о порче, и убью как последнюю нечисть. Скормлю подонка волкам.