Если вечность в его комнате была днем, то слишком темным, если ночью, то слишком теплой. Больше всего бесконечность была похожа на утро.
-Пора вставать.
-Я помню, ты говорил так, правда, это было очень давно.
Она решила считать вечность утром из-за тишины. Все, что сейчас имело звук, не нарушало тишину, а создавало.
-Рух?
-Да.
-Спроси в следующий раз "чего", тогда я смогу ответить, что ничего.
Ей не нравилось, что вечность выдалась на редкость скучная и душная. Иногда, правда, начинался дождь, еще реже ливень. Стекла в рамах звенели, тюль воздушным змеем вился под потолком, на ее голые пятки летели брызги, хлопала форточка. Надо было бы встать и закрыть ее, да, вот куда проще было спрятать ноги под одеяло.
-Рух?
-Чего?
-Хочешь я спою тебе дорожную песенку хоббитов?
Она чувствовала себя странно, но ни с чем не могла сравнить свою состояние, а значит, и объяснить тоже. Хотя в этом и не было надобности, он ни о чем не спрашивал.
Это не были ощущения бодровствоющего человека, но и спящей она не могла себя назвать. Ведь она что-то говорила, и порой даже думала, что говорит.
Бежит дорога все вперед.
Куда она зовет?
Пусть это было не всегда во время, невпопад, и зачастую смысл фраз терялся вместе с первым произнесенным словом, искажая до безобразия конец предложения. Иногда она задавала вопрос и тут же забывала, что и зачем спрашивала, а потом очень удивлялась, когда вдруг получала ответ на вопрос, который уже не помнила.
Какой готовит поворот?
Какой узор совьет?
Это было тяжкое пограничное состояние между сном и явью, чем-то похожее на дремоту, но не такое бессознательное. Если бы что-то происходило в комнате, она бы ощутила даже малейшее движение, но так как никогда ничего в вечной скучности не происходило, ей оставалось ощущать только саму себя. И чем больше она это делала, тем муторней и фантастичней, становилась реальность внутри. О реальности снаружи говорить не приходилось вовсе.
Момент, когда человек вдруг замечает, что засыпает, неуловим, а у нее он стал вечностью. Последние мысли и проблески сознания человека, падающего во сны неразличимы, а у нее они стали единственной доступной формой внимания, и она, как бы не старалась, что бы себе не приказывала, не могла, ни шагнуть вперед, ни вернуться назад.
Сольются тысячи дорог
В один великий путь.
Если бы тогда все-таки попросить ее подробней описать свои ощущения, то она, скорее всего, вспомнила бы одну книжку из детства. Она не знала ни названия книги, ни автора, ни окончания. Может быть, она тогда вообще ее не дочитала, и лишь много лет спустя, поняла, что, это была очень странная книга, попавшаяся ей раньше срока, а затем потерявшаяся навсегда.
История была про мужчину, который жил на кладбище. Он видел души умерших и на досуге играл с ними в шахматы. Если это была душа недавно умершего, то она поначалу испытывала массу чувств, ведомых только человеку, недавно лишившегося жизни. Душа металась, искала ответы и задавала вопросы, хотела активно жить и дальше, рвалась за пределы кладбища, но со временем успокаивалась и начинала забывать. Душа забывала друзей и родных, прошлое с ними связанное, свое имя, свою жизнь, а, в конце концов, забывала и свою смерть, превращаясь в пустоту.
Если бы ее тогда спросить ее она бы сказала, что ощущает себя похоже.
Начало знаю, а итог
Узнаю как-нибудь.
Рух опять заснул и не слышал ни единой строчки из песенки хоббитов. Она пугалась, когда оставлял ее одну наблюдать за вечностью, но стоило ей шевельнуться или коснуться его, как он тут же просыпался, будто готовый вставать, но вместо этого вдруг набрасывался на нее и как безумный покрывал все тело поцелуями. Тогда она пугалась еще больше, забивалась в дальний угол кровати, но ничего не могла сделать, пока его объятия не начинали ослабевать сами собой, и он опять не засыпал.
-Пора вставать, - всегда говорил он, перед тем, как провалиться в сон.
Еще задолго до наступления вечности, она знала Рух очень хорошо, но, к сожалению, забыла, что именно знала.
-Я помню, ты куда-то собирался?
-Да, в загс.
-Ты женишься?
Порой она подолгу смотрела на него спящего, но так и не могла вспомнить, что же такое важное знала, раз когда-то легла с ним в одну постель. В конце концов, она даже стала сомневаться, что его зовут Рух.
-Нет, друг.
-Почему не пошел?
-Проспал.
"Что за странное имя, похожее на выдох? - думала она, - Скорее даже не имя, а прозвище. А если прозвище, то кто его придумал и что оно означает?"
Вопросы возникали часто, и она уже открывала рот, чтобы грозно обрушить их на него, как вдруг, все то, что только что тревожило ее, становилось настолько скучным и бессмысленным, что ей оставалось, только горько вздохнуть и обвинить саму себя в глупости.
Но с этим еще можно было как-то мириться.
Однажды, кровать стала мягче, чем обычно.
Сначала, она подумала, что ей показалось, но вскоре к мягкости прибавилась еще и влажность. Теперь сомнений не оставалось - кровать действительно превращалась в желе. Она чувствовала, как ее тело медленно погружается в зыбкую смесь из разжиженных подушек, одеял и простынь, ставших, чем-то очень напоминающим фруктовый кисель, хотя она и старалась не пробовать жижу на вкус. Вскоре стены и потолок тоже стали киселем, и тягучими, склизкими волнами сползали вниз, слоем за слой, погружая ее ко дну кровати. Вот такой невыносимой стала ее вечность.
Но самое невыносимое заключалось в том, что его край кровати всегда оставался сухим и мягким, но не более мягким, чем позволено быть матрацу. И в то время, когда она отчаянно выгребала из киселевой могилы со своего угла, он либо спал, либо говорил, но что-то такое далекое отвлеченное, что она никогда не вслушивалась.
С появление киселя, она стала часто задумываться, что где-то за пределами комнаты Рух, вечности не существует, а матрацы не превращаются в желе, кто бы на них не лежал. Там, есть жизнь, где все заканчивается... А потом опять начинается. И опять заканчивается, и снова начинается. Она не была уверена, но вроде бы у нее была именно такая жизнь, которая, вдруг стала ей не интересна, и она легла в постель к Рух, и по началу, была всем очень довольна.
А еще она знала, что скажи она Рух: "Отпусти меня", он непременно ответит: "Иди, я не держу", и будет абсолютно прав. Откуда же ему на своем сухом матраце знать про кисель, который со временем густел, и становился липким как клей.
-Рух, я схожу сума, - говорила она, проплывая где-то рядом с ним.