Янс Виталий : другие произведения.

Человек Без Прошедшего Времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если человек не живет любовью,он - покойник.

   СОДЕРЖАНИЕ:
  
  Глава 1 (ВИКЕША) - стр. 0
  Глава 2 (ГАЛЮ) - - стр. 8
  Глава 3 (СТАРЫЙ ПЕТЕРГОФ) - стр. 31
  Глава 4 ( ШТЕРН) - стр. 50
  Глава 5 (ЮТА) - стр. 63
  Глава 6 (СНОВА ШТЕРН) - стр. 108
  ЭПИЛОГ - стр. 115
  
   ЧЕЛОВЕК БЕЗ ПРОШЕДШЕГО
   ВРЕМЕНИ
  
   Посвящается Н. К. А.
  
   Глава 1 ( ВИКЕША )
  
  И как только в школе не изголялись над ним мальчишки, коверкая его фамилию и придумывая все новые прозвища, как было принято у пацанов не только в школе, но и во дворе и в других местах, где обитала мелюзга. Да чего там говорить, если жена на шестом десятке звала его Викеша, как закрепилось его прозвище в далеком детстве, а не по фамилии Викентьев, как имела обыкновение называть его для остальных домочадцев и немногих друзей семьи, хотя напрямую обращалась к нему - Миша. Викула, Викентий, иногда просто Вика, ладно еще никто не додумался сказать Викуй, а его сосед по парте в 7-ом классе Лёнька Икона, шустрый мальчуган, будущий ударник и джазмэн, невероятно быстрой дробью стучавший по откидной крышке парты ребрами своих ладоней, так что треск шел на всю перемену, через весь школьный корридор, и наверняка доходил до учительской, так вот Икона однажды так залупился, что назвал его Виконтом, а кто это такой Викеша еще не знал и только через много лет выяснилось, что Икона в те времена уже почитывал книжки Дюма. Этот год, когда им было тринадцать, они сидели вместе с Лёней Иконниковым за одной партой, каких уже больше не увидишь нигде ни в какой школе - весьма неуклюжее и дорогое в изготовлении старинное сооружение на салазках, представлявшее собой купе для двоих с деревянной лавочкой и спинкой, нишами для школьных ранцев и что там родители подкинули на завтрак или 2-ю смену, с покатой столешницей выкрашенной черной краской, с обязательными откидными крышками, чтобы можно было встать для приветствия учителя, входящего в класс и на самом верху столешницы знаменитая непроливайка для чернил, которую носили в мешочке за пределами портфеля.
  И парты с непроливайками и клички вместо имен были непременной школьной принадлежностью советского времени. В школе или пионерлагере на перекличках, при вызовах к доске, в учительскую или просто обращении учителя на ты дети слышали фамилии и моментально какой-нибудь Ухарев становился Ухарем а мог стать и Ухватом и кличка следовала за ним по двору и никто, кроме двух-трех друзей, не знал как же его зовут на самом деле. Клички могли быть обидными, но оставалось только примириться с этим и нести свое прозвище до конца школы, а везунчиков, о которых пел Окуджава: "Все ребята уважали очень Леньку Королева и присвоили ему звание Короля" можно было пересчитать по пальцам. Известный футболист Малофеев с кличкой Малофейка только самым близким друзьям рассказывал, как он узнал, что это такое, когда одноклассники завели его на перемене в закоулок на лестничной площадке, где показали как делать "залупу", онанировать и у кого из них накапает больше малофьи. Неизвестно, как общались дети в старинные времена, до революции, но Александра Сергеевича никто бы не подумал назвать Пушкой, слыша такое обращение педагога к восьмилетнему мальчику: "Господин Пушкин! Осмелюсь заметить, что на уроках математики возбраняется писать стихи. "
  Но вот в 1954 через год после смерти рябого царя грянула небывалая школьная реформа и учителя затряслись в ожидании, что же будет. Мужские и женские школы срочно расформировывались и обучение становилось совместным. "Академик" затеявший такую перемену, конечно, испросил разрешения у Хрущева, тот по обыкновению махнул рукой и в местных отделах народного образования(РОНО) пошла писать губерния, переписывая и комплектуя новые классные списки по простому принципу - каждому мальчишке или девчонке ближайшая школа. Впрочем, винить в этой реформе советские власти и партийные верхи было трудновато: педагогические коллективы в школах, состоявшие преимущественно из женщин, буквально исстонались по поводу низкой успеваемости и катастрофической дисциплины в мужских школах и пришли к единому мнению: надо разбавить мальчиков девочками и исправить положение.
  Телевидение тогда еще только-только начиналось, газеты и радио помалкивали в тряпочку, но результат, который они замалчивали, превзошел все ожидания и то, что должно было случиться - случилось. Успеваемость и дисциплина после слияния школ немного подросли, девочки и мальчики, разумеется, не пожелали общаться друг с другом и сидеть за одной партой, клички перекочевали во дворы, зато насилие среди подростков, тогда еще не существовало слово секс, приняло угрожающие размеры и близилось катастрофическому, как раньше дисциплина, выплескиваясь далеко за пределы школы. И заводилами новой реформы становились, как ни странно, девочки, заставлявшие своих слабых духом и телом одноклассниц лизать им зад и половые органы под угрозой группового избиения или когда они волокли мальчика в темный угол, стаскивали штанишки, вставляли в задний проход деревянные ручки, хватали и дергали за письку, а чтобы успокоить плачущую жертву становились перед ним в очередь, высоко поднимая подолы, и показывали кино.Это развлечение оказывало на них дразнящее и щекотливое воздействие, но тогдашняя советская статистика, находившаяся в зародыше, утаила сколько таких девочек из старших классов навсегда ушли из школы в декрет, кто-то по насилию а кто из любопытства помогая насильникам или сами насилуя первого приглянувшегося.
  Викеша оказался такой жертвой еще во втором классе, но не в школе, а во дворе своего дома и до сих пор помнил кличку самой дерзкой и большой черной девки с косами, уложенными кругами на затылке. Это Морозиха в тамбуре заднего крыльца, сначала взяла его на любопытство и посулы, а потом просто схватила за руки и поставила посреди со спущенными трусиками, и если они хорошо разглядели, в Морозиха пощупала что у него внизу живота, то он ничего не видел пока слезы застилали ему глаза, а дворовые девчонки, которыми она верховодила,быстро, слишком быстро, задирали и опускали свои платьица. Волна от столкновения мужского и женского начала, спровоцированная незрелой реформой, поднялась такая мощная и сильная,и вызвала такие перевороты и кульбиты в в детских умах, что мальчики из викешина двора "робались" как они извратили это слово,услышанное от взрослых , на чердаке дома, пытаясь загнать свои трубочки в ягодицы друг другу,менялись местами и хотя до настоящего анального совокупления дело не доходило из-за слабого знания анатомии и редкой практики, но попки блестели и по ляжкам стекали густые струйки с консистенцией вполне пригодной для клонирования детей в пробирках, на радость тех будущих семейных неудачников через 20-30 лет, которые не могли завести объекты для любви, поклонения и горя натуральным образом. Родители, разумеется, ничего не знали, так как взрослых, сейчас бы их назвали маньяк и педофил, среди них не было - они гонялись за удовольствием в других местах - , но помимо войнушки, пряток, лапты, городков, чеканки,клёка,попа и других бесчисленных детских игр: футбольный мя-чик,пневматическая винтовка, поджиги, самодельное огнестрельное оружие, а тем более велосипед появились на выходе из школы,загадки, какие они задавали той же Морозихе и ее девкам в том же самом тамбуре на черном ходу, типа " что такое две булки и вонючий переулок", невесть каким образом взятая из воровского и лагерного жаргона классификация женских влагалищ "сиповка, королёк, верблюжья лапка" и как там еще, сведения о менструации, которые они выслушивали от знатоков, раскрыв рот, попытки подсмотреть в дырочку, чем занимаются уже целый час Алка и старший брат Викентьева Рудольф, запершись среди бела дня в темном сарае, составляли важные и очень интересные темы для разговора и общения по вечерам в тех же темных мрачных сараях, где они нередко ночевали, отпросившись у матери. Темы эти курсировали из одного двора в другой, из города в город, а в московских дворах, которые вместе с Ленькой Королевым воспел Окуджава, к ним добавлялись еще танцы с девочками и музыкальное сопровождение из радиолы, а не как в викешином дворе, где на стол по вечерам занятый взрослыми игрой в домино, ставился старинный граммофон с огромным раструбом и одной единственной шеллачной пластинкой, слегка обколотой сбоку и они, один за одним подхо-дили к рупору и дожидались места, где слышали сквозь неразбериху иностранного языка и горлового пения одну-единственную строчку, как им казалось, по-русски: "А фудзияма ебёна мама".
  Такое это было время, ничем не хуже и не лучше других времен, когда викешины пути с Иконой разошлись. Викентьев попал в школу напротив Госбанка - самого красивого архитектурного сооружения в городе с семью здоровенными елками, достигавшими уже уровня заостренных готических окон и здесь, в восьмом классе, впервые увидел много девочек, сохранивших свою униформу с прошлого года. Разумеется и речи не могло быть о том, чтобы мальчиков заставить сидеть за одной партой с девочкой и конечно, они сидели порозь, но были очень близко друг от друга. Спереди виден был затылок и ровно заплетенные косы Наташки Сиденковой, очень миловидной особы с куклявым личиком, направо крупные розовые банты круглой отличницы Светы Милютиной , а сзади уже откровенно выпирали из белого школьного фартука крепкие груди Машки Коневой. Да, эта реформа прямо совпала с пиком полового созревания, фантазий и интересов, что делается не только у тебя ниже пояса и что такое пестик и тычинка по биологии, но обрачивалась и прямой обузой для девочек, которым страхи по поводу неожиданных месячных кровоистечений перебивали в корне эти интересы и запретные фантазии. У мальчиков же наоборот тяга к запретному вместе со сладковатым истечением первого семени лишь возрастала и требовала экспериментов и действий.
  Викешин одноклассник и однодворец Валера Мистин, физически очень крепкий и развитой паренек, обладавший дружелюбным и веселым нравом, оказался его первым поводырем в роще маленьких интимных открытий. Мистя, который не умел разглагольствовать на эту тему, но уже очень неплохо рисовавший в школьной стенгазете и готовившийся к поступлению в художественную школу, показывал ему свои рисунки, сделанные прямо на уроке в классе, где Зинка Ненашева, сидевшая через проход между партами, выходила у него уверенно похожей на физиономию, но совершенно голой и даже с треугольной тенью промеж ног, а нарисовать где-нибудь на стене сарая член , приделать к нему пару идеально круглых яиц и черкнуть расходящиеся от композиции лучики он мог раз плюнуть. И это он, Мистя, мог на школьной перемене похвастаться, что только что пощупал Зинку, придерживая ее на перилах лестницы и сообщал, что титечки у нее: "мягкие, мягкие". Это хвастовство, а может быть и правда получались у него так легко и непри-нужденно, что Викеша не выдержал и на следующей же перемене подкараулил бегущую Машку Коневу и облапил ее сзади, но ничего толком не успел ни понять ни почувствовать, когда она врезала ему такую оплеуху, что сопли брызнули и искры из глаз посыпались.
  На этом Викеша надолго завязал с сексуальными контактами, как сейчас говорят, и обогатился жизненным опытом, не всегда приносившим приятные плоды и еще дальше отодвигавшем подлинное и необходимое возмужание.
  Математику им преподавала тощая очкастая училка Ангелина Анатольевна, ходишая на уроки в одной и той же желтой кофте и обладавшая резким скрипучим голосом. Когда пошла алгебра, дисциплины на ее уроках совсем не стало, и понимали ее предмет только редкие ученики, круглые отличницы как Светка Милютина с папашей, работавшим в КГБ, который даже в те времена мог нанять ей репетитора. Кое-кто из смирных ребятишек пытался взять алгебру на зубок, но формулы и биномы плохо ложились на память и Викеша с Мистей вспоминали с восторгом своего бывшего учителя из седьмого класса Александра Николаевича умевшего делать понятными самые трудные вещи просто закрыв ладонями два числа на классной доске, так что даже балбесу Мальку становилось ясно и прозрачно содержание теоремы.
  Ангелина таким даром не владела, а в результате Викеша имевший у Александра Николаевича очень твердые четверки, получал четвертные тройки на грани неудов, но и то только за счет того, что Ангелина боявшаяся выговоров за неуспеваемость на педсоветах, где могла завышала и подправляла оценки своим ученикам. А еще много лет спустя, Викеша проучившийся и сдававший самые разные экзамены 35 лет кряду мог уверенно сказать, что оценку, которую поставил тебе преподаватель в классе или на экзамене совсем не означает уровень твоих знаний этого предмета, а является самым точным показателем твоих взаимоотношений, симпатий и антипатий с этим учителем.
  Оценкой Ангелины был полный неуд со стороны даже круглых отличниц из девчонок, которым приходилось чаще других торчать у доски, демонстрируя якобы успеваемость. В девятом классе математические знания Викеши окончательно покатились под гору, да так что ему самому стало зябко и жутковато. Когда пришло время выпускных экзаменов и перевода в последний десятый класс и случилось то, что можно было назвать то ли пределом то ли беспределом, а Викентьеву показалось личной катастрофой или катаклизьмой. В присутствии экзаменационной комиссии Ангелина раздала по рядам алгебраические задачи и через 20 минут Викентьев, сидевший за одной партой с Гаинькой, с ужасом сообразил, что не имеет ни малейшего представления как решить свой вариант. Этот страх был настолько реальным и как пар распирающим все его существо, что Викентьев вдруг ощутил как у него намокли трусики от начавшегося непроизвольно семяизвержения. Можно было бы отнести этот конфуз на счет индивидуальных физиологических особенностей, слабостей его организма и личной половой конституции, кабы потом, уже в зрелом возрасте, он не услышал историй, как у людей, дергающихся на веревке с петлей на шее, извергается и кал и семя за один раз. Только оглянувшись кругом Викентьев понял, что происходит и, так сказать, пришел в сознание.
  Ангелина Анатольевна, давно уже смекнувшая, что результаты этого экза-мена дойдут, пожалуй, до РОНО, как назывался в те времена районный отдел народного образования, находилась в таком же если не худшем состоянии прострации и крайнего душевного напряжения. Немного опомнившись, она под разными, но твердыми предлогами выставила "комиссию", состоявшую из училок-предметниц за дверь и предоставила весь девятый класс на все 45 минут экзамена самим себе и свободной стихии неразберихи, где каждый тонул и спасался как мог. Она подходила и шептала на ушко то одной девочке то другой и никого не ограничивала ни в перемещениях по классу ни в подсказках. Кончилось тем, что Викентьев списал решение задачи у своего соседа Ганина и это притом, что Гаинька делал другой вариант и тем хуже, что Ганин получил на экзамене тройку, а у Викеши вышла четверка. Тем не менее он натерпелся такого страху за это приключение, что заявил матери, что не собирается больше оставаться в этой школе и сам! без родителей и провожатых забрал свои документы и отнес их в 14-ю школу в Холодном переулке, где учился с первого по четвертый класс.
  Эти истории, как он "щупал" своих одноклассниц и что случилось с ним во время экзамена по математике, Викентьев по договоренности с самим собой никогда никому не рассказывал и казалось, что их и вовсе не было в его жизни, как не было седьмого, восьмого и девятого класса и, значит, остался из прошлого только один очень сильный по составу учеников и уровню преподавания большинства предметов десятый выпускной класс 14-ой школы, догнать который Викеше пришлось через немогу, зубрежку и просиживание за учебником тригонометрии до двух часов ночи. Это было мучение,но школу он закончил без единой тройки и с пятеркой по тригонометрии, которую вызубрил насмерть, но разуметь так и не научился.
  Уже тогда Викеша обратил внимание на странные свойства своей памяти: он хорошо запоминал обиды и людей, причинивших ему боль, всунувших ему в руки черную дощечку отрицательного опыта и заполнявших на ней анкету случаями насилия и проявлениями жесткости. А вот подарки, какие ему, наверняка, дарили, необыкновенные сладости, похвалы от учителя в школе, события, вызвавшие восторг, радостные сюрпризы вылетали и полностью истирались с этой дощечки, а другой никто не дал. Уже на склоне лет он стал думать, что может быть получил свою злую память и черную доску в наследство от родителей, от матери, например, которая очень точно могла сказать двумя словами то, над чем он ломал голову. Казалось бы, она говорила о времени, в котором прожила жизнь и которое на самом деле с высоты конца 20, а затем 21 века виделось поганым, но она умерла в 90-м году, а сказала это лет за 30 до своей смерти и Викеша накрепко запомнил ее слова, потому что записал их белым по черному на этой самой доске: "Ой, Мишаня, а что я хорошего в жизни видела. " И это был не вопрос, потому что в нем содержалось не половина, а куда больше ответа.
  Мог ли он забыть в свои 70 лет, как пятилетним ребенком, в первый год после войны вышел из садика перевязанный воспитательницей шарфом крест-накрест от мороза и пошел, как ходили многие из них, за тридевять земель, потому что отцы и матери были на работе, забрать их было некому и они, малышня, топали на своих двоих до самого дома? А тут еще его приспичило и очень круто и он зашел в ближайший двор и кое-как стянув штанишки, потому что развязать шарф было невозможно, присел на корточки у глухой стены, где намело много снегу. Оправился-то он быстро, а вот трусики и штанишки заправить никак не получалось и он снял варежки на веревочке продетой в рукава и снова вцепился в резинки, задрав пальтишко и подягивая все выше и выше. Из дверей дома напротив вышел черный мужик и, схватив его за шиворот, пригрозил убить, если он не уберет за собой. Ни плач ни слезы на него не действовали и ему пришлось голыми руками, как тот велел, убирать говно в сторону.
  Что бы он мог возразить своей матушке, если и его жизнь состояла из точно таких же звеньев цепи, строго говоря не имевшей никакого отношения к жизни, как божьему дару и вызывавшей вопросы: а зачем все это надо?
  10-й класс и школу он закончил весьма похвально, а помнил лишь то, как убивалась мать, чтобы найти 150 рублей, на окончание этого десятого класса и выкроить эти деньги из своего заработка продавщицы газировки и сиропа. Невозможно было забыть и красные прыщи по всему лицу, выскочившие внезапно в этом десятом классе и полностью похоронившие его интерес и общение с одноклассницами. Зачем вообще нужно было помнить тот пустяковый эпизод, случай, когда во время обычных школьных шалостей на перемене Гришка Иконников, двоюродный брат Леньки, с которым он проучился вместе шестой и седьмой классы мужской школы, ударил его кулаком в лицо, и тогда Викеша уже близкий 2-м метрам, как своему окончательному росту, схватил пигмея Гришку и прижав к стене, пообещал сделать котлету, если тот не извинится. Тот, подлец, конечно попросил прощения по форме и сделал это при всех, но таким образом, как будто вышел победителем из этой стычки: "извиняюсь за то, что ударил тебя по морде. " Зачем нужна была эта черная доска, если она закрывала своим мраком всю его жизнь?
  Если не было больно ему, ножом нельзя было вырезать как мучились и страдали другие: собака, заднюю часть которой переехала машина и она визжала так в смертных мучениях, что слышно было сквозь двойные стекла и закрытые форточки, как безутешно рыдала, уперев голову в руки, учительница английского языка в шестом классе, которую довели до ручки эти гаденыши, палками подталкивающие осколок зеркала под ее ноги, чтобы увидеть, что там у ней под платьем и она ревела в пяти шагах от парты, за которой сидел Викеша, а на передней Фомка - белый медвежонок за прикрытием из своего соседа и откидной крышки быстро-быстро натягивал кожицу взад-вперед за головкой своего члена и малофья выстреливала под парту и на учебники, предварительно разложенные на коленях.
  На старости лет возникал и другой очень серьезный вопрос: а как прими-рить себя с такой памятью и сделаться хоть немного похожим на старых недоумков и пердунов, сплошь и рядом ностальгирующим по старым временам, грузинскому царю, советской власти и партийным знаменам с четверкой немецко-еврей ско-осетинских идолов. У них точно была жизнь. Они говорили: " А вот раньше. . . "
  Но как и какими задворками прошла его собственная?
  
  
   Глава 2 (ГАЛЮ)
  
  
  Кто знает, что получилось бы из Викеши, кем бы он стал и что бы делал, если бы не Галю.
  Галю после ухода прыщей и Нины Быковой, которую судьба подарила ему на выходе из его юношеского возраста, отравленного сомнениями в своей привлекательности для девушек и своей пригодности к любви, таланту любить и быть любимым стала его первой суженой девушкой, женщиной и женой. Викеша очень быстро выучился произносить ее имя, как говорили там на Украине, в Изяславе, сильно палатализируя и немного смягчая букву " г " , полностью забыв именительный падеж этого имени. Галю вышла к нему сначала из прохода между рядами на концерте студентов электротехнического факультета в политехе, а затем на танцах после концерта настоящей чiрнебрiвой дивчиной, кровь с молоком, с пухлыми алыми губками и чуть-чуть вздернутым носиком, придававшим ее лицу выражение неподступности, которое точас же исчезало, стоило ей улыбнуться и показать ровные ряды белоснежных зубов. Единственное, что ему по первой показалось странным - она носила длинные гофрированные юбки совершенно вышедшие из моды и хотя по тогдашнему фасону до мини оставалось еще не менее 20 лет, а про миди и макси никто вообще ничего не знал, девочки начиная от колена, очень внимательно следили за сантиметрами своих платьев, чтобы не выскочить вперед и нарваться на замечания от взрослых и не оказаться в числе последних.
  Не он заметил, что Галю стала его первой девушкой и любовью, а его одноклассник и однопартиец , если так можно выразиться, Калий - в будущем Эмиль Калинкович, который заменит ему друга и приятеля на все предстоящие времена. Через два-три года после школы, уже имея опыт и глаз по части женских тел и любовных утех Эмиль Калинкович, завидев вместе Викешу и Галю, высоко оценит его выбор и эстетический вкус. "Жаль только, что ножки маленько подвели", добавил он и с этого момента, а может быть сигнала, Викеша ринулся вперед, чтобы раздеть Галю, так как до лета и пляжа оставалось еще много времени, а посмотреть что там, под юбкой, уже не терпелось. Но Галю полностью обнажаться не далась и лишь после долгих уговоров, поцелуев и легкого упорства раскрылась наконец "topless", понимая, что он уже так завелся, что может порвать бюстгальтер. Под ним открылись груди такого фасона и уклада, которые увидеть Викеше в жизни больше не довелось. Это были больше теннисных но такие же упругие по форме и прижатию пальцами рук дыньки, крепившиеся к грудной клетке почти без опадания и половину кожного покрова этих спелых плодов занимали огромные коричневые соски. Добравшись до них и понимая, что это пока единственная доступная радость ее тела, он надолго прикладывался к ним и, что похвально, учился ими владеть, полностью забирая их в рот, сгибая и сминая своим языком, устраивая дриблинг, щекотку, пожевывая и управляя губами. Он почувствовал, что достаточно легко овладел этим искусством, если Галю, сидевшая у него на коленях и державшая под гнетом его капитана своими тучными ягодицами, начинала раскачивать лодку, сучила и раздвигала ногами, месила его коленки и стремилась оторвать его рот от своих дынек, чтобы перевести наконец в свой собственный, жаждавший делать то же самое - обменяться слюной и вспомнить поэта, восклицавшего: ". . . есть ли слаще слюны моей сока'? " с ударением на последнем слоге.
  Заводилась она с полоборота,выгибалась дугой и когда они были в постели, едва ли не вставала на мост, когда он ласкал ее, набравшись еще со школьных лет слухов о секретных китайских точках женского тела, добравшись до которых можно обездвижить девушку до беспамятства и согласия с чем угодно. Но тут он не преуспел в мастерстве и китайской точечной эрогенной, как впоследствии оказалось, науке, так как она все время была начеку, держала его руки в своих, до конца контролировала и управляла их действиями и лишь когда дальше отступать было некуда, отпускала его руки и закрывала своими вход в собственное влагалище, вставая на отстой и не пуская его член дальше. Викентьев изначально слабый на насилие и обратно сопротивление, бесцельно тыкался в тыльные стороны ее рук и в конце концов спустил на них все содержимое своих яичек.
  Первый и последний раз это произошло в Зеленом Городе, в майском лесу, возле реки Кудьма, куда они выехали на два дня. Вместо палатки у них было большое ватное одеяло, полностью занимавшее рюкзак, а в другом мешке кое-какая утварь и китайский термос с чаем. На высоком пригорке среди сосен они нашли полянку с густой травой, освободили местечко под ночлег от сучков и веток и сделали из них маленький костерок больше для света и свободы от страхов среди быстро спустившейся и упавшей на поляну майской ночи. Они были настолько поглощены друг другом , своей близостью и ожиданием, чего они скажут или сделают, что ничего вокруг не замечали и не боялись. Под расстеленным на траве одеялом, другой половиной которого они окутались, пошли поцелуи, возня и вечная битва за приоритеты и первенство. Стало по-настоящему жарко и Викеша, пребывавший в отчаянии по поводу своего поражения, отвернулся, едва не всхлипывая от досады. Она повернулась к нему, обняла и гладила его щеки и голову, словно извиняясь за причиненную обиду и тут он совершенно инстинктивно взял ее руку, просунул под резинки своих шаровар и трусов и накрыл ее ладонью свой еще мокрый и утомленный недавним выбросом аппарат. А может быть он вспомнил себя и Нину Быкову, которая поняла, что он все ближе приближается к ее пухлым губам и деваться ей некуда, кроме как на секунду закрыть глаза.
  Он снял свою руку и перевел ее под голову Галю, снова поворачиваясь на спину и с благодарностью чувствуя, как ее пальцы опустились чуть глубже в пах его сомкнутых ног, где покамест смирно лежали пустые мешочки. Придвинув ее голову, он поцеловал ее в щеку и дотянулся до ушной раковины. "Спасибо, Галю", - выдохнул он.
  Вверху над ними и кронами невысоких сосен в глубокой и необозримой черной материи космоса кружились и танцевали мириады больших и малых созвездий и совсем близко подымался в небо узкий новорожденный серп луны, не прибавляющий света в ночи и не отнимающий своим белоснежным сиянием навалившееся за день редкое тепло майских праздников. Наверное, ему показалось, что жарко, но Галю другой рукой уже откинула край одеяла и теперь между их телами в теплом одеянии и ночным эфиром, в котором изредка вспыхивали ядрышки комет, оставлявших короткие яркие следы и вальсирования звезд ничего не было. Каждый раз после того как в ночном небосводе вспыхивал и пролетал звездный камушек, он чувствовал новую ласку пальцев ее руки, теперь уже плотно обжимающей его ствол и передающей ее ответную любовь. И Галю и Викентьев впоследствии, через много лет, когда от любви остались лишь воспоминания, назвали счастьем полное отсутствие событий в этой ночи.
  Галю еще долго оставалась девушкой.
  У самой последней черты и преграды из сложенных вместе рук её удерживало воспитание и наставления, бывших некогда сектантами, но очень добрых и верующих родителей с раннего детства внушившим ей строгую заповедь - "крови девства своего никому кроме законного супруга по церковному или гражданскому обычаю не отдавать", а вот что это такое не пояснили, но мать прямо указала,где и что надо хранить и блюсти сверх всякой чистоты и Галю, сама поражаясь кривизне путей господних держалась родительской веры, давно не будучи добропорядочной девицей в смысле знаний, зачерпнутых из девичьих разговоров. Обычно после первой несостыковки люди разбегаются, но у Викеши и Галю помимо сильного взаимного притяжения, были и еще взаимные недостатки, совпадающие своими плоскостями и лишь усиливающие влечение друг к другу: у Викеши слабая половая конституция, ведущая к преждевременному выбросу семени, а Галю с таким красивым лицом и другими внешними данными, хотя бы в виде пышного зада и соответственно большого таза, оказалась владелицей не совсем стандартных по своей линейности ног, которые пришлось прятать под длинную юбку. Нет, Викеша не испытал, слава богу, отвращения, какое могло бы появиться в любой иной ситуации, например на просмотре и кастинге пляжных моделей, но этот комплекс царицы Савской, помог ему понять, почему она так решительно закрывает от обзора нижние части своего тела и примириться с этим недостатком так как, если примирилась, сделала она. За перечислением всех богатств и сокровищ ее тела, еще далеко неизведанных и скрытых за ее ментальностью, можно было забыть и буквально похерить эту легкую, казалось ему, кривизну. На эту тему они не заговорили ни единого раза, но ее больше не нужно было уговаривать взять в руки его член и прижимая пальчиком между яичек, рассматривать его прорезь и медленно или быстро натягивать уздечку, управляя его возбуждением и эрекцией, но он уже умолял ее слизнуть капельку, а она очень неторопливо, как будто всю жизнь, делала это, подобрала ее языком и тут же заглатила весь выброс гейзера и погасила остальное пламя. В свою очередь и она не испытала никакого чувства вроде ревности, когда он рассказал ей, как это было у него с Ниной Быковой - до нее не дошло, что си-туации и там и здесь были слишком схожими, чтобы не оставлять никакого выбора, и ей показалось все равно, что до нее ее любовник побывал во рту дилетанствующей проститутки. Галю ревновала его только к вещам выше ее понимания и при этом может быть случайно взяла единственно правильную линию - как только он заводил разговоры на далекие темы она немедленно затыкала ему рот поцелуем и переводила планы общественной важности в доступные профили личной интимной жизни, где не существовало запретов и преград для обсуждения. После первого губно-генитального контакта последовали новые и Викеша тащился от нее, за ней и потихоньку сходил с ума - новые контакты повлекли за собой уйму новых возможностей - они совсем не требовали комнаты, спальни, даже кровати и давались в руки в любом тихом и совсем не обязательно темном уголке, например, на четвертом этаже политехнического института, перед дверью на чердак, где тайком покуривали институтские барышни и где она выдаивала его с приспущенными брюками и трусами, манипулируя его коками и стоя на коленях с разложенной под ними сумкой для книг и конспектов. Затем, они вдвоем очень внимательно осмат-ривали ее платье на груди, куда однажды во время ее мычания из уголка рта вы-скочила большая капля спермы, и шли по своим студенческим делам - Галю из года в год выбирали лидером профкомитета. Отныне, Викентьев оказался в неоплатном долгу перед Галю и чем большее количество раз ей случалось поглощать содержимое его мешочков, которые уже вовсю шлепали ее по подборобдку, тем больше он сознавал свою зависимость от нее, ее силу и власть над ним,и еще более что она ни разу за все время их любви, а значит неизбежных ссор - двигательных импульсов их взаимного притяжения не воспользовалась своими правами, чтобы вернуть или хотя бы потребовать назад выданный и давно просроченный кредит доверия. Они совсем не сознавали себя детьми, если никому из них в голову не пришло, что таким образом лучше всего предохраниться и напрочь избавить хотя бы ее от страха забеременеть и поставить обоих лицом к лицу с тяжелыми порою неразрешимыми проблемами. Начиная с Галю, Викентьеву на всю жизнь выпала планида забыть о контрацепции и возложить всю эту скучную тягомотину на женскую половину, а если жизнь напоминала, он как правило оказывался вне зоны любви и пределов досягаемости.
  Между тем он вплотную приблизился к пятому курсу электротехнического факультета и диплому, для которого выбрал чертеж и схему установки для покрытия металлических поверхностей свободными ионами серебра. Галю без хвостов и долгов закончила третий.
  И тут им сказочно повезло. В квартире на улице Грузинской у викешиной тетки освободилась комнатка, да не какая-нибудь, а с отдельным входом, со своими ключами и пусть там были печное отопление, одно-единственное окошко, утыкавшееся через три метра в глухую кирпичную стену и проваленные половицы в сенях перед дверью - о лучшем пристанище для молодоженов мечтать могли бы даже короли. Они посмотрели на свое жилище и занялись радужными планами его освоения. Викешины родители, видевшие Галю и всецело поддерживающие смак сала по-украински, антоновских яблок по килограмму каждое, выбивавших сладкую слюнку еще на подходе ко рту, и колбас, копченых по-домашнему, взялись загружать их постельным бельем, перинами и подушками, хотя бывшие постояльцы тетки съехали, но не забрали еще свое барахло и комнатка была пока что заперта.
  А еще через полторы недели Галю, торжествуя, сунула ему в руки конверт с письмом от родителей, где они приглашали обоих приехать в Изяслав на все лето. Галю сообщала матери, что регистрация и свадьба назначены на 2 августа. Вся финансовая часть будущих торжеств по умолчанию ложилась на плечи родителей Викеши и единственно, чего они запросили, так это отсрочки, чтобы подготовиться и морально и материально.
  Начиная с поезда Москва-Харькив в жизни молодой пары пошла такая идиллия, что им, в - общем никогда не знававшим худых и тяжких времен и только самым краешком своей детской памяти зачерпнувшие погань советской действительности сороковых годов, становилось страшновато и муторно. По прибытию в Изяслав на автобусе, так как железнодорожная ветка туда не доходила, после первых поцелуев, объятий и незаметных оценивающих взглядов, они оказались под сильнейшим натиском со стороны родителей - "сектантов" Галю, которые оказались вовсе никакими не сектантами, а самыми порядочными людьми и немедленно кинулись снимать с дочери заклятие "крови ее девства", а вместе с ними запали в другую крайность, какую могла поднести только дико-древняя Русь и татаро-монгольская орда с собиранием самых дорогих гостей, высылкой молодых в отдельный тщательно прибранный и соответственно обставленный флигель в саду возле мазанки и сразу через 20 минут вывешивания простыней с доказательствами чистоты и девственной невиновности дочери. Взялась этим руководить теща Викентьева, к которой он прикипел с первого взгляда, вдруг почувствовав свою мужскую силу и волю делать с нею, что хочешь - звать "ненько", прищипывать губами ее груди, свободно ходившие под сарафаном и висевшие гроздями и временами прикасаться и придерживаться ее тяжелого зада на виду у ее мужа Григория, человечка очень маленького росту - охранника на нефтебазе, находившейся почти за плетнем, и который давно уже спал отдельно от нее, хотя обоим не было еще пятидесяти.
  Эту ее совсем не сектантскую слабину, может быть, на передок, а может быть глубокое удовлетворение счастьем дочери, которой миновало лихолетье родительских лет и вид ее высокого светлого русского мужа, к которому она также с первой минуты воспылала симпатией и с удовольствием прижала бы его голову к промежью между грудей, которыми бы заткнула его уши, чтобы он услышал биение ее сердца Викентьев вместе с Галю, потешавшейся, как он обращался с матерью, использовал, чтобы напрочь разгромить ее планы относительно прилюдной дефлорации ее дочери и попытаться хотя бы представить себе, чтобы она могла сказать относительно вкуса его семени, который уже знала и не могла забыть ее дочь, уже год как дефлорированная во всех мельчайших уголках своего сознания. Жор и спирты с нефтебазы на праздничном столе первой встречи были немыслимы Викеше на все будущие и оставшиеся времена, а первым сомлел маленький охранник, начавший клевать за столом, и когда жена отправила его на боковую за занавеску, один за другим стали появляться гости - в основном подруги и школьные друзья Галю. Фамилия ее имени, которое Викеша мало-помалу разучился склонять и подгонять под любые падежи, отличалась фольклором, звучностью и певучестью украинской мовы, которую он полюбил с первого соприкосновения, да так что через эту любовь, через Гоголя, "Вечера на хуторе близ Диканьки" и украинские застольные незабываемые хоры прикипел сердцем и к русскому языку настолько, чтобы впоследствии через пять лет после окончания института бросить технику и поступить на заочное отделение филологического факультета университета. Так вот фамилия была простая - Нечипорук и еще проще кличка, которую она получила в школе обычным путем сокращения фамилии и нисколько ее не стеснялась. Одним словом, как только они попали в Изяслав, Галю исчезла и на ее месте объявилась Чипа, причем такого авторитету и реноме, что могла свободно верховодить десятком местных парубков или по-русски пацанов.
  Этот случай представился ровно через две недели, когда вся компания, куда волей- неволей втиснулся чужаком Викеша, снова поджаривала спирты, как говорил поэт, в мазанке родителей Галю на улице Тупиковой. Эта забавная улица, находилась за пределами Изяслава, стоявшего с развалинами древних крепостных башен на некотором возвышении вроде правильного округлого холма, а сюда на окраину шла ветка узкоколейки и недалеко от мазанки родителей, бывшей когда-то тупиковой частью, отворачивала на нефтебазу. Эта железнодорожная колея и называлась улицей Тупиковой и по ее так себе набросанным шпалам и рельсам они отправлялись в город на выходы.
  Вся братва, вместе с родителями Галю, сидела за самодельным столом в саду, под кронами вишен, уже сбросивших свои белоснежные лепестки на землю и показывающими свои первые коричневые завязи ягод, при свете мощной электрической лампы перекинутой возле входа через бельевую веревку. Командовала парадом и лично за оформлением Викеши теща Раиса Михайловна, взявшая на себя обыкновение сидеть от него по правую руку и без всяких понуканий и угощений, которых Викеша терпеть не мог, следить, чтоб в его стакане и тарелке пусто не было. Вот на этом ударении "не бы'ло - не' было" запросто можно было поймать любого хохла даже если он адаптировался, долго прожил в России и пусть преподавал русский язык. Галю, которая на всех междусобойчиках выбирала место по своему усмотрению, пользуясь терпимостью и вседозволенностью Викеши к ее дневным передвижениям, так та постоянно путалась в этих ударениях, хотя говорила по-русски без запинки, впрочем как и большинство ее сверстников, друзей и менее всего отца. "Я там была" - все говорили правильно , но очень редко, кто мог сказать: меня "там не' было" и перенести ударение с глагола на отрицание "не", как делают в России.
  После первых рюмок и галушек с творогом, фирменным блюдом Раисы Михайловны, к которому пристрастился Викеша, обожавший молочное и уже обреченный и лишь сдерживающий свои порывы насколько это возможно, чтобы в общем присутствии, глядя "ненько" прямо в глаза, провозгласить следующий тост: За тещу - двух жен! , встреченный полным одобрением присутствующих, компания растаяла и спирт начал решительно убирать любые преграды для общения и молодежных забав.
  Андрюха, один из друзей Галю, покинул стол и взялся включить радиолу, подаренную молодоженам и стоявшую в доме. Проходя на крыльцо, он качнулся и сильно дернул за веревку на которой висела электрическая лампочка. Она закачалась и едва не трахнулась о стену, но удержалась и погасла. На сад и мазанку опустилось самое позднее время для темной украинской ночи, когда под сливами, вишнями и яблонями не видно ни зги в полуметре от глаз. Спирт действовал и путем общих выкриков, смешков и советов собрание выбрало сменить электрические пробки в доме, где закачалась лампочка. На ощупь, со спичками, поскольку фонарика найти не смогли, разыскали пробки и Викеша поддерживал чьи-то ноги, вставшие на стул и еще какой-то ящик из сарая. Тот, который был вверху, отвинтил пробки, но не сумел удержать их в руках - пробки ёкнулись на пол, раскатились и бесследно исчезли, сколько бы спичек на их досмотр не извели пьяными руками. Наступила уже кромешная тьма, а ведь свет в доме и раньше и только что был - горела одна настольная лампа, но теперь это уже называлось не пробки, а бедствие и в первую очередь для Раисы Михайловны и ее мужа, хотя они даже не успели высказать своего беспокойства.
  Тут-то Чипа и села на конь, возглавив и отрядив команду в находившийся рядом, за нефтебазой военный городок, в поход за пробками и команда с викешиным участием, конечно, немедленно рявкнула могучее "ура" в знак согласия. В темноте, при спичках в обгорающих пальцах, разлили еще по рюмашке, кто закусил, а кто нет и двинулись на операцию.
  Следует сказать, что военный городок при Изяславе или любом другом поселении что на Украине, что в России воспринимался как шишка на ровном месте при общей нелюбви и зависти населения к образу и уровню жизни "здоровенных военных с красной звездочкой во лбу с пистолетом на боку с ногами на диване", который при распостраненном в советской армии воровсте и мздоимстве, мог значительно превышать академический, если хотите, уровень. " И хотя советская война обеспечивала работой, бросала подножный корм населению, а в больших городах давала немалые деньги на прокорм, заказы и договоры для научно-исследовательских институтов, живших на этот счет - благодарности маршалам и генералам за это высказывать никто не торопился. Это отношение к военным вместе с принятыми на грудь градусами спирта взятого по себестоимости на нефтебазе разделяла вся команда, не обговаривая вопроса заранее.
  Шли в полной темноте, пролезая сначала в дыры заборов, а потом по картофельному полю, путем, каким они не раз уже проходили без Викеши и опять-таки как и сейчас с целью сотворить какую-нибудь пакость на территории неприятеля - вот хорошее русское слово для обозначения военного городка и время подобралось к вылазке самое бандитское, у кого-то из них стрелки фосфоресцирующих часов показали близко 12 ночи.
  И тут едва ли вся операция не сорвалась, наткнувшись на неизвестного Викеше местного блажного дурачка Похилку, невесть каким образом оказавшегося в это время на улице и жившего в том же городке и ребята окружили его со всех сторон, обхлопали, обтискали, но бить не стали, раздумывая - заложит он их или нет и в конце концов потащили за собой.
  Все дальнейшее напоминало сон. Они входили в трехэтажные корпуса стандартных кирпичных коробок, какими был застроен городок, шли на этажи, Викеша подставлял сзади руки , сцепленные ковшом или как придется и кто-нибудь из команды карабкался ему на спину и плечи, отвинчивал пробки в подьезде и передавал Викеше. Карманы его штанов моментально отяжелели и руки там больше не помещались. Похилка хихикал, но ему затыкали рот и прижимали пальцы к губам - молчание было залогом успеха всей операции. Чипа и еще кто-нибудь оставались возле подъезда на стреме. Уже на другой день подсчет в саду родителей Галю, куда снесли все это дело из карманов, выяснил, что команда увела с собой 68 электрических фарфоровых пробок, для чего потребовалось обработать не менее пяти домов. И уже на счастье, что обошлось без административных санкций, милицейских протоколов и привлечения к суду прямой колеей невероятного фарта и везения для всей компании, когда полностью удовлетворив пробочный дефицит, вся команда вместе с Викешей откровенно стала зевать на сон грядущий и один из них с криком: "Эх, что-то скушно стало", взял и запустил пробкой в окно второго этажа военного гарнизона со звоном и дребезгом разбитого стекла и вся компания ринулась врассыпную, а Викеша застрял на картофельном поле промежду грядок, лежа в красной стиляжной рубашке с петухами, когда рядом сверкали лучи фар и между домов городка разъезжали мотоциклы, вызванной по телефону милиции.
  Все обошлось наилучшим образом и Викентьев даже не заметил, что приняв наравне со всеми участие в набеге на военные укрепления, прошел весьма важный и ответственный тест , не только для друзей Галю, без голосования принявших его в свои ряды, но главным образом для его возлюбленной, добавившей к своей любви уважение и знаки преклонения перед ним. Теперь бывало, что перед тем как запустить его в большой таз с теплой водой, чтобы вымыть ему ноги, она чуть ли не силком, как Морозиха в далеком детстве, стаскивала с него трусы и не забывала сначала перемыть ему все хозяйство и насухо перетереть полотенцем, а затем вполне професионально била его восставшую плоть алюминиевой ложкой, чтобы она опустилась и не мешала ей заглядываться, смеяться и отвлекаться во время дальнейшей работы. Смеху было без меры, когда однажды в этот момент в тамбур случайно заглянула Раиса Михайловна и мать с дочерью переглянувшись нашли, что Викеша смущается слишком сильно и чересчур натурально вполне приличным и привычным вещам.
  На фоне этого лета, связанных с ним приключений и надежд на солнечное будущее как-то быстро и незаметно исчезли последние препятствия в их интимной жизни и взаимному расположению их тел в пространстве, ранее едва не загубивших их желание быть вместе. Как только было получено родительское благословение, Викеша немедленно стал побуждать ее к привычной для супругов близости, потому что из них двоих чувствовал себя самым запущенным, закоренелым и застоявшимся девственником именно он в свои 24 года, одним из последних среди своих однокурсников, друзей имеющих право назвать себя мужчиной. Однако, именно в эти дни Галю повело на месячные и она фанатически сгорая от страха, что он почерпнет у нее грязи, сказала, что будет отсасывать его каждый день из трех оставшихся и сделала это так классно и хорошо с тисканьем, выжиманием и выкручиванием его яичек, что он стонал и никак не мог придти в себя, так что один день растянулся на три и одного раза без задеву хватило до наступления идеальной чистоты в ее лоне и готовности все там перепачкать. Викеша знал, скорее чувствовал, что восстанавливается и обретает новые притоки своей половой энергии не так быстро, как другие люди, но не хотел показывать этого своей возлюбленной, не без основания считая это своим недостатком.
  Можно представить себе, как неловко он себя чувствовал, когда полностью стащив с себя и с нее ночнушки и майки, пытался под одеялом найти ее вход и у него ничего, кроме тыканья в лобок и пах, не получалось до тех пор, пока он стиснув зубы, не попросил ее вставить и опять она сделала это уверенно и безошибочно, залупив ему головку, направив ее в щель всеми пальчиками и выдержав паузу, чтобы обхватить его ягодицы, притиснуть и потащить по ходу. И он как всегда сплоховал после того как сделав всего три-четыре толчка из него полилось первый раз, слава богу, в нужном месте, чтобы быть ей тысячу раз благодарным за ее помощь и столько же неутешным, что не сумел заставить ее прикусить губки или хотя бы поморщиться от боли,когда рвется девственная плева. А утром, часа в четыре, когда они одновременно проснулись и потянулись друг к другу, он уже не нервничая и возложив на нее все заботы, как в нее войти и овладеть ею, вошел и овладел и, сделав на этот раз гораздо больше "бычьих" ударов, все еще держался молодцом, не пролив ни капли и загребая и тиская ее ягодицы, чтобы добраться до черного хода и "сыграть", как выяснилось еще через два года из самодельного перевода с английского "Кама Сутры" - "на флейте", заткнув ей пальцем прямую кишку. Игрался он на этот раз весьма прилично по времени, но простыня, за исключением мелких пятен семени, и его член остались чистыми, что он совершенно не заметил и оставил без внимания, так как вопрос о ее девственности считал обузой и наряду с другими последствиями любви полностью передавал в ее распоряжение.
  А вот с ее стороны дело пошло на принцип и в тот же день она открылась матери без утайки ответив на все ее вопросы и отрицая за собой какую-либо вину. Раиса Михайловна посоветовала дочери сходить в больницу и уже после осмотра у гинеколога, обе вздохнули с облегчением - врач сказал, что все в полном порядке - есть крошечные рубцы от разрыва и страхи по поводу невесть когда и где нарушенной невинности не стоят выеденного яйца - всем бы иметь такую малую "кровь девства" и такую легкую целку, как у нее. Слава богу, ни теща ни жена не догадались взять справку, иначе Викеша, ненавидевший мамбу-джумбу, мог бы вскипеть и бить в барабаны.
  Галю наконец-то стала женщиной в полном смысле слова и, как водится, залетела с первого заходу, что выяснилось через две недели безо всяких врачей и клиник.
  Разумеется, дети в их планы не входили, сами еще недалеко от детей убежали, а теперь когда появились новые способы, как этих детей делать, эти новые игрушки и забавы заставили растаять любовь к детям, и подавить инстинкт продления человеческого рода, заставляя его временно отступить, перед играми и кувырками в постели или на природе, в стояка или как подскажет фантазия. Галю в этом смысле любопытства значительно опережала и таким образом получалось, вела за собой Викешу, как всегда озабоченного лишь тем, чтобы не спустить слишком рано и тем самым не испортить новую фантазию и затею, которую изобретала Галю и пыталась воплотить, завязывая у него на шее узлы из своих ног, используя их природный профиль. Она первая догадалась о его страхах и заметила, что чем меньше он думает и пытается контролировать свое семяизвержение, тем лучше результат и длительность их совместного баловства; ощутила себя полновластной хозяйкой и распорядительницей их любовных утех, способной направить его эмоции и страсти , его пушку со стволом и колесами и единственный на дню, но мощный и продуктивный залп в любую сторону, куда она пожелает.
  Что касается себя, то у нее выявился редкий природный дар, выданный вероятно в качестве компенсации за недостатки ее фигуры, могущими, впрочем, при соответствующем раскладе любви обернуться достоинствами, управлять своим оргазмом: его длительностью, приходом и голосовым сопровождением опять-таки в любую сторону как она того захочет. Не сразу и не сейчас она заставила Викентьева млеть перед ее способностями, склонять голову перед пупком ее живота, поцеловав который он спускался ниже к кривизне ее широко раскинутых ног и буквально становился пиздолизом.
  Но могло быть и по другому - что бы он ни делал, как бы не кувыркался через голову и не усаживал ее щелью на щель своего рта, языком разыскивая ту единственную точку, где она скажет: "а-та-та-та-та-сты-ррой! " , закинув глаза к потолку и это будет обозначать что она спустила свои секреты и секреции на его язык и губы - все бывало напрасно и это чаще всего после ссор, когда она злилась на него не настолько впрочем, чтобы полностью его оттолкнуть, нет, она лишь позволяла себе молчать и очень медленно оттаивать, так что у него не хватало терпения, но не запрещать ему пытаться расшевелить ее ни своим членом ни даже рукой, которую он полностью, всей пятерней и кистью мог засунуть внутрь нее и даже присоединить другую руку или сыграть ею "на флейте", а она все оставалась холодной и безучастной. Она очень и очень могла даже отойти, оттаять, но для этого надо было говорить ей слова, много слов, чего Викеша не умел делать, будучи пишущим, а не говорящим человеком. Даже повторять одно и то же любовное заклинание по сту раз ему претило отсутствием художественного вкуса и тавтологией.
  Викентьев так в общем и не узнал, что она беременна , так как в первую очередь она открылась матери, а та хоть и бывшая сектантка с запретом любых посягательств на божественное соизволение и устроение мигом вошла, но не в положение дочери, а скорее в мысли по этому поводу своего русского зятя, который, случилось, украл у нее немалую толику любви к дочери и высказывался против детей, которые будут мешать закончить институт, получить диплом и устроиться на работу по направлению. Раиса Михайловна не велела ей ничего сообщать мужу и они вдвоем стали подыскивать способы, как справиться с наступающим испытанием.
  Сначала в совет и в обход всех советов пошли таблетки уротропина, которые она принимала, как было велено, небольшими горсточками один раз в день, чтобы не вызвать передозы и ничего хорошего из этого, как выяснилось через неделю, не получилось, кроме сильнейшего мочегонного эффекта, так что нельзя было покинуть пределы домашней территории и выйти в город, чтобы не обосикаться и присесть где-нибудь в тени плетня и огромных лопухов. Галю где-то еще слышала, что помочь может перегрев матки значительно выше температуры человеческого тела, но насколько выше никто не знал, а пытку горячей водой она переносила весьма плохо и пересидев два раза в тазике, где обычно подмывалась, и куда добавлялась еще небольшая порция горчицы, от третьего отказалась из-за непереносимого жжения. Так или иначе не оставалось ничего иного, как получить направление на аборт, а для этого требовалось несколько ранее, чем они планировали вернуться в Россию, как тогда называлась РСФСР. На этом и порешили и теперь хотя бы до конца июля, не таком уже и далеком, можно было забыть про эту нескладуху.
  В городе была куча соблазнов, отличная солнечная погода для загара на водохранилище речки Понорки, друзья и танцы в крупном парке при местном Доме Культуры. Изяслав привлекал Викешу, как потом и другие украинские города, крепким духом самостийной провинции, дурманом и цветением плодовых садов с их неисчислимым фруктовым и ягодным разнобразием и безмятежным радушием, доброжелательностью местных жителей, а выходы на базар вместе с женой и друзьями превращались для него в редкие праздники фольклора, искрометного народного юмора и смеха. Чипа оказалась неистощимой юмористкой и прикольщицей в базарные дни, когда они всем гуртом подходили к бабке торгующей персиками и она сосредоточивалась и сводила глаза на белом платке, которым была покрыта и завязана бабка на хохляцкий манер. "О! " - говорила Галю. "О-оо-о! " - изумленно тянула она на одной ноте и ловила двумя пальцами какую-то козявку на ее голове и показывала бабке. Но козявка была невидимой и Галю, выбросив ее через плечо, тут же прищуривалась и находила новую на этот раз на рукаве ее са-рафана, цепляя , снимая ее и без перехода хватаясь за самый румяный и крупный персик. "Можно? " - спрашивала она, но бабка уже испуганная пассами сумасшедшей, ждала только, чтобы они отошли куда подальше и там уже раздавались взрывы хохота. Этот же фокус она с успехом проделывала и на самом Викеше, удивлявшемся, где он подцепил столько блох.
  Еще через две недели значительное оживление в их жизнь внесла двоюродная сестра Галю - Валентина Моисеева, приехавшая из Винницы. Сестры получились погодками по возрасту, но в отличие от Галю Валентина вышла статью в крупную рослую девицу с опрежающими размерами грудей, привлекательным лицом обрамленным белокурыми волосами и большой личной слабостью Викеши, которого его приятель Калий научил разбираться и оценивать форму женских ног, к опорам тела и ее колоннам, на которых держалась самое ценное достояние девушки. Валентина имела ноги высшего пилотажа в терминологии Викеши "с неярко выраженной слоновостью" - очень тонкая грань, отделяющая объем нижних конечностей возле лодыжек от болезненной одутловатости, складок и отечности пожилых женщин и чего Викеша еще не знал, что такая женщина в будущем обречена на полноту и излишние жировые массы. Но она была очень хороша собой и далека от того, как ее разнесло впоследствии, заставляя Викешу задумываться и сравнивать сестер, без ущерба впрочем для могучего притяжения и любви к своей подруге и он сам вряд ли мог сказать, находилась ли эта любовь где-то меж его ногами или в сердце, а может быть и в крови, которую гонит сердце от одного члена к другому.
  Валентину отправили спать в тот же флигель, который родители переоборудовали для них под летнюю спальню и она ложилась на диване метрах в пяти у окна, к которому вплотную подступались и временами стучались ветки груш. Сначала она отгораживалась от них спинкой стула, слабой впрочем преградой , чтобы за глушить порой отчетливые звуки викешина придыхания в окончаниях любви и постанывания Галю на ее крутом спуске с вершины, но она выучилась засыпать, а может притворяться спящей, раньше чем они дойдут до финиша, так что вскоре и стул не понадобился и сестры лежали и переговаривались, если Викеше , лежавшему в таких случаях за ней, у стенки, не приходило в голову подогнуть ей ноги под прямым углом, нащупать пальчиками и слегка раздвинуть хорошо изученный и знакомый лаз и начать тихонько, а потом как получится, раскачивать ее таз, ягодицы и тело. Разговоры сестер обрывались, Валюшка зевала и переворачивалась на другой бок, а Галю прислушивалась к его толчкам и своему телу, раздумывая, что же делать на этот раз с викешиным нетерпением и со своим собственным лю-бопытством и фантазиями. Теперь когда не надо было думать о предохранении, они порою получались на редкость острыми и возбуждающими.
  Галю убирала свою писю и оставляла его собственную обиженной и неудовлетворенной торчать под простыней, как шест палатки, поворачивалась к нему, приникала к его уху своими губами и жарко шептала в ушную раковину: "Миша! Поеби меня в рот! " Она очень рисковала, зная что он может ливануть семенем мимо ее тела, чего он лично переносил с трудом и неприятием, но в их совместной практике, эта просьба означала только одно: она соглашалась на игру и роль самой последней шлюхи на белом свете, согласной унизиться и опуститься ради его удовольствия и наслаждения, поскольку ровным счетом ничего не получала взамен и он освобождал для нее кровать, на которую она ложилась спиной и отталкивалась от стены ногами, съезжала за ее край, так что ее ротовая полость, глотка и далее пищевод составляли одну прямую линию и Викеше оставался лишь самый пустяк - направить по этой линии свой член и сверху наблюдать до каких пределов он дойдет во время толчков в ее распростертое открытое горло с маленьким кадыком, когда он так глубоко погружался в нее, что закрывал своими яичками ее глаза и нос. При этом его собственный рот оказывался дальше всего от любой точки ее тела и он немыслимым образом изгибался, чтобы губами хватануть, изловить и помусо-лить самый ближний сосок ее грудей. В этом положении ни он ни она не смели дойти до эйякуляции, потому что сперма могла попасть в дыхательные пути и вызвать спазм с приездом скорой помощи и соответствующими объяснениями в покушении на убийство. И тогда он вынимал своего баловня из ее рта и опускал туда яички, поддерживая ее голову обеими руками - один раз, второй, в на третий она закрывала рот и пережевывала его мешочки, как кусок сочной груши до своей слюны и бурного выброса его мужского сока на ее груди, горло, и эти струйки растекались блестящими дорожками, скатывались вниз и под своей тяжестью выстраивались в тягучие тянучие нитки. Только тогда она переворачивалась, заглатывала редкие оставшиеся капли спермы, выступившие из прорези-прицела его уже опускавшегося орудия, тянулась вниз, расставленными пальцами руки прижимала свой клитор, делала несколько пассов и спускала сама, не забывая посмотреть, что там делает и спит ли сестра. Нет, она не хотела, чтобы Валя проснулась и увидела крупным планом мужской зад, который обнимали ее руки, а под ним, между его ног свое лицо с широко открытыми глазами и черными космами волос, свисающих до полу. Всего за год, когда она первый раз заглотила его семя, будучи еще девственницей, она прошла таким путем, которого другой зрелой женщине не хватило бы и на 50 лет жизни.
  У сестер никогда не было взаимных тайн и секретов, начиная с самого далекого детства, но это было не самое лучшее зрелище из тех, когда мужчина ебёт женщину, подразумевалось, имеет, владеет ею и распоряжается в самой постыдной и беззащитной форме близкой насилию и порке. Но Викеша мог бы поклясться, что этот проститутский способ возбудить его чувственность и довести его до красного каления и кондиции, изобрела она сама , если делала это в присутствии живой, хотя бы и спящей сестры, еще не знавшей, по ее словам, мужа. И слово, которое она говорила ему на ухо, не слыханное более нигде и никогда в общении между ними, очень точно передавало событие соития, совокупления и живой мучительной страсти между ними.
  Викеша и не хотел думать об этом, но никак не получалось по другому. Один раз они остались в домике с Валентиной вдвоем. Викеша сидел за столом и клеил тонкую папиросную бумагу на крылья планера, который он купил перед отъездом на Украину в виде набора авиамоделиста, вспомнив свои давнишние детские увлечения во дворце пионеров. Один фюзеляж крыльев с нервюрами и шпангоутами занимал весь рабочий стол, который Викеша временно переделал из обеденного кухонного стола. Валентина, явно заинтересованная его занятием, испросила разрешения посмотреть и, если надо, молчать, но молчать она не умела, да Викеша и не настаивал, а потому они переговаривались, помнится, как попасть в домик-музей знаменитого хирурга Пирогова, ставший его личным мавзолеем и гробницей и находившийся недалеко от Винницы.
  Через полчаса она готовилась пойти в город и сейчас сидела напротив него в белой блузе, из которой выпирали ее спелые груди и черной юбке, которая перелезла все границы через ее красивые округлые коленки и открыла, как занавес между ее босых ступней "с неярко выраженной слоновостью" поставленных на низенькую табуретку и наливными ляжками, белый треугольник ее трусиков, закрываюших лобок, одна прядка которого, как он нафантазировал скорее чем увидел все-таки выбилась в паху. Как ни крепился Викентьев, низко склонив голову над своей воздушной конструкцией, но преодолеть искушения не мог, стараясь хоть не выдать волнения и направления своего взгляда и втайне досадуя, что она не составит ноги на пол и не одернет, наконец, свою юбку или на какой угодно конец - худший или лучший выйдет на секунду за дверь, чтобы снять трусики и, вернувшись на прежнее место, прямо показать ему, чего он хочет видеть и обязательно захочет потрогать. Но нет, эта рохля ни о чем не подозревала и сама явно ослепла, если продолжала рассказывать, безмятежно глядя, как он испортил цельный лоскут бумаги, оклеивая элероны крыла и уже чертыхается на свои кривые руки, что доктор Пирогов лежит в своем стеклянном гробу совсем как живой и его мавзолей представляет из себя маленькую часовенку, куда приходят туристы и прочий народ, чтобы оставить свои впечатления в книге записей.
  Это впечатление, а именно, что ничего особенного не было в этом эпизоде и из него не получилось никакого любовного или эротического приключения или Викеша сам все это придумал, приписав с ходу ее простодушию и "рохлеватости", а может быть своим собственным фантазиям сексуально озабоченного человека осталось с ним на память, для того наверное, чтобы лишать его этим "ничего не было" его прошлого, его прошедшего настоящего и будущего времени, самого главного времени - времени любви, достаточного, чтобы составить любому другому человеку целую жизнь, вечность и счастье. И именно об этом впечатлении, Викентьев мечтал написать книгу на протяжении всех своих долгих лет, чтобы доказать хотя бы самому себе, что они были, а не приснились.
  Сравнения между сестрами неизменно выходило у Викеши в пользу Галю, которая словно нарочно подставляла, подкладывала под него свою сестру, не испытывая очевидно никакой ревности и устраивая такие испытания его любви, о которых можно было бы пожалеть в ближайшем приближении.
  Возвратившись в позднее время из города, они переступали порог флигелька босыми, на цыпочках и Галю, старательно отводила его физиономию в сторону от дивана, где уже спала Валентина, так и не выключив электрический свет. Но сбросив с себя платье, Галю все еще со смешками, голышом шла к дивану, где находился выключатель и Викеша, видел, что у Валентины лежавшей на боку груди полностью со всеми присосками выбежали из ночной рубашки и разметались по всем направлениям постели и белоснежных простыней, а рот полуоткрыт и из него на подушку вытекает слюнка. Этот кадр держался перед глазами всего 1\25 секунды и вытеснился белыми ягодицами, на фоне уже загорелой спины и ног своей подру-ги,выключившей свет и вызываюшей равное и большее своей доступностью желание.
  "Хочу титечки пососать", - без стыда шептал он Галю на ушко, поднимая и опуская свой зад, где лежали лодыжки ее ног, скатывающиеся с каждым его толчком к воронке заднего прохода. И хотя он не сказал "Её", Галю поняла его правильно, если шептала в ответ: "Пососёшь, пососёшь. Слюнку сопьёшь и в ротик ей спустишь. Только сначала полижи мне писю и сделай, чтобы я улетела а потом иди к ней. "
  Она знала, что как только из него польется и не на сторону,а в ее тело он восстановится не скоро, минимум через два-три часа и забудет во сне свои фантазии, груди её сестры и открытый рот. И снова с удивлением вспоминала, как быстро воспрянул и ожил под пальцами ее рук викешин член, ставший ее баловнем и любимцем с той самой майской ночи в Зеленом городе и как ей ничего не оставалось делать после того, как Викеша стянул с себя белье, кроме как надышаться новых острых мужских запахов и ублажать его, оголив большую уже слегка переспелую, истекающую соком сливу на его конце своим языком и губами. Ее любовь и любопытство придавало неповторимый вкус и аромат его семени, и она совершенно явно травила свою рохлю-сестру преувеличением размеров,количества, запахов и вкуса, рассказывая, что делает с нею Викеша в постели. А еще она сообщала, что Викеша "запал" на нее, видел ее груди раскатившиеся по простыням, подставлял под них руки, чтобы они не свалились на пол и мечтает когда-нибудь напоить ее до самого горлышка своей сладкой ряженкой. Валюшка смеялась, взбрыкивалась, говорила, что сестра все выдумывает и ее Викеша совсем не в ее вкусе, чтобы позволить ему такое.
  Через полторы недели она уехала, поцеловав на прощание Викешу в щеку и взяв для поздравлений и писем их новый российский адрес. Лишь после ее отъезда он узнал, что Валентина 1943 года рождения - плод любви немецкого лейтенанта Ганса Бюргеля и родной сестры Раисы Михайловны , которая в грустную минуту и поведала своей дочери всю историю. Что это была любовь, а не военный адюльтер, каких за годы войны никто не сосчитал, Раиса Михайловна знала и верила по рассказам своей сестры, поскольку они всеми правдами и неправдами стремились скрыть свою любовь от посторонних глаз - немецкое командование косо смотрело на арийского солдата, который путается с малороссами, вместо того чтобы делать вермахту новых солдат от арийских девушек первой выпечки и свежести. А что касается его выбора - ей не удалось избежать хулы и возмущения ядовитых гадов, которые есть в любом народе и нации, кричавших ей вслед "немецкая шлюха и проститутка", уже после отступления немецких войск, так что ей пришлось еще до окончания войны с малышкой на руках уйти пешком с границы Западной Украины и Молдовы и осесть в Виннице.
  Викеша очень долго после свадьбы и роскошной телеграммы с цветами и поздравлениями от Валентины держал конверт с ее винницким адресом, хранившим аромат белой блузы, черной юбки, округлых коленок и белого треугольника под ними. На свадьбе никто из ее друзей в Изяславе не появился - ехать в Россию на три дня представлялось весьма дорогим предприятием, если можно было обойтись поздравлениями и пожеланиями; родители прислали деньги и Викеша с Галю немедленно отправились в свадебное путешествие на пароходе до Астрахани и обратно. Регистрация в ЗАГСе, застолье с немногими викешиными одноклассниками, один из которых даже представил "Победу" под свадебный кортеж, и родственниками родителей, а через день трехпалубный флагман "Товарищ Артем" уже чалил их вниз по волжским просторам и плесам.
  Сразу по возвращении из Изяслава и когда они уже освоились и обставились в своей маленькой комнатке на ул. Грузинской у нее случился выкидыш и скорая помощь увезла ее в больницу, но через три часа Галю своими ногами пришла домой - закончился как будто бы благополучно первый этап их любви, но теперь приходилось смотреть в оба глаза, чтобы не залететь второй раз и Викеша терпеливо дожидался, когда Галю снимет с него трусы, залупит ему головку,откинув свои черные волосы, поцелует ее и попробует натянуть на нее презерватив, чтобы не прищемить ни кожицу ни волоса с лобка и яичек. Под ее присмотром он несколько раз делал это неудачно и в досаде срывал резинку, уговаривая Чипу как-нибудь обойтись без нее, но на самой кульминации полового акта вынуть инструмент из ее писи и спустить в тряпочку оказалось (западло и некстати) очень болезненно, а перевести его выше в ее рот не всегда получалось из-за его и ее нетерпения кончить вместе. После двух раз Викеша взмолился, чтобы Чипа придумала что-нибудь новое, чтобы вся его любовь уходила целиком в ее тело, а не так как будто это были отходы для сброса в канализацию.
  Новая жизнь на грани фола для молодоженов, когда ей приходилось думать прежде чем подставить свое тело под ласки любимого и отыскать в нем тот резервуар, где бы он мог безболезненно для себя и безопасно для нее расстаться со своим семенем как раз и началась на пути в Астрахань. Каюта третьего класса, где они занимались любовью, мало походило на ее ложе. Она скорее напоминала двуспальное купе скорого поезда с нижней и верхней полкой, которую можно было откидывать и крепить к стене, столиком и над ним круглым большим иллюминатором, находившемся может быть в метре от поверхности воды и пропускавшем много света, если только солнце светило с этой солнечной стороны. Но здесь, слава Богу, никогда не было жарко, а к тарахтенью машины в трюме, вертящей лопасти подводного винта, они быстро привыкли.
  Они потеряли всякий стыд, рассматривая половые органы друг друга с близкого расстояния. Слезая со своей полки утром Викентьев, имевший слабый нюх, сразу залазил головой меж ее ног, когда запах ее вульвы и ночных выделений становился особенно стойким и сильным, раздумывал не пора ли делать фигурное бритье вокруг ее щели, и без раздумья вставлял туда фрукты и ягоды. Со своего привычного места на левой ляжке она замечала красные пятна в его промежности, там где яички отпотевали на кожаных складках паха и большую атерому, которую Викентьев все собирался вырезать, чтобы убрать с ее глаз. Однажды она вынула его член изо рта, потому что нащупала что-то языком и губами, поставила на нижнюю полку к свету из иллюминатора и сидя на столике взялась выдавливать снизу на стволе его члена между кровеносными сосудами большую черную горошину жировика. Викентьев ойкал, морщился, но терпел, испытывая лютую ненависть к подкожным клещам, как называл он сальные жировые скопления в порах.
  Кожа у него в этом отношении была никудышная и злая память не забыла, что когда он перешел в 10-й класс 14-й школы, лицо у него было покрыто красными прыщами, ставшими бичом его юности и постоянством огорчений. С таким лицом он не мог не только приблизиться и разговаривать с девочками, но и смотреть на них. Выход имелся только один и он знал его, любая женщина, которая лишила бы его девственности и сделала мужчиной, избавила от этой напасти и вылечила за две недели. Но где же и как найти ее? За три года он испробовал все средства избавиться от прыщей , а на четвертый преодолевая нестерпимый стыд , своими ногами пошел в косметический кабинет, сидел в очереди единственый среди женщин и молодая девушка, его тайная мечта, распаривала его лицо, накрыв покрывалом над кипящей кастрюлей с картофелем, а потом давила прыщей специальным стальным инструментом с дырочкой на конце. Но не помогло и он вскоре бросил эти занятия, хотя мать давала ему деньги на эти процедуры без ограничения. В от-чаянии он придумал собственный способ как лечиться, позвав на помощь Мистю, своего однокласскника, который жил в соседнем дворе, а затем вставлял провод в одну дырочку электрической розетки с тогдашним напряжением в 110 вольт и держал этот провод левой рукой, а Валеточка Мистин вставлял другой провод в другую дырочку, хватался за него, а другую руку большим пальцем прижимал к той щеке, где было больше прыщей. Их начинало колотить электрическим током, но Мистя терпел, а Викеше сам бог велел. Почему их обоих не убило Викентьев не мог понять до сих пор. Однако, эти электрические пытки тоже оказались бесполезны. Уговориться с Мистей и составить расписание у него не получилось, но видимо желание победить свое безобразие было очень сильным и прыщи стали уходить сами по себе, особенно когда в его жизни появилась Нина Быкова, его однокурсница по институту. На занятиях эта маленькая блондинка пышных форм с красивым овалом лица, макияжем и высокой прической с целью увеличить свой рост, садилась рядом с ним.Ходила она на высоких каблуках, классно виляла задом при ходьбе, по-куривала , имела общительный дружелюбный характер и тянула на разбитную бабенку. Она легко нащупала Викешину слабинку и тягу к опытным женщинам и в его лице имела благодарного слушателя о походах в рестораны, катания на дорогих машинах и своих поклонниках в люксовых номерах отелей.
  Последний раз он приходил к ней в венерическую клинику, гле она лежала вместе со своей подругой и лечилась от гонореи. На один воскресный день ее выпустили и она не пошла в общежитие, а заночевала у Викеши, родители которого уехали в туристическую поездку в Ленинград. Любой контакт между ними был исключен - она его сразу предупредила, лечение этой штуки выходило затяжным и не всегда удавалось. Они лежали рядом на двух раскладушках и долго-долго разговаривали и Викеша так и не сомкнул глаз, ожидая невесть чего. А она прикорнула и когда в четыре утра стало совсем светло, он повернулся к ней на бок и раздевал ее взглядом, стаскивая с нее белый бюстгальтер малых размеров, из которого почти вывалились ее груди , смотрел на аккуратный сопящий носик, румянец на щеках, как у спящего ребенка, толстенные полураскрытые губки, ее особая примета и гордость, на которых она пробовала самые различные помады и занимавшие почти все лицо, темные волосы, разметавшиеся по подушке, и только не посмел опустить глаза до кружевных белых трусиков, под которыми пряталась скандальная по-стыдная болезнь. Видимо, почувствовав его взгляд, она открыла глаза, несколько раз хлопнула ресницами и улыбнулась ему. И это подействовало на него как сигнал. Он встал и сделал над ней собачью стойку. Трусы на нем вспучились горбом и снизу она, наверняка, видела его опухшие за ночь яички. "Нина, ведь я с ума схожу", - сказал он, не владея больше собой и стаскивая трусы. "Смотри, что со мной делается. " - "Миша, не надо, не надо, не сейчас", - лепетала она, еще больше распаляя его и закрыла глаза. Он поставил одно колено на раскладушку, а руками оперся об алюминевую перекладину с другого бока ее головы и его конец из которого уже сочилось семя, завис над ее губами. "Нина, открой, пожалуйста, рот. Открой рот. Открой рот. "
  Он не знал того, чего уже знала она, что триппер может перейти от одного к другому и при оральном контакте. То, что этого не случилось, относится к редкому случаю его личного везения, ибо он стал бы женоненавистником в 22 года с первой в своей жизни женщиной. А вскоре она исчезла, выбыла из города, перевелась в другой институт, и хотя они были вместе единственный раз он сохранил о ней воспоминания доброй памяти, ибо она открыла ему путь в новую область человеческих устремлений и вожделений.
  Прыщи, теперь появлялись лишь от случая к случаю, и вскоре окончательно ушли. Но подкожные черви, какими они по сути дела являются, уступили место не гнойным жировым образованиям с черной головкой, которые легко выскакивали наружу при обжатии пальцами. Их-то и ненавидел Викентьев лютой ненавистью, давя из любого положения и переглатывая слюну. На теле Галю, которое он изучил лучше чем она, он нашел несколько штук, точнее всего 2, но в самых укромных местах: на ляжке с внутренней стороны возле щели и один очень забавный в виде парашютика между грудей, который он заметил, когда облизывал ей соски.
  Вряд ли они видели, что происходит вокруг и уж точно ничего не замечали: ни названий селений и городов, мимо которых они плыли, ни жаркой погоды, вынуждавшей бегать в корабельный душ и купаться на каждой остановке, ни корабельную скуку, давившую не столько на пассажиров, сколько на корабельную команду не исключая капитана и его помощника, которым приелась однообразная непыльная и не бог весть какая трудная работа - состояние счастья не допускает никаких других воспоминаний кроме самое себя и привычной рутины далекого плавания: плеск речной волны о борт "Товарища Артема", зычный рев пароходного гудка разминующегося на встречных курсах с другим водным транспортом, звон корабельной рынды при отчаливании с пристаней, пронзительные крики стаи чаек, летящих в кильватере "товарища" за кормежкой и содрогания корабельной машины при переходе от "Стоп" к "Полный вперед".
  В Астрахани, где корабельная команда под завязку затаривалась воблой и арбузами для продажи на базаре после возвращения из рейса, Викеша и Галю, прослышавшие о местных достопримечательностях, отправились в ресторан, стоявшем на пруду с королевскими карпами, рощенными в довольстве и неприкосновенности для чего содержалась целая охрана из вольнонаемных стрелков. Открытая площадка ресторана, выдвигавшаяся на сваях в пруд и закрытая сверху крышей из красной шведской черепицы размещала в себе маленький танцзал с раковиной для оркестра и многочисленными столиками с белоснежными покрывалами для гулящего народа. Часть посетителей всегда толкалась около баллюстрады, где кормила достигавших порою исполинских размеров и окончательно зажравшихся подводных свиней, чисто потехи ради выпрыгивающих из воды среди крошева объедок и закуски со столов клиентуры и с буханьем и плесками уходивших обратно, чтобы показать свое рыло в новом месте. Мечта посетителей была единой - не как накормить, а как напоить божьих тварей и один из них на глазах Викеши и Галю вплотную к ней приблизился, заказав у официанта целый кирпич монастырского белого хлеба с хрустящей и плотной корочкой. Он вырезал на боку буханки квадрат мякоти, налил внутрь из графина водки и запечатав все дело тем же квадратом, совершил грех, швырнув буханку на середину пруда, так что Викеша который раз пожалел, что не взял с собою фотокамеру. Минуту белый хлеб, плюхнувшись на воду, застыл на одном месте , словно никого не интересовал, но вот покач-нулся раз-другой под толчками рыбьих губ, пробующих новое лакомство, а затем пошел медленными кругами и зигзагами в самых разных направлениях. Апофеозом всего рыбьего жора, пресыщения и алкогольного отравления стала одна из карповых особей, выскочившая из под-воды прямо на буханку, разлегшаяся во всю ее длину, слабо помахивая хвостом, разевая рот и топыря жабры, после чего так же неспешно, головой вперед улькнула обратно, где и была. Еще через двадцать лет Викеша в дельфинарии видел, как такие же фокусы проделывают дельфины под сто килограммов с плотами, надувными лодками и дрессировщиками на борту.
  Эта картина, как снимок на память обо всем круизе до Астрахани и обратно, , застряла в его сознании, как символ собственного довольства, благоденствия природы, людей и подруги жизни. За весь проезд они не поссорились ни единого разу. И на пути восвояси взялись осваивать новую технику, только теперь Галю наслышанная о запретных удовольствиях от своей сестры, винницкой Валентины Моиссенко легко уговорила Вишу поиграть "на флейте" не пальчиком, а фаготом, поскольку его инструмент на контрафагот все-таки не тянул. Разговор зашел после того, как Галю после выкидыша наконец-то разрешилась месячными, а крови Виша не терпел ни в каком виде, а от словосочетания не то что от блюда "бифштекс с кровью" его могло вывернуть наизнанку. Они легли на нижнюю койку в своей каюте и по простоте душевной и пионерскому зачину все у них получилось на боку как надо и Виша с первого захода прошел и сфинктер и прямую кишку Галю и даже вышел за ее пределы, припечатав свои яички к белым ягодицам женушки. Игра на фаготе ему понравилась строгостью тематики, прямолинейностью ходов, отсутствием нот, импровизаций и ощущением, что у него не музыкальный инструмент, а лошадиный медицинский шприц для инъекции нектара в самые потайные складки ее чрева, где он может играться и оттягивать кульминацию, сколько вздумается. Галю пожаловалась, что у нее мокро в попе и Виша , включив бра над ее головой, нашел, что у нее из заднего прохода, еще не успевшего сомкнуться после его проникновения, тонкой струйкой сочится его семя, только что впрыснутое так глубоко, что казалось возврата быть не может. Пришлось убирать за собой и взять на себя эту обязанность на будущее, но он не рискнул сказать ей, что весьма смущен тем обстоятельством, что его инструмент вышел из ее ануса отнюдь не в безупречном состоянии и самом чистом виде. Вот где бы пригодилось изделие Љ1, кабы временами не болезненное пристрастие Виши ко всему натуральному. Но и до предварительного промывания кишечника возлюбленной с помощью спринцовки он не дошел - опять резина! и почувствовал, что малость поостыл к идее анальных контактов, но Галю еще толком не разобравшаяся в своих ощущениях, кроме того что она имеет его с головой внутри себя и опять может помыкать и управлять им как хочет настояла на втором разе и еще и еще. Так вот и совращаются юные сердца.
  Когда они по возвращении покидали "Товарища Артема", на столике и переборках их каюты остались граффити, сделанные Галю входящими в моду шариковыми ручками - мальчики и девочки взявшиеся за руки и надписи Виша + Галю = сердечко проколотое стрелой и Галю + Виша = навеки рядом.
  Имеет ли смысл говорить о том, что любовь получилась у них такой боль-шой, а оболочка счастья круг нее такой тонкой и нежной, что любая мелкая иголочка могла проколоть ее и вызвать взрыв, хлопок и полное исчезновение своего содержания. Откуда им было знать об этом, если они жили внутри своей любви, дышали ее атмосферой, а счастье взаимного обладания оказалось настолько прозрачным и невесомым будто вовсе не бывало. Можно было без конца разводить антимонии на темы, что они еще не вышли из детского возраста и не проявляли благоразумия и осторожности в житейских вопросах, утверждать, что Чипа была слабовата на передок, как не раз намекал Эмиль Калинкович, наблюдавший пару изблизи, а Виша слишком поверхностен во вспашках ее зяби и не в меру самонадеян относительно собственной глупости, но то что должно было случиться - случилось, причем и с самим опытным и искушенным в житейских делах Эмиль Калинковичем, прожившем со своей первой любимой женой, как и Виша, ровно два года.
  Но у Виши все это оказалось более перенасыщенным слезами, содроганиями души и треволнениями еще и потому, что он сумел уверить себя в том, будто он однолюб и до конца своей жизни может любить только одну женщину, что в общем не соответствовало ни его небольшим талантам на любовном поприще, ни его потенции и потребностям.
  Через 20 лет Галю вернулась, чтобы вдребезги разбить его прошлое и похоронить под его обломками тайное самолюбование Викентьева своими способностями любить одну женщину и остаться верным ей на всю долгую жизнь. Он пошел открыть дверь на звонок и увидел перед собой женщину за сорок с подростком, стоявшем в некотором отдалении на лестнице. Она привезла своего сына поступать в военно=командное строительное училище - одно из трех на весь Союз. Кличку Чипа он вспомнил через одну секунду встречи, а через пять минут они были на полных сносях в прежней атмосфере взаимопонимания и давних сложившихся отношений, нисколько не стесняясь шустрого и смышленого мальчишки. По ее словам она никогда бы не решилась придти и позвонить ему в дверь, ничего не зная о его семейных связях, с риском нарваться на новую жену,чужие лица, изменившиеся обстоятельства и в конце концов просто известие о его смерти, если бы не его письмо, написанное и отправленное по старому адресу в Изяславе на ул. Тупиковую через 5 или 8 лет после их расставания в телефонной будке на вокзале, где он целовал ее мокрые от слез щеки и пытался рукой все глубже забраться в ее щель под юбкой без ненадетых в спешке после ванной трусов. Тогда он уходил в байдарочный поход по Карелии, а она навсегда уезжала в Изяслав, взяв перевод на курс ниже в заочном отделении Киевскго университета.
  Это письмо на синей бумаге с его невообразимым почерком, не раз, видимо, читанное и перечитанное, с темными пятнами от пролитых слез она и предъявила ему, как залог своей решимости отыскать его в городе, куда она приехала пристроить своего сына и, быть может, поправить свою личную незаладившуюся жизнь.
  Викентьев держал собственное письмо в своих руках и поражался своей черствости и равнодушию. Ну да, он писал, что его приперло к стенке и он мучается своей неостывшей любовью, говорил, что скучает, что ничего не изменилось, и он как водится не представляет себе жизни без своего Галчонка, но в том-то и дело, что перед ним сидела Чипа, а Галю, его маленькая Галочка здесь даже не ночевала. Вместо ног под нею были две массивные тумбы далеко отстоящие друг от друга, под стать их кривизне, и они с трудом поддерживали гору оплывшего жира, закрывшие и зад и фасад, так что когда она шла переваливаясь с одной опоры на другую, казалось, что плывет старинный комод, разбухший от ненужного барахла и наверху его, на шее, при каждом шаге трясутся и свисают волнами сбегающие жировые складки. Мыслимое ли дело, но его капитан так ни разу и не шевельнулся за все время незабываемой встречи. Время сыграло с ней злые шутки - одну грудь ей полностью вырезали с подозрением на маммону, но она снова была здесь - полностью к его утехам и распоряжению и сама готова была утешаться, если только он снизойдет, но вот тут ничего и не вышло и целую ночь после того как она сдала сына за ворота училища они прокантовались вдвоем на родительской постели с его матерью в другой комнате, он так и не посмел прикоснуться к ней и его капитан вел себя тише воды ниже травы, полностью отвергнув брожение жировых масс на лобке, ляжках и ягодицах, раствор ее щели, которую он когда-то, пьянея, подмывал своим языком и единственную уцелевшую молочную пристань, которой больше уже не суждено было накормить младенца и оросить язык взрослого самца.
  С тем что он так легко и проворно потерял три года своей юности и воспоминаний, полностью утративших свою ценность и в какой-то момент просто порвав на клочки и выбросив незаметно свое письмо, она примирилась так же легко и безболезненно на вид, рассказывая с приколами, что от поклонников, в частности, старых евреев с ее нынешними габаритами попрежнеиу нет отбоя и врать ей, видимо, не приходилось.
  По плану она задерживалась в городе еще на три дня и все это время Викеша водил ее в рестораны, устраивал в гостиницу "Москва", стоял у железных ворот училища, за которыми торчал дежурный курсант, пока она общалась с сыном во дворе училища и думал, что расставаться с прошлым все-таки легче чем представить себя без мало-мальского будущего. Когда она уехала, он ощутил, что из его прошедшего времени, как из треснувшего кувшина прямо на землю вытекла кровь и сперма и его вечная любовь, давно ставшая пристанищем грусти и самолюбования обернулась отрицательным опытом.
  
  
  
   Глава 3 (СТАРЫЙ ПЕТЕРГОФ)
  
  
  На 62 году жизни, будучи уже на пенсии, Викентьев вместе с женой отпра-вился в 20-тидневное путешествие по памятным местам.
  Лето этого года выдалась невероятно жарким и очень похожим на сезон 1972 года, в конце которого он исписал толстенную увесистую стопку общих тетрадей, обернул все это дело в прочный пергамент, хресь-нахресь перевязал шпагатом, не поленился сходить на почту за сургучом, сделал на бандероли оттиск личной резной печатью из горного хрустался, купленной по случаю в антикварной лавке Апраксина Двора в Ленинграде, написал по-китайски поверху: "The Best Summer was in 1972" и забросил свое произведение на полати в той самой квартире с высоченными потолками, где жил с родителями и откуда ходил когда-то во 2-ю и 14-ю школу. С тех пор он уверил себя, что самым лучшим из любой декады является год с двойкой на конце, а самым плохим тот, который кончается Зеро-м. В конце концов надо же хотя бы что-нибудь узнать о самом себе в 30 с лишним лет. Узнал он немного: ему показалось, что если он запишет свои счастливые воспоминания немедленно после окончания событий, то тем самым предохранит свое прошлое от уничтожения и коррупции беспощадными наступающими настоящими и будущими временами.
  Бандероль эта мирно пылилась под потолком целых девять лет, покудова с оглушительным треском вдруг не рванула и не сгинула в неизвестном направлении после семейного скандала последовавшим за смертью отца Викентьева - Сергея Михайловича, так что получалось, что его назвали Михаилом в честь деда - портного из костромской глуши. Старший брат Викеши, Рудольф, видимо, искал в квартире то ли деньги то ли завещание и наткнувшись на бандероль с непонятной китайской надписью вскрыл ее, а дальше надо было прятать концы в воду.
  В тетрадях по-русски, но весьма толково и во всех подробностях описыва-лись эротические похождения и жаркие перепитии Викентьева в течение этого памятного лета 72-го года, которое завершилось отъездом на учебу в Ленинград. Но старший брат в отместку за свою досаду и безрезультатные поиски высказал младшему свои претензии и вырвал из рук матери сберкнижку с остатком денег, предназначавшихся Михаилу. Обиду эту Викеша простил и братья помирились, но забыть никогда не смог.
  Ровно через 30 лет ситуация с жарой и пожарами в лесах повторилась с небольшими изменениями благодаря техническому прогрессу. Если в 72 году американцы поджигали русские леса и торфяники, спуская из стратосферы на парашютах газовые баллоны с напалмом, то через 30 лет они делали то же самое, фокусируя через линзы со спутников солнечные лучи в самых горячих точках российского лета. Викентьеву слухи эти очень нравились и он всемерно поощрял их, рассказывая где ни попало, что работал по заданию спецслужб ЦРУ корректировщиком в тех местах, где яростнее всего дули ветры, раздувая огонь, благо за такие россказни уже не сажали.
  Во всяком случае когда чета Викентьевых возвращалась из путешествия на шоссе возле Твери стоял такой плотный чад от горящих торфяных болот, что за капотом собственного фольксвагена трудно было разглядеть номер впереди идущей машины, плетущейся с пешей скоростью и приходилось цепляться за видимость этого номера, чтобы не попасть в кювет и далее на собственные похороны. Леса и болота пылали повсюду жарким пламенем и американские империалисты явно переусердствовали.
  Но за исключением этого небольшого приключения все турне происходило в безоблачной и солнечной обстановке и, главное, с самого начала пошла такая везуха, что кому ни расскажи - диву давались. В Москве они отыскали по объявлению немецкую фирму, которая скупала у россиян фотоаппараты Пентакон и причиндалы к ним сделанные еще во времена, когда в Берлине стояла знаменитая бетонная стена, которую растащили на сувениры, и существовала ГДР. На кой чёрт им это было нужно, Викентьев так и не узнал, получив от русских сотрудников фирмы весьма невразумительный и уклончивый ответ, но платили они по желанию баксами или рублями , причём так щедро, что денег за фотоаппарат и длиннофокусный объектив к нему с лихвой хватило и на бензин и на прокорм и обязательное оформление из крепкого пива Русич и водки Катюша, где голая баба сидела на бутылке и закрывала свои прелести, помахивая красным сапожком. Повезло им еще продраться через гигантские пробки, устрашающее скопище машин на улицах столицы и с облегчением вздохнуть, что невредимыми унесли отсюда ноги.
  По пути на север они объезжали все рыбные места, какими славится русская широкая полоса от Москвы до теперь уже Петербурга и жизнь у них пошла слаженная и дружная без комаров и мошек, как говорила тетушка: "Четвертую тарелочку ухи без всякого аппетита выкушала. Соседушка. Ай не поможешь? " А про антураж и красоту вокруг себя ни разу слова не молвили: "Зажмурься и не дыши! " Какие там Венеции, на кой ляд нам Парижи - есть русский лес рядом чистое озеро или тихая речушка и. . за ваше здоровье! Такова была задумка Викеши с самого начала и уже одно, что все выходило точно по плану, было удивления достойно.
  Но чем ближе они подвигались к Петербургу, тем более заметно волновался Викентьев, чаще чем обычно сверявшийся с атласом автомобильных дорог, лежавшим на приборной доске. Вот уже пошли Гатчина, Павлово, Царское Село, но где же, где та дорога из Старого Петергофа, по которой тридцать лет назад он ездил в деревню Порошки за ягодой морошкой, морошкой, морошкой. . . и куда ходил топить углем трубу в кочегарке, обогревающую соседние дома. Неужели ее нет на карте из-за ее размеров и пустяковой важности? Но другого автомобильного подъезда к мишени своего турне он не знал и знать не хотел. Что же делать? Не будешь же спрашивать каждого встречного и поперечного: "Скажите, где здесь кочегарка и деревня Порошки? - Какие еще Порошки? - Там грибы и ягода морошка, морошка, морошка. . . " Впрочем, изловить этого встречного-поперечного на пустынном шоссе, где туда-сюда сновали быстрые колеса не представлялось никакой возможности. Вот еще бы лет через 10 - включил навигатор, тот связался со спутником и no problem! ты кемаришь и сопишь, а машина тебе на ухо вещает, куды ехать и где сворачивать. А по старому принципу: "Язык до Киева доведет" не получалось, потому как где же этого самого языка загрести?
  В конце концов Викеша скрепился, бросил все сомнения, размышления и покатил наобум: сначала какая-то безлюдная и безлошадная, но хорошо укатанная асфальтом дорога без придорожных столбов, указателей и знаков, потом пошли заборы, какие-то строения, теплотрассы , газовые ворота, трасса становилась все уже и казалось что они вот-вот упрутся в тупик; тем собственно и кончилось, когда они въехали на бензоколонку; заправились конечно, под завязку, раз попали, но тут с автозаправки открылся новый путь, два поворота и вдруг перед ними- очень оживленное и большое шоссе, по которому курсировали двухэтажные туристические автобусы. Викентьев ахнул и остановил машину.
  Теперь он точно знал, где находится, но каким образом его занесло сюда, на самую середину асфальтовой ухоженной ленты, соединяющей Ораниенбаум со Старым Петергофом, а затем идущей далее через Новый Петергоф и Стрельну в Петербург понятия не имел. Во всяком случае это место оказалось весьма далеко от той степи, по которой он намеревался въехать в Старый Петергоф, так как отсюда до Ораниенбаума и далее по морю до Кронштадта было в принципе ближе, чем до общежития на улице цареубивца Халтурина, где он прожил три года. Сразу в голове мелькнула мысль, что его и в дальнейшем могут ожидать здесь не счастливые воспоминания, а не совсем приятные и нежданные сюрпризы памяти. Как вот это самое шоссе, которое он махом, без задева вспомнил через 30 лет и уже знал, направо или налево поворачивать. Ему ли забыть эту дорогу, если он пробегал ее, задыхаясь не столько от физической нагрузки, сколько от бешенства и злобы, кляня себя всеми матерями на свете и это в час ночи, после того как он проспал свою остановку в Петергофе, затем в Мартышкино и его, как и других бомжей вытолкала из электрички милиция на рутинном обходе запасных путей в Ораниенбауме. Только в четыре утра, выдохнув все вчерашние алкогольные пары, но попрежнему свирипея от собственной глупости, Викеша достучался до вахтерши и рухнул в свою койку на четвертом этаже. "Нет, ребята, - посмеивался Викеша тут же за рулем фольксвагена, рассказав жене этот эпизод из своего прошлого, - нам дороги этой позабыть нельзя! "
  Убедившись, что они на месте и блуждать более не придется, он снова запустил двигатель и на этот раз остановил машину в Старом Петергофе на небольшой привокзальной площади возле столовой. Здесь ничего не изменилось с давних пор, разве что подросли деревья, закрывающие пути и платформы, где попрежнему шумели на тормозах, подкатываясь, и набирали ход с остановки пригородные электрички. Старый Петергоф представлял собой поселок наполовину пригородного наполовину дачного типа, разрезанный на две части линией электрички и старая часть , куда он ходил на суточные дежурства в кочегарку и задумал въехать с самого начала, находилась как раз там за этой линией и железными путями. А получилось, что приехал-то он с противоположной стороны, с моря, от Балтийского Залива. Здесь же начиная со здания столовой на втором этаже и кухней-комбинатом на первом, стояла группа четырехэтажных коробок хрущевской застройки и одна из них была его общагой.
  Оставив жену, недолюбливающую пешие прогулки, в машине, Викентьев пошел на разведку. Эта столовая некогда послужила перевалочным пунктом на всех его путях в Ленинград: в публичную библиотеку Салтыкова-Щедрина, Салтыковку, как они ее называли, в Университет на берегу Невы прямо за Дворцовым Мостом, где он учился в аспирантуре на кафедре русского языка, здесь он заправлял свой желудок на долгие сутки перед кочегаркой и сюда же возвращался с работы еще не отмыв угольную пыль, въедавшуюся в лицо и руки; готовить Викентьев не умел а научиться на новом месте поленился, ласковые женские ручки Людмилы, на которую он взвалил заботы о своем пропитании, остались далеко позади, а найти новые и с ними - другие плотские радости, у него не получалось за отсутствием не столько трудов, сколько талантов по части охмурять слабый пол. Так что столовка на втором и магазинчик на первом остались его единственным пунктом заправки желудка в Старом Петергофе на три года учебы в аспирантуре, здесь он нажил коллиты и едва ли не язву от столовской пищи, со страхом и подозрением на рак пошел в больницу и враз вылечился как только за окончанием всей эпопеи перешел на домашний корм.
  Отсюда до общежития насчитывалось три-четыре шага, которые он мог пройти когда-то с завязанными глазами, доверяя не своему нюху, которого не имел, а просто чувству голода и инстинкту самосохранения.
  Здесь и случилось первое происшествие, вызвавшее растерянность и смятение в голове. Сколько Викентьев не путался в трех соснах, сколько не топтался на месте, озираясь по сторонам среди унылых серых коробок, но знакомого мотеля или попросту "моталки" найти не мог. Где-то рядом здесь должна была быть железная ограда детского сада, на которую Викентьев бывало вешал пиджак, чтобы попинать футбольный мячик, но и она словно растворилась. Уже полезли сомнения все ли у него в порядке с головой и не разбомбили ли за это время само здание общежития, чтобы построить другое, покруче и повыше, но ничего похожего на новостройки, кроме серого стандартного однообразия, на глаза не попадалось. Сомнения эти вызывали все большую тревогу и в конце концов Викентьев обратился к первому редкому прохожему с вопросом, где здесь улица царского бомбиста и злодея Стёпы Халтурина.
  Оказалось, что он стоит как раз на этой улочке, имевшей от силы метров 200 дальности. Общежитие возвышалось прямо против него, но за 30 прошедших лет перед зданием выросли три огромные вяза, полностью закрывавшие бетонный козырек над входом. Они доставали своими кронами окна на четвертом этаже и, как цветы в горшке, отвлекали внимание от безликого фасада строения. На козырьке теперь висела электронная блямба и показывала то Цельсия на 28 градусов то московского Гринвича под три часа с копейкми. Для Петербурга эта температура равнялась самой настоящей жаре и дверь в общежитие была широко распахнута и подперта кирпичом. Из темного проема никто не выходил и стояла тишина, характерная для летних отпусков и конца июля.
  Викентьев надеялся, что с этой долгожданной минуты встречи с прошлым, ради чего он и отправился в такую даль, наступит праздничное озарение памяти и пойдут воспоминания о безоблачно прожитых днях, которых так не хвтает в настоящем времени, но вот то ли настроение было сорвано провалами этой самой памяти и досадными поисками того, чего потерять, казалось, невозможно то ли новизна увиденного и вновь обретенного сбивала с толку и затирала эти воспоминания, но он ничего не ощутил и не почувствовал, даже обойдя здание с боков и с тылу, за которым открывался дачный сектор Старого Петергофа. В конце концов он решился зайти внутрь и поговорить с вахтером, если удастся, но и в холле, за тамбуром, где ранее по будням размещался небольшой зал с черно-белым телевизором,а по праздникам танцплощадка, все переменилось до неузнавания и Викентьев даже не стал просить вахтершу пустить его на четвертый этаж. Что он там уви-дит? Пустой корридор и запертые двери его четырехместного, а потом двухместного номера? Зачем? Нет там его товарищей - ни Лотика Кужунова, красивого мальчика с черными кудрями, за которым охотились, по его признанию, все гомосеки Ленинграда, ни татарина Микиты Хайдаршина, азартного и талантливого шахматиста, занимавшегося математическими выкладками в просторах Вселенной и ее черными дырами, ни историка Вани Грязного, певшего в теплых женских компаниях озорные частушки: "Как вы жопой не вертите не годитесь в Нефертити. . . " Куда -то разлетелась веселая мордва из соседей Вани Дюдяева и Коли Чучаева. Да и жил ли был когда здесь грузный медлительный филолог Викентьев со шнобелем, как у Льва Толстого и ростом баскетболиста?
  Пора было возвращаться к машине и жене, наверное уже скучавшей и беспокоившейся за его отсутствие. Викентьев пошел назад, немало удивляясь собственному безразличию и равнодушию к несостоявшемуся свиданию с молодостью. Конечно, трудно было ожидать, что все здесь останется точно таким же как четверть века назад, но куда девались интерес и любопытство, с какими он разглядывал знакомые места. Вот к примеру столовая, вполне современное здание с широченными окнами, высоким крыльцом, ступеньками из бетонных плит и двустворчатыми тяжелыми дверями. Здесь точно ничего не переменилось. Дорога, по которой они подъехали к ней, представляла собой окраину и административную границу района. Далее на всем ее протяжении располагался большой парк, отделявший Старый Петергоф от дворцового великолепия и царских достопримечательностей Нового, где тихими летними вечерами изощрялись в оперных руладах соловьи, запросто превозмогая грохот подходящей электрички и услаждая слух раскатами проникновенного и самозабвенного исполнения, а по утрам воспитанницы Смольнинского Института совершали водные процедуры, как предписывали в старину устав коллегии воспитателей и практика физической закалки юных смолянок. Правда, Викентьев видел всего одну такую особу, но зрелище запомнилось на-долго: стоя почти по пояс в длинных розовых панталонах , намокших и прилипших к худому телу, древняя старуха склонялась над гладью холодной воды,черпала ее ладонями и ее давно увядшие груди мотались как тряпки на ветру. Только когда она выпрямилась и подняла руки, чтобы перевязать резинкой редкий пучок седых волос на затылке, можно было догадаться по несгибаемой прямой как доска спине, что это не сумасшедшая бомжиха, которая ни от кого не прячась надумала утопиться да еще в такую холодрыгу, что у иного юнца застучали бы зубы. Ее осанка и строгий облик вызывали почтение и быстро уводили нескромный глаз в сторону.
  Сев за руль и кратко поделившись с женой увиденным, Викентьев тронул машину и подогнал ее ко входу в общежитие, где Людмила щелкнула его стоящим в дверях фольксвагена в егерской шляпе пирожком, синей рубашке, камуфляжном комбинезоне и в калошах на босу ногу на фоне темного проема, электронных часов и бетонного козырька. Она тоже бывала здесь во время летних отпусков, но по ее словам совершенно ничего не помнила, разве что детали их бурной встречи после долгого воздержания и разлуки, выхода на природу в Финский Залив, где он раздевал ее догола для сьемки слайд-фильма а потом, не выдержав ее наготы,бросал камеру, валил на колени и локти в песок или траву и быстрыми спешными толчками заходил сзади, умоляя пустить в задний проход и она помнила это потому, что ни разу во время этих слияний под лучами полуденного палящего солнца не успевала за его оргазмом получить свой и только потом, опустившись на корточки в солоноватую воду залива и вымывая семя из своего лона, она вспоминала его вкус и ощущала слабое подобие чувства, которое только что подарила ему. Кроме того, они несколько раз выходили в архитекурное и садовое великолепие Петродворца в Новом Петергофе и снова она ничего не помнила, ни красот фонтанов и струящейся воды, рядом с обнаженными скульптурами атлантов и фей, крытых золотом, кроме того что там где-то рядом, в подвале находился облюбованный Викешей пивной бар и она сидела на его каменных ступеньках и вязала Викеше шерстяные плавки из клубочка в сумочке, пока мужики из длинной очереди не пропустили их внутрь, одобряя ее труд и верность мужу.
  Она и сама дивилась своему беспамятству, тому, что совершенно забыла как называется улица, где жил Викеша и куда она писала ему письма, как выглядит главная аллея Петродворца, идущая к заливу и где стоит фигура золотого Самсона в искрах взлетающих и рассыпающихся водяных струй и не помнила, видела ли она когда-нибудь Морской Собор в Кронштадте, куда они ездили из Ораниенбаума на рейсовом катере. Она догадывалась, но не могла сказать, что ее воспоминания прежде всего были тесно увязаны с любовью к мужу и это она - любовь вытесняла из ее памяти все прелести и достопримечательности северной столицы, удовольствия, поездки, впечатления и оставила незабвенным только то, что соединяло ее с ним. И она никому не могла бы рассказать, даже ему, что до сих пор помнит, как он был благодарен ей за новшество, каким образом хотя бы немного продлить пребы-вание на высшей ступеньке наслаждения перед отпадом в изнеможение, расслабленность и легкое забытье, когда после встречи на вокзале, сорокаминутной тряски в электричке, они наконец уединились в своем номере, откуда разбежались по соседям его товарищи, и Викеша изнуренный долгим ожиданием и особо фигурой своей жены в разных позах, заставлявшей его делать мысленный стриптиз, едва не закричал от досады на свой преждевременный оргазм, как вдруг его член сделавший всего два слабых удара словно перехватило тугой резинкой возле самых яичек и залп спермы в складки сладкой вульвы Людмилы состоялся лишь после того как они застыли в удивлении и жена, лежавшая как привыкла сверху тяжелого и большого мужа, исцеловала ему ложбинку между ключицами и пощекотала губами соски. Сначала спазм влагалищных мышц, вызвавший такое приключение, состоялся как будто нечаянно,непроизвольно, когда она услышала его тяжелый вздох и ощутила его неудовлетворенность самим собой, но она быстро выучилась кольцевать его в своей излюбленной позе наездницы, которую довела до совершенства и могла скакать на нем и передом, и задом , и боком и лишь до набоковской малолетки, умевшей в этом положении просматривать комиксы, не дотянулась. Викеша, слабый на передок, на истечение семени, бегун на короткие дистанции пришел в восторг от новой техники любви и подсказывал ей пиковые моменты, когда подкатывала пора многократно сжимать и разжимать кольца, оттягивая таким приемом теплую струю мужского сока, а главное, позволить ей высвободить одновременные женские выделения , особенно бурные на синхроконтакте и делавшие его опадавшее орудие омытым и лоснящимся от довольства. Она беспрекословно слушалась его в эти моменты перед финишем, понимая с полуслова и благодарно принимая совсем уж неожиданные комплименты, которые сами собой слетали с его языка в эти мгновения самой тесной близости, соприкосновения и трения их телесных на-чал и концов друг о друга, когда он, ее Викеша, заявлял, гдядя прямо в глаза: "Пизда у тебя хорошая! " Она его любила, а где это происходилдо, не помнила и по большому счету, будь это комната в общаге, на соединенных вместе двух кроватях, на Финском заливе - в камышах или на прогретом солнцем мелководьи, в купе скорого поезда Ленинград-Таллин, куда они делали марш-бросок или на невтерпеж в кустах при железнодорожной платформе на ложе, только что брошенном бомжами, ей было как-то все равно. Как и любая другая жена она неохотно отдавалась ему во время месячных из опасения, что ему не понравится хлюпанье в ее промежности, которое он вызывал своим поршнем и боязни, что он будет разочарован его коричневой грязной раскраской, но зато позволяла иметь ее на боку вплоть до самого роддома, когда он раскачивал ее ягодицы и огромный живот, в котором под его рукой пинался разбуженный ребенок. Правда, кольцевые мускулы уже не работали и она только посмеивалась, ощущая себя под прессом его живота как на качелях, но без давешнего удовольствия - ее любовь к мужу отхлынула и готова была обратиться на новое существо, маленькую крохотную жизнь, в ожидании, когда она выйдет на свет тем же самым путем, что и зачалась. Все заботы о предохранении Викентьев как барин и добровольная жертва этой любви возложил на ее попечение и удачу, и она зная его воззрения, что пользоваться презервативом то же, что слушать радио за стенкой, а спускать в простыню, пусть даже на ее лобок и пачкать постель хуже онанизма, она потакала ему как могла и умела, в большинстве случаев стремглав бегая в ванную или к тазику с водичкой, вставляя специальные кольца и уловители спермы, очень редко пользуясь таблетками и нередко заглатывая все его содержимое, какое мог дать ее донор Викеша, то гладивший и сминающий ее груди шестого размера, где свободно укладывался и прятался временами ее баловник и озорник, то поддерживающий ее голову, но всегда внимательно следивший, чтобы она ненароком не захлебнулась от напора семени. Эту моду и заботу он взял после того как однажды она пришла из школы глухих детей, где работала логопедом, и выдала сногсшибательную новость, которая звучала сенсационным газетным заголовком и мигом разлетелась по всей школе вплоть до младших классов: Алла Пугачева захлебнулась спермой в гостинице Балтийская! Сначала он по-верил и качал головой, приняв за факт смерть идола всех русских женщин, но на следующий день оказалось, что знаменитая певица жива, здорова и поет на сцене спортивного комплекса "Олимпийский". Подобные первоапрельские шутки удавались ей каждый год.
  Впрочем. она могла созорничать и без Аллы Пугачёвой, подкарулив его, когда он засыпал и открывал рот, чтобы впрыснуть в него из полной груди тонкую струйку женского молока, когда была кормящей матерью. Ее Викеша, чмокал губами, и не просыпаясь переворачивался на другой бок. А потом сколько он не пытался отсосать из ее груди, завернув ее почти за спину жены, где пристраивался на боку и соединялся с нею своим шлангом, опустив его далеко в лоно, у него не получалось ни достать до дна ни что-нибудь поиметь во рту. Тут видно нужна была техника, какой владеют грудные дети. В семейном альбоме у них лежала черно-белая фотография, которую сделал Викентьев и сам же раскрасил анилином, где четырехмесячный сын, широко раскрывший рот и глядя прямо в объхектив, целился в облюбованную, обсосанную Викешей титьку жены и коричневый сосок, подобно мишени и пику расплывшейся молочной горы на ее теле. У него это получалось без задёву. Она давала ему свое молоко из стакана, но Викеша отведав, находил его слишком сладким и приторным и отнекивался, на самом деле испытывая абсурдное чувство, будто он обкрадывает малыша.
  Это были ее собственные воспоминания, ее часть и доля, ее счастливые минуты, отпущенные ей жизнью и любовью и они могли растянуться на часы и дни под действием доброй памяти. А у него, допускала она, могли быть и другие мгновения полноты бытия, когда он пребывал в счастливом неведении, что делает и творит, другая жизнь, как здесь, в Ленинграде, где он учился в аспирантуре, другая любовь, наслаждения и другие. . . но, стоп! отсюда начинались владения злой памяти - эпизоды, ситуации, события, увлечения, о которых она знать ничего не хотела, и если не могла с брезгливой гримасой выбросить из своего сознания то по крайности задвинуть на самые глухие и темные задворки, где они ветшали, мельчали и превращались в пыль. Сейчас ей было 62 года, как и мужу и многое из того, что она бы не смогла ему простить, поросло быльем и выветрилось.
  Викентьев без оглядки выехал с ул. Халтурина и через пять минут они были на стоянке. Для этого он проехал дачный сектор позади бетонных коробок, большинство которых представляли собой точно такие же общежития и повернул направо в тупиковую дорогу, с одной стороны которой стояли деревенские дома, давно обжитые дачниками, а с другой небольшая роща и за ней пруд - отличное место для купания, бега трусцой по его периметру и недалеко от общежития, так что когда-то он развлекался, пуская по окнам верхнего этажа, где находился его двухместный номер, солнечных зайчиков.
  Устроившись на маленькой полянке, Викентьев перешел через дорогу, испросил в доме напротив разрешение на открытый огонь и ночлег, а затем взялся разгружать машину по раз заведенному походному распорядку: поднял и закрепил палкой заднюю дверь, достал из чехлов два складных стула и стол, канистры с питьевой водой, рюкзак с прокормом, полуфабрикатами и бутылками, котелки, столовую посуду, и в отдельном целофановом пакете самое ценное и дорогое средоточие их походной жизни - маленький, но очень шустрый, таганок "Шмель", работавший на 95-ом бензине. Покачав его и по бульканью в баллоне определив, что бензина хватит без необходимости тыкаться шлангой в решетку бензобака, отсасывать и плеваться ядовитой жгучей жидкостью он подкачал насосом давление в таганке и поставил его у ног жены, которая уже сидела и чистила картошку. Осталось покончить с ежедневной рутиной: разложить с правого бока возле колес длинномерные рыболовные снасти, завалить их резиновой шкурой плохонькой одноместной надувной лодки, перекинуть коффер с фотоснаряжением,одежду и транзистор на передние сиденья, выставить под колесо на самое прохладное место банку с червями и, приняться за "воздуси" - два резиновых матраца с такими же подушками, которые приходилось надувать ртом. Постели из них получались неважные, но после дневного устатка, переездов с места на место, стояночных хлопот, спать они не мешали и предохраняли старые мослы от соприкосновения с железным днищем машины.
  Все было готово, разжигать таганок она научилась без труда и Викентьев отпросился у жены сходить туда, где в программе всего путешествия и его памяти значился пункт Љ1, за которым следовал только что пройденный и оказавшийся таким бездарным и неудачным этап Љ2, визит к общежитию, принесший сожаление и разочарование.
  Захватив авоську с четверкой водки, бутылкой пива, огурчиком и помидоркой на закусь, Викентьев отправился в сторону далекого отсюда залива. Он сразу нашел проторенную тропку и уверенно двинулся по редкому перелеску и кустарникам к ограде 'Английского, как называли местные жители, парка. Однако, минут через 10, когда дорожки разбежались в разные стороны, а впереди ничего не изменилось, как будто он заблудился и шел напролом, на авось, решимости и самоуверенности у него поубавилось, и он начал поглядывать по сторонам не будет ли кого спросить где и как. Но встречных прохожих не попадалось и он еще быстрее пошел вперед с искрой сомнения и растерянности, как уже было перед общежитием. Но тут наконец показались высокие железные столбы - все что осталось от кованой чугунными узорами ограды старинного парка, разбитой на части и гниющей в земле и он вздохнул с облегчением, а дальше дело пошло на лад. Кое-где эта ограда была заменена косой решеткой из толстой железной проволоки, но и от нее остались только клочья, напоминающие декорации военных фильмов и поля сражения.
  Сразу за оградой один за другим открывались остовы трехсотлетних дубов, вывезенных и посаженных из южных областей России. Они стояли в редком беспорядке на ровных ухоженных лужайках с футбольным травяным покровом и напоминали вмерзшие в землю огромные туши доисторических животных, Некоторые уже валились на землю, но все еще давали соки для поросли и зеленых побегов кустарника и других деревьев. За ними пошли невысокие одно и двухэтажные строения университетских лабораторий, где в свое время Викентьев, делавший слайд-фильм из аспирантской жизни, фотографировал Лотика Кужунова за анализом гумусовых соединений среди стеклянных колб, реторт и пробирок, которые своими изгибами и выпуклостями преломляли и увеличивали фактуру его белого халата, черной вьющейся шевелюры и лица, так что глаза получились разного цвета и размера, с огромным острым носом завернутым в сторону и повисшими губами, а вся картина напоминала полотна экспрессионистов. Но были в том фильме и вполне реальные, может быть, натуралистические находки, когда в шесть часов утра на подьеме, он снял Лотика у окна, где стояла его койка. В окно било яркое утреннее солнце, просвечивая его фигуру в синей майке и окружая ее ореолом. Лотик заправлял постель, вскинув руки, державшие простыню, и бросалось в глаза как молодой сильный зверь в его почти прозрачных от насквозь пронизывающих лучей красных спортивных трусах упрямо и далеко отталкивает от себя материю, ограничивающую его свободу и мешающую досмотреть последние мгновения сладкого сна, за которыми обычно следовала поллюция.
  Парк занимал огромную площадь, простиравшуюся через Мартышкино до самого Ораниенбаума, а здесь на месте лабораторий и администрации стояли некогда великолепные графские конюшни с деревянными конями и резьбой на крыше, с чистокровными арабскими скакунами из Ближнего Востока, роскошными выездами шестерней, двухместными колясками на быстром ходу, каретами на кожаных рессорах, огромными стогами сена с флагами наверху, выгребными ямами, закрытыми жердями, и помещениями для многочисленной обслуги, из которой самые важные лица управляющие, архитекторы, повара, садовники, вывезенные из европейских столиц, жили вместе с господами в одном доме. Отсюда на память и по задумке устроителя до графской резиденции было совсем недалеко и скоро перед ним открылось главное здание в три этажа, которое было выстроено скобой и запланировано как маленький замок из рельефных каменных плит с башенками на каждом углу и торцах и ровными гранитными плитами, уложенных полукружием и ведущих лестницей на крытое крыльцо и к большим дверям. Но это только на картинке, которую он разыскал в Публичке, как кратко именовалась главная библиотека города, а сейчас не за что было зацепиться глазу, так как все это было перестроено давным-давно и много раз подправлялось уже в советские времена.
  Перед домом заасфальтированная площадка с цветочной клумбой по середине соединялась с дорогой ведущей к железным воротам и далее через километр выходила на то самое шоссе Ораниенбаум-Петербург, куда они попали по приезде. Она с двух сторон была засажена высокими елями, но сейчас из них осталось несколько штук. Пообсмотревшись по сторонам, Викентьев понял, что забыл, в какую сторону двигаться, чтобы выйти на озеро с красивым и ласковым названием Кристатель, которое являлось целью его визита и встречи со своим прошлым. Пошел было направо по дорожке, укатанной асфальтом, но она вдруг стала подыматься куда-то наверх, в гору, чего он совсем не помнил и что не должно было быть. День был будний, пять часов пополудни, солнце клонилось к вечеру, а кругом, закрывая обзор, стояли липы, вязы и татарские клены. Наконец к его радости в поле зрения появилась мамаша с коляской и ребенком, но когда он спросил, куда ведет эта дорожка, оказалось, что в Петергоф, откуда он и пришел, а где Кристателька и что это такое она понятия не имела. Спросил еще двух встречных и получил тот же самый ответ будто озера вовсе не бывало или оно испарилось. Совершенно та же глупейшая ситуация, что и перед общежитием на Халтурина, где он жил три года и не мог найти. Но ведь Кристателька не серая бетонная коробка, а самая настоящая жемчужина этих мест и парка, куда издалека приезжали люди и зимой и летом, чтобы полюбоваться видами маленькой Швейцарии и что с ней сделали умные руки и глаза художников и графлевских архитекторов. Викентьева впервые привел сюда тот же Лотик Кужунов, биолог по специальности, работавший здесь над своей диссертаций и не только привел, но познакомил со всеми своими друзьями по работе и специальности, с которыми сразу установился дружеский легкий и непринужденный контакт. Это были веселые остроумные люди, среди которых нередко появлялись и курсировали очень симпатичные девушки, способные вскружить голову, и которых по этой причине приходилось избегать и держаться на расстоянии. Все вместе они бродили по парку, лазали и фотографировались на деревянных тушах доисторических дубов, в мраморных развалинах и гранитных каскадах Кристательки, откуда некогда струились водопады воды ниспадавшей по склону и хитрым образом возвращавшейся обратно, устраивали междусобойчики в лабораториях, спорили, кричали, совершали далекие вылазки за пределы Ленинграда в Псково-Печерский монастырь и. . и. . черт дёрнул вспомнить, пока он стоял и недоумевал куда идти, как все это неутешно для него закончилось и стало частью той самой злой памяти, которой лучше кабы не было.
  В компании Лотика Викеша познакомился с Аллой Штука. Ах, эта Штука! Белокурая бестия, в любой сезон загорелая красавица, с формами спортсменки, но очень прямой спиной, ростом едва ли не выше Викентьева с его 186 см, но она сняла каблуки и прогибалась к нему через выпиравший зад, когда они мерялись, стоя спинами друг к другу, и все нашли их ровней. Однако, Викентьев находился в середине возраста, отпущенного ему жизнью, а она была молода и веяла энергией, умом и весельем. Он, конечно, сразу сообразил, что у него мало козырей, чтобы сыграть против нее в эту вечную игру притяжения между мужчиной и женщиной, когда каждый из двоих перетягивает условного противника на свою сторону, сам не сдвинувшись с места, но во-первых, очень хотелось, а во-вторых с ее ростом баскетболистки у нее, наверное, были трудности с подходящими партнерами и он рискнул. Видел он ее редко и лишь с Лотиком и его друзьями, так как она жила в Ленинграде с родителями и занималась биологией, кажется, позвоночными, в том числе лягушками и жабами, которых запросто брала в руки, во время их совместных прогулок и на смех могла надуть через соломку. Викентьев в ее присутсвии явно робел, помалкивал, но любовался ее ногами под просторными расклешенными платьями с широкими поясами, которые она носила с большим вкусом и не скрывавшими форм ее крепкого сильного тела . Ее же интерес и отношение к нему вряд ли выходили за общепринятые рамки, но ему казалось, что она прислушивается и охотно отвечает ему, когда им приходилось разговаривать. По натуре, она была экстраверт, причем из таких, каким ни пальца и ничего другого в рот не клади - мигом откусит и выплюнет. И для нее не пришлось придумывать ни кличек ни новых имен, какими он называл женщин, к которым попадал в зависимость, а некоторым в жертву - самая худшая доля мужика. Лотику он признался, что эта штучка ему нравится, но он ее побаивается. Так или иначе, но на игру с Большой Аллой он решился после того, как наткнулся на нее в упор в кустах, где она писала сидя на корточках и куда он ринулся за тем же самым, после того как они затеяли всей шайкой прятки вперемешку с догонялками в этом самом 'Английском Парке среди бывших дубрав, притомились, приустали и отправились купаться на Кристательку.
   Эту игру он изобрел, когда задумался, что же будет, если только отдавать, дарить, и ничего, ничего! не получать и не требовать взамен. Свои дары: букеты цветов, коробки конфет, пакеты с халвой и грильяжем, банки дорогущего тогда, растворимого кофе, бювары для записей, авторучки и книги он передавал через Лотика, ездившего в Ленинград в Университет, и, слава богу, что эта игра быстро закончилась, иначе он бы погорел с аспирантской стипендией в 100 руб и жалким заработком в кочегарке. И, как он задумал, к этим подаркам не добавлялось ни единого слова, ни комплимента, ни записки. То есть, свое отношение к ней он показывал в действии, но никак эти действия не афишировал и не комментировал. Большой хитрец, однако. Разумеется, он ожидал ответного хода и что там скажет Большая Алла после очередного подарка.Впрочем, слухи были неутешительные и Лотик с юмором и в лицах изображал ситуации, как это происходило. "Фи! - говорила Штука, - двумя пальчиками поднимая пакетик на просвет, мигом определив и взвесив его содержимое. - И только-то! ", после чего конфеты или сладости разлетались по другим столам, где сидели ее подруги и сотрудницы отдела. Но дары она принимала и Викентьеву это казалось хорошим знаком.
  Месяца через три Лотик сообщил ему, что биологи приглашают его в поход по святым местам на три дня. Такими местами считались руины псковскго кремля и Псково-Печерский мужской монастырь. Как выяснилось впоследствии, этот марш-бросок запланировала, организовала и провела Большая Алла, получив все сведения, калькуляцию, расписание и маршрут от своих подруг по отделу. Отказываться было не резон, эксперимент Викеши и финансы на его осуществление заканчивались и наступила пора подбивать бабки. Он не сомневался, что Большая Алла не будет ходить вокруг да около а скажет прямо, сколько очков он получил за это время и. . . угадал.
  В плацкартном купе поезда, идущего на Псков, они встретились и сидели всемером и оказалось, что Лотик вместе с ним составляет мужскую часть компании в окружении жеского общества, в котором две приятные и самые молодые девушки, ранее ему не встречались. Тем не менее, одна из них по прошествии времени вышла замуж за Лотика и в поход отправилась уже как его невеста. Получалось, что они с Лотиком , как сильный пол, отвечают за развлечения, удобства и охрану дам в путешествии.
  Викентьев - самый старший участник маршрута - был не прочь охранять, но ему очень бы хотелось сидеть где-нибудь в сторонке, в пассиве и помалкивать, что вполне соответствовало его роли в игре со Штукой и его мандражу в женском обществе, когда пять пар лучистых глаз лупились в его сторону и писали его характеристику. Лотик же сидевший рядом со своей подругой рука в руке, наоборот, чувствовал себя в своей тарелке и как мог вносил оживление и воодушевление в ряды участников похода. В конце концов Викентьев не выдержал морального давления со стороны женского сообщества и его повело травить анекдоты, что в-общем удавалось ему крайне редко. Тему он выбрал вполне приличную, без картинок, из английского юмора. Но когда он ее выложил, в ответ получил лишь вежливые улыбки. Зато Большая Алла, отличавшаяся помимо прочего тем, что никогда не лезла в бюстгальтер за словом, мимоходом и наверное нечаянно так прошлась по поводу его умения и способности веселить публику на английский манер, что девки вместе с Лотиком прыснули со смеху. Желание продолжать у него сразу отшибло, а Большая Алла штуками пошла выдавать анекдоты уже с картинками на темы несчастных любовников и, признал Викентьев, имела успех.
  Все бы хорошо, но она ненароком больно задела его слабое место - он-то думал, что у него есть чувство юмора и считал себя остроумным человеком, а не тут-то было . Вот где с ходу и образовалась прореха и открылось его уязвимое место, куда Алла, не казавшаяся уже Большой, бросала стрелы и иголки и швыряла чем не попадя. Если он разговаривал с кем-то другим, она обязательно находила за что зацепиться и куда вставить шпильку даже если речь шла о серьезных вещах, а когда он замолчал окончательно и ушел в глухую защиту, насмешки с ее стороны посыпались градом и она уже без стеснения лупила и хлестала его наотмашь так что, ему казалось, клочья летели.
  "За что? " - задавался он вопросом и наверняка получил бы ответ, но не смог озвучить его вслух и на второй день тайком сбежал из путешествия, предупредив только Лотика. Из всего этого похода злая память выбросила все достопримечательности Псково-Печерской Лавры с ее монахами, а затем разрушила и обратила в синеву все слайды, которые он там сделал, в том числе и с Большой Аллой. Она не оставила ровно ничего, кроме недоумения, обиды и этого колючего вопроса. Ответа он не нашел, но понял, что его способности по части юмора и уморительных игр с женщинами, мягко скажем, слабоваты и больше в игры не играл. Любой Казанова на его месте за одну такую игру охмурил бы всех пятерых девушек и женщин, с которыми он пошел в поход за разбитыми иллюзиями и похотениями.
  Он еще не знал тогда, стоя в 'Английском парке и раздумывая, куда же де-лось это дивное озеро, что злая память не оставляет человеку не только прошлого, но лишает даже будущего, по сути дела жизни, когда ему кажется, что дни его наполнены до краев, а на самом деле все это бред, суета и тлен, как сказал его любимый учитель и проповедник . Но ведь тот же Экклезиаст сказанул: "И если какой человек ест, пьёт, веселится и видит доброе в каждом деле своем - то это дар Божий" и не противоречил ли учитель самому себе, когда называл это тленом и суетой?
  В конце концов услышав еще от одного встречного, что там, в той стороне "что-то такое есть" он двинулся в указанном направлении, снова карабкаясь по каким-то склонам, ямам и впадинам и не разбирая дороги средь настоящего леса из дерев и кустарников. И снова заели сомнения, не заблудился ли он, не выспросив хорошенько куда идти, как вдруг лес кончился, открылся простор. Сделав еще шагов двадцать по кустарникам, Викентьев перешел старинную мощеную булыжником дорожку и. . . у него захватило дух.
  Прямо перед ним, в свете солнца, спускавшегося к пяти часам, и отражав-шей свет водной глади, слепившкей глаза своей игрой, раскинулась широкая лента Кристатели, окаймленная очень тесно подступавшим к берегам купами старых вязов и лип, опускавшими свои корни в озерную прохладу и склонившими над ней свои стволы и кроны, в то время как ели и редкие березы держались поодаль. Лента эта вспыхивала солнечными искрами и уходила вдаль, скрываясь за поворотом, где слышался лай собак, визги детворы , плескающейся на мели и мелькали загорелые тела купающихся родителей. Когда глаза его привыкли к яркому свету, он заметил справа от себя в тени, куда не доставали солнечные лучи, большую заводь с водорослями и, о чудо! с водными лилиями, собравшиеся группами перед входом в плотину, через которую был перекинут ажурный мраморный мост с останками старинной роскошной баллюстрады. К этому входу он когда-то подплывал но не за кувшинками, а из любопытства, как была устроена эта плотина, за которой спускались по склону каскады небольших но очень впечатляющих водопадов, вытекающих прозрачными струями и падающие вниз на гранитные плиты. Присев на зеленый покров возле самого берега и опустив ноги на выступающие корни, он долго не мог привыкнуть к новизне увиденного, на которую не хотели ложиться старые воспоминания. Он не помнил себя здесь, проходил ли он когда-нибудь эту крытую булыжником дорожку во всю длину и куда она выходит, не знал как сориентироваться, чтобы попасть на шоссе,на электричку и с этой точки рассматривал панораму Кристатели как будто впервые. Можно было бы пройти туда, к повороту, где была лужайка возле берега, куда они захватывали одеяльца из общаги поваляться на травке и позагорать, а также место для купания, но он точно также недавно разглядывал общежитие и совсем не обрадовал свою память воспоминаниями и узнаваниями знакомых мест, может быть потому что она, память, просто не умела радоваться? Между тем, за поворотом, там, где сейчас купались люди, было сколько угодно счастливых минут, поводов, ожиданий и наконец мгновений для радости. И там была любовь, которая придавала этим мгновениям привлекательную седину вечности.
  Сразу за лужайкой, где была общая купальня, протекал маленький родничок и впадал в озеро с полукружием из высокого тростника, образуя уютную закрытую бухточку. Здесь в незапамятные времена , наверное, стоял помост с павильоном и купалась владелица замка. От всего сооружения осталась одна деревянная свая последних лет, но женское население лабораторий и девушки из трех-четырех общежитий Петергофа облюбовали это место и ходили сюда купаться нагишом. Одна из них торчала на берегу на стрёме, гоняя любопытных мальчишек и мужиков, в то время как другие резвились и плескались в воде или заплывали на противоположный берег, где укладывались на песчаное мелководье под жаркие солнечные лучи. Здесь же происходили и открытые лесбийские игры, но в воде, добавлял Лотик, от которого Викеша услышал эту новость, с поцелуями, засосами, соревнованиями, кто у кого засосет губу или язык, кто первый защекотит сосок, обнимками и притираниями, но выше талии, хотя неизвестно, что делали под водой руки игруний.
  Викентьев открыл бутылку пива и в два приема заглотил ее содержимое, размышляя о метаморфозах своего сознания, гонявшегося за призраками прошлого. Все было хорошо, все было замечательно, за исключением того, что он видел это озеро в первый и, догадывался, последний раз в жизни. Или можно сказать так: сюда приходил с Леной Гольцовой,аспиранткой из Тюмени, с Раисой, черноволосой украинкой, работающей управляющей в той самой столовой в Петергофе, здесь бегал босиком по мягким женским попкам, проваливаясь в расщелины, совсем другой человек, которого Викентьев не узнавал и эта потеря памяти действовала угнетающе, наводила мысль о скором и окончательном маразме.
  К Людмиле, стоянке и машине он возвращался на автопилоте, опустошив четверку водки и последнюю бутылку пива, размахивая авоськой с пустой посудой и глядя в землю. "Зря мы сюда приехали", - сказал он жене, от ужина отказался и залег на воздуси, даже не побрызгав в машине дезодурой от комаров, что делал каждый день. Людмила, неудомевавшая что там у него случилось, не ошиблась, услышав раскатистый храп, означавший, что он - птица-перепел и совсем немного перепил.
  Наутро он рассказал жене о своих разочарованиях, они позавтракали, свернули хозяйство и выехали из Старого Петергофа в Новый тем же самым путем, как приехали. Делая поворот возле столовой, Викентьев вспомнил, что напротив нее через дорогу стоял пивной ларек и тут же пересказал жене эпизод из своей злой памяти, отрицающей прошлое и копающее могилу под будущее.
  Позади ларька, с оборотной его стороны находился пункт приема стеклотары с приемщицей, стоявшей жопа к жопе с пивной продавщицей и наливайкой. Викентьев уже минут десять стоявший в длинной очереди за кружкой пива, обратил внимание, что от колонки с водой на той стороне, возле столовой туда-сюда бегает к стеклотаре вперевалку какая-то кулёма квадратных габаритов, в ситцевом дешёвеньком платье и замызганном белом платке , повязанным на хохлацкий манер.
  "Кольк. я. . я! - орала она. Бутылки-те давай! Я эти вымыла. "
  Для очереди, томившейся в ожидании и глаза жаждущего зрелищ, если не удалось дотянуться до пива, этот комод на коротких ножках, култыхавшийся на каждом шагу представлял натуральное утешение и забаву.
  "Колькяя-я! - надсаживалась она, перебегая дорогу. Пробка застряла в горлышке. Накись выкуси! " и тут же бежала обратно.
  "Колькя! - орала уже очередь невидимому Кольке. Ширинку-те застегни, а то горлышко выпадет! "
  В это время на дорогу выехал горбатый запорожец и очередь ахнула. Машина смяла бабу, метнувшуяся под колеса, превратила ее в кучу тряпок и культей, едва сама не перевернулась, взобравшись на ее бедро и с грохотом и лязгом опустившись на асфальт. Воцарилась мертвая тишина, из окон ларька высунулась пивная поилка, сзади выбежал Колькя, у всех на глазах задавило человека. Из запорожца вылез водитель на негнущихся ногах, уже простившийся со свободой и севший за решетку. Сейчас приедет труповозка, милиция, пойдут расспросы, разговоры, перепись свидетелей.
  Куча, лежавшая у бордюра между тем зашевелилась, поднялась на четве-реньки и дыбы, оформилась в растрепанную бабу и, прихрамывая, снова бросилась через дорогу.
  "Колькя-я.. я! - орала она. Посцы на ногу! Меня запорожцем задавило. "
  Когда он оглянулся, очередь исчезла. Вместо нее на газоне валялись и гнулись в три погибели державшиеся за животы, гогочущие, рыдающие и хрюкающие создания, которых при желании можно было принять за людей. Отсюда же к водителю подошел первый просмеявшийся и открыл удостоверение: "Мужик. Я - автоинспектор. Запомни или запиши мою фамилию и езжай спокойно. "
  Викентий и Людмила спокойно доехали до Нового Петергофа, прошлись по знакомым фотанам и дворцам, на удачу помылись в бане возле Стрельны и двинулись на Петербург. Останавливаться там и вспоминать прошлое Викентьев больше не захотел. Они проехали весь город и повернули на Старую Ладогу.
  Остальная половина путешествия прошла с таким же безмятежным солнечным кайфом как и первая - по синим озерам, лесным дорогам, и удивительным быстрым северным рекам, таким как незабвенная порожистая, играющая водоворотами, прыгающая через валуны, подтачивающая опоры деревянных мостов, бурлящая и веселая Мста.
  Из этого похода Викентьев вернулся со старым убеждением, что какие бы места ему не приходилось видеть, самым лучшим на свете, где он хотел бы от начала до конца прожить свою жизнь был Старый Петергоф. Там морозным солнечным днем, в середине жизни, глядя на скромные петергофские пейзажи с дачами позади общежития в убранстве зимних узоров из инея и свежевыпавшего снега он пережил ни с чем несравнимое и непередаваемое ощущение полноты и радости бытия, которое больше никогда и нигде не испытывал, потому что оно настолько сильно распирало его изнутри, что он испугался и подумал: А платить-то за это кто будет? и ему показалось, что до заврашнего дня он не доживет.
  Редкий призрак этого мгновения и сохранила добрая память,позволив ему выжить, а злая немедленно забрала испуг, впечатления, встречи, знакомства в Ленинграде, его друзей, озеро Кристатель, дорогих, любимых женщин и стерла все это в порошок, бессильная разве что перед фотографиями и записями в дневнике.
  Но чем эти альбомы и блокноты отличались от гербариев и коробок с наколотыми в них мертвыми бабочками? Да тем же самым чем мумия фараона отличается от фараона, чем смерть разнится от жизни, то есть ничем.
  На старости лет оказавшись без прошлого со стремительно , на сумасшедшей скорости приближавшимся будущим и его неизбежной развязкой, эти фотографии, гербарии и розарии превращались в старческую забаву, близкую детским играм, оживить прошлое своей фантазией, но эти картинки, куклы, машинки, паровозики и другие детские игрушки при первом же прикосновении рукой исчезали, их нельзя было трогать , они рассыпались в прах, оставляя боль и слезы.
  Разумеется, он спрашивал и друзей и Людмилу, с которой снова сошелся на подходе к пятидесяти годам,нужели у них точно такие же отношения с прошлым: постоянные разочарования при попытках воскресить места, людей и события, с которыми прочно связывала судьба с помощью прямого контакта, досадные выпадения, исчезновение из памяти не просто отдельных счастливых минут, выпавших на твою долю, минут какие обязательно есть у каждого человека, но даже целых лет. У них все было по-другому, в то время как ему злая память при этих контактах открывала пустоту или преподносила неприятные сюрпризы. Он удивлялся своей черствости, когда проходил мимо здания физфака университета, где проработал 15 лет и видел в окнах цокольного этажа решетки и кондиционеры, которые он собственными руками когда-то устанавливал изнутри, из лаборатории, которую осваивал и подгонял на свой вкус и лад , как мимо чужой территории, не испытывая ровно никакого любопытства и шевеления в своей груди не чувствовал, как будто этих лет и не было. "Не жалею, не зову, не плачу", - так что ли сказал Есенин, далеко не доживший до его лет. Нет не похоже, потому что поэт прожил свои тридцать с лишним лет с такой силой и размахом, так много натискал в свою жизнь событий, женщин,знакомых, творчества, рома, виски и портвейна, наконец, что Викентьеву хватило бы такой плотности и скорости на две жизни. Ба! Да не похоже ли все это снова, а ведь похоже, черт возьми! на вопрос, каким поразила его восьмидесятилетняя матушка, сказавшая: "А что я хорошего, Миша, в жизни видела? " Выходит доброта и глупость примиряет человека с жизнью. А злая память ссорит. "И если какой человек ест, пьёт, веселится и видит доброе в каждом деле своем - то это дар Божий", - сказал учитель. Есть ли у него этот дар, если из встречи с прошлым он вернулся человеком без прошлого? И Викентьев вдруг понял, что близок к тому, чтобы разгадать темную строчку из Книги , запомнившуюся ему своим абсурдом: Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы. Похоже, то что он узнал о самом себе в этом путешествии, надо было принимать на веру.
  
  
   Глава 4 ( ШТЕРН )
  
  
  У Викентьева появился в 69 лет новый орган. Сидел за столом, кушал уху из маленьких окуньков и свежей плотвички, приготовленную Людмилой с ее обычным тщанием по высокому классу, как вдруг кольнуло в горле с правой стороны. Прокашливался, глотал твердые корочки ржаного хлеба, даже сухарики, хотя сухарики нельзя - косточку можно загнать еще глубже - не помогло. С соседней дачи принесли рецепт. Надо съесть столовую ложку муки, замешанной на воде, и снимет как рукой. Когда он положил в рот эту ложку, то как человек близкий технике понял на чем основано действие рецепта. Густая вязкая мучная масса быстро цементировалась, приходилось прикладывать усилия, чтобы протолкнуть ее в пищевод, и падая туда, она цеплялась за что ни попадя, за любую соринку чтобы удержаться на одном месте. Этот эффектный и казалось безупречный номер тоже не прошел и пришлось думать за жизнь, поскольку переглатывание приносило весьма ощутимую боль. Жена уже подталкивала его в поликлинику, но он все еще сомневался, что сделать в первую очередь: пойти ли сначала в ухо, горло, нос или все таки в стоматологию, чтобы поправить новый зубной протез, как он намеревался два-три дня назад.
  Зубы у него в отличие от горла появились давно, лет в 35, когда он выдрал первый из них, по странности называемым зубом мудрости. Конечно, он знал, что зубы у него не такие ровные и белые, как у Аллена Делона, с неправильным прикусом, но это нисколько не мешало перемалывать любую пищу, открывать с их помощью пивные бутылки, скалить в веселой компании и вообще полностью забыть об их существовании. Есть или нет у него зуб мудрости и зачем ему эта мудрость, он не имел ни малейшего представления, до тех пор пока не вышел за дверь стоматологического кабинета и здесь почувствовал такую дикую боль на месте вырванного пустякового и ненужного зуба, что упал на колени и завыл в полный голос, прижав руки к щеке и раскачиваясь на месте. Зубниха, конечно, испугалась, снова потащила его на кресло и натолкала двойную дозу обезболивающего вместе с ватой, но боль и слезы отпустили его только через полтора часа, как он вернулся домой. С тех пор он узнал, что древние мудрецы прикалывались над человеком со своим девизом: Познай самого себя, имея цельные теории и спекулятивные обоснования, чтобы считать, что человек состоит из одних лишь неприятностей и чем больше он узнает о самом себе, тем больше боли и бед сыплется на его голову. А вот до второй мысли, второго лозунга, который следовал из первого как нитка за иголкой: Не бойся смерти - он как-то не додумался. А ведь мог бы кабы зуб мудрости остался подольше на старом месте и без боли.
  В конце концов Викентьев выбрал отоляринголога, чтоб справиться с самой больной занозой и проблемой. Он ожидал увидеть врачиху примерно своего возраста, изредка бывая в этом кабинете с ушами, но ею оказалась молодая девушка симпатичной наружности и ласкающим слух голосом. Она надела зеркальное очко на голову, усадила его на стул, притиснула к стенке и без стеснения придвинулась сама да так близко, что его колено оказалось под ее белым халатом.
  В этом приятном расположении он был готов на все, но она попросила его всего лишь тянуть на одной ноте букву "и" с широко раскрытым ртом и он старался, чувствуя что она залезла далеко в глотку обеими руками, в одной из которых держала круглое зеркальце, а в другой длинный медицинский пинцет. "Ну, вот и все", - сказала она, выкладывая на рукав его рубашки крохотную сабельку окуневой косточки. Старикан Викентьев настолько был рад окончанию неприятной процедуры и треволнениям неудачного дня, что не удержался и наклонившись, поцеловал ее в плечо, а мог бы и в грудь будь она повыше, а он наоборот. "Ой, моя хорошая, как вы меня обрадовали, огромное вам спасибо, дай бог счастья", - растрогался он.
   "Переглотните", - сказала она в ответ и радость исчезла в ту же секунду - острое колотье в том же самом месте, так что впору было зареветь от досады. Сделав еще несколько попыток, она пересела за стол и стала заниматься канцелярской работой, которая у врача отнимает больше времени, чем осмотр больного или диагноз.
  "Вы знаете, " - сказала она, машинально заполняя бланки, - я дам вам напраление в 35 больницу. Это недалеко отсюда, я расскажу как проехать. Понимаете, у нас здесь совсем нет инструментов, таких как у них. Вы туда приедете, они запустят в ваше горло маленького стеклянного жучка на оптоволокне. Жучок совсем не кусается, не больно и если щекотит,то совсем чуть-чуть, а у него на брюшке глаз и маленькие лапки. Как увидит занозу или косточку - цап её ! Пять минут и всех делов. Я вам очень советую поехать туда немедленно. "
  Выходя из поликлиники и собираясь сесть на автобус до 35 больницы, Ви-кентьев забыл не только про стоматологию, куда собирался отправиться сразу после полуклиники, но и про то, что уже давно знал про себя: Если день начался неудачно, у него нет шансов, предотвратить его унылый и мрачный конец, зато это было известно молоденькой врачихе из кабинета, видевшей его красное угрожающе распухшее горло и, сделавшей все возможное, чтобы, не пугая его, тут же переправить в целости и сохранности к специалистам клиники, и может быть даже приврать немного, насчет жучков и лапок, чтобы он не терял времени, а там уж как ему повезет.
  Но Викентьев раскусил эту ее маленькую хитрость и понял, что она подставила его после того как большой одутловатый мордастый мужик с таким же крупным аппаратом, на месте носа как у него самого притиснул его к стенке, коленки в коленки, включил настольную лампу , заставил петь ту же арию, что и в кабинете с девушкой, глянул в горло, бросил инструменты в стеклянную посуду, так что раздался перезвон и лязг, а затем просто указал на самую дальнюю койку в конце стационара со словами: "Идите-ка вы вон туда. "
  "Как? " - сказал Викентьев. "Мне сразу в морг? А где жучок и лапки? " Му-жик, оказавшийся на поверку заведующим отделения с недоумением спросил: "Это что? Юмор? Какие еще лапки? " - и когда Викентьев пересказал ему, что слышал от девушки, на полном серьезе стал возмущаться слухами, что у него инструменты лучше и совершеннее, чем в той же поликлинике и других больницах.
  "Идите, идите, " - сказал он, заметив, что Викентьев остолбенел, догадываясь в какую переделку попал и пробормотал под нос уже самому себе: "Может, без операции обойдется? "
  Викентьев, стоявший перед ним в рубашке с коротким рукавом, шортах и сандалиях на босу ногу, испытал впечатление, что его обошли с тыла и замели сюда подчистую. Вместо пяти минут, какие обещала девушка, выяснилось, что он загремел сюда миниумом на 10 дней и никто не утешил его, что этот срок в 35-ой больнице не растянется на 35 дней или на целую вечность: из палаты его перевезут сначала в морг, стоявший во дворе рядом с больницей, а оттуда на кладбище. Не радовало и то, что с койки в корридоре его через час перевели в мужскую палату на 10 человек, затем принесли и поставили рядом с его кроватью капельницу, прокололи вену, вылили в него пузырек физиологического раствора и пошли уколы в зад, в зависимости от ловкости и смазливости медсестер то болезненные то терпимые.
  Самочувствие у него было вполне приличное, несмотря на небольшую температуру, и он еще мог пошутить с соседями по палате, но первую ночь совсем не спал. В палате после неожиданной дневной жары в конце августа стояла духота, несмотря на настежь открытые окна, все они лежали под простынями и Викентьев искренне жалел своих соседей, представляя, как он заснет и раздастся его двухмоторный храп, перемежаемый режущим слух визгом, когда самолет переходит в пике. Но ничего не получалось. На спине и животе он спать не умел, на правом боку его пробирал кашель и приходилось этот кашель переглатывать с последующим острым колотьем в горле, на левом боку, если дышать носом или широко раскрыть рот, забирая воздух, лежать было ничего, можно, без болезненного переглатывания, которое будило в один момент, но постепенно во рту копилась слюна, ее становилось все больше и опять - одна и та же канитель.
  Однако, неудачный день и бессонная ночь остались позади и жить стало легче, веселее. Туалет оказался дверь в дверь напротив его палаты и для старика Викеши , привыкшего бегать ночью по малой нужде раза три-четыре, это было первейшее удобство. Получив утренний укол в филейную часть и замечание от медсестры за неявку в процедурный кабинет, Викентьев ознакомился с порядком дня, вывешенном на опорном столбе в холле, служившем одновременно комнатой для свиданий и переговоров с родственниками, и столовой, примыкавшей к стенке и окошку раздаточного пувнкта питания, куда со двора, где, видимо, была кухня, ходячие мужики, а здесь в этом отделении все были на ногах, кроме одного старого-престарого стрижа, лет на 100 старше Викентьева, который шамкал беззубым ртом, лежа на койке , между туалетом и вахтой дежурной сестренки, в трусах, в окружении множества трубок и аппаратов со стрелочными приборами для обеспечения жизнедеятельности органов и реанимации, волокли котлы с кашей и бидоны с чаем и какавой.Он прочитал правила, расписание, и тут же в раздатке открылось окошко , оттуда выглянула наливайка и звонким голосом кукушки в часах пропела: "Зав-три-кать! " Мгновенно вокруг него образовалась очередь из болящих, ходивших в гражданской партикулярной одежде, среди которых выделялась малая часть с перевязанными или залепленными пластырем носами. Наверное здесь же были больные уши, но отличить их от здоровых точно было невозможно. Викентьев нашел, что кормежка здесь мало сказать хорошая, великолепная, ибо каждому к завтраку полагалась небольшая баночка клубничного йогурта, на которую он посмотрел уже глазами курортника. В 10 часов все пошли на осмотр к тому самому мордастому дядьке, который обрадовал его перспективой операции и отсутствием замечательных инструментов из оптоволокна, копирующих божьих коровок, клещей и костеуловителей, а потом Викентьев залез под простыню и на этот раз полностью отключился и проспал вплоть до момента, когда кукушка заблеяла: "Обе-е-е. . дать! " Короче, день этот никак не походил на вчерашний с его отягчающим настроем и сопутствующими кривыми обстоятельствами и Викентьев полностью вошел в больничное расписание и распорядок, приняв к сведению, что здесь намного, на порядок лучше, чем в 29-й больнице, где ему лет семь назад вырезали желчный пузырь и вспоминать которую ему не хотелось, поскольку она числилась во владениях злой памяти.
  Замечательно было и то, что больничный режим за исключением оговоренного распорядка отличался свободой и терпимостью - езжай хоть в Китай хоть в Гренландию, но изволь подставить свою жопу под иголку в 00 часов или загляни медсестре в глаза, прижми и поцелуй ей ручку и она не донесет старшому, коли уже пообещала тебе вольности и нарушение процедур. Оказавшись во дворе, Викентьев обнаружил уникальный нигде невиданный и невозможный пустырь, размерами с футбольное поле, заросший совершенно дикими травами, дроками и кажется, осотами, высотой в его собственный рост, сквозь которые приходилось продираться как в амазонской вуль. . сельве, чтобы добраться до мягкой и низкой травки, где можно было бы поваляться как на перине, позагорать под сурдинку уходящего лета и совершить обязательные солнечные службы и моления, которые он соблюдал вот уже более 40 лет. Это был настоящий райский оазис, посреди которого стоял один единственный раскидистый и зеленый тополь со стволом в три обхвата. Именно здесь он и выбрал укромное и со всех сторон закрытое от посторонних глаз местечко, где можно было при желании загорать нагишом. Он никак не мог понять происхождение этого пустыря в самом центре города и пришел к выводу, что пустырь предназначался для застройки новым больничным корпусом, но стройка, наверное, заглохла, не начашись и с тех пор его никто не трогал. Со стороны трехтажного корпуса, где на первом этаже была его палата, этот благословенный зеленый остров ограждали блестящие трубы теплотрассы, а с другой стороны высокий и густой кустарник поверх которого виднелись кирпичные жилые дома. Кустарник, как живой забор шел полукругом и налезал на трубы теплотрассы, а с другого далекого конца пустырь выходил к гаражам и кочегарке больницы.
  На этом пустыре Викентьев окончательно и застрял бы на все свободное от больничной рутины время после свидания с женой, которая принесла ему перемену одежды, деньги для похода на улицу за пивом, которое он распивал прямо во дворе больницы, где-нибудь в теньке и укрытии с минимальным риском нарваться на главврача или заведующего отделением и чего там полагается страждущему и болящему. Он рассказал ей все события прошлого дня, сказал, что залетел сюда дней на 10 и велел больше не приходить, так как надеялся удрать на выходные, как делали, здесь многие, бывая только на обходах, процедурах и анализах. Работы в мастерской у него было непочатый край, но здесь так нравилось - столько солнца свободы и жратвы - курорт одним словом.
  Итак, маятник жизни качнулся в другую благоприятную сторону, если бы не горло с иголкой, попрежнему портившее легкий кайф и совершенно излишне напоминавшее о своем существовании. Очень нехватало занятия для рук и каких-нибудь простых развлечений, телевизора по вечерам, игры в шахматы, разговоров, в конце концов с соседями по палате, которые оказались молчунами и он испыталтихое но настоящее удовлетворение, когда открыл, что столовая оказывается является неплохой библиотекой и читальным залом с уютными диванами, где на ночь ложились дежурные сестры, а днем можно было очень удобно устроиться с книжкой и хорошим дневным освещением. Библиотека эта состояла из трех белых металлических шкафов, забитых под завязку различной литературой без системы и квалификации, поскольку составлена она была из книг перекочевавших сюда из домашних фондов самих больных. Викентьев мигом отыскал захватывающую художественную литературу прошлого века, которой здесь было больше чем достаточно, по диагонали просмотрел новую с внушительным количеством детективов и другого подобного чтива и остановился на вопросе, что же взять на перечит. Пока он думал, ему пришла в голову мысль выстроить на верхней полке одного из шкафов ряд книг с гарантией интересного и занятного чтения для всех желающих. Это была увлекательная задача сама по себе и он немедленно принялся за ее осуществление, решив перебрать все три шкафа. На этом и закончился для него первый счастливый день в больнице, ставший таким только много времени спустя.
  Жара не спадала и теперь каждый день после завтрака и неприятной процедуры осмотра горла в кабинете, когда в глотку тебе совали железки и при этом надо было не мешать врачу, не дергаться и распевать букву "и", он шел на пустырь к тополю, сбрасывал рубашку, клал под голову пустые картонные коробки из-под лекарств, которые в изобилии валялись в мусорных контейнерах возле гаражей, три раза чихал и закрывал глаза, невтерпеж от солнечных лучей, которые казалось пожирали его мозг а затем по часу смотрел на солнце, как всегда выбирая самую праздничную молитву из трех, которые он составил 40 лет назад.
  
  О, Великое могучее несотворимое солнце!
  Не ты ли огонь животворящий мерами возгорающий и мерами потухающий
  Вижу тебя, радуюсь и вижу мир очарованный тобою
  Не ты ли пламень вечный духом и мудростью дышащий
  Вижу тебя, радуюсь и вижу мир очарованный тобою
  Не ты ли мерило прекрасного и бездна высокого
  Вижу тебя, радуюсь и вижу мир очарованный тобою
  
  Не отвращай лица от детей своих, Солнце
  Радуюсь каждому твоему лучу, озаряющему землю
  Не оставляй детей своих в страданиях, Солнце
  Радуюсь каждому твоему лучу, озаряющему землю
  Не погаси надежду живую и последнюю, Солнце
  Радуюсь каждому твоему лучу, озаряющему землю
  
  Опали меня светом своей красоты
  Зажги в моих глазах светильник разума
  Уведи меня на улицы любви
  Сделай меня заклинателем злых дум и повелителем добрых сердец
  Сотвори меня неподвластным жизни и бесстрашным смерти
  И да будет хвала тебе в каждом моем слове,
  каждом моем деле,
  каждом моем дыхании
  
  О, великое могучее несотворимое солнце!
  Облаком не затворись от глаза моего
  И не воздай унынием молящемуся Тебе
  
  Возвращаясь в больничный корпус, он заметил, что перед входом, где стояла широкая деревянная скамья, сидит на корточках какая-то баба в очках и чего-то там делает с глиняными горшочками и стеклянными баночками, рядами стоявшими перед ней на лавке. Он прошел мимо своей палаты, старичка, сучившего босыми ногам в цветных полосатых трусах и пытавшегося из положения лежа пить чай в большой кружке, миновал дежурный пост, где сидели и сплетничали три сестры, рядом с палатой Љ6, все по Чехову, и повернул направо в холл, где возле окон стояли три библиотечных шкафа. Одну полку в крайнем шкафу он уже укомплектовал и теперь думал, хватит ли настоящей художественной литературы на вторую, поскольку макулатуры и книжного мусора, включая дамские журналы, рекламные проспекты, агитки советских лет и даже импортные каталоги с техникой и барахлом здесь как и в любой обществнной библиотеке было предостаточно. Когда он копался в низу одного из шкафов, ему на глаза попалось редкое для этого места двухтомное издание самодельной то ли писательницы то ли поэтессы, переплетенное вручную и отпечатанное на принтере с компьютера. Имея большой опыт ско-рого чтения, Викеша полистал страниц 10 и нашел, что эту душеспасительную отрыжку дамы, очевидно, лежавшей в этом корпусе, даже чтивом назвать нельзя. Возмущенный таким способом засорять места, где бывают люди, он тут же написал отзыв на внутренней стороне обложки и швырнул опус туда же, где взял.
  Теперь ему оставалось только сделать что-то типа бумажной заставки: "Советуем прочесть" и как-то прикрепить ее к корешкам книг, которые он отобрал, таким образом, чтобы люди снимали книги, а лента с надписью осталась на месте. Он не сомневался, что его выбор придется по вкусу любому, кто любит читать и в частности тем, как он сам, кто не читает, а перечитывает. Романы Теодора Драйзера, "Угрюм-река" Шишкова, книги Бондарева, повести Н. Лескова, рассказы Чехова, новеллы Стефана Цвейга, Куприна, размышления философа Бердяева о судьбах России, "Аку-Аку" Тура Хейердала стоило читать. Последнюю книгу он взял, стоя открыл, прочитал вступление, перелистнул несколько иллюстраций и, не удержавшись, сел и сожрал целиком, как будто в первый раз увлекся описанием, как веселые, заводные на песни и танцы аборигены острова Пасхи радостно натягивали Хейердалу нос, рассказывая байки, как гигантские каменные статуи, весом до двадцати тонн каждая, с огромными носами и круглыми набалдашниками на голове сами! ! пришли от каменоломен, где их вырубали местные боги, к побережью моря, влезли на постамент и все как один уставились в одну и ту же точку за линией горизонта. Второй раз одна и та же книга вызывала новые мысли и он, ничего не замечая вокруг и забросив свою должность библиотекаря, просидел до самого обеда. С трудом оторвавшись от нее, за столом со вкусной рыбной похлебкой и рисовой запеканкой, он наконец-то отложил книгу в сторону, чувствуя на себе взгляды больничного контингента и соседей по палате. Его внимание привлекла маленькая икебана, сделанная с большим художественным вкусом в центре столешницы, крытой пластиком. Оглянувшись по сторонам, он увидел, что и на других столах стоят букетики из трав и самых обычных полевых цветов, среди которых не было похожего. Это было пустяковое, но приятное новшество и не походило на поделки, медсестры или санитарки, пожелавшей блеснуть, так как все композиции отличало мастерство и художественный замысел. Все эти произведения стояли наполовину в воде, в стеклянных баночках из-под детского питания, какие он видел перед входом в корпус с бабой на корточках. Еще раз окинув взглядом, опустевший после обеда холл и столы с украшениями, которые протирала санитарка, он снова уселся на диван с "Аку-Аку" на коленях и погрузился в книгу.
  Очнулся он от крика: "Что вам дать, дедушка? ". Женщина склонилась над старичком и орала ему в самое ухо. На крик появилась медсестра и она уступила ей место, а сама прошла к столам и взялась поправлять икебаны по центру столешниц. Дождавшись, когда она глянет в его сторону, Викентьев вскинул руку с большим пальцем вверх, что означало полное одобрение, и она ответила улыбкой.
  А на другой день с утра, на подоконнике за диваном, который он облюбовал для чтения среди комнатных растений, красовалась синяя домашняя чашка в полоску, в которой сидел он сам, Мишка, полностью слепленный из вцепившихся друг в друга репьев, но уверенно похожий на русского зверя с черными бусинами глаз из волчьей или еще какой несъедобной ягоды, коричневым носом из крохотного листочка пустырника и даже кисточками на ушах. Отлучившись в палату, чтобы забрать стакан и напиться воды из бачка, он обнаружил, что на его месте в углу сидит в красных шальварах и свободной блузе , поджав под себя босые ноги по-турецки, та самая дама, которую он похвалил. Рядом с нею лежал и его раскрытый на том же месте Хейердал.
  Викентьев сел, перелистал пару страниц, но уже не читалось. Искоса глянув в ее сторону, он заметил, что она держит в руках воспоминания Рериха или его семьи. Эту книжку с цветными иллюстрациями он забраковал для своего избранного собрания в первом шкафу, потому что недолюбливал Рериха как художника, а во-вторых к художественной литературе она имела мало касательства. Но тема для разговора и знакомства, как говорится, уже висела на языке, хотя среди молчаливого согласия между ними и взаимного интереса никто еще не сказал ни слова. Викентьев спросил училась ли она где-нибудь искусству составлять букеты и она ответила, что флористикой, то есть созданием цветочных композиций или икебаной она специально не занималась и он снова отметил ее тонкий вкус и художественное чутье, проявленное на подножном материале, и поинтересовался успела ли она познакомиться с пустырем, где этого материала было навалом. Нет про пустырь она ничего не знала и собирала букеты под трубами теплотрассы, а репьи для Мишки в закоулке за гаражами. "Мне кажется, что мы с вашим Мишкой - побратимы , - сказал он, имея в виду имя собственное, - и кисточки у него, как у меня. " Он подергал себя за седые волоски на конце собственных ушей. Кисточки она сняла с какого-то растения с мудреным названием и добавила, что любит писать натюрморты. "Стоп, стоп, стоп, - сказал он, удивляясь новому повороту разговора, - так вы что? Всерьез занимаетесь живописью? У вас есть свои картины? " "Вряд ли всерьез", - ответила она. Картин у неё много, но все они дома, хотя папа не раз советовал ей показать свои акварели в художественном салоне на Алексеевской. Викентьев знал и бывал в этом салоне, который целиком держался на интуиции его хозяйки, бывшей сотрудницы городского художественного музея, которая брала картины у населения под комиссию и продажу. Оставив вопрос, можно ли как-нибудь взглянуть на ее картины, решенным и само собой разумеющимся, они заговорили о книгах и художниках и уже сидели друг к другу лицом, причем когда она разворачивалась на диване, все так же со скрещенными и поджатыми под себя ногами на мгновение из под ее блузы выглянуло пузичко с жировой складкой, уходящее вниз за резинку шальвар и пупок. Викентьев пожалел, что видел мало, но теперь они могли разглядеть друг друга во всех подробностях. Ей можно было дать за 30 с точной цифрой вертевшейся где-нибудь возле номера больницы, куда они попали. Шатенка с локонами и коричневыми, как ему показалось, глазами, немного приплюснутый носик с широкими крыльями и полукруги родовых морщин, идущих к уголкам рта с губками в форме сердечка придавали её личику слегка старушечий вид, особенно когда она взглядывала на него поверх роговых очков. Но под блузой у нее свободно висели тяжелые груди с такими размерами и такой свежести, что выпирали и открыто лезли в глаза через верхний вырез блузки в синий крупный горошек отороченной вместе с рукавами белыми кружевами. Красавицей назвать ее было трудно и слава богу, потому что не всякой женщине и лошади можно смотреть в глаза, есть множество других приметных и выпуклых перспектив, чтоб вдоволь насмотреться. Викентьев возликовал, стараясь скрыть свои эмоции, когда она представилась ему по всей форме, подав руку, которую он слегка пощекотал усами прежде чем поцеловать. Луида Штерн - это было вам не хухры-мохры, а хорё-борё, как выражались бабы в Бриляках, деревне, где родилась и выросла Людмила, его жена. Только одно имя могло соревноваться с таким как у нее, по звучности, колориту и эксклюзиву. Но Аллу Штуку Викентьев вспоминал неохотно, а здесь и сейчас была Луида Штерн с именем, которое он сделал бы кличкой всех самых дорогих и желанных женщин на свете. Она происходила из семьи поволжских немцев, когда-то сосланных рябым отцом народов в Казахстан, откуда большинство семей не так уж давно перебралось обратно в Германию по приглашению и вызову, а они с отцом после смерти матери застряли совсем близко от германской границы в Калиниграде бывшем Кёнигсбёрге. Оттуда и переехали сюда по квартирному обмену лет 10 назад.
  Не будучи большим говоруном Викентьев любил и обладал даром слушать, изредка вставляя и направляя ее монологи таким образом, чтобы она не слишком растекалась мыслью в неизвестном направлении и через час знал о ней многое, если не все из того что нужно, чтобы проникнуться к ней симпатией и со своей стороны подыскать ключики, как выражаются ретроманы, к ее сердцу. Их места в иерархии художественных ценностей быстро определились после того как он сказал, что не склонен считать Рериха великим художником с его резкими цветовыми переходами и контрастами, с бешеной скачкой линий и острых углов на полотнах его картин и попытками подогнать индийские веды и йогу под тайны русской души. Она сказала: "Так ведь это все - бытовая динамика? " и Викеша от души расхохотался, услышав такое неожиданное определение и новый художественный термин. То, что она не обиделась на его смех и заявила: "А мне все равно нравится Рерих" послужило хорошим знаком, что он с ней очень недалеко от самого ценного, что может быть между людьми - взаимопонимания. Книгу "Аку-Аку", которую он посо-ветовал ей почитать вместо Лериха, как он теперь его называл "это лучше, чем ваш любимый Лерих", она немедленно сунула под задницу и сказала, что прочтет в палате. "А какая у вас палата? " - спросил он. "Чеховская", - ответила она, покрутив пальцем у лба. "Я так и знал" - резюмировал Викеша. Кричали к обеду и оба враз удивились, как быстро пролетело время.
  В самом деле дни полетели гораздо быстрее, чем до того, ибо они проводидили их вместе, выходя на улицу и обхаживая жилые кварталы по кругу, совершая новые круги через проходные дворы, где по пути она собирала сучки и деревянные обломки, которые в ее руках оборачивались фигурками зверей или человеков, оставалось только убрать лишнее и полачить их . Слушать ее было весьма интересно. За ней угадывался значительный отрицательный опыт невзгод, утрат и горестей, когда она выкладывала без утайки, как умирал и пытался покончить с собой ее отец. Он сделал это от невыносимой боли, а врач скорой помощи поиздевался над ним, подсказывая верные способы совершить суицид, чтобы не отнимать время у людей, которым требуется реальная помощь. В другой раз она с юмором рассказывала, как во время горбачевской перестройки и кооперативов, когда людям позволили работать на себя, она открыла на дому мастерскую по пошиву дамского платья, и ее обложили бандиты, сколачивая для нее "крышу". Крыша обвалилась и по-гребла под собой всю шайку, когда одного из них она взяла на крючок, приласкала и он рассорился с остальными, после чего началась перестрелка и вся команда слиняла в неизвестном направлении. Теперь же она работала преподавателем на курсах кройки и шитья, но от заказов не отказывалась, так как курсы были краткосрочные, а кушать почему-то хотелось постоянно.
  Он уговорился, что она будет корабелью, а он ее баржою во всех предстоя-щих диалогах, беседах и даже научных дискуссиях и это соотношение ведущий и ведомый вполне соответствовало ее роли и признательности талантливому слушателю, какие она обрела в его лице без всякого лицемерия и поддавков. Теперь книги нужны были только на минуты ожидания, когда один из них придет и сядет на диван , а насчет "Аку-Аку" она сказала, что в полном восторге от Хейердала и спрашивает у него разрешения стащить эту книгу из билиотеки домой и он разрешил при условии, что она заменит эту вещь одной или двумя равноценными из своих фондов. Естественно, он показал ей пустырь и роскошную лужайку под тополем, где они повалялись, покусывая травинки и распивая пиво Русич, а она Пепси-колу, которые он купил в магазинчике на автобусной остановке.Банки и бутылки они непременно уносили с собой и сбрасывали в контейнер на заднем дворе. Теперь во время кормежки они уже сидели вместе за одним столом. Она подавала ему перемены блюд и подарила большую сувенирную чашку для чая и десертов. На них уже обращали внимание, когда они сидели рядом на диване и разговаривали: высокий старик с редкими волосами, округлой бородкой и подстриженными усами в синей футболке и шортах, а рядом с ним молодая турчанка, еще бы ей красный тюрбан на голову под стать штанам, маленько подкоротить блузу, чтобы видеть пупок, и очки долой. Возле них уже курсировали любопытные и возросшее число посетителей и читателей библиотеки, а дама из ее шестой палаты с перевязанным носом и видом администратора трехзвездочного отеля говорила: "Ах, голубки. Все воркуете? Как приятно на вас посмотреть " без всякого подвоха и задней мысли. Викентьев искал этот подвох в значительной разнице их возраста, которая достигала половины, но она видимо, совершенно не замечала эту разницу и скоро усвоила в его отношении менторский тон повелительницы: туда, сюда, встать, сесть, подать, хотя была добрейшим человеком, привыкшим более к послушанию, чем повелению. Если они болтали, грызли яблоки и пили соки, которыми Викешу нагрузил его клиент , она моментально вскакивала, завидев, что старичок на койке в корридоре трепыхается, сучит ногами и пытается обратить на себя внимание, и бежала к нему на помощь, несмотря на то, что медсестра на посту сидела рядом, и снова делала это не на зрителя, а из милосердия, по велению сердца.
  И тем не менее она без церемонии уселась на Викешины голые колени своим задом и тут же соскочила, и все для того, чтобы показать, что он занял ее любимое место в углу дивана с командой: "Stehen Sie auf! Sitzen Sie!(*Встаньте! Сядьте! - нем.) , показывая место рядом.А он не успел ее удержать, оценить волнующие размеры и крутизну ее попы, зная, что зад женщины - это ее второе лицо, и если оно не вызывает у мужчины желание подержаться, прикоснуться, притронуться к его мраморному холоду своими теплыми ладонями , вверху у ней "ни кожи ни рожи." С Луидой и ее попой он остался на вы до самого последнего дня в больнице, который был не за горами.
  Дела у Викеши шли на поправку. Две капельницы в день ему отменили, оставили одну, спать он приспособился на одном боку, не переглатывая, а значит не испытывая боли, да и сама боль стала терпимой и быстро забывалась даже в столовой, которая поражала его разнообразием и вкусовым качеством блюд и вполне тянула на сравнение с домашними обедами и стряпней Людмилы. На ежедневных осмотрах все тот же флегматик-заведующий, ходивший в халатах и шапочках небесной бирюзы, все так же плющил его об стенку своей массой, приказывал не дергаться, петь алфавит и заглянув в горло, буркал под нос: "Поехали дальше, шутник! " В первые же выходные, когда осмотров не было, Викентьев договорился с медсестрой, там все были как на подбор легкие на уколы и отзывчивые душевные бабы, о пропуске дневных процедур и с наслаждением уехал на целый день в свою мастерскую, чтобы подчистить фронт текущих работ. Из этой же больницы он сделал наконец и вылазку к своему личному протезисту Нине Ивановне, с которой по возрасту и сродству душ у него образовались связи на ты и которой он платил из своего кармана, минуя государственную кассу, причем не по ее запросу или подсказке, а по совести, сколько мог. Дела шли хорошо, погода на пустыре отличная, божественное светило не пряталось за облака и щадило его глаза, так что он давно забросил очки для дали и его стариковское зрение не выходило за пределы твердой единицы, если уж нельзя назвать орлиным.
  На седьмой день лежа на своей койке в палате, он вдруг закашлялся, переглотнул и ничего не почувствовал. Снова глотнул и опять ничего. Колотье куда-то исчезло, он налил в стакан воды из-под крана и выпил ее крупными глотками. И где-то там булькало и что-то еще оставалось, но это была лишь слабая ничтожная копия, оттиск, тень той боли, которая мешала ему жить, есть, пить, спать и чувствовать себя полноценным человеком. Теперь он ждал 10 часов, осмотра, чтобы сказать начальству, что кость пролетела в желудок и он просится на волю.
  С Луидой все было обговорено и договорено давным давно. Они обменялись с ней домашними, рабочими и мобильными номерами телефонов, потом она подробно объяснила ему как проехать к ней на троллейбусе и найти ее девятиэтажку, какой код набрать на двери подъезда, где она жила после смерти отца в двухкомнатной квартире, на какую кнопку нажать в кабине лифта, и даже меню и карту вин их первого совместного ужина, сразу же после того как ее вслед за ним выпишут из больницы. И это все было упаковано, конечно, под прикрытием совместного дела милосердия и защиты животных. Даже просмотр , может быть, продажа ее картин, как намекнул Викеша, отступились и отошли на задний план перед тварями нашими меньшими.
  На эту тему они заговорили, когда выяснилось, что в семье Викентьева кошка-альбиноска - лохматая большущая дура, потому что глухня от рождения и знать ничего не хотела, кроме того чтобы по два раза в год таскать симпатичных котят, которых приходилось куда-то сбагривать, если уж не хотелось делать ей стерлизацию, снова окотилась и одного рыжего, они продали в хорошие руки, как водится за рублик, но остались еще двое: маленький трехшерстный чемоданчик на ножках - Викешина любимица и кот короткой шерсти и неожиданно палевого окраса. Когда Викеша хватал свою игрушку и подносил к носу, кощонка открывала рот, показывала розовый язычок и только потом раздавался еле слышный писк, а когда отдавал обратно матери малышка забавно подергивала коротеньким хвостиком и снова шла к его ногам. Луида сразу уцепилась за трехшерстку, ей нужна была только кошка, но они договорились, что он все-таки сделает снимки мобильным телефоном и принесет в больницу показать.
  Он рассчитывал, что когда попросится на выписку, его тут же отпустят, но ухогорлонос, закончив осмотр, сказал, что от операции ему удалось отвертеться и отменил капельницу, но в знак особого расположения к юмору Викеши, который мог завершиться летальным исходом, "как у родного брата баснописца Ивана Крылова, - сказал он, сыгравшего в ящик от перепелиной косточки" и его пенсионному возрасту он дарит и набавляет ему еще три дня. Викеша был рад и отмене капельницы и был готов воспринимать как подарок возможность побыть со своей новой пассией хоть сколько времени вплоть до ее выписки.
  Он уже не мог оторвать себя от Луиды Штерн и каждое утро просыпаясь думал, а что же она делает в эту секунду: то же отыскивает ногами шлепанцы под кроватью, разворачивает их носками к двери,нащупывает, которая левая и правая, накидывает халат, наспех причесывается и бежит в туалет? А где она берет туалетную бумагу? Из дома? Надо спросить.
  Наконец надо спросить, как вообще она сюда попала, поскольку до сих пор это тема не всплывала у них в разговорах, хотя о нем и его горле она узнала в первый день знакомства.
  Когда после осмотра она ждала его на прежнем месте, он сказал: "Мне не приходило в голову спросить, а вас-то каким ветром сюда занесло? И как ваши дела? Сколько дней осталось. "
  "Я здесь уже третий раз, - ответила она, потирая одну ногу о другую. Каждый раз по 10 дней. Полгода назад у меня вышло 11 дней. Мне еще точно не сказали, но я думаю, что моё начальство в лице Зои Ивановны - это мой куратор здесь - выпишет меня с таким же сроком, день больше день меньше. У меня, знаете ли, профессиональная болезнь, бывает посреди занятий показываю выкройку, вдруг в горле как защелкает, засипишь, захрипишь - фьюить! свистнула она и голос пропал. Остался шёпот, да и тот никто не слышит. "
  "Надо же, - сказал Викеша. Никогда бы про вас не подумал. Какая напасть! "
  "Ой, не говорите. Больничный лист на работе не оплачивают. Клиенты меня не слышат. Сейчас случись такое, пришлось бы с блокнотом на коленях "я вам пишу, чего же боле" или жестикуляцией по Райлю.
  "А вы язык жестов и мимики знаете", - спросил он. Людмила половину своего пенсионного возраста проработала логопедом в школе глухих детей.
  "Да нет, - засмеялась она. Может быть, только отдельные выражения. "
  Викентьев пытался представить как бы могло состояться у них знакомство и не мог.
  "Да, - сказал он, что думал. Я бы вас не сумел заболтать в нашем первом разговоре. "
  "Ага. А вы думаете я болтушка? "
  "Ничего я не думаю, - рассердился Викеша. Нет, нет думаю, что вам следует беречь голосовые связки и собираюсь следить за этим. С вами так приятно помолчать. А вы не пробовали как оперные певицы пить и удерживать в горле сырые яйца? "
  "Конечно,же пробовала, - сказала Луида, сняв очки, протирая переносицу и быстро глянув в его сторону. Мне велели лечиться мужской спермой. "
  
  
   Глава 4 ( ЮТА )
  
  
  Да, да именно так и прозвучало. Как приговор без права обжалования и аппеляции : "Мне присудили лечиться мужской спермой. "
  С ним произошло вот что: он подходит к шкафу с антресолями, по лесенке взбирается к самому высокому застеклованному отсеку, куда давно не заглядывал, где лежит множество иногда безделушек иногда очень ценных и дорогих вещей, все это изобилие можно увидеть и рассмотреть через стекло, но он трогает дверцу и все эти предметы с полки, державшейся на честном слове, вдруг с грохотом и звоном валятся ему на голову, деревянная полка слетает последней и сшибает его с лестницы.
  30 лет назад, когда она сидела и разговаривала с профессором Марковым, который представил ее как новую сотрудницу кафедры русского языка, Викентьев сидел рядом и старательно не глядел в ее сторону, чувствуя как на него из-под огромной соломенной шляпки с цветами катятся волны из нервных волокон напряженного ожидания, ощутил вибрацию на свое присутствие, магнетизм и токи Фуко по поводу, что он скажет или сделает, чтобы моментально отреагировать либо враждебностью либо любезной улыбкой. Ее звали Надежда Михайловна и она была моложе его на 14 лет, а ему было 38 и он вполне годился ей в отцы с ее отчеством.
  Странно, что он не запомнил ни одного разговора на профессиональную или другую тему ее выступлений на заседаниях кафедры, ее общения с другими коллегами и никогда не бывал на ее лекциях. Странно, потому что сближению мужчины и женщины, особенно с такой разницей в возрасте, обязательно предшествуют какие-то разговоры, увертюры, походы в ресторан, в кино, как говорят по-китайски preliminaries и даже presentations, если уж его потянуло в Китай за словами. Как же они сошлись и более того сплелись друг с другом оставалось загадкой, причем и для нее тоже ибо выдающимся говоруном, ритором даже лектором в вузе он ей не показался, а она не производила впечатления научной или ученой дамы, какой стала впоследствии.
  Старик Эрландер, hurry that way. . . ( непереводимо, что-то типа Hit the road,Jack - в путь-дорогу, Джек! ) - пел он, когда сидел или шел рядом с ней.
  Но в шумных и больших компаниях, где он мог выдавать а-капелла своим баритоном не только по русски, но и по-китайски хоть фольклор, хоть битлов они тоже вместе себя не помнили.
  Так где и как же оказались в одной постели? Мистика, шарада, картина маслом.
  Снюхались, облизались, заглянули под хвосты друг другу там же под столом профессора Маркова и тут же помчались играть в догонялки? Викентьев всерьез верил в теорию, что мужчина тянется к той породе животных, которой принадлежит сам. По крайней мере, он мог сказать с уверенностью, что его жена Людмила самая настоящая сука, а он - кобель, о! точно! ньюфаундленд, водолаз - большой черный лохматый пес, которого водят без намордника и который первый извиняется, когда ему наступят на лапу. У Надежды он не заметил большой тяги к воде и способностей пловчихи, но на коричневого нестриженого пуделя, она вполне тянула.
  Он не мог сказать, сколько хотя бы приблизительно времени прошло от стола профессора Маркова до его появления в крошечной квартирке Надежды, которую она снимала в микрорайоне у своей тетки. Может быть полгода может две недели. Несущественно, неинтересно, неважно.
  И что же он не сказав ни единого ласкового слова, без букетов и подарков завалил ее на кровать среди бела дня или как король фрейлину,подтолкнул в боковую спальню под зад , прислонил к столику для пасьянса, указал на подол, под которым ничего не должно быть и стянул свои панталоны ниже колен, не снимая камзола?
  Недаром его королевское высочество так запыхался, так застеснялся, и пунцовый от стыда, стал обратно натягивать свои панталоны, путаясь в завязках, когда у него ничего не получилось, а фрейлина с подолом платья, завернутым на голову так и осталась стоять буквой "г" - с голой попой , ожидая дальнейших указаний.
  Конечно, нет, ничего подобного не быо, но вот это редкое соотношение "король и фрейлина" сохранилось у них с первого раза, как говорят, с первого захода. И то, что у него ничего не вышло, как он ни пытался проткнуть ее, одеть на свое копье тоже правда.
  Старик Эрландер, hurry that way...
  Это ее смирение, готовность принять от него любое насилие или вклады, поза покорности, в которой она осталась лежать на кровати со свободно исходящими сильными запахами ее потревоженного лона и молчанием, за которым ощущался страх одиночества, что он сейчас повернется и уйдет, заставили его опомниться, поднять глаза, понять, что никто его ни в чем не обвиняет и только потом заметить распростертое обнаженное женское тело. Ое пришел в себя, язык и губы у него наконец-то развязались и своими чувствительными окончаниями и влажными касаниями устремились накрыть ее лобок, впадины и вырезы ее пупка, заглотить левый сосок, отныне ставший его любимцем, после того как он вывернул ее грудь из-под бюстгальтера.
  Преодолевая неловкое молчание, он сказал, что все женщины вовлеченные, захваченные в его орбиту, получают от него новые имена и помимо прочего это означает, что он становится их собственностью. Когда же она спросила какие имена он давал своим женщинам, оказалось, он помнит не все и честно признался, что был близок не с каждой из них, умолчав, что таких женщин, которые поимели его, можно было пересчитать по пальцам, а тех, кого он переименовал,но не тронул, было больше: Пчелка, Амтресса, Бабочка, Дочь, Сонетта, госпожа Варшава - внушительный список, а некоторые из них например, Килька доставались ему от других мужиков вместе с кличками. Она поинтересовалась почему Дочь? и он сказал, что это редкий случай, когда он дал имя, чтобы не допустить кровосмешения. Интересно, подумала она, как это, как это? но выяснять не стала, а просто повернулась к его женщинам спиной и забыла об их существовании.
  Но когда на следующий день он принес ей новое имя Юде(Jude, жид, еврейка) она возмутилась и взялась его оспаривать. Собственное - Надежда звучало намного благозвучней и она всегда воспринимала его как подарок ко дню рождения. Конечно, она не имела ничего против евреев и антисемитизмом не страдала, хотя, хотя. . .
  Случай, о котором ей хотелось бы забыть, произошел два года назад, когда она, как говорил Михаил Романович, "завлекла в свою орбиту" Перельмана тоже Михаила, работавшего в университете лаборантом кафедры машиноведения и целивший там же в аспирантуру. Горбоносый, со шлемом на голове из коротких стриженых волос, как парик Кобзона и с завязкой из косых висков, которые плавно переходили в курчавую бородку, он расхаживал широченными шагами и с опущенными длинными руками, которые не шевелились и не раскачивались при ходьбе, а вместе со впалой грудью и соответственно сутулостью производили впечатление обезьяньей походки или передвижения. Мужик он оказался хваткий и вращаться в ее орбите не захотел, а залетел прямо в постель. Здесь и произошел конфуз, который она относила на свой счет и далее называла своим "скелетом в шкафу". Сколько он не пытался пробиться в щель меж ее ног, как не совал туда наконечник, удерживая его двумя руками, створки ее устрицы сомкнулись намертво, хотя она не сопротивлялась и даже пыталась помочь ему, раздвигая пошире ноги и нащупывая его инструмент рукой. Она уже знала, что еврейские мальчики появ-ляются на свет обрезанными, без капюшона, но так и не поняла то ли у нее детские размеры то ли таких, какого она ощутила в руке, называют половыми гигантами, если одна его головка не уместилась на ее ладони и она отдернула руку, поняв что ничего у них не выйдет. "Ну что ж, тогда придется так", - не смутился он и оттащил ее за бедра вниз к задней спинке кровати так, что оказался сверху над ее лицом и вставил свои колени ей подмышки. Он не возражал, чтобы она отвернула лицо и закрыла глаза, пока он онанировал, как ей показалось, целую вечность, стоя на коленях и касаясь яичками ее грудей, но потом он с шумом выдохнул, повернул лицом к себе и залил лоб, щеки, глаза волосы, ой! много белья пришлось перестирывать, а хуже всего, что он применил насилие, вставив в рот пальцы и сдвинув туда сперму из ее ноздрей и подбородка, а потом сомкнул губы, как задергивают молнию в штанах. После того как он ушел она ринулась в туалет и долго отхаркивалась, чистила зубы, снова плевалась, смотрела на свой рот в зеркало, и радости, что обошлось без рвоты, не почувствовала. Теперь она знала, кого люди называют шлюхами и еще хуже блядями, прошла полный курс и науку под названием секс , измерила глубину этой ямы и своего падения. Неужели я рождена для этого? - думала она. И пыталась себя утешитьь. Ведь ничего же страшного в итоге не случи-лось? Да?
  Еврей Перельман вылетел из ее кровати, так же как и залетел и даже ее лучшая подруга Наташка ничего не знала. Осталось лишь выбросить его из памяти. Может быть, можно спастись от этой еврейской участи и гадости, если обзавестись детьми, мужем , работой, которая бы нравилась и приносила удовлетворение?
  Нет, она не хотела быть Юдой и смиренно попросила, чтобы Михаил Романович сменил ей имя. Она очень надеялась, что с ним все будет по-другому, как у нормальных людей,ведь это был представительный опытный и зрелый мужчина, которого высоко ценил профессор Марков и уважали коллеги, несмотря на то, что диссертацию он пока не защитил.
   Но судьбу не переупрямишь и с ним все вышло по первому разу точно так же но . . . по-другому, что она сочла своею виной, не спеша впрочем признаться ему, поскольку заметила как сильно он переживает неудачу и быстрый крах начавшейся связи.
   Ладно. Викентьев смилостивился и сменил букву Д на букву Т в ее имени, а потому, как он сказал, теперь он - пигмей на ее территории, в сравнении с необозримыми красотами, каньонами, впадинами, долинами и опять-таки скважинами , какие представляет и демонстрирует американский штат Юта. Она не поленилась узнать, что в этом штате есть долина памятников, которой американцы бахвалятся на весь мир и где снимают свои вестерны и триллеры. Викентьев очень любил Америку, а штат Юта и его, теперь, ее имя, полюбил вдвойне, как свою собственную, скажем, дочь или свое изобретение.
  Ощутив тепло и уверившись, что она не собирается гнать его прочь, он второй раз пытался овладеть ею с тем же результатом. На этот раз за его смущением последовало недоумение. Он с трудом вставил головку в щель,направляя ее рукой, развел ее ноги в стороны, прижал колени, как страницы будто открывая книгу и все равно подвинуться дальше не получалось. Его инструмент застрял где-то в преддверии вагины, словно упирался в тупик. Желание очень быстро схлынуло и уступило место размышлениям, попыткам подумать за жизнь.
  Вот тогда-то и был заподозрен вагинизм. Он спросил ее, не испытывает ли она боли при половых контактах с таким тесным и узким входом и тут же сообразил, что вопрос этот глупый, так как в этом случае она и близко бы его не подпустила, потому что боль, говорят, такая, что упаси боже и от детей и от любви. Но в таком случае приходилось квалифицировать ее как девственницу и целку в 28 лет и опять же расстаться с ней как с кандидатом в старые девы. Его как корабль на мель понесло на юмор и он предложил ей осмотр и обещал достать кульмоскоп, ну такой приборчик, который в гинекологии используют для осмотра стенок матки на трещины и миомы.
  "Господин гинеколог, - выступила она тогда. А не пора ли вам, пора", - и вытолкала его за дверь своей комнатушки, которую снимала в микрорайоне, за-плакала, села за стол и взялась составлять список из 8 человек, с которыми оказалась в одной постели, причем еврей Перельман в этот перечень не попал по непригодности в амурных делах. В этом списке, который она в следующий раз сунула Викентьеву под нос, пять человек значились не по фамиллии, а по имени-отчеству и одному из них было за пятьдесят, а другому и вовсе под семьдесят и все они в отличие от Викеши справились с трудностями и, если он хочет знать, некоторые доставили удовольствие. Где тут правда, а где ложь разобраться он не мог, но чувствовал, что ему слегка утерли большой нос, особенно когда она призналась, что были и такие, которые не то чтобы жаловались на тесноту, но на глубину и амплитуду колебаний, с какими они заходили в створки ее половой щели.
  Такое редко бывает, но они не расстались. Викентьеву шел роковой сороковой год и, хотя он знал , что такое хорошая пизда и умел в буквальном смысле слова надувать ее, набрав воздуху в легкие и изо всей силы продувая вульву Людмилы с одного конца, так что губы у ней трепетали и хлопали друг о друга с характерным трубным звуком, а в переносном научился и более того стремился изменять ей, в их совместной жизни и браке наступили трудные, критические времена.
  И началось это тоже давно, когда Викентьев заметил, что брак у них и все их отношения держатся на постели, а ее хозяйственные и другие способности ублажать мужа лишь хорошее приложение к ней , как чистое белье, покрывало или кружевные накидки на подушки. Именно на эту постель он подтолкнул ее, склонился над ней и первый раз поцеловал, немедленно направив и прижав ее руку к своему члену. И она отлично поняла, как ОН жаждет ее прикосновений, сжала сквозь брюки и трусы, и если бы смогла с тех пор не выпускала из рук, отвинчивала вместе с причиндалами и убирала в ларец под ключ. Много, много раз с этой самой постели открывался простор для его уважения к ней, совместных интересов, духовных запросов, общих планов на будущее, книг для чтения, телевизионных каналов, разговоров, политических взглядов, наконец самой полной и подлинной любви, которая никогда не будет полной, если нет пустых слов для ее выражения - и весь этот простор и Гималайские горы растоптала и уничтожила на корню ее ревность.
   Стоит рассказать, что такое настоящая ревность и в каком наряде она предстает перед нами.
  У Викентьева это было именно так: оборотная сторона любви показывала свое рыло в тот момент, когда казалось будет вечная музыка.
  Как порой ласкает она наши уши несложным битом и тихими звуками.
  Любая женщина скажет вам, что не п'исала, если не слышала под собой звук льющейся водички, а некоторые из них утверждают, что пукают прежде чем начался оргазм, а с ним крики и сладостные стоны. Редкие и спонтанные радости совместного озвучивания полового акта можно было сравнить только с прослушиванием выдающегося исполнителя или просмотром захватывающего кинофильма и одной-единственной мыслью: Чтоб никогда не кончалось!
  Моменты такой гармонии и приливы любви ощутили они оба, когда в крестьянской позиции Людмила тянулась рукой между его лобком и своим, залупала кожицу, направляла обнаженную головку настречу своим опухшим губам и ее(его? ) капитан глубоко нырял в купели сладкой вульвы, оттуда подавая сигнал раскачивать качели и начинать плавный разгон, а затем они двигались туда-сюда, как машина на хорошем ходу: Викеша , мерно опуская и поднимая свой зад, а она, расслабив свои кольца мускул, обняв ногами его бока и поставив пятки на крестец, дергалась под его тушей в противофазе . И вдруг оба враз услышали под одеялом эту музыку и Викеша скорее откинул его, чтобы слышать лучше: яички, которые, как маятник раскачивались под днищем торпеды, шлепали по коричневому кружеву ее ануса, туго натянутому подобно коже барабана и отбивали музыкальные каденции в стиле шлёп-шлёп, хлоп-хлоп и даже топай-топай. Последнюю музыку Викентьев по жизни терпеть не мог, но здесь в любви она звучала одновременно и музыкой и аплодисментами к ее исполнению, а потому отвлекала, освобождала, как наркотик, от неумолимого и скорого натиска семени, позволяя расслабиться и не думать о скором конце. Это было редкое удовольствие, продлившееся целых десять минут и в какую же книгу Гиннеса записать этот рекорд? - думал он. Оно могло бы продолжаться и далее, но Викешу как всегда потащило искать людмилин анус под тяжестью своих и ее ягодиц. Он сбился с ритма и все испортил.
  Встав с постели и сладко потянувшись в лучах утреннего солнца, заглянувшего в окно, он надел рубашку, шаровары, сунул ноги в шлепанцы и пошел опорожнять кишечник и мочевой пузырь.
  Когда он вернулся,собираясь взять мыло, зубную щетку и отправиться в умывальник, погода в доме решительно переменилась на ненастную. Людмила все еще лежала в постели, повернувшись лицом к стене и молчала. "Что-то случилось? " - спросил он, уже понимая, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Она не ответила, и он снова повторил свой вопрос, но на этот раз вместо ответа послышались слабые всхлипывания.
  "Какого чёрта? - думал он. Телефона, этого гениального изобретения, по которому любая пакость доходит быстрее, чем хорошие новости, в квартире не было. Звонок в дверь и почтальона с телеграммой он услышал бы из туалета, да и непохоже, чтобы она куда-то выбегала с голой задницей, как лежала сейчас. Соседи - старики и старухи, за малым исключением спали в такую рань. Радио молчало и окно находилось на третьем этаже родительского дома.
  "Людмила! Скажи наконец, что случилось? " - едва не заорал он, теряя терпение.
  "А-ааа! А-аа! - услышал он вопли. Нич-чего-о-ооо-й!"
  Ну это уже кое-что означало. По опыту семейной жизни он знал, что готовилась сцена супружеской ревности и обвинения в измене, совершенной здесь и сейчас.
  "Да ёб твою мать, где и с кем я сумел тебе изменить? Ведь мы же с тобой только что еблись, и тебе было хорошо. Я же в туалет, а не к бабе ходил. "
  "А-аа! Будь ты проклят, сволочь! О-ооо! Мерзавец! У-уу! "
  Викентьев совсем было завелся, но у него возник чисто познавательный аналитический интерес. Совершенно ясно, что он ей изменил. Это не подлежало сомнению. Но эта баба, которую он трахнул после такого марафона с женой, никуда не могла уйти и прячется где-то здесь. Когда вся эта история образовалась в его уме, как головоломка и шарада, он решил распутать ее до конца. Это было нетрудно, так как идти предстояло по горячим следам и вспомнить каждую секунду из тех трехсот, когда его разлучила с супругой утренняя рутина и нужда.
  Итак, он спускает ноги с большой родительской кровати, подтягивает трусы, болтавшиеся на одной ноге, надевает черные шаровары, предварительно посмотрев метку, чтобы не перепутать перед и зад, надевает рубашку с короткими рукавами, не застегивая пуговицы, тапочки - вот это все на нем, и делает ровно 23 шага по длинному корридору коммунальной квартиры, где по ту и другую сторону живут 10 семей. Слава богу, свет в туалете не горит, очереди нет, он запирает дверь на разболтанный крючок, взбирается с ногами на унитаз, снимает штаны, и разглядывает ряд деревянных седалищ на крючках и старинную табличку, которую в детстве он читал: "Соболю дайте чистую гиену" - (Соблюдайте чистоту и гигиену), пока идет процесс.
  Кишечник работал безупречно. Вот он из положения сидя подтирается, бросает бумажку в бак, который дежурная семья. . . Стоп, стоп! СТОП!
  Где он взял бумажку? Каждый обитатель коммуналки ходил в туалет с собственной мукулатурой. Туалетную бумагу в те времена еще не привезли из-за бугра и большинство предпочитало газету "Известия" за тонкий шрифт, малое содержание свинца и портреты руководителей партии и правительства на первой странице. Но родители и он, газет не выписывали и пользовались агитками, листками календаря, блокнотов и оберточной бумагой, которую в изобилии приносили из магазина "Динамо" на первом этаже. А что взял он?
  Еще раз. Встаю, поднимаю вверх резинку трусов, надеваю шаровары, ру-башку, пуговицы не застегиваю, сую ноги в шлепанцы и. . . где бумажка, где бу-мажка? Викеша поглядел на стол и увидел лежащий на нем толстенный учебник зарубежной литературы страниц эдак на 600. Он был раскрыт.
  Все! Нашел! Вспомнил! Учебник этот он взял в университетской библиотеке и в нем лежала бумажка. Ах ты зараза, обить твою медь. Ведь эта та самая баба, которую он заткнул за пояс шаровар, чтобы тайком от жены трахнуть в туалете,а потом заставил подтереть ему заднее место. Теперь оставалось предъявить этой ненавистной дряни с голой задницей доказательства своей измены. Будь он проклят, если не сделает этого.
  И Викентьев снова сделал двадцать три шага, оказался третьим в очереди, выстоял ее и теперь копался в баке с чужим дерьмом, разыскивая свой личный отпечаток. Он сразу узнал сложенный вдвое клетчатый листок обычной школьной тетради и, взяв его за уголки, с отвращением развернул и прочитал короткую строчку, написанную шариковой ручкой: Учебник у вахтера. Рита.
  Он пришел в ярость и представляя, что сейчас смажет ей по физиономии этим отпечатком, вернулся в комнату.
  "Ты посмотри стерва, бархотка, как ты мешаешь мне жить. Смотри сюда, дура межпланетная, иначе я не знаю, что с тобой сделаю. Эту бабу я ебал? " И он потащил ее за стриженые волосы, заставив повернуться лицом к себе.
  Но как только он отпустил , она закрыла лицо ладонями в страхе, что он наставит ей синяков, снова отвернулась к стене и завыла еще громче.
  У Викеши проснулись крепко спавшие садистские наклонности. Не владея собой, он схватил стоящий на столе баллончик с белой нитроэмалью, который купил для покраски кожаного книжного переплета, задрал комбинацию ей на спину, нажал колпачок и направил струю краски на жопу жены. Маленький баллончик скоро опустел и он выдохся.
  Надо ли говорить, что злая память охотно взяла этот эпизод в свою собст-венность, но это был не единственный раз , когда он применял насилие противное его натуре, а она требовала избиения по старой идиотской формуле: бьёт - значит любит и портила отношения, воздух своими криками и обвинениями в измене, по живому резала его чувства, уважение и любовь к ней своей безграничной глупостью и ревностью, причем тогда, когда измена была еще очень далеко и , в большинстве случаев, невозможна. Обида так крепко хватала за горло, что он готов был бежать от нее к первой попавшейся шлюхе , чтобы сделать фактом эту измену и воплотить дурацкие фантазии его жены, придумывавшей ему любовниц и подстилавшей под него других женщин. Но шлюхи разбегались, женщины прятались и он оставался в одиночестве с неприязнью к жене, лишенный плотских радостей и с обидой на весь мир. Через три четыре дня, больше она выдержать не могла, маятник двигался в другую сторону, и в первую прощеную ночь, она снова позволяла делать с собой все что угодно и опять это продолжалось недолго. Вернее, как он заметил периоды между вспышками ее необузданной безумной ревности длились прямо пропорционально яркости этих вспышек и накалу ссор, которые происходили между ними, но редкий месяц в году обходился без скандалов, которые мешали жить и отравляли отношения. Иногда сравнивая себя с другими несчастливцами в семейной жизни Викентьеву казалось, что ему помогают паралелли между мужской и женской ревностью, потому что ему было известно, что если ревнует муж то это предел любви , конец семейного благополучия и самого союза мужа и жены будь то гражданский или зарегистрованный брак. Женщинам, которым волей обстоятельств или в силу привязанности, привычки тут быть не могло, довелось жить с такими ревнивцами, ничего не оставалось делать, как исхитриться и родить ребенка в первой же трещине, при любой его оплошности, потери бдительности, командировке, своем или мужнином отъезде на курорт, редкой паузе в непрестанных мучениях и казнях, чтобы потом сунуть в руки мужу с припевом: Ах, какой хорошенький! Как похож на папочку! Как он его любит. Как не твой? Смотри в зеркало на его носик и свой! Копия. Все время с резинкой? Разве ты не помнишь, как по пьянке ты презервативчик надул, а не надел?"
  Между любовью и глупостью ревность возьмет себе в лучшие подруги как раз глупость, сделает ее своей лесбиянкой, и все для того, чтобы устраивать сексуальные оргии, издеваясь над постоянством и мудростью любви, своей невоздержанностью и извращениями. Когда он квалифицировал ревность, как секс ему самому стало неудобно и неловко за свою мужскую логику, которая раз и навсегда зацементировалась в тезисе: его отношения с Людмилой держатся на постели. Но от постели до секса, вынужден был признать он,куда ближе, чем до любви. Получается, что Людмилу он не любил, а вот секс - да! тут сомнений не было. Он чувствовал, что вот-вот запутается, так и не сумев разобраться, чем любовь отличается от секса, одно или другое - заниматься любовью и заниматься сексом и здесь вклинивалось еще убеждение, что выражение to make love(делать любовь) глупее не придумаешь, а что такое тогда to make sex(делать секс)?
  Забивать себе голову, отыскивая причины своего влечения к Надежде, Викеша не стал, полностью доверяясь индийским йогам: Положи в свою голову связку мыслей и забудь о ней. Сварится!
  А что касается переходного периода притирания, приноравливания, привыкания друг к другу после его первых неудавшихся попыток в любви(а это были и ее неудачи) то он не мог затянуться надолго из-за сильного взаимного притяжения и вскоре когда он провожал ее домой, Викентьев прямым текстом объявил, что придется спускать в рот. В ответ она резко вышла вперед, опередив его на три шага, и это оказалось ее единственной реакцией на его не совсем галантно сделанное предложение, за которым Надя тем не менее легко угадала его огромное желание и почувствовала, как она нужна ему. Она промолчала, тема была закрыта, а через два дня они выехали на большой пруд, раскинувшийся внизу города и облюбовали уютную закрытую лесную полянку с густым зеленым покровом. Викеша только расстегнул брюки и после поцелуев лег на траву боком, просто положив ей руку на голову. Она спустилась к его ногам, высвободила капитана из его трусов и из маленькой прорези выпила первый кубок во здравие их долгого союза.
  Отношения их ни капельки не изменились, как у всех любовников и супругов после первой брачной ночи.
  Когда постепенно пропали и утратили новизну их отношения, при необыкновенной стабильности и множестве коротких встреч, для которых больше не нужно было темное время суток оба принялись изучать друг друга и рассматривать, как каждый из них оценивает и смотрит на губно - генитальную связь между ними , причем это пришлось делать без похода к сексопатологу, теорий Фрейда, подсказки друзей и остутствия литературы по данному вопросу. Она заметила, что он безоговорочно принял сложившийся стихийно расклад их тел, когда они занимались любовью, что это ему очень нравится и вообще он в восторге и не собирается отказываться от них. Причем под этим раскладом совсем не следовало, что они будут все время держаться позиции валетом: голова между ног партнера для которой желательна кровать и мягкая опора для того из них, кто внизу, поскольку на боку он чувствовал большие неудобства. Викентьев как лидер и затейник оральной страсти сразу понял, что древняя Кама Сутра отстает от избретательности и похоти влюбленных и любовь, для которой и только для которой перечислялись и получали поэтические названия различные расстановки тел и органов при совокуплении куда сильнее и изобретательней на выдумки чем старинные трактаты. Но потом и множество способов уступили место всего двум: для него и для нее, когда он садился на кровати или на землю и углом сгибал левую ногу, а правую откидывал куда-нибудь за край кровати или ставил на ступеньку , а она ложилась на правый бочок между его ног, как всегда и спала, и далее на его толстую ляжку и была готова принять его представителя. В свою очередь она предпочитала следить за выражением его лица и может быть манипулировать его ласками и языком, когда садилась на самый краешек дивана или стула, раскидывала ноги, чтобы половая щель разошлась и сверху вниз наблюдала и управляла его языком и ртом.
  Но вот в оценке всей партитуры любовной симфонии они весьма расходились. Викентьев заметил, что если она ни разу за жизнь не сказала слово против, то это отнюдь не означало, что ей нравится, что он как дирижер оперы с нею делает.
  Однажды он подсунул ей две-три страницы из романа Марио Пьюзо, автора "Крестного Отца", где подробно описывалось парные сцены то ли в клубе, то ли в ресторане где девушки как по команде сползали со своих стульев под стол к ногам своих партнеров и вслед затем соревновались между собой в громкости озвучивания стонов и криков страсти, мычания носом с заткнутым ртом.
  "И чего хорошего люди в этом находят? " - сказала она, возвращая книгу. "Какая гадость! "
  В другой раз он поинтересовался на что похож вкус его "молочка" - это слово было ее изобретением - и получил огорчительный ответ.
  "Фи! - сказала она. Настоящие сопли. " Чем вставила пистон в колеса его вожделения и отбила охоту задавать щекотливые и возбуждающие вопросы.
  Его приятель Эмиль Калинкович или Калий рассказывал несколько другие вещи. Он вступил в интимную связь с одной молодой психологиней, после того как приложил усилия, чтобы утешить ее о потере человека, которого любила. Она много о нем рассказывала, причем с картинками и без всякого стеснения, выдавая дифирамбы своему бывшему любовнику. "У него очень вкусная сперма, - говорила она и если была в настроении добавляла: и очень длинный гибкий член. " Вполне возможно, она преувеличивала, чтобы психологически завести Эмиля Калинковича, потому что брать в рот его собственный в конце концов отказалась.
   Подобных признаний Викентьев никогда не мог добиться от Юты и лишь терялся в догадках, почему, если ей не нравится, она не предложит вернуться и попробовать восстановить богом узаконеные брачные отношения мужа и жены. Неужели она фригидна по натуре, не стремится получить удовольствие и совершенно равнодушна к форме выражения его чувства к ней? Но этот вопрос он все откладывал и откладывал на потом, пока его собственный эгоизм не позволил ему вообще забыть любые сомнения.
  Ничего не мог сказать он, нравится ли ей в свою очередь, когда он ложил свою голову меж ее ног и вылизывал промежность, глядя ей прямо в глаза. Может быть, по началу он и не умел этого делать, не получая наставлений, где горячо, а где холодно и не зная, что именно в этом положении, и вообще ни в каком, в глаза женщины смотреть вовсе не обязательно, и вдобавок - это самый удобный способ сломать себе шею. Со временем, впрочем, когда помимо обычной и совершенно естественной для нее позы послушания и покорности на ее лице появлялась вдруг тень удивления словно внутри нее вдруг задело чувствительную, волнующую и живую струну, дрожь от которой уходила внутрь живота туда, где были его язык и губы - ему открылось, что он был близок к тому, чтобы достать ее - достать тень ее сладострастия и ощутить языком соли ее оргазма.
  И тем не менее он помнил, как его покоробило, когда он услышал от Юты, после того как они несколько раз опробовали новую технику любви: "Я узнала. Это называется минет. "
  "Это называется куннилингус, моя дорогая Юта, если ты хочешь знать. И давай забудем французские и другие китайские слова, от которых меня воротит. Я обещаю, что никогда не скажу тебе: Давай займемся минетом или сделай мне то-то или то-то. Я не скажу тебе: Давай займемся сексом и даже еблей - слова, от которого воротит тебя, потому что это неправильно: в ту же секунду как ты скажешь это куда-то исчезает любовь, а это единственное достойное занятие для мужчин и женщин. "
  "Слушаюсь, профессор, - ответила Юта, слушая лекцию с неуловимой ус-мешкой и прочистив горло, выдала:
  "Старик Эрландер! Hurry that way..."
  Здесь бы ей самое место и время, чтобы поймать его на слове и спросить: А вы будто меня любите? " В самом деле запрета на слово любовь между ними не существовало, но никто из двоих ни разу его не произнес.
  Узлы их связи не подвергались никакому анализу - как они завязаны, как их развязать, их названия он не знал. Очевидно, двух концов одной веревки они не составляли, если разошлись в конце концов так же тихо и незаметно, как и сошлись. Вот соотношение весовых частей, да, здесь можно было говорить о большом отрицательном опыте, которым нагрузила Викентьева судьба. Этот опыт явно перевешивал данные ее ровного мягкого нрава, всегда готового к уступкам и компромиссам. Она бы удовольствовалась любой ролью, предписывающей ей послущание, подчинение и терпение, фрейлины при короле, матери при сыне, лианы при дереве, рабыни Изауры и просто надежды при человеке. В научном и идеологическом плане тщеславие у нее напрочь отсутствовало. Викентьев не мог вспомнить ни одной дискуссии, ни одной научной проблемы, к которой бы они дважды возвращались, в тематике их разговоров невозможны были кризисы, острые углы, мировые сенсации, бестселлеры,кинофестивали, экстремальные ситуации. Но те маленькие замечания, которые она делала, когда Викеша как лидер пытался развить ту или иную тему, показывали сметливость и живой ум.
  "Нас очень много, - говорил Викентьев, седлая своего любимого конька - и величайшее искусство, каким может овладеть человек, заключается в том, чтобы не мешать людям жить. "
  По правде говоря он никогдп не гордился своими жизненными принципами, главным из которых считал это умение и даже талант - не мешать людям жить. Он знал, что на свете есть куча людей, способных создать самим себе множество проблем и эти люди не потерпят рядом с собой других людей с подобными принципами.
  Но высокопарность тона, с каким он произносил или цитировал кого-нибудь, заслоняли от нее содержание тезиса и Надежда недвусмысленно намекала, что он мешает ей спать своим доисторическим храпом: "Ну, и где же ваши принципы? - прикалывалась она. Викентьев, старый софист, выкручивался как мог, утверждая, что сон - это не жизнь, а маленькая смерть и ее замечание совсем не означает, что он противоречит самому себе , обязательно приводя примером свою жену, которая выучилась засыпать раньше, чем он заведет свою оглушительную шарманку.
  Если он не знал, чем она его покорила, то за себя отвечал, чувствуя себя куском железа между двумя полюсами магнита. Один из них притягивал со страшной силой, а на другом в ту же сторону отталкивала жена, сознание, что теперь он изменяет и обманывает ее на законных составленных ею самой и обговоренных основаниях, согласно которым измсна - это не право, а его долг и обязанность перед нею, подчинеиие диктатуре её ревности. Если он по природе своей, не терпящей насилия, пренебрежительно относился к ревности и сам никого не ревновал и случая такого не помнил за собой, Юта точно составляла ему пару. Один раз они поехали всего на одну ночь, шесть часов просидели в поезде и попали в гости к ее школьной подруге, с которой она сохранила связь. Ночевали они просто на одеяле на голом полу без матраца и подушек, положив под голову какие-то шмотки, рядом с узенькой кушеткой, на которой спала подруга.
  "Смотри, Ирка, как он надо мной хулиганит " - фыркнула Юта в 12 ночи. Викентьев лежал не на ней, а под ней, между ее ногами и ничего не видел, потому что на голову ему налезла ночная рубашка, укрывшая и его глаза и сад возлюбленной. Ирка засмеялась и уткнулась носом в щель между кушеткой и ковром. А ведь могла бы и осудить хулиганство, могла бы спуститься и помочь подруге наказать озорника.
  Где только они не встречались. Исчезали из памяти названия городов, географических пунктов на карте, обстоятельства их движения порозь или вместе к точке, где они условились встретиться, сезоны, морозы, холод и жара,комнаты свиданий и ночлега,чем они питались, что пили,о чем говорили, оставались постели, простыни или их полное отсутствие, касания, трения, проникновения друг в друга, руки, пальцы, выражения лица и, конечно, фотографии. Можно было назвать это везением, сходством характеров с тягой к выполнению обещания и тщательного выбора того, что можно обещать, а что нет, пунктуальности наконец, не терпящей задержек и непредвиденных ситуаций, слабой фантазией любовников в представлении миллиона помех, способных развалить назначенную встречу, но более всего это походило на согласие, взаимопонимание между ними - вечных спутников, а может быть синонимов любви.
   Чем ближе они притирались друг к другу, чем полнее становилось взаимопонимание между ними в физиологическом плане любви, который есть обмен жидкостями, тем труднее становилось решить: то ли взаимопонимание - это то, с чего начинается любовь, то ли это и есть сама любовь. И когда люди расходятся, что раньше: сначала исчезает взаимопонимание, а потом уходит любовь? А может быть любовью называется бесконечная терпимость людей друг к другу и тогда ее определение получается очень простым: любовь есть антоним, противоположность нетерпимости?
  А люди пишут стихи, целые поэмы, сочиняют песни, романы и эпопеи о любви, чтобы вызвать её призрак и тешить себя привидениями любовной истомы и сладостных мук, в то время как она здесь рядом, в трениях, касаниях и прикосновениях, в обмене жидкостями и истечениями между возлюбленными, дающего мощный толчок к созиданию, самотворчеству и самосохранению.
  "Да лобзает он меня лобзанием уст своих" - что еще кроме простых движений можно было бы отыскать , чем восторгаться в любовной лирике царя Соломона, этого далекого Леонардо да Винчи на стезе богатства, славы и любви. Ведь весь его гарем, все красивейшие женщины месяцами ехали из стран Ближнего Востока и просились к нему в постель не просто для того чтобы погреть его старые кости, и научиться прикосновениям и касаниям, но и для того, чтобы услышать от него хотя бы одно волшебное и сладкое слово, которое некогда шептала ему Суламифь, ухватив царя за волосы и поощряя его спускаться все ниже и ниже: "Мой друг сошел в свой сад, к цветникам ароматов, пасти среди садов и собирать лилии. Он простер свою руку сквозь скважину, - и внутренность моя взволновалась о нем. "(перевод Абрама Эфроса)
  Этим царским манипуляцииям Юта научила его цезаря не хуже, чем он ее своим.
  Постепенно эти простые движенья, притиранья между ними, взаимная шлифовка достигли такого качества, когда два кусочка металла, два сучка дерева намагничиваются, прилипают, притягиваются друг к другу и становятся одним целым.
  Вряд ли он догадывался, что ей нужно время отойти, оттаять, отпотеть и воспользоваться бесценным даром, какого начисто был лишен ее любовник, вымести из своей души всю грязь и мусор накопившегося отрицательного опыта, моменты сексуального насилия над собой,темные пятна несбывшихся надежд, устроить сквозняки и проветрить подвалы сознания от дурных запахов чужих случайных людей, оставив только те события и воспоминания, которые выбрала добрая память. Часто эти события совсем к ней не относились и происходили с близкими людьми, но она принимала их близко к сердцу и они становились ее личной собственностью для сочувствия и сострадания. Ее ожидало богатое будущее и повтори Викеша свои каверзные вопросы через некоторое время, он услышал бы совсем другое , когда на предложение побаловаться, она отказывалась и говорила: "Нет, нет, Михаил Романович, подкопите-ка сначала молочка", хотя это случалось только в те минуты, когда капитан не успевал освободиться от формы и обмундирования и оказаться на страже ее сомкнутых уст. Чаще всего это сопадало у нее с месячным циклом, но на это время она запирала и черный ход, оставляя его без плотских радостей, а насилия он и сам не терпел.
  Ее писю, которую он теперь регулярно брил электрической бритвой, оставляя вверху лобка на подходе к щели фигурную извилистую бородку, каждый раз широко раздвигая ей ноги и подкладывая под ее попу газету для волос, он называл "своим маленьким уютным гнездышком" и полигоном для износа на усталость своего рта, понимая теперь крест, который пишут ребятишки Надя + Миша, как щель на щель. Он фотографировал ее крупным планом сверху и сзади, поражаясь, что когда она лежит или стоит с сомкнутыми ногами две пухлые складки ее секретера образуют грубое но устойчивое подобие мужских яичек плотно прижатых друг к другу. С другими женщинами и женой он парикмахерским искусством не занимался и сравнивать разные профили не мог, но отдавал отчет, кто может представлять контраст любимой по складу и пропорций ее фигуры, по упругим волнам потайных мест ее тела, подмышек, складок паха, лепестков ее малых губ тянущихся к его губам, крошечной перегородки между писей и коричневым цветком ануса и далее переходящей в глубокое ущелье между двумя крутыми холмами, готовыми принять любую форму под нажимом пальцев его рук,выдержать ласки губ, его языка и тут же восстановить свое матовое мраморное свечение.
  Несмотря на свои немногие и сомнительные успехи в области женских технологий, посредственных знаний анатомии, и совсем никудышной психологии женщин у Викентьева имелись образцы для сравнения, на фоне которой Надежда казалась ему лучом солнца сквозь замочную скважину.
  В его интимной сфере, ограниченной пальцами одной руки, была трехдневная связь с румынской еврейкой в том самом 1972 году, который он считал пиком своей жизни. У себя на работе в НИИ тары и упаковки эту пухлую,черноволосую молодую даму в теле называли "половым гангстером". Что это такое, Викеша понял, случайно натолкнувшись на нее по телефону, номер которого она перепутала и уже на следующий день оказался на стуле возле ее постели, откуда она просила его не уходить пока не уснет. Таким честным способом она затаскивала на свои сдобные телеса несчастные жертвы, возжелавшие острых ощущений. Она охотно, на свету позволила ему открыть массивные створки своего бункера, где обнаружилась целая барокамера, куда свободно можно было поместить недоношеного ребенка или спрятать кенгуренка. Когда он сунул туда своего недовольного и заспанного капитана, створки с хлюпаньем захлопнулись, прищемив волосы на его лобке, и член Викеши оказался в стиральной машине, где болтался на скорости и безвольно гнулся, сгибался во все стороны,как корабль во время урагана, подхваченный вращением могучей вульвы, пока мощной центробежной силой его не выки-нуло на поверхность, распластанного и безутешного, не успевшего испытать облегчение. Но это еще не все, ибо у нее оказался клитор таких размеров и такой особой статьи, что годился на замену мужскому пенису с точно такой же головкой, эрекцией и способностью далеко погружаться в рот разини. Нет, с ней он быстро понял безрадостные будни своей женской доли, а капитан решительно отказался приближаться к ней на любое расстояние. Это был чистейший эксклюзив, зоопарк и вид на торнадо из окна уютной спальни.
  По утрам он умолял Юту не спешить с одеждой и одеванием даже после того как насыщался ее телом.В нем просыпался художник и поэт, когда он видел ее обнаженной и представлял, что она принадлежит не ему одному, а всему мужскому роду на белом свете.
  Но стихи, которые просились наружу из его сердца, уже были кем-то написаны:
  
  Если б Богом я был
  То сперва б сотворил
  Женщину
  
  Если б скульптуром стал
  Высек бы из белых скал
  Женщину
  
  Если б краски дались
  Рисовала б моя кисть
  Женщину
  
  Но не бывшую со мной
  И не ставшую женой
  Женщину
  
  На последнем куплете Викеша уже шел на раздрай с поэзией.
  Какие хорошие стихи, - думал Викеша, - и так лопухнуться. Что за бляцкий фасон думать, что самая лучшая женщина та, которой ты еще не коснулся, самое лучшее место на свете то, откуда можно унести ноги, самое милое время, когда ты еще не родился? Была бы моя жена не колдунья, и не забери она у него так много иницативы, более приличествующей мужчинам чем женщинам, очень возможно, что когда-нибудь он сочинил бы для нее сонату и назвал бы её: "I love my wife".
   Ничего не скажешь - жена удачно подкинула ему мысль о том, что над ним существует приворот и отворот и теперь можно было не переживать, не убиваться и все свалить на нее, как сделал он это первый раз еще в ленинградской аспирантуре с Леной Гольцовой из Тюмени.
  Когда после купания на Кристательке он привел Лену из Тюмени в свою общагу с двухместным на третьем году номером и накрыл ей поляну с красным вином и фруктами, так что Лена легко раскрылась и, ложась на его одноместную койку, сама завернула платье, чтобы не церемониться с раздеванием и позволила ему снять ее белые трусики, на которые сменила свой купальник там, за поворотом, заставив его отвернуться и послужить ширмой от посторонних глаз. Под трусиками появился на яркий дневной свет черный курчавый тругольник, закрывавший еще незнакомую писю, которую он, как джентльмен, потрогал и поцеловал, с щумом втягивая ноздрями уже подзабытые постыдные запахи, а Лена закрыла глаза и шептала: "Миша! Ну, скорей же, скорей. " И как же ему было неудобно и неловко, когда он не донес носик своего сосуда из двух яичек до чаши, уже открытой и готовой принять любые его дары и вклады, и все, что он пытался донести, пролилось мимо на ленины ляжки, промежность и лобок. Он готов был провалиться под землю и ждал с ее стороны ледяного презрения, какого заслуживают слабаки - импо-тенты, и подавая ей полотенце, чтобы она обтерла ноги, в отчаянии с ходу придумал версию, что в произошедшем виновно колдовство со стороны его жены Людмилы и, как ни странно, Лена из Тюмени тоже зацепилась за эту выдумку и сказала, что та, колдунья, еще очень пожалеет об этом.
  Викентьева и в самом деле следовало пожалеть, потому что здесь в этом эпизоде смешались целых три правды и любая из них требовала признать себя абсолютной, делала заявки на приоритет , а он как бы и не участвовал в их споре за первенство.
   Правда, что он отставал от среднего нормального уровня потенции и по времени длительности полового акта, хотя с количеством и качеством спермы у него было все о'кей. Дети, по крайней мере росли не хуже, чем у других.
   Но не всем же быть половыми гигантами или актерами в порнофильмах. Очень многие вместе с Викешей имели точно такие же проблемы и слышали советы от знатоков, что следует отвлекаться в течение акта,принимать таблетки, воздерживаться от курения и применять только те сорта вин, которые пьют грузины', известные марафонцы на этих дистанциях для того, говорили они, чтобы, главное, не продлить совокупление, а доставить женщине удовольствие. Здесь Викеша понимал, что его ждет полный швах, не умея ни отвлекаться ни думать о посторонних вещах и предоставляя все это своему капитану, ныряющему во все женские скважины, как он хочет и как у него получится. И все женщины, выебавшие его больше одного раза, либо мирились с его импотенцией, либо один раз становился последним, как с Леной из Тюмени, с которой он тем не менее остался в хороших отношениях и даже был приглашен на ее свадьбу.
  И была еще вторая правда заключавшаяся в том, что не он выбирал жен-щин, а они его, а он мог лишь следить за тем, чтобы выборы были честными и его капитан дал бы ему знать, одобряет ли он эти выборы или нет.
  На всю жизнь между ним и членом его тела остались серьезные разногласия, претензии на лидерство и авторитет. Это когда Викеша готовился перейти в ближний бой с Леной Гольцовой, а капитан возражал против военных маневров: "Ты знаешь, я тебе мешать не буду, но может, ты без меня как-нибудь обойдешься? Что-то нет у меня энтузиазма на ее счет. "
  "Но она же человек хороший, добрый и мне кажется я ее люблю? "
  "Какая из бабы - человек? Опомнись. Это же набор стандартных скважин и ёмкостей для слива твоего семени, из которых только одна для выращивания цветов на твоей могиле. И не говори мне о любви. Что ты о ней знаешь? Любовь - деяние, а не слово. Из нас двоих действую и люблю я. "
  "А кто же тогда делает ей подарки, сыплет комплименты, окружает лаской и заботой? В конце концов кто сует ей язык и губы из одной скважииы в другую? "
  "Уел. Уничтожил. Убедил. Вот и дари подарки, цветы, пиши ей стихи, обкладывай ее словами и комплиментами, а меня оставь в покое. Посмотрим не лопнут ли подо мной яйца от такой любви? "
  "Ну ты даешь. Это же женская логика? "
  "А ты уверен, что ты - не баба, а мужик? "
  Такие споры могли длиться без конца и кончалось все одинаково: Викентьев шел на поводу как баржа на буксире и тянулся к тем женщинам, в присутствии которых капитан не умел ни сидеть ни тем более лежать. Викеша не без оснований подозревал, что капитан мог преждевременно плеснуть семенем мимо скважины Лены Гольцевой лишь бы настоять на своем.
  А вот третья правда заключалась в том, что эту версию он взял не из головы, но однажды после того как он вылизал жене большие и, глубже, малые половые губы, она заметила, что он зацепил языком остаток ее менструации третьего дня и теперь ему кранты как любителю измен и женщин, ибо он заговорен ее кровью. Разумеется, он посмеялся про себя глупейшим выдумкам и предрассудкам, но вскоре накопилось так много свидетельств его собственной глупости, что им овладела самая настоящая истерика, граничившая с его бессилием и ненавистью к Людмиле, а может быть, к ее ревности. Его связи с женщинами рвались в самый критический момент самым позорным образом, когда он переходил в ближний бой с женщиной и пачкал свое нижнее белье, вынимая руку, казалось бы, напрочь застрявшую между лямкой нижнего белья и жировыми складками в промежности его пассии.
  Стыдом и полным провалом заканчивались его интимные связи, а еще хуже когда женщины исчезали на самых ближних подступах к постели или ссорились с ним на дальних, указывая на дверь.
  Приходилось поверить, что его жена могла прибегнуть к какому-нибудь шаманскому обряду, чтобы держать его на цепочке и отвращать от других женщин. Если бы ему сказали, что когда-нибудь он поверит в эту чертовщину, он рассмеялся бы этому человеку в лицо.
  На работе у него был хороший приятель Анатолий Снегирев, который имел в свое время несчастье затравить себя картежной игрой на деньги, залез в долги, хотел вешаться и в конце концов нашел утешение в мистике, приворотах, белой магии,экстрасенсах - во всем том, что Викеша называл мамбой-джумбой. К нему он и обратился за советом, что делать, если ты чувствуешь на себе чью-то злую волю. Про жену он, естественно, промолчал. Они стояли на втором этаже филологического корпуса университета возле огромного окна, выходящего во двор. Викеша находился в подавленном угнетенном состоянии духа и смотрел в пол. Анатолий заходил возле него поукругами, то с одной стороны подоконника то с другой. "Михаил Романович, - наконец сказал он, - вы ничего не замечаете? "
  "Нет, - ответил Викеша. А что такое? "
  Анатолий покачал головой и снова пошел кругом, часто прикладывая руку ко рту, как бы прикрывая его.
  "Ну, я вижу, что вы позевываете", - пришло ему в голову.
  "Во! - сказал Анатолий. А вы знаете, что это у меня нервное. Когда я рядом с человеком, который заговорен, меня одолевает зевота. "
  "Вы хотите сказать. . . "
  "Да, да, Михаил Романович, и говорить нечего. Я знаю это как дважды-два. У вас есть какие-нибудь подозрения, кто бы мог это сделать? "
  Викеша стеснялся признаться, указать на жену. Разговор принимал все более личный характер и он почувствовал, что морально не готов открыться во всех деталях.
  "А что можно сделать, если это так? ", - спросил он.
  "Надо подумать", - сказал Анатолий, оставляя вопрос открытым.
  В конце концов путем длительных размышлений, подавленных мук благоразумия, преодоления сомнений, подыскивания логических дедукций для данной ситуации и подавления своего вполне естественного отвращения к данной теме Викеша пришел к старой истине, которая прекрасно уживалась с его положительным опытом, если учесть, что это такой опыт, который приносит нам жизнь без всякого участия человека.
  Они с Людмилой жили в общежитии и он застал ее дома, не вышедшей на работу с перевязанной рукой и страдающей от боли. Он спросил, что случилось.
  Она пошла на кухню, вставила вилку своей индивидуальной плитки в на-стенную розетку. Из розетки вышел огонь и сожрал ее руку.
  "Что за глупость? " - сказал Викентьев. Быть такого не может. "
  "Иди и сам проверь," - ответила жена, не выносившая намеков на глупость и заводившаяся с полоборота.
  Викентьев взял плитку, пошел не ту же кухню, вставил вилку в ту же самую розетку и получил искомый результат. Из розетки вырвался сноп ослепительных электрических искр и стал пожирать его руку.
  Он бросил плитку, розетку и теми же ногами подошел и открыл кран с горячей водой и сунул под него руку. Продержался он всего трдцать секунд, уже не пытаясь подавить отчаянные крики и стоны, на которые сбежались и жена и соседи, но дело было сделано. Рука была красная, как клешня вареного рака с темными пятнами электрических разрядов и копотью, но на другой день выяснилось, что в перевязке он уже не нуждается, а жена попрежнему сидела на больничном . Это было не совсем точно по схеме "клин клином", но "ожог излечить ожогом" подходило тютя в тютю.
  Отворот или мамбу-джумбу со стороны одной женщины требовалось пере-шибить с другой и Викентьев нимало не задумался, чтобы одним махом вывалить на Надежду свой крен в мозгах.
   И тем не менее, когда он сказал, что ему придется вылизать ее во время менструации, ей стало не по себе. С одной стороны она слышала и допускала, что мужчину можно заколдовать приворотом из женской крови, отвратить от других женщин. Но она видела, что он делал с ней во время любви и это казалось ей лучшим свидетельством, что никакие ведьмины чары на него не действуют. Помимо всего прочего это было так неприятно, что окажись она на месте любого, кто почерпнет языком выбросы из ее грязной скважины, ее бы на месте выдрало как от вида чужих испражнений.
  Она очень долго не давалась Викентьеву, но он настаивал, пока однажды в месячные они не покончили с этим вопросом, после того как в полутьме он задрал ей ноги, положил их себе на плечи и два-три раза неглубоко лизнул щель.
  Ничего не изменилось с тех пор, как она и думала, не зная, что Викентьев через двадцать лет назовет ее своей единственной женщиной, а остальных по пальцам одной руки, в том числе и незабвенную Чипу, отнесет к промашкам своего капитана. Так со скрипом и натугой, когда уже кругом все пусто-пусто подействовал новый отворот-приворот.
  За все время их близости, их полного исчерпывающего взаимопонимания Викентьев не помнил ни одной ссоры, ни единого пустякового конфликта, то, что можно было бы назвать: милые злятся - только тешатся. А вот его приятель Эмиль Калинкович любивший свою жену, пилялся с ней по два раза на дню до ее слез и развода. И тем не менее дожил с ней до золотой свадьбы, подарив своей супруге на юбилей роскошно оформленный альбом, куда записал две с половиной тысячи свар, скандалов и размолвок между ними. Какая может быть любовь, семейное счастье у людей осыпающих друг друга упреками, бранью и испытывающих желание подавить волю партнера, восторжествовать над ним в плане диктата и бепрекословного подчинения? Здесь сразу рушилась теория Викентьева, что взаимопонимание самая ценная и дорогая ипостась в человеческом обществе и источник любви.
  Полно-ка Викеша, - говорил он сам себе, - что это ты как дурак с писаной торбой носишься с взаимопониманием? А вот если бы всемогущий нас оставил, скрылся бы в неизвестном направлении, что сталось бы с твоим взаимопониманием? С чего ты взял, что люди понимают друг друга? И как это происходит? Англичанин разговаривает с турком по-китайски и оба друг друга понимают, что ли? Не говори ерунды. Если бы люди действительно понимали друг друга с помощью слов, давно бы кончилась история человеческого рода, так как они поубивали бы друг друга этими словами. Если понимание это то, что дает хлеб голодному, утешение страждущему, сострадание одинокому, то почему оно не может быть копьем, кинжалом, пальцами на горле этого одинокого, страждущего, голодного? Помнишь "Веселый разговор"? Ре-минор. Заводи и пой.
  
  Отец с сыном говорили
  Про хорошую любовь
  Веселый разговор. . .
  
  Дозволь батюшка жениться
  Дозволь взять кою люблю
  Веселый разговор. . .
  
  Ничего тот не ответил
  Вон из горенки пошел
  Веселый разговор. . .
  
  Сын взял саблю, взял он вострую
  И зарезал сам себя
  Веселый разговор. . .
  Эх, он зарезал сам себя. . .
  
  Нет, ребяты , - думал Викеша, - взаимопонимание и взаимонепонимание (слова-то какие неуклюжие! ) одна и та же хренотень, потому что никто не знает, что это такое. Люди понимают друг друга, как дельфины касаниями, трениями, притираниями, а если невозможно дотянуться пальцами рук, плавниками, носом, губами, языком, кожным покровом,то и ультразвук и глаза для этого пригодятся , потому что они часто решают будет ли между разными особями планида мира и согласия или война до смертного конца. Нет глаз - поможет нюх и две собаки, начхать какой породы и пола, в один пустяковый момент кинутся либо в драку либо в азартные игры. Нет, если любовь и существует, то где-то на грани между душой и телом, когда душа с телом не гармонирует, вступает в конфликт, не находит согласия и устремляется в окружающее пространство, чтобы принести себя в жертву другой душе и другому телу.
  То, что он и Надежда гармонировали друг с другом, не сталкивались лбами в бесполезных спорах, не задевали друг друга колючками своих принципов взглядами, не навязывали один другому мнимого тщеславия и превосходства скорее было редким везением и счастьем - еще одной составляющей любви, но кто же возьмется определить и разобраться где любовь, у кого счастье, если только в одном из двух черт ногу сломит.
  Впрочем, выделялся и резко контрастировал с этой гармонией один памятный эпизод, совершенно выпадающий из идиллии совместного сожительства и душевного, а подчистую любого другого согласия.
  Его послали в N-ский город в командировку, читать лекции по русскому языку вместо профессора Маркова, который ехать в такую Тьмутаракань напрочь отказался. Между тем Юта, ассистент кафедры зарубежной литературы, уже вела там семинары и практические занятия. Они не виделись более 10 дней и Викеша сильно соскучился. Очень воодушевляло обстоятельство, что они проведут вместе три дня и три ночи в неизвестном далеком городе, куда предстояло шесть часов пилять на ночном поезде и не надо для жены придумывать резоны и представлять доказательства своей верности.
   В местном педагогическом гадюшнике N-ского города на его лекциях появилась новая молодая бабочка, которую он потом рассмотрел на заседании кафедры, где она состояла в ассистентах. Бабенка была сдобная, пышная с выпуклыми и округлыми формами, на которые можно было бы положить и глаз и руку, даже оба глаза, две руки иноги впридачу. На конференции по окончаниям на ять, они сидели рядом и капитан без околичностей сказал: "Хочу и буду! ", а когда он повернулся к ней, чтобы что-то спросить совершенно явственно увидел, что в ее глазах зажглись зеленые огоньки. Звали ее кажется Ирина и она ожидала направления в целевую аспирантуру. Он не мог сказать видела ли Юта, сидевшая рядом с ним по другую сторону, как они разговаривали, но вечером, когда он закрыл свой одноместный номер, выделенный администрацией вместе с другими номерами, в общежитии под гостиницу и стукнулся напротив к Юте его ждал сюрприз. Кроме своей радости после долгой разлуки, он конечно, ничего не замечал. На столе вино, закуска, фрукты, что еще надо? Но чего-то не хватало, потому что когда он разделся и лег голышом на кровать, как практиковали они оба уже давно, она сказала: "Михаил Романович, вы что же? Собираетесь здесь спать? "
  " Ну, а где же мне еще спать, как не здесь", - с искренним недоумением спросил он.
  "У вас есть свой номер. Вот туда и идите. "
  Викентьев совершенно был сбит с толку и ошарашен. Его Юта, его смиренная Магдалина вдруг собралась устроить кипеж в самое неподходящее время и на самом ровном и мягком месте для любви.
  "Что-то случилось? " - задал он вопрос.
  "У вас может быть и случилось, а я желаю выключить свет и лечь спать. Извольте встать и закрыть за собою дверь."
  Викеша быстро терял терпение, если не знал, в чем заключается задача.
  "Никуда я не пойду, - заявил он, решив показать мужской характер, хотя сидел уже одетый и готовый ко всему. "Деваться тебе все равно некуда, так что садись и давай поговорим. Я, что? Все это зря принес? "
  "Вы так думаете? " - спросила она.
  "Все так думают. "
  Она встала и вышла в корридор, Через дверь, которую она оставила открытой, он видел, что она подошла к номеру наискосок и постучалась. Из номера выглянуло неизвестное ему мужское лицо, а она назвала имя, отчество и сказала; "Можно к вам? "
  Он опомнился не сразу, если вообще в этот вечер пришел в себя, сидел болваном на одном месте и, наконец поймал себя на мысли: почему она сказала "к вам", а не "к тебе? ". И только тогда пришел в ярость, вскочил, заметался по комнате туда-сюда в поисках, что можно разорвать, разбить, уничтожить, сломать, свои дары он бить не стал, а из ее вещей как на грех ничего не попадалось, кроме баночки с каким-то кремом, которую он сбросил с тумбочки на пол, пытался растоптать, а затем , когда не вышло, с треском запиннул под кровать, потом выскочил в корридор и хлопнул открытой дверью с такой силой, что посыпалась штукатурка и замигала электрическая лампочка. Его номер находился рядом с тем куда она зашла и было бы что включить - какую-нибудь магнитолу или радио, чтобы заорало на всю катушку и они бы услышали, нет, нет эта дрянь будет довольна, что защемила ему яйца, а потому надо взять себя в руки и успокоиться, как-нибудь пережить эту ночь и завтра уехать ко всем чертям, сказаться больным и уехать. Обиднее всего и тяжелее неизвестность - ведь он не знал какая муха це-це ее кусанула? с какой стати она так сделала? за что?
  Ночь он не спал и прислушивался, но за стенкой все было тихо.
  В шесть часов утра послышался осторожный стук в дверь и ее шопот: "Михаил Романович, впустите меня. "
  Все еще пуская пары от злости, после семичасовых подскоков и переворотов с боку на бок и бессонницы со множеством слонов, каких он считал, пытаясь заснуть во что бы то ни стало, он еще пытался сопротивляться, но она оказалась настойчива и он капитулировал, сдался, сделав самую кислую и хмурую позу рожи, какую мог.
  Она сказала, что спала в своем номере и вернулась туда через пять минут после того, как затряслись перегородки. Приходилось верить, а что еще ему оставалось делать, если уж он не выдержал и пустил ее? Она когда-нибудь расскажет ему, почему так получилось, но не сейчас, ладно? И здесь, гадина, оказалась хозяйкой положения - поверил раз, сказал мяу, придется верить дальше. Главное, она снова рядом с ним. А то, что она рассказала про этого мужика, он быстренько пропустил мимо ушей как неинтересную информацию.
  Вчерашний день был отвратителен - новый , кажется, разгулялся на славу. Они позавтракали вместе и перешли к рабочим педагогическим будням продолжавшимся до семи вечера. В середине этого дня ему перенесли одну лекцию на следующий день и он использовал освободившееся время, чтобы вернуться в номер и сыпануть. Вот так у него бывало частенько: один день хоть стой хоть падай, а другой очень и еще раз очень даже ничего.
  Но он заявил ей, что больше не переступит порога ее номера и велел перебираться в свой, забрав все причиндалы и манатки. Он бы и кровать ее перенес, но кого позвать на помощь? Мужика? " Юта, как ты думаешь? твой кадр мне не поможет? " Гостиничные койки делали строго по рассчету на одного человека. Впрочем, на два дня можно было примириться с теснотой и им это уже удавалось, хотя не без натяжек и неудобств.
   В крохотном номере общежития МГУ, чуть меньше купе в плацкартном вагоне, она не раз и не два будила его среди ночи, нашёптывая в самое ухо: "Михаил Романович, вы храпите. " Он к тому времени запросто храпел на боку и использовал эти побудки для похода в туалет. Жена привыкла и жаловалась только тогда, когда его оглушительный храп доставал ее из соседней комнаты. Юте еще предстояло привыкать.
  Вчерашние дары, которые Викеша так предусмотрительно пожалел в со-стоянии аффекта, очень пригодились. Все таки марочная Мадера намного лучше его любимой барматухи по имени Агдам. В приподнятом настроении Викеша взялся таскать свою подругу по комнате под аккомпанемент собственного а-капелла на мотив старинного танго' :
   "Вдыхая нежный аромат
   Чудесный запах чайных роз
   Я вспоминаю тихий сад
   И черный шелк твоих волос
  Юта была равнодушна к танцам, терпела и наступала ему на ноги. Посмотрев вниз, она про себя ахнула - молния у нее на ширинке разошлась и там виднелись белые трусики. Пришлось прижаться к нему потеснее, чтобы он не заметил. Викентьев был в ударе.
   Моя любовь не струйка дыма
   Что тает вдруг в сияньи дня
   Но ты прошла с улыбкой мимо
   И не заметила меня. . . А вай-вай=вай-вай-вай-вай-вай
   Вам возвращая твой портр-э-эт. . .
  Юта, а ты меня сегодня пустишь в свой тихий садик? В знак примирения, чтобы такие штуки, какие ты сегодня выкинула, больше не повторялись? Да? Дай я тебя расцелую, сладкая моя. Это раз. А садик расцелую 10 раз. Но учти, что я согласен при условии, что ты расскажешь мне, почему ты не пускала меня туда два года, начиная с того острова, помнишь, остров нашей любви?
  Еще бы его не помнить!
  Старик Эрландер, hurry that way...
  Этот остров им попался напоследок в озерной цепи золотого литовского кольца, куда они вдвоем пошли в байдарочный поход. В этом походе они провели вместе 12 дней незабываемых и ярких впечатлений и стали по сути одной единой споенной и спаянной семьёй. Ни до ни после они не были столько времени вместе.
  После долгого перехода по двум озерам, волока к третьему и длинной извилистой речушки, берега которой можно было достать одним и тем же веслом, они остановились передохнуть. Заканчивались продукты и горячительные напитки, а потому он остался на стреме, перевез ее на берег, показал тропу, отмеченную на карте и отправил в поселковый магазин,ожидая скорого возвращения. Но она все-таки сумела заблудиться в трех соснах и вернулась только через четыре часа, когда Викентьев уже вовсю метал икру, не представляя, что делать.
  Плыть дальше уже не имело никакого смысла и они решили заночевать, разбили палатку на крутом склоне острова в укрытии из раскидистых елей, наспех поужинали в темноте и чувствуя усталость залезли на боковую - Викентьев намозолил себе руки алюминиевым веслом, работая за двоих на длинном переходе, а Надежда вдоволь набегавшись на перекрестках дорог и троп и уже пунцовая от страха, что не найдет его никогда.
   На другое утро пал туман, озеро с елками по краям заволокло серой пеленою и пасмурная вчерашняя погода переменилась на легкий теплый ветерок и безоблачное небо.
  Викентьев взял ящик с рыболовными снастями, спиннинг, срезал удилище и решил проверить, что у него получится с ремеслом добытчика и ловца. Оставив подругу на острове, он переехал на противоположный берег, выбрал место, где через два шага дно озера резко уходило на глубину , закатал голенища камуфляжа выше колен и забросил удочку. Отсюда было хорошо видно, чего там суетится и делает Юта и можно было даже до нее докричаться. Солнце подымалось все выше, пошла по озерной глади ветряная рябь, заставляя поплавок прыгать среди тысячи пляшущих слепящих солнечных зайчиков и искать его глазом, что становилось все труднее. Через полтора часа он оставил удочку прямо в воде, забросил блесну и к своему несказанному удивлению первый раз в жизни подсек и зацепил солидную щучку, наверное, все - таки меньше килограмма и с нею натерпелся такого адреналина и азарта, когда щучка сошла с тройника и зачала плясать на самой границе воды и прибрежного песка, что он шмякнулся на нее всем телом и все-таки прищучил, не дал уйти. Вот где пошла рыбацкая удача и кайф. Малость отдышавшись, от-тащив добычу подальше от воды, он снова сделал два шага до глубины, нагнулся чтобы поднять удочку и замер, не веря своим глазам.
  С самого дна озера, из бездны подводного мрака и сумерек, цепляясь за корневища и мелкие водоросли, переваливаясь и шевеля усиками антенн-радаров к его ногам ползли танки. Их было десятки, а может и больше с фарами глаз выскочившими из орбит и повисшими на ниточке, с огромными клещами, которые то раздвигались то снова смыкались над бронёю туловища и плотно сомкнутыми чешуйками хвостового оперения и если раки обычно движутся задом, то эти двигались передом и производили впечатление стаи голодных крыс. Охотничай азарт Викентьева еще не миновал и он очень медленно, поэтапно поднял удилище , развернул его острым комлем вниз под воду, еще медленнее подвел поближе, выбрал мишень, прицелился и резким толчком, как биллиардным кием посунулся вперед. Взметнулось облачко донного ила, раки развернулись и удрали, а когда облачко рассеялось и развиднелось, Викентьев понял, что сегодня его день - огромный серый рак даже не трепыхался и его легко можно было поддеть и поднять палкой.
  Когда он это сделал и выбросил рака на берег, пришел черед второй раз удивляться, переживать за жизнь и потреблять адреналин - по его ногам, по колено ушедшим под воду стекали тонкие ручейки крови, еле заметно окрашивая воду. Он бросился на берег, уселся на песок и торопливо стал отдирать от голеней и лодыжек крепко присосавшихся и уже нажравшихся тварей. Пиявки в любом озере или водоеме - точный признак чистейшей питьевой воды, но видеть их на своем теле и воспринимать как способ медицинского кровопускания может лишь человек с крепкими нервами.
  Теперь стало ясно, что первыми не выдержали нервы у раков, почуявших запах крови.
  Домой Викеша возвращался с триумфом и подробными наставлениями для подруги, что делать с раком и щукой, коли по басне Крылова, не хватало здесь, лебедя'.
  После обеда в самом благодушном настроении, спев куплет про старика Эрландера Викеша пошел осмотреть остров и перешагивая ствол упавшей сосны нашел человеческое произведение, которое заставило его быстро обегать остров в поисках посторонней человеческой цивилизации и присуттвия. Ничего не обнаружив, он вернулся на место. Кал лежал на траве свернутый в тугую плотную колбаску, причем таких выдающихся мужских размеров, что внушал почтение к его производителю. Недалеко от него валялась бумажка с очень слабым отпечатком попы создателя и взглянув на нее, Викентьев моментально узнал страницу из журнала "Лиза", который Юта взяла и читала в походе.
  Викентьев смотрел на это дело, совершенно загипнотизировнный толщиной изделия и вдруг согнувшись в три погибели , на полусогнутых заковылял в палатку.
  Он очень долго и вообще первый раз подмывался с мылом, слегка приседая и балакаясь в промежности, как, наверное, делают женщины, стоя с голым задом и задранной майкой, в уверенности, что выбрал такое место, где она его ни увидит - все таки было стыдно, что он занимается женским интимом.
  А вечером, когда по накопившемуся за день теплу они лежали лицом друг к другу в нижнем белье поверх расстеленных спальных мешков и в палатке все еще можно было читать , он мягко перевернул ее на левый бочок попой к себе и стащив ее трусики на ляжки со словами: "Жарко",снял и свои, а затем, нащупав пальцем желанную ямку, сделал поползновение зайти в задний проход. Поняв, что он делает нечто совсем неприличное, а не обычный обход своих владений и вульвы с помощью пропахивания своим языком на наибольшую глубину, культивацию и притирание клитора по всему периметру, поцелуями, засасываниями и вытаскиваниями наружу ее моментально намокающих губ и складок, она дернулась и снова перевернулась на правый бок, оставив его в страданиях.
  "Что это вы делаете, Михаил Романович? ", - сказала она томным голосом. Вам не стыдно? "
  "Ютанька, - взмолился он - , пусти меня в садик, сладость моя. "
  "Нет, нет и нет, - догадалась она, что такое садик. Что это вы позволяете? "
  "Тебе совсем не будет больно, кисуля. ОН же у меня тоненький как церковная свечка", - сказал он . сравнивая свою "свечку" с тем, что видел недавно.
  "Все вы врете, Михаил Романович. Вам бы этот карандашик в вашу собст-венную попу вставить, - хихикнула она. Не дам, и не надейтесь. Во-первых это извращение. А во-вторых у вас все равно ничего не получится. "
  "Получится, Юта, точно получится. Я сегодня многое видел."
  "Что вы увидели? Я тоже видела. Я видела, как вы подмывались . Фи! Спереди вы все перемыли, а сзади даже не сполоснули. Дайте-ка я гляну, и если там грязь, пойдете мыться обратно.
  И она навалилась ему на крестец своими грудями с намерением раздвинуть ягодицы и проверить на чистоту его анус. Викентьев охнул, потому что она придавила ему член все еще стоявший на взводе и они взялись бороться, кто у кого первый найдет эту штуковину. Все это дело кончилось тем, что палатка затрещала и у нее вылетели боковые колья. Викеша одел трусы и вышел поправлять стойки.
  Когда он вернулся, она прятала карманное зеркальце.
  Михаил Романович, чем сфинктер отличается от ануса? Разве это не одно и то же?
  Юта, ты что, решила поменять специальность и заняться анатомией? С какой стати?
  Ну, вы же смотрите мне туда и вам нравится. Может его подкрашивать надо, а в зеркало я ничего не вижу.
  Давай, я подрисую к нему губки? Ну пусти меня туда, пожалуйста.
  К сфинктеру?
  Ах, ты боже мой, конечно, анусу.
  Мне не нравится сфинктер. Это слово звучит, как сфинкс или свищ.
  Юта, ты меня не любишь.
  Юта, ты меня погубишь.
  Юта, ты меня с ума сведешь.
  Мне вопросы задаёшь.
   Ладно, я тебе скажу чем отличается сфинктер от ануса. Анус - это коричневая печать, которую боженька поставил на твою попку, чтобы скрыть ее от посторонних глаз. Это кружевная юбочка гофре, покрывало на самом входе в шахтерскую скважину. У тебя самый красивый анус на свете. А сфинктер это раструб прямой кишки, которая уходит в твое тело совсем рядом с твоей писей. Когда раструб не работает, он закрывает отверстие своими мускулами и ничего не пропускает ни туда ни сюда. Ну, дай хоть поцеловать его? Хочу твою жопыньку.
  Нет, нет и нет. Не целу йте и не подлизывайтесь. Ничего у вас не выйдет. Давайте мне вашу большую сосульку, я вас подою.
  И так всегда.
  Она увертывалась и ловчила не пустить капитана в лаз ее заднего хода. Номер с большой сосулькой и подойкой работал безупречно и он не мог ничего поделать, против ее умения сбить его с толку и увести с выбранного направления.
  А в другое время, когда он снова приставал с нежностями, выманивая ко-ричневую печать на свет божий,якобы полюбоваться ею, и складывал ее как стул, прижимая колени к грудям, она обхватывала его шею ступнями и говорила.
  "Михаил Романович! Вы мне надоели с вашим анусом. Лижите, лижите! "
  И он не мог не подчиниться приказу, припадал к ее раскрытой щели и с шумом пытался засосать в рот клитор. Так кончались все его попытки проникнуть в зад и он уже терялся в догадках, почему она его не пускает. Может в самом деле боится боли, которую причинил кто другой?
  И вот через два года в номере педагогической гостиницы N-ского города, она наконец-то раскрылась.
  Оказывается, она боялась, что ОН перемажется. Услышав такое неожиданное и простое объяснение ее страхов, Викентьев захохотал так, как ржет боевой конь перед атакой. Ведь он давно слышал точно такое же объяснение от Людмилы: "смотри, перемажешься", когда предварительно смазав вазелином свою головку и её дырочку, из положения на боку медленно ввел в ее зад свой кульмоскоп и стал осторожно, по сантиметру подвигаться вперед пока не почувствовал, что дальше некуда. Затем в ванной комнате он осмотрел свой опавший инструмент и нашел, что даже мыть его не надо. Почему-то эта женская брезгливость и неприятие грязи, столь понятная самому Викентьеву, испытывавшему подобно собаке отвращение к собственным отходам, очень быстро забылись и улетучились из памяти.
  С Ютой все было точно так же. Но когда он раздел ее, и отправил в кровать, не сдержавшись и шлепнув по заду, а затем заголился сам, предвкушая триумф и фейерверк, вдруг стало ясно, что ничего не выйдет без смазки трущихся частей, как он делал давным давно с Чипой.
  Она прыснула, когда он спросил ее: "А что же делать? " и сказала, что у нее был какой-то крем, но куда-то пропал и тогда Викеша голышом, взяв у нее ключи, прокрался через корридор напротив в ее номер и залез под ее кровать, выставив наружу свой зад и все это время она, набросив на себя простыню, помирала со смеха, рассматривая его в необычных раккурсах."Надо же, - думала она, - и это преподаватель вуза в 40 лет. "
  Вернулся он с торжеством, держа баночку на вытянутой руке, помассировал с кремом ее анальные лучики-морщинки и оба сделались серьезными, когда он поставил ее на кровати в древнейшую позу женщины, готовой для принятия мужчины: локти как можно ближе к коленям, груди болтаются и ждут его рук, соски щекочет простыня, а зад вскинут так высоко, что полностью раскрылся и створки между ляжками, так похожие на мужские яички в этой позиции, набухли и напрасно жаждут его проникновения.
  Но когда он влез на кровать и пытался взгромоздиться на ее попу, пружины одноместной койки жалобно звякнули, кровать закачалась и оба чуть не свалились на пол. Прямо день смеха какой-то.
  Викентьев сбросил матрац на пол и снова было начал компоновать ее фигуру горкой, но она вывернулась, и далась только после того, как взяла разбитую баночку с кремом и подмазала его головку.
  К ее удивлению у него получилось с первого захода, когда он встал позади нее на колени и двумя руками спрямляя, заправил член в прямую кишку. Она по-бабьи ойкнула в первый момент и задержала дыхание, но все ощущения тут же уступили место прикосновениям его рук, которыми он оглаживал ее бедра, ягодицы, нежную кожу и складки отвисшего живота, залезал в пупок, наливал в ладони ее груди и пробовал даже добраться и расправить складки ее половых губ, где прятался заветный бугорок.
  Медленно подвигаясь вперед, он остановился на середине и прислушался, как она?
  "Юта, тебе не больно? Может быть, неудобно и положить тебя на бочок? "
  "Продолжайте, полковник", - прервала она его заботы.
  Этот анекдот она услышала от него, но юмора не поняла и не смеялась.
  Три века назад, когда эта быль впервые спустилась из высочайших лож в народ, её так и называли: "Ветерок и Екатерина".
  В спальной беседке "Монплезир" Екатерина вышла на невысокий балкон и облокотилась о перила мраморной баллюстрады. Ласковый прохладный ветерок овевал ее со всех сторон и взялся играть с ее пеньюром, временами полностью выбрасывая его за голову, обнажая прелести и дебелую не хилую попу государыни.
  Часовой, стоявший в дверях на карауле, смотрел-смотрел на это представленье, отставил казенное ружье, и вдул ей свое по самые помидоры.
  "Хто меня ебуть? " - спросила, не повернув головы, императрица, знавшая русский язык куда лучше родного.
  "Фельдегерь шестого гвардейского полка ее императорского высочества, Иван Шадриков, ваше величество, " - без запинки отрапортовал часовой по стойке смирно, руки по швам и с ружьем на перевес.
  "Продолжайте, полковник. "
  Надежда легко теряла чувство юмора из-за одного единственного словечка.
  А когда его капитан вылез из шахты, донельзя довольный первым погружением и опробированием новой скважины, он смотрел с восторгом как из темной воронки сфинктера стали пениться белые пузыри молозива после его оргазма и, растекаясь по ягодицам, капать на простыню.
  В ответ Юта все-таки рассказала ему о своих ощущениях от анального сношения. По ее словам стенки ее прямой кишки, негодовали на вторжение чужака, когда он двигался вперед: "Ой как жжет, ой как жарко, ну ты и мерзавец! , а когда он выходил, кричали; "Уходи, уходи! Ой как хорошо, ой как приятно, давай проваливай! Нет, не смей назад, хулиган! А это еще что за гадость полилась? "Но потом, когда стенки кишечника стали выделять свою смазку трение и жжение уменьшились, и возникло новое чувство будто ОН ходит и раскачивается в ее теле не за стенкой, а там где и положено.
  Она утаила от него самый конец этих ощущений и ее удивление по поводу мысли: "это можно повторить. "
  Еще через день она уехала, а Викентьев только через неделю.
  Сперва оба любовника уцепились за новинку. Не надо было утруждать ни себя ни женщину изнурительной работой ротовой полости, губ, языка и напрягать лицевые мышцы,не надо контрацепции. . .
  Ну, что вы хотите? Оба скучали по нормальным половым отношениям, достижимыми в самом простом механическом устройстве: цилиндр-поршень, заимствованной человеческим умом у природы, эту пару называли еще мама-папа, и динамике прямолинейного хода,возвратно-поступательного движения где можно было в мертвых точках передохнуть, расслабиься, отвлечься или помочь партнеру увеличить скорость. Теперь Викеша загружал ее анус щедрым количеством смазки, лежа на спине, насаживал возлюбленную маму на лысую голову папы и подложив ладони под ее ляжки, подбрасывал так высоко, что семенные мешочки переворачивались в воздухе и шлепали ее по лобку. Она терпела или только казалось, так как ему удавалось поймать выражение удивления на ее лице - единственный отличительный признак её удовольствия. Однако, и здесь приходилось трудиться, что поделаешь, и тратить эпергию, а по возрасту и возможности лучше всего было положить ее на бочок, пристроиться сзади, помассировать и разведать ее сфинктер указательным пальцем и тогда уже запускать на всю глубину свой зонд все время загадывая упрется он в какой-нибудь тупик или нет. Здесь тоже были свои нюансы. Таз Надежды превосходил его собственный по ширине и объему и приходилось подкладывать под свой подушку, чтобы не криулять при заходе на посадку. К тому же она спала все время только на правом боку, как в детстве приучила ее бабушка, а он умел делать эти вещи только на левом и пропадали все его мечты тихонько залезть в ее сад темной ночью, когда она спит. Но теперь в его обязанности вошло подтирание ее попы, что он делал с обязательным осмотром места общего пользования.
  Когда она сидела на унитазе, то легко представляла, что окажись рядом он спросит ее: "Можно посмотреть? " и более уже в его присутствии не запирала дверь в туалет на крючок или задвижку. Он просто отводил лямку ее трусиков в сторону, и не спрашивая писала она и когда, приникал губами и языком к ее борозде, предварительно вспахав ее носом. И также бывало, что он в чем был, расстегивал ширинку, вынимал свой орган, как в туалете и заправлял в ее сомкнутый, но податливый рот. Его губы и большой крестьянский нос, к ее облегчению, не слишком чувствительный, всегда вращались, как спутник по орбите, где-то вокруг ее ляжек и задних полушарий, а к запаху его половых органов временами сильному она привыкла куда легче и быстрее чем к его храпу, и по большей мере была равнодушна, не посылая его подмываться , когда брала ЕГО в рот, залупляла головку и видела белый поясок смегмы за ее краями. Смегма пахла издалека, но так повелось с первого раза и никаких неприятностей ее обычной женской брезгливости он не доставлял. Может быть, она выучилась этому от его кобелиной натуры, от его языка, которым он не раз пытался проникнуть в ее задний проход, хотя когда он тем же самым языком признавался ей, что по натуре - пиздолиз, ее коробило новое сло-восочетание.
  "Фи! - говорила она, поморщившись. Михаил Романович, пожалуйста не надо. У меня аллергия на матерные выражения. "
  Но когда они начали пользоваться ректальными сношениями, он требовал от нее и себя полной наготы, садился, накладывал смазку на ее анус, слегка расширяя отверстие указательным пальцем и усаживая на свои ляжки попой, направлял и насаживал ее на ствол своего древа. Дальше наступало полное молчание и его ствол подвигался вперед, распирая ее внутренности и в первое мгновение заставляя ее прикусить губу, но потом кому-то из них казалось, что его длина увеличивалась сама собой устремляясь к заветному тупику, недостижимой и далекой мембране, за которой она вздыхала, цеплялась за его руки, мявшие ее груди, дергалась, мспытывая легкую белую зависть, к высотам, которые он достигал не без помощи ее тела и конце с ее губ слетало непроизвольное : А-аа-а! Вот где ты меня достал, враг мой противный!
  Лишь только потом она замечала, что он слишком усердствует притирая ее клитор пальцами сложенными рогаткой или буквой V -victory, Викеша и шептала ему в самое ухо: Михаил Романович! Я кончила.
  Этот последний редко звучавший сигнал, означавший, что он делал все правильно по странности напоминал ему, как он принимал экзамены у заочниц и когда оба отходили, переждав изнеможение, он исполнял этюд на эту тему.
  Закончив три высших учебных заведения и по случайности проучившись 35 лет кряду совершенно независимым друг от друга вещам, Викентьев не склонен был высоко оценивать свои дипломы, а вместе с ними всю систему советского высшего образования. По этой причине он жалостливо относился к студентам дневного отделения филфака, зная, что диплом полученный по окончании вуза не обрадует их большими заработками в школе и других местах, куда их занесет судьба. Ну, а образование, какое получали уже имевшие житейский опыт слушатели заочного отделения, приезжая на лекции и сдавая экзамены два раза в год, вообще по его мнению даже на ликбез(ликвидацию безграмотности - старинный советский термин) не годилось. Разумеется, на кафедре и в общении с коллегами Викентьев свои взгляды не афишировал, из-за опасения быть неправильно понятым, но его студенты как раз ценили его за лойяльность, терпимость и покладистость, когда наступала сессия. Перед экзаменами он опрашивал курсы, которым читал лекции, и собирал зачетки у тех студентов, которые хотели получить тройки, минуя экзамены, а остальные на 4 и 5 проходили у него обычную процедуру и прием, может быть, менее строгий, чем у других преподавателей - доцентов и профессоров. Впрочем, профессор Марков, его 60-летний шеф, держался точно таких же взглядов и был настоящим дамским угодником на этом факультете, где он был деканом и расцветал в женском гареме, составленном сплошь и рядом из высоких и симпа-тичных девушек а боялся только своей сорокалетней жены Эльвиры. Особы сильного пола были там вкраплениями и исключениями лишь подчеркивающими фривольность и беззаботность весело щебечущей стайки женского контингента.
  Девичьи разговоры, интересы, туалеты, макияж создавали неповторимую и недостижимую в технических вузах атмосферу очарования и готовности к любви, замужеству, созданию семьи. Его коллега по работе Акакий Акакиевич Пиявский, читавший курсы эстетики на подготовительном факультете рассказывал о своем приятеле блестящем философе-диаматчике, который однажды по легкому алкогольному ветерку и кайфу напросился послушать его лекции. По окончании тот взял Пиявского за пуговицу, отвел в уголок и с пафосом в голосе произнес: "Пиявский! Я понял твою эстетику! Ебать их надо!"
  Это как раз было частное приватное мнение профессора Маркова и асси-стента его кафедры и факультета Викентьева. Но Надежде Викентьев рассказывал про заочниц филфака, среди которых вообще не было мужчин. Разумеется и слушательницы заочного отделения легко раскусили его снисходительность и отсутствие строгостей в период сессии и любыми способами добивались, чтобы попасть за его персональный экзаменационный стол. Эта его популярность и слава в женском коллективе имели весьма докучливые и тоскливые оборотные стороны, когда Викеша открывал дверь в аудиторию, и видел вместо десяти сразу 50 улыбавшихся для него девушек и женщин, пришедших сдавать экзамен по русскому языку. Мысленно прикинув 3 минуты на обработку одной персоны и добавив каждой из них еще две минуты на формальности связанные с раздачей экзаменационных билетов, сбором зачеток, подготовку и заполнение зачетной книжки Викеша с грустью убеждался, что выйдет с этого экзамена полуживой в 9 вечера и еще придется отчитываться перед женой, где был столько времени. С бабами, а где же еще!
  В нем просыпался грозный тигр, рыкающий и оскаливающий свою пасть, но Викеша тигра давил, и выпускал наружу хитрого и рыжего лиса. Он ходил по рядам, раздавал экзаменационные билеты, призывал всех 50 девушек и женщин не спешно готовиться к экзамену, а сам он выйдет на 10 минут, чтобы переговорить с начальством. Но он никуда не ходил и стоял тут же за дверью, глядя на секундную стрелку часов. Затем рывком открывал дверь и шла обычная бодяга, с шумом и захлопыванием учебников, перепрятыванием шпаргалок и конспектов его лекций, которые он не торопясь собирал,проходя по рядам, вынимая их из столовых ниш, возвращал зачетки и удовлетворенно обозревал 8 оставшихся ни в чем не повинных девушек.
  Саму процедуру экзаменов он рационализировал по заочному отделению до совершенства и предела. Наговорила девушка на три минуты, а чего нагородила он обычно пропускал мимо ушей - получай своё законное "удовлетворительно" и освобождай место для следующей. Набрала россказней и матриала из слов на четыре минуты - молодец! выводим вам "хорошо", будьте здоровы и счастливы. Продержалась пять минут - ну что же я с удовольствием послушаю вас и дальше, если хотите, но мне уже ясно, что ваши знания я оцениваю на "отлично". Если говорили больше пяти минут он терпел и никогда не прерывал, досадуя на несовершенство пятибалльной системы оценок. Двухминутные девушки никогда не задерживались и не садились за его стол, а забирали зачетки своими руками, чтобы он случаем не поставил "неуд", чего не бывало.
  И вот за стол садится милашка в очках и Викеша сосредоточенно взирает на ее макияж, без смущения любуясь ангельским личиком и фигуркой, прикидывая, что перед ним наверняка поэтесса. Он готов слушать ее бесконечно, но пять минут прошло , надо пожалеть и ее и себя, и он высоко вскидывает, замахивается шариковой ручкой, держа в руках ее зачетку. "Как вот вкачу тебе пятерку, милочка, - думает он. Все у тебя замечательно и говоришь ты по делу. Ну, же, ну! Остановись наконец и скажи: "У меня все. " И она останавливается и замолкает на минуту, а потом лепечет еще две минуты и опять останавливается. А он снова вскидывает руку с шариковой ручкой - красноречивый жест, который видят и другие девушки на очереди и думает: "Как счас влеплю тебе отлично, цыпочка ты моя. Скажи только: Я кончила", а она молчит и потом еще говорит полминуты и спрашивает его: Можно я приду в следующий раз?" И Викентьев разрешает, возвращает ей зачетку и смотрит вслед, ощущая радость взаимопонимания с незнакомым человеком, который хочет кончить, но никак не может.
  Надежда вовсе не смеялась его рассказу, утверждая, что грешно издеваться над людьми и бог его за это накажет. Викентьев торопливо соглашался, воспринимая ее возражения, как призыв подавить их и овладеть ею, так как хочет и требует его капитан. Он существовал, как бы сам по себе и в большинстве случаев Викентьев шел за ним на коротком поводу. В этом нет ничего удивительного: всем мужчинам без исключения снятся сладкие поллюционные сны, мужские гормоны непрерывно трудятся и при воздержании происходит перепроизводство семени. Его излишки организм сбрасывает, подбирая очень реалистические эротические ночные сновидения. Но в дневное время между верхним этажом и нижним у сильного пола по умолчанию действует согласование, при котором непроизвольное семяизвер-жение явление крайне редкое и происходит лишь в экстремальных случаях, таких как викешин экзамен по алгебре в 9-м классе. Юноша на улице или в трамвае целует девушку, но вполне может обойтись без эрекции, хотя циники по большей части правы, когда утверждают, что поцелуй - это звонок с верхнего этажа для открытия нижнего и те же молодые пары, юноши и девушки избегают делать засосы на пляжах, чтобы не стать всеобщим посмешищем - хорошую эрекцию в плавках не спрячншь.
  У Викентьева согласование буксовало, уступая место нетерпению.
  Когда он воображал себя моногамом, нашедшим на счастье свою потерянную половинку, он всегда вынимал из фотографических кассет памяти кадр, сделанный во время студенческой командировки в колхоз на картошку. На этом снимке молодая, не столь может быть красивая, но очень уверенно ворвавшаяся в его внутренний мир, а потому до ломоты связок,боли в суставах и мышцах симпатичная азартная сука, несущая на себе все посторонние чужие и такие дразнящие мужские запахи, представлявшая для его кобелиного склада единственный тип его неповторимой женщины, причем такого маленького японского роста, что на одном полу с ним ее губы казались ближе к его промежности, чем носу и губам, так что Викентьев внезапно вспомнил одного, кажется, электрика, который пророчил ему дылде, дяденьке достань воробышка миниатюрную супругу с запомнившимся описанием: "а вот придет жена с работы и будет целовать тебя в пупок " сидела на мешке с картошкой и глядела куда-то вдаль с легкой усмешкой, может быть потешаясь над его воспоминаниями или своим описанием. Разговаривали они очень мало и, как обычно, ни о чем, просто чтобы слышать друг друга и по интонациям, жестам и словам догадываться исчезает ли между ними расстояние, но когда на исходе этого разговора он вошел вслед за ней в здание школы, делившееся на мужскую и женскую половину, капитан его подводной лодки, пользовавшийся его гла-зами, как перископом и органами всех пяти чувств, как радарами и своей собственностью внезапно зашевелился, отдал команды к погружению, взялся продувать балласты, наполнять пещеристые тела и приготовился атаковать сквозь двойную преграду Викешина камуфляжа и ее комбинезона, торпедировать аккуратную, но такую выпуклую и крутую корму, за которой он шел в кильвартер, так что этот комбинезон готовился треснуть и разойтись, и Викеша с капитаном даже заметили в нем небольшую дырочку по шву, сквозь которую просвечивало что-то розовое, но тут его сломало пополам и он на полусогнутых, головой вперед, ринулся в сторону, в свой класс, где стояли койки вместо парт, и уселся на стул, отдуваясь и ожидая, когда ОН измельчает, отменит военные приготовления, и утихомирится. Ой! Ой! Это произошло не сразу. А ведь он не знал даже как ее зовут, кто она такая, как сюда попала, ничевошеньки! Но назвал ее своей любовью и остался верным ей навсегда, до гробовой доски. Это была часть его злой памяти, его прошлого, которого не было, потому что на другой день она исчезла. Говорили, что муж прислал ей телеграмму и дома случилось нечто, что требовало ее присутствия. Из всей их долгой и совместной жизни не осталось никаких материальных свидетельств, кроме этой фотографии 9х12, но кто же это? кто был на ней запечатлен? А если бы не было этой фотографии или она затерялась бы, он все равно мог бы вспомнить ее через свою несдержанность, чувствительность и нетерпение.
  Юта оказывала на него такое же сильное давление и он чувствовал свою беспомощность, пугаясь натиску и силе, с какой его захватывало вожделение к ней и поражаясь его властной грубой материальной природе.
  Раза два в жизни и один из них совсем недавно, когда его утром прихватила ненадолго боль в животе и позывы на унитаз, а он ничего не подозревая, отправился на работу, слез с автобуса, перешел площадь и переулками, затем трамвайными путями уже подходил к своей мастерской, до которой оставалась метров 150 не более, как тут его снова скрутило давление и натиск в кишках, причем до такой степени, что он испугался и даже застыл на месте, но потом включил самый быстрый ход в надежде успеть, просто потому что на улице народ, а дверь в его мастерскую на втором этаже была ближайшим спасением. Бежать он не решился, так как усилия и тряска лишь приблизили бы скорую развязку, как это бывает когда пробка от шампанского со снятым проволочным замком уже тронулась из горлышка бутылки и на место ее не вернуть . Он вынул из кармана связку ключей, перебирая их в одной руке, спешно отыскивая нужный и сжимая его в руке, пытаясь включить упругие мышцы сфинктера, и уже не оглядываясь по сторонам на прохожих, когда до двери оставалось несколько секунд и десять шагов, сунул руку в ягодицы, пыта-ясь всей пятерней закупорить проход сквозь штаны и трусы. . . поздно. Дверь он открывал уже весь в дерьме, потом подмывался в ванной, стирал трусы и драил пол в прихожей и туалете шваброй. Никаких последствий от этого конфуза, о котором он все-таки рассказал супруге, не случилось.
  Поразительно, с Ютой было точно тоже самое и даже с болевыми ощуще-ниями внизу живота и снова Викентьев удивлялся самому себе. А что если бы он встретил ее где-нибудь в лесу, в придорожной полосе или в глухом закоулке, где ни до кого не докричишься, в лифте например? Неужели он взял бы ее на страх и угрозы, применил бы нож или силу,удар кулаком, пощёчину, грубый окрик, наконец: "Молчи сука! Задавлю! " Нет и нет, так не могут даже звери.
  Его член не понимал и не принимал насилия ни в каком виде. Викентьев всегда поражался свойствам людей с комплексом маркиза де Сада. Этим людям выброс семени давался мучительным трудом и чтобы облегчить его выход, они шли на эмоциональный разгул жестокости, устраивая своим жертвам казни и пытки. Но как можно не испытывая к человеку ровным счетом ноль чувств и эмоций, ни ненависти ни презрения ни отвращения овладеть им и иметь здоровый полноценный оргазм, какой имеют зэка на зоне, опуская свою жертву? Ведь для этого нужен какой-то неизвестный науке гормон, наподобие адреналина, а может быть это и есть адреналин, чтобы мысленно обратиться к нему и кровь немедленно начнет приливать и заполнять пещеристые тела, увеличивая длину и толщину пениса и полностью заменяя мускульные связки. У него этот гормон прямо назывался любовью - он не смог бы сделать ничего с человеком, который ему не нравился. Иногда, в своих поллюционных снах он миновал стадию трения, прикосновения к плоти женщины своим телом, испытывая к ней только нежность и эта нежность сразу переходила в матовое свечение семени. Неужели он ненормальный? У всех насилие - у него нежность. Неужели смерч, несущий разрушения и эйякуляция - одно и то же? Получалось так. Не эти маньяки и садисты - импотенты, а он, считающий, что насилие над человеком - это извечное зло и первородный грех.
  И тем не менее, иногда ему казалось, что он не лучше этих насильников, садистов и извращенцев.
  Когда он встречал Надежду из Москвы, где она училась в аспирантуре, а ехать на пригородной электричке надо было еще минут сорок в обратную сторону, и в кармане он держал ключи от квартиры брата, которая сейчас пустовала, он сидел напротив нее, как на иголках и пробовал смотреть в сторону, так как разговаривать через проход в общем вагоне полностью забитым людьми не получалось. Но не выходило и глядеть в сторону, удивляясь ее способности и власти притягивать взгляд . Впрочем, она знала за собой свои таланты, но вот цены им совершенно не представляла и тем более привлекала его, потому что он был равнодушен к женскому кокетству, казавшемуся ему признаком глупости. Что-то в ней, с ее еврейским острым носом,квадратной челюстью,скорее мужской чем женской, большим ртом с припухлыми губами, которые она никогда не красила, также как брови и длинные ресницы, которые и без туши были хороши, как занавески ее темных карих глаз, имелось такое дразнящее и влекущее, говорят, пикантное, что Викентьев, очень любивший все острое в пище, мог сравнить это лишь со вкусом сала по-венгерски, отведав кусочек которого становишься огнедышащим драконом, а съешь много вырастают новые языки, головы и другие причиндалы. Троекратно усиливало этот экспрессионизм, что она сидела как сейчас на жесткой лавке общего вагона со своим неизменным видом кающейся Магдалины и опущенным взором, так что Викентьев в другом месте и при других обстоятельствах цитировал ей Библию: "По поднятию век ее узнаёшь блудницу" и снова она не могла пере-прыгнуть выше своей головы и изменить выражение лица, скажем на усладу и удоволетворение,столь естественные, когда он бывало сажал ее на самый край дивана, раздвигал колени, приникал к лобку и губами присасывал клитор, языком выталкивая наружу многочисленные складки и пленки с ее губ, или когда она слышала его крики, лежа на его левой ляжке. К ее запавшим, обнимающим его член щекам и хлопающим глазам добалялась тогда толика удивления и он представлял как Алла Пугачева с таким же видом захлебывается спермой,но извержение начиналось: он поднимал свою голову вверх, завывая волком, а когда страсть отступала, поднимал ей голову и пальцами нежно гладил ее горло оперной певицы в том месте, где она переглатывала, с воплей переходя на шёпот: "Ну же, сладкая моя! Потерпи. Еще немножко. Еще. " И по этому сигналу она крепко,"с насилием", как он просил, тискала сжимала в ладони и перекатывала его коки, чтобы выжать последнюю капельку "молочка".
   Он уже не знал, что делать, когда они приедут на станцию и ему придется встать и выпрямиться во весь рост,потому что и сидеть приходилось уже накло-нившись вперед. Правда получилось все само собой, когда он пропустил ее вперед на выход и взял ее легкую сумочку и свою авоську со снедью, чтобы отметить ее приезд и притопить трехмесячную разлуку. За нею он шел, делая вид, что несет непосильные тяжести и сгибался пополам, радуясь, что можно согнуться до земли и подсадить ее прямо под зад на входе в автобус. А дома, когда она пошла было в туалет посмотреться в зеркало и вымыть руки, он грубо схватил ее, втащил в гостиную и здесь же обрушился на нее всеми своими 97 килограммами, но не с поцелуями, а просто сломал,подсек, смял, уничтожил, повалил на ковер, успел все-таки расстегнуть ремень и ширинку, высвободив наконец свой шланг и сверху вниз заправив в ее губы тут же брызнул струей семени прямо в нёбо. Это он помнил своей злой памятью, а она простодушно прощала самой себе и забывала насилие над собой и его грубое обращение, которые были вызваны ее же собственными способностями и его нетерпением, его слабостью.
  Его любовью?
  За шесть с половиной лет близости, он не вспомнил ни разу, чтобы они говорили о любви. Они ею жили, питались, утоляли жажду, ею забивали себе головы, мечтали и молились, ничего о ней не зная.
  Да, да той самой любовью, которой в природе обязательно предшествует насилие, иногда убийство. Насилие там - это обязательная увертюра перед спариванием, оплодотворением, непременный спутник и заводила всех любовных игр.
   Быки дерутся насмерть и могут запороть друг друга своими рогами, а самка рядом, щиплет травку, и ее это как будто не касается. Благородные рыцари на турнирах с копьями наперевес мчатся навстречу друг другу, чтобы свалить противника, а затем сунуть ему прямо в глаз кинжал милосердия. И дама сердца быстро утешается в объятиях победителя, хотя белый платок на копье она повязала покойнику. Какая уж тут любовь? Нет, не об этой любви сочиняли сонеты поэты. Он не понимал любви, которая может полностью снести и смять свой собственный замок, свое обиталище, свою душу и не пожалеет другую. Любовь становится страстью лишь тогда, когда влюбленным предстоит разлука или она только что закончилась и перешла в состояние аффекта. Любовь это гармония, музыка счастья, перемежающая ускоренные частоты пульсов, сердечные ритмы с мелодичным звоном в ушах и фазовой модуляцией. Любовь - это самозабвенье, неспешное круженье планет в небосводе и выход в открытый космос.
  "А вот это что такое? " - думал он.
  За шесть с половиной лет их связи, он влил столько спермы в ее рот, что можно было заполнить четвертинку и сделать не менее полусотни ребятишек. Она уже эксперементировала, подбирая к его "молочку" что-нибудь однотонное по вкусу, похожее по цвету и густоте и, отбросив ряженку и кефир, решительно ухватилась за майонез "Провансаль" в баночках. " Неужто не влезет", - задумчиво говорила она, снимая с баночки алюминниевую фольгу и макая туда сначала свой палец, проверяя вкусовые качества, а потом обращалась к нему: "Михаил Романович, наклоните пожалуйста своего цезаря", и придерживая головку, окунала ее в баночку. Капитан млел от высокого звания и ожидая скорого блаженства, помалкивал.
  Оба любовника временами задумывались, а что же будет дальше? Ну, ладно год, ладно два он прятался от Людмилы, но рано или поздно она узнает и что тогда? Хорошо, начнется скандал, он уйдет от нее и с Ютой до самой старости, выходит, у него будут губно-генитальные отношения? Представить такое было очень трудно. И он догадывался почему. Змий-искуситель, подглядывая в кущах как проходило спаривание первых человеков никак не думал, что это господь Бог придумал поговорку: За наблюдение пожара - один динарий. За наблюдение над наблюдающим - 10 динариев. И это он задумал, чтобы Ева повернулась к Адаму спиной и опустилась на колени и локти, потому что зад женщины - это ее самое большое и драгоценное украшение, способное возбудить желание мужчины и в этом положении покорности и унижения она подыгрывает его тщеславию, заставляя его чувствовать властелином своих прихотей и фантазий. И тот же гад, не выдержав своей роли безучастного свидетеля, подсказал ей, как пудрить мозги мужику, притворяясь его рабой. Для этого и нужен был всего пустяк: пусть она встанет, выпрямит ноги и облокотится о камушек. Всемогущий тут же возразил, посчитав, что это наруше-ние правил и начислил ей штрафные баллы в виде трех ежемесячных дней, а змий-искуситель шептал ей на ушко: ещё не вечер, а потому чуть=чуть опусти свою жопаньку, то-то будет радости у твоего супруга, когда он попадет в дырочку точно меж двух помидорчиков. Господь Бог подумал, что бес ломит явно не туда со своими подсказками, ибо его собственная конфигурация мужа и жены - самая благоприятная для зачатия не только людей, но и всех живых существ на его планете и помимо прочего самый лучший способ пощадить девушку и избавить ее от боли при разрыве девственной плевы. Создатель сказал, что он предписывает такую конфигурацию на веки вечные, а гадский и подлый змий уговорил Еву, как циркачку или стриптизершу крутануться на шесте Адама на 180 градусов и оказаться к нему лицом и все для того, чтобы он не мял как сиволапый деревенский мужик ее груди, а мог целовать ее рот, залезать в него своим языком, щекотать ее соски, сосать и облизывать ее эрогенные зоны, доставляя удовольствие. И тут уж змий совсем распалился и высунув из кущей свою голову с желтыми пятнами по бокам, шепнул Еве на ушко, чтобы она не лежала, как пень-колода под своим супругом, а свободно проявляла свои эмоции и как только первый человек приустал трясти задом, она сама взялась подкидывать его к небесам, так что дух замирал. И увидел Бог, что это хорошо и совсем расщедрился, подарив Еве бугорок сладострастия с правом передачи по наследству. Чем черт не шутит! А за то, что приняла подсказки от рогатого, пусть в муках родит чада.
  Викентьев был равнодушен к производству детей и в этом отношении был полностью солидарен со своим любимым поэтом Александром Сергеевичем, да благословится имя его,наплодившем Наташке Гончаровой столько колек и пашек, что если все их средние возрасты сложить вместе, то по их головам можно запросто перейти в наше время. Александр Сергеевич делал вовсе не детей, а большие животы этой падле Наташке, чтобы она не таскалась по балам и не путалась с юнкерами. Ему казалось, что Юта тоже не торопится завести от него ребенка, так что и здесь все сходилось. Самая каверза в этих губно=генитальных отношениях заключалась в том, что для успеха и стабильности этих отношений приходилось много трудиться и постоянно испытывать неудобства. Если он усаживал ее на свое лицо и рот, так что она опиралась коленями о его плечи, все было замечательно и он мог со светом разглядывать как стягиваются лучики-морщины к её сфинктеру, но очень быстро уставал язык, когда высовывался вверх и вылизывал щель. Если она поворачивалась спиной к его ногам, он начинал задыхаться, поскольку вульва и лобок перекрывали ему кислород. Наилучшее положение он находил, когда становился на колени с любого ее бока, манипулировал ее ягодицами, тиская их руками и языком нащупывал, окружал и поддевал ее грибовидный бутон любви. Но сколько бы времени он на это не тратил, довести до кондиции не мог.Женщине обязательно нужно было трение от пальцев, губ, ладони, чего угодно: не слишком грубое, но и не такое скользкое и нежное как мужской язык , а потому приходилось долго, терпеливо , медленно с расстановкой и знанием массировать и очень осторожно притирать ее половые губы и расширять узкую щель, в то время как она корректировала направление пальцев его руки: выше, ниже, глубже и шептала: "Нежней Михаил Романович, пожалуйста, чуть=чуть нежнее", а он давным давно получивший свое оральное удовольствие, изо всех сил боролся со сном и подавлял зевки. Если это ему удавалось, и он продолжал работать, слышался ее тоненький крик, и не она , а он падал в изнеможении, так и не найдя сил, чтобы в который раз припасть к ее лону и попробовать на вкус ее оргазм. За все время их связи можно было насчитать всего три-четыре подобных эпизода и Викентьев отдавал себе полный отчет, что получает от нее больше чем отдаёт. Пережить оргазм самой, когда она ублажала его, не удавалось.Вспоминая Чипу - свою первую любовь, он не раз пробовал внушить Юте, что есть женщины, которые легко спускают сами, когда пьют сперму любимого человека и говорил, что ему самому достаточно представить, как он загоняет свой член в самую тугую ее скважину и он готов кончить.Про себя он не лгал и проверил свое утверждение много лет спустя после того как расстался с ней.
  Трудно было не только ему. Казалось бы, что проще, чем пропустить в свой рот временами огромный фаллос и позволить ему дойти до самого горла, но уже невозможно сделать вид, что тебе это нравится. Еще чуть- чуть дальше и могла начаться рвотная реакция с предсказуемым концом всех любовных и детских игр. Менее всего мужской член походил на соску и тот кто придумал сосать его, мягко говоря, ошибался. Два-три движения вперед-назад по стволу ртом, шеей и корпусом и Юта чувствовала, что голова у ней вот=вот отвалится вместе с этим безобразием. Катать такую махину из стороны в сторону своим языком нужно было обзавестись вместо языка совковой лопатой. Вот если бы он разрешил, она бы уткнула ЕГО куда-нибудь в щеку, и чтобы освободиться от этого огромного кляпа взялась бы двигать ладонью за основание ствола и большим пальцем за самое чувствительное место под уздечкой,чтобы заставить его кончить, а там начиналось самое легкое и приятное: слышать как он стонет и кричит, освобождая накопившюся жидкость и пока она хлестала ей в рот еще легче - глотать, тискать, сжимать и выкручивать ему яички как он просил, чтобы выжать, словно из тюбика, все до капли, с прошлого раза. Челюсти приходилось держать широко раскрытыми, дышать только носом, зубы прятать, чтобы не покусать его и ее лицевые мускулы страшно уставали. Она полностью передавала инициативу в его распоряжение и оставалась в пассиве пока он двигал попой взад-вперед, и если колебания слишком затя-гивались, отводила лицо и рот в сторону, освобождаясь от кляпа и говорила: "Михаил Романович, спускайте скорее. Рот больно. "
  Наверное, это надо было назвать половым извращением, но до этого могли додуматься лишь попы и сектанты, а еще дамочки, которым невезуха в любви зачерствляет сердце и заполняет злобой мозги, отравляя житие. Но кому-то пришло в голову назвать это сексом и все дружно, особенно женщины, уцепились за новое слово. Но это точно был не секс, потому что не было еще такого слова, ни здесь ни заграницей, а раз так не могло быть и секса в жизни людей,хотя сколько угодно люди на изображениях, наскальных рисунках, горельефах и барельефах,иероглифах,папирусах, фотографических карточках застыли в той или иной позе половых сношений,и все это называлось любовь, поскольку выставлялось на всеобщее обозрение и она была совместным и согласным актом двух людей, не имеющим к сексу и насилию ни малейшего касания.
  Викеша впервые услышал его в Ленинграде, в начале 70-х, когда поехал туда на учебу в аспирантуре. Лена Гольцова из Тюмени, которую он так неудачно облил своей похотью после купания на Кристательке, в лицах рассказывала, как ее близкая подруга, балерина Мариинского театра оперы и балета говорила в номере гостиницы своему бой-френду: "Марк! Ты уже уходишь? Куда? А секс? " Викеша однажды увидел эту шибко раскрепощенную танцовщицу с длинными ногами и идеально прямой спиной и поразился, что она похожа на слово "секс" как Мата Хари на шпионку и разведчицу. Увидев ее раз, легко было поверить слухам, что балерины используют продукты мужских гормонов как равноценную физиологическую замену продуктам питания.
  В другой раз в мужской компании он услышал, как плакался на свою жизнь хороший мужик Игорь Зайцев, которому выпала доля приласкать фру Стрёмхен, инвалидку с одной полностью парализованной ногой, уехать с ней в Швецию и стать её гражданским фру-мужем. "Нет, ребяты, - говорил Игорь подливая себе виски, - у меня все есть, Вольва машина, техника там разная, аудио, видео , что хочешь, деньги в карманах. Перебывал уже во всех странах, скоро вот в Америку поедем. Она меня даже в ресторан одного пускает, но чтоб не перепил и на взводе был, когда в койку лягим. Но вот с куревом достала насмерть, в постели запах не спрячешь. И с выпивкой свободы нет. Бывает сидим на даче, она телешится в коляске в чем мать родила на восемь пудов, коляски там крепкие делают, а я думаю как в город оторваться. Слышу свистит, свистулька у ней такая по форме негритянского хуя для вызова обслуги и орет: Гошья! Гошья! Секс! Секс! "
  Викентьеву не нравилось это слово и хотя Надежда никогда им не пользовались, он считал его женским изобретением.
  Женщины, такие как фру Стёмхен, очень часто сопровождает свой поход в туалет и процесс дефекации чашечкой ароматного кофе каппучино, свои оргазмы пусканием зловонных ветров и, писая на работающий телевизор, нажимает клапаны наслаждения у своего любовника.
  Они находят очень много общего между тягой рук к своим половым органам, захватывающими прикосновениями пальчиками к своей писе и журчанием вытекающей из нее струи, сравнивают притирание клитора и окружающих его губок, с увеличением и притоком выделений в конечной стадии мастурбации, а апогеем, кульминационным моментом ежедневного удовольствия считают полное освобождение тела и очищение организма от лишнего, что в нем накопилось в виде отходов: испражнений, мочи и оргиастических жидкостей. Стоит только раз под таким углом взглянуть на вещи, и секс в жизни человека выделяется в точно такую же интимную сферу туалетной комнаты, откуда стремглав бежит душа, оставляя свое тело на унитазе со спущенными трусами. Как говорил старый дедушка своему внучеку: Ты любишь эту девушку? Смотри, какая она у тебя красивая. Вот и представь, что она сидит на рундуке и тужится, закрыв глаза, пока из нее лезет. Как она хоро-ша!
   Отправление естественных потребностей и обмен отходами, которые люди, большей частью женщины, вкладывали в понятие "секс" претило его нравственной организации и вызывало отвращение своим цинизмом, подрубая на корню существование таких понятий, как душа, любовь , Бог. Вполне возможно, что они никогда не существовали на самом деле, но жить без иллюзий, вызывающих их существование и проекцию в сознание человека представлялось невозможным и бессмысленным. Почему женщинам нравится это слово, ведь секс - это клоака насилия ,отрицательный опыт любви - думал Викеша.
  Действительно, секс в истории человека всегда шел рядом и часто рука об руку с насилем, не говоря о войнах, где совокупление с пленными будь то мужчины или женщины принимало характер массовых забав, зрелищ и увеселений для победителей. Гомосексуальные оргии Содома и Гоморры в праздник великого Фаллоса, когда на площадях и улицах города одновременно подвергались анальному насилию до 5 тысяч рабов, в конце концов вызвали божественный гнев, землятрясения и извержения вулканов. В период татаро-монгольского ига сексуальное насилие почти полностью уничтожило славянское население России и хотя многие историки доказывают, что монголы пользовались русскими женщинами только способами анального сношения, поскольку якобы вагинальное подлежало запрету под страхом перелома хребта, фактов свидетельствующих о мутации русского населения в сторону Золотой Орды значительно больше. Недаром до сих пор мы слышим поговорку: "Ковырни русского и увидишь татарина." По сути дела именно насилие в 20- м веке было и осталось синонимом слова "секс". Женщины - страшные дуры, думал Викеша, если уцепились за это слово. Кто же откажется признать, что насилие - это зло? Женщины - самые большие умницы и логики, опять же рассуждал он. Татары ушли, но оставили после себя слово "ебля". А женщины сказали: Нет, девочки, лучше уж "секс" чем татары. Такова притягательная сила женской логики.
  "Вы спрашиваете меня, что это такое? " - отвечал он на вопрос любопытной старушки в автобусе. "Это мои политические взгляды. Но боюсь, вам они не покажутся интересными, так как я думаю в точности тоже самое, что и каждый истинный россиянин, извините. "
  "И все же, что это может означать, - тыкала старушка в белую ленточку, пришитую на левой стороне выше кармана его джинсовой кацавейки-ключницы.
  "Мои политические взгляды очень просты, " - сказал Викеша. Я считаю, что Владимир Владимирович Путин действительно руководитель мирового уровня, если сумел три раза доказать(и на подходе четвертый) всему мировому сообществу, что большинству русского народа, избравшего его на три срока( и на подходе четвертый) следует оторвать яйца и лишь опосля умертвить , так как оно не имеет права называть себя русским. Настоящих русских следует уже заносить в красную книгу и отправлять на поселение и резервацию в Америку. "
  Славянские женщины рождались кривобокими с тягой к иностранной культуре и аллергией на русский язык и русских джентльменов этим кривым боком прижали, чтобы не матерились, там где следует сказать "секс". Татарское слово "ебля" имело куда больше прав на любовь, чем китайское "секс"
  "То, что пропито и проебёно - в дело употреблёно", - говорили мужики в закусочной, опрокидывая стопарик.
  "Ага, - откликался из дальнего угла уже теплый клиент заведения и выводил: А что выкрашено, да изношено - в пизду брошено. "
  Другое дело, что эти слова топтали и поганили те, кто никогда не любил.
  Помыслить, что сперма является такой же гадостью, какой много в человеке и которая выходит из него вместе с испражнениями и мочой он не мог, ибо это была овеществленная субстанция любви, маленькие живчики-сперматозойды отчаянно рвавшиеся сквозь стенки прямой кишки или желудка к женским яйцеклеткам и иногда достигавшие цели означали торжество жизни и божественного все устрояющего разума.
  Уходит любовь - остается секс. А с ним насилие, боль и зло, враги человека и любви. Побеждает любовь - она заполняет все поры, все сосуды,отверстия, все пустоты и щели, все пещеристые тела влюбленных, увеличивая величину их кожного покрова и органов осязания для прикосновений, касаний и трений не оставляя места боли, превращая согласие в наслаждение, гармонию в музыкальное искусство, смешивая коктейли из пьянящих жидкостей.
  Секс даже нельзя было назвать оборотной стороной любви, палкой о двух концах, монетой: орел-решетка. Скорее всего, оборотной стороной любви была ревность, совершающая насилие над любовью с целью захвата власти и территории, ей не принадлежащей.
  Прошел может быть год, прежде чем он заметил то, чего раньше не замечал поглощенный своими собственными ощущениями, чувствами, своим згоизмом. Сразу после того как он вынимал у нее изо рта свою сосульку и в знак благодарности целовал ее рот, груди, бедра, ягодицы, что подчас приучил себя делать хотя бы чисто механически, после того как бывал полностью выпотрошен утратой своей мужской потенции, она надолго замолкала. Ну как надолго? Если его половой акт продолжался минуты две максимум три она молчала минут пять, наверное.
  Однажды, когда она оторвалась от его ляжки и они сидели друг против друга на кровати, Викентьев все еще в позе с подогнутой левой ногой и в майке, а она сложив ноги по-турецки в чем мать родила, выпустив полностью волосяной покров лобка на простыню, он рассмешил ее простым фокусом закатив глаза в разные стороны, а потом свел их к носу. При этом она прыснула так, что капли спермы из ее рта полетели ему на майку и стену, о которую он опирался спиной. Она тут же перепугалась, сглотнула остаток и ойкнула, как будто ее застали на месте преступления. Викентьев заподозрил, что она не просто так держит за щеками его заряд или часть от него, поскольку не уговариваясь, никогда не ходила в туалет или умывальник, чтобы выплюнуть и промыть рот, а еще лучше почистить зубы, как делают профессинальные проститутки. Загадка разрешилась случайно и весьма просто, когда он нашел в стопке книг на ее столе тоненький выпуск из серии Народная Медицина, где описывалась практика минета, как обманывать мужчину, делая вид, что глотаешь его семя, а на самом деле выпуская его из уголка рта и там же рас-сматривались случаи побочного воздействия спермы с лечебным эффектом. Одним из них была потеря голоса.
  Напрямик спросив ее, Викентьев получил ответ, что, когда она работала год в школе еще до поступления на кафедру, с ней случилось это несчастье и она почти целый месяц ходила с повязкой на шее и компрессами для обогрева и восстановления голосовых связок и с тех боялась рецидива.
  
  
   Глава 5(СНОВА ШТЕРН)
  
  
  Если только между словом суд и судьба есть прямая связь, то Луиде Щтерн этот суд присудил вывалить на его голову не одни свои проблемы с голосовыми связками, но все самое дорогое из его прошедшего времени, где любая драгоценность равнялась одной прожитой жизни. и пришибить доской до потери сознания, но, слава богу, не до смерти, на которой стояли и пылились эти воспоминания, как реликвии случившегося с ним беспробудного сна. И не только это - но и вернуть ему первую, вторую, третью. . . десятую молодость и лаже те беззаботные детские годы, в которых он сейчас припрятался. Впереди его ничего не ожидало, кроме возвращения в материнскую утробу и Луида Штерн, которую можно было назвать пришествием, нашествием и происшествием полностью выбила его из коллеи и круговерти старческого увядания, кольнув в старую жопу уколом счастья и наркоты. Теперь на волнах кайфа он уверенно плыл на последнюю встречу с Надеждой, чтобы обрести бессмертие для своей души.
  
  В великолепном наполовину русском, наполовину украинском городке Сумы недалеко от Белгорода, где сильно веяло духом свежей добросердечной русской провинции ,где слышалась музыка сладкой украинской мовы, где яблоки и груши свисали над самой головой, когда идешь по тротуару, он арендовал у вдовы небольшую квартирку, неподалеку от единственного на всю округу большого пруда с платным катанием на лодках. Сюда из Москвы приехала Юта, в который раз подтвердив, что расстоянье не преграда для желания быть рядом - стихи получились - и провела с ним целую неделю из четырех отпущенных ему на командировку и учебу на заводе электронных микроскопов.
  Что ему взбрело в голову, он не представлял, но он овладел ею в обычной крестьянской позиции, лицом к лицу и как это бывает, когда ни о чем не думаешь, ничего не планируешь - вдруг все получилось. А может быть, кто-нибудь там, в Москве постарался, расширил, раздолбал ей вход и вдобавок, уверил, что теперь любой диаметр не причинит неудобства.
  Во всяком случае его тупая круглая голова прошла сквозь щель и хотя дальше сразу застряла, обхваченная всеми губами и складками вульвы, теми самыми кольцами, которые прекращали отток крови и перекрывали паводок спермы из яичек, Викентьев сразу же ощутил знакомое с женой блаженство расслабиться и поиграться в свое удовольствие, не думая о желанном и в то же время отбивающем все желания конце. И он действительно игрался как хотел, иногда полностью извлекая свой инструмент на простыню, чтобы измять ей грудь, попытаться всю ее забрать в ладонь и захватить губами сосок, а иногда просто отвлекался на разговоры, что такое случилось с его шефом, и не появилось ли у него разновидность импотенции, когда есть эрекция а нет молочка.
  Надежда, уже состонавшая, прошедшая все этапы баловства и серьезного все поглощающего участия в акте, тоже воспринимала с удивлением его марафонский забег, и колебалась на пути ко второму небывалому оргазму, как тут случилось в жизни Викентьева второй раз музыкальное сопровождение к любовным утехам. Короткими толчками он не столько проникал вглубь Надежды, сколько сдавливал меха из складок и стенок ее писи и увеличивал внутреннее давление, до тех пор пока воздух не стал прорываться между его поршнем и губами, плотно обжимавшими его, извлекая из двух тел низкие звуки джазовой тубы, выдувающей капитанский ритм в двух-трех нотах. Всего два раза эта музыка звучала ампалангом, усилителем удовольствия в его затяжном марше любви и он блаженствовал, но Юта, как всегда смиренно попросила его перевести своего капитана в рот или попу, куда он хочет, потому что внизу у ней прилично натерло. Викентьев спросил, близко ли она к тому, чтобы спустить второй раз, и умолял ее потерпеть, потому что ему понравилось, и сейчас, сейчас, сейчас. Это продолжалось еще минут пять и закончилось его диким ором.
  А через месяц от нее пришло письмо, в котором были такие строки: "Михаил Романович! Ваше ружье стреляет редко, да метко и что же мне теперь делать - рожать или нет? "
  Вот так. Она забыла о контрацепции и теперь предлагает ему расплатиться за удовольствия. Что ж? Она имела право первый раз за все время спросить его: будет ли он ее мужем или попрежнему останется в любовниках? Ему не нужны были ни брачные ни внебрачные дети, жена его заводила детей только для того, чтобы перевести свою ревность на детей, а дочь, когда стала взрослой прямо заявила: "Дорогие родители! Я вас о жизни не просила! " и была с его точки зрения права, а потому Викеша не колебался, когда ответил на письмо: Слушайся только саму себя и больше никого.
  Это был их совместный приговор новой неродившейся жизни.
  И не только. Через некоторое время он снова позвал ее в байдарочный поход на Урал на этот раз в составе группы, укомплектованной опытными туристами. И снова пришла телеграмма, не явившаяся для него неожиданной: "Желаю вам счастливого плавания новым послушным матросом. "
  Этим новым матросом оказалась его старая жена, питавшая подозрения, что он ненавидит ее за давнее колдовство и приглашает в поход, чтобы утопить где-нибудь на таежной реке, как Клайд Гриффитс утопил Роберту в "Американской Трагедии" Драйзера. Ничего такого не случилось, но Юта навсегда растворилась в московской аспирантуре.
  
  Ровно через день после выписки с мобильником , снимками трехшерстки и палевого котика, с банками пепси и пива, с четверкой водки Пять Озер, с персиками и шпротами Викеша заявился в шестую палату, попросив ее захватить стаканы'. Они пошли на свое старое насиженное место в самом конце пустыря, где Викеша соорудил столы и стулья на бетонном колодце теплотрассы и усадил ее рядом. Снимки получились некачественными, как всегда с телефона, и дисплей пришлось затенять от яркого солнечного света, но она снова уверенно ткнула в трехшерстку, которая на снимке пыталась завалить свою белую дуру-мать на бок и разыскать соски. Этим только что интересовался и он, когда выходил из корпуса и , не скрываясь, заглядывал в вырез блузы, где колыхались большие полушария Луиды. Заметив, куда он смотрит, Луида сняла очки, одела их на нос Викентьеву, чтобы он лучше видел, сказала она, и взялась сервировать стол. Викеша вынул из кармана подарок. Это был швейцарский складной ножик, в котором умещалось полсотни инструментов, замечательная вещь, если надо срезать корешки, цветы, почки и зачищать от коры ветки и сучки с дерев. Она была в полном восторге и один за другим раскладывала маленькие ноженки, щипчики, шильца, лезвия, наждаки, на-пильники. Викентьев взял у нее ножик их рук, сложил инструменты , нарисовал пальцем на своей щеке швейцарский крест в круге и ткнул себя в мишень, требуя вознаграждения. Он сказал, что поцелуй был слишком быстрым и он не успел ничего понять. На этот раз она прижалась губами к его лицу чуть-чуть дольше. "Ах, так! " - сказал он, привлек к себе, достал через вырез блузы ее левую грудь, вывернул наружу - не получилось, достал снизу из-под блузы и засосал. Она моментально повернулась и закрыла ему голову от посторонних взоров, как делают кормящие матери, а губами ткнулась в его ухо: "Михаил Романович, нас увидят" - прошептала она словно сказала: "Ну и пусть! " Викеша с трудом оторвался и бережно вернул на место тяжелый сосуд. Они еще ни к чему не успели притронуться. Он вскинул голову и посмотрел на солнце, спускающееся к шести часам.
  "Лу, - перевел он взгляд на ее глаза, - пойдем на травку к нашему тополю. Я хочу тебя полечить. "
  "Неужто у вас в запасе остались хоть какие медикаменты? " - спросила она и тут же сообразила, что пожалуй хватила через край и может его уколоть. "Михаил Романович, мне нельзя, у меня только что началось. " Это показалось ему самым блестящим тезисом к вопросу о взаимопонимании, на котором он кажется свихнулся, считая пупком в отношениях людей, а с другой стороны юмористическим шаржем, иллюстрацией на тему: "Врач! Излечись сам! " , ибо какой врач вылечит, если не испробует лечения на себе? Во всяком случае она правильно поняла его без единого слова, что если сама знает как добыть лекарство от своего недуга, то он очень сильно может захотеть сладостей для своего языка и губ и малость уже отведал.
  Перед тем как проводить его на автобус, она попросилась в палату переодеться и вышла к нему в легком платье, трусиках и тампаксе.Больше под платьем ничего не было и груди у ней ходили ходуном из стороны в сторону. Она уже жалела, что для короткой прогулки не надела бюстгальтер. Пока они шли к выходу в ограде больничного двора, Викеша жестикулируя случайно коснулся ее попы и его средний палец моментально пролетел в глубокую расщелину чуть выше ануса.
  "Какая восхитительно мягкая попа,как подушка", - не успел подумать он и в то же мгновение она сдвинула ягодицы,которые оказались железными, натренированными на захват посторонних предметов тисками и его палец очутился в капкане.
  "Мадам, отпустите пальчик, " - попросил Викеша.
  "Ах, милый мальчик, как мне жаль ваш пальчик. Михаил Романович, но надо же что-нибудь оставить на память? Представьте, какую цветочную композицию я могу сочинить с вашим пальчиком. "
   "Лу, тогда я вам обещаю, что к этому пальчику присоединится и еще кое-кто. "
   "Да, а вот на Того мы еще посмотрим", - сказала она.
  Викеша почувствовал,что Тот поднялся и решительно воспротивился его уходу.
  Прошел день, второй и опять его ждало привычное воздержание, тянувшееся годы, и можно было только надеяться, что оно скоро закончится, ибо во вторник на следующей неделе Лу обещала выписаться из больницы и в тот же день должна была состояться их встреча.
  С Людмилой он не контактировал в постели около 15 лет и винить в этом, кроме самого себя, было некого. Она уже давно предпочитала спать отдельно, но это не всегда по разным бытовым обстоятельством получалось, они укутывались разными одеялами, ложились вместе и для Викентьева наступала пора душевных терзаний.
  Он попрежнему ничего не мог поделать со своим капитаном, с которым частенько был не в ладах. Его половая активность с возрастом лишь набирала высоту и в 50 с лишним лет он все еще был в пике формы. Именно в это время произошел пустяковый инцидент. После смерти родителей Викеша переоборудовал старую родительскую квартиру и воспользовавшись высотой от пола до потолка сделал второй этаж с лестницей и дощатым настилом от стены до стены, из которого получилась замечательная кровать. Вместе с Людмилой они спали на этой кровати и занимались любовью, часто не выключая свет.
  Однажды, когда Людмила надевала ночную рубашку, Викентьев, лежавший рядом и читавший книгу, вдруг увидел у нее на ляжке синюю жилку кровеносного сосуда, самое обычное житейское обнажение кровеносных сосудов и их перемещение, наверх к кожному покрову. Никакого отвращения он не испытал, но его желание отрезало как ножом. Переход к воздержанию в супружеской жизни был очень резким, но Людмила, видимо, давно была готова к нему, вопрос этот не обсуждался, и вскоре она переместилась с полатей на кровать внизу, сославшись что неудобно взбираться и спускаться по деревянной лестнице, которую тоже сочинил Викеша.
  Потом долгие годы они спали вместе и порозь, но с того самого пустяка капитан больше не смотрел в ее сторону и их постельные отношения закончились навсегда. За этим пошли такие дикости, что тошно становилось.
  Чтобы он облил своей поллюцией ляжку или ночную рубашку Людмилы во сне, где Юта подставляла свою ладонь под основание его песта и прижимала головку к промежутку между своим влагалищем и сфинктером, чуть чуть поглаживая туго натянутую уздечку, чего она по жизни даже придумать не могла, означало не что иное, как начало старческого маразма. Лежать рядом с живым человеком - женой, как никак - и спускать мимо, пусть во сне, мог только даун, декадент и дегенерат. Иногда зная, что поллюция неизбежна, он вставал, шел в туалет и давал волю рукам, что тоже походило на извращение и идиотизм.
  Она посчитала, что с мужем как с мужчиной покончено и бритвенная острота ее ревности притупилась. Впрочем, Викеша попрежнему держал ухо востро, избегая называть в ее присутствии женские имена и фамилии и держался старой оправдавшей себя практики - как только возникали старые призраки ревности он вставал на отстой и лгал до самого окончания приступа.
  Прошла суббота и воскресенье. Викеша явственно представлял себе 10-часовой осмотр, когда Зоя Евгеньевна, как ее там, отправит Луиду на выписку: сдачу анализов, выдачи справки о прохождении лечения, результаты тестирования крови и тому подобную неизбежную канцелярщину.
  Во вторник он уже не мог усидеть на месте, занимаясь работой, только чтобы отвлечься и подыскивая что-нибудь такое, что помогло забыться и ускорить ход времени. За обедом он так переволновался, что совершенно забыл принять на грудь фронтовые сто грамм, положенные ему и самолично прописанные как алко и трудоголику последние двадцать лет и если еще не проносил ложки мимо рта за обедом, который ежедневно отправляла ему жена, то накрошил на колени и под стол для целого куриного двора. До пяти часов пошел обычный геморрой, когда каждый час казался вечностью, и он уже не мог работать, ходил из угла в угол и выдумывал, что там могло случиться. Старинные родительские часы, которые Викеша забрал в мастерскую, чтобы направить, смазать и отрегулировать пробили пять и он понял: Всё! Сегодня звонка от нее не будет.
  Звонить, набрать номер ее мобильника было ниже пыток неизвестностью, но выше его сил, потому что весь его жизненный опыт казалось кричал в уши: Ради бога! Не делай этого. Тем самым ты подпишешь себе приговор и не оставишь надежды когда-нибудь ее увидеть, такой какая она есть на самом деле: доступная, желанная, близкая, любимая.
  Но выдержать битву с самим собой у него не получилось и в четверг он позвонил, спросил остается ли в силе их договоренность о встрече и получив утвердительный ответ и уже понимая, что началась ложь, придал своему голосу строгие ноты, стараясь сдержать упреки и их высказывая, понимая, что все уже безнадежно катится под откос в тар-тара-ры и ощущая свое острое, как шило бессилие, поддержать на плаву ускользающую из рук и тонущую любовь, оказавшуюся маразматическим видением старости. Остальное было похороны, когда она сказала, что ее выпишут завтра, т. е. в пятницу и почему-то спросила, когда лучше позвонить сразу после выписки или на другой день, и вместо того чтобы иметь мужество и кураж распрощаться с ней навсегда, пожелав здоровья и счастья и тем самым поставив восклицательный знак в конце их отношений и связи, сказал, чтобы позвонила сразу.
  Как это уже не раз бывало в его жизни, она не позвонила никогда.
  Можно представить, как мучился Викентьев по узелку выпуская из рук на-дежду, пока вся эта история не поросла свежей травкой былья. На старости каждое новое приобретение, будь то выигрыш в лотерее одного миллиона рублей, мало трогает сердце и считается чем-то самим собой разумеющимся, нередко лишним, способным извернуть обычный ход вещей до неузнаваемости, а потому нежелательным. А вот потеря - да, самая пустяковая из них, может так огорчить человека, что его бедное сердце, никогда не знавшее медицинского кабинета и кардиоклиники может отказать прямо во сне. Викентьев вышел из этой передряги, как корабль из шторма побитым и окончательно человеком без прошедшего времени, несметную груду которого навалила на него Луида Штерн, да и забрала по какой-то женской прихоти обратно. И не просто забрала, но оставила на радость злой памяти самое горькое недоумение, вопрос "Почему? " Почему нельзя доверять и верить на слово ни одной женщине на свете? Неужели снова прав Казанова, который давал грош за собственные признания в любви и слова,прошептанные в милое ушко, а уж про честность и порядочность женщины мог сказать только истину, в которой всего лишь доля шутки: порядочная женщина - эта та, которая отдается всем по порядку.
  И любой Казанова, которому преподнесли бы эту историю на десерт после крепкого коктейля, обязательно сказал бы, что женщины ценят и уважают в мужчине, силу, мужество, кураж, а если силы не видно, не заметно, не ощутимо, без колебаний и сомнений ждут, и если не дождешься, требуют от любимого человека суррогатов, дешевых заменителей этих мужских доблестей в форме насилия, дерзости даже просто инициативы. Ни одна женщина, кроме тех с лесбийскими т. е. мужскими наклонностями и конституцией, никогда не выступит лидирующим звеном в парной сцепке, если можно отсидеться в пассиве и тем или иным способом заставить мужчину проявить инициативу, упрямство в конце концов, если уж нету у него настоящей мужской потенции. Об этом мы, мужики часто забываем, когда думаем, что мы - общество, а не тетерева на токовище. Женщины просто ближе к природе божественного разума, устроившего этот мир и стремление к счастью, самосохранению, победе над смертью, открывает им единственный путь, как подтолкнуть и заставить самца защищать ценности, дарованные богом и самую главную из них - любовь.
  Вот где полностью рухнуло так стройно возведенное Викешей, казалось бы, здание взаимопонимания и согласия между мужчиной и женщиной.
  В случае с ним происходила маловероятная несправедливость, он давно познал себя самого и понял, что является женщиной, но думал, что это так - шуточки собственного производства, случай самоиронии, когда желаемое выдают за действительное, но ведь на самом деле его член, его капитан никогда ему не принадлежал, а предназначался кому-то другому, скорей всего какой-нибудь женщине, которая точно таким же образом рассматривала свою вагину в зеркале, удивляясь ее своеволию и самостоятельности. И наверняка, много женщин которые бы хотели иметь и яички и над ними мощную боевую торпеду. Бог любит шутки и прошло двадцать веков с тех пор как люди заметили, что истина в божественных шутках приобретает трагические очертания, далекие от юмора и смеха, так что гомосексуальные контакты - это вовсе не кульбиты, кувырки через голову извращенного клоуна, а имеют право называться любовью, как и любые другие человеческие отношения освященные миром, взаимопониманием и согласием.
  Никакая из принадлежавших ему женщин: ни Галю, ни жена, ни Юта и не Луида даже близко догадаться не могли, о чем он сам имел слабое представление, подобно свету луны, скрытой в облаках так это то, что несмотря, что эти женщины жили с ним по лесбийскому обычаю, технике и традициям, он и на самом деле являлся женщиной - ошибкой природы, расточительной на юмор, насмешку над людьми и громоподобные раскаты божественного хохота. И не было на земле человека, который бы имел так много солнца в голове и глазах,так много счастья быть любимым немногими женшинами, так наслаждаться их любовью и в то же время так плакаться, прибедняться, что он один на целом свете и девушки его не любят.
   "И если какой человек ест, пьёт, веселится и видит доброе в каждом деле своем - то это дар Божий", - сказал учитель и в его короткой книге слово "Солнце" повторяется 34 раза для тех, кто его видит и не прячется от него за темные очки, а потому не пристало человеку хвалиться своим величием над животными и растениями, ибо есть даже не животные а растения, которые смотрят на солнце цельный день от восхода до заката.
   Похоже, Викентьеву предстояло обрести этот дар, свое прошлое и будущее и придти наконец к согласию с самим собой только в параллельном мире.
  
  
   ЭПИЛОГ
  
  
  На чистом глубоком озерке, где не было ни единого человека возле импровизированной вышки, собранной из шести больших автомобильных баллонов Викентьев стоял возле берега и собирался отжать трусы. В это время подошел подросток, видимо, собираясь искупаться. По всей вероятности, он отделился от компании, которая далеко в кустах, горланила под тразистор и месила ногами песок, вскидывая вверх руки. "Ну, как водичка? " - спросил он и Викентьев машинально ответил: "Как обычно летом. " Юноша спрыгнул в воду, встал по пояс и слегка присел, проверяя воду на холод, собираясь нырнуть. Викентьев почувствовал, что его словно током ударило. Коротенькие полупрозрачные трусики подростка моментально намокли, прилипли к телу и скопировали орган таких монументальноскульптурных форм, что он не мог отвести глаз. "Ну и здоровенный он у тебя", - выдохнул он. "Кто здоровенный? " - спросил тот и поняв, о чем речь, слегка согнулся. "А! ", - сказал он, теряя равновесие и пошатнувшись в его сторону. "Посмотреть хочешь? " И не дожидаясь ответа, потянул вниз резинку трусов. Для его возраста это действительно был выдающийся экземпляр, спокойно и далеко свисавший вниз , слегка перегибаясь через крепкие крупные близнецы, с головкой, которая слегка выглядывала из капюшона, как у всех мужских особей с большими размерами. У Викентьева перехватило дыхание. "А погладить можно? " - хриплым голосом спросил он, чувствуя, что закружилась голова. Тот сделал два шага назад, одним ловким движением спустил трусы до колен, присел на зеленый покров берега, который возвышался над водой подобно подиуму сцены и сказал: "Валяй! " Кругом не было ни одного зрителя, они были вдвоем на маленьком чистом озерке и пьяная компания, все еще очень далеко топталась на песке. Его старое сердце взяло опасный темп, нахваталось адреналина и, чтобы придти в себя, он снова опустился в воду с головой, подплыл к самым ногам мальчика, как крокодил, и с четверенек перешел в сидячее положение рядом с ним. Два мокрых тела прижались друг к другу, быстро испаряя влагу. Викентьев не смутился, почувствовав легкий запах спиртного из его рта и заметив наколки на фалангах пальцев левой руки, сделанные в зоне. Руки у него без всякой дрожи действовали независимо от головы,на автомате, как будто он всю жизнь делал это и в то время как левая легла на талию мальчика, а потом легко скользнула под его копчик, правая бережно двумя пальцами подняла тяжелую головку за капюшон и расчехлила ее , сместив кожный покров до самого основания и натянув уздечку. Показалась блестящая с острым концом головка. Он все еще никак не хотел поверить в то, что происходило и сердце колошматилось так, что казалось выскочит из груди. Но за кольцом из его большого и указательного пальца, обнимавшим моментально наполнившийся кровью, твердеющий и поднявшийся ствол и за самым рифленым краем головки появился белый поясок смегмы и когда, склонившись, он почувствовал ее запах, сердце стало биться ровнее, как будто он перешел Рубикон и назад возврата не было. "Ты меня не погреешь? " - сказал он словно между ними тысячу лет было абсолютное взаимопонимание и слова были всего лишь дополнением, музыкальным сопровождением к прикосновениям, касаниям и близости между ними. "Пойдем вон туда" - показал он на песчаный маленький островок, метрах в пятидесяти, со всех сто-рон укрытый густым зеленым ракитником, сам подтянул ему трусики, прижав резинкой к животу его член и они в обнимку двинулись в ту сторону, но теперь, уже не он держал мальчика под задницу, а мальчик запустил руку в его рваные позади трусы разыскивая анус. Пересохло во рту и когда он опустился на колени и локти, спрятав лицо в развернутые ладони, ему показалось, что никогда и не существовало такой личности как Викентьев, будто этот человек давным-давно умер и вместо него на песке стоит в самой древней женской позе с высоко поднятым задом и прогнутой старой спиной , а может быть и молится, кто-то другой. Он и в самом деле молился своему солнечному божеству, когда почувствовал что ему в задний проход загоняют пожарный брандспойт, но это всего лишь показалось так как первая попытка мальчика была неудачной и лишь со второй плюнув на его сфинктер и растерев слюну большим пальцем, окончательно разорвав трусы и загололив ягодицы, на которых были слабые синяки от стульев, он сумел придерживая рукой протолкнуть головку в проход и медленно подвигался внутрь темной прямой кишки. Викентьев закряхтел и задержал дыхание, в испуге что порвутся внутренности и сейчас брызнет кровь, но почувствовал, что яички мальчика коснулись его промежности и кол, которым он безжалостно распирал его анус двинулся в обратную сторону. Теперь уже пыхтел мальчик через талию и ляжку достав и разминая его собственный вялый член и мошонку. Когда испуг прошел и он привык к толчкам внутри, менявшим быстрый ритм на плавное раскачивание, Викентьев повернул голову и от имени новой личности, которая оказалась на его месте задал вопрос: "Мальчик, ты меня любишь? Как тебя зовут? "
  Жизнь кончалась, иссякала, вытекала из него без всякой боли и сожаления, как будто он выходил в космос и темная материя раскручивала и выталкивала его в черные дыры к самым далеким звездам.
  
  
  
   Виталий Янс
   сентябрь 2012
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"